Булгаков Андрей Сергеевич
Кондратий Книга 1. Верность Или Честь: Глава 7 Меж двух огней

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Обучение неофитов переходит на новый, куда более жестокий этап: наступают первые практические занятия по самообороне. Именно здесь, в стенах "Наковальни", новобранцам предстоит столкнуться с жестокой истиной - главный закон Ордена не пустые слова, а руководство к действию. Осознание того, что не каждый из них выживет, становится почти осязаемым, ведь безжалостный отбор уже начался, и самые слабые рискуют пасть раньше, чем долетят до полигона.
  ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
  МЕЖ ДВУХ ОГНЕЙ.
  
  Ещё до того, как из невидимых динамиков под потолком раздался казённый, лишённый всякой души сигнал к пробуждению, вытряхнувший неофитов из постелей, на тренировочном полигоне уже кипела бездушная и методичная жизнь.
  Группа обслуживающих дроидов, похожих на многоруких пауков, деловито готовила арену для предстоящей бойни. Одни, с монотонным шипением гидравлики, наполняли рвы густой, холодной грязью и ржавой водой. Другие, ловко перебирая манипуляторами, проверяли натяжение каждого каната на верёвочных переправах и надёжность креплений на подвесных брёвнах. А над всем этим, бесшумно паря в воздухе, кружили дроиды-наблюдатели, и их безразличные оптические сенсоры уже сейчас следили за каждым сантиметром земли, где скоро прольётся пот, а может, даже и кровь.
  Утро не пыталось прикидываться добрым. Высоко над головой исполинский купол, ещё недавно бывший тёмной, почти невидимой толщей трансфлаерина, сквозь которую глядел холодный свет далёких звёзд, начал медленно оживать. Его структура из прозрачной стали, повинуясь невидимой команде, изменила свои свойства. Она поймала тусклые, едва различимые лучи Хоруса, местного солнца, и принялась их многократно усиливать и рассеивать.
  Тьма отступила. Купол налился ровной, безмятежной голубизной, превратившись в рукотворный небосвод. Этот свет, лишённый утренней зари и нежных полутонов, ударил по плацу сухо и деловито. Он укоротил тени и заставил влажную грязь в ямах хищно блестеть. Полоса препятствий, наконец освещённая и готовая, распахнула свою деревянно-верёвочную пасть.
  Резкий, короткий свисток инструктора Крюкова полоснул по утренней тишине. И неофиты двинулись. Каждый - со своим дыханием и своим уникальным страхом.
  Строй мгновенно распался. Кто-то с азартом рванулся вперёд, кто-то, наоборот, испуганно замер, пропуская более проворных. Уже на первых метрах начался естественный отбор: были те, кто срывался с первого же бревна, и те, кто преодолевал стену с неожиданной, почти кошачьей ловкостью. И среди этого хаоса уже начали вырисовываться знакомые фигуры.
  Кондратий не бежал - он шёл. Шёл, как идёт хозяин по своим владениям, чувствуя каждый канат, каждую перекладину. На верёвочной переправе, когда он, держась руками, перебирал ногами по нижнему тросу, его футболка задралась, обнажая рельефные, вздутые косые мышцы живота. Они напрягались и перекатывались под кожей с каждым движением, будто сплетённые из живой стали канаты. Его тело, покрытое лёгкой испариной, блестело под холодным светом, являя собой картину первозданной, не знающей сомнений мощи.
  Галина держала его темп - настойчиво, яростно. Она была воплощением хищной, целенаправленной энергии. Её бег был не просто быстрым - он был красивым. Каждое движение её стройных, сильных ног, каждый поворот корпуса, движение бёдер, обтянутых тонкими шортами, было наполнено яростной, почти животной грацией. Она не оглядывалась - только иногда, на долю удара пульса, её взгляд впивался в широкую, могучую спину впереди.
  А вот Любовь, казалось, была из другого теста. Длинные, светлые волосы, закрученные в тугие спирали и собранные в высокий хвост, раскачивались в такт её шагам, как золотой маятник. Она бежала ровно, сосредоточенно, стараясь всё делать правильно. Подойдя к высокому деревянному барьеру, она не перемахнула его с лёгкостью Галины. Она опёрлась руками и, мощным, упругим движением перенося тело, на мгновение прижалась к преграде. В этот момент её большая, высокая грудь, сдавленная спортивной майкой, тяжело распласталась по дереву, и этот короткий, почти случайный миг был полон такой ошеломляющей, невольной женственности, что несколько неофитов, бежавших следом, непроизвольно сбили шаг. Но она, казалось, ничего этого не замечала. Её взгляд - короткий, неосторожный - уже снова цеплялся за могучую фигуру впереди, и тогда девушка ускорялась, словно боясь, что её тайную мысль могут догнать и прочитать.
  Корднев ворвался в полосу с шумом, как будто штурмовал парадную. На первом же барьере он взял лишний разбег и, цепляя доску носком, почти навернулся, но удержался - оглянулся, убедился, что заметили, и громко, демонстративно хмыкнул:
  - Смотрите, как надо, - сказал он никому и всем сразу, - а не как некоторые...
  Фома и Ерёма, два труженика собственной гравитации, упёрлись в сетку плечами и повисли там, как два диковинных плода. Снизу у бровки бегала Марина, размахивая свёрнутым в трубку полотенцем, словно флагом:
  - Левой - тяни, правой - страхуй! Фома, не жуй сетку! Ерёма, думай, что там наверху вареники!
  Голос у неё был звонкий, сердитый и заботливый в равной степени. Они тянулись, пыхтели, двигались. Медленно, но двигались.
  И только Светлана шла своей крохотной, мучительной тропой внутри общей. Каждое препятствие было для неё не просто испытанием, а маленьким миром боли, в котором надо было дожить до следующего вдоха. Её руки, стирая кожу в кровь, цеплялись за грубые канаты; лёгкие горели огнём; мышцы, которых почти не было, кричали от напряжения. Над ней, бесшумно паря, завис дроид-наблюдатель. Его красный оптический сенсор был устремлён прямо на неё.
  - Дорофеева, шевелись! - раздался из громкоговорителя дроида безжизненный, усиленный металлом голос Крюкова. - Твоя скорость передвижения сравнима с тектоническим сдвигом. Мне что, чаю пойти заварить, пока ты доберёшься до финиша?
  Она стиснула зубы, не отвечая. Последним испытанием перед финишной прямой было длинное подвесное бревно над широкой ямой с грязью. Её ступни, дрожа, шарили по скользкому дереву, пальцы побелели, вцепившись в верёвку. "Раз... два... дыши..." - слышала она собственный шёпот.
  Сзади, лёгкая и стремительная, как запущенная стрела, её нагнала Галина. Она не сбавляла темпа. Подойдя вплотную, она коротким, точным и жестоким движением плеча толкнула Светлану в бок.
  - Не стой на дороге.
  Мир качнулся, заставив верёвку выскользнуть из ослабевших ладоней и, потеряв опору, девчушка, издав лишь слабый возглас, сорвалась вниз. Но даже в падении её тело действовало инстинктивно: пальцы мёртвой хваткой вцепились в ногу неофита, шедшего по соседнему бревну. Застигнутый врасплох, тот потерял равновесие и, отчаянно взмахнув руками в попытке удержаться, лишь увлёк за собой в грязь ещё одного.
  Вниз, в холодную, липкую тишину грязевой ямы, они рухнули уже втроём, подняв фонтан брызг.
  Вынырнув, Светлана тут же закашлялась, отплёвывая вязкую жижу, забившую рот и нос, и отчаянно попыталась выбраться, но ноги лишь глубже увязли в холодной трясине, пока рядом барахтались и изрыгали проклятия двое других неофитов.
  - Какого хера, Дорофеева?! - заорал один. - Совсем рехнулась?!
  А сверху, с бревна, на них смотрела Галина. Она не ушла. Она стояла, расставив ноги для равновесия, и на её лице было выражение чистого, незамутнённого наслаждения. Галина смотрела, как Светлана барахтается внизу, как её тщетные попытки выбраться лишь глубже затягивают в вязкую жижу, как грязь пачкает лицо и волосы. И в этот миг она была королевой, взирающей со своего трона на жалкую возню черни у подножия.
  - Дорофеева! - снова рявкнул из громкоговорителя дроида голос Крюкова. - Мало того, что ползёшь, как черепаха, так ещё и товарищей за собой на дно тянешь!
  Лёгкий, невольный смешок сорвался у Любы - как треск ломкой веточки. Она тут же прикусила губу, но эхо подхватили охотнее: Корднев рассмеялся открыто, широко, ещё двое - рвано, с облегчением от чужой неудачи.
  Услышав этот приговор, девочка замерла. Вокруг неё кипела ярость упавших, а сверху доносился смех. Она подняла глаза и увидела, как хохочут Корднев, Люба и ещё несколько человек. Это был жестокий, освобождающий смех тех, кто радуется чужому, ещё большему унижению.
  - Слабая всегда остаётся в грязи, - отчеканила она, и в её голосе не было даже ненависти - лишь холодное, как сталь, презрение.
  Никто не подал руки. Люба, увидев, как Володя, изменив маршрут, напряжённо движется к яме, невольно отшатнулась. Её веселье мгновенно угасло. Она сжала губы, обхватила себя за локти и отвернулась, не в силах смотреть ни на это унижение, ни на молчаливый укор в глазах Кондратия.
  А Вениамин, наслаждаясь моментом и своей безнаказанностью, подошёл к самому краю. Он картинно опустился на одно колено, как рыцарь перед поверженной дамой, и, наклонившись, с издевательской заботой протянул:
  - Ну что ты, замарашка? Заблудилась в луже? Давай, я тебе помогу.
  Он протянул ей руку. Та, на мгновение поверив в этот нелепый жест милосердия, с надеждой потянулась к его ладони. И в тот самый миг, когда их пальцы почти соприкоснулись, он с весёлым смешком отдёрнул руку, поднимая её вверх.
  - Ой, не дотянулась, - пропел он, наслаждаясь её унижением.
  Но не успел он насладиться им до конца, как последовал тяжёлый, глухой удар в спину. Короткий, удивлённый вскрик. И Корднев, нелепо взмахнув руками, полетел в ту же самую грязь, над которой только что так жестоко издевался.
  - Какого чёрта?! - взревел он, барахтаясь в жиже.
  Кондратий, стоявший на краю, даже не удостоил взглядом барахтающегося внизу юнца. Он просто спрыгнул вниз. Грязь с тяжёлым, чавкающим звуком приняла его, доходя почти до колен. Он подошёл к ней. Она сидела по грудь в вязкой жиже, сжав плечи, и смотрела на него снизу вверх с выражением тихого, бессильного отчаяния.
  Он протянул ей свои огромные, перепачканные ладони и сказал просто, без лишних слов:
  - Давай, вставай.
  Она молча взялась за его руки. Он с силой потянул её вверх, а затем, легко, будто поднимая пушинку, подхватил одной рукой за талию и без видимого усилия вытолкнул на твёрдую землю.
  В этот момент, поставив ногу на лежавший у края ямы ящик с инструментами, над ними возникла фигура Крюкова. Его лицо с резкими, властными чертами, обрамлённое короткой, тронутой сединой бородой, казалось высеченным из камня. Он слегка склонил голову, отчего его орлиный профиль стал ещё более хищным, и из-под насупленных бровей молча взирал на юношу, стоявшего в грязи. На лице инструктора не было ни злости, ни удивления - только холодная, усталая констатация факта.
  Хмыкнув, он перевёл свой холодный, оценивающий взгляд с могучей фигуры Кондратия на дрожащую девочку, выбравшуюся на твёрдую почву.
  - Вот видишь, Дорофеева, - его голос был ровным и безжалостным, - твоя слабость - это не только твоя проблема. Она, как заразная болезнь, расползается вокруг, заставляя других тратить на тебя силы, нарушать правила... тянет на дно не только тебя, но и тех, у кого хватает глупости тебе сочувствовать.
  - Если вам нужно кого-то упрекнуть, товарищ инструктор, - раздался из ямы спокойный, но тяжёлый голос Володи, - начните с него.
  Крюков даже не повернул головы, лишь скосил глаза в сторону, где верные подлизы, скользя и пачкаясь, возились с виновником всей этой жалкой сцены.
  Галина, стоявшая неподалёку, наблюдала за всем этим, и зрелище того, как Кондратий без малейшего колебания шагнул в грязь ради этой... замарашки, было для неё хуже пощёчины. Она невольно прикусила нижнюю губу, и внутри неё, к её собственному удивлению, шевельнулось что-то похожее на восхищение, которое тут же захлебнулось волной жгучей, ядовитой ревности. Подняв глаза, она встретилась с упрекающим взглядом Володи из ямы, и в этот миг в её душе стало по-настоящему больно. Она резко отвернулась и наткнулась на тихий, разочарованный взгляд Любы. И это было уже невыносимо.
  Выбравшись наконец на твёрдую землю, Дорофеева молча, с каким-то остервенением, начала стряхивать с себя комья грязи.
  - На сегодня с вас хватит, - произнёс Крюков, будто подводя итог неудачного эксперимента. - Все - в душевые. Переодеться в чистую одежду. Через полчаса жду всех в тренировочном зале. Будем учиться выпускать пар более конструктивно.
  Раздевалка встретила их влажным, густым теплом, пахнущим озоном и разгорячённой юностью. Её стены из холодной, казённой стали были до половины обиты тёмными, истёртыми деревянными панелями, отчего место это походило не то на трюм древнего звездолёта, не то на предбанник в преисподней. Воздух здесь гудел, как в растревоженном улье: смех, щелчки замков и громкие обсуждения прошедшего испытания слились в единый, гулкий шум.
  Девушки без стеснения сбрасывали с себя грязную одежду, и в этом тумане, пронизанном светом, обнажалась сама жизнь. Юные, полные дикой, ещё нерастраченной силы тела двигались свободно и уверенно, как хозяйки этого места. Тело Галины, сбросив грязную ткань, явилось во всём своём хищном, отточенном совершенстве; казалось, оно было не создано, а выковано для битвы и победы. А формы Любы были полны той щедрой, полнокровной силы, что дышала здоровьем и обещанием, и кожа её в этом туманном свете отливала мраморной белизной.
  И в это шумное, полное жизни пространство последней вошла она. Её ноги, обутые в спортивные кеды, заляпанные грязью, оставляли на полу цепочку безобразных, тающих отпечатков. За ней тут же, будто тень, привязанная к её позору, беззвучно парил маленький дроид-уборщик. Он издавал сердитые бинарные трели, недовольно мигая красным окуляром, и время от времени легонько подталкивал её в щиколотки своим металлическим корпусом, возмущаясь тем, что она пачкает казённое имущество.
  Но она не видела и не слышала никого. Плечи её поникли. Опустив голову, она прошла к дальнему ряду шкафчиков, к специальному приёмнику в стене - тёмному, безмолвному зеву, готовому поглотить её унижение. Грязная, прилипшая к телу ткань не хотела отпускать. Она стаскивала её с себя медленно, с каким-то остервенением, будто сдирала вторую, ненавистную кожу.
  И когда последняя тряпка упала, смех и гомон на мгновение стихли. Несколько девушек обернулись, и на их совершенных, пышущих здоровьем лицах проступило выражение брезгливого, почти животного отвращения. Ибо под грязью явилась не красота, а её изнанка: болезненная, почти пугающая худоба, где под тонкой кожей проступал каждый позвонок, каждое ребро. Она обхватила себя руками, словно пытаясь стать меньше, и швырнула грязный комок в приёмник. Створка с тихим щелчком захлопнулась.
  Широкий, лишённый дверей проём открывал путь из раздевалки в саму душевую, откуда уже тянуло густым паром. Это был длинный, гулкий зал, чьи стены и пол из светлого, почти молочного полимера, казалось, светились изнутри. Высокий, сводчатый потолок терялся в клубах пара, откуда лился призрачный, рассеянный свет. Вдоль стен ровными рядами тянулись открытые кабинки, разделённые невысокими перегородками из толстого, матового стекла в рамах из сатинированной стали. На панели управления под каждой душевой головкой располагались два коротких, тугих рычажка - один для горячей, другой для холодной воды - и маленькая светящаяся шкала, показывающая силу напора.
  Она прошмыгнула в самый дальний угол, под самую слабую струю, и прижалась лбом к холодной, влажной панели, будто ища в этом бездушном материале прощения или забвения. Безликий поток бил по её худеньким плечам, смывая комья грязи, но не мог смыть того унижения, что горело под кожей. И тогда что-то иное, горячее и солёное, обожгло ей веки. Эти капли бились о её лицо, смешиваясь с водой, и там, где они касались кожи, грязь сдавалась, отступала, и на лице проступали тонкие, белые русла - чистые, как первая скорбь, обнажая полоски светлой, почти прозрачной кожи. И она стояла так, сгорбившись под этой слабой струёй, и было уже неважно, что именно стекает по её лицу - вода или та немая, горькая правда, что наконец нашла свой выход.
  Внезапная тень, лёгшая на пар, обрела плоть. Перед ней, перекрыв воду своей ладонью, материализовалась Галина. Её мокрое, сильное тело блестело в призрачном свете, и она была похожа на древнюю, безжалостную богиню, сошедшую со своего фриза.
  - Удобно устроилась, умница-разумница? Думала, что всё просчитала? - голос Галины, низкий и вкрадчивый, прорезал шум воды. - Думала, можно вот так просто выставить меня дурой перед всеми, а самой остаться чистенькой?
  Она схватила её за мокрые волосы и, с силой прижав лицом к холодной панели, прошипела ей прямо на ухо:
  - Или ты и вправду думаешь, что если у тебя мозгов побольше, ты тут чем-то лучше других?
  Не дожидаясь ответа, она нанесла удар - несильный, но до того унизительный, тыльной стороной ладони. Короткий, влажный шлепок отозвался в гулком зале. Девочка отшатнулась.
  - Отпусти... - выдохнула та, но её мольба потонула в следующем действии.
  Рука Галины метнулась к рычажкам. Один, отвечавший за холодную воду, она с силой опустила вниз, второй, с кипятком, - до упора вздёрнула. Ровный шум воды сменился злобным шипением, и из душевой головки ударила струя почти невидимого, обжигающего пара.
  Тонкий, почти нечеловеческий визг рассёк туман.
  Галина держала её так несколько долгих, бесконечных секунд, глядя с холодным любопытством, как кожа на худенькой спине и плечах наливается багровым цветом. Затем, так же резко, она вернула рычажки в прежнее положение и отшвырнула её от себя, как надоевшую куклу.
  Девочка рухнула на упругий, мокрый пол. Слегка приподнявшись и прикрывая руками грудь и лицо, она попыталась уползти, скрыться, исчезнуть. Но путь преградила нога. Галина наступила ей на плечо, прижимая к полу. Она оглянулась и удостоверилась: две другие девушки, посмеиваясь, встали живой стеной, перекрывая не только выход, но и обзор от камер наблюдения.
  - Это тебе за твой язык, всезнайка, - произнесла Галина, наклоняясь так низко, что её мокрые волосы коснулись щеки лежащей. Она снова схватила её за волосы, рывком поднимая дрожащее тело. - Здесь выживает сила. А не ум.
  С этими словами последовал короткий, глухой удар кулаком в солнечное сплетение.
  Девочка согнулась пополам, беззвучно хватая ртом воздух. Галина отпустила её, и та безвольно осела на пол, свернувшись в клубок. Лицо победительницы исказилось отвращением. Она склонилась над дрожащим телом и с презрением, медленно и неотвратимо, сплюнула. Этот плевок, как печать позора, лёг на влажную, обожжённую кожу.
  Девочка согнулась, и из её груди вырвался не крик, а тихий, сдавленный стон - звук воздуха, выбитого из лёгких вместе с последней надеждой.
  Насладившись этим последним, тихим звуком чужой боли, Галина выпрямилась. Её поворот был медленным, почти ленивым, и она встретилась с глазами Любы. Вода стекала по её сильному, точёному телу, блестевшему в призрачном свете, как отполированный мрамор.
  Та стояла, тяжело дыша. Капля воды, сорвавшись с мокрой пряди волос, медленно скользнула по её шее, пересекла ключицу и исчезла в тёмной ложбинке между двумя высокими, упругими холмами её груди, которые тяжело и мерно вздымались в такт сбитому дыханию. Она смотрела не на поверженную, а на победительницу, и в её взгляде был не просто страх, а растерянное недоумение.
  - Какого чёрта ты тут вытворяешь? - выдохнула она хриплым от изумления голосом.
  Галина усмехнулась - не губами, а всем своим телом. Она кокетливо повернулась полубоком, уперев кулак в изгиб бедра. От этого движения её и без того внушительная стать стала ещё более выразительной, а два высоких, совершенных изгиба её груди плавно качнулись под собственной тяжестью. И на её губах заиграла ленивая, сытая улыбка.
  - Я-то? - она сладко протянула. - Милая моя подруженька, я всего лишь указываю слабым на их место.
  - Какое нахрен место?.. - Люба покачнулась, будто от удара. - Да ты же просто её избила! Что с тобой не так, ты совсем уже обезумела?
  - Не тебе меня поучать, - отрезала Галина, и её голос стал холодным, как лёд. - Или ты уже забыла, как сама над ней смеялась? Что, совесть проснулась?
  И, не дожидаясь ответа, она, словно победительница, пошла прочь, в сторону раздевалки, провожаемая потрясённым взглядом своей подруги.
  В этот момент, шмыгая носом и тихо постанывая, начала подниматься Светлана. Люба вздрогнула и тут же бросилась к ней, пытаясь помочь.
  - Ну всё, всё, хватит... - приговаривала она, касаясь её плеча.
  Но та отстранилась. Под потоками воды она смывала с себя не только грязь, но и слёзы, которые теперь текли свободно.
  - Мне... надо идти, - проговорила она глухо.
  - Давай помогу...
  - Нет. Не надо. Я сама.
  И она, с трудом, шатаясь на дрожащих ногах, начала подниматься. Хватаясь за бок, медленно, шаг за шагом, она двинулась в направлении раздевалки, под удивлённые, притихшие взгляды остальных девушек, которые молча расступались перед этой маленькой, сломленной, но непобеждённой фигуркой.
  Она всё ещё дрожала, когда одевалась. Каждый шов, каждое прикосновение грубой, казённой ткани к обожжённой коже было свежим, тихим мучением. Церемония облачения в униформу неофита превратилась в её личную, безмолвную битву, где каждое движение отдавалось болью, которую нельзя было показать.
  Когда она вышла, в коридоре её уже ждал Кондратий. Он стоял, прислонившись к стене, и его могучая фигура, казалось, впитывала в себя весь холодный полумрак. Но едва он её увидел, как навстречу ему хлынула волна беззаботной, почти ядовитой весёлости. Из-за угла, смеясь и толкая друг друга, выпорхнули Галина и её свита. Они оживлённо обсуждали какую-то чепуху, будто ничего не произошло, и их смех отдавался в гулких стенах оскорбительно громко.
  Юноша недоумённо проводил их взглядом. И тут появилась она.
  Она шла медленно, и в её походке была странная, почти пугающая смесь: тело, едва повинующееся от боли, и отчаянная, почти хрупкая гордость в том, как она держала голову. На скуле, под влажными волосами, уже проступал свежий, лиловый синяк.
  Он шагнул к ней, и само его движение было полно тревоги.
  - Светлячок, они...
  - Не трогай меня! - резко отдёрнулась она, и её голос, тонкий, как лезвие, полоснул по тишине. - Мне не нужна твоя жалость!
  Девочка почти бегом скрылась за поворотом, оставив его в полном, оглушительном замешательстве. Последней из душевой вышла Люба. Она шла, опустив голову, и, поравнявшись с ним, не решилась поднять глаз. Он развёл руками в немом, отчаянном вопросе.
  На долю секунды та встретилась с ним взглядом - и в её глазах была такая смесь вины, страха и бессилия, что слова были не нужны. Быстрый, почти незаметный кивок головы в отрицании был её единственным ответом. И она тоже поспешила прочь, будто убегая от его взгляда.
  Проходя мимо застывшей фигуры Володи, Корднев не удержался от ядовитой усмешки, бросив через плечо, уже разворачиваясь, чтобы уйти победителем:
  - Что, горемыка, снова бабы от тебя разбегаются?
  Но именно эти слова, брошенные с победным самодовольством, заставили тело Кондратия дёрнуться. Не рывок, не выпад - лишь едва уловимое, хищное смещение веса, предвещающее прыжок, от которого уже не уйти.
  Инстинкт, куда более древний, чем его спесь, взвыл внутри Вениамина. Задира отшатнулся, споткнулся и почти бегом, бесславно, скрылся за поворотом.
  И в пустом коридоре, где снова воцарилась тишина, собранная для удара мощь не нашла выхода. Она не угасла, а просто схлынула, утекла, оставив после себя лишь гулкую пустоту. Плечи исполина, ещё секунду назад бывшие воплощением угрозы, поникли под невидимой тяжестью. Юноша тяжело, подобно старику, вздохнул и, развернувшись, медленно побрёл прочь. Каждый его шаг по каменным плитам отдавался глухим эхом - не поступью воина, а шарканьем человека, который только что проиграл битву с самим собой.
  
  *****
  
  Двигаясь разрозненными группами, неофиты брели по гулким коридорам, уводившим их всё глубже, в самое каменное чрево Академии. За широкой спиной интенданта Крюкова они пересекали лестничные пролёты, и с каждым шагом вниз воздух становился холоднее, а звуки - глуше, будто сами стены впитывали их в себя. И когда, казалось, этому спуску не будет конца, очередной проём беззвучно отъехал в сторону, явив им "Наковальню".
  Это было единое, колоссальное пространство. Сводчатый потолок, прошитый рёбрами силовых конструкций, терялся в индустриальном полумраке, откуда лился холодный, мёртвый свет. Стены были произведением инженерного искусства и подавления: огромные панели из матового, серого металла, местами переходящие в молочно-белые секции, поднимались на десятки метров, пересечённые тонкими, сигнально-красными линиями.
  Но эта технологичная безжизненность была прервана у самого пола. Нижняя часть стен была обита широкими, массивными панелями из тёмного, морёного дуба, испещрённого следами от ударов и временем. А по верхнему краю этого древнего дерева, обрамлённая тонкой алой линией, тянулась непрерывная лента сложного, сплетённого узорочья - не то забытая каллиграфия, не то хитросплетение монограмм, где буквы и орнамент сливались в единый, могучий и непонятный язык силы.
  По центру "Наковальни" простиралось огромное, пустое пространство, выложенное упругими шестигранниками из чёрного эластомера, - Плац Строя. Здесь, под безразличными взглядами наставников, сотни неофитов должны были оттачивать до автоматизма движения, превращаясь из разрозненной толпы в единый, дышащий механизм.
  Дальнюю стену этого плаца венчал он - гигантский, выкованный из бронзы и стали герб Ордена. Он не висел, а был вмонтирован в саму стену, и скрытая подсветка заставляла его скрещённые молоты и багряную звезду гореть тихим, внутренним огнём. По обе стороны от него, с потолка до самого пола, свисали длинные, тяжёлые стяги. Их тёмно-зелёная ткань, пересечённая вертикальными алыми полосами, хранила на себе вышитые золотом имена героев и названия забытых битв.
  По бокам от центрального плаца располагались Круги Поединков - десяток утопленных в пол восьмиугольных ям. Каждая была окружена тяжёлыми бронзовыми поручнями, за которые, как на представлении, цеплялись наблюдающие. В нескольких ямах уже кипела работа: это были кадеты, и их спарринги напоминали жестокий, выверенный танец. Глухие удары тел разносились по всему залу.
  В стороне, у медицинских и технических постов, беззвучно зависли в воздухе дроиды, и у каждого была своя, безжалостная цель. Одни - медицинские - были безмолвными ангелами милосердия из стали; их многочисленные манипуляторы, увенчанные инъекторами и зажимами, бездействовали, но, казалось, обладали собственной, выжидающей волей, готовые в любой миг ринуться вниз, чтобы собрать очередной сломленный урожай. Другие же - инженерные - медленно дрейфовали вдоль стен, являясь неусыпными хранителями самой "Наковальни". Их оптические сенсоры непрерывно сканировали состояние силовых полей в Горнилах и целостность эластомерного покрытия, следя, чтобы эта совершенная машина боли работала без сбоев. И в тёмных, лишённых всякого чувства видеоокулярах и тех, и других бесстрастно отражалась вся драма поединков: мелькающие тела, вспышки боли на юных лицах и алая ткань стягов, что служила им вечным фоном.
  А вдоль стен, в глубоких, тёмных нишах, находились Горнила. Здесь не было места обычным тренажёрам. Здесь стояли титаны из стали и гидравлики, машины для истязания плоти. В одних, похожих на скелеты гигантских зверей, неофит зажимался в силовой раме, чтобы принять на себя сокрушительное давление в несколько тонн - нагрузку, от которой кости простого смертного превратились бы в пыль. В других он упирался плечом в упор, чтобы выдержать звериный лязг имитатора отдачи: сначала - сухой, разрывающий треск автобласта, а затем - чудовищный, раскалённый импульс плазмомёта, который вырвал бы позвоночник любому, кто не был богатырём.
  Здесь не отсеивали слабых - здесь само понятие "невозможно" выжигалось из плоти и духа калёным железом. Это было испытание предела, где ковали волю и выносливость, где тело учили не просто быть сильным, а становиться живым продолжением оружия.
  И во всём этом гулком пространстве не было ни единой лишней детали. "Наковальня" была не просто залом. Это была безжалостная и совершенная машина для выжигания слабости, где из сотен кусков мягкого, податливого человеческого материала выковывали лишь несколько безупречных клинков.
  Воздух "Наковальни" ударил по ним, плотный и тяжёлый, пахнущий озоном, потом и оружейным маслом. Звук обрушился следом - не просто шум, а целая симфония усилия и боли: глухой, ритмичный грохот из Горнил, где кадеты бились в силовых тренажёрах; влажные, тяжёлые шлепки тел о покрытие в Кругах Поединков; и над всем этим - низкие, утробные стоны тех, кто уже нашёл свой предел, но продолжал идти дальше. Этот зловещий, гулкий хор отражался от стен и, казалось, проникал под кожу.
  Неофиты замерли, разрозненная кучка испуганных птенцов в тени гигантской кузницы. Они с изумлением озирались, их взгляды метались от тёмных стягов к пылающему гербу и обратно, к ямам, где мелькали мускулистые, покрытые потом и шрамами тела кадетов.
  Один или двое, самые смелые, привстав на цыпочки, попытались заглянуть в одну из ниш Горнила. И тут же отшатнулись, бледные, с округлившимися от ужаса глазами. Там будущая богатырша, чья спина была похожа на рельефную карту изваянных мышц, с рёвом отрывала от пола силовой блок весом в тонну.
  Для Светланы это был не зал; это был приговор. Она инстинктивно сжала руки, её плечи попытались съёжиться, стать меньше, незаметнее. Каждый стон, доносившийся от тренажёров, отзывался в её собственном теле фантомной болью. Она знала, что не выдержит здесь и пяти минут. И в этот миг её взгляд, полный затаённой паники, скользнул в сторону и наткнулся на другой - спокойный, хищный, предвкушающий.
  Галина не смотрела на спарринги. Она смотрела на неё. Это был не взгляд простой неприязни; это был оценивающий, голодный взор хищника, который попал на знакомое охотничье угодье и уже приметил первую, самую слабую добычу. Она не улыбалась. Она просто ждала.
  Девочка напряглась, но не отвела глаз.
  И в эту напряжённую тишину, что воцарилась между ними, ворвался голос Крюкова. Он не был громким, но обладал плотностью падающей наковальни и разом оборвал все звуки.
  - А ну быстро выстроились в шеренги!
  Приказ заставил неофитов вздрогнуть. Суетливо, толкаясь, они начали выстраиваться на центральном плацу в две неровные шеренги. Под холодным, почти хирургическим светом, падающим с высоких панелей, они напоминали ряд хрупких фигурок перед тем, как их сметут с доски.
  Инструктор Крюков, стоявший перед ними, был спокоен, как застывшая лава. Его массивное тело, облачённое в тёмную униформу ВКС с зелёными кантами, казалось высеченным из цельного куска гранита. Офицерская кепка покрывала его тёмные волосы, и из-под козырька на юнцов смотрели тяжёлые, безжалостные глаза. Он снял её, одним плавным, почти небрежным движением откинул назад спавшую на лоб прядь и водрузил кепку обратно.
  И в наступившей тишине его голос пророкотал, наполняя собой всё колоссальное пространство:
  - СВОБОДА! РАВЕНСТВО! И БРАТСТВО!
  Он обвёл взглядом шеренги обескураженных, испуганных лиц.
  - Таков наш девиз! - продолжал он, и каждое слово ложилось на них, как удар молота. - Таким он был, когда Багровые Уравнители ещё не носили имён, а были лишь стаей налётчиков, рождённых в огне и беззаконии! Защитниками тех, кого изгнали и обрекли на смерть корпораты! Это мы первыми встали под красное знамя Бессмертного Адмирала! Это мы были арьергардом в войне против Белой Гвардии, когда гремела гражданская война, которая рвала Гиперборею на части! Мы - свободны. Мы - равны. И мы - братья.
  Он сделал шаг вперёд, и его голос стал тише, но от этого лишь опаснее.
  - В нашем Ордене у каждого есть шанс стать Уравнителем. Даже у самых слабых.
  И в этот миг его тяжёлый взгляд упал на Светлану. Она невольно съёжилась, будто от физического удара. Увидев это, Корднев не сдержался - по его губам змеилась презрительная ухмылка. Но она тут же исчезла, сбитая коротким, злым подзатыльником от стоявшей сзади Галины, которую его поведение уже начинало раздражать.
  Крюков перевёл взгляд на них, и его губы скривились в едва заметной гримасе.
  - ...и недостойные, - закончил он фразу, и это слово упало в тишину, как отрубленная голова.
  Вениамин растерянно развёл руками, его лицо выражало полное недоумение. Но инструктор уже не смотрел на него. Он медленно пошёл вдоль строя, и его спина была прямой и несокрушимой, как стена цитадели, а тяжёлый взгляд, казалось, взвешивал душу каждого, находя в ней трещины и изъяны.
  - До сих пор... - его голос, лишённый эмоций, ударил, как молот по наковальне, - вы учились выживать. Искать воду, разводить огонь, прятаться. Вы учились спасать свою жалкую шкуру. Сегодня вы будете учиться другому. Вы будете учиться отнимать жизнь. Богатырь - это не тот, кто умеет терпеть боль. Это тот, кто умеет её причинять. Быстро, безжалостно и без тени сомнения. Спарринг - это не драка в подворотне. Это - священный ритуал боя. Здесь нет правил, кроме одного: ваш противник должен быть сломлен. Выведен из строя. Любыми методами. Вы будете бить, душить, ломать. Ваша задача - доминировать. Ваша цель - победить. Те, кто думает, что это игра, - покинут этот зал на носилках медицинских дроидов.
  Он остановился, и в наступившей тишине, казалось, замер сам воздух.
  - На полигоне у вас не будет времени на раздумья. Не будет второго шанса. Ваш инстинкт, ваша ярость, ваша воля к жизни - вот ваше единственное подлинное оружие. Сегодня я хочу увидеть, у кого из вас оно есть. Увидеть, из какого материала вы слеплены, прежде чем Орден начнёт свою ковку.
  Он резко развернулся, и его голос грянул, как выстрел:
  - Разбейтесь на пары! Рассчитайтесь!
  Команда повисла в воздухе, тяжёлая и окончательная. На мгновение никто не шелохнулся. По шеренгам пробежала волна безмолвной, лихорадочной оценки: глаза метались, взвешивая силу и слабость, ища равного или, что куда вернее, - жертву. И в эту звенящую тишину, прежде чем начался неизбежный хаос, врезался один голос.
  Это был Корднев. Он выступил вперёд, не нарушая строй - он его разорвал. На его лице играла наглая, театральная ухмылка, но в глазах, если приглядеться, плескался плохо скрытый страх. Он искал жертву. Самую слабую.
  - Я, пожалуй, начну с самого простого, - протянул он с насмешкой, обводя всех взглядом и останавливая его на Светлане. - Я выбираю... её.
  Девочка сжалась, инстинктивно пытаясь стать меньше, незаметнее.
  Но другой голос, спокойный и тяжёлый, будто сдвинувшийся с места камень, нарушил его триумф. Кондратий сделал шаг из строя, вставая между ними.
  - Нет, - сказал он. - Её ты не тронешь. Твоим противником буду я.
  Лицо Корднева, до этого бывшее маской наглости, исказилось в гримасе неподдельного, почти детского ужаса.
  - Позвольте! - залепетал он, указывая на исполинскую фигуру Кондратия и обращаясь к Крюкову. - Но это же... абсурд! Он же... он же скала! А я...
  - Абсурд? - тихо переспросил Крюков, медленно поворачивая голову. В его голосе не было и тени сочувствия, лишь холодное, аналитическое любопытство. - А разве не ты только что выбирал себе противника, исходя из тех же соображений, только с обратным знаком?
  Корднев побледнел.
  - Ты увидел слабость и решил, что это даёт тебе право, - продолжал инструктор, и его слова падали в тишину, как капли яда. - Он увидел твою низость и решил, что у него есть долг. В чём же здесь абсурд, неофит? Это и есть равенство. Держи слово.
  - Но... он меня убьёт! У него сила троих!
  Крюков с отвращением отпрянул, затем, приподняв левую бровь, покосился на Володю.
  - А в чём-то он прав. Сил тебе не занимать. На троих выйдешь?
  Тот пожал плечами.
  - Хоть на дюжину.
  Инструктор тихо, почти беззвучно, рассмеялся. Корднев же, сглотнув, окинул зал затравленным взглядом и в отчаянии выкрикнул, указывая на двух своих прихвостней:
  - Тогда... тогда они со мной! Нас трое, он один! Ребята, сдюжим?
  - Сдюжим, Веня, размажем! - радостно рявкнули те в ответ.
  Крюков пожал плечами.
  - Мне всё равно. Хоть всем взводом. Удивите меня.
  Кондратий, не говоря ни слова, начал стаскивать через голову куртку, затем футболку. И когда он остался стоять в одной тельняшке, по залу прошёл тихий, почти беззвучный вздох. Это была не красота атлета, а грозная география силы; тело, выкованное, а не выращенное. В нём не было ничего лишнего - лишь живые, переплетённые канаты мышц, будто сама земля породила его для битвы.
  Светлана смотрела, и на её бледных губах застыл беззвучный, почти молитвенный шёпот:
  - Кровь... Богатырская кровь...
  Они спустились в яму. Трое - с показной, развязной уверенностью, ступая на упругий эластомер так, будто уже праздновали победу. И один - спокойно, без единого лишнего движения, будто возвращался домой. Он не спускался; он входил в свой круг.
  Двое прихвостней, не сговариваясь, ринулись первыми. Это была не тактика - это был инстинкт стаи. Кондратий не отступил, а наоборот, шагнул им навстречу, скрестив руки перед грудью в глухом блоке. Удары посыпались градом, но разбивались о его предплечья, как волны о скалу. Он принял их первый, самый яростный натиск, давая им выдохнуться.
  И в этот миг Корднев, обойдя его сзади, прыгнул, целясь в шею.
  Это была ошибка.
  Кондратий, не глядя, с резким, почти звериным рыком ударил ногой с разворота. Пятка с глухим, сочным звуком врезалась Кордневу в грудь, и тот, издав короткий, удивлённый вскрик, улетел в обитую кожей стену. Пока он сползал вниз, хватая ртом воздух, бой уже заканчивался.
  Один из прихвостней, воспользовавшись моментом, замахнулся для удара. Но Володя оказался быстрее. Короткий, почти незаметный шаг в сторону - и тыльная сторона его кулака с хрустом встретилась с носом нападавшего. Тот взвыл, заливаясь кровью.
  Последний, самый проворный, попытался нанести удар ногой в бок. Но его нога так и не достигла цели. Она застыла в воздухе, схваченная мёртвой хваткой стальной ладони. Парень на мгновение замер, его глаза расширились от ужаса, когда он понял, что произошло.
  Кондратий начал его раскручивать. Медленно, с наслаждением, под восторженный рёв толпы, он кружил его над головой, как пращу.
  - А ну-ка, полетаем! - радостно пророкотал он, и его смех, гулкий и могучий, наполнил зал.
  Сделав ещё один оборот, он с весёлым гиканьем запустил своим живым оружием прямо в того, кто всё ещё пытался остановить кровь из разбитого носа. Они столкнулись с глухим звуком падающих мешков и, сплетясь в один жалкий, стонущий комок, откатились в угол.
  А наверху, у бронзовых поручней, Светлана не отрываясь смотрела вниз. Но она видела не драку. Она видела безупречную, смертоносную геометрию. Каждый шаг, каждый уход с линии атаки, каждое движение его тела было не инстинктом - это была наука, выверенная до последнего миллиметра. Это был не гнев, а работа. И на её лице, медленно, как распускающийся под чужим солнцем цветок, появилась странная, почти влюблённая улыбка.
  - Действительно... - прошептала она, и в её шёпоте звучал не девичий восторг, а благоговение учёного перед совершенной формулой. - Всё именно так, как я и говорила...
  Галина, стоявшая рядом, уловила этот шёпот, этот восхищённый, почти молитвенный взгляд. И её словно прорвало.
  - Ну что, уже во влажных мечтаниях? - прошипела она, наклоняясь к самому уху девочки, и в её голосе слышались липкие и сладкие, как яд, ноты. - Думаешь, если будешь так пялиться, ему будет дело до твоих костей? Герои подбирают раненых щенков. Но спят они не с ними.
  - А с кем? - не сдержавшись, едко ответила Светлана, и голос её, хоть и дрогнул, был острым, как осколок стекла. - С теми, кто толкает в спину и наслаждается чужой болью?
  - О, мышка зубки показала? - процедила Галина, и её улыбка стала хищной. Она сделала шаг, сокращая дистанцию до опасной, интимной близости. - Сила притягивает силу, дитя. А что ты можешь ему предложить, кроме своей благородной немощи?
  Её рука медленно поднялась, пальцы, словно в ласковом жесте, потянулись к щеке девочки. Но её ладонь встретил жёсткий, быстрый блок. Светлана молча отбила её руку и, слегка пригнувшись, отступила на два шага. Галина замерла, её ладонь так и застыла в воздухе, и она, не сводя взгляда с лица Светлячка, смотрела на неё как на диковинное, упрямое насекомое.
  И в эту натянутую до предела тишину, прямо между ними, со свистом пролетело тело. Вращаясь вокруг своей оси, как неуклюжий волчок, Вениамин, проехав носом по эластомеру, слёг жалким, стонущим комком. Лёгкий поток воздуха от его полёта взметнул пряди их волос. Ни одна из них даже не моргнула. Их взгляды были прикованы друг к другу.
  - У-у-у, какие мы прыткие, - протянула Воронцова, медленно опуская руку. - А на деле... ты можешь это доказать?
  Она приблизилась почти в упор. Улучшенный слух Крюкова, до этого регистрировавший лишь глухие удары боя, теперь ловил каждое их слово, каждый сбивчивый вздох. Он слегка прищурился, но не вмешался. Он выжидал.
  - Да пошла ты, знаешь куда? - тихо, но с ненавистью произнесла Светлана. - Я не собираюсь играть в твои игры.
  Она развернулась, чтобы уйти на другую сторону ямы.
  - Конечно, - бросила Галина ей в спину, и её голос был полон ленивого, сытого презрения. - Что ещё я от тебя ожидала. Какой была жалкой, такой и останешься.
  Девочка замерла. Она резко повернулась, её маленькие кулачки сжались добела.
  И в этот миг вмешался Крюков. Его голос не был громким, он просто упал на них сверху, как стальная балка.
  - Неофиты. У вас проблемы? Что за курятник?
  Галина тут же улыбнулась. Театрально повернувшись, она проворковала:
  - Да ничего особенного, товарищ инструктор. Просто выясняем, кто сильнее.
  - За дурака меня держишь? - пророкотал он. - Претензии есть? Выясняйте в Круге. А здесь - прекратить.
  Галина криво усмехнулась.
  - А это неплохая идея, - протянула Воронцова, и её голос стал сладким, как яд. Она медленно развернулась к Дорофеевой, её взгляд был уничижительным. - Как насчёт того, чтобы ты, умница наша, доказала своё право дышать этим воздухом? Здесь и сейчас. Если, конечно, у тебя хватит духу.
  Та на миг отпрянула, её взгляд метнулся в сторону, ища спасения там, где его не было. Увидев это, Ворона издала короткий, торжествующий смешок. Она повернулась к остальным, которые, позабыв о бойне в яме, уже с жадным любопытством следили за ними.
  - Собственно, чего ещё ждать от бракованного материала? - наслаждаясь моментом, громко произнесла она, уперев руки в бока, отчего два высоких изгиба её торса стали ещё величественнее.
  - Ты. Меня. Достала, - тихо, почти по слогам, выдохнула Светлана.
  Галина ехидно оскалилась, покосившись на неё через плечо. Она увидела, как девочку всю трясёт, и её улыбка стала ещё шире.
  - Хочешь драки? - промурлыкала она. - Ну так давай. Разберёмся.
  И тогда Светлячок сделала то, чего от неё не ожидал никто. Одним резким, почти злым движением она сорвала с себя куртку. Затем, не колеблясь ни секунды, стянула футболку и швырнула их под ноги.
  Зал ахнул.
  Она осталась в одной обтягивающей тельняшке. И это было не тело воительницы, а анатомический атлас. Острые углы ключиц, рёбра, проступающие под кожей так отчётливо, будто их можно пересчитать, тонкие голубые вены под почти прозрачной кожей. И в этой болезненной, почти пугающей худобе была своя, странная, почти вызывающая красота. Она обнажила не тело. Она обнажила свою слабость, свою боль, свою смертность - и швырнула им это в лицо как вызов.
  Развернувшись, она сжала кулаки и, не разбегаясь, одним прыжком перемахнула через бронзовый парапет, спрыгнув в соседнюю яму. Резко развернувшись, она вскинула подбородок, и её голос прозвучал, как удар хлыста:
  - Здесь и сейчас. Давай всё выясним.
  Но Галина не спешила. Она стояла у края ямы, неподвижная, как изваяние, глядя вниз, на эту хрупкую, дерзкую фигурку. И в этой паузе было больше презрения, чем в любом ударе.
  - Ты принимаешь вызов? - голос Крюкова прозвучал глухо, безразлично, как констатация неизбежного.
  Но прежде чем та успела ответить, из соседней ямы донёсся другой голос. Это был Кондратий. Он выпрямился во весь свой исполинский рост, всё ещё держа на весу обмякшее тело одного из своих противников, и его взгляд, полный тревоги, был устремлён на них.
  - Товарищ инструктор, может, всё-таки не надо? Это будет не бой, а избиение.
  Крюков даже не повернулся.
  - А ну не лезь! - рявкнул он через плечо, и его взгляд был холодным, как вакуум. - Не вмешивайся.
  Затем он снова посмотрел на Галину, которая всё ещё наслаждалась своим триумфом. Задрав подбородок, он произнёс, и его слова были не вопросом, а приговором:
  - Так ты принимаешь вызов?
  Галина, будто очнувшись от сладкого сна, медленно повернулась. На её лице снова была маска ленивого безразличия. Она кокетливо упёрла руки в бока.
  - О да. Несомненно.
  Инструктор с отвращением хмыкнул.
  - Тогда вперёд.
  Команда упала в тишину, как камень в воду. Галина не шелохнулась, на мгновение застыв, будто впитывая это разрешение на жестокость. На её губах расцвела медленная, хищная улыбка, и она двинулась к яме.
  Она шла неспешно, артистично, будто ступая не по эластомеру, а по сцене. Её бёдра мерно покачивались в такт шагам, и это движение было не кокетством, а демонстрацией спокойной, животной уверенности. На полпути раздался резкий, звенящий звук молнии. Она позволила куртке соскользнуть с плеч и упасть на пол беззвучным комком.
  Уже у самого края она остановилась. Её пальцы зацепили кромку футболки, и она стянула её не быстро, а с той намеренной, почти ленивой медлительностью, что была сама по себе актом доминирования, приковывая к себе все взгляды. Небольшая толпа неофитов, сгрудившаяся у их ямы, замерла.
  Влажная тельняшка облепила её тело, как вторая кожа, не скрывая, а лишь подчёркивая каждую деталь. Это было совершенство, созданное для насилия, где каждый отточенный мускул был безупречным оружием.
  Она не позировала; с лёгкой, хищной усмешкой она просто спрыгнула вниз. Её тяжёлые берцы встретили пол с коротким, глухим стуком. Звук был не падением, а утверждением права. Она приземлилась не легко, а правильно: согнув ноги в коленях и на долю секунды застыв в низкой боевой стойке, превратившись в готовую к прыжку пружину из мышц и воли.
  Затем она медленно выпрямилась, позволяя тишине растянуться, пока та не стала почти осязаемой. Локон тёмных волос упал ей на лицо, и из-за этой завесы она уставилась на Светлану.
  Подобно зверю, смотрящему на добычу.
  Галина стояла, наслаждаясь этим безмолвным признанием её превосходства. А наверху, у бронзовых поручней, гул голосов уже разделился: одни, возмущённые, шептали: "Это же нечестно!", другие, с азартом в глазах, подначивали: "Дави её, Воронцова! Покажи ей её место!"
  - Галя, прошу тебя, прекрати... - голос Любы был полон отчаяния. - Это ничем хорошим не закончится.
  - Ой да брось, - Галина даже не повернула головы. Её взгляд, тяжёлый и насмешливый, не отрывался от стоявшей перед ней девочки. - Что это может мне сделать?
  И в тот миг, когда она отвлеклась, тишина в яме взорвалась движением.
  Светлана не бросилась - она сорвалась с места, как сжатая до предела пружина. Её берцы ударили в мягкую обивку стены, и, оттолкнувшись от неё в пьянящем, почти невозможном полёте, она ринулась вперёд. Крепко сцепив пальцы в замок, она превратила свои хрупкие руки в единый, твёрдый таран.
  И он врезался Галине в основание черепа.
  Глухой, почти тошнотворный звук удара потонул в общем гуле. Ахнув, она согнулась, её идеальное тело на мгновение превратилось в вопросительный знак. Но девочка не дала ей опомниться. Она припала к земле и тут же бросилась к ней, вцепившись в мокрые волосы. Колено, в которое она вложила всю свою ярость и боль, с силой врезалось в лицо.
  Кровь хлынула из разбитого носа. Воронцова, ослеплённая и оглушённая, рухнула на эластомер, в полном шоке от того, что только что произошло.
  А Светлячок, тяжело дыша, ходила из стороны в сторону, как зверёк, впервые попробовавший крови.
  - Вставай! - закричала она, и её тонкий голос сорвался. - Вставай и дерись!
  Неофиты у поручней замерли. Это была слепая удача? Или в этом хрупком теле таилась сила, которую никто не видел?
  Крюков, до этого бывший скалой, улыбнулся. Медленно, с наслаждением.
  - Смотрите и учитесь, - его голос был произнесён почти шёпотом, но его услышал каждый. - Бой будет куда интереснее, чем я думал.
  Галина, лёжа на спине, провела рукой по лицу, не веря в произошедшее. Её пальцы вернулись алыми. Удар был сильным, но не сломал кость. И этот факт, это унижение от того, что она, Воронцова, лежит в ногах у этой замарашки, истекая кровью, был страшнее любой боли.
  Её лицо, до этого бывшее маской шока, исказилось от ярости. Она перекатилась и в одном, взрывном движении оказалась на ногах. Глаза пылали чистой, незамутнённой ненавистью. Сжав кулаки, она издала низкий, гортанный рык и бросилась на свою жертву.
  Стерев с лица последние следы человечности, Ворона ринулась вперёд не как боец, а как снаряд, запущенный из катапульты, - прямая, неудержимая и жаждущая разрушения. Это была битва скалы и молнии, и скала пошла в атаку.
  Но молния не ждала удара. Дорофеева двигалась на инстинктах, её хрупкое тело превратилось в размытое пятно. Она не отступала - она танцевала на краю лезвия. Тяжёлые, как молоты, кулаки Вороны рассекали воздух там, где Светлячок была лишь долю секунды назад. Она скользила под руками, уворачивалась, ныряла, отвечая быстрыми, как укус змеи, ударами. Но для Галины они были не более чем комариными укусами, лишь раззадоривавшими её бешенство.
  - Стоять, тварь! - прорычала она, сделав ложный выпад и выбросив руку, чтобы схватить Светлану за плечо и поднять над собой, как жалкий трофей.
  Это стало её ошибкой.
  Светлана вывернулась ужом. Взмыв в воздух, она обвила ногами мощную шею Галины и, используя всё своё тело как рычаг, крутанулась в сторону. Инерция и вес самой Дорофеевой сделали своё дело. Великанша, потеряв опору, с грохотом рухнула на спину и кубарем влетела в стену.
  Зал взорвался криками.
  - Давай! Ты можешь! Покажи этой выскочке! - неистовствовал кто-то.
  Крюков, до этого наблюдавший безучастно, удивлённо хмыкнул.
  - Хм-м... ладно, забираю свои слова обратно. Что-то она всё-таки может.
  Воодушевлённая своими короткими победами, юркая девчушка, прыгая из стороны в сторону, метнулась вперёд, целясь коленом в грудь поверженной противницы. Но Галина уже пришла в себя. Она резко ушла с линии атаки и с разворота нанесла сокрушительный удар ногой.
  Светлану буквально смело. Она с глухим грохотом врезалась в мягкую кожаную стену. Жалобный крик боли сорвался с её губ, и, не в силах стоять на ногах, она сползла на пол. Воздух со свистом вырывался из груди, а мир перед глазами превратился в кашу из размытых пятен. Она заставляла себя дышать, заставляла себя видеть.
  И сквозь эту пелену она увидела её. Ворона, будто озверевший монстр, неслась прямо на неё, выставив вперёд скрюченные пальцы.
  Инстинкт выжил там, где разум уже сдавался. Светлана перекатилась, вскочила на дрожащие ноги и бросилась бежать. Дистанция была её единственным спасением.
  - Только и можешь, что убегать! - прорычала Галина, впадая в ярость.
  - А я не убегаю! - выкрикнула Светлана и резко остановилась, выставив ногу.
  Воронцова, не ожидавшая этого, споткнулась и покатилась по полу. В тот же миг юркий Светлячок оказалась рядом и обрушила град ударов на её лицо. Но Галина напрягла мышцы и одним мощным махом ноги отбросила её прочь, как надоевшую куклу.
  Она медленно поднялась и громогласно расхохоталась.
  - И это, по-твоему, удары? Ха-ха-ха, ты слаба! Твои удары - ничто!
  Светлана с трудом поднималась. Её ноги ходили ходуном, тело достигло предела.
  - Тогда чего ты так пыхтишь? - злорадно огрызнулась та.
  Сложив руки на груди, Крюков произнёс, обращаясь к Воронцовой:
  - Ты проигрываешь!
  Затем его взгляд переместился на Светлячка.
  - А ты поднимайся. Докажи всем здесь, что ты не слабое звено!
  И толпа подхватила, скандируя:
  - Давай! Вставай! Давай!
  Галина замерла, в ужасе наблюдая, как все вокруг переходят на сторону этой девчонки. В её глазах плескалось неверие. И в этот миг Светлячок бросилась в последнюю атаку.
  Галина на секунду закрыла глаза. Когда Дорофеева оказалась рядом, она с силой сграбастала её за тельняшку. Рванув вперёд, она всем своим весом впечатала Светлану в мягкое покрытие пола. Рывок не закончился падением - он перетёк в доминирование. Галина накрыла её своим телом, пригвоздив к земле и не давая ни единого шанса.
  - Вот и всё, - прошипела она, торжествуя. - Больше не убежишь. Сила всегда побеждает ум!
  Но Светлячок не ждала. Прижатая к полу, она резко вскинула руки и нанесла два хлёстких, одновременных удара открытыми ладонями по обе стороны головы Галины. Раздался глухой хлопок, который отозвался звоном в черепе.
  Звон оглушил Галину. Она на мгновение замерла, вскинув голову, и сквозь поплывший перед глазами туман увидела свою жертву, всё ещё лежащую у её ног. Осознание того, что это посмело её ударить, взорвалось внутри слепой, животной яростью.
  Стиснув зубы, она развернулась. Крепко сжав кулак, с силой, тыльной стороной, она ударила по лицу своей соперницы. Удар был настолько жестоким, что голова девочки мотнулась в сторону, и тело её обмякло, проваливаясь в беспамятство.
  Но Воронцова не остановилась. Впав в кровавый раж, она обрушилась на безжизненное тело. Зал затих. Неофиты, до этого кричавшие и подбадривавшие, молча, с ужасом, взирали на эту экзекуцию, и теперь лишь глухие, мокрые звуки ударов разрывали наступившую тишину.
  Тело Кондратия дёрнулось, готовое к прыжку, но железная хватка, будто капкан, сомкнулась на его плече.
  - Не вмешивайся, - тихо, почти безразлично, произнёс Крюков. - Это её урок. И твой.
  - Она же без сознания! - выкрикнул юноша, в ужасе оборачиваясь.
  Но пальцы инструктора впились глубже, до хруста в костях, не давая сдвинуться с места.
  И в этот момент тишину разорвал другой крик - не от боли, а от отчаяния.
  - ГАЛЯ, ХВАТИТ!
  Это была Люба. Она не перепрыгнула - она перевалилась через бронзовый парапет, почти упав, и, оказавшись в яме, с силой развернула Галину на себя.
  - Ты убьёшь её!
  - Уйди с дороги! - взревела Галина и, не глядя, отшвырнула её в сторону.
  Но в ответ её ярость оборвал звонкий, оглушительный удар по щеке.
  Темноволосая замерла. Она медленно подняла руку к своему лицу, к тому месту, где горела кожа. Её глаза, до этого пылавшие яростью, стали огромными и пустыми. Взгляд упал на собственные руки, сбитые в кровь, потом на безжизненное тело у её ног. Ярость схлынула, обнажив под собой нечто страшное и пустое.
  - Что... что с тобой такое?! - выкрикнула её подруга, и голос сорвался на грани рыданий.
  Осознание начало доходить до Галины. Попятившись назад, она стёрла с разбитой губы кровь.
  - Ничтожество... - прошептала она, но это прозвучало уже не как приговор, а как жалкое оправдание самой себе.
  В тот миг, когда хватка наставника на его плече исчезла, Кондратий, не колеблясь ни секунды, перемахнул через бронзовый парапет и спрыгнул в яму. Он опустился на одно колено рядом с безжизненным телом и осторожно, почти благоговейно, начал поднимать её на руки. Его взгляд, который он бросил на Галину, был полон такой холодной ярости, что та невольно отступила ещё на шаг.
  Крюков, не изменившись в лице, произнёс, и его голос был ровным и безжалостным, как скальпель хирурга:
  - Вот он, итог. Ум - прекрасное оружие. Но он бесполезен, если его носитель - хрупкий сосуд, который разобьётся от первого же удара. Она проиграла не потому, что была неправа. Она проиграла, потому что была слаба.
  Кондратий медленно поднялся, держа девочку на руках. Не отрывая от инструктора глаз, он жёстко ответил:
  - Сила, которая топчет слабость, - это не сила. Это просто жестокость. Именно поэтому я здесь. Чтобы быть силой, которая поднимает, а не той, что добивает.
  - Твой дед не тратил свою кровь на подпорки для сломанных веток, - недобро прищурился Крюков. - Не забывай о своём наследии.
  - Моё наследие - не в том, чтобы быть молотом, который крушит, - стиснув зубы, процедил Кондратий, выходя из ямы. - А в том, чтобы быть щитом, который защищает.
  - И кто же такое тебе в голову вбил? - не скрывая презрения, произнёс интендант.
  На миг остановившись, Володя взглянул в глаза инструктора.
  - Тот, кто даровал мне моё наследие.
  - Вот же упрямая кровь! - вымолвил инструктор, оскалив зубы в ехидной усмешке. И, практически не глядя, он ткнул пальцем в сторону Любы, которая всё ещё стояла в оцепенении. - Ты. Проводишь их в медчасть.
  - А?.. Что? - вздрогнула та, будто очнувшись.
  - Я сказал: проводишь, - отрезал Крюков.
  Она, выйдя из транса, бросила на Галину последний, долгий взгляд, в котором смешались разочарование, страх и презрение, и поспешила за Кондратием. А инструктор, с отвращением хмыкнув в сторону уносимого тела, развернулся к остальным.
  В зале повисла тяжёлая, гнетущая тишина. Крюков обвёл взглядом ошеломлённых неофитов, и его голос, лишённый всякого тепла, упал на них, как плита холодного камня:
  - Чего уставились? Представление окончено. Следующие пары - в Круг.
  Толпа распалась на одиночества. Неофиты медленно потянулись прочь, упорно глядя в пол - куда угодно, лишь бы не встретиться взглядом, лишь бы не увидеть в чужих глазах отражение собственного ужаса.
  А Галина так и осталась одна в центре пустой ямы. Тяжёло дыша, она, пошатываясь, отошла к стене и сползла по ней, прислонившись спиной к мягкой обивке. Её взгляд, пустой и расфокусированный, скользнул по эластомеру и зацепился за тёмное, влажное пятно крови.
  В этом маленьком, бесформенном зеркале она впервые увидела не свою победу, а собственное отражение. И оно было уродливо. Триумф, ещё секунду назад пьянивший её, как дешёвое вино, вдруг обернулся горьким, тошнотворным похмельем.
  И истина, простая и безжалостная, как лезвие гильотины, опустилась на неё в этой гулкой тишине: великий триумф, одержанный над ничтожеством, оказался таким же ничтожным.
  Она медленно закрыла глаза. Но не для того, чтобы не видеть кровь.
  А для того, чтобы не видеть себя.
  
  *****
  
  В пустом и безмолвном коридоре лишь вековые пылинки мерно кружились в редких столпах света, пока гулкая, всепоглощающая тишина топила в себе даже предсмертный треск одинокой лампы, бившейся в агонии где-то в глубине.
  И в эту застывшую, гробовую тишину ворвался он.
  Тяжёлый, мерный стук его берцев разорвал молчание, отдаваясь от стен похоронным ритмом. Он шёл, как идут сквозь буран, неся на руках свою драгоценную, хрупкую ношу. Светлана, сжавшись калачиком и укутанная в его огромную куртку, казалось, спала, прижавшись к его могучей груди.
  За ним, почти срываясь на бег, спешила Любовь. Запыхавшаяся, она на ходу неуклюже сражалась со своей курткой. Молния, дойдя до середины, упёрлась в полноту её форм и замерла, не желая соединять два упрямых берега ткани. Тогда она на миг остановилась, сделала глубокий, почти театральный выдох, вжимая в себя всё, что мешало, и в эту долю секунды обмана с коротким, злым рывком застегнула проклятую молнию до самого подбородка. Лишь после этого она позволила себе жадно вдохнуть, возвращая украденный воздух, и туго натянутая ткань, казалось, протестующе затрещала. Победно хмыкнув, она снова бросилась в погоню.
  - Володя, постой! - задыхаясь, крикнула Искра, едва поспевая за его ровным, безжалостным шагом. - Это что сейчас было? Что инструктор имел в виду... про то самое... твоё наследие?
  Юноша не сбавил шага. Его ответ был брошен через плечо - глухой и окончательный, как удар закрывающейся двери:
  - Тебя это не касается.
  Но отчаянная потребность понять заставила её сделать рывок и вцепиться пальцами в его массивное плечо, вынудив наконец остановиться.
  - Да погоди ты!
  Его разворот был резким, почти звериным. Он встал перед ней несокрушимой стеной, и в полумраке его глаза, до этого бывшие просто холодными, вдруг лишились всякого света. Это был взгляд, что не видел, а выносил приговор, и в этой мёртвой пустоте было нечто, от чего стало по-настояшему страшно. Люба невольно отшатнулась, отдёрнув руку, будто коснулась раскалённого металла.
  - Наследие... - прошептала она, и в её голосе смешались изумление и трепет. - Ты ведь... один из них? Из богатырских детей? Ты... из династии Витязей?
  Тень вековой усталости легла на его лицо, и плечи, ещё секунду назад бывшие несокрушимой стеной, на мгновение опустились под невидимой тяжестью.
  - Ты не понимаешь... - начал он глухо, но тут же осёкся. - Нет, не так... Ты ничего не слышала.
  Он снова отвернулся, бросая через плечо:
  - И ничего не поймёшь.
  - Извини, но это сейчас прозвучало немного эгоистично! - обиженно надула губы Люба, уперев руки в бока.
  - Думай как хочешь! - отрезал он, не сбавляя шага.
  Его холодное безразличие не остановило её - оно стало подтверждением.
  - А-а-а-а, значит, я была права! - воскликнула она, и её шок сменился почти детским, восторженным визгом. Она догнала его, заглядывая в лицо. - Так вот в чём дело! Я-то думаю, что не так... Эта твоя силища, и вечно ты весь такой правильный, за всех впрягаешься... прямо как какой-то былинный богатырь из старых книжек! Так ты - настоящий! Не как мы все. Обалдеть... Это же так классно!
  Он снова остановился. Его голос прозвучал глухо, пропитанный горечью.
  - Классно? - Он медленно обернулся, и в его глазах была такая глухая, вековая боль, что она невольно отступила. - Нет. Это не дар. Это - приговор. Приговор, вынесенный до моего рождения.
  Каждый его шаг к ней заставлял её отступать ещё дальше.
  - Это - долг крови. Долг, который мне вручили в колыбели и который нельзя выплатить, можно лишь нести до самой смерти. А это, - он сжал кулаки, и в этом простом движении была вся тяжесть его судьбы, - это не сила. Это - кандалы.
  Он горько усмехнулся.
  - Каждый мускул, каждая капля этой твоей "особенной" крови - это звено цепи, которая держит меня. Ты видишь благородство, а я чувствую тяжесть чужой воли, решающей за меня. Понимаешь? У вас у всех, - он обвёл рукой невидимую толпу неофитов, - есть выбор. Сотни дорог. У меня - лишь одна колея, и она уже проложена. У меня выбора никогда не было. И не будет.
  Он отвернулся, и этот жест был окончательным. Его ровный, мерный шаг снова начал отбивать по плитам похоронный ритм.
  Люба замерла, её восторженный трепет угас, раздавленный тяжестью его слов. Она растерянно открыла рот, но, не найдя что ответить, догнала его и заговорила о другом, о простом и понятном.
  - Слушай... - начала она, и голос её был неуверенным, почти виноватым. - Ты... ты не злись на Галину, ладно? Она просто...
  - Я не злюсь, - перебил он, не сбавляя шага. Голос его был ровным, безразличным, как у хирурга, выносящего приговор. - Я её понимаю. Слишком хорошо.
  Он на мгновение замолчал, подбирая слова, а потом произнёс, и в его голосе не было осуждения - лишь холодная, усталая констатация факта:
  - Она смотрит на Светлячка и видит зеркало. Зеркало, в котором отражается всё то, что она выжгла из себя калёным железом: страх, боль, слабость. Её бесит не девочка. Её бесит собственное прошлое.
  Он горько усмехнулся.
  - Этот Орден - не семья. Это клетка. А вы все - просто звери, которых учат грызть друг другу глотки. Галина просто оказалась самой способной ученицей.
  - Но это же неправильно! - воскликнула Любовь, и её голос был полон отчаянной, почти детской обиды.
  - Я не говорил, что это правильно, - сухо ответил он. - Я сказал, что понимаю.
  Когда они наконец вырвались из гулких коридоров Академии, чистый, холодный воздух крепости ударил их, как пощёчина. Кондратий, до этого двигавшийся с неотвратимостью ледокола, вдруг замер посреди улицы.
  - Куда дальше? - глухо спросил он.
  Его вопрос застал Любу врасплох. Она тоже остановилась, и только теперь они заметили, как вокруг них ломается ритм улицы. Прохожие замедляли шаг, оборачивались, и их взгляды, полные тревожного любопытства, впивались в эту странную процессию: могучий исполин с безжизненным, хрупким телом на руках и бегущая рядом растрёпанная, испуганная фигурка.
  Её отчаянный взгляд метался по сторонам в поисках спасения и выхватил из-за угла суровую фигуру боевого брата в инженерной робе.
  - Уважаемый! - выкрикнула она, подбегая к нему. - Простите, где здесь... медцентр?
  Тот смерил их тяжёлым взглядом, задержав его на теле девочки.
  - Два квартала прямо, по Бессмертной улице, затем налево. Не пропустите.
  Её память, будто от удара, вернулась, и она воскликнула:
  - А... да, точно, спасибо! Нам туда! Быстрее!
  Они двинулись. Он - несокрушимой глыбой, несущей свою драгоценную ношу сквозь поток равнодушных лиц. Она - семеня рядом, отчаянно пытаясь не отставать. И вскоре перед ними выросла цитадель исцеления - огромное здание, чьи строгие, серые линии и узкие, как бойницы, окна повторяли суровый стиль Академии.
  Двери разъехались, и они ворвались внутрь, в храм науки, где стерильность белых стен сочеталась с тихим гулом сложнейшей аппаратуры. Их вторжение, полное отчаяния и запаха крови, разорвало тишину холла. Весь медперсонал, до этого занятый своими делами, замер и обернулся.
  - Кто-нибудь! Нам срочно нужна помощь! - выкрикнула Люба, и её голос сорвался.
  Им навстречу тут же подлетела боевая сестра. Невысокая, крепко сбитая, в строгой медицинской форме, она с ходу, острым и профессиональным взглядом, оценила ситуацию.
  - Что здесь? - отрезала она, её пальцы уже нащупывали пульс на шее девочки.
  - Её серьёзно избили во время спарринга... и она потеряла сознание...
  - А дроиды куда делись? Какого чёрта вы её тащите! - сестра подняла веко Светланы, заглядывая в расширенный зрачок. - У неё черепно-мозговая, возможно внутреннее кровотечение. Живо за мной! Второй этаж, реанимационный блок! Несите!
  Они бросились за ней к лестнице. Ступени летели под ногами. Дверь блока с шипением отъехала в сторону. Холодный, безжалостный свет операционной ударил по глазам. Воздух был стерилен до такой степени, что, казалось, им нельзя дышать. Они замерли на пороге, когда из-за кольца диагностических аппаратов к ним повернулся он - Павел Степанович Бирюков, верховный знахарь и магистр Ордена. Его могучая фигура, облачённая в офицерский мундир с белыми нашивками, была прикрыта белоснежным халатом. Он оторвался от своего криллбука, и взгляд за стёклами очков был острым, анализирующим, лишённым всяких сантиментов. Ни тени удивления.
  - Так я и думал, - голос Павла был ровным, констатирующим. - Рано или поздно это должно было случиться. Кладите её сюда.
  Кондратий осторожно уложил Светлану на кушетку, с той бережностью, с какой кладут на алтарь бесценную реликвию. Магистр, не глядя на них, уже водил пальцами по своему планшету, и его голос, холодный, как скальпель хирурга, продолжал:
  - Черепно-мозговая травма, множественные гематомы, термический ожог второй степени... И всё это - результат рядового спарринга. Вот об этом вас, и её в частности, предупреждали.
  - Вы будете ей помогать? - прорычал юноша. - Или просто составлять протокол её смерти?
  Люба бросилась к нему, вцепившись в его предплечье.
  - Володя, не надо, умоляю!
  Но Павел Степанович остановил её лёгким, почти небрежным взмахом руки.
  - Ничего, голубушка, не мешайте. - Отложив планшет, он посмотрел на юношу с холодным любопытством учёного. - Это - полезный симптом. Выплеск адреналина. Пусть выговорится.
  - Да почему вы все решаете за неё?! - взорвался Кондратий. - Вы все - наставники, магистры, судьи! - выносите ей приговор, даже не спросив! Вы видите лишь хрупкую оболочку, но не видите волю, которая горит внутри!
  Он сплюнул на стерильный пол и, резко отвернувшись, отошёл к окну, за которым висела безразличная чернота космоса.
  Бирюков не шелохнулся. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Он просто смотрел на могучую, сотрясаемую гневом спину.
  - Воля - прекрасная вещь, молодой человек, - произнёс он в тишину. - Она помогает красиво умирать. Мы не можем дать ей шанс, потому что это будет не шанс, а отложенная казнь.
  Сделав паузу, он продолжил, и его слова, лишённые всякой эмоции, повисли в стерильной тишине операционной:
  - Лучшим выходом для неё... и для вас... было бы покинуть нас. Пока не поздно.
  Ответом был лишь яростный, сдавленный рык. Не получив ничего более осмысленного, магистр с усталым вздохом покачал головой и медленно, с достоинством хирурга, подошёл к главному терминалу. Его пальцы легли на холодную панель.
  - Знаете, голубчик, в чём трагедия энтузиазма? - произнёс он, и его ровный, академический голос был страшнее любого крика. - В том, что он всегда разбивается о реальность. С её-то умом она могла бы стать кем угодно - учёным, стратегом, инженером. Но она выбрала путь, где выживают не умом, а телом. Где выживают единицы.
  Кольца над кушеткой ожили тихим, густым гулом. Тело Светланы плавно поднялось в воздух, зависая в центре. Пространство между кольцами исказилось, подёрнулось едва заметной, дрожащей рябью - поле хронотонов почти остановило время. Вокруг застывшего тела, будто рой призрачных ос, закружились голограммы: схемы повреждённых тканей, графики угасающих жизненных функций, трёхмерные модели черепа с очагами кровоизлияний.
  Из верхних колец опустились экранированные манипуляторы. Их движения были неспешными, почти медитативными. Один, с микроскопическим скальпелем на конце, медленно раздвигал края ожога, обнажая повреждённые слои. Другой, сшивающей головкой, аккуратно, стежок за стежком, соединял разорванные капилляры.
  Затем третий манипулятор, с тончайшей форсункой, приблизился к зашитому участку. Из него медленно, почти лениво, начала сочиться зеленоватая, светящаяся дымка. Эликсиум. Драгоценная субстанция из водорослей Эликс, за которую гибли флотилии в бездонных, кишащих чудовищами океанах. Этот дар глубин, этот концентрат жизни был для Гипербореи тем же, чем когда-то была нефть для древних народов, - источником силы, процветания и бесконечных войн.
  - Вот, полюбуйтесь, - продолжал Павел, не отрываясь от приборов. - Её тело - хрупкий сосуд, который треснул от первого же удара. Мы тратим на неё ресурс, цена которого - кровь. А зачем? Чтобы она погибла на полигоне через два дня?
  - Вы могли бы просто помочь! - взорвался Кондратий. - Без ваших лекций!
  - Я не читаю лекций, голубчик. Я выношу диагноз. - Магистр впервые поднял на него глаза, и во взгляде его была лишь холодная, усталая жалость. - И мой диагноз таков: ей здесь не место. Она умрёт, Кондратий! Хотите вы этого или нет!
  - Я НЕ ПОЗВОЛЮ ЭТОМУ СЛУЧИТЬСЯ! - рыкнул исполин.
  Павел на мгновение замер. А потом тихо, почти с любопытством, спросил:
  - Не позволите? А что вы можете? Мы - Орден воинов, голубчик, а не богадельня. Вы будете вечно таскать её за собой? Как сломанный щит? Отбивать за неё удары, пока враг не ударит вас в спину?
  Стоявшая позади Люба невольно скривилась и положила руку на плечо исполина, пытаясь его успокоить.
  - Она потянет тебя за собой на дно, - продолжал Павел. - И ты, со всем своим благородством, уйдёшь вместе с ней.
  - Так тому и быть, - тихо, но твёрдо ответил Кондратий.
  Магистр фыркнул.
  - Голубчик... не повторяйте ошибок своего деда. Его великодушие стоило ему всего. Будьте умнее.
  Кондратий открыл рот, чтобы бросить в лицо магистру ещё одно обвинение, но слова застряли в горле.
  Густой, низкий гул хронополя, до этого бывший фоном их спора, вдруг оборвался. Призрачный рой голограмм, круживших вокруг кушетки, погас. И в наступившей, звенящей тишине операционной остался лишь звук их дыхания.
  Он медленно, почти с недоверием, повернул голову.
  Она уже не лежала. Она сидела, выпрямившись, с неестественной, почти кукольной прямотой. И смотрела не на них, а вниз, на свои собственные, мелко дрожащие руки. Смотрела с тем пустым, отстранённым любопытством, с каким смотрят на чужой, незнакомый предмет.
  На мгновение оба замерли. А потом, будто очнувшись, бросились к ней.
  - Светлана, ты как? - Кондратий оказался рядом первым.
  Люба подбежала с другой стороны:
  - Светлячок, ну как ты?
  Но она не смотрела на них. Не поворачивая головы, та выставила вперёд руку, и её тихий, сдавленный голос прозвучал, как треск ломающегося льда:
  - Нет... хватит.
  Их забота, их слова, весь этот разговор над её беспомощным телом - всё это обрушилось на неё лавиной. Она резко отшатнулась, и когда Люба попыталась коснуться её плеча, девочка вскинула на них глаза, полные дикой, загнанной ярости.
  - ОТСТАНЬТЕ ОТ МЕНЯ! - крик вырвался из её груди, полный боли и унижения. - Не трогайте меня! Что вы ко мне все привязались?! Я не слабая! Я справлюсь! Я выдержу, понимаете?! ВЫДЕРЖУ!
  Она вскочила, схватила свою куртку и, не глядя ни на кого, вылетела из операционной.
  - Оставьте все меня в покое! - донеслось из коридора.
  В зале повисла тяжёлая, звенящая тишина. Володя рванулся было за ней, но железная хватка легла ему на плечо.
  - Пустите! - он попытался вырваться, но магистр, встряхнув его, как куклу, остановил тихим, ровным голосом прямо у уха:
  - Оставь её. Хотя бы сейчас.
  Медленно развернув юношу к себе, он тяжело выдохнул.
  - Завтра вы вылетаете в Пустоши. Ты ничего не сможешь сделать, Кондратий. Гордость - это роскошь, которую она не может себе позволить. Она её убьёт.
  Любовь с надеждой посмотрела на Павла:
  - Но... неужели нет никакого выхода?
  Магистр покачал головой.
  - Таков закон Ордена: выживают сильнейшие. Слабые либо уходят, либо умирают.
  Их взгляды встретились. Долгая пауза. Затем юноша тихо, но с несокрушимой уверенностью произнёс:
  - Значит... я изменю этот закон.
  Одним движением он сбросил руку верховного знахаря со своего плеча и, развернувшись, вышел вон.
  Любовь растерянно посмотрела ему вслед, потом на Павла. Скривившись, она опустила голову.
  - Я... я, наверное, тоже пойду... спасибо вам большое за всё.
  - Ступай, голубушка, - бросил Павел, уже повернувшись к своему криллбуку.
  Он вызвал на экран данные сканирования Светланы. Внезапно его брови слегка приподнялись. Его взгляд метнулся к двери, затем снова к экрану. Что-то в цифрах заставило его задуматься.
  - Хм... - произнёс он в тишину. - Чудно всё это... ой, как чудно. Но если она выживет... Если она пройдёт через это и дойдёт до конца... - он отложил криллбук, и в его глазах на мгновение промелькнуло что-то помимо холодного прагматизма. - Это будет самый жёсткий прецедент за всю историю Ордена.
  Но додумать эту мысль ему не дали.
  Резкий, рвущий уши вой сирены разорвал тишину операционной, ударив по стенам и нервам. Магистр резко вскинул голову, его глаза за стёклами очков сузились в две ледяные щели.
  - Какого чёрта... - пробормотал он, шагнув к окну.
  И там, снаружи, разворачивался хаос. По исполинскому куполу, накрывающему город, вспыхнули и побежали огненные буквы на гиперборейском, складываясь в одно короткое, беспощадное слово: ТРЕВОГА.
  И тут же, вслед за ними, по всем улицам и коридорам ударил бесстрастный, усиленный громкоговорителями голос офицера по связи:
  - ВНИМАНИЕ ВСЕМУ ПЕРСОНАЛУ ОБОРОНЫ. НЕМЕДЛЕННО ЯВИТЬСЯ НА ПОСТЫ. РУКОВОДЯЩЕМУ СОСТАВУ ПРИБЫТЬ В СТРАТЕГИУМ. ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА. ПОВТОРЯЮ ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА!
  Взгляд Павла, до этого бывший лишь удивлённым, мгновенно посуровел, и удивление на его лице сменилось ледяной ясностью.
  Он ждал этого.
  Просто не думал, что этот момент наступит так скоро.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"