Регул.

Редьярд Киплинг

"Regulus". Первая публикация в Nash"s Magazine, Pall Mall и Metropolitan Magazine в апреле 1917, затем в сборнике "A Diversity of Creatures" (1917). В дальнейшем включён в "Полную историю Сталки с его компанией". (1929).

Перевод Crusoe.

Регул, римский генерал, побил карфагенцев в 256 году до р.Х, на следующий год потерпел поражение и попал в плен. Карфагенцы отпустили его в Рим под честное слово, чтобы Регул договорился о перемирии и обмене пленными, но он настрого отсоветовал Сенату вступать в какие-либо договоры с Карфагеном. Затем, повинуясь данному слову, Регул вернулся в Карфаген, где был казнён.

Примечание переводчика: рассказ выстроен вокруг изучения школьниками Горация - 5й оды из книги III - о Регуле. Соответственно, даю в примечании полный текст этой оды в стихотворном переводе А.Фета.^[1]

---

За всю прошлую школьную жизнь, Пятую Ступень^[2] несколько раз проволокли по всему набору включённых в программу Од Горация. В те годы, тысячи желающих стать офицерами проходили экзамены на знание латыни, и ученики несчастного мистера Кинга должны были одолеть экзаменаторов.
Послушаем, как он - промозглым ноябрьским утром - ведёт второй урок.

- Так - начал он, потирая руки. - Cras ingens iterabimus aequor.^[3] Наша порция на сегодня - Пятая ода Третьей книги - о Регуле, некотором джентльмене. В который раз мы возвращаемся к ней?

- В третий - ответил Мальпас, староста класса.

Мистера Кинга передёрнуло. - Да, в третий, совершенно верно - подтвердил он. - Сегодня, с оглядкой на очные армейские экзамены - ух! - я жду от вас несколько большей свободы в переводе и лучших толкований. С чувством и толком, если это вообще возможно. За исключением - он обвёл взглядом задние ряды - нашего друга и соратника Битла^[4]; а от него, как и прежде, я требую лишь абсолютно точного перевода - здесь класс рассмеялся подобающим образом.

- Не смущайте его! Битл, вы будете пленять нас первым.

Жук поднялся с места. Он владел гарантированно выверенным переводом работы МакТурка и был уверен в себе; простудившийся МакТурк в тот день отправился в медчасть. Итак, Жук не сомневался в хорошем исходе и имел уверенный вид.

Он задержался на тщательно выверенный интервал заминки, и начал:

Credidimus: мы - верим, мы - верили; tonantem Jovem: грохочущий Юпитер; regnare: царит; caelo: в небесах; Augustus: Августус; habebitur: будет поддержан или согласован; praesens divus: божьим промыслом; adjectis Britannis: добавили Бриттов; imperio: к Империи; gravibusque Persis: персы крупные, то есть грубые.

- Что?

- Мрачных или грубых персов. - Жук выдал эти слова с интонацией Нельсона, произносящего - "Хвала Богу, я исполнил свой долг" - на окровавленной палубе.

- Я почти уверен, - сказал Кинг - что все твои знания исчерпываются первой строфой, но продолжай, любезный наш, продолжай. Gravibus - это я к слову - принято переводить, как "докучливых".

Жук испустил долгий и тягостный вздох. Вторая строфа Оды (последняя на странице перед третьей) была тем, что в обиходе называют "подлянкой". Но МакТурк великодушно помог ему и с нею.

- Milesne Crassi: давно-недавно солдат Красса; vixit: жил; lurpis maritus: опозоренный муж -

- Ты невнятно произнёс множество слов после turpis, - сказал Кинг. - Выслушаем их снова.

Жук предпринял вторую попытку, и, к своему удивлению, угадал верное произношение. - Да, опозоренный муж - conjuge Barbara: с варваркой супругой.

- Почему ты выбрал именно этот мерзкий эквивалент из всех словарных значений? - Кинга передёрнуло. - Разве слово "жена" недостаточно хорошо для тебя?

- Да, сэр. Но что мне делать с тем, что в скобках, сэр? Читать сейчас?

- Пока ограничься тем, что говорится о солдате Красса.

- Да, сэр. Et: и; consenuit: постарел; in armis: при оружии; hostium socerorum: на руках его тестя врагов.

- Кто? Как? Который?

- Руки врагов его тестя, сэр.

- Спа-асибо... Кстати, какой смысл ты видишь в in armis?

- О, оружие - оружие войны, сэр. - В голосе Жука звучала искренняя обида человека, облыжно обвинённого в произнесении непристойного слова. - Можно перейти к скобкам, сэр?

- Да; если они так тревожат тебя.

- Pro Curia: О, Палата Сената; inversique mores: и манеры огорчительно перевернулись вниз верхней стороной.

- Ка-акой изумительный перевод. Тем временем, солдат Красса?

"Sub rege Medo: под мидийским королём; - Marsus et Apulus: будучи Марсианом и Апулианом.

- Кто? Мидийский король?

- Нет, сэр. Солдат Красса. Oblittus согласуется с milesne Crassi, сэр - с излишней поспешностью ответил Жук.

- Это так? Или там другое слово?

- О-блайт-ас - Битл быстро поправил произношение - забывчивы к; anciliorum: щитам и трофеям; et nominis: и к - его имени; et togae: и к тоге; eternaeque Vestae: и к вековечной Весте; incolumi Jove: И Юпитер чувствует себя хорошо; et urbe Roma: и город Рим.

И с рвущейся наружу угодливостью: - Продолжать, сэр?

Кинг содрогнулся. - Нет, спасибо. Так или иначе, ты дал нам перевод! Могу ли узнать: он привнёс хоть какой-то сопутствующий смысл в твой так называемый разум?

- О да, сэр. - Это было нежнейшее признание в любви к Горацию со всеми его трудами.

- Мы завидуем тебе. Садись.

Жук с облегчением сел. Неозначенные на карте рифы генитивов остались позади; иначе, он непременно разбился бы на них, несмотря на данную МакТурком лоцию.

Эта задача досталась Раттри; тот прошёл в опасной близости, но сумел вернуться в порт невредимым.

- Теперь мы нуждаемся в драматическом исполнении - сказал Кинг. - Теперь будет говорить сам Регул. Кто выступит за мудрого провидца Регула? Уинтон, сделай нам одолжение.

Уинтон с факультета самого Кинга, высокий, крепкий блондин, форвард Второго состава футбольной команды^[5], заждавшийся перевода в Первый состав; честный конь-трудяга во всех аспектах личности, встал, и между прочего, сообщил, что Регул увидел "значки, плывущие в потоках Карфагена". Здесь одна половина класса заорала от удовольствия, а вторая - из удовольствия поорать.

Мистер Кинг судорожно заморгал. - Signa adfixa delubris - выдохнул он. - То есть delubris это "потоки", так? Уинтон, при всех твоих прочих достоинствах, могу ли я отныне считать тебя шутником?

- Нет, сэр - произнёс громоздко высящийся Уинтон: весь класс надсмехался на ним.

- Но ты приписал слову delubris значение "потока". Подходящий ли я слушатель для таких шуточек, это, разумеется, вопрос мнения, но... Уинтон, ты, как правило, работаешь добросовестно. Можем ли мы предположить, что ты нашёл это значение в словаре?

- Нет, сэр - Уинтон пользовался привилегией говорить Кингу ту правду, от которой иному бы не поздоровилось.

- Попытался угадать?

Ничто в лице и позе Уинтона не говорило в пользу такого предположения. Более того, само предположение о том, что "Патер" Уинтон (а мальчишки не дают кличку "Патер" товарищам вольного поведения) мог попытаться угадать хотя бы что-то, было за пределом разумения. Но он ответил "Да", и всё это время двигал своей правой стопой так, словно обрабатывал мяч на футбольной разминке.

Никто не мог похвалиться положением фаворита при Кинге, но немногословный, угловатый Уинтон стоял высоко во мнении своего декана. Это не спасало ни от нареканий, ни от наказаний, но эти двое в каком-то виде симпатизировали друг-другу.

- Хм - сухо отметил Кинг. - Я собирался сказать Flagitio additis damnum,^[6] но, думаю - думаю - что понял суть. Битл, перевод delubris, будь любезен.

Жук отнял голову от трясущихся рук и сильно промедлил с ответом: "Руины, сэр".

Последовала многозначительная пауза: Кинг отметил проступки подопечных на манжете. Затем этот многострадальный человек обратился к Жуку со следующими изречениями:

- Предполагаю, - сказал он - предполагаю, что ты, как тебе свойственно, нашёл, что слово "delubris" - то есть "храмы" - внешне похоже на слово "diluvium", сиречь "поток", и поспешил передать сей выкидыш скороспелых исследований Уинтону, а тот, как мне кажется, потерял голову, и поверил тебе.

- Вслед за этим, наблюдая за провалом сотоварища из безопасной и позорной тыловой позиции, ты совершаешь следующий промах. Мутные потоки твоего сознания выносят на поверхность некоторое воспоминание о слове "dilapidations", то есть "разрушения", и ты, в глупой попытке, стряпаешь из него синоним "руины".

И пусть это была святая истина - Жук изобразил вид неправедно оскорблённой невинности. - Мы вернёмся к этому позже - сказал Кинг. - Продолжай Уинтон; попробуй оправдаться.

Уинтон не успел посмотреть в словаре одно только слово "delubris", и лишь о нём спросил Жука, когда они рассаживались по местам в классе. Он продолжил отвечать без дальнейших затруднений. И лишь за тем, как он перевёл "scilicet" - "верно", Кинг взорвался.

- Регул - сказал он - не был модным автором для грошовой прессы, как, разумеется, не был и сам Гораций. Регул сказал: "Солдат, выкупленный за золото, с охотой пойдёт сражаться? - пойдёт?! - В самом деле?!!" Вот значение ""scilicet"". Это ирония - горькая ирония. "Верно" - "верно?!". Перейдём к "выцветшему пурпуру" и тому, что "непременно наступит". Хауэлл, что ты можешь сказать об этом рефрене: "Vidi ego - ego vidi"? Здесь ведь нарушен размер, как ты понимаешь.

- Ведь это интенсив, сэр? - ответил Хауэлл, усердный и пытливый читатель книг. - Регул усердствует, убеждая Рим к отказу от переговоров с Карфагеном - и хочет, чтобы римляне вполне поняли, почему, - так, сэр?

- Выражено хуже обычного для тебя изящества, но это факт. Регул усердствует. И в то же самое время он - каждым своим словом - затягивает петлю на своей собственной шее. Он знает карфагенян, он видит в них (экзаменаторы не спросят вас об этом, так что нет необходимости в записях) - кого-то вроде забытых Богом манчестерских ниггеров. Регул не думает о собственной жизни. Он говорит Риму правду. Он выступает на стороне Рима.

- Строки с восемнадцатой по сороковую словно написаны кровью. И всё же найдутся особи, носящие человеческую одежду, кто скажут вам, что Гораций был светский повеса. Избегайте таких существ. Гораций понимал во многом. Он понимал!

- "Erit ille fortis" - "Прямая доблесть то ж. С ней стоит лишь расстаться, она не встретится с униженным борцом...". И снова: (Торнтон, не сучи копытцами!) - "hic unde vitam sumeret inscius". Смысл ясен - но, кажется, я бегу впереди своих переводчиков. Вернон, начни с "hic unde" и покажи нам, как ты проникся духом Регула.

Никто не ожидал ничего из ряда вон выходящего от мягкого Падди Вернона, супрефекта факультета Хартопа, но, как часто бывает с подростками, именно в этот момент от него временно отлетел разум, и он, ничтоже сумняшеся, заявил от имени Регула: "O magna Carthago probrosis altior Italiae ruinis" - Карфаген, твоё увядание вознесётся выше руин Италии!

Даже Жук, самый снисходительный из критиков, вполне заинтересовался сказанным, хотя и не присоединился к ропоту порицания, пошедшему от мудрейших голов класса.

- Прошу, не обращай на меня внимания - сказал Кинг, и Вернон откликнулся на эту просьбу со всем уважением. Он гнул линию: "Он (Регул) в том, что его касается отвёл от себя поцелуй стыдящейся жены и их малолетних детей, ибо умалился в значении, и, будучи непреклонным, вперил в землю свой мужественный взор".

Кинг не любил слово "мужественный" наряду с "супругой" и "верно", так что у класса появилась надежда - но Юпитер на этот раз не загремел молниями.

- Пока - продолжал Вернон - он не получит одобрения скользящих отцов, дав такой совет, какой никогда не давался под псевдонимом.

Он остановился, понимая, что спокойствие вокруг сродни мёртвому штилю в центре тайфуна. Кинг прервал тишину самым медоточивым голосом.

- Я - со всей безнадёжностью горького опыта - верю в то, что не смогу передать вам и намёка на страсть, силу, на исключительные - исключительные достоинства! - тех строк, которые только что на виду у всех страдали от неистового, грязного надругательства. Но - тут его тон переменился - поскольку я исполняю некоторые обязанности, то постараюсь довести до тебя, Вернон, тот факт, что в латинском языке существуют несколько несущественных правил грамматики, синтаксиса, и - бог мой! - даже склонения! И правила эти существуют не для твоих невежественных потуг - не для беотийских развлечений. Так что ты, Вернон, принесёшь мне назавтра письменный дословный перевод всей оды с латыни на английский, вместе с полным списком всех имён прилагательных - а прилагательное - не глагол, Вернон. Ты принесёшь мне их, как носят младшие Третьей ступени: все прилагательные, их род, число, падеж. Сейчас же, я просто не знаю, как разговаривать с тобой в рамках приличий.

- Я - мне очень жаль, сэр - пролепетал Вернон.

- Твоя ошибка симптоматична, Вернон. Ты, верю, опечален дополнительной работой, но скорбь есть непременное условие существования некоторых типов мозга, разума, nous. Один твой перевод probrosis ставит тебя ниже всякого травоядного животного. Кто же избавит нас от этого дурного послевкусия? И, говоря о вкусе, - он закашлялся. В воздухе явно присутствовал запах хлора. Кинг изумлённо поднял брови, хотя отлично знал, в чём тут дело.

- Мистер Хартоп ведёт урок по естественным наукам в соседней комнате - сказал Мальпас.

- О да. Я забыл. Наше новообразованное отделение Естественных наук. Пероун, открой окно; и Уинтон, начни сразу же с "interque maerentes".

- И поспешил прочь - начал Уинтон - окружённый скорбящими друзьями, в - в достославное изгнание. Но я взял это из перевода Конингтона, сэр - честно и со вздохом признался он.

- Не усомнюсь. Мастер всегда распознает детский лепет этого невежды, хотя я не вижу в тебе намерений следовать такому же пути. Можешь ли ты предложить что-либо для "egregius exul" - достославного изгнания? Только "egregious exile" - блестящее изгнание? Боюсь, что хорошее слово "egregious", теперь, увы, испорчено. Нет! В этом случае мы никак не можем улучшить Конингтона. Теперь "atqui sciebat quae sibi barbarus tortor par aret". Вся сила здесь в "atqui".

- Хотя он знал - предложил Уинтон.

- Нет, нужно сильнее.

- Он, кто отлично знал - предложил Мальпас.

- Да. Ему было уготовлено.

- И он отмахнулся от родственников, и людей, пытавшихся ему помешать.

- Так; но предложи значение "obstantes"?

- Что, если свободный перевод "obstantes" и "morantem" даёт почти один смысл - "несмотря на", "вопреки"?

- У Горация ничто не даёт "почти одного смысла", Уинтон. Как я уже говорил, Гораций не был журналистом. Нет; я понимаю это так: родственники сгрудились около него, перегородив путь своими телами; а populumque - народ - стояли в беспомощной скорби поотдаль, и не были ему истинной помехой. А теперь величавое завершение - и сам Кинг продекламировал:

Как будто, только что окончивши все пренья
Суда, в котором был им защищён клиент,
В Венафр он спешил искать отдохновенья
Или в спартанский шёл отправиться Тарент.

- Хорошо, Уинтон. Битл, когда тебе, наконец, надоест скрываться от людских глаз, дай мне значение "tendens" - и хватить прятать лицо в воротник.

- Я, сэр? "Tendens", сэр? Да! Простираться вдаль, сэр.

- Идиот! Регул не был частью пейзажа. Он был человек, приговоривший себя к мучительной смерти под пытками. "Atqui sciebat" - ведая это - стремясь к этому во имя отечества - ты не слышишь, что "atqui" режет, как нож? - и он уходит с великим достоинством. Вот почему Гораций выбрал из всей золотой латыни именно это слово - "tendens" - слово, едва ли переводимое.

В требовании перевести непереводимое было столько великой несправедливости, что Жук осознал себя юным христианским мучеником; Кинг, тем временем, снова погрузил нос в платок.

- Кажется, наши соседи разбили очередную склянку с газом, сэр - сказал Хауэлл. - Обычное для них дело. - Запах хлора усиливался; класс кашлял.

- Что-ж, я полагаю мы обязаны терпеливо сносить соседство с Естественным отделением, - сказал Кинг. - Но наше отделение невыносимо страдает. Вернон, отчего ты ухмыляешься?

Разум - пылкий и инспирированный - вернулся к Вернону. Он хихикал над каким-то местом в своём Горации.

- Вы, кажется, развлекаетесь - сказал Кинг. - Позвольте и нам. В чём дело?

- В последних двух строках Десятой оды в книжке, сэр, - восхищённо объявил Вернон.

- Что? Да, понимаю. "Non hoc semper erit liminis aut aquae caelestis patiens latus" - "Долго ли мне ещё лежать в сырости на жёстком пороге?"^[7]. Ты нашёл их с умыслом?

- Я - я подумал, что они подобают моменту, сэр.

- Так и есть. Несомненная удача. Как это пришло в твою тупую голову, Падди?

- Не знаю сэр. Но мы учили эту оду в прошлом триместре^[8].

- И ты вспомнил? Той же головой, что считает probrosis глаголом? Ты энигма, Вернон. Но нет! Это Отделение не будет до бесконечности претерпевать вторжений с безблагодатными газами и жидкостями. Я подам протест нашим, так называемым, Естественникам. В то же время (и кто посмеет обвинить меня в несправедливости?) я прощаю вам все грехи и назначенные за них санкции в том, что касается probrosim, probrosis, probrosit и иных чудовищных злодеяний. Я не предполагал, что решу так; но гуманитарному Отделению не чужды соображения гуманности. Вполне удовлетворительно, Падди.

- Спасибо, сэр - ответил Падди, от души поражённый внезапным приливом собственного вдохновения.

Затем Кинг, отпустив несколько беглых замечаний по поводу естественных наук, снова повернул класс к Регулу - к его персоне, к злонравным карфагенским торгашам; к демократии - бесконечно бесполезной, по его соображениям, в любые времена и в любых краях; он проговорил так около десяти минут, а потом перешёл к следующей Оде: "Delicta majorum" - и остановив на ней выбор, звучно огласил оду вплоть до строк: "Dis te minorem quod geris imperas" (Богам покорствуя, владеешь ты землёй) - и выводил из них рассуждения о манерах, морали и уважении к властям, в противоположность возне с газами в бутылках, пока не прозвенел звонок. Жук, укладывающий книги, разъяснил Уинтону: "Когда Кинг не на шутку выходит из себя, он занимательный, хотя и урод. Хартоповскй хлор откупорил его".

- Да; только зачем ты, тупая задница, сказал мне, что "delubris" это "потоки"?

- Так; он и тебя откупорил. В словарь смотреть надо, ты, дряхлый сыч, парнокопытное!

Уинтон, дождавшись, пока класс, кинувшийся к двери, словно щенки из корзинки, очистит место для атаки, принялся душить Жука. Сталки взял Уинтона сзади в нижний захват. Все трое грудою рухнули на пол.

- "Богам покорствуя, владеешь ты землёй" - процитировал Сталки, оттаскивая Уинтона за белокурые локоны. - Не шути с комнатой Номер пять. Не выпячивай свою добродетельность. Не трясись над ней. Это повредит твоей будущей карьере. Будь проще, Патер.

- Уберите его с моих - эээ - исключительных достоинств - произнёс снизу Жук. - Он их придавил.

Они разошлись по комнатам.

****

Никто - и меньше всех сам подросток - не способен объяснить, что творится в его - растущем вместе с ним - сознании. Возможно, здесь сказалось слепое бурление ферментов отрочества; возможно, его взбаламутила случайная ремарка Сталки о добродетельности; возможно, он, в подражание некоторым вышестоящим, решил снискать популярность средствами клоунады; или - как утверждал Директор по прошествии лет - единственная публичная шутка в его размеренной жизни могла подействовать так же, как единственная любовь расцвечивает и перекраивает всю дальнейшую жизнь трезво-воздержанного дотоле человека? Так или иначе, но на следующем уроке технического рисунка под руководством мистера Лиджета - тот, будучи простым учителем рисования, мог налагать лишь малые наказания - Уинтон вдруг отбросил прежние манеры и выпустил в класс живую мышь. Все начали визгливо орать, высоко прыгать и кидаться гипсовыми конусами, пирамидами, горельефами фруктов - не говоря уже о чернильницах - всем, что оказывалось под руками. Мистер Лиджет немедленно доложил Директору; и Уинтона признали виновным в преступлении, простительном для старших Третьей ступени; извинительном - за некоторую цену - для младших Четвёртой; для выпускных же классов Пятой ступени подобный проступок считался бесспорным разбоем; так что кающийся, возмущённый и скорбящий Уинтон лично явился в кабинет Директора перед ланчем, и, как сообщил Директор Кингу, - когда они, встав из-за стола, беседовали в коридоре, - казался куда более человеком, чем тот Уинтон, которого он знал уже семь лет.

- Видите ли - важно назидал Директор - единственная беда Уинтона в том, что он закоснел в дорого стоящем ему благоразумии. Так что случай для него счастливый.

- Никогда не замечал в нём никаких предвестий того, что случилось - ответил Кинг. Уинтон принадлежал факультету Кинга и тот, как проконсул, имел и использовал право на жестокие гонения в своей Провинции, но теперь его человек, носящий чёрную с жёлтым шапочку, оказался в беде, в руках имперской власти, и Кинг боролся за него у подножия трона цезарей до последней возможности.

- Отлично; вы сами только что подтвердили полную неожиданность случая с мышью - ответил Директор.

- Так и есть. - Мистер Кинг не любил мистера Лиджета. - Он должен был бы выпустить крысу. Но - ненавижу ходатайствовать - но - это его первое нарушение.

- Вы рискуете утопить его с головой, Кинг.

- Хм. Какое же назначено наказание? - Кинг отступал, в готовности к оборонительному бою.

- Всего лишь мои обычные несколько строк из Вергилия, предъявить на проверку до вечернего чая.

Директор покосился в ты сторону коридора, где Маллинз, Распорядитель Игр ("Пот", "старина Пот", или "Потифар" Маллинз) прикреплял к доске обычные списки на среду: футбол большим, средним и малым составом - от A до K, от L до Z, с 15:00 до 16:45.

За время от 13:30 до 17:00 никто не сможет переписать несколько (то есть, пятьсот) латинских строк по наказанию от Директора и поиграть в футбол в течение одного часа и сорока пяти минут. Уинтон, с очевидностью, и не собирался предпринимать ничего подобного - он, с каменным лицом, беспокойно топтался в коридоре. В школе господствовало правило, в сравнении с которым мидийские и персидские законы выглядели необязательными рекомендациями: любой школьник, за исключением Первого состава команды, пропустивший футбол по какой угодно причине, и не представивший письменного оправдания за личной подписью уполномоченного лица, получит минимум три удара ясеневой палкой от Распорядителя Игр, то есть от юноши семнадцати - восемнадцати лет, весом не менее 70-ти килограммов (Пот весил 85), в постоянно отличной физической форме.

Кинг, без дальнейших расспросов, ведал то, что Директор не дал Уинтону письменного оправдания.

- Но он уже практически в Первом составе. Он играл за них весь этот триместр - сказал Кинг. - Я знаю, что его Шапку должны были доставить на прошлой неделе.

- Но он пока не получил Шапки. Тем самым, официально, он - никто. Я полагаюсь на старину Пота.

- Но Маллинз и Патер Уинтон живут в одной комнате - настаивал Кинг.

Пот Маллинз и Патер Уинтон были кузенами и достаточно близкими друзьями.

- Это никак не рассорит Маллинза с Уинтоном, насколько я их знаю - ответил Директор.

- Но-но - Кинг, в безнадёжном отчаянии, попытался разыграть свою последнюю карту - Я собирался рекомендовать Уинтона на дополнительное место супрефекта моего факультета, теперь, когда Картон ушёл.

- Разумеется - сказал Директор. - Почему бы и нет? Уверен, он блистательно покажет себя за время до вечернего чая.

Тут они увидели мистера Лиджета, шагающего по коридору в направлении Уинтона.

- Я насчёт этого дела с мышью на техническом рисунке - начал Уинтон, встав на пути преподавателя.

- Да, да, позор для тебя - пропыхтел Лиджет.

- Я согласен с вами - сказал Уинтон - хамская выходка, потому что...

- Потому что ты знал, что я могу наказать тебя не сильнее, чем пятьюдесятью строками - ответил мистер Лиджет.

- Пусть так; но как бы вы ни думали, я пришёл извиниться.

- Естественно - сказал мистер Лиджет, и, будучи вежливым человеком, добавил: - Полагаю, это говорит о твоих похвальных чувствах. Я скажу директору, что удовлетворён.

- Нет-нет. - Ломающийся голос мальчика скакнул от бурчания на вскрик - Я не об этом! - Я просто должен так сказать! - Пожалуйста, не - так - не делайте ничего такого.

Мистер Лиджет осмотрел его с ног до головы; он был художник, и он всё понял.

- Спасибо, Уинтон. Это останется между нами.

- Слышали? - сказал Кинг с нескрываемой гордостью в голосе.

- Конечно. А сами вы думали, что он поджидает Лиджета, дабы упросить его об отмене наказания.

Кинг отверг это предположение с такой горячностью, что директор рассмеялся, и Кинг отвернулся и пошёл прочь во гневе.

- Кстати - сказал Директор, - Я велел Уинтону писать строки в вашей классной комнате - не у себя.

- Спасибо - ответил через плечо Кинг. Приказ Директора уберёг Уинтона и Маллинза - последний делал дополнительные задания для армейских экзаменов в их общей комнате - от неловкого соседства в обстоятельствах этого дня.

Через час, Кинг, словно бы по случайности, зашёл в свою классную комнату. Уинтон усердно трудился.

- Ага! - сказал Кинг, потирая руки. - Не похоже, что ты занимаешься спортом. Прошу, не дозволяй мне тормозить твоё лёгкое перо. Откуда такая внезапная любовь к Вергилию?

- Наказание от Директора, сэр, за утреннее дело с мышью.

- Некоторые слухи об этом дошли до нас. С твоей стороны, это был проступок в духе младшего Третьей, и я не вполне понимаю тебя.

В открытое окно пошло топанье шипованными ботинками по бровке поля для спортивных игр. Уинтон, как и его декан, любили свежий воздух. Потом они услышали Падди Вернона, назначенного супрефектом: он проводил перекличку на поле, помечая отсутствующих. Уинтон упорно писал. Кинг сгорбился на парте, обхватив колени руками. Можно было думать, что он пришёл злорадствовать над несчастьем мальчика, но сам мальчик всё понимал.

- "Богам покорствуя, владеешь ты землёй" - сказал, наконец, Кинг. - Всякий должен склоняться перед местным божком - даже перед учителем рисования, кому недозволен жёсткий ответ. Хотел бы я, чтобы ты попробовал сыграть в эту мышиную игру со мной, Патер.

Уинтон ухмыльнулся; затем помрачнел. - Это была хамская выходка, сэр, шутить так над мистером Лиджетом. - Он опустил глаза на страницу копируемой им книги.

- Что-ж, "и МОИМ наказанием за грех нерешительности..."^[9] - Кинг оборвал фразу. - Что ты пялишься, как сыч? Дай мне Мантуанца, я буду диктовать. Всё равно что. Вергилий так богат, что нам всё подойдёт. Я выберу наугад.

Он начал:

Ты же народы вести, о Римлянин, властию помни
Вот искусства твои - налагать обычаи мира,
Подчинённых щадить и завоёвывать гордых.^[10]

- Вот это всё сразу, Уинтон. Напиши дважды и ещё один раз.

В следующие сорок минут, от Кинга, ни разу не заглянувшего в книгу (он умел изъясняться на латыни, как на живом языке) текли величественные гекзаметры, а Уинтон принимал их, и укладывал на бумагу пером так, как судно-кабелеукладчик принимает и вытравливает за собою линию глубоководного кабеля. Кинг переходил от "Энеиды" к "Георгикам" и обратно, останавливаясь там и здесь для перевода особо любимых им мест или для лучшей демонстрации словесной ткани тройного плетения античной выделки. Он не упоминал грядущее объяснение с Маллинзом до самого конца - и лишь тогда произнёс: "При текущем положении дел, Патер, не думаю, что стоит спрашивать у тебя о точном смысле: "а знал он подлинно, какие ждали муки его у варваров...".

Неблагодарный Уинтон злобно фыркнул, и Кинг вышел: ему предстояло провести пятичасовую перекличку, а затем - выпить чаю с малышом Хартопом; Кинг пригласил того на чаепитие для разговора о газообразном хлоре.

Хартоп принял вызов на манер боевого петушка, и двое педагогов уединились в комнате Кинга как раз в те минуты, когда Уинтон вернулся в свою классную комнату, этажом ниже, чтобы дописать последние строки.

Там его уже ждали. Полдюжины из Второго состава пренебрегли мытьём после игры и собрались, чтобы поддержать Патера Уинтона, чьё несчастье со всеми последствиями было у всех на слуху. Никто из них не сочувствовал Патеру искреннее долговязого, рыжего, мосластого Падди Вернона, но Вернон был тварью бестактной и - взначай или невзначай - тряхнул стол Уинтона.

- Не крути своей глупой жопкой! - сказал Уинтон. - Больше так не делай.

Никто не ожидает вежливости от человека, ходящего под наказанием, так что Вернон спрятал в карман своё супрефектство и миролюбиво ответил:

- Ладно, ты уж не гневайся, Патер.

- Я спокоен - сказал Уинтон. - Прочь. У твоего факультета другая классная.

- Классная комната тебе не принадлежит. Почему ты не идёшь в свою комнату? - спросил Вернон.

- Потому что там Маллинз, он ждёт свою жертву - деликатно разъяснил Сталки, и все рассмеялись. - Ты должен был выпустить эту мышь через свою штанину, Патер. Именно так я делал в свои юные годы. Патер, ты впал в детство. Но не бери в голову, Патер, все мы уважаем тебя и твою будущую карьеру.

Уинтон, продолжая писать, издал рык. Вернон облокотился на его стол, снова тряхнул его, и затем рассмеялся.

- Что ржёшь? - полюбопытствовал Уинтон.

- Я только подумал, что именно тебя послали на расправу к Поту. Честно скажу: это несправедливо. Ты во всю жизнь не уклонился ни от одной игры, и так же хорош, как люди Первого состава. Твою Шапку должны были доставить на прошлой неделе, ведь верно?

По школьному закону, никто и никак не мог пользоваться привилегиями и послаблениями, положенными Первому составу, пока не украшал голову чёрной бархатной шапкой с золотой кистью, рукоделием неторопливых швейников Эксетера. Много лет тому назад, один могучий и бесшабашный член Второго состава попытался изменить сказанный закон, но префект того времени превосходил реформатора силой и массой тела: с тех пор никто не пытался повторить этого эксперимента.

- Будь добр - медленно произнёс Уинтон - спокойно займись своими говёнными делами, ты, позорный, корявый, плоскоголовый дебил.

В классной наступила стало тихо - так же, как на пустом футбольном поле, за окнами, в наступающих сумерках. Вернон тревожно зашевелился.

- Что же, займусь: мне ведь не надо идти на порку к Поту - ответил он.

- Да ну? - листы, заполненные переписанными строками, дрожали в руке Уинтона.

- Нет, не надо - повторил Вернон. Веснушки резко выделялись на его побледневшей переносице.

- А я пойду на порку - с этими словами Уинтон встал из-за стола. - Но прежде ты получишь от меня.

Никто не успел опомниться, как он, с лошадиным ржанием, набросился на Вернона. Обе стороны не стали соблюдать никаких приличий; остальные смотрели на них с изумлением. Драка шла беспорядочно. Вернон старался сделать всё, что мог, с дальней дистанции; Уинтон, не обращая внимания на удары, сосредоточился на том, чтобы загнать соперника в угол и размолотить в кашу. Он добился этого у камина: Вернон рухнул в полубессознательном состоянии. "А теперь я сам устрою тебе порку" - сказал Уинтон. - "Лежи тут, я принесу палку и буду крошить тебя в труху. Только шевельнись - выкину в окно". - Тут он взялся одной рукой за воротник лежащего парня, другой рукой - за лодыжку, и, в самом деле, стал поднимать его с пола - но тут другие в едином рывке набросились на него, хватая за волосы, за ноги, за руки. Он дрался со всеми в безумной злобе, со страшным фырканьем, без единого слова. Отброшенный Сталки разбил об пол свой чувствительный нос; Жук, получивший под дых, корчился и хрипел у стены; Пероуну рассадили лоб; Мальпас получил такой удар в глаз, что синяк цветов умирающей радуги не рассосался и за неделю.

- Псих! Конченный псих! - сказал Сталки и кинулся к горлу Уитона - уже в третий раз. Открылась дверь, вошёл Кинг, за ним проглядывался малорослый Хартоп. Куча-мала на полу хрипела и колыхалась, но участники не спешили подниматься, так как внизу всё ещё яростно извивался Уитон. - Всего лишь небольшой матч, сэр - сказал Пероун. - Я рассадил голову о скамью. - В этом он нисколько не лгал.

- О, - отметил Кинг. - Толпа, искавшая его замедлить ход. Вы, предполагаю, популус, не пускающий Уитона к Маллинзу, верно?

- Нет, сэр - Сталки гнусавил из-под платка, принявшего цвет кларета. - Мы maerentes amicos - друзья его в слезах.

- Неплохо! - Кинг с улыбкой оглянулся на Хартопа. - Видите, в некоторых из них, так или иначе, заметны проблески знания - и два педагога вышли без дальнейших расспросов.

Куча-мала распалась, оставив на полу недвижимого Уинтона.

- Так - подытожил Сталки. - Из всех вонючих жоп - ты самая вонючая. Патер, ты ---

- Простите меня. Мне очень стыдно, - начал Уинтон: соученики подняли его на ноги. Он распростёр руки в сторону избитого и изумлённого Вернона. - Прости меня, Падди. Я - я, наверное, погорячился. - Я не понимаю, что со мной случилось.

- Так много хорошего, что ты начистил мне лицо к вечернему чаю - прорычал Вернон. - Почему ты не мог сказать, что с тобой что-то не так, а полез драться, как умалишённый? Как моя губа - раздулась?

- Есть немного. Ты погляди на мой клюв! Так, говорим всем, что это футбольные отметины - все мы очень любим футбол и играем с большим рвением - сказал Сталки, отряхиваясь от пыли. - Но ты уверен, что снова не слетишь с катушек, Патер? Уверен, что не хочешь убить другого супрефекта? Если бы я был Потом, то вышиб бы из тебя твою буйную юную душу.

- Думаю, мне нужно идти к Поту прямо сейчас - сказал Уинтон.

- И все непричастные ослы увидят тебя в таком виде? Конечно же, нет. Все мы поднимемся в Номер пять, и вымоемся горячей водой. Жук, ты не повреждён. Ступай, зажги горелку.

- Где-то в моей комнате лежит банка какао - крикнул ему вслед Пероун. - Поройся, пока не найдёшь, и захвати с собой.

Мальчики пробрались в Пятую комнату, разбившись на группы, разными путями; Вернон натянул свитер до самых глаз. Малыш Хартоп и Кинг вышли из комнаты Кинга, и, стыжусь сказать, вели наблюдение, склонившись над перилами лестничной площадки.

- Очень по-человечески - сказал малыш Хартоп. - Ваш добродетельный Уинтон, попав в беду, выместил горе на моём бедном Падди. Интересно, как в точности будет лгать Падди на вопросы, касательно его физиономии?

- Но вы, разумеется, не станете смущать его такими вопросами? - сказал Кинг. - Ваш парень победил - сказал Хартоп.

- Возвратимся к теме нашей дискуссии - поспешно сказал Кинг. - Ваша современная система насаждает бессвязные факты - о хлоре, например - и каждый из них может утвердиться, как прочное заблуждение в сознании растущего мальчика; так может ли она дать настоящую образованность - даже с точки зрения самого невзыскательного экзаменатора? Вы осмелитесь защищать её?

- Отказываюсь от защиты - ответил Хартоп. - Но хуже ли она вашего зазубривания непостижимых слов? Китайской грамоты мёртвого языка?

- Воистину мёртвого! - Кинг буквально пританцовывал на месте. - И самого живого языка на всей земле! Так вот, Хартоп.

- И после семи лет - как часто я говорю на нём? - продолжил Хартоп - семь лет по двести двадцать учебных дней по шести часов в каждом, а потом ваши жертвы выходят ни с чем, абсолютно ни с чем; а если они были очень усердны, то с дюжиной - нет, из уважения к вам - с двумя десятками совершенно бессвязных, избитых латинских фраз, какие способен выучить любой мальчик двенадцати лет за два триместра.

- Но - но постарайтесь понять, что наша система - по прошествии лет - по любому счёту - так или иначе - способна укоренить в их сознании - отвлечёмся от грамматики и латыни - простое понимание основ, слабый отблеск значения (испорченное слово!) пусть и одной Оды Горация, пусть двадцати строк Вергилия. И это именно то, к чему стремимся мы, несчастные, ничтожные учителя.

- И чем же это может быть? - спросил Хартоп.

- Равновесием - соразмерностью - перспективой - основой жизни. Вы, люди естественной науки - люди без системы - существа без основ. Сумеете ли вы когда-нибудь извлечь всё это из своей смрадной атмосферы?

- А вы в то же самое время учите их самопожертвованию во благо живущим?

- Снова уловка, Хартоп! Этим утром я рассказал вам о том, как Падди использовал цитату (но он сделал из probrosis глагол, увы!). Вы сами слышали отсылку к maerentes amicos от молодого Коркрана. Это искорки - зги знания во тьме невежества.

- Несомненно и насквозь китайский, - ответил малыш Хартоп: он, один в учительской, никогда не сдавался перед аргументами Кинга. Но я так и не понял, как это Падди уступил в драке Уинтону. Падди, казалось бы, должен понимать в боксе.

- Остерегайтесь уксусного брожения мёда - сказал Кинг. - Патер из людей вежливых и долготерпеливых, но всё имеет предел. Да и Директор обошёлся с ним немилосердно. Как я указал ему, парень с начала триместра играл почти все матчи в Первом составе.

- Но, дорогой друг, припоминаю, как вы множество раз накладывали штрафы на одного мальчика, отказывая ему в письменном освобождении от игр.

- Так; но в тот раз это было действительно необходимо - олух был нечувствителен к иным способам. Теперь же, я не вижу смысла в действиях нашего досточтимого Директора...

С этого момента их разговор нас не касается.

Тем временем, Уинтон, истово кающийся и чрезвычайно предупредительный к Вернону пил какао в гостеприимной комнате Номер пять. Хозяева с некоторым трудом пресекли поток его извинений. Сам он упирал на то, что безо всякой причины атаковал - в лице Вернона - супрефекта, и, соответственно, заслуживает наказания от администрации.

- Не понимаю, что произошло со мною сегодня - рыдал он. - В особенности после этого дела с мышью...

- Даже и не думай об этом - сказал Сталки. - Или ты хочешь, чтобы Падди дал делу официальный ход и о тебе узнала вся школа?

Здесь Вернон уместно сообщил, в каком месте он желал бы видеть и Уинтона, и всю школу.

- И, если ты вообразил себе, что Пероун и Мальпас и мы пойдём давать показания против тебя собранию префектов лишь для того, чтобы унять болезненный приступ твоей совестливости, ты глубоко ошибаешься - сказал Жук. - И я знаю, что с тобой было.

- Что? - квакнул Патер, высунув голову из трясины самоуничижения.

- Ты берсеркерствовал. Я читал об этом в "Гипатии".

- Что значит "берсеркерствовать"? - спросил Уинтон.

- Не бери в голову - таким стал ответ. - Скажи, ведь ты сейчас чувствуешь себя очень слабым и больным?

- Я несколько устал - вздохнул Уинтон.

- Так и должно быть. Ты побыл берсерком и очень скоро уснёшь. И ты, думаю, обязан теперь стеречься таких же приступов во всю дальнейшую жизнь - заключил Жук. - Не удивлюсь, если ты однажды кого-нибудь убьёшь.

- Заткнитесь - и ты, и берсерк - сказал Сталки. - Немедленно идём к Маллинзу и покончим с этим, Патер.

- Я называю это грязной несправедливостью со стороны Директора - сказал Вернон. - Так или иначе, ты сделал меня, старик. Надеюсь, что Пот выдаст тебе твою порцию.

- Простите - я очень виноват - таким было последнее слово Уинтона.

По обычаю консульства тех, дней расправа над уклонистами от игр проходила между пятичасовой перекличкой и вечерним чаем. Маллинз, человек достаточно взрослый для проявлений сострадания, не заставлял провинившихся ждать в течение всей ночи и идти на казнь в промозглости следующего утра. Ко времени прихода Уинтона, он заканчивал с последними из школьной молоди со всеми их оправданиями.

- Но, пожалуйста, Маллинз - это был Бабкок-третий, очаровательная мелкая двенадцатилетняя услада материнского сердца, - я страшно рассадил колено. Я был у медсестры, она прописала мне иод. Я мажусь им весь день. Я думаю, это достаточная причина.

- Давай-ка посмотрим - безучастно сказал Маллинз. - Ушиб голени - давность около недели. Наклонись. Я выдам тебе иода.

Бабкок - как много раз до этого - громко орал. Дживонс, одиннадцати лет, новичок, поступивший в школу в этот тёмный и сырой триместр, самый невзрачный на факультете, самый тихий в младших классах, самый жалкий во всём, что только мог вообразить его страдающий по дому маленький разум - смотрел на жуткое зрелище с белым от ужаса лицом. Когда вдали заглохли вопли убегшего Бабкока, все могли слышать, как он пришлёпывает липкими, трясущимися губами.

- Привет Дживонс. Что привело тебя сюда? - спросил Маллинз.

- Пожалуйста, сэ-эр. Я ходил на прогулку с Бабкоком-третьим.

- Так вот что? Готов поспорить, что в кондитерскую - и ты платил, так? - Кивок. Дживонс был слишком напуган для того, чтобы говорить.

- Разумеется; и спорю ещё раз: Бабкок сказал тебе, что старый Пот отпустит тебя, поскольку это в первый раз.

Ещё один кивок и тень улыбки на лице мальчика.

- Отлично. - Маллинз схватил Дживонса одной рукой и, пока тот не успел ничего сообразить, уложил на стол, дал три символических шлепка свободной рукой и поднял высоко в воздух.

- Теперь ты скажешь Бабкоку-третьему, что он подвёл тебя под наказание, и что эта забава над тобой дорого ему обойдётся. А когда ты станешь префектом игр, не позволяй никому увиливать от футбола без письменного разрешения. Ты на какой позиции играешь?

- Форвард, сэр.

- Для тебя есть место получше. Я видел - ты бегаешь, как молодой кролик. Попроси Диксона от моего имени попробовать тебя на месте центрального полузащитника в следующей игре, сделаешь? Ну, поспеши.

Дживонс ушёл, и ему - в первый раз за этот день - было тепло на душе; он очень сильно поднялся в собственном мнении и страшно злился на вероломного Бабкока.

Маллинз обернулся к Уинтону.

- Ты в списке, Патер. - Уинтон кивнул.

- Да, разумеется. Директор усадил меня отрабатывать штраф за дело с мышью на техническом рисунке. Письменного оправдания нет.

- Стало быть, он приговорил тебя и к этому? - Маллинз деликатно повёл головой в сторону лежащей на столе ясеневой палки. - До меня дошли кое-какие слухи.

Уинтон кивнул. - Погано всё вышло - сказал он. - И думать не мог, что способен на такое. К тому же, подвёл ребят, и, более того -

- Достаточно, Патер. Просто отойди в сторону от наших фотографий, хорошо?

Краткие формальные процедуры были исполнены; наступила пауза. Уинтон повернулся, зевнул прямо в лицо встревоженного Пота и направился к банкетке.

- Что с тобой, Дик? Ты болен?

- Нет. Совершенно здоров. Только - только немного спать хочу - Уинтон растянулся на банкетке и тотчас уснул - глубоким и спокойным сном.

- Не притворился - соображал опытный Маллинз - пульс выдал бы его. Не истерика: не визжит и не дёргается. Солнечный удар - не может быть в этом триместре, и никак не мог перетренироваться.

Он расстегнул на Уинтоне воротник, подложил ему под голову подушку, накрыл пледом и сел рядом, прислушиваясь к регулярности дыхания. Скоро пришёл Сталки под фальшивым предлогом о заимствовании книги. Он посмотрел на банкетку.

- Ты в последнее время, не замечал ли чего-нибудь странного в Уинтоне? - спросил Маллинз.

- А ты, в последнее время, не замечал ли чего-нибудь странного в моём клюве? - ответил Сталки. - Патер после переклички принялся берсеркерствовать, и напал на нас - один на целую толпу - за шутки об его наказании. Ты бы видел глаз Мальпаса.

- То есть Патер дрался?! - спросил Маллинз.

- Как чёрт. А потом чуть не заснул в нашей комнате - вот только что. Думаю, он будет в порядке, когда проснётся. Странное дело! Совестливый дебошир. Ты бы слышал его просьбы о прощении.

- Но Патер совсем не умеет драться - повторил Маллинз.

- Драки не было. Он просто хотел убивать - каждого. - Сталки рассказал, как было дело; Маллинз, после его ухода пошёл советоваться с Директором и тот - вещая из облаков синего дыма - ответил ему, что всё произошедшее - к лучшему.

- Уинтон - сказал он - несколько заржавел в своих моральных сочленениях. Теперь он излечится от этого. И если он спросит, не повлияют ли сегодняшние события на его -

- Но вы ведь знаете, как это важно для него, сэр. Его родственники, они - у них стеснённые обстоятельства.

- Поэтому я и устроил ему все эти неприятности. Ты должен разубедить его, Пот. Я перегрузил его новым опытом. Кстати, его Шапку доставили?

- Прибыла к обеду, сэр - засмеялся Маллинз.

В скором времени, незадолго до чая, Уинтон вынес на суд Маллинза подробнейшее свидетельство обо всех своих отступлениях от достойного поведения в этот памятный ему день, и: - "Ты думаешь, это сильно испортит мне жизнь?"

- Ты утомил меня болтовнёй о себе самом и своей дурацкой карьере - ответил Маллинз. - Всё в порядке. И вот твоя Шапка Первого состава: пришла наконец-то. Повесь её на крючок и пошли на чай.

По пути они встретили Кинга. Тот величаво вышагивал по коридору, потирая руки.

- После неоплаканного удаления Картона - сказал он - я нуждаюсь в услугах дополнительного супрефекта. Власти, Уинтон, по всей видимости, относятся к тебе с одобрением, и, таким образом, - принимая во внимание все соображения - я склонился к тому, чтобы поддержать твоё назначение. Отныне ты имеешь часть ликторских полномочий.

- Кажется, всё это не скажется на моём будущем - прошептал Уинтон, как только они оказались за пределом слышимости.

Распорядитель Игр мог не церемониться с супрефектами, даже на публике.

- Ты небывалая жопа! - сказал он, и, ухватив Уинтона за загривок, повёл его быстрым шагом в зал, к концу стола - месту супрефектов; там его радушно встретили и потчевали экономической школьной закуской - селёдочной пастой, обыкновенной для этого триместра.

****

Около 10 вечера, в комнате преподобного Джона Джилета, Кинг и малыш Хартоп длили обыкновенные между ними препирательства о сравнительных недостатках классического и современного образования.

- Личность - соразмерность - исторический контекст - брюзжал Кинг. - В этом суть классического метода.

- Аналекты Конфуция - отвечал Хартоп.

- Гонг - возгласил преподобный Джон из-за сифона с содовой. - Вы, люди, утомили меня. Хартоп, что вы сказали Падди вечером в вашем дормитории? Даже вы не могли не заметить перемен на его лице.

- Но я не заметил - холодно ответил Хартоп. - Я даже не пошутил над ним - как это сделал бы иной клирик. Я просто прошёл мимо, желая спокойной ночи.

- Бедный Падди! Что до моей стороны - сказал Кинг - а вы знаете, что я не щедр на похвалы - Уинтон - первый класс; бесспорно первый класс.

- Едва ли - ответил преподобный. - Первый класс во втором классе, думаю. Отличный экземпляр второго класса, но - он покачал головой - он должен был бы выпустить крысу. Патер никогда не поднимется выше полковника сапёров.

- На чём основан этот вердикт? - спросил Кинг.

- Он пришёл ко мне после молитвы - со всеми угрызениями совести.

- Бедный старый Патер. О мыши?

- О ней; и о том, как он вышел из себя; и об его обязанностях супрефекта.

- А вы?

- Если бы я пошёл на то, что вульгарно называют "нравоучением", с ним случилась бы истерика. Поэтому я рекомендовал ему дозу слабительного. И он принял её с великой готовностью. Не цепляйтесь к мне, Кинг. Возможно, он станет однажды кавалером Ордена Бани.

Пробили десять часов, и мальчики армейского выпуска, после часа дополнительных занятий, спешили из отдалённых классов к себе, по гравийной дорожке под окнами. Кто-то из них монотонно пел на мотив "Белых и серых песков": "Бо-гам по-кор-ству-я вла-деешь ты зем-лёй, тра-лала-ла..."; потом остановился напротив комнаты Маллинза. Педагоги услышали звук открываемого окна и потом голос Сталки:

- Привет, добрый вечер Маллинз, наш barbarus tortor. Мы христославы. Мы пришли спросить о нашем местном берсерке. Как он? Отвечает ли его состояние требованиям будущей карьеры?

- Куда лучше, чем тебе будет через секунду, Сталки - прорычал Маллинз.

- Счастлив слышать. Возможно, ему будет интересно узнать о том, что Падди увезли в медчасть в жутком бреду. Они предполагают сотрясение мозга.

- Как, он был в полном порядке на молитве - начал потрясённый Уинтон; дальше на улице захохотали, и Маллинз с грохотом закрыл окно.

- Спокойной ночи, Регул - пропел Сталки, и лёгкие шаги удалились. "Вы слышали. Это проблески. Маленькие искорки во тьме варварства" - сказал Кинг. - "Аминь" - ответил преподобный Джон. - "Спать пора".
 

---

^[1] Мы вѣрили досель, что въ небесахъ громами
Юпитеръ властвуетъ, но богомъ можетъ слыть
И Августъ, овладѣвъ британскими брегами,
Коль грозныхъ персовъ онъ успѣетъ покорить.

Вѣдь Красса воины на варваркахъ женились
И съ ними жили же во вражескихъ странахъ,
И (боги, до чего безумцы развратились!)
Зятьями старѣлись при чуждыхъ знаменахъ

Царя мидiйскаго, склонялся къ порогу...
И сынъ Апулiи и Марзы передъ нимъ
Забыли щитъ отцовъ, честь имени и тогу,
Зевеса, Весты храмъ и даже вѣчный Римъ.

Такъ! Регулъ это все предвидѣлъ духомъ яснымъ,
Когда онъ низкiя условiя враговъ
Отвергъ, и положилъ, что лучше, чѣмъ опаснымъ
Примѣромъ послужить для будущихъ вѣковъ -

Пусть гибнутъ юноши отъ варварскаго плѣна.
- Я видѣлъ (онъ сказалъ), какъ римскiе кругомъ
- Развѣшаны значки средь храмовъ Карфагена,
- Съ оружьемъ, сложеннымъ безъ боя предъ врагомъ.

- Я видѣлъ (говоритъ), какъ, руки за спиною
- Связавши гражданамъ свободнымъ, ихъ вели...
- Ворота отперты, и нашею войною
- Опустошенныя поля позаросли.

- Уже ли золотомъ искупленный храбрѣе
- Вернется воинъ къ вамъ? Нѣтъ, говорю я, нѣтъ!
- Къ стыду прибавится убытокъ. Шерсть краснѣе
- Не будетъ, какъ ни крась, коль потеряла цвѣтъ.

- Прямая доблесть то жь. Съ ней стоитъ лишь разстаться,
- Она не встрѣтится съ униженнымъ борцомъ.
- Не вступитъ въ бой олень, которому прорваться
- Случилось изъ тенетъ, не будетъ храбрецомъ

- Тотъ, кто среди враговъ позналъ всю горесть плѣна,
- Кто на рукахъ своихъ таскалъ узлы ремней,
- И не пойдетъ войной тотъ противъ Карфагена,
- Кто смерти трепеталъ отъ вражескихъ мечей.

- Нѣтъ! онъ, спасая жизнь, не зналъ, на что рѣшиться,
- И мiръ смѣшалъ съ войной! О стыдъ! Да! съ этихъ поръ
- Великiй Карфагенъ, ты можешь возгордиться,
- Когда Италiю покрылъ такой позоръ!"

И тутъ онъ, говорятъ, стыдливыя лобзанья
Супруги и дѣтей невинныхъ отклонилъ,
Какъ недостойный членъ гражданскаго собранья -
И мужественный взоръ на землю устремилъ,

Доколь совѣтъ его неслыханный, но здравый,
Не вызвалъ наконецъ рѣшимости въ умахъ
Патрицiевъ. Тогда изгнанникъ величавый
Оставилъ медленно друзей своихъ въ слезахъ

А зналъ онъ подлинно, какiя ждали муки
Его у варваровъ; но предъ собой впередъ
Такъ точно раздвигать его старались руки
Толпу, искавшую его замедлить ходъ,

Какъ-будто, только-что окончивши всѣ пренья
Суда, въ которомъ былъ имъ защищенъ клiентъ,
Въ Венафръ онъ спѣшилъ искать отдохновенья
Или въ спартанскiй шелъ отправиться Тарентъ.

^[2] В британских школах в то время применялась 3х-ступенная система среднего образования. Читателю будет удобнее (поскольку это всё же не трактат об особенностях английских школ полуторавековой давности) представлять дело так: 3я ступень: 11-12-13 лет, младшие-средние-старшие 3й ступени; 4я ступень: 14-15 лет, младшие-старшие 4й ступени; 5 я ступень - 16-17: это выпуск, подготовка к экзаменам, старшие.

^[3] Завтра опять в беспредельное море! (Гораций, Оды, 1-7.).

^[4] Битл это Жук, Жук это Битл. Жук - прозвище Битла, но педагог вряд ли обращается к ученику, используя кличку.

^[5] В оригинале, скорее всего, речь идёт о регби или регби-футболе. Но для настоящего перевода это несущественно.

^[6] К стыду прибавится убыток: Гораций, то же произведение

^[7] По общему смыслу всей оды: надолго ли хватит терпения мириться с неудобствами? При переводе "Сталки" есть множество проблем, помимо знаменитого авторского метода "экономии слов"; в главном - густота реалий отдалённого от нас времени. В частности, люди тех лет имели пиетет к классическим текстам - мы его совсем не имеем. Затем, как переводить брань 15-16-летних английских школьников 150-летней давности? Молодецким русским матом? Нельзя, мат - это только наше. Приходится изобретать искусственную брань, а это априори поражение переводчика. И т.д.

^[8] Триместры: зимний: Рождество - Пасха; весенний: Пасха-июль; осенний: сентябрь - Рождество.

^[9] Роберт Браунинг, "Статуя и бюст". Там речь о том, что двое влюблённых не смогли соединиться из-за добропорядочного следования общественным нормам.

^[10] Энеида, VI, 853-855. Пер. А.Фета.