Кровь гладко блестит на ее волосах. В последней ночи этого умирающего мира выдох ее становится паром.
Славно вышло, думает она, но эта мысль, оформившись, оборачивается горечью. Вышло чисто, по крайней мере. Взберись по нитям времени в прошлое и удостоверься, что в этой битве не выжил никто, кто мог бы нарушить одно из возможных будущих, что готовило ее Агентство - это будущие, в которых правит Агентство, в которых сама Красная будет возможна. Здесь она затем, чтобы собрать пряди истории в узел и прижечь его так, чтобы он схватился.
Она держит труп, который был человеком, руки ее обернуты его внутренностями, пальцы сжимают хребет из сплава. Отпускает, и экзоскелет гремит о камни. Незрелая технология. Древняя. От бронзы до обедненного урана. У него не было и шанса. В этом суть Красной.
По завершению задания настает великая финальная тишина. Ее оружие и доспехи складываются внутрь нее, подобно розам на закате. Когда лепестки псевдо-кожи выравниваются и поправляются, запрограммированная материя одежды сшивается нацело, Красная снова выглядит похоже на женщину.
Она шагает по полю боя, всматриваясь, удостоверяясь.
Она победила, да: победила. Она уверена, что победила. Разве не так?
Обе армии повержены замертво. Сокрушены две великие империи, каждая оказалась рифом для корабля другой. Для этого она здесь. Из их праха поднимутся другие, которые лучше подойдут целям ее Агентства. И все же...
На этом поле был кто-то иной - не убожество, подобное прикованным ко времени трупам, нагроможденным вдоль ее пути, а настоящее действующее лицо. Некто с противоположной стороны.
Немногие из коллег Красной могли бы ощутить это враждебное присутствие. Красная может только потому, что она сдержанна, одинока, аккуратна. Она готовилась к этому столкновению. В уме она моделировала его взад и вперед. Корабли оказались не там, где должны были находиться, спасательные капсулы не были запущены против ожиданий, определенные залпы сделаны тридцатью секундами позже намеченного - и она заметила.
Дважды - могло быть случайностью. Трижды - действия неприятеля.
Но как? Красная сделала все, зачем сюда явилась, она убеждена. Хотя... войны полнятся причинами и следствиями, расчетами и странными совпадениями. Тем более войны во времени. Одна сохраненная жизнь может оказаться для противника более ценной, чем вся кровь, павшая на руки Красной за сегодня. Уцелеет, а потом станет царицей или ученой, или, еще хуже, поэтессой. Или ее потомок. Или же некий нарушитель, с которым она поменяется куртками в каком-нибудь отдаленном космопорте. И тогда вся эта кровь напрасно. Чем больше практики тем убивать, с точки зрения техники, все легче. Но быть убийцей для Красной проще не становится. Ее коллеги - агенты этого не чувствуют либо скрывают лучше. Не то что бы те, кто играет на стороне Сада, могли оказаться с Красной лицом к лицу в одном месте и в одно с нею время. Действовать в тени, но работать наверняка более отвечает их стилю. Но есть одна, которая могла бы. Красная знает о ней, хотя они никогда не встречались. У каждого игрока есть свой почерк. Она распознает манеру дерзости и риска.
Красная может ошибаться. Но редко.
Ее враг многое бы дал за волшебный фокус: обратить на свои цели весь немалый труд, вложенный Красной в эти убийства. Но подозревать недостаточно. Красная должна найти доказательства.
И вот она бредет по погребальному полю победы и высматривает семена своего поражения.
Дрожь проходит сквозь почву - землей ее не назовешь. Планета умирает. Верещание сверчков. Сверчки пока остаются среди рухнувших кораблей и разбитых тел на распадающейся равнине. Серебряный мох пожирает сталь, и лиловые цветы удушают мертвые орудия. Просуществуй планета дольше - и на ростках, что поднимаются сквозь рты мертвецов, могли бы появиться ягоды.
Но этого не суждено, и их не будет.
На пространстве, выжженном взрывом, обнаруживается письмо.
Оно здесь не к месту. Здесь должны быть груды тел среди остовов кораблей, что бороздили звезды. Здесь должны быть смерть и грязь, и кровь успешно завершенной операции. Здесь должны быть луны, распадающиеся в небесах, охваченные пламенем корабли на орбите.
Здесь не должно быть листа бумаги кремового цвета, чистого за исключением единственной строки размашистой рукой: Перед прочтением сжечь.
Красной нравится ощущать. Это ее фетиш. Сейчас она ощущает страх. И нетерпение.
Она была права.
Среди теней она высматривает охотника, ищет жертву. Прислушивается к инфразвуку, к ультразвуку. Жаждет контакта, новой, более достойной битвы, но она тут одна с трупами и обломками, с оставленным письмом врага.
Это ловушка, конечно.
Ростки вьются сквозь глазницы, извиваются через разбитые иллюминаторы. Ржавчина сыпет подобно снегу. Металл стонет, ломается и рассыпается.
Это ловушка. Прибегнуть к яду было бы грубо, его она не улавливает. Может быть, в сообщении ноовирус - нарушить ее мысли, внедрить триггер или просто пометить Красную, заронив сомнения на ее счет в глазах Коменданта. Может, если она прочтет, то будет заснята, раскрыта, шантажирована для вербовки в двойные агенты. Враг коварен. Даже если это лишь начальный гамбит долгой игры, читая его, Красная может навлечь ярость Коменданта. В случае обнаружения рискует показаться предателем, как бы лояльна она ни оставалась.
Уйти было бы умно и осторожно. Но письмо - это брошенный вызов, и Красная должна узнать.
Она находит зажигалку в кармане мертвого солдата. Пламя занимается в глубине ее глаз. Искры взлетают, пепел осыпается, и на бумаге формируются буквы того же размашистого почерка.
Рот Красной кривится в усмешку, в маску, в оскал охотницы.
Письмо обжигает ее пальцы, когда возникает подпись. Она дает пеплу осыпаться.
Затем Красная уходит, задание одновременно и провалено и выполнено - спускается вдоль нитей времени к дому, к прядям будущего, которое ее Агентство формирует и охраняет. От нее не остается ни следа, кроме золы, развалин и миллионов мертвецов.
Планета ожидает своего конца. Ростки живы, да: и сверчки, однако смотреть на них не осталось никому, только черепам мертвецов.
Грозят дождевые тучи. Расцветает молния и поле боя становится черно-белым. Раскат грома. Вечером, если планета доживет, пойдет дождь - отполировать стекло, которое было землей.
Зола от письма гаснет.
Тень разбитого штурмового корабля шевелится. Пустая, она наполняется.
Преследовательница, охотница возникает из теней и влечет за собою другие тени.
Безмолвно охотница обозревает останки. Без скорби, это может видеть всякий. Она ступает среди обломков, через тела, профессионально идет как по сжимающейся спирали, с искусством долгой практики гарантируя, что среди бесшумных путей, пройденных ею к этому месту, за нею не последовал никто.
Земля трясется и рассыпается.
Она находит то, что было письмом. Становясь на колени, ворошит пепел. Взлетает искра, и она ловит ее рукой.
Вынимает тонкую белую пластину из сумки на боку и помещает снизу пепла, нанося его на белое. Снимает перчатку и рассекает свой палец. Радужная кровь вскипает и проливается, брызгая в серое.
Она замешивает на своей крови тесто из праха, разминает, раскатывает плоско. Все вокруг начинает распадаться. Линейные корабли становятся курганами мха. Грозные орудия ломаются.
Сияют огни, раздаются странные звуки. Она сминает время.
Вдоль середины мира бежит трещина.
Пепел становится листом бумаги с сапфировыми чернилами, завивающимся в фигуры почерка.
Это письмо предназначалось одному прочтению, перед уничтожением.
В последние мгновения мира, разваливающегося на куски, она читает его снова.
"Мои дела, цари, узрите и отчайтесь!"
Маленькая шутка. Надеюсь, я учла все переменные при расчете иронии. Хотя, полагаю: если ты незнакома с произведениями начала девятнадцатого века (прядь 6) которые вошли в слишком многие сборники, то шутка получается надо мной.
Я надеялась, что ты придешь.
Тебе интересно: что это? но думаю, не: кто это? Знаешь - равно как и я знаю с тех пор, как наши глаза встретились во время той заварухи на Аброгасте-882 - у нас остается одно незавершенное дело.
Тут должна признаться, что стала слишком благодушной. Война становится даже скучной; штурм и натиск вашего Агентства вверх и вниз нитей времени, терпеливая работа нашего Сада, подсаживающего и подрезающего ростки прядей, внедряющихся во временную тесьму. Ваша неудержимая сила против нашего неодолимого препятствия; не игра в Го, а крестики-нолики: результат определен с первого движения, что итеративно повторяется до кризиса развилки неустойчивой хаотической неопределенности будущего, которое мы хотим обеспечить за счет друг друга.
И тогда явилась ты.
Мои пределы риска пропали. То, что раньше получалось само, приходится делать с полной отдачей. Быстроту действий вашей стороны ты дополнила глубиной, выносливой основательностью, и я обнаружила, что снова должна выкладываться. Военным усилиям, направленным на Изменение к вашему будущему, ты сообщила свежую энергию, а тем самым и мне.
Изволь повсеместно принять мою благодарность.
Должна сказать тебе, что мне доставляет великое удовольствие думать, как ты читаешь эти слова в языках и завихрениях пламени, твои глаза не могут вернуться к прочитанному, не могут удерживать буквы на странице; вместо этого ты должна усваивать их, принимать их в свою память. Чтобы вспомнить их, тебе потребуется обращаться к моему присутствию в твоих мыслях, оно вплетется среди них, как солнечный свет в воде. Чтобы доложить мои слова своим вышестоящим тебе придется признать, что проникли уже и в тебя: еще одна жертва этого поистине несчастного дня.
Вот так мы победим.
Хвастать не вполне в моих намерениях. Хочу, чтобы ты знала, что я ценю твою тактику. Благодаря элегантности твоей работы эта война кажется меньшей тратой ресурсов. О ресурсах: гидравлика в начальных стадиях сферического обходного маневра была поистине превосходной. Надеюсь, тебя утешит знание, что они будут основательно переварены нашими измельчителями, так что в следующей нашей победе над вами будет и твой небольшой вклад.
Удачи на следующий раз.
С нежностью,
Синяя.
Стеклянная банка воды закипает в приборе ЯМР. Вопреки поговоркам, Синяя следит за ней.
Когда Синяя одерживает победу - а это происходит всегда - она берется за следующее дело. Она наслаждается своими победами в ретроспективе между заданиями, вспоминая их при перемещениях (выше по нитям времени в устойчивое прошлое или вниз, в трепещущее будущее) так же, как вспоминают любимые строки поэзии. Она разглаживает или запутывает пряди в тесьме времени с деликатностью или с жестокостью, как от нее требуется, и уходит.
Она не задерживается и не остается, поскольку не в ее привычках испытывать неудачу.
Прибор ЯМР находится в примечательно опустевшем госпитале двадцать первого века - эвакуация, замечает Синяя - хотя он никогда не был на виду, в зеленом сердце леса на пересечении границ.
Больнице следовало быть переполненной. Работа Синей была деликатной: инфекция - заинтересовать одну исследовательницу новым штаммом бактерии, заложить фундамент, повернуть ее мир либо в направлении, либо прочь от биологической войны - в зависимости от того, как противоположная сторона ответит на ход, который сделал Сад. Но возможность пропала, лазейка закрылась, и Синей осталось только обнаружить банку с пометкой ПРОЧЕСТЬ КИПЯЧЕНИЕМ.
И вот она задерживается у прибора ЯМР за размышлениями над симметричными следами, отражающими случайную натуру воды - магнитные силовые линии, настроенные как очки для чтения на термодинамическом лице вселенной, отмечающие, как расцветает и лопается каждая частица перед превращением. Когда прибор переводит последние единицы тепла воды в числа, она берет распечатку в правую руку и берет полученные значения как ключ к коду: символы на листе в левой руке.
Читает, и глаза ее расширяются. Читает, и находить данные на листе в правой руке, сжатой в кулак, становится все труднее. Но она все-таки смеется, звук катится эхом по пустым залам госпиталя. Она не привыкла чтобы ее работу нарушали. В этом есть что-то будоражащее, даже в то время, что она размышляет как сдвинуть фазу этой неудачи, превратить ее в возможность успеха.
Синяя кромсает лист с данными и кодом, затем берется за ломик.
По ее следам Охотница заходит в разгромленное госпитальное помещение, находит прибор ЯМР, проникает в него. Банка воды остыла. Она опрокидывает едва теплую воду себе в горло.
Моя столь коварная Синяя,
Как начинают подобную вещь? Много времени с тех пор, как я начинала новый разговор. Мы не такие изолированные, как вы, не настолько заперты внутри собственных голов. Мы мыслим во всеуслышание. Наши понятия сообщаются, исправляют, дополняют, формируют друг друга. И поэтому мы побеждаем.
Даже во время учебы все курсанты узнавали друг с друга так же, как узнают свои мечты детства. Я встречала товарищей, с которыми, казалось бы, никогда не встречалась прежде, только чтобы обнаружить, что пути наши уже пресекались где-то в закоулках сети еще до того, как мы узнавали кто мы такие.
Так вот: нет у меня мастерства вести переписку. Но я пересмотрела достаточно книг и прошла достаточно примеров, чтобы сочинить написание.
Большинство писем начинается с прямого обращения к читателю. Это я уже сделала, так что дальше идет о совместном деле: мне жаль, что тебе не удалось повстречать почтенную исследовательницу. А она важна. Более того, важны будут дети ее сестры, если она навещает их сегодня и они обсуждают структуру птичьего пения - что она уже сделала, прежде чем ты расшифровала это сообщение. Мои хитрые методы избавления ее из твоих когтей? Неполадки в двигателе, хороший весенний день, еще подозрительно дешевая и хорошая программная система, купленная ее госпиталем два года назад, позволяющая работать из дома. Таким образом мы вплетаем Прядь 6 в Прядь 9, и наше славное будущее кристально сияет - настолько ярко, что, как выражаются пророки, хоть подавай темные очки.
Припоминая наше последнее столкновение, я подумала, что лучше всего будет если ты не попутаешь здешних обитателей ради своих целей, отсюда угроза о минировании. Грубо, но эффективно.
Ценю твою искусность. Не каждая битва решающая, не каждое оружие должно быть лютым. Даже мы, сражаясь в войнах во времени, забываем о ценности таких деталей, как слово в нужный момент, шум в нужном двигателе, гвоздь в нужной подкове... Так просто сокрушить планету, что можешь упустить важность шепота, обращенного к снежному сугробу.
Обратиться к читателю: есть. Обсудить совместное дело: есть, почти.
Представляю, как ты смеешься над этим посланием: не можешь поверить. Я видела тебя смеющейся, кажется, в рядах Вечно Победоносной Армии, когда те, кого ты одурачила, сожгли Летний Дворец, а я спасала, что могла, из чудесной императорской коллекции заводных механизмов. Со свирепой презрительностью ты шла сквозь залы, охотясь на вражеского агента, не зная, что это была я.
Так что представляю сверкание огня на твоих зубах. Думаешь, что проникла внутрь меня, внедряя мне в мозг семена или споры - какая там растительная метафора подойдет твоему воображению. Но вот я расплачиваюсь за твое письмо своим собственным. Теперь у нас переписка. Которая, если будет обнаружена твоими вышестоящими, приведет к ряду вопросов: предполагаю, ты найдешь их неудобными. Кто кого тут заразил? В нашем времени мы тоже знаем про Тройскую лошадь. Будешь отвечать мне, подтверждая соучастие и продолжая создавать самоубийственные документальные доказательства только ради последнего слова? Или прекратишь, оставляя мое сообщение крутиться у тебя внутри, строить четкую фракталь?
Подумавши - лучше бы второе.
Наконец: заключение.
Это было забавно.
Мое почтение двум ногам без тела в пустыне,
Красная
Красная пробирается сквозь лабиринт из костей.
Бродят здесь и другие паломники в ризах шафрановой желтизны или в бурой домашней пряже. Сандалии шаркают по камням, в вышине по углам пещеры свистит сильный ветер. Спроси паломников откуда взялся этот лабиринт, и ответы будут так же различны, как их грехи. Дело рук великанов, скажет один, со времен прежде чем боги поразили великанов и предоставили Землю своей судьбе в руках смертных. (Да, это Земля - задолго до оледенения и мамонтов, задолго до времен, которые ученые многими столетиями ниже по нитям времени полагали способными породить паломников, или лабиринты: Земля.) Самый первый змей создал лабиринт, говорит другой, когда зарывался среди камней, чтобы скрыться от приговора Солнца. Получилось от эрозии, говорит третий, и от великого неодушевленного движения тектонических плит, работа сил слишком громадных, чтобы мы, тараканы, представили, слишком медлительных чтобы мы, недолговечные мухи, заметили.
Они следуют вдоль мертвецов, под светильниками из лопаточных костей, оконные переплеты из ребер. Узорные украшения из пястных костей.
Красная вопросов паломникам не задает. У нее есть задание. Она действует осторожно. Противодействия не ожидается, настолько высоко на нитях времени она совершает это небольшое вмешательство. В сердце лабиринта есть пещера, и вскоре в нее ворвется сильный порыв ветра. Если этот ветер заставит звучать правильно подобранные кости, то один из паломников услышит в завывании знамение, которое побудит его отказаться от мирского стяжания и построить приют отшельника на склоне далекой горы, этот приют двумястами годами позже даст кров женщине спасающейся от шторма, и так далее. Толкни камень под гору, и через три века получишь лавину. Не особенно блестящее задание, мало сложностей - если следовать плану. Никаких сбивающих с пути мелочей.
Прочла ли вообще противница, Синяя, ее письмо? Красной понравилась его сочинять - вкус победы сладок, но еще слаще торжествовать и дразнить. Вызывать ответный удар. Во всех последующих операциях она была осмотрительна, осторожна вдвойне, ожидая отплаты, либо кары Коменданта, если та узнает о небольшом нарушении дисциплины. Красная имела свои оправдания наготове: после проступка она стала еще лучшим агентом, более тщательным.
Но ответа не пришло.
Возможно, она ошиблась. Возможно, в конце концов врагу было все равно.
Паломники, следуя провожатым, идут тропой мудрости. Красная оставляет их, и в темноте следует узкими извилистыми проходами.
Темнота ей не мешает. Ее зрение работает не так, как обычные глаза. Она тянет в себя воздух, и анализ запахов посылает сигналы в мозг, обозначая путь. В определенной нише она извлекает из сумки небольшую трубку, бросающую красный свет на лежащие вокруг скелеты. С первого раза не находит ничего. Во второй, свет отбрасывает пульсирующий блик на одну бедренную кость и на одну челюсть.
Довольная, она забирает челюсть и кость в мешок, затем выключает свет и начинает спускаться ниже.
Представьте ее, невидимую в глубине ночи. Представьте ее шаги, один за другим, всегда без устали, всегда ступающие наверняка по гравию и пыли пещеры. Представьте точность движения головы на мощной шее, повороты вправо и влево по идеально точной дуге. Уловите (едва слышное) ворчание гироскопов в ее нутре, шорох линз под камуфляжем хрусталиков этих ясных черных глаз.
Она движется настолько быстро, насколько позволяют параметры операции.
Снова красные блики. Больше костей добавляется к тем, что у нее в мешке. Смотреть на часы необходимости нет. Таймер в углу поля зрения ведет обратный отсчет.
Когда она решает, что подобрала все нужные кости, начинает спускаться.
Тут, намного ниже тропы мудрости, хозяевам этого мрачного места не хватило мертвецов. Пустые ниши ожидают новых - возможно, и Красную тоже.
Потом заканчиваются и ниши.
Вскоре за этим, на нее набрасывается стража: безглазые гиганты, выращенные острозубыми хозяйками этой горы. Когти гигантов желтые, широкие, с трещинами, дыхание их против ожиданий не такое жуткое.
Красная прорубается сквозь них быстро и тихо. У нее нет времени на менее жестокие методы.
Она добирается до пещеры, когда перестает слышать их стоны.
По изменившемуся эху своих шагов она знает, что нашла нужное место. Опустившись на колени и протянув руку вперед, нащупывает оставшиеся десять сантиметров карниза, за которым бездна. Сильные порывы холодного ветра: дыхание самой Земли, или некоего огромного чудовища далеко снизу. Стучат подвески из костей, монахини соорудили их здесь в напоминание о бренности плоти. Кости звучат и поворачиваются, подвешенные в темноте на бечеве из сухожилий.
Красная ощупью вдоль карниза добирается до одного из окаменевших стволов огромных деревьев, на которых держатся подвески. Карабкается вдоль ствола, пока не достигает костяка какой-то древней монахини, подвешенного здесь одной из ее преемниц.
Обратный отсчет в уголке глаза: предупреждение о том, как мало осталось времени.
Она обрезает старые кости острыми алмазами своих ногтей и достает замену из сумки. Связывает вместе бечевой, соединяя череп и берцовую, челюсть и грудную, позвонки копчика и мечевидный отросток.
Таймер убывает. Семь. Шесть.
Она вяжет узлы быстро, наощупь. Ее ноги сигнализируют о боли в местах, которыми она охватывает древний ствол над невообразимым обрывом.
Три. Два.
Она дает костям повиснуть над пропастью.
Ноль.
Поток ветра разрывает землю, ревет в темноте. Красная сжимает окаменевший ствол крепче чем любовника. Ветер усиливается, воет, швыряет кости. Новая нота заглушает громыхание мощей, вызванная пещерным ветром свистящим через точно подобранные промежутки в костях подвешенных Красной. Нота растет, меняется, и растекается в голос.
Красная слушает, зубы оскалены в выражении, которому она, если бы видела в зеркале, не смогла бы дать названия. Есть в нем и благоговение, да, и ярость. Что же еще?
Она осматривает темную пещеру. Не обнаруживает ни источников тепла, ни движения, ни радарной отметки, электромагнитного излучения или остаточных паров - конечно нет. Она ощущает себя великолепно уязвимой. Готовой к выстрелу или моменту истины.
Слишком скоро ветер слабеет, а с ним и голос.
В тишине Красная разражается проклятиями. Припоминая историческую эпоху, она обращается к местным божествам плодородия, обозначает изобретательные методы их совокупления. Израсходовав весь арсенал ругательств рычит, без слов, и плюет в пропасть.
После чего, как предсказано, смеется. План сорван, горько, но все-таки есть в этом и юмор.
Перед уходом Красная отрезает только что подвешенные кости. Паломника, на которого хотела воздействовать Красная, уже нет, и приют отшельника построен не будет. Теперь Красной придется в меру сил исправлять весь беспорядок.
Брошенные кости падают и падают, крутясь и крутясь.
Но ничего. Охотница ловит их прежде чем они достигают дна.
Дорогая Красная, до зубов и когтей.
Ты была права, я смеялась. Твое письмо было очень кстати. Сказало мне очень о многом. Ты представляла огонь сверкающий на моих зубах; зная твое тонкое внимание к деталям, я думаю, что добавлю немного дьявольщины.
Возможно, надо было начать с извинения. Это не то, боюсь, знамение, которого ты ожидала; пока ты прислушиваешься к моим словам, можешь присмотреться и к тому, на чьих костях выточено это послание. Он мог быть стать тем самым бедным паломником! Зачем оставлять самоубийственное документальное доказательство, когда можно развлечься сеансом резьбы по кости, уничтожая твое орудие, и давая шанс ветру поиграть на инструменте?
Не волнуйся, сперва он прожил славную жизнь. Не ту жизнь, что ты готовила для него, возможно - несчастную, но полезную для потомков, давая приют беззащитным, пробивая перфокарты будущего, по отверстию за жизнь. Вместо постройки приюта он влюбился! Создал великолепную музыку со своим другом, много путешествовал, заставил прослезиться императора, растопил жестокое сердце, побудил историю перескочить с одной дорожки на другую. Прядь 22 пересекает Прядь 56, если не ошибаюсь, и кое-где ниже по нитям созревает плод яркий настолько, чтобы его отведать.
Мне лестно видеть тебя настолько внимательной. Будь уверена, я смотрела, долго и пристально, как ты собираешь мой небольшой художественный проект. Останешься неподвижной, или резко обернешься - когда узнаешь, что я слежу за тобой? Увидишь ли меня? Если нет, то представь, как я машу; я слишком далеко, чтобы ты видела мой рот.
Это шутка. Когда ветер станет как нужно - меня и след простынет. Но я заставила тебя посмотреть, верно?
Я представляю, как ты тоже смеешься.
Жду твоего ответа,
Синяя.
Синяя в одеждах паломника приближается к храму: волосы подрезаны, чтобы показались сияющие проводники вокруг ушей и вверх по скальпу, глаза под очками, рот - мазок хромового блеска, веки прикрыты металлом. На кончики пальцев надеты кнопки старинной клавиатуры в знак почитания великого божества Хака, на руках завитки браслетов из золота, серебра, палладия, сверкая ярче яркого на ее темной коже.
Если смотреть сверху, она - одна из тысяч, неразличима среди медленного напора тел, продвигающихся в направлении скважины храма в центре огромного раскаленного солнцем павильона. Никто не заходит внутрь: жар поклоняющихся может спалить их божество на его кремниевой лозе.
Но она должна быть внутри.
Синяя постукивает надетыми на пальцы клавишами с точностью танцовщицы. G, T, C, A, вперед и назад, дробясь и накладываясь. Их ударный ритм передает последовательность летучего вредоносного вируса, в разработке прошедшего несколько поколений: это ее создание, которое распространит свои побеги на всю нейронную сеть здешнего социума, безвредное до самого запуска.
Она щелкает пальцами. Меж них вспыхивает искра.
Паломники - все десять тысяч, одновременно - валятся, совершенно тихо, в одну огромную разукрашенную груду.
Она слушает шипение и хлопки перегревающихся контуров, ошибочно срабатывающих в филигранных мозгах, и мирно переступает через вышедшие из строя тела, конвульсии конечностей мягко касаются ее лодыжек подобно прибою.
Для Синей бесконечно забавно, что выполняя подобную атаку на храм, она совершает деяние, угодное их божеству.
У нее есть десять минут, чтобы пройти храмовый лабиринт: вниз по лесенке колодца обслуживания, рука за рукой, затем ладонью по сухой темной стене, следуя ее ломаной линии к центру. В подземелье холодно, еще холодней ее голой коже, и все холоднее по мере ее спуска: она дрожит, но не замедляется.
В центре стоит угловатый экран. С приближением Синей он освещается.
"Хэлло. Я - Макинт..."
"Тише, Сири. Приступим к загадкам."
Глаза и рот - не совсем лицо - появляются на экране, смотрят спокойно. "Очень хорошо. Как найти гипотенузу прямоугольного треугольника?"
Синяя склоняет голову на сторону, опустив руки, стоит неподвижно, исключая сжимающиеся пальцы. Прочищает горло.
"Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве..."
На экране Сири мелькает белый шум, затем та спрашивает: "Каково значение пи с точностью до шестидесяти двух знаков?"
"Осока в озере мертва, не слышно птиц."
Пригоршня снега пролетает поверх лица Сири. "Если первый поезд выходит из Торонто в шесть часов пополудни, следуя в восточном направлении со скоростью сто километров в час, и второй поезд выходит из Оттавы в семь часов, следуя на запад по сто двадцать километров в час, то когда они встретятся?"
"Заклинаю! Ты очарован и беззвучной цепью скован. Без конца томись, страдай; и в страданьях - увядай!"
Вспышка света: Сири выключается.
"Более того", - прибавляет Синяя, легко ступая к блоку и готовясь поместить его в приготовленный рядом крепкий мешок, - "Онтарио - отстой. Как выражаются пророки."
Экран вспыхивает снова; ошарашенно она отступает на шаг. Слова прокручиваются на экране, в то время как ее глаза расширяются, и бело-голубое свечение экрана отражается от хромового тона на ее губах, медленно складывающихся в яростный оскал.
Она щелкает в последний раз клавишами, перед тем как сбросить их с пальцев, краску с губ, металл с рук. Когда она ступает вбок, исчезая в тесьме времени, груда украшений съеживается, ржавеет, осыпается в неразличимую тонкую пыль на полу пещеры. Охотница, идущая по пятам, распознает каждую крупицу.
Дражайшая Синя-тиня-иняя,
Дерзкое вторжение! Безумные аксессуары. Никогда бы не поверила, что ваша сторона рискнет заниматься Прядью 8827 настолько низко, пока не распознала твой характерный почерк. Дрожь берет, если представить симметрично аналогичное вторжение - не дай Причинность нашему Коменданту когда-нибудь послать меня в один из ваших эльфийских миров из лоз и ульев, утонувший в цветах, сплошные арки из бузины, нейронное опыление, пчелы собирающие образы из глаз и с языка, библиотеки сочащиеся медом знаний прямо из сот. Не питаю иллюзий, что у меня был бы хоть шанс на успех. Обнаружили бы за мгновение, а прибили бы еще быстрее - мои шаги проложили бы дорожку порчи по вашей зелени, как бы легко я ни ступала. У меня примерно такой же талант к озеленению как и к излучению Черенкова.
(Знаю, знаю: излучение Черенкова... ладно... синее. Не стоит позволять фактам портить хорошую шутку.)
Но ты непроста. Я едва уловила признаки твоего появления - не буду говорить какие, по понятным причинам. Представь меня, если угодно, притаившейся над лестничным колодцем, подбородок на коленях: спрятавшись, считаю шаги спускающейся нарушительницы. У тебя получилось даже лучше, чем наполовину. Тебя специально вырастили для подобных целей? И как вообще ваша сторона делает вещи такого рода? Породили тебя заранее - зная, что получится; тренировали тебя, гоняли через упражнения в каком-то, как я могу представить, кошмарном летнем лагере, под присмотром вечно улыбающихся инструкторов?
Тебя сюда послало твое начальство? У тебе вообще есть начальство? Или царица? Мог кто-то из твоих вышестоящих пожелать, чтобы тебя убили?
Спрашиваю, потому что здесь мы могли тебя захватить. Эта прядь - одна из ведущих составляющих; Комендант могла бы задействовать целую стаю агентов без особого риска для причинности. Представляю: ты читаешь это и думаешь, что могла бы скрыться ото всех них. Возможно.
Но агенты эти заняты в других местах, так что было бы тратой времени (ха!) отзывать их, а потом засылать снова. Чем беспокоить Коменданта вещами, которыми я могла бы заняться сама, я решила разобраться непосредственно. Проще для нас обеих.
Конечно, я не могла позволить тебе украсть божество у этих несчастных. Нам не нужен именно этот их мир конкретно, но нужно что-то подобное. Я уверена, ты можешь представить, какая бы работа потребовалась, чтобы построить такое райское место заново (или даже восстановить его блеск из развалин). Задумайся на секунду: если бы у тебя вышло украсть этот объект, от постепенного квантового распада которого зависит генератор случайных чисел этой пряди - это бы вызвало криптографический кризис, а из-за него люди потеряли бы веру в свои линии печати еды, а если бы голодные массы взбунтовались, если бы бунты как искры вызвали бы огонь войны, то нам пришлось бы начинать снова - отбирать ресурсы у других прядей, вероятно из вашей тесьмы. И тогда мы вцепились бы друг другу в глотки еще сильнее.
И еще, таким вот образом я могу отплатить тебе за ту штуку в катакомбах - моим собственным сообщением! Но у меня почти не осталось места. Тебе нравится девятнадцатый век в Пряди 6. Ладно, "Учебник Этикета Корреспонденции миссис Ливитт" (Лондон, издание Гуз Нек Пресс, Прядь 61) предлагает, чтобы я закончила подчеркиванием основного посыла (что бы это слово ни означало), так вот: ха-ха, получила синяк? Цель твоего задания сейчас в другом замке.
Обнимаю и целую,
Красная
PS. Клавиатура покрыта контактным ядом замедленного действия. Через час будешь мертвой.
PPS. Я шучу! Или... не совсем?
PPPS. Просто валяю дурочку с тобой. Все же эти приписки - забавная вещь!
Деревья падают в лесу, звук слышен всем.
Орда движется среди деревьев, оценивая, работая топорами, извлекая из стволов басовые ноты смычками пил. Пятью годами ранее ни один из этих воинов не видал такого леса. Дома у них остались священные рощи, что звались "зун мод", или "сто деревьев", поскольку сотня была в их представлении пределом того, сколько деревьев может быть собрано в одном месте.
Здесь стоит намного больше ста деревьев, так много, что никто не берется сосчитать. Мокрый холодный ветер стекает с гор, и ветви шумят, как крылья саранчи. Воины пробираются под колючими тенями и продолжают свою работу.
Сосульки осыпаются с падающих деревьев и ломаются, сваленные деревья обнажают бреши в зелени, открывая холодное белое небо. Воинам плоские облака нравятся больше, чем мрак леса, но еще больше они любят голубые небеса своего дома. Они обвязывают стволы веревками и волочат их по смятому подлеску к лагерю, где те будут обтесаны и распилены на брусья для постройки осадных машин великого Хана.
Странное превращение для некоторых из них: когда они были молоды, побеждали в своих первых битвах с луком в седле: десять против двадцати, две сотни против трех. Потом научились использовать против врагов реки, разрушать стены крючьями. Теперь они катятся от города к городу, собирая ученых, жрецов, инженеров, всех, кто может читать и писать, кто знает ремесло, и дают им задания. Получишь еду, воду, отдых, все удобства, которые может предложить армия в конном походе. За это - решай проблемы, которые могут создать наши враги.
Когда-то воины на конях разбивались о фортификации, как волны о скалы (Большинство этих людей не видело ни волн, ни прибрежных скал, но путешественники приносят истории из дальних земель). Теперь конники разбивают врагов, заставляют отступать их в крепости, требуют сдаться, и, если сдачи не происходит, воздвигают осадные машины чтобы разделаться с препятствием города.
Но для машин нужна древесина, и вот воины посланы забирать ее у лесных духов.
Красная, после долгих дней в седле, спешивается, достигнув леса. На ней толстый серый халат, перепоясанный шелком вокруг талии, меховая шапка скрывает волосы и согревает голову. Она ступает тяжело. Расправляет плечи. Она играла эту роль более десяти лет. В орде есть женщины, но сейчас она мужчина, по крайней мере для тех, чьи приказы получает, и для тех, кто получает их от нее.
Она запоминает увиденное для своего доклада. Ее дыхание клубится, сверкает замерзающими кристалликами льда. Не хватает ли ей парового отопления? Не хватает ли ей стен и крыши? Не хватает ли ей имплантов, тайно вживленных вдоль рук и ног и вокруг грудной клетки, что могли бы охранять ее от времени, куда ее послали?
Не особенно.
Она замечает густую зелень деревьев. Она замеряет время их падения. Она отмечает белизну неба, укусы ветра. Минуя людей, запоминает имена. (Большинство из них - мужчины.) После десяти лет под глубоким прикрытием, присоединившись к орде, доказав свою ценность, добившись места, которое для себя наметила, она чувствует, что подходит для этой войны.
Она приспособила себя к ней.
Другие отступают от нее в знак уважения и страха, когда она осматривает сваленные бревна в поисках гнили. Ее скакун фыркает, бьет землю копытом. Красная снимает перчатку и ведет пальцами по древесине, бревно за бревном, срез за срезом, ощущая возраст каждого из них.
Она останавливается, обнаружив послание.
Опускается на колени.
Остальные обступают ее: что настолько обеспокоило ее? Знамение? Проклятие? Какой-то промах в их работе?
Послание начинается с сердцевины дерева. Кольца, кое-где толще, где-то тоньше, образуют знаки алфавита, неизвестного ни одному из присутствующих, кроме Красной. Слова мелкие, местами смазанные, но все же: по десять лет на строку, и строк много. Отслеживать корни, размещать или удалять питательные вещества из года в год - это сообщение потребовало век на изготовление. Возможно, местные легенды рассказывают о некой лесной фее или зимней волшебнице в местной чаще, появляющейся на мгновения, чтобы исчезнуть. Красная гадает, с каким выражением на лице та выполняла все эти инъекции.
Она запоминает сообщение. Она осязает его выступ за выступом, строку за строкой, и оценивает медленную арифметику лет.
Ее глаза меняются. Люди вокруг знают ее десяток лет, но никогда не видели такого выражения.
Один спрашивает: "Выбросить это прочь?"
Она мотает головой. Оно должно быть использовано. Она не объясняет, что иначе другие могут найти его и прочесть то, что прочитала она.
Они волокут бревна к лагерю. Они разделают их, очистят, распилят, построят из них осадные механизмы. Двумя неделями позже, разбитые доски валяются вокруг обрушенных стен города, который еще горит, еще рыдает. Наступление скачет дальше, оставляя позади кровь.
Кружат стервятники, но здесь они уже насытились.
Охотница пересекает опустевшую землю, разрушенный город. Она собирает мелкие щепы среди разбитых осадных машин, и когда солнце садится, вгоняет их занозами в свои пальцы.
Ее рот раскрывается, но не издает ни звука.
Моя совершенная Красная,
Какая выходит груда, когда монголы рушат города, а орда их так горда? Возможно, расскажешь мне, когда закончишь с этой прядью.
Мысль, что ты могла поймать меня (может, и связать? Вот ужас... жаль, что не жаль) настолько восхитительна, что должна признаться: не могу взять себя в руки. А ты всегда действуешь только наверняка? Оцениваешь вероятности с такой точностью, что сразу отбрасываешь сценарии с предполагаем значением успеха ниже восьмидесяти процентов? Грустно думать, что скучный из тебя игрок в покер.
Но я думаю, что ты хотя бы передергивала карты, это утешает.
(Никогда бы не хотела, чтобы ты позволила мне выиграть. Сама мысль!)
На мне были очки, но представь, пожалуйста, как расширяются мои глаза от твоего сладостного допроса в Пряди 8827. Подослало ли меня мое начальство! Есть ли у меня начальство! Предполагаемое предательство среди моих командиров! Очаровательная забота о моем благополучии! Ты пытаешься завербовать меня, дорогая Кошениль?
"И тогда мы вцепились бы друг другу в глотки еще сильнее." Ох, солнышко. Говоришь об этом, будто это что-то плохое.
Приходит в голову, задуматься: что за микрокосм этой войны мы образуем, ты и я. Физика связей между нами. Действие и равное ему противодействие. Мой эльфийский мир ульев и лоз, как ты выразилась, против твоей техно-мехно дистопии. Мы обе знаем, что все не так просто: ведь ответ на письмо - это не его противоположность. Но из какого яйца получается какой утконос? Наши цели не всегда напоминают наши средства.
Но довольно философии. Дай мне пересказать то, что сказала ты, говоря просто: Ты могла убить меня, но этого не сделала. Ты действовала без ведома и санкции твоего Агентства. Твое представление о жизни в Саду достаточно полно глупых стереотипов, чтобы расценить его как расчетливую попытку вызвать на резкий необдуманный ответ (смехотворно, учитывая как долго мне потребовалось выращивать эти слова), но сказано это было так пронзительно красиво, что получилось признание в настоящем, любопытном неведении.
(У нас действительно есть прекрасный мед: такой лучше всего есть из толщины сот, намазать на теплый хлеб с мягким сыром, в прохладное время дня. А у вас там до сих пор едят? Это все в трубках, внутривенное питание, режимы метаболизма оптимизированные для дальних нитей? Спишь ли ты, Красная, видишь ли сны?)
Дай мне сказать просто, пока не закончился век этого дерева, покуда славные парни под твоей командой не сделали орудий осады из моих слов: Что ты от всего этого ждешь, Красная? Чего добиваешься?
Скажи мне что-нибудь взаправду, или не говори ничего.
Всего,
Синяя
PS. Я тронута стараниями, потраченными на исследования ради моего блага. "Учебник миссис Ливитт" хорош. Теперь, когда ты знаешь про постскриптумы, посмотрим что у тебя получится с ароматными чернилами, яркими пигментами и благородными веленями!
PPS. А вот без фокуса и подвоха: сердечный привет Чингису этой пряди. Мы с ним вместе лежали на спине и смотрели на облака, когда были молоды.