Посторонний

Редьярд Киплинг
'The Outsider' в ред. Daily Express (London) 19, 20 и 21 июня 1900.

Перевод Crusoe.

В дни, когда Кадет-Джентльмен Уолтер Сеттон готовился к выпуску и отъезду - по назначению - во 2й Ратлендширский Её Величества полк, его отцу, викарию, попалось на глаза газетное сообщение о том, что правительство Претории обыскивает шахты Рандских гор в поисках спрятанного оружия. Викарий и его супруга направлялись в главный лондонский магазин армейского и флотского снаряжения, чтобы купить Уолтеру множество нужных предметов экипировки; и викария тревожило грядущее расставание с, не менее, чем двумястами фунтами.^[1]

- Но мы не пожалеем - сказала ему жена. - Положение Уолтера того требует - она подавила вздох - Он офицер - понимаешь, Уильям? И мы обязаны истово благодарить Бога за это.

Викарий отложил газету. Он помнил, как нежданное наследство спасло Уолтера от иной участи. Он и его супруга постарались позабыть страшный день, когда шестнадцатилетний Уолтер держал устную экзаменовку перед персоной, снизошедшей к ним по просьбе друга, дабы решить: способен ли Уолтер на 'некоторое место в Сити' со скудным недельным жалованием в 18 - а то и менее - шиллингов. Он постарался забыть и то, как сам он и его жена благодарили судьбу хотя бы и за такой шанс. А через неделю, когда тётушка викария отошла к предкам на небеса, и в наследстве не приходилось сомневаться, они направили письмо с высокопарным отказом от места; и бизнесмен - найдя эпистолу презабавной нелепостью - сохранил её в ящике своего стола.

- Да - ответил викарий - мы обязаны истово благодарить Бога. Положение офицера... - он сложил недочитанную газету.

Если бы он прочёл ещё десять строк, то узнал бы о том, что 'Горных разработчиков изрядно развлекли действия полиции, поверившей в рассказ мистера Дж. Траппа о двух тысячах винтовок, якобы спрятанных на дне шахты'.

В то время, когда викарий размышлял над покупкой 'кителя с отменными галунами, шёлковой подкладкой 6 фунтов 14 шиллингов 4 пенса', 'повседневными брюками, голубой лён или саржа, 1 фунт 16 шиллингов 0 пенсов', 'фуражками (продаются без кокарды), 1 фунт 0 шиллингов 6 пенсов' и иными скорбными реалиями службы воина, Джерри Трапп, человек, лично ответственный за современные машины шахты Тампера стоимостью в тридцать с лишком тысяч фунтов, глумился над потными йоханнесбургскими полицейскими, пытавшимися раздробить скальное основание Южной Африки. Бизнес в Йоханнесбурге, по причине Рейда^[2] , шёл ни шатко, ни валко; а Джерри, за десять лет трудов в Рандских горах, вполне убедился в том, что полиция менее опасна, если дать ей хлопотное занятие. Правительство весьма заинтересовалось двумя тысячами винтовок в бетонном погребе на глубине десяти футов под самым дном шахты. То, что дно шахты являло собою девственную скалу, не стоило принимать в расчёт: ведь сам диавол дал этим уитлендерам способности, непостижимые простым сынам местной земли; а никакое сообщество, в правительственном понимании, не могло начать революции, не обладая по меньшей мере десятью тысячами ружей. А до сего дня обнаружены были лишь жалкие полторы тысячи.

- Где, думаете, мы их найдём? - спросил пыхтящий голландец.

- У Маркизовых островов, если не уклонитесь от прямого курса - сказал Джерри и остановил клеть. Через три минуты он протелефонировал о поломке лебёдки и запросил полдня на ремонт.

- Они прекрасно провели время - рассказывал он друзьям по горной профессии. - Они прокопались на четыре фута под дном шахты, а потом устали; тем временем, Патси Джи успел сжечь кипу своих драгоценных бумаг - документов Революционного комитета - в топке моего бойлера. Но что до революции, скажу вам: это ребячество. При таком положении дел нам нужна война.

- Никакой возможности - ответил Хаган из 'Офир и Бонанза, Консолидейтед'. - Дядюшка Пауль^[3] крутит нами, как хочет.
- Пустое - сказал Джерри. - Война. Рано или поздно - война.

Нашим миром - а также Джерри Траппом и младшим лейтенантом Уолтером Сеттоном - правят Время, Обстоятельства и Необходимости. От первого требовались труды: восемь-двенадцать часов в день всякой работы - спешной и разнообразной, но всегда упорной. Время от времени какие-то из трёхсот двадцати четырёх толчейных пестов дробильных машин шахты Тампера выходили из строя, и Джерри чинил их - иначе падала выработка. Иногда хворающий друг просил его встать на подмену и присмотреть за большими чанами с цианидом, где шёл финишный процесс извлечения золота; случалось, нужно было переложить пару фурлонгов подъездных рельсовых путей. Он постоянно был при своих дробильных мельницах, котлах, подъёмниках, динамо-машинах - и ещё сотнях вещей, нужных людям для работы в недрах. В свободное время Джерри водился с собратьями по инженерному делу в Ранде; их жёнами; их детишками; и, как человек деятельный, находил возможности для 'сверхурочных дел' - так он говорил. Когда Хаган из-за небрежности кафра сломал лодыжку, Джерри доставил его домой; и, так как десятилетний сын Хагана в те дни лежал с тифом в госпитале, Джерри, разумеется, ежедневно навещал мальчика и докладывал о его состоянии. В ужасном 98-м году он ссудил Винсента деньгами на дорогу домой - в тот год люди Йоханнесбурга совсем отчаялись, всякий бизнес рухнул, и Винсент с женой на седьмом месяце оказались на улице. Говорили даже о том, что он - взятками и угрозами - заставил ассенизаторов делать работу в своём районе, когда в город, по причине плохой уборки нечистот, пришёл тиф, убивший сплошняком трёх глав важных торговых семейств на двух сотнях ярдов главной коммерческой улицы города.

- После войны - Джерри говорил так, словно приносил извинения - мы всё наладим. После войны мы поработаем здесь в полную силу.

Жизнь младшего лейтенанта Уолтера Сеттона шла по предписаниям назначенной ему службы. Его батальон, на деле, был центром обучения новобранцев, но прикидывался боевым, и он вполне соразмерил свою жизнь с этой ложью, повторяемой ежедневно, многажды, изустно и письменно. При любой возможности не делать даже и ту малую толику работы, какую ожидало от него правительство - он не делал её, прибегая к бесстыдным уловкам, усвоенным ещё в школе и Сандхерсте. Он выучил муштру: он свято верил в то, что ею и исчерпывается вся военная наука. Он разобрался в 'хозяйстве' своего полка. Так, он мог ответить на главнейшие из вопросов: о компенсации за дрова и уголь; о кубатуре казармы на человека; о работе кантины и об организации солдатского питания. Что до прочего, он, без тени сомнения, считал себя тем, кто по праву получает от мира всё возможное для зажиточного и нетягостного бытия; что он не чета препротивнейшим 'чуждым' - людям вне его круга. В последнем получил самое прочное, семейное воспитание. Он презирал их: бездумно, подсознательно, чистосердечно, со всем подобающим политесом. С малых лет он выучился презирать няньку: она была слугою и женщиной; он смотрел свысока на своих сестёр и гувернанток - по тем же причинам. Домашняя атмосфера выучила его презирать таких ужасных людей, как 'диссентёры'^[4]. В частной школе старшие соученики наставили его в презрении к младшекласснику из бедной семьи; здесь снова пригодилось полученное в семье воспитание. В средней школе он презирал одного новичка: тот предпочёл байдарку игре в крикет; а ещё один из презренных надел цветастый галстук, когда порядок дня требовал чёрного. Все они были персонифицированными образчиками 'посторонних'. Если сойдёшься с 'чуждым' - будешь 'скомпрометирован'^[5]. Сеттон толком не знал, что это означает, но подозревал самое худшее. Он усвоил религиозные воззрения родителей и, между прочего, несколько важных догматов о поведении, приличном для простолюдина. Наука исчерпывалась для него содержанием экзаменационных билетов. Он никак не интересовался устройством иностранных армий, поскольку, в конечном счёте, иностранец - это иностранец, одна из разновидностей чуждого. Вас доставят в любую точку мира - а мир исчерпывается окрестными Лондону графствами - нужно лишь нанять транспорт. Можете переехать и в сам Лондон, заплатив за проезд; а если понадобится пересечь Канал - к вашим услугам пароход. Но как, почему, когда появились такие возможности; как всё устроилось или было создано, или рождено; о чём думают, что чувствуют, как разговаривают те, кто состоит при всей этой машинерии - на сей счёт у Сеттона не было и тени соображения. Ему - и Провидению - сокровенное знание, впитанное с молоком матери - было достаточно того, что офицер и джентльмен не способен осечься ни словом, ни делом. В остальном, он жил по простому закону. Половину того, что только есть в мире дают деньги; прочее обеспечит положение. Если у тебя есть деньги - позаботься об их должном употреблении. Если есть положение - не компрометируй себя общением с простолюдинами.

Затем, в назначенный срок, один старый джентльмен обдумал некоторый вопрос, и выбил опору мира, где жили лейтенант Сеттон и Джерри Трапп. Сначала Джерри, не по своей воле, вместе с несколькими тысячами сотоварищей отправился в город Коматипоорт. Он помог женщинам и детям выбраться из Йоханнесбурга - немногие там остались - а дом свой заколотил досками и оставил на попечение голландских властей.

- Запомните - сказал Джерри - советую вам присматривать за этим домом. Если с ним что-нибудь случиться, вы не обрадуетесь моему возвращению.
- Мы выгоним вас за море! - ответил голландец.
- Не удивлюсь; вижу всю нашу беспомощность, но затем мы вернёмся и погоним вас прочь. Надеюсь, вы не лопнете от злости, прежде чем выстрелите в меня. Что-то вы медлите, четырёхцветный павлин.

Он влез в фургон для перевозки скота, откуда успели украсть его дорожный саквояж, и прибыл в Лоренсу-Маркиш в драной рубахе - пришлось подраться за воду для больного человека. Его дом, его бизнес, всё, чем он жил, пропало; но война, в которой так сомневались люди, наконец-то пришла к ним, и Джерри был счастлив. Он обогнул Африку до Кейптауна на палубе переполненного парохода и скрылся с глаз в перепуганных толпах на Аддерли-стрит. Там он встретил Фила Тенброека^[6], в недавнем прошлом шахтного управляющего - тот тоже лишился всего - и обсудил с ним организацию Корпуса Железнодорожных Волонтёров в предвидении грядущих трудов.

А в семи тысячах милях от Кейптауна скорбел лейтенант Сеттон: он узнал, что некоторый генерал потребовал семьдесят тысяч солдат - а с меньшим числом войну вести не будет. По мнению Сеттона, вполне хватило бы и тридцати; ведь армия - он заявил это в застолии ратлендширцев - теперь совсем не та, какой была в 81-м^[7]. Он вожделенно желал посмотреть на буров после того, как Кавалерийская Бригада надаёт им подзатыльников на десяти милях открытой местности. За всю свою жизнь Сеттон лишь дважды побывал на отдалённом подобии открытой местности - у Солсбери. Он никогда в жизни не видел ни Кавалерийской Бригады^[8], ни, разумеется, цели на дистанции свыше 900 ярдов^[9]. Продолжая рассуждать таковым образом, он прибыл в Кейптаун с надеждой успеть на последний акт пьесы о захвате Трансвааля.

Ратлендширцы успели в Кейптаун к поздним дням войны; беспечно спокойный лейтенант Сеттон - сотни людей прибывали на фронт прежде него в таком же настроении - поделился личными наблюдениями с сотрапезниками по обеду в Маунт-Вильсоне. Он выразился громким и пронзительным голосом, унаследованным от матушки: 'Эти колониалы - отвратительное сборище неуместных в армии людей'. Затем он столь же громко понадеялся на то, что 'судьба убережёт его от службы с этими невежами'.

В ином месте и в другое время, прошло неформальное заседание послеобеденного следственного суда с неограниченными полномочиями по делу вновь прибывшего, безукоризненно вымуштрованного полка.

- Эти Ратлендширцы - на что они годны? - вопросивший имел полное право на такой вопрос.
- Второй сорт, в моём понимании. Та же старая школа: Бадахос, Талавера, Инкерман, Тулуза, Тель-Эль-Кебир.
- Тактика, принёсшая блистательный успех при Тель-Эль-Кебире - бородатый офицер произнёс это нарочито благоговейным шёпотом, словно слова из Писания.

- Да. Те же замшелые лозунги - та же старая выучка. Плечом к плечу - вставайте, парни, и на них! Саутси, Чичестер, Кентербери^[10] - и кампания в пределах Лонг-Велли^[11]. Полковник с безнадёжно устаревшим опытом; начальник штаба истово надеется выслужить пенсион, и чтобы потом глаза его не видели никакого солдата; перл среди всех адъютантов душит людей до такой степени, что они и пуговицы на штанах застегнуть не могут; главный сержант - великий подхалим, законник. А прочие - типичные регуляры - больше всего бояться быть заподозренными в трусости. Хотят, разумеется, броситься в штыки при первом же удобном случае.

- Последнее убежище нерадивых людей - сказал штатский со спокойным выражением лица; это была его первая ремарка.

- Да, разумеется, они 'выучатся со временем' - пробурчал офицер с окладистой бородой. - Когда половина людей окажется в Претории^[12], а половина от второй половины - в госпиталях - вот что значат эти слова! Меня тошнит от 'со временем'. Полковник умрёт - хотел бы я, чтобы он уже умер - 'героической смертью' в какой-нибудь жалкой, глупой ловушке, куда войдёт сам, с открытыми глазами!

- Ясно; думаю, я разделю их. Им обещали, что они выйдут - да уж - плечом к плечу, но госпитали и без того переполнены.

И к великому гневу Ратлендширцев, их поделили на четыре-пять отрядов и распределили по таким местам, где особого вреда от них не ожидалось. Полковник, в точном согласии с пророчеством, героически пал перед фронтом четырёх рот. Он призывал солдат не малодушничать - поскольку противник в миле от них - и идти вперёд в полный рост, но тут ему прострелили живот. Этот случай наставил его заместителя в том факте, что маузер бьёт на две тысячи ярдов - но он недолго пользовался обретённой мудростью. Его сняли на тысяче ста перед незначительной расселиной в велде, где - так уж случилось - устроились буры. И преемник его, в свою очередь, обогатился новым знанием: донгу - русло высохшего ручья - лучше обходить с флангов, а не атаковать в лоб. Они действительно учились.

Что до лейтенанта Сеттона, он, после смерти капитана, принял командование над двумя ротами, оперировавшими с австралийским контингентом на беспокойной и пыльной границе. Люди на неделю прилепились к нему в надежде на чудеса, но он не умел ни извлекать воду из скал, ни разнообразить ежедневного рациона из тушёнки с галетами. Его люди переняли от союзников простые методы копки колодцев и, своим умом, сообразили, как понемногу красть. Вслед за тем, к облегчению Сеттона, они отвернулись от него, не нуждаясь более ни в повивальной бабке, ни в няньке. И если бы он обратил внимание на правила игры, в которой оказался, то, может быть, и преуспел бы - как многие из его товарищей с не столь зашоренными взглядами, но - однажды, в ранних сумерках - бес искусил его зрелищем одинокого кавалериста на затруднительно и явно уставшей лошади. Валить его с восьмисот ярдов было никак нельзя из соображений спортивной чести; Сеттон вскочил на коня и пустился - несколько неуверенным галопом - в направлении конника; тот же, естественным образом, ушёл во впадину между двумя крутыми холмами, где - именно на этот случай - оставил четверых сотоварищей. Дети земли и, вдобавок, охотники, позволили двоим оппонентам докончить поединок и после двадцати выстрелов с четырёхсот ярдов - бур плохо стреляет с седла - Сеттон свалился с лошади с раздробленной рукой. Пощады не предвиделось, но тут вмешались пять австралийцев - они увидели погоню Сеттона и, не ожидая приказа, в самом лакомом предвкушении, пустили коней параллельными курсами, скрываясь за холмами. Они спешились, залегли и свалили сначала бура на усталой лошади, вернувшегося к товарищам-мародёрам, а потом троих его подельников и ранили четвёртого. Они доставили в лагерь Сеттона и - что было куда важнее - ценную добычу, трёх свежих бурских пони.

- Если бы вы только сказали нам, что желаете совершить самоубийство, - сказал ему кавалерист из Квинсленда - мы бы использовали вас, как наживку, и наколотили бы целую толпу.

Разбитая рука прервала боевую карьеру Сеттона, но, по причине великой нужды в грамотном человеческом материале, власти назначили его комендантом станции в дотла разорённой окрестности Пипкамелепомпфонтейна, где, как всякому известно:

По дороге в Блюмфонтейн
Бур гуляет прыткий -
Уведёт всех лошадей,
Оберёт до нитки.

Прилив войны катился по земле, оставляя следом массу хлопотной работы для Железнодорожного Сапёрного Корпуса, организованного Филом Тенброеком из потерпевших жизненное крушение горных разработчиков. При отступлении, буры, по обыкновению, взорвали три моста - небольших, невысоких, чуть больше кульверта, но два из них стояли на излучине, и все три проходили над мелкими, пересохшими речками. Фил, командующий Железнодорожными Сапёрами хлопотал над мостом в ином месте, и смог выделить для новой работы всего лишь тридцать человек, однако дал лейтенанту Хагану - в Ранде тот отвечал за механизмы в 'Офир и Бонанза, Консолидейтед' - право выбора людей, и Хаган снял сливки. Тридцать человек с шумом и грохотом добрались до Пипкамелепомпфонтейна на открытой платформе; тридцать - и каждый из них истово желал вернуться в Ранд; у каждого осталось там имущество - у кого побольше, у кого поменьше; тридцать человек, в большинстве своём - умелые механики по своей части; тридцать энтузиастов, крепких телом и духом; и каждый из них люто и лично ненавидел государство, опозорившее, обманувшее, разорившее каждого из них. Они нашли на месте коменданта станции: человека с непонятными - воистину инопланетными - для них мотивами действий; он принимал шедшие с юга ящики с заклёпками и упаковки с металлическими деталями и огораживался всем этим, выстраивая аккуратные баррикады; он предложил прибывшим сапёрам разбить лагерь в миле от разрушенных мостов.

- Что, нет хорошей воды? - спросил Хаган.
- Нет, что вы. Но я в скором времени ожидаю прибытия регулярного подразделения. Им нужно будет место для лагеря вблизи мостов.
- Бог мой, парень! Твои богохранимые кадровые и шагу не сделают до того, как мы починим мосты. Мы должны жить около своей работы.
- Боюсь, у вас несколько ограниченные знания о Британской Армии - ответил комендант станции.
- Однажды я по глупости зашёл на очищенный - по рапорту некоторых регуляров - перевал - любезно сообщил Хаган. - Я знаю всё без исключения об их грехах и ничего не утаю в день Страшного суда. Но, поймите, это не вопрос первенства. Мы не хотим стоять там, где вы назначили. Мы хотим чинить мосты; мы хотим вернуться в наш Ранд.

Сеттон, в конечном счёте, дал нелюбезное согласие, и сапёры принялись за работу с усердием бобров. Прибыли две кадровые роты, свежие, только из Англии 'для защиты предмостного укрепления'; так что Сеттон, с невыразимым удовольствием, снова оказался среди людей, говорящих на его языке, со столь же возвышенным строем мышления. Он писал матушке: 'Вы можете проводить здесь время за охотничьими историями так же славно, как и дома'. Сапёры вели себя иначе. Они растащили аккуратно сложенные баррикады и разбросали ящики с заклёпками так, как им было сподручнее; им не хватало балок, и они громили брошенные фермы, выламывая стропила; они установили самодельные горны на дальнем конце платформы, и неопрятно покрыли всё вокруг золой и чёрной копотью; они работали, не наблюдая часов, днём и ночью; они ели, когда для еды находился досуг; они фамильярничали со своими офицерами, называя их в глаза уменьшительными именами. Хаган единожды обратился к Сеттону с вопросом: какие приготовления предпринял тот для размещения кафров-чернорабочих? Сеттон, не имея инструкций, не предпринял ничего; вслед за тем, Хаган, повёл речи на каких-то неведомых языках, сделал собственные приготовления, и из Марру, десятками, явились некоторые странные, пугающего вида ниггеры. Сеттон пожелал узнать о них хоть какие-то подробности. 'С ними всё в порядке' - бросил через плечо Хаган. 'Ответственность на мне. Для нас дешевле (он имел в виду 'Офир и Бонанза, Консолидейтед') платить им из собственного кармана, без волокиты с государственными средствами. Я хочу вернуться в Ранд'.

Последняя сентенция всякий раз раздражала Сеттона. Бойкие цыгане из Йоханнесбурга благовестили этими словами рассветы, возглашали их в полуденных песнопениях и в полуночных хорах. С этими словами они укладывали шпалы, устанавливали болтовые подкладки, забивали костыли. Этот напев отзывался эхом с холмов, в сумерках, когда ночные пикеты регуляров выходили парадом из лагеря на смену товарищам - фигуркам-силуэтам из чёрной бумаги на фоне закатного зеленоватого горизонта над высокими холмами. Этим напевом, протяжным и гнусавым, встречали каждую платформу с новым строительным материалом: 'Мы хотим вернуться в наш Ранд'.

Сеттон не понимал, как это помогает людям в работе с мостами. Он не умел отличить костыля от рельсовой подкладки, мостовой фермы от артезианского колодца, тридцатифутового рельса от анкерной стяжки. Все эти предметы, на его взгляд, неопрятно загромождали окрестности. Люди забирали их с платформ и что-то делали из них или с их помощью, и все эти вещи, так или иначе, складывались в переправы над руслами ручьёв. Но лейтенанту Сеттону не приходило в голову поинтересоваться тем, как всё это устраивается и прилаживается: так, в школе он и не думал прочесть пяти строк сверх того, что было в заданном уроке.

Когда до завершения работ на последнем из трёх мостов осталось совсем немного, Хаган влетел к Сеттону с телеграммой: Фил срочно требовал его к себе. Большую центральную ферму Фолли-Бридж подняли и приготовили к установке: Фил не мог одновременно наблюдать за обеими концами фермы, и ему потребовался Хаган, человек с равным разумением.

- Но люди, работающие здесь, в точности знают, что нужно делать. Если что-нибудь пойдёт не так - обратитесь к Джерри - к рядовому Траппу, я имею в виду. Завтра утром он должен поставить заклёпки, а после этого останется лишь уложить рельсы. Это так же просто, как перекрыть канаву бревном.

Сеттону никогда не нравился этот небрежно одетый и громогласный человек - теперь он, по всей видимости, избавлялся от его общества. Равным образом, Сеттон не мог постичь: как может рядовой стать ответственным хоть за что-либо - и даже в самой малой степени, когда на месте присутствует кадровый офицер - не говоря уже о коменданте станции. Он предположил, что Хаган даст распоряжение старшему унтер-офицеру сапёров, и тот явится к нему с утра за приказами на день; но Хаган думал только о мостах - даже за едой и во сне - и не удосужился переговорить с Райном, сержантом, бывшим бухгалтером на шахте Тампера, получившим военное звание, поскольку правительство настаивало на ведении Корпусом отчётности. Хаган провёл оставшиеся до отъезда часы, собрав неофициальный комитет: он сам, Джерри и ещё один рядовой, Фулсом, в прошлом начальник машинного зала в 'Северном Медвежонке'; коллеги устроились с подветренной стороны акациевых зарослей, и рисовали на земле чертежи, обсуждая каждую деталь моста, по которому Корпус вернётся в их родной Ранд.

Прохладным и ясным утром, на самой заре, лейтенант Уолтер Сеттон пробудился ото сна, дабы руководить станцией Пипкамелепомпфонтейн. Он встал рано; но сапёры поднялись к работе прежде него. Вкратце, ситуация к его прибытию на берег третьей протоки выглядела следующим образом. Сапёры, с помощью самодельных деррик-кранов подавали с берегов две четырнадцатифутовые балки, а Джерри с Фулсомом стояли в точке стыка, посредине русла, в готовности соединить их. По прежнему плану над протокой собирались установить одну балку в двадцать восемь футов, но она, по ошибке, отправилась в Наупорт; ошибка - как свято верил Джерри - была умышленным злодейством человека, которого он привычно характеризовал так: 'хуже всех мятежников, но отличный парень' - министра путей сообщения Капской колонии. Отсюда возникла неприятность: сапёры, полагаясь на железную балку в двадцать восемь футов, истратили последние деревянные шпалы на крутой изгиб пути перед самым мостом - железные шпалы на этом участке было затруднительно укладывать и выравнивать. Соответственно, при вывешивании через протоку двух стальных четырнадцатифутовых балок им не хватало шпал на опорный ряж в центре русла, куда полагалось лечь концам коротких балок. Джерри пустился в импровизации, соорудив мостовой бык из ящиков от заклёпок и всяких планок; опора, по его соображению, должна была выдержать должный вес. Фулсом с подручными изготовились накладывать стыковые накладки и крепить балки клёпкой - временно, как угодно, но быстро - пока люди на дерриках удерживают балки на весу, юстируя их по вертикали согласно командам. Ортодоксальная инженерия не предлагала такого метода, но он должен был сработать и обеспечить ровный переход между пролётами. К четырём утра сапёры с выверенной точностью упёрли пятки балок в штатные береговые опоры и медленно опускали их носы к точке встречи в центре.

- Северная! - Джерри вскинул руку и обозначил медленный спуск.

Послушная команда у деррика с великой осторожностью вытравливала строп. Глаза их видели не рядового Траппа - но Джерри с шахты Тампера, и Фулсома из 'Северного Медвежонка' - двоих значительных людей.

- Готовь заклёпки, быстро! Почти на месте! Стоп! Стоп! Замрите! Не дышите! Южная - вира помалу! На волосок! - Он наложил спиртовой уровень на полудюймовый зазор между балками и присматривался, склонив голову к плечу. Никто не решался и вздохнуть кроме лейтенанта Сеттона - он как раз приспел к мосту в некоторой спешке. Он увидел корзину с горящим углём - разумеется, краденным - подвешенную под брюхом какой-то 'железной вещи'. Он называл 'вещами' все материальные объекты неизвестного ему смысла. Ещё четыре человека поднимали какие-то две железные вещи - это были специально спроектированные стыковые накладки - одну к Джерри, вторую к Фулсому, глядевшему в лицо Джерри с другой стороны балки. Равновесие было таким хрупким, что вес накладки, двигаемой по балкам, сместил южную балку, стропованную канатами, не цепями, немного вниз - и Джерри сквернословил, как умеет сквернословить лишь механик из Ранда, с двенадцатилетним стажем и долей в прибыли - авторитетно и вдохновенно.

- Чем это вы здесь занимаетесь? -вопрос обеспокоил Джерри не сильнее дуновения летнего ветерка. Одна рука на спиртовом уровне, вторая на рукояти заклёпочного молотка; нужно одновременно следить за пузырьком воздуха и - вторым, налитым кровью от напряжения глазом - за отверстиями в балках и в накладке; и когда движение балок, нагреваемых угольями, совместит отверстия - начнётся клёпка. Иной астроном, следящий за затмением, мог бы позавидовать пристальности и вдумчивости Джерри и Фулсома.

- Я спросил: чем вы занимаетесь здесь, не имея приказа? - какой-то шум снова прервал напряжённую тишину. Джерри начал подозревать, что нечто извне вносит какое-то беспокойство. Отверстия для заклёпок совместились с абсолютной точностью.

- Заклёпки, мне! Быстро, МакГиннес. Держу, Фулсом - ему передали клещи с раскалённой докрасна заклёпкой, и Джерри вбил её искусным ударом. - Как же огорчится старый (он назвал имя министра путей сообщения Капской колонии)! Думал помучить нас, послал наш груз в Наупорт, так? Держите ровно! Заклёпку, заклёпку, МакГиннес! Чего ждёте? На деррике! Держать! Чем вы там заняты? Боже мой!

Джерри испускал нервические крики с быка из заклёпочных ящиков; а лейтенант Сеттон, вполне вышедший из себя, буйствовал со стороны южной балки.

- Думают! - орал он на изумлённых работников у деррик-крана - они думают! Кто, господи помилуй, приказал вам думать? Вы что, решили, что вам всё дозволено? Я не давал приказа на работы. Приказы вам - вам! - и если вы додумаетесь, то придёте за приказами ко мне, но прежде уберёте весь свой грязный хлам и приведёте в порядок станцию!

Затем к сержанту Райну: - Немедленно стройте своих людей и ведите их прямо на станцию. Там вы получите распоряжения.

- Но минутку, сэр. Полминуты. Мы не можем бросить...

- Отказ от исполнения, так? Предупреждаю о плохих последствиях. Не можете того - не можете этого, так? Отойдите от этой вещи с верёвками, мигом! Бог мой, это мятеж?

Они отошли от южного конца. Они уступили, не понимая, есть ли предел у имперской власти. Незастропленная теперь балка повисла всей тяжестью на кусочке металла, единственной заклёпке, которую успели установить клепальщики - Джерри с Фулсомом. Северная группа отошла от деррика немедленно за южной. Над руслом понёсся злой скрип: две балки упали, сложившись в безнадёжное 'V'; разрушили временный, непрочный бык; винтообразно перекрутились в падении; разметали горящие уголья по сухому кустарнику, обломки дерева по дну высохшего ручья. Сушняк занялся и весело заполыхал. На берег выбрался человек с клепальным молотком.

- Кто вытравил стропы без приказа? - он говорил тоном, неподобающим солдату в звании рядового. Несколько из присутствующих слышали такой голос прежде - после большого взрыва динамита в Йоханнесбурге - и встали навытяжку.

- В строй и без разговоров - сказал лейтенант Сеттон. Он решил обойтись с этим человеком по-доброму. Пусть и война, но это всего лишь волонтёр.


- Он в своём праве, Джерри - шепнул сержант Райн.

Джерри побагровел от натуги и задрожал всем телом, пытаясь удержать контроль над собой. Удалось; лицо его приняло нормальный цвет, дрожь унялась.

- Позвольте, одну минуту сэр. Я кратко объясню вам, отчего встала работа. Балки встали в точное положение, и я начал клёпку - моё имя Трапп.

В Ранде это имя имело некоторое значение, но лейтенант Сеттон едва не засмеялся вслух.

- Будьте так любезны, выслушайте меня. Это совершенно необходимо - жизненно важно. Мы были готовы приклепать накладки, когда вы вмешались в работу деррика. Позвольте, я покажу вам - он положил трясущуюся руку на обшлаг лейтенанта, желая отвести его к месту крушения.

- Вмешался в работу деррика? Что за чушь, что за наглость? Вы понимаете, кто я такой?

- В полчаса - за пять минут - мы успели бы вбить достаточно заклёпок для того, чтобы всё держалось. Теперь мы должны начать всё заново. Это задержка на полдня, хотя, если балки пошли винтом при падении... Понимаете, всё держалось лишь на единственной заклёпке.

- Встать в строй - говорю в последний раз.

- Но вы не поняли - вы не понимаете. Позвольте, краткое объяснение - давайте подойдём ближе - он снова положил руку на обшлаг Сеттона. - Вы, разумеется, не осознаёте того, что сделали. Это заняло бы минуты - минуты - понимаете? - минуты, и мы бы склепали это балки - эти короткие, упавшие железки - вместе. Боже, эти кусты горят, как в топке! Мы должны закидать огонь землёй, иначе балки поведёт, и - он почти закричал - и мы должны будем послать людей по линии за новыми. Я - вы! - прикажите людям закидать огонь землёй, бога ради. Балки поведёт! И дело пропало!

- Отведите этого человека в палатку, приставьте часовых - велел потерявший всякое терпение лейтенант Сеттон. Этот человек уязвлял его наглым поведением и презрением к субординации. - В другой раз, надеюсь, вы побеспокоитесь явиться за приказом.

- Для чего? Что я должен делать? Дружище, сейчас мне нельзя бездельничать в палатке. Вся донга в огне, балки поведёт, они изогнутся через десять минут. Вы не можете оставить здесь такой беспорядок - вы не должны!

- О, я как раз и навожу порядок - и с меня довольно. Молчать. Вы арестованы.

- Я? Пусть так, как пожелаете, только дайте мне прежде потушить огонь. Куда, бога ради, мне отсюда бежать? Я приду под стражу, как только сделаю дело. Даю вам честное слово!

К этому моменту Железнодорожный Корпус распался надвое: половина людей откровенно смеялись; вторая - почернела от злобы. Один сержант Райн был вполне занят своей записной книжкой, и, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему.

- Уведёте меня? Когда всё полыхает? Задержка на неделю, самое малое. Зачем - зачем - зачем - Джерри снова стал багроветь. Фулсом и МакГиннес, знавшие нрав Траппа, быстро встали около него.

- Пойдём, Джерри - шепнул Фулсом. - Ты сделал всё, что мог. Пойдём.

- Всё, что мог? Не во мне дело. Дело а мосте. - Он впал в какое-то оцепенение, постоянно озирался назад, на дым, стоящий над донгой. Железнодорожный Сапёрный Корпус медленно шёл на уборку платформы Пипкамелепомпфонтейна.

- Райн собственноручно записал каждое твоё слово - сказал Фулсом, проводив заключённого в палатку. - И он уже идёт телеграфировать Хагану. Бога ради, держи рот на замке, Джерри, и мы отправим этого юного осла в Стелленбош - завтра или послезавтра.

- Простой в неделю - простой в неделю - стенал Джерри. - Кто сошёл с ума - я или он? Скажи Райну, пусть закажет другие балки. Бог знает, где их взять. Может быть, у Фила на Фолли-Бридж найдётся в запасе пара? Лучше телеграфировать прямо туда. Наши две уже не годятся.

****

- Так вы говорите, он отказался исполнять ваши приказы?

Это был Хаган, грязный и изнурённый тягостной поездкой в грузовике для перевозки скота - он возник у изножья кровати Сеттона на самой заре.

- Он вёл себя с крайней наглостью, если вы об этом. Он откровенно и неоднократно оспорил мои властные полномочия перед всем личным составом. Он хватал меня руками, помимо прочего. Не думаю, что он отдавал себе отчёт в том, что творит.

- В самом деле? - Хаган судорожно глотнул воздух, но сумел удержаться.

- Беде с вами, волонтёрами, в том - сказал Сеттон, назидательно поднимая руку - что вы не имеете никакого понятия о военной дисциплине, о том, какие вещи недозволительны на действительной службе. Впрочем, полагаю, сорок восемь часов ареста приведут его в некоторое чувство. Я не намерен передавать это дело выше, так что нам нет нужды в дальнейшем обсуждении.

Хаган глядел на него с ужасом, доходящим почти до восхищения, и с некоторой - малой - толикой жалости. Он приехал с полковником Королевских Сапёров Паллингом и успел осмотреть с ним третий мост.

- Это его палатка? - раздалось снаружи, и затем вошёл полковник Королевских Сапёров Её Величества, не в обыкновенном начальственном неудовольствии, но у самого предела холодной ярости, истинной для чрезвычайно занятого человека, ответственного в военное время за несколько миль железнодорожного пути. Он грыз свою трёхмесячную бороду и разглядывал вставшего навытяжку лейтенанта Сеттона.

- Вы отбываете - только и смог прохрипеть он. - Вы отбываете в тыл поездом, сегодня, этим утром. Там передадите эту записку генералу.
- Да, сэр.
- Вы поняли, почему отбываете?
- Нет, сэр.

Жилы на шее полковника надулись кровью.

- Я - я желаю поговорить с этим офицером - сказал он.

Первая заповедь внутренней военной жизни состоит в том, что вышестоящий не должен наказывать подчинённого в присутствии равных или подчинённых наказуемому. Хаган удалился. Часовой, стоявший в нескольких ярдах, обратился в слух. Он был резервист с некоторым опытом.

- Бог был ко мне милостив - узнали от него пятнадцать товарищей. - Я слышал несколько отменных речей за свою службу. Я слышал самого герцога, когда тот провёл сутки с конной батареей, прибывшей не на тот фланг в Лонг-Вейли. Я слышал 'Смутти' Чамберса, укрывшегося за муравьиной кучей при Моддере - тогда его хватил солнечный удар; я слышал, что сказал генерал Майк, когда кавалерия опоздала при Стинкердрифте. Но всё это лишь 'я буду тебе, как родная мать' перед тем, что я слышал этим утром. Там не было никакого обыкновенного чёрт-тебя-подери. Он ощупывал, он словно копался пальцами в этом мелком, убогом малом, он всё искал в нём бессмертную душу - и нашёл. А потом он вытащил её на свет - словно тряпку-протирку из дула ружья; а потом он высморкался в неё, словно в грязный носовой платок и выбросил прочь. Ругался? Нет. Вы не поняли ребята. Это были похороны. Именно так - настоящие похороны.

В мирном и законопослушном городе Стелленбоше подвизается субалтерн-офицер: временно прикомандированный, внештатный работник бухгалтерии Департамента Шнурков и Попон; и он в точности знает, как нужно реформировать армию. Он говорит так: 'Прекрасно, все эти парни в газетах говорят, что армию нужно строить так, как строят бизнес; но они не понимают самого Духа Службы. Да и откуда им? Поймите, если они проведут эти так называемые реформы, о которых теперь толкуют, армию наводнят посторонние, пришлые, люди с улицы. Они не получат людей должного класса - те просто не пойдут в такую армию. Никто после такого не выберет военную службу своей профессией. Я точно знаю; возьмите, к примеру, меня самого'.

---

[1] Тогда, как и сейчас, офицера обеспечивал полк согласно нормам вещевого довольствия. Ниже, впрочем, разъясняется то, что викарий закупал сыну какие-то вненормативные предметы экипировки - дабы тот мог щеголять в гарнизоне.

[2] Рейд Джеймсона.

[3] Пауль Крюгер.

[4] Здесь этим старым (времени Карла I и Кромвеля) словом, обозначены все англичане-протестанты, не относящиеся к Высокой Церкви Англии. Во время рассказа (конец 19 века) - это полный абсурд; смысл этой фразы в том, что в семье викария царила атмосфера религиозной невменяемости. Разумеется, это гипербола; вряд ли такой викарий надолго задержался бы на службе.

[5] Редьярд Киплинг родился в Индии; в 5 лет его отправили в Англию, учиться, и на следующие 6 лет он оказался в положении 'чуждого', так что вполне пережил то, о чём пишет. Ненависть Киплинга к британскому снобизму была безмерной, он пронёс её через всю жизнь.

[6] Фамилия напоминает бурскую, но, скорее всего, - бельгиец, бельгийский инженер или его потомок.

[7] Имеется в виду восстание Махди, начавшееся в 1881. Сеттон считает генерала (очевидно, Робертса или Китченера) человеком устарелых взглядов; армия, по мнению Сеттона, стала куда лучше той, с которой Китченер победил дервишей, так что можно было обойтись меньшими силами.

[8] Кажется, никому в его время не было дано увидеть полностью развёрнутую к бою на открытой местности кавалерийскую дивизию - 6 000 лошадей.

[9] Прицельная дальность Ли-Энфилда. Дальше будет написано, что Маузер бьёт на 2000 ярдов - что неправда для тех маузеров, какими располагали буры - но это художественное произведение полемической направленности, сделанное на злобу дня для газетной публикации.

[10] Гарнизоны.

[11] Местность у Олдершота, где проходили манёвры.

[12] В плену.