Message: 

~

Я бы смог написать
о раздумиях длинных
по утрам, вечерам,
только много ли толку
с этих мыслей --
по детски наивных, невинных?
Как в охапке травы
золотую иголку 

в них искать бесконечно,
пока не устанешь,
можно руки, лицо,
и теперь сигареты,
можно чистосердечно
под лязганье клавиш
повторять для себя
голосов пируэты, 

и подумывать изредка,
пепел роняя,
на огромный пейзаж,
тоже испепелённый
к октябрю,
и подумывать -- чья это стая
собралась в закоулок
навечно зелёный? 

чьи узоры она
повторяет движеньем?
И мечтать:
вот бы видеть узоры глазами,
чтобы стая, привыкшая быть отраженьем
этой прихоти, выдуманной небесами, 

перестала быть нужной.
Наверное, сверху
всё цветёт,
и клочка этих птиц слишком мало,
чтобы вьюге жемчужной, земле, человеку
превратиться в такое же вот одеяло

и кричать не по-галочьи --
по-человечьи
и от радости вверх 
в восходящих потоках
запрокидывать голову
в пропасть, за плечи
и не падать --
для этого нужно до срока 

умереть, или щуриться солнцу в зените,
дожидаясь, пока эти фрески проступят
словно светло-зелёные, тонкие нити
от души к горизонту.
Подруги накупят 
 
той порой винограда, вина
и успеют
на скамейке старушки прохожих облаять,
и намусорят семечками на земле, и
растеряют последнюю дряхлую память, 

а романтик железный,
зашторенный город,
понаставит по улицам
жёлтых и красных
фонарей,
и, рекой на три части расколот,
будет в тёмных протоках,
как в лентах атласных,

щеголять, развлекаться.
Откроются бары,
застучат доминошные кости под клёном,
и замёрзшие в кость
невлюблённые пары
будут в ритме асфальтовом и монотонном,

зацепившись локтями, бродить по проулкам
избегая машин и больших откровений.
Я всегда недолюбливал
склонность к прогулкам
от тоски и от скуки.
Ведь люди не тени, 

чтобы пОдвое бредить своей нелюбовью.
А хотелось об Африке...
Скоро уеду
и примкну к незаметному прочим сословью
пчеловодов.
Пускайте собаку по следу,

посылайте вослед откровенные письма,
засыпайте тоской --
я засыпан по крону --
и без вас,
и без вас ошалелые листья
не позволят продраться
весёлому звону 

успокоенной, радостной
жёлтой чертовки.
Я уеду и даже не вспомню ни разу
ни о вас,
чьи слова так привычны, неловки,
ни о ваших словах,
что уставшему глазу

набивают оскомину.
Может быть, скоро
и вернусь,
         но не раньше,
чем через полвека.
Я покину прекрасный
расцвеченный город,
потому что в лесу 
отыскал человека

бородатого, доброго.
Словно огромный
неуклюжий медведь,
словно рысь золотая
он живёт у излучины
доброй и сонной
и весёлой реки,
и, меня поджидая,

то накосит душистого сена,
то баньку
протопив,
     развлекается бархатным пивом,
то зайдя в бесноватый поток по колено,
насыпает с ладони 
задумчивым рыбам

хлебных крошек,
и смотрит подолгу, как харьюс
отражается в туче,
приплывшей с востока,
то мечтает --
сегодня в банёшке попарюсь.
И ему никогда, никогда одиноко

не становится в этой глуши.
Бесконечно
можно думать об этом
лесном человеке,
можно думать о нём,
можно стать им навечно,
и когда ото сна налетевшего веки

захлебнутся под собственным весом,
сомкнутся,
и когда я расправлюсь той стаей крылатой
над землёй,
я успею ему улыбнуться
и отвечу себе колдовской, бородатой

мимолётной улыбкой,
что слишком знакома
в той квартире, 
где зеркало врёт, не стесняясь,
где живёт человек
словно там, словно дома,
у блестящей реки,
где танцуют, качаясь

в такт прохладному ветру
и осени нежной --
то ли пихты,
а то ли высокие травы
отражением радости
тёплой, безбрежной

у блестящей реки,
у своей переправы.


...
...
Time/Date: 12:00:19 9/28/2000