Светлана присела на жердину, служившую скамьей, прямо напротив Ратислава. Запечалилась. Помолчав чуть, спросила:
- Скажи, Ратьша, а нужно ли было убивать всех тех людей, что вы побили вчера?
Ратислав вспыхнул, хотел сказать что-то резкое, но сдержался. Поиграл желваками, вдохнул выдохнул пару раз, успокаивая себя. Потом только ответил.
- А куда же нам было их девать? Не скажешь? В полон брать? И куда гнать тот полон? где людей брать для охраны? Бросить воевать, обоз захваченный да полонянников караулить будем?
Светлана пожала плечами, сказала чуть слышно:
- Может, надо было их просто отпустить?
- Отпустить?! - Ратислав аж задохнулся от возмущения и ярости - теперь ему уже не казалось, что вчера они поступили с пленными слишком жестоко. - Отпустить? - повторил он. - А ты была в Рязани, видела, что с ней сделали вот те вчерашние полонянники? Видела женщин со вспоротыми животами? Младенцев с разбитыми об угол дома головами? Людей заживо сожженных? Видела?
Он глянул на девушку сквозь пламя костра. Видимо, взгляд его был не слишком ласков. Светлана закрыла ладонями лицо и замотала головой, произнесла сквозь подступившие слезы:
- Нет, не видела.
Отняла руки от лица, глянула полными слез глазами на Ратьшу, продолжила:
- Не видела, прости. Сам знаешь, сидела с отцом в поместье в лесной глуши весь тот страшный месяц.
Так же быстро, как и вспыхнул, Ратислав остыл, сказал уже без злости, устало:
- Самому такое не легко было. Но по-другому теперь нельзя - такая вот война на нашу землю пришла. Не бывало такой на людской памяти.
К костру подошел отходивший по какой-то надобности Первуша, бросил быстрый взгляд сначала на Ратислава, потом на Светлану, ничего не сказал, начал подбрасывать дров в костер. А из шатра выбрался Гунчак, кутающийся в соболье одеяло, которое он прихватил вчера из захваченного обоза. Хоть что-то да урвал от несметной гибнущей добычи половецкий хан. Ратислав вспомнил, что тот, кажется, больше был расстроен уничтожением содержимого обоза, чем гибелью людей, среди которых, кстати, имелось не мало его единоплеменников. Сбегав по нужным делав в ближние кусты, Гунчак, все так же обмотанный одеялом присел на жердь рядом со Светланой, не забыв поприветствовать ее. Девушка рассеянно ответила на приветствие половца, глядя в огонь костра.
- Чем опечалена, краса-девица? - вопросил Гунчак, сладко улыбнувшись.
- О людях вчера убиенных печалуюсь, хан, - ответила Светлана, все так же глядя на огонь.
- О людях? - искренне удивился Гунчак. - Эти люди враги твоего народа, если не ошибаюсь. Разве можно о них печалиться? Их смерти нужно радоваться.
- А вот не получается - радоваться, - в голосе Светланы прорезалась злость.
- Ай-яй-яй, - покачал головой половец. - Зачем сердиться на бедного бродягу, которого терпят из милости. Хочешь печалиться - печалься. Кто тебе может это запретить? Хотя... Я такому печалился, когда татары заставили меня и моих людей резать безоружных жителей Биляра по счету. Вот это было печально.
Голос Гунчука внезапно стал жестким, но тут же смягчился и он продолжил:
- Мы же вчера убивали тех, кто убивал наших родичей. И ваших - русских, и моих - половцев. Пусть это и было уже несколько лет назад. Не права ты - месть должна быть сладка. Ведь так, боярин?
Гунчак глянул на Ратислава. Тот ответил не сразу. Глянул на Светлану, на присевшего у костра, внимательного слушавшего разговор Первушу, сказал:
- Ты прав, хан - месть сладка. - Помолчал, добавил. - По крайности, должна быть таковой.
Стан понемногу просыпался. К костру подсел Прозор. Умывшися снегом, свежий, словно выспался в тепле на мягкой перине, а не на еловом лапнике в холодном шатре. За ним появился Воеслав, позевывающий, продрогший, закутавшийся в овчину. Потом к костру подсели Добран сотоварищи. Первуша начал разливать кулеш по деревянным походным плошкам, раздал нарезанные еще в тепле, а теперь задубевшие на морозе, ломти ржаного каравая.
Ратислав протянул ломоть к огню костра. Держал его над пламенем пока не начало всерьез жечь руки. Подул на пальцы. Ништо, пальцы намозоленные рукоятью меча, да древком копья обжечь надобно постараться. Зато хлебушек размяк. Даже парок вон пустил. Он достал из сапога ложку, начал с удовольствием хлебать горячий кулеш, пережевывая попадающиеся кусочки разваренной лосятины. Все разговоры у костра стихли - воины насыщались, понимая, что в следующий раз поесть придется, скорее всего, не раньше вечера.
Когда поели, от Коловрата, завтракавшего с присными возле своего шатра, последовал приказ собирать скарб и седлать коней. Собрались быстро, стали выезжать на лед Оки, строясь по сотням. За конницей толпились пешцы, которых стало поболе, чем пришло вчера вечор. На взгляд, так не менее семи сотен. Понятно - всю ночь на зарево сгорающего татарского обоза тянулись с окрестностей обозленные смерды, кто покрепче духом и у кого есть хоть какое-то оружие. Позади пешцов почти уже собрался санный обоз в полсотни груженых под завязку саней.