- Все, хватит, выбираемся! - скомандовал старший своему подсобнику, копавшему соседнюю могилу, когда первые капли дождя упали на его седую голову. Сказал, выбросил свою лопату из ямы, подтянулся на еще достаточно сильных руках и выбрался наружу. - Бросай уже, говорю, не то через пару минут будешь плавать, как в бассейне, а нам еще до домика добираться. Давай руку!
Его молодой помощник разогнулся, глянул на посеревшее небо, сам уловил несколько капель на лицо, выбросил свою лопату и уцепился за протянутую руку бригадира.
- На сегодня достаточно, за мертвецами не угонишься. И так начальница обмолвилась, что в этом месяце бездомных и неустановленных почти в полтора раза больше, чем в прошлом. И не всех, заметь, скосил треклятый ковид. Оставь лопаты, кому они здесь нужны, завтра, если не сильно размочит, продолжим. Шевели булками, не то промокнем до нитки.
Седой, скидывая на ходу рабочие рукавицы, широкой походкой двинулся в сторону домика администрации кладбища.
Громыхнуло. Капли посыпали чаще; бригадир побежал, втянув голову в плечи, молодой - за ним, не отставая ни на шаг.
Могилы для бездомных и неопознанных - на самом краю городского кладбища. Знать бы, что пойдет дождь, доехали бы на рабочей "шестерке", а так придется теперь, может быть, нестись под ливнем. Промокнешь почем зря, сушиться негде, - в сушилке тепловая пушка вторую неделю как перегорела. Говорил начальнице, что надо бы ее в ремонт сдать, так та денег жалеет, на рабочих совсем наплевать. Теперь ходи сырой - до завтра вряд ли что высохнет!
Вскоре небо совсем потемнело, еще несколько раз громыхнуло, поднялся шквалистый ветер, и дождь пошел мочалить куски глины, выкинутые рабочими из ямы, прокладывать между ними ручейки, обрушивать не слежавшуюся еще гряду вчерашних захоронений, - бомжей хоронили без разрыва, насыпая поверх захоронения глину из следующей выкапываемой ямы.
В этом месте кладбища и так была небольшая возвышенность, и хотя начинали хоронить сверху, - вершина не успела еще зарасти, - добрались почти до подножья, - люди мрут как мухи.
Ливануло. По склону потекли бурные потоки, стали размывать последние, свежие захоронения.
Край холмика одного из них прямо-таки смыло, немного оголив белый полипропиленовый мешок покойника, - на бездомных и неустановленных власти экономили, хоронили их либо в белых полипропиленовых, либо в черных полиэтиленовых мешках, в одной могиле подвое, о чем скупо сообщала воткнутая в рукотворный холмик черная миниатюрная металлическая табличка с двумя инвентарными номерами или двумя фамилиями (если при упокойнике находился какой-либо документ).
Когда дождь перестал, выглянувшая из-за туч луна выдернула из-под глины этот кусок мешка покойника и высветила его. Склон разнежился, наступила благодатная летняя ночь. В лесных зарослях, непроходимой стеной окружавших кладбище, упоительно затренькали ночные птицы. Макарыч сладко потянулся и... выпростал руки наружу. Распахнул глаза. Что за черт? Перед глазами белое пятно!
Макарыч втащил руки обратно, расставил в стороны локти, - что за одеяло такое? Вроде у него никогда такого одеяла не было. А в последние несколько лет вообще никакого одеяла не было. Где только он не ютился, прикрывал себя чем придется: ночью, если удавалось проникнуть, спал на горячих трубах в подвале многоквартирного дома; в теплые времена, бывало, под мостом или под выступом многоэтажки, в цокольном углублении (когда вокруг заросли, его там совсем не было видно, - натаскал с помойки матрасов и теплой одежды, устроился, как в гнездышке).
Макарыч поворочался, - неудобно как-то. Повернулся набок, - блин, точно на чьих-то костях лежит. Вытянул ноги - пустота. Локти в стороны ?- препятствие. Ноги в стороны - снова преграда. Руки вверх - куда-то ушли! Перевернулся на живот, прощупал руками низ, - где-то есть опора, а где-то рука проваливается. Вернулся на твердь, но спиной во что-то уперся.
Господи, я точно в мешке, - подумал Макарыч, кое как, пыхтя, пополз вперед, выпростался из мешка и... онемел. Холмики, холмики - могильные холмики с табличками на штырях вокруг, - и - гробовая! - тишина... Один только соловей периодически трелит.
Макарыч опешил, не поймет: он что, так нажрался вчера, что ничего не помнит? Как оказался на кладбище, да еще в мешке, да еще вроде как закопанным.
Но погоди, - а что было вчера? Провал. Позавчера? Тоже темнота. Копай, блин, глубже, копай!.. Стоп! Четыре дня назад в одном из подвалов он, кажется, бухал с какими-то сыкунами. Или они его поили. Потом стали бить. Отчего завелись? Я что-то им не то сказал, подначил или съязвил? Но я всегда говорил откровенно. Не всем нравилось, но это уже их дела...
Били, кажется, долго. И больно. Может, забили нафиг? А может, и не убили вовсе, а я сам копыта откинул, раз так быстро упаковали, без всяких расследований и разбирательств? Как определить: я - живой или мертвый? Если живой, - что я здесь делаю? Если мертвый, - почему не в гробу?
Макарыч полностью выбрался из ямы, удивленно посмотрел на свой саван - длиннополую полотняную рубаху, - в который его одели (да-да: жили славой, а умерли - чужой саван), стряхнул, как мог, с него землю, потянул зачем-то за собой мешок. Вот, блин, придумали, - в мешки запихивать, дерева им жалко!
Погоди! - мелькнуло у Макарыча. Помнится, по молодости он читал (любознательный был!), что в восемнадцатом-девятнадцатом веках народ опасался быть похороненным заживо. Боялся, что впадет в летаргический сон и - капец, закопают, не разбираясь. Бывали случаи. Для чего и установили трехдневный срок перед захоронением, - авось, очухается, встанет покойничек, - с нас взятки и гладки. Опасались этого и даже гробы в то время со всякими специальными приспособами разрабатывали. Там окошки из стекла вставят, некоторым для проникновения воздуха трубку подведут, подыши, мол, если очухался, пока тебя не обнаружили. Проводили веревки или цепи, на конце которых вешали небольшие колокольчики. Умудрялись даже внутренние замки на крышку гроба ставить и ключ внутри оставлять. А вдруг и я из той же породы: внезапно впал в летаргический сон, а теперь очнулся, - чем черт не шутит?
- Что стопоришь, милый? - раздался вдруг неподалеку вкрадчивый голос.
Макарыч обернулся и увидел седого, как лунь, старика с карлика ростом, в лохмотьях. Его волосы, брови, усы и борода стелились прямо по земле.
- Как не стопорить, - хмыкнул Макарыч, - коли непонятка у меня вышла: жив я или мертв?
- Мертв вне всякого сомнения, - ухмыльнулся в седые усы старик. - Как же думаешь, ты здесь оказался?
- Тогда почему не в гробу? Где гроб мой?
- А был ли он у тебя? Родственники заказывали?
- Да какие родственники! Последний, родной брат мой, лет двадцать назад ушел, а потомства нет. И не было вовсе, - приуныл Макарыч.
- Тогда чего же ты хочешь, когда ничего не было?
- Ну, - протянул Макарыч, - все ж как-то не по-людски это, не по-человечески, - в мешках.
- А тебе с лакированной крышкой из кедра подавай, с бархатом и рюшечками? С шиком чтобы, как в жизни? Была ли у тебя роскошная крыша над головой в жизни?
- Скажешь тоже: "роскошная", - вообще никакой не было! Столько пахал на государство, гнул спину по-черному, а и драной кровельки не заслужил. И после смерти, видать, тоже... - совсем скуксился Макарыч.
- Да-к чё тебе, раз на ногах еще и в сознании? В ритуальном зале полно всяких домовин, не знаешь разве? Выбирай не хочу! Успей только до рассвета, - бросил старик и исчез.
Макарыч задумался: "А что, а ведь прав старик: не приобрел в жизни, может, после смерти получится?"
Макарыч двинул одной ногой, приставил к ней другую, снова шагнул. "Идти могу". Посмотрел вокруг, чтобы сориентироваться. Но чего тут ориентироваться: прямиком по асфальту, дорога и выведет. Отсюда до домика администрации, где находится ритуальный зал и салон ритуальных услуг, не больше пятиста метров. "Как-нибудь дотелепаю", - прикинул и пошел, едва переставляя ноги.
Когда кончилась посадка, отделяющая свежие захоронения от старых, луна высветила на некоторых могилах бледные силуэты. Они недоуменно провожали его взглядом. Некоторые с неодобрением.
Какая-то старуха, мимо могилы которой он прошебуршал, брезгливо бросила соседке:
- А этот еще чего здесь, голь лапотная, подхалузник клятый, делает? Явно не из нашего района, из неопознанных поди, либо подзаборных.
"Какие догадливые!" - так и хотелось съязвить Макарычу, но он проглотил не вылетевшую изо рта фразу, услышав бабкино продолжение: "Когда уже власти порядок наведут!"
"И вправду, - когда? Перестанут хоронить неизвестных, бездомных и неимущих не в мешковине, а хотя бы в простых, самых грошовых деревянных гробах? В своем доме..."
Макарыч своего дома никогда не имел, - как-то не получалось. Будучи молодым специалистом, не успел, - страна развалилась; подвиснув на фабрике на бросовую зарплату, совсем потерял надежду что-либо приобрести. Дамы на его пути попадались без законных метров за душой, от родителей тоже ничего не осталось. А ведь ему всю жизнь хотелось свое жилье: угол или квартиру в многоэтажке, а всего лучше - собственный дом, чтобы можно было выйти в зеленый двор, опуститься на ухоженной лужайке на шезлонг и посозерцать звездное небо над головой; как в детстве разыскать на небосводе ковш Большой Медведицы, или размахивающего дубинкой Геркулеса, или дымящего трубкой Волопаса... Мечты, мечты... Они так и остались несбыточными мечтами...
Макарыч пошаркал дальше. Сторожа только своим появлением из-за угла отрубил подчистую. Тот как сидел на лавке возле домика администрации, так и повалился наземь без чувств, не выплюнув изо рта даже горящей сигареты. Прекрасно, - не пришлось даже двери вышибать. Макарыч не был уверен, хватит ли у него, мертвяка, теперь на это сил. А так, переступил свободно порог и ищи себе что хочешь.
Мозг до сих пор, наверное, дышит, раз он соображает, мелькнуло у Макарыча. Вопреки апробированной науке.
Ключи от салона ритуальных услуг нашлись в кабинете управляющего. Пальцы еще ощущали твердость металла, - значит, и приглянувшийся гроб он сможет до своей могилы дотащить. Это хорошо.
Макарыч аж взбодрился, - никогда еще заветная мечта не была к нему так близко. Это ли не чудо! Пусть хоть и за чертою жизни, но исполнится.
Открыл дверь в салон, нашарил на стене выключатель, щелкнул им и опупел.
"Япона мама!" пробормотал, узрев заваленный гробами, крестами, венками и вазами с разнообразными цветами зал в ослепительных лучах света.
Очумелый, Макарыч бродил от одного гроба до другого, от одной корзины с пышными букетами к другой. Венки - и мал, и велик, а те еще больше! Захочешь - в полный твой рост!
Какое богатство, думал Макарыч, сколько же здесь добра! Не надо никакой могилы. Вот она - царская усыпальница, выбери себе только ложе по достоинству!
Макарыч остановился у одного из шикарных гробов наподобие саркофага, покрытого темным лаком, с овальными краями, с золотыми ручками, с откидной крышкой, на глаз - вроде его размер. Белая шелковая драпировка с кружевами устилала гроб и украшала крышку изнутри; белоснежная подушечка оторочена рюшем.
Макарыч не удержался, забрался в этот гроб, сложил руки на груди, закрыл глаза. Какая благодать! Может, на этом и закончить? Остаться здесь, а там - будь что будет!
Макарыч в ужасе распахнул глаза. А что будет? Отрубишься, а утром придут кладбищенские, выдернут тебя из этого гроба, запихнут, как было, в мешок и сунут обратно в яму на склоне для тех же скопытившихся беспритульных и неопознанных! А перед этим наверняка сломают конечности, чтобы и мысли у тебя больше не возникало выбраться наружу. Что с тебя, уже подохшего, возмешь, никто за тебя не заступится, никто по тебе не всплакнет, никто над тобой не поплачет.
Макарыч подорвался, сел, подумал: "Лучше я перетащу этот гроб к своей могиле, прикопаю его как смогу, залезу сам, а соседей попрошу присыпать сверху землей, авось, сразу не бросятся искать пропажу, не обнаружат, а я хоть несколько дней побуду под крышей своего собственного дома..."
Макарыч выбрался из гроба, закрыл крышку, озадаченно посмотрел на ручки. Похожи на декоративные, рванешь за такую, вмиг отвалятся. Но если гроб дорогой, можно надеяться, что за ручки выполнены на совесть, за них смело можно хвататься. Но как тащить? Дашь ума только из домика выбраться. Была бы ручка спереди...
Тут Макарыча осенило: не поискать ли веревки? Наверняка у рабочих должны быть где-то веревки, они в любом деле не лишни.
Макарыч стал бродить по домику администрации, наконец разыскал комнату рабочих (та оказалась незаперта) и рядом нечто вроде мастерской или подсобки с инструментом и небольшим верстаком. В подсобке же обнаружилась и толстая пеньковая веревка, вне сомнения, достаточно крепкая, чтобы тащить массивный груз. А выбранный Макарычем гроб оказался не из легких (дубовый, что ли?). Но, как говорится, своя ноша не тянет.
Макарыч вернулся в салон, пропустил веревки сквозь передние ручки, потянул. Гроб хоть и с трудом, но сдвинулся с места. Эх, как там у классика: "Раззудись, плечо! Размахнись, рука!"
Макарыч перебросил концы веревок через плечо и потащился к выходу. С трудом переставляя безвольные ноги, преодолевая пороги и препятствия, выбрался с гробом во двор.
Сторож, бедняга, видно, так до сих пор и не пришел в себя. Макарыч бросил веревки и бухнулся рядом на лавку, отдышаться. Вот когда вспомнишь молодость. Когда-то он был заядлым многоборцем, но как-то на одном из соревнований повредил коленный мениск, травма оказалась серьезной, и он навсегда покинул большой спорт. Может, та травма и повлияла на всю его дальнейшую жизнь, с ее последующими разочарованиями, запоями, депрессиями? Но назад ничего не вернешь, былого не воротишь, надо двигаться дальше.
Макарыч вздохнул, поднялся, снова перекинул веревки через плечо и потащил гроб в сторону своей могилы.
"Потащил", - мягко сказано. Хорошо, хоть его закопали только вчера, и он еще не успел полностью потерять свою силу, но что будет после, когда он окончательно потеряет связь со своими мышцами? И так, чувствует, с каждой минутой силы быстро покидают его. Ладно, еле волочит ноги, но пальцы уже едва сжимаются, веревка то и дело выскальзывает из рук.
Макарыч накрутил концы веревок вкруг плеча, чтобы меньше соскальзывала, снова налег на них, но, видно, перенапрягся: одна нога проелозила, не обнаружив опоры, и он повалился набок у чьей-то оградки.
"Вот, старость, не радость", - подумал. Хотя, - какая старость? Смертушка неблагодарная, чтоб ей неладно было. Черт дернул его выбрать самую тяжелую домовину. Взял бы самую простую, сосновую, давно бы уже, наверное, был у своей могилы.
Макарыч попытался подняться на ноги, но не смог, - саван зацепился за кусок небольшой проволоки, обмотанной снизу оградки. "Да чтоб тебя!"
Макарыч заворочался, пытаясь освободиться, но почувствовал, как проволока впилась ему в спину. (Он еще чувствует? Почему тогда все называют его мертвяком?)
И долго ли он будет еще валяться, - скоро рассветет?
Старик предупредил, чтобы он опасался рассвета. Но что случиться с восходом солнца? Об этом участливый старик ничего не сказал. Бог с ним, что будет, то будет. "Мертвее, наверное, я не стану", - подумал Макарыч, рванулся, и выдрал клок мяса со спины и ткани из савана. Кое-как поднялся на ноги, поднял веревки, в этот раз обмотал их вокруг груди (длина позволяла), потянул и... не смог сдвинуть ни на йоту, упал на колени. Это что еще! Гроб даже не шелохнулся. Макарыч опять перекинул веревки обратно через плечо и, уже стоя на коленях, потянул их вперед. Гроб сдвинулся на десяток сантиметров.
"Э, - засопел Макарыч, - так я и до начала посадки не доберусь, - во-на уже сереть вокруг стало".
Макарыч на коленях попробовал толкнуть гроб сзади, сдвинул чуть дальше, чем когда тянул за веревки. Но, сдвинув, рухнул на гроб как покошенный, - сил уже явно не хватало, он слабел, казалось, с удвоенной силой.
Макарыч с досадой, что ничего не выходит, стал кусать свои губы, но они только отвалились и ничем ему не помогли, - хоть плач! Вдобавок вокруг некоторые серые личности стали над ним изгаляться, подначивая:
- Эй, дружок, где такой шикарный дом надыбал? Сосновый, что, не пришелся по душе?
"Да не было у меня никогда даже соснового, - ворчал в сердцах Макарыч, - зашили мое тело в самый дешевый мешок и бросили в яму, как выкинули на помойку".
- Эй, упертый, ты где колеса и лошадей от своей кареты потерял?
- На свиданку, видно, сильно спешил.
На таких остряков Макарыч совсем не обращал внимание. Передохнул - и в путь. Толкнул пару раз, опять перебрался вперед, снова перекинул веревки через плечо, потянул и сдвинул еще на десяток сантиметров.
Меж тем горизонт все светлел, а Макарыч все больше терял сил. Старик был прав: рассвет его убивает. И все же сдаваться он не намерен, - как бывший спортсмен, он помнил, что при хорошем упорстве, вере в свои силы и огромном желании, всегда открывается второе дыхание. А уж желания заполучить собственный дом даже и на том свете у него нисколько не поубавилось. Однако брызнули первые лучи света и словно придавили Макарыча к земле.
Завыл бы Макарыч серым волком, чтобы не уходила с неба так быстро луна, заухал мудрой совой, умоляя темноту не покидать кладбище, послал бы раннего соловья упросить доброе солнышко не всходить еще несколько часов, но голос свой Макарыч потерял, ни одной птицы-вещуньи поблизости в небе не увидел. И когда все лучи слились в одно яркое сияние, Макарыч рухнул на землю как подкошенный и окончательно закатил глаза. Так и нашли утром его еще не истлевший труп на пропавшем гробе посреди кладбища.