Русавин Андрей Сергеевич
Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомурушка тридцать вторая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Закомурушка тридцать вторая в основном посвящена проблемам охоты, коих в основном – три. Первая проблема – добраться до охотничьих угодий. Автор Сказа – народ – разъясняет, что случится с тем, кто в лесу поет и увидит ворона, а также зачем за лесом, лесом жеребята ржут, а домой не идут. Вторая проблема – набить дичь. Оказывается, это не проблема, был бы дуб да нашелся б мошник. Третья проблема – вывезти дичь. Мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – учит, что для этого совершенно необходим обоз, и разъясняет, как его завести.
   СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
  
   Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
  
   Закомурушка тридцать вторая
  
  
   КАК МЛАД ИВАНУШКА-ДУРАЧЕК НА ДИЧЬ ОХОТИЛСЯ
  
  
   Посвящается Е. П. Ушаковой
  
  
   Ага! Так вот, после негаданного расставания с Сазошкой Корносым и Киришкой Ухатым еду я, еду себе на лошадке по зимнему лесу дальше. Славное оружжо́ – за спиною; чутко прислушиваюсь, как ветер, по выражению поэта (мабудь, и Веневитинова), «звоном однотонным // Гудит-поет в стволы ружья».
   Ну, дальше еду я, еду и напеваю себе под нос:
   – Еду, еду в субботу в лес по охоту!
   Тут мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – нашептывает еле слышно:
   – Едет, едет бездельник, без цели, без денег!
   – Что ты там бормо́лишь*, Внуша-Голуша? – спрашиваю его. – Я чтой-то не расслышал!
   – Я говорю, едет, едет младший брательник по дичь в понедельник!
   – А-а-а, – соглашаюсь, – вот и цель поездки: будет дичь – будут и деньги! Вот что значит в субботу ехать в лес по охоту!
   – Хм-хм! – прошептал Внуша-Голуша тихо-тихо. – Будет младший брательник в тот понедельник без дичи, без денег!
   А я продолжаю напевать себе под нос:
   – Ах, в какой хорошенькой епанче, ах, какой хорошенький паны́ч едет, едет бить дичь, бить дичь! Я еду, еду, не пылю, я еду, еду, не дремлю, я еду, еду, я сулю: вот увижу ворона – щас застрелю!
   А мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – нашептывает еле слышно:
   – Кто в лесу поет и увидит ворона, тому наткнуться на волка!*
   – Что ты там вотла́ешь*, Внуша-Голуша? – допытываюсь я у него. – Я чтой-то не расслышал!
   – Я говорю – слышишь: за лесом, лесом жеребята ржут, а домой не идут?*
   – А-а-а! – поддерживаю беседу. – Кажется, слышу! Ну ничего, поржут, поржут, да и в конюшню побегут! А хорошо бы медведя в лесу встретить!
   – Тьфу ты! Типун тебе на язык! На кой тебе медведь?
   – Медведь в лесу – шкура на продажу!
   – Да-да! Верно! – поддакивает Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал. – Медведь – охотник знатный! Охота – природа медведя. На кого он охотится, с того, понимаешь, шкуру сдерет да и продаст в охотном ряду, однозначно!
   – Ох, люблю охоту! Охота – природа человека. Без охоты и человек болван!*
   Тут мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – на эвто нашептывает еле слышно:
   – Шнырять в лесу – видеть смерть на носу: либо деревом убьет, либо медведь задерет!
   – Что ты там баку́лишь*, Внуша-Голуша? – вопрошаю. – Я чтой-то не расслышал!
   – Я говорю: где медведь, там и шкура, понимаешь!
   – А-а-а! – стараюсь поддержать беседу. – Дичи набью из ружжа – видимо-невидимо: ажно целый воз! Нет, не воз, а обоз, однозначно!
   А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – бормочет еле слышно:
   – Борьба да охота похвальбу любят!
   – Что ты там ботви́шь*, Внуша-Голуша? – спроха́ю* его. – Я чтой-то не расслышал, Гоша!
   – Я говорю, не довольство, а охота человека тешит!
   – А-а-а, понимаешь!
   – Бэ-э-э, однозначно!
  Вот еду я, еду, не пылю, вот еду я, еду, не дремлю. Ехал, ехал да и заехал в самую трущобу. Гляжу: под поваленным деревом – вход в какую-то нору.
   – Ну, – говорю своему Гоше, соскочив с лошади, – ты тут лошадку пока покарауль, а я в энту нору полезу посмотреть, что там.
   – Умный бы ты был, Ивашка, человек, кабы не дурак! – отвечает мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится. – Давай лучше в засаде заляжем вон за тем сугробом и понаблюдаем, не появится ли кто-нибудь из норы или подле норы и не опасен ли он.
   – А энто обязательно – лежать в засаде?
   – Обязательно!
   – Ну хорошо! – нехотя соглашаюсь. – Полежим тринадцать наноминуточек, понимаешь, и ежели всё в порядке, то я в энту нору полезу, однозначно!
   Вот залегли мы втроем – я, Гоша и лошадь – за тем сугробом, головы высунули и наблюдаем обстановку вокруг норы. Проходит наноминута, две, три, десять, одиннадцать, двенадцать, двенадцать с половиной наноминут, двенадцать с двумя третями, двенадцать с тремя четвертями, двенадцать с четырьмя пятыми. Я уже собираюсь выходить из засады, как вдруг прямо перед норой появляются черт Кинстинктин и поп Абросим: черт черненький, в кучерявой шерсти, поп Абросим розовенький, в татуировках, и оба́два* голенькие, понимаешь. Черт дрожит и вопит истошно:
   – Эй! Ай! Ой, боже мой! Уй, как мне плохо, о-ё-ё-ё-ёй! А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-абро-о-оха!
   – Шо?
   – Ой, как я замерз!
   А поп отвечает, хотя у него зуб на зуб не попадает:
   – На всё воля Божья! Терпи, Костик, терпи!
   – Не могу терпеть! Ах, ах!.. Ох, ох!.. А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-абро-о-оха!
   – Шо?
   – Гляди: энто ж – нора!
   – Вижу! Ну и шо?
   – Ура! Полезли туда, дабы согреться!
   – Фу! Умный бы ты был, Костяшка, черт, кабы не дурак! – отвечает поп Абросим. – Давай лучше в засаде заляжем вон за тем сугробом и понаблюдаем, не появится ли хозяин энтой норы и не опасен ли он.
   – А энто обязательно – лежать в засаде?
   – Обязательно!
   – Ну нет! – закричал черт. – Я сильно замерз и не могу ждать!
   И полез черт Кинстинктин в нору!
   А через тринадцать наносекунд выскакивает оттуда, а за ним – медведь! И давай реветь! Обадва!
   Медведь ревет:
   – У-у-у!
   Кинстинктин ревет:
   – У-у-у-у-у! У-у-у-у-у! А-а-абро-о-оха!
   – Шо, Костик?
   – Ведмедь с меня шкуру сдирает!
   – На всё воля Божья! Терпи, Костик, терпи!
   – Не могу терпеть! А-а-а!.. А-а-а!.. Не надо! Не надо! Я сам!
   И черт сам расстегнул молнию на своей съемной шкуре, однозначно, ибо эвтот черт, понимаешь, с которого уж не раз сдирали шкуру за всяческие прегрешения в аду и не в аду, вынужден был завести съемную шкуру – на молнии. Медведь шустро содрал с черта шкуру и побежал с ней куда-то, радостно подпрыгивая на бегу.
   – Мишка! – закричал черт Кинстинктин.
   – Шо? – крикнул мишка, оглядываясь на бегу.
   – Ты куда?
   – В город на рынок!
   – У-у-у! Зачем?
   – У-у-у! У-у-у! Ур-р-ра-а-а! Шкуру продавать в охотном ряду!
   – Погодь!
   – Отстань, некогда!
   – А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-абро-о-оха!
   – Шо, Костик?
   – Бежим за ним!
   – Зачем?
   – В охотном ряду шкуру выкупать!
   – Хорошо, Костик!
   И черт Кинстинктин и поп Абросим бросились за мишкой в пого́н*.
   – Иван! – закричал тут мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится.
   – Шо?
   – Седай на лошадушку да и скачи!
   – А куда скакать? За ведмедем, попом и чертом?
   – В противоположную сторону!
   – Почему – в противоположную?
   – Щоб ведмедь и с нас шкуры не содрал, понимаешь!
   – Аз хочу посмотреть, що будет с ведмедем, попом и чертом дальше, однозначно!
   Аз вскочил на лошадушку, понимаешь, да и поскакал за убегающей троицей, не слушая протестующие вопли своего Внутреннего Голоса, однозначно!
   Скачу себе и скачу, пою себе и пою. Вот догоняю аз убегающую троицу. Неожиданно увидел на дереве ворона. Сразу послышались какие-то посторонние завывания, и убегающая троица внезапно остановилась, опасливо прислушиваясь. Лошадка моя прислушалась и то́жде* встала как вкопанная.
   – Гоша, а Гоша! – обращаюсь я за советом к своему Внутреннему Советчику.
   – Шо?
   – Шо, шо! Шо случилось? Почему все стали? Шо посоветуешь? И кто эвто там так противно непрерывно завывает?
   – Шо, шо! Почему, почему! Кто, кто! Советую, Ваня, тебе и лошадке вместе со мною залечь вон за тем сугробом! – советует мне и лошадке мой Внутренний Антисоветчик. – Слышь, энто за лесом, лесом жеребята ржут, а домой не идут!
   – А-а-а! – отвечаю. – Слышу, слышу! Ну, ничего, поржут, поржут, да и в конюшню побегут! А зачем залегать за сугробом?
   – Умный бы ты был, Ивашка, человек, кабы не дурак! – отвечает мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал. – Давай лучше в засаде заляжем вон за тем сугробом и понаблюдаем, не появится ли кто-нибудь из-за деревьев и не опасен ли он.
   – А энто обязательно – лежать в засаде?
   – Обязательно!
   – Ну хорошо! – нехотя соглашаюсь. – Полежим тринадцать наносекундочек, и ежели всё в порядке, то я из засады выйду!
   Вот залегли мы втроем – я, Гоша и лошадь – за тем сугробом, головы высунули и наблюдаем обстановку вокруг. Проходит наносекунда, две, три, десять, одиннадцать, двенадцать, двенадцать с половиной наносекунд, двенадцать с двумя третями, двенадцать с тремя четвертями, двенадцать с четырьмя пятыми. Я уже собираюсь выходить из засады, как вдруг из-за деревьев выскакивает стая волков! Медведь тут же и убежал, а черт Кинстинктин и поп Абросим обомомлели. А эвта стая окружила обомомлевших черта Кинстинктина и попа Абросима и принялась бегать вокруг на некотором довольно безопасном удалении, метрах в тринадцати от жертв.
   Поп Абросим внимательно пригляделся к волкам и с возмущением пробасил:
   – Не сойти мне с энтого места, энто ж грешники! Эк встелеля́хивають*, грехотворцы! По усем усюдам свига́ють* да гайда́ють*, однозначно! Побойтесь Бога, многогрешные!
   Черт Кинстинктин внимательно пригляделся к волкам и с возмущением проверещал:
   – Не сойти мне с эвтого места, эвто ж праведники! Эк встелеляхивають, безгрешные! По усем усюдам свигають да гайдають, понимаешь! Побойтесь черта, безгрешники!
   Ту́товона* из стаи выдвинулись особь альфа, то бишь атаман, и особь бета, то бишь есаул.
   – Герры вольфы! – хрипло заорал атаман.
   – Шо-о-о? – воскликнули герры, облизываясь.
   – Шо, шо! Слушай мою команду!
   – Да, да, слушай его команду! – сипло крикнул есаул. – Поняли, герры вольфы?
   – А может, не надо слушать команды командилов, паны люпусы? – опасливо прогундосил, умело прячась за спинами сотоварищей, самый забитый волк, особь омега.
   – Да, да, а может, не надо шлушать команды командиров, паны люпуши? – опасливо прошипел, умело прячась за спинами сотоварищей, кореш самого забитого волка, особи омега.
   Прочие волки два последних высказывания проигнорировали.
   – Хорошо! Командуй, герр атаман, атаку! – с азартом завизжали прочие волки, облизываясь и продолжая проворно бегать вокруг жертв по кругу.
   – Хорошо! Герры вольфы, в атаку! – хрипло заорал атаман.
   – Да, да, герры вольфы, в атаку! – сипло крикнул есаул.
   – Нехолошо! Не надо, паны люпусы, лваться в атаку! – опасливо прогундосил, ловко прячась за спинами сотоварищей, самый забитый волк, особь омега.
   – Да, да, паны люпуши, нехорощо! Не надо, паны люпуши, рватьша в атаку! – опасливо прошипел, ловко прячась за спинами сотоварищей, кореш самого забитого волка, особи омега.
   Но прочие волки два последних высказывания проигнорировали. И вот эвти волки, все энти грешники, сиречь неправедники, понимаешь, а вкупе с ними и праведники, сиречь безгрешники, однозначно, не убоялись ни Бога, ни черта и, облизываясь, сжали кольцо вокруг черта Кинстинктина и попа Абросима и продолжили крайне проворный бег по кругу на расстоянии метров двенадцати от двое́чки*.
   – Вам чего, грешники? – хрипло-хрипло заорал поп Абросим, инстинктивно выкатив глаза.
   – Да-да, вам чего, праведники? – сипло-сипло крикнул черт Кинстинктин, инстинктивно закатив глаза.
   Тутовона из стаи выдвинулись особь альфа, то бишь атаман, и особь бета, то бишь есаул.
   – Сейчас мы сдерем с вас шкуры! – хрипло заорал атаман, инстинктивно щелкая зубами и истекая слюнками.
   – Да-да, сейчас мы сдерем с вас шкуры! – сипло крикнул есаул, инстинктивно истекая слюнками и щелкая зубами.
   – А у них сейчас нету шкул! – опасливо прогундосил, инстинктивно прячась за спинами сотоварищей, самый забитый волк, особь омега.
   – Да-да, а у них шейшаш шовшем нету шкур! – опасливо прошипел, тожде инстинктивно прячась за спинами сотоварищей, кореш самого забитого волка, особи омега.
   – Да-да, сейчас у меня нет шкуры и раньше не было! – хрипло-хрипло, радостно-радостно подтвердил поп Абросим, инстинктивно хихикая. – С меня сдирать нечего, ха-ха!
   – А с меня шкуру недавно содрали! – сипло-сипло, радостно-радостно подтвердил черт Кинстинктин, тожде инстинктивно хихикая. – Сейчас и сдирать-то нечего, хе-хе!
   – Не верю! – ворчливо изрек атаман, инстинктивно никому не доверяя. – Ибо с каждого я сдираю три шкуры!
   – Да-да, и я вам не верю! – не менее недоверчиво изрек есаул, инстинктивно ворча. – Ибо и я тожде с каждого сдираю три шкуры!
   – Нет, нет! Нет никаких оснований не ве́лить таким высокоуважаемым пелсонам!
   – Да-да! Нет, нет, нет никаких ошнований не верить таким вышокоуважаемым першонам!
   – Не верим! Не верим! – довольно-таки возмущенно закричали прочие волки, облизываясь.
   Тутовона поп Абросим протянул вперед две волосастые татуированные ручищи и показал атаману с есаулом два здоровенных кулачища, красных, как кирпичищи:
   – А вот эвто вы нюхали, нюхавнюки?
   – Нихт! Впрочем, сейчас эвто нюхавно понюхаем!
   Атаман с есаулом принюхались и радостно заорали, истекая слюнками:
   – М-м-м, как вкусно пахнет! – и бросились на черта Кинстинктина и попа Абросима.
   Черт Кинстинктин обомомлел, а поп Абросим не растерялся, а изловчился да и схватил нападавших за шкирки ручищами. Лбами боссов, балбесов, стукнул, балбесы и обомомлели до потери сознания.
   – Блатцы люпусы! – с воодушевлением заорал самый забитый волк, особь омега. – Ясновельможные паны!
   – Шо?
   – Шо, шо! Наших атамана и есаула ко... ко...
   – Шо – ко-ко?
   – Ко... ко... ко... ко...
   – Шо – ко-ко-ко-ко?
   – Ко... ко... ко... кокнули!
   – Ну и шо? – спрохали волки, облизываясь.
   – Шо, шо! Вот и холошо, ясновельможные паны! Тапелича я ваш атаман, паны люпусы! А есаулом мна... мна... назначаю своего колеша!
   – Да-да, я шоглашен штать ешаулом, яшновельможный пан атаман! – тут же отозвался кореш нового атамана.
   – Хорошо! Командуй атаку, ясновельможный пан атаман! – довольно-таки одобрительно закричали волки, облизываясь.
   – Холошо! Командую: всем отступать в лес!
   – Да-да, вшем отштупать в леш!
   – Шо, в самом деле всем отступать, а не наступать? – довольно-таки уныло закричали волки.
   – Да! Такую даю команду как командил! А того, кто ослушается...
   – Да-да, такую он дал команду как командир! А того, кто ошлушаетша...
   – Шо? Шо? – закричали облизывающиеся волки, и у них из пастей потекли слюнки.
   – Шо, шо! Того я на части лазолву! Вот шо!
   – Да-да, а того он на щашти ражорвет! А я пошоблю! Вот що!
   – А-а-ах, вкусно! Ну, отступать, так отступать! – довольно-таки радостно закричали волки, и стая тут же убежала в лес.
   А черт Кинстинктин и поп Абросим, гадко и громко ругаясь, ловко содрали с бывшего атамана и прежнего есаула шкуры, благо сделать энто было несложно: атаман с есаулом были тертые калачи, однозначно, и с них так часто сдирали шкуры, что энти, понимаешь, тертые калачи завели себе легко сдирающиеся шкуры на застежках-молниях.
   Поруганные и ободранные экс-атаман с разжалованным есаулом через тринадцать наносекунд пришли в себя и бросились наутек. А поп Абросим и черт Кинстинктин воспользовались волчьими шкурами, чтобы защитить от обморожения самое дорогое. Поп Абросим обмотал себе, понимаешь, голову, а черт Кинстинктин обмотал себе чресла, однозначно. Засим поп и черт ну так быстро рванули вдогон медведю, что тут же пропали из виду.
   А я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, из засады вышел, на кобылку вскочил и поехал по лесу дальше. Вот еду я, еду, не пылю, вот еду я, еду, не дремлю. Вдруг гляжу: суши́на*, подле сушины – дуб, под дубом заяц, а на дубу тетерев. Заяц дрыхнет, громко храпя, а подле него валяется пустая бутылка из-под водки, зато тетерев бодрствует, но безмолвствует, на груди – плеер, на ушах – наушники. Тот тетерев на дубу высоко сидит, на меня даже не глядит, вишь, не пошелохнется!
   Я птице кричу:
   – Эй, ты, глухая тетеря! Слышишь меня?
   А тетерев сидит на дубу, ни шиша не слышит! Знать, эвто глухой тетерев – мошни́к.
   Я толды́*, понимаешь, лошадку остановил, ружьеце с плеча снял, к глазу поднес, однозначно, в тетерева прицелился – а кремня-то и нет! Видно, потерял, когды с портными препирался!
   – Ружье не выстрелит – и птицы не убьешь! – подал свой голос мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится.
   Тутовона поневоле зачешешь затылок! Коли за кремнем возвращаться – будет сто верст, ой, как далеко! Птица, поди, упорхнет!
   А мороз не велик, да стоять не велит! Пришлось повесить ружье на плече и на лошадке скакать вкруг сушины с дубом, дабы не замерзнуть.
   Скакал я, скакал битый час, думал я, думал – и придумал! Удалой не долго думает, понимаешь!
   На всем скаку спрыгнул с лошади прямо на дуб, воображаешь, а ее под присмотром своего Внутреннего Голоса оставил вкруг дуба скакать. Сам же на дуб полез. И зря, зря я с собой своего Внутреннего Голоса не захватил – он бы предрек, чем всё энто кончится! Вот я лез, лез, не долез, на желуде поскользнулся – и вниз полетел, однозначно!
   Лечу и кричу:
   – Ой-ой-ой! Орешки дерут прорешки в моей епанчешке!
   Всю епанчу щеголеватую изорвали мне желуди проклятые! Однозначно, воображаешь!
   Слава богу, не разбился – грохнулся на лошадку, что вокруг дуба продолжала галопировать, да скатился прямо на свою пе́жинку*, что на хвосте! И поскакал: хоть о́хлябь*, да верхо́м!
   А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – шипит:
   – Умный бы ты был, Ивашка, человек, кабы не дурак! Туто охотишка дрянная!
   Как быть, что делать? Умом не раскинешь, пальцами не растычешь.
   А мороз не велик, да стоять не велит! Пришлось на лошадке дальше скакать вокруг дуба, дабы не замерзнуть!
   Скакал я, скакал битый час, думал я, думал – и придумал! Удалой долго не думает, понимаешь!
   Достал из-за пазухи игрушку свою – пра́щицу детскую. Да вот только чем бы ее зарядить?
   Пошарил в карманах епанчи: в одном кармане Иван постный, в другом Марья леготишна.
   Распахнул епанчу, пошарил в карманах матросских брюк: в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи зубами скрипит.
   Что делать, как быть? Аз гадал, аз скакал битый час вокруг дуба, дабы не замерзнуть! Но я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, догадался! Удалой долго не думает, понимаешь!
   Под епанчой на груди у меня – пулеметные ленты! А в лентах патроны! А в патронах пули из свинца! Эх, аз – молодец: без коз, без овец, зато в пульках свинец! Ну хоть сейчас – в Зимний дворец, однозначно! Вынул я из пулеметной ленты один патрон. Эх, только у молодца в ладони и золотца, что патрон с латунною гильзой и пулей из оловца!
   Зарядил я тем патроном пращ, да на всем скаку и метнул! Бац! – да и мимо! Метил в тетерю, а угодил в сук. Сук-то и надломился.
   Эдак аз призадумался, пращ за пазуху спрятав; кружил, кружил на кобылке вкруг дуба да задел невзначай епанчой за дубовый сук. За тот самый, который надломился.
   Сук тут и вовсе обломился, кобылка моя с испугу рванула, ну, аз как треснулся башкою об сушину – так искры из глаз и посыпались, воображаешь! Я с кобылки – бряк в сугроб, но поднялся, а кобылка моя вокруг дуба скакать продолжает как ни в чем не бывало!
   Гляжу: от тех искр сушина запалилась. Пока я голицами ее хлопал да влагою из себя мочил, она вся и сгори!
   А тетерев всё на дубу высоко сидит, на меня даже не глядит, вишь, не пошелохнется! Знать, энто глухой тетерев – мошник!
   Я тогда ружьеце с плеча снял, к глазу поднес, в тетерева прицелился, кулаком себе в глаз – бац! Искры из глаза так и посыпались!
   Одна искра упала на полку, ружье выстрелило – вечная слава тетереву! Поплатился мошник за свою глухоту!
   – А ты гу́торил: туто охотишка дрянная! Эх, ты, вруша – Внуша-Голуша! – дробочу́* я своему Внутреннему Голосу, вешая ружье на плече.
   А Внутренний Голос молчит, сказать-то и нечего!
   А тетерев с дуба упал да на зайца попал!
   А заяц вскочил да и дал стречка! Бежит, под ноги не глядит, земля дрожит, деревья кругом валятся!
   Пол-леса повалил да дичины-то про меня – страсть сколь набил! Среди той дичины – слоны* всевозможные, волков серых – несколько стай и одиннадцать ведмедей, трождызначно.
   – А ты гуторил: туто охотишка дрянная! Эх, ты, вруша – Внуша-Голуша! – гаманю́* я своему Внутреннему Голосу.
   А Внутренний Голос молчит, сказать-то и нечего! Знать, эвтот Голос – молчун али немой. А может быть, он вообще не мой, а чужой Внутренний Голос? Может, он сатане в дядьки не годится? Может, его сатана вовсе не пестовал? А может, сей Голос и вовсе обомомлел? Может, и он – мошник?
   А я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, охотою той – страсть, как доволен остался! Охота – всему делу голова! Русский человек без охоты не живет. Охота не работа, айда на охоту; а коли нет охоты, не ходи! Хорошо промышлять охотой. Охота – природа человека. Охота – веселье. Охота полюбится – ум расступится, понимаешь.
   Ну-с, повелел я лошадке за мною ступать и принялся энту дичину-то собирать. Собираю, собираю, вдруг вижу: по насту сломя голову бежит мне навстречу заяц, на груди у него – плеер, на ушах – наушники. Мы с лошадкой залегли за ближайший сугроб, головы высунули да и наблюдаем за зайцем с опаской. Не добежал до нас эвтот стайер метров сто тридцать, как вдруг прямо из двух сугробов выскочили ему наперерез два волка, оба – без шкур. Ни слова зайцу не сказали, только поглядели на него свирепо и щелкнули зубами.
   У зайца поджилки затряслись, он остановился и обомомлел. А затем расстегнул на своей шкуре молнию, самолично содрал с себя шкуру и протянул волкам. Ведь заяц эвтот был тертый калач и с него так часто сдирали шкуру, что энтот, понимаешь, тертый калач завел себе легко сдирающуюся шкуру на застежке-молнии, однозначно.
   Волки тут же схватили заячью шкуру и разодрали ее пополам. Они воспользовались половинками заячьей шкуры, чтобы защитить от обморожения самое дорогое. Первый волк, бывшая особь альфа, он же экс-атаман, обмотал себе участок на чреслах, однозначно; второй волк, бывшая особь бета, он же разжалованный есаул, обмотал себе голову, понимаешь.
   Засим волки поглядели на зайца, увидели на нем плеер с наушниками, ни слова зайцу не сказали, только щелкнули зубами свирепо.
   У зайца поджилки затряслись, и он обомомлел. А затем самолично снял с себя плеер с наушниками и протянул волкам.
   Волки тут же схватили добычу и разодрали ее пополам. Они воспользовались половинками добычи, дабы украсить самое дорогое. Первый волк, бывшая особь альфа, он же бывший атаман, нацепил себе плеер на участок на чреслах, понимаешь; второй волк, бывшая особь бета, он же в прошлом есаул, нацепил наушники на голову, однозначно.
   Ни слова не сказав обомомлевшему зайцу, волки дали деру и мгновенно исчезли из вида.
   Заяц постоял, постоял в обомомлении тринадцать наносекундочек, а затем дал деру и мгновенно исчез из вида.
   Ну а я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, вылез со своею лошадкой из-за сугроба да и продолжил собирать охотничьи трофеи. Дичину-то всю собрал да и стал думать, как бы ее увезти. Стал как бык, и не знаю как быть: не то стричь, не то брить, не то опалить.
   Тут-то мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – подал свой голос:
   – Вали на пега́ную* – пега́нка* всё свезет!
   Я воплю в восторге:
   – Ах, энто мысль! Хорошо на пега́шку* валить – пегашка всё свезет! Молодец, Внуша-Голуша!
   Стал я дичь на пегашку валить: на каждую пежину – по своей дичи́не! Как свалю дичину на пежину – кобылка лягнет да хвостом махнет! Ну да ничего: всякая кобыла под возом обрыка́ется*. Так на тридцать восемь пежин и навалил дичи!
   Наконец, приметил я на хвосте у кобылки последнюю пежинку, привскочил да и сел! Лошадка шустра, а от хвоста не уйдет!
   Я го́лчу* лошадке:
   – Но!
   Лошадка и пошла. Да токмо, ахти, что ни шаг, то и спотычка.
   Я горла́ю* лошадке:
   – Ехай, ну!
   Тут кобылка брык – и встала!
   А мой Внутренний голос – а он сатане в дядьки годится – подает голос:
   – Ехало не едет и ну не везет!
   – Эвто бывает! Дичь заартачилась, оттого и лошадь стала! – гуторю.
   Тут кобылка брык – и ноги по колени увязи́ла в насте!
   Я глаша́ю*:
   – Энто бывает! Кобылка пятнаста – по колени увязла в насте!
   А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – бахо́рит*:
   – Либо лошадь хорошую держать, либо плеть!
   Лошадка раньше хоть на месте стояла, а тут и вовсе на бок пала!
   – Эвто возможно! Дичь заартачилась, оттого и лошадь пала! – разъясняю.
   И взяла тут меня дума крепкая, раздумьице великое – что делать, как быть: не то стричь, не то брить, не то опалить. Вот и забегал аз вокруг лошадки.
   Тут мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – пищит:
   – Вишь ты, лошадка лежит, а Ивашка вокруг бежит!
   А я ему, понимаешь, отвечаю:
   – Энто бывает! Ну лежит. Ну бегу. Что с того?
   А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – бахорит:
   – Ты же, Ивашка, себе по колени ноги оттоптал!
   А я ему, понимаешь, отвечаю:
   – Эвто бывает! Ну оттоптал. Что с того?
   А мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится – шипит, кошкой в глаза мечется, нашептывает свое:
   – Умный бы ты был, Ивашка, человек, – кабы не дурак! Эх, топор бы сюда сейчас! Отруби в лесу, Ванька, те ноги по колени, которые себе добра не желают!
   Одначе я не козырист парень, да мастист!* Я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, старался, старался – да и догадался!
   – Энто возможно! Был бы лес, а топор сыщем! – бакулю своему Внутреннему Голосу.
   Аз вдохнул во всю грудь, свистнул, гаркнул, молодецким посвистом, богатырским покриком, позвал из дому топор-самобег:
   – Тяп-тяп-перетяп! Ой ты гой еси, мой топор – самобег, тяпа-растяпа чугунная! Приди, не ломайся, а после не кайся! Беги полями широкими, беги лесами высокими, за дремучие боры, по крутым бережкам, по высоким горам! Стань передо мной, как лист перед травой! Послужи на меня, а я на тебя!
   – Энто любопытно! Ушел, не ушел, а побежать можно! – молвил топор да и побежал на зов из дому.
   Топор тут же прибежал да и тарантит:
   – Эвто свершилось! Пришел, не пришел, а послужить можно! Узнай мой обычай: железна душа не берет барыша, и грех – пополам!
   – Энто похвально! Люблю молодца за обычай! Твое перед тобою, а в чужое не вяжись! Коль так, то по рукам! – сказал я топору и пожал ему рукою топорище.
   – Эвто запросто! Ну, чего там рубить-то в лесу в первую очередь? – спрашивает топор в нетерпячке.
   – Энто надо подумать! Мабудь, в лесу отрубить тот Внутренний Голос по гло́тку, который добра своему обладателю не желает?! – спрашиваю аз, усмехаясь.
   – Так мабудь – али рубить? – спрашивает топор, вздрагивая от нетерпячки в моей руке.
   – Нет! Нет! Только не эвто! – пронзительно закричал мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал. – Ведь мне не прожить без моего симбионта! А ему без меня!
   – Ну то-то! – говорю, усмехаясь. – Энто другой разговор! Аз тенчас* сам вырублю то, чьто потребно!
   Взял я в обе руки топор да и вырубил сани с оглоблями. Да не одни сани – на одних санях вся дичь не поместилась! – а тридцать девять саней! Ей-ей!
   – Уф! – говорит топор.
   – Шо, топо́рушка? – спрашиваю, поставив топор у ног и вытирая пот со лба.
   – Умаялся я, Ваня!
   – Эвто вестимо! Что хочешь в награду?
   – Хочу домой!
   – Энто пущай! Ну, бывай! Беги, не ломайся, а после не кайся! Беги полями широкими, беги лесами высокими, за дремучие боры, по крутым бережкам, по высоким горам! Беги от меня, как мрак от огня! Отдохни от меня, а я от тебя!
   – Энто непременно! Ну, ушел, не ушел, а побежать можно! – молвил топор да и побежал восвояси.
   Топор тут же прибежал домой да и тарантит:
   – Энто прекрасно! Пришел, не пришел, а отдохнуть можно! Таков мой обычай: железна душа отдохнет не спеша, и жизть – хороша!
   – Эвто отлично! Люблю молодца за обычай! – подумал я о топоре и продолжил заниматься своими неотложными делами.
   Сани друг за дружкой скрепил, понимаешь, на тридцать восемь саней дичь сложил, однозначно, лошадку запряг, на тридцать девятые сани, передние, сам улегся да и везя́каю*:
   – Того, энтого, всего! Всего, эвтого, того! Нет, энтого, всего, того! Молчи, Гошка, в глотке, не вякай! Держись, кобылка, за оглобли, не падай! Н-н-но-о-о!
   И тут аз обозом в Саратов отправился!
   Кобылка обоз тянет, я на первом возу лежу. Словом, картина Репина «Поперли»: кобылка бежит, а Ивашка лежит, Гошка в глотке дрожит, но молчит, не брюзжит! А лошадка в хомуте везет по могуте. Да ретиво так везет! На ретивую лошадь не кнут, а вожжи!
   Хоть сердита кобылка на обоз, а прет его под гору и в гору! Так весь обоз одна кобылка в Саратов и притарба́нила*!
   В том Саратове я торговал-продавал, на пятьсот рублёв дичины сбывал! Репин картину с меня написал: «Не ждали»! Однозначно, понимаешь!
  
   Высокоумные примечания
  
  * Бормо́лить – бормотать.
  * Кто в лесу поет и увидит ворона, тому наткнуться на волка – примета.
  * Вотла́ть – говорить мужиковато.
  * За лесом, лесом жеребята ржут, а домой не идут? – Волки.
  * Без охоты и человек болван – не знающий забавы.
  * Баку́лить – говорить.
  * Ботви́ть – бахвалиться.
  * Спроха́ть – спрашивать.
  * Оба́два – оба.
  * Пого́н – погоня.
  * То́жде – тоже.
  * Встелеля́хивать – бежать впритруску.
  * Свига́ть – спешить и бежать
  * Гайда́ть – шататься, бегать.
  * Ту́товона – тут.
  * Двое́чка – двое.
  * Суши́на – сухостойное дерево.
  * Толды́ – тогда.
  * Пе́жина – белое или светлое, крупное пятно по темной шерсти.
  * О́хлябь – верхом без седла.
  * Дроботи́ть – говорить скороговоркою, таранти́ть.
  * Слон – вообще любое большое животное, которое слоняется по лесам.
  * Гамани́ть – громко говорить (однокоренное слово: гам).
  * Пега́ная – пегая.
  * Пега́нка – пегая лошадь.
  * Пега́шка – пегая лошадь.
  * Обрыка́ться – облягаться, умаяться, уходиться лягая и присмиреть.
  * Го́лчить – горланить.
  * Горла́ть – горланить.
  * Глаша́ть – гласить.
  * Бахо́рить – гуторить.
  * Не козырист парень, да мастист – находчив.
  * Тенчас – сейчас.
  * Везя́кать – калякать.
  * Тарба́нить – тащить, таранить.
   Продолжение следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"