Андрей Сергеевич Голавлёв молодой парень 28 лет, высокий светло-русый, голубоглазый приехал в древний русский город Владимир на великой реке Клязьма на поезде Новый Уренгой-Москва.
Он вышел на февральский перрон. Электронное табло зелёными яркими цифрами показывало: 3:00 утра, мороз "минус 30". На почти пустом перроне одинокий дворник в оранжевой спецодежде жестяной лопатой усердно снимал слой снега и льда. Андрей вышел в просторный зал ожидания с кассами.
На привокзальной площади он взял такси и поехал домой, на улицу Василисина.
2
Через 25 минут он был у своего подъезда. Зашёл в квартиру, включил свет, оказавшись в однокомнатной квартире со светло-лимонными обоями, с коричневым диваном в "зале", со светло-серым на кухне, с белой кухонной стенкой-гарнитуром.
Так впервые за многие годы он оказался один. Его родители остались на Ямале. Мама работник местного учреждения образования поехала на курсы в районный город Надым. Отец дорабатывал до пенсии на одном из газовых промыслов на полуострове, у Карского моря.
Сам же Андрей недавно уволился из автотранспортного предприятия Надымского района, где он работал художником-оформителем в многолюдном помещении среди водителей и автослесарей.
Он решил самостоятельно переехать во Владимир - Родину его отца, устроившись по специальности.
Ещё в Краснодарском крае, во фруктовом городке Славянск-на-Кубани, Родине его мамы, жила бабушка, старенькая, но ещё крепенькая.
3
Да, Андрею захотелось самостоятельности.
Он умылся, помылся, разложил свои дорожные вещи. Было 5:00 утра, но он ещё не спал.
Он вышел на свой балкон первого этажа. Огромный спальный микрорайон сине-белых, обложенных кафелем, 9-этажек всё ещё спал, хотя уже то там, то здесь зажигались жёлтым светом окна. Высотка справа, высотка прямо, дома на горизонте. За зданием детского сада, слева, опять высотка; высотки-высотки, далеко, у самой реки Клязьмы.
"Дома-дома, а в них люди-люди, а вокруг пустыня одиночества..." - Думал Андрей Голавлёв и какая-то иголка одиночества кольнула его чувствительное сердце и поселилась в нём.
4
Перед отъездом с Ямала отец Андрея оформил для него доверенность у нотариуса, что он - отец, разрешает сыну - Андрею прописаться в его квартире на улице Василисина, где Андрей уже был когда-то прописан.
На следующий день после приезда Андрей отправился в районное городское "Р.о.в.д." прописаться.
Но...
Начальник паспортного стола Афинагенова заявила:
- Пусть сам Сергей Владимирович Голавлёв явится! Этой филькиной грамоты недостаточно...
- Он не может. Он в другом регионе работает... Нотариус на Ямале говорил, что этот документ, заверенный отцом, действует по всей Федерации, по всей России... - растерянно объяснял Андрей.
- Молодой человек! Мы не на Ямале! Без присутствия вашего отца не пропишу!
Выходя из кабинета паспортистки Афинагеновой, подавленный Андрей обратил внимание на большую группу смуглых восточно-южных молодых мужчин, разговаривающих на своём тюркском языке. Из кабинета вышла высокая блондинка-сотрудница учреждения. Она выдала пачку паспортов этим ребятам, со словами:
- Все прописаны! - Они все заулыбались и заговорили ещё громче!
Андрей почувствовал себя какой-то одинокой, мелкой, оторванной от былого Корабля, щепкой.
Он покинул "Р.о.в.д.", решив идти домой пешком. Начинался сизый, голубоватый морозный февральский вечер. Андрей шёл. Иголка одиночества в его сердце увеличивалась.
5
Вечером он позвонил родителям, но не дозвонился ни отцу, ни маме.
Через три дня он познакомился на рок-концерте в здании культуры в центре Владимира с прекрасной девушкой.
Она пригласила Андрея к себе на работу, по делу, протянув ему свою визитную карточку, на которой он прочёл:
"Управление жилищно-коммунального хозяйства. Специалист по культурным связям: Гусева Варвара Александровна: номера телефонов, и-мэйл".
Андрей опять несколько растерялся. Она, накинув свою норковую шубку, надев чёрный тёплый платок в оранжевых вангоговских подсолнухах, сказала:
- До встречи... - и чуть лукаво, но очень мило и нежно улыбнулась.
6
Через день, в 9:00 утра Варвара позвонила Андрею, попросив, чтобы он приехал к ней в кабинет на улицу Северную, как можно скорее. На вопрос, в чём срочность, он ответа не получил.
Он спешно одел чёрный строгий костюм в серую полоску, оранжевую рубашку и красный галстук. Накинул чёрную "аляску" с рыжим меховым капюшоном. Вышел из дома.
День был очень солнечным, но мороз давил ещё сильнее. Андрей сел в автобус. Ехать нужно было долго, почти час.
Все автобусные оконные стёкла были затянуты, как голубой ледяной монтажной пеной, зверским морозом. Андрей, не смотря на яркое солнце, почувствовал себя в каком-то безоконном изоляторе.
7
Андрей шёл на встречу. Сугробы сверкали в солнечном свете. От них ложились густые голубые тени. Ветра не было. В голубом, безоблачном небе, вертикальными столбами дымили газовые котельные, как далёкие Дальневосточные вулканы.
Вскоре Андрей сидел в кабинете Варвары у её служебного стола. Встретила она его словами:
- Ты, как олигарх...
Андрей на это ничего не сказал, но подумал. Да, и подумал-то, уже когда вернулся домой:
"Что именно во мне олигархического? И на какого именно олигарха я похож? В России много олигархов."
8
Теперь Андрей мог подробно рассмотреть Варвару Александровну Гусеву. Она была его ровесница. Среднего роста. Изящная фигурка. Каштанового цвета волосы с огромной естественной рыжеватой косой от затылка до попы. Яркие-яркие, синие-синие красивые глазищи. И то ли, морская бездонная глубина в них, то ли мороз "минус 60", как на Якутском Оймяконе!
Андрей смотрел в её глаза, а игла одиночества в его сердце всё увеличивалась.
- Мы узнали, что ты ещё и стихи пишешь... И я тебе предлагаю прямо сейчас сочинить двустишия на тему "жкх"... Ну, как Маяковский, для этого, как его...? - вопросительно задумалась Варвара...
- Для "Моссельпрома". - уточнил Андрей.
- Да! Да! Вот тебе столик у окна. Пиши прямо сейчас!
9
Андрей Голавлёв всегда носил с собой ручку с синим гелевым стержнем и блокнотик. Да, он был поэтом. Но откуда об этом узнали в управлении "жкх", Андрей не задумывался. Ему было всё равно. Игла одиночества в его сердце всё увеличивалась.
Тем не менее, он пытался что-то сочинить, но в его голове зазвучала строка вовсе не из Владимира Маяковского, а из Михаила Булгакова: "Нигде такой тухлятины не купите, кроме как в "Моссельпроме" (Московская сельская промышленность). Это была строка из начала повести Булгакова "Собачье сердце". И Андрей почувствовал себя псом Шариком - бездомным бедолагой, которого и Шариком-то "окрестили" (несчастная машинистка Васнецова).
Да - именно Шариком, а не Климом Чугункиным, не Полиграфом Полиграфовичем и не председателем домкома Швондером. И Андрею вдруг стало смертельно тоскливо... Но он сочинял:
"Обнови водопровод -
Будет лето круглый год!"
"Заплати за свет, за газ
И обрадуешь ты нас!"
"Мусор мудро сортируй
Выноси и в ус не дуй!"
"Уплати за капремонт,
Будь, как солнце, как БальмОнт!"
"Ток в розетке экономь
И пускай гремит гармонь!"
"Батареи горячИ,
Кулебяки из печИ!"
Андрей ещё пытался сочинить, но ничего не выходило! Он впервые осознавал, что значит выражение "сочинять на заказ"!
10
Он решил завязывать с двустишиями и в конце влепил чужое и вовсе не двустишие:
"Шло начальство по деревне
Бригадир и счетовод:
Поднимайся на работу,
....................., народ!"
И добавил ещё, тоже чужое:
"Мы с Иваном Ильичом
Работали на дизеле.
Он м...к и я м...к -
У нас дизель...........
Встав из-за стола, он отдал исписанный лист формата А-4 Варваре.
- Два четверостишия лучше всего! Только это не ваше. - перешла она на "вы". - И совсем не про "жкх"?!
- Да, не моё! Разве не про "жкх"? - вяло промолвил Андрей. И спросил.
- А мои двустишия как?
Варвара Александровна Гусева приняла серьёзный начальственный вид. Села за служебный стол и на последний вопрос Андрея просто безмолвно пожала плечами.
11
Вдруг она позвонила со своего айфона. Встала из-за стола, повернулась к Андрею спиной и стала тихо и долго разговаривать.
Он ещё раз окинул её красивую фигурку в строгом брючном женском костюме серо-синего цвета с искристым блеском; и пошёл вон из управления жилищно-коммунального хозяйства.
12
Пока он ехал на автобусе домой из госучреждения, игла одиночества в его сердце выросла до таких размеров, что превратилась в кусок холодной стали.
Андрей Голавлёв понял, что его не пропишут, а следовательно он никуда на работу не устроится. Варваре Александровне Гусевой ни он, ни его стихи не понравились.
Он вышел на своей остановке. Начал идти в сторону своего дома. Вдруг он почувствовал чудовищную усталость, чудовищную усталость и холодное металлическое чувство одиночества, хотя светило солнце, по-весеннему порхали птицы.
13
До двери своей квартиры, в которую его всё никак не прописывали, Андрей Голавлёв дошёл совсем разбитым. Он быстро разделся и рухнул на диван в зале.
Игла одиночества в его сердце разрослась до невероятных размеров, и он всем телом ощутил приступ одиночества. Солнце резало его глаза, даже за закрытыми веками. На решётках окон сидело огромное количество воробьёв, надрывая своим чириканьем сердце Андрея.
"Я один, я никому не нужен. Из подъезда - в подъезд ходят люди, смеются, разговаривают; и я никому из них не нужен... А она... Она прекрасна! Какие у неё красивые глаза, но сколько в них холода, мороза и льда. Ямал в её глазах! Я и ей совершенно не нужен".
Вдруг Андрей испытал горячее чувство любви к родителям, к отцу, маме, к старенькой своей бабульке.
Чувство одиночества растаяло в его груди. Приступ одиночества прошёл. И Андрей Голавлёв уснул.
14
Он проспал три часа. Когда он проснулся, уже начинало темнеть. Андрей вышел на балкон. Все воробьи полетели спать. По-прежнему было морозно. В тёмно-голубом небе оставляли дымные белые полосы пассажирские самолёты, идя на посадку в Московские аэропорты.
Вечером Андрей дозвонился маме и отцу.
- Меня не прописывают. - сообщил он родителям.
- Да и фиг с ним, Дюша! - сказал сыну отец! - Покупай билет на поезд и езжай к бабульке на Кубань.
- Я как раз и собирался...
На следующий день Андрей Голавлёв купил билет до Славянска-на-Кубани. А ещё через день уехал к Бабушке. Он был спокоен и счастлив. Конец!