Рассказы Ивана Антоновича.

4. Цветы осенние.

Crusoe, 2025

- Сначала они выходили у тебя кривыми - разглагольствовал Иван Антонович, потискивая и пощипывая принесённый мною "Месяцеслов Востока", переплетённый в тонкую кожу. - Затем - сносными. Затем - совсем никудышными. А сейчас - заглядение. Путь творчества. Падения и взлёты. Когда кончишь курс, сможешь зарабатывать этим ремеслом и быть достойным членом общества.

- Зачем кончать для этого университет?

- Незачем. А, к слову, ты думал о том, чем будешь заниматься после диплома?

- Не очень - честно признался я.

- А верно ли я предполагаю - Иван Антонович заговорил тем сладким голосом, который предполагал непременную каверзу - что эта мысль тебе настолько неприятна, что ты гонишь её от себя?

Он был прав. Так я ему и ответил.

- Да, у тебя есть все возможности превратиться в осенний цветок, спеть лебединую песню и лечь в серый гумус гущи народной. Давай же загодя справим твои поминки. Простой русской водкой непростого качества - выпущена на экспорт для клеветников России. Но мы не оставим клеветникам ни капли из этой бутыли. А сопровождать нас в этот скорбный час будут маринованные чёрные грузди, пряная квашеная капуста и - он сделал торжественную перебивку - солёные огурцы с чёрным хлебом!

Спешка могла всё испортить, и я начал расспросы после второй стопки простой непростого.

- Осенние цветы. Гумус. Лебеди - произнёс я.

- Университеты. Герострат - поддакнул Иван Антонович.

Мы некоторое время ели друг друга глазами. Затем Иван Антонович ухмыльнулся, принял третью, с удовольствием занюхал переплётом "Месяцеслова" - тот, в самом деле, вкусно пах кожей и клеем, и начал.

- Прежде прочего, два наводящих вопроса. Первый: зачем завелись и существуют университеты?

- Чтобы давать качественное образование - немедленно выпалил я.

- И?

Я замялся.

- Чтобы выпускать учёных людей?

- Для чего столько? Столько учёных не нужно. И вообще, учёным нужно родиться. Ладно. Пока второй вопрос: кем был Герострат?

- Древний грек, сжёг какой-то важный храм, его хотели забыть, но, разумеется, не вышло.

- А зачем его хотели забыть? Была ли в этом практическая польза - не моральная выгода, но сугубо практическая польза?

Я задумался.

- Ладно, вечер вопросов и ответов завершён. Ещё по одной и приступим.

И он приступил.

- Ко времени Герострата, греки вполне усвоили и оценили учение Платона. Оно - кратко, вульгарно и приблизительно - о том, что первопричины живут в мире идей; следствия - в нашем, вещном мире. Ну это как если над нами висит какой-то склизкий желеобразный туман, там происходит нечто и это нечто потом конденсируется между нами в материальной форме. А наши мозги - точнее сказать, умственная деятельность, коллективное сознание - относятся или, скорее, относится, полощется в области этого тумана; итак, если мы забываем Герострата - Герострат уходит из мира идей - исчезает причина разрушения храма - и храм, с некоторой логикой, должен вновь появиться в вещном мире в целости и сохранности.

- И они так думали?

- Как они думали - нам неважно. Важно, что такой логический вывод сделал Хозяин в последние месяцы своей жизни. Он, понимаешь ли, много читал; много думал; и очень опасался того, что он сам и его дела будут забыты - и исчезнут. Поэтому в последних месяцах пятьдесят второго года появилась записка: первое: всячески усилить наглядную агитацию; второе: проверить учение Платона в сказанном смысле экспериментально, используя все методы современной науки. Пункт первый выполняется, как сам видишь, неукоснительно, но тупо - без учёта влияния гомеостаза. А на пункте втором - его поручили нам - мы получили отличный бюджет на 10 лет и провели не самые худшие часы нашей жизни в шабашах.

- Как?!

- Узнаешь. Слушай и внимай.

- Нам эту задачу подсунули недруги - казалась она неисполнимой, а мы их как раз и обидели - не поделились сувенирами: обломками тунгусского метеорита.

- Но их ведь нет!

- Ещё как есть. Однажды расскажу - или нет. И покажу. Без "или". Но мы сейчас не об этом.

Я испустил сдавленный вой.

- Ну вот, звук рыдания, как раз для поминок - удовлетворённо кивнул Иван Антонович.

- Естественно, мы прежде всего заявили бюджет, срок - двадцать лет - и документы, чётко определяющие задачу. Конечно же, это была торговля с запросом. Срок и бюджет урезали вдвое - на это мы исходно и рассчитывали. А бумаги дали.

- Были два пути. Первый: сделать что-то значимое, сделать так, чтобы нас забыли... - но дальше мы не стали и думать. Мы отлично знали, каким способом людей изымают из общественной памяти; так что этот путь был сочтён нами малоперспективным и даже ненаучным. Поэтому мы пошли по второму пути.

- Вообрази: однажды кто-то выдумал нечто шедевральное. В одиночку. Выложил на бумагу, и исчез, умер, пропал, так и не успев ознакомить человечество со своим открытием. Бумаги остались, где-то лежат, в мире идей возник изолированный островок - но его не коснулось коллективное сознание. Точнее: его не омывают струи коллективного сознания, он в штилевой зоне и не вносит пертурбаций в гладь слизистой субстанции. И вот, некоторая - внимание! - изолированная группа людей, человек так десять или двадцать, получает эти бумаги и начинает их читать, обсуждать, делать выводы, искать следствия - в общем, работать с ними.

- А почему десять или двадцать?

- Потому что бюджет. Ты меня не слушаешь...

Иван Антонович укоризненно покачал головой, и чтобы утешить его понадобились пара стопок и неумеренный поток восхвалений в честь маринованных чернушек.

- Очень важно вот что: избранные люди ни под каким видом не должны выносить это знание - ни полслова! - вовне. Только в своём кругу. Тогда - возможно - их объединённое, активное, пыхтящее и тужащееся сознание погонит некую волну по миру идей, от прежде изолированного островка; а затем некий профессор Иванов на другом конце города - или страны - вдруг воскликнет эврику и откроет утерянное знание заново. Потому что и его мозг полощется в склизком и желеобразном тумане мира идей и ощутил поднявшееся волнение. Поэт уже сказал об этом так: "И снова скальд чужую песню сложит / И как свою её произнесёт". Поэт, кстати, был студентом Анри Бергсона, а тот весьма понимал в конструкции мира идей.

- Красиво! - восхитился я. - Но где взять такое утерянное знание? В древних манускриптах?

- Плохая мысль. Все древние манускрипты давно уже собраны, каталогизированы, читаны, обсуждены, снабжены аппаратом библиографий и перекрёстных ссылок. Нет. Есть иной и самоочевидный в своей простой красоте - путь.

- И тут мы возвращаемся ко второму - или первому? - в общем, наводящему вопросу. Для чего тебе университет? Для чего ты университету? Но ведь это давным-давно известно.

- Университеты завелись и ведутся с одной целью: учить учителей. А то, что они путь в высокую науку - приманка для таких, как ты: молодых людей с хорошими головами и задатками к усердной работе. И вы идёте на болотные огни научной карьеры - но вряд ли мечтаете стать школьными педагогами. А приманка работает, и неплохо.

- И вот, через пять-шесть лет, вы, тяжёленькие от усвоенных знаний, разогнанные до хороших скоростей на пути познания, эдакие бомбические снарядики, плюхаетесь в тухлое болото прикладной педагогики, где квакают гормонально-прыщавые подростки. И тонете. Кстати, вспомним, что у нас поминки!

Мы вспомнили.

- И дальше только путь в гумус. Но перед смертью ваш вес и кураж должны найти выход. Закон сохранения импульса неумолим. И вы - многие из вас - садитесь писать нечто, способное удивить и осчастливить мир: в физиологическом желании погасить инерцию движения, полученную в университете; и в полуосознанном желании повторить путь, положим, Вейерштрасса, от преподавания в гимназии к высотам академической науки. Но времена Вейерштрасса давно прошли. И вот вы - как осенние цветы, откуда и служебное название этого проекта - испускаете последний, самый сильный в вашей интеллектуальной жизни аромат. Вы пишете нечто полубезумное о, например, гипотезе Римана или о решении полной системы Навье-Стокса; труд ваш публикуется в журнале "Преподавание чего-то там в школе", и, натурально, уходит в бумажный шлак.

- Итак, поиск сокрытого знания получил цель и метод. Список отличников-выпускников; списки их распределения; выбор самых тухлых мест в последнем списке; поиск по профильным малотиражным изданиям и в архивах этих самых кладбищ-компостов, где упокоились наши цветы осенние.

- Красиво - повторился я. - И печально.

- Ты ведь научился работать с кожей, верно? Так что имеешь запасной выход. Куда лучше работать с сапожным ножом, чем тухнуть в учительской за табелями, так что не вижу повода для особых огорчений. Так или иначе, я предсказал твою судьбу, но предсказание - не предопределение.

Я нашёл эти слова вполне утешительными.

- Мы составили списки; и пошли по школам, училищам, редакциям и институтам сомнительного качества, потрясая нашими наводящими страх удостоверениями. По стране поднялся шум; по общему мнению, речь шла о скором истреблении всех типографов и вообще всего образованного сословия, но мы быстро выгребли необходимый материал - он исчислялся тоннами, замечу, - и шум утих. Материал был очищен от пыли и кала мышей; дезинфицирован; уложен; каталогизирован; распределён по исполнителям, и мы принялись за работу.

- За этим делом мы собирались по пятницам, так было удобнее - выходные оставались для раздумий; естественно, что со временем собрания наши стали называться "шабашами" и проходили в атмосфере самой дикой интеллектуальной распущенности. Докладчик излагал отобранный материал; шли доводы про- и контра; предъявлялись опровержения; высказывались мысли о том, как подлечить теории автора - словом, мы жевали, мяли, дробили, кромсали, препарировали, подвергали анализу и синтезу последние ароматические эманации наших цветочков; и это было очень и очень занимательно. И мы радовались этому десять лет.

- А потом кончился бюджет? И вы чего-то добились?

- Между пятой и шестой перерывчик небольшой - отвлечённо высказался Иван Антонович. - Я, впрочем, сбился со счёта. И наблюдаю пренебрежительное отношение к огурцам.

Я постарался наладить хорошие отношения с огурцами, и мне это удалось.

- Когда мы заявили план и бюджет на следующие десять лет, нас стали дёргать на правёж. Естественно, что исходная идея проекта "Осенние цветы" стала к тому времени и забыта и её - учитывая тотальную деградацию начальства - никто среди них уже не понимал. Так что нас попытались обвинить в том, что мы нашли массу ценных идей и не делимся ими с научной общественностью. Напрямую. Что, как ты понимаешь, даже не абсурд - хуже, безмозглость.

- Мы апеллировали к простому смыслу: если сунуть под нос профессору Иванову magnum opus выпускника Сидорова, Иванов опускается до уровня компилятора; но, если Иванов поймает неотчётливые эманации от Сидорова, и, "как свою её произнесёт" - он останется оригинальным мыслителем. Увы, нас всё же заставили передать материал научному сообществу. И оно - сообщество - выразило официальную благодарность, и неофициальное омерзение. Им, жрецам науки, негоже было ковыряться в потугах вчерашних студентов. И теперь эти компосты с плодороднейшим гумусом простаивают втуне в тухлых подвалах уважаемых научных учреждений.

- И как же вы оправдались в конечном счёте?

- Как все русские люди. Во-первых, сделать глупое лицо. Во-вторых, предъявить много бумажек с указаниями и резолюциями прежнего начальства и спросить - а кто и каким приказом их отменил? В-третьих, предоставить безупречные отчёты о расходовании средств. Разумеется, никто из наших не пострадал - но ни продолжения проекта, ни, тем более, бюджета уже не предвиделось.

- А результат? Он был?

- И да, и нет. Ты знаешь, что в годы с 55го по 65й - во время нашей деятельности - шёл пышный, бурный расцвет наук - прикладных и точных - в нашей стране. Тогда в самом деле выпуски университетов шли в науку чуть ли ни поголовно; технические, инженерные прорывы у всех на слуху. Но тут так: или это мы, или оттого, что со страны, скажем прямо, отпала давящая корка чрезмерного чиновного бюрократизма? Видишь ли, после того не значит вследствие того.

- Отчего ветер дует? Оттого, что деревья качаются - пробормотал я.

Высокий тополь за окном неожиданно, дробно и резко застучал ветками по стеклу; а вслед за ним стёкла задрожали от вдруг поднявшегося сильного порыва холодного осеннего ветра.