|
|
||
"The Bonds of Discipline" в ред. сб. "Traffics and Discoveries". Первая публикация в 1903 году. | ||
И как служба нам велит[1].
Редьярд Киплинг
"The Bonds of Discipline" в ред. сб. "Traffics and Discoveries". Первая публикация в 1903 году.
Перевод Crusoe.
Слово "литература" здесь не пригодно. Они пишут о запасе хода, вооружениях, кривых циркуляции, оборудовании машинных отделений каждого корабля британского флота - со щедрыми украшениями в виде сопоставительных таблиц. Тевтон подходит к делу с языческой скрупулёзностью; то же и Московит; но Галл - во всём художник - разбавляет повествования мудрыми рассуждениями о современном состоянии британских моряков в смысле дисциплины и надёжности. В этом, как я понял, галльские авторы зачастую опираются на мнения пылких любителей, хотя - как я мог заметить - их собственный флот нисколько не полагается на штудии тяжко трудящихся дилетантов в своих военных приготовлениях.
И между публикациями, не заслужившими свинцового грузила[2], обнаружилось сочинение некоторого "M de C", основанное на ничуть не приукрашенных наблюдениях самого автора, сделанных на борту одного из наших крейсеров хорошо известного класса "Экелейт". Всё им написанное произошло в действительности. События двух дней заняли двадцать семь страниц большого формата, не считая приложений, и произвольно выбранный роман Дюма сопоставим с этим текстом по густоте восклицательных знаков.
Я внимательно прочёл эту книжку: от восхитительно составленного пролога - позор, что наш флот не способен выпестовать офицера действительной службы, способного написать хотя бы страницу художественной прозы - до эпилога, выразительного, оптимистического и пылкого; и, по первому впечатлению, пришёл к тому выводу, что меня дурачат. Библиофил, собирая книги подобного сорта, всецело и неизбежно отдаётся на милость продавца.
Я прочёл, как M de C начал свою кампанию. Он спрятался в одном из катеров корабля Её Величества "Архимандрит", когда тот стоял в Фуншале[3]. Ради интересов своего правительства, M de C прикинулся португальцем с Мадейры, бегущим от воинского призыва. Моряки обнаружили его на корабле в восьмидесяти милях от берега и велели прислуживать коку. До сих пор всё кажется вполне правдоподобным. Но уже на следующий день, его - благодаря актёрским талантам и располагающим манерам - повысили до сверхштатного капитанского вестового, до "положения" - цитирую - "созданного лично для меня (пусть я и льщу себе), и давшего мне несравненные возможности для исполнения задания, в котором одно неверное слово могло стоить жизни".
И с этого места на всей тверди небесной и глади морской не усматривается ничего удивительнее того, что "познал" M de C - если я верно перевёл его слова. Я уверенно предположил в авторе монументального лжеца, но что, если это не так?!
Я не водил знакомств ни с одним офицером, матросом, либо с морским пехотинцем "Архимандрита"; но верный инстинкт подсказал мне верный поступок: взять билет третьего класса до Портсмута.
По пути я получил сведения от главного кочегара, двух морских артиллеристов и разнорабочего торпедной фабрики. Они любезно сопроводили меня по верному пути - по улицам Девонпорта к таверне в каких-то пятидесяти ярдах от берега. Все мы выпили с хозяином заведения: большим человеком с кожей желтоватого оттенка по имени Том Вессел; и когда мои провожатые откланялись, я спросил: не сможет ли он представить меня какому-нибудь уорренту[4] или старшине с "Архимандрита"?
- Вы имеете в виду "Бедламит" - команду того похода, где они так накуролесили?
- В самом деле? - ответил я. - Найдите мне образчик, и я поговорю с ним.
- Простите меня, разумеется, - но что именно вы от него пожелаете?
- Пожелаю поставить ему. Пожелаю поставить вам - если вы не против. Пожелаю поставить ему здесь, в этом заведении.
- Прекрасно сказано! Сделаю, что смогу.
Он направился через улицу к воде, плескавшейся у самой обочины. Я узнал от подавальщика, что он здесь персона, превыше всяких адмиралов.
Через несколько минут я услышал шум надвигающейся толпы и голос мистера Весселя:
- Он хочет лишь проставиться за свой счёт. Сказал, что поставит вам всем. Пойдёмте, посмотрим на него. Он не кусается.
Вошёл человек квадратного телосложения с примечательным взором во главе отряда в шесть могучих матросов. За ними толпился контингент жаждущих дармовщинки.
- Смог найти только его одного. Переведён на "Послушник" полгода тому назад. Я нашёл его по чистой случайности - мистер Вессел лучился радостью.
- Я старший на катере. Наша кают-компания[5] ужинает на берегу en masse. Не вернутся на борт до утра - сказал квадратный человек с примечательным взором.
- Так вы с "Архимандрита?"- требовательно спросил я.
- Я самый. Я служил там, можно так сказать.
- Стоп. А я что, по-вашему, не с "Архимандрита"? - "красный"[6] морской пехотинец со слезящимися глазами попытался залезть на стол. - Я приболел, и всякое такое, и навещал родную семью в Льюисе[7] - и я опоздал? Я что, опоздал?
- Тебе уже достаточно - сказал Том Вессел, и морской пехотинец сел на пол, скрестив ноги.
- Нам тоже есть о чём рассказать! - голосили от двери.
- Я беру этого, с "Архимандрита", и этого пехотинца - заявил я. - Будьте добры выдать порцию команде катера сейчас, и вторую - через полчаса, если - если мистер...
- Пайкрофт - представился квадратный человек. - Эммануил Пайкрофт, старшина второй статьи.
- ... если мистер Пайкрофт не возражает.
- Он не возражает. Очистить помещение. Голдин, ты с пикетом на холме; выставь линию дозоров, чтобы в краткое время доложить мне о том, что Первый[8] отвалится от своей кормушки.
Толпа рассосалась. Мы перешли в тихую внутреннюю барную комнату, пехотинец ретиво успел наперёд нас.
- Что пожелаете, мистер Пайкрофт? - спросил я.
- Только воду. Тёплую воду с капелькой виски, и сахаром, и, пожалуй, лимоном.
- А мне пиво - попросил пехотинец. - Как всегда.
- Слушай, Гласс. Ты просто будешь спать. Очень скоро за тобой придёт патруль, и, бог даст, ты успеешь проспаться. Ты сейчас на каком корабле? - спросил мистер Вессел.
- На государственном корабле - на самом важном! - загадочно выразился красный пехотинец и закрыл глаза.
- Отлично - заметил мистер Пайкрофт. - Здесь ему будет поспокойнее. А теперь - за здоровье всех присутствующих! - так чего вы хотите от меня?
- Хочу вам кое-что почитать.
- Снова трактат! - отметил пехотинец, не размыкая глаз. - Ладно, я в игре... Наливай доверху, мисс, пожалуйста.
- Ему снится, что он у стойки - счастливец! - сказал Пайкрофт. - Я согласен выслушать ваше чтение. Но мои убеждения не переменятся. Скажу вам, в свою очередь, до начала, что я принадлежу к Плимутскому братству.[9]
Он изобразил лицом выражение пациента в кресле дантиста; я начал с третьей страницы M de C.
"И когда я стал уже задыхаться под скрывавшим меня чехлом катера, я услышал над собою шаги - кто-то шёл по надстройке - и кашлянул с empress..." - то есть громко, мистер Пайкрофт. "К тому времени, по моим представлениям, корабль успел достаточно далеко отойти от земли. Несколько матросов извлекли меня с грубыми и свирепыми выражениями, свойственными их нации. Я же сказал, что зовут меня Антонио, и что я ищу спасения от призыва в португальскую армию".
- Хо! - сказал мистер Пайкрофт и выражение его лица переменилось. Затем, с печалью - Этот плут! Что у вас в руках, сэр?
- История Антонио, прокравшегося на катер "Архимандрита". История, полагаю, французского шпиона - таков он у себя на родине. Вы что-нибудь об этом знаете?
- А я-то подумал о трактате! И некоторым образом обманулся. - Мистер Пайкрофт удивлённо покачал головой. - Наш старик оказался прав - как и Хоп - как и я. Эй, Гласс! - он выдал пехотинцу пинок. - Это наш Антонио, он написал книжку на скорую руку. Всё в порядке, он был шпионом.
Красный пехотинец пошевелился и заговорил с тщательным выговором полупьяного человека.
- А он написал о моей страшной смерти и о казни? Простите, что не открываю глаз. Иначе мне станет плохо. У всех других иначе, а я такой. Гхм.
- Что там про казнь Гласса? - потребовал Пайкрофт.
- Книга на французском - ответил я.
- Нехорошо для меня.
- Именно так. А теперь я попрошу вас рассказать всю эту историю именно так, как она случилась. Я буду сличать ваш рассказ с этой книгой. Закуривайте. Я знаю, что его вытащили из катера. И хочу понять смысл всего того, что произошло после - потому что прочёл о необычных делах.
- Так и было - мистер Пайкрофт выразительно сакцентировал свой ответ. - Оборачиваясь назад, я всё более и более постигаю то, что это стало самым необычайным происшествием в моей жизни. Но это случилось. И это произошло на "Архимандрите" - корабле, достойном доверия. Антонио! Этот мошенник!
- Не торопитесь, мистер Пайкрофт.
Теперь мы поняли друг друга, и затем -
- Старик[10] расстроился. Не стану отрицать, что он слегка расстроился. При том, что гражданские лодки отходят от Мадейры каждые двадцать минут, он лицезрел лопоухого португальца, нагло влезшего на катер No1 боевого корабля! И мы, по всякому рассуждению, не могли ради него повернуть корабль. Мы вытащили его и доставили к Первому. "Утопить" - сказал он. "Утопить, пока он не запачкал мою чудесную новую палубу". Но наш хозяин[11] отличался мягкостью характера. Отправить на камбуз - так он сказал. "Сварить! Освежевать! Приготовить! Обрить наголо! Присвоить номер! Повесим его на Острове Вознесения!"
Реталлик, наш главный кок, человек католического вероисповедания, был единственным, кто мог хоть как-то порадоваться - на камбузе не хватало рук. Он взял подкидыша за левое ухо и правую ногу и пристроил его чистить картошку. Итак, наш Антонио избежал вербовки.
- Шлифовки, ты, красноглазый матрос, - сказал морской пехотинец с лицом неподвижного каменного Будды, и добавил - шёпотом и со вздохом - Пай не увидел во всём этом ничего забавного.
- Вербовки, то есть призыва - попав незаконным путём в область Флота Её Величества, а потом Хоп - наш старшина-сигнальщик, непростой парень, заметил и сказал мне о его руках.
- Такие руки - сказал Хоп - если вдуматься должным образом, не знавали и дня честного труда во всю жизнь этого человека. Скажи мне, что это руки убогенького португальского труженика, и я не назову тебя лжецом; скажу лишь, что ты, как и наше Адмиралтейство, весьма оригинальны в суждениях. - Хоп - непростой парень, и в своих речах, и во всём ином. Он продолжил расследование с зоркостью орла. Он повёл его за пределами камбуза. Он знал, что не стоит атаковать Реталлика строем фронта, и повёл дело строем пеленга, многократно и при каждой возможности повторяя свои замечания на площадке орудия четыре и семь десятых правого борта, он бормотал их словно бы про себя. Наш главный кок терпеть не мог бормотаний. "Что ты всё время бурчишь?" - наконец не выдержал он; время шло к обеду и Реталлик вымачивал куски солонины.
- Не обращай внимания - сказал Хоп. - Я всего лишь махальщик заплесневелыми тряпками, - сказал он - но, говоря об обеде, надеюсь, - сказал он - что ты не сваришь ботинки нашего португальского друга вместе со свининой, которую сейчас так забавно обнюхиваешь.
_ Ботинки! Ботинки! Ботинки! - тут Реталлик завертелся, как уховёртка под каблуком. - Ботинки на камбузе - сказал он. - Помощник! Вынеси и выбрось дикарские ботинки этого катерного выкидыша![12]
- Ботинки быстро полетели за борт; именно этого и хотел Хоп. Разъяснение воспоследовало.
- У этого выходца из катера ножки, как у арабского скакуна - сказал он мне. - Погляди на них, Пай. Все ногти на месте и подстрижены. Есть и шишка у большого пальца - сказал он - это от носки тесной обуви. Что ты думаешь?
- Должно быть, обнищавший герцог - ответил я. - Он не умеет чистить картошку. Он стругает её на ломти.
- Очень хочу знать, где его самого обстругали - неудовлетворённо возразил Хоп. - Погляди - сказал он. - Как он держит спину - заграничная выправка.
- Когда дали команду "Койки вниз!", что означает по-нашему, морскому, "Спокойной вам ночи!", я лично позаботился об Антонио, вручив ему коечную вязку и дав общее наставление подвесить койку, лечь и филонить. В наступившей толчее, я провёл его к ахтерлюку, откуда открывается проход в офицерские каюты и в прочие важные помещения. Он бодро рулил впереди меня на трёх пятых полной мощности, и я не вызвался помогать ему - тем более, что он и не нуждался в помощи.
- Монг Джу! - сказал он - и ещё два раза: - Монг Джу, - а это чистый французский. Затем он подвесил койку на фалини, ловко влез в неё и, как положено, свернулся калачиком.
- Неплохо для португальского призывника! - сказал я себе, отбросил буксировочный конец, оставил его в одиночестве, и пошёл на доклад к Хопу.
- Не прошло и трёх минут, как меня настиг второй лейтенант. Он шёл на форсированной тяге и жевал бороду. Он имел безрассудство обвинить меня в том, что я велел Антонио подвеситься в самом проходе, и выказал раздражение. Конечно, я увиливал, как только мог. Вы обязаны это делать на службе. Тем не менее, из уважения к мистеру Дукейну, я пошёл огорчать Антонио. Вы, возможно, не знаете, что есть два способа выхода из подвешенной койки. Антонио выкатился иначе, и ловко встал на ноги. Отсюда я понял две вещи.
Во-первых, он уже имел дело с койкой; и, далее, он не спал. Я упрекнул его в том, что он пошёл устраиваться на ночь сразу же после приказания, а не встал в ожидании того, кто даст ему полностью противоположный приказ. Что есть суть морской дисциплины.
- Я не успел высказать и половины, как вмешался Канонир: он выставил из каюты челюсть - а она у него, словно таран - и огласил некоторые поспешные заключения с ремарками, извинительными для неполноценного ранга уоррента[13]. Я дал малый ход и двинулся прочь, предоставив Антонио поиск места, где он смог бы подвесить свой тщедушный иноземный костяк, и тут моя босая нога вошла в тесный контакт с некоторым маленьким предметом на палубе. Я не остановился и не переменил походки, но стал подталкивать это большим пальцем ноги к подножию трапа, и там, слегка сбавив ход, подхватил предмет правой рукой и, через краткое время, завершил эволюции, пристроившись под бортом Хопа.
- Это был маленький блокнот в кожаной обложке, с записями несмываемым карандашом - на французском, что я легко понял по всяким du, de la, des - настолько и я образован.
- Хоп ухватил и принялся внимательно изучать находку. Он, можно сказать, интимно интриговал с наполовину французской девушкой - до женитьбы, когда служил на реке Сайгон матросом 1-го класса на вонючей канонерке. Он хорошо разбирался во французском местном диалекте того рода, который не предназначен для печати.
- Пай - сказал он мне - ты непревзойдённый тактик. Я немного не уверен в том, какой в точности курс и груз описан в приватном судовом журнале этого мошенника, - сказал он - но, очевидно, пора рапортовать старику. И часть славы в этом деле - твоя.
- Нет уж - ответил я. - Ты не соблазнишь Эммануила Пайкрофта на сброс мин по ходу движения капитана - притом капитана по званию[14] - ради личных почестей. Я часто видел последствия.
- Ну, нет так нет - поспешно согласился со мною Хоп. - Но я скажу хорошие слова о тебе, Пай.
- Ты будешь держать рот на замке, Хоп - ответил я - или мы никогда не будем вместе драить медяшку[15]. У хозяина свои обязанности, у меня - мои. Мы пойдём, не уклоняясь от курса.
- Мы уклоняемся в преисподнюю! - сказал Хоп. - И я собираюсь уклониться от курса в направлении уютной капитанской каюты.
- И он уклонился.
Мистер Пайкрофт наклонился вперёд и отвесил морскому пехотинцу размашистый военно-морской пинок.
- Так, Гласс. Ты стоял на часах, когда Хоп ходил к старику - в первый раз, с учётной книжкой Антонио. Расскажи нам, как прошло дело. Ты трезв. Ты и сам не понимаешь, насколько ты трезв!
Гласс осторожно поднял голову на несколько дюймов, и - как сказал мистер Пайкрофт - оказался трезв - настолько, насколько может быть трезв морской пехотинец Её Величества, когда не балагурит и не рисуется.
- Хоп пришёл, как пуганый антилоп на чужой выгон, держа наготове сигнальную грифельную доску. Старик как раз сидел за своей обильной трапезой - не так, как мы с тобой: голодные всю ночь и ещё полдня[16]. И, говоря о харчах, ...
- Нет! Нет! - вскричал Пайкрофт, отпуская тому второй пинок. - Что было с Хопом?
Я было подумал, что пехотинец расстался с парой рёбер, но тот лишь хихикнул.
- А, о нём? Он всё написал на своей маленькой дощечке - я так думаю - и сунул её под нос старику. "Закройте дверь" - сказал Хоп. - "Умоляю, закройте дверь каюты!" Потом старик сказал что-то вроде "кандалы" и "закую". "Я надену их сам, сэр, в вашем присутствии" - ответил Хоп - "только выслушайте моё ходатайство..." или что-то в таком смысле. То же было и со мной, когда я назвал нашего сержанта надутым, жирным, свиноголовым, вонючим и просроченным пустобрёхом, а он записал в листе проступков и наказаний одно лишь: "произнёс слова в таковом смысле", опустив самый смысл.
- Хоп! Хоп! Хоп! Что было с Хопом, - гремел Пайкрофт.
- Хоп? То же самое. В том же смысле. Дверь затворили, и больше ничего, пока Хоп не вышел, задрав нос вверх на угол навесного огня - или в том же смысле. Гордый попугай. Я и сказал ему: "Ты, старый гордый попугай".
И мистер Гласс снова впал в оцепенение.
- Бог мой! Какие разрушения от малой толики жидкостей, правда? Когда мы ставили театральное представление на борту в Виго, Гласс с большим чувством сыграл Дика Талрепа, хотя, конечно, нижние палубы не были рады тому, что кожаный воротник представляет чисто морского персонажа, как понимаете. Но то же красноречие зачастую подводит Гласса, когда он не в силах его обуздать. Должен ли я продолжать?
Я уловил подсказку и ответил следующим стаканом; и мистер Пайкрофт продолжил.
- Суть стратегии в предвидении, суть тактики в неожиданности. Вы когда-нибудь слышали об этом? Моё предвидение обеспечило нам исходное преимущество, а старику осталось распорядиться неожиданностями. Бог мой! И какими неожиданностями! В тот вечер он обедал в кают-компании, как делал зачастую[17] - я ведь сказал вам, что мы были счастливым кораблём? - и офицерам, в свою очередь, было по душе его общество. Такое нечасто встречается на флоте. Им подали молодую мадеру - чертовски опасный напиток, с утра во рту от него так, будто поел кордита[18]. Они предложили вестовому отчалить в сторону горизонта, не оборачиваясь на корму, и отогнали часового на пятнадцать шагов, за пределы подслушивания. Они пригласили Канонира, Боцмана и Плотника и выпили с ними - много и в круговую. Позже мы узнали - как аукнется в кают-компании, так откликнется на нижних палубах - что Первый настаивал на том, что не сможет довериться команде в таком деле. Старик же готов был присягнуть в обратном - он командовал нами уже два года. И он был прав. На всём флоте, по моему мнению, не было корабля, надёжнее "Архимандрита", когда мы прикладывали к чему-то свои старания. Мы удерживали высокие места в крейсерских стрельбах главным калибром; выигрывали соревнования парусных катеров (с переделанным рангоутом); завоевали кубок в гребных гонках. Мы лучше всех изображали негритянский оркестр, у нас были лучшие футбольные и крикетные команды, и никто из тех, кого толкают по воде пара гребных винтов, не умели лучше нас играть на варганах. И, тем не менее, Первый не доверял нам! Он сказал, что за неделю такой жизни корабль превратится в плавучую преисподнюю, и офицерам придётся потужиться, дабы поставить предел буйствам. Он как раз излагал это собравшимся, когда с мостика доложили об огне на трёх румбах по левому крамболу. Мы догнали их, высветили прожектором - оказалось, что это угольщик, не имеющий репутации, держащий семь узлов на Кейп - должно быть - на законных основаниях.
- И он попался нам в добрый час. Хозяин ворвался в разговор и дал залп всеми торпедами с короткими интервалами.
- Слушайте, мои шутники - сказал он (помните, я передаю вам лишь суть его аргументации) - Первый разъяснил нам, что мы не сможем вразумить нашего кукушонка из катера так, как это принято на Флоте, без неизбежного базара на борту. В этом много смысла - сказал он - в особенности, если мы предадимся этому надолго, на всё время до прибытия к Острову Вознесения. Но - сказал он - явление этого странного парусника дало нам новую возможность в игре. Теперь мы можем устроить однодневное развлечение для нашего друга, и сильно ли это повредит дисциплине? А потом мы передадим его нашему любезному попутчику, мелкому угольщику - таким, как они, знаю, всегда не хватает рабочих рук. И они порадуются - сказал старик - как и Антонио. Более того - он обратился к Первому - бьюсь об заклад на дюжину лакричного ликёра - это, должно быть, новомодный золотистый портвейн - в том, что корабль в этот самый день полностью оправдает моё доверие. И по таковой причине - сказал он - сделайте мне крайнее одолжение, сбавьте обороты и держите курс так, чтобы мы шли за этим благословенным трампом вплоть до дальнейших распоряжений.
- Это я и называю тактикой. А прочие манёвры начались с рассветом, в строгом соответствии с планами, составленными в кают-компании в долгих и вдумчивых трудах. Хоп шепнул мне, что Антонио ходил в наушниках своего Первого - когда тот состоял на службе - и получил лейтенанта французской службы, когда его хозяин ушёл в отставку. После этих слов я рванул на камбуз, развив 396 оборотов, чтобы успеть, пока не поздно, от души надавать лейтенанту. И, уверяю вас, вовсе не оттого, что он француз, я люблю французов, но в силу его звания и занятия на их флоте. Я справился у Реталлика о его здоровье.
- Не спрашивай - ответил он, лучась насмешкой из-под серебряных очков. - Его повысили до второго, внештатного капитанского вестового с задачей одевать и поспевать и так далее. И если он станет исполнять обязанности так же, как чистил овощи, я не хотел бы оказаться на месте старика.
- В благоуханном рассвете, когда мы разобрали молитвенники[19], второй лейтенант - дьявол в человеческом облике с трёхтрубной морской дудкой - объявил нам, что все приказы после восьми склянок должны исполняться в обратной кубической пропорции к обычной скорости исполнения. "Обыкновенные уставные требования - сказал он - изменены в интересах властей и государства, и всякий босоногий, в ком я увижу удивление, разочарование или неуместную радость, будет мягко, но твёрдо наказан". Затем Канонир отобрал непристойно огромную команду для какого-то шарлатанства в артиллерийских погребах, и увёл их вниз в явном согласии с Джеком-пушкарём - иначе говоря, артиллерийским лейтенантом.
- Здесь мы насторожились, в особенности, когда хозяин стал расхаживать по борту в парадной форме, приветствуя нас, как "братьев". Мы переменили форму одежды на повседневную, отстояли молитву и принялись исполнять обязанности в обратной кубической пропорции к утехе Антонио.
- Потом ко мне пришёл сержант наших морских пехотинцев, рыдая и заламывая руки. Он имел разговор со вторым лейтенантом, и выглядел так, словно ему снесло всю надводную часть.
- Мне нужен поручитель - говорил он, заламывая руки таким вот образом. - Я пострадал от солнечных ударов, гоняя работорговцев в Таджура-Бее так, что до сих пор живу на хинине и хлородине. Меня валят с ног два стакана коричневого хереса.
- Так о чём ты теперь скорбишь? - спросил я.
- Я не офицер - продолжал он. - Трибунал рассмотрел в заседании мои малые слабости и незапятнанный послужной список и не вернул мне шпаги. Я бедный парень из красной пехоты с восемнадцатью годами службы за плечами, и почему - говорил он всё время заламывая руки - и отчего я должен рисковать пенсией, будь он второй лейтенант или не второй лейтенант? Посмотри на них - говорил он - ты только посмотри на них! Морская пехота строится для упражнений со стрелковым оружием!
- Кожаные воротники пришли на корму беглым шагом; я никогда не видел - и не поверил бы - в столь антисанитарное зрелище. По большей части они были в форменных рубахах. И, разумеется, все в штанах, подвёрнутых почти до колена, но я говорю о ремнях поверх рубашек. Трое или четверо явились в головных уборах, но надели шлемы так, что подбородочные ремни болтались словно уши португальского кролика. Да; и трое явились только в одном ботинке! Я вполне понимал, что наша тактика одурачивания пущена в ход, но даже я несколько оторопел, когда над полуютом вознёсся некоторый предел мечтаний весёлого бразильского розничного торговца, и это был паланкин! И возвели его наш Штурман во главе небольшой, но весьма деятельной десантной группы.
- "Ты это, двинь-ка назад обеими винтами" - сказал Штурман. "Дай место гамаку капитана!" Капитанский вестовой - звали его Кокбёрн - взялся за один конец, а новоназначенный Антонио в голубой ризе из нашей баталёрки - за другой. Они растянули гамак поперёк полуюта от затвора левобортной скорострелки до стойки. Старик, покуривая сигарету, вальяжно вышел наверх, и пристроил свою корму на оборудованную якорную стоянку с восточной неспешной важностью.
- "Какое счастье, мистер Дукейн" - он обратился ко второму лейтенанту - "сокрыться с глаз своры этих неприятных адмиралов! И что есть адмирал, если рассудить? Знаете, это всего лишь бывший капитан с расстроенным здоровьем и дурным характером. Начните занятия. Так вот. Антонио, поди и принеси мне мой сплит".
- Когда Антонио вернулся с содовой (пополам с виски), ему приказали медленно раскачивать гамак[20], и кровопролитные учения со стрелковым оружием начались. Сержанта милосердно отстранили от участия; он прыгал вокруг трапа на полуют, клацая, как зольный элеватор, и вытягивая шею из кожаного воротника чтобы получше рассмотреть бесчестье своих людей. Мы во множестве столпились на продольном мостике; представление оказалось не хуже "Солдат в парке"[21]. Ружейные занятия, обязан вам доложить, шли в манере совсем непривычной для флота. После десяти минут суеты, Гласс - он оказался пьян, какая неприятность! - сказал, что хватит с него упражнений и что он хочет одного - отъехать домой. Мистер Дукейн выдал ему увесистый фухтель кортиком по голове. Вниз - Гласс опустил ствол винтовки с подобающими выражениями и завозился с затвором; вверх - прыгнул Маклин, хайлендер из Госпорта; он приземлился на шею Гласса, свалил его и распялил на палубе.
- Старик весьма убедительно изобразил пробуждение от сладкого сна. "Мистер Дукейн - спросил он - что за неуместная пауза?" или слова такого же смысла. Дукейн сделал шаг вперёд и отсалютовал: "Всего лишь очередное покушение на убийство, сэр" - сказал он.
- И это всё? - отметил старик, глядя, как Маклин восседает на пуговице воротника Гласса. - Уведите его. Он знает меру наказания.
- Так, думаю это и есть "несокрушимая британская надменность среди жестоко спровоцированного мятежа", - бормотал я, пролистывая страницы M de C.
- Сучащего ногами и визжащего Гласса сбросили с трапа в тесные объятия сержанта, и тот поволок его прочь с видимым намерением заковать в кандалы, как опасного безумца.
- Ты сменил воду в кожухе и переохладил ствол! - заявил Гласс, присаживаясь на полу. Он видимо трезвел. - Беда твоя в отсутствии воображения.
- У меня? У того, кто добыл недостающие свидетельства при скудных подозрениях? - Пайкрофт явно обозлился.
- Да? Тогда добудь себе чувства, нужные для этой истории. Тем вечером меня должны были расстрелять. И ты готовил заряды для расстрельной партии.
- Так или иначе, но сержант исходил пеною изо рта. Вот в нём-то воображения было не больше, чем в табачной плевательнице. Он принимал вещи такими, как видел глазами. Хорошо, об этом, пожалуй, всё. Если вы не позаботитесь о продолжении моего рассказа.
Я позаботился на прежних условиях, только горячей воды стало заметно меньше. Пехотинец на полу ритмично храпел; и мистер Пайкрофт продолжил.
- Возможно, я не успел сказать о том, что во время ружейных учений, Первый вёл свою линию; он, разумеется, обеспечивал канву общего плана, а мы насыщали дело яркими частностями. Так мы дурили Антонио. Плотник вознамерился выставить наш паровой катер на палубу для ремонта. Он собрал развесёлую партию и опустил его. Вам никогда не приходилось видеть, как паровой катер спускают на палубу, нет? Это необычно и причиняет тьму хлопот[22]. Он полностью заблокировал правый борт и всё движение пошло поверху, по продольному мостику. Стружка[23] влез в катер и начал неторопливую работу, разбрасывая по палубе всякие мелкие потроха. Наверх вышли трое антисанитарных субъектов из чумазой команды машинного отделения - мы называем их углежогами - и пара кочегаров; им приказали заняться ремонтом паровых установок катера. Чем они и занялись, высыпав на палубу содержимое второго рождественского мешка - по большей части мелкие медные детали. Здесь Казначей решил подкормить бедных трудяг-матросиков; и Реталлик, наш главный кок, едва ли не потерял остойчивости, узнав о таковой невидали. Его рассудок, чтобы вам было понятнее, получил обширную пробоину. Он не привык к такому.
- Первый приставил к бочонкам с солониной пятерых или даже шестерых отборных, крепких матросов. Вы никогда не видели солонины, вытряхнутой из её вместилища, верно? А Канонира посетила мысль о том, что именно в сей день и сей час люди с коротким сроком службы должны учиться боевой работе с "максимом". Всё это пошло одновременно и дало общий результат nonplusultra. Внутренности катера громоздились вокруг, словно заклады в ломбардной лавке самого нищего района Портсмута; углежоги в категорически антисанитарном виде стучали молотками на корме; краткосрочники в форме, предписанной уставами для непродолжительного выхода, учились работе с "максимом" среди кусков солонины; а за ними в полный накал пылал кузнечный горн, и кузнец ковал - что же он ковал? Подозреваю, что лошадиные подковы. Так, это отчёт с правого борта. Пока что я не упомянул Боцмана, а тот пришёл к самостоятельному выводу: резерв нашего Стружки - доски и брусья, украденные тем во время последней починки - требуют срочной переборки и перекладки. Боцман вывесил всё это на шлюпочных выстрелах, и мы словно бы обросли молодым лесом: великий вор и злодей Чарли Пис - ничтожество перед нашим Плотником по части воровства[24].
- "Превосходно" - сказал Первый. "Вы можете привлечь всю бортовую вахту, если пожелаете. Ад; но пока не кромешный - стоит постараться".
- Джарвис - так звали нашего боцмана. Он, можно сказать, поднял всю вахту левого борта; он называл каждого по имени, громогласно и ласково, что не в обыкновении на флоте. Они сняли весь пиломатериал с выстрелов, они таскали его вверх и вниз, словно орава мокрых бобров. Но Джарвис ревновал к Стружке и заглянул к сопернику на правый борт.
- "Недостаточно" - заявил он, вернувшись. "У Стружки базар, как на угольной барже, попавшей в циклон. Мы должны предпринять сильнейшие меры". И он пошёл к Первому и поговорил с ним. Тут старик устроил Первому выволочку за медленный ход (мы тащились за трампом) и приказал выставить полный набор вспомогательных парусов. По нормам Адмиралтейства нам полагается четыре триселя - да, можете называть их триселями - на неслыханный случай выхода из строя всех машин крейсера, но мы держали и свой запас тентовой парусины. Запас извлекли изо всех тех дыр и щелей, где он невостребованно хранился, и, после двух часов тяжкой работы, Первый получил одиннадцать парусов разного сорта и размера. Я затрудняюсь с точным определением этих, так сказать, парусов - может быть это были лиселя, полосатые, как ночная сорочка Сары?[25] - но весь такелаж, стоячий и бегучий, прошёл во всех направлениях над катером, и пылающим горном, и солониной, и чисткой орудий, и эволюциями с "максимом", и каторжными трудами по велению Боцмана, и работой по окраске и это было грандиозно. Другого слова для этого нет. Гран-ди-оз-но!
- Старик тем временем ходил туда и сюда; и при нём состоял преданный Антонио, носящий капитану многочисленные сплиты. С утра он принёс восемь порций; и когда Антонио отлучался за капитанскими подзорной трубой, перчатками, или свежим носовым платком снежной белизны, старик выливал виски в вентилятор. Должно быть, Антонио в тот день узнал многое о неутолимой жажде на нашем флоте.
- Так и было.
- Ага. Так не могли бы вы любезно пройтись по должным страницам, и дать мне краткий обзор наших тактических мероприятий? - спросил мистер Пайкрофт, сделав обильный глоток. - Хотел бы узнать, как всё это выглядело с его стороны.
- Как он изволил это описать? - "В море, каждый из них, как вольтеров Аввакум -..."
- Думаю, это один из их новых вспомогательных крейсеров - перебил Пайкрофт.
- "... кажется способным на всё - на всё, что ему угодно. Лодки, расснащённые и жалкие, лежали на палубе. Один кричал: "Помогите!", размахивая при этом орудиями своего ремесла. Дюжина других кидалась к нему в пароксизме слепого усердия. Он отсылал их прочь с собачьим лаем. Он потерял молоток, только и всего; и лишь поэтому издавал яростные вопли. Восемь человек злобно толкались и искали пропажу в куче металлических частей на палубе - их извлекали и разбрасывали вокруг многие другие люди, устроившиеся в лодке. То одного, то другого выдёргивали и отряжали на работы с подвешенными брёвнами, парусами, железными болтами, угольной мелочью - всего не перечислю".
- Он видит всё свежим глазом. И красноречив, это так.
"Они грохотали по всей палубе, всё шло в нескончаемой суете. В моём положении слуги капитана, ответственного за частое и обильное потчевание господина напитками, начиная с самого восхода (смотрите, вот я - Ганнимед!), я мог ходить и наблюдать повсюду, и увидел немало. Люди просили приказов. Им не давали приказов. Один сидел на борту лодки и пел - беспрерывно и заунывно - "Правь, Британия" - как долго это можно было вытерпеть?
- Это он обо мне! Только пел я "Жизнь на волнах океана" - ненавижу её хуже всех знаемых мерзких мелодий - слишком часто таскал под неё поганые лёгкие пушки на смотрах. Да, Первый велел мне прекратить через десять минут. У меня, знаете-ли, нет музыкального слуха.
"Потом пришли морские пехотинцы, полуодетые, тщетно ища в этом пандемониуме..." (это одна из кличек "Архимандрита" его авторства, мистер Пайкрофт) "... места, где бы их не беспокоили. Из гамака выкатился изрядно нагрузившийся капитан. Он захотел, чтобы его люди постреляли из "максима". Они спросили: из какого "максима"? Капитану было всё равно. Здесь обнаружили пропажу замыкателя затвора, и стали требовать этот предмет срочной необходимости у того, кто открывал бочонок с солониной: на этом флоте едят во все часы. Тот отослал их к коку, моему вчерашнему начальнику".
- Так; и Реталлик оказался на грани нервического обморока. Какого правдивого и наблюдательного человека мы нашли в этом мелком Антонио!
"Замыкатель нашли у юнги, кто объяснил - безо всяких для себя последствий - что нашёл его по чистой случайности". - Боюсь, мой перевод не совсем точен, мистер Пайкрофт. Но я очень стараюсь.
- Отчего же, выходит прекрасно - вы могли бы сойти за француза - могли бы. Вам ничего не нужно вызнавать у меня. Всё здесь.
- Так; но мне нужен взгляд с вашей стороны. Например, здесь маленький эпизод, мне не вполне понятный. Слушайте!
"Мой великий капитан ничего не знал о тех территориях, какими - по всеобщему попустительству- правит Британия; а его штурман знал ещё меньше - если это вообще возможно. В очередной раз, поднявшись на мостик из хаоса склочных и неопределённых действий на палубе - разумеется с виски и содовой в руках - я оказался в разгаре воистину гротескной сцены. Капитан разглядел в чистом море нечто, не принятое во внимание штурманом! Он успел всосать столь ненормальное количество алкоголя, что его нервы не выдержали, и он принялся населять океан опасностями, выдуманными и фантастическими. Неспособный рассуждать, терзаемый конвульсиями воспалённого мозга, он вообразил острова - должно быть, Гесперидские - под своим килем - неисчислимые vigias". - Я не знаю, что такое vigia[26], мистер Пайкрофт. Он создал в воображении мель - опасную и обширную - посреди Атлантики". - Что же это было?
- О, знаю. Это случилось после обеда, когда наш Штурман бросил фуражку на мостик и стал топтать её ногами. Денби стоял у руля. Они устроили чаепитие на мостике. Это был личный вклад старика. Там что-нибудь сказано о лотовых?
- Это вот? - "Штурман, уязвлённый беспочвенными страхами своего начальника, сорвал знаки отличия своего ранга, бросил их под ноги капитана и зарыдал. Последовало слезливое и отвратительное выяснение отношений. Они искали всё новые доводы, поочерёдно хватались за рулевое колесо, crapulous - (то есть пьяные, мистер Пайкрофт) - и крича. Кажется, мой капитан собрался chenaler[27] - (не знаю этого слова, мистер Пайкрофт) - до Кейпа. Наконец, они вызвали матроса с sound - (думаю, это о лоте) - в руках, вымазанных салом...". - Что было вымазано салом?
- Разумеется, он вывесил двух лотовых на брестропах! Он не знал, есть тут мель или нет - так он сказал. И чтобы добавить к общему настроению, на мостик пришёл Морган и стал снаряжать свой лот. Они старались с лотом двадцать минут, и, конечно же, не было никакого сала - только тавот.
"...вымазанных салом, при двух тысячах метров глубины под килем. Воистину, британский флот принимает все меры предосторожности!"
- Так, теперь мне понятно, мистер Пайкрофт. Подскажите, пожалуйста, какие ещё описания вас интересуют?
- Пока всё хорошо, он даёт полное описание. Хотел бы узнать, что этот Антонио думал о наших парусах.
- Он всего лишь говорит, что: "машины вышли из строя, и офицер сымпровизировал прискорбную и беспомощную пародию на паруса". - Да, вот ещё! Он пишет, что паруса выглядели, как "капор в футляре".[28]
- Капор в футляре? Это были лиселя. Это показывает, что наш плут - не моряк. А мы так старались с этим трюком. Фу! Я-то думал, что он моряк, а у него оказалось недостаточно разумения для того, чтобы признать паруса - крепкие и отменно поставленные - в наших одиннадцати импровизациях из положенных по штату триселей и немногих запасов парусины. Он, должно быть, был пьян!
- Не будем на этом задерживаться, мистер Пайкрофт. Я хотел бы ещё узнать об орудийных учениях и о казни.
- О, да. В тот день мы устроили специальные учебные стрельбы для Антонио. И как я сказал своей команде - сам я был тогда командир левобортной скорострелки, теперь-то я торпедист - это покажет, умеете ли вы работать с орудием в любой обстановке. Снаряды, двадцать шестидюймовых снарядов - разрыв таких на борту причиняет множество непременных, интересных и разнообразных последствий - мы выложили их на палубу, все в смазке - густой смазке!
- Дело шло легче лёгкого - наши учебные стрельбы. Мы вели их в духе "дорогая, дай мне ещё одну чашечку чая"; команде было настрого запрещено напрягаться в ненужных усилиях. Мы не привыкли к такому на флоте, в условиях in puris naturalibus[29], поймите меня правильно. Но то был особый случай. Мы импровизировали. А Антонио хлопотливо носил старику сплиты; а старик выливал их в вентилятор. Полагаю, в тот день он поднял обычный уровень трюмной воды на четыре дюйма - виски с содовой из кают-компании.
- Тут я решил, что стоит приложить к делу руки и соблюсти хотя бы какие-то приличия. Итак, я, с большой аккуратностью, установил прицел своего мушкета на тысячу пятьсот ярдов[30]. Раздалось что-то вроде громкой икоты - даю слово, не громче того - и снаряд плюхнулся в глубокую Атлантику, не пролетев и пятидесяти футов[31].
- "Казённый порох, сэр" - возгласил наш Джек-пушкарь на мостике и залился ехидным смехом; мы, разумеется, тоже рассмеялись, хотя in puris naturalibus это никак не поощряется. Тогда я понял, зачем наш Джек-пушкарь со своим подземным отрядом оставался в крюйт-камере во всё время утренней вахты. Он, как вы легко поймёте, уменьшал заряды до минимума. Пусть мы и дурачили противника - я сам чувствовал себя одураченным и мне было противно. И после каждой такой демонстрации, наш артиллерийский лейтенант говорил что-нибудь ехидное о государственных поставках, и старик выразительно взрыкивал. Хоп был с ними на мостике и рассказал мне - он френо-логист и изучает характеры - что лицо Антонио светилось неподдельной радостью. Хопу хотелось дать ему пинка. Антонио что-нибудь пишет об этом?
- Ничего о пинке, но немало о стрельбах, мистер Пайкрофт. Он привёл результаты в некотором подобии приложения - таблице выстрелов. Он говорит, что цифры красноречивее слов.
- Что? Ни слова о том, как команда содрогалась и подпрыгивала? Ни слова о том, c какой нерегулярностью вылетали из пушки маленькие снаряды?
- Здесь на несколько страниц примечаний, но они только подтверждают ваш рассказ. Он пишет, что подобные вещи случаются всякий раз, как только наши корабли уходят за пределы видимости. Да! Вот о чём я забыл. Он пишет: "Из разговоров моего капитана с подчинёнными, я понял, что немалая часть расходов на эти номинально исправные заряды оседает в его карманах. Именно это, с несомненностью, имел в виду офицер внизу на палубе, когда громогласно крикнул: "Надеюсь, сэр, вы изобретёте и что-нибудь кроме этого. Это слишком однообразно". И этот выпад, столь дерзкий, пусть и почтительный по форме, был принят с улыбкой пьяного bonhommy - доброго настроения, мистер Пайкрофт. Ваш стакан пуст.
- Продолжу - сказал мистер Пайкрофт после хорошо сдобренного интервала. - Добавлю, что учебные стрельбы заняли два часа, при этом мы должны были ковылять за трампом. Потом мы сорок пять минут чистили палубу и возились с реквизитом, спуская изобретённые Первым парусиновые паруса. Старик несколько сомневался во взятом курсе - случайно я слышал, как он сказал Первому: "Вы были правы. Неделя подобного существования обратила бы корабль в место гаитянского шабаша. Но - сказал он с чувством - разве они не выступили, как сыгранный оркестр?"
- "О, это был для них своего рода пикник" - ответил Первый. - "Однако скоро ли мы дадим отставку вашему плутоватому подносчику виски, сэр?"
- "Как деликатно вы намекаете на скидку в нашем пари" - отметил старик. "Он - когда дома - отпрыск голубейших французских кровей".
- "Что ж, желаю ему поскорее высадиться на родные берега" - ответил Первый. "Нам понадобятся все руки, включая кока, чтобы прибраться за ним". - "Не думаю, что поднимется большое недовольство" - сказал старик. - "Не позднее сумерек мы догоним наш трамп и переправим его к ним".
- Затем подошёл мальчиш... - гардемарин, Моршед его имя, - подошёл и что-то зашептал. Старик призадумался.
- "Будьте любезны - сказал он - пустить на это дело индейку, назначенную для кают-компании. Когда мы снаряжались в Мадейре, я специально метил птицу, так что никакой ошибки быть не должно. Однако - добавил он - скажите им, что, если хоть одна капля крови прольётся на палубу, - так сказал он - я перевешаю их, не слушая объяснений".
- Мистер Моршед ушёл и вид у него был необычно довольный - даже для него. Морские пехотинцы о чём-то совещались в своём кругу.
- Потом пришли сумерки с их изменчивым, маслянистым светом над морем - и вряд ли вы за свою жизнь видели хоть что-то похожее на наш несчастный "Архимандрит". Он выглядел, как восточный базар - как аукционный зал - да, он выглядел почти как пассажирский пароход. Мы прочно прицепились к нашему трампу, держась за ним в четырёх милях. Я заметил, как кают-кампания, вообразите, маневрировала en masse, словно единый отряд, а потом пришёл приказ склонить реи. Но рей у нас нет, кроме пары сигнальных, так что мы их и склонили. Так делается при трауре: реи перекашиваются в разные стороны, словно на борту беспорядок, а команда пьяна. Так делается.
- И каков же будет последний оборот нашей весёлой карусели? - спросил я у Хопа.
- Боже пресвятый! - ответил он, - Ты знаешь об обыкновении кожаных воротников убивать по лейтенанту на ежеутренних занятиях без скорого расстрела виновного в зловещем ужасе мрачных сумерек?
- Так - бормотал я над своей драгоценной книгой - "Беспробудно мрачные сумерки. Зрелище несравненного варварства - отвратительного - хладнокровного, и, тем не менее, граничащего с несомненным величием".
- Ха, так вот как Антонио описал всё это? В нём видно чувство. Итак. Никто не давал нам приказов соответствующего смысла, но мы уже ходили, едва волоча ноги и перешёптываясь. Мы вели себя всё тише и тише, пока не стали тихими, как - грибы! Затем на верхнем мостике горнист заиграл похоронный марш. Он делал это, чтобы заглушить замечания индейки, которую резали неподалёку, но тем внёс вклад в настроение публики: всё замерло в общем параличе. Вы никогда не слышали исполнения похоронного марша на сигнальном горне? Затем дудки вызвали наверх обе вахты для участия в публичной казни, и мы вылезли на палубу, словно стая привидений, вся команда корабля[32]. Один наш юнга, Маки Аркур, настолько обманулся, что завизжал, как щенок бигля и был немедленно сброшен хорошим пинком вниз по трапу. Так, мы легли в дрейф - машины остановлены, качает на зыби, темнота, реи склонены, и эти жизнерадостные звуки с капитанского мостика. Мы выстроились на палубе, оставив большое открытое место у кабестана, где наш парусный мастер зашивал порченые колосники в изножье старой койки. Он выглядел не краше трупа; у Маки случился второй истерический приступ; все тяжело и громко дышали. Нам случалось ставить на "Архимандрите" театральные представления - но это вышло куда сильнее - и мы оставались кораблём, которому можно довериться. Потом пришёл доктор, зажёг красный фонарь - он использовал его, когда возился со своими фотографиями- и установил его на кабестане. Это был мастерский, финальный удар!
- Явился Гласс под конвоем двенадцати морских пехотинцев. Вы и вообразить не сумеете, насколько он был ужасен - безгранично ужасен! - тем вечером. Был он в белой рубахе, позаимствованной у Кокбёрна[33], в уставных брюках, без обуви. Он вымазал белой трубочной глиной руки, лицо и ноги, и часть груди, видную из-под рубахи. Он подошёл под конвоем к кабестану твёрдым и прямым шагом и встал навытяжку. Старик, укрепившись очередным сплитом - семнадцатым с утра, и этот он уже не стал выливать в вентилятор, - застыл на мостике. Хоп был рядом с ним и потом сказал мне, что зубы Антонио "пели" - не лязгали, а пели, словно труб-штаги в тайфун. Как плач эоловой арфы - так сказал Хоп.
- "По готовности бросьте ваш платок, сэр" - прошептал Первый.
- "Бог мой" - вздрогнул старик. - "Эх. Что? Что за зрелище! Что за зрелище!" - и прильнул к стакану, минуты на две, по моему наблюдению.
- Гласс не произнёс не слова. Он - спокойный и сосредоточенный - отказался завязывать глаза, отвергнув платок, предложенный вторым лейтенантом, и, если бы мы не были проникнуты столь глубокими чувствами, непременно стяжал бы овацию.
- Не могу открыть глаз, ибо сблюю - произнёс морской пехотинец с исчерпывающей откровенностью. - Сейчас я ужасен - я признаю это - но в тот вечер никто не смог бы превзойти Эдварда Гласса, рядового морской пехоты Её Величества. Знаете, я сам перепугал себя до смертного ужаса. Вперёд, Пай. Если что, Гласс придёт на помощь - как всегда.
- Затем старик уронил платок, и расстрельная партия дала дружный залп. Гласс упал ничком, правдиво корчась и дёргаясь, на расстеленную перед ним койку с грузилом; расстрельная партия сомкнулась, встав на караул вокруг бренных останков, пока парусный мастер работал иглой. И когда они подняли зашитую койку, под ней осталась огромная лужа крови! Они потратили всего лишь одну индейку из запасов кают-компании. Вы знаете, как много крови в индейке? Я и не знал.
- Старик - так рассказал мне Хоп - застыл на мостике, словно поршень машины в мёртвом положении. Первый тоже поддался настроению, хотя и не в такой степени: ибо, разумеется, думал - в силу служебных обязанностей - о луже крови на своей прекрасной белой палубе. "Ещё немного, сэр - сказал он, когда старик стал подавать признаки жизни. "Нам нужно дождаться похорон, которые - как мне доложили - последуют немедленно". "Сил моих больше нет" - сказал хозяин. "Я, конечно, сам дал общие указания, но никогда не думал, что увижу у себя на борту столь отъявленный образчик шарлатанства", так он выразился.
- "Тем более, что я совершенно замёрз". - Морские пехотинцы понесли труп вниз. Затем горн проиграл ещё кусок похоронного марша. Потом мы услышали всплеск от левой носовой шестифунтовки, и горн заиграл что-то жизнерадостное. Вся нижняя палуба восхваляла Гласса, он принимал это с великой скромностью. Он отличный актёр, пусть даже и кожаный воротник.
- "А теперь" - сказал старик - "мы сбудем с рук нашего Антонио. Он - как мне доложили - в холодном поту от неподдельного страха".
- Я, разумеется, рассказываю об этом неторопливо, события шли куда быстрее. Мы нагнали наш трамп - естественно, не сообщая Антонио об его счастливом будущем - и спросили их, нет ли нужды в свободных рабочих руках? Да! Они выказали искреннюю признательность, хотя и выглядели весьма озадаченными, не понимая причин нашего великодушия, как вы легко себе объясните; и мы встали в ожидании их шлюпки. Затем Антонио - он выглядел несчастным, определённо несчастным - вежливо оповестили о том, что ему пора отчаливать, чего он - судя по всему - не предполагал. Посланцем стал Хоп, и он мигом вышиб Антонио вверх по трапу шестнадцатидюймовым пинком[34]. Хоп, на деле, не злобный человек, и он симпатизирует французам - в особенности женского пола - но в обыкновенных обстоятельствах, его шансы пнуть лейтенанта сопоставимы с теми самыми нашими зарядами - сведены до минимума.
- Шлюпка ещё не успела отвалить от нашего борта, как, можно сказать, наш сон исчез и заменился новым[35]. Старик заговорил, как говорили Эльфистон и Брюс на выборах в Портсмуте во времена, когда я был мальчишкой[36]. "Джентльмены" - сказал он - "вы - истинные джентльмены, вы показали себя таковыми, и я сердечно вам благодарен. Звание и положение нашего недавнего товарища по плаванию - оплачем его - вынудили нас" - так он сказал - "к некоторым отступлениям от строгостей наших уставов. И вы, благородные люди", - так он сказал - "помогли мне в этом. Теперь" - сказал он - "мы, лучший корабль на флоте, добились репутации лжецов и преступников. Свинарник" - сказал он - "лишь блёклый тригонометрический абрис нашего настоящего и отвратительного состояния. Так устраним же последствия этой непристойной оргии!" - сказал он. "К работе, вы, лопоухие, босоногие, потноспинные Амалекитяне! Вперёд, мои просоленные мошенники!"
- А капитаны нашего военного флота высказываются именно так, мистер Пайкрофт?
- Я уже говорил вам, что передаю лишь суть его аргументов. Помощник боцмана передал его слова нижним палубам, если можно так выразиться, и нижние палубы быстро приняли их к решительному исполнению. За половину ночи мы привели корабль в какое-то подобие боевой единицы; но к рассвету, он был уже по обыкновенному прекрасен, и мы перешли к несению службы. С тех пор я много размышлял о том деле; да, я думал и о судьбе Антонио в бункерах угольщика на положении помощника кочегара. Удивительно ему там было, полагаю. Это так?
- Так, мистер Пайкрофт - ответил я. - Но, раз мы заговорили об этом, не было ли и вам всем несколько удивительно?
- Мы приняли это, как передышку в обычных воинских делах - сказал мистер Пайкрофт. - Мы приняли это, как нетрудную и приятную работу во благо страны. Но - старик был прав - после недели таких манёвров, мы имели бы пробоину в двойном корпусе нашего морального состояния. А теперь, окажите любезность, ознакомьте меня с описанием казни Гласса.
Я оказывал любезность около десяти минут. Это были лучшие - я постарался в жалком подражании - страницы волшебной прозы M de C, где слились в благозвучии его душа поэта, зоркость моряка, сердечный пыл патриота. Взор его переходит от "опозоренного корабля, окроплённого кровью" к "обширной и алчущей темноте трепещущего океана"; сильнее лишь слова об опозоренной койке, одиноко уходящей в глубины, под мелодию "неописуемого зверства" в исполнении горниста на мостике.
- Кстати, что сыграл горнист после похорон Гласса? - спросил я.
- Он? Да! Он сыграл "Строго между нами". Очень старая песня. В Портсмуте её пели лет пятнадцать тому назад - сонно ответил мистер Пайкрофт.
Я помешивал осадок сахара в стакане. Вдруг вошли вооружённые люди, мокрые и бесцеремонные, за их спинами нервно посмеивался Том Вессел.
- Где тут - последовало подробное описание персоны - Гласс? - спросил сержант патруля.
- Я! - Морской пехотинец вскочил и встал по всей форме навытяжку. - И вы не почуете ничего приятного в моём дыхании, потому что я абсолютно и губительно трезв.
- Да? А что вы здесь делаете в таком случае?
- Слушал трактат. Можете проверить! Я занимался этим вечером неотложными личными делами. Пришёл в главный зал "Рога изобилия". Там оказались толпы неприятных людей в медных касках; они изволили утверждать, что я в самоволке. Пустое. Я уже простил их. По неотложным личным делам, пожалуйста, запомните это. - Затем, ко мне, тоном самого очаровательного извинения. - Я впитал всё, до единого слова, пока лежал тут с закрытыми глазами. Он -Гласс презрительно махнул рукою в сторону мистера Пайкрофта - он босоногий, синий матрос. Он так и не нашёл в этом забавы, с начала и до конца. Скучный парень - нагнал кромешной тоски.
И рядовой Гласс отбыл, тяжело опираясь на плечи своего эскорта.
Мистер Пайкрофт поднял брови в размышлении - глубоком и обширном размышлении после пяти стаканов виски с горячей водой.
- Что же, я не нашёл в этом ничего забавного - в целом - кроме, разве что, каких-то эпизодов. Особо о неполноценных орудийных зарядах. Вы находите этот случай забавным?
Я увидел в его глазах некоторое предостережение; вечер выдался слишком сырым - и даже влажным - для дальнейших споров.
- Не нахожу, мистер Пайкрофт. - ответил я. - Прекрасная история, и я вам очень благодарен.
[1] Вообще знай в шутках меру,
Сохраняй достойный вид,
Как прилично офицеру
И как служба нам велит.
А.К.Толстой.
[2] То есть, открытыми. На кораблях флота документы с подлинно секретными сведениями - например, шифровальные книги - привязывались к свинцовой пластине, дабы их - в отчаянной ситуации - можно было немедленно утопить. Настоящие разведданые о состоянии вражеского флота не публикуются открыто - что само собой разумеется.
[3] Мадейра.
[4] Во время действия рассказа - уоррент-офицеры: второй лейтенант, канонир, штурман, казначей, врач, капеллан.
[5] Офицеры корабля решили отужинать на берегу, получили разрешение, прибыли на катере, пошли в Портмутский или Девонпортский ресторан.
[6] Морской пехотинец в красном мундире - пехота. В голубом - артиллерия.
[7] В Льюисе располагалась тюрьма для моряков и морских пехотинцев.
[8] Первый помощник капитана.
[9] Кальвинисты, беспоповцы, отрицают обрядовые формы церкви, исповедуют оправдание одной верой. Буквальный смысл: "Не трать на меня свои проповеди о трезвости, я оправдан одной своей верой!" Моряки поначалу приняли рассказчика за проповедника, готовящегося читать им трактат о вреде пьянства.
[10] Капитан.
[11] Капитан. Его называли "старик", "хозяин", "шкипер" и даже "отец".
[12] В то время на камбузе работали босиком. Вообще, в те времена матросы очень часто работали в босоногом виде.
[13] Уорренты - согласно королевским уставам и директивам Адмиралтейства - несомненно относятся к офицерскому составу, но на деле (когда позволяет место на корабле) живут отдельно от офицеров командного состава (commissioned officers, лейтенант и выше) и едят в свою смену.
[14] Должность капитана может исполнять офицер в звании лейтенанта, коммандера, капитана (кэптена) и коммодора. Капитан "Архимандрита" был капитаном (кэптеном) по званию.
[15] То есть, рассоримся.
[16] Ужин: 19:00, обед: 12:00, а скудный завтрак матросы могли пропустить ради нескольких дополнительных минут в койке.
[17] Право капитана - принимать пищу у себя в каюте. На трапезах старших офицеров председательствовал первый помощник.
[18] Способ симуляции. Если пожевать кордит, начинается головная боль, поднимается температура. Откуда про это знает правильный морской старшина Пайкрофт? Трудно и вообразить...
[19] Куски пемзы, которыми драят палубу.
[20] Гамак в Атлантике на палубе корабля уж как-нибудь и сам раскачается. Положительно, за Антонио принялись с большим и тёплым чувством.
[21] Популярная музыкальная комедия "Listen to the Band in the Park" или "Soldiers in the Park", премьера 2 мая 1898 года, выдержала 600 представлений.
[22] Используется главный деррик-кран и мили такелажа. Экстремальное развлечение при походе через Атлантику (от Майорки до Острова Вознесения вокруг Западной Африки). В начале 20 века не приходилось рассчитывать на метеоспутники и радиосвязь. Эти ребята имели вкус и желание к весёлому времяпровождению.
[23] Chips, прозвище корабельного плотника.
[24] Комментатор Киплинга (Kipling Society): "Репутация корабля в огромной степени зависела от его наружности, но правительственные квоты на отпуск материалов были столь скудны, что ответственный офицер вынужден был покупать краску и прочие материалы за свои деньги, и не упускать возможностей к обзаведению запасами без подписей на документах. Читатель может не сомневаться в том, что в наши дни дела обстоят ровно так же".
[25] В парадных случаях палубу иногда накрывали полосатой парусиной, красно-белые полосы. Брал ли корабль такое в поход? Брал - раз такое сказал сам Пайкрофт!
[26] Навигационная опасность, однажды доложенная, но не подтверждённая; сомнительная, возможно мнимая.
[27] Осторожно идти, нащупывая узкий фарватер, переменчивый, неверный, выставив лотовых. См. Марк Твен, "Жизнь на Миссисиппи".
[28] По французски, "bonnettes en etui" означает (переносное значение) - лисель и - (прямое значение) - капор (шляпка) в футляре. Рассказчик, сам не моряк, даёт прямой перевод с французского, упуская переносное значение, и тем обманывает Пайкрофта. На самом деле, шпион вполне владел морскими познаниями. Лисель - боковой парус, его ставят в дополнение к основному парусному вооружению, для увеличения площади парусности.
[29] В отменном переводе "Стратегии пара" (один из ряда рассказов про Пайкрофта), переводчик Е.Короткова применяет значение "на лоне природы". На самом деле, это "в обнажённом виде" или "в естественном виде".
[30] 1 370 метров.
[31] 46 метров
[32] Последняя задокументированная публичная казнь на британском флоте - 1860 год, Вторая Китайская война, т.е. за 40 с лишним лет до времени действия
[33] Форменная рубашка морского пехотинца - серая фланель.
[34] Т.е. развив мощность сверхтяжёлого морского орудия калибром в 16 дюймов (406 мм).
[35] Пайкрофт во всех посвящённых ему 6ти рассказах и одной пьесе выказывает - вдруг - отменный культурный запас. Сейчас он цитирует "Сон" Байрона.
[36] 1874 год.
|