Русавин Андрей Сергеевич
Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомурка двадцать пятая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В закомурке двадцать пятой Катенька Огняночка тщится сообщить дедушке с Иванушкой новости из газет, однако заматерелые граниты науки токмо и делают, что мешают ей, ибо они токмо и мечтают, что о своем погрызении. Тем временем Иванушка-дурачек неустанно пытается закемарить на печи, на девятом кирпичи, понимаешь, а дедушка Ващще Премудрый прилежно учится целоваться, но по молодости у них это плохо получается. Автор Сказа – народ – не перестает любоваться своей восхитительной дочерью, и на душе у него становится всё теплее и теплее, однозначно! А разгоряченной Катеньке Огняночке ой как не легко: под нею каждую секунду может загореться табурет! В заключение оной закомурки мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – разъясняет несведущей публике, что общего у пословицы, дурака и правды.
   СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
  
   Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
  
   Закомурка двадцать пятая
  
   КАК ДЕДОЧКА ВАЩЩЕ ПРЕМУДРЫЙ КАТЕНЬКЕ
   ОГНЯНОЧКЕ РУЧЕЧКУ ТЩИЛСЯ ПОЦЕЛОВАТЬ
  
   Посвящается Е.М. Подгорбунских
  
   Изложил свою вра... вра... бывалочку Иванушка-дурачек да и любопытствует, лежа на печи, на девятом кирпичи:
   – Что ж, слушаешь меня, дедочка?
   – Слушаю, Иоганн!
   – Аль приврал я хоть на полстолечка, дедулечка? А, старый старчуган?
   – Нет, не приврал ни на полстолечка, мой малый мальчуган!
   Стало быть, напрасно старался Иванушка, ах, он не выполнил условия пари и не получит сейчас от дедушки огниво, абы́* сварить кашку для братов! А ведь наш человек без кашки не живет: он сморчком глядит, а богатырем кашку оплетает, и зело сердит, колды́* оплетать неча! Ну, тут уж Иванушку такая досада взяла, что дурашка затрясся как в лихорадке:
   – Ка... ка... ка... ка...
   – Что встрепетал, Ванечка? – спрашивает дедичка. – Что ты мне хочешь сказать? Приглашаешь на ка... ка... кадриль? Ка... ка... какая гиль, Иванка!
   – Ка... ка... ка... ка...
   – Сломал ка... ка... каблук? Стало быть, обувке-то ка... ка... каюк, Иоанн!
   – Однозначно, ка... ка... ка... ка...
   – Купить ка... ка... ка... ка... кабриолет? И – на ба... ба... балет? А есть би... би... билет, Ваня?
   – Ка... ка...
   – Достать ка... ка... кабестан? Но откудова его привезти? Из да... да... дальних стран? И ту-ту – в Ту... Ту... Туркестан, Иван?
   – Ка... ка... ка...
   – Проска... ка... какал ка... ка... ка... кавалергард? Куда? В Петроград? На па... па... парад?
   – Ка... ка...
   – Кругом ка... ка... кавардак?
   – Да! Нет, я не то хотел сказать!
   – А что ты хотел сказать?
   – Кашки!
   – Что – кашки?
   – Хо... хо... хо... хо, дедичка!
   – Хо-хо-хо-хо, Иванечка!
   – Хо... хо... хо, дедичка!
   – О-хо-хо-хо, Иванечка!
   – Хо... хо, дедичка!
   – О-хо-хо, Иванечка!
   – Хо!
   – Что ты имеешь в виду, Иоанн?
   – Хо... хо... хо... хотца! Кашки!
   – Ах, кашки! Хо-хо! Мало ль кому чего хотца, Ивашка!
   Затрясся тута Ванюта еще сильнее и пробормотал:
   – Ах, ве... ве... ве... ве...
   – Что сильнее вострепетал, Ванечка? – участливо интересуется дедичка. – Что ты мне хочешь рассказать? Что увидел во сне ве... ве... ве... вексель?
   А Иван др... др... дрожит як осиновый лист!
   – Нет! Ах, ве... ве... ве...
   – Ах, тогды, значит, ты увидел во сне, что ты – ах, боже сохрани! – ве... ве... ве... векселедержатель?
   – Нет! Ах, ве... ве...
   – Ах, конечно, не то, а совсем другое: ты – слава тебе, господи! – ве... ве... векселедатель?
   – Нет! Ах, век кашки не видать!
   – Ах! Всего век, не тысячелетие? И ты это называешь несчастьем, легкомысленный Иван?
   – Ах! Да! А ты что называешь несчастьем, глубокомысленный дедуган?
   – Ах, это когды век самогону не видать!
   Затрясся тут Ивася пуще прежнего и пробормо́лил*:
   – Однозначно, ма... ма... ма... ма...
   – Что трепещещь, Ивасечка, еще пуще прежнего? – отзывчиво осведомляется дедусечка. – Что ты мне хочешь присказать? Мама? Панама? Панорама?
   А Ивасик дрожит, ну как... как... как... как... как цуцик!
   – Ма... ма... ма... ма, дедусик! Твой Реомюр!
   Глянул тут дедусечка на подарочек господина Реомюра – наполненный винным спиртом градусничек – и дрожма задрожал:
   – Ма... ма... мороз! Стужа в доме!* Одиннадцать с половиной градусов по Реомюру!
   – Ма... ма... ма... ма...
   – Что, Иванечка? Неужто тебе нужен ма... ма... мазут? Пря... ма... ма... ма... прямо тут?
   – Нет, ма... ма... ма... ма...
   – Очень нравится ма... ма... мазурка? С ма... ма... мазуриком?
   – Нет, ма... ма... ма... ма...
   – Полицией пойман, но отпущен на все четыре стороны явный ма... ма... мазурик, куривший в общественном месте ма... ма... махорку? И теперь он пляшет ма... ма... мазурку и курит при этом ма... ма... махорку?
   – Нет, ма... ма... ма... ма... маета!
   – А-а-а! Да-да, ма... ма... мороз и ма... ма... маета!
   – Что же делать, дедичка? Как же спастись и согреться?
   – Что, что! Как, как! Катю Огняночку в коттедж позвать, она быстро хоромы прогреет!
   – Где же Катя?
   – Давеча на двор пошла, но покамест не вернулась!
   – Что же она там так долго делает?
   – Сходи, Иванушка, на двор, узнай!
   – Не можно, дедушка! – твердо изговорил Ванютка, не в силах оторваться от лежанки на печи, на девятом кирпичи.
   – Почему?
   – По юности, по неопытности своей боюсь не справиться! Сходи ты, дедусь!
   – Нияк не можно, Иванушка! – сокрушенно изглаго́лал дедуся, не ощущая в своих членах силенушки выбраться из уютного кресла-качалки.
   – Почему?
   – По старости, по забывчивости своей боюсь не справиться! Сходи ты, Иванушка!
   – Нет, сходи ты, дедусь!
   – Нет, ты!
   – Нет, ты!
   Но тут послышался громкий стук в дощатую дверь жилища, запертую почему-то изнутри на крючок. Дверь была явно спроектирована для дворового сортира: она была не окрашена и имела вырезанный ромбик вверху.
   – Иван, сбегай открой дверю́шку!
   – Дед, сам сбегай открой свою дверюгу!
   – Ан нет, сходи ты, Ванюшка!
   – Нет уж, сходи ты, дедуга!
   – Ин нет, сползай ты! Мои рученьки-ноженьки не действуют: от тяжкой усталости все замертво полегли!
   – Нет, ты! Нет уж, ты сползай! Ах, это мои рученьки-ноженьки не действуют: от тяжкой усталости все замертво полегли!
   – Оборвать такие рученьки-ноженьки – вот тады они точно все зам... зам... зам... замертво полягут, и поде... лом... лом... лом... лом! А-а-а, вспомнил, вспомнил! Сезам... зам... зам... зам! – радостно закричал дедочка. – У меня же дверочка системы «Сезам»! Обновочка: сто пятьдесят лет назад, во время последнего евроремонта, вставлена! Открывается по акустическому сигналу!
   Стук в дверь стал еще громче. Дедушка устрашился, что сейчас евродверь будет вышиблена, и заверещал, радостно щелкнув пальцами:
   – Салам алейкум, Сезам! Сезамушка, откройся!
   – Ваалейкум ассалам! Сезам словам внимам! Сезам всех звам в вигвам! Вам, вам и вам! – молвила евродверочка. – Ну ни фигам, скольки тут всем вам!
   Тутовона* Сезамушка содрогнулась от пинка, запорный крючок подскочил вверх, обновочка тотчас же отворилась и в хату влетела Огняночка с пачкой газет в руках. Оные газеты весьма подозрительно, понимаешь, дымились.
   – Салам алейкум, дедушка! Салам алейкум, Иванушка! Сезам, салам! Вигвам, салам! И всем-всем-всем в нём – вам, вам и вам – салам!
   – Ваалейкум ассалам! – дружно ответили все-все-все, включая вигвам и его удивительную евродверь.
   – Долгожданная почта! Свежие новости! Последние известия! Хотите, я вам всем-всем-всем почитаю? – азартно выпалила Огняночка и плюхнулась на табуретку.
   Сидение угрожающе задымилось.
   – Э-хе-хе-хе-хе, мо́лодежь, молодежь! Удивительно легкомысленная, однозначно! – забухтел дед и встал со своего кресла-качалки, имеющего вид атомной бомбы.
   Дед, кряхтя, подошел к серванту в стиле бидермайер, пыхтя, достал оттудова два мельхиоровых подноса и трясущимися ручи́нами протянул их Кате.
   – Один поднос поклади на стол и восклади на него газеты, – посоветовал дед, – а другой подклади под себя на тубарет – и пожарных угроз нет как нет!
   Девушка так и поступила. Следовательно, угрозы возгорания были ликвидированы.
   Дедушка с оханьем уселся на соседний табурет, вое́же* поближе быть к Кате и погреть возле нее свои старые, прозябшие косточки.
   – А где почтальон, доставивший почту? – с живейшим любопытством спросил дедонька.
   – С по́хрустами* спорит о повышении тарифов на доставку! – задорно раз, раз и разъяснила Екатерина.
   – Царствие ему небесное!
   – И похрустам тоже царствие небесное! – энергично вступилась за справедливость Катя. – Ради подноготной правды!
   – Нет, похрустам – приятного аппетита! – поправил правдолюбивую Катю тоже взыскующий правду дедушка. – Во имя подлинной правды!
   – Ну чьто, мочно мне, наконеч-то, прочитать всем-всем-всем вам свежие новости, последние известия? В мире такое творитча!
   – Попозже! Чичас есть более срочные дела!
   – У-у-у! – обиделась Екатерина, и по щекам ее потекли слезы.
   – Ну, не огорчайся! – растаял дедушка. – Хочешь, я для тебя потом, попозже, всё чьто хочешь сделаю?
   – Хочу, дедочка! Желательно чичас!
   – А чьто ты хочешь, душечка?
   – Хочу, чьтобы ты меня на карусели прокатил!
   – Будет сделано! Но попозже!
   – Купишь мне мороженое?
   – Разумеется! Сливочное! В вафельном стаканчике! Чьто еще?
   – Хо́тцы, чьтобы ты меня в зоопарк с собой взял! Прямо чичас!
   – Обязательно! Толькя попозже!
   – Купишь мне эскимо?
   – На палочке! Даже две порции! Чьто еще?
   – Хотца, чьтобы ты меня в цирк сводил! Чичас же!
   – Непременно! Попозже!
   – Купишь мне пломбир?
   – В шоколадной глазури! Столькя порций, сколькя захотца!
   – Ах, как чудесно! Хо́тче три! Нет, пять! Ой, лучше десять! И прямо чичас!
   – Всё, всё для тебя будет сделано! В обещанные прежде сроки!
   – Ой, дедушка, вот спасибо! Ах, как я люблю карусель, зоопарк и цирк! Ах, как я люблю мороженое! Ах, как я тебя люблю, дедочка!
   – И я тебя тоежь* люблю, люблю, люблю! – воскликнул дедочка и тут же с ликованием и нежностью подумал, чьто если двое́чко так крепко, так трогательно любят друг друга, то им, разумеется, пора пожениться. Прямо чичас!
   – Хорошо, дедунечка! Пусть будет попозже! Я подожду! – в восторге выпалила влюбленная. – Толькя ты поскорей дей свои срочные дела, о мой чародей!
   – Хорошо, деушка! – бодро заверил ненаглядную дедушка и принялся с энтузизазмом чесать в затылке, вспоминая, какие же у него есть срочные дела.
   При этом дед бросал жаркие взгляды на счастливейшую возлюбленную, морщил высокий лоб, охал, кряхтел и облизывался, минут десять охал, кряхтел и облизывался, и вдруг радостно заорал:
   – А-а-а! Вспомнил! Вспомнил всё! Да, я еще парень хоть куда! И я удивительно молод – душой! Я жажду и на карусель, и в зоопарк, и в цирк! Ведь речь идет о счастливой женитьбе – прямо чичас!
   – Молодому жениться рано! – негромко, но убежденно бросил Иван с печи, с девятого кирпичи.
   – А старому – поздно! – не менее убежденно вскричал молодой дед. – Главное – не упустить время: промедление смерти подобно! Вчерась было раненько, а за́втрича будет поздненько! Чичас – самый подходящий момент! Я ль не красавчик? В этом легко убедиться, стоит тильки посмотреть в зеркало! Ну-ка, светик мой, зыркальце, скажи да всю правду подлинную обскажи по интересующей меня проблеме!
   Тут дедочка достал из-за пазухи зеркальце свое распрекрасное, царем Приамом некогда подаренное, глянул в полированную бронзу и возопил:
   – Ай! Мама! Какой ужас! Нешто этот бука – красавчик я?
   – А то кто? Ой, прости великодушно! – озадаченно возгласило зерцало. – Это действительно не ты! Дзинь-бом-м-м... Но я тут ни при чем: это один бука вставил в меня без спроса свое изображение! Вечно он стремится быть впереди всех! Дзинь-бом-м-м!
   – Ах он бука! – возмутился дед.
   – Дзин-н-нь... Ну-с, позырь в меня еще разок да и задавай вопрос по интересующей тебя проблеме!
   Ту́тытька* старикан, отворотившись от зерцальца, трагически пробубнил:
   – Светик мой, зыркальце, скажи да всю подлинную правду обскажи: какую бы нам с невестушкой выбрать супружескую фамилию?
   – А в чем загвоздка? Дили-бом-м-м...
   – В дилибом-м-м... в дилемме: буде бом-м-м... бом-м-м... новобрачные возьмут фамилию жениха – Бессмертные, то обидится невестушка, а бу́дече* примут фамилию невесты – Огнянские, разобидится женишок-с.
   – Дай-ка подумать... Динь-бом-м-м... Дай-ка еще подумать... Динь-бом-м-м... Динь-бом-м-м... А-а-а, придумало, придумало! Примите удвоенную фамилию: Бессмертные-Огнянские!
   – Распрекрасно, бом-м-м... бом-м-м! Дзенькуе бардзо! Наконец-то дилемма исключена! Ах, дзинь-бом-м-м! Дзинь-бом-м-м! Дзинь-бом-м-м! – это дзедок принялся адзартно целовать дзеркальце.
   – Ну чьто, дзедушка, нельдзя ли мне, наконец, всем-всем-всем дзачитать все-все новости из гадзет?
   – Нет! Поздже! – скадзал дзед и добавил сварливо: – Ну вот, ты меня сбила, и я решительно позабыл всё-всё, о чем я мечтал срочно подумать!
   – А пошто́ бы не взять фамилию Огнянские-Бессмертные? – весьма тихо обронил Иван с печи́шки, с девятого кирпичи́шки.
   – В самом деле, пошто бы? Да-да, вот именно об этом я и собирался подумать! Ой! Вдруго́мя* дилемма! Ея не раз... раз... Ея не раз... два... Ея ни за что не раздрешить! Эй, дзыркальце!
   – Шо тебе? Дзинь-бом-м-м...
   – Вот тебе! Тьфу! Тьфу! Тьфу! – и старик трёхма* плюнул в зерцало.
   – Дзинь! Дзинь! Дзинь! – завизжало зерцальце. – О-бо-бо-бом-м-м!
   – Ай-яй-яй, дедушка! – вознегодовала Огняночка. – Зачем же ты задеваешь такое чудное зеркальце?
   – Чичас я его растопчу! – зарычал дед. – А что, алчешь в него кинуть лапоть, лапонька?
   – Нет!
   – Ну, толды́* кинуть взгляд, душенька?
   – Нет!
   – Нет? Ты не алчная?
   – Да!
   – Да – нет или да – да?
   – Да! Да, да, да, да!
   – Я так и знал, что алчная! Ведь алчешь?
   – Алкаю! Ужасно хочу!
   – Вот и чудно! То́личко* учти, моя алчная: оно показывает не тех, кто в нем отражается, а тех, кто ему самому нравится: одних сплошных бук, понимаешь!
   – Тажды́* еще больше хочу! Однозначно!
   – Ну на, смотри по самые не хочу!
   Ту́тоцки Катя цап зерцальце, радостно взглянула в него и – ай! – заревела белугой:
   – Ай! Мама! Какой ужас! Рази сия... сия... сия фиговина – это я?
   Прямо из зеркала на нее глазел сероглазый серого цвета гранит!
   – Я – поседелый гранит науки! – торжествующе заявил поседелый. – Позвольте отрекомендоваться: плагиогранит Суховязского месторождения! Я поседел от сидения в аудиториях! Я – вку-у-усненький, ах, я – сплошное удовольствие! А посему меня обожают грызть даже вечно угрюмые, заматерелые в научных баталиях служители науки! А где Татьяна Учтивица? Я явился, дабы́ она меня с удовольствием погрызла! Это для меня такое огромное удовольствие!
   – У Танечки Учтивички нынче каникулы, – твердо сказала сплошному удовольствию Катя.
   – А что она, учтивенькая такая, больше всего любит делать на каникулах? Любит ли она стрелять из рогаточек?
   – Она – чемпион по стрельбе из рогаток! У нее кубки Югорского физико-математического лицея за меткие стрельбы!
   – А посему она могла бы нагрызть из меня кучу камушков для стрельбы из рогаточек!
   – Не требуется!
   – Но почему?
   – Поклонники надарили ей для этого кучу гаечек! И еще шариков из шарикоподшипников! И засим всяческого цильпебса! Равно как и колец Рашига!
   – Цип... циль... Ка... ка... У-у-у! Не хочет ли кто-нибудь тут засим погрызть поседелый, всеми покинутый гранит науки? – огорченно осведомился всеми покинутый.
   – Хочет! Хочет! – радостно закричал дедочка. – Вот он! – и старик быстро указал на Иванушку-дурачка, лежащего на печи́ще, на девятом кирпичище.
   – И посему предупреждаю сразу юнца и заразу: з-з-з... з-з-з... з-з-з... з-з-зубы об меня обломает!
   – З-з-з-вз... Ой! – в испуге взвизгнула Огняночка и крепко сжала ручку зеркальца обеими ладошками.
   – Дзинь! Дзинь! Дзинь! Дзинь-бом! Бом-бом-бом-бом!
   Это, понимаешь, бронзовая ручка от горячих Катиных ладоней расплавилась и каплями пролилась на пол, так чьто верхняя часть зеркала выпала у Кати из ладошушек. Тут-то плагиогранит заплакал и исчез!
   – Ой! – воскликнула дева, чуть не прослезившись. – Я вытурила гранит науки! И я, по всей вероятности, немножечко погнула зеркальце! Я ненамеренно – и совсем немножечко!
   – За ненамеренно – бьют уверенно! И совсем не немножечко! Ой! – воскликнул дедочка и прослезился. – Да бог с ним, с пла... с пла... с пла... с плаксой-гранитом! Но ты загубила зерцало! Это же подарок царя Приама на мой день рождения! И посему... и потому... ой, сам не знаю, що я с тобой сейчас сделаю!
   – Ой, ой, грядет мордобой! Я больше не буду, дедушка!
   – Знамо дело, не будешь: таких зыркалец у меня больше нет!
   – Дедушка, вытри слезки и сопельки! Я подарю тебе на твой следующий день рождения другое зеркальце – стеклянное, в два раза больше!
   – Правда?
   – Правда!
   Дедонька улыбнулся во весь рот.
   – Ах ты, моя ненаглядная! Ух ты, моя Бессмертная-Огнянская – теплецо России!
   – А может быть, Огнянская-Бессмертная – теплецо России? – весьма негромко, но очень внятно проронил Иван с печурки, с девятого кирпичурки.
   Дедунечка, не моргнув зенком, принял вид глухой-преглухой тетери. Дедунечке в этот миг страсть как захоте́нилось прижать к груди свою будущую жену и нежно погладить ея по головушке. Дедунечка почесал в затылочке и решительно заявил:
   – М-м-м... Э-э-э... О-о-о... А-а-а... Очаровательная барышня! М-м-м... М-м-м... Дозвольте вашу ручку поцап... поцать... поцаловать!
   – Ш-ш-шо?! – так и присела очаровательная барышня, но притворилась, что это книксен, и подала длань дедоньке. – Завсегда пожалуйста!
   Дедонька, изнемогая, прижался губами к ручечке и паче чаяния рявкнул:
   – Ай-я-я-яй! Я обжегся! Как больно! – и принялся кусать обожженные губы.
   Катя насупилась и спрятала длань за спину:
   – Фу! Цаловаться в виду имеет, а не умеет!
   – Что делать? Кто виноват? Ой, как горячо! Ну нестерпимо! Как знать, може следует цаловаться через ась... ась... асбест, ась? – трагически взбормотал дедушка. – Надось у кого-то узнать-с! Пройтить университеты-с! Только у ка... ка... у ку... ку... у ко... ко... кого, ась? А-а-а, узнаю у блюдечка: пущай оно мне покажет учебный фильм про меня – про то, как цаловаться не обжигаясь!
   Туточки дедочка сломя голову бросился к серванту в стиле бидермайер и трясущимися ручу́тками достал оттудова блюдечко из фамильного серебряного сервиза да наливное яблочко сорта пепин лондонский, понимаешь. Расположил дед на столе, застеленном скатертью-самобранкой, оные причиндалы, стремглав крутанул наливное по серебряному да и приговаривает, трясясь от нетерпя́чки*:
   – Катись-катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай мне и гор высоту и небес красоту, и поля, и леса, и моря, и, самое главное, учебный фильм про меня – про то, как цаловаться не обжигаясь! Через ась... ась... асбест али чрез жи... ши... чи... ши... чрез шифер!
   Покатилося яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются – так всё красиво, на диво – что ни в сказке сказать, ни пером описать: видны и гор высота и небес красота, корабли на морях и полки́ на полях; там опять и опять солнышко за солнышком катится, звезды в хоровод собираются, одним словом – лепота, чистота, доброта и щедрота!
   Глянул тут радостно дедичка в блюдечко свое распрекрасное – и возопил:
   – Ай! Мама! Какой страхолюд! Какой ужас! Да рази же это я в ма... ма... моем учебном фильме?
   – Конечно ты, а то кто же? Ой, не прогневайся! – очумело вскричало блюдечко. – Г-хм! Это и в самом деле не ты! Эх, блин! Но я не причастно к сему ужастику: это один страхолюд продемонстрировал без разрешения свой портрет! Ах, он непрестанно желает быть в центре внимания!
   – Ах он, страхолюд! – откровенно подосадовал дедульчик. – Ах он, персонаж ужастика!
   – Да, кстати! – энергично изговорила Огняночка. – Мабудь статься, я зачитаю, в конце концов, новости из свежих газет? Все-все-все самые последние известия!
   – Нет, в настоящую минуту не до них! – сурово изрек дед. – Да, кстати, я тебя, блюдишко, о чем-то хотел спросить! О чем-то таком, что меня крайне интересует!
   – Хм! Ну, погляди в меня вторый раз да и вспрашивай про то, что тебя интересует!
   – Ой, а я, кажется, всё-всё-всё позабыл!
   – А ты вспомни, любезнейший!
   – А на шиша?
   – Шобы вспомнить всё!
   – Не мо... мо...
   – Шо?
   – Не гу... гу...
   – Ась?
   – Не мо... мо... Не гу... гу...
   – Шо-шо?
   – Не мо... мо... Не гу... гу... Не могу!
   – Хм-хм! Угу! А ты хлопни себя по лбу! Толичко как мочно сильнее! Шобы вспомнить всё!
   – Вспомнить всё?
   – Да, всё!
   – А разве это возмочно?
   – Да!
   – Хм! А разве я чьто-то забыл?
   – Да, забыл! Да хлопай ты, хлопай, не рассуждай!
   – Мизинчиком хлопнуть?
   – Кулаком! Изо всех сил!
   – А-а-а!
   Дедулечка хлопнул себя кулаком изо всех сил по лбу и в восторге завопил:
   – А! Вспомнил! Вспомнил! Вспомнил всё! Всё-всё-всё!
   – Всё?
   – Всё-всё-всё! Во всяком случае, из того, чьто вспомнил!
   – Хм! Ну так побачь в меня еще разик да и приспрашивай про то, шо ты вспомнил!
   Ту́тоди* дедочка, отвернувшись от блюдечка, душераздирающе пр... прст... простонал:
   – Симпомпончик, блюдечко, изреки – возмутительной закавыке вопреки: какую бы нам с невесточкой предпочесть обчую, супружечкую фамилиечку?
   – Гм-гм! А в чем тут закавыка?
   – В апории-с: естли счастливейшие супруги облюбуют фамилийчик муженька – Бессмертных, то могчи́т прийти в ярость жена, однозначно, а ежели остановятся на фамилиечке женушки – Огнянских, то запросто, понимаешь, могёт разъяриться муж.
   – Вот блин! Так остановитесь на двучленной фамилиечке: Бессмертных-Огнянских! И стойте до смерти, эх, блин!
   – Расчудесно-с! Ну оч-чень благодарен! Апория-с аннулирована-с! – и дедочек зачал звучно чмокать блюдченько свое обалденное, причем без всякого там жи... ши... чи... ши... шифера али ась... ась... асбеста, однозначно-с.
   – А чьто бы не облюбовать фамилийчик: Огнянских-Бессмертных? – очень тихо обронил Иван с печи, с девятого кирпичи. – И на том стоять насмерть!
   – И вправду, ну чьто бы? Ой! Опять апория-с! Эй, блюдчишко!
   – Ну шо тебе? Г-хм!
   – Шо-шо! А вот тебе! Тьфу! Тьфу! Тьфу! – и дедичка три́дчи* плюнул в блюдчишко.
   – Ой! Ой! Ой! – отчаянно закричало блюдченько. – Эх, блин, блин, блин, г-хм!
   – Ой-ё-ёй, дедунечка! – осерчала Огняночка. – Почьто же ты огорчаешь такое чудесное, понимаешь, блюдце?
   – Тенчас* я его в бараний рог скручу, однозначно-с! – взвопил дедунечка. – Нет, в два бараньих рога: получится модель ДНК! А впрочем, хошь глянуть в чудесное, о моя душечка?
   – Ну, не знаю...
   – А на́добится знать!
   – Ну, не знаю, не знаю...
   – А вот я знаю! Я зна-а-аю!
   – Что ты знаешь, дедонька?
   – Что, что! Я знаю, что я ничего не знаю!
   – И даже – что такое ДНК? Ах, как это обалденно, дедонька!
   – Ах, нет! Я не это хотел сказать!
   – А что?
   – Не помню! ДНК, РНК... Нет, не то! Ведь знал, да забыл! А-а-а, вспомнил, вспомнил: я знаю, что ты ничего не знаешь!
   – Ах, дедушка, какой ты умный! А я даже этого не знаю!
   – А хочешь?
   – Не знаю!
   – Заруби себе на носу: одно дело – знать, другое дело – хотеть!
   – Да знаю я! – швидко махнула рукою Катя.
   – Ну, наконец-то! Значит, ты все-таки знаешь, что хочешь! Ну что, хоти́тся ли тебе побачить в это блюдче, девча́?
   – Хотче! Одиновазначно!
   – Толькя прими в расчет: оно изображает не то, понимаешь, велеле́пое*, что тебе хотится, а то, понимаешь, страхолюдное, что оно само считает нужным показать!
   – Тожно́* еще пуще хотче! Двощизначно!
   – Ну на, гляди!
   Ту́тишки Катя хвать блюдишко, устремила в него горящие глазишки – и вдруг вытаращила их, визжа:
   – Ай! Мама! Какой ужас! Неу́жли это я?
   Прямо из блюдечка на нее сурово взирал черными-пречерными очами черный гранит Габбро!
   – Кхе-кхе-кхе-кхе! Г-хм! Я – величавый гранит науки! – прокашлялся и величественно произнес Габбро. – Я – валун першейшей величины! Зовите меня просто: геноссе Гроссшварцштейн! У меня наивеличайшее влечение к увеличению величины собственного величия! Я – наивкуснейший! Вот вследствие чего меня обожают грызть школяры, институтки, профессора и прочие величайшие адепты науки! А где Танюшечкиш Учтивичкиш? Я заглянул сюды, да́бы она меня с наслаждением погрызла! Это и для нее, и для меня такое величественнейшее наслаждение!
   – У Танюшечки Учтивейшей чичас величайший праздник – великолепнейшие каникулы! – величественно изрекла Екатерина.
   – Г-хм! Что же она чичас делает?
   – Принимает морские ванны в нашем замечательном Понте Джентльменском!
   – Хм! Так ей нравится принимать ванны! Как это неотразимо величественно! Тожноля я ей архинеобходим!
   – За каким тойфелем, геноссе Гроссшварцштейн?
   – Из меня мочно сделать величественнейшие колонны необыкновеннейшей толщины и поставить их в ванной! Того́для* Татьяниш Учтивиш, принимая ванну, смогчит меня с аппетитом погрызть – и надолго хватит! Вот это шикарная жизть!
   – Не треба, геноссе!
   – Ах, это величайшая ошибка! Но по́што?
   – Нишо не моги́т быть шикарнее морских ванн в нашем замечательном Понте Джентльменском, геноссе Гроссшварцштейн!
   – У-у-у!
   – Такова жизть, геноссе!
   – Гм-гм! Доннерветтер! Жи... Ши... Нет, с вами не увеличишь чувство собственного величия!
   – Вот это верно, геноссе Гроссшварцштейн! – зашумели все. – Однозначно, ферштейн!
   – Еще́жды* доннерветтер! Ах, а не намеревается ли кто-нибудь ощо́* погрызть величавый гранит науки, геноссен? – хмуро поинтересовался Габбро.
   – Намеревается! Намеревается! Сперва сомневается, а затем примеривается и вознамеривается, гено... гена... одним словом: генацвале! – восторженно завопил дедушка.
   – Третье́ма* доннерветтер! Кто же это? – с недоумением спрошал Гроссшварцштейн, снисходительно оглядывая всех. – Може, вот эта майне либе атомная бомба?
   – Нет, вот он! Причем с величайшим влечением, гено... гена... одним словом: Гена! – и дедушка швидко кивнул на дурачка Иванушку, дрыхнувшего на печуге, на девятом кирпичуге.
   – Гм! Предуведомляю сразу сморчка и заразу: зубы об меня обломает!
   – Ай! Какой это ядреный доннерветтер! – заревела белугой Екатерина, перетрусив, и крепко сжала блюдечко обеими руками.
   Блюдечко от горячих Катиных ладоней начало плавиться и каплями серебра пролилось на пол. Катя от неожиданности выронила блюдце из рук. Тут-то гранит и пропал, пробурчав: «Гм-гм!»
   – Ай! – воскликнула наша Катя, чуть не ударившись в слезы. – Я ликвидировала Габбро науки! Нашего дорогого геноссе Гроссшварцштейна! И я, скорее всего, маленько помяла блюдце! Я не нарочно!
   – За не нарочно – бьют так, что тошно! Даже чертям! Ай! – воскликнул дедушка и ударился в слезы. – Шут с ним, с гранитом! Так ему и надо, он чересчур много о себе мнил! Подумаешь, Габбро-швабра! Габбро-жабра, ферштейн! Габбро-канделябра, понимаешь! Габбро-абракадабра, однозначно! Ай, но ты, уважаемая Екатерина, исковеркала блюдце! А ему, понимаешь, цены не было! Это же величайшее преступление нашего скоростного, прагматичного бронзового века, однозначно! Знаешь, что я за это с тобой сделаю?
   – Ай! Тильки не прибивай! Я больше не буду!
   – Понятно, не будешь: таких блюдец у меня больше нетути! Вах, но какой вопиющий, досадный доннерветтер!
   – Дедуньчик, не огорчайся ты так! Я презентую тебе на День Ангела другую посудину – плошку! Фаянсовую! Ферштейн? И с целой горой яблок!
   – Хм! В натуре?
   – Натюрлих! Г-хм!
   Дедунюшка расплылся в умилительнейшей улыбушке.
   – Ах ты, моя драгоценная Бессмертных-Огнянских – тёплышко всея Руси!
   – Хм-хм! А мабудь, Огнянских-Бессмертных – тёплышко всея Руси? – очень негромко, но чрезвычайно внятно проронил Иван с печу́шки, с девятого кирпичушки.
   Дедунечка изобразил из себя тугого на ухо тетерева. Дедунечке в это мгновение страстно захотелось поцеловать свою ненаглядную невесту в нежные щечки и алые губки. Дедуньчик почесал, почесал в заты́лице*, в поты́лице* и проникновенно молвил:
   – Пр... пр... фр-р-р... фр-р-р... пр-р-релестная фройляйн! Г-хм... Разрешите поце... це... поцеловать вашу ручушку!
   – Хм-хм... А-а-ах, ах, вселды́* битте шён! – протянула Огняночка свою ручушку дедушке.
   Дедушка, извиваясь, впился губами в ручушку и вдруг препротивнейше завопил:
   – Ой-ё-ё-ё-ёй! Как я сильно обжегся! – и принялся облизывать обожженные губы.
   Возмущенная Катя резко махнула рукой:
   – Фу! Це... це... целоваться учился, а не наловчился, черт побери!
   – Что делать, черт побери?! Что делать? Как пережить такое величайшее огорчение? – трагически прошептал дед. – Черт побери мои университеты! Ах, на́доткабы* срочно что-нибудь ску-у-ушать! Тольки готовить самому совсем не хочется! Г-хм! А, сообразил: закажу что-нибудь вкусненькое скатерти-самобранке – пусть она меня чем-нибудь угостит! Эй, ска́терга!
   – Черт! Переучет! Закрыто, ёшкины котята! – заявила владельцу быстрая на всяческие бранные выражения брани́на*, коей был застелен стол в избе.
   – Да цыц-ка ты, ни гамани́!* На портянки пущу!
   – Так що угодно-с?
   – Ой, хочу портянки, дедунечка! Так хочу, так хочу, ёшкина кошка! С детства мечтаю! – встрепенулся Ива и переполз с печи, с девятого кирпичи, на полати.
   – Тьфу! Не проси портянки, мечтатель, – осипнешь! Портянки потом, понимаешь, весьма потом! Мечты мучительны и несбыточны! И не мечтай! А подай-ка ты мне, любезнейшая, чего-нибудь погрызть! Самого вкусного на свете! Того самого, в чем главное удовольствие в жизни для индивидуума с моими широкими запросами и моим глубоким умом!
   – И мне, и мне то́жде* – погрызть! – запищал дурным голосом Иван. – И я – индивидудум с запросами! А про ум я уже и не говорю!
   – Ваш заказ принят, ёшкины котята! Хлеб-соль!
   Скатерть моментально скомкалась, а затем чтой-то под ней с дедушкиного края стола стало расти, росло, росло и доросло до самого потолка. Принюхался дедушка к деликатесу, поморщился и объявил:
   – Погоди, не раскрывайся! А я погляжу одним глазком, що это там под тобою!
   Приподнял дедунечка ближайший краешек скатерочки, заглянул туды одним глазком и возопил:
   – Ай! Мама! Это не то, что я желал погрызть! Ну надо же, какой уродец! Ка... ка... какой ужас!
   – Щас как разбраню! Ой, извиняюсь! – ошарашенно воскликнула бранина камчатная. – Не виноватая я: це... це... це некий уродец без позволения выставил себя на погрызение! Сей наглец и дряньце́ повсечасно выпячивает свое замечательное я! И выпячивает его, и выпячивает!
   – Ах он уродец, наглец и дряньце! – осердился дедунька. – Ну так и выпячивает, так и выпячивает!
   – Це... це... це элементарно исправить! Сей момент я тебя кем-нибудь другояким покормлю! – пообещала хлебосольная скатерть и дезинтегрировала неудачный заказ.
   – Спасибо, це... це... це... це було совсем не обязательно!
   – Ну чьто? – бойко изговорила Огняночка. – Мочно я, наконеч, зачитаю новости из свежих газет? Последние известия! Все-все-все-все! Ах, ну вы просто ахнете! Капеч!
   – Нет! – гневно сказал дед. – Днесь не до них!
   – Ну шо, хочешь косточку? – спросила густым баритоном браниночка дедочку.
   – Девичью?
   – Да! Кого хлебосольная любит, тому и косточку в руку! Соль-хлеб!
   Дедонька глянул задумчиво на хлебосолочку, засим на Катю, облизнулся и заявил:
   – Нет!
   – Толды у меня больше нет вопросов! – обиделась хлебосолка.
   – Зато у меня есть один!
   – Гастрономический? Я ведь ни в чем прочем – ни в зуб ногой!
   – Логически связанный с таковым!
   – Ну, так и быть, задавай свой вопрос! Заинтриговал, ёшкины котята!
   Ту́това дед, повернувшись к скатерти спиной, плаксиво просипел:
   – Прелесть, скатерга, без проволочки помоги устранить заморочку: какую бы будущим м-м-мым... м-м-мыж... молодоженам избрать супружественную фамилию?
   – А в чем состоит заморочка-с?
   – В антиномии-с: е́жда* новоже́ны* воспользуются фамилищем бла... бла... благоверного – Бессмертные, то это придется не по вкусу благоверной, а ежели они употребят фамилюшечку бла... бла... благоверненькой – Огненные, то это возмутит благовернейшего.
   – Бла... Бла... Бла... Бла... Воспользуйтесь фамилюшечкой: Бессмертно-Огненные! И хлеб вам да соль! А также совет да любовь-с!
   – Бла... бла... блистательно! Сеньк ю вери мач! Антиномия устранена-с! – и дедусик стал яростно осыпать поцелуйчиками свою хлебосолочку.
   – А почему бы не употребить фамилище: Огненно-Бессмертные? – чрезвычайно тихо обронил Иван с полатей. – И соль вам да хлеб! Любовь да совет-с!
   – И впрямь, почему-с? Ой, це... це... це... це сызнова антиномия-с! Эй, скатерга-с!
   – Ах, ну шо тебе-с?
   – Ну шо-шо! Вот тебе-с: тьфу! И ешо – тьфу! И ешо – тьфу! – и дедусюшка тро́жды* сплюх... сплюх... сплюх... сплюнул на хлебосолушку.
   – Ах! Ах! Ах! – заверезжала бранина и разразилась бранью: – Соль, соль, соль, соль вам в чай, в кофей! В какаву, ёшкины котята-с!
   – Ах ты такой-сякой, дедуська! – рассердилась Екатерина. – С какой стати ты нервируешь такую прелестную браниночку камчатную?
   – Я ее на портяночки нарежу! Ножничками маникюрными! – завопил дед, не слушая. – А хошь, она угостит тебя чем-нибудь вкусненьким, лапочка-с?
   – Хо... хо...
   – Хо-хо – нет или хо-хо – да?
   – Хо... хо... хо... хотцы!
   – Тильки возьми в соображение: ей закажешь одно, а она выдает совершенно иншее, на свой собственный уродливый, наглый и дрянной вкус!
   – Тогды еще шибче хотцы!
   – Ну-с, посмотрим, чем она тебя угостит! Делай же свой заказ!
   – Эй, скатерга! – оживленно сказала Огняночка.
   – Отстань! – живо сказанула хлебосольная.
   – Глубокоуважаемая скатерочка-с! – душевно так воззвала Огняночка.
   – Ох, чего изволите-с? – задушевно эдак откликнулась хлебосолочка.
   – Подай же ты мне, о чудеснейшая скатеруся, чего-нибудь самого-самого вкусненького погрызть!
   – Чего именно-с?
   – На твое усмотрение-с! – проницательно посмотрела на хлебосолку Катя.
   – Хлеб-соль! Хочешь косточку-с? – проникновенно произнесла хлебосолочка.
   – Какую-с? Куриную-с?
   – Что ты! Девичью-с!
   – В самом деле-с?
   – Да-с! Кого хлебосольная любит, тому и косточку в руку-с! И хлеб с солью-с!
   – Ни за чьто!
   – Ты шо, издеваешься?
   – Нет!
   – Ты шо, стесняешься?
   – Да!
   – Да ты шо! А ты не стесняйся!
   – Не могу!
   – А ты через не могу!
   – Всё одно не могу!
   – Всё одно смогёшь, даже через не могу! Дедушка же грызет девичьи косточки-с! И ты погрызи-с!
   – Да ты чьто! Ну разве дедушка грызет девичьи косточки-с?
   – Да-с! Скоро и тебе это предстоит: ты тожде в ближайшем будущем станешь косточками-с! Вку-у-усненькими!
   – Ой!
   – Так шо грызи, грызи, не стесняйся! Хлеб-соль-с!
   – Не хочу!
   – Так шо же ты тожно хочешь? Ты же сама ощо не определилась!
   – Чьто-нибудь на твое усмотрение! Хлеб там, соль-с!
   – Хорошо, твой заказ принят! Соль-хлеб-с!
   Скатерть моментально скомкалась, а затем чтой-то под нею с Катенькиного края стола стало расти, расти и доросло аж до самого потолка. А любопытная Катя приподняла краешек скатерги, зыркнула под него – и заревела белугой:
   – Ай! Мама! Какой ужас! Это совсем не то, чьто мне хотелось погрызть!
   Прямо из-под скатерти на деву серыми гляделками в черную крапинку глядел гранит – серый с черными вкраплениями.
   – Шарман! Я – грандиозный мини... рал... нет, максирал науки! – победоносно отрапортовал максирал. – Покостовского месторождения! Гран шарман! Ой, маманя, а у меня, кажется, ма... маниа грандиоза! Ну ни фига! Ка... ка... какое наслаждение! Ах, я – грандиозно аппетитный, аз есмь мечта гурмана! Гран, гран шарман для граниттен... нет, для граниттиш гурман! Поэтому-то меня грандиозно желают грызть труженики науккиш... нет, науккен! Ах, а где ж, наконец, Татьяннен Учтиввен? Она грандиоза! А я грандиозно люблю, когды меня грызет Татьяннишон Учтиввишон, и нагрянул сюды, дабы́ она меня с аппетитом погрызла! Данке шон, це... це... це... це... це такое грандиозное и аппетитное зрелище и наслаждение!
   – У Татьянушки Учтивушки нынче иные грандиозные зрелища и наслаждения – каникулы, каникулы, каникулы! – торжественно произнесла Огняночка.
   – Це... це... це... це... це грандиозо! И чем она в грандиозный данный момент занята?
   Катя великодушно взглянула на свои изящные ручные песочные часики в золотой оправе и изрекла:
   – Чичас, ровно через мна... вна... пна... кнадцать секунд после сытного завтрака, принесенного в постель, она в блаженном изнеможении нежится в апартаментах шикарной гостиницы на берегу нашего замечательного Понта Джентльменского!
   – Це шарман, данке шон! Ах, мне срочно на́добе* в эту гостиницу!
   – На фига?
   – Обы* угодить Татьянишшон Учтивишшон!
   – Каким образом?
   – Самым простым: из меня на́добеть* сделать кровать! Пусть этим займутся каменотесы! Представляешь, Катенька, утром Татьяненн Учтивенн проснется в новой кроваточке – и погрызет меня с аппетитом! Ах, це... це... це гран, гран шарман для граниттиш... нет, для граниттен гурман! Не понадобится завтрак в постель, только кофе! Что скажешь, Екатерина?
   – Це не треба!
   – Завтрака?
   – Нет, твердокаменной постели!
   – Но по какой причине?
   – Твердокаменная постель слишком тверда! Твердокаменная постель – это для каменной гостьи!
   – Ну и что?
   – А Татьяна Учтивица – не каменная!
   – Точно?
   – Совершенно точно! На дворе – не каменный век!
   – У-у-у! А какой?
   – Бронзовый! Ультрасовременный, скоростной и прагматичный!
   – Бр-р-р... Уль... уль... уль... у-у-у!
   – Вот тебе и у-у-у!
   – Бр-р-р! Что же теперь, всем интересующимся наукой – грызть бронзу науки, что ли?
   – Нет, по-прежнему гранит!
   – Це – шарман! Значит, ешо живем! Це... це – гран шарман для науккен... нет, науккиш гурман! А не жаждет ли тажды здесь кто-нибудь ешто́* погрызть грандиознейший гранитище науккиш? – пылкиш полюбопытствовал максирал.
   – Жаждет! Жаждет! – торжествующе завизжал дедушка. – Так жаждет, так жаждет, что аж страждет! Вот он! – и дед за́раз борзо указал целеуказательным пальцем на Иванушку-дурачину, дремлющего на полатях.
   – Це – грандиозно! Извещаю сразу мелюзгу и заразу: зубы об меня обломает!
   – Ах! – перепугавшись, выпалила Екатерина, накрыла гранит краем скатерти и прижала ткань к камню.
   Ткань от горячих Катенькиных ладоней задымилась, обуглилась и яростно забранилась. Девушка от испуга выпустила поврежденную скатерть из рук. Тута от максирала и след простыл! А в скатерге появились две отвратительных дыры.
   – Ах! – воскликнула наша Катя, чуть не плача. – Гран не шарман! Я прогнала этого граниттиша науккиша максирала! И я, пожалуй, чуточек запачкала хлебосолочку! Це – нечаянно!
   – За нечаянно – бьют отчаянно! Ах! – воскликнул дедочка и заплакал. – Да и фиг с ним, с сим граниттен науккен максиралом! Однакося ты испакостила такую скатерть! Самую настоящую камчатную бранину! Она же волшебная, понимаешь, – всех кормила, хотя и бранилась и явно пересаливала! А теперя она в дырах! И тепе́рва все ея угощения тоже окажутся в сплошных дырах! Ах, какой грандиозный не шарман! Топе́рчи ея толькя на портянки пустить! Це... це – гастрономическая катастрофа, однозначно!
   – Ой, ой, хочу портянки, дедунечка! – захныкал спросонья Ивашка и заворочался на полатях. – И эту, как её, ну... мою милашку... Чупа Чупс!
   – Будут тебе портянки, и очень скоро! И для милашки... этой, ну как её... для Чупа Чупс!
   – Ур-р-ря-я-я!
   – Ах, я в отчаянье! Швах! Дедушка, я больше не буду! – всхлипнула Екатерина.
   – Конечно, не будешь: таких скатертей у меня больше нетути!
   – Дедушка, не плачь! Я преподнесу тебе на именины другую скатерть, расшитую моими руками! И я всю ея самолично уставлю тарелками с мочеными яблочками! Клянусь!
   – Шо, действительно?
   – Це – само собой!
   Дедочек заулыбался от уха до уха.
   – Грандиозно! Це – шарман! Ах ты, моя разлюбезная Бессмертно-Огненная – жар России!
   – Ах, а може статься, Огненно-Бессмертная? Жар, от которого вспыхнет пожар? – чрезвычайно негромко, но исключительно внятно проронил Иван, а затем, подумав, переполз с полатей на печурку, на девятую кирпичурку.
   Дедочка тут же прикинулся дурочкой: несмышленой курочкой – слабо слышащей тетерочкой. Дедочке в это самое окомгновение страшно захотелось посадить свою будущую женушку к себе на колени и заняться упоительнейшими нежностями. Дедочка почесал, почесал, почесал в затылочке, в затылишке, в затыленочке и с робостью и восторгом прощебетал:
   – Обольстительная мадмуазель! Соблаговолите изъявить позволение рученьку вашу об... лоб... лоб... об... облобызать, силь ву пле!
   – Пардон! Це – мерси! Це – завсегды́! – простерла Огняночка свою рученьку к дедоньке.
   Дедонька, весь содрогаясь, присосался губами к рученьке мадмуазели, неожиданно отскочил и пронзительно закричал:
   – Ой-ой-ой-ой! Я обжегся! И очень сильно! – и принялся бить себя по обожженным губам трясущимися ладонями.
   Огорченная Катя замахала кулаком перед самым дедушкиным носом:
   – Ша! Це... це... целоваться практиковался, практиковался, а так и не подковался! Це – не ша... А це ка... Це – не шар... А це каш... Це – не шарм... А це кашм... Ах, це... це... це – не шарман, а кошмар!
   – Что делать? Что делать? – трагически пробубнил дедушка. – Ох, надоти сесть и хорошенько отдохнуть, а то у меня пот с лысины течет от всех этих неимоверных усилий!
   Тутоньки дедоньке нестерпимо похоте́нилось усесться в свое любимое кресло-качалку в виде атомной бомбы. Воззрился дедуля на свою любимую бомбулю и возопил:
   – Ай! Мама! Какой ужас! Мое место занято каким-то ужасающим жупелом!
   – Врешь! Ой, не взыщи! – изумленно взвизгнула бомбуля. – О, майн гот, тик-так! Я ж ни в чем не повинна: это один жупел уселся на меня без моего согласия! Доннерветтер! Он же повсюду лезет со своим я! Вот я его в момент сброшу вместе с его я! Или взорву жупела! И его я! Тик-так!
   – Ах он жупел! И его я тоежь! – возмутился дедушка. – Лучше ты этого жупела сбрось вместе с его я, вот так! Ферштейн?
   – Как скажешь! Тик-так! Ай, цвай...
   – Драй! Ну чьто, моя драгоценная, сбросила?
   – Я, я!
   – И его я – тоежь?
   – И его я – тоеже*, я, я! Тик-так!
   – Больше вопросов к тебе не имею! У меня к тебе токмо один вопрос!
   – Так задавай его побыстрей! Тик-так! Тик-так! Тик-так! Времени в обрез!
   Тут дед, показав бомбе спину, страстно протараторил:
   – Очаровашка, бонбочка, развей мое недоумение насчет этого противного, постоянно возникающего каменюги – камения, понимаешь, преткновения: какую бы ты порекомендовала супружецкую фамилию страстно желающим пожениться?
   – Ништяк, тик-так! А в чем именно – оный каменюга преткновения?
   – В коллизии-с: коль суженые-ряженые предпочтут фамильчик суженого – Бессмертновы, то, вполне возможно, остервенеет ряженая, а ежели они прибегнут к фамильке ряженой – Огняные, то это вызовет исступление суженого.
   – Тогды предпочтите двуличный фамильчик: Бессмертновы-Огняные! Зер ништяк! Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – Кайфово! Божественно! Данке шон! Коллизия ликвидирована, вот так-с! – и старичек по́чал страстно лобызать атомную бомбулю.
   – А отчего бы не прибе... бегнуть к фамильке: Огняно-Бе... Бе... Бессмертновы? – исключительно тихо обронил Иван с печуги, с девятого кирпичуги.
   – И действительно, отчего? Ой! Паки коллизия-с! Эй, бонба-с!
   – Тик-так! Тик-так! Тик-так! Ну так ш-ш-ш-ш-шо тебе-с?
   – Ну так вот ш-шо! Так вот ты как! Вот тебе-с! На тебе-с! Тьфу! Тьфу! Тьфу! – и дедушка три́щи* плюнул на бомбулечку, причем чрезвычайно метко прямо в рыло-с, однако попал на самое седалище-с.
   – Как! Как! Как-с! – заверещала бомбулька. – Вот так так-с!
   – Как так, дедунь?! – взорвалась, понимаете ли, Огняночка-с. – За каким лешим ты сердишь такую очаровательную бонбулечку-с?
   – Вот так-с! Так, так! Токо так-с! Да я ее ващще подорву, этот... как его... тик-так-с! – закричал дедунька не своим голосом, а гласом фугаса. – А хотишь на нее усесться, душенька?
   – Не хотю... аль хочу?.. Али хотю?.. Хотца!
   – Токма́* намотай себе на ус...
   – У меня нет усов!
   – А хотишь, будут?
   – Нет!
   – Так чего же ты хотишь?
   – Ничего не хотю... али хочу?.. Ах, хотца сесть на бонбу!
   – Но она садит на себя исключительно того, кого сама хотит: одних токмо жупелов, вот так! Токо так!
   – Ах, так! Талды́* еще хлеще хотца!
   – Ну, подходи да седай!
   – А мочно, я вам прочту все-все новости из всех-всех свежих газет? Просто обалдеете!
   – Нет, нет, тольки не тенчас! Всё-всё это опосля! Потом, когда-нибудь!
   Вздохнула Огняночка, подошла с радостью к бомбулечке, внимательно побачила на нее – и заревела белугой:
   – Ай! Мама! Какой ужас!
   – А какой? – спросил дед.
   – А такой! Всё-всё седалище уже занято, хоча́* и оплевано! Убедись сам!
   Прямо с бомбуси на барышнюсю и дедусю таращился гранит красно-синей расцветки. А глазищи у него были красные с синим отливом.
   – Фу! Фу-фу! Я – фундаментальный гранит науки! – внушительно провозгласил красно-синеглазый фундаменталист. – Я по месторождению – Первомайский! Я фундамент науки! Нет, я сама наука! Ах, я себя не понял! Нет, я все же ее фундамент! Снова не понял! Нет, я – фундаментальная наука! Ага, понял: я – фундамент фундаментальной науки! Я – фундаментально вку-у-усный! Поэтому меня не могут не грызть представители фундаментальной науки! А где же, в конце концов, Татиана Учтивиса? Я пожаловал сюдыя́к*, щобы она меня радостно погрызла! Ох, как мне это радостно, просто фундаментально!
   – Татьяна Учтивица – на каникулах! – строго изговорила Екатерина, хихикнув.
   – Не понял! Какие же фундаментальные цели в этих ея каникулах?
   – Чичас она хорошенечко отдохнет, а посе́м* уж погрузится в мир науки и ученых!
   – Ага, я понял!
   – Что же ты понял, если хочь* чьто-то понял?
   – Понял всё: чьто я верьхом на эфтом фугасе, как на Пегасе, должон срочно-срочно поскакать к Татианочке Учтивисе!
   – На черта?
   – Должно срочно-срочно вытесать из меня ея двойника!
   – На шиша?
   – И пущай его тогды грызут всяческие ученые: они любят друг друга грызть! Ух, я бы им дал! Но тут я им не дам!
   – Чьто именно?
   – Загрызть Татиану Учтивису! А на самый крайний случай – я подорву фугас, когды нас окружат, щелкая зубами, всяческие ученые! Ну как, фундаментальный у меня подход?
   – Не треба!
   – Не понял!
   – Повторяю для непонятливых: нихт треба!
   – Вновь нихт понял! А каё*?
   – Она сама нихт даст себя загрызть!
   – Опять ни шиша не понял! Как же она себя защитит? С помощью двойничишки из другого гранитишки? А также другого фу... фу... фугасишки?
   – Нихт, с помощью рогатишки! Она – чемпион по стрельбе из рогаток среди отличниц!
   – А-а-а, понял, понял, с помощью высокоточного оружия! Ну чьто ж, желаю сей отличнисе фундаментальнейшего успеха! А нихт помышляет ли здесь кто-нибудь ищо погрызть фундаментальный гранитец наукишки? – печально осведомился красно-синеглазый фундаменталист.
   – Помышляет! Помышляет! – ликующе заверещал дедушка. – У-у-у, размышляет, умышляет и вообще мышляет! Вот он – мышлятель! – и дедушка очень шустро рукою махнул на Ивашку-дурашку, кемарящего себе на печи́шке, на девятой кирпичишке.
   – Ф-ф-фу! Предостерегаю сразу соплю и заразу: зубы об меня обломает!
   – Ох! – выпалила, ужаснувшись, Катя, крепко схватилась за бомбу обеими ручками и принялась раскачивать качалку:
   – Сбрось его, сбрось! Чичас же!
   – Нихт, ну я вас не понял! – фундаментально оскорбился красно-синеглазый.
   Адская машина, черт возьми, Катиного жара не выдержала и задымила черным-пречерным чадом. А громоздкий гранит сия атомная бомба все-таки сбросила, и он, брякнувшись на пол, разбился на атомы.
   – Ох! – воскликнула Екатерина, чуть не разразившись рыданиями. – Я аннигилировала гранита-фундаменталиста! Я, быть може, слегка подогрела бонбу! Я нихт предумышленно!
   – За нихт предумышленно – отвешивают оплеушины! Ох! – воскликнул дедушка и разразился рыданиями. – Бес с ним, с фундаменталистом, без гранита проживем! Но ты ведь, как я понял, подпалила бонбочку! И тенчас она взорвется!
   – Так, так! Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – Ох, какой переполох! Дединька, я больше не буду!
   – Вестимо, не будешь: таких бо́нбишек у меня больше нема: она у меня одной одна, как синь порох в глазу! Ах, а где же огнишкотушитель? Вечно я забываю, где он висит!
   И дедонька швидко – и двужды, и трожды – обшарил всю халупу, но огнишкотушителя не отыскал.
   – Ох, надобно лезть в погреб-с! – возвестил дедуся в отчаянии. – Ай, кости мои, кости! Болят, треклятые, и не гнутся! А я туды́кась* триста лет, почитай, не лазил!
   – Дедусюшка, а давай-ка я слажу! – вызвался Ивасик и спрыгнул с печи́ны, с девятого кирпичины, на пол, а засим встал рядом с бомбой.
   – Слазь, слазь, Ивашушка, в по́дполишко, ты молодой, прыткий, шмыг – и готово!
   – Не так! Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – Ну, я полез!
   – Ах так! Тик-так! Ништяк! Тик-так! Тик-так! Нихт, ну не так!
   – Лезь, лезь! Ах, нихт, мне тут общественность подсказывает: мол, я совершенно забыл – тебе, Иваха, в подпо́льишко-то нихт льзя! Ни в коем случае не лезь!
   – Так, так! Тик-так! Тик-так! Тик-так! Ништяк!
   – Но почему? Я уже даже спрыгнул с печи! С девятого кирпичи!
   – Не помню, Иванчик! Одно помню: что тебе, Иоанн, категорически запрещено в подпол! Под... под... под страхом жуткой ка... кары!
   – Вот так! Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – Хорошо, диду, лезь толды сам! А я ту́тотко* буду стоять – с места не сойду!
   Дидушка, громко кряхтя и стеная, слазил в погреби́ще, приволок оттуль огнищеутушитель и обдал бомби́шку струей углекислоты. Адская машинка – ура! – перестала дымить, но и прекратила – увы! – тикать.
   – Кти... кти... Кти... кти... Ах, я помираю, цум тойфель! – тильки и промолвила она и замолчала.
   – Ну вот! – огорченно вскричал дидушка и вышвырнул пустой огнищеутушитель в открытое окошко. – Таперичи она – хнык-хнык! – больше никогды-никогды не взорвется!
   – В-в-вай! Вай! – завопила изба и подпрыгнула несколько раз на одной лапе. – Кто это мне прямо в лодыгу швырнул пламёгаситель? А ведь он у меня один одним, как синь порох в глазу!
   – Нишкни́! – закричал дидушка в ярости. – А не то аз тенчас бо́нбищу швырну, хотя сей боеприпас у меня один одним, как синь порох в глазу!
   – Какуреку! Не дорога лодыга, а дорога обида! – истерически завизжала избеночка.
   – Цыц, курица, не какурекай – не петух бо! – заорал дидочка в неописуемой ярости. – А не то аз тенчас самогонный аппарат швырну!
   – Вот те раз! Дидонька! Не убивайся ты так! – искренне посочувствовала диду Катя. – Не гробь самогонный аппарат, лучше – швыряй бо́нбишку! А я пожалую тебе на твой очередной тысячелетний юбилей иншую бонби́щу – в два раза мощнее и с двумя часовыми механизьмами! А эта – да пусть хочь чичас взрывается к чертовой матери!
   – Кти... кти... – с натугой произнесла бо́мбишка. – Кти... кти, Катя... Ах, ничего нихт получается! Чу! Чу! Ах, часовой механизьм нихт срабатывает!
   – Честное слово, пожалуешь?
   – Честное бомбардировочное! На твой замечательный очередной тысячелетний юбилей!
   – Только не на тысячелетний, а столетний, он у меня ну очень замечательный! Через восемьдесят семь лет, хорошо? Это совсем скоро!
   – Хорошо! Ой, как хорошо!
   – А може, для верности щелкнуть ще́птями? Щобы у всех всё получилось!
   – В этом нет ни малейшей необходимости!
   – Хорошо, верю в тебя, деушка!
   – Ой, как хорошо! И я в тебя верю, дедушка!
   Дедок просиял торжествующей улыбкой:
   – Ну вот и хорошо! Ой, как хорошо! Просто фундаментально хорошо! А как это замечательно! Ах ты, моя сердечная Бессмертнова-Огняная! Ух ты, моя искорка, от которой разгорится где-нибудь на Руси восхитительное пламё!
   – Ах, пламё пламём, но я не понял: а може быть, Огнянова-Бе... Бе... Бессмертнова – искорка на Руси? – исключительно негромко, но весьма внятно проронил Иван, стоя подле бомбы.
   – Бе... Бе... Ах так! Опять та же коллизия?! Это из-за того камени преткновения! Ну я, Иван, покажу тебе камение преткновения! Жуть! В каменюку превращу! В памятник тебе самому! От ног до головы – в гранитное изваяние! Так-перетак!
   – Ну, что ты думаешь, Гоша? – вспросил Ванёк у своего Внутреннего Голоса, подпрыгивая от нетерпения.
   – Заливает, старый хрыч! – предположил Внутренний Голос и негромко выматерился.
   – Заливаешь, старый хрыч! – уверенно сказал Ванюха и громко выматерился.
   – Фу, растак тебя! Какой ты, оказывается, сквернослов, Ваня! – заметила без пяти минутищ Бессмертнова-Огняная. – Не ожидала, растак-перетак!
   – Ах, так! Так тебя перетак и разэдак, Иоанн! – ту́теньки де́дище щелк в треть мощи трясущимися от возмущения па́льчишками, и ноги Ивашенькины и штанишки, понимаешь, Ивашенькины внезапно позеленели и покрылись оранжевыми крапинками.
   Мда-а-а, это такие-сякие Ивашкины ножки и штанишки превратились в гранит – Хотинский, зеленый с оранжевыми вкраплениями.
   – Ну, что топеря скажешь, сквернослов? – спрохал дедишка. – Вах, так-перетак! А хочешь, туловище топе́рчи в ка́менище претворю?
   – Ну, что топеря скажешь, Голосарий Внутренныч? – спрохал Ванюха, размахивая руками. – Ой, мамочки! Претворит он топерчи мое туловище в каменище али нет?
   – Ну надо же! – изумленно заявил Ванькин Внутренний Голос. – С ногами у него почему-то вытанцевалось! А вот с туловищем не выкаблучится у старого хрыча, я почти убежден!
   И Внутренний Голосок эдак слабозвучно выразился этакими скверными словцами, что ни в сказке сказать, ни в описании описать, прости господи.
   – С ногами-то у тебя почему-то вытанцевалось, дедицка! А вот с туловищем-то и не выкаблучится, старый хрыч! Я абсолютно убежден!
   И Иваха этак громозвучно выразился эдакими скверными словцами, что ни в описании описать, ни в сказке сказать, господи прости!
   – Фу, разэдак тебя! Какой ты упорствующий сквернословец, Ваньша! – заметила без трех минутишек Огняно-Бессмертнова.
   – Ах, вот ты как! Растак тебя перетак и разэдак! – ту́тушки дедушка щелк-пощелк в полмощи дрожащими от негодования пальчарами, и туловище Ивашки, руки Ивашки и черная рубашка всё того же Ивашки позеленели и покрылись оранжевыми крапинками – ока... ка... ока... ка... окакаменели.
   – Ну, что ты тепе́рво скажешь, скверный, скверный Иван? – вопросил дедочка, кипятясь. – Растак тебя и разэдак! Если немедленно не прекратишь сквернословствовать, голову каменюкой сделаю, причем незамедлительно!
   – Ну, что ты теперво скажешь, Голосарий Внутренныч? – вопросил Ванюта, мотая головой. – Ой, мамочки мои! Сделает он мою голову каменюкой, притом незамедлительно?
   – Ну надо же, не ожидал! – изумленно заявил Голос Нутра. – С туловищем у него худо-бедно получилось! А вот с головой ни фига не выйдет сгоряча у старого хрыча! Причем на девяносто девять процентов уверен!
   И Внутренныч глухо выбранился, притом самыми никудышными, понимаешь, словесами. Ну, ты сам понимаешь, какими, не мне тебе объяснять.
   – С туловищем у тебя худо-бедно получилось, дедичка! А вот с головой ни черта не выйдет, старый хрыч, сгоряча! Причем на сто процентов уверен!
   И Ивасик зычно выбранился, притом самыми-самыми никудышными, понимаешь, словесами. Ну, ты и сама понимаешь, какими именно; надеюсь, объяснять не надоть. Но ежели надоть, то я готов шепнуть на ушко.
   – Фу, растак тебя да разэдак! Какой ты неисправимый сквернослон... скверносёл... ах, никудышнословесник, Ванюша! – заметила без одной-единственной минуты Бессмертнова-Огняная.
   – Ах, вот ты как, э-э-э... Иэ... Иу... Иоканаан! У-у-у, так-растак тебя перетак и разэдак! – тут дедище в полную мощь щелконул вибрирующими от гнева па́льчищами, и голова Ивася стала зеленеть и покрываться оранжевыми крапинками.
   Сначала ока... каменела шея, потом рот, понимаешь, ока... ка... – и маты прекратились, а затем ока... ка... васильковые глаза: блин, вдруг стали совершенно зелеными, цвета патины на меди!
   – Ешь твою медь! – потрясенно пробормотал Голосарий Внутренныч. – Очи – чистый малахит!
   – Ага, получилось! Посчастливилось! Ну вот, что ты таперичи предпримешь, никудышный, никудышный, никудышный Иван? – завопил дедушка. – Так тебя растак, перетак и разэдак! Коли и тепе́ретька не прекратишь, понимаешь, никудышнословить, грубиян, я тебе голову кувалдой разобью!
   Иоанн изо всех сил напрягся, но не смог подать реплику голосом. Однако от напряжения на зеленом лбу Иоканаана выступили капельки пота и составили слово из триех влажных оранжевых буквин.
   – Ух, ешь твою медь! – ликующе прошептал Голосарий Внутренныч. – Буковки-то как горят! Как надраенные корабельные медяшки!
   Дедунька моргнул подслеповатыми зенка́ми, приложил ладони к ушам, внимательно прислушался и удовлетворенно хихикнул:
   – Молчит, злодей! Так его перетак, растак и разэдак! Ну вот, дражайшая Катюша, тепе́ричка никто не смогёт посредством матерной брани противодействовать нашим страстным желаниям!
   – Ой, как хорошо! – страсть как обрадовалась наша Огняночка. – Эге, так-перетак! Посчастливилось! Выгорело! Ну наконеч-то я прочитаю все-все-все последние новости из всех-всех-всех свежих газет!
   – Нет! Найн! Не надо! – вскричал дедунька. – Я не желаю ничего знать из твоих всех-всех-всех-всех газет, так-перетак и разэдак! Но зато мне жу... жутко хочется не мешкая обнять, обнять, обнять, обнять тебя, чудная девушка! Невжо́* не выгорит? Поз... поц... ваш... руч... чар... дец!..
   – Чьто, чьто, чьто, чьто? – поразилась означенная чар... дец...
   – Позвольте поце... це... Ах, позвольте же приложиться к вашей ручечке, очаровательная девица!
   – Це... це... це не чичас, позже! А топерчи я всё-всё-всё-всё-таки зачитаю всё-всё-всё-всё самое интересное из газет! Вот передовица! Называется: «Тринадцатилетку – за трие дни!» Пишут: по календарю неандертальцев до конца света осталось ровно трие дни! Сведения наиточнейшие: ученые в прошлом веке нашли, а днесь до конца изучили пещеру, изрисованную множеством черточек, из которых только трие не перечеркнуты! Да, вот еще одна такая же серьезная аналитическая статья – под заголовком: «Замедление роста потребительских цен смерти подобно!» А вот туточки в краткой заметочке на трех или четырех разворотах написано про налогообложение избушек на курьих ножках! Ну, это не важно, это мы пропустим, пропустим, пропустим, пропустим...
   – Чьто, чьто, чьто, чьто там написано про налогообложение избушек, избушек, избушек, избушек на курьих ножках? – страшным голосом закричал дедушка. – Так-перетак! Ах, всё-всё-всё-всё остальное пропустим, пропустим, пропустим, пропустим, а это – действительно важно, важно, важно, важно! Що же ты раньше-то не сообщила про такую наиважнейшую новость?
   – Я пыталась...
   – Плохо пыталась, так-перетак! Наверное, в детстве плохо питалась, вот так! Ну-с, докладывай поскорей эту архиважную новость про избушки на курьих ножках! Тольки как можно короче – и во всех подробностях!
   – Подняли налог на имущество! Налог на избушки на курьих ножках увеличили на тринадцать процентов!
   – Вах! Вах-перевах! Так-перетак! Это уже тысяча триста тринадцатое повышение на тринадесять процентов за последние тысяча триста лет! Вот так так, перетак и разэтак! Да я лучше собственными руками подпалю эту хату и сожгу ее дотла, чем платить такие деньжищи! – и деди́ще рьяно заклацал перстами.
   Дымящаяся газета в Катиных руках тут же вспыхнула.
   – Ой, обожглась! – выпалила Огняночка и выронила газету на пол. – Так-перетак! Вот что получилось!
   Бумага развалилась на несколько горящих клочков.
   – Гаси их, гаси, вах-перевах! – заорал дед и бросился уничтожать огнеопасные клочья.
   При этом он поднял такой вихрь, что клочки запылали ощо сильнее и разлетелись по всей хатке. Хатка мгновенно вспыхнула.
   – Пожар! Спасайся, кто может! Деда, бежим! – заревела белугой любительница чтения прессы и выскочила из горящей избы во двор.
   – Пожар! Бежим! Пожар! Бежим! Бежим спасать хату, кто может! Вах-перевах, где же пожаропотушитель? – завопил дедушка и принялся рыскать по горящей халупе в поисках куда-то запропастившегося пожаротушителя, сварливо бормоча под шнобель: – Вах, доннерветтер! Это ты, изба, виновата! А не храни, изба, пожаропотушитель где попало – пожаропотушитель должон висеть на самой видной закорючине в стене! Ах, вспомнил, вспомнил: я же его использовал, а посем вышвырнул в окошко! Надоткабы зарубить себе на носу: должно иметь в хате два утушителя, причем способных загасить не то что хату – вулкан! А может быть, в этой избе всё же есть запасной вулканотушитель? Хочь убей, ни фига не помню! Но поки́лича* запасный полымятушитель не найду, изо́бушку не покину! В погребе он или не в погребе? В погребочке или не в погребочке? В погреби́шке или не в погребишке?
   И упрямый дедуга вдруг вспыхнул как бенгальский огонь, вах-перевах! Тут разгорелось грандиозное пламё, и всего через тринадцать минут всё было кончено: перед Катенькиными оченьками на месте избы с дедом топерь лежала и дымилась токмо гора изгари. Когды всё остыло, Огняночка борзенько эдак принялась раскапывать ручечками по́пел* и откопала толькя покрытую сажей статую Иванушки из гранита, девять потрескавшихся кирпичишек и несколько металлических блямб, а от избушки и от дедушки не осталось сверх указанного ни лапки, ни пуговки.
   – Ах, бедный дедушка! Вот тебе и выгорело! Ах, бедная избушка! Ах, бедный Иванушка! Ах! Ах! Ах! – запричитала Екатерина, и слезки ее кап-кап-кап в попел. – Так-перетак! Вот оно как! Не осталось от вас ни безделушки, ни курьей ножки, один тильки закоптелый болван Ивана, да девять никудышных кирпичиков, да пара-тройка никуда не годных металлических блямб, да горстка пепла, да целое море моих слезинок!
   Тутова попел внезапно зашевелился, закрутился столбом и стал постепенно приобретать форму согбенной мужской фигуры. Из этого по́пела, как феникс, неожиданно возник дедушка – целый и невредимый, токма покрытый с ног до головы копотью и орущий благим и не благим матом в тщетных попытках распрямиться:
   – Ой, не мо... мо!.. Ой, не гу... гу!.. Ой, не могу! Угу! Так-перетак! Больно-то как! А хатка где?
   – Ни с того, ни с сего сгорела, так-перетак! – выпалила Огняночка. – Было такое пламё!
   – Вот распротак-перетак! Ах, это, Екатерина, твой жар вызвал на Руси такой страшный пожар! А бонбочка где? А скатерть где? А блюдце где? А яблочки наливные где? А зыркальце где?
   – Все, все сгорели али расплавились, понимаешь!
   – Ах, так, растак, перетак и разэдак! А евродверь где?
   – Сказала: «Ну ни фигам! Сезам сгорам с вигвам!» – и сгинула в пламени! Однозначно!
   – Какой кошмар! А я где при этом был, ёшкин кот?
   – Тоже сгорел! Заживо!
   – Ну ни фигам! – возопиял дедочка и распрямился. – Ах, ёшкин кот! Вот бачишь, каково мне, бессмертному! Эх, опять я заживо сгорел и возродился, как феникс! Это со мной уже в четырна́дцатый раз! А Иван где? Тожде сгорел, так его перетак?
   – Нет! Вот он, в виде собственного монумента, сиречь болвана – целехонек, толичко весь в саже!
   – Слава богу! – осклабился дед. – Но какой болван: не может не перепачкаться!
   – Ха! Был Ивашка – черная рубашка, а тепе́ришки из него получился какой-никакой гранитишка – Капустинский, красный, так его перетак! – изрек розовощекий и розовоглазый Дидковичский розовый гранит, невесть откуда взявшийся.
   – Хо! Ничуть не бывало! Эх ты, невежда! Да, действительно, был Ивашка в черной-пречерной рубашке, но тапе́рьчишки он какой-никакой гранитчишко – Дидковичский, розовый, так его перетак! – возразил коллеге взявшийся невесть откуда краснощекий Капустинский красный гранит, яростно сверкающий красными веждами.
   – Ах вот ты какой! Так тебя перетак! – высказал перший гранитчишко вторшему.
   – Ну, какой?
   – Какой-то не такой!
   – Нет, сам ты такой: не такой и никакой! Не-е-ет-с, это тебя так-перетак-с! – возразил вторший першему.
   И гранитишки вцепились друг другу в бока и принялись со страшным скрежетом грызть.
   – Ну, что будем робить, дедушка, на попели́ще? Плотников приглашать? Хату заново отстраивать? Али нанимать каменотесов, ати* вытесали новую, несгораемую юрту из гранитчишек: Капустинского, красного и Дидковичского, розового? Так-перетак и разэтак!
   Оба гранитишка моментально исчезли невесть куда, не прекращая с хрустом разгрызать друг друга.
   – В этом нет нужды! До этого казусочка я уже тринадесять разочков сгорал и знаю, что таперичи нужно робить, Катя! Ах, хочу, еже* всё было как прежде, так-перетак!
   Тут дедушка щелкнул пальцами, и в ту же секунду попел исчез, на его месте возникла избушечка со всем своим содержимым, целёхонькая и невредимохонькая, словно и не сгорала, а окаменелый Иоанн превратился в живого и невредимого, тольки осоловевшего и перемазанного сажей. Все трое́чко – дедушка, Иванушка и Катя – чинно сидели на табуреточках за столом, застеленным совершенно целой скатертью-самобранкой, икали от скуки, и Огняночка говорила:
   – А мочно я, дедочка, во двор сбегаю?
   – М-м-м... мочно! А почьто?
   – Ой, чьтой-то мне ж... ж... ж... жарко в избе стало, прохладиться хочу, так-перетак!
   – Ну, ступай! Да смотри, за ча... ча... ча... частокол не выходи!
   – Ча... ча... ча?.. Хорошо, дедочка!
   – Да к ча... ча... ча... частоколу близко не подходи, не то похрусты приставать станут! Ох и шалунишки они у меня, живчи... чики: ни одной живой душоночки не пропустят, так-перетак! Впрочем, за это их и держу!
   – Хорошо, дедочка! Ча-ча-ча!
   И девушка, красная и дымящаяся, стремглав выбежала из избы. На табурете, где она токото́* сидела, образовалось круглое обугленное пятно, и дедонька подумал, что надовно бы Екатерине дать совет подкладывать под себя мельхиоровый поднос во избежание порчи мебелей, растак и разэтак!
   А Иванушка с дедушкой вели меж собой нижеследующий душевный разговор.
   – Ах, я тебе, разлюбезный дедулечка, сказал бы и еще сказку, да дома забыл!
   – Так, так! Вести эти правдивы да истинны, Иванечка! А ты все же поднатужься да вспомни, болезный мой! Так-перетак!
   Пригорюнился туточки Ивасечка-дурачек, призадумался. А сам-то видит: за то время, что сказка сказывалась, дедочке на взлысину* толстый-претолстый слой попела пал.
   Вскочил тут Ваняточка-дурошлеп с табуреточки, опрокинул оную на ногу да и простонал:
   – Вах, так-перетак! Ой, разлюбезный дедулечка, что это у тебя?
   – Где, Иванушка?
   – Да на лысинушке-то! Вот! Вот!
   – Да что ж там?
   – Пепелиночка на лысиночке-то у тебя покоится, так-перетак!
   – Цто, цто?
   Дедоцка Ващще Премудрый глянул тутоцки в зеркальце свое распрекрасное:
   – Да где же? Ой, мамоцки, не вижу, Иванецка, оную пепелиноцку-то!
   – Да цто ты, дедулецка! А лысиноцку-то свою хочь видишь?
   – Нет, не вижу, Иоканаан! – и дедонька чьтой-то едва слышно пробурчал под сопатку насчет мамоцки.
   – Дзинь-дзинь! Да как же это могти́т быть, так-перетак! – громко выразилось зеркало.
   – Вот видишь, дедулечка! Будь так разлюбезен: не верь своим бр-р-р... бр-р-р... очам, верь моим р-р-р... р-р-р... речам!
   – Так, так! – ввернула бомбуля. – Тик-так! Так-перетак!
   – Э-у-ах! – пискнул дедонька. – Глазки-то у меня и впрямь подслеповаты, сам-то не вижу оную пепельдюшку! Ой, маменьки! Вах, сотри-ка сию пепельдюшечку, Иоканаашечка, это тебе в добрые дела зачтется!
   – Да чем же ее стереть-то, дедулечка? Ладошечкой?
   – А сотри ее носовым платочком-то, пепельдюху эдакую!
   – Да где ж его взять-то?
   – А в кармашке порточков-то! Ручку-то сунь в кармашек порточков-то, носовой платочек-то и найдется!
   – Так, так! Тик-так! Токо так! Так-перетак!
   – Изволь, дедушка!
   Сунул Ивашушка-дурашман руку, куда велено – в кармашек порточков-то, а платочка-то там и нетути! Да и кармашка в порточках-то нетути! Да и не было никогда! Вот так так! Хорошо еще, что порточки в этот раз на Ванятке присутствовали!
   Но наш добрый молодец, Иванушка-дурачек не растерялся!
   Снял добрый молодец лапоточек, смотал с ноженьки портяночку, поплевал в нее раз-другой да и вытер той портяночкой дедушкину взлысиночку-то. Вот так!
   И тутовона восхотелось неудержимо Ивасечке эту взлысинушку дедушкину облагодетельствовать. Вот Ивасечка крепится, кряхтит, а сам губами к лысинке-то дедушкиной тянется-потянется – да и плюнул!
   – Ай да молодец! Метко попал! – возликовала хлебосолка. – Ну ёшкины котята! Вот тебе за это моя хлеб-соль: корочка хлебца с крупной солью!
   – Так, так! Тик-так! Ништяк, так-перетак!
   Дедонька плевочек-то на взлысиночке пощупал да и почесал. Выросла на взлысине у деда здоровеннейшая шишища.
   – Ах, ох! Ого-го! Аль моя лысина плевательница, что в нее всяк плюет? Ой, мамоцки! Что ж это ты натворил-то, Иван? – спрашивает дедок.
   – А это я тебя, дедулецка, в лысиноцку поцаловал! Так ли, дедоцка?
   – Так-то оно так, Иванецка, да вот шишецка-то откуль, так-перетак?
   – Так, так! Тик-так! Зер ништяк! Так-перетак!
   – Да-да! Шишка-то, шишка – откулича? – презанудливейше возгласило зеркалишко. – Дзин-н-нь! Дзин-н-нь!
   – Дак ты же почесался, дедулечка! Не почешешь, так и ве́ред* не вскочит! Так ли, дедушка?
   – Так, так! Вести эти правдивы да истинны, Иванушка!
   – Так, так! Тик-так! Токо так, цум тойфель, токо так, растак, перетак и разэдак!
   – Ну, то-то же! Я, разлюбезный дедусенька, как на духу всю правду выскажу! Разве не так?
   – Ах, Ивасенька! На пословицу, на дурака да на правду – и суда нет! Вот так!
   – Тик-так! Так или не так? Так или не так? Так или не так? Их бин... Их блин... Эх, блин, их бин вам всем в этом не судья, так-перетак! – сбалакала бо́нбушка, быстро и звонко тикая.
   – Эх, блин-н-н! – радостно прозвенело блюдечко, подумало-подумало и хмуро добавило: – Г-хм!
   – Хе-хе! Ишь, ёшкины котята, растак-перетак! – вклеила непечатное словцо скатерга.
   – Ну, раз так, разлюбезный дедулечка, я тебе ешто одну сказочку расскажу – тильки сей миг ея вспомнил: небылица в лицах, найдена в старых светлицах, оберчена в черных тряпицах! Вот тебе сказка, а мне бубликов вязка. Чур, мою сказку не перебивать; а кто ея перебьет, тому змея в горло заползет! Ну, слушай дальше, дедка! Ну, сказывать дале, счастливец?
   – Ин слушаю, детка! Ин сказывай дальше, правдивец, как можно дальше! Да шибче, шибче!
   – Итак, приступаю, дедулечка!
   – Шибче, шибче! Дзинь-дзинь!
   – Так, так! Тик-так! Токо так! Ништяк-преништяк!
   – Эх, блин! М-м-м... М-м-м... Г-хм!
   – Ну ёшкины котята! Шибче, шибче! Хе-хе!
   – Ходяй непорочен и делаяй правду, Иванушка!
   – Чичас! – и польщенный Иван с решительным видом залез на печину, на девятую кирпичину, по деревянной лестнице с двумя ступенями и начал свой правдивый рассказ с самого сакраментального: – Итак, растак-перетак и разэдак, вот так!
  
   Высокоумные примечания
  
  * Абы́ – дабы.
  * Колды́ – когда.
  * Бормо́лить – бормотать.
  * Стужа в доме – когда человеку зябко, а именно: меньше 12 градусов тепла по Реомюру.
  * Тутовона – тут.
  * Вое́же – дабы.
  * По́хруст – скелет.
  * Тоежь – тоже.
  * Ту́тытька – тут.
  * Бу́дече – буде же.
  * Вдруго́мя – в другой раз.
  * Трёхма – трижды.
  * Толды́ – тогда.
  * То́личко – только.
  * Тажды́ – тогда.
  * Нетерпя́чка – нетерпенье.
  * Ту́тоди – тут.
  * Три́дчи – трижды.
  * Тенчас – сейчас.
  * Велеле́пый – великолепный.
  * Тожно́ – тогда.
  * Того́для – по сей причине.
  * Еще́жды – еще раз.
  * Ощо́ – еще.
  * Третье́ма – в третий раз.
  * Заты́лица – затылок.
  * Поты́лица – затылок.
  * Вселды́ – всегда.
  * На́доткабы – надо.
  * Брани́на – браная ткань.
  * Да цыц-ка ты, ни гамани́ – молчи, не кричи.
  * То́жде – тоже.
  * Е́жда – ежели.
  * Новоже́ны – новобрачные (в течение первого года).
  * Тро́жды – трижды.
  * На́добе – надо.
  * Обы – дабы.
  * На́добеть – надо.
  * Ешто́ – еще.
  * Тоеже – тоежь.
  * Три́щи – трижды.
  * Токма́ – только.
  * Талды́ – тогда.
  * Хоча́ – хотя.
  * Сюдыя́к – сюда.
  * Посе́м – затем.
  * Хочь – хоть.
  * Каё – почему.
  * Туды́кась – туда.
  * Ту́тотко – тут.
  * Невжо́ – неужели.
  * Поки́лича – пока.
  * По́пел – пепел.
  * Ати – дабы.
  * Еже – дабы.
  * Токото́ – только что.
  * Взлысина – лысина, идущая со лба кверху.
  * Ве́ред – чирей, болячка.
   Продолжение следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"