Распространение знаний.

Редьярд Киплинг

"The Propagation of Knowledge". Первая публикация в McCall"s Magazine (январь 1926) и Strand Magazine (январь 1926); затем, с минимальными изменениями в сборнике "Debits and Credits" (1926). В дальнейшем включён в "Полную историю Сталки с его компанией". (1929).

Перевод Crusoe.

Армейский выпуск - куда входили и старшие Пятой ступени^[1] - мучительно боролся со сном, ибо занятие по английской литературе (Неоклассический период - восемнадцатое столетие)^[2] пришлось на последний урок знойного июльского послеполуденного времени: а это означало, что класс успел уже искупаться в море. Сам мистер Кинг изнывал под тяжестью борьбы за внимание класса под посапывание прилива у Пеббл-Риджа, и подхлёстывал себя сильными высказываниями. Итак, вещал он, поскольку жемчужины английской литературы вырваны из породившей их почвы и рассыпаны перед стадом молодых свиней, роющихся рыльцами в сих перлах с надеждою снискать хорошие экзаменационные отметки, его тягостное бремя - в канун армейских Предварительных экзаменов, которые, как обычно, пройдут в конце триместра, под надзором правительственного экзаменатора, назначенного ad hoc - итак, его тошнотворное бремя - подготовить для класса письменный тест общего характера, что и будет исполнено на следующей неделе. Туда войдут все уже изученные вопросы, объемлющие Августианцев и "Короля Лира", драматического произведения, выбранного на этот год - в строго цензурированном виде - армейскими экзаменаторами. Итак, английская литература, как он, возможно, уже говорил им, не поделена на водонепроницаемые отсеки, но струится, как река. Например, Самуэль Джонсон, слава Неоклассиков и замечательный комментатор Шекспира, стоит в ряду могучих творцов, которые -

На этом месте Жук боднул лбом твердь парты. Он провёл время с двух пятнадцати до четырёх сорока в открытом морю каменном бассейне под скалами и - насквозь - пропитался, просолился и прожарился.

Армейский класс отвлёкся от Джонсона. При некоторой удаче, Жук мог отвлечь Кинга до самого звонка на чай. Кинг потёр руки и приступил к истязанию. То, что он заснул, показывает неуважение: (а) к самому мистеру Кингу, что имеет или не имеет значения; (б) к Августианцам, менее всех заслуживших глумления от персоны, чьё обширное и беспорядочное чтение в дарованных экстраординарных условиях (поскольку Директор разрешил Жуку посещать его личную библиотеку) натурально обошло таких эпигонов, как Джонсон, Свифт, Поуп, Аддисон и иже с помянутыми. Разумеется, для персоны куда привлекательнее Харрисон Эйнсворт и Марриет -

Даже после этого, Жук, покрытый соляной коркой с ног до головы за исключением очков, вступивший в самую блаженную истому сна, откинулся назад и снова заснул; тут "Валлиец" Хауэлл, светлейший ум класса, знавший Марриета так же хорошо, как Сталки знал Сёртиса - начал нежно и тихо нашёптывать: "Позвольте мне - в самой деликатной в целом свете манере - только намекнуть"^[3]...

- ...под предлогом изучения литературы, этот неупорядоченный и ненаполненный ум непременно вернётся, подобно псу из Писания^[4]...

... "что ты поганый мойщик тарелок - подаватель салфеток - попрошайка - снуёт туда-сюда" - шептал Хауэлл^[5].

Жук громко всхрапнул; ему вдруг пришло в голову, что Кинг - это древний и вечный Чакс - ставший графом Шаксен - из "Питера Симпла". Он только что понял это.^[6]

- Простите, сэр. Боюсь, я заснул, сэр - забормотал он.

Радостные крики армейского класса отвели штормовой удар от Жука. Кинг выразил мрачное удовольствие тем, что ученик Битл снизошёл до констатации правды. Возможно, он теперь соизволит обратить свой пробуждённый слух к перечислению внешних черт доктора Джонсона, как их изобразил Маколей. И Кинг стал читать - с явным умыслом - точное историческое описание гротескной персоны, кто связывал вместе шнурки обеих ботинок; кто хрюкал и дёргался; был обжорой, грыз ногти и пренебрегал водой и мылом. Класс нашёл в этом изображении живое описание самого Жука; опровержений не последовало. Затем Кинг нижайше попросил его снизойти к товарищам и поведать им всего лишь единый факт, связанный с доктором Джонсоном - если этот факт в какое-то время прилип к тому, что мистер Кинг - исключительно из соображений приличия - потщится назвать разумом.

Жуку пришло в голову сказать, что он припоминает только один такой факт - на французском языке.

- Желаете добавить знание галльского наречия к своим блестящим достоинствам? Сведения вкупе с языком изложения? Прекрасно! Начинайте, Восхитительный Криктон!^[7]

И Жук прочитал старый текст старого дю Морье из старого номера "Панча".

Окормляют нас умственной пищей
Корифеи - лежа на кладбище:
Моралист Фенелон,
Михель Анже, Джонсон -
(Доктор он) - первые в скукотище!^[8]

И Хауэлл проворковал, чуть ли не задохнувшись:

- Он поехал в Лимерик, Лимерик, Лимерик!

Результат к звонку на чай: сто строк, предъявить к семи сорока пяти этого вечера. Так погибла надежда на приятный летний отдых между чаем и подготовкой к урокам. Хауэлл, фаворит в английской литературе, равно, как и в латыни, улизнул; а армейский класс ворвался в столовую, скандируя новый лимерик.

Наказание, в случае Жука, упрощалось до одной лишь складской операции: ему стало в привычку фабриковать запасы строк в дождливые дни, на случай инцидентов подобного рода. Он копил английские строфы, когда они привлекали его интерес, и записи помогали ему в их запоминании. После чая, он отобрал требуемое количество строк из своего шкафчика в Пятой комнате, сунул листки в карман, направился в дом Директора, и устроился в обширной Внешней библиотеке: он делал там эссеи и переводы с французского с тех пор, как Директор освободил его от всей математики. Там он закапывался в толстенные тома тесной печати, ставшие его заповедным пастбищем на некоторый период школьного бытия. Поначалу его привлекали ужасные описания повешений, утоплений, четвертований; а затем он открыл для себя книгу (под названием "Литературные диковины"^[9]), наполненную изысканной смесью лакомств - фальсификации и клеветы; литературные общества Италии; религиозные и учёные споры старины, где люди (включая даже и безотрадно тоскливого Джона Милтона с его "Люсидас") поносили друг друга в скандальных памфлетах не без "пыли и жара"^[10]; личные странности великих; и сотни иных обворожительных безделиц. Тем вечером он остановился на истории о бродячих сумасшедших нищих, времён Елизаветы, получивших название "Томов из Бедлама"^[11], с побочными отсылками к Эдгару - персонажу "Лира", кто как раз прикидывался таким "Томом"; при том, что сама пьеса нисколько не тронула Жука. Затем, ему бросилось в глаза стихотворение - в подвале страницы левого разворота - строки непередаваемого великолепия, необычные слова мистического очарования - то было песней, которую, предположительно, пели бродячие Томы из Бедлама. Была там строфа:

Я веду фантазий войско
Воевать моря и земли,
На шальном коне я скачу во сне,
Меч пылающий подъемля.
Приглашение к турниру
Мне прислала королева:
До неё езды - три косых версты,
За Луной свернуть налево.^[12]

Он сидел, ошеломлённо проборматывая её снова и снова, пока колокольчик не отбил начала самостоятельной работы; пришло время, он отнёс свои строки в комнату Кинга и положил их, под видом свежих, с пылу с жару, в корзину входящих по штрафам. Затем он понёс свою витающую в облаках голову в Номер пять. Там отлично распознали симптомы.

- Опять читал - отметил Сталки тоном супруги, встречающей мужа, ввалившегося в дом из кабака.

- Слышьте, я кое-что нашёл - начал Жук. - Слушайте...

- Нет, умолкни - подожди. Сейчас подготовка Турка.

Это означало работу с одой Горация: Турок шёл по ней, оглашая подстрочный перевод, указывая на все возможные ловушки. Сталки участвовал с собранным вниманием, но Жук глядел мутными глазами, ум его блуждал вовне, он постоянно просил повторить. И, когда Турок дошёл до конца Горация, началась экзекуция.

- Я в порядке - протестовал он. - Божусь, я слышал почти всё, что сказал Турок. Прекратите! Завязывайте! Да хватит уже, вонючки! - Жук обращался к камину, голова его была зажата между колен Турка, а Сталки навис над прочей частью его тела.

- Каким метром написана эта зверская штука? - МакТурк размахивал своим экземпляром Горация. - Дай справку, Сталки. Двенадцатая из Третьей.

- Нисходящий ионик - отрапортовал Сталки, захлопывая своего Горация. - Вдолби ему это - и Гораций Турка отбил стихотворный размер по лбу Жука, с особым вниманием к элизиям. И это было больно.

- Miserar' est neq' arnori dare ludum neque dulci Mala vino layer' aut ex-^[13]

- Слышал это? Врёшь! Ты вовсе не слушал! Хор, Сталки!

Оба Горация, вздымаясь и опускаясь, состязались в передаче своего содержания - и аккомпанирующие вопли нисколько ему не соответствовали. Из комнаты под ними примчался Хауэлл.

- Слышьте, вы! Прекратите этот инфернальный шум, или мы немедленно приведём наверх начальство!

- Мы учим Жука Горацию. Он попытался заговорить нам зубы какой-то только что вычитанной чушью - объяснили педагоги.

- Это не чушь! Это о Томе из Бедлама в "Лире"!

- Ой - удивился Сталки. - Так почему ты не сказал об этом?

- Потому что вы не слушали. Они носили с собой рог для питья, и какие-то значки, и есть комментарий Джонсона о том, что значат слова Эдгара "Мой рог пуст", но Джонсон в этом в корне не прав. Обри^[14] говорит...

- Кто такой Обри - Хауэлл потребовал объяснений. - Кинг знает о нём?

- Не думаю. Да; и Джонсон начал изучать голландский язык в семьдесят лет.

- И какого лешего? - спросил Сталки.

- Для разнообразия после своего "Диккера"^[15] - предположил Хауэлл.

- И я нашёл кучу всякого про других английских писателей. И собираюсь испробовать всё это на Кинге.

- Чтобы выпендриться, как обычно - ядовито ответил МакТурк. Он, как все люди его расы, жил иллюзиями и обожал рушить иллюзии.

- Нет. Я хочу его высмеять. Он - неправедная тварь. Если ты что-то читаешь - ты показушник. Если нет - ты филистер, тупоумный охотник за одними отметками. Чего он от меня хочет, чтоб ему околеть?

- Заткнись, Жук - веско сказал Сталки. - Здесь кое-что поинтереснее высмеивания. Ты списывал у меня всю математику с первого дня в школе. Ты до сих пор не знаешь, что такое косинус. Всю латынь за тебя делал Турок.

- Мне нравится! А кто делал обе ваши "Пиччиолы"?

- Французский не считается. Пришло время для тебя отработать беспечную жизнь и помочь нам. Ты никогда не выдавал ничего значимого. Покажи себя - как говорит Директор - или смертью да умрёшь^[16]. Ты ведь не хочешь умереть смертью два раза, верно? А теперь мы слушаем об этом бездельнике Джонсоне, зубриле голландского. Ты точно знаешь, что он Сэммивел, а не Бенджамин? Ты чертовски неаккуратен!

В следующие четверть часа Жук рассказывал о найденных литературных диковинах внимательной аудитории. И, как указал Сталки, в нём обнаружилась некоторая польза.

Следующим утром ода Горация не вызвала затруднений; Кинг выказал удовольствие, и, в добром расположении, поплыл по небосводу, лучась и искрясь. Каким-то образом, в связи с чем-то, он употребил название "della Cruscan" - имеет ли кто-нибудь хотя бы малейшую догадку о его происхождении? Многие попросили повторить, что дало Жуку время шепнуть Хауэллу "отруби - и - мельницы"^[17], и тот незамедлительно спросил: "А нет ли здесь связи с мельницами- и отрубями, сэр"? Кинг принял позу чрезвычайного удивления. "Достаточно странно - сказал он - но так оно и есть".

Затем он долго рассказывал классу о некоторой дурацкой итальянской Академии литературы, меблировавшей свой офис оборудованием, позаимствованным из средневековых мукомольных мельниц. И: "Как наш Ап-Хауэлл^[18] пришёл к этому знанию?" Хауэлл, несомненный, природный валлиец, предположил, что прочёл о таком на каникулах. Кинг открыто мурлыкал над ним от удовольствия.

- Если бы это был я - распространялся Жук, когда они подкреплялись сардинами на перемене - он бы обрушился на меня за позёрство.

- Видишь, от чего мы тебя спасли - ответил Сталки. - Помните, этим днём я отыгрываю Джонсона.

И этот удар увенчался чистым голом, и Кинг был удовлетворён их интересом к штудиям Доктора. Но Сталки не имел ни малейшего представления о том, где он узнал этот факт.

- Почему ты не сказал, что узнал это от отца?

- Бог мой! Если бы ты хоть раз увидел моего папашу! - Сталки скорчился от приступа смеха над объедками бутербродов. - Так, смотрим сюда. Завтра с утра Валлиец атакует с этим рогом для питья и Томами из Бедлама. Ты мародёрствуешь в библиотеке после чая, Жук. Постарайся понять, что окажется в бумагах Кинга по английской литературе. Ищи полезные для ответов сведения, мы поделим их на подготовке к урокам.

Затем Жук, явившийся на подготовку с грузом многочисленных литературных диковинок, сделал свой прогноз. Он утверждал, что в опроснике будет множество "что-вы-знаете-обо" всяких порождённых адом Неоклассиках. Поуп останется обособленной темой; но остальные - эти Свифт, Аддисон, Стил, Джонсон и Голдсмит - соберутся там одной толпою. Возможен и Драйден, хотя он, скорее, из другого времени.

- Драйден. О! "Преславный Джон"! Вот чего я знаю - похвалился Сталки.

- Ты приплёл сюда Клода Холкро из "Пирата". Он постоянно говорить о "Преславном Джоне"^[19]. Но Кинг захрюкает и от Скотта.

- Не-ет. Я не читал Скотта. Бери себе этого парня, Холкро, Валлиец.

- Договорились. Что с Аддисоном, Жук? - спросил Хауэлл.

- Пил, как рыба.

- Кто же этого не знает? - ответили хором эти благовоспитанные дети.

- Сказал: "Смотри, как умеет умирать христианин"; молчал, ничего не говорил, потому что некто или другие...

- Опять туманно, как и всегда - хохотнул МакТурк. - Кто?

- Цинический человек, по имени Мандевиль - сказал, что он похож на молчаливого пастора в парике с косичкой^[20].

- Порядок! Беру молчаливого священника с париком и всеми потрохами. Валлиец может взять помирающего христианина - решил Сталки.

Хауэлл кивнул и продолжил.

- Что о Свифте, Жук?

- Умер сумасшедшим. Две девушки. Увидел дерево, и сказал: "Я тоже увяну с кроны"^[21]. О, да, его частные развлечения были пусты и смехотворны^[22].

Хауэлл с сомнением покачал головой. - Не знаю, как подойти с этой непонятностью к Кингу. Можешь забрать это, Сталки.

- Я беру - зевнул МакТурк. - Мне безразлична брань Кинга, и он знает об этом. Отвратительные частные развлечения. - Он вложил в добавленное им бранное слово всю свою Ирландию^[23].

- Отлично - согласился Хауэлл. - Итак, по рукам: за мной умирающее дерево.

- Весёлые ребята, эти Августианцы - вздохнул Сталки. - Ты добавишь для расправы кого-то ещё, Жук?

- Ничего себе! - воскликнул прозорливый Хауэлл. - Так ведь сам Кинг задрал ножку у одного столба! Что насчёт Ричардсона - тот парень с "Клариссой", знаешь?

- Я нашёл кучу всего о нём - немедленно ответил Жук. Он был "Шекспиром среди романистов".

- Кингу это не понравится. Он говорит, что был лишь один Шекспир. Не нужно шутить с Шекспиром при Кинге - возразил Хауэлл.

- И ещё он всегда восхищался собственными работами - продолжил Жук.

- Как ты - указал Сталки.

- Умолкни. Да, и - он справился с некоторыми иероглифическими записями на клочке бумаги - ворвался пылкий Дидро (бог знает, кто это) со словами: "О Ричардсон, неподражаемый гений!"^[24].

Хауэлл и Сталки разом вскочили на ноги и каждый клялся, что присвоил это первым.

- Это моё! - кричал Хауэлл. - Кинг никогда не видел, как я врываюсь с пылким Дидро. Он должен это видеть! Дайте мне Дидро, вы, псы алчные!

- Не огорчай компанию. Тут ещё тонны. И его гений был "обильным и расточительным".

- Хорошо. Согласен обменяться на "обильный и расточительный" - вызвался Сталки. - Кингу понравится экзамен. Если бы он принимал Армейский предварительный, мы бы имели успех.^[25]

- Вопросы Предварительного будут очень похожи на задание Кинга - уверил собравшихся Жук.

- Всегда выгодно понять истинные увлечения экзаменатора - сказал Хауэлл и проиллюстрировал сказанное забавной историей. - Мой дядя на последних каникулах как раз гостил у моих стариков -

- Дядя твой Дидро?

- Нет, жопа! Капитан сапёров. Он рассказал мне, как держал квалификационный экзамен перед престарелым полковником - а тот верил, что англичане произошли от потерянного колена Израилева, или что-то подобное. Он написал об этом тонну книг.

- Всё сапёры психи - сказал Сталки. - Это знание я действительно получил от папаши.

- Ладно, проехали. Естественно, дядюшка ему подыграл. Сказал, что и сам всегда верил в это. И получил самые превосходные оценки за полевую фортификацию. "Никогда и не думал ни о чём подобном" - сказал он.

- Хорошее дело! - сказал Сталки. - Итак, пошли дальше, Жук. Что у нас о Стиле?

- Можно мне оставить что-нибудь для себя?

- Ничего! Кинг спросит тебя, откуда ты это взял, и ты выпендришься, и он всё поймёт. Это не о твоей глупой Литературе, идиот. Это о наших оценках. Поймёшь ты наконец?

И Жук очень скоро понял, что всё обстоит именно так.

Спустя несколько дней счастливый - и оттого совершенно невыносимый - Кинг объяснял преподобному Джону в его личной комнате, как труд, рвение, учёность, гуманизм и, возможно, толика природной гениальной способности к преподаванию, смогли воспламенить умы юношей - даже тех, кто прежде интересовался одними оценками. Он завёл такую речь после проверки своего письменного теста с вопросами о Новоклассиках и "Лире".

- Хауэлл - вещал он - здесь я не удивлён. У него есть интеллект. Но, честно говоря, я не ожидал такого расцвета в молодом Коркране. Я почти поверил в то, что он изредка берёт в руки книгу.

- И МакТурк?

- Да. Он каким-то образом пришёл к совершенно верной оценке диверсий Свифта в лёгкую литературу. Они отвратительны. И что до "Лира" - все они увлеклись личностью Эдгара - Сталки раскопал в каком-то неизвестном источнике мнение Обри о Томах-из-Бедлама. Обри! Кто бы мог подумать! Уверен, я мельком упоминал его всего один-два раза.

- Сталки в рядах литературоведов! И он не помнит, где взял такие сведения?

- Нет. Мальчишки удивительно тупы и недальновидны. Но если класс донесёт всё это до Армейского предварительного, то, вполне возможно, убежит позора. Так я им и сказал.

- Мои поздравления. Наше призвание - труднейшее и неблагодарнейшее в целом свете. Кстати, кто, по вероятности, приедет нас экзаменовать?

- Один из двоих, думаю. Мартлетт - учился со мной в Баллиоле - и Юм. Они мудро выбрали государственную службу. Мартлетт опубликовал брошюру о елизаветинцах - стихотворцах второго ряда: работа журналиста, разумеется; много энтузиазма без обоснований. Юм, как я слышал недавно, заразился в Германии заокеанскими кощунствами о Шекспире и Бэконе. Он из Саттона. - (Директор, к слову, тоже окончил Саттон-колледж).

Кинг обратился к своим экзаменационным листам и стал читать избранные места - так матери повторяют умные речения своих деток.

- Вот наш Хауэлл, старина Валлиец, например: отсылка к панегирику Дидро в адрес Ричардсона: "ворвался пылкий Дидро со словами: "О Ричардсон, неподражаемый гений!"

И тут преподобный Джон сумел вовремя удержать собственную пылкость и не ворваться в разговор, ибо вспомнил, как несколько дней тому назад, он слышал вопли Сталки на лестнице от Номера пять, удары многих ботинок в дверь Хауэлла и призывы к "пылкому Дидро" "вырваться наружу" или пенять на себя.

- Странно - рассудил он, раскурив заново трубку. - Где же Дидро так выразился?

- Сейчас не вспомню. Хауэлл сказал мне, что нашёл это, читая книги на каникулах.

- Возможно. Никто не знает, на каких телицах^[26] пашут эти юноши. Кстати! А что Битл?

- Сжатые сроки и переписывание укротили его, счастлив отметить. Не могу упрекнуть себя ни в одной упущенной возможности для бичевания его необоснованной и нетерпимой кичливости. Но, боюсь, надежды нет. Думаю, я однажды смог уязвить его заранее заготовленными высказываниями Маколея по поводу Джонсона. Другие немедленно узнали его в них.

- Да, вы, в своё время, уже рассказали мне об этом - поспешно ответил преподобный Джон.

- И наш досточтимый Директор освободил его от математики ради писания каких-то эссеев - что бы это ни значило! - и сам подталкивает его к самому нежелательному журнализму. Он, в его возрасте, не питает ни к кому уважения, а увлечённость разнородными дурными фантазиями - того сорта, как в его чтиве - усугубляет в нём худшие наклонности. Когда дело дойдёт до испытания, он окажется круглым нулём.

- Да, понимаю. Призвание наше труднейшее - в особенности для человека тонкой натуры. Я, к счастью, толст. - И преподобный Джон направился к купальному месту у Пеббл Ридж, обернув чресла ярким льняным полотенцем с красными кистями, видными за версту.

Тем летним днём, вокруг кортов для ручного мяча и гимнастических площадок бродили отверженные - те, кто исчерпали положенный недельный рацион в три купания и были так хорошо известны Кори - надзирателю за водными процедурами - что никакими клятвами не могли убедить его в противоположном. Они бродили, чутко озираясь вокруг, и, при появлении преподобного, пошли за ним, как щенята за вожаком; когда Джон поднялся на Пеббл Ридж за ним следовали уже более десятка таких париев, без единого между ними человека с полотенцем. Никто не имел права купаться у Риджа без присутствия главы факультета, но существовал обычай: десяток разрозненных школьников разрешённого возраста, собравшихся откуда угодно и как угодно, создавали мгновенный "факультет для купания" вокруг любого любезного преподавателя, если тот соглашался на это. Возглавивший свиту преподобного Жук напоминал, тихо и настойчиво: "Факультет! Факультет, сэр? Мы собрались в факультет, Падре".

- Пусть ваше желание станет законом - пророкотал преподобный Джон. После этих слов они рванулись вперёд, перекарабкались через шаткие валуны и, успевши раздеться на бегу, высыпали на песок столь же нагими, как в час, когда Бог дал им жизнь; и столь же счастливыми, какими Бог хотел бы их видеть.

Прилив поднялся до середины - и море было, как зеркало, искажаемое лишь тройной линией длинных волн, размахом в милю; пока передовая волна наступала и полого приходила на берег с шумом рвущегося холста, за ней, из глянцевой поверхности моря, поднимался арьегард. Мальчики плыли в море, стараясь подражать поворотам, ныркам и гребкам преподобного, плывшего на боку и маневрировавшего так, чтобы встретить волну в тот момент, когда она уже рушилась на голову; и тогда, на одно мгновение, можно было увидеть над собой берилловую арку, а потом она разбивалась в шипучую алмазную кипень и толчок основного течения нёс пловца к берегу. А взобравшись на гребень волны, всяк, на пределе зрения, видел остров Ланди на самом горизонте. А длинная, пенистая, распростёртая спина волны - когда она выворачивалась наизнанку и отступала - уносила одинокого пловца до, кажется, самого центра Атлантики. И каждый способ плавания был божественно хорош. Потом они поскакали по песку и обсохли; расправили скомканную фланель одежды; хором поблагодарили преподобного Джона и лениво поползли вверх, к пятичасовой перекличке на поле для крикета.

- Восьмой раз за неделю - сказал Жук и громко восславил Небеса.

- Купания явно иссушают твой ум - заметил преподобный Джон. - Почему у тебя такие дурные отношения с Августианцами?

- Это они дурные, Падре. И "Лир" тоже.

- Тем не менее, двое других справляются с ними хорошо.

- Подозреваю зубрёжку - хмыкнул Жук.

- И я так думал, прежде. Но мне интересно было бы узнать о "пылком Дидро".

- О, это был Хауэлл, Падре. Вы говорите о том, как Дидро ворвался со словами "О Ричардсон, неподражаемый гений"? Он вычитал это где-то на каникулах.

- Приношу извинения. Как это естественно: Валлиец читает Дидро на каникулах. Хорошо; жаль, что не могу устроить тебе взбучку; но просто знай: никто никогда и ничего не узнает, если ты сам не расскажешь об этом.

Жук вернулся в школу и Внешнюю библиотеку, где его ждала последняя из находок: книга под названием "Элси Виннер" авторства Оливера Уэндела Холмса - о девушке, примечательно скрестившейся с гремучей змеёй^[27]. Он закончил читать её до конца, и посмотрел - есть ли что-нибудь того же пера; рядом, на полке, нашлось нечто, с той мелкой разницей, что личное имя автора было теперь Натаниэль, и он не писал о змеях. Он писал об авторстве Шекспира - и это был не тот Шекспир, кем Кинг истязал Армейский класс, но низкорождённый, браконьерствующий, невежественный, неотёсанный деревенский олух, кто не мог написать ни строки в любой из приписываемых ему пьес. (Жук задумался о том, что мог бы сказать Натаниэлю Кинг, если бы они однажды встретились). Настоящим автором назывался Френсис Бэкон, или Бэкон, написавший какие-то "Эссе", что никак не впечатлило Жука. Он и сам писал эссе в прошлом триместре. Но, судя по всему, взгляды Натаниэля огорчали людей: книга - подержанная, с сохранившимся старым ярлыком публичной библиотеки - пестрела непристойными, оскорбительными и высокомерными маргиналиями, вписанными разными почерками. Они ранжировались от "Гниль!", "Мусор!" и подобного до ясных и внятных контраргументов. Кто-то несколько раз написал: "Он побил Делию". Другой многоречивый комментатор написал противоположное: "Делия превосходит его в этом вопросе", "Пустое, по сравнению с Делией", "См. "Философию" Делии страницы такие-то и такие-то"^[28]. Жук, к огорчению своему, не смог найти ничего о Делии (Кинг часто излагал им своё мнение о леди-писательницах в целом) за исключением абзаца в самом Натаниэле, который кто-то очертил целым роем восклицательных знаков: "Делия Бэкон открыла во Френсисе Бэконе куда больше, нежели Маколей". В общем и целом, с любезной помощью авторов маргиналий, Жук понял, что Делия и Натаниэль провели самое яростное нападение на верховного божка Кингова капища; а Кинг трепетно относился к своим истуканам. И Жук, не оценивая качеств аргументации сторон, решил, что Кинг забурлит от хорошо отмеренной дозы Натаниэля, как бурлит вода от щепотки зайдлицкого порошка. Затем в ход пошли его карандаш и полулист бумаги, и он спустился к чаю столь пылким неофитом бэконианской ереси и святотатства, что едва мог жевать и глотать. Он вернулся к своим трудам после чая к совершенному ущербу для домашней работы.

- Слушайте! - возгласил он - кто из вас слышал о том, что сам Шекспир не написал ничего из этих чёртовых пьес?

- А нам-то какая разница? - спросил Сталки. - Всё одно, зубрить, кем бы он ни был. Смотри! Это кусок для разбора на завтрашнем уроке - твоя задача. - Он быстро прочитал текст из школьного издания "Лира" (Акт II сцена 2).

Освальд (или Управляющий):
Ни за что.
Король, его хозяин, соизволил
Меня на днях ударить без вины,
А он, ретиво сзади подскочив,
Сбил меня наземь и осыпал бранью,
Но я сдержал себя. Он удостоен
Был похвалы за бранный подвиг сей
И, разохотясь, снова напустился
Здесь на меня.

- Здесь и сейчас, мой пылкий бард, разбирай! Это Шекспир.

- Нечего тут разбирать - сказал Жук после полуминутной паузы. - Он просто пьян.

- Нет - ответил Турок. - Он управляющий - поместьем - говорит со своими хозяевами.

- Ладно - слушай, Турок. Ты спросишь Кинга, писал ли Шекспир собственные пьесы, и он наплюёт на то, что говорит управляющий.

- Я здесь не для того, чтобы шутки с прислугою шутить - таковыми были взгляды МакТурка.

- Я прошу - возразил Жук - оттого, что он заткнёт мне рот! Он не любит, когда я задаю вопросы. Я могу дать тебе материал, чтобы отвлечь его - тонны материала! - И он выступил со своим конспектом - перемежая речь дифирамбами - Натаниэля Холмса и его комментаторов - в особенности последних. Он упомянул и Делию, сожалея о том, что не смог почитать и из неё. Он проговорил почти всё время, отведённое на подготовку, с тем результатом, что МакТурк сменил гнев на милость, и обещал подкатиться к Кингу на следующем уроке с вопросом об аутентичности авторства шекспировских пьес.

Момент для такого вопроса и тон, в каком он был задан были выбраны безошибочно. Кинг разогревал себя лёгким галопом по недоработкам класса, касаемым курса литературы, когда Турок кашлянул - так, словно напоминал нерадивому слуге о необходимости прекратить болтовню и заняться делом. И когда Кинг начал щетитниться, Турок спросил: "Был бы рад узнать, сэр, верно ли то, что сам Шекспир не написал ничего из его пьес?"

- Боже мой! - пронзительно вскричал Кинг. Турок кашлянул ещё раз - на этот раз с благоговением.

- Об этом говорят во всей Ирландии, сэр.

- Ирландия - Ирландия - Ирландия! - Кинг разом вымел всю Ирландию потоком огненных слов: их стоило бы отлить в бронзе и передать, как руководство к действию, политикам наших дней. Затем Турок кашлянул ещё раз и, прокашлявшись, заметил: "Вас наняли для того, чтобы толковать мне Шекспира, а не толковать о моей стране". - И уточнил вопрос: - Верно ли то, что говорят о приписываемых пьесах, сэр?

- Нет! - прохрипел мистер Кинг, и дал объяснения в словах, возможно слишком развязных в понимании родителей этих юношей (хотя само молодое племя приняло их с истинным наслаждением), но с такими страстью, силой, и богатством образов, что снискал бы почесть от любого университета. И пока он упражнялся в разглагольствованиях, класс почти открыто аплодировал ему. Хауэлл бесшумно отбивал на крышке стола припев из "Бонни Данди"^[29]; Падди Вернон аранжировал паузы, ритмически повторяя: "Сыграно! Недурно сыграно, сэр!"; Сталки вёл счёт особо блистательным словесным перлам; Жук остался в стороне, и молча ликовал среди возбуждения, причиной которого стал он сам. И пусть их работы и не были упомянуты, и пусть мистер Кинг говорил, что бросил лишь беглый взгляд на эти поносные сочинения, он в точности знал - и знал очень многое - о Натаниэле и Делии - в особенности о Делии.

- Я же говорил тебе - гордо сказал Жук по завершении.

- Что? Он! Я бы слушал и слушал его и его Делию - ответил МакТурк.

Затем Кинг отыграл свою битву ещё раз, в учительской, в присутствии преподобного Джона.

- Если бы я был таким круглым идиотом, как Юм, то заглотил бы эту наживку. Но, льщу себе в том, что не оставил у них никаких сомнений в авторстве Шекспира. Да, плесните, пожалуйста. Сила вышла из меня.^[30] Но откуда они это взяли?

- Бес. Молодой бесёнок - вполголоса пробормотал преподобный Джон.

- Я исключаю диавольские козни. Это невежество. Сущее, полное, кичливое провинциальное невежество! Говорю вам, Джиллет, если бы римляне разобрались с кельтами в самом начале, такое - такого бы никогда не случилось.

- Именно так. Жаль, что мне не случилось вас послушать.

- Я велел им изложить то, что они смогли запомнить с собственными соображениями в форме эссея и подать его на следующей неделе.

Поскольку именно Жук стал первопричиной урагана, он, предусмотрительно, пообещал Турку написать за него эссе, и, выступив от лица Турка, уделил внимание необразованности Шекспира; указал на забой скота, браконьерство, пьянство, содержание конюшни, работу на посылках - взяв у Натаниэля и всё это, и особо сочные слова вроде "мужик" и "убогий рифмоплёт" - последнее сочетание сулило многие надежды; и выразил искреннее недоумение тем, как столь невежественная персона могла написать "то, что ему приписывают". Его собственное эссе не содержало ничего нового. Более того, он воздержался от упоминания одного-двух обещающих "обнаруженных впоследствии" фактов из боязни сбить Кинга с предписанного курса.

Когда эссеи были проверены, Кинг сосредоточился лишь на ничтожных, ребяческих, скудных, бессвязных, недоношенных, и однобоких тезисах Турка. Он указал на "душевную порчу", коренящуюся в невоспитанности - в отрицании Уважения и Благопристойности. Он выступил с пылкими словами в защиту "простого атеизма", сказав, что тот, зачастую, сводится лишь к ментальной претенциозности - мимолётной и проходящей с жизненным опытом - но такое состояние ума нельзя и сравнивать с категорическим уродством, с мерзостью языческого запустения - что, собственно, и выказал Турок. Закончил он удивительной историей о некотором Джовете: тот, кажется, занимал какой-то важный пост там, откуда явился сам Кинг, и кто приказал выпускнику-атеисту обрести Собственного Бога к пяти вечера, или готовиться к скорому отчислению^[31] - здесь Кинг, со слезами бессильного гнева, заявил, что не сможет отчислить МакТурка. Сам же МакТурк смачно высморкался в середине этой филиппики.

Но - поскольку целью образования является развитие индивидуального мышления - Кинг не желает убивать его за искренние сомнения в шекспировском вопросе. И разве он сам - несколько раз - не цитировал им иного, уважаемого поэта: "В сомненье честном меньше зла, - Чем душам причинить смогла - Слепая фанатичность веры"^[32]. Итак, отныне он будет обращаться с Турком в классе, как со змеёй подколодной; на этом между Августианцами установился хрупкий мир. Единственное беспокойство внёс Жук: за день до визита армейского экзаменатора, он спросил Кинга: "стоит ли мне вообще идти на экзамен, сэр, если я ни бельмеса?". Кинг сказал, что в этом есть великая необходимость - по многим причинам, не включающим тщету удовлетворения самолюбия.

Гость - по мнению Армейского класса - оказался ничем не хуже ординарного образчика племени экзаменаторов, его письменные задания мало отличались от теста Кинга по общим знаниям, над которыми класс поработал в середине триместра. Хауэлл использовал своего "пылкого Дидро" в связи с Ричардсоном; Сталки - священника в парике; МакТурк - презренного Свифта; Жук - проникновенные письма Стиля к "Дорогой Прю" из долговой ямы^[33], всё шло по плану. В заданиях, впрочем, обнаружились один-два наводящих вопроса о Шекспире. С задней парты поднялась рука ученика.

- В ответе на номер семь - причины превосходства Шекспира над другими драматургами - спросил он - должны ли мы принять то, что Шекспир сам писал пьесы, которые, как считают, написал он сам?

Экзаменатор замешкался. - По принятому мнению - он их написал. - Но в его тоне не было упрёка. Жук медленно сел на место.

Другая рука и другой голос. - Должны ли мы сказать, что верим в это, сэр? Даже если это не так?

- Вас не спрашивают о том, во что вы верите. Но мы можем вернуться к этому на очном экзамене - во второй половине дня, если это вам интересно.

- Спасибо, сэр.

- Для чего ты это сделал? - спросил за обедом Падди Вернон.

- Это потерянные колена Израилевы, дубина - сказал Хауэлл.

- Для проверки - разъяснил Сталки. - Если бы он был таким, как Кинг, он немедленно заткнул бы Жука и Турка, но заподозрил бы Кинга в том, что это он рассказал нам о Бэконе. Хорошо; но он не заткнул их, так что они отыграют это снова, сегодня же. И если он остановит их в следующий раз, то твёрдо подумает на Кинга. Так или иначе, это прочная защита для нас и Кинга.

Во второй половине дня, на устном экзамене, прежде чем они принялись за Неоклассиков, экзаменатор пожелал выслушать, "безо всякой связи с экзаменом, конечно же", двух кандидатов, задавших утром вопросы по пункту семь. Где они?

- Сними стёкла, филин - прошипел сквозь зубы Сталки. Жук сунул очки в карман и уставился в мутную пустоту, откуда шёл вопрошающий голос: "Кто - что навело вас на эти мысли о Шекспире?" Сталки пнул Жука, и он понял, что вопрос адресован ему.

- Некоторые люди говорят, сэр, что в наше время появились множество сомнений.

- Да-а, это так, но -

- Он слишком умело использовал фразы юридического содержания. - На выручку пришёл Турок - словно лай одинокой пушки откуда-то с правой от Жука стороны.

- Подтверждаю, это ключевой довод. Конечно, всякий волен думать по-своему, но официально Шекспир - это Шекспир. Но как лично вы узнали о такой точке зрения?

- Что-ж, Холмс сказал о том, что он просто не смог бы...

- По одной лишь юридической фразеологии, сэр - вставил МакТурк.

- Так; но есть теория о том, что Шекспир извлекал знания из общества тех дней, сходясь в беседах со всеми ведущими умами - теперь экзаменатор вёл с ними непринуждённый разговор на равных.

- Но они не берут в рассуждение то, что он был всего лишь актёром, сэр? - Это был Хауэлл, воркующий, словно голубь. - Я имею в виду...

Экзаменатор, в должных подробностях, объяснил им положение актёра во времена Елизаветы, закончив так:

- И это лишь добавляет странности, верно?

- И что же, предполагается, что Шекспир якобы писал пьесы и сам играл в них всё это время? - в голосе МакТурка звучало язвительное сомнение.

- Именно то, что я - на что указывают многие люди. Как он находил время для приобретения выказанных им многих специальных знаний?

- Значит в этом что-то есть, верно, сэр?

Это - сказал экзаменатор, непринуждённо выставляя локти на стол - обширнейший вопрос, в котором...

- Да, сэр! - ... содержится полдюжины пристально изучаемых ключевых моментов...

Несколько вопросов об Августианцах всё же были заданы в последние десять минут - быстро, приличия ради, для очистки совести. Хауэлл принял их на себя, поскольку там звучали даты, но его ответы, пусть и высоко оценённые, едва ли были необходимостью. Когда часы показали шесть тридцать, экзаменатор обратился к ним, как к "джентльменам" и сказал, что получил отменное удовольствие в отличном разговоре с этим Армейским классом, выказавшим такой неподдельный и такой необычный интерес к английской литературе, что указывает на замечательные достоинства их учителей. Он вышел; класс проводил его стоя, как было принято.

- Пошёл поздравлять Кинга - сказал Хауэлл. - Не -шу-ми-те! Не кри-чи-те! И ди-тя-тю не бу-дите!^[34]

Преподобный Джон милосердно увёл мистера Кинга в свою комнату - немедленно после того, как мистер Кинг из Баллиола принял поздравления мистера Юма из Саттона перед лицом всех своих коллег в учительской; и взрыв раздался на каминном коврике комнаты преподобного Джона.

- Он - он подумал, что это я распространил это - эту тошнотворную бэконианскую гниль между ними. Он хвалил меня за широту взглядов - как идущего в ногу со временем! Вы слышали его? Вот как они думают теперь в Саттоне. В этом общедоступном свинарнике. Логовище скотов! У них там есть часовня, Джиллет, и они молятся о спасении душ - их душонок!

- Но, если отбросить личные склонности Юма, он был совершенно искренен в том, что вы сделали для Армейского класса. Он говорил и в таком смысле. Это перо на вашу шляпу, по вашим заслугам. Он сказал, что нашёл в них необычный интерес к английской литературе. И это ваша работа, Кинг.

- Но я кланялся в доме Риммона^[35], пока он рядил меня в бэконианцы, меня - с ног до головы! - меня, бедного, ничтожнейшего учителя! Вы всё слышали. И я не плюнул ему в глаза! Небесам ведомо, сколь я уверен в собственных слабостях - уверен в них лучше худших моих врагов; но чем я заслужил всё это? В чём согрешил?

- Именно этим я и должен интересоваться - ответил преподобный Джон. - Возможно, что это вышло как-то случайно?

- Что? Как?

- Например, в Армейском классе.

- Категорически нет! Мой Армейский класс? Лучшего и желать невозможно - чуткие, вполне любопытные для внеурочного чтения, интеллигентные, восприимчивые! За последние годы они выросли на голову. Мысль о том, что я, на самом деле, даже окольно, отравил их умы этой идиотической и непристойной дрянью из женской школы, где и преподаёт Юм! По крайней мере вы знаете о том, что я придерживаюсь принципов в преподавании - и литературы, и классики: я верю в то, что maxima debetur pueris reverentia.^[36]

- Это же единственное, не множественное число, верно? - сказал преподобный Джон. - Наше призвание тягчайшее, Кинг - в особенности для тех, в ком не остыли чувства.

 

---

^[1] В британских школах в то время применялась 3х-ступенная система среднего образования. Читателю будет удобнее (поскольку это всё же не трактат об особенностях английских школ полуторавековой давности) представлять дело так: 3я ступень: 11-12-13 лет, младшие-средние-старшие 3й ступени; 4я ступень: 14-15 лет, младшие-старшие 4й ступени; 5 я ступень - 16-17: это выпуск, подготовка к экзаменам, старшие.

^[2] Неоклассический или "Августианский" период английской литературы - примерно с 1700 по 1745. В этот период авторы Англии ориентировались, в методах и темах своих работ, на образцы античной классики "Золотого века римской литературы".

^[3] Марриет, "Приключения Питера Симпла", гл.33. Так начинал разговор некоторый (пока нам не очень известный) боцман Чакс.

^[4] Книга притчей Соломоновых, 26:11 "Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою".

^[5] Марриет, "Приключения Питера Симпла", гл.65. А этими словами боцман Чакс (теперь он стал графом Шаксен) - честит нерасторопных слуг. И скоро бить их будет. См. сл. примечание.

^[6] Рассказывает боцман Чакс из Марриетова "Питера Симпла" (гл. 56 перевода Ясинского и Игнатовой, 1912г.): "...я был оставлен вами на корсаре при смерти, в капитанской куртке и эполетах. Когда вы покинули корабль, к нему пристали боты и нашли меня. ... Заключив о моем чине по одежде, они взяли меня на бот и привезли на берег... Никто не ожидал, что я останусь в живых. Но через несколько дней дело пошло на поправку. Они осведомились о моем имени. Я сказал им настоящее, а они переделали его в Шаксен".

А как же вёл себя Чакс на борту, будучи боцманом? "Чакс старался быть как нельзя вежливее, даже с простыми матросами, и замечания его всегда начинались очень деликатно, но чем далее он говорил, тем менее изысканной становилась его фразеология. ... К примеру, вот что сказал он матросу на баке: - Позвольте вам заметить самым деликатным образом в свете: вы пролили дёготь на палубу, мой милый, на палубу, сэр, которую, простите мне это замечание, я должен попросить вас вымыть к завтрашнему утру. -- И затем, повышая голос, продолжал: -- Понимаете ли вы меня, сэр, вы замарали бак корабля его королевского величества. Я должен исполнить мою обязанность, сэр, когда вы не радеете о своей. Так вот тебе, так вот тебе (бьёт матроса дубинкой). Проклятое отродье корабельного повара! Сделай это ещё раз, черт возьми! Я вырежу тебе печень!" - Вот он, Кинг! И вот он, Киплинг: уголок его мастерской - с кого, в частности, написан Кинг.

^[7] "Восхитительный Криктон" - шотландский учёный 16 века, отличался большими познаниями во многих областях, полиглот - знал 20 языков.

^[8] Chaque époque a ses grands noms sonores;
Or, de tous ces défunts cockolores,
Le moral Fénelon,
Michel Ange, et Johnson
(Le Docteur), son les plus awfuls bores!

^[9] Это книга Исаака Дизраэли - отца знаменитого английского политика. В привычном нам формате, она насчитывает около 2000 страниц, сотни глав, тысячи сюжетов. Её содержание описано выше. Первое издание - 1791 год, затем неоднократно переиздавалась, в настоящее время оцифрована и общедоступна. Все дальнейшие факты о содержании этой книги у Киплинга - истинны.

^[10] Д.Мильтон, "Ареопагитика". "...венок бессмертия нельзя получить иначе, как  подвергаясь пыли и зною".

^[11] Скорее, даже, "Томов из Бедламов". В какой-то исторический момент елизаветинского времени, власти решили навести экономию и распустили дома умалишённых; и те разбрелись по Британии, юродствуя и, кажется, распевая какие-то свои псалмы. Нашло отражение в английской классике, значимое явление.

^[12] Пер. Г.Кружкова.

^[13] Искажённые первые строки Оды 10 из книги III: "Несчастье не играть любовию отрадной, не омывать тоски во влаге виноградной..." пер. А Фета.

^[14] Джон О́бри, 17й век: автор занимательных биографий великих англичан, первый исследователь многих британских древностей, включая Стоунхендж.

^[15] "Диккер", монументальный "Словарь английского языка" Самуэля Джонсона.

^[16] "Ибо Моисей сказал: почитай отца своего и мать свою; и: злословящий отца или мать смертью да умрет (Мк.7:10)".

^[17] "Академия делла Круска (итал. Accademia della Crusca, букв. - Академия отрубей), итал. лит. академия. Учреждена в 1583 во Флоренции группой учёных и литераторов... Ставила своей целью упорядочивание итал. лит. языка на основе тосканского диалекта, очищение его от неологизмов, регионализмов, технич. терминологии и пр. (эмблема академии - мучное сито, отсеивающее муку от отрубей). Гл. достижение академии - публикация "Словаря академиков делла Круска" ("Vocabolario degli Accademici della Crusca", 1612), который стал образцом для франц., исп., англ. и немецких лексикографов." БСЭ.

^[18] Ап - почтительная приставка к имени валлийца, аналог обращения по имени-отчеству.

^[19] Непрерывно версифицирующий поэт из "Пирата" Вальтера Скотта. "- Стихотворение? - повторил Холкро, хватая капитана за пуговицу, ибо он так  часто видел,  как  слушатели разбегались во  время его  рассказов,  что заранее принимал все возможные меры,  чтобы удержать их.  - Стихотворение? Я поднес его вместе с  пятнадцатью другими бессмертному Джону." пер. В.Давиденкова, Д.Урнов.

^[20] Здесь некий абстракт из описаний Аддисона в книге Дизраэли: Пьяница; пригласил к своему смертному ложу беспутного лорда Уорвика, чтобы тот "увидел, как умеет умирать христианин"; похож на молчаливого пастора по мнению голландца, медика Мандевиля.

^[21] Это из "Биографии Свифта" Вальтера Скотта: Свифт сказал: "Я, верно, умру, как дерево - увяну с кроны", понимая или догадываясь о том, что умрёт сумасшедшим.

^[22] Дизраэли, в оригинале, пишет о том, что Свифт в Ирландии вёл фривольную, пустяшную переписку с друзьями; по его мнению, Свифт находил удовольствие в тех пошлостях, до каких опускался. Жук перевирает цитату из Дизраэли, делая её туманной и многосмысленной. Дальше этим пользуется МакТурк и обманывается Кинг.

^[23] Это означает, что МакТурк - англичанин, живущий в Ирландии.

^[24] Дидро разразился похвалами Ричардсону на полторы страницы (в книге Дизраэли).

^[25] Здесь возникает вопрос: что же это были за экзамены? Похоже на то, что они касались неоклассиков, как исторических персон, и не почти не касались разбора их произведений. Странное литературное образование.

^[26] "Он сказал им: если бы вы не пахали на моей телице, то не отгадали бы моей загадки." (Суд.14:18).

^[27] "Элси Виннер: Роман судьбы", 1861 год. Роман о том, как беременную женщину укусила гремучая змея, и дочь её стала получеловеком, полузмеёй.

^[28] Здесь речь о двух известных опровергателях авторства Шекспира: Натаниэле Холмсе и Делии Бэкон. Они трактовали "шекспировский вопрос" по-разному, но для рассказа это не существенно.

^[29] Стихотворение В.Скотта:

Наполните кружки, наполните фляги
Седлайте коней; люди, встаньте под стяги!
В широкое поле, Вест-Портом, гляди -
Идёт кавалерия Бонни Данди!

^[30] В то же время Иисус, почувствовав Сам в Себе, что вышла из Него сила, обратился в народе и сказал: кто прикоснулся к Моей одежде? (Мк.5:30).

^[31] Бенджамин Джовет, глава Баллиол-колледжа, Оксфорд (1870-1893). Герой многочисленных анекдотов. Помянутый студент, прослушав его лекции по "Религии здравого смысла" - учение, говорящее о том, что бытие Божие сквозит в каждой отдельности окружающего нас мира, стоит лишь открыть глаза - сообщил Джовету, что как он ни пытается, но Бога нигде не видит; "Постарайтесь увидеть его хоть где-то к пяти вечера, или вас не будет в Оксфорде со следующего утра" - ответил Джовет.

^[32] А.Теннисон, "In Memoriam A.H.H. OBIIT MDCCCXXXIII", пер.А.Гастева.

^[33] "Дорогая Прю" - супруга Ричарда Стила.

^[34] Куплет некоторой популярной тогда песни.

^[35] ..."только вот в чем да простит Господь раба твоего: когда пойдет господин мой в дом Риммона для поклонения там и опрется на руку мою, и поклонюсь я в доме Риммона, то, за мое поклонение в доме Риммона, да простит Господь раба твоего в случае сем". (4Цар.5:18).

^[36] Мальчику нужно вниманье великое - Ювенал, Сатира XIV, стр.47.