Молчание ягнят?! По-украински это будет "Мовчання ягнят". Фонетика уже делает акцент на ином звучании: "мовчання" мягче, чуть растянутое, будто тишина сама затягивается.

Помните?..

В фильме ягнята - это символ жертвы и невинности, которую нельзя защитить. Кларисса Старлинг вспоминает детство: она пыталась спасти ягнят от заклания, но не смогла. Отсюда её навязчивый образ - крик ягнят как голос беспомощных, которым не дали выхода.

Этот символ работает в двух регистрах:
- психологическом - как травма, от которой нельзя избавиться (несбывшаяся детская попытка стать спасителем);
- культурном - как метафора жертвенности, в которой беззащитные становятся топливом для чужой власти и жестокости.

И в анализе его аналогия с тем, что может произойти в Украине становится почти буквальной. Украинская власть сегодня - как та Кларисса, которая пытается спасти ягнят. Но опыт войны уже показал: полностью уберечь слабое и невинное не удастся. И наступает момент, когда крик - и психологический, и культурный - будет невозможно заглушить.

Психологический шок придёт от признания: старый порядок сгорел, назад дороги нет. Это не катастрофа ради катастрофы, а осознание, что страна будет жить с неизлечимой травмой. И уже не получится строить картину возврата к нормальности - придётся признать новое нормально с военной памятью в самом его основании.

Культурный шок будет ещё острее. Ведь молчание жертв и героизация фронтовиков неизбежно столкнутся: как совместить образ страны-героя с памятью о стране-жертве? Этот диссонанс и станет центром культурной сцены. Без шоковой терапии он не рассосётся: придётся пройти через обострение, через болезненное переопределение символов, где герой и жертва окажутся в одном лице.

Ирония в том, что молчание - как и в фильме - наступит не от того, что Впрочем, об этом позднее.

На днях руководитель Офиса президента Андрей Ермак анонсировал реформу в ОП - существенное количество сотрудников будут составлять люди с боевым опытом. "Речь о людях, прошедших фронт. Они знают, что такое дисциплина, ответственность и братство. А главное - небезразличие", - написал Ермак.

Он отметил, что не все из них являются кадровыми военными, ведь немало гражданских пошли в добровольцы. Некоторые работали в успешных компаниях.

"Идея в том, чтобы существенное количество сотрудников Офиса составляли военнослужащие с подтвержденным боевым опытом полномасштабной войны или ветераны боевых действий. Речь о работниках всех уровней. Во всех департаментах без исключения", - отметил руководитель ОП.

Он привел в пример своего заместителя - полковника Павла Палису, который ранее командовал 93-й отдельной механизированной бригадой "Холодный Яр".

"На войне он отвечал за жизнь своих подчиненных и успешность боевых операций. Теперь, в Офисе он демонстрирует ту же скорость, честность и принципиальность - для него это означает оставаться верным себе и стране", - написал Ермак.

Он считает, что именно такая культура должна распространяться на всю государственную службу в будущем, и что представители бизнеса, Т и культуры тоже должны брать ветеранов в свои команды.

Мммда! Анонс Ермака звучит почти как рекламный буклет: боевой опыт теперь новая универсальная компетенция - пригодна и для управления департаментом, и для написания пресс-релиза. Вчера это было MBA Гарварда или опыт в IT-секторе, сегодня - рота под Бахмутом. Логика проста: если человек умеет выживать под артиллерией, то в Excel он точно справится.

Но тут возникает ироничное противоречие. Дисциплина и братство на фронте строятся на простом принципе: устав и командир решают всё. А государственная служба требует обратного - бесконечной бюрократической гибкости, лавирования и ритуальных согласований. Как именно армейская прямота будет уживаться с чиновничьей рутиной? Уставом канцелярии?

Есть и другой нюанс. Если продолжить логику Ермака, то завтра в министерстве культуры будут штурмовые взводы кураторов, в налоговой - ветеранские роты проверяющих, а в Кабмине появится генштаб согласований. Станет ли государство от этого эффективнее или просто милитаризует свой офисный фольклор - вопрос открытый.

Впрочем, как политтехнологический ход это работает: переводит тему войны в управленческую метафору. Герой на фронте превращается в героя на совещании. Ирония лишь в том, что боевые привычки (не отступать, стоять до конца) плохо сочетаются с искусством компромисса, на котором вообще-то и держится политика.

Но есть и другая версия!

Если завтра появится президент с генеральским прошлым, то кадры офисных ветеранов окажутся готовой инфраструктурой. Не нужно будет переучивать армию под политику - политика сама заранее примет армейскую лексику и рефлексы.

Когда в мирное время в чиновничьи кресла массово заводят людей с боевым прошлым, это можно подать как новую культуру ответственности. Но в стратегическом плане это ещё и закладка институциональной привычки: власть ассоциируется с военной иерархией, а государство - с продолжением штаба.

На этом фоне фигура Залужного выглядит особенно символично. Он уже получил ореол народного главкома - образ, который работает лучше любого политического штаба. Его нынешняя дипломатическая роль в Лондоне можно читать двояко: как почётная ссылка или как кадетское училище перед возвращением в Киев на новых основаниях.

Парадокс тут в том, что в демократическом нарративе военный лидер воспринимается как риск авторитарного уклона. Но в украинском контексте, где армия стала символом выживания государства, милитаризация бюрократии может быть продана как гарантия суверенитета.

А для чего нужен стране президент-генерал?

Президент-генерал стране нужен не для управления экономикой - этим лучше справляется бухгалтер. Его функция - быть символом, олицетворением мобилизационного консенсуса. В истории такие фигуры появлялись не из рационального расчёта, а из коллективного чувства, что времена требуют руки, знакомой с оружием.

В украинском контексте это можно читать как потенциальный сдвиг: президент-генерал может стать диктатором по-римски - символом временной концентрации власти для отражения угрозы.

Снаружи её миссия ясна - отразить врага. А вот внутри всегда встаёт вопрос: что именно охранять?

Если брать Рим - диктатора призывали не только ради войны, но и ради упорядочивания. То есть защищать нужно было не только границы, но и саму ткань политического устройства, которое крошилось. То есть, защищать приходится не только независимость от внешнего врага, но и саму возможность общества оставаться собой. Вот только формула суверенитет внутри всегда двусмысленна: либо это защита общих правил игры, либо защита режима как такового. А это разные вещи.

Диктатор появляется и тогда, когда речь идёт не просто о сохранении того, что есть, а о насильной перекройке. Он нужен не для того, чтобы держать оборону, а для того, чтобы переделывать ткань страны под новые обстоятельства.

Перекройка изнутри - это не про суверенитет в узком смысле (не сдать врагу). Это про новые правила собственности, новые социальные иерархии, новые символы. Например, Наполеон защищал Францию, но по ходу выстроил совершенно иную Францию: кодекс, армию как социальный лифт, культ императора. В этом и состоит парадокс: диктатор обещает охрану, а приносит трансформацию.

Иначе говоря: диктатура - это признание, что старый порядок уже не подлежит сохранению. А вот что именно будет защищено после перекройки - на это ответа заранее нет.

Или просто в эфире нет?

Когда о чём-то слишком логичном не говорят, это не потому, что не думают - скорее наоборот: думают именно об этом, но произнести вслух значит признать сценарий, к которому общество ещё не готово.

А логично - говорить о тех изменениях, которые гарантируют отмену причины конфликта.

Именно - вот где настоящая логика умолчания. Если открыто говорить о таких изменениях, придётся признать: нынешняя форма государства не справляется с источником конфликта. А это равносильно признанию поражения старого порядка.

Поэтому предпочитают говорить о реформах управления, новой культуре или ветеранских кадрах, но не о системной перекройке. Хотя именно системная перестройка могла бы снять саму причину войны.

Здесь снова всплывает римский мотив: диктатор ведь вводился не ради сиюминутной победы, а ради устранения корня кризиса. И в какой-то момент диктатура становилась инструментом созидания нового порядка, а не только подавления угрозы.

В украинском случае это звучало бы так: если не менять архитектуру государства так, чтобы она больше не производила поводов для конфликта, то диктатура будет лишь отсрочкой, а не решением. Но произнести это вслух - значит заранее поставить под сомнение весь нарратив мы защищаем то, что есть.

Отсюда парадокс: логично говорить о переменах, которые уберут саму причину войны, но политически выгоднее - молчать и изображать защиту неизменного.

И тут возникает перспектива конфедерации федераций с армией как единственным реальным центром. Такая конструкция выглядит как компромисс для всех сторон войны: формальное разнообразие и автономия регионов, но силовой узел, на который завязаны все. Армия становится не просто инструментом, а институцией, цементирующей конфигурацию.

Это и есть та самая динамическая точка - геополитический узел, где форма государства определяется не парламентом и не рынком, а распределением военной силы. По сути, армия превращается в матрицу суверенитета: хочешь автономию - держи, но признай единый командный центр.

Ирония в том, что подобная схема подаётся как децентрализация и учёт интересов всех, а на деле делает страну ещё более зависимой от вертикали армии. Римляне бы это узнали сразу: диктатору всегда нужно было прикрытие - мы сохраняем республику. Здесь прикрытие будет мы сохраняем многообразие регионов.

А на самом деле речь идёт о том, что старый порядок уже списан, и идёт поиск новой формы, которая будет легитимна и внутри, и снаружи.

Да! А ирония фильма в том, что молчание ягнят наступает не тогда, когда умалчивают про шоковую терапию, а лишь тогда, когда жертвы уже принесены, а сама героиня принимает: не всех можно спасти. Это молчание - не умиротворение, а цена, которой достаётся видимость порядка.

Ирония украинской ситуации в том, что молчание - как и в фильме - наступит не от того, что жертв больше нет, а от того, что общество согласится жить с их голосом, встроенным в саму ткань своей будущей государственности.

А диктатура - это инструмент, с помощью которого власть пытается превратить хаотичный крик в управляемое молчание. Она не устраняет жертв, а нормализует их присутствие: делает их голос частью нового порядка, встроенного в политический ритуал.

В фильме молчание стало платой за то, чтобы героиня могла продолжать жить. В политике молчание - плата за то, чтобы государство могло продолжать существовать. Диктатура здесь выступает как посредник: она обещает общественности, что тишина гарантирована, даже если внутри она построена на сдерживании и подавлении.

Ирония украинского контекста в том, что необходимость диктатуры может быть подана как психологическая терапия - концентратор воли, порядок вместо хаоса. Но на самом деле её задача - легитимировать ту самую цену: признание, что жертвы неизбежны, и именно их согласие (или молчание) становится фундаментом нового государства.

И тогда вопрос звучит жёстко: диктатура нужна ли для победы - или для того, чтобы общество могло вынести собственный шок, превратив его в управляемую государственную тишину?

Как уже было сказано: "Мовчання ягнят" в украинском звучании обретает особый оттенок: мягкое, протяжное "мовчання" не рубит тишину, а как бы растягивает её, превращая в вязкий фон. Это уже не молчание как пустота, а молчание как среда - то, в чём предстоит жить.

И если в фильме эта тишина была личной ценой героини за иллюзию порядка, то в украинской перспективе она может стать коллективной ценой за новый государственный строй. Парадокс в том, что язык сам подсказывает: "мовчання" не гасит, а тянется, разрастается, втягивая в себя и жертвы, и победы. И, возможно, именно в этой затянувшейся тишине и будет заключён будущий аккорд страны - не умиротворение, а признание того, что история продолжает звучать даже тогда, когда кажется, что все голоса уже смолкли.

И да... Конфедерация в данном случае работает как геотектонический узел: несколько плит (регионы, элиты, интересы) сдвигаются и давят друг на друга. Если не создать гибкую структуру, трещины перерастут в разлом.

Конфедеративная модель - это своего рода "сейсморазгрузка": каждая плита получает собственную автономию, но все вместе удерживаются единой силовой рамой - армией. В итоге не один центр пытается "зажать" напряжение, а система сама перераспределяет его, не давая точке конфликта разорвать целое.

Именно поэтому конфедерация выглядит логичным решением: не устранение давления, а превращение давления в устойчивую форму.

Если рассматривать четыре блока как тектонические плиты, то их обобщение в конфедеративный узел создаёт баланс по принципу "четырёх опор".

- При двух центрах получается жёсткая ось → напряжение перерастает в конкуренцию.

- При трёх - треугольник, который всегда имеет "слабую сторону", куда давит нагрузка.

- Четыре блока образуют замкнутый квадрат: каждый угол уравновешивается противолежащим, и нагрузка перераспределяется по диагоналям.

Такой узел не статичен - он колышется, перераспределяет напряжение, но не ломается: динамика превращается в форму устойчивости. Армия как общий центр встраивается в этот квадрат как "ось стабилизации", которая принимает удары, но не даёт системе разорваться.

Есть гиперкомплексный узел и из 8 частей. Но ему еще не пришло "геополитическое время". Это о равновесии геополитических векторов. Но, ради правды надо отметить: в свое время фракция Партии регионов предлагала административно-территориальное деление Украины на 8 регионов. Была статья "Административно-территориальное устройство: где выход?" (2013 год). Вот вам и сигнал о необходимости потенциальной перекройки суверенитета через географию. Но и тогда назвали проект "ненаучной фантастикой". И тут, как раз, считывалось как косвенная федерализация: восемь "субъектов" с сильной региональной идентичностью (особенно Донбасс, Юг, Запад) могли бы претендовать на куда большую политическую самостоятельность. Поэтому проект и вызвал резкую реакцию - "рискує перерости у приховану федералiзацiю". Теоритически это и было попыткой "нарезки страны под будущую конфедерацию". Имя "портного", надо думать, всем известно.

Сегодня же, спустя 12 лет, ситуация иная. И уже не "внутреннняя", а "внешняя". Узел же из восьми частей - это как гиперкомплексная конструкция векторного равновесия: он существует в потенциале, но не реализован, потому что векторные силы пока не достигли фазы равновесия.

В геотектонике подобные формы можно сравнить с "скрытым хребтом" или микроплитами, которые уже есть на карте, но пока не вышли на поверхность. Они начинают играть роль только тогда, когда давление перераспределяется так, что без их участия равновесия не удержать.

В геополитике это означает: узел на восемь векторов проявится тогда, когда четыреугольная схема (конфедеративная) перестанет справляться. Тогда новые центры силы будут включены в баланс - не по желанию, а по необходимости.

Именно поэтому: "не пришло время". Гиперкомплексные структуры возникают только в моменты перегрузки системы, когда простые каркасы (2, 3 или 4 блока) больше не гасят напряжение. До той точки ещё не дошло, но сам потенциал уже заложен.

Отсюда вывод: обобщение четырёх блоков в конфедерацию создаёт именно динамическую устойчивость - не хрупкое равновесие, а живую систему, способную держать давление, перераспределяя его в разных направлениях.

Именно здесь диктатор становится "ножницами портного". Любая перекройка суверенитета - особенно та, что дробит целое на четыре блока и при этом требует признать общий центр - неизбежно вызывает протест: кто-то увидит в этом потерю автономии, кто-то - предательство целостности, кто-то - навязанную конструкцию.

Диктатор понадобится Украине не как "отец народа", а как гарант того, что новая ткань не разорвётся в момент пошива. Его функция - удерживать сопротивление, пока система не обретёт собственную устойчивость. Это не про вечность, а про фазу: диктатор - как утюг, прижимающий швы, пока они схватываются.

Парадокс в том, что диктатура в таком случае становится не отклонением, а необходимым дополнением к конфедерации: именно она позволяет превратить болезненный шок в рабочую форму. Иначе сопротивление рвёт ткань быстрее, чем она успевает соединиться в новый узел.

При том, что "Мовчання ягнят" - это метафора согласия жить с жертвами, встроенными в новый порядок. Диктатор нужен, чтобы это молчание наступило не стихийно, а как управляемая тишина, цементирующая перекройку.

А что же тогда умалчивает Путин от своих "ягнят"?

"Мовчання ягнят" в российской версии - не про травму и не про новый порядок, а про отложенную неизбежность: молчат не потому, что согласны, а потому что пока не дошла очередь.

Путин собрал Россию в одну "сшивку" после Горбачёва и Ельцина - стянул, где рвалось. Но он умалчивает, что сама ткань остаётся разношёрстной. И что урок "кройки и шитья" встанет перед Россией вновь: федерация по форме не превратилась в федерацию по содержанию.

Отсюда главный аналитический вывод: молчание сегодня - это не знак стабильности, а лишь пауза перед будущей перекройкой. Текущий центр удерживает части вместе силой, но рано или поздно придётся дать им шанс работать самостоятельно. Не президентская республика, а реальная федерация - иначе швы снова разойдутся.

И вот - "почему" (по аналогии с "геотектоникой"):

В геотектонике есть явление субдукции: одна плита на время уходит под другую, создавая иллюзию монолитного континента. Но энергия напряжения никуда не девается - в какой-то момент она вырывается землетрясением или раскалывает плиту на новые формы рельефа. "Молчание" пород - это не устойчивость, а скрытая подготовка к сдвигу.

Геополитика похожа на тектонику именно в этом: государства, союзы, субъекты федерации - как плиты, которые могут на время сцепляться, но линии разломов остаются. Центр, удерживающий федерацию силой, действует как временная "субдукция" - одна власть давит, подминает под себя другие слои. Но как и в геологии, рано или поздно напряжение перераспределяется: либо через катастрофический разлом, либо через создание новой конфигурации, где части получают собственное движение.

Поэтому метафора не случайна: и геотектоника, и геополитика описывают системы, где стабильность всегда динамическая, а кажущееся "молчание" - лишь пауза перед неизбежной перекройкой.

А что умалчивает "Запад" с точки зрения геотектоники?

Если смотреть в геотектонической логике, Запад умалчивает о трёх вещах:

О линии разлома внутри самого блока. США и ЕС подаются как монолитная плита, но в действительности это система микроплит - разные интересы Европы, атлантический вектор Вашингтона, региональные противоречия. Умалчивается, что 'единый Запад' держится на постоянной перегруппировке, а не на истинной монолитности.

О механизме перераспределения напряжения. В геологии - это землетрясение, в геополитике - войны и кризисы на периферии. Запад умалчивает, что его устойчивость обеспечивается тем, что разломы выводятся наружу: на Ближний Восток, в Африку, на постсоветское пространство.

О временности устойчивости. Тектонические плиты могут веками 'молчать', но накопленная энергия всё равно найдёт выход. Запад умалчивает, что его нынешняя конфигурация - это не вечная форма, а стадия, у которой будет либо переразлом, либо новый "континентальный дрейф" интересов.

Таким образом, умолчание Запада - это умолчание о том, что он сам является тектоническим узлом, а не стабильной платформой. Внутренние напряжения там не меньше, чем на постсоветской арене, просто они маскируются под фасад общей риторики.

А о чём умалчивает Господь, агнец наш Божий, глядя на всю эту хуйню?

Здесь геотектоническая аналогия снова уместна: молчание Бога - как "тишина плит". Мы видим горы, равнины, катастрофы, но не слышим, зачем эта тектоника движется. Для человека остаётся только интерпретировать дрейф, не зная конечного континента.

Иначе говоря, Бог сокрытый (у Лютера - идея Бога, который присутствует именно в Своём молчании и недоступности), умалчивает о главном - о финальной карте. Всё остальное мы достраиваем сами, через догадки, веру и сомнение. А Он...

Он... Самый подходящий термин здесь: kenosis ("самоумаление") - у Павла: молчаливое снятие силы, когда Бог присутствует через отказ от проявления. И тогда... Тогда "всё" оказывается "в руках" "тварей".