Аннотация: Что было бы, если бы ничего не случилось и Йаати мирно покинул Лахолу...
Заперев дверь квартиры, Йаати спустился вниз. Дверь подъезда открылась в прохладную, насыщенную запахами осени атмосферу двора-колодца. Воздух здесь был другим - не комнатным, а большим, городским, пахнущим влажной землей, опавшими листьями и далекой солярной гарью от котельной. Дверь с грохотом захлопнулась. Уже этим вечером она захлопнется для него навсегда, словно отсекая детство...
Он вышел за торец дома, и перед ним открылся вид на озеро. Ветер здесь был полновластным хозяином. Он гулял между старыми ветряками, которые, как усталые великаны, лениво и со скрипом поворачивали свои ржавые лопасти. Вода была темно-свинцовой, покрытой довольно крупными волнами, и Йаати поймал себя на мысли, что он, наверное, будет скучать по этому суровому, привычному с первых его лет пейзажу. Но тут же отогнал эту мысль: впереди его ждала Тай-Линна с её мраморными набережными, яркими огнями и девушками в легких платьях...
Он пошел наугад, не думая о маршруте, подчиняясь сетке знакомых с детства улиц. Его ноги сами несли его по проторенным тропам. Вот пустырь, где они с друзьями играли в Хищников, вот гаражный кооператив, где пахло бензином и тайной взрослых мужских дел, вот скамейка, на которой он попробовал курить - было гадко и противно, но чувствовал он себя тогда бесконечно крутым...
Город будто прощался с ним, открываясь с новых, неожиданных сторон. Он зашел в маленький сквер с облупившимся фонтаном, где летом обычно толпились мамы с колясками. Сейчас он был пуст. Йаати сел на каменную скамью и смотрел, как ветер гоняет по гранитным плитам одинокий оранжевый лист. Он испытывал странное чувство - он уже не часть этой старой жизни, но ещё и не часть новой. Он был между мирами, как поезд на перегоне между станциями. Вспомнилось, как он ползал по полу, изучая карту окрестностей города и фантазируя о невероятных походах длиной в пятьдесят километров. Сегодня он отправится в сто раз дальше, чем грезил тогда. И всё равно казалось, что тогда он упустил что-то крайне важное, дорогу в какой-то другой, сказочный мир, ту самую, которой уже никогда не найти...
Незаметно выглянуло солнце. Внезапно его взгляд упал на стену старого здания библиотеки, которую он всегда считал скучной и официальной. Сегодня он увидел, как играет свет на её кирпичной кладке, как быстрые тени от облаков скользят по улице, создавая сложный, постоянно меняющийся узор. "Вот оно, - подумал он. - Цвет. Не просто кирпич, а сотни оттенков - от выцветшей охры до почти фиолетового в тенях". Он мысленно представил, как бы написал это, какими красками, какими мазками. Сердце его ёкнуло от предвкушения. В Академии его научат переносить это на холст.
Йаати заглянул на шумный утренний рынок, где пахло горячими лепешками, свежей рыбой и пряностями. Яркость красок, сочность яблок, крики торговцев сегодня только раздражали его. Душа просила тишины и покоя, и он побрел дальше, забираясь в такие уголки, куда обычно не ходил. Прошел по старому виадуку над заброшенными железнодорожными путями, заросшими бурьяном, вошел в лес. Тишина, одиночество и запах осени окружили его. Захотелось сделать что-то необычное, что-то такое, что он точно никогда не забудет.
Подумав, Йаати вдруг усмехнулся и быстро разделся догола: ему уже очень давно, наверное, с пятого класса, хотелось пройтись по лесу нагишом. И сегодня был последний день, когда он мог это сделать...
Лес встретил его плотной, почти осязаемой тишиной. Воздух под сенью елей был неподвижным, влажным и густым, пах хвоей, преющей корой и чем-то ещё - древним, как сама земля. Свет сюда почти не проникал, стволы стояли тесной стеной, а под ногами пружинил вековой слой хвойного опада. Было холодно, очень холодно, и босые пятки вязли в мшистой влажной упругости.
Стараясь согреться, Йаати шел быстро, почти бежал, не разбирая дороги. Колючие лапы елей хлестали его по голой коже, оставляя красные полосы, но он почти не чувствовал боли - его гнало вперед странное томление, потребность дойти до какого-то предела, заглянуть за край. Он чувствовал себя дикарем, первопроходцем в мире, где не ступала нога человека. Это было одновременно страшно и пьяняще.
Вскоре лес начал меняться. Ели стали реже, их сменили чахлые, кривые березы и ольха. Земля пошла под уклон, стала болотистой, и пришлось прыгать с кочки на кочку, чтобы не увязнуть по щиколотку в ледяной черной жиже. Пару раз Йаати спотыкался и смачно падал в грязь. Наконец, он выбрался на край небольшого, скрытого в чаще озерца. Вода в нем была черной и абсолютно неподвижной, будто стеклянной. Посредине, на полузатопленном бревне, сидела огромная лягушка. Она была цвета мокрого камня и смотрела на Йаати неподвижными, золотистыми глазами, в которых не было ни страха, ни удивления. Казалось, она ждала его здесь всю его жизнь, как в сказке.
Йаати замер, переводя дух. Пар клубился от его разгоряченного дыхания, контрастируя с мертвенным холодом болота. Он смотрел на лягушку, а она - на него. И в этой тишине, нарушаемой лишь редкими каплями, падающими с веток, до него донесся новый звук. Негромкий, ритмичный, металлический. Не то стук, не то скрежет.
Лягушка, словно дождавшись сигнала, медленно, с царственным достоинством, соскользнула с бревна в черную воду и бесшумно исчезла. Кольца на воде разошлись идеально круглые, словно это был не живой организм, а дух этого места.
Зов оказался сильнее мистического оцепенения. Йаати, обойдя болотце, двинулся на звук. Через несколько минут чаща снова расступилась, и он увидел источник шума.
На небольшой поляне, окруженной ивами с поникшими ветвями, стоял старый бункер времен какой-то забытой войны. Из земли торчала лишь его бетонная крыша, заросшая травой и мхом. Рядом с ним, спиной к Йаати, сидел человек. Он был одет в потертую шинель Друзей Сарьера и что-то неспешно делал с небольшим металлическим предметом, положив его на камень и постукивая по нему маленьким молоточком. Стук этот и был тем самым металлическим звуком.
Йаати застыл на краю поляны, не решаясь сделать шаг. Незнакомец, не оборачиваясь, произнес хриплым, прокуренным голосом:
- Стоять мокрым на ветру - верный способ отправиться к предкам. Или ты уже решил, что ты бессмертный, Ветерок?
Йаати вздрогнул. От неожиданности, от того, что его назвали по имени - нет, не по имени, а его сутью. "Ветерок".
- Я... я не мокрый, - глупо соврал он, чувствуя, как по его голой спине бегут капли ледяной воды, падавшей с веток.
Старик наконец повернулся. Лицо у него было обветренное, покрытое сетью морщин, но глаза - ясные и насмешливые, цвета старого льда.
- Ага, - коротко бросил он, окидывая взглядом его голое, испачканное смолой и землей тело. - Вижу. Сухой как пустыня. Иди погрейся, пока не превратился в сосульку.
Он кивком указал на низкий вход в бункер, откуда шел слабый отсвет огня. Йаати, повинуясь необъяснимому порыву, подошел и, согнувшись, протиснулся внутрь.
Внутри было тесно, но сухо и уютно. В старой печке-буржуйке потрескивали сухие полешки. В углу лежала стопка потрепанных книг, стояла жестяная кружка и котелок. Воздух пах дымом, металлом и старой кожей.
Старик вошел следом, сел на ящике у печки и снова принялся за работу. Теперь Йаати разглядел, что в его руках небольшая, причудливой формы бронзовая шестеренка. Старик аккуратно подбивал молоточком её погнутые зубцы.
- Ты кто? - тихо спросил Йаати, присаживаясь на корточки у огня. Тепло обжигающе приятно разливалось по его замерзшей коже.
- Смотритель, - не глядя на него, ответил старик. - Смотрю за Забвением. А что ты собираешься делать?
- Я... Я сегодня вечером еду в Тай-Линну. В Академию. Хочу стать художником.
- Хм, - старик хихикнул, и его усмешка была похожа на скрип ржавой двери. - Тот же путь. Рисовать новые миры вместо того, чтобы понять старый. Знакомо.
Он отложил шестеренку и достал из-под ящика смятый серебряный портсигар, предложил Йаати. Тот, смущенно, покачал головой.
- Не надо, - пробормотал он. - Я уже пробовал. Мне не понравилось.
- И правильно, - кряхтя, старик прикурил сам. - Курящий художник - злой художник. А злым миры не рисуются. Только кошмары. Я знаю.
Дым с запахом дешевого табака заполнил маленькое пространство. Йаати молча смотрел на огонь. Странность сегодняшнего дня достигла своей кульминации. Он, голый, сидит в старом бункере, с неведомым "стражем забвения". Реальность снова поплыла, но это было не страшно, а... приятно.
- А что ты здесь сторожишь? - осмелился он спросить. - Какое забвение?
Старик выпустил струйку дыма и посмотрел куда-то вглубь времен, сквозь стены бункера.
- То, что все хотят забыть. Старые войны. Старые ошибки. Старые боги, которым перестали молиться. Всё это оседает здесь, в земле, как эта вот штука, - он ткнул пальцем в шестерню. - Кто-то же должен помнить. Хотя бы для того, чтобы новые ветерки, - он снова насмешливо посмотрел на Йаати, - не наступали на те же грабли.
Он вдруг протянул руку и открыл ладонь. На ней лежала та самая маленькая, тщательно обработанная бронзовая шестеренка, уже полностью выправленная.
- На. Бери.
- Зачем? - удивился Йаати.
- Сувенир. На память о Лахоле. О том, что у всего есть изнанка. И что у каждой мечты о будущем есть своя цена, заплаченная в прошлом. Вставлять никуда не нужно, - он усмехнулся, видя растерянность мальчишки. - Просто носи с собой. Когда будешь в столице рисовать своих белых лебедей и прекрасных дев, иногда доставай и смотри. Вспоминай меня. Этот лес. Этот бункер. Это всё, что я прошу взамен.
Йаати взял шестеренку. Она была на удивление теплой и гладкой.
- Спасибо, - прошептал он.
- Не за что, - старик махнул рукой. - А теперь вали, Ветерок. Тебе ещё собираться, а мне - доделывать работу. И оденься, ради всего святого. Вид у тебя, прости, дурацкий.
Йаати вылез из бункера. Ветер снаружи всё ещё гудел в ветвях, но теперь он казался ему могучим и вечным, как время. Обратная дорога, как всегда, показалась ему короче.
Вернувшись, он быстро нашел свою одежду, с наслаждением натянул на замерзшее тело вельветовые штаны и куртку. В карман он бережно опустил бронзовую шестеренку...
Этот день, казалось, тянулся бесконечно, но, поднявшись на старый виадук, Йаати с удивлением понял, что солнце уже клонится к западу. Тени стали длинными и густыми. Он почувствовал приятную усталость в ногах и голод.
Он шел обратно по аллее быстрым, уверенным шагом. Сумерки уже сгущались, зажигая в окнах домов далекого города первые огни. Он чувствовал, как с каждым шагом его связь с ним истончается, как паутинка. Он собирал в памяти звуки, запахи, ощущения, чтобы взять их с собой. Ветер, всё такой же неугомонный, теперь казался ему бодрым попутчиком, торопящим его в дорогу.
Зайдя в знакомую булочную, он купил ещё теплую сайку с изюмом и, отламывая куски, побрел в сторону дома - собирать вещи. Подойдя к нему, он остановился и окинул взглядом озеро, темнеющее в вечерних сумерках, силуэты ветряков на фоне багряно-золотого неба - всё это было прощальным подарком Лахолы, его последним, самым насыщенным впечатлением. Он не испытывал ни грусти, ни радости. Было сложное, щемящее чувство завершения одной главы и трепет перед разворотом следующей, чистой, ещё не исписанной страницы.
"Прощай, - мысленно сказал он Лахоле. - Спасибо за всё". Он понимал, что вернется сюда лишь через несколько лет, уже совсем другим, взрослым человеком, с другими, взрослыми заботами и взрослым взглядом на жизнь. А может, не вернется вообще, чтобы сохранить память об этом дне, этом последнем дне в городе его детства нетронутой...
Он повернулся и решительно шагнул в подъезд. Впереди его ждал поезд, столица и самостоятельная жизнь. Длинный день прощания подошел к концу. Он оказался не просто длинным. Он оказался... странным. И теперь, с необъяснимо печальным знанием в памяти и легким ожогом тайны на душе, Йаати был по-настоящему готов к тому, чтобы его поезд тронулся.