Оглавление

Глава первая. День моей смерти. 1

Глава вторая. Свет. Забвение. Ничто. 16

Глава третья. Вкус пепла 27

Глава четвертая. Последний вдох тишины 35

Глава первая. День моей смерти.

Сильвияр Вечный лес, мой дом и дом для моего народа.

Вирены так мы себя называем, народ, что живет в тени древних деревьев уже много тысяч лет. В наших книгах писали о том что вирены пришли с востока, из-за гор, когда-то мы были простым народом, что выживал в высоких горных массивах охотой на дичь и ловлей мелкой рыбы в ледяных горных ручьях. Но по какой-то причине древние покинули родные земли и отправились в путь, сами не зная куда. Возможно, их настигла война, холод, голод или что-то еще. Причина их ухода осталась неизвестной.

Но они подробно описали тот восторг и изумление, которые испытали, когда после трудного и долгого перехода по заснеженным хребтам, забравшим больше половины отправившихся в путь, дошедшие, изнуренным холодом, усталостью и скудной пищей, наконец увидели долину, в которой произрастал Сильвияр. Нетронутый, прекрасный, вечнозеленый лес, под кронами которого мы обрели новый дом.

Сильвияр это не просто лес.

Это величественный и древний живой организм, существовавший много тысяч лет до прихода нашего народа. Вечнозеленые кроны его деревьев тянутся ввысь, словно живые скалы, укрывая все, что под ними, в постоянном полумраке. Эти деревья не просто растения, а живые существа со своей историей и важной ролью в вечном цикле жизни. Самые древние из них помнят время, когда нас еще не было, а их стволы так обширны, что и десяток виренцев не сможет обхватить их кругом. Величественные деревья достигают в высоту нескольких сотен метров, их корни уходят глубоко в землю, соединяя все живое под сенью леса в единую сеть, питающую и поддерживающую жизнь. Каждое дерево, каждое насекомое, каждая река, каждое существо здесь бесценно.

Лес живет в долине по своим законам, непостижимым для внешнего мира. Листья никогда не опадают, а вечнозеленые шапки деревьев навсегда сохраняют свою полноту и богатство, несмотря на века. Под кронами этих гигантов воздух всегда влажный, слегка прелый, но удивительно теплый и неподвижный, будто само время здесь замирает. Вирены стали частью этого великого существа, почитая лес как свою родную обитель, подчиняясь его законам и равно уважая, и оберегая всех его созданий. Деревья мы никогда не трогали, питались плодами и ягодами, что тут были в избытке, а для строительства использовали камни, что щедро осыпались с горных вершин, окружающих долину. Наши мастера ловко переплетали корни, ветки и плети растений от дерева к дереву, создавая изысканные воздушные переходы со сложными узорами, щедро украшенными прозрачными тканями, разноцветными камнями и живыми благоухающими подвесными садами, и цветами.

- Фиарина, Фиарина! Скоро Луна взойдет! Отец ждет вас! Из-за полуоткрытых дверей раздался голос служниц нашего дворца, спешащих по коридору. Я же в эту священную ночь сидела на полу, не в силах пошевелиться.

Вирены поклонялись Светлой Богине Луны когда она, словно ночное Солнце, поднималась над горизонтом, разгоняя тьму, оставленную своей сестрой Темной Луной, и освещая дорогу всем живым. Изначально вирены поклонялись единой богине Луны, приносили ей подношения, славили ее имя, на самых высоких деревьях возводили в ее честь изысканные храмы из тончайшего камня. Со временем наши мастера настолько искусно научились обрабатывать камень, настолько тонкими получались пластины, что казалось будто храмы невесомо парят среди крон деревьев, а когда полная Луна восходит над долиной, тонкий камень будто сам начинал светиться серебристым светом богини.

Но мы были не единственным народом, который почитал богиню Луны. В древности многие народы почитали единую богиню, но все-таки особенно любили именно Светлую ее сторону, что защищала и оберегала все живое в ночи, чаще всего именно Светлая богиня откликалась на мольбы и просьбы народов, она и чаще помогала, даруя свою защиту. Со временем храмов Светлой богине стало больше, а Темную стали побаиваться из-за существ, которые выползали в самые темные безлунные ночи. Со временем все народы позабыли что когда-то богиня Луны была едина и полностью отказались от ее Темной стороны, воздавая почести лишь Светлой богине, принося лишь ей подношения и воздавая мольбы. Все, кроме нас и Теней.

Откуда взялись Тени, из какого они народа, откуда они пришли никто не знал. Они просто появились. Тени были наёмниками, славившимися своим мастерством и искусством убивать. Никто и никогда не уходил от Теней, а их работа была столь искусна, что многие даже не замечали, что жертва уже мертва. И Тени особо почитали Темную богиню Луны, ведь именно безлунные ночи как нельзя лучше скрывали их во мраке. Они сами были как безлунная ночь тихие, незаметные, вселяющие ужас. Они, как и мы, чтили единую богиню, но все же их сила была дарована Темной Луной, и они почитали ее больше, чем Светлую. Их почитание было столь глубоким, что лунный цветок, что зацветал только в безлунные ночи, стал их символом. Когда-то любимый и почитаемый народами цветок Луны стал страшным предзнаменованием скорой смерти для всех, кто его находил. Народы настолько страшились этого символа, что в свое время полностью искоренили лунный цветок из леса и равнин в округе. Но и сам цветок не особо жаловал наши земли и со временем он и вовсе исчез из наших краев. Вирены пытались помешать другим народам и спасти цветок, спрятав его в своих храмах. Цветок, подаренный самой богиней ведь только он когда-то был единственным источником света богини в самые темные ночи. Но даже в храмах со временем цветок погиб. И единственный случай, когда цветок вновь объявлялся в долине как символ начала охоты Тени.

И вот сейчас я сидела на холодном каменном полу, сжимая в дрожащих пальцах хрупкий, прекрасный лунный цветок, а пальцы будто не слушались, сердце гулко стучало в груди о ребра, так что мое тело сотрясалось от каждого удара. Его нежные лепестки казались сотканными из самого света и сияли в ночи так же ярко, как сама Луна, завораживая и притягивая внимание. Я знала, что Тени обладают своей магией, позволяющей им сохранять цветок даже после цветения таким же прекрасным и живым, как в ночь его появления. Безумно красивая магия. Но теперь для меня он был знаменем скорой гибели. Я не могла отвести от него глаз он был невыразимо красив, и это пугало еще сильнее. Я знала: сегодня ночь полной Светлой Луны, самая священная ночь для моего народа... и все же именно она стала ночью моей смерти.

Светлая Луна восходила над долиной, заливая мир серебристо-молочным сиянием, а я, склонив голову, встречала ее свет, словно оглушенная не веря до конца, не понимая, как мир может быть таким прекрасным и таким жестоким одновременно. Во мне клубился трепет, страх, благоговение, отчаяние и почти почти смирение.

Тени никогда не ошибались.

Все вокруг было охвачено торжественной суетой: с раннего утра во дворец прибывали украшения для главного зала, почетные гости, жрицы и стражники. Подготовка к священной ночи шла полным ходом, я и сама весь день металась по залам, погрузившись полностью в предпраздничную суету. И все же, вырвавшись на одно мгновение за украшениями, я вошла в свою комнату и застыла. На подушке лежал он. Лунный цветок. Прекрасный, хрупкий, смертоносный. Ошибки быть не могло. Тени никогда не ошибаются. Они искусно выбирают момент, дожидаясь, чтобы именно жертва получила их дар лично. Я вздрогнула. В груди что-то сжалось от ледяного осознания: Тень уже здесь. Где-то рядом. Она видела меня. И она предупреждала. Предупреждала хладнокровно, точно и безжалостно о скором, неизбежном конце. Мои ноги подкосились, и я бессильно опустилась на холодный пол, не в силах пошевелиться. В нашем народе бытовало мнение что раз мы почитаем одну единую богиню, то и Тени относятся к нам немного иначе. К тому же мой прадед в свое время получил необычную посылку, от темных жриц. Черная мягкая коробка из какой-то необычайно мягкой и красивой ткани, на которой было вышито имя моего прадеда. Внутри коробки было три пряди волос и карточки к ним это были имена правителя и двух его сыновей с западной равнины, с народом которого мы тогда воевали. Вместе с ними в коробке был и лунный цветок. Позже после неожиданного объявления мира, прадеду удалось узнать, что тот правитель попытался нанять Тень для убийства моего прадеда. Тень явилась, но узнав кто цель, наёмник молча вышел. Утром ни правителя ни его двух единственных сыновей не нашли, в их спальнях были только белоснежные лепестки. Многие тогда и предположили, что это произошло именно потому, что и мы, и Тени почитали единую богиню. Но сегодняшняя ночь показала, насколько ошиблись наши предки. Я все еще сидела так, неподвижно, будто сама стала частью холодного камня на полу и только сжимала в дрожащих пальцах предвестника смерти.

Тени так всегда поступали бесстрашные, откровенные, укрытые мраком и благословленные Темной Луной. Они отправляли жертве предзнаменование и растворялись в сумраке, тихо наблюдая. Лунный цветок за много сотен лет стал символом ужаса, вестником неминуемой гибели. Те несчастные, кто получал цветок в дар, понимали, что все уже предрешено. Ничего нельзя изменить. Кто-то в отчаянии пытался откупиться, кто-то убежать, кто-то нанимал охрану. Но никто, ни один, еще не ушел от Теней. И я это знала.

Я понимала, что даже являясь Фиариной дочерью правителя, я не смогу избежать своей судьбы. Дворец полон стражников, но для Тени это не имело ровно никакого значения. Тени вырывали свою жертву, не щадя самых доблестных воинов. Не помогали ни подкупы, ни титулы, ни побеги. Однажды, случайно подслушав разговор пожилой служницы с ее молодыми помощницами, я узнала историю о том, как давным-давно какой-то несчастный попытался сбежать к морю, а там на ближайшем корабле выйти на открытую воду, в надежде найти спасение. Он взял самого быстрого скакуна, и стремглав поскакал на юг, к гавани. Он достиг гавани, даже приблизился к кораблям и казалось, что спасение его близко, что он станет первым счастливцем, который сможет ускользнуть от Тени. Но перед самым кораблем его скакун вдруг споткнулся, перевернулся в воздухе и обрушился на своего же всадника, переломав ему все кости. У скакуна оказалась ранена нога, а жертва не смогла спастись. Спасения не было.

- Фиарина, Фиарина! Начинается! снова окликнули меня из-за приоткрытой двери.

Служницы метались по коридору, спеша в главный зал, где собрался весь двор и все почетные гости. Светлая Луна поднималась все выше и выше, и никто не хотел пропустить ее восхождение.

- Я здесь. хрипло почти неслышно прошептала я. Тело не слушалось, а в ушах стоял оглушительный гул моего сердца.

- Я здесь! Уже громче крикнула я. Я должна прийти в себя.

Попыталась встать, но ноги подогнулись, будто пол под ними исчез. Я согнулась пополам, прижав руки к груди сердце колотилось так, будто хотело вырваться наружу. Мир наклонился, и я задыхалась.

Нет. Нельзя. Сейчас нельзя.

Нужно было успокоиться. Тень дала мне время. Я должна идти. Должна быть сильной. Несмотря на страх, несмотря на то, что внутри все холодело от ужаса. Сегодняшняя ночь священна и для нас, и для Теней, но мы все-таки больше поклонялись Светлой Луне, устраивая празднества в дни ее полного сияния. А для Теней священной считалась ночь без света Луны. Я верила, что несмотря на разногласия, со мной ничего не случиться до конца праздника. А вот после неизвестность. Тени никогда не торопились, и никто не знал сколько времени есть у жертвы мгновение или месяц? Одни успевали вооружиться и нанять многочисленную охрану. Другие же не успевали дойти и до конца лестницы. Сколько времени у меня? Я не знала. Но во дворце царит праздник, мой ни в чем не повинный народ радовался, молился Светлой богине и даже не подозревал какая опасность затаилась среди нас.

Я поднялась на ноги.

Кричать, плакать, бежать бессмысленно.

Если я подниму тревогу то Тень заберет вместе со мной всех, кто встанет на мою защиту. Я стану причиной гибели многих.

Я этого не хочу. Я не могу этого допустить.

Я Фиарина, дочь Фирана, правителя, что поклялся защищать свой народ.

Я выпрямилась, пытаясь успокоить дрожь в ослабевшем теле, подошла к изголовью кровати, и спрятала цветок под подушки, в надежде что и мой страх можно спрятать так же. Тень будет воздавать почести богине Луны этой ночью, пусть и не так пышно, как мы, но Тень все же будет воздавать молитвы Луне. Значит у меня есть немного времени. Времени, чтобы попрощаться с родными, прежде чем я исчезну навсегда. Я расправила светлое платье и, все еще дрожа, отправилась в главный зал к отцу, матушке, братьям и сестрам, забыв про украшения они утратили всякий смысл.

- Мианирия, ты выглядишь расстроенной и огорченной, мягко произнесла Фиранелла, обращаясь ко мне, когда жрицы в торжественных белоснежных платьях завершили приветственные песнопения, и все расселись по своим местам. Дитя, ты снова плакала из-за предстоящей свадьбы?

Я вздрогнула от звука собственного имени, а сердце, едва успокоившееся, снова забилось с неистовой силой о ребра. Несмотря на его отчаянные попытки протолкнуть теплую кровь по венам, внутри все холодело. Перед глазами вновь все поплыло, так же, как и тогда, когда я впервые вошла в этот огромный торжественный зал. Здесь все было несказанно волшебным зал украсили тонкими прозрачными тканями светлых оттенков, принесли множество цветов в огромных горшках, и теперь их благоухание наполняло все пространство. С цветами пришли и крошечные насекомые, которые питались нектаром цветов, а потом начинали светиться словно маленькие летающие огоньки. Наш народ давно подметил, что в воздухе и воде есть живые существа, которые, поглощая нектар, плоды и ягоды разных цветов начинали светиться по-разному. Вот и сейчас наши садовые установили специальные ванночки с разноцветными нектарами, которые пришлись по вкусу этим маленьким созданиям. Напившись нектара, они тут же взмывали в воздух, мерцали и кружили над цветами, ярко освящая все вокруг. Все вокруг радовалось, светилось счастливыми улыбками и благословляло Луну. Все, кроме меня.

Сердце болезненно сжалось, когда я увидела отца, матушку, братьев и сестер за столом радостных и безмятежных. Я поблагодарила богиню, что именно такими я их и запомню в свою последнюю ночь.

Правда полностью скрыть свое волнение не помогло ничего ни ритуальная песня жриц во славу богине, ни сладкие угощения, от которых ломился стол, и которые я теперь бездумно мяла вилкой в своей тарелке.

- Нет, Фиранелла. что вы. Запинаясь, начала я, чувствуя, как слова застревали в горле. Сегодня Сегодня волнительная ночь, священная я просто переживаю из-за этого Почти честно, почти не соврав, ответила я. А врать я совсем не умела, и от этого нервничала еще сильнее. Я пыталась найти слова, пыталась успокоить сердцебиение, пыталась найти хоть что-то, что помогло бы успокоиться, но мои руки дрожали, а на глаза накатывали непрошеные слезы. Только не это. Только бы не испортить праздник родным. Я так хотела оставить им о себе лишь светлую память. Но голос предательски дрожал. Я вся дрожала. А Фиранелла ждала честного ответ.

- Матушка, вмешалась старшая сестра, мягко обращаясь к Фиранелле, подбирая слова сегодня все волнуются, а у Мии и без того выдался напряженный месяц.

- А мог бы быть радостный месяц. Грациозно ввернула матушка, ее голос мягкий, но в словах скользила едва заметная тень укоризны. Если бы известие о помолвке вашей сестры с сыном одного из самых доблестных наших воинов, было воспринято радостно, а не напряженно Как и подобает поступать любой Фиарине, подчиняясь воле отца.

Последние слова легли тяжелым грузом мне на грудь. Я не могла вдохнуть. Фиранелла метнула укоризненный взгляд, а светло-желтые глаза со сребристыми прожилками блеснули холодно, но в следующий миг она вновь обрела привычное выражение величественное и теплое. Она была женой Фирана и матерью всего нашего народа.

-Ты должна быть гордой за выбор, который сделал твой отец. Ласково произнесла матушка чуть слышно, но меня эти слова оглушили.

Я молчала. Комкала салфетку у себя на коленях, изо всех сил стараясь не выдать свой страх и смятение. Не зарыдать, забившись в истерике, не бежать куда угодно, лишь бы подальше от этого дворца и от этого цветка. Я даже свадьбе была бы сейчас рада, если бы это помогло мне спастись. Изнутри все ломалось, но я не позволяла этому выйти наружу. Но чем крепче я держалась, тем сильнее ощущала, как мой мир рушится. Фиранелла не видела этого, и я не позволяла себе сломаться.

- Тебе пора, оставим этот разговор на потом, вновь заговорила Фиранелла, указывая на поднимающихся жриц.

Я тоже поднялась со своего места и медленно направилась к жрицам в центре зала. Ни одна священная ночь не проходила без священной молитвы нашей богине. Но молитва заключалась не просто в повторении слов, произнесенных протяжно и благоговейно обращенных к богине. Нет.

Свет в зале погас. Все вокруг замерло в немом восторге и трепетном ожидании, когда в центр зала, залитого сиянием полной Луны, вышли прекрасные молодые женщины. Их одежда при дневном свете выглядела просто белоснежными платьями, но сейчас под светом Луны казалось, будто сам лунный свет окутывал фигуры жриц, словно ткань, сотканная самой богиней, и который, казалось, мог от любого движения просто рассеяться, как туман. Их волосы, которые обычно выглядели белыми с серебристым едва заметным мерцанием, под Луной вдруг ярко засияли подобно ночному светиле. Это была не просто магия. Это было таинство, дарованное только светлым жрицам богини Луны. Они будто растворялись в свете своей богини, становились с ней единым целым, были продолжением ее света, ее присутствием в мире.

Жрицы затянули тихую, едва уловимую мелодию и медленно начали свой танец.

Ночь и тьма приносят в наш мир плесень, болезнь и затхлый запах гнили, а вместе с ним по ночам выползают и Проклятые. Это существа, похожие на нас у них есть руки и ноги, у них есть голова и тело, и волосы, торчащие клоками, покрытые грязью подземных нор. Но их глаза, замутненные вечным мраком, не выдерживают света. Они выползают из нор по ночам, охотясь на все живое, что смогут найти. Быстрые, сильные и опасные. И часто после них остается зловонная гниль, изуродованные и гниющие останки. Даже деревья леса страдают от их прикосновения кора покрывается плесенью и гнилью, и постепенно дерево погибает целиком. Убить их обычным оружием невозможно, ведь гниль и разложение для них естественное состояние, а под землей они могут пролежать десятки лет в ожидании своей добычи. Убить их может огонь, но мы не разводим костров. Когда-то, живя среди гор, мы согревали свое жилье огнем, но здесь

Сильвияр стал нашим домом, нашей обителью, теплой и живой, где не было нужды в огне. К тому же для костра нужны были ветки, а рубить деревья было преступлением, которое каралось смертью. Мы стали частью леса и оберегали свой дом, стараясь не нарушать естественный цикл жизни. Проклятые Они же разрушали все к чему прикасались, даже не раненые животные, чудом спасшиеся из крепких рук этих созданий, погибали мучительно и долго, сгнивая заживо.

В древности наши предки воззвали к Светлой богине Луны за помощью, и она ответила. Она отобрала девочек из народа, вдохнула свой свет в их волосы, научила прясть особую ткань, даровала им лунную магию. Отмеченные девочки стали ее жрицами. Ее волей. Ее оружием. Их волосы и одежда стали смертью для Проклятых, а их магия могла залечить даже глубокие проклятые раны.

Их танец танец лунного света, что приковывает взгляд живых и губит Проклятых. Мелодия, сначала тихая, как журчание ручья, постепенно нарастает, превращаясь в раскаты грома, что сотрясают весь лес. Их движения, сперва легкие и воздушные, становятся яростными и резкими. А их сияние из тонкого мерцания превращалась в ослепительный свет самой Луны. Ритуальный танец должен привлечь всех Проклятых в округе, а свет уничтожить. Проклятые не могут сопротивляться мелодии, которая заставляла их покинуть свои норы. И которая ведет их к неминуемой гибели.

Но даже жрицы должны быть осторожны. Их магия обретает наибольшую силу под полной Светлой Луной, а Проклятые особо активны в темные, безлунные ночи. Если жрица столкнется с Проклятыми в такую ночь, то Проклятый сможет до нее дотянуться... и ранить. Прикосновение Проклятого для жрицы страшнее самой смерти. Ее ничто не сможет исцелить. Ее тело будет заживо сгорать изнутри лунный свет вступает в борьбу с гнилью Проклятого, но уже внутри тела жрицы. Свет и гниль сталкиваются в ее крови, а тело начинает медленно сгорать. Боль, агония и безумие вот что ждет раненую женщину. И нет от этого спасения. Только одно освобождение остается для жрицы, попавшей под проклятое прикосновение смерть. Только тогда жрица теряет свою неприкосновенность, только тогда кто-то может, из милосердия, подарить конец ее агонии. Смертью.

И каждую полную Луну жрицы поют и танцуют свой ритуальный танец. Для живых это лишь дань традициям, но были не редки случаи, когда в священную ночь из гущи леса приползали Проклятые, не в силах устоять перед зовом жриц. И я танцевала среди жриц, словно одна из них с надеждой и молчаливой верой, что и во мне когда-нибудь засияет свет богини. Когда-нибудь.

Я верила, надеялась и покорно ждала.

Делала все, как они.

Свет так и не зажегся во мне.

Мелодия все нарастала и, словно туман, расползлась под кронами деревьев во всех уголках нашего леса пели и танцевали одну и ту же песнь. Танец ускорялся, а лунный свет мерцал все ярче. Мне начинало не хватать воздуха.

Жрицы были волей богини. Их не смел оспорить даже Фиран. Они могли быть советницами, возлюбленными, но никогда Фиранеллой.

Жрицы принадлежали только богине.

А я я принадлежала никому.

Ритм нарастал гулкий, зовущий, беспощадный. Пение усиливалось. Жрицы кружились в танце, словно лучи самой Луны, струящиеся сквозь листву. Их движения были точны, легки, волнующе прекрасны будто их тела не касались пола, они словно прекрасные духи скользили по воздуху. Свет мерцал на их коже, отражался в волосах, искрился в светло серебристых глазах и казалось, что сама богиня смотрит через них. Они были волей Луны, живыми нитями ее замысла, и в этот миг весь лес замирал в благоговении перед их танцем.
А я Я запоздало вскидывала руки, не поспевая за ритмом, сбивалась на поворотах, едва удерживала равновесие. Дыхание жгло в горле, легкие не успевали наполняться. Под коленями дрожь, как от жара, разливалась тяжестью в ногах. Сердце билось как пойманная птица быстро, неровно. Я пыталась, я так старалась но каждый взмах их рук был как напоминание, что я не одна из них.

А ведь когда-то я верила, что однажды и я стану такой неотразимой, наполненной светом, волей богини. Что и во мне пробудится сияние Луны. Что и я стану жрицей. Я должна была стать жрицей.
Так было всегда. Дочери жриц становились жрицами.

Говорят, в самом начале, когда богиня Луны снизошла к нашему народу, она избрала для себя служительниц, даровала им волосы и глаза, что сияли подобно Луне. Но вместе с первыми жрицами богиня благословила и наш род, как защитников и помощников для своих жриц. И народ принял это. Первые поколения жили рядом с храмом, сплотившись вокруг тех, кого избрала богиня. Мой род стал правителями, возвел дворец, что соседствовал с храмом, вокруг которого на деревьях появились другие дома, соединенные подвесными мостами. Сам лес плел свою единую паутину под землей, мы же оплели лес под кронами. И с тех пор именно Фираны, чаще других становились отцами будущих жриц. Белые волосы и светлые глаза золото, янтарь, топаз стали печатью избранных богиней. Почти каждый носил ее знак. Мы хранили храм, слушали голос жриц, подчинялись. Потому, когда моего отца, действующего Фирана, призвали в храм Луны и раскрыли ему волю богини, никто не возразил.

У отца уже была жена Фиранелла, было шестеро детей, а самый младший достиг зрелости. Все они были обручены с детства росли с теми, кому суждено было стать их спутниками. Их нареченные были для них ближе всех, кроме отца и матери.

Меня такая участь не коснулась.

Жрицы сделали резкий выпад, и все оборвалось. Свет угас, танец стих, а мелодия, поглотившая весь лес, рассеялась, оставив тишину. Я жадно ловила ртом воздух. Я так и не научилась танцевать по-настоящему со страстью, с полной отдачей. Движения знала наизусть. Знала, как все должно быть как мелодия проходит сквозь тело, как наполняет светом богини Луны. Знала но никогда не чувствовала. Я не прошла ритуал посвящения, во мне не зажгли Свет Луны, а волосы так и остались цвета стали светло-серые, холодные. Я была и не была жрицей одновременно.

Я поклонилась отцу и матушке, но не могла больше сдерживаться. Внутри меня все ломалось, как будто я готова была разорваться от этой пустой улыбчивой фальши. В глазах все плыло, а в голове стучала только одна мысль только не сломаться. Священная ночь, что раньше вызывала трепет, теперь превратилась в ночь казни, дочерние обязанности, ритуальные песнопения все казалось чуждыми и каким-то неправильным. Я не могла дышать, не могла вынести этого торжества. Мне нужен был воздух, хоть мгновение тишины, чтобы хоть немного унять эту боль. Я отправилась наверх, на смотровую площадку, стараясь держаться. Я только что закончила свой последний танец. В жизни.

Моему отцу на выбор предложили трех жриц, и проведя ночь с одной из них, он вернулся во дворец. Народ радовался, ведь вскоре должна была родиться новая жрица. Даже Фиранелла радовалась. Еще одна жрица Луны появится в храме. Никто даже и подумать не мог, что все обернется иначе.

Когда я была маленькой, мне говорили, что будет все именно так как задумала богия. Я стану одной из жриц. Я буду светить, как Луна, буду частью этого великого танца. Мое тело будет танцевать в унисон со светом богини, и я буду чувствовать ее волю в каждой клеточке. Это было мое предназначение. Я верила. Я так верила

Но теперь теперь я стояла здесь, среди тех, кто мог бы быть моими сестрами, среди тех, кто стал тем, чем я никогда не стану. Я была среди них, но не с ними. Я не была жрицей. Я была несбывшейся частью великого замысла богини. Осталась лишь тенью того, кем должна была стать, и теперь уже было поздно что-либо менять.

Я посмотрела на лестницу, ведущую наверх, к вершине дерева, на котором располагался дворец. Подниматься было трудно, я задыхалась от тяжести в груди, от чувства утраты и пустоты. Но, едва ступив на ступени, я почувствовала, как воздух становится легче, как горло перестает жечь от безысходности. Боль не ушла. Она затаилась глубоко под кожей, сжимая меня изнутри страхом, и, как дикий зверь, выжидала момент, чтобы вырваться наружу. Прохлада ночи не успокаивала она приносила звенящую, почти жуткую тишину, в которой все внутри сжималось еще сильнее. Воздух стал чище, но мысли путались, как листья на ветре.

Я держалась. На шаг, на вдох. Пока могла.

И все же, с каждым шагом наверх я будто приближалась к началу. Не только к вершине дерева, но и к тому дню, когда все началось.

Когда я родилась, моя родная мать жрица, с которой отец провел ночь вновь появилась во дворце. На руках у нее была я. Весь двор тогда выбежал ей навстречу. Все ждали, что она принесла весть о новой жрице, что сейчас назовет мое имя имя, связанное с Луной.

Но вместо этого она протянула отцу сверток и тихо произнесла всего одно слово:

Фиарина.

Затем развернулась и ушла.

Меня оставили на руках изумленного отца, среди внезапно наступившей тишины.

Я поднялась еще на пролет выше. Здесь становилось холоднее, в листве появился ветерок, и свет от мерцающих насекомых начал редеть, как будто даже они старались не мешать моим страданиям.
Я поднялась еще выше, туда, где мощные ветви дерева становились тоньше и переплетались, образуя хрупкие арки, по которым я когда-то бегала в детстве.

Моя мать даже имени мне не дала. Она не произнесла слов, которые означали бы мою принадлежность к храму. Не сказала: Жрица. Она лишь назвала меня дочерью правителя. Никогда прежде дочери жриц не воспитывались у отцов. Это нарушало древний порядок, но никому не было ведомо, почему мать поступила именно так. Может, она сама не знала? А может это был замысел богини, который я никогда не постигну? А может, дело было в моих серых глазах и волосах цвета стали, в которых не было ни тени той светящейся мощи, что покоилась в волосах других жриц? Может, это и было мое проклятие? Богиня отвергла меня. А я всю жизнь только тешила себя иллюзией?

Мой народ верил, что каждое существо под этими вековыми кронами рождено для чего-то. У каждого есть свое место и своя роль в вечном цикле жизни. Но я не знала, где мое место. И никто не знал. Отец не знал, что со мной делать. Он не понимал, как воспитывать меня как Фиарину, равную своим сестрам, или как ту, чье рождение благословила богиня. Поэтому меня обучали и тому, и другому одновременно.

Я остановилась посреди подъема, все еще ощущая напряжение в мышцах, а в голове подобно вспышке молнии пронеся образ лунного цветка на моей подушке. На время танца я позабыла о нем и Тени, но теперь, в тишине, страх снова охватил меня. Слезы навернулись на глаза, но я не могла позволить себе упасть. Я продолжала подниматься, хотя сердце бешено колотилось, как будто Тень уже рядом, в каждом порыве ветра, в каждом шорохе листьев. С каждым шагом меня все сильнее терзала мысль, что я, возможно, не выберусь отсюда живой.

Воспоминания о прошлом, как и тогда, когда я была еще ребенком, полной надежд и страхов, заполонили мой разум. С детства я ходила в храм, обучалась у жриц. Моей матери там уже не было, говорили, что она отправилась на юг в один из храмов Светлой богини. По утрам меня обучали как жрицу посвящали в таинства и обряды. Я даже немного могла управлять водой и чувствовать источник света богини. Меня обучали молитвам и ритуальным танцам. Мне открыли врата храмовой библиотеки. Но эти знания и обряды теперь не защитят меня от Тени.

По вечерам меня воспитывали как Фиарину меня учили истории, письменам, языкам соседних народов. Я знала, с кем мы начали торговать, с кем воевали, изучала родословные правящих домов соседей. Меня обучали изысканным манерам, брали на приемы и церемонии я должна была быть достойной дочерью правителя. Но чем старше я становилась, тем мучительнее звучал один вопрос: кто я?

Отец надеялся, что, когда подойдет пора созревания, храм примет меня, и я пройду ритуал посвящения. Я тоже ждала этого. Стать жрицей значило обрести целостность, стать полноценной служительницей богини, обрести свое место в мире. Жрицы не выходили замуж, не клялись в любви они принадлежали богине. Им позволено было иметь детей и близких, но сердце их всегда оставалось с богиней. Мне казалось, это путь, к которому я была рождена.

Но возраст прошел и меня не забрали.

Я не знала почему. Никто не знал. Словно сама богиня отвернулась от меня, оставив меж двух жизней: ни в храме, ни при дворе.

Ночной воздух обволакивал меня, липкий, ароматный и тягучий. И несмотря на то что наверху всегда было прохладно и гулял свежий ветер, на коже выступила испарина, то ли от напряжения, то ли от страха. Пальцы соскальзывали с перил. Я дрожала, и не понимала от слабости или оттого, что слишком долго держалась, слишком долго терпела. Здесь уже не было крепких ветвей только узкая лестница, теряющаяся в листве. Слишком высокая, чтобы кричать, слишком хрупкая, чтобы падать. Детей сюда не пускали. Даже взрослые не всегда поднимались не все доходили до конца.

А я поднималась. Потому что назад пути нет. Потому что за спиной могла быть Тень. Потому что если я сейчас остановлюсь не смогу заставить себя снова сделать шаг.

Отец уговорил жриц брать меня на ритуалы, на праздничные танцы и песнопения. Жрицы, что воспитывали меня, согласились но с условиями. Без силы богини я не могла надевать их торжественные платья. Даже в обычные дни мне не позволяли носить одежду жриц. Я не участвовала в сокровенных обрядах, что проводились в храме. Я никогда не видела Проклятых. Не имея силы, я как будто застыла в своем обучении на границе между ребенком и жрицей. Все остановилось. Жрицы больше не учили меня: без дара я не могла идти дальше.

Прошло время и наступил мой возраст уже совершеннолетия, а изменений не было никаких. Меня обучили и при дворе, и при храме всему чему возможно было. Тогда Фиранелла напомнила отцу: я Фиарина. У меня есть долг перед Сильвияром. Если я не стала жрицей, то должна исполнить свою дочернюю обязанность. Отец долго размышлял, долго все взвешивал в тайне от меня и принял решение что матушка права. Надежды что я стану жрицей не было.

Со мной этого не обсуждали. В правящем роду нареченных подбирают с рождения. Мои сестры и братья уже получили своих спутников из влиятельных родов. Для меня выбрали иного. Командира западных границ. Сильвияр разрастался, и там лес встречается с равниной, и оттуда приходят набеги. Равнинные кочевники вырубают деревья, убивают народы, гонят зверей. Их скакуны быстры и сильны, но привыкли к равнине, а деревья долины с их ветвями и корнями стали серьезным препятствием. Наши соседи тоже страдали от набегов дикарей, которые то пропадали где-то в глубине равнины, то большой силой нападали на все до чего могли добраться. Граница леса не была спокойна и туда отправляли лучших скакунов и доблестных воинов, во главе со своим командиром. И у этого командира как раз есть сын. Моему отцу требовалась его преданность. И потому никого не смутило, что мой нареченный едва вступил в возраст зрелости.

Я слушала, молчала, кивала.

А внутри все выламывалось. Это было не просто решение. Это был приговор.

На мне будто крест поставили и отправили в изгнание. В клетку красивую, почетную, нужную, но все равно в клетку подальше от дворца. И выхода из нее не было.

Я не могла выйти замуж ведь жриц не выдают замуж! Но мои слова разбивались об одно и то же я не была жрицей. Отец поговорил с главной жрицей в храме, и та ответила, что дела семьи правителя ее не касаются. Весь месяц я пыталась отговорить отца, умоляла его и жриц, рыдала по ночами, а днем искала хоть какую-нибудь причину, чтобы не ехать на западную границу. Мне дали месяц, чтобы принять это решение. Смириться. И исполнить дочерний долг, чтобы послужить во благо своего народа.

Я достигла вершины. Взобралась на маленькую смотровую площадку на самой макушке дерева. Отсюда открывался безумно красивый вид: полная Луна заливала серебром макушки деревьев, и весь Сильвияр казался безмолвным морем черным, бескрайним. Его верхушки, точно волны, качались в ветре, уходили за горизонт. С востока их подпирала стена гор, с запада дальние равнины.

Но самое завораживающее была Луна. Она висела в небе огромным, сияющим кругом, будто кто-то разлил по бархатной тьме серебро и забыл стереть. Ее свет был не холодным. Он был мягким, волшебным и таким необходимым, как долгожданный глоток свежего воздуха среди смрада проблем, как прикосновение любящей матери, как живая влага в засуху. Он обволакивал деревья, ласкал их верхушки, будто гладил старые шрамы. Он играл в моих спутанных ветром волосах, скользил по коже, касался лица, и я чувствовала, как в этой тишине становится трудно дышать. Я всматривалась в нее в ту, кто была так высока, так далека, но сейчас казалась ближе всех. Казалась единственной, кто слышит. Лес подо мной дрожал и шумел, как море, но Луна Луна молчала. И в этом молчании было больше понимания, чем в любом слове. Я вдыхала ее свет, будто могла напитаться им и не дать себе рассыпаться. Но сил держаться больше не было.

Я бессильно опустилась на пол площадки, наконец давая волю страху, слезам, обиде и боли, что все это время терзали меня изнутри. Меня сотрясала истерика я рыдала громко, с надрывом, до хрипа, до боли в горле, вцепившись в веревочное ограждение так крепко, что ногти впивались в ладони. Еще вчера я лишь сокрушалась, что меня выдают замуж. А теперь безутешно рыдала, прощаясь с жизнью. Сколько прошло времени я не знала. Я выплакала все слезы, пока внутри не осталась сухая, звенящая пустота. Мой голос сорвался от истеричных криков, тело продрогло и дрожало. Я начала молиться. Тихо, сбивчиво, почти беззвучно. Богине чтобы все это оказалось только сном. Чтобы я никогда не получала этот проклятый цветок. Я молила о помощи. Подняла лицо к безмолвной Луне. Но ответа не было. Только шепот леса да крики ночных птиц. Луна неотвратимо скользила к горизонту. Ночь угасала. Мое время подходило к концу.

В голову заползла странная мысль а Тень и сейчас где-то рядом? Не затаилась ли за веткой? Не ждет ли в листве? Где-то близко раздался слабый хруст. Я вздрогнула и вгляделась в темноту. Это всего лишь ветка хлестнула по площадке. Все было спокойно слишком спокойно. Но Тени потому и зовутся Тенями их не видно, если они не захотят быть увиденными.

Мне стало страшно. Страшно даже подняться. В каждой тени я видела смерть. В каждом шорохе слышала шаги. Я боялась дышать. И снова начала молиться. То пела, то шептала слова, не зная, слышит ли кто. Не знаю, сколько раз взывала к помощи. Сколько раз надеялась, что меня услышат. Осталась только пустота.

А Луна все ниже клонилась к краю неба.

А мне стало невыносимо холодно. Полночь я провела на ветру в легком праздничном платье, в котором уже не чувствовала ни тепла, ни защиты. Я продрогла до костей. Тень не появлялась, но замерзнуть здесь насмерть казалось особенно глупым хотя, впрочем, я все равно умру. Я начала осторожно спускаться, вздрагивая от каждого звука. Где-то рядом закричала птица я дернулась. Где-то качнулась ветка, за которую я собиралась схватиться я в страхе отдернула руку. Где-то ударилась другая ветка о лестницу и я вцепилась в ствол дерева, не в силах сделать шаг. Порыв ветра налетел сверху, и я вскрикнула, как будто он коснулся меня пальцами Тени. Я спускалась, и с каждым шагом ожидание становилось все мучительнее. Такой длинной эта лестница еще никогда не казалась. Каждый шаг давался через усилие, через страх, через дрожь. Я заставляла себя опускаться все ниже ступенька за ступенькой, будто сквозь собственный страх. Богиня, эта лестница стала настоящим проклятьем. Я заплакала, когда ступила на широкие нижние ступени. От радости и горя, от усталости, от того, что страх и слезы вымотали меня до предела.

Но с последними слезами пришла и тишина.

Я сидела на ступеньках и думала а какая разница как я умру. Тени были мастерами своего дела. Они появлялись внезапно, когда жертва расслаблялась, когда в ней просыпалась надежда и мелькала тень спасения Их убийства были почти искусством. Удивительно, но выплаканные слезы, вырвавшаяся на волю истерика, страх все это принесло странное облегчение. Страх сгорел и обуглился внутри. Осталась только тишина. И ясность. Я умру скоро. Так какой смысл трястись от каждого шороха, лишь забавляя Тень своей паникой и безумием?

Вместо этого я могла бы умереть с достоинством. Как подобает дочери правителя.

Я поднялась. Мои колени дрожали, но шаг был ровным, и я твердо зашагала вниз. Лес все еще шептал что-то в кронах, но я больше не дергалась от каждого звука. Если я и сверну шею по дороге, то хотя бы это будет облегчением, которое избавит от терзающего грудь страха.

Доченька! Мы тебя потеряли, раздался голос внизу. А я так и думал, что ты поднялась наверх.

У самого основания лестницы меня ждал отец. Он стоял в мягком серебряном свете Луны, как из сна высокий, теплый, уверенный, с распахнутыми руками, будто хотел укрыть меня от ветра и всего мира. Таким он был в моем детстве, когда казалось, что никакие беды не подступят ко мне, пока он рядом. Его лицо озарилось облегчением, но в глазах осталась тень тревоги.

Дитя ты снова плакала.

Я взглянула в его светлые, желтые глаза. Он был тем же, что в моем детстве сильный, уверенный, бесконечно родной. Я с теплой улыбкой поклонилась ему, а потом шагнула вперед и нежно обняла, как в те давние, беззаботные годы.

Да, плакала, тихо призналась я. Отцу я не смела лгать, но и сердце его разбивать не хотела.

Он осторожно обнял меня в ответ ласково и сдержанно, словно боялся задеть что-то хрупкое. Я почувствовала, как его рука чуть дрожит едва заметно. Он думал, что знает, что меня мучает. И был прав, но только наполовину.

Я в свою последнюю Священную ночь в этом дворце захотела подняться на смотровую площадку, сказала я. Это и впрямь была моя последняя ночь во всех смыслах. Утром начинались мои сборы в дорогу.

Отец, Луна сегодня такая красивая такая прекрасная Я посмотрела на небо, и свет Луны коснулся моих ресниц как ласковая рука. Я не смогла не восхититься! Я сделала паузу, подбирая слова. Я не смогла удержать слез. Снова пауза. И я воздавала молитвы богине. Простите, что заставила вас переживать. Простите за все.

Я немного отстранилась от отца и склонилась в раскаянии. Отец и стоящая за ним матушка были смущены и немного растеряны от моих откровений, а я все не поднималась из поклона. Я не соврала. Просто не все рассказала. Он молчал, и в этой тишине я почувствовала: он понял только часть моей боли. Он взглянул на меня, как на ту девочку, что мечтала стать жрицей, а теперь должна надеть венец не по зову сердца, а по долгу.

- Моя маленькая жрица. произнес он с лаской, но в голосе его слышалась печаль.

Он в детве меня так называл, глядя на мои усердия и на мои успехи в роли жрицы. Отец гордился мной, я знала, и искренне, так же как и я, хотел чтобы меня забрали в храм. Он делал все возможное, но даже Фиран не мог повлиять на решение храма.

Пойдем в зал, сказал он, выпрямляясь, вновь становясь правителем всего своего народа. Все тебя заждались. Ночь еще не кончилась, а завтра еще не наступило.

Завтра. После праздничной ночи меня ожидало начало сбора в дорогу. Утром служницы должны будут начать упаковывать мои вещи, подготовят торжественное шествие из дворца, и я должна буду отправиться в путь. Только вот не в тот путь меня будут провожать из дворца.

Мысль, как молния, пронзила мою голову кому вообще понадобилось меня убивать? Я должна была стать жрицей и полностью посвятить себя богине. Но жрицей я не стала. Должна была выйти замуж мое отбытие на западные границы было назначено через три дня после этой ночи. Три дня и меня тут не будет. Не была я и первой наследницей. Я не была опасной. Я не была важной. И скорее всего про меня бы просто все забыли со временем. Да и убить меня по дороге или на самой границе это было бы легче, проще, без лишних следов. Зачем тратить время, силы, деньги на убийство в самом дворце? Услуги наёмников, увы, не дешевые. Да, не стоило бы даже платить за такое. Но меня здесь, прямо сейчас, пытались убить. Почему? Почему именно я? Едкая и болезненная мысль вспыхнула в моей голове будто молния: а может кто-то посчитал само мое рождение оскорблением богини, раз у меня нет ее света, ее магии, ее силы, раз она сама меня отвергла. Может кто-то поспешил очистить это мир от моего присутствия, чтобы я не бросала тень на ее величие? Может даже сама Тень посчитала мое рождение оскорблением? Тень

Я встряхнула головой, улыбнулась и обхватила руку отца. Фиран по правилам всегда возвращался в зал со своей Фиранеллой, но сегодня отец обнял меня и повел по залу, благодарил каждого гостя, кто принял участие в празднике. Это был его долг вести всех и каждого, но я не могла забыть, что в его жестах было нечто большее, чем просто вежливость. Когда благодарственные речи были произнесены, а гости начали покидать дворец, я выскользнула из объятий отца. Вновь поклонилась ему, произнесла благодарственную молитву богине, и, подойдя к матушке, обняла ее, потом обняла братьев и сестер. Сказав, что устала и хочу поспать, я направилась к себе. Служницы, явно расстроенные тем, что им придется вернуться раньше, чем они думали, поплелись следом. Я остановила их, тихо объяснив, что с кроватью я справлюсь сама, а они могут остаться на празднике. Рисковать ими я не хотела. В моих силах было сделать еще кое-что.

Луна практически коснулась крон деревьев, а где-то на востоке небо уже пронзили первые лучи солнца. Я вошла в умывальню, махнула рукой, наполняя ванну теплой водой. В моих силах было облегчить жизнь служницам и самой подготовиться к своей смерти. Я быстро и тщательно вымылась, предварительно задернув занавески вокруг ванны. Высушила и расчесала волосы, надела простое белое платье. Вот и все.

Дворец все еще не спал, а гости все еще шумели в зале. Я слышала их в предрассветной тишине.

Я распахнула окно и опустилась в мягкое кресло напротив. Расправила платье и волосы, положила руки на подлокотники. Я не слышала, но чувствовала, что Тень рядом. Она была здесь все это время, тихо наблюдала, позволив мне закончить свои приготовления.

Луна почти опустилась за горизонт. Я провожала ее взглядом. Внутри была пустота и тишина.

Я молча наблюдала, как небо светлело все больше, слышала, как просыпались птицы и звери, видела, как Луна бледнела, опускаясь за кроны деревьев, пока совсем не исчезла. Ночь завершилась, и день уверенно вступал в свои права. Оттягивать больше не имело смысла.

- Заканчивай, тихо прошептала я.

И Тень появилась.

Я ее не видела неотрывно и бездумно глядя в окно, безмолвно наблюдая как просыпается жизнь. Но впервые меня это не согревало я словно уже умерла. Легкий, едва уловимый ветерок пронесся у меня за спиной. Потом раздался мягкий стук подушек об пол. И снова ветерок, но уже за мою спину. А я сидела неподвижно, откинувшись на спинку кресла. Мне казалось, что даже сердце уже остановилось.

Я была мертва. Вот и все.

Неожиданно перед моим лицом возник тот самый цветок, что я спрятала под подушками. Значит, Тень и это видела. Он был по-прежнему завораживающе красив. Даже сейчас, на рассвете, когда лепестки уже не сияли так ярко, от них все равно исходило едва заметное мерцание. Оно было, как дыхание чего-то далекого, но живого дыхание самой богини. И я я вдруг почувствовала, как сердце замирает не от страха, а от тихого восторга. Какой он был прекрасный недоступный, волшебный. Мне казалось, я никогда прежде не видела ничего столь совершенного.

Руки, затянутые в черные перчатки, что-то сделали и от цветка в разные стороны поползли две тонкие нити, похожие на цепочку. Они светились, как прощальный свет Луны перед рассветом. Я смотрела, забыв о том, кто я, где я, зачем все это. Смотрела восторженно, широко распахнув глаза, боясь вздохнуть или моргнуть вдруг видение рассеется? Завороженно следила за этой простой, но в то же время изысканной магией, и в груди будто заново вспыхнула жизнь. Я не думала, что смогу еще что-то почувствовать. Я не думала, что смогу еще что-то почувствовать. Но это было прекрасно. До дрожи. До боли. До слез.

Нити описали в воздухе тонкий круг, пересеклись в противоположной точке от цветка и, обвивая друг друга, устремились назад каждая к своей стороне. Это было прекрасно.

Плетение становилось все более витиеватым, и с каждым новым витком сияние усиливалось как у самой цепочки, так и у цветка. Он замерцал ярче, и от него мягкими волнами начала расходиться сила, наполняя воздух светом и чем-то невыразимо живым. Я не выдержала. Мне невольно захотелось дотронуться до этого волшебства, ощутить его под пальцами, словно тогда оно стало бы настоящим, моим. Я подняла руку медленно, почти благоговейно, и уже почти коснулась лепестков, как вдруг

На спину, у самого основания шеи, легла тяжелая рука.

Я вздрогнула. Мир разом потускнел. Магия отступила, словно ее кто-то задернул занавесью. Я вернулась в реальность. Рука, что лежала у меня на спине, вдруг медленно сдвинула волосы в сторону и аккуратно перекинула их через плечо. Я замерла, не дыша. Все происходило так спокойно, почти бережно будто кто-то знакомый заботливо поправлял прядь, чтобы не мешала. Пальцы в черных перчатках проворно расстегнули замок на лунном ожерелье с цветком. Я не успела даже понять, что происходит, как цветок, паривший перед моими глазами, вдруг оказался у меня на груди. Щелчок и сзади снова защелкнулся замок. Я вздрогнула от неожиданности. Лунная подвеска была тяжелой и от нее исходило едва заметное тепло, которое теперь приятно согревала кожу под ней. Я опустила взгляд и дрожащими пальцами коснулась цветка, словно не веря, что он теперь часть меня. Он мерцал, едва уловимо, как прощание.

Тень стояла за моей спиной. Одна его рука покоилась на моем плече крепкая, широкая. Мужская.
Он ничего не делал. Просто ждал. И этот момент был вечностью. Все было так спокойно, так медленно. Но я чувствовала, как в этот момент что-то внутри меня умирает. Казалось, что я утратила все, что носила с собой, все кроме теплоты от подвески на моей груди. И в тот момент, когда я чуть подалась вперед, чтобы получше рассмотреть подвеску, меня резко что-то кольнуло в шею. Острая, быстрая, едва ощутимая боль. Я дернулась, но рука на моей шее не позволила мне отстраниться. Она удерживала меня, притягивала к боли, к пустоте, к моей смерти. Боль ушла так быстро, что я даже не успела осознать ее до конца. Вместо боли пришла тяжесть такая невероятная тяжесть, как если бы все, что я была, все, что я могла бы когда-то быть, в тот момент исчезло. Мои руки обмякли, упали вдоль тела. Я больше не могла думать, не могла говорить, не могла ощущать жизни. Я только почувствовала, насколько смертельно устала стараться быть той, кем мне отказано быть. Мир начало заволакивать тьмой. Веки налились свинцом. Я не могла поднять голову. Мне стало тяжело держать глаза открытыми. Я почувствовала, как все вокруг становится глухим, как стены исчезают. Все поглощала тишина, неумолимая и бескрайняя. Я больше не ждала. Не надеялась. Не боялась. Тяжелая тишина засасывала все мои надежды, все мои стремления, все чем я дорожила и жила. Все исчезло.

Ни страха. Ни боли. Ни сожалений. Только непроглядная тишина. Как бездна, поглощавшая все вокруг. Я откинула голову назад и коснулась чего-то твердого. Тень. Он все еще был здесь. Но это уже ничего не значило.

Глаза закрылись.

Глава вторая. Свет. Забвение. Ничто.

Когда свет уходит остается тьма.
Когда имя забыто остается тишина.
Когда душа сдается приходит ничто.

Окно было распахнуто настежь, и густой влажный воздух наполнил комнату запахом прелой листвы, трав и цветов. Вперемешку с ними тянуло пылью грубой, назойливой, въевшейся в стены. Снизу доносилось мерное чавканье вьюнов. Где-то переговаривались погонщики, зевали, смеялись, обменивались приветствиями и новостями. Что-то всполошило птиц. Они взметнулись с шумом, хлопая крыльями, перекрикивая друг друга. Затем раздался веселый визг детей, топот убегающих ног, окрики матерей. Смех растворился в общем гуле скрип телег, голоса, шаги, топот животных, крики птиц. Я никогда прежде не слышала такого шума. Даже в самый оживленный день дверец хранил в себе тихий покой, наполненный пением птиц и журчанием воды в фонтанах. Но то, что касалось моего слуха сейчас даже отдаленно не напоминало дом. Где я?

С улицы донесся аппетитный аромат свежих лепешек и тушеных с нектаром плодов. Мой желудок требовательно заурчал, и я медленно приоткрыла глаза. Веки были тяжелыми. Мне потребовалось немало усилий, чтобы их хоть немного распахнуть. Я лежала на кровати, с протертыми занавесками. Ткань была вытерта до прозрачности, и казалось, что одно неосторожное движение распустит ее в пыль. Когда-то на ней, наверное, плелся зеленый узор, напоминающий витую ветвь теперь остались только бледные призраки цвета, как воспоминание, которое стерлось. Потолок нависал сверху тусклой, серой пустотой краска облупилась, в углах чернели пятна времени, и от него будто тянуло сыростью. Покрывало тонкое, как просушенная листва, сплетенное из грубого, колючего волокна. Оно пахло затхлостью, старостью и сухим духом забытых вещей, той въедливой, назойливой пылью, что скапливается, когда о вещах забывают. Кажется, его не выбивали годами. Все вокруг дышало обветшалостью. Как будто и сама жизнь в этом месте когда-то ушла

Я попыталась приподнять голову, но тело было тяжелым, как будто оно принадлежало не мне. Плечи ломило, мышцы ныли, веки тянули вниз. Движение отозвалось глухим звоном боли в висках. В груди поселилась пустота, вязкая, гулкая. Как будто внутри меня не было ни мыслей, ни чувств только мрак и странная, пульсирующая тяжесть. Я попыталась вспомнить хоть что-то. Безуспешно.

С улицы вдруг донесся крик погонщика, затем глухой, неприятный хруст дерева. Сквозь брань, я уловила суть: один из вьюнов подошел слишком близко к обочине, и тяжелая телега, которую он тянул, налетела на камень. Но могучее животное решило, что это его не касается налегло на упряжь всем своим массивным телом и продолжило путь, не переставая чавкать корм, словно ничего не произошло. Колесо жалобно треснуло и вывернулось вбок, телега опасно накренилась, и в тот же миг лопнули ремни, не выдержав груза. С громким звоном и глухими ударами тяжелые мешки, связки и корзины высыпались на землю. А вьюн? Он даже не замедлил шаг. С невозмутимым упрямством продолжал тянуть перекошенную телегу, не обращая внимания ни на крики, ни на грохот, ни на мольбы погонщика. Тот, задыхаясь от злости, разражался ругательствами громко, зло, почти отчаянно. Но остановить вьюна было делом почти невозможным, особенно когда впереди его ждало лакомство. Животное было огромным, как сама упрямость, и в его тяжелых шагах звучала простая, безжалостная логика: идти значит жить. И есть.

Но что я тут делаю? Это явно не дворец. И не храм. Я напряглась, все еще не в силах пошевелиться. Смутные обрывки воспоминаний всплывали в голове, как рваные сны, как клочья тумана. Мелькали и тут же исчезали, прежде чем я успевала за них уцепиться. Образы неясные, яркие, пугающие проплывали перед глазами. Цветок. Луна. Чьи-то руки. Тяжесть на груди. Но все тонуло в темноте.
Будто мои мысли были рыбой в мутной воде: вспыхнут серебряной чешуей и исчезают в глубине. А я я лишь сидела на берегу и не могла поймать ни одной из них.

Вы слышали, вы слышали? по комнате покатился испуганный крик какой-то женщины с улицы. В ее голосе был и ужас, и печаль, и жгучее желание поделиться новостью с погонщиками. Вы слышали вести из дворца! Ужас какой!!!

При упоминании дворца, я вся напряглась и обратилась в слух. Что случилось?

- Фиарина! Фиарина умерла!

Я резко распахнула глаза и не менее резко села. Сердце пропустило удар, а потом начало колотиться с неистовой силой о ребра. Что? Кто-то из сестер умер? Нет, не может быть! Я хотела закричать, позвать кого-нибудь, узнать что же случилось, но слова никак не хотели вылетать, больно царапая горло изнутри. Я начала хватать воздух ртом, стараясь выдавить из себя хоть звук, но получался только хрип. Что происходит?

- Мианирия, самая младшая Фиарина умерла в священную ночь!

Я удивленно вскинула брови. Что они сказали? Я умерла? Нет, не может быть. Я же тут. Живая и здоровая. Неправда!

Мианирия, Мианирия умерла. Да... Вот горе-то А что Фиран?.. Она же такая юная была Бедная девочка

Снизу гудело, как в потревоженном улье. Голоса то взлетали до крика, то срывались в шепот. А я сидела в полном оцепенении, пытаясь осознать услышанное. Они говорили обо мне? Они говорили, что я умерла. Но как такое возможно? Я подняла руку к груди, чтобы унять бешеное биение сердца. Пальцы наткнулись на нечто теплое и твердое. Я опустила взгляд, и увидела ожерелье. Лунный цветок. Он не сиял, как ночью, но едва заметно переливался молочным сиянием, будто все еще хранил в себе отголосок магии Луны. Будто шептал: это правда. И тогда все вспыхнуло в памяти.

Тень.

Я шумно выдохнула. Лавина воспоминаний накрыла меня с головой тяжелая, хлещущая по лицу, сбивающая с ног. Цветок. Завораживающее мерцание лепестков. Тяжелая рука на плечах. Магия, что кружилась в воздухе. И укол. В шею. Острый, резкий, как укус и короткая вспышка боли... а затем тьма. Я умерла

Нет, не может быть. Это все неправда. Это все сон. Сон.

Мне, наверное, ночью кошмар снился Иначе Как? Мысли проносились в моей голове одна за другой с невероятной скоростью. Мне стало нахватать воздуха, сердце забилось еще быстрее, в голове застучало отчаянье. Я отказывалась верить, в то что говорили за окном. Отказывалась.

Я не умерла. Я просто уснула. Это наваждение. Обман. Я проснусь и все исчезнет. Я судорожно зажмурилась, надеясь провалиться обратно в беспамятство хоть куда-нибудь, где все это окажется ложью. Но с улицы вновь донесся голос: Фиарина мертва. Голова закружилась, а я почувствовала подступающую тошноту внутри. Я не могла, нет, богиня Но подвеска, что была в моих руках и боль от укола все было настоящим. Таким же как и тьма, что тогда поглотила меня, до сих пор жила внутри вязкая, тяжелая.

Но прежде, чем закрыть глаза и провалиться в забвенье, я успела увидеть Тень. Он стоял там, в слабом свете восходящего солнца, неотвратимо безмолвно, и пугающе тихо. Он не торопился. Не прятался. Знал, что я уже не смогу убежать. Я думала, что я умерла, но вот вот я здесь. Где здесь? И почему живая?

Все еще тяжело и рвано дыша, сжимая подвеску между пальцев, я осмотрелась. Я была укрыта старым грубым покрывалом. У изножья кровати была невзрачная тумбочка из серого камня, края которой были обиты, а поверхность исцарапана. Выцветшая краска на стенах облезла клоками и растрескалась от старости. Протертый до дыр ковер лежал около кровати, как будто его бросили и забыли уже очень давно. Посередине комнаты стоял небольшой плетенный стол. На нем пустая тарелка, от которой все еще исходил аромат еды. Рядом мятый железный кувшин, несколько тарелок поменьше, с остатками трапезы: лепешки, сладкие плоды, ягоды Живот заурчал, напомнив, что он точно еще жив. Но я заставила себя смотреть дальше. Дверь была открыта. В просвете виднелся коридор, выложенный серым камнем. Оттуда доносилось безмолвие. Непроглядное, давящее, безысходное. Как надгробная плита. Мне стало жутко. Я перевела взгляд к окну, из-за которого доносились взволнованные горестные голоса. И в ужасе вскрикнула. Тело дернулось само, я отпрянула, вжалась спиной в холодную каменную стену.

У окна стояло мягкое глубокое и протертое кресло того же выцветшего бордового цвета что и покрывало на кровати. Но напугало меня не кресло. Тень. Он сидел там. Безмолвно. Беззвучно. Без движения. Застывший будто камень. Я в ужасе закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Тень не шелохнулся. Я застыла, прижимая ладонь к губам, боясь издать звук. Шевельнуться. Вздохнуть. Боль туго сжала меня изнутри. Он хотел, чтобы я его увидела. Он ждал этого момента. Я замерла как перед смертельно опасным зверем. Только зверь, наверное, убежал бы, завидев Тень.

Прошло мгновенье, Тень не шелохнулся.

Прошло еще одно, Тень не шелохнулся.

Прошло еще несколько мгновений и мое сердце осмелилось ударить. Тень не шелохнулся.

Еще удар сердца, и снова ничего. Еще несколько ударов и снова ничего. Только застывшая тишина. Мое тело не сразу, но начало оживать. Сердце наконец забилось, зубы застучали от страха, а меня охватила крупная дрожь. Тень не шелохнулся.

Может быть, он спит? подумала я. По детски. Совсем наивно.

Я опустила руку, стараясь дышать тише, и всмотрелась. Черная плотная броня покрывала его с головы до ног. Ни клочка кожи. Не было видно даже, вздымается его ли грудь. Капюшон скрывал его волосы, маска все лицо, все что ниже было плотно закутано в плащ. Ни глаз, ни рук, ни ног, ни даже намека что он вообще там. Живое воплощение отсутствия. Я когда-то читала о том, что броня Теней сделана из ткани, дарованной богиней своим Темным жрицам. Она скрывала не только своего обладателя, ткань буквально заглушала все запахи, звуки, движения, даже тепло тела. Ни поскрипывания брони, ни шорохов дыхания. Даже самые лучшие ищейки не могли учуять наёмника, затаившегося в тени. Даже самые зоркие не могли заметить охотника, пока не становилось слишком поздно. Я напряглась из всех сил, слушая тишину, стараясь заметить хоть какой-нибудь признак жизни под броней. Но он оставался черным, непроглядным монолитом.

Прошло довольно много времени, и мой страх понемногу отступал. На его место пришло любопытство Может, его вообще там нет? Кто еще так близко видел Тень? Только мертвые. Я вздрогнула. Мертвой то я была. Пока что.

А может, правда, нет? Голос надежды не унимался, наоборот из робкого шепота перерос в более уверенное вопрошание. А если его нет? Ушел? Спит? Со стороны все выглядело так, будто кто-то усадил пустую броню в кресло. Пугающе безмолвно. Шокирующе неподвижно.

А совсем рядом дверь. Приоткрыта. Дорога свободна. Я могла бы

Нет! оборвала я себя.

Я медленно спустила ноги с кровати и села на край, сложив руки перед собой. Все слишком просто. Я не знала есть ли Тень под броней. А вот манящая надеждой открытая дверь была совсем рядом. Я сцепила пальцы в замок, чтобы руки не дрожали. Какой у меня шанс на спасенье? Дверь словно говорила попробуй убежать, все вопило об этом, но нет. Что-то мне подсказывало что все слишком просто. Слишком тихо. С Тенями такого не бывает. Они любят заставать врасплох, в самый неожиданный момент. А за дверью была странная, гнетущая тишина. Оживленная улица, бойкая жизнь снаружи и оглушающая тишина внутри. Все слишком подозрительно.

Я сидела. Тень сидела. В комнате не шевелился даже воздух.

Я вздохнула и перевела взгляд на стол. Мой живот снова заурчал. Громко и предательски, как будто происходящее его не касалось. Он, похоже, смертельной опасности не ощущал, поэтому сидеть без дела тихо не собирался. Он отчаянно вопил о своей пустоте. Что ж

На свой страх и риск, не отводя взгляд от все той же застывшей Тени, я тихо поднялась и потянулась за плодами. Можно ли мне? Не отравлены ли они? Вопросы роились в голове, но я быстро сцапала самый крайний плод и вернулась на кровать. Даже рядом со столом останавливаться не решилась. Тело все еще было тяжелым, слушалось плохо, ноги тряслись, а пальцы едва могли удержать плод. Но все же я жадно вцепилась зубами в спелую мякоть, и по моим губам тут же потекла сладкая влага. Проклятье. Губы не слушались и пару цветных капель упало на платье. Не отстирается. Пигмент сильный, поэтому маленькие светлячки и сияют разными цветами, наевшись плодов. Я вытерла подбородок ладонью, надеясь, что смогу умыться позже, и вновь вцепилась зубами в плод.

- Почему не побежала?

Я подпрыгнула на кровати. Я успела доесть плод, и теперь жадно облизывала сладкие от сока пальцы, посматривая на второй, оставшийся на тарелке. Что бы сейчас сказала Фиранелла. Тишину внезапно разрезал голос. Низкий, бархатный, обволакивающий. Он струился по комнате словно мед густой, липкий, сладкий. Этот голос мог бы свести с ума одной фразой. От него по телу рассыпались искры, а кожа покрылась мурашками. Он рокотал, как теплая волна, лениво накатывающая на берег в безветренный полдень. Я резко повернула голову и замерла.

Тень.

Он не просто был здесь. Он уже успел немного откинуть капюшон и часть маски. Я должна была его бояться. Должна была его ненавидеть. Но на одно короткое мгновенье забыла обо всем. Я увидела его глаза. Только их, но даже этого хватило, чтобы забыть, как собиралась кричать от ужаса. Кажется, даже мурашки забылись и замерли в немом изумлении. Его глаза завораживали. Это были не просто глаза это были два зеркала, поймавших прекрасный лик самой богини Луны. В них клокотала, дышала, жила ее сила древняя, как само время, и неукротимая, как приливные волны. Зрачки его мерцали лунным светом то сгущался в плотные яркие млечные вихри, то истончался до прозрачности серебристого тумана над ночным озером. Серебро в его взгляде было не металлом оно было плотью лунного света, выплавленной из ночных тайн и дыхания самой богини. Это был не взгляд. Это было откровение, пробирающее до костей. Я не моргала. Не смела. Я восхищалась. Богиней. Ее силой. Ее тайной.

- Так почему не побежала? Напомнил мне Тень о существовании его всего остального, не только глаз

- А П-п-по-мог-г-г-ло бы? заикаясь, прошептала я.

- Нет, тихо ответил он. Честно, и с тенью сожаления. Я, похоже, ему охоту испортила

Он встал. Плавно и бесшумно начал стягивать черные перчатки. Я вздрогнула, вспомнив как они касались моей шеи. Быстро, ловкими движениями он расстегнул ремни, удерживающие плащ. Плащ лег на кресло рядом с перчатками, а следом маска и капюшон. Тут же черные, как сама ночь, волосы рассыпались по плечам. Не просто черные. Они сияли. Сияли темнотой. Раньше я верила, что светиться может только свет но его тьма переливалась, будто в ней жили искры. Она мерцала.

От него исходила безмолвная, плотная сила, как прилив под Луной. Она не звучала, она вплеталась в воздух, сгущая его в дрожащие волны. Воздух под ее давлением рождал узоры: то сжимался в бархатные складки, то истончался до прозрачности паутины. Будто сама богиня накинула на мир свою вуаль, сотканную из лунного света и теней. Когда первая волна силы докатилась до меня, внутри что-то щелкнуло. Кожа вспыхнула мурашками. Не от страха, от узнавания. Волосы на теле встали дыбом. Каждая клетка тела отозвалась на этот зов, этот безмолвный рокот силы, пронизывающий до самых костей. Внутри пробежала дрожь. Сначала легкая, как дуновение ночного ветра, затем нарастающая, превращающаяся в цунами. Она катилась по жилам, горячая и густая, будто раскаленная лава, вплетенная в кровь. Я знала это ощущение. Чувствовала раньше. Оно было знакомо но лишь по краю, лишь эхом. И только рядом с другими жрицами когда они кружились в ритуальных танцах. Изредка мне удавалось лишь слегка прикоснуться к этой силе. Но он не танцевал. Он просто был.

Казалось, он и вовсе забыл о моем присутствии. Он молча, спокойно сбрасывал броню как ни в чем не бывало. Рубаха и штаны под доспехами облегали его тело, как вторая кожа. Он двигался с той же безупречной точностью, с какой наверняка сражался будто каждое движение оттачивалось не ради красоты, а ради выживания.

А я только смотрела. Безмолвно. Не в силах отвести взгляд. Не в силах не чувствовать эту силу чужую, запретную, недосягаемую, но такую желанную. И именно это ощущение не красота, не страх, а узнавание кольнуло больнее всего. Внутри ощетинилось то самое чувство, что грызло меня с того дня, когда храм остался безмолвен к моим молитвам. С того дня, когда я не прошла посвящение. Стыд. Он разлился под кожей, как чернила в воде густой, удушающий, позорный. Я дочь лунного света, выросшая в уверенности, что однажды стану проводником воли богини. Отвергнутая дочь. А он ничего не делал, только существовал. Его сила темная и безжалостная, как безлунная ночь. Моя... Моя так и не пробудилась.

Он сбрасывал броню с той же естественностью, с какой я когда-то впитывала знания светлой Луны уверенно, почти благоговейно. И в этом было что-то... священное. Несмотря на всю тьму в нем, это была сила богини. Та самая, к которой я так отчаянно стремилась. Губы дрогнули. Не от злости от тоски. Впервые за долгое время я почувствовала силу, но не от молитвы, не от танца, а от того, кто пришел принести мне смерть. И восхищалась им. Мне стало стыдно. Глубоко. До дрожи. Как будто я предала все, что во мне еще оставалось живым. Я боялась, что еще немного и забуду, зачем жива. Я запретила себе чувствовать. С неимоверным усилием заставила себя смотреть на него по-настоящему. Только одежду. Только тело. Только наёмника. Только бы не чувствовать.

Тенью оказался мужчина лет тридцати высокий, с плечами, рассчитанными на тяжесть доспехов, но без грубой массивности.  Каждый мускул под облегающей тканью дышал скрытой силой, каждое движение было выверено до миллиметра. Темная одежда сливалась с ним, как вторая кожа, подчеркивая сухую рельефность живота, узловатых предплечий, длинных пальцев, способных в одно мгновение сжать горло или нежно поднять упавшую прядь волос. Когда он снял перчатку, я заметила шрамы тонкие, как паутина, оплетающие его суставы. Не следы битв, а скорее отметины ремесла, знаки его искусства. Отметины точности и неизбежности. Он двигался с холодной грацией хищника тихо, неспешно, но с уверенностью того, кто знает: любое движение может стать смертельным. Это был не тот массивный великан с бугрящимися мышцами, каких я видела во дворце воинов с границ, которых отец награждал за храбрость. Их наряды трещали по швам, плечи напоминали древние арки, руки корни деревьев. Они были похожи на вьюнов в броне огромные, неповоротливые, внушительные. Но Тень был другим.

В нем не было лишнего. Ни в теле, ни в движениях. Он был собран, выверен, гибок. Сильный, но не тяжеловесный, он двигался с грацией зверя в кроне деревьев: тихо, точно, смертельно. Даже когда он аккуратно сложил броню на кресле и подошел к окну, скрывшись в полупрозрачной занавеске, он оставался Тенью. Безмолвной. Скрытой. Опасной. Настоящим хищником.

Долго пялиться будешь? бросил он, даже не оборачиваясь.

А сколько можно? выпалила я, не подумав.

Он хмыкнул, но ничего больше не сказал. Комнату наполнила тяжелая тишина. Ему, похоже, было решительно все равно, что я здесь. А я не знала, что делать. Я заерзала. Все тело гудело не проходящей тяжести, как будто внутри меня кто-то поставил камень. Я покрутила запястья, сжала и разжала пальцы. Не помогло. Ничего не помогало. Снаружи раздался новый крик, а сразу за ними глухой рык скакуны. Мое сердце вздрогнуло от надежды и тут же провалилось в бездну. Воздух над лесом разрезал трубный зов. Знакомый, пронзительный, с которым не спутать ничего. Громогласный, раскалывающий небо. Смерть. Трубы возвещали траур. Кого-то из правящей семьи больше нет. Меня больше нет.

Скакуны пронеслись по мостам, рыча, оглашая улицы знаком траура. С наступлением темноты все увеселительные заведения закроются. Ни смеха, ни радости, ни веселья. Дворец закроет двери. Три дня тишины. Три дня слез. Все, кто был внизу горестно зашептались, а потом разбрелись кто куда. Все вокруг стихло. Вьюнов останавливали прямо прямо посреди дороги, детвора исчезла, топот ног сменился пронзительной тишиной. Еще мгновенье назад шумная и живая улица вдруг затихла и погрузилась в какое-то траурное уныние.

Дворец объявил о моей смерти.

Мне стало так отвратительно. Я была здесь. Живая и здоровая. А моих родных сейчас разрывают горе и страдания. Грудь сдавило. Руки задрожали. А к глазам подступили слезы. Все разом. Хлынуло, как ледяная вода. Меня затошнило от отвращения и вины, и вопрос вылетел из моего рта быстрее, чем я успела его обдумать:

- Почему я еще жива?

Тень медленно отвернулся от окна. Его взгляд скользнул по мне холодный, безразличный ии взвешивающий? Он выглядел так будто сравнивал, прикидывал внутри себя, хладнокровно. Он медлил, но в то же самое время его обжигающий равнодушием взгляд безучастно скользил по мне, как будто искал что-то.

- За твою смерть мне не заплатили, произнес он ровно, но в голосе прозвучала едва уловимая жесткость. Пока не заплатили.

Брови сами поползли вверх. Никогда раньше не слышала, чтобы Тени соглашались брать заказ без полной оплаты. Хотя, правду сказать, про Теней я вообще мало что слышала. А в то что слышала, не хотелось верить. Я точно знала про Теней только две вещи что они были безупречны в деле убийства, и нанять их стоило не просто дорого, а неприлично дорого. Были другие наёмники, промышлявшие убийствами, но они и близко не подходили к границам леса стража перехватывала их раньше. А Тени орудовали где хотели, доводили дело до конца и ни одной жертве не удавалось уйти. Но их услуги мог оплатить не каждый, даже не каждая богатая семья могла себе нанять такого убийцу. Обычно их жертвами становились самые богатые, влиятельные и сильные члены правящих домов, или те, кто мог с ними сравниться. Но я?

Я вновь поерзала на кровати, разминая тяжелое тело. Жрицы обладали неприкосновенностью даже для Теней. Они служили только богине, и ни подкупы, ни угрозы на них не действовали. Но кому-то понадобилась моя смерть. А я ведь даже не жрица Тень следил за мной взглядом, в котором, кроме равнодушия, трудно было уловить хоть что-то еще. И все же что-то здесь было не так. В глубине его глаз, за серебристой мглой, на миг вспыхнуло что-то острое подозрение? Или расчет? Он знал то, чего не говорил. Может, кто-то вмешался? А может может, он сам решил, что я нужнее живой? Вопросы роились в голове, вытесняя друг друга. Я не решалась произнести их вслух но и отвести взгляд от наёмника тоже не могла.

За тебя заплатили только половину суммы, он пожал плечами. Чтобы найти оставшуюся, я дал две недели.

Две недели?

Голос предательски дрогнул. Так что мне теперь с этим таскаться две недели? Богиня, помоги. Пальцы сами сжали лунный цветок на груди. Сердце заколотилось. Две недели неизвестности и ожидания.

Если за две недели заказчик найдет нужную сумму ты умрешь.

Но почему? Зачем я кому-то понадобилась? сорвалось с губ. Зачем вообще кому-то убивать младшую дочь правителя, которую должны были сослать на самую границу? Я не прошла посвящения. Я не жрица. Я никто. Что я могла сделать?

Мне все равно. Я не спрашиваю причин, холодно бросил Тень. Его голос звенел равнодушием.

Может, ты последние сапожки утянула у кого-то. А может, оскорбила. Может, кому-то не нравится твой нос. Или, может просто потому, что ты дочь правителя. Мне нет до этого дела.

Последние слова он произнес с едва уловимым нажимом или мне это показалось? В комнате вновь воцарилась тяжелая тишина. Тень оставил меня с невысказанными вопросами, а сам, безразлично, почти лениво развалился на кресле. Он достал из кармана штанов какой-то мешочек, из которого извлек камень молочного цвета, больше похожий на заготовку для массивного кольца или подвески. Тут же он вынул кусок грубой, шуршащей ткани и принялся методично полировать поверхность камня, выискивая малейшие шероховатости. Он был до такой степени спокойный и равнодушный, что меня буквально начало трясти изнутри. То ли от страха, то ли от ярости. Я попыталась успокоиться. Он сказал, что через две недели все решится. Но что решится? Что я умру? Опять? А может Мысль ослепила меня изнутри как яркая вспышка света в грозовой туче. А если заказчик не соберет нужной суммы? И кто-то другой заплатит за меня сполна? Кто-то кто влиятелен. Кто-то сильный. Кто не нуждается в деньгах. Мой отец. Я ведь могу попытаться перебить цену... Могу ведь? Хоть кто-то заплатит за меня? Я начала говорить робко, как бы издалека.

- А если заказчик не соберет вторую половину оплаты?

Тень нахмурился, как будто я насекомое надоедливое, мешающее его важному занятию. Он поднял на меня взгляд, оценивающе скользнул по мне, будто пытаясь что-то найти. Но вслух лишь холодно бросил:

- Не думал над этим.

Я сжала зубы. С какой легкостью он это говорил, как будто решалась не моя судьба, а куда сдвинуть ночной горшок, чтобы не мешал. Он убрал камень в мешочек, отложив на время свое занятие, и вновь окинул меня взглядом. Правда понять, о чем он думает я не могла на его лице все так же было безразличие, а светлые глаза будто спрашивали ответ у меня.

- Хотя вопрос хороший.

В его голове явно сложился ответ, но ему потребовалось еще немного времени, чтобы ответить.

- Я тебя продам.

- Продашь? с раздражением скрипнула я зубами, но тут же себя одернула. Надо быть спокойнее. Не злить его

В Сильвияре рабство было запрещено. Строго. За попытку удерживать кого-то в неволе смертная казнь или пожизненное заключение. Это не считая телесных наказаний и позора перед всем народом. Владеть рабами считалось гнусным и постыдным. И неважно, был ли ты виреном или чужеземцем. Торговцев, что приводили с собой рабов из других земель, изгоняли. С ними никто не торговал. Иногда прогоняли всех купцов, что пришли вместе с владельцем раба. А тем, кого однажды выгнали, навсегда запрещали пересекать границу леса. Рабам же, наоборот, разрешалось уйти от своего хозяина и поселиться в лесу. Их защищали вирены. И никакая сила не могла этому воспротивиться. В лесу не терпели ни рабства, ни насилия. Отец казнил бы любого, кто посмел бы нарушить этот закон Но если товар я? Он заплатит. Он должен заплатить. Я сжала кулаки до боли, стараясь не выдать, как глубоко меня уязвили его слова. Нельзя показывать слабость. Я распрямилась и гордо вскинула голову.

Тень медленно и грациозно поднялся. И двинулся в мою сторону с той самой хищной неумолимостью, от которой по телу побежали мурашки. Мое сердце замерло. Внутренности съежились в болезненный комок. Он приближался, как зверь, что выбрал жертву. Даже глаза его сузились точно следил, точно прицелился. Держать свою гордость оказалось сложнее чем я рассчитывала.

- Надо признаться ты неплохо сложена. Светлая кожа. Руки что не знали тяжелой работы.

Он протянул ко мне свою открытую ладонь. Я сглотнула. И со страхом вложила ему свою дрожащую руку. Едва оторвала ее от груди. Его широкая ладонь оказалась теплой. Он тут же сжал мои холодные пальцы стальной хваткой и легко потянул меня вверх, заставляя встать. Окинул пристальным взглядом с головы до пят, рассматривая в полный рост, и продолжил:

Невысокая. Хорошая осанка. И да руки без единой царапины. Нежные руки.

Мое сердце билось так словно пыталось пробить себе дорогу на свободу сквозь ребра. Но я стояла. Заставила себя стоять и молчать, стиснув зубы. Он рассматривал меня как товар.

- Необычный цвет глаз.

Второй рукой он мягко, но уверено, почти интимно приподнял мой подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом Его лицо оказалось совсем близко. Глаза холодные, равнодушные, опасные.

Цвет стали. Необычно. Я бы сказал экзотично для твоего народа.

Я прикусила задрожавшую нижнюю губу. Экзотикой он назвал то, из-за чего меня не приняли в храм. Мои глаза должны были быть светлыми, серебристыми, белыми. Или как у отца желтыми. Но они были темного, серого, цвета тусклой стали.

- Такие же редкие, как и цвет волос. И не как у вирен. в его голосе прозвучало что-то почти заинтересованное. Но тут же исчезло, будто мне показалось.

Он провел рукой по моим волосам, пропуская их сквозь пальцы. В тот же миг по спине пробежали мурашки. Грязно. Унизительно. Но его движение было таким мягким, почти ласковым, что я с ужасом почувствовала, как загорелись щеки. И не как у жриц мрачно подумала я, все еще пытаясь унять и страх, и бешеный пульс, и досаду от собственных неудач. А еще тот голос приличия, что вопил внутри, что он подошел непростительно близко. Настолько близко, что я ощущала его дыхание на своем лице. В голове металась мысль о побеге через манящую открытую дверь. Обида душила: с какой легкостью он перечислял все мои экзотические недостатки. Злость клокотала: меня рассматривали, как вещь на прилавке. Меня буквально разрывало изнутри от желания влепить ему пощечину и забиться в темный угол.

- Ты явно не создана для работы. Подвел итог он

И я почувствовала облегчение. Тень облегчения. Меня признали непригодной. Снова. Но в этот раз я даже внутренне заликовала. Ведь если товар никудышный, его труднее продать. А значит, предложение отца станет более привлекательным. В моей голове даже начала зарождаться робкая тень надежды. Если Тени все равно придется куда-то меня сбыть, пусть даже как рабыню, моя семья заплатит больше. Гораздо больше. Позора, мне, конечно, не смыть. Но я смогу исчезнуть: уйти в дальний храм, или выйти замуж и уехать на западные границы. Да даже мой жених и тот при помощи отца сможет обеспечить выкуп, или даже предложить больше. План показался почти разумным. Я даже улыбнулась. Где-то под ребрами, вопреки всему, теплился крошечный свет надежды. Вот только то, что произошло дальше я никак не ожидала.

Я уже почти поверила в этот жалкий план спасения, когда он отпустил мои волосы, и ухватил пальцами за ткань платья на моих плечах и резко дернул. Раздался звук разрываемой одежды. А я только кожей успела почувствовать, как мое платье соскользнуло с тела и упало к моим ногам. Я вскрикнула. Горло сжалось так, что крик вышел хриплым, почти беззвучным. Руки взметнулись вверх инстинктивно, отчаянно, но он перехватил их на полпути, сжал запястья так, что кости затрещали, и с силой прижал к бокам. Я рванулась, но его хватка была крепче стали. Осталась только нижняя юбка и тонкое белье. На коже холод. В груди только жар. Меня трясло. Паника росла волной, но за ней, где-то под обломками сознания, вспыхивала злость. Но тело больше не слушалось. Оно больше мне не принадлежало. Только беспомощно дрожало.

Голова закружилась. В висках застучало. Воздух стал густым, как в кипящей печи. Я хватала его ртом, но легкие не слушались. Колени подогнулись, тело обмякло. Я падала, как подкошенная. Он резко дернул меня вверх, заставив встать. В глазах помутнело, но сквозь пелену я видела его холодный, оценивающий взгляд. Мне захотелось влепить ему пощёчину. Пнуть. Разбить об него тарелку. Заорать, плюнуть, вырваться. Хоть что-нибудь. Хоть как-нибудь. Но тело не слушалось. Я не могла даже дрогнуть. Только стояла, сжав кулаки, потому что всё остальное во мне отнимали шаг за шагом. Да и какие у меня шансы? Он один из лучших наёмников. А я

Никто.

- Неплохо. Хмыкнул он. Скучающее. Равнодушно.

Я сглотнула. Все тело тряслось. Слезы жгли глаза. Мне хотелось завыть, упасть, прикрыться, исчезнуть но вместо этого я сжала зубы. До боли. До хруста. Немного, но помогло. Я смотрела прямо перед собой в пустоту. Смотрела, потому что это было все, что я еще могла делать. Ладони жгло от боли- я вонзила в них ногти, чтобы не упасть. Но Тень не остановился. Ему как будто показалось мало того унижения, которое я уже испытала. Его ладони коснулись груди. Теплые, обжигающие. Не грубо нет. Наоборот. Словно бережно. Словно оценивая. Он сжал, провел по коже. Я не слышала его слов, но слышала, как внутри рвется что-то важное. Что-то, что еще держало меня на месте.

Ребра. Живот. Край юбки. Его пальцы шли вниз. По коже в след пылал огонь. По венам разливался стыд. Грудь сжималась от страха, от ярости, от безысходности. Я задыхалась. Жар, озноб. Мурашки словно топтали мою плоть изнутри, разрывая меня в пыль. Богиня, пошли мне смерть, только и звучало в голове. Снова и снова.

Он обошел меня. Волосы перекинул через плечо. Мягко. Ласково. Отвратительно. Я даже не поняла, как. Только тело дернулось от прикосновения к спине. Пальцы прошли вдоль позвоночника. Я завыла. Не от боли. От того, что это было последним. Последней границей. Юбка скользнула вниз. За ней белье. Я осталась обнаженной. Целиком. Как нерв. Я была уже даже за пределом того, что можно вынести Я больше не существовала. Осталась только кожа. Тело.

- Хорошие его голос был где-то далеко. Слова пыль.

Я не отвечала. Не дышала. Только стояла. Или уже падала? Я не была. Я тихо молилась. Молилась о смерти, о ее милосердии. Хотела исчезнуть.

- Нет, для работы ты точно не создана. сказал он, появившись передо мной.

Я не смотрела. Не могла. Я все-таки обхватила себя руками, не чтобы спрятаться, а просто чтобы не рассыпаться.

Я продам тебя в Лиловый дом. Ты ведь знаешь, что это такое?

Сердце пропустило удар. Я подняла замутненный взгляд. Встретила его глаза. Лунные. Пустые. И кивнула. Медленно. Механически.

Лиловые дома. Я слышала о них шёпотом, украдкой, рассказы, что принесли торговцы из родных краев. Домами удовольствий называли заведения, где можно было купить себе раба для эротических утех на любой вкус и размер кошелька. Чем выше был статус дома, тем более экзотичные услуги он предоставлял, тем выше было качество рабов и тем дороже он брал за свои услуги. Лиловые дома же славились своей изысканностью, разнообразием и неприличной стоимостью. Их называли вершиной среди домов удовольствий. Говорили, что туда брали только лучших. Самых желанных. Самых дорогих. Тех, кто умел быть искусством. Уникальных. Незабываемых. Таких, за кого платят не за ночь за привилегию прикоснуться.

- Лиловые дома находятся на севере, где вирена довольно редкое явление, с учетом твоих глаз и волос, и если учесть те сплетни что до меня дошли о тебе, я думаю смогу выручить за тебя вполне приличную сумму.

- Сплетни? непонимающе тихо повторила я. Смысл слов до меня не доходил, я шевелила губами механически.

Наёмник меня толкнул в грудь. Не больно, но сильно. Безвольно как брошенная кукла, повалилась спиной на кровать. Он схватил за лодыжку. Притянул к краю. Раздвинул ноги. Я я не думала. Я не могла думать.

Его голос холодный, как лед:

Девственница. За это платят больше

Я зажала кулаки. Закрылась руками. Закрыла глаза. Не из-за прикосновения из-за всего. Из-за мира. Из-за себя. Из-за того, что больше себе не принадлежала. Смерть была бы милостивее. Из глаз хлынули слезы, а из груди рвался вой. Он отпрянул. Отшвырнул мою ногу. Я скрутилась клубком. Закрылась. Пряталась под покрывалом. Плакала. Что-то укололо в шею. Жжение. Тяжесть.

Ненавижу, когда хныкают, произнес он.

Я падала. Вовнутрь. Все дальше. Лицо, имя, голос, слезы темнота слизывала вся. Челюсть разжалась. Грудь отпустило. И в последний момент, когда сознание уже скользило в темноту я услышала только тишину. Не боль. Не страх. Не себя. Только пустоту. Темнота будто и меня поглощала из этого мира. Я молилась что больше никогда не открою глаза. Я стала ничем.

Глава третья. Вкус пепла

Я тонула в беспамятстве на грани безумия. Какая-то непроглядная, тяжёлая тьма, от которой меня тошнило, и голова тряслась. Тьма липла ко мне, не давая очнуться. Это не был сон я качалась на зыбких волнах пустоты, то проваливаясь в беспамятство, то выныривая. Я рвалась из этой пустоты, пыталась найти выход. Иногда мне даже удавалось открыть глаза, но понять, что происходит я не могла все было каким-то размытым, каким-то далеким, каким-то путанным. Я открывала глаза и видела лишь тяжёлую черноту. Неподъёмная тяжесть придавливала меня, и мои глаза закрывались. То я чувствовала жуткую тряску, отчего моя голова болталась из стороны в сторону. Иногда ко мне во тьму пробивались звуки гулкие, раздражающие, бессмысленные, звучащие как сквозь вату. Иногда мне удавалось немного приоткрыть глаза. Но все, что я видела обрывки картинок, которые то вспыхивали перед глазами, то тут же угасали, как будто выцветали. Мне иногда удавалось различить кроны деревьев, залитые солнцем. Иногда - светлячков, что кружились в ночном небе. Иногда я слышала топот копыт вьюнов, а иногда - лязг посуды. Иногда меня трясло от жара, иногда - от холода. Неизменной оставалась только тьма. Она окутывала меня со всех сторон. Даже когда я видела небо и солнце - тьма окружала. Иногда мне чудилось, что она, будто вторая кожа, обволакивала меня, стараясь спрятать от всего мира. Иногда тьма падала прядями волос мне на лицо. Она холодила кожу, и убаюкивала. Я рвалась из этой тьмы, но она буквально обволакивала меня с головы до ног. Выбившись из сил, я вновь проваливалась в небытие.

Однажды мне удалось проснуться. Или мне так показалось. Я как будто вынырнула из тяжелого сна. Меня тошнило, голова болела, хотелось пить, позвать кого-нибудь на помощь. Но тело было непомерно тяжелым. Не моим. Я даже не могла пошевелиться. Меня как будто заперли безмолвным наблюдателем в теле. Вокруг меня был мир абсолютной пустоты. Я не видела ничего все вокруг заполонила тьма. Ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Только тишина, которая переросла в звон. Я осталась одна. Горькая мысль возникла где-то в пустоте того, что раньше называлось мной. Больше нет никого и ничего. Я стала отсутствием в пустоте. Всё, что было дорого, все, кто мне был дорог, растворились в этой темноте. Никого живого рядом. И мне стало страшно. Страшно оттого, что это может продлиться вечность. Одинокая вечность в ничто. Это хуже смерти. Я заплакала. Тихо. Без молитв. Без слов.

Второй раз я вынырнула из сна так же неожиданно вот я тихо качалась на волнах пустоты, и вдруг мне удалось распахнуть глаза. Я даже сама не поверила, что смотрю глазами. Какой-то серый потолок со странным рисунком из трещин. Краска уже давно пошла пятнами и растрескалась, но теперь потолок украшал замысловатый морщинистый узор, написанный уверенной рукой времени. Мне захотелось потрогать его настоящий ли? Или это мое очередное виденье? Я боялась, что если смогу к нему прикоснуться то он рассыпется, как иллюзия моего воображения. Я боялась, что снова это окажется обманом. Наверное, я сходила с ума, потому что мне чудилось, будто я слышала голоса совсем рядом, но стоило открыть глаза или протянуть к ним руку, я как будто ловила пальцами пустоту и темноту. Никого не было рядом. Вот и сейчас, я тянулась к потолку, уже зная, что стоит мне его коснуться - как он тут же рассыпется искрами пустоты.

Но вдруг кто-то перехватил мою руку, слегка сжал и опустил обратно. Теплые руки приподняли меня за плечи. Я не сопротивлялась, не рвалась, даже не пыталась понять, кто это. Только отрешенно наблюдала за замысловатой сеточкой трещин на потолке. Кто-то уложил мою голову себе на плечо. А я все смотрела наверх. Что-то холодное коснулось моих губ. Влага. Кто-то поднес к моим губам кружку с водой, и теперь такая желанная, такая нужная жидкость потекла по пересохшему горлу. Все мое тело вмиг откликнулось болезненной жаждой. Первые глотки принесли ощущение, что по горлу струится песок, но я жадно его проглатывала, давилась, захлебывалась, но проталкивала воду вовнутрь до тех пор, пока она не кончилась. Я даже не заметила, как вцепилась дрожащими пальцами в кружку, как будто опасалась, что ее отнимут. Но вода просто закончилась, оставив внутри меня чувство неудовлетворённости и чуть меньшей, но все ещё жажды.

Кто-то вновь поднес к моим губам другую кружку, но уже с ароматным нектаром. Мое тело возликовало, и я инстинктивно устремилась к ней, припала губами и закашлялась. В кружке было что-то настолько кислым, что дыхание перехватило, а всё мое лицо буквально сковало спазмом, зубы свело, а язык, похоже, скукожился. Я отпрянула назад, но уперлась во что-то твердое и теплое. Чью-то грудь. Я слабо запротестовала, когда кто-то поднес кружку повторно к моим губам. Попыталась увернуться, отползти. Но кто-то крепко сжал меня, силой разжал челюсти и вылил содержимое в рот, заставил проглотить. Я закашлялась еще сильнее. Хотелось засунуть себе пальцы в рот и стереть эту кислятину, когда перед глазами вновь появилась кружка.

- Только вода.

Проговорил знакомый голос, но я не смогла понять, кому он принадлежит. Глубокий, бархатный, тягучий. На глаза вновь навалилась тяжесть, а по телу вдруг разлилась такая приятная теплота, что меня вновь начало засасывать в сон. Кто-то поднес третью кружку, в которой действительно оказалась только вода. Мои веки вновь сомкнулись. Но, прежде чем я успела провалиться в сон, я успела увидеть черную, как ночь, прядь волос. И знакомое чувство кольнуло меня я видела их в своём безумии.

Я уснула, погружаясь в пустоту, но постепенно тьма вокруг меня стала мягче. Вместо леденящего мрака появилось ощущение тепла, окутывающее меня, как одеялом. Сон, еще недавно беспокойный и рваный, теперь покачивал меня на своих волнах, как дитя в колыбели. Я перестала метаться, перестала искать выход, теперь я только наблюдала за пустотой. Снилось ли мне что-то или приходили воспоминания я не могла различить: они слишком быстро мелькали, как рваные клочья тумана, и тут же истончались, растворяясь, оставляя меня одну. Я чувствовала чьи-то теплые руки, что укрывали меня покрывалом. Я улыбнулась во сне теплому воспоминанию так делал отец, когда я была маленькой. Но улыбка застыла, когда в подсознании всплыло: отец теперь считает меня мёртвой. Эта мысль, словно холодная вода, постепенно вытягивала меня из сна. Я открыла глаза, ожидая боли, но вместо этого обнаружила лишь странное безразличие. Я осталась совсем одна, но даже это меня не расстроило. В голове разлилась тупая боль. Мысли были вязкими, бесформенными тучами цеплялись одна за другую. Во рту стоял привкус чего-то тошнотворного. А под рёбра что-то больно давило. Я попыталась оттолкнуть это локтем, но рядом было что-то большое и тяжелое, а моя рука дрожала от напряжения. Сил шевелиться не было. Превозмогая себя, я сделала еще одну попытку убрать то, что давило под ребрами. Мои пальцы, онемевшие и непослушные, наткнулись на что-то холодное. Сначала это ощущение было едва различимо просто холодный предмет где-то рядом. Но когда я попыталась отодвинуть его, пальцы сами собой обхватили гладкую поверхность, и я что было сил потянула его. С тихим лязгом металл вышел из ножен, а я распахнула глаза.

В моей руке был клинок короткий, размером с обычный нож. Неширокий лезвие было в два пальца в самой широкой части. Острый на вершине и треугольный у основания. Небольшая рукоятка идеально легла мне в ладонь. И лёгкий я едва ощущала его вес в руке. Красивый, опасный, смертоносный клинок. Я оторвала взгляд от него и перевела туда где лежало что-то тяжелое. Это оказался Тень.

Он лежал рядом на кровати с закрытыми глазами. В нижней рубахе, штанах, без обуви. Одна рука покоилась у него на животе, а вторая была закинута наверх, за голову. Расслабленный, открытый. И спящий? Он был совсем рядом, и я слышала, как он сопит во сне. Его грудь и живот плавно вздымались на вдохе и опускались на выдохе. Его дыхание было неестественно ровным, как у хищника, притворяющегося спящим - вдох, пауза, выдох, снова пауза. Слишком правильный для спящего человека. Но взгляд мой приковало лишь его горло. Открытое, незащищенное, и совсем рядом. Я замерла. Клинок уже был занесен он так и повис в воздухе, когда я его вытащила. А Тень Он спал. Безмятежно. Наверное. Но все что мне нужно было сделать это опустить клинок острием вниз, в горло. Промахнуться было невозможно. Рука дрогнула сама. Все мое нутро вопило о том, что я могу от него освободиться. Могу стать свободной. Все забыть. Весь этот кошмар. И вся логика говорила о том же лишь позволить руке самой опуститься. Клинок словно отяжелел в пальцах, словно он сам рвался туда вниз, навстречу с горлом наёмника. Все могло бы закончиться быстро и прямо сейчас. Даже мое сердце рвалось наружу закончить этот кошмар. Пальцы дрожали. А дыхание участилось. Но я медлила.

Клинок задрожал в моей руке, острие замерло в сантиметрах от его горла. Вдруг я осознала, как быстро бьётся его пульс видимый даже сквозь кожу. Живой. Такой же живой, как у меня. Рука сама начала опускаться, будто против моей воли. Я не могу, - прошептало что-то внутри. Не принципы, не добродетель просто невозможность переступить какую-то невидимую черту. Возможно, позже я назову это слабостью. Но сейчас... сейчас это было все, что осталось от той Фиарины, которой я когда-то была. Возможно, это станет самым горьким моим воспоминанием. Возможно. Но когда-то я любила жизнь. Когда-то я любила саму идею жизни. Я стремилась стать жрицей, защищать и оберегать жизнь. Когда-то я была дочерью правителя, которая оберегала и защищала свой народ. Я не могла быть убийцей. Во мне попросту не было нужной для этого жестокости. Я болезненно сглотнула. Возможно, я пожалею. Возможно, он в будущем убьет еще очень много людей. Но ведь сейчас решался вопрос о том, кто я? А я не смогу отнять чью-то жизнь. Пусть даже самого гнусного, самого последнего и самого презренного наёмника я не убийца. Моей целью должны были быть Проклятые но они противоположность жизни, они мертвые, озлобленные и губительные для всего вокруг. Жрицы поклялись защищать живых даже ценой своей жизни, и делали это с начала времён. Что, я выберу свою жизнь, но отниму жизнь другого? Я попыталась убрать клинок обратно в ножны, но не получилось. Поэтому я просто положила его рядом с наёмником и легла обратно. Я отвернулась к стене, прижав дрожащие пальцы к подушке. Тело бунтовало против решения в висках стучало, желудок сжимали спазмы, а язык прилип к нёбу от горечи. Но сквозь эту слабость пробивалось странное чувство облегчения я не убийца. Что-то подсказывало мне, что я еще пожалею о своем выборе. И всё же где-то глубоко внутри что-то тёплое дрогнуло. Тихо. Едва слышно. Я обняла себя за плечи и от холода, и от слабости, и от страха перед будущим. Если оно вообще у меня будет.

Додумать мысль я не успела. С тихим шорохом теплое покрывало накрыло меня с ног до головы. Теплая, сильная рука легко укутывала меня, а я чувствовала жар живого тела за спиной даже сквозь покрывало.

- Почему? почти у самого уха, спросил бархатистый глубокий голос.

В ответ я лишь пожала плечами. Что я могла ответить? И что он мог понять из этого? Наёмник, что забирает жизни, что обратил силу богини во вред. Что вместо защиты несет смерть. Даже если бы я сама была бы уверена в своей правоте, разве он бы понял? У меня не было ответа, который он бы мог услышать. Поэтому я лишь пожала плечами и промолчала. Я слышала, как Тень сел, и чувствовала, как он оценивающе и пристально смотрит. Даже покрывало не спасало от ползущего по моему телу внимательного взгляда. Что он хотел увидеть? Он видел уже меня всю, оценил товар, так что же он ищет теперь? Новый способ унижения? Я сжала веки, чувствуя, как по спине бегут мурашки - не от холода, а от его взгляда. Он будто хотел залезть в мои мысли.

- Выпей это.

Тихо, словно шелест ночной травы, прозвучал его то ли приказ, то ли просьба. Я обернулась. Наёмник налил стакан воды и протянул мне. Жажда. Я думала, что забыла это чувство, но тело помнило. Я сглотнула, чувствуя, насколько пересохло горло. Вот только сесть сил мне не хватало. Наёмник заметил мои слабые попытки подняться, и одной рукой, легко, словно я не весила ничего, поднял меня за плечи, и поднёс кружку к моим губам. Я снова жадно вцепилась в нее руками, и начала жадно глотать воду. В какой-то момент я поперхнулась и закашлялась. Часть влаги потекла по моим губам и подбородку. Я попыталась смахнуть её рукой, и тут же нащупала что что-то засохло под нижней губой. Я облизала губы, и почувствовала тошнотворный привкус, будто он тоже ждал хоть капли влаги, чтобы разлиться по моим губам зловоньем. Я не поняла, что это, и инстинктивно подняла вопросительный взгляд на наёмника.

- Тебя тошнило несколько раз.

Спокойно и сухо ответил тот. Отвращение. Вот что я только и могла испытать в этот момент. Всё во мне сжалось от брезгливости. Хотелось стереть с себя даже воспоминание об этом. Наёмник потянулся к кувшину с водой, а я, морщась от мерзкого привкуса, нащупала пальцами не ткань платья, а застиранную простынь. Осознание ледяными щупальцами поползло вдоль позвоночника. Я была без одежды. С мужчиной в одной комнате. Я с трудом проглотила ком стыда, натянула покрывало до самого подбородка и сжалась под покрывалом, чувствуя, как жар стыда поднимается от шеи к щекам. Наёмник, похоже, ничего не заметил, только молча развернулся обратно ко мне и как ни в чем не бывало протянул кружку с водой. Я опустила взгляд и молча приняла питье из его рук. Я боялась смотреть ему в глаза. Боялась, что найду там напоминание о том, как я оказалась без одежды. Наёмник молчал. Я вертела кружку в руках. Мгновения тянулись, как густой сироп по пальцам, и сковывающая тишина буквально звенела отсутствием звуков. Не могу же я тут сидеть две недели в грязной простыне?

-М-моя... одежда... - слова застряли в пересохшем горле, будто я впервые пробовала говорить. Я не узнала свой собственный голос. Сдавленный, хриплый, безжизненный. Казалось, каждое слово забирает кусочек оставшихся сил.

- Осталась на полу комнаты, где ты уснула. Два питейных дома назад.

Я резко вскинула голову и вопросительным взглядом уперлась в наёмника. Два питейных дома назад? Не веря его словам, я огляделась вокруг. Покрывало было темного зеленого цвета, занавесок на кровати не было, а пол украшали только вытоптанные доски. Плетённый стол и плетёные два кресла. Окно было около кровати и выходило, похоже, на задний двор дома. Мои глаза округлялись от ужаса по мере того, как осознавала, что я находилась не там, где потеряла связь с реальностью. Получается

- Ты меня прямо так вез несколько дней?

- Три. Если быть точным. Твой народ уже оплакал и попрощался со своей Фиариной.

У меня сам собой открылся рот, а руки безвольными плетьми повисли. Во рту пересохло снова, хотя я только пила. Три дня. На его руках. На его глазах. Перед чужими людьми. Я сжала кулаки под покрывалом, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Что хуже - что это случилось? Или то, что он говорит об этом так... будто обсуждает погоду?

- Если тебе станет легче: на Теней и их жертв не принято смотреть. Тебя никто не видел, а если и увидел, то ничего не разглядел и уж тем более не запомнил. Не думаю, что кто-то вообще захотел увидеть, что Тень объявилась среди деревьев долины.

Не знаю, должно было мне от этого полегчать, или, наоборот, напугать, но омерзение, которое я испытывала затмило все. У меня буквально вся кожа начала зудеть, от одной мысли, что произошло за это время, от того, где я нахожусь, и от того, сколько унижений перенесла. Я почувствовала себя грязной. На коже осела дорожная пыль, которая скрипела на зубах, на лице - следы моего забвения, в душе - стойкая мерзость.

Неожиданно, словно в подтверждение слов наёмника, в коридоре раздался какой-то шорох. Дверь, как обычно, была распахнута, и до этого момента хранила оглушающее молчание. Но сейчас в коридоре явно кто-то был. Я даже на мгновение забыла, зачем раздирала собственные запястья когтями, и со смесью надежды и удивления подняла голову. Робкая радость, что в этом мире я не осталась одна, наедине с наёмником, шевельнулась в груди. Кто-то нарушил наше до безумия странное уединение. Радость продлилась не долго. Две худенькие служницы питейного дома через силу буквально впихнули свои дрожащие тела в комнату с подносами в руках. Их пальцы побелели, сжимая подносы, а взгляды прилипли к полу - будто бы даже случайный взгляд в нашу сторону мог стать смертным приговором. Девушки, глядя исключительно на свои ноги, перешагнули дверной порог и низко поклонились. Неизвестно, правда, куда. Наёмник расслаблено стоял около прикроватной тумбочки в изголовье кровати. Я подпирала стенку рядом. А девушки в проходе кланялись пустоте в другой стороне комнаты. Наёмник молчал, лениво за ними наблюдая. Девушки дрожали, не осмеливаясь подняться из поклона. По крайней мере, их страх был чистым, непритворным. А я... я уже не знала, что чувствую. Стыд? Да. Но под ним - странное облегчение, что хоть кто-то еще живой осмелился войти в эту комнату. И разочарование если я закричу, они скорее зажмут себе уши, чем попробуют услышать. И грязь в душе

Тень, с намеком на улыбку, наблюдал за девицами склонив голову на бок. А девушки не шевелились. Я уже подумывала им что-нибудь сказать, как-то обозначить хотя бы куда кланяться или что делать с подносами, но засомневалась я сама оказалась в положении хуже, чем они, и не сочтёт ли наёмник это дерзостью? Они были свободны, они могли бояться, могли кричать и убежать. Тень не стал бы их догонять. А я? Я прислонила голову к холодной стене, расслабив тело. Тяжесть от снотворного никуда не делась, она прятались под кожей, медленно лишая меня сил. Только мысли еще бились в голове, как стая пойманных в сети птиц.

Позвать на помощь? Могу. Но последствия я поняла ещё во дворце с того момента, как мне вручили цветок. Тот самый, что теперь висел на моей шее, как метка судьбы. Могу ли я попытаться бежать. Могу. И не могу одновременно. Служницы не интересовали Тень, и от их попыток спастись не будет никаких последствий. Они привыкли получать приказы и их исполнять. Они привыкли подчиняться. Я же привыкла приказы отдавать, когда подчинялись мне. Но теперь они были живыми и свободными, пусть и трясущимися от страха им было за что жить, им было что терять. А мне? Через полторы недели я умру или того хуже. Мой народ и родные считают уже меня мертвой, а те немногие кто успеет признать во мне живую Фиарину, скорее всего погибнут от руки наёмника. Что я могу изменить? Только безразлично наблюдать, как две еще живые души трясутся у входа.

Спустя несколько мгновений одна из служниц, которая была за спиной первой, отмерла, убедилась, что их не убивают, и подтолкнула свою подругу в спину вперёд. Девушка машинально шагнула к столику, вжав голову в плечи. Быстро служницы, никуда не глядя, расставили принесенную еду на стол, и попятились к двери. Несколько раз по дороге поклонились так же в пустоту. Это был заученный ритуал слепых, исполняемый на ощупь в кромешной тьме страха. Девушки выскользнули в коридор, и понеслись прочь со всех ног. Наёмник взглянул на меня, а выражение его лица довольно ясно сообщало: Я же говорил. Я устало прикрыла глаза в надежде вернуться в забвенье. По крайней мере в нём нет ничего кроме пустоты, а это было именно то что мне нужно.

- Пойдем. Тебя надо умыть.

Наёмник шагнул в мою сторону, и одним движением стащил меня с кровати. Я даже глаза открывать не стала. Он все равно сделает то что решил сделать, так какой смысл сопротивляться? Тем более что сил у меня не осталось. Я только вновь хотела оказаться в плену сна и больше никогда оттуда не возвращаться. Интересно, усыпит ли он меня еще раз, если попросить?

Неожиданно я с головой ушла под воду. Обдало ледяным холодом. Тело дернулось от неожиданности и забилось в попытке зацепиться за край, но это уже не требовалось сильные руки уже вытащили меня из воды. Наёмник принёс меня в умывальню, где ждала ванна ледяной воды. От которой кожа покрылась мурашками. И я пришла в сознание. Я не могла удержаться на месте, меня начало трясти от холода, а ноги то и дело подгибались, только сейчас я в полной мере осознала, насколько ослабло мое тело. Удерживали от падения меня только сильные мужские руки.

Наёмник швырнул в воду небольшой сероватый камень обычный согревающий кристалл, какие попадаются на каждом углу в придорожных питейных домах и ночлежках. Вирены, используя силу богини Луны, научились наделять определенные камни способностью почти мгновенно согревать воду, а позже кристаллы начали напитывать ароматными маслами и даже лепестками цветов. В зависимости от размера и породы кристаллы могли поддерживать воду тёплой целую неделю. Но такие кристаллы были изысканной редкостью. Этот кристалл же был дешёвый, потрескавшийся по краям, без всяких изысков. Кристалл булькнул, выпустив пузырьки воздуха, и вода постепенно потеплела не до приятной теплоты, а до той степени, когда уже не морозит, но и не согревает по-настоящему. Хватит, чтобы отмыться, но не расслабиться. Такие камни быстро расходуют заряд, хватает их от силы на пару ванн, а потом снова заряжать. Тем не менее вода в ванне слегка забурлила, а по небольшой комнате пополз ароматный пар, выбивая из носа запах пыли. Наёмник проверил воду, и легким движением оторвал меня от пола, погрузил в воду.

- Снотворное что мы используем, делается из сока ядовитого цветка. Зачем-то начал мужчина. Его пальцы, смывавшие грязь с моего лица, двигались с неожиданной нежностью - будто он стирал не дорожную пыль, а следы моего падения. Странная забота палача Одного раза хватает что бы усыпить довольно крепкого мужчину. Два раза подряд для большинства глубокая потеря сознания. Третий раз приводит к смерти. Твоему организму нужно время, чтобы вывести яд окончательно. Тебе скоро полегчает.

Я лишь смотрела на него широко распахнутыми глазами. Он говорил о вещах, которым в моём мире уже не было места. Я была унижена, украдена и лишена всего чего можно было лишиться. Кроме двух вещей невинности и жизни. И то и другое стало для меня проклятьем. И от того и того бы сейчас предпочла избавиться. Я не слушала наёмника. Его слова тонули в гуле воды в моих ушах - пустые, ненужные объяснения тому, кто уже перестал быть живым. Я ушла под воду с головой, не желая выныривать обратно. Вытащил меня снова Тень. Даже в смерти он мне отказал. Все будет исключительно так как хочет он и тогда, когда он захочет.

Наёмник вымыл меня, быстро, почти не думая и ни на чем не задерживаясь. Но когда дело дошло до волос, его пальцы дрогнули. Провёл по ним медленнее, чем нужно, будто проверяя что-то. Мои волосы тусклые, без признаков благословения, ни светлых, ни темных отблесков. Просто волосы. У жриц они переливаются лунным серебром, у Теней чернеют, как беззвездная ночь. А у меня у меня ничего. И все же он расчесал их пальцами, смывая дорожную грязь, и аккуратно откинул за плечо. Нежно, словно боялся навредить. Меня передернуло. Почему?

Может он еще сам не верил в то, во что я верить всю жизнь отказывалась во мне не было света. Он касался их так, будто искал что-то - может, следы света, которых никогда не было. Или ответ на вопрос, который я задавала себе множество раз а не стали ли они причиной того, почему меня отвергли? Я сама делала так множество раз, когда расчесывала свои волосы, но ответ так и не нашла. Но все же он очень бережно вымыл и вытер мои волосы и бережно уложил их на плечо. Его пальцы на мгновение сжали прядь, будто ловя чей-то невысказанный упрек. Потом резко отпустили. Мужчина отвернулся. А я лишь хлопала глазами. Он разочарован? Или злиться? Или я устала думать. Тень явно объяснять что-то не был намерен. Он уже молча нёс меня обратно в комнату, завернув в полотенце.

Тень был прав вода принесла мне облегчение. Тело уже не так ныло. Кожа как будто вновь задышала. А я хотя бы отдаленно почувствовала нормальное состояние. Я успела лишь мельком взглянуть на себя в зеркало глаза воспалены, на руках следы от ногтей, серая кожа, проступившие мешки под глазами. Мертвец, который еще дышит.

Тень усадил меня в одно из плетеных кресел и указал на еду:

- Тебе надо поесть хоть немного.

Он занял место напротив, пододвинув ко мне тарелку с тушеными плодами, почти небрежным движениями, за которым скрывалась сила и уверенность. Ни спешки, ни надменности каждый жест был отточен годами, будто даже в таком пустяке, как еда, скрывался расчёт и угроза, всем кто его решит побеспокоить. Ложка не звенела о край, лепешки ломались беззвучно он оставлял после себя тишину. Оглушающую. Питейный дом вокруг нас замер. Ни шагов за дверью, ни перешёптываний. Все знали, кто здесь сидит. Все понимали: лучше притвориться глухим и слепым, чем привлечь его внимание. Он ел медленно, с той же непринуждённостью, с какой убивал и, похоже все время, жил. Точные движения, ни одного лишнего звука, только выполнение задачи поесть.

Я же жевала бездумно, не чувствуя вкуса. С таким же успехом у меня в тарелке могла оказаться земля и я бы не почувствовала разницы. Есть я не хотела, но и протестовать сил не было. Глотала через силу, будто проталкивала в себя камни. Пальцы едва удерживали вилку казалось, ещё мгновение, и она выскользнет, звонко ударившись о тарелку. В надежде что хотя бы теплые лепешки разбудят во мне хоть какие-то чувства, я откусила кусочек и начала жевать. Бесцельно, бездумно, безвкусно. И бессмысленно еда больше не приносила ни удовлетворения, ни радости.

Все-таки одна вещь все еще цепляла мое внимание лунный цветок у меня на шее. Я чувствовала его кожей, чувствовала, что он потеплел. Немного, едва заметно, но это было единственным что я ощущала. Инстинктивно я коснулась его пальцами. Теплота разливалась от него. Я все думала может это мои фантазии? Может в этом холодном мире я настолько отчаялась, что цеплялась за отголосок тепла силы богини? Я не знала точно, а спрашивать сил не было. Поэтому жевала лепешку и бесцельно водила пальцами по ожерелью. Я как будто зависла, выпала из реальности происходящего, а все мое существование свелось к поглаживанию лунных лепестков. Я касалась лепестков, как мать лба больного ребёнка. Осторожно, нежно, с надеждой. Я позабыла обо всем. И, кажется, уснула.

Моя голова коснулась подушки, сильные руки вновь натягивали на меня покрывало. Тень отнес меня на кровать. Держать глаза открытыми было не возможно, а думать, что он мог бы сделать не хотелось. Я устала. Чувствовала только как пальцами сжимаю цветок. Тень тоже не удержался и провел пальцами по нему. Ласково, нежно, почти интимно.

- Прелесть. тихо произнес наёмник, поглаживая белые лепестки. ты нравишься.

Сказано было не мне. Или не только мне. Его взгляд скользил по лепесткам цветка, но голос был адресован чему-то большему. Я уже была в полудреме, но слова разобрала, не поняла только их смысл. К кому он обращался ко мне или цветку? Я с трудом распахнула глаза, попыталась сосредоточить взгляд на мужчине, и все равно не поняла. Думать было еще тяжелее. Говорить невыносимо. Но все же я, следуя правилам приличия, произнесла, на всякий случай:

- Меня зовут Мианирия.

Если бы я могла то сделала бы легкий поклон головой как учила Фиранелла, но я не могла. А вот услышать дальнейшее я никак не ожидала. По правилам, при знакомстве и произнесении имени, собеседник должен был сделать тоже самое произнести имя и слегка кивнуть головой, вот только Тень произнес:

- Ты лжешь.

Я удивленно уставилась на него. Такого обвинения я никак не ожидала. Меня обвиняли во лжи своего собственного имени? Как такое возможно было? Я несколько раз моргнула прежде, чем наёмник продолжил.

- Ты лжешь сама себе, девчонка. Мианирия дочь Фирана была похоронена вчера во дворце в семейном склепе. Погибла она при странных и ужасных обстоятельствах. А в склеп положили ее полностью завернутую в белую лунную ткань, никто даже лица не видел, никого не подпустили к ней попрощаться. Сегодня ночью были отпеты последние молитвы богине, чтобы она забрала душу Фиарины к себе.

Я медленно проглотила застрявший в горле ком.

- Ты Прелесть без прошлого. И лучше тебе больше никогда не лгать самой себе.

Наёмник резко встал и отошел от кровати. А лежала, бездумно глядя в потрескавшийся потолок. Безмолвие заполонило меня. Прелесть. Без прошлого. Будущего. Надежды. Только привкус пепла на губах как послевкусие сожженной истины.

Глава четвертая. Последний вдох тишины

Вирены не были первыми, кто пытался обрести дом под кронами Сильвияра. До них здесь искали лучшей жизни и другие народы. Когда-то лес был усеян обглоданными костями жуткими остатками пиршеств Проклятых. Гниль и зловоние, оставленные ими, сделали эти земли непригодными для жизни. Но мы вирены стали теми, кто сумел здесь выжить. Большинство пришлых народов, открыв долину, пытались навязать ей свои порядки. Они рубили деревья, разводили костры, строили ограждения словно дикари с западных равнин. Они хотели подчинить лес себе. И погибли.

Мы же выбрали иной путь путь обучения. Мы наблюдали за местными животными, которые за сотни лет приспособились к жизни в кронах: научились ловко лазить по стволам, грациозно прыгать с ветки на ветку, удерживать равновесие даже на тонких гибких прутьях. Деревья Сильвияра давали всё необходимое: густую листву, укрывающую от опасностей, и сочные плоды, свисающие яркими гроздьями. В их ветвях обитатели долины от крошечных насекомых до крупных зверей нашли спасение. Они никогда не спускались вниз, где их ждали лишь смертоносные объятия Проклятых.

Наш народ дети лунной богини, светившей ночами и защищавшей всех, не требуя изменений. И вирены следовали её примеру. Наши предки научились жить среди крон, возводить дома и плести изящные мосты из воздушных корней и гибких ветвей. На создание даже одного такого моста уходили годы труда, терпения и созерцания. Но вирены не жалели сил не ради себя, а ради будущего всего народа. Особую роль играли садовые мастера, чей кропотливый труд оставался в тени. Они не искали славы, не требовали признания. Их труд был как дыхание леса медленный, неуловимый, но жизненно необходимый. С любовью и терпением они вплетали красоту в само тело Сильвияра, делая его не просто домом а произведением.

Как и все обитатели долины, вирены редко спускались на землю. Сначала там были Проклятые пока их не уничтожили, заплатив за это высокую цену. Затем остались лишь горы костей и тлеющая гниль. Многие деревья погибли, многие до сих пор нуждаются в поддержке их корни сгнили, и без помощи они рухнут. А потом пришли торговцы. С их караванами в долину ворвались вьючные звери, скрипучие телеги, грубые голоса, пыль и запах пота. Вместе с товарами они принесли грубость, спешку и шум все, чего лес не знал веками. Чужеземцы начали селиться здесь: строили постоялые дворы, склады, питейные заведения, торговали дорожными принадлежностями. Они привезли с иных животных, иные постройки, иные храмы, иные верования и обычаи. Так и под корнями Сильвияра поселилась жизнь не та, что пела, а та, что гремела и топтала.

Чем больше времени проходило, тем дальше расходились эти два мира. Вирены жили среди древесных крон, славили богиню Луны, возводили изящные храмы и мосты, вплетенные в самую ткань леса. А внизу Внизу мир покрывался пылью, трескался от старости. Здесь всё строилось лишь ради сиюминутной выгоды дома, дела, даже взгляды.

А я застряла между ними.

Меня как будто вытолкнули из бескрайнего зеленого моря, где листва шептала, а воздух был напоен цветами, я оказалась в этом пыльном мире. Здесь воздух густел от криков торговцев и тяжелого дыхания вьючных животных. Вместо птичьих трелей скрип тележных колес. Вместо улыбок лица, изборожденные заботами, глубокими, как колеи на протоптанных дорогах. Я сидела в потертом кресле у окна, в комнате, пропахшей заброшенностью. Но взгляд мой был прикован к старому садовому на соседнем дереве. Его руки, покрытые морщинами, дрожали, а глаза затянула мутная пелена возраста. Но он плел новый мост осторожно, с любовью, как пеленатель колыбели. Каждую молодую ветвь он обвязывал тканью, направляя её рост в причудливый узор. Большая часть каркаса уже затвердела, став прочной основой, но работа еще не была закончена. Он знал, что не увидит завершения. Десятилетия пройдут, прежде чем ветви запомнят заданную форму. Но старик улыбался так, будто уже держал в руках плоды своего труда. Будто сам процесс был наградой. В этом и были вирены. Мы не боялись смерти мы жили так, чтобы не жалеть о ней. Старик не смотрел вниз. Он даже не подозревал, что за ним наблюдают. Он просто творил, отдавая этому последние силы. И именно он, сам того не зная, стал причиной, по которой я все еще дышала.

Я очнулась от тяжелого сна несколько часов назад, но странная усталость не отпускала. Солнце уже миновало зенит и медленно клонилось к закату. Комната была пуста.

Что делать? Можно ли выходить? Что вообще мне разрешено? Я не знала.

На столике стояла еда, но есть не хотелось. Никто не пришел. Никто не объяснил. А станут ли объяснять вещи? Ведь именно вещью я и была товаром в руках наемника.

Я прошлась по комнате, взгляд скользил по облупленным стенам, пыльным углам и мебели, пережившей свой век. Мое положение было незавидным: смерть или рабство. Первого я не боялась. Второе же вызывало тошнотворный спазм в животе. Еще несколько дней назад, когда Тень заявил, что продаст меня в Лиловый дом, я уже сделала выбор. Уже молила богиню даровать мне смерть. Уже простилась с жизнью. Но наемник был уверен, что продаст. А значит, на то были причины.

Он не стал бы тратить силы на товар, обреченный на гибель. Не кормил бы со своего стола, не проявлял бы даже этой поддельной заботы. Можно было просто связать меня, держать на воде и черствых лепешках к концу пути я бы умерла сама. Но Тень заботился. От осознания меня передёрнуло. В груди защемило, будто кожа внутри натянулась до хруста. Неужели я действительно запомнила, как он поил, как укрывал? Я скрипнула зубами, стараясь отогнать эту мысль он заботился лишь о товаре. Я была нужна ему живой. И в пригодном виде. Значит, он не сомневался, что сделка состоится. Встреча с заказчиком лишь формальность. Наемник знал: нужной суммы у того не будет. А раз так

Если ни Тень, ни богиня не помогут мне умереть придется сделать это самой.

В Лиловый дом я не поеду.

По крайней мере, живой.

Я была готова покончить с этим сразу. Обыскала комнату в поисках хоть чего-то подходящего и нашла на столе небольшой фруктовый нож. Туповатый, но для моих целей сгодился бы. Я уже поднесла его к себе, когда взгляд упал на старика за окном. Он улыбался своему творению. Я замерла. Там, наверху, в мире, где я выросла, он выглядел таким радостным. Таким беззаботным. Сначала я смотрела на него, как утопающий хватается за последний глоток воздуха. Не могла оторваться. Но потом Потом во мне что-то дрогнуло.

А что будет с ними?

Что будет со всеми, кто останется, когда я умру?

Старик даже не заметит. Но кто-то найдет мое тело. Если первым окажется Тень он взбесится. И что тогда? А если это будут служницы? Что, если он не сдержит ярость? Кто пострадает? Я медленно опустилась в кресло, не отрывая взгляда от старика. Сколько невинных заплатят за мой уход? Только служницы? Или он перебьет всех в этом доме? Поймет ли он мой выбор? Или просто будет крушить всё вокруг? Я не знала.

Липкое, удушающее чувство сжало грудь. Кто-то пострадает из-за меня. За окном старик бережно обвязывал пучок ветвей тканью, направляя их в причудливый узор, который станет виден лишь через десятилетия. Его пальцы, покрытые морщинами, двигались уверенно он знал, что даже если не доживёт до завершения, мост останется. А что останется после меня? Тень обязательно попытается узнать, что случилось. И первыми под удар попадут служницы дочери торговцев, живущие под защитой вирен. Они не наши по крови, но наши по долгу. Их боги не запрещены в долине, но клятва отца распространяется и на них. И не только на них. Гнев Тени беспощаден. Он может дотянуться и до крон, где сейчас, не подозревая ни о чём, живут мои люди. Я опустила нож. Я не боялась смерти.

Дочь правителя с детства учили оценивать последствия даже те, что невозможно предугадать. Быть наследницей означало выбирать разум, а не чувства. Когда-то я приняла решение отца о замужестве, подавив в себе бурю гнев, отчаяние, жалость. Тогда мне потребовались дни, чтобы смириться. Сейчас во мне была только пустота. Тень в долине уже само по себе опасно для моего народа. Разъярённая Тень катастрофа. Он уверен, что продаст меня на севере хорошо, значит ему придется покинуть границы Сильвияра, а значит это последнее что я смогу сделать для своего народа. Так будет лучше. Полторы недели позора. Унижений. Подчинения.

А потом север. Где он будет уверен, что победил. Где он покинет Сильвияр. Где я выполню последний долг.

Но в этом путешествии к гибели таилась опасность. Меня могли узнать. Здесь, внизу, царил мир торговцев равнодушный, чуждый. Даже если кто-то и опознает во мне Фиарину, помощи ждать не приходилось. Внизу каждый за себя. Но вирены Вирены бросились бы в бой без раздумий. Именно поэтому Тень выбирал для ночлега убогие питейные торговцев, а не наши воздушные питейные дома в кронах. У нас есть художники и музыканты, что живут, путешествуя по Сильвияру, что воспевают его красоты, продают свои работы, выступают в увеселительных домах. У нас есть и торговцы и ткачи, что также путешествуют по долине закупая товары. Есть стражи, которые направляются к границам. Есть советники, что объезжают долину по приучению отца или выполняя свою работу. Есть целители, есть учителя, есть просто путешествующие. Все они предпочитали останавливаться наверху в наших ухоженных, благоухающих цветами гостиницах. Но Тень знал: вирены редко спускаются вниз, не вмешиваются в жизнь торговцев. А те, в свою очередь, платят подати и не задают вопросов. Потому наемник и выбрал эту дорогу ухабистую, запруженную чужаками. Здесь никто не ворошил чужие тайны. И он был прав. Здесь скорее отвернутся, сделают вид, что не заметили, чем рискнут опознать в запылённой путнице дочь правителя. Это объясняло и другое. Почему Тень, чьи услуги стоили целое состояние, ночует в дешевой обветшалой ночлежке? Я допускала мысль о его бедности но верила в это с трудом. Тени не бывают бедными. За века существования они скопили такие богатства, что хватило бы на десять жизней. Но он вёл меня почти открыто, среди грязи и ветхости. Ответ был прост: торговцам -нет жела ни до кого, кроме себя. Они не станут доносить страже. Кто вообще разглядит одиноких путников в маске среди вереницы вьюнов и телег? Даже если кто-то и заметит максимум, пожалеют украдкой. Но не вмешаются. А значит

Мы тихо достигнем северной границы. Встретим заказчика. И тогда либо я умру. Либо я умру. Но никто из моего народа не пострадает. От этой мысли на мгновение стало теплее. Я улыбнулась понимая старика за окном. Моя жизнь не будет потрачена зря. Даже если об этом никто не узнает. Но тревога не уходила. Сегодня я уже слышала тихий рык сквозь шелест листвы. Видела тени, мелькнувшие в ветвях. Ветвьяры.

Хищники, которых невозможно заметить, если они сами не захотят. Гибкие, стремительные, рождённые самой кроной леса. Они размером с крупного гончего зверя их массивные, мускулистые тела возвышаются почти до плеч взрослого вирена. Но несмотря на силу, в них нет тяжести: движения ветвьяров это суть леса в момент прыжка, это тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы перед ударом. Их тела вытянуты, с длинными лапами, подогнанными для бесшумных скачков и молниеносных рывков. Мощные бедра словно хранят в себе сжатую пружину одна вспышка, и зверь уже у другой ветви. Когти загнуты, черны как кора в тени, а шерсть короткая, струящаяся по телу в переливе тёмных и мшисто-зеленых разводов, будто сама листва наложила на них свою печать, что делает их почти невидимыми. Глаза ветвьяров янтарные, глубокие, как утренний свет, пробивающийся сквозь чащу. И в этих глазах нет звериной тупости лишь выверенная концентрация хищника, что не нападает из злобы, а из необходимости, как сама природа. Перед броском они замирают, сливаясь с деревом, словно сама крона вдруг оживает и тогда раздаётся хруст, шелест, вскрик. И снова тишина. Долгое время даже вирены не замечали этих удивительных и грациозных животных, когда пришли в долину.

Ветвьяры сторонятся чужаков, предпочитая жить небольшими семьями, совместно выращивая малышей в гнезде, свитом из ветвей и собственной шерсти. Но однажды как я читала в приданиях наши предки спасли одну из беременных самок. Обычно эти хищники бесшумны и грациозны, но тогда самка неудачно перепрыгнула на ветку, а из-за беременности не смогла сохранить баланс. Она, повредив лапу, сорвалась вниз, где поджидали Проклятые. Взрослые ветвьяры, даже сорвавшись вниз, могут успеть молниеносно вскарабкаться наверх. Но та самка не могла, ей не хватало ни сил, ни скорости. Ее ждала мучительная смерть.

Но рядом оказался вирен. Он пришел на помощь самке, убив Проклятых и вернув ее наверх. Самка поранилась и выбилась из сил. Несколько дней вирен охранял ее, лечил и делился едой. А когда она набралась сил исчезла в кроне деревьев. И вирен подумал, что больше никогда ее не встретит. Но спустя несколько месяцев, самка нашла его сама. Несколько дней подряд она появлялась неподалеку, присматриваясь к нему из кроны деревьев. Наблюдала за тем, как он плел себе жилье из веток, как добывал еду, рыбачил. Он даже сплел теплое покрывало и расстелил там, где обычно за ним наблюдала самка. И каждый день он оставлял ей угощения. И однажды самка появилась не одна за ней следовали ее маленькие пушистые дети, с любопытством и опаской разглядывая новых странных для них существ, что поселились рядом с ними в кронах.

Вирен пустил их в свой дом, расстелив покрывала, играл с детенышами, приносил им еду. Самка позволила себя оседлать, чтобы можно было охотиться совместно. Так вирены и ветвьяры начали существовать в мире друг с другом, вместе взращивая потомство и охраняя долину. Так в Сильвияре появились наездники невидимые в кронах, грозные в прыжке. Бесшумные, грозные, незаметные. Лишь тихий рык да шелест листвы мог выдать их присутствие и только тем, кто знает. Для остальных они оставались незаметными, а значит несуществующими. И многие верили в то, что порядок в долине поддерживали лишь жрицы, которые каждый вечер выходили из храмов, прохаживались под Луной, распевая ритуальные песни, зазывая Проклятых на смерть, и напоминая живым о том, что жизнь это бесценный дар. То, что за жрицами неотступно и бесшумно следовали наездники, мало кто замечал.

Торговцы и все, кто жил на земле, ходили с полуприкрытыми глазами, не замечая половины того, что происходило вокруг. Их мир был прост и понятен - товары, монеты, дорожная пыль. Но мне, дочери правителя, были видны все тонкие нити, сплетающие жизнь долины в единое полотно. Я знала каждый обычай, каждый негласный закон, каждую тропу между ветвями. И я прекрасно понимала: даже самые искусные наездники на ветвьярах не смогут противостоять Тени. Да, их хищники способны разорвать стальные доспехи своими клыками, но что значат мышцы и ярость перед силой самой богини? Наемник, которого окутывает ее тьма, использует не просто клинки и ловкость - его оружием становятся яды, что парализуют волю, зелья, дарующие нечеловеческую скорость, сама магия Луны. Против такого даже самые сильные стражи бессильны.

Жрицы светлой богини могли бы сравниться с Тенью в силе... если бы наша вера позволяла поднимать руку на живых. Но и Тени, и жрицы - слуги одной богини, две стороны ее воли. Они никогда не выступят друг против друга. Остаются Безликие... Я горько усмехнулась, мысленно отбрасывая эту надежду. Всех Безликих отец отправил на западную границу - дикари с равнин стали слишком беспокойны в последнее время. Каждое утро отцу приносили новые вести и становился все более хмурым. Перед Священной Ночью последний отряд ушел выполнять особый приказ. Теперь в долине не осталось никого, кто встал бы между мной и Тенью. Ни во дворце, ни среди ветвей. Только я и моя судьба. Знал ли сам наемник об этом? Я могла лишь предполагать, но мне бы это никак не помогло.

Я просидела так до самого вечера, неотрывно наблюдая за стариком и пытаясь отогнать от себя мысли, что приходили и уходили, не оставляя следа. Мое сознание то проваливалось в тяжелую пустоту сна, то я вздрагивала, ощущая, будто падаю в бездонную пропасть. Когда солнце начало клониться к закату, к садовому подошли мужчина и мальчик скорее всего, сын и внук. Старик с гордостью демонстрировал каждую деталь моста, показывая, как сплетать ветви, как формировать изгибы из молодых лиан. Мальчик наблюдал за этой простой магией с неподдельным восхищением, буквально затаив дыхание. И я невольно улыбнулась, глядя на него он, словно маленькое солнышко, на мгновение растопил лед в моей оцепеневшей душе.

Когда-то и я так же смотрела на танец жриц. Широко распахнув глаза, я впитывала каждое их движение, каждый шелест одежд, каждый священный звук. По ночам я разучивала ритуальные па, проводила часы над древними фолиантами, даже во сне продолжая танцевать среди жриц. Я была уверена это и была моя судьба. Единственная, возможная, настоящая. "Каждому в этом мире отведено место, где он обретет счастье. Нужно лишь суметь его найти" однажды сказала мне одна из жриц. И я верила, что мое место среди служительниц Светлой Богини. Там я была бы счастлива. Но судьба распорядилась иначе. Улыбка медленно сползла с моего лица, а на душе вновь сгустились тучи мир вокруг потерял краски, стал блеклым и безжизненным. Когда старик с внуком ушли, мне показалось, будто солнечный отблеск выцвел, оставив только серый холод. Холод проник в самое сердце, и я беспомощно укуталась в покрывало, пытаясь согреться. Наверное, я снова провалилась в забытье иначе откуда бы он возник так внезапно, как тень, вползающая в комнату вместе с ночной прохладой?

Меня вырвал из забытья странный звук глухой стук чего-то тяжелого, упавшего на пол. Резко обернувшись, я обнаружила наемника. Оказывается, он оказалось, он уже вернулся и, похоже, сидел здесь какое-то время. Он был одет лишь в рубашку и простые штаны, а вокруг него в хаотичном порядке лежало оружие: Клинки разных форм и размеров. Метательные ножи с замысловатыми узорами. Шипастые металлические шары, напоминающие плоды какого-то растения. Аккуратные футляры с длинными и короткими иглами. Но больше всего мое внимание привлекли небольшие пузырьки с разноцветными жидкостями, выстроившиеся в аккуратный ряд. Одного взгляда хватило, чтобы по спине пробежали ледяные мурашки. Я не знала, что это за зелья, и не хотела знать кроме одного.

Маленький прямой флакон, в котором переливалась жидкость, похожая на жидкое серебро. Она мерцала, клубилась, то светлея, то темнея. Она выглядела как дыхание самой луны, заключённое в стеклянную клетку. И эти переливы странным образом напоминали цвет глаз самого наемника настолько, что я невольно подняла взгляд и встретилась с ним взглядом. Он наблюдал за мной неотрывно.

-Да, Прелесть... тихо произнес Тень, и я вздрогнула от необычного тембра его голоса, в котором смешались бархат и густой лесной мед. Он поднялся, взял тот самый флакон и приблизился, протягивая его мне: - Одно из самых сложных в приготовлении. Одно из самых сильных. И одно из самых прекрасных. Основой служит сок лунного цветка... Любая жрица узнает в нем силу самой богини.

Наемник встал передо мной и вложил мне в руки небольшой флакон с переливающейся жидкостью. Ему не нужно было ничего объяснять даже против моей воли я почувствовала знакомую вибрацию, а когда моих ладоней коснулось стекло, по коже разлилось тепло, мягкое и до боли родное. Богиня. Но я запретила себе чувствовать, еще тогда, когда первый раз увидела наемника, когда увидела его глаза, когда почувствовала силу в нем, и когда он сказал какую судьбу мне уготовил. Я запретила себе чувствовать силу, частью которой он являлся. Я не могла не имела права нести в себе силу богини, став пленницей, став рабыней. Я чувствовала, будто это пятно, будто это осквернение. Чувствовала его физически каждым клочком кожи, чувствовала, что я стала сама не чиста для этой силы. Сила должна принадлежать жрице. А я... кто я теперь? Света во мне и до этого не было, но запятнать его клеймом рабыни мне была невыносима одна только мысль об этом. Лучше умереть, чем такое. Я замотала головой и хотела вернуть бутылек наемнику, но тот в ответ лишь наклонился ближе и сжал мои пальцы вокруг стекла, пристально вглядываясь в мое лицо. Он словно хотел заглянуть глубже, в самую суть. Словно хотел что-то найти. Словно хотел заглянуть в мысли. Его глаза переливались, сияли, и неотрывно смотрели на меня.

- Я не - начала было я, но слов подобрать не могла. Что я хотела сказать ему? Какую мысль донести? Мысли рассыпались под взглядом его переливающихся глаз. А он только смотрел. Смотрел, казалось, куда-то глубже чем я, словно что-то видел. И ждал. Чего он ждал? Невыносимо было думать об этом, и слова что я так часто произносила сами вырвались наружу.

- Я не жрица. - выдохнула я, сама не понимая, зачем это говорю.

Наемник в ответ хмыкнул, едва приподняв уголки губ в кривой улыбке. Он мне не верил? Но ведь это же было известным фактом! Меня не посвятили, жрицей я не стала

- Думай как хочешь. Он распрямился в полный рост, и почти ленивой походкой направился обратно к оружию на полу. Пока что.

Он бросил эту фразу небрежно, будто случайно, но ледяная волна пробежала по моему позвоночнику. Что это значило? Я боялась взглянуть на него. Не из страха перед ним как таковым - меня пугало нечто иное. Ответы на вопросы, которые вертелись у меня на языке, могли разрушить ту спасительную мертвую тишину, что поселилась в моей душе. Внутри я была пуста - словно после пожара, когда от былого остается лишь пепел. Но это приносило покой. Единственное, чего я желала - увести Тень подальше от долины и навсегда закрыть глаза, растворившись в забвении.

Однако Тень оставил флакон в моих руках. Теплый, вибрирующий, когда-то родной, а теперь чужой. Я не могла принять это. Не хотела.

Я в последний раз взглянула на переливающуюся жидкость и отставила флакон подальше от кресла, снова обратившись к созерцанию ночного окна. Мне не было видно, как Тень все это время пристально наблюдал за мной - не замечала я и того, как его изучающий взгляд постепенно наполнялся сложной гаммой эмоций. Желваки играли на его скулах, а выражение глаз менялось от колючего льда до раздраженной грусти. Мы молчали, каждый погруженный в свои мысли, пока мои веки не стали тяжелыми, словно налитыми свинцом. Темнота сна снова тянула меня в свои липкие объятия.

- Выпей это.

Я с трудом разлепила ресницы и увидела наемника, стоящего рядом с кружкой в руке.

- Снотворное еще действует, - пояснил он. - Твой организм борется с остатками яда. Это поможет.

Когда он поднес кружку к моему лицу, кислый запах ударил в нос, заставив скукожиться язык и свело челюсть судорогой. Я попыталась отказаться, но Тень одной уверенной рукой запрокинул мне голову и влил содержимое в горло. Сопротивляться было бесполезно - как пытаться сдвинуть каменную стену. Зажмурившись, я закашлялась, судорожно сжимая челюсти, боясь, что проглоченное сейчас вырвется обратно. И даже не заметила, как сильные руки подхватили меня, перенесли на кровать и укрыли дополнительным одеялом.

- Тебе нужно выспаться. На рассвете выезжаем. Спи.

Я удивлённо взглянула на него, чувствуя, как по телу разливается тепло, а веки тяжелеют сами по себе. Сон накрывал меня, но на самом краю сознания мелькнула цепкая, неотвязная мысль почему он заботится обо мне? Какое ему дело, высплюсь я или нет? Если снотворное и так выветрится зачем тратить на меня зелья? Странно Это была последняя мысль, прежде чем я погрузилась в глухой, тёплый рокот сна. Мне ничего не снилось. Я качалась на волнах абсолютного покоя, будто в тёплых, ласковых водах. Ни страха, ни горечи только тишина, обволакивающая душу. Я впитывала её каждой клеткой, цеплялась за это состояние, не желая возвращаться в мир, где ждала лишь боль. Но Тень не собирался оставлять меня в блаженстве. Он тряс меня за плечи, настойчиво пытаясь выдернуть из забытья.

"Не хочу", мысленно взбунтовалась я и, кажется, даже неразборчиво застонала. На мгновение его руки исчезли. Сдался? Как же я ошибалась. Тени не отступают. Никогда. На мои губы упала маленькая капля тёплая, почти незаметная. Сначала ничего не произошло, и я с облегчением провалилась глубже в небытие А потом взрыв. Его ладонь легла мне на грудь, у основания шеи. Тяжёлая. Горячая. И вдруг по моим венам засияли молнии. Тысячи крошечных вспышек пронзили тело, заставив кожу загореться мурашками. Сердце забилось так сильно, что кровь загудела в ушах. Я проснулась. Резко распахнула глаза, задыхаясь, словно вынырнув из глубины. Богиня Её сила бурлила во мне, искрилась в крови, разрывала сон, как бумагу. А рядом, на краю кровати, сидел Тень. В его руках переливался тот самый флакон.

Я же говорил зелье сильное, усмехнулся он, наблюдая, как я ловлю ртом воздух. Одной капли хватит, чтобы увеличить силу в разы. Ну что, как ощущения?

Голос его звучал отрывисто, с едва уловимой нотой чего-то невысказанного. Но мне было не до тайных смыслов я вся пылала, словно по моим жилам разлилась не кровь, а раскалённая лава. Сбросив покрывало, я вдруг осознала, насколько спёртым и тяжёлым стал воздух в комнате. И тогда мир взорвался. Каждый нерв, каждая пора моей кожи вдруг ожили, обострившись до невыносимой чёткости. Я вдруг стала буквально кожей ощущать самые малейшие колебания пространства. Все чувства обострились.

Я слышала, как за окном пробуждаются птицы, как ночной ветер вползает в распахнутую створку. Чувствовала капли воды в его волосах, влагу на скулах он действительно только что умывался. Но больше всего поражало то, как от него исходило тепло густое, наэлектризованное, пульсирующее в такт его дыханию. Я различала каждый удар его сердца. Слышала, как кровь бежит по его венам. Так вот какими становятся Тени под действием зелья... Я знала, что они используют эликсиры, но не представляла, насколько преображается восприятие. Мир заиграл новыми красками каждая трещинка в штукатурке, каждая нить грубого покрывала, каждый аромат еды на столе обрели невероятную ясность. Мой взгляд сам собой упал на его шею, где под кожей тонко пульсировала жилка. Рука непроизвольно потянулась вперёд, но я одёрнула себя имела ли я право?

Кажется, мои мысли отразились на лице, потому что он с ухмылкой взял мою ладонь и прижал к своей шее. Кончики пальцев прижались к влажной коже и вдруг я ощутила тонкую, пламенную змейку, спрятанную под перламутром живого существа. Его пульс бился в подушечки пальцев, как крылья пойманной бабочки нежно, сильно, восхитительно. И в тоже самое время я почувствовала силу богини она текла по его венам подобно раскаленной лаве. Казалось, что у него под кожей извиваясь танцует молния. Я залюбовалась ощущениями. Но очарование длилось мгновение. Тень вдруг резко отстранился, будто обжёгшись. На его лице мелькнуло что-то неуловимое воспоминание? Догадка? прежде чем оно исказилось странной гримасой. Не гневом, не злостью... чем-то похожим на досаду. На меня? На себя? Я не успела понять. Он уже отвернулся, унося с собой все ответы.

Нам пора.

Он молча принялся собирать вещи, движения резкие, с едва сдерживаемым раздражением. Я замерла на кровати, пальцы по-прежнему помнили тепло его кожи, пульсацию жилы под подушечками, в то время как перед глазами был лишь холодный, собранный хищник. Что за досада мелькнула в его глазах? На что он так резко отреагировал? Не веря собственным ощущениям, я опустила взгляд на ладони - что это было? Рассудок твердил одно, а пальцы... Внезапно в руки упал увесистый сверток.

- Думаю, я не ошибся. Одевайся, тебе надо поесть. Путь будет долгим.

Я открыла рот, чтобы выплеснуть накопившиеся вопросы, но Тень уже отвернулся, продолжая сборы. Я развернула сверток, и пальцы сразу утонули в неожиданной мягкости. Ткань была грубоватой на вид, но на ощупь удивительно податливой. Черная рубаха с длинными рукавами и плотные штаны ничего общего с воздушными нарядами вирен, но... когда я провела ладонью по материи, кожа не взбунтовалась, не загорелась от прикосновения к чужому, колючему. Наоборот  ткань будто обняла пальцы, обещая не кусаться в дороге. Я украдкой взглянула на Тень он стоял спиной, проверяя содержимое сумки. Неужели специально подобрал? Я тут же отмахнулась от этой мысли нет, конечно. Тень делает только то, что нужно ему. Просто удачное совпадение

В умывальне, сбросив наконец колючее покрывало, я осторожно надела новую одежду. Грубая шерсть должна была раздражать ослабленное тело, но вместо этого обвила его, как теплая река без давления, без дискомфорта. Рубаха свободно ниспадала до бедер, а пояс широкий и мягкий не врезался в живот, лишь обозначая талию. Даже штаны, обычно жесткие у как погонщиков, оказались мягкими и удобными для долгой дороги. Я с удовольствием приняла этот подарок, и практически впервые за последние дни смогла посмотреть на себя в зеркало. Сейчас я выглядела как после тяжелой болезни. Кожа, когда-то сияющая лунной белизной, теперь имела сероватый, почти землистый оттенок, будто болезнь проникла в самые ее глубины. Под глазами залегли темные, опухшие тени, похожие на синяки, а сами глаза - воспаленные, с лопнувшими сосудиками, будто я пролила все слезы, какие только могла. Губы потрескались. Я провела пальцами по лицу - кожа отозвалась неприятной сухостью и стянутостью, будто пергамент, оставленный на солнце. Даже мои волосы, некогда шелковистые и послушные, теперь висели тусклыми, безжизненными прядями, словно трава, выжженная засухой. Но меня это мало волновало товарный вид должен был волновать Тень, а вот мне было абсолютно все равно. Я заплела волосы в косу и вернулась в комнату, где Тень тут же кивком головы указал на еду. Было видно, что наемнику хочется побыстрее отправиться в путь он съел свою еду в считанные мгновенья, и теперь просто сидел, поглядывая на дверь.

Я же жевала нехотя мой организм все еще не оправился от снотворного. Я ела лишь потому, что Тень велел, без удовольствия проглатывая куски еды. Медленно и через силу. Он не двигался, но я чувствовала его раздражение  оно вибрировало в воздухе, как жар от раскаленного металла. Когда я наконец отодвинула тарелку, едва тронутую, он взорвался молча. В одно мгновение он был уже на ногах не встал, а будто появился в вертикальном положении, хватая меня за руку. Мы пронеслись по коридору, как тени в ночи он, я и сумка, болтающаяся на его плече, как нелепый попутчик. Темнота облизывала стены, но он двигался сквозь нее с уверенностью слепца, которому не нужны глаза. Я едва успевала переставлять ноги, спотыкаясь о собственное истощение, а он тащил меня вперед, словно спешил навстречу чему-то, что могло исчезнуть с первыми лучами солнца. Одним сильным движением он распахнул двери питейного дома, и я впервые за несколько дней оказалась на улице. В сознании по крайней мере.

Холодное дыхание ночи нежно коснулось моего лица. Невидимые пальцы рассвета уже начали стирать звёзды с бархатного неба. Запах влажной земли и прелых листьев - густой и терпкий окутал меня, смешиваясь с ароматом ночных цветов, что ещё не свернули свои лепестки перед лицом дня.

Тишина  зыбкая, хрустальная, будто тонкий лёд на поверхности озера,  была нарушена лишь шепотом листвы да первыми робкими трелями птиц, пробуждающих лес. Их голоса, чистые и звонкие, как капли росы, раскалывали предрассветный сумрак, обещая скорый восход. А небо Оно уже не было чёрным. Где-то на востоке, за горами, таяла ночь, растворяясь в молочной дымке, и первые бледные лучи, словно нерешительные гости, крались по верхушкам деревьев, золотя их кроны. Мир замер на грани  между сном и явью, между тьмой и светом. Я сама замерла на грани восхищаясь предрассветной магией также сильно, как и страшась неизвестного будущего. Сколько раз я встречала рассвет, сколько раз слушала пение птиц, но в первые столь прекрасные мгновенья были омрачены происходящим. Я вздохнула. Сколько я смогу увидеть еще рассветов, прежде чем мои глаза закроются навсегда. Я подняла глаза к небу. Отсюда с земли вид был не настолько завораживающий, как тот что обычно открывался со смотровой площадки дворца. Смогу ли я еще хоть раз увидеть долину с высоты птичьего полета? Я не знала.

Неожиданно мое внимание привлек глухой топот и тихое фырканье, а спустя пару мгновений из-за угла показался Тень, который вел двух животных, которых я никогда прежде не видела.

- Кто это? воскликнула я.

-М-м-м? не понял наемник. Это? Это ньёрды с севера. Ты никогда их раньше не видела?

Я отрицательно закачала головой рассматривая животных, не решаясь подойти. Белоснежный великан выглядел так, будто сошел с картины о северных чудесах. В холке он был примерно моего роста, с довольно широкой грудью, но жилистыми ногами. Его густая шерсть, сливавшаяся с зимними пейзажами родины, здесь казалась неестественно яркой как облако, опустившееся отдохнуть среди зелени. Даже в предрассветных сумерках он выделялся белым пятном. Когда я осторожно приблизилась, животное повернуло ко мне морду  его глаза были синими, как горные озера, и в них читалось спокойное недоумение. Казалось, он и сам не понимал, как оказался в этом буйстве красок и запахов. Он тяжело фыркнул, и мне в лицо ударило облако пара, пахнущего сухим сеном и пережеванной листвой. Я не удержалась и дотронулась до неизвестно зверя. Шерсть оказалась неожиданно теплой. Верхние волосы были гладкими, длинными и жесткими. Они как броня покрывали все тело животного, защищая его от любых проникновений влаги и холода, а под ними был мягкий, почти воздушный, пух, в котором тут же утонули мои пальцы.

Неожиданно ньёрд снова фыркнул и мотнул головой, а рога едва заметно зазвенели, как хрустальные ветви я не удержалась и дотронулась до них. Они были... живые. Не кость, а что-то среднее между деревом и скорлупой прохладные, покрытые короткой шерстью, с едва ощутимой вибрацией внутри. Складывалось впечатление что внутри его рогов множество стеклянных хрусталиков сталкиваются друг с другом. Я напрягла слух, стараясь понять что же это.

- Они дети севера. неожиданно произнес Тень. Они живут стадами на просторах бескрайней ледяной пустыни. Внутри их рогов маленькие шарики с густой жидкостью чем крепче мороз, тем больше набухают эти шарики. Их рога улавливают вибрации самой земли и служат ориентиром куда двигаться. Ньёрды выдерживают даже сильные морозы, могут неделями обходиться без еды и воды. Когда начинаются снежные бури они собираются в огромное стадо, согревая друг друга и потомство. Ньёрдов на севере любят за их выносливость они могут пробегать огромные расстояния, никогда не сбиваются с пути, неприхотливы в еде и довольны неприхотливы в содержании.

Наемник прикрепил сумку к одному из седел, и проверил надежно ли держатся они на животных. А я слушая рассказ Тени переключила свое внимание на жилистые ноги животных, только вместо копыта или когтей была круглая лапа, напоминающая теплую толстую лепешку упругая, с едва уловимыми пульсациями жира внутри. Кожа подошвы оказалась шершавой, как выделанная кожа, но в тоже самое время мягкая, расплющивающаяся при ходьбе.

- Нам пора. наемник оторвал меня от земли и одним движением усадил на спину одному из животных. Сам же с легкостью запрыгнул на другого, что-то ему сказал и ньёрд рванул с места мягкой рысью, громко при этом топая. Мой ньёрд последовал за собратом в тот же миг, и мы двинулись в путь в предрассветную неизвестность.