~

Паутина опутала розу,
ни молекулы жидкости в стебле,
здесь и рифмы мешаются в прозу
потому лишь, что прозе не внемлю.
 
Опустевшая за год квартира -
неуместная мебель, одежда
на полу. Здесь окраина мира.
Здесь прочерчена трещина между 

одиноким смотрением в окна
на пейзаж опостылевший, зимний,
и листвой, что за лето промокла
нАсквозь
в море искрящихся ливней.

Эту розу, когда расставались
в сотый раз из тогдашних бессчётных,
я купил тебе, тщетно пытаясь
в лепестках её нежных, бесплотных
 
задушить все предчувствия мира,
из которых тогда вырастала
и пустынная эта квартира,
и прообраз пустого вокзала,

срок которого всё ещё где-то
в нашем будущем. Сказано громко -
"нашем". Нашего там - силуэты
фонарей, да сухая позёмка,

да узоры из мраморной крошки
на блестящем полу возле кассы,
да, возможно (едва ли) серёжки,
что купили тогда, или пассы

десяти обескровленных пальцев,
поделённых вагонной витриной
на скитальцев и тех постояльцев,
что оставшись, проносятся мимо.

В этом, сером от пыли осевшей,
пересохшем как горло бутоне
поселился, наверное, леший:
он ночами беззвёздными стонет,

развлекая себя и соседей,
и сквозь стоны его узнаётся -
"он уедет, конечно уедет
и уже никуда не вернётся.

Он однажды проснётся, и вспомнить
не сумеет названия части
света, будет в объятиях комнат
целый день задыхаться от счастья

потерявшейся, скрученной в слово
человеческой капли, и в спину,
словно взгляд паренька-часового
сквозь туман сигаретного дыма,

будет целиться высохший в порох,
без молекулы жидкости в стебле,
пересохший цветок, и на шторах
рисовать розоватые петли"

Этот дом, запорошенный белым,
с трёхнедельной заваркой в стакане,
с пирамидою сложенным пеплом
в синем блюдце, с резными углами,

что закутались в шаль паутины,
с каждым днём холодней и безлюдней,
с каждым днём всё заметней морщины
бесконечных бессолнечных будней

на его неухоженных, тёмных
стариковских бескровных ладонях,
на раздумьях его полусонных
и его постояльцах-засонях.

:-)
...
...