Сполохи имеют характерные особенности: сверкает свет без видимого источника, никогда никого сполохи не ослепляют, отсутствует звуковое сопровождение (гром)...
Детская память
Многие из нас неоднократно задумывались над тем, с какого времени возникла наша память. Как это происходит? Существует она на генетическом уровне или с момента осознания каких-то событий, с момента становления личности? Каждый из нас пытается вспомнить те события, которые ему запомнились в самом раннем детстве, в младенчестве. Так вот и я, копаясь в далеких годах своего прошлого, иногда, к удивлению, вспоминаю, что плакал в люльке, когда долго лежал один, никого в комнате не было, и становилось уже темно. Потом кто-то приходил и вместо того, чтобы сделать свет, начинал качать люльку. Я отвлекался и засыпал. Помню, как у меня замирало дыхание, когда заканчивалась амплитуда взлета, как у маятника, и я вместе с люлькой летел обратно. Родился-то я в 1949 году, в пос. Моховое, но где летал, не знаю. Хорошо помню, что понимал родительскую речь, ровный спокойный голос, обращенный ко мне. И уже тогда я осознавал эту речь, значит, уже мыслил. Похоже, что память начинает работать на генетическом уровне.
Впоследствии такое же чувство сопровождало меня, когда приходилось качаться на качелях. Очевидно, такое состояние перешло ко мне, как рефлекторная память на получаемое удовольствие.
Я помню день, когда отец мне говорил, что скоро мама придет домой из больницы и принесет мне братика либо сестричку. Разница между мною и сестрой составляет полтора года. Значит, мне к тому времени было уже полтора года от рождения.
Потом помню, как мы всей семьей шли куда-то в гости, вечером, зимой. Мама несла сестру на руках, а меня отец вез на санках. Помню скрип морозного снега, и как мне было жарко от тесной шапки кругляшки, плотно завязанной под подбородком и надетой поверх маминого летнего платка, прижимавшего мои уши. Еще мне было обидно, что они трое шли в одном уровне и разговаривали, а я катился на санках позади их на всю длину полутораметровой бельевой веревки, привязанной к санкам. Я еще боялся, что упаду с санок, и они меня потеряют.
Это все происходило в пос. Колпна Орловской области. Было это в 1951 году. Сестра Галя в то время еще не умела ходить. Тогда родители ходили в гости к друзьям отца - Карпухиным. Мы ранее у них жили на квартире, сразу после того, как отца из п. Мохового перевели на работу в милицию в п. Колпну. Он тогда работал в милиции участковым.
У Карпухиных был также мальчик, на год старше меня, звали его Валерий, как и меня. Была у него маленькая игрушечная гармошка. Меня она завораживала своим звучанием. Иногда мне давали дотронуться до неё, даже издать звуки. Галя сразу укладывалась на большую кровать, чтобы могла там заснуть. Я с Валеркой играл во что-то, а родители предавались застолью. Помню, что у Валерки в то время была старая бабушка, которая ко мне всегда относилась доброжелательно. Порядком уставшие, успевшие немного поспать у чужих, мы, дети, потом приносились домой уже поздней ночью.
Так протекала моя детская беззаботная жизнь. Мы с сестрой подрастали.
Наш дом в Колпне был старый, деревянный, на двух хозяев. Левая половина дома, из однокомнатной квартиры, была нашей. Правая - принадлежала Ветровым. Там тоже проживали два мальчика - Генка, постарше и Игорь - младший его брат. Генка был на год моложе меня. Однако вел себя очень самоуверенно, хамовато, зная, что ему многое прощалось в поведении, потому что его отец был работником райкома партии. Это была своеобразная порода того времени. Имущие власть вели себя всегда высокомерно, а их дети им всегда подражали. Главарем и хулиганистым заводилой колпнянской молодой братии был Валерка, сын первого секретаря райкома. Валерка был старше меня года на три или четыре. Обижал маленьких пацанов, давая подзатыльники, пинки, заставлял делать, что ему было необходимо, отбирал игрушки, конфеты, ругался матом. Судьба его закончилась плачевно, он совершил какое-то преступление, потом, говорят, разбился насмерть, на стройке. Упал с лесов.
Я помню, как Генка Ветров дразнил часто меня конфетами "Золотой ключик", вытягивая, как резинку, из своего беззубого рта. Конфеты ел почти ежедневно, вызывая у меня и других ребят тайную зависть и ненависть.
Как-то, в воскресный день, на базаре, который находился недалеко от нашего дома, ближе к берегу реки, и куда мы, иногда, без разрешения родителей могли удалиться, произошел такой случай. Базар был огорожен забором, а на его территории были построены ряды ларьков и скамейки со столами. Народу всегда там было много. Торговля шла всякими продуктами и барахлом. Несколько бабок торговали прямо с земли семечками подсолнухов из мешков, насыпая в бумажные кульки или сразу в карманы. Семечки были и жареные - дороже, и просто сушеные. Генка Ветров любил просить у бабок попробовать семечек, подражая взрослым, чтобы затем купить. Хотя бабки нас и так бесплатно угощали. Однажды ему одна бабулька отказала в пробе. Так, после этого, Генка отошел метра на три от бабки и со стороны спины, разогнавшись, перепрыгнул через неё, как через спортивного коня. Бабка подняла шум, стала ругаться, жаловаться на всякую мелкую карапузню на рынке. Кричала, что сообщит родителям. Я так же был причислен к этим хулиганам, о чем узнала моя матушка. Мне досталось, вновь из-за Ветрова. Хотя я моргал глазами в стороне от той продавщицы семечек.
Однажды я был удовлетворен справедливостью, которая пришла свыше.
Недалеко от нашего дома, обросшего старыми серебристыми тополями, было ветхое здание почты, библиотека, напротив, через дорогу был клуб. В связи с чем, метрах в двадцати от дома была сделана коновязь, за которую вожжами или поводком привязывали путники своих лошадей, а сами уходили по делам в указанные учреждения. Возле коновязи всегда была солома, сено, ходили куры и клевали остатки овса. Лошади тут же оправлялись, издавая своеобразный аромат своим навозом. Генка Ветров также решил оправиться по малому на одну из куч, но промахнулся и попал коню на ногу. Конь взбрыкнул копытом Генке в пах, отбросив последнего метра на три. Ветров потерял сознание. Мне пришлось бежать к нему домой и звать на помощь его бабушку. С ним ничего страшного не произошло, но после моего рассказа, бабушка передала все его отцу. Затем, уже вечером, я слышал, как отец его проводил воспитательную работу.
Наша половина дома состояла из сеней, где была всякая утварь хозяйственная. Из сеней вела налево дверь в кладовку. Там отец сделал много полочек, на которых хранились всякие банки с вареньем. Иногда мне удавалось немного отъесть ложкой, угостить сестру и вновь закрыть банку. Особенно помню земляничное душистое варенье. Но мама догадывалась, куда пропадает варенье.
Направо из сеней так же была кладовка, где отец складывал на зиму колотые дрова для печи. Там же была его мастерская. Он что-то делал, мастерил по-хозяйству. Даже однажды сделал мне деревянные коньки. Коньки были из высушенных березовых поленьев. Трехгранные, хорошо отшлифованные, с двумя просверленными отверстиями под носок и под пятку. Продев кожаные ремни в эти отверстия, можно было хорошо прикреплять коньки к валенкам. Катились они лучше, чем настоящие, металлические, у Ветрова - снегурки. Потому, что они не проваливались, не прорезали снег и лед. Я катался с горки быстрее других. Генка психовал и даже просил прокатиться. Однако мне было обидно, что у него настоящие коньки, а у меня нет. Ему коньки привез отец из Орла. А в Орел съездить в то время было очень проблематично. По автодороге это составляло 140 километров, а поездом надо было ехать с пересадкой на станции Охочевка. Если отец ехал на совещание в Орел, то, как в командировку, с ночевкой.
Прямо из сеней дверь вела в кухню, где была плита - группка, ведра с водой, скамейка, столик. Над столом висели на стене два портрета, сделанные из обложек журнала "Огонек". Сами рамки портретов были изготовлены из оконных штапиков. Это были портреты Ленина и Сталина. Причем, портрет Ленина был черно-белый, а Сталин был во всей красе военного мундира.
Я хорошо это помню в связи со следующими обстоятельствами. Отец мой работал в то время в милиции, участковым уполномоченным. Здание милиции находилось в каком-то большом, (как мне казалось), из красного кирпича, помещении без окон (это была одна из стен). Дежурная часть находилась в другом помещении, в этом же дворе. В это месторасположение милиция переехала из совсем задрыпанного домика казарменного типа, напротив городского парка, где она располагалась, по-соседству с представителями МГБ (министерства госбезопасности), через деревянную стенку, но с отдельными входами. Вспоминаю, как утром, перед началом рабочего дня, сотрудники милиции курили на улице возле порога, что-то живо обсуждая, либо рассказывая анекдоты. Потом резко все замолкали, увидев, как на работу мимо них проходит сотрудник МГБ. Отдавали ему честь.
Поскольку я помню тот период времени, при жизни Сталина, значит, это было лето 1952 года. Я в детские садики никогда не ходил. Отец работал недалеко от нашего дома. Поэтому он брал меня с собой, и я имел возможность наблюдать, как в свободное время сотрудники милиции играли в шахматы, но чаще всего, в домино. Столы в дежурке были всегда повреждены в самом центре от ударов костяшками, забивавшими "козла". Я хорошо помню, что доставал ртом только до края стола, когда смотрел на игру. При этом получал замечания от взрослых, что грыз зубами грязный стол. В шахматах я не понимал тогда ничего, но мне нравились фигурки, я любил их трогать, когда рядом с доской их появлялось все больше и больше. Тогда, во время игры, отец, думая над шахматами, в тишине, стучал пальцами по крышке стола, отбивая какую-то мелодию. Мне это доставляло удовольствие.
Однажды отец прибежал днем с работы, очень возбужденный, стал говорить матери, что Сталин умер, что очень ситуация напряженная, волнительное и настроение народа, могут начаться массовые народные волнения, бунты. Мать стала плакать, а отец быстро снял со стены портрет Сталина и рамку его покрасил черной тушью поверх серебрянки. Он при этом говорил, что могут прийти домой и проверить, как его начальники, так и сосед - райкомовский работник. Потом помню долгие выступления по радио разных членов политбюро, Маленкова, Булганина, Берии. У нас тогда в комнате, на стене, между окон висела черная тарелка с бумажным диффузором. Мне тогда было очень интересно, как из такой тарелки раздается человеческий голос. На улице почти на всех домах были вывешены красные флаги с черными ленточками у флагштоков. Эти флаги не убирались довольно долго. Женщины на улицах плакали.
Помню, как я радовался, что мог сформировать целое предложение, в разговоре с взрослыми ребятами. Я тогда почувствовал, что становлюсь настоящим взрослым пацаном, могу уже с ними разговаривать. Взрослые на меня, почему-то, в то время не обратили особого внимания.
Помню, мимо нашего дома на работу в школу ходила старая учительница. Она ходила через мост из-за реки Сосны. Если видела меня у дороги, всегда спрашивала, как меня зовут. Я отвечал, что Валерик. Она переспрашивала: "Как, как - "Вареник?" После чего я плакал и убегал домой. Это повторялось довольно часто. Потом я сам, увидев её, также убегал домой. Мама смеялась и говорила, что это учительница, что она будет скоро учить меня в школе.
Сама мама ранее работала в школе учительницей начальных классов, а затем, стала домохозяйкой. Помню, она долго сидела вечерами, проверяя школьные тетрадки. Писала планы - работ на учебные занятия в школе. Ссорились с отцом о том, что у неё не хватает времени на детей. Я же в это время вместе с сестрой любил рисовать на тетрадных листах какие-нибудь картинки. Сидели с ней на полу под столом, чтобы не мешать никому. Стол был старинный, раздвижной. Он еще долго нас сопровождал по районам области. Сестра Галя играла с куклой, а еще любила маме помогать с бисером и возилась с пуговицами, когда мама вышивала на пяльцах. После этого мама стала домохозяйкой. Но, помню, что она ходила на шестимесячные курсы кройки и шитья. Делала многочисленные выкройки и шила на швейной ручной машинке. Я помню, что все, что носилось на мне и сестре в то время, мама шила сама. Это - трусы, рубашки, брюки, платья, куртки, фуфайки, пальто. Курсы кройки тогда были в помещении бывшей начальной школы, в старом купеческом красно - кирпичном здании. Однажды и я ходил с мамой туда, так как некуда было маленькому прибиться.
Когда мне исполнилось шесть, однажды летом, воспользовавшись отсутствием родителей дома, я пошел бродить по берегу реки Сосны. Берег был песчаным, с множеством родников. Нога проваливалась в песок и попадала в холодную воду. Бродя по песчаному побережью, я нашел обрывок немецкого солдатского кожаного ремня с металлической бляхой. На бляхе было по-немецки что-то написано. Позднее уже я узнал, что на всех немецких солдатских бляхах писалось - "С нами бог". Я тогда подумал, что и бог не спас кого-то от смерти.
По этому берегу вместе с мамой я ходил на Колпнянский маслозавод за сывороткой. Сыворотку мама добавляла в корм поросенку. Иногда она брала там и пахту. Носила все это домой она на коромысле в двух ведрах. Я тогда пробовал поднять коромысла с ведрами на плечо. Нести можно, легче, чем в руках, но вода из ведер расплескивается. Чтобы было удобнее, на воду или сыворотку накладывали широкие листья лопуха.
Так вот, воспользовавшись отсутствием родителей, однажды я забрался под низкий деревянный мост. Там было много песка, светило солнце. Оно просвечивало толщу воды, и свет доходил до песчаного дна. Такая тихая, уютная, умиротворяющая обстановка повергла меня к желанию поплавать. Течение было сильным. Я прошел метра три против течения, в пределах моста, затем, выставив руки вперед у поверхности, оттолкнулся ногами, почувствовав, что вода меня несет по течению, приземлился на выступающий песчаный косяк, проплыв это расстояние. Мне понравилось. Я повторил все несколько раз, двигая руками и ногами. После чего понял, что поплыл. После этого, как веха моей жизни, в меня вошла уверенность, что я научился плавать. У меня пропал страх перед водой. С того времени, в шесть лет, я считаю, что научился плавать.
Хотя, однажды, учась в первом классе, в весенний ледоход, как и большинство населения Колпны, пришел на берег, чтобы посмотреть, как идет лед. В то время очень долго строился мост через реку Сосна. Была сделана большая земляная насыпь с левого берега. Правый берег был в том месте высоким, обрывистым, но дальше дело не доходило. Низкие мосты делали каждый год для переправы, внизу, возле этой большой насыпи, поскольку во время ледохода льдом разрушалось все возведенное. Скопление льда поднимало воду, создавая разные проблемы. Лед взрывали толом подрывники, тем самым, спуская накапливающуюся воду. Ушлые мужики азовками на длинных шестах с берега ловили рыбу. Ловилась всякая мелочь, какую они выбрасывали на берег. Было много малька. Нам, пацанам, было интересно подержать в руках маленькую рыбешку. Я неосторожно наступил на кусок толстой льдины, но совсем небольшой по размеру. В одно мгновение очутился в воде. Кто-то из мужиков схватил меня за воротник и поставил на берег. Испугаться я не успел, да и не холодно было. Первая мысль была о том, что высохну, чтобы родители не заметили, а потом - домой.
Однако мороз и ветер стали прихватывать, пальто смерзлось, перестало гнуться, валенки покрылись льдом, хотя воду я прежде вылил. Пришлось бежать домой и сознаваться. Получив пару раз ремнем от кого-то из родителей, за то, что мог утонуть, что без разрешения ушел на речку, я был оставлен в покое, как пострадавший. После этого неделю сопатился. В те времена одна таблетка кодеина пресекала кашель напрочь.
Сосна - это первая река моего детства. В то время была полноводной, течение быстрое, вода чистая. Мама брала меня с собою на реку полоскать белье. Поднимаясь вверх по течению, от моста, у берега во многих местах можно было найти или деревянные пральни, или известковые большие камни, на которых женщины тяжелыми деревянными вальками отбивали белье, выжимая воду и грязь, а затем полоскали и складывали в ведра и тазы.
Однажды вместе с нами был и отец. Мы искупались вместе с ним. Он любил плавать только на спине. Покатал меня сидящим на нем. Вышли на берег и стали одеваться. С другого берега, метров с тридцати, раздался пьяный голос мужика, придирающегося к отцу. Тот требовал разборки в виде драки. Стал переходить реку в нашу сторону. Там было не очень глубоко. Я не все осознавал, но чувствовал, что может начаться драка. Мужик сцепился с отцом в стойке. Не реагировал на требования отца угомониться, не пугать жену и ребенка. Мать растерялась. Тогда отец крикнул мне: "Валера, принеси пистолет, он в сумке лежит". Я бросился к сумке, начал искать, но ничего там не нашел. Мужик стал взвешивать обстановку, повернул голову. Я кричу отцу, что ничего не нашел. Тогда мама побежала к сумке. Мужик расслабился, и отец сбросил его в воду. После этого, с продолжением пьяного ухарства и скандалом, мужик ушел, а мы пошли домой.
В школу я пошел в первый класс в 1956 году, когда мне в августе исполнилось семь лет.
Недалеко от нашего дома жил Леньшин Валерий, мой одноклассник. Он жил вместе с дедушкой и бабушкой. Они оба курили папиросы "Север" и "Прибой". Папиросы сушили на печи. Валерка в школе учился на "отлично", однако имел "смелое" поведение. Он мог здорово ругаться по-мужицки, покуривал. Имел неофициальный "доступ" к дедовским папиросам. Однажды, мы вместе с ним возвращались из школы. Он предложил покурить. Я никогда не пробовал. Согласился. Недалеко от центральной парковой дорожки были заросли бурьяна - полыни и больших лопухов. Мы легли на животы и ползком поползли под лопухи. Валерка зажег спичку, и мы прикурили папиросы. Неумело выпуская дым изо рта, еще не зная законов физики, тихо лежали на земле, наслаждаясь кайфом владения папироской, не думая о направлении дыма. Вдруг, кто-то зычным голосом потребовал немедленно встать и назвать фамилии родителей, чтобы им сообщить о нашем курении. Нас обоих за шивороты поднял какой-то мужчина, увидев, поднимающийся из-под лопухов дым. Мужика удалось уговорить, чтобы он нас отпустил.
В том же парке, недалеко от центрального входа, в стороне от аллеи, был памятник Сталину. Памятник был в виде бюста из темного гранита. Памятник мне тогда казался высоким. Постамент был также из гранитных плит по кругу, в радиусе около полутора метров. Помню, что отец, по выходным дням, когда гуляли через парк, изобилующий старыми серебристыми тополями (позднее там подсадили и рябины), говорил, что надо осмотреть памятник и постамент на предмет: не сделали ли там каких-нибудь надписей. Какова судьба этого памятника, не знаю. Я хорошо помню, что у данного памятника народ старался не гулять, держался вдалеке.
Метрах в тридцати от памятника было несколько ларьков, где торговали пончиками, конфетами-подушечками, карамелью, тюлькой и водкой, запечатанной картонно-сургучными пробками. Много было "четвертинок", как их называли. Вся водка входила в малинковский граненый стакан -250 граммов.
Отец тогда ходил в милицейской форме: фуражка с тульей, гимнастерка и галифе синего цвета, сапоги хромовые. Ремень носил с портупеей и пустой кобурой. По праздникам и в жаркую погоду им приказывали надевать белую гимнастерку и белый чехол на фуражку. Особенно часто приходилось ему быть в белой форме на ипподроме, по выходным дням, когда проводились скачки лошадей. Работали автолавки, ларьки, торговали спиртным, пивом, квасом. Были пьяные и много драк. Участники войны любили бравировать своей удалью и смелостью. Им все было нипочем. Дрались по-пьянке, отчаянно. Кастетами, ножами, пряжками ремней. Особенно - бывшая матросня. Убивали дерущихся часто. Потом было жутко видеть кровь на земле. Тогда законы были слабоваты, а народ смелый, прошедший войну, отчаянный. Кому-то нечего было терять, так как уже все потерял, либо не успел нажить. Кто служил в 1945г., тот демобилизовался, в 1948 году, а то, и позднее. Служивые люди были обозленные и немцами, и потерями в войне родных и имущества, ранениями, контузиями, а также длительностью службы. На улицах были бывшие солдаты, как старые, так и молодые. Имею в виду, покалеченных: безногих, безруких, обгоревших лицами, вероятно, бывших танкистов. У многих были ордена и медали на гимнастерках. Покалеченные люди передвигались на деревянных досках с колесиками, на протезах, на костылях. Они попрошайничали, говорили, что им жить осталось немного. Сидели на каждом углу с банками, фуражками, куда им бросали мелочь. Как только набиралось мелочи, чтобы можно было купить спиртного, сразу катились к магазину или ларьку. Потом пьяные начинали выяснять, кто из них, где служил, какие части были сильнее и грамотнее. Какие командиры были лучше. Заканчивалось часто драками. Многие безрукие дрались головами. Били лбом в лицо или в нос. Подпрыгивали и кусали зубами. У кого-то были трофейные немецкие штык-ножи. Очень острые, из хорошего металла. К 1958 году это население резко сократилось. Кто-то умер от ран, а кто от водки. Кого-то отправили на Соловки неофициальным Указом.
Напротив нашего дома, расположенного по улице Советской, через дорогу, выложенную брусчаткой, был построен клуб. Это было длинное, одноэтажное здание, похожее на казарму, с множеством окон, с высоким выступающим фундаментом. Во время просмотра художественных фильмов в вечернее время, ребятам удавалось взобраться на выступ фундамента и в окно посмотреть кино или его кусочек. Помню, там, в 1957-58 годах, смотрел "Карнавальную ночь", "Тихий Дон". На дневной фильм для детей по выходным дням можно было купить билет за 10 копеек.
На чердаке клуба жили голуби. Их было много. В то время к голубям многие мужики очень серьезно относились. Во многих дворах были голубятни. Разводили разные породы. Я любил наблюдать, как гоняют голубей взрослые ребята или мужики. Посвистывая и размахивая длинной палкой, с привязанной к ней тряпкой, они заставляли голубей лететь выше, а потом смотрели, как те возвращались после полета и красиво приземлялись, каждый в свой двор.
Помню, военные или гражданское население, призванное на сборы, по всему поселку отрабатывали военные команды. Они бегали в противогазах, рыли окопы. Кричали на гражданских, что те ранены или убиты, уносили на носилках. Выли сирены. У стены нашего дома, под окнами была выкопана траншея в полный рост человека и длиной около четырех метров. Рыли её пятеро солдат. Мать кричала, чтобы отступили от фундамента, иначе обрушится стена. Её не слушали, ругались нецензурно, не обращая внимания на нас - маленьких, говорили, что приказал командир.
С нашей стороны дома, метрах в пятнадцати, была построена маленькая лачуга, приспособленная под фотографию. Фотограф был по фамилии Коржавых. У него был старый аппарат - фотокор. Фотки он делал хорошие. На одной фотокарточке, сохранившейся в нашем домашнем архиве, я стою вместе с сестрой Галей, возле фундамента нашего дома, одетые в маечках и трусиках, облитые водой. Помню, тогда был солнечный жаркий день. Впоследствии, году в 1956, эту фотографию снесли, так как на этом месте стали строить двухэтажный жилой дом из силикатного кирпича.
Мама еще подрабатывала сторожем на этой стройке. Вернее, значилась, ночью выходил охранять отец. Там было много извести, досок, строительного инструмента, дранки. Народец того времени был ушлым, мимо не проходил, чтобы не поинтересоваться государственной бесхозяйственностью.
Я любил зиму. Хруст снега, санки с красными рейками на железных полозьях, лыжи и горку в конце нашего огорода, забыть невозможно. Эта горка оставалась от какого-то строения, либо была насыпью подвала, вход в который был со стороны соседского огорода и был отделен от нашего огорода забором. Когда выпадал снег, горка исполняла свою роль по предназначению. Я прокладывал на лыжах трассу метров пятнадцати, откуда по очереди с сестрой катались. Мы с ней часто ссорились из-за того, что при падении в снег, она сразу начинала плакать, пока её не поднимешь на ноги. Потом мне доставалось от мамы, что я не сразу её поднимал из снега. Ревела Галя потому, что в рукавички попадал снег. Рукавички надевались на руки и крепились на шнурке, через шею, в рукава, чтобы не потерять при падении.
Не могу забыть и первые свои опыты борьбы с морозом. Скатываться с горки на санках любил лежа на животе. Когда санки останавливались, то продолжал лежать, иногда, трогая языком металлический передок, где была привязана веревка. Язык немедленно примерзал к металлу, а я не мог шевельнуться и начинал мычать, переходя на рев. Если сестра находилась поблизости, то бежала домой, говорить родителям. Отец подхватывал меня вместе с санками и нес на кухню, чтобы оттаивал, либо сразу приходил на улицу с горячим чайником. Он горячим кипятком поливал железо, и оно отпускало мой язык. Когда это стало повторяться часто, потому что я не делал выводов, отец или мама оставляли меня лежать с вытянутым и примороженным языком, запрещая двигаться, пока сам не отстанет от металла. При этом они говорили, что язык теперь вытянется и станет длиннее. Я после этого оставался спокойным, поскольку язык длиннее не становился.
Лето тоже мне нравилось. Особенно, когда проходил дождь, и выглядывало солнышко. От земли парило теплом, сеном. Мы любили бегать босиком по лужам. Аромат земли казался раем, наполненным разными запахами. Это придавало какое-то спокойствие и силу. Особое наслаждение доставляло то, что грязные ноги покрывались толстой пленкой со стороны подошвы, и не было больно от колкой травы, колючек и мелкого стекла на дороге. Просто в то время все воспринималось иначе, чем сейчас. Мы тогда были маленькими и были ближе к земле, сильнее носом чувствовали запахи природы, сильнее её ощущали и воспринимали, учились понимать.
Однажды, отец уговорил маму всей семьей сходить в Шушляпинский лес за грибами. Мол, дети поедят ягод, а они насобирают грибов.
Лес был за окраиной поселка, километрах в трех. Вначале все шло хорошо, пока не зашли вглубь леса. Набрали к тому времени немного грибов и баночку ягод. Вдруг впереди раздался окрик: "Стой, стрелять буду!". Подняв голову, я увидел, что перед нами колючая проволока, что-то огораживающая. По ту сторону проволоки стоял солдат и, направив на нас винтовку, кричал стоять и не двигаться с места. Это - военный объект, ходить там запрещено, что все будут арестованы, а если попытаются убежать, то он будет стрелять на поражение. При этом солдат ругался отборным матом. Дело в том, что отец ушел искать грибы куда-то в сторону, его не было с нами. Я помню, что был с мамой. Галя была с ним. Мать что-то пыталась объяснить бестолковому служаке, просила не пугать ребенка, говорила, что отец где-то здесь, что он работник милиции. Солдат утверждал свое, что мы диверсанты, пришли шпионить за воинской частью. Минут через десять пришел офицер, уточнить, кто мы, что делаем в лесу. Оказалось, что отца задержали у этой же проволоки, но у другого конца. Офицер объяснил, что лес заминирован, ходить там нельзя. Работают саперы, что они и сами не собирают грибов, потому что опасно. После этого нас отпустили, сказав идти по дорожке, по которой пришли. После этого случая я не помню, чтобы когда-либо ходили за грибами в Колпне.
Мой папа дружил с мельником, которого звали дядя Миша. Фамилию его я не запомнил. Это был добрейший человек, говорил всегда с улыбкой, любил шутить. Жил он в деревне, вверх по течению от Колпны. На реке была построена мельница (Шиловская), а поблизости и дом мельника. Он жил с женой - молдаванкой и дочерью, которая была года на три моложе меня. Был у них и старший сын. Все встречи с дядей Мишей заканчивались застольем. Отец привозил ему на помол зерно, а обратно забирал муку. Иногда отец брал меня с собой. Я любил смотреть, как вода в Сосне течет через шлюзы плотины. Как дядя Миша приоткрывает эти шлюзы, чтобы сбросить напор воды. Это всегда был сложный процесс. Крутились колеса, вода крутила лопасти, работала электростанция, а жернова мололи зерно. В другом помещении сыпалась мука. У дяди Миши было много разных приспособлений для ловли рыбы. Были разные кубари, донки, бредни. Все стояло в воде и работало. Там было глубоко, течение быстрое. Он просил, чтобы отец предупреждал о своем приезде, чтобы к этому времени успеть наловить рыбы для детей и Маруси - моей мамы.
Он был частым гостем и в нашем доме. Отец его любил угощать яичницей на свином сале, жареной картошкой с колбасой и водкой. Вино они тоже выпивали. Однажды, в нашей однокомнатной квартире, я болел и лежал на кровати родителей. У меня была простуда, кашель и насморк. Я молча наблюдал за застольем, деваться было некуда. Хорошо, что они не курили. Мама была на работе. Оба мужика, сжалившись надо мною, решили меня вылечить. Они предложили попробовать сладкого вина, после которого должен пройти кашель. Кажется, это был Вермут. Налили мне полстакана, большого, граненого, (на мои 20 кг. или меньше), убедив в необходимости выздоровления. Я выключился быстро, заснул. Не слышал, как пришла мама. Она устроила им страшный разгон, потому что мне стало очень плохо. Я не спал всю ночь от тошноты, но на второй день уже не кашлял.
Еще дядя Миша любил говорить моей сестре Гале, чтобы она лучше мыла свои черные глаза, чтобы они были светлее. Предлагал, чтобы просила маму купить ей зубную щетку для этой процедуры. Та, сначала плакала, потом привыкла к нему.
Ездил отец в то время на служебной лошадке по кличке "Мальчик". У него в то время было несколько лошадей за период работы в Колпнянском РОВД с 1951 по 1958 годы. Он их всех любил и называл "Мальчиками". Запрягал лошадей отец хорошо, знал с детства, как надо обращаться с ними. У моего деда - Григория Дмитриевича, проживавшего в Землянском уезде Воронежской губернии, было шесть лошадей. Отец рассказывал, что вместе со старшим братом Андреем, младшим братом Иваном и своим отцом они на лошадях, запряженных в брички, подрабатывали. Они развозили кирпич с кирпичного завода покупателям. Работал с детства на различных сельхозработах. В доме его отца были разные сельхозмашины - молотилки, сохи, плуги, косилки и другое. Все это работало с применением лошадей. Отец неплохо умел вить веревки пеньковые, плести кожаные ремни, плетки, кнуты. Кожу он использовал из конской сбруи.
К дяде Мише ездили на лошади летом и зимой, прикрывшись двумя тулупами, сидя на сене. Я, даже засыпал от скрипа полозьев о снег. Машин тогда было мало в районе. Редкие полуторки, с фанерными кабинами, да американские "Студебеккеры" двухосные - очень сильные и проходимые машины. В каждой организации были конюшни, где содержали служебных лошадей. Даже в райкоме и райисполкоме. Мне нравилось ездить на лошади. Скрип колес или полозьев о снег вызывали какое-то спокойствие и умиротворенность, подобно рыбалке. Можно о чем-то спокойно думать. Встречного транспорта было очень мало. В те времена часто проводились на ипподроме скачки рысистых пород лошадей. Соревновались организации и колхозы за получение призов. Самые лучшие рысаки были райкомовские, да и обгонять их было, себе во вред.
Потом, помню период, когда участковым милиционерам выдали служебные велосипеды. Но они часто ломались. Зато я научился ездить.
Через дорогу от нашего дома, ближе к реке, было несколько домов, небольшое грязное озерко из дождевой воды, для уток и гусей, живущих там хозяев, а также склад райзаготконторы Колпнянского потребительского общества. Директором был дядя по фамилии Ларионов или Илларионов. У него была красивая собака - немецкая овчарка, по кличке Джульбарс. Он говорил, что собака настоящая немецкая, досталась ему, как трофей. Она была хорошо дрессирована. Собака ходила по следу, делала выборку по запаху. Понимала команды фас, взять, принести и т.д. Часто, когда Илларионов засиживался у нас дома допоздна, его жена посылала искать хозяина по следам. Мы слышали, как собака начинала скулить с улицы и скрести по двери. Илларионов понимал, что собака пришла за ним. Жена устроит скандал. Он показывал, как она выполняла его команды. Бросал коробок спичек в угол комнаты, а та приносила коробок ему в руки. Умница.
В тот период времени нам, ребятне, приходилось играть в разные военные игры. Стреляли друг в друга из игрушечных пистолетов, у каждого имелся деревянный кинжал, выстроганный из подходящей щепки, сабля, а еще лук, с натянутой тетивой, и стрелы, из расщепленной строительной дранки. Нам казалось, что мы неплохо фехтовали. Очень современным и опасным оружием была рогатка с резинкой. Стреляли по воробьям и кошкам камешками. Очень хороший лук делался из ветки дуба. Еще мы любили делать бумажных змеев и запускать их в поле, или в огороде. Делали их на длинной прочной нитке, а в противовес конверту самой змеи, вешали детский чулок. Такой змей хорошо взлетал, в соответствующий ветер, на большую высоту. По нитке к нему можно было отправлять бумажные письма. Еще отец научил меня делать свистки из ивовых прутиков, путем сдвигания коры. Еще помню период, когда все ребята стали делать ходули. Сначала не очень высокие, потом уже и высокие. Ходили неплохо. А еще мы любили катать по дороге металлические колеса при помощи наводящей проволочной рогатины. Колеса находили на МТС (машинно-тракторных станциях) на разобранных комбайнах и тракторах. Там же находили медные трубочки, из которых делали поджигные пистолеты и резиново-гвоздевые хлопушки, набиваемые серой от спичек.
Из детских игрушек помню пластмассового маленького петуха с красивым цветным хвостом. Помню маленький заводной мотоцикл с коляской, который ездил кругами. Я его в течение одного вечера сломал, так как не верил, что в нем нет маленького человечка, который сидит внутри и управляет. Пытался разобрать, но собрать не удалось, металл отломался. Помню пластмассовую дудку с отверстиями, которая прожила у меня дольше всех игрушек. У Гали были только куклы.
Помню, что в тот период времени на улицах появлялись китайцы, плохо говорящие по-русски. Они продавали веера из крашенных очень яркими красками птичьих перьев, бумажные шарики на длинных резинках, тюбетейки, рамки для фотокарточек.
Работа у отца никогда не была сладкой, как думали многие родственники. Она была связана с большой опасностью, риском. Милицию никогда особенно не любили. Много лет прошло, но правосознания прибавилось не очень. Милицию старались избегать, чтобы не конфликтовать. Вместо того, чтобы не совершать правонарушений. Иногда сотрудников убивали: в поле, на дорогах, когда встречали поодиночке, особенно, если он начинал что-то принципиальничать. Ночью такие подонки могли прийти домой к разным руководителям - райкомовским, райисполкомовским, сотрудникам милиции, председателям Советов, колхозов. Стучались в дверь. Когда дверь приоткрывалась, в образовавшуюся щель наносили сильный удар вилами, прокалывая лицо или грудь. Так было часто. Много было смертей. Поэтому, всегда соблюдалось правило: когда стучишь в дверь, то не стой перед дверью. Когда открываешь дверь, также не стой перед дверью. Спрашивай, кто пришел, зачем. Эти правила мне запомнились от старших надолго, поскольку их приходилось еще много лет соблюдать самому.
Однажды вечером, около 23 часов, в дверь нашей квартиры раздался громкий стук и нецензурная брань. Понятно было, что человек сильно пьян и не один. Стучали в дверь и требовали, чтобы отец вышел к ним для разговора. Мама сказала, что отца нет, пусть приходят на следующий день, не пугают детей. Стук и ругань продолжались. Они что-то пытались выяснить, кричали, что выломают дверь, поскольку им нужен участковый. Тогда отец, одевшись, подошел к двери в коридоре и потребовал, чтобы люди ушли, разговаривать с ними будет завтра. Однако угрозы продолжались. Отец предупредил, что будет стрелять. Пришедшие говорили, чтобы не пугал, что у него нет оружия. Тогда отец выстрелил из пистолета в притолоку над дверью. После этого за дверью все угомонилось. Убежали.
Когда я учился в первом или во втором классе, то уже мог стрелять из пистолета и малокалиберной винтовки. Это удовольствие мне и некоторым другим ребятам из нашего класса предоставлялось по случаю того, что наши отцы работали в милиции, а милиция проводила очередные учебные стрельбы по боевой подготовке. Со мною часто бывал одноклассник Витя Ушаков.
Вся милиция, в полном составе в эти дни сдавала зачет по стрельбе из оружия по мишеням на стрельбище, в одном из оврагов, за поселком. Нам, мальчишкам, было интересно посмотреть, как идет стрельба, какие результаты. Болели за своих отцов. Собирали гильзы, пули из насыпи, позади мишеней. Иногда нам давали выстрелить из оружия: пистолета "ТТ" и малокалиберной винтовки. После этих стрельбищ мы возвращались домой с набором гильз от патронов, пропахшие порохом.
Первой моей учительницей была Морозова Таисия Федоровна. Относилась она ко мне довольно строго. Когда первого сентября 1957 года я пришел на занятия в школу во второй класс. После торжественной линейки после того, как были учителям вручены букеты цветов, всем предложили заходить в класс. Цветы поставили в вазах на столе, родители ушли. Мальчишки бегали, впервые увидевшись, после длинного лета. Я подошел к доске, смотрел на кусок мела, хотел попробовать что-то написать. Учительницы еще в классе не было. Дверь была открытой, много народа находилось в проходе. Меня кто-то сильно толкнул в спину, и я полетел в сторону стола. Ваза с цветами упала на пол, разлилась вода, выскочили цветы, кажется, и сама ваза разбилась, не помню. Но пришла учительница и стала строгим голосом выяснять, как все произошло. Девчонки показали на меня. Меня никто не стал выслушивать. Я был виноват потому, что, якобы, бегал, сломя голову. Сообщили маме. Та вынуждена была платить за разбитую вазу. Это негативное отношение ко мне оставалось на весь учебный год. Говорят же: "как встретишь, так и проведешь..."
Из моих одноклассников помню фамилии некоторых мальчишек: Нестеров Володя, Ушаков Виктор, Коростелев Вячеслав, Леньшин Валерий, Лаврищев Саша, Улаев Виктор, Колесников Николай, Тучков Юрий, Зверев Юрий, Синяков Валерий, Шелухин Саша, Мищенко Слава, Гололобов Коля. Девчонок - Шалимова Нина, Горичева Валя, Чернышова Галя, Моисеева Люда, Панова Галя, Рыбина Галя, Олейник Ирина, Помылкина Люба. Других не помню. Судеб их также не знаю. Юрия Зверева видел в Харькове, в 1972 году, когда я был студентом юридического института. Он, в то же самое время, подрабатывал электриком в общежитии Политехнического института.
Те годы, периода 1957-1958, ознаменованы и другими грандиозными, не только для меня, памятными событиями.
Так, исполнялось сорокалетие Великого Октября. Помню, возле здания почты был сделан большой каркас из деревянных брусьев, обтянутый красным ситцем, в форме звезды, внутри горели электрические лампочки. Внизу было написано: "40 лет Великому Октябрю!" Вечером было интересно смотреть на эти праздничные огни.
Также был запущен в космос первый искусственный спутник земли, который предлагалось по радио и в газетах, наблюдать не вооруженным глазом, в том или ином небесном направлении, в хорошую погоду. Хотелось посмотреть вместе с взрослыми, так как, где находился космос, никто не знал, надеялись увидеть, поскольку спутник издавал, кроме звуковых сигналов, и световые мигания. Для этой цели мы забирались на второй этаж строящейся почты, казалось, что со второго этажа это будет ближе. Взрослые люди также группами приходили, ожидая времени пролета спутника, поплевывая семечками и периодически задирая голову к небу.
В тот же период времени в Колпне стали менять на железной дороге узкую колею на другую, стандартную, международную. Помню первый паровоз, ширококолейный. Весь обвешан плакатами, лозунгами. Вокруг много народа, выступления железнодорожников, партийцев, музыка. Я перешел через мост и побежал к вокзалу. Все это историческое событие так и зафиксировал в памяти. На станции оставалось много узкоколейных путей и старых вагонеток на них. Вместе с ребятами нам иногда удавалось откатывать эти вагонетки на возвышенность, откуда мы катились пассажирами, пока нас не разгоняли работники станции, охранники.
Новая "железка" была нужна не только, как дань моде, а еще и, в связи со строительством Колпнянского сахарного завода. Недалеко от станции, несколько выше, было построено большое территориальное ограждение из колючей проволоки, с охраной и наблюдательными вышками. Охранялась большая территория. Таким образом, был построен лагерь с казармами. Появились солдаты внутренних войск, множество арестантов. Лаяли собаки. Велось коммунистическое строительство. Завод построили быстро. Такой же способ строительства применялся и в других районах области в это же время. Это было в Залегощи, Отраде, Ливнах.
Не знать в те годы про дедушку Ленина было невозможно. Песни, стихи, картинки в книжках и все выступления, не только пишущей братии и партийцев разного рода, но и учителей, начинались рассказами и упоминаниями про Великого Ленина, ходившего зимой в валенках и любившего детей, основателя и создателя партии большевиков.
Как-то в школе, кто-то из учителей рассказал, что недалеко, по ул. Советской, в одном из старых домов барачного типа проживает старая революционерка, которая является соратницей Ленина, работала с ним. Надо бы узнать о её судьбе, проведать. Она инвалидка.
Однажды, летом, с ребятами, находясь во дворе этого дома, где так же проживали три моих одноклассника (одного звали Геной Павловым, фамилии других не помню), я увидел старую бабушку на инвалидской коляске. Напомнив Павлову о завете учительницы, мы решили подойти и опросить бабушку о "Заветах Ильича". Поблизости, в большом дворе этого дома, состоявшего из территории между фасадом и двойными рядами сараев, кипела дворовая жизнь. Ходили куры, цыплята, у сараев кололись дрова и укладывались штабелями. Посередине кипели несколько больших медных самоваров с трубами, откуда шел дым. Кто-то совал в самовар щепки для розжига, кто-то уже пил чай. Бабушка сидела в коляске и грелась на солнце. Два восьмилетних пацана смело подошли к ней. Поздоровавшись, я спросил, может ли она что-либо рассказать про Ленина, поскольку нам известно, что она работала с ним. Она засмеялась, спросила, откуда это известно. Сказала, что она соратница Ленина, работала в Центральном комитете партии, видела Ленина, но с ним никогда не работала. Спросила, как мы учимся. У нас интерес к ней сразу пропал, и мы ушли. Это был мой первый в жизни опрос чужого человека. Возможно, это "ленинское" начинание впоследствии и сделало меня следователем.
В ноябре 1958 года всей семьей мы переехали в пос. Залегощь Орловской области.
2013 г.
Считаю необходимым опубликовать отзывы моих одноклассников, земляков Прочитавших рассказ. Так как они живые свидетели тех событий и того времени.
Прочитала с удовольствием. Ну, ты умница! Генку Ветрова я просто ненавидела! Подростком он был
просто невыносим. Витя Ушаков хороший человек, рано умер. Ира Олейник , наверно, написала тебе, что к ней в аптеку пришла работать его дочь, она у нас в друзьях. Я старую Колпну помню мало, но помню хорошо мельницу, это дер. Озерки, теперь ул. Заречная, там жили моя бабушка и тётя. И помню базар, а как же! А вот моего друга и соседа по парте Коростелёва зовут Слава. Мать его работала главврачом, а отец редактором нашей газеты "За изобилие". А помнишь керосиновую лавку? Летом я гостила месяц у бабушки, до переезда в Колпну, и самое ужасное было ходить за керосином, тащить тяжелый бидон. Г. Александрова (Болотина).
Здравствуйте, друг мой и земляк! Прочитал "Всполохи...". Восторг! Всё, в т.ч. фамилии всех, до боли знакомо!.. Да Вы же талант! Это - НАСТОЯЩЕЕ!
С Генкой Ветровым в силу соседства /ул. Титова в Колпне/ и некоторых схожих увлечений /рыбалка/ я в 1972-1973 г.г. довольно много общался. Валера, скажу прямо: жду продолжения! Успехов Вам и удачи! Поклон семье! = В. Болотин
Валера, добрый вечер! Прочитала, очень понравилось. Нахожусь под впечатлением твоих воспоминаний. Словно побывала в том далёко. Оно, не смотря на тяжелые моменты, солнечное, безветренное и счастливое... (Ирина Олейник.)