Рассказы Ивана Антоновича.

7. Узник.

Crusoe, 2025

- Не понимаю, что это.

- Это переплетённый тобою альбом линогравюр: фолио, 48 листов, озаглавлен на титуле, как "Исторические здания Москвы" - недоумённо разъяснил Иван Антонович.

- А почему здесь нет ни одного исторического здания?

- Здесь все здания исторические!

- И это? - я развернул нарочно заложенную страницу. - И эта обшарпанная... обшарпанное сооружение с вывеской "Пельменная"?

- О да.... - вдохновенно протянул Иван Антонович. - Именно здесь прошла встреча Портного с Маргулисом. Именно здесь было всё решено. А теперь перелистни страницу.

- Какой-то бревенчатый двухэтажный домик...

- Это его узилище. Или его усадебка. В квадрате - нет, извини, в прямоугольнике восьмиэтажных, массивных таких домов, стиля "ампир", постройки пятидесятых у Курского вокзала. Усадебка в центре, на возвышении. Хорошо охраняется, но забор мы ставить не стали. А дома окрест скоро выселим.

- Вы меня скоро из ума выселите...

- Упрёк принят. Изволь к столу.

Стол на этот раз лучился многоцветием.

- Весенняя пора! - разъяснил Иван Антонович, обводя руками невидимый, но зримый купол над шоколадным тортом и бутылками ликёров. - Жёлтый - как солнце или мать-и-мачеха; зелёный - первые листы; синева неба... Откроем окна, вкусим свежести...

Мы открыли окно и вкусили.

- Весна... Томленье и пыл страстей. Молодые люди токуют и пушат перья. Вот ты, например, токуешь и пушишь?

- Пушу - с достоинством ответил я.

- Пушишь, пушишь... А вот если оно распушит в очередной раз, прямо и не знаю... Нет, скорее бы выселили!

- Но пельменная, Иван Антонович?

- Пельменная. Строго говоря, нужно было бы вставить в альбом образ третьего здания в стиле "ампир" - на Ленинском проспекте. Там служил Профессор. Там и обуяла его идея - всеохватно и неотвязно. Там он и бился с ней, как рыба об лёд - безуспешно; писал туда и сюда; заинтересовал и получил в своё пользование - Иван Антонович пролистнул альбом - этот самый особнячок, для экспериментальных работ, с толикой денег и несколькими помощниками.

А идея?

- Аппетитнейшая, как этот торт - здесь Иван Антонович продемонстрировал качества торта на личном примере, завершив демонстрацию звучным причмокиванием. - Сбор и утилизация электрического мусора, сиречь отходов.

- Проводов? Кабелей?

- Излучения, паразитного излучения от электроприборов. Электродвигатели излучают; провода окружены облаками электромагнитных полей; генераторы; трансформаторы; трамваи - словом всё, где используется переменный ток. А это значит именно всё - всё, без изъятий.

- И вот он и предложил нечто - в бумагах он называл это по-разному: "улавливающая субстанция", "впитывающая плазма", "ловушка излучения"- а на словах просто: "электрическая амёба". Некий сгусток, всасывающий электромагнитное излучение. Слушатель немедленно представлял себе жёлтое облачко. Или шарик, парящий в воздухе. А потом изобретатель добивал слушателя уравнениями и чертежами. У него были и уравнения, и чертежи. Но о них после. Пока мы с тобой довольствуемся воображение жёлтого шарика и... мы уже пили жёлтый?

- Да.

- Так выпьем его ещё раз.

- Теперь мизансцена. Персонажи, в порядке их появления. Профессор... ну, профессор. Пожилой, тучный и буйный. А наш герой... Ты обращаешь внимание на мои сорочки - ну, рубашки, чтобы тебе было понятнее?

- Хорошие. Несколько старомодные.

- Это индивидуальный пошив, отмечу. Пошив того самого Портного.

- Портной шьёт рубашки. Это так естественно!

- Утробный юмор. Но пропущу это мимо ушей, ибо надо жалеть малых сих. Он родился портным, но происхождения был самого низкого. Из самой никчёмной касты.

- Индус?

- Нет, с Сокольников. Внук того бодрячка, кто так нагадил нам, да и на весь свет, с Большой Машиной. Папаша из таких же, с вымученной кандидатской. Одним словом - парии. Московская интеллигентная семья. Натурально, пристроили его в Университет - против его желаний; хуже того - вопреки его дару. А он ещё в школе обшивал друзей и даже подружек. Они приходили к нему и говорили: хотим такие же, например, порты или блузу, как у героя в том самом фильме - извольте. Он брал простыню или вообще мешковину и делал. Ещё лучше, чем на экране. Я видел, как он работает. Ткань ластится к его рукам, как ласковый котёнок. Но... Происхождение подкачало.

- И как же он учился?

- Да запросто. Если ты шьёшь однокурсникам, отпрыску декана, да и самому ректору! Да-с! Самому! Какие же тут трудности? Их нет. А вот после диплома...

- Его пристроили в особнячок у Курского вокзала?

- Схватываешь на лету. Там как раз освободилась вакансия... Впрочем, вернусь к мизансцене. Точнее, не к мизансцене. Это будет... - Иван Антонович прервался, подбирая определение - программка с действующими лицами. Иными словами - штатное расписание. А оно в таких филиальчиках куцее. Профессор..., ну это сказано. Затем: его Неприятный Зам; Перезрелая Красотка-Секретарша; Еврей На Все Руки; Механик Шестого Разряда (Алкоголик); и Вольнодумствующий Математик - с бородой и в свитере. И где же мы видим вакансию, мой юный друг?

- Либо Еврей на Все Руки, либо Математик в свитере - соображал я.

- В его фенотипе - как у всех нас - были, конечно же семитические аллели, но они не были доминантными; а руки у него были в самом деле золотыми, но не на всякое применение. Свитер опустел. Математик того-с, сложил башку на Башкаусе в турпоходе неодолимой для него сложности. Зарвался. А теперь - занавес! Входит главный герой! Положи себе торта, а я налью нам зелёного.

- Итак, он входит. Как сказал поэт, музыканты забренчали, люди в зале замолчали. Прежде всего, Профессор показывает ему, как он выразился, родильное отделение. Клеточка из латунных трубок на кривоватом деревянном столе, с подведёнными кабелями и шлангами. Кабели идут от стойки с какими-то электроприборами. Много ручек и шкал под запылившимися стёклами. Шланги - от стойки с облупленными газовыми баллонами. "Мы впрыснем туда газовую смесь - назидательно отчеканивает Профессор - и одновременно подадим на клеммы модулированное напряжение. Тогда оно возникнет. А ваша задача - дать нам концентрации газов и параметры модуляции. Вот здесь всё есть..." - и даёт ему в руки плохой оттиск статьи с нелинейной системой нестационарных дифференциальных уравнений в частных производных... но я не стану говорить тебе порядок уравнения; число переменных; степени, в которых стоят переменные; не стану распространяться о начальных и граничных условиях. О них по ходу рассказа поведает Маргулис. Скажу лишь, что у моего дорогого - теперь и, верю, навсегда, - друга, Портного, помутилось в глазах и пересеклось дыхание. "Наш незабвенной памяти коллега - продолжал Профессор - почти уже добил эти уравнения, вы изучите его отчёты и, думаю, всё закончите уже к Новому году".

- А в каком месяце случилась эта сцена? - поинтересовался я.

- В сентябре. Затем, Перезрелая осведомилась, женат ли он; затем, Неприятный Зам велел ему приходить строго в восемь и уходить строго в семнадцать, обед сорок пять минут; затем, Еврей на Все посоветовал ему не принимать близко к сердцу; а Механик поинтересовался, положена ли ему доля в выдаче спирта. И он сел читать отчёты предшественника, убедившись, через недолгое время, в полной бесполезности этого занятия. И, убедившись, позвонил Маргулису. И они встретились в пельменной.

- Той самой! А кто такой Маргулис?

- Я, как сказал поэт, отвергаю фамилий унылую ветошь. Ты его знаешь - и все его знают теперь, как истинного, неподдельно истинного математического физика, забредшего в такие высоты, где он блуждает в одиночестве. Но я использую созвучный псевдоним. Потому что вот в нём-то аллель Сима доминировала. А тогда он был прежним сокурсником Портного - и Портной осчастливливал его трудами рук своих - а тот дарил ему радость исполненных курсовых и прочих заданий. Предлагаю тост за взаимовыручку!

- Какой цвет?

- А какой был?

- Синий.

- Нет, жёлтый.

- Предлагаю начать отсчёт заново!

Что мы и сделали.

- Стоял декабрь. Шёл густой снег. Товарищи встретились в пельменной. Портной разъяснил дело, и дал Маргулису листок. Тот вгляделся и сильно занервничал. Потом - выходец из религиозной семьи - сказал так: "Это фуфло. Таких уравнений быть не может. Природа просто изблюёт это из уст своих. Природа так не устроена". - "Мне пофиг, как она устроена" - решительно сказал Портной. - "Меня выпрут. Сляпай хоть что-нибудь". - "Не хочу" - решительно ответствовал Маргулис. - "Раз ты скоро женишься - костюм. Тройка. Обещаю, что все лягут. В отпаде".

- Тогда и случилось событие, ставшее легендой окрестностей Курского вокзала. Маргулис вперился в листок и забормотал. Посетители, так сказать, привокзального шалмана - смотревшие на эту пару с неприязнью и недоверием - поняли вдруг, что к ним забрёл мастер - нет, чемпион! - обсценного слова, ибо их слух никогда прежде не ласкали выражения навроде "алгебра Ли", "канонический изоморфизм" или "расслоение многообразий". Они слушали, затаив дыхание, боясь и стаканом звякнуть; а потом подходили, кланялись и наливали. Ты когда-нибудь ночевал на вокзале?

- Было дело - признался я.

- Вот и у них случилось такое же дело. А Маргулис позвонил дней через десять; сказал, что вышло нечто - как он выразился - отчасти правдоподобное, но в пельменной встречаться категорически отказался и постоянно переводил разговор на конструкцию костюма.

- И он отдал это Профессору?

- И он отдал это Перезрелой, ибо трусил. И было это снежным днём тридцатого декабря. Профессор уехал на доклад, а весь обезьянник готовился: крошил салатики, резал колбасу, бегал за хлебом, составлял и накрывал столы, услащал гидролизный спирт вареньем. Он сунул листки Секретарше и ушёл. Ему было дурно и страшно. Он протаптывался по набережной Яузы, туда и сюда; забрёл даже к Кремлю; потом совсем окоченел и устал. И потащился к теплу. А когда вернулся - вокруг особнячка толпились множество людей, стояли машины, потому что всё уже свершилось.

-Получилось?

Иван Антонович задумался.

- Скорее да, чем нет. И скорее нет, чем да. Оно не жёлтое. Оно оранжевое. Оно плавает в клеточке. Оно шевелит ложноножками. Когда, ранним утром, электрички на Курском вокзале поднимают токоприёмники, оно радостно вытягивается в сторону их первых гудков. Но его нельзя трогать с места. Оно начинает гаснуть. Мы не умеем его повторить. Уравнения Маргулиса... они выражают одно лишь желание заполучить к свадьбе костюм хорошего шитья. А сами роды...

- Профессора отлупили на докладе за отсутствие результатов. Он вернулся и увидел листки. И стал громко кричать. Тогда все заметались. Дали напряжение, аппаратура задымила. Стрелки указали сначала максимумы, а потом нули. От клемм пошли вольтовы дуги. Дали газ. Зашипело и запахло. Лопнул вакуумный шланг. Еврей на Все дотянулся до редуктора и свернул его. Кинулись открывать окно, оно не поддавалось - выбили. Погас свет; Перезрелая визжала; Механик блевал - звучно и сочно; а оно мигнуло - зажглось - поплыло в воздухе. Оранжевое, с шевелящимися ложноножками.

Мы выпили - молча и не сговариваясь.

- Классики учат нас, что компания обезьян за пишущими машинками, произвольно лупя по клавишам, смогут - за необозримое время - воспроизвести полное собрание Шекспира. Но классики умалчивают о том, смогут ли они сделать это во второй раз. И правильно умалчивают. Но это утешительное рассуждение, потому что Шекспир был до обезьян. А если бы обезьяны были до Шекспира? И печатали бы на машинках со случайно перепутанными литерами? И среди публики, не знающей грамоты? Как нам было учесть в повторных экспериментах состав и влияние блевотины Механика? И то, что руки у него ходили ходуном, так что клетка была изготовлена с точностью не плюс-минус сто микрон, а плюс-минус лапоть? А вонь духов Секретарши? А то, что Неприятный, вопреки распоряжениям, заказал вовсе не водород высокой чистоты, но, помнится, ацетилен для сварочных работ? Еврей, разумеется, был на все руки, но это никак не сказалось на разбросе характеристик припаянных им транзисторов, доставленных кем? Правильно, экономным и скудоумным замом. Мы целый год пытались понять, как именно были перепутаны клеммы и шланги, и не пришли к однозначному ответу.

- Но оно есть, мой друг. И если ты, однажды, незадолго до рассвета - когда на Курском пробуждаются электрички - пройдёшь через арку, во двор, ты, возможно, увидишь в окне второго этажа маленького особнячка на возвышении между домами слабый оранжевый отблеск. А ближе тебя не пустят. Но торопись - вскорости этот двор будет выселен и закрыт. Пока что мы обшили стены асбестом и заземлили всё, по всякой возможности. Ему одиноко. Оно узник. Оно хочет общения. Но мы не умеем с ним дружить. Один из исследователей - прежде там сиживали исследователи - кормил его излучением, модулированным музыкой. Бетховен. Он любил Бетховена. Оно же, обыкновенно, живёт в гомеостазе: поглощает энергию, строит себя, но расти не может - клетка - так что отдаёт наружу тепло. А Бетховен так возбудил его, что оно отблагодарило - или возгневалось - всей душою, плеснув в исследователя мощным зарядом тепловой энергии. Огнём. Спалило дотла. Мы приняли все меры предосторожности. Но...

Иван Антонович указал в сторону окна.

- Весна, так. И у него наступает своя весна. Однажды наступила - по нашим предположениям. Выход тепла снизился, и оно стало испускать электромагнитные колебания, пакетами. А затем... Очевидцы рассказывают о пяти или семи роившихся шаровых молниях, пытавшихся пройти внутрь. Тогда не вышло, погибли на заземлениях. Но впредь мы знаем, что может случиться.

- А может быть лучше было их впустить? - спросил я.

- Правота молодости - грустно сказал Иван Антонович. - Безумная, но прекрасная.