Аннотация: Elizabeth Hand. Hungerford Bridge (2009)
Майлз не появлялся несколько месяцев, прежде чем написал мне с вопросом – не желаю ли я увидеться и пообедать. Я, разумеется, желал, и мы повстречались в шумном, праздничном ресторане на южном берегу. Был ранний февраль, Лондон все еще приходил в себя от недавнего сильного снегопада, парализовавшего город. Темза катила свинцовые воды, тонкая черная корка льда сделала тротуары опасными – еще один прохожий упал, когда я миновал вокзал Ватерлоо; мне не хватало одежды потеплее, чем старая шерстяная куртка, которую я носил еще с колледжа.
Но стоило усесться за столом напротив Майлза – все это исчезло напрочь.
"Неплохо выглядишь, Роби," – сказал он, улыбаясь.
"Ты тоже."
Он улыбнулся снова, его светлые глаза встретились с моими, и я почувствовал знакомый озноб: где-то посередине между досадой и радостью, что выбор пал на меня. Мы познакомились десятилетиями ранее в Кембридже; если бы я не был техасцем с легким налетом экзотики, который мне придавали акцент и колоритные кожаные сапоги с шитьем – сомневаюсь, что он бы меня заметил.
Но он заметил. Быть избранным в друзья Майлза имело что-то общее с неловкостью оказаться загипнотизированным. Даже сейчас, я чувствовал что-то сродни ощущениям скворца, смотрящего прямо в черные бусины глаз аспида. Дело было не только в его красоте, все еще примечательной настолько, что головы в ресторане повернулись в его сторону, или в его одежде – хотя и этого было бы довольно. Майлз имел облик и манеры, словно сошедшие с гравюр Бердсли: сшитые на заказ костюмы начала двадцатого века и старомодные туфли от Кларка, найденные на распродаже. Он все еще носил немного длинноватую седеющую шевелюру искусно откинутой назад, чтобы открыть изящное лицо и подчеркнуть усики, которые по особым случаям бывали нафабрены и закручены с такой точностью, что напоминали миниатюрную пару очков, пристроившуюся на его верхней губе.
На любом другом это выглядело бы пижонски. По сути, и на Майлзе это выглядело пижонски; но друзья Майлза прощали ему все, даже его декламации, в подпитии, из "Питера Пэна", в постановке по которому он участвовал мальчишкой.
Я знал свое место в иерархии Нетландии: моей ролью был простофиля-боцман Сми, сентиментальный и преданный, немного забавный. Сомневаюсь, чтобы сам Майлз когда-либо был забавным, даже в младенчестве. Его манера была отчужденной и вместе с тем добродушной, как если бы он очутился среди неподходящего сборища, но был слишком хорошо воспитан, чтобы поставить хозяев в неудобное положение или смутить компанию указанием на такой неудобный факт. Его мать в прошлом была широко известной поклонницей-подругой рок-музыкантов, ныне удалившейся на покой в Эксетере, отцом его мог быть любой из череды крупных или не очень звезд рока; от него Майлз унаследовал роскошную гриву и капризный рот. В бытность в Кембридже он небрежно сыпал занятными историями, подобно тому как другие студенты сыпали вокруг сигаретным пеплом. Его двоюродная бабка слыла лучшей подругой Дианы Митфорд; леди Диана, бывшая супруга Освальда Мосли, приглашала Майлза ребенком на чай, а после кончины тетушки он унаследовал соковыжималку из чистого серебра – подарок из Германии, с гравированными инициалами "АГ". Однажды, в палаточном походе с другом в Дартмуре, он обнаружил убитого оленя на ветвях дерева, мокрая земля под которым сохранила отпечатки лап какого-то колоссального хищника из семейства кошачьих. Германский глава государства как-то взял у него в рот в мужской общественной уборной в Марракеше. В возрасте тринадцати лет он стал любовником Жанны Моро, и его первая пьеса была поставлена театром "Донмар Вэрхаус" двумя годами позже.
И прочее в подобном духе. Теперь он рассматривал меня, и неожиданно радостно рассмеялся.
"Роби! Так славно тебя видеть."
Когда явился официант, Майлз спросил мальбек, не указанный в карте вин, но который спустя несколько минут был доставлен и с церемонией откупорен.
За обедом мы сплетничали о старинных друзьях. Кевин Бэйли потерял всё на падении рынка и, по слухам, поселился под чужим именем в Португалии. Мисси Северенс сделала пластическую операцию у хирурга, знакомого Майлза, и выглядела потрясающе. Третья жена Халиля Девана ожидала двойню.
"А твои дела идут о-кей?" – Майлз снова наполнил мой бокал. "Ты действительно отлично выглядишь, Роби. Даже счастливым – выглядишь относительно счастливым."
Я пожал плечами. "Я действительно счастлив. Во всяком случае, счастлив достаточно. Имею в виду – много ли надо? Работа пока есть, так или иначе. Плата за квартиру не выросла."
"Хмм."
Минуту Майлз смотрел на меня в задумчивости. Я был привычен к подобным молчаниям, за ними обычно следовали рассказы о последних эскападах в определенных кругах выдающихся сексуальных персонажей города, о которых я никогда не слыхал.
Сейчас, однако, Майлз просто постукивал по своей нижней губе. Наконец он склонил голову набок, кивнул, и прищурился на меня.
"Ну идем," – сказал он. Извлек несколько банкнот из портмоне и подсунул под бутылку из-под вина, набросил свой бежевый плащ и шляпу с широкими полями, направляясь к двери.
"Давай двинем отсюда."
Мы шли через Хангерфордский мост под перемежающимся дождем, обходя лужи и пятна мокрого снега. Внизу Темза отражала пустое небо цвета пергамента. Когда я посмотрел назад поверх реки, строения на противоположном берегу казались вычерченными на огромном пустом свитке с единственным чернильным росчерком от следа прошедшей баржи. Крутились и кричали чайки. Воздух пах бензином и снегом. Подле меня Майлз шел медленно, не обращая внимания на сырые пятна на своих бордовых туфлях.
"Думаю, что уеду отсюда," – наконец сказал он.
"Отсюда? Куда?"
"Не знаю. Может, в Австралию. Или на Огненную Землю. Куда-то потеплее."
"На Огненной Земле не тепло."
Он рассмеялся. "Решено, значит. Австралия!"
Мы достигли конца моста. Майлз остановился, вглядываясь вниз, за промозглый проулок. В его дальнем окончании проглядывала зелень, среди закопченных зданий и машин, спешащих вдоль Темзы, у запутанного нагромождения дверей и переходов, ведущих к станции подземки "Набережная". Я всегда замечал этот уголок парка, когда спешил на работу или с работы: мираж растительного оазиса, явившийся между Набережной Виктории и сутолокой центрального Лондона, подобно фрагменту витража, уцелевшему в разбомбленном соборе. В зависимости от сезона ведший к нему тротуар был умыт дождем или усеян осенними листьями от огромного увитого плющом платана.
Сейчас полоса зелени сияла, как свет лампы, среди холодного моросящего дождя.
"Давай пройдем туда," – сказал Майлз. "Хочу тебе что-то показать."
Мы прошли через пешеходный тоннель и по ступеням спустились на улицу. У входа в метро расположился прилавок с цветами – охапками золотистых лилий и чайных роз, связками зеленых, еще не распустившихся нарциссов. Пахло садом после дождя или как на свадьбе. Девушка в черном медленно перемещалась среди своего товара, приводя в порядок букеты дельфиниумов и расставляя карточки с ценами, выведенными красным. Поравнявшись с нею, Майлз притронулся к шляпе. Она улыбнулась, сладкий аромат мокрой земли и фрезии следовал за нами до парка.
"Знаешь, я никогда здесь не был." Я поравнялся с Майлзом. "Все эти годы видел его оттуда —"
Я указал туда, где пролет моста скрывался за кирпичными строениями и облезающими рекламными щитами. "Я даже не знаю, как это называется."
"Парк Набережной Виктории." Майлз остановился и огляделся, как лис, примеривающийся к обстановке. "Я сам здесь какое-то время не был." Несколько минут мы шли в молчании. Парк оказался намного большим, чем я думал. Со стороны Уотергейтского переулка обнаружились замысловатые ворота – реликвия, оставшаяся от давно исчезнувшего особняка времен Тюдоров. Несколько садовых рабочих курили и смеялись у служебного кирпичного строения. Какие-то люди прошли по дорожке, сгорбившись под холодным дождем. Деловые люди, молодая женщина, гуляющая с маленькой собакой. Вдоль аллеи высились группами рододендроны с листьями, блестящими как резной жадеит, и подстриженные кустарники в деревянных коробах, запах которых таинственным образом напомнил мне детство.
"Здесь был береговая линия Темзы, под водой во время прилива," – Майлз указал на реку. "Ее засыпали около 1851 года, с тех пор тут набережная. Всегда раздумываю, что здесь может найтись, если раскопать это снова."
Мы направились дальше. Tаблички предупреждали не ступать на траву, подстриженную коротко, как на площадке для гольфа. Большая статуя Роберта Бернса бесстрастно смотрела на нас, и мне пришло в голову, что Майлз хотел показать мне ее.
Но мы прошли Бернса, и огромные платаны с корой, облезающей как кожа ящера, мимо открытого несмотря на погоду паркового кафе, мимо дико неуместно выглядящих пальм с длинными копьями листьев. Где-то в десятках метров обелиск "Игла Клеопатры" под охраной двух терпеливых сфинксов высился над дорожным движением.
"Здесь. Место не хуже любого другого."
Майлз подошел к скамейке и присел. Я устроился рядом, поднимая воротник как защиту от холода. "Надо было надеть шапку."
Он даже не взглянул на меня. Глаза его не отрывались от небольшой изогнутой клумбы по другую сторону дорожки, в паре шагов. По ее краю были недавно высажены сиротливые первоцветы с поникшими стеблями и суховатыми листьями. Ветер доносил холодный запах вскопанной земли, и менее отчетливый, более сладкий аромат: ландыши, хотя ни одного цветка видно не было. Трава и здесь была ровно подстрижена, хотя виднелись несколько небольших борозд, где корни большого платана выдавались из почвы. Кроты, подумал я, или следы более давних посадок. Дальше была стена из осыпающегося кирпича, почти двухметровая, под узловатыми переплетенными ветвями растущей с другой стороны живой изгороди. Вместе со старым платаном такое окружение нашей скамьи превращало ее в центр маленького уединенного уголка. Звуки с улицы доносились глуше. Проходящие мимо нас по главной аллее люди, казалось, понижали голос.
"Тут славно," – пробормотал я.
"Тише," – сказал Майлз.
Он продолжал всматриваться в зеленый газон напротив нас. Я откинулся на спинку скамьи и попробовал расположиться удобнее. Кирпичная стена немного защищала от дождя, но я все еще дрожал. Через несколько минут Майлз передвинулся вплотную к моему боку, и я выдохнул с признательностью, благодаря за тепло.
Мы просидели так довольно долго. Больше часа, как я заметил, когда взглянул на часы, хотя Майлз нахмурился с таким раздражением, что я перестал на них смотреть. Время от времени я следил за ним краем глаза. Он все еще неотрывно глядел на участок газона с отсутствующим выражением, как у сфинксов Клеопатры.
Быть может, миновал еще час. Ветер поменялся. Дождь перестал, и, по ощущениям, стало теплее; свет, падающий наискось через ветви лип, стал приобретать фиолетовые оттенки.
Рядом со мной Майлз неожиданно сделал вдох поглубже и напрягся всем телом. Его лицо застыло, глаза расширились, рот приоткрылся. Вероятно, я зашевелился – он предостерегающе зашипел, и мой взгляд метнулся обратно к зеленой клумбе.
Около основания платана что-то зашевелилось. Упавший лист, подумал я, или полоска облезшей коры, попавшая между переплетенными корнями.
Тогда это дернулось, странно прыгнув, и показалось мне птичкой, или даже большой лягушкой, либо, возможно, детской игрушкой.
Нечто перебежало по земле и остановилось. Мне наконец удалось рассмотреть: создание размером с мой сжатый кулак, напоминающее ежа: заостренная мордочка, поднятые острия, крохотная отставленная стрелка хвоста, лапы, невидимые под круглым туловищем.
Однако оно было зеленым, блестящим самоцветной зеленью, подобно панцирю жука-скарабея. Иглы его совсем не походили на иголки, а были как маленькие перекрывающиеся чешуйки или, возможно, перышки, сияющие лиловыми радугами, как аметистовые, когда оно двигалось. Его глаза были иссиня-темные, как темные лепестки в середине анютиных глазок, и в то время как он раздвигал носом траву, я видел заостренный как у ехидны клюв того же фиолетового оттенка, что и глаза. У меня захватило дух и я чувствовал, что Майлз напрягся, когда создание застыло и едва приподняло голову. В следующий момент оно уже смотрело вниз и снова принялось тыкаться среди травы.
Сердце мое колотилось. Я зажмурил глаза, стараясь успокоиться и в то же время пытаясь уверить себя, что это сон или какой-то наведенный Майлзом морок.
Однако когда я посмотрел снова, создание все еще было на том же месте, беззаботно возясь среди древесных корней и примул. Его похожая на клюв мордочка зарывалась в мягкую землю, иногда показываясь с шевелящимся червем или пойманным жуком. Один раз ветер пошевелил опавший лист: испуганное создание замерло. Его чешуя приподнялась, образуя жесткую радужную броню из оборок, сияющих всеми оттенками фиолетового и зеленого.
Медно-красные когти показались из-под его туловища, светлая капля показалась на конце острого клюва с угрожающим, низким гудением как от роя пчел.
Продлилась минута и, в отсутствие хищника, чешуя пригладилась, сверкающие когти втянулись, создание принялось возиться как прежде. Временами оно подбиралось к самому краю клумбы, где камни ограждения образовывали барьер. Тогда я задерживал дыхание, опасаясь спугнуть его, но создание едва высовывало клюв сквозь щели без результата, и наконец повернуло вспять.
Все это время я не услыхал и не увидел ни одного человека, помимо Майлза, сидящего подле меня и молчащего подобно изваянию – я был настолько поглощен зрелищем этого создания, что вовсе бы не заметил, если б кто-нибудь оглушил меня или залез в карманы.
Постепенно день склонился к вечеру: мир вокруг приобрел оттенки терявшей яркость лавандовой гаммы, от гиацинта до гелиотропа, к свинцовой, окутывающей угрюмости лондонских зимних сумерек. Без предупреждения создание подняло голову от того, где кормилось, повернулось, перебежало обратно к платану и исчезло там в одной из расщелин. Я едва моргнул и снова задержал дыхание, надеясь, что оно вернется.
Оно больше не вернулось. Минуту спустя Майлз откинулся на скамейку и потянулся. Он взглянул на меня и улыбнулся, но вид его был печальным. Более чем печальным: он казался несчастным.
"Что это, к черту, такое было?" – потребовал я. Двое подростков, идущих рядом не отрываясь от своих телефонов, взглянули на меня и рассмеялись.
"Изумрудный фолиот," – ответил Майлз.
"Что это, к черту, за изумрудный фолиот?"
Он пожал плечами. "То, что ты видел – оно и было. Нечего крыситься на меня; это все, что я знаю."
Он вскочил на ноги и принялся подпрыгивать на месте.
"Господи, я промерз. Давай двинем отсюда. Я провожу тебя обратно через мост."
У меня затекла нога, но вскоре я смог разойтись и догнать его.
"Елки зеленые, Майлз, ты должен мне рассказать, что это было – что вообще происходит."
"Я сказал тебе все, что знаю." Он сунул руки в карманы, тоже дрожа. "Боже, как холодно. Это называется изумрудным фолиотом..."
"Кто называет его изумрудным фолиотом?"
"Ну, я. И некто, показавший мне его. И теперь ты."
"Но кто показал тебе? А еще такие есть? В смысле, он должен быть в музее, или в зоопарке, или... господи, не знаю! Где-то. Кто-то его изучает? Почему никто про него не знает?"
Майлз остановился под навесом у входа в подземку. Оперся о стену, скрываясь от ветра, неподалеку от толпы спешащих по домам с работы. "Никто не знает, потому что никто не знает, Роби. Ты знаешь, и я знаю, и человек, сказавший мне, знает. И, думаю, если тот, или та, кто сказал ему, все еще в живых, то еще они. Но это – все. В целом мире – только мы."
Его глаза заблестели, возбужденно – но также от слез. Он смахнул их, не стесняясь, и улыбнулся. "Я хотел, чтобы ты узнал, Роби. Я хотел, чтобы ты был следующим."
Я потер лоб, в нетерпении и недоверии, громко выругался, затем прислонился к стене рядом с ним. Я тщетно пытался овладеть собой.
"Следующим кем?" – наконец сказал я.
"Следующим, кто знает. Это так работает – кто-то показывает кому-то, как я показал тебе. Но потом..."
Его голос дрогнул, и он продолжил. "Но потом другой человек, первый... мы никогда больше туда не ходим. Никогда."
"Имеешь в виду, он появляется раз в год или вроде того?"
Он печально замотал головой. "Нет. Он появляется все время – в смысле, я полагаю, что он появляется, но кто знает? Я его видел дважды. Первый раз, когда кто-то показал мне. Сейчас – второй раз, последний раз – с тобой.
"Но..." Я глубоко вздохнул, инстинктивно пытаясь нашарить в кармане сигареты, хотя я бросил много лет назад.
"Вот." Майлз вытащил свой кожаный портсигар, открыл, дав одну мне, взяв другую себе, и прикурив обе.
Я набрал полные легкие перед тем как заговорить снова. "О-кей. То есть ты показал мне, и кто-то показал его тебе – кто? Когда?"
"Я не могу тебе сказать. Но давно – сразу после колледжа. Кажется."
"Почему не можешь мне сказать?"
"Просто не могу". Майлз смотрел на мостовую. "Это не разрешается."
"Кем не разрешается?"
"Я не знаю. Просто так не делают. И ты..."
Он поднял голову и уставился на меня, глаза его горели. "Ты тоже никому не можешь говорить, Роби. Никогда. Пока не будет твоя очередь, и ты покажешь кому-то еще."
"И тогда все кончится? Я никогда больше его не увижу?"
Он кивнул. "Верно. Ты больше никогда его не увидишь."
Я чувствовал как во мне поднимается нетерпение, и отчаяние. "Всего дважды, за всю мою жизнь?"
Он улыбнулся. "Это больше, чем для большинства людей. Больше, чем для кого-либо, кроме нас."
"И кого-то, кто показал тебе, и кого-то показал ей. Или ему."
Майлз докурил, бросил сигарету и брезгливо раздавил носком бордовой туфли. Я сделал то же, и мы вместе направились вверх по ступеням.
"Как же долго все это идет?" Мы ступили на Хангерфордский мост, и я остановился посмотреть вниз на фрактальный вид парка, уже не зеленого, а желтоватого от заговорщицкого сияния фонарей. "Сотню лет? Тысячи?"
"Я не знаю. Может. В смысле, парк там был не всегда, но что-то было, пока не сделали набережную. Река. Огромные дома. Но я думаю, это продолжается еще дольше."
"И никто больше не знает?"
"Никто больше не знает." Он взглянул на парк, затем оглянулся через плечо на людей, спешащих по мосту. Кто-то натолкнулся на меня, пробормотал: "Простите", и зашагал дальше. "Разве что на самом деле знают все, но очень хорошо хранят секрет."
Он засмеялся, и мы пошли дальше.
"Почему ты решил сказать мне?"
"Я не знаю. Так давно с тобою знаком. Ты, кажется, способен это оценить. И еще, ты можешь хранить секрет. Как ты никогда не рассказывал про Брайана и ту собаку в Сассексе."
Я вздрогнул от воспоминания.
"Есть какой-то установленный срок, когда сказать следующему? Или просто решаешься и делаешь это?"
"Ты можешь сказать кому угодно, и когда угодно. Некоторые говорят сразу – на следующий день, или через неделю. Но, я думаю, большинство выжидает – так мне сказали, во всяком случае. Хотя слишком долго ждать не стоит – в смысле, не стоит ждать, пока не станешь таким древним и дряхлым, что забудешь про это, или помрешь прежде, чем скажешь следующему."
Я наверняка выглядел потрясенным, потому что он засмеялся снова и обнял меня за плечо. "Нет. Со мной все в порядке, Роби, честно! Я просто, знаешь, решил, что пришло время сменить обстановку. Климат потеплее, приключения. Новая карьера в новом городе."
Мы дошли до конца моста.
"Оставлю тебя тут." Майлз взглянул на телефон, прочел сообщение и слегка улыбнулся, прежде чем снова посмотрел на меня. "Я не отправляюсь за край света, Роби! Будем на связи. А пока —"
Он поднял палец и притронулся к моим губам. "Ни слова," пробормотал он, затем поцеловал мне на прощанье щеку, повернулся на каблуке и зашагал обратно через мост.
Я следил, как он удалялся, в своем бежевом плаще и шляпе с широкими полями, пока темнота ночи не поглотила его. Я простоял несколько минут, глядя мимо мостового пролета на темную реку внизу – образ сверкающего как самоцветы существа перед моим взором и тепло поцелуя Майлза на моей щеке.
Затем я повернулся, склонив голову под порывом ветра из станции подземки, и поспешил к своему поезду.