Быков Александр Вячеславович
Чепель. Славное сердце

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что есть мужество?.. Что есть добро?.. Что есть любовь?.. Загляни в своё сердце - сколько там для них места?! Что завещали тебе Предки? Что узнают о тебе Потомки?.. Это книга о твёрдости и верности ближней дружины князя Беловежского Любомира. О Чепеле и его друзьях. Об их славных сердцах... Ну, и "от себя" :) буду рад отзывам и замечаниям!
  
  Александр Быков
  
  
  Чепель
  Славное сердце
  
  Исторический роман
  
  
  
  
  Моим любимым жене и сыну,
  отцу и маме, родным и друзьям,
  городу Пружаны,
  моим предкам
  посвящаю
  
  
  Предисловие
  
  Я родом из Пружан. Это маленький город в западной Беларуси. Рядом с Беловежской пущей. Там я родился и вырос, но потом волей судьбы почти всю жизнь прожил в России. И постепенно, на расстоянии величие моей 'малой' Родины стало представляться мне всё яснее. И всё удивительнее становятся простые вещи, обычные для белорусов.
  Я искал сведения об истории Беларуси, о её истоках, о родстве историческом и культурном с Россией. Ответов на многие вопросы не нашёл и сейчас, глубже XI-XII века всё погружается во тьму. Но поиск вознаградил меня многими интересными открытиями. Я предпринял попытку реконструировать события XI века, происходившие на земле Белой Руси. В основе этой работы несколько важных вопросов, не имеющих ответа в научной традиции.
  Почему Белая Русь называется белой. Для этого должны быть важные основания. Были и разные другие Русии: червоная, чёрная. Но именно это имя не исчезло, не потухло, а живо и по сию пору.
  Почему Беловежская пуща так называется, ведь нет нигде Белой Вежи, по которой она получила своё название. Нет её в нынешней Польше в пограничном местечке Бяловежа. Нет её в белорусском городе Каменец - Каменецкая башня построена в XIII веке из красного кирпича и именовалась 'белой' только с XIX века. Где была Белая Вежа, и чем она была так известна, чтобы дать название целому огромному лесному массиву? Судя по последствиям - Беловежская пуща существует доныне без попыток переименования - Белая Вежа должна была быть явлением выдаюшимся.
  Почему Польская королева Анна Янгелонка в XVI веке подарила свой родовой герб моему родному городу Пружаны? Так ведь не делают царственные особы - герб был её родовой, древний, известный с XI века, предмет семейной гордости. []
  На гербе изображён щит, на щите - синяя змея с короной, изо рта змеи высовывается наполовину человек. Древний этот герб объясняют удивительно разноречиво. Согласно привелею короля Сигизмунда III: 'Из пасти змеи ребенок именно появляется, что символизирует вновь пробуждающуюся вечно юную силу в сочетании с мудростью, способность мира к самоочищению и обновлению'. Согласно другим авторам - змея ребёнка глотает. Согласно третей древней легенде: 'В первом крестовом походе, родоначальник рода Висконти (первых герцогов миланских) Бонифаций убил на дуэли предателя (либо сарацина) и взял себе его щит, на котором был изображён змей, держащий в пасти (белого, то есть европейского?) ребенка'. На гербе же изображённом на внутренней стене дворца миланских герцогов, одном из наиболее древних изображений, из пасти высовывается взрослый мужчина... А Пружаны во времена королевы Анны были небольшим населённым пунктом в земской зависимости, никакого отношения, казалось бы, к гербу королевы не имеющим.
  Почему, наконец, места географически находящиеся прямо посреди Европы, не имеют памяти о своей давней истории, которой не могло не быть.
  В наши дни, к сожалению, историю народов России и Беларуси преподносят отдельно друг от друга, а ведь народы эти - издревле один народ. Те самые 'литовцы', что досаждали молодому Московскому государству вплоть до времён Ивана Грозного и немало в том преуспели, - это и были наши родичи белорусы, которые шли с идеей 'собирания русских земель' после падения Киевской Руси перед татаро-монголами, поскольку сами себя эти литовцы, а точнее, литвины считали русскими.
  С изумлением я обнаружил, что и история России, которую я не разделяю с Беларусью, в понимании своей Родины, сильно укорочена. Начинается она по учебникам и руководствам как будто с призвания на княжение Рюрика. А кто такой Рюрик спорят - русский он или не русский? И Русь была до Рюрика Русью или не была? И утверждают, что здесь везде жили полудикие племена, неспособные к самоопределению, поэтому, мол, и призвали варяга-чужестранца на княжение.
  Прочтя, вобщем теперь легко доступные, благодаря Интернету, документы, хочеться сказать: 'Да кто же он ещё может быть, если не русский?!' Ведь Рюрик - внук Новгородского князя Гостосмысла, сын дочери Гостосмысла Умилы и бодричского князя Годислава. А нынешний остров Рюген, откуда призывали на княжение Рюрика, в те времена назывался Руян, и в то время на нём проживало известнейшее славянское племя - руяне, они же: раны, русы, руги, рутены. И на этом острове сохранился до сих пор древний славянский город-храм Аркона. Рюрик был потомственный князь из русов и славян, и жил в русских землях, и разговаривал на руянском диалекте такого же русского языка, как на других диалектах его говорили новгородцы, псковичи, рязанцы, вятичи, туровцы, пинчане, берестейцы, городняне, менчане, волыняне, киевляне, владимирцы, перемышленцы, червеногородцы, ужгородцы, переяславцы, и другие части одного великого народа. Как мы в России теперь и москвичи, и питерцы, и пермяки, и архангелогородцы, и новосибирцы, и хабаровцы, и петропавловск-камчатцы, и калининградцы, и волгоградцы, а всё один народ и один язык.
  Удивительно и, конечно, не случайно, что само имя Рюрик созвучно 'ререг, рарег' - это 'сокол' символ Рода, главнейшего бога славян, родителя мира. И родовой герб Рюрика, помещённый, например, на гербе Украины, не трезубец, как кажется на первый взгляд, а и есть сокол, сложивший крылья в стремительном полёте. А может и проще Рюрик - означает 'деятельный князь'. Выходит и так и так, что не просто русского князя на княжение в новгородские и поднепровские земли призвали новгородское вече, русского-славянского князя из уважаемого рода.
  Удивительным мне кажется также то, что эти сведения, находящиеся в широко известных исторических документах, так до сих пор и не составляют красную нить официального изложения отечественной истории.
  Даже и при этом белых пятен в истории Руси до Рюрика остаётся много. Возможно, сами рюриковичи в борьбе за власть внесли отрицательный вклад в наличие исторических документов о временах, предшествовавших их правлению. Возможно, такой вклад внесла молодая, новая для Руси христианская религия. Скорее, и то и другое вместе.
  В поиске исторических корней своего народа я обнаружил потрясающий по важности факт, если и не совершенно превосходящий другие древние антропологические находки, то выглядящий рядом с ними, как могучий дуб среди берёз. Под Новгородом в местечке Сунгирь с 1955-го года советскими археологами, вместе с которыми работал известный учёный Герасимов, реконструктор внешнего облика умершего по черепу, производятся археологические находки. Там обнаружено захоронение человека-европеоида современного типа, всё тело которого было покрыто одеждой, составленной из костяного бисера. Какой кропотливейший труд был затрачен для создания такой одежды, какие искусные руки её 'ткали', какое большое влияние имел этот человек! А ведь захоронению около 30 тысяч лет! Это превосходит по возрасту находки кроманьонца и неандертальца, которые, к тому же, в сравнении с Владыкой Сунгири выглядят бедняками. А это был наш генетический и культурный предок! А в местечке Костёнки найден культурный слой возрастом более 40 тысяч лет (в Западной Европе таких древностей ещё не найдено). И там тоже наши предки славяне, пусть даже тогда они этим именем и не назывались, одетые в шитую из кожи одежду! Этим всем положено законно гордиться, но данные факты, к сожалению, почти не известны широкой публике, и не включены ещё в теории о развитии цивилизаций.
  Если тридцать-сорок тысяч лет назад наши предки имел вид более цивилизованный, чем предки западных европейцев, то почему есть основания думать, что тысячу лет назад что-то выглядело кардинально иначе. Известно, что все иностранцы, посещавшие Русь VIII-XII веков уважительно отзывались о ней как о высокоразвитой стране, Гардарике - Стране Городов.
  Не было глупых, неспособных к государственности, неграмотных или как-либо по-другому ущербных народов в центре Европы, в том числе, на земле нынешней Беларуси и России! Были сильные и умелые. Иначе они не выжили бы до сегодняшнего дня, не удержались бы на занимаемых землях, канули бы в Лету. Другое дело - какую цену они за это заплатили...
  Мой прадед построил первый кирпичный дом в Пружанах. Его фамилия, как и у моего деда, коренного пружанца - Чепелевич. Дедушка называл сам себя и своих сына и внука по мужской линии с особым чувством: 'Чепель, Чепели'. Для своего времени, первой трети XX века, он считался гвардейского телосложения и служил в артиллерии. Использовав множество исторических фактов, легенд и рассказов моего деда, я сплёл из них кружево занимательной повести о моих далёких предках, к которым отношусь с великим уважением.
  Быть может, в этой повести не всё правда, но, как известно, в ней намёк, добрым молодцам урок. И, если какое-то слово западёт вам в душу и даст сил жить, любить родных и близких, любить жизнь, Родину, свою землю, ценить добро, дружбу, верность, даст сил на добрые дела, я буду очень рад.
  
  
  
  
  
  Когда смута туманит мой взгляд,
  Сил на труд и борьбу не хватает,
  Время беды несёт кругоряд,
  Истекает жизнь, пропадает,
  Я иду в Богом созданный лес
  В рощу, в дебри, в святую дуброву,
  Взглядом силу тяну из небес
  И креплю роду данное слово.
  
  
  
  Пролог - исторический обзор
  
  От сотворения мира после победы северного народа Арийского над южным народом Тайским прошло более шести с половиной тысяч лет. Северяне сохранили память о великой победе и её символ - крылатого всадника, поражающего дракона. Но сокровенное знание об этом событии к этому времени, в основном, обнаруживалось уже только в среде посвящённых - Белых Хранителей. И ещё в сказках о победе богатыря над змеем.
  Хранители поддерживали традиционное летоисчисление и культовые обряды, назначенные в память важнейших смыслов и богов. Но время, которое, как известно, сильнее памяти, постепенно стирало и смыслы, и символы, и былую вражду, и былое родство.
  Тысячи лет на огромных пространствах Евразии по обе стороны от Уральских гор, от среднеазиатских степей, от священной реки Ра*, по Оби, Енисею, Иртышу, до самого синего Океана перемешивались, сродняясь и расходясь, белые и жёлтые народы, образуя многочисленные племена смешанной крови.
  Народы эти, каждый - в своё время, стали называться: мурманы (мурома), мерь, весь, чудь, угры, пермь, вогулы, зыряне, катаи, башкиры, татары, булгары, уйгуры, половцы, печенеги, хазары, узбеки, таджики, казахи и другие, другие, другие.
  Основным объединяющим фактором белых оставался общего корня язык, на котором говорили потомки древних арийцев и их вера, тянувшаяся корнями во тьму тысячелетий.
  Славяне несли генетику северной расы, её язык, её древнейшую культуру и веру, в наиболее первозданном виде, являясь основным ядром и прямыми потомками переселенцев гиперборейцев, тех самых арийцев. Славяне были теми народами, которые наименьше смешались с другими этническими субстратами. Тогда как галлы, франки, саксы, тюринги уже впитали в себя кровь племён допотопной Европы, и, оставаясь ещё во многом понятными, всё же начинали разниться по языку и уже за непонятность речи именовались славянами 'немцы'*. Кимры, скифы и сарматы уже несли кровь Азии. Белые переселенцы на Юг смешивались с чёрным населением Индии, Аравии и Африки, формируя многочисленные разновидности индусов, персов, курдов и египтян.
  Славянский мир был самодостаточен, его народы мыслили себя коренным населением громадного Евразийского пространства. Славянский мир был велик и густонаселён. Он распространялся от бодричей и лютичей проживавших далеко к западу от Лабы* (по-другому Альбы, Эльбы) и Водры* (Одры, Одер) до вятичей, сидевших по Вятке и до Урала на востоке. От северных поморов, живших по берегам Белого ото льда моря, и родственных поморян моря Варяжского до венетов, потомков великих этруссков, и адриатических сербов, до прикарпатских и подунайских русинов, до причерноморских антов, поднепровских русичей и донских казаков (по-старогречески - мирмидонцев).
  
  Из Варяг в Греки издревле ходили мореходы вокруг Европы. Но быстрее и удобнее получалось по рекам на небольших речных кораблях, из верховий одной в верховья другой - волоком, или же перегружаясь на сухопутный, а затем снова на водный транспорт. Один путь - по Западной Двине и Днепру. Другой - по Неману через Березину или через Птичь. Третий - по Бугу и Припяти. Четвёртый - по Висле и Днестру. И наконец, из Лабы и Одры в Дунай.
  В этих землях от моря до моря, богатых горами, лесами и реками, зверем, птицей, рыбой, травами и плодами обосновались земледельцы, торговцы, ремесленники, находившие немалую выгоду в таком месте жительства. Это были сербы, чехи, ляхи, вагры, руяне, поруссы, ильмеры (словене), кривичи, древляне, дреговичи, радимичи, поляне.
  Военные дружины славян-русов, известные и как многочисленные конные войска, непобедимые в стрельбе из лука и в обоеруком бою, и как дикие варвары, идущие в атаку нагими, и как стойкая пехота, сдерживающая кого угодно и совершающая невероятно дальние и быстрые переходы, успешно защищали эти земли.
  Составляя все вместе одноязычный громадный славянский народ, сами они называли себя и своих соплеменников как угодно: по имени родоначальника, по имени выдающегося вождя, по названию местности, реки, горы, по особенностям разговора, внешности, одежды, по степени родства, формируя таким образом огромное разнообразие названий, навсегда запутавшее историков. Во многих именах сохранилось главное, героическое, фундаментальное - 'рус'. 'Дарующие свет'.
  Они исповедовали веру предков в Единого Вышнего Бога Родителя, в его равнозначный смысл - Белый Свет, первозданный огонь и его символ - светлое солнце. У этого бога множество ипостасей, множество лиц, множество качеств и имён. Как белый свет распадается в радуге на разные цвета, так и Род становиться в разных проявлениях олицетворением стихий и важнейших сил, проявляется другими богами.
  Славяне в своих капищах - местах религиозных служений - ставили не только храмы, святилища, избы для молений и прославлений, но и деревянные изображения-символы, олицетворения своих верований. Так же и нынешние христиане изображают Христа, буддисты - Будду, а мусульманам и иудеям даже пытаться изображать Бога запрещено. Символично было изображение нескольких ипостасей бога в виде нескольких ликов - трёх, четырёх, семи - на одном деревянном или каменном стержне, как нескольких качеств, имеющих единый исток...
  Из поколения в поколение передавали мифы о природном космогенезе, поэтизировали природные стихии, заботились о продлении рода, физическом и духовном здоровьи своих родных и друзей.
  
  Параллельно существовали другие миры, другие центры притяжения сил и умов. Тюркские народы двигались волнами на восток, перекраивая карту Европы. Мусульмане под предводительством османов набирали могущество, донеся знамя своего пророка до атлантического океана и захватив Иерусалим. Христианская церковь не только овладела большой частью мира, но и раскололась незадолго до описываемых нами событий в 1054 году от Р.Х. на римскую и греческую. Папа Римский и Патриарх Константинопольский предали друг друга анафеме, которую сняли их преемники только в 1965 году. Последствия этого раскола оказались судьбоносными для Европы на протяжении почти тысячи лет.
  На Руси распространялась власть династии Рюриковичей, но не все ещё русские земли управлялись ими.
  Вокруг огромного для Европы лесного массива на реках Буг, Нарев, Белая, Мухавец также простирались русские земли. Многие десятилетия они управлялись князьями одной из ветвей древней династии Белояров, шедшей от легендарного её основателя Буса Белояра из северного Причерноморья IV века н.э.
  Посредине древней реликтовой пущи, защищённая от быстрых, лёгкодоступных вторжений неприятелей стояла крепость, которая со временем должна была превратиться в могучую цитадель, опору княжеской власти. Посреди крепости стояла высокая, сложенная из белого камня башня - Белая Вежа, по которой назвалась и вся крепость, и поселение вокруг. Беловежские Белояры дольше других князей хранили обычаи и веру предков. Но княжество Беловежское в Полесьи лежало на перекрёстке интересов Рюриковичей и Ляховитов, на перекрёстке интересов западного и восточного христианства.
  Весной 6574 от Сотворения Мира или, иначе, весной 1065 года от Рождества Христова в небе стояла Косматая звезда. Её называли ещё 'звезда Чигирь-угорь'. С неточной регулярностью, но завидным постоянством, примерно каждые семьдесят шесть лет навещает она земные небеса, знаменуя и великие доблести, победы и великие беды. Косматая звезда видела и рождение Христа, и рождение Буса Белояра и улетала каждый раз в неизведанные глубины мироздания, унося иногда с собой целые эпохи. Грядут перемены.
  Сверкала звезда снова на утренней заре и в вечерних сумерках. Ночью она приковывала взгляды всех к небу. Знаменьем стояла на западе, была звезда превелика, 'луч имущи, акы кровавы'. Пребывала так семь дней. 'Се же проявляше не на добро, посемь бо быша усобице многы и нашествие поганыхъ на Русьскую землю, си бо звезда бе акы кровава, проявляющи крови пролитье'.
  Люди чаще думали о своей судьбе. Христиане в страхе ждали конца света. Некоторые богословы даже находили, что она похожа на шестёрку, дополняющую ужасное сочетание цифр в году. Язычники видели небесное знамение великих перемен на земле. Кто-то хотел отгадать свою роль в переменах, особое предназначение на свете. Некоторые силились понять смысл происходящего. Кто-то брался за оружие, а кто-то хватался за голову. Великие обратились в прах. Многие погибли. Единицы стали великими в новом мире. Косматую звезду на семь веков позже стали называть 'комета Галлея'.
  В том году, накануне описываемых нами здесь событий, находясь в военном походе на помощь к союзникам в Варяжском Поморье, при внезапном и вероломном нападении врага погибли старый князь Беловежья Годин Рекунович Белояр и его старший сын Годислав. Княжескую власть унаследовал младший сын Година - Любомир. Верные друзья Любомира, воины, закалённые в походах и боях, составляют главную княжескую крепость. О них этот рассказ.
  
  
  
  
  Часть I.
  
  
  
  
  
  
  Глава первая. Звёзды
  
  Звёзды загорались и гасли, летели, светя, одни тускло и красновато, другие ярко и огненно. Пробуждали летящие звёзды мечты и желания, сыпались с божьего неба прямо над головою то редким, то частым дождём.
  Наверное, люди, уходя отсюда в вечность, присоединяются к Своим - там наверху. Там ждёт их светлая семья: любящие отец и мама, деды и бабушки и все предки, и прежде ушедшие родные и близкие, и любимые... а после - и дети, и внуки... И там их души светятся всегда, и в темноте ночной мы их всех видим. А они смотрят на нас.
  Светлые души эти стояли на небе великим безконечным хороводом, которому люди в простоте своей дали название Млечного Пути. Стояли семьями, родами, племенами, большие и малые, с именами и безвестные, наблюдая вселенскую игру в рождение и смерть, славу и забвение. Отдельные блистали особенно удивительно, будто в величии и славе блистают земные князья, цари, короли. Только земные величие и слава быстротечны, и люди смертны, а небесные величие и слава ВЕЧНЫ.
  Надо только поднять взор и смотреть. И на твоих глазах светлые души небесного воинства дают в небесах представление, совершают таинство, если не смысл, то значительность которого, доступна и понятна всякому.
  Некие звёзды горят сильно, неизменно, бывают видимы и сквозь облака, и сквозь утренний свет затмевающего их дневного светила. Они указатели для всех, кто в пути, кто ищет цель свою, свою дорогу. Они - маяки, ориентиры. Как вожди, любящие свой Народ, как ведуны, прорекающие Истину.
  Некие звёзды, хотя и не путеводны, стоят ровно и притягивают взгляд, светят каким-нибудь удивительным светом - розовым, лиловым, голубым...
  Другие звёзды переменчивы, то сильнее видимы, то вроде бы их нет. И нет на них надежды в поисках пути.
  А некоторых звёзд вроде и не было вовсе, и вдруг р-раз! - и пронеслась над всем человечеством огненным знаком, и всем видно. Как будто Бог дал ей вдруг и волю, и силу, и свободу, и сказал: 'Твоё время пришло! Лети и свети!'. И звезда летит, горит, сгорает, отдав все силы, и умирает, исполнив своё предназначение, благодарная за свою короткую, но заметную жизнь, за свою судьбу, пусть не понятную ей самой, но данную ей для чего-то Богом.
  Так и человек иногда бывает не виден, не заметен, не известен, но повернётся вселенский хоровод новой стороной, и человек этот заблестит яркою, прекрасною звездою. Иногда нет. У всех звёзд и людей разная судьба.
  ...Вот ещё одна небесная посланница полетела радостная через пространство, пела песню в вышине, пронзала облака, светила, рассыпала красивые искры, несла весточку.
  Внизу ночи - лес, река, небольшой туман по ложбинам, поселение людское. Выбрала нужный дом. Стукнула легонько в дерновую крышу. Капелькой-слезою небесного металла скатилась на дорожку у входа.
  
  Дружина не вся спала. Три десятка воинов вместе с князем, с воеводою, с другими княжескими ближниками уехали сегодня утром к истокам Мухавецким. На ловлю кабана. Кабаны повыходили к речкам - жара. Там сейчас князь с другими охотниками ночевали в шатрах и у костров.
  Кроме того, а может и наперво, стали досаждать местным жителям волки. Может и Косматая звезда виновата, может и чары волховские, может волкодлаки-оборотни ищут добычи в волчьем обличье. А быстрее всего за прошлый год много наплодилось, а нынче оголодали и обнаглели - выходят на людей, несмотря, что уже и весна и дичь в лесу есть.
  А дружину и в жару надо кормить, и среди мирного дня выучку военную обновлять князю как никому другому положено.
  Истоки Мухавецкие - это где сливаются малые речки - там добыча всегда богатая. Болотца небольшие, леса не дремучие, светлые. Подлеска много, свежей травушки-муравушки полно, благо, что вся весна и с дождями, и с грозами - не как последние три дня. Поселение там рядом - Деречин* - так и называется, 'где речки'. И лес невысокий на песчине*. Рядом с тем селением, кстати, недалёко, в светлом кленовом пролеске в доме у столетнего дуба, живёт дед Буривой. О нём будет особый разговор.
  Большая часть дружины - около семи с половиной сотен - спали по домам, как и положено дружинным людям после ратных и мирных трудов. Часть воинов, отряженная на охрану княжьего дома, крепости, посёлка и подступов к нему, бдили, глаз не смыкали, задирая иногда головы к звездопаду, и размышляли кто о вечности, кто о судьбе, кто о завтрашнем дне, кто о вчерашнем, кто о шорохах ночных. Здесь, в охранной избе четыре десятка воев дожидались своей караульной очереди.
  Пол поднят на бревно и застлан крепкими струганными досками. Высокий потолок подпирают широкие деревянные опоры, увешанные кожаными ремнями, кнутами, свитками верёвок. Мощные стены из толстых ошкуренных брёвен, составляющие длинные проёмы между малыми зрительными оконцами, были чисты, никаких украшений, ничем не завешены. Вдоль стен - широкие проходы. В оружейных стойках ждут караульного дела щиты, мечи, лёгкие палицы и сулицы.
  На широких лавках ногами в сторону стен спят крепкие, в основном молодые, как на подбор светлорусые мужи - княжьи люди. В изголовье у каждого - кольчужка, пояс с бляхами, наручи, боевой шелом, под лавкой - кожаные сапожки с нашитыми щитками, тонкие обмотки. Отблески огня выхватывают из темноты мужские лица, простые, но добротные льняные рубахи, мускулистые руки и торсы, привычные к тяжёлой борьбе.
  На длинном столе, что стоит посередине избы - большой хлебный каравай с ровненько отрезанным боком, заботливо покрытый рушником, посыпанные солью ломти, ополовиненная крынка молока, глиняные и деревянные кружки, кувшины с квасом и водой, пучки свежей огородной зелени. Через равные промежутки на столе стоят миски с ложками по счёту на каждого бойца. Пахнет нагретым деревом, хлебом, чесноком, дымом очага. Ещё, конечно, пахнет терпким мужским потом, но не вонью грязных онучей*, а здоровым телом.
  
  Пятеро сидят с краю стола, рядом с немудрёным, собранным из речных валунов, очагом. До второй ночной смены еще четверть песка в часах.
  Вершко поглядел на дутые стеклянные колбы - хорошая вещица, красивая, но, ежели в поход, то лучше не брать. Хрупкая, рассыплется. Лучше по-старому - по чутью, да по звёздному кругу. Князь подарил в охранную избу. Не столько пользы ради, сколько уважения и внимания для. Но опять же теперь не надо каждый раз на двор выскакивать звёзды проверять. А вещица недаремная* чешской, богемской работы.
  В середине ночи мысли текли неспешно. Надо было бы спать, но дневная жара до того утомила, что очень хотелось ощущать опустившуюся ночную прохладу.
  Прытко - дружинник молодой, да ранний, рыжеватый, конопатый подложил полешко в очаг, пошевелил угли. Поднявшиеся искры потянуло под крышу в кругом обмазанную глиной дымовую дыру. Прытко глядел на уголья и казалось ему - сражение, звон мечей, хруст копий, крики.
  Со старшиной в охрану ходить - добрая наука, старшина - сноровистый, смекалистый, храбрый, справедливый и рассудительный. Воин с большой буквы 'В'...
  'Надо сделать дымоход... да, пожалуй, что и с плитой... и с печью... мы тут больше времени, чем в доме... суровая была зима... а зимой не погреться с мороза - всё равно, что пропасть... и пищу приготовить удобнее...' - думал, следя за искрами, Вершко.
  - Прытко, тесть твой - когда придёт дымоход класть?
  - Как посеют, так и придёт, сразу! Я ему три раза сказал!
  - Ты ему скажи, чтоб подумал ещё и как печку нам сложить с плитой, пока не дожди... А мы ему за это потом косить- молотить на досуге пособим.
  - Ага, добре... после караула и скажу.
  С другого края стола на командира глянул с разумением Кудеяр - светлокудрая голова.
  - Помочь ему надо, это верно. - потиху пробасил, поднявши широкую бровь могучий воин Брыва, который потягивал домашний квас, сидя на лавке рядом со старшиной. - Мастеровитый мужик, и семья большая, а рук пока не хватает. Хотя и у нас - что ни день, то потеха до упаду. Ратная учёба, как перед походом.
  Не то, чтобы Брыва был против воинских тренировок, наоборот, он мастерство в бою ставит превыше всего, и не его, конечно, отправят на обмолот, а так просто - поговорить со своим старшѝм, и совет добавить если что. Просто, поговорить.
  Старшина моложе его на семь лет, но не против могучий воин - старшина по заслугам на своём месте. Одно только вспомнить как в прошлом годе во время стычки с разбойной ватажкой, старшина отсёк руку с булавой, занесённую сзади над его, Брывиной головой. Нет, конечно, и Брыве доводилось выручать старшого, но вот чтобы так, увидеть в толчее и взяться, откуда ни есть в последний миг... - булава то ведь ударила по шелому, но уже без силы, и отскочила вместе с отсеченной рукой. Воспоминание пронеслось в Брывиной голове, он пошевелил усами, и носом с горбиной, сжал нижнюю губу крепким раздвоённым подбородком, нахмурил, было, лоб, но прекрасный момент настоящего смахнул с его лица тяжесть и Брыва озарился улыбкой.
  - Печка, думаю, нужна - отозвался, покивал Брыве головой Вершко, - хоть и не делали раньше. А почему нет? Мы тут днюем и ночуем. А что ныне спекота - что с того, зима снова будет, никуда не денеться.
   - Дело, дело говоришь. Мы к зиме привычные, а всё равно один-другой да и заболеет, когда мороз - добродушно опустил Брыва густую бровь, прихлебнул кисленького кваса с хорошим хлебным духом.
  - В нынешний студень* Сыромятин сын неделю отлежал с горячкой, да и я думал не удержусь! - отозвался тоже вполголоса из-за стола напротив Брывы старый боец Горобей, самый старший за столом, ветеран боёв с крыжаками*, сухой, жилистый со светлыми бровями вразлёт, с усами, какие в моде у варягов, с небольшим шрамом на левой скуле. Ещё с молодости у него этот шрам - вовремя от стрелы увернулся. - Правильно говоришь, старшой, только ты попроси князя кирпичами пособить, а то у Прыткиного тестя глинобитная будет, а её ещё сушить долго.
  - Глинобитная такая бывает, что лучше кирпичной - и топить быстро, и тепло держит долго! - сказанул Прытко в защиту тестя - всё-таки молодая жена Прыткина родила в сакавике первенца, месяц прошёл, и вся родня во главе с тестем до сих пор охала и ахала от счастья. Второго, говорят, готовься, подавай.
  - Да хто ж твоего тестя трогает, сынку! - добродушно ухмыльнулся в светлые усы Горобей, и Брыва гыгыкнул, и Вершко тихо посмеялся, и Кудеяр с интересом посмотрел. - А кирпичная зато дороже, а князю нашему для дружины ничего не жалко! - прокряхтел Горобей, копируя известного купца Дидюка Околицкого, и сделал страшные подвыпученные дидючьи глаза. Купец этот как мог экономил, а попросту скряжничал на ружении* княжьей дружины. Но всегда громко хвалил князя за растраты на дружинное содержание, оружие и зброю**.
  Тут потихоньку засмеялись все вместе с Прытком.
  - А можно большу-у-ю печку построить, чтоб на неё залезть и там уже сторожить - хитро зажмурился Кудияр, намекая на общий для всех нередкий недосып. Кудеяр высовывался в круг света из-за Брывинского монументального плеча, облокотившись на стол и уперев кулак в лохматую голову.
  И русые длинноватые кудри, и мягкая короткая борода, и серые умные глаза, и вся поза делали его похожим скорее на гусельника-певца, барда, песняра, чем на скрытного и опасного бойца разведчика, первейшего следопыта. Что-то гибкое кошачье в нём настораживало мужчин, зато девки - так и липли.
  - А то в ряд пять штук! Чтоб на всех хватило. - сдержанно подхватил шутку Вершко.
  'Кудеяру так шутить можно - разведчик, всё умеет, в лежебочестве не замечен, только всё ещё мечтает... пока молодой' - подумал про себя Вершко. А самому старшине всего-то на три года больше, чем Кудеяру.
  - Так и избу же тогда надо шире перестроить, а то же всё не влезет - будет шире княжьей. - серьёзно так сощурил глаза Горобей.
  - Так и по бабе с собой на печку - дрова беречь. - заметил экономный Брыва.
  - И ещё парочку, чтоб кормили - совсем размечтался Кудеяр.
  - И чтобы Горынычу (за глаза прозвище княжьего воеводы) отдельную печку посередине, а то обидится, начнёт в разведку посылать. - пожалел неустанную долю Кудеярову Горобей.
  - Заживё-о-м! - с восторженной безуминкой в глазах оглядывал старших товарищей Прытко.
  А старшие товарищи посмеивались добродушно. Легко друзьям между собой и просто, и радостно на душе.
  
  Лёгкий стук в крышу никто не услышал, только Вершко почувствовал его как невидимое касание чьей-то руки.
  Бойцы продолжали тихо беседовать, окружённые танцующими тенями. Их лица, подсвеченные огнём, уже не впервые виделись для Вершко воплощением дружинной жизни. 'Какая бы картина получилась... Вот состарюсь - возьму холсты и краски и всё-всё нарисую. Что бы было перед глазами, чтобы посмотрел - и порадовался, как в Царьграде... Детям буду рассказывать про своих друзей'.
  Разные по характеру и по возрасту, эти люди были готовы к действию в любой момент. Уговаривать не надо, ни два раза повторять. И, в тоже время, самостоятельные, с головой на плечах. И надёжные, если что и плечо подставят и своим щитом прикроют.
  Как пять пальцев одной руки укрепляют себя сами и помогают друг другу.
  'Мизинчик - это, конечно, Прытко - самый младший и, вроде бы, самый слабый, но без него вся рука не цела, на обрубок похожа. Прытко - старшего товарища погибшего сын. Ярёмин сын.
  Горобей - указательный палец. Всё видит, всё знает, укажет на главное, скажет не в бровь, а в глаз, аж страшно иногда от его правды.
  Кудеяр, наверное, безымянный палец - и сильный, и вроде бы незаметный, и почти по центру, но скромнее, и важный, без сомнения.
  Брыва похож на большой палец - весь он велик и силён, но по смыслу - стоит в ряду со всеми, сильнейший из них. Значит, Брыва - средний палец.
  А я, выходит, большой палец - думал Вершко, - я напротив них стою, их силу скрепляю, в кулак зажимаю. Но если в сторону без дела один торчит большой палец, а и любой другой так же само*, то он всей руке обуза и помеха и уязвимое место'.
  Подумал так и вспомнил отцовскую науку, как тот говорил: за один палец ухватил супротивника, можно и на землю положить, и обезоружить... и вовсе порешить, пока у того от боли взор замутился.
  Страшна постороннему наука воинская, но она необходима. А если ты воин, для тебя страх как вражеский нож - выпустил его, он ниточку твоей жизни и обрежет...
  Не спеша направляясь к двери, Вершко знал, что его боевые товарищи с ним рядом. Эти четверо особенно, а и вся дружина тоже.
  В растворённую дверь пахну̀ло свежим ветром, ночным цвириканьем и шелестением молодых трав, запахами леса с молодой липкою листвой и кисленькой новой хвоей, близким жильём и далёким пахотным полем, и сладостью цветения природы по всем мыслимым местам. Ухнула ночная птица. Прошуршал ёжик в траве.
  Луны нет. Черно̀ было бы совсем, если б не звёзды. 'Когда Вон Та звёздочка голубенькая коснётся края леса, пора будет менять охрану'.
  Над головою простирался Млечный путь. Двоился, стекался в широкий поток, расплёскивался рукавами и малыми каплями. Пролила молоко Небесная Корова. В Начале Времён. Так и сверкает. Звёздами переливается. Созвездиями расцветает. Вот Медведица играет с Медвежонком. Вот Царевич спасает Царевну. Вот Лебедь белая летит. А вот Ворон чёрный смотрит на неё.
  'Ушла Косматая звезда. И вроде всё как всегда, но нет - след её ещё отзовётся' - подумалось само.
  В неверном свете в двух шагах от порога тускло блеснуло что-то новое. Вершко поднял с земли горячий оплавленный кусочек металла видом как бы расплющенную фасолину. Ладонь жгло несильно. Повертел в руке, и так, и этак разглядел. Вершка полтора в длину, три четверти в ширину, толщиной в полногтя. С догадкой, вызвавшей одновременно восторг и тревогу, Вершко посмотрел снова на небо. Как будто струны от сердца туда потянулись.
  Небесная подковка из небесной кузни... Мала подковка - крохотно копытце, разве что летучее создание её потеряло, а зачем ему подковка - оно крыльями, наверное, машет, летит себе по вольному ветру...
  А может, это ему на счастье бросили с неба Деды. Увидели внука, дай, думают, пошлём ему на добрые дела да от всякого зла оберег. Чтобы всё у него было хорошо.
  А может, это от ратной зброи пращура-богатыря чешуйка отлетела, под ударом страшным раскалилась. Может, тем ударом пращур ранен?.. Может, битва там на небе?! За внуков своих и там сражаются предки наши!..
  Но не одни они там, в бескрайнем чёрном океане. Их вождь - могучий, страшный врагам, огненный бог Перун. Внук Предвечного Рода. Вечный Воин. Яростный и свободный. Сам Огонь.
  Восседает Перун на белом как снег, на быстром и могучем как буря исполинском коне. Сверкает Перун грозными очами, блистает несокрушимыми доспехами, гремит громом его боевой клич. Страшными грозовыми раскатами слышны его удары по врагу.
  Держит он в руке огненный меч в полнеба вышиной. Мечет Перун в своих врагов неотразимые стрелы-перуны. Не закрыться от оружия Перунова щитом, не заслониться ни деревом, ни домом, не увернуться, не миновать. Такой силы Перуновы удары, что любую каменную твердыню способны разметать в щебень.
  Поэтому и скрываются враги от его гнева поглубже под землю, в сторону владений Змея - извечного его супротивника.
  А если кто Перунова войска истинный воин, у кого огонь в сердце не затух, у кого душа чиста, как яркий свет, - тому не страшен бог-вождь - тот честен, храбр, яростен в бою, тот смерти не боится. Ведь смерти для такого нет. Все его видят, тем более - Перун. Такого ярый бог забирает в свою ближнюю дружину. А там, в бескрайних небесах ещё много великих дел и весёлых пиров для славной дружины Перуна...
  Сжал Вершко в кулак родимую, небесную вестницу. Глянул в вышину. 'Знак это мне!'.
  Млечный Путь померцал ему в ответ.
  
  
  
  
  Глава вторая. Выстрел
  
  В это время по княжескому дому ходил вор.
  Супруга князя Пресветла спала не в княжьей опочивальне, а в другой комнате с детьми малыми Витком и Далинкою.
  И вот этот вор, как есть - тать, поверх стены крепостной, мимо стражи неусыпной, по стене дома отвесной, через окно залез, куда ему не следует. И был в княжеской опочивальне долго, видно всю ночь, впотьмах всё что-то искал и перерыл все княжеские вещи.
  А заметили вора уже только утром, перед восходом солнца, как он по крыше, да через стену уже на ту сторону перебирался. И разглядеть-то его было нельзя - предрассветный сумрак непрогляден, сам он тёмно-сер, скрытен, шума не делал, шёл и крался и через стену перебирался, как по воздуху летел.
  Стражник Скайняр, узревший вора, долго, три мига и понять не мог, мерещиться ему в сумраке, или в самом деле кто-то уже через стену убегает, а его Скайняра не видит. Тоже шум не поднял, быстро отправил младшего стража к старшине охранному Вершку, что делать? А сам c помощником побежал со стены вора снимать, да не нашёл уже никого, а только следы разбирал.
  Вершко велел всех так же тихонько будить. Кудeяру с двумя следопытами - след искать. Посмотрели, что в доме пропало - ничего, вроде не пропало, а только в опочивальне вещи аккуратно так перерыты. Наказал строго, чтоб не касались ничего, проверяли воду и припасы - вдруг отравитель. Всем челядинцам рассказали, как выглядел вор, и всех разослали по городку вора выследить. А выглядел вор: сам серый и весь в сером.
  А Вершко, приставив десяток княжьих отроков, во главе с осторожным Скайняром, стеречь княжну с детьми, сам со стражею, разделённою на пять равных частей по числу крупных улиц в городке, выехал из крепости на поиски. Гонцов выслали на все дороги - людей спрашивать. И к князю одного.
  Бросились искать чужака на постоялые дворы. Господарик крупного постоялого двора 'Речица' сказал, что сам вор, то есть похожий на него весь в серое одетый муж, вроде как был торговый человек из вольной балтийской марки, привозил свежую рыбу во льду целую повозку, но рыбы часть из-за жары всё же протухла, так что он рыбу не всю продал. Вел себя тихо, на постоялом дворе не буянил, расплатился, как положено - двадцать один медяк за неделю. А нынче утром отправился, наверное, восвояси, куда - не знает.
  Сам этот рыбный торговец говорил по-нашему хорошо, но видно, что из германцев, либо из данов, либо из свеев онемечившихся. И был этот человек с охранником - большим чернявым воином, хорошо одетым, что выглядел побогаче своего купца. И три медяка в день господарик брал с обоих по честному - занимали вдвоём только одну комнату.
  Посмотрели стражники в погребе. Погреб глубокий, холодный, рыбы свежей лежит шесть берёзовых бочёнков - и вполне рыба годная. Господарик поклялся, что немного рыбы чуть-чуть попорченной чужак ему оставил на прокорм, так и сказал: 'На прокорм, мол, тебе оставляю - хороший у тебя двор постоялый. А за бочёнками пустыми приеду'.
  - Это вор был, запомни! - строго посмотрел Вершко. - Рыба его - воровская!
  Наклонился к господарику:
  - Но, так и быть - не всю забираю, 'чуть-чуть на прокорм' оставлю. Господарик, глядя на Вершко с открытым ртом, кивнул, закрыл рот и поклонился:
  - Храни Господь!
  Дружинники, и не думая ухмыляться, утащили четыре бочёнка в казённые погреба, себе же на обед.
  И ездили стражники, и пешком ходили, сопрели сами, коней намучили. День уже пошёл за полдень, как прибежала к Вершко прачка, приходящая в княжий дом, Фёкла. И сказала, что видела, наверно, вора со светлыми патлами в серой ризе с ещё одним чёрным мужиком её своячница - утром рано дворами проезжали на конях мимо дома ихнего, и их собаки облаяли. Ехали за речку на ту сторону, может и на север. А повозки у них не было.
  Тогда Вершко - к следопытам, а они как раз на берег речки привели. Кудеяр показал след. След на берегу был чёткий, а за рекою его потеряли и видно не случайно потеряли - путанный был след.
  Тут Вершко уже точно понял, что имеет дело с хитрым лазутчиком. Только, что лазутчику надо было в княжьей опочивальне, оставалось непонятно. Выбрав наиболее вероятные направления бегства незваного гостя, Вершко отрядил своих людей скакать до вечера, по дорогам всех расспрашивать. Сам со своим лучшим десятком быстрой рысью отправился по дороге на север к морю, на Неманский торг, в Городно. Откуда, в самом деле, свежая морская рыба? Но поехал не по главной дороге людной через Волковыск, а по лесной более западной дороге, по которой ближе к ляхам утекать.
  По пути снова взяли след от двух конников. Они шли на полуночный заход, оставляя Белый Исток слева, а Волковыск справа.
  Вот на этой самой малой Городненской дороге, через шесть часов пути без передыху, преодолев около пятидесяти больших поприщ, на подходе к небольшому селению Соколка, и увидели наши охранники на дороге двух конно-едущих мужчин, подходящих под описание.
  Сомнений не оставалось. И у преследуемых сомнений тоже не было.
  
  Травеньское* солнце давно перекатило за полдень, уже пошло на заход. Небо же ещё не окрасилось в багрянец. Дождя не выпало третий день, утренний слабенький туман с самой раницы уже растаял в солнечном свете, воздух весь день стоял, и всё измучилось зноем. Спеко̀та* снотворным маревом повисла над землёй, отбивая охоту до всякого дела. И кто мог позволить себе лениться, либо не работать, плелись в тенёк, на речку купаться, сидели дома и пили: кто студёную водицу родниковую, кто травяные отвары, квасы и сбитни, постоявшие в погребах, охолодевшие, смачные. А то просто дремали, отдыхая от трудов, забравшись в ненагретое местечко.
  Но не всем мирно сиделось по домам, и благоухание весны не смиряло их души. И жара и духота для таковых не была преградою.
  Среди полей по дороге заслышался шум.
  Топот коней и человеческая брань, звон и скрежет железа на конях и людях слышались окрест, поселяя испуг в женщинах, и заставляя мужчин проснуться, повернуться, вглядеться и прислушаться.
  Ветер гудел в ушах у погони. Всадники скакали по широкой сухой дороге со всей мочи своих тяжеловатых коников. Тут вся масть лошадиная не отличалась буйной прытью, но под криками и ударами людей кони ржали дико и неслись вперёд как сам ветер.
  - Сто-ой!!! ...!!! Шоб ты сдох!!!
  - Ты су... и..., п... тябе!!!
  - ...ать, твой-уу.. на ... падзярэм!!! - выкликали многие глотки на славянском наречии, характерно дзэкая, гэкая и шокая, и употребляя спокон века родные всему славянскому миру, а хорошо известные и не только ему, забористые обороты речи. Воздух рвали проклятия и унизительная и грозная ругань. Слова сносило встречным ветром, но души раскалялись и распалялись на расправу, хуже самой погоды. Сердца звенели бесстрашным стальным порывом. Вкус крови, казалось, слышится уже на губах.
  Погоня держалась кучно, не рассыпалась, и для селян, цепенеющих от жары, как быстро возникла из зноя, так же быстро в нём и растворилась. Как дивное, но страшное наваждение.
  
  Всадник, летевший впереди всех, наяривал плёткой сильную серую кобылу и часто гокал в такт. На нём была короткая риза, схожая по цвету с серой монашеской, но поверх - кожаная перевязь, нетипичная для слуги Христова, на которой бился короткий меч. Спину его прикрывал небольшой из тройной дублёной кожи с нашитыми бляхами щит, а из щита уже торчали пару метких стрел. Из-под ризы на ладонь вниз виднелась кольчужка.
  Рожа у беглеца была скуластая, решительная, с перекошенным от натуги ртом, с прищуренным от встречного ветра глазами. Щурился он на саксонский манер - глаза делались волчьи. Волосы имел светлые, непокрытые они лихо развевались на ветру. Выбрит он был по имперской моде - ни усов, ни бороды. Сам - крепкий, широковатый, подбородок квадратный с глубокой разорой* и весь вид - разбойничий.
  За ним, отставая на корпус лошади, на вороном узкомордом нездешнем жеребце мчался явно гридень, либо шляхетский - воин, одним словом - прямой, высокий, крепкоплечий, чёрный волосом и с тонкой чёрной бородой и усами, загорелый, скалил белые зубы. На голове - лёгкий шлем, под кольчугой - рубаха белая, хорошая, поверх кольчуги, несмотря на жару - добрая стёганая куртка без рукавов, какие вздевают под серьёзную бронь. У него тоже висел меч - узкий, длинный, слегка изогнутый, может и Дамасской работы. Этот - похожий, скорее, на царьградца.
  Он всё заглядывал назад, не наседает ли погоня, что боялся он её - не сказать: уверенный очень, сильный, но чтоб развернуться и дать бой - надо ж быть безумцем.
  И сдаваться этим двум тоже явно не хотелось...
  Были они налегке, без вьюков, а только с небольшими седельными сумами - как есть, за поворотом их ждал обоз со всем необходимым!
  
  На расстоянии около четырёх сотен шагов за ними ревел на скаку, как разъярённое бычье стадо, отряд из десятка вооружённых бойцов. Они щедро хватали ртом пыль, поднятую беглецами, а после них самих дороги было не видно совсем.
  Эти, сразу было ясно, - стража князя Любомира. В белых с червоным* наддёвах. При ближайшем рассмотрении на белом поле нарисован червоны щит, а на щите опять-таки белая с зубчатым верхом башня. Нетрудно догадаться, что это могло бы значить. Нарисована Белая Вежа, большая срединная башня в княжьей крепости - знак твёрдости и верности князя Любомира и его дружины.
  Невелик князь и стража невелика, но всё же сноровка воинская видна сразу. Расстояние до беглецов медленно сокращалось. Дружная погоня, слаженная. Некие воины из лука успевают стрельнуть. И цвирканье тетив и стрел вплеталось в общий гомон.
  Во главе погони нёсся, как ветер, старшина Вершислав. Помня, как загнал на своём веку уже двух коней, он своего буланого не стегал, а нагнувшись низко к его шее, рычал ему над ухом, что, мол, 'Давай-дава-ай, р-родно-ой, быстре-ей!!!' И коню это было как-то здорово понятно.
  Справа почти вровень скакал Брыва на крепконогом богатырском жеребце рыжем в белые пятна, с заплетённой в косички нестриженной гривой. Так могуче это выглядело, что, казалось, попадись им с конём по дороге обхватное дерево - дерево снеслось бы, как свирепой бурей, с корнями.
  Слева от Вершко летел Горобей - с чёткими скулами, сурово молчащий, похожий на натянутую струну. Усы его, пусть и не очень длинные, лихо вились по ветру. А конь его, такой же поджарый и мускулистый, как хозяин, знал своего седока с жеребячества и слушался, как будто был его продолжением.
  Кудеяр на красивой, норовистой гнедой кобыле, что подпускала к себе на удивление только Кудеяра, держался за старшиной, слегка вправо, чтобы и быть рядом, и самому видеть дорогу, и сохранять свободу манёвра.
  Прытко на таком же, как сам, бойком разномастном конике норовил обойти Горобея слева, а Горобей его осаживал: 'Не лезь вперёд батьки!' Горобей-то ведь ещё и над десятком бойцов десятник. Погрозить порою может ещё как!
  Остальные семеро бойцов ровно, не напирая, скакали следом. Жадно впитывая скачку, бойцы ловили каждый миг, ища возможность для перехвата беглецов, но те либо хорошо знали дорогу, либо очень хорошо понимали тонкости военного дела и никакой возможности ни пересечь их путь, ни легко настичь на каком-нибудь повороте, ни даже толком прицелиться не давали.
  Прытко прикидывал, как бы отличиться, поймав лучше вон того - чёрного здоровенного.
  Кудеяр присматривался к манере галопа беглецов, стойке в стременах и запоминал следы в пыли.
  Горобей соображал, откуда могут быть такие бравые и лихие скакуны у якобы купца с охранником.
  Брыва не думал, он скакал. Иногда очень грозно, громче всех выкрикивая проклятия.
  Вершко в горячке погони вдруг вспомнил о небесной подковке, которую ночью засунул себе в правый сапог, и как-то само собой попросилось: 'Подковка, подковка, помоги догнать воров!'
  
  Через четверть часа бешеной скачки кони стали задыхаться. Расстояние, сократившееся до меньше, чем шагов двести, казалось, уже не преодолеть.
  - То-овсь! На ры-ысь! - скомандовал Вершко, понимая, что кони впереди тоже не железные. - Следить! - отряд перешёл на скорую рысь, жадно впиваясь взглядом в спины уходящих беглецов.
  - Далеко не уйдём! - рыкнул сакс, так же как и погоня, сбавляя скок серой кобылы. - Укрыться надо! God demet!..
  - В лес! - отозвался царьгородец, мотнув головой к ближайшему от дороги языку леса...
  В это время княжьи стали дружно прямо с сёдел натягивать луки.
  Вершко, видя разворот беглецов в сторону леса, понял, что случай зацепить из лука будет только один и только сейчас.
  В миг он скатился с коня, снарядил и мощно натянул тетиву. Запал от скачки слился с его недюжинной силой, а гулкие стуки сердца, казалось, замерли на вздохе. Он видел цель как свою ладонь. Ноги срослись с землёй. Не дрогнула твёрдая рука. Мгновение стало вечностью.
  Расстояние до цели сейчас было уже шагов двести пятьдесят, и она, удаляясь через лужок, поворачивала влево, подставляя бок. Его люди рысили вперёд, целили с шаткой опоры - хоть что говори про меткость степных всадников-лучников, ничто не заменит добрый увесистый лук и крепкие ноги, стоящие на Матушке-Земле, для точности стрельбы.
  Предощутил - 'Попал!'. И выпустил стрелу.
  Стрела, как Божья кара, взмыла вверх, загудела на свободе свою древнюю песню, будто она - толстая медная струна, и только петь её учили; медленно повернулась вокруг оси, невидно трепеща красным пером, и посмотрела, наконец, вниз острым своим бронебойным клювом на жертву у самой кромки леса.
  Чхаг!! Коротко и жутко сбило кадык у сакса. Упав с лошади, он захрипел, забился и заизвивался как рыба, выдернутая на берег. Хватаясь за горло руками, он в ужасе не мог понять, чем дышать и как жить, бил землю ногами и хлебал свою кровь.
  Царегородец верхом припустил сильнее, и за ним - серая кобыла налегке, не останавливаясь, ускакали в негустой, светлый лес и далее, далее, спасаясь, без разбору дороги.
  Погоня возликовала единым голосом, окружая добычу, гогоча и поглядывая на старшину. Прытко, изловив старшинского коня, скакал к герою дня.
  Сам герой дня застыл, выставив левую ногу вперёд и отклонивши корпус назад, лук приопущен, правая рука на отлёте, поднявши подбородок, всё ещё держа в уме удачный выстрел.
  Прытко дал коня. Старшина тряхнул головой и одним махом вскочил в седло. Как будто не было усталости караульной ночи, целого спекотного дня и изматывающей скачки. Поехал к отряду.
  
  Саксонский полумонах уже нашёл положение на карачках, в котором мог не задыхаться. Звериная сила, кипевшая в сердце, могла бы поднять его в битву, но проясняющийся от боли и неожиданности рассудок приказывал выжить. И он, зажимая окровавленными руками порванную трахею, сипел и старался просто дышать.
  - Попаỹся, ворог!
  - От гэто стрельнув так стрельнув! Хто такое бачыỹ?
  - А ведь мог и уйти!
  - А зацепив то як, за самый кадык, и жывы!
  - Зачепиỹ знатно, на самом краю леса, а то мог бы и уйти!
  - У нашего старшины цэплялка добрая! - тут весь отряд заржал в знак великого согласия.
  - Так известно - у него чеплялки хорошие, хоть правая, хоть левая, как зацепит - рад не будешь! Как он его - за горло! Схватил за полверсты за горло, за самый кадык! и на-а об землю! - крутил глазами могучий Брыва, пот слетал с его усов.
  - Старшой - 'Чепляло'!
  - Да, верно, чепела - ухват, ухватил и готово! Га-га-га!
  - Чэпель! Чэпель!! - поднял на голос подходящее новое слово сияющий прямо-таки от гордости Горобей, победно тряся в небо указательным перстом.
  - Га-га-га, Чэпель! - смеялись другие.
  
  - Чэпель! - разнеслось по округе новое понятное и очень точное прозвище. Осенило бойцов подходящее слово, подходящее под характер старшинский, не дающий никому спуску, под его ухватку воинскую - точную и жёсткую, под цепкие руки, под всё замечающий верный глаз, под въедливый, дотошный ум.
  Но всё ж он и добрый человек и посмеяться над ним иногда не грех, и прозвище до сих пор никакое не клеившееся, нынче в самый раз пришлось.
  Выстрел этот стал прямо откровением для всех - всё так делает старшина Вершислав - ладный воин - ухватисто, точно, чётко, в самую десяточку. И слова также говорит - молчит-молчит, потом как скажет - всё равно, что пригвоздит: смысл к делу, человека к его рукам, свяжет, сцепит в голове твоей одно с другим, как будто глаза тебе откроет.
  Двое - Пловда и Зграбень сошли с коней осматривать и вязать пленённого. Восторженный выстрелом молодой боец Граник подскочил и подобрал счастливую краснопёрую стрелу. Подъехал Вершко, и Горобей и Брыва одобрительно били его по плечам, да по спине, хвалили горделиво и гоготали. Радовался открытой хорошей улыбкой Кудеяр. Прытко чуть не подпрыгивал от гордости.
  Объявили ему, что теперь он - Чепель! Вершко ухмыльнулся в русые свои усы - 'не обидное... а может и правда...'. Подумал о небесной подковке засунутой в сапог. И аж дух захватило.
  - Перунов день!! - гаркнул он со всей силы среди радостного гомона, сдавил буланого сивку-бурку пятками. Конь заржал и вздыбился. Дружинные пуще прежнего заорали и засверкали глазами, затрясли оружием, знаменуя успешное завершение ратного труда. Вершко вздымал к небу лук: 'Гляди Перун - этот выстрел посвящаю тебе!' Весь десяток орал, гордясь старшиной - вот он ярый на вздыбленном коне, каждому - брат, равный среди них, и лучший.
  И даже саксонец забыл о порванной глотке и, стоя на четвереньках, снизу вверх с ужасом, холодящим нутро, смотрел на неистовую ярость, на необузданную силу, кипевшую перед ним. Смотрел, забыв о боли, на мистическую фигуру их вожака на вздыбленном коне с луком, вздетым к небесам, что здесь, казалось, центр мироздания, и вся сила, и вся жизнь сейчас в нём, в этом славянском язычнике... который, видимо, его самого и подстрелил.
  
  
  
  
  Глава третья. Раздумья
  
  После короткого торжества, давши всем немного отдохнуть, Вершко отправил Кудеяра и, добровольно пожелавших, Горобея и Прытко выследить чернявого беглеца. Трое друзей отправились пешком, чтобы поберечь коней, да и лучше различать следы. Другие повернули назад, ведя пойманного саксонца на верёвке. Чернявый царьградец, как видно, сбежал, но ещё и Кудеяр с друзьями не вернулись. А саксонскому 'купцу' придётся ответить.
  После ночёвки в Соколке, обзаведясь ещё одной лошадью, пленённого сакса-полумонаха поперёк седла связанного полуживого привезли к полудню в Белую Вежу*, во двор князю Любомиру.
  К полудню вернулся и князь. Красивый, высокий, статный, молодой, нахмуренный. Обнял жену, поцеловал детей. Позвал всех старших к себе в светлицу, совет держали. Через полчаса, страдая от жары, перешли в большую залу, и туда им привели вора.
  Сакс-полумонах к этому моменту представлял собой жалкое зрелище. Совсем весь серый в тон ризы, кольчугу и оружие отобрали, горло замотано тряпицей, тряпица пропитана отварами целебными, но и кровью.
   - Кто таков? - грозно спросил князь.
  - хр-р-р... и-и... - ответил лазутчик, корча рожу страдания.
  - Да, хорошо ты его подстрелил, Вершислав... хм, Чепель! - усмехнулся Любомир, в свите князя одобрительно закряхтели, зашевелились, - но так он и сказать сейчас ничего не сможет, а? - свита замерла, поглядели на старшину.
  - Уйти мог, твоя светлость, не раздумывал я, - отвечал Вершко, свита перевела взгляд обратно на князя.
  - Верно всё - князь немного сморщился какой-то своей дальней мысли, - тогда пусть пишет мне ответ, дайте ему дощечку со стилом!..
  - В глазах полумонаха мелькнула было разбойная мысль - руки-то сейчас ему развяжут! - но благоразумно затихла, сменившись тоскливым угрюмством - 'попался, мол, как же я так попался паскудным этим 'дзекарям', как выкручиваться буду сам не знаю'. Думал так, поди, всю ночь...
  - Кто таков - пиши! - повторил ему князь, когда всё приготовили.
  - Рихард Фишер - нацарапал тот славянскими резами на вощаной досочке. Вслух прочитал грамотей-писарь княжий. И пояснил, на всякий случай:
  - По-ихнему - рыбак.
  - Какого народа сын? - продолжал князь.
  - Сакс из Магдебурга, светлый князь, - переводил писарь.
  - Кто с тобой был второй муж?
  - Мой охранник.
  - Почему же твой охранник ускакал, тебя бросил?
  - Испугался.
  - Почему сам бежал, когда моих людей увидел?
  - Испугался. - Писарь головой покачал.
  - Чего же ты испугался? На моей охране у всех наддёвы белые с червонным, то всем известно. Не разбойники за тобой скакали. - Любомир посмотрел на Вершко: стража как положено была наряжена?
  - Точно так, твоя светлость, - отвечал Вершко, - все были в наддёвах белых с червонным.
  Князь перевёл взгляд на сакса.
  - Пишет, что... зело грозные видом были. Страх!
  - Вишь, кто нас хвалит! Умеет подольститься. - пробурчал у князя над ухом стоявший справа от князя воевода Лютобор ('Горыныч').
  - Куда направились отсюда?
  - Обратно на Неманский торг, там много рыбы привезли.
  - Почему здесь, далёко от Магдебурга торгуешь?
  - ...Пишет он, светлый князь, что он в Магдебурге состоит в торговой гильдии. Из гильдии многие подписали контракт с Неманского торга эту самую рыбу распродавать.
  Князю подали свиток, взятый у сакса. Любомир просмотрел - и в самом деле контракт записан на торговлю на Рихарда Фишера.
  Ничего не оставалось - врёт складно, что ему скажешь...
  - ... А зачем же ты ко мне в дом залез?!
  Тут полумонах Рихард пал ниц, заперхал, взял себя за грудки, и потрёс себя и кулаками себе в душу постучал, дескать, 'Не я!!!'. Рожу разбойничью скривил, будто малец нашкодивший, и на дощечке трясущейся рукой накорябал: 'Не я, ошибка!'.
  Повисла тишина в дружинной палате - так всё правдоподобно.
  Выходит, обознался старшина охранный, невинного человека покалечил?! А с других тогда - какой спрос?
  Князь спрашивает:
  - Мог ли ты обознаться старшина? - смотрит пристально.
  Стоит Вершко всё равно, что в могильной тишине, твёрдый, как камень. Помнит, как этот рыбак рыбу свою свежую бросил, недопродал, как след этого рыбака еле разыскали, как неповинный этот рыбак долго и быстро от погони уходил, как телохранитель его был статен и дороден, и снаряжен добротно и конь какой у того был дорогой - не нанять простому рыбаку такого охранника. И говорит:
  - Мог и обознаться...
  Выдохнули в свите княжьей изумлённо:
  - Ну, ты брат сказал...
  - В ножки ему ещё бухнись...
  - Так ежели ты не знаешь, кого шукаешь...
  - Да ну, старшина!?
  - Вершко-о...
  - Тихо, - князь рукой остановил гомон. - Если ты ошибся, старшина, должен будешь платить за ущерб этому человеку.
  - Понимаю, твоя светлость, - Вершко смиренно склонился головой. - Дозволь только ещё подробности у него поспрошать.
  - Поспрошай, старшина, поспрошай!.. Но вреда не причиняй - негоже неповинному гостю навредить. Покуда его вина не доказана, да будет он ГОСТЬ! Гостя лечить, кормить, содержать. - на всех посмотрел князь, потом на Вершко:
  - Старшина стражи, Вершислав, - на завтра жду с разъяснением.
  
  После разбора у князя, уже в просторных сенях княжеской усадьбы Вершко отпустил своих бойцов, ждавших его распоряжений и прятавшихся от жары, отправил отдохнуть. И сам отправился привести себя и мысли в порядок.
  От княжеского дома слева на сто шагов возвышается Белая Вежа. А если спуститься с небольшого пригорочка направо, ещё ближе стоит дом Вершислава, что выделил ему князь, когда назначил старшиной стражи. Выходили все вместе, дружною гурьбой.
  На крылечке княжьего дома Вершка поймал за рукав Стрыйдовг. Выцепил из череды идущих воинов. Вершко чуть не подпрыгнул от неожиданности. Вот ко всему он, кажется, готов, а старый волхв его всегда врасплох застанет, как нарочно! От Стрыйдовга иногда аж мурашки по коже. И ведь, вроде, стар, а могуч! Стоит древний дед, и идущего мимо княжьего старшину за рукав остановил и не шелохнулся.
  - Постой, Вершислав! - говорит волхв внушительно голосом мягким и одновременно скрипучим. - Не торопись. Разговор есть.
  - Я... вниманием стал, старейший... - Вершко совладал с неожиданностью.
  - Это хорошо, что ты можешь быть вниманием... - говорит Стрыйдовг и повёл его в сторонку от людных дорожек.
  - Вершислав, в тыдень*, знамение было... что грядёт ещё одна беда. Старого князя, да Годислава уже мы потеряли. Да будет им мир Предков светел...
  - Какая беда? - опять мурашки побежали по телу старшины.
  - Тебе важно знать вот что: будь как можно осторожнее, князя береги, но против воли его не иди! - Стрыйдовг заглянул в глаза Вершиславу, прямо в душу залез, до дна.
  - Да я и так...
  - Ты и так! А против воли его не иди! - перебил грозно волхв.
  - ... За что ругаешь не пойму... - смутился Вершко.
  - Ругаю тебя не 'за что', а наперёд, чтобы не помыслил иначе, когда час решительный настанет.
  - А когда я князя не слушал? Чего вдруг?.. - не мог смириться Вершко.
  - Ты, Вершислав, - опять рот ему заткнул старый волхв, - Буривоев сын, Браниборов брат, княжеский наперсник, за жизнь князя наиближний ответчик. У тебя особый голос - в лихой час ты нечаянно князя можешь перевесить своим голосом! А не можѝ!! Княжий голос мудрее твоего! А вот упорства у князя нашего, может статься, поменьше твоего будет. Княжье слово блюсти, как первейшее! Тебе мой наказ!
  Вершислав стоял как вкопанный, как по голове пыльным мешком набитый. Обезкураженный.
  - Прости, волхв, ежели виноват в чём... - выдавил из себя.
  - Не виню тебя, - голос волхва помягчел, - а предупреждаю от ошибки, что может стать роковой для всех. - Он оглядел Вершко с ног до головы и обратно, и под этим взглядом Вершко как-то расслабился, а то и вовсе показалось, что Стрыйдовг его за врага держит.
  Волхв поднял руку к небу, будто взял что-то оттуда, и это что-то на грудь Вершко приложил мягко, 'Храни тебя Род!' Несмотря на жару, показалось - тепло от руки. Совсем у старшины от сердца отлегло, аж улыбнулся.
  Старый волшебник улыбнулся в ответ одними глазами. И стал, было, разворачиваться уйти. Но замер на миг, обернул голову вполоборота назад:
  - Звезду-то из сапога вынь, да на шею повесь - там ей лучшее место... и помни!... - и пошёл... дальше по своим делам.
  Вершко с округлёнными глазами постоял-постоял, тряхнул головой, лоб вытер, сказал потихоньку: 'У-ух!' - и тоже пошёл.
  
  Широко, по-удалому пошагал до дома. С булыжной мостовой у княжьего дома на гулкие досчатые настилы, а потом на песчаную утоптанную дорожку. Мимо знакомых, которым всем здравия пожелал раз двадцать, мимо ватажки малышей - дружинных детей, проскакавших верхом на палках-кониках с палками-мечами. С пригорочка хорошо видно, как на широком плацу у Северных ворот две сотни оружный строй оттачивают то рядами набегают, то в круговую оборону встают. Что-то их пожалели сегодня ради жары - даже без кольчуг. А рядом сотня могучего Судислава, вооружённая длинными топорами, берёт на приступ стену ростовых щитов и копий, которыми управлялась сотня под началом небольшого и очень быстрого начальника Ставра. Треск стоит. Опасная игра.
  Позвякивая ножнами, пружинисто вспрыгнул одним скоком на крылечко в три ступени. В дверь выскочила Радуница, Вершкова жена, бросилась на шею и целовала лицо и лоб, и усы:
  - Наконец-то, мой Ладушка приехал!.. Так боялась за тебя!...
  - Чего же за меня бояться?..
  - Ах ты недогадливый! - посмотрела в глаза Радуница. - Вдруг бы вора не поймали! Вдруг бы ранили тебя или ... о-ой... думать страшно!
  - Ну, я же не сам-один его ловил! Ты помысли: даже если бы только с Брывой мы были вдвоём, мы бы с ним запросто целый десяток перемогли!
  - О-ой, не хвастай! На всякую силу есть пересилок!
  - А мы бы хитростью!
  - С Брывой-то?.. И на хитрость находиться перехитрие.
  - А мы бы ловкостью!
  - О-ой, что и делать! Как мальчишка маленький! - мудрые глаза сделались у Радуницы.
  - Ну ты же меня такого и полюбила! - смеётся в усы Вершко.
  - Муж мой, проходи в дом, садись за стол... Ты мой Свет Белый, за тобою ничего другого не вижу...
  - Выходит плохо тебе, красавица? - стоя на крыльце, прижал к себе жену Вершко.
  - Нет, мне очень хорошо!.. Только вот...
  - Что не так?
  - ... Я лучше в Деречин поеду.
  - Почему?.. Ну-ка посмотри на меня... ну, не прячься, Радушка...
  - Не знаю... там родители наши... там все в куче, веселее...
  - А ну посмотри на меня. Что в глазах у тебя? Кто тебя напугал?
  - За тебя боялась.
  - Ещё что случилось?
  - Не случилось ничего плохого.
  - А что в глазах у тебя??!
  - ... Гордей мимо ходит.
  - И что творит?
  - Ничего не творит, просто ходит туда-сюда, то посмотрит, то поздоровается.
  - Ну, за посмотр и поздоровканье ещё бить рано. - это так пошутил.
  - Всё бы тебе бить... - смешно надула розовые губки Радуница.
  - Да нет, - обнадёживающе говорит Вершко, - можно и не бить, просто бока намять, или щёлкнуть один раз в лоб, чтоб запомнил навсегда.
  - Нет, ты хороший! - строго посмотрела Радуница. - не превращайся в шалопая! Я тебя хорошего полюбила... Просто не по себе делается от его взглядов. Ты хоть и самый удалец у меня, а Гордею тоже не больно-то в лоб дашь, да и не за что обижать человека. А тебя всё нету и нету, а он всё тут ходит и ходит, смотрит и смотрит... отпусти меня с детьми в Деречин пожить. Я там тебя буду ждать сильно-сильно!
  Радуница как поглядит своими большими серыми очами прямо в очи любимому мужу, так у того все возражения исчезают. Вершко опять лоб потёр, сказал ещё одно 'у-ух!', пошевелил усами.
  - Что-то я проголодался, жена - быка съем, корми меня! - и шагнул в дом за порог.
  - Тятеська пьисол! - протянула ручки навстречу маленькая дочь. И сынок в люльке проснулся.
  
  На следующий день в той самой княжьей опочивальне, которую обыскивал недоопознанный вор, сидели только двое - Любомир и Вершко. Были они ровесники, и выросли в одной дружине, и по всему судя, были они друзья. Только, конечно, у князя свои заботы, а у дружинника, хоть и охранного старшины, - свои. Все подробности своего дальнейшего разговора с Рихардом-рыбаком и все свои соображения Вершко изложил внятно.
  Гладко всё сходиться на словах у рыбака, только нет веры магдебуржскому саксонцу никакой.
  На юге Угры ещё не успокоились, и новые их волны текут с бескрайнего Востока, необузданные с допотопными своими верами, с которыми трудно договориться.
  Даны продолжают бесчинствовать, приходя из-за моря. Опустошают в набегах прибрежные северные селения и не только прибрежные - вон прошлый год напали на Нижний Смолец, в десяти верстах от Неманского торга. Не оставили никого. И никто не смог и не успел их остановить. Волки, одна нажива на уме.
  На севере - тевтоны наседают, захватывают берег. Уж лет двести всё теснят германцы наши роды, упорные, наглые в своей простоте, со своим Распятым Богом лезут в чужие земли - ни стыда не знают, ни совести. Чехи, Сербы, Хорваты и другие многие - все бьются против германцев. Только толку мало, разнородно действуют, своих продают.
  Аркона - священный город, обезлюдивает. Исходят люди с западных земель, перетекают к нам и через нас на Восток. Дом Рюрика из Арконы зараньше ушёл к новгородцам, правда, с почётом большим, на княжение. И Лютичи потянулись. А у Бодричей, что без перерыва почти воюют, уже не стало зрелых мужчин. Заселяются уже их земли саксами и тюрингами.
  Даже англам не сидиться на своих островах, выдумывают походы ко гробу своего Распятого Бога - тоже всего лишь предлог, что бы вторгнуться в чужую жизнь и награбить.
  Византийский кесарь по-прежнему готов натравить всех друг на друга.
  Но более всех старается папа Римский, неимётся ему, наущает германцев наседать на славян. Хочет во весь белый свет насадить свою веру. Не мытьём, так катаньем... и огнём и мечом не постесняется.
  В таком мире мы живём, мой светлый князь. Этого сакса, кто хочешь мог купить, чтобы шпионить, выведывать, гадить будущему врагу. Тот же самый его телохранитель, который вместо того, чтобы защищать, взял да и ускакал - свою жизнь больше ценит, чем своё охранное ремесло - либо небедный проходимец, либо знатный господин этого 'рыбака'. А скорее всего, у того господина 'телохранителя' есть ещё и свой господин.
  
  - Я верю тебе, - качая головой, отвечал Любомир. - И думаю, что ты прав, и на совете ты сказал очень хорошо. Взял время подумать да разобраться. Но, что же, как поступим дальше? В какое дело нас втянет этот немец? Что он искал, может и знаю, - Летопись Полесскую, нашими дедами-прадедами писанную. Простой вор взял бы хоть украшения княжны. Простой вор в княжью опочивальню не полез бы. Известный, видно, он лазутчик, и наняли его за хорошие деньги.
  Летопись эта - большой важности памятник. Сколько раз предупреждали святые старцы руянские, русинские и старорусские*, что такая Летопись всякому врагу - что бельмо в глазу - в ней память народа, память о великих свершениях, ошибках, удачах, переселениях за многие века. Источник опыта, науки, вдохновения.
  Память у народа, всё равно, что корень у дерева - обрежешь, и станет дерево простым бревном, хоть лодку строй, хоть стену клади, но цвести, плодоносить, рощей великой стать дерево больше не сможет. И народ, если памяти лишить, станет подкаблучным слугой, ремесленным, торговым, служивым, любым, но никогда не сможет уже ни построить своих городов, ни сложить свои песни, ни создать своё государство, ни переселиться в лучшие места, ни заявить гордо: 'Я - свободный'. Потому что он себя не помнит, не знает, кто он, почему он вместе живёт и зачем.
  Рассказывал отец мой князь Годин, как пытались уничтожить Летопись во время его молодости и во времена моего деда Рекуна.
  Поэтому и почитаю таким важным труд, который взял на себя твой отец Буривой-Родомысл - переписать, размножить Летопись, устроить училища отдельные, где бы изучали и хранили эти знания.
  Но улик, чтобы предъявить пойманному саксу, очевидных для соседей из Магдебурга и других - нет. Если начнут городить гильдмастеры, мол, нашего купца ни за что, ни про что казнили, со свету белого извели без повода-причины, какая с вами дикарями торговля. За ними поднимут голос их священники. Начнут лить свои отравленные речи во все уши. За ними начнут подниматься, бряцая оружием саксонские герцоги и маркграфы, 'кто, мол на нас!'. У каждого их них своя в том выгода.
  И даже великие и мудрые свои же славные князья усомнятся - КТО правду говорит? А немцы могут это устроить, ведь это тоже соревнование - чья возьмёт, кто правее, того и права. А слухи туда дойдут.
  А нам нужен мир и торговля. Подольше. Лет пять хотя бы. Твердыня вокруг Белой Вежи недостроена. Как достроиться, будет труднее предъявлять любые права на беловежские земли. А желающих предъявлять свои права, как ты и сказал, великое множество. Стрыйдовг о том же предупреждает. И днесь приходил, о короле германском Генрихе говорил, мол, сам король малолетен, а его могучие опекуны-радетели делают, что хотят, опасность всем и нам представляют.
  Наши люди понимают, что этот Рихард лазил. Все знают и тебя, и следопытов, вы - да ошиблись! - улыбнулся князь.
  - Простить его нельзя. В глазах своих людей также справедливость нельзя нарушать. А очевидную причину осуждения для Магдебурга надо создать. Осудить и наказать. - Любомир посмотрел на Вершко.
  
  Умён князь. Удовлетворённо старшине это сознавать. Радостно с этим человеком жить.
  - Я его на Божий суд вызову... когда поправиться.
  - За что?
  - ...За то, что он вор и пёсья морда - улыбнулся Вершко.
  - ...За то, что... Если он убежит, и пропадёт - все поймут, что это мы его догнали. Если он просто убежит - бояре на тебя обидятся. А чтобы он просто убежал - есть нам резон? - не вижу...
  - Может он тебя, княже, чем оскорбил?
  - Да, он меня вообще-то оскорбил, мой дом обшарил... надо догадаться.
  - Может ещё что?
  - Плюнул на сапог?
  - А дать ему ещё одну возможность украсть, что он хотел! - Вершко встал.
  - ... и поймать его за руку? - Хитро!
  - А если что пойдёт не так - я вызову его... за личное оскорбление.
  - Он крепкий, очень опасный, вижу... Ты справишься?
  - Я к этому делу ближе всех - мне и надо вызывать.
  - Если не считать меня!
  - Любомир Годинович! Его собаку удавить мало, а не князю с ним биться!
  Любомир наморщился, помолчал:
  - ...А что, если в поединке его не порешить, а отпустить?
  - Как это?!
  - А так - помиловать... Если только в поединке он тебя... зауважает. Это трудное дело, но возможное.
  - Любомир Годинович! Он пёс смердящий! Как он может послужить?
  - Расскажет, кто его послал... А может и ещё что...
  - ...?
  - ...!
  - Я буду биться с ним, повод найду. - твёрдо заявил Вершко и подбородок приподнял.
  
  После важного разговора с князем Вершко призадумался было, потёр лоб рукой, сказал: 'У-ух!'. А потом решил, что уж по одному-то делу особенно думать нечего. Пошёл искать Гордея. Обнаружил того в конюшнях - неспешно коня своего чистил.
  - Здорово, Гордей!
  - Здорово, Вершислав!
  - Что-то ты около моей жены ходить зачастил...
  - Коло Радуницы что ль?.. А мне-то что до неё - она же за тебя пошла, не за меня... Мне ж она отказала. Я и не гляжу на неё.
  - Вот и не гляди!
  - А я и не гляжу.
  - И близко не ходи!
  - И не подхожу.
  - И здороваться в глаза не лезь! - настаивал Вершко.
  - Вообще, молчу... не здоровался ни разу. - довольно ехидно продолжал Гордей.
  - Врать-то силён, дале не запутайся!
  - А мне чего путаться, хожу где мне надо. Ты то мне, где ходить, не указ!
  - Ходи где хочешь, Гордей, только мою жену обходи подале!
  - А чего это тебя зацепляет, где я хожу? Ты ж на ней женат! Не доверяешь что ли?.. Может ты удилом не удался?
  - Ты ... ..., рот похабный закрой, не говори, чего не надо!
  - А ты мне рот не затыкай! - Гордей уже перестал гладить коня и развернулся к Вершко - был он на полголовы выше, тоже крепкий, поджарый, хоть, может, и не такой складный, сутуловатый, нос орлиный, не раз перебитый. - Не я к тебе пришёл, а ты ко мне.
  Вершко поглядел на Гордея с ног до головы, сказал твёрдо и медленно:
  - Я тебя предупредил. Подале от неё держись! А что ты думаешь, до меня не касается.
  - Высоко голову задираешь черезчур. Гляди, не спотыкнись! - тоже с норовом ответил Гордей.
  - Ты, что ли мне спотык?!
  - Надо будет - спотыкну!
  - А ну давай, спотыкай!
  - Чепель! Пошёл ты ... - зло начал Гордей, но уже не закончил, потому что Вершко не хотел никуда идти, а схватил Гордея за грудки. Схватил резко и метнул бы его коням под копыта, но и Гордей схватил Вершко за рубаху на плечах, и они закружились буровя земляной пол, взметая солому и грязь. Кони рванулись, заржали. Воины тягали друг друга в рукопашную, пока не били. Всё было быстро. Сбежались все, кто в конюшнях находился. Растащили кое-как вдесятером. Поскольку драка вышла несильная, да из-за ревности, 'из-за бабы' решили дальше конюшни сор не носить.
  
  
  
  
  Глава четвёртая. Святояр
  
  На другой день после поимки саксонца Святояр об этом ещё ничего не знал. Он уехал раньше по слову сотника своего. А сотник у него - его старший брат Бранибор. А Вершко - их средний брат. Приехал Святояр смотреть товары нового торга, записывать цены, чтобы потом, когда с обозом для дружины ехать, знать, что покупать, сколько денег брать. Святояр - самый младший сын Буривоя-Родомысла - на Неманском торге в Городно своё дело делал, но больше старался сосвататься. За хорошую девушку с чудным именем Светлоока. Сватался, правда, он не по правилам. Почтенных старших сватов вперёд себя не посылал - не терпелив черещур. Увидел девушку на ярмарке год назад и покой потерял. Чуть что - надо ему в Горо̀дно. А и старшие ещё не поверили, что надо просватать ему эту дивчину.
  У девушки той не только имя чудесное. Сама она, ни дать ни взять, писанная красавица. Лицом светла, бровьми союзна, глазами умна, при том, что глаза - большущие ярко-голубые. Волосы золотисто-русые в тугую косу до пояса заплетены, кокошничком покрыты. В ушках серьги янтарные, на шее бусы бирюзовые, смеётся, как будто колокольчики звенят серебряные, ходит ровнёхонько, сидит тихохонько, как только Святояра завидит - светится, как алая заря.
  И Святояр - парень хоть куда. Прямой, ростом высок, плечами широк, в талии узок, лицо обветренное - закалённый воин, хоть и молодой. Волосы имеет светлокудрые, брови прямые густые тёмные, глаза серые с синевой, усов не носит - молод ещё. Улыбается часто и хорошо, открыто, как бы всегда готов быть тебе друг, если ты не враг.
  Как рядом станут Святояр со Светлоокой - загляденье! Красивее пары, вроде, и не бывало.
  Все это видят. Но и приличие надо соблюсти. Быстро замуж не годиться девушку отдавать. Надо порядиться, столковаться, за столом посидеть, познакомиться, родителям наговориться, подарками обменяться, а молодые подождут, у них ещё вся жизнь впереди, потерпят, это на пользу. Быстро - сами знаете, что хорошо бывает - только блох ловить. Опять же у Светлоокиных родителей на примете есть другой жених:
  'Постарше годков на десять, этот-то совсем зелёный, а у того кораблик свой ходит до города Волина и обратно, до города Старигарда, до Новагорода, Любицы, Моцлина, Зверина и других прочих, а о ближних и разговора нет. На острове Руяне сколько раз бывал. На Готланде, говорят, к нему другие торговцы почтительно относятся. Ходит по морю везде - торговлей занимается. Серьёзный человек. Надёжный и не бедный. А у хлопчика этого военного из Белой Вежи за душой одни онучки караульные. И будет наша красавица дочка всю жизнь за ним скитаться?...'
  А Городно - большой городок, торговый. Вот и опять время движется к поминальному празднику Трибожьему, а в городе дела движутся к большому торгу.
  Ярмарка. Всё, что молодая земля уже сподобилась плодонести на юге - готовят. Всё, что охотники и рыболовы настарались - готовят. Мастеровые-ремесленные наковали, натачали, нагончарили - всё готовят. Всем сейчас и всё понадобиться - набирает силу новое лето.
  Святояр приехал с двумя друзьями из одного дружинного десятка. Конечно, брат ворчит, строгий брат, но соглашается - надо младшему брату жену найти хорошую, отпускает, тем более - дело есть. Уже по службе Святояр тут всё посмотрел - какую зброю везут, какое железо, какая кожа, какие кони. Высматривал Светлооку. Высмотрел! Друзья остались цены записывать. А он на конике буланом Зыре через ряд от красавицы своей едет голову задирает, шею вытягивает. И красавица его увидала. Зарделась, скрыла лицо, а потом снова смотрит на него и смотрит. Насмотреться друг на друга не могут, и светяться-улыбаются.
  А со Светлоокой матушка шла с сёстрами. Сёстры младшие увидали, что их сестра со статным витязем переглядывается и захихикали. И матушка тогда обнаружила безстыдника, приосанилась, на Светлооку зыркнула, мол, не пристало девице так себя вести, надобно честь девичью строже блюсти. И забрала девиц своих, из ряда бисерного повела подальше в ряд платочный.
  А Святояр - хмельной от встречи, рот до ушей, настроение - райское. Развернулся, поехал к товарищам. Думает, после дел ещё к дому Светлооки можно подъехать, на прекрасную свою, ненаглядную ещё посмотреть, а может и словом перемолвиться. Ярмарка шумит, где радостно, где озабоченно. Монеты звенят, кожи скрыпят, бренькает всякое железное. Кони, коровы, мелкая животина каждый по-своему кричит. Запахов полно. Вот мужик с кожемякой за шкуры торгуется, аж подпрыгивает! Кожемяка на него смотрит, как на блажного, руки на груди сложил могучие жилистые. Как бы он этими руками за самого мужика не взялся! А тут на площадь цыган чернобородый в рубахе красной мишку-ведьмедика на цепи выводит, а медведик играет на гармошке и ножкой так выкаблучивает, будто пляшет! Цыган зубы скалит. Народ вокруг потешается, цыгану денежку бросает. Святояр тоже засмеялся, да так заливисто.
  
  - Ах, какой хахатайт венд! То не рыцар! Рыцар так не смеятся - только фройляйн! - донеслось до ушей Святояра. Он обернулся. Перед ним возвышался на могучем чёрном жеребце громадный в теле рыжеватый немец. И не один, за ним ещё несколько человек помельче.
  - Здоровенные, знать, у тебя в фатерлянде девки, если ржут как я! - недолго думая, отвечал Святояр.
  Немец почему-то покраснел до ушей и прогудел.
  - Ты не трогайт наши фройляйн, а то я тебя трону, что барашкаться полетишь!
  - Я покуда 'барашкаться' буду - ты говорить выучись, а то сам... не умён!
  - Was sprecht?! - покрываясь пятнами, немец обратился к своим. - Deises wendischen schwein spracht mir: 'не умьон'??
  - О, Гюнтер, Гюнтер! Не горячись! Всему своё время! Успокойся! Нашёл с кем связываться - ответили ему по-немецки в несколько голосов. Немцы окружили Святояра с недобрыми издевательскими усмешками. На ломанном русском полетели неприятные слова:
  - Имеешь острый язык?
  - Ты смелый?
  - Зъехайт домой!
  - Это мы здесь торговайт будем, а ты убирайс восвояс!
  Окружили немцы Святояра, насмехаются: что будешь делать венд* - один в поле не воин! Подобрался Святояр, нехорошее дело надвигается, похоже.
  - Скокайт, венд, шнелер нах хаус, к свой свиной фамилья, пока их никто не отправить на зажарка! - Га-га-га-га-га-га-га!! - заливисто заржал над собственной шуткой немец Гюнтер, и некоторые из тевтонов также заржали вместе со своим, по-видимому, лидером.
  - Ах ты, нечисть горбоносая... ах ты, по̀гань красномордая... - почти нараспев сказал Святояр, светло и беззаботно улыбаясь, и пододвинулся на коне к нему поближе. - Вон там, в поле за пригорочком встретимся с тобой! - Святояр, поднимаясь в стременах, указал в какой именно стороне поле.
  Рожа у тевтона исказилась, было, от желания обрызгать венда бранью и слюной.
  А правая рука у Святояра как раз была в перстовице (перчатке). Хорошая перстовица кожанная, рука сама в кулак зажимается, на руке приятно. Только что купил, перед тем, как увидел Светлооку. Пока на милую смотрел даже снять забыл.
  - Ха! - Удар его был таким незаметным, резким и быстрым, что никто и не понял ничего, а только схрустнуло да вздрогнул Святояров конь, и рыжий здоровенный тевтон с глухим бабахом повалился с коня. Толпа народа отхлынула: такое тело да об земь! Да многие и не поняли, что сделалось - в обморок, что ли упал от жары?
  - Не опоздай... на три часа до заката! - Святояр сдержанно развернул коня и поехал через ярмарку дальше, к товарищам.
  Кнехты подбирали предводителя и лаяли вслед Святояру, одни удерживали руки других от оружия - белый день, ярмарка, не место и не время для убийства. Позже!... - слова все сказаны, место и время указаны.
  И Святоярово сердце било в грудь набатом, но - белый день и ярмарка - не годиться для такой битвы.
  
  Ничто другое в сей день больше в голову не шло. Даже не слышно было разбитых костяшек на кулаке. Святояр готовился к поединку. Друзья Михась и Василько, насупившись, ему помогали. Чистили оружие, правили клинки, подгоняли чешуйки брони, проверяли кольца в кольчуге, крепление шлема. Круглый средний щит Святояр покупал на торгу в прошлом году. Хороший щит, в настоящем бою, правда, ещё не бывавший. Испытывал его на подготовочном плацу. Для ближнего одиночного боя на мечах подходящий. Меч стальной хороший, закалённый. В руке - как влитой. Меч как меч.
  Вот шелом боевой у Святояра необычный, чудесный - отцовский. Отцом дарёный, матушкой заговорённый. Крепкая и лёгкая сталь, специальной ковки. По всему шелому раскидана серая паутина закалки, тончайшие прожилки удивительной формы, как разливы морской волны.
  Видел Святояр и морские волны в детстве, когда ездили с отцом и братьями к родне в Поморье. Набегают волны тёплые, ласковые на ноги и щекочут. Очень понравилось Святояру море - бескрайнее, загадочное, полное удивительных приключений для настоящего воина. 'Так что же с того - мы не на море живём, - сказал ему тогда старший брат Бранибор, - можно и на суше быть отменным воином'. Вспомнил и как они все вместе с отцом и братьями кидали камешки-плющецы, а те прыгали по мелкой-мелкой волне. Вершко ловчее всех оказался - у него камешек допрыгал до дву-на-девять раз. Наверно, мухлевал как-то.
  Навершие укреплённое, тройной толщины сходиться на шлеме в невысокий пик над теменем. Такое навершие любой сильнейший удар отвернёт от головы. И сбоку за него не сильно зацепишь. Если только булавой по всей голове ударят, но под такой удар только дурень голову подставит - смотри, не зевай, и судьба не окажется худой.
  Глазницы и лоб укреплены также. Глазницы шелома фигурно округло выведены по краю человеческой глазницы - у Святояра голова больше всех на отцовскую похожа, может поэтому ему шелом и достался. По бокам наушия ни высокие, ни низкие - и дырочки в них - слышно хорошо и уши закрыты. Затылок шелома немного спускается на шею и плавно чуточку заворачивается кнаружи, чтобы, когда голову поднимаешь, не мешал, а шею прикрывал. На шею спадает брамица кольчужная, такая же серая как шелом. А по краю шелома выбиты-изваяны удивительным мастерством фигурки. Тут, похоже, и боги наши и славные пращуры - стоят по-разному суровые и сильные богатыри - можно часами безотрывно разглядывать шелом. Князя достойный.
  'Может и я стану князем' - иногда думал Святояр. Но, как становятся князьями, было неизвестно. Только, разве что, как в сказке, совершив множество подвигов. Вот, например, если быть, как Харальд Суровый король норвежский. Ведь он пока королём стал, много поскитался по белу свету, много хоробрости проявил, много крови пролил чужой и своей... Или жениться добру молодцу на красавице княжне. Или и то и другое вместе. Вот Харальд, опять-таки, женился на Ярославне. Вариант с княжной почему-то представлялся Святояру более сбыточным. Опять же сам он влюбился, похоже, в хорошую девушку и из славного рода, но ведь не княжну...
  Святояр хорошо представлял себе, что сначала с немцем сойдутся на конях и копьях. Это у немца сильная сторона. Он оч-чень тяжёлый, в лоб его не прошибить, и для начала - это моя незадача... Я назначил время и место - остальное выберет он.
  
  Съехались засветло. Немцев - человек десять. Наших трое. Вдалеке прибежали и смотрели из-за кустов мальчишки целая гурьба - лет по десять пятнадцать. Знатное должно быть зрелище.
  Всадники гарцевали на конях. Сходились дружки - сговорились раненого, что с земли не встал, не добивать, победитель забирает коня, начало по сигналу судьи, судью взяли самого старшего по возрасту - немца. Возвратились к своим, растолковывали не долго.
  Старый немец подъехал к красномордому здоровенному с разбитым подбородком.
  - Гюнтер, - говорит, - я тебя как старший прошу: оставь это дело, оно славы тебе не принесёт - кто об этом узнает?! Денег не принесёт, на коня смотришь? - плохой для тебя конь, слабый - не вынесет. А если гэрр маркграф или магистр Олаф узнает, что ты самочинно воевать взялся - они тебя накажут, увидишь. Я прошу тебя: сейчас я поеду к этому беловежцу, и, если он согласиться, - вы извинитесь друг перед другом как добрые рыцари. Обещай мне!
  - Он, мелкий засранец, заплатит за удар! Моё право!
  - Я попробую склонить его к миру - у нас нет приказа воевать сейчас, ты его нарушаешь! В тебе долг рыцаря должен перевесить!
  Гюнтер побагровел, снова покрылся пятнами и заскрипел зубами. Старый немец повернулся и поехал к Святояру.
  Подъезжая, обратил внимание, что беловежец молод, красив, статен. И подумал, что Гюнтер слишком неповоротлив для него. Если бы не мощные доспехи, исход поединка был бы сразу ясен. Побеждает ведь не сила, а слаженность действий. Но в доспехах Гюнтера не прошибить.
  - Гэрр рыцарь, приветствую Вас! Я избран судьёй по возрасту. Вы годитесь мне в сыновья, и я прошу Вас примириться, Вы уже сквитались за его грубость и развязанный язык хорошим ударом - все видели это. Он готов к примирению. Прошу Вас согласиться!
  - Никто не смеет называть моих родных такими словами! Я и за меньшее дрался бы с ним!
  - Я вижу, что Вы человек чести. Послушайтесь меня как старшего - это ненужное кровопролитие надо предотвратить. Едемте на середину, и он попросит прощения за свои неразумные слова, а вы попросите прощения за такой удар, и оба квиты, и простите друг друга как добрые рыцари!
  Святояр посмотрел немцу в лицо. Сухощавое, с выставленным волевым подбородком, жёсткие морщины вокруг рта - это значит умеет командовать. Сильные прищурные морщинки вокруг глаз - это значит привычный к опасности. Одна морщина между бровей глубокая, высокая - это значит умный, очень строгий. Другая морщина поперёк наверху переносицы - это значит горделивый. 'Скольких ты убил? - пронеслось в голове, - дожил до старины, видно добрый воин. На войне один закон - победить! Просишь мира, тебе это надо зачем-то, старый вояка... Не верю тебе... что вы вообще тут делаете с таким отрядом?'
  Молча, Святояр тронул коня вперёд. Немец тронулся за ним и махнул рукой своим - нехотя поехал навстречу им рыцарь Гюнтер. Святояр доехал до середины и поехал дальше, не глядя даже на приблизившегося закованного в броню тевтона. Он увидел ладных, прямых, крепких рыцарей, не рохлей деревенских наспех обученных, а настоящий отряд, только сбольшего* оружие на постое оставили. 'Это к войне приготовлены, не к торговле... Делай не так, как враг задумал' - вспомнилась отцовская и братовская наука.
  Завернул коня обратно, и, проезжая мимо старого немца, что, стоя на середине в ожидании, выпятил ещё больше подбородок, Святояр крикнул, даже вроде улыбаясь:
  - За хороший удар прощения не просят - давай драться!
  И, ускакав к своим, так сказал друзьям-товарищам, вполне себе жизнерадостно:
  - Держитесь, братцы как бы эти все на нас не насели! Думаю я, что они ради войны к нам пришли, а нам всех не адтрымать*, коли кинуться.
  Михась сощурился:
  - Ладно Свят, жаловаться грех, хоть и ты это затеял. Если кинутся - будем отбиваться. Ежели немец тебя не побьёт - тогда я тебя побью - дома... А ты Василько, как младший не перечь! Чуть что - со всей дури скачешь в Белую Вежу, не останавливаясь. Там всё расскажешь... Пусть за нас отомстят... Давай, брат, держись, на прямки не лезь - не одолеть напрямки...
  
  Все вернулись на исходные. Судья махнул рукой. Время пошло иначе.
  Святояр сощурился: немец, закованный в тяжёлую броню, пустил в разбег своего мощного жеребца. У жеребца намордник с рогом, вроде это и не конь, а сказочный зверь единорог, символ верности, чести и силы. А на шлеме у немца - крылышки стальные, вроде бы сам он - ангел карающий, со сверкающим копьём - возвышенный рыцарь... рожа его поганая!
  Святояр пустил коня. Щит крепко на левой руке. Нет, не выдержит щит прямого таранного удара, не для того он делан. Тут и сказочке конец. Только увернуться. Только скрутиться, уйти с линии удара. А гордость - она только мёртвому очень к лицу.
  Стремительно сближаясь, всадники каждый по-своему представлял поединок. А победит-то один, который представил лучше.
  В последний момент сближения крестоносец выбросил массивную руку с копьём, больше напоминавшим тонкое бревно, в живот качнувшемуся вперёд беловежцу. Должен был вышибить ему кишки с дерьмом и сломать хребет. 'С такой ли бронёй выходить навстречу тяжёлому рыцарю, слабоумный! Конечно, вертлявости у них много...'
  Святояр, и не пытаясь бить немца копьём, упал за шею своего коня справа, прикрывая щитом наклонно пах и левое бедро. Удар! Страшный, но не 'в лоб', а скользом в щит поверх бедра, а то бы и кость сломал. И выпал из седла, не удержав равновесие. Конь Зыря, нервно ржа, потрусил от боя. Товарищи рыцаря Гюнтера громко заулюлюкали.
  Оружие Святояр не выпустил, удержал, как учили. Носки из стремян ловко выпростал, кубарем упал-покатился с коня и сразу на ногах, а щит сразу за спиной.
  Немец мощный, тяжёлый, закованный в сталь проскакал дальше, развернуться для разгона. Копьё приподнял горделиво. 'И кто из-нас дурачёк?!' Развернулся. Пустил коня, целясь копьём с правой руки. 'Добивайт славяниш швайн!'
  Славянин стройный, пружинистый, молодой с копьём в обеих руках стоял на ногах цепко, смотрел зорко, соображал моментально. Попытался достать немца копьём с земли, но едва nbsp;Как рядом станут Святояр со Светлоокой - загляденье! Красивее пары, вроде, и не бывало.
сам увернулся. Немец снова пролетел страшной горой, развернулся, снова поскакал. Святояр попытался выбить у немца копьё - безполезно.
  В третий раз немец развернулся крича: 'Berüchtigten wendischen Aas, nicht kämpfen zu können, so zu sterben!!'. Что примерно означало: 'Не можешь драться, так сдохни, гад!'.
  Перед близкой уже налетающей горой германского всадника Святояр быстро и прочно упёр копьё древком в землю, остриё направил под углом в грудь коню и прыгнул кубарем опасно вправо от себя, почти под ноги налетающего коня.
  Немец не успел ни перенести копьё, ни повернуть, ни остановиться. Его жеребец врубился грудью в копейное жало, оно скользнуло по конскому нагруднику вверх, упёрлось в соседнюю пластину брони. Броня выдержала, и получился страшный удар коню в шею. Копьё с треском разлетелось аж на целых три куска. Коню повезло. И Святояру - тоже. Конь споткнулся, захрипел, ноги его подкосились, а тяжёлый рыцарь увлёк его, ещё стоящего, своим весом в падение. Груда металла грянула оземь.
  Оружейные приёмы у Святояра были на шестёрку из пяти - быстрые и не занимающие внимания. Уже с выпростанным мечом и щитом снова на локте он ловкой рысью шёл в стороне. Подождал пока германец, в бешенстве выбиваясь из сил, выбирался из-под живого, но не желавшего подниматься коня, доставал полуторный меч, скрежетал зубами от ненависти.
  Немцу не по доспехам бегать в поле, но его распирала злоба. И он быстрым шагом, почти бегом двинулся на проклятого венда. А венд легко так побежал от него... Немец ускорился, почти догнал. 'Вжжж!' - свистнул меч, рассекая воздух. А венд уже легко бежал в другом направлении... Немец ускорился, почти догнал. 'Вжжжж!'. А славянин, отклонив его удар краешком щита, снова бежал в другую сторону.
  Шпрехали угрюмо, наблюдавшие за этим немцы. Со стороны виделось им, что рус издевается над Гюнтером. А Михась и Василько, сжавши кулаки и зубы, терпели, глядя, какие страшные замахи и удары делает немец, а их друг совсем лёгкий рядом с немцем только и может, что бегать.
  Так продолжалось некоторое время, пока ослеплённый яростью рыцарь Гюнтер не почувствовал, что сам весь уже и взмок, и устал. И его посетила мысль, что презренный противник бегает, вероятно, не от простой трусости, а ещё и от наглой хитрости, и его доблестного рыцаря тем самым изматывает... Он встал и заорал: 'Comm hir! Бейся как муж!'
  Славянин как бы не слышал.
  Набрав воздуха, рыцарь заорал сильнее: 'Comm zu mir! Песья кров, быдло славяниш идти сюда, я тебе отрезайт ... !!'. Славянин, если и слышал, не подал вида, шёл себе пружинисто вокруг него, даже и глядел куда-то в землю. Немец разразился новой бранью, где пообещал стать ближайшим родственником всем по очереди предкам славянина. Тот остановился, так же глядя в землю, и потихоньку закивал головой.
  Браня славянина последними словами, рыцарь Гюнтер, конечно, хотел его унизить и растоптать его дух. Но этот жест непонятный - кивание головой! - опять вывел немца-рыцаря из себя. И коня было жаль. С криком 'Fucing Аss!!!' немец бросился в атаку. Он, конечно, видел, что славянин начал движение навстречу, но значение этого как-то смазалось в его восприятии. В последний миг, когда добрый рыцарский меч с колоссального обоерукого замаха готов был раскроить наглого беловежца пополам, тот врезал немцу щитом под занесённые с мечом руки с такой силой, что меч выпал, а руки одеревенели и опали, как тяжёлые плети. Некоторый краткий миг здоровенный германец, не какой-нибудь затрапезный бюргер, а славный рыцарь Гюнтер смотрел изумлённо, как славянин замахивается на него мечом, и какое серьёзное, собранное у него лицо. 'Молодой. Достойный, - мелькнуло краем сознания у Гюнтера, - если б не был язычник... О, шлем какой!.. Кто же это?..'. Сильнейшая боль в руках едва ударила в рыцарское сознание, как сознание это было погашено ударом по голове.
  Святояр повернул меч плашмя, ударяя по шлему. 'Не убивать же за дурость, а проучить надо как следует'. Замечательной силы был удар. Шлем немца спас, левое крылышко на нём сплющилось на нет*. Подбежал судья и двое из немецкого отряда. Кривя тонкие губы, немец-судья сказал: 'Гэрр рыцарь, вы сделали, что хотели! По договору забирайте коня этого господина и уходите! Никто не будет Вам препятствовать'.
  Рыцарь Гюнтер лежал без шлема и без сознания. Русское небо ему не светило.
  
  То, что Гюнтер был крестоносцем, у Святояра не вызывало никаких сомнений. На доспехах: на груди и на спине - хорошо он разглядел четырёхконечные кресты. Коня крестоносца Святояр быстро продал за пол коня серебром знакомому торговцу. И, больше не задерживаясь, поскакал с друзьями домой прямо в ночь.
  
  
  
  
  Глава пятая. Крепость
  
  Старшего брата Святояра и Вершислава зовут Бранибор. Он у князя на хорошем счету. Среди сотников - первый. Поговаривают, что когда воевода Горыныч пойдёт от дел на покой, самое место на посту воеводы Бранибору. Сотнику тридцать пять лет, в самом расцвете сил и воинского характера. А сил и характера Бранибору не занимать.
  Мало кто соперничает с ним в борьбе. Ну, понятно, Брыва-богатырь. Бывало, сойдуться тягаться тяжеловесы - земля гудит от каждого шага, будто зубры месят землю ногами. Соберётся вся дружина посмотреть такое дело. Кричат все, голосуют. Кто сильнее?! Бить нельзя, головой нельзя, ногами нельзя, ломать нельзя, в пах нельзя, за волосы нельзя, лицо-глаза-уши трогать нельзя, только руками обниматься и стараться уронить на землю. Это в бою всё можно, а тут же все свои. Чего калечиться понапрасну? Битый час* тягаются! Земля мокрая от пота сделается под ними. Пыхтят, стараются, устанут. Ничья. Усмехаются друг другу, обещают в следующий раз точно бросить. 'Вот я тебя малёшки тогда-то не достал', 'Малёшки' не считается, это я тебя почти скрутил', 'Не скрутил - не считается!'. И смеются. Дружина гомонит радостная.
  Горобей про них говорит: 'Брукѝ!', 'Брукѝ, як брэвукѝ'. Слова всем непонятные и понятные одновременно, и смешные. Бруки - это, вроде, такие здоровенные и неуклюжие. Тем более, у обоих имена начинаются на 'Бр'. А брэвуки - совсем уже будто брёвна-брусья-деревья. Они ему говорят: 'Иди сюды, за̀раз тебя оббрэвучим!', а он от них потихоньку, смеша всех, утекает: 'Я лёгкая птица, не вашего веса, высокого полёта!..'.
  Горыныч скажет: 'Зубры наши! Твердь земли!'
  Князь скажет: 'Пока такая дружина, никому нас не одолеть!'
  Святояр, ясное дело, болеет за брата. А Вершко болеет за Брыву, но потом, конечно с братом посмеётся, 'Если б я за тебя кричал, ты бы одолел, так же не интересно!'
  
  Когда дело касается обучения молодых, Бранибор руководит ученьем. Пока воин не станет закалённым, как сталь, и умелым, как готовый дружинник, Бранибор с него 'не слезет'. Конечно, по одному не учит, учит двадцатками, полсотнями и сотнями. В помощь Бранибору опытные стрелки и мечники, рукопашники и метальщики, следопыты и лазутчики, строители боевых машин и оборонительных сооружений. Все такие люди есть в дружине и в господарстве князя Любомира.
  Спрашивают Бранибора:
  - Ну как молодёжь?
  Он отвечает:
  - Пищать!
  - Так ты бы их немножко пожалел!
  - Это я их жалею.
  - Дал бы им передыху!
  - Сейчас они у меня как раз передыхивают вон там на песочном бережку у озера. Друг дружку носят. Бегом. По колено в воде.
  - Отпустил бы ребят до мамкиной юбки на денёк!
  - У них теперь палатка - мамка. Поспал, как народился.
  - Ну, до девок!
  - У них теперь сыра земля вместо девок. Упал - и блаженствуй.
  - Ну, погулять!
  - Завтра погуляем. По здоровому лесу. По свежему целебному воздуху. Семь поприщ бегом в полной зброе.
  - Они у тебя, Бранибор, как кони тягловые, надо бы хоть о чём-то и подумать, о чём-нибудь высоком к примеру.
  - Это верно... Но думать о высоком мало, высокое достигать нужно!.. Верёвки приготовлены. На башню полезут послезавтра, на самую Белую Вежу, наперегонки, аки мухи по стене взовьются, аки соколы воспарят!
  - Так в них от непосильного труда, лиха беда, что-нибудь низменное проснётся.
  - Самое низменное - это дышат через жопку... камышовую. Под водой сидя. Полдня. И чтобы волну не поднять. После этого всё остальное низменное начисто забывается. Будет и это.
  - Ну, ты Бран, суров, замучаешь ребят!
  - Я то суров, а битва смертельна! Кто там победит? Кто живой останется? Вот мои ребятки там и победят и в живых остануться, или я - хе...й учитель!
  - Так ты бы дал ребятам, что-нибудь другое ещё освоить в жизни, а то они больше ничего и не видят и сил ни на что другое не имеют. А в жизни много чего может пригодиться!
  - Боец - он воспитывается для боя. Это его жизнь. Все свои силы воин должен потратить на победу. Всё остальное - не в счёт! Не сумеет победить и выжить в бою - все другие знания ему будут уже ни к чему.
  - Ну как с тобой спорить?!
  - А ты не спорь, ты на ус мотай!.. запоминай... а лучше записывай или узелки завязывай! - и вроде даже шутит, но серьёзно, не улыбнётся даже ни разу.
  Никто Бранибора насчёт ратной учёбы не переубедит.
  Желающих немало попасть на казённые сытные харчи. Но слабые такого учения браниборского не выдерживают. А зачем слабые в княжеской дружине?
  Те, кто месяц хотя бы выдержал в обучении у Бранибора, на случай войны или похода годятся провизию подвозить, кашу варить. Кто три месяца выдержал - на случай войны могут быть взяты в ополчение. Кто полгода выдержал - возле дружины первая помощь, оружие носить-подавать, обоз охранять, даже гонцом послать. А кто выдержал год, а таких немого, один, редко когда, два десятка - Бранибор построит всех рядочком, к каждому подойдёт, по плечу хлопнет, и скажет: 'Теперь ты наш, друже! Молодший, но свой, проверенный. Теперь на тебя есть надёжа, что в тяжкую годину не согнёшься и не подведёшь'. Каждому по-разному говорит, кому, что надо, всех же знает доподлинно.
  И всем вместе тоже скажет: 'Каждый из вас понял цену пота и крови. Все сдружились, потому что в испытаниях дружба проверяется и крепнет. Посему мы - дружина. Все заедино. Каждый друг за друга горой. И все горой за сильнейшего и главнейшего. А главнейший и сильнейший у нас, середина наша, сердце горы - князь Любомир свет Годинович. Ежели в чём-то немногом в боевом искусстве он и не первый, то в понимании и смысле первее его нет. На войне и в походе наилучшее понимание, светлая голова всем жизнь и силы сберегает, победу приближает. Потому князя мы бережём больше своей жизни. После князя главнейший - воевода Лютобор Земятович. И его мы бережём также, более себя. Потеря любого из нас - большая потеря для всех. Но без любого из нас дружина всё равно будет знать, что делать. За кого отомстить, кого воевать или что правильно предпринять. А без князя, без воеводы дружине - как телу без головы... дрыгаться может, а толку нет'.
  После всего этого новым дружинникам дадут помыться, побриться, причесаться, начистить на себе все бляхи мельчайшим песочком до солнечного блеска. И дадут времени поспать. Потом научат, как приличие на присяге соблюсти: как стать, как повернуться, как оружие принять из рук князя, как знамя поцеловать: 'Не хапай в кулак, будто Машку за ляшку, а бе-ережно бери за край, как матушку родную за руку!'. Затем ведут к присяге. Дружину торжественно построят. Отрокам скажут напутствие. И каждый из них перед лицом всей дружины поцелует княжескую хоругвь, поклянётся служить не щадя живота своего, если того потребует княжеская служба. После этого ребятам нет отступной дороги - 'ни предать, ни обмануть, ни с пути свернуть'. Кем ты будешь, не сдержав своих слов?! Но, как говорят, в семье не без урода...
  Присяга как раз на заврашний день готовиться. Святой день Трибожий*. По всему великому нашему народу от Лабы до Волги от Северных до Южных морей в этот день заранее набранных юнцов отдадут в воинское ученье, а кто выдюжил год испытаний, посвятят в воинов. В полдень, когда трижды светлое Солнце поднимется в зенит, яростно зазвенит колокол-набат. Загудят побудными, призывными голосами боевые трубы. Все застынут в торжественном строю со знамёнами. Солнечная Белая Сила! И так тысячи лет! Гордись, Потомок!
  Ну, а пока за сегодня ещё много дел надо переделать.
  
  Белая Вежа - небольшая хорошая крепость. Каменная башня тринадцати саженей высотой! Высоченная. Поперёк - круглая, девяти саженей. Широченная. Построена из белого речного камня на извести с яичным белком. Вечная, кажется. Светлого цвета, почти белая. Строили всем миром пять лет, давно, при молодом тогда ещё князе Године Рекуновиче. И уже тридцать один год она стоит грозным стражем всей окрестной земли. Возвышается над верхушками многих деревьев. И вся земля стала прозываться по ней 'Беловежская'. Стоит вежа посреди дремучих и местами непролазных вековых лесов, и леса прослыли 'Беловежская пуща'. Сокрытая от многих глаз, крепость и городок вокруг неё - передовой заслон русов перед ляхами и перед ятвягами, стоит посередь важных дорог. Пограничье. Помежевье. Конечно, и западнее и севернее есть небольшие заставы, но, в случае чего, они серьёзного сопротивления оказать не могут, могут только зажечь тревожные огни. Суровая правда.
  Бывали набеги. Одинадцать лет назад ляхи подступали небольшою силой сотни в две, когда Годин с юными сыновьями и с дружиной ходили помогать Городненскому Витеню Яросветовичу против ятвягов. Тогда воевода Лютобор с полусотней отражал находников. Но, говорят, не столько тогда сражались, сколько лаялись-бранились. Наши - сидя в башне, а ляхи - с приличного расстояния, чтобы стрелами не попа̀ли. Лютобор их тогда стращал греческим огнем всех спалить, ежели пограбят поселение. Мол, тут у него лежит этого греческого огня сто бочек и перевес* есть для метания. 'По хорошему пока говорю - пойдите восвояси. Никого не трогайте, и я вас не трону! Только попробуйте тронуть кого, всех спалю огнем!!!' Ляхи поверили или нет, никто не знает. Может, и поверили, с греческим огнём знакомиться на своей шкуре не захотели, а может, скорого возвращения князя с войском остереглись. Но постояли-постояли и ушли, почти никого так и не тронув. Огня греческого тогда запасено не было. А воеводу Лютобора стали потихоньку, но не со зла, конечно, а скорее полюбовно, называть Горыныч. Это же надо придумать - огня нет, а он всех собирается спалить! Откуда только и браться будет этот огонь? Поди, из себя из пасти изрыгнёт, аки Змей Горыныч! Или ещё каким местом? Долго смеялись потом.
  Приходили ятвяги много раз, но большой беды не чинили. Видят крепость и на рожон не лезут - пущи нехоженой вокруг - охоться, сколько пожелаешь.
  Нападали угры три раза. Отбивались тяжело. Половцы приходили один раз, невесть откуда прикатили, зубы обломали и туда же укатили. Викинги ни разу не совались - и далековато, и не ихнее это дело крепости брать. Они норовят лёгкую добычу взять да побыстрее.
  Теперь вокруг башни проходит круговая стена, охватывая управу городскую с площадью, княжеский дом, дома воеводы, сотников, торговый дом, тюремный погреб, дружинные конюшни, склады и амбары, две криницы и прочие нужные постройки. Стена каменная с двумя воротами с решётками, в десять углов, на углах небольшие башенки. Но невысокая стена - где в три, в две с половиной, а где и вообще в две сажени. И не очень мощная - толщиной в три пятых, у ворот и на углах в две трети сажени. Подпорки позади стены и помосты деревянные. И наверху деревянными кольями нарощено ещё на одну-полторы сажени.
  Вся крепость на небольшом холме, который ещё и специально насыпали. Перед стеной ров саженной глубины. Во рве вода наполовину - сама просочилась. Стройка каждый день продолжается. Заступы копают, землицу кидают. Пилы шумят, топоры стучат. Брёвна пилят-рубят. Груда строительных камней внутри крепости внушительная. Каждый день две-три новых повозки сюда привозят, и каждый день отсюда две-три повозки в стену вкладывают, утолщают, возвышают. Камней-то больших вокруг немного, гор нет, везде собирают камни. Но как стена прибывает почти не заметно. Она же длинная - пять тысяч шагов!
  И Бранибор вместе с другими сотниками вслед за князем и воеводой Лютобором каждый день ходят, смотрят, где и насколько стена прибыла, какое окошечко сделали, какую бойницу, прочны ли помосты, хороши ли навесы. На стену лезут, рассуждают, как лучше в случае беды обороняться, хорошо ли видно с башенок, кусты-деревья порубить, что повырастали за год, за которыми не просматривается местность вокруг. Хорошо ли устроены места для огня, места для смолы, места для метательных камней, места для греческого огня! Теперь стараниями Горыныча греческого огня этого - хоть отбавляй. И есть машина-орудие 'перевес', которым можно этот огонь в горшках швырять за стену далеко в неприятеля. Большущее орудие, чудно̀е. А огонь греческий, конечно, не из Греции, секретов своих никто не раскрывает. Это тутэшние, свои умельцы долго голову ломали, секретный рецепт составить старались, думали. И додумались! Ингредиенты составные довозили по морю Русскому да по Бугу из Тьмуторакани. Серу, селитру... ещё кой чего. В Берестье с реки перенимали секретно. Правда, сама эта чёрная мазута на воздухе просто так не загорается, по сравнению с настоящим греческим огнём. Это даже хорошо, сгорела бы ненароком. Но ежели поджечь, займается знатно! Некоторые говорили, что надо бы эту мазуту называть по-своему по-особому 'беловежским огнём', но другие сказали: 'Немного чести. Чтобы что-то доброе было, а так - людей смалить, можно и не задаваться!' - и своим рассуждением перевесили. 'Греческий огонь' - пусть и остаётся 'греческий'.
  Намечают воеводы, рисуют на досочке, где надо будет устроить в дальнейшем башни. Какие на башнях лучше орудия поставить. В погреба спускаются считают припасы: сколько можно в осаде продержаться. Сколько воды в глиняных бочках-великанах в землю вкопанных. Родничок бьёт ли, в каменной рубахе заточён, да как незаметно в лес вытекает. Сколько зверины-солонины в холодных складах. Сколько зерна-овса-ячменя-гречи-ржи-пшеницы в сухих закромах. Сколько другого прочего лежит да не портится. А среди прочего - около десяти средней величины дубовых бочёнков. Остановяться. Порох! Постоят. Попыхтят. Хорошо ли, что купили? Должно быть хорошо. А может зря деньги выкинули на ветер? На ладонь опять чёрно-серый порошок из бочёнка насыплют, понюхают, на язык попробуют. Плюнут. Бранибор говорит: 'Надо-надо! Баню-то как мы подорвали на испытание!' Горыныч: 'Очень хорошо подлетела! Ха-ха! Чтоб наши вороги так подлетали, туды их в печень!' Все тут над этим воспоминанием погыгычут - у мужчин свои игрушки.
  Греческий эугѐнер* среди прочих работников имеется. Он строил крепости в Болгарии, в Сербии, в Чехии. Редкий талант. Показывает, как стену лучше укрепить, как камни правильно положить, и очень ладно получается. Сколько-то немало, наверное, князь ему за работу платит. Зовут Поликарпиус, по-нашему - Поликарп. А к нему наш приставлен учиться Волотята, Деречинского зодчего сын. И сам зодчий здесь же, только наезжает - поживёт недельку, поглядит, князю всё расскажет, что понимает, и обратно домой. А Волотята почти безотрывно за эугенером ходит.
  Вот и сегодня с утра пораньше, с утренней зарёй вставши, обошли начальники крепостные устроения, твердокаменные укрепления. Через пару часов начнут настраивать торжество завтрашнее. А пока князь Любомир пошёл в конюшни. Горыныч остался с эугенером Поликарпом говорить. Другие сотники - каждый по своим делам. А Бранибор спустился с помостов вместе с Волотятой смотреть, как лучше подстраховать, закрепить подземный ход наружу от крепости. Давно было с князем задумано, но то рук не хватало, то времени. Ход уже достроенный, но крепёж слабоват, каждую весну вода протаивает, просачивается, и земля проседает, осыпается вовнутрь. Места всё равно везде низинные, хоть и на бугре, а может быть сыровато. Надо посмотреть, что лучше сделать.
  
  Тут в Северные ворота заезжает Святояр с друзьями. Ехали всю ночь по Волковысской дороге. Привал устраивали, как раз к утру добрались. И прямиком к брату-сотнику. Соскочил с коня и бегом, стрункой вытянулся перед братом. Так и так, говорит, были в Городно, всё посмотрели, всё записали. Друзья Святояра смирно стояли позади, сочувствуя Святояру. Бранибор хоть и брат ему, а ничего не пропустит, облегчения, поблажки не даст, скорее, нагрузит даже больше, чем других.
  - А почему с утра? - спрашивает Бранибор.
  - ... подрался. - Святояр кусал губу, винился.
  - С кем?
  - С немцем.
  - Где ты его взял?
  - На ярмарке.
  - Там всем раздают или только тебе повезло?
  - ... я не хотел... Он первый начал!
  - Ну, молодец - цел, смотрю.
  - Так он, похоже, рыцарь!
  - Ну, и ты, выходит, не лыком шит.
  - Так он не один был!
  - Всех, что ли побил?!
  - Я побил одного, самого здоровенного, его кликали Гюнтер.
  - Убил, что ли?
  - Почему сразу 'убил'?
  - Я не знаю, может постепенно, может, душил его долго руками!
  - Почему? Не знаю! Я его плашмя ударил, шлем помял...
  - Ты же говоришь 'кликали', значит, больше уже и не кличут!
  - Да нет!
  - Ну а как?
  - Он на меня на ярмарке наехал, обозвал нас всех свиня̀ми*, а я ему врезал - он упал. И я назначил время и место поединка!
  - То есть вот так встал над ним лежачим, и говоришь ему: 'встретимся с тобой, там-то и тогда-то, рожа ты поганая'?
  Святояр расстроенно помотал головой.
  - Рожа поганая... ну, не в том дело!... потом я его сразил в честном поединке, забрал его коня по уговору. Коня продал за полконя серебром, потому, что во время схватки повредил его. За рыцарем этим Гюнтером на поле приехали ещё десять человек. Все рыцари - по выправке и по манере видно. Гюнтер был в полном доспехе, полностью оружный, на коне и то бронь была, её забрали.
  - А коня-то зачем обидел?.. Вёл бы сюда, мы б его поправили, подлечили. Нас бы возил. Хороший был конь?
  - Так мы торопились сказать, что немцы в Городно! Одних рыцарей больше десятка!.. Да, хороший был конь, тебе как раз подошёл бы, вороной, вот такенный, здоровенный, крупастый...
  - На что намекаешь?
  - ...!
  - Да-а-а! Вот бы и коня привёл! Жаль!.. Все трое молодцы! Оба свободны, отдыхайте два часа. Записи бери, и пошли пока со мной, браток, по-порядочку всё рассказывай.
  Разницы между братьями тринадцать лет.
  
  Это шёл уже третий день, как Горобей, Кудеяр и Прытко отправились выслеживать сбежавшего чернявого царьгородца.
  Первую ночь шли не спеша, силу набирали. Кудеяр, аки рысь, ночью всё видит, идёт мягко и уверенно. Горобей - воин, привычный до всего, но идёт за Кудеяром. Следопыт - он и есть следопыт, хочешь след не потерять - слушайся. Прытко идёт рядом с Горобеем за всем внимательно смотрит, хотя, не понимает, почему Кудияр туда повернул или там присел. Ночевали под утро и утром, в самый птичий базар. Горобей и Кудеяр по очереди спали, а молодому сказали спать дольше: 'Спи, ты нам резвый ишшо пригодишься'. Головы накрывали плащами, чтобы гомону меньше слышать и как бы ночь, человеку же спать положено ночью.
  Всё утро опять шли за Кудеяром, нашли стоянку чернявого - вся трава помята, переобувался, что ли? Дальше шли-шли, Прытко три раза спросил: 'а где след?' На что Кудеяр, довольно улыбаясь, показывал ему то помятые травинки, то веточки переплетённые, то мох придавленный, но как-то это всё Прытка не впечатляло. Пока, наконец, перед тем, как снова выходить на дорогу, он увидел конских каштановых яблок целую кучу. И обрадовано, показывая друзьям на них пальцем, говорил: 'Точно-точно, здесь прошёл!'. А эти двое лыбятся друг другу. Горобей говорит: 'Вот так, парень, с нами поживёшь - даже гавну конскому начнёшь радоваться'.
  Вышли на дорогу. Кудеяр поколдовал что-то над дорожной пылью и показал на север. Уже и Городно не далёко. Оставили на себе только простую одёжу и ножи. Сняли колчуги, шлемы и оружие, всё позаворачивали в плащи, приторочили к сёдлам. Всколошматили волосы, на которых всегда остаётся ободок от шелома. Причесались, отряхнулись. Просто охотники.
  Поехали в Городно. Ближе к городу народ уже вовсю трудиться. Дровосеки вытаскивают из леса и грузят на длинные дроги звонкую зимнюю просушенную древесину. Девицы засмеялись им приветливо - уже веников свежих берёзовых и дубовых нарвали, идут вдоль дороги все в листочках, ручками видным хлопцам машут. Детвора, за грибами рано, а ягодки-землянички в светлых рощах собирают под присмотром ребят постарше. На окраине плотники срубы ладят, топорики тинькают, пилы жужжат. Из кузницы доноситься весёлый звон железа. Оратаи в поле с плугами-сохами за конями ходят. А буслы красноклювые длинноногие за оратаями лягушек подбирают, а чёрные грачи за буслами - червяков. Жуки толстые носятся роями, бабочки разноцветные порхают, как воздушные цветы, шмели-пчёлы нектар из земных цветочков добывают. Ласточки высоко в небе - опять дождя не будет... Мирное доброе время. У каждого своя нужная работа. Лепота!
  Нашли на городнянской окраине постоялый дворик попроще. Оставили там вещи и коней и пошли искать чернявого. Ходили порознь, искали долго. Ну, и неудивительно, нашёл Кудеяр: увидел двух коней - жеребца аравийского вороного и, рядом, серую кобылку ту самую, которые стояли у коновязи во дворе одного небедного дома. Конюх их холил. Стало быть, собрался чернявый снова в путь-дорогу. Как быть? Остальные неизвестно где, договорились в центре города около Управы городской сойтись в полдень. Остался наблюдать издалека, чтобы никого не обеспокоить.
  Ближе к полудню легко сбегал к Управе, и быстрым шагом все вернулись обратно. В поле видимости дома пошёл один Горобей. Руки засунул за тряпяной пояс, рубаха заправлена неровно, ворот расстёгнут, усы торчат в разные стороны, голову в шею втянул, губу отвесил - вылитый местный городской придурок, будто только что проснулся, да с перепоя и забыл, где он, и кто он. Кудеяр и Прытко так и киснут за углом, глядя на такое. Ведь Горобей всегда волосок к волоску, особенно усы. Горобей пошёл к дому - кони на месте. Давай стучать кулаками! 'Открывай жена - твой муж пришёл, на пороге стоит! С кем ты там родная от меня укрылась? Все патлы белые твои вырву, холера! Только попадись мне... Открывай! Муж пришёл!..' - пьянчужным таким, хриплым голосом.
  С той стороны кто-то стал его увещевать, а пьяница бранится! Через какое-то время калитка в воротах открылась и вышел искомый чернявый удалец. Видно решил услужить хозяину дома. Ничего не скажешь - внушительного он вида. Долго он с пьянчугой не разговаривал, схватил его за шиворот и откинул от ворот, чуть в пыль не уронил. Пообещал побить, если сунется ещё. Горобей постоял, тупо вращая глазами, глядел на дом, на ворота, на улицу, ломал дурака очень убедительно. И уплёлся, наконец, совсем в другой край, не где друзья ждали. Вскоре пришёл с другой стороны причёсанный, заправленный как положено. И ходил кругом не даром, вернулся с пирогами, крынкой молока в руках и большим пустым мешком через плечо. 'Тут, - говорит, - ярмарка недалеко, надо подкрепиться! А то этот ворюга отдыхает, а мы бедолаги, что - рыжие что ли?!' и подмиргнул Прытку.
  Пообедали вот так за углом.
  - А что-то вас сюды занесло, братья по оружию? - за спиной оказался десятник Гордей. Стоит, посмеивается. Друзья переглянулись - как не услышали, не заметили?
  - Ты, Гордей, от своих дел давай не отвлекайся! И ту̀пай* тише, а то нам птицу важную спугнёшь. Сам-то чего тут? - сузил глаза Горобей.
  - Я-то по делу - на ярмарке топоры разведать.
  - Во-во гляди топоры, милок! Вон там ярмарка...
  - Ещё и Михася молодого с двоими посылали. У них свои дела. Не видали?
  - Гордей, мы вора ловим, не шуми... - думал, что подействует, сказал Кудеяр.
  - А чего тогда на улице топчетесь? Пошли, заведу до хорошей вдовушки, там пересидите, квасом напоит, аль чего покрепче... за так!
  - За так только блохи скачут... Не дури голову, ну!.. - цыкнул уже Горобей. - Только сюдой не ходи! Тудой ходи!
  - Да, ладно... на таком сурьёзе... - Гордей, посмеиваясь, удалился в сторону ярмарки.
  Ждали-ждали, дождалѝсь. Вышел чернявый один, одет хорошо без коней, огляделся. Пошёл тоже в сторону ярмарки. Горобей объяснил, что будут делать.
  Чернявый подходил уже к торговой площади, к шумному рыночному веселью, вокруг люди снуют туда-сюда. И вдруг во мгновение ока у него с пояса срезали кошель, часть денег посыпалась на землю, а вор, быстро сверкая грязными пятками, побежал с кошелём в сторону от базара. Чернявый - за ним во всю мочь - столько денег! Бегает быстро босоногий юнец-воришка, а воин в силах да без доспеха - вообще стрелой летит. Воришка в проулочек завернул, чернявый за ним, ещё немного и...
  Тресь - в лоб дубинкой! И чернявый распластался в пыли, как будто тут всегда и лежал мирно и тихо. Горобей довольно поплевал на ладони: 'У-у, супостат, меня старого как ты таскал за шкварник!' Размотал с дубинки тряпочку - на лбу только шишка вскочит, а тряпочка ещё пригодиться. Кудеяр быстро скрутил руки-ноги пленённого, и кляп покрепче запихал: 'Отлично, есть с чем возвращаться!' 'А-а-а, плохо быть вором!' - пожаловался Прытко, прыгая на одной ноге - другую занозил, пока летал босиком. 'И не говори... зато сколько почёту, гляди сейчас на руках его понесём!'
  Сходили за жердью - как его иначе нести, быка большого. Повесили как охотничью добычу на жерди, в мешке и пошли. Что-то мычит, и народ немного странно поглядывает. Но это уже были мелочи.
  Затем Кудеяр сходил, обзавёлся модной одёжкой на деньги из кошеля чернявого. Умылся, приоделся, вышел к друзьям показаться, похвалиться, куражно подбоченясь. Рубаха слегка зеленоватая, шёлковая, вышитая тёмно-зелёным узором, подпоясана тёмно-зелёным же кушаком с яркими медными бляхами. Кафтан с плечиками лёгкий узорчатый светлый, почти белый с тонким красным подкладом, степенной длины - до уровня колен. Притален кафтан в самый раз, полы сзади разрезные, узорами обшитые. Узоры на кафтане жёлтые как будто золотистые. Рукава от локтя разрезные, на скрепочках, в прорехи видна красивая рубаха. Воротник высоковатый стоечкой, тоже весь вышитый. Разговорчиков на кафтане ровно семь штук, бисером обмётанные. Штаны тёмно-синие в еле заметную продольную полосочку. Шапка лёгкая с синим верхом с собольей опушечкой. Сапожки тонкие летние красные с каблучком, с загнутым носочком, голенище фигурное, сзади на пол-пяди разрезное, по голенищу снаружи тоже узор пущен. Жарковато слегка, но важно. Арапы - те в жару вообще кутаются до пят. Да и вся вышивка-отделка на одёже не ради одной красы, а ради добротности и долговечности, чтобы меньше истиралось-оббивалось.
  Усы с бородой у Кудеяра аккуратно расчёсаны, глаза тёмные, умные - ну точно какой-то купец-удалец, а то и вообще королевич. Прытко рот разинул: 'Вот это да!' А Горобей руками сделал вширь: 'Ай-я-яй, какой красавец, и коло нас затёрси! Вокруг тебя можно хороводы водить и любоваться, как вокруг нарядной берёзки! А то всё зброя, да на брюхе ползи, да по лесу шастай! Гляди, не упачкайся теперь!' А Кудияру приятно, посмеивается сдержанно.
  Пошёл Кудеяр всё в тот же дом: 'Меня господин послал, велел коней привести и вещи забрать! Ему надо срочно уехать и незаметно' - сказал серьёзно, твёрдо, но тихо, посмотрел много знающими глазаnbsp;- Я то суров, а битва смертельна! Кто там победит? Кто живой останеnbsp;- Ну как с тобой спорить?!
тся? Вот мои ребятки там и победят и в живых остануться, или я - хе...й учитель!
ми, и ему поверили. А Горобей в это время обзавёлся телегой - груз тяжёлый, коней надобно пожалеть, и самим можно в телеге спать по-очереди.
  
  Выехали из города в ближайший лесок. Достали у пленника кляп, но мешок с головы не снимали, и Горобей страшным неузнаваемым голосом спрашивает, с выбрыком неместным деревенским выговаривает:
  - Ты-ть, твою мать, ...! Хто такой говори! Есть мне резон тя в живых оставляти? А то-ть я голову с тя-ть сниму-у!
  - А сам ты кто удалец? Зачем меня поймал? - не упал духом чернявый царьгородец.
  - Я-ть вольный стрелок с больших и малых дорог, хто попалси, тот и виноват! Ха-ха, лупити тябе хоботом! - озорно поглядывая на друзей, вошёл в кураж Горобей. - Говори, хто таков, пока я слушать горазд!...
  - Разбойник что-ли, удалой?
  - Я-м те дамте 'разбойник'! Язык-тоть у тебе длинён, могу подкоротить! - будто бы обижаясь, посуровел Горобей.
   - Ну, ладно, а чего ты хочешь, скажи, может, я исполню за мою свободу.
  - От ты-ть соображай давай. Чаво надо-ть, сам знаешь, золото давай - так и быть - отпущу.
  - Как же я тебе золото дам, когда связанный?
  - А! Дурачка ищешь, нават*! Имя своё говори и у кого золото спрашивать, а получу золото - отпущу тя целого и даже невредимого.
  - А как знать, что не обманешь?
  - А-ха-ха! Ха-ха-ха! - развеселился Горобей-разбойник, Кудеяр и Прытко переглянулись с Горобеем, тот им подмигивает, ощутимо пнул чернявого ногой в бок. - А никак! Торговаться вздумал?! Могу сразу голову чирик - и в лесок под берёзку-ть. Всё золото своё сохранишь, ...!
  Кудеяр и Прытко тоже загоготали грубыми голосами и тоже давай ногами чернявого попинывать.
  - Ладно-ладно! - кричит тот из-под мешка, - будет тебе золото.
  - Так-то-ть лучше! Откедова таков ты-ть взялси, и как звать?
  - Я из вольного города Венеция, зовут Максимилиан, знатного рода Ипполитов отпрыск. По делу приехал к местному князю Мстиславу Витеневичу Городненскому, у свояков остановился. Князь меня искать будет, если долго не приду... а я могу за себя выкуп дать, а могу на службу вас всех взять и щедро платить за нужные мне дела.
  Горобей сделал круглые глаза, друзья переглянулись.
  - Брешет, собака, обманет! - пискнул не своим голосом Прытко
  - Ты-ть не заговаривайся! К кому за деньгами итить для начала говори!
  - А ты видал из какого я дома выходил?
  - ... Ну-ть, видал.
  - Вот там меня назови, скажи денег дать десять золотых!
   - ... Дёшево, эта, ценишь свою-ть венецьянскую, знатную шкуру!
   - ... Ладно, двадцать золотых! На службу ко мне пойдёшь?
   - Итить его, ишь князь в мешке выискался! Молчи пока... Смотри, ежли обманул - голову твою положим под берёзку-ть!
  Отойдя в сторонку, друзья потихоньку поговорили. Мол, довольно важная птица попалась. Хотя, охраной подрабатывать может, если что - не придерёшься. Взять его в охапку, да на княжье подворье отвезти - можно нажить неприятности ненужные с князем Мстиславом. Горобей покачал головой:
  - Похоже, Кудрявушка, твой день в параде ходить и девок господарских соблазнять. Только шибко не балуй - надо поторапливаться к завтрему, на Присягу успеть - святое дело.
  
  
  
  
  Глава шестая. Песняры
  
  Интересный балаган едет мимо леса, мимо поля - на большущей телеге шатёр из цветных кусков-лоскутков, высокий, везде ленточки разные цветные же повязаны. Что-то на нём начертано, что-то к нему приклеено, что-то на нём прицеплено. На ветру ленточки легко трепещут, что-то поскрипывает, что-то позвякивает. Два коника вороной и белый везут его легко. Ещё два коника серый в яблоках и рыжий привязанные идут сзади - отдыхают. В балагане - весёлые люди, неунывающие. Поют себе, смеются о чём-то.
  Едет балаган по Полесской песчаной дороге. Песочек мелкий-мелкий, почти белый, неглубокий. Колёса немного вязнут, ну, иногда и подтолкнуть приходится.
  Батька-селянин с хлопчиком-подростком просится с обочины:
  - Подкиньте, хлопцы до первого дома! - притомили мы ноги по пыльной дороге!
  - А ты, почтенный, - стихотворец! На ходу сочиняешь!
  - Да разве я сочиняю, так - языком болтаю...
  - Садись почтенный, а это сын у тебя?
  - Да, сын! Хороший хлопчик, только хворее часто - до лекаря идем. Добры лекарь е ў Деречине. Пешком пошли - силы набираться, а уже и не хватае силы, глянь на его, бледны зусим... А вы светлые якие-сь, хлопцы, не ругаетесь - смеётесь... хто вы такие?*
  - Мы - музыканты, песняры по-вашему.
  - О! А сами-то разве не наши?
  - Мы и наши, и ваши, сегодня здесь поём, завтра там танцуем.
  В балагане пододвинулся с краю крепкий мужчина сам загорелый, волос белый с белыми усами, а мальчика поднял могучими руками, как пушинку, посадил на хорошее место, чтоб дорогу было видно - около возницы весёлого белокурого.
  - И куды ж вы теперь едете, песняры?
  - Куда глаза глядят!
  - Чего на месте не сидится вам, чего ищете?
  - При богатых дворах жить - себя потерять. И навсегда, всё одно, денег не заработаешь! А вся мудрость - в дороге. Вся радость - среди людей, на площадях, на майданах, на торжищах. От одного города до другого идём - песни сочиняем. От одного народа другому несём добро - не шитое, не пряденое, не кованое, не краденое, не потрогать его, ни в карман положить, на себя не надеть, ни продать, ни прожить. Наше добро особого рода - это мудрое слово, человека свобода, это дружная песня про то и другое, это танец, что будит и любовь и силу. Что народу любо, то и нам мило.
  Мальчик раскрыл глаза широко и удивлённо заулыбался, все посмеялись, заулыбался и селянин:
  - Ну, ты хлопец мастак, так-растак!
  - Это, почтенный, что - так, пустяк. Вот отец мой, бывало, ка-ак начнёт быль-небылицу, не знал, как остановиться. Все развесят ухи как лопухи, и всё кидают ему медяки да серебряки. А чтоб отец уже взял да замолк, носили ему золотой замок. Вешали на губы, закрывали на ключ. Но отец-то мой был сильно могуч - свистел через ноздрю, выбрасывал соплю и тою соплёю перебивал всё остальное - и железное, и золотое.
  - Ну же ж ты и врак!
  - Так ясное дело - не дурак!
  И опять все посмеялись
  - А ну, хлопчик, давай знакомиться, - обратился весёлый возница к мальчику, заметив, как жадно тот впитывает происходящее. - Я - Янка, трубадур. А это всё мои друзья - мне без них никак нельзя!
  Это Веленица-Милавица - певица - она у нас Прынцесса.
  Мальчику приветливо улыбнулась красивая-милая девушка с длинными тёмно-рыжими локонами в алых и голубых лентах. Девушка, сразу понимая игру, повязала мальчику на запястье кожаный цветной лоскуток: 'Это от всякой болезни, и про нас память'. Отец-селянин снял ко груди соломенную шляпу и кивал, понимая, что это для его сына большое событие.
  - Это самый сильный человек на свете - показал Янка на богатыря с белыми волосами и усами - его зовут Торхельд - он дудит на волынке и сочиняет северные суровые, но нежные песни. А может взять коня на плечи и бежать с ним полдня.
  Торхельд согнул перед мальчиком руку: 'Дави пальцем!' - пальчик потрогал каменный бицепс. Селянин восхищённо заогогокал. Все опять посмеялись.
  - Это Смиргун - в его руках гусли поют как девушки, а девушки мурлычут как гусли. 'Ха-ха! Верно-верно!' - сказал Смиргун, немного смущаясь для порядка.
  - Нику-Никола цыган - он бродяга больше, чем мы все. Его ближайший родич - Ветер. Он - скрыпач. Ты слышал скрыпку? - он сам её придумал!
  Нику, хитро играя чёрными глазами, достал чудесный невиданный инструмент. Тряхнул чёрными прядями. Поднял палочку-смычок. И запела душа!.. Тихонько... Запела...
  - А это - Дивак, Диваня - он умеет летать!
  Дивак достал лёгкие бубенчики-колокольчики и стал позванивать согласно скрипке. Низким басом загудел Торхельд. Потянула бархатно-серебристым голосом Милавица.
  Селянин, вздохнул, потёр глаза, не смея нарушать музыку словами. Оказалось, что он и не старый человек, а просто очень усталый.
  - Как это - летать? - слушая волшебные звуки, спросил мальчик.
  - Увидишь, малыш, приходи с тятей на представление... А как зовут тебя? - спросил Янка, а Милавица игриво показала рожицу. И мальчик, уже согретый вниманием, ответил: 'Я - Олесь'.
  - О, красивое имя! - воскликнули чуть не все разом. То ли правда так им понравилось, то ли хитрецы такие, а может и то, и то.
  И скрипка пела, и грустила, и завлекала, и смеялась, Позванивали бубенцы, подпевали тихонько дружные голоса. И шли весело под пологую горочку кони. И солнышко грело. И ветер трепал волосы и ленты. И странствие было легко и приятно. Сказка...
  
  Приехали песняры. Издалёка. Косматую звезду в том году встречали ещё в Эстергорме Венгерском, за лето прошлое исходили Богемию, Хорватию, Сербию, Болгарию. Зимовали в Царь-городе, Граде Константина. Видели купола и храмы, дворцы и лачуги. Сей весной заезжали на Угорщину. Новые песни пели на Пасху князю Изяславу Ярославовичу в Киеве. Проехали уже через Волынщину и через Берестье, но долго там не задержались - крепость есть крепость, всё в строгости и порядке. Послушали песняров, похвалили, и дальше отправили. Были недолго и в Кобрине. Путь держали ныне на Варяжское поморье.
  Вот и до нас докатили. Не глухое место Деречин - само небольшое, но в нём середина - вокруг множество небольших поселений. Там и сям расположены семьи и роды. Среди лесов, среди полей живут себе хлеборобы, мельники, пекари, охотники, мясники, рыбаки, бортники, гончары, лесорубы, плотники, скотоводы, кожевники, скорняжники, дубильщики, красильщики, портные, каменщики, печники, на все руки мастера, да и всех не перечесть. А по грибы-ягоды ходить - это и не работа вовсе, а удовольствие, но некоторые и на том зарабатывают. А в Деречине - вече. Большой сход. И ярмарка. Во все стороны торговые дороги. Много мастеровитых и талантливых людей и вездесущих торговцев.
  Дидюк Заоколицкий отсюда родом. Богатый купчина. Домище у него до самого верха в тридцать венцов, а подворье саженей по пятьдесят вдоль и поперёк. Есть в Деречине зодчий - знатный строитель, много построил, зарабатывает тем, что рисует владельцу будущий дом, какой тому понравиться, и руководит строительством. Есть в Деречине столяры - любую вещь вырежут из дерева - хочешь, наличники резные, хочешь, двери все в зверюшках, хочешь, истукана о семи ликах, хочешь, хитроумную детскую игрушку, что и взрослому охота поиграться. Есть в Деречине художник - он рисует заморскими красками (а какие-то сам намешивает) на лучших липовых досках картины, какие закажешь, на металлических бляхах медных, бронзовых, железных - так, что не обдерёшь краску, на кожаных плащах, штанах и сумках замысловатые красивые узоры. Много чего есть в Деречине. Есть добрый лекарь - это Бранибора, Вершислава, Святояра и их сестры Светланы отец. Зовут его, а это все знают, Буривой.
  Но у лекарей, как и у кузнецов, как и у всяких мастеров, частенько не как у простых людей - знают они много и знания их секретны. И делаются эти люди как бы немного... не в себе. Вот и Буривой стал говорить, что он уже и не Буривой, а называет себя Родомыслом. Почтенный он человек, много делает добра, и в глаза ему не перечат: Родомысл, так Родомысл. А за глаза - всё равно Буривой.
  Он всех лечит и учит. Раньше, в молодости был дружинником. А потом нашёл в себе талант исцелять болезни. И, то ли на военное дело сил больше не хватило, то ли посчитал важнейшим, чем война, возвращать здоровье, стал лечить. И хорошо у него это получалось. Теперь и не только из окружных деревень, но и из отдалённых поселений стекались к нему люди с какой-нибудь хворобой. А он ко всему этому готовиться. Насобирает тыщу сортов ягод, трав, мхов, семян, цветов, кореньев, редких каких-то лягушек, жучков, надерёт коры с разных деревьев, каких-то каменчиков натолчёт-натрёт в порошки, наберёт и рогов, и костей, и всякого такого, что непривычного человека от одного вида или запаха этой гадости может наизнанку вывернуть. Пчёл, конечно же, очень любит. Пчелиный мед и яд у него среди первых лекарств. И муравьями пользуется. Наварит-напарит зелий, снадобий, притирок, примочек, пластырей, намешает порошков, мазей. Различные настои, бальзамы и эликсиры настаивает на очищенной крепчайшей браге! Её и пить-то нельзя - всё нутро спалит! Целая отдельная изба у него полна целебных средств. Пока готовит, приговаривает, заговаривает, силу вселяет. Пьявок мерзко-противных из пруда поналовит. И часто хорошо помогает.
  А руки у Родомысла как будто не забыли ратного поприща - железные, хоть ему уже лет, наверно, шесть с половиной десятков. Этими железными руками, как клещами, бывает, мнёт человека, особенно в бане пораспарив, а тот аж млеет, но терпит, знает, что станет ему от хвори легче.
  А между этими занятиями, вместе с другими грамотеями детей Деречинских учит Родомысл в специальном учебном доме.
  
  К нему, лекарю Родомыслу и привёл мальчика Олеся встреченный нами по дороге батько-селянин. Посмотрел Родомысл на Олеся, пощупал тонкие ручки и ножки, шею, спину вдоль всего торчащего хребта, поглядел на язык, на глаза, на пальцы, взохнул.
  - Сколько детей у тебя, Мазай?
  - Двенадцать Бог дал, двое померли.
  - Так ты каким ремеслом занимаешься?
  - Плотницким.
  - А сколько у тебя скотины дома?
  - Конь есть и две коровы, три козы, хряк, свинья поросная и кур две дюжины. Ну и две собаки... и три кошки... мышей ловят.
  - А старшим детям сколько лет?
  - Шестнадцать и четырнадцать.
  Родомысл помолчал.
  - Чем же ты семью кормишь, Мазай?
  - Выбился я из сил... прости, батюшка. Чем придётся... с утра до ночи, не разгибаюсь, жену загнал, нету сил. Все худые. А вот Олесь такой тихий хлопчик, ничего не попросит, ему, наверно, меньше всех достаётся...
  - Так ты всё понимаешь... Хочешь сына поправить?
  - Ой, хочу! Помоги, Родомысл!
  - Оставляй мне мальчика в ученики. Буду его кормить как надо и учить. А ты будешь мне на него одёжку чистую привозить раз в месяц.
  - Щедрый ты человек... как же отплачу тебе за добро?...
  - Сын твой станет грамотным, и будет мне помогать - в этом и будет твоя мне помощь.
  
  Как раз подошёл Ярила мокрый*, по другому, Трибожий День - Свято в конце весны, в начале лета. В этот день на смену молодому Яриле-Весеню приходит зрелый Трисветлый Даждьбог. Пора поминать дедов, а нечистую силу - утопленников, самоубиенцев, неприкаянных душ - на всё лето заговаривать, творить обереги, чтоб к людям не лезли, бесчинств не творили. Сего дня, как огня, боится всякая нечисть. А перед самым Солнечным восходом на сей 'Духов день' открывает мать сыра-земля свои тайны, и потому знахари ходят в это время 'наслушивать клады'. А роса в этот день делается особенно целебной.
  Обычно в народе говорят: 'С Духова дня не только с неба, а и от земли тепло идёт', 'Придет Трибож станет на дворе, как на печке'. А ныне печка уже за две недели до свята. Ох, и жаркая ныне весна!
  На ярмарке Деречинской с раннего утра народу полно. Ремесленники и торговцы продают-покупают. Скоморохи-музыканты народ развлекают. Народ понаехал - рты раззевают.
  Помост, сколоченный из хорошей доски, по очереди принимал желающих выступать. Сооружён помост на пригорочке, на берегу небольшой реки, что называют Вец. Вец, потому что обычно здесь проходит большой сход - вече, то бишь 'вец'. На этот самый пригорочек и на этот самый помост взбираются высказаться по наболевшему делу, покричать, поспорить, конечно, с соблюдением всех вечевых приличий, пока могут их соблюдать. Лицо друг другу бьют не часто - не Киев и не Новгород. Но и не без того. А ныне веселье.
  Наши песняры на все трюки мастера.
  
  ... Со всего свету собрались
  Петь, играть, народ потешать!
  Чудно сказать -
  Все разного племени,
  А все из города Бремена.
  Беремен* - не потому, что все жонки брюхаты
  Хоть и этим тоже богаты,
  А потому, что все делом заня̀ты.
  И военно-пограничным,
  И торгово-столичным.
  
  Этот город не стар, не млад,
  Да и не каждому рад.
  С башнями-стенами,
  Что из камня поделаны,
  Чтобы супостаты не лезли.
  А мы поём свои песни,
  Чтоб издалёка слышно,
  Что нашим здесь не кисло!
  Работают, гуляют,
  Добра наживают
  Чужих привечают,
  А кто наглец - вон выгоняют...
  
  Стали показывать короткую сказку про Ярилу, Леля и Лелю - как двое милых поругались, а Ярила их помирил. Торхельда нарядили во всё белое, сделали огромную огненно-рыжую шевелюру - могучий получился Ярила, всем на загляденье и на вразумленье. Милавица и Янка изображали влюблённую пару. Им изображать легко - они и есть влюблённые. Да ещё какие влюблённые: от этой любви Милавица к Янке от отца сбежала. Да не просто от отца, отец то у ней - король. Правда маленькое у него совсем королевство в западной земле, ближе к Ютландии, но всё же королевство. И хотел отец выдать дочь за сильного соседа принца Ютландского. А Милавица-то Янку полюбила. В балагане теперь ездит, и ничего, не жалуется.
  Из толпы протиснулись к песнярам поближе и Олесь с отцом. Глядят, рты раззявивши*. Торхельд усмотрел в первом ряду худющего своего попутчика. И в конце сказки соскочил с помоста, подхватил на руки Олеся, и тут же взбежав обратно на помост, прогремел: 'А вот уже и дитё народили! Молодцы, постарались быстро!' - чем вызвал восторг у Олеся и бурю хохота у смотрящих.
  Потом много ещё чего показывали. Смиргун и Никола очень задорно играли на разных своих струнах, а народ ещё и заглядывался на диковинную скрыпку. Строили пирамиду в основании которой был, конечно, Торхельд, потом Янка, потом Смиргун, потом Никола - на плечах друг у друга, а сверху Дивак - самый лёгкий. И прыгали и кубарем катались. Ходили на ходулях в длинных штанах и сарафанах, будто невиданные великаны. А Дивак худенький, лёгкий и очень ловкий ходил по канату, натянутому между двух крупных деревьев. Канат был прочен и тонок, и натянут высоко, так что его было почти не видно. А Дивак на нём не просто ходил - танцевал, прыгал, кувыркался и ещё делал вид, что падает, так что у всех сердце замирало и падало. А на другом канате перелетал с дерева на дерево. Получалось, что летает!
  
  В часов пять пополудни ярмарка стала остывать и расходиться. Гудела-то она чуть не с рассвета! Артисты тоже устали и решили заканчивать на сегодня. Янка остался собирать, да заворачивать деньги, набросанные в расстеленный на земле платок. Торхельд с остальными отправились укладывать реквизит в свой разноцветный балаган. Денег набралось неплохо, можно было продолжать путь.
  На левое плечо Янке, тяжело придавливая, опустилась каменная лапа, а к горлу спереди через правое плечо тесно прижалось лезвие. Презрительный голос процедил:
  - Скоморох дешёвый, пикнешь - глотку перережу! Слушай сюда и запоминай... Твоё представление - г...но, твои подельщики - тоже г...но, и ты сам - тоже г...но! Ты сегодня денег себе не заработал. Только на налоги, шваль бродячая! Всё забираю, благодари, что шкуру твою не трогаю... ну, не слышу, благодари! - сталь прижалась плотнее.
  - ... Вовек не забуду твою щедрость! - прохрипел Янка.
  - Запомни! Старший княжеский дружинник Рангвальд налоги уже взял - больше можешь не платить! - презрительный голос усмехался. Обладатель каменной лапы, ножа у горла и противного голоса резко толкнул Янку сапогом в спину между лопаток - лицом в траву. Нож, правда, убрал... Янка, с похолодевшим сердцем, не имел сил подняться, только, обернувшись, видел со спины здоровенного дружинника с двумя подручными, который удалялся вразвалочку, не по-людски плюя на землю. И перед глазами у Янки, почему-то, всё расплывалось...
  
  - А кого бить, Торхельд? Сам не знаю, как так вышло, надо найти, где этот Рангвальд. - Янка и все мужчины из песняров разошлись искать Рангвальда.
  Безнадёжность этого дела для Янки начала проглядываться сразу. Людей не знают. Место не знают. Упустил! Надо было кидаться на него со всей силы... Только силы не было. Надо было звать на помощь, только голос пропал...
  Дедок с пушистой белой бородкой, рядом с которым присел Янка, поглядел на него - поглядел, да и подтолкнул коленом об колено:
  - Чего кручинишься внучок?.. Я видел, как вы пели-танцевали - от же ж молодцы, дай Бог здоровья! А чего ты поник?.. Не молчи - скажи старику!
  Неприятно говорить, но некуда деваться, и не обижать же доброго человека. Янка рассказал, как у него отобрали деньги.
  - Да ладно бы воры - я с каким хочешь вором сам справлюсь! А тут старший дружинник княжеский со своими людьми! Как тут быть? Что за место?.. Э-хе-хе-э... Янка встал устало и стал бродить около деда.
  - Постой-погоди! Место у нас доброе, не гневи домовых-родовых. А лучше скажи мне, какой такой старший дружинник?? Я старших всех знаю! - Как звать его?
  - Рангвальд!
  - Какой такой Рангвальд? Нету никакого Рангвальда!..
  - Я как слышал, так и говорю - Рангвальд он назвался, старший княжеский дружинник... Да, я так впросак редко попадаю - старший он или какой - он сразу тесак приставил к горлу, а я... не ожидал. Мы уж и погоревали, сейчас не знаю, как быть... Не пропадём, конечно...
  - А какой он из себя?
  - Тупой... и здоровенный, вот такого роста, вот такие плечищи, вот такая жо..а. Волосы кудрявяться тёмно-русые, а борода, сколько видел, чёрная... Но старшим он стал только не из-за ума...
  - Да-а, с дружинными связываться - толку мало. Всё на их стороне, и сила, и оружие, и закон... А только нету никакого Рангвальда у нас - это же был бы свей, або* дан - а у нас все свои... А вот кудрявого с чёрной бородой... Либо он тебя обманул, либо не княжий, либо не старший и не Рангвальд... А всё одно тебе надо итить к Вершиславу! Вот - человек! Охранный старшина княжий. Я его и его отца знаю. Это его дело. Он и выведает, кто вас обобрал. Он как раз приехал домой на побывку.
  Я думаю, поможет. - Дедок строго поглядел на Янку. - Иди внучок к нему, чтобы 'рангвальды' и всякое жульё у нас не управлялись... Я тебе объясню, кудой пойти...
  
  Вершко открыл дверь. За порогом стоял высокий стройный парень. Светлые кудри до плеч. Глаза, смеющиеся обычно, сейчас серьёзны. Смелый... Решительный... Разгильдяй.
  - Слушаю тебя, мил человек.
  - Здравствуй! Ты ли Вершислав? Люди подсказали, что мне к Вершиславу надо.
  - Я - Вершислав.
  - Меня Янка зовут. Мы со товарищи моими - песняры, издалёка приехали. Народ веселили на Святе вашем. А потом наши деньги отнял шляхтич местный со своими людьми. Ежели можешь, помоги вернуть деньги. - Янка просить мог, но не любил, заставил себя смотреть прямо - буду обязан за помощь.
  - Заходи в дом, расскажи по порядку.
  
  Через часа полтора, ещё засветло Вершко вместе с Брывой, Янкой, Торхельдом и Смиргуном стояли у порога дома Милована. Милован - простой дружинник, но здоровенный, а значит особенный. Он из сотни Судислава. Постучал в дверь. Вышел Милован, как Янка рассказал - точный портрет:
  - Чего треба? - грубо спрашивает Милован.
  Вершко к Янке обращается:
  - Он?
  Янка отвечает:
  - Точно! Он самый.
  - Деньги песняру верни! - повернулся Вершко снова к Миловану.
  - Какие деньги? Куда лезешь? Чего припёрлись?! Какое твоё дело, Верш, вечно лезешь, куда тебя не просят! Нету никаких денег, и ничего не знаю! - Милован развернулся и хотел уйти в дом.
  Дверь упёрлась в ногу Вершко. Милован с немалой силой давил дверью, а Вершко спокойно стоит и говорит:
  - Я тебя, Милован, знаю... жадоба тебя душит. Не позорь себя и князя. Люди доброе дело делают - веселье приносят, а ты их обижаешь. Деньги все равно заберу. Могу тебя к князю отвести со свидетелями. А хочешь, прямо сейчас морду набью?
  - Хто? Ты - мне??
  - Я - тебе.
  - С двумя бугаями, с целой кодлой* за спиной?!
  - Это, чтобы ты быстрее думал.
  - ...
  - Давай деньги им отдадим - и всё, и больше никаких обид. - Сказал Вершко почти ласково, но с таким прищуром, который ничего хорошего не обещал.
  - Ты... зачем... Чепель кляты... Не забуду тебе, прознаешь ещё меня...
  - Надо делать добро, Милован! Всем, а не только себе.
  Через пять минут Вершко вышел со свёртком в руках, а Милован - закрывать дверь.
  - А-а! Чуть не забыл! - Вершислав обернулся всем телом у Милована перед носом, стал, как вбитый гвоздь перед холодцом. - Вернёшься в крепость - сотнику своему Судиславу передашь, что охранный старшина велел с повинной придти, и всё, что было, расскажешь. Понесёшь воинское наказание, какое твой сотник сочтёт. Всё, ходи вольно!
  Когда Вершко передавал деньги Янке, Смиргун уважительно глядел, Брыва довольно улыбался, Торхельд одобрительно кивал головой. Брыва и Торхельд всё это время, конечно же, с любопытством поглядывали друг на друга... один тёмный, другой белый... два здоровых мужа.
  У Янки отлегло от сердца:
  - Благодарю, Вершислав! Как сочтёмся с тобой?
  - Добрым словом!
  - Кроме слова, надо что-то доброе в ответ сделать, только тогда всё хорошо получается. Если один всё трудиться, а ему только благодарствия говорят - человек перестанет делать добро. Это происходит незаметно... А мы за добро, чтобы его меньше не делалось. Давай я тебе песню сочиню!
  - Здорово говоришь. - Вершко подумал. - Пошли, заведу к отцу - он тебе придумает, про что песню.
  
  
  
  
  Глава седьмая. У деда
  
  Всей гурьбой зашли в дом Буривоя. 'Батя, я к тебе с гостями! Здравствуй, матушка!' 'О, сынок! Брыва, какой ты богатырь, каждый раз не нарадуюсь! А это кто с тобой? Янка? Песенник? Здорово! Торхельд? Тоже? С норвегов - похож, тоже какой богатырь!.. Смиргун? Гусельник? О-о! А это какого племени имя? Серб. Сербы - тоже наши... Матушка моя, к нам, гляди, какие красавцы в гости пожаловали! Давайте, ребята, пособите: стол на середину, на стол соберём... Взвар травяной - очень духмяный* и полезный есть у меня. Вот тут чаши. Каждый себе наливайте. Обязательно надо попробовать. А матушка пирогов с луком и с яйцом настряпала - очень вкусные... Угощайтесь!... Рассказывайте, гости дорогие, с чем пришли...'
  Олесь тоже здесь. Песняры его увидели: 'Олесь, здорово, ты и здесь! Как ты здесь оказался? А-а-а, вот оно что!' Дед Буривой пошевелил бровьми: 'О, так ты важная птица - тебя уже все знают!'
  В доме у деда Буривоя на стене, на хорошем месте висит щит. Большой щит пехотный с проёмом для копья по правому краю. На щите нарисована синяя змея - длинная, завитая в полукольца, а из пасти у неё торчит голова с шеей, руками-плечами до пупа - человек.
  Янка, пока гостей усаживали за стол, зацепился за щит глазами и всё разглядывал. Сели. Пироги вкусные матушка Вершислава поставила на стол и кисель домашний ягодный из сушёной клюквы и малины. Взвар травяной дедовский в самом деле душистый, приятный, как-то даже проясняющий глаза.
  Вершко говорит:
  - Батя, песняры вот говорят, надо песню добрую сочинить. Я к тебе и привёл, чтобы подсказал правильную мысль - про что песню.
  - Вот как, дал мне старику задачу! А я так быстро и не скажу. А какие песни поёте ребятки?
  Янко отвечает:
  - Песни пишем, про что видим и слышим. Сочиняем любые: и добрые, и худые, и для войны, и для мира, и для княжьего пира.
  - Вот молодец, на ходу сочиняешь!
  - А вот, что это у Вас за щит такой на стене?
  - О, углядел! Это мой щит. Правда, с тех пор как я его носил, прошло уже лет пятнадцать. Украшает мне стену. И напоминает, каков был молодец моей жене. И детям с внуками.
  - А почему такая картина интересная на нём? Нигде больше не видал.
  - Интересная картина, да... ну, так это целая старѝна-былѝна.
  - Вот-вот, расскажите былину!
  - Ага... Гмм... Так это, ребятки, я в молодости был сильно горяч. Так бы и сказать - дурак, но и не дурак, а силы много, девать некуды. И был я тогда в передовом отряде князя Яросвета Городенского. Он дружил с князем Киевским Ярославом Владимировичем, а с Мечиславом Болеславичем ляховитом - не дружил. Ярослава то не зря называют Мудрым. Он умел и на свою сторону привлечь, и дружить, и справедливость соблюсти. А Мечислав, как и отец его, полез немирно везде со своей шляхтой, земли под себя забирать. Так, что нам не раз приходилось сразиться с ляховитами, и быть настороже.
  И мы однажды ходили на полночь от Городно. А там в пяти поприщах подошли к Городно ятьвяги. Мы посмотрели сколько, как бы они угрозу для нас не составили. Видим, войско довольно большое - тыщи три! Понимаем, что если двинуться на нас - нам не здобровать. А если дойдут до Городно - то будет целая война. С ятьвягами никаких договоров соблюсти не получалось - то они на нас, то мы на них. И не так, чтоб от вражды, а как бы из-за удали...
  И, значит, что же делать?
  Было это лето... память моя не пропала ещё... ежели числить от Безгубого* в 2212 лете. Ну или, выходит, в 6534, але ж може* вы по-христиански понимаете, то по-новому - в 1026 лете. Вобщем в молодости моей...
  И что, значит, же делать? Старшой Губа был у нас старина-боец и храбрец, но меня, похоже, недолюбливал. И говорит: 'вот бы кто отвлёк их от Городно, вот бы их отсель увести, куда подальше...'. Мечтает, значит, вслух. Он, скорее всего, знал, что я отзовусь. А я тут как тут - удаль прёть. Говорю: 'А взять и напасть на них внезапно, и уйти по Неману'. А он говорит: 'Кто же за это дело возмётся? Тут не так просто! Смотри как много ятьвягов'. А меня только пуще распирает: 'Как никто не сможет - я смогу!'. Старшой говорит: 'Удалец ты, видно, Буревята! Насильно не заставляю, потому как безумие. Но если выполнишь - князю доложу. Иди и останься живым!'. А я себе думаю: 'Смешно! Живым-то я и так и так останусь. Вот сколько я ятьвягов перебью?'. И пошёл-поехал на конике моём, поближе подкрался. Ятьвяги никого не ждали - только что прибыли, ни охраны, ни дозора, думали никто на них не покуситься. Я выскочил из-за подлеска галопом, ору во всю глотку, улюлюкаю, копьём тычу, мечом секу! Первые испугались, побежали, другие, на них глядя, тоже побежали - никто ж не знал, сколько напало. А я тут разошёлся, аки буря! Быстро они опомнились, но и я их погонять успел. Убил ли кого не знаю, но шума наделал. И, вижу, в меня уже горстями стрелы полетели. Я - бежать!.. на коне. Они за мной! Но я то со всей силы, а они то ещё и не всё поняли. Но всё равно потом погнались и долго и упорно меня ловили. В общем, я вскочил в реку прямо с конём, и нырял, и плавал, всю одёжу скинул, чтобы легче держаться. Коня утопил. Несколько раз они надо мной проходили, когда я под бережком за корни зацепившись пережидал. Три дня они меня искали, на берега выйти не давали. И спасся я случайно. По воле Перуна, быть может. Неман-река меня не утопил, вынес. На семь поприщ ниже по течению... Как я потом голый одёжу добывал и домой добирался - отдельная история.
  Вот это я и нарисовал на щите. Поскольку само геройство сомнительное из-за дурости, но то, что река меня спасла - нарисовал. Охранный знак! А щит, видишь, пехотный, потому как коня-то у меня не стало, и определили меня в пешую дружину. Решил князь, что такого храбреца лучше подержать в узде. Много разговоров было потом про этот случай. Сказал мне лично князь Яросвет: 'Удалец! Храбрость отменная, а ума нет. Но жив остался - значит, молодец. Добрым станешь воином, когда научишься терпеливо ждать, взвешивать силы и действовать наверняка. Учись!' - по плечу похлопал. Вот как было. Потом уже я ушёл к князю Годину. Потому как насмехались несправедливо и в боевое дело ходу не давали.
  Переглянулись песняры. Янко говорит:
  - То есть змея - это река, а человек - это Вы. А почему в пасти, а не, скажем, верхом?
  - А это, милый гость Янка, потому, что когда я в ней, в реке плыл, я себя наверху не чувствовал. Я думал: 'Поглотит она меня!'. Страху натерпелся. Мог Неман сделать со мной, что бы захотел. А он меня спас, наверх вынес...
  - Позвольте, почтенный, про этот случай и сочинить песню.
  - Ой, хлопцы, может не надо!
  - Отчего же не надо?
  - Так ведь - глупости тут много!
  - Отчего же? Дело тут не в глупости, а больше в кураже, в храбрости и молодечестве. Кто молодой да удалой не рассуждает глупо - не глупо. Может сделать - и делает! А другой не сможет... И змейка симпатичная!
  - Мудро молвишь, милый гость Янка... Ну, если только смешную какую-нибудь песню, весёлую.
  - Конечно, такую и напишем. История интересная, достойная запечатления!
  - А тогда давайте, хлопцы, сделаем вот что: сыны-то они в меня, вот и Вершко - не всегда подумают, а в дело уже влезут. Чтобы им в назидание получилось, сочиняйте, как будто не про меня, а как будто про... Бранибора! Он запомнит! А ещё может и посмеётся, а то прямо несмеян.
  - Про Бранибора?
  - Бранибор - мой старший сын. Вот Вершиславу - старший брат. Сотник в княжьей дружине. Он придёт завтра. А вы и споёте! А?
  - Можем и про Бранибора! - посмеялись песняры.
  - А быстро ли вы песню сочините?
  - Мне кажется, - немного задумчиво сказал Янка, - Вы уже рассказали нам готовую песню. Мы только слова подправим и на музыку положим...
  Сумерки уже становились ночью. Поодаль мимо дедова дома шли бабы с девами в немыслимых нарядах, с огнями на жердях и палках, песнями, хохотом и визгом - нечисть распугивают. Три красивых бабы, одетые в основном только в ленты и бусы тащили орало. А у той, что идёт за оралом и едва ли не в свои волосы одета, на голове большущий венок из полевых цветов - она Ярило. Смеются-веселяться - обережный круг вокруг Деречина творят. Кому-то, конечно, кажется - распутство, но и детей рожают не по спине гладя. А ныне пары ищутся-составляются, в своих намерениях утверждаются, а осенью, смотришь, и свадебки. Близко мужчин не подпускают, прогонят, да ещё и жердью поддадут. А издали - смотри, сколько хочешь, все только рады.
  
  Яри-илка, Я-ари-и-илка!
  Лѐти, лѐти-и, лѐ-е-ети,
  Вѐшней, жарче свѐти
  Мне на бело-ом свете!
  Яри-илка, Я-ари-и-илка!
  Свѐти, свѐти, свѐ-е-ети,
  Мой-ово любимово
  Нежней, жарче-е встретить!
  
  Дед, провожая гостей, наказывал утром всем приходить далее гостить: 'И не забудьте с утра босиком по росе пройтись - вся сила нынче будет в росе!'
  От звуков старинного обряда, мужчины остановились. У Торхельда богатырская грудь завздымалась чаще. Смиргун стал усы поправлять. Янка говорит: 'Аж дух захватывает!'. Все хорошо чувствовали - от чего захватывает. Брыва и Вершко переглянулись: 'И моя что ли там?', 'И моя, наверно, там.', 'Пошли караулить!', 'Идём!'
  
  Яри-илка, Я-ари-и-илка!
  Цвѐти, цвѐти, цвѐ-е-ети,
  Мой-о-ому угодить
  Чтобы были-и дети!
  
  Хороводы с песнями дошли до слияния малых речиц. Там парень Вец соединяется с девицей Мухой (совсем маленькой реченькой) и рождается их сын Мухавец. Здесь уже к женскому шествию и мужчины радостно присоединялись. Тут уже можно. Обнимали милых, на бережки садились. При огнях и песнях пускали венки на воду, чтобы жить в любви и согласии, рожать деток и быть счастливыми. И плыли венки далеко по реке. Спокон веку несут, берегут Мухавецкие воды людские надежды.
  
  На следующее утро вся семья деда Буривоя собралась у деда в гостях. В доме близ Деречина. Там са̀мо*, на истоках Мухавецких. Не часто такое выдается. Все сыновья у деда - воины. Большое дело, почётное. Наверно есть и дедова заслуга, что сыны такие удались. Мать, конечно, их кормила-поила, растила, а отец-то наставлял, учил уму-разуму. Не последнюю роль сыграло и то, что Дед Буривой воевал когда-то в дружине отца молодого князя - старого князя Беловежского Година. Верным был дружинником, удостоился благодарностей и пожалованного местечка под дом в середине Полесской земли.
  Старший сын - Бранибор - княжий сотник, великая честь и сыну и отцу. Знатный воин. Серьёзный, силач, подкову мнёт как глину. Вся его сотня по воинской выучке - первая. Мать ему говорит: 'Ну, хоть улыбнись, сынок, солнце наше старшее', а сын: 'Ну что ты, мам, я маленький что ли?'. Кто его может заставить улыбнуться, так это младший брат, тот кого хочешь заставит улыбаться.
  Средний сын - Вершислав - тоже не промах, старшина охранной полусотни, неизвестно ещё, кто из них князю ближе и дороже. Не то, чтобы сильный сын, но очень цепкий и выносливый. Не то, чтобы каких-то семь пядей во лбу, но быстро сообразительный, схватывает всё на лету. И не то, чтобы какой-то у него воинский талант, по мнению отца, но везуч он, пожалуй, более других. Как бы его рукой не он управляет, а кто-то свыше.
  Младший сын - Святояр. Молодой ещё. Но уже в дружине княжьей - сноровкой отличается воинской и радостным характером - такого воина трудно не заметить. Чуть можно и уже Святояр улыбается во все зубы. Так он и родился таким - почти и не плакал, а всё смеялся, гигикал. И в детстве - больно ушибётся - и сквозь слёзы, охает, а всё равно смеётся. Дурачок был бы занятный, если бы не был умный. Святояром так и назвали за весёлый нрав.
  Помниться, когда Буривой смотрел на смеющегося младенца, и придумалось подходящее имя. А жена Надея говорит: 'Уж больно красивое имя, так князей звали в старину. Не боишься так высоко замахиваться?'. А Буривой отвечает: 'Может я всю жизнь жил, чтоб так сына назвать. Всё думал, как выразить лучше, что должен быть сын светлым и жизнерадостным. А он мне сам подсказал. Тебе самой нравиться?' 'Очень нравиться!'. Посмотрел Буривой на жену, как та над младенцем улыбается, какой малыш хороший, аж светится, будто Богоматерь с маленьким Христом, ещё светлее: 'Точно, Святояр!'
  Как придёт в дом старший сын - так родителям гордость, уверенность и надёжа. Как придёт средний сын - так возникает чувство чудесного понимания, ясности и какого-то озарения. Как придёт домой младший сын - так и весело и радостно на душе.
  А тут все сыновья в дом пришли! А старшие с жёнами и детьми. И Дочка Светлана с мужем пришла. Народу полон дом. Счастье! Свято!
  Мужчины уже начали господарить во дворе под руководством деда: дровишек наколоть, водицы наносить. Женщины под приглядом матушки завели пироги, начали готовить вкусную домашнюю снедь. Среди них командир Доброгнева - жена старшего сына. У неё характер такой - упорный. Наполовину ятвяжка.
  Дед оставил сыновей наедине с дровами, печкой и женщинами. Сам присел у дома на крылечко.
  Дети носились гурьбой. Заговорил с одним. Дети постепенно собрались все около деда.
  - Деда, а что значит твоё имя Родомысл?
  - Значит, что я о Роде мыслю, как ему помочь, как его защитить.
  - Деда, а кто такой Род?
  - Это самый главный Бог, который нас всех сотворил.
  - А меня тятька с мамкой сотворили - вставила крохотная Посвятка, - они мне сами сказали...
  - А их-то самих кто сотворил? - всерьёз парировал дед.
  - Ихние тятьки и мамки! - нашлись ребятки постарше.
  - А ихних тятек и мамок кто сотворил? - снова вопросил дед.
  - Ихние тятьки и мамки! - наперебой закричали дети, начиная улыбаться, понимая ход дедовой игры.
  - А ихних тятек и мамок кто сотворил? - настаивал дед.
  - Ихние тятьки и мамки! Ихние тятьки и мамки! - смеясь и взвизгивая, кричали дети.
  Дед смеялся в бороду, подождал пока дети угомоняться.
  - А Род сотворил самых первых и тятек и мамок, значит, он всех нас и сотворил.
  - Деда, а кто Рода сотворил? - задал вопрос смышлёный мальчик Ярок, сидевший у ног деда, остальные дети застыли в ожидании тайны - у него тоже были тятька и мамка?
  - А он, внучок, сам себя сотворил. - сказал дед уважительно.
  - Как это, деда, 'сам себя'?
  - А он сам себе и Отец и Мать и дух Святой.
  - Почему дух?
  - Он дунул так легонько и вдохнул жизнь в людей.
  - А почему святой?
  - Потому что Жизнь Свята, значит и дух Святой.
  - А если он самый главный, то почему ему помогать надо? - поглядел на деда уже освоившийся худющий мальчик Олесь.
  - Так ведь Род свою силу вдохнул в нас, он теперь стал нами, мы, народ, и есть его внуки, нам и помогать надо. В роду ведь все друг другу помогают: он - нам, мы - ему.
  - Так он всю силу отдал, а сам как же?..
  - Ну не совсем всю отдал, себе тоже оставил. Он сам за нас переживает, там наверху в светлом тереме сидит, где соколы ясные летают. Нам, внукам своим помогает, когда знает. А сила у нас самих немалая, поэтому нам самим надо и думать как лучше и помогать друг другу.
  Вот родится у нас новый человек, мальчик или девочка - значит, род укрепился, силы прибавилось, и все наши радуются, и бог на небе радуется.
  - Деда, если он стал нами, так мы теперь что ли и есть бог Род? - поднял ясные глаза Ярок.
  - Мы, мил внучок, людской род, а бог Род - на небе.
  
  Вершко подошёл к отцу.
  - Батя, гляди, какую я нашёл вещицу! - снял с себя через голову и протянул ему небесную подковку, уже с просверленной дырочкой и на толстой нитке. Все дети вытянули шеи. - На днях с неба упала, горячая ещё была.
  Дед повертел в руках:
  - Чудное дело! Откуда там на небе железо? И как оно оттудова всё не упадёт?? Я слыхал от учёных людей, что есть древние знания и книги, недоступные нам, где говорится, что наша земля не плоская, а огромный шар и летит в пустоте вокруг солнца по вытянутому кругу. Отойдёт подале от солнца у нас холод, зима, подойдёт ближе у нас жара, лето. Повернётся одним боком к Солнцу - для нас день, повернётся другим - для нас ночь. А нам лишь кажется, что Солнце всходит и заходит, а на самом деле это мы разным боком к нему повертаемся... Вот ныне наверно совсем близко подлетели, глянь, что на дворе тво̀рится. Хоть бы об него не стукнуться, об Солнце...
  - ...И как же мы держимся на круглой земле?
  - Тайна природы, сынку, как и многое на белом свете. Разве мы знаем, почему рождаемся и умираем? Почему он не умел говорить, а научился? - кивнул дед на Ярка. - Почему Бран силён, ты удачлив, а Свят весел? Почему солнце ярко, а ночь черна?...
  - И я, когда понял, что с неба упала, тоже растерялся. Не знаю, откуда она прилетела, но, думаю, это знак какой-то для меня.
  - Знаки, сынок, зависят от человека. Раз ты воин - готовься хорошо к битве, будь внимательнее и осторожнее. Не проглядишь опасность, и всё будет хорошо.
  Из рук в руки, через детские руки под двумя десятками удивлённых глаз подковка прошла по кругу обратно к Вершко.
  - Батя, ко мне Стрыйдовг подходил.
  - Он и ко мне подходил.
  - Когда?
  - Днесь, перед вами ещё.
  - Быстро, однако! Так он же верхом не ездит. - озадачился Вершко.
  - Волхв - одно слово. У него свои пути и ходит он по ним не как мы.
  - И не важно, что такой старый... И что говорил?
  - Говорил, по-тихому тебе скажу, готовиться к войне, лечить многих придётся.
  - А откуда он знает про войну? Тоже всё волховством?
  - Молод ты ещё сынок... и волхвом быть необязятельно, так понятно. Старого князя и старшего наследника не стало. Князь Любомир один остался молодой. А молодой - значит, неопытный. А каждый чёрный ворон понимает, где лакомый кусок для него. Каждый волк ищет себе добычу. И когти точат, и зубы острят, и время поджидают...
  
  Во двор составили столы и лавки. Сели в круг. У взрослых завязалась беседа о том и о сём. Слова перелетали от одного к другому как прядильная нить на ткацком станке, сопрядая живое полотно общего разговора. От одного потянулась ниточка красная, другой завивает вокруг неё ниточку белую, третий добавляет голубую, кто-то приплетёт шутку пёстренькую, кто-то вставит слово золотое. И всё богаче, всё знатнѐе, всё переливчатее становиться беседа. Всё красочнее словесное полотно. Даже разойдутся потом люди, а сотканное полотно это останется с ними надолго. В памяти все будут сие полотно хранить и тем богатеть, вместо сундуков с тряпками. Хотя, шут с ними, с тряпками, они тоже нужны. Но после понадобиться человеку мудрое слово, зрелое помышление, либо острое слово, как бритва, либо крепкое слово, как булат, тогда заглянет он в несметную кладовую, в сокровищницу своей памяти и извлечёт оттуда ценность, которую ничем не заменить. Найдёт мудрое слово дедово, от которого веет седыми столетьями. Найдёт завет отцов, что силы сбережёт и честь. Найдёт материнское нежное и заботливое, детское трогательное и смешное, братское бодрое, дружеское вдохновляющее, слово любимой женщины, зовущее на подвиги, многое другое вспомнит и станет всем вооружён, ко всему готов, для всего доброго пригоден.
  Дети бегали под столами и вокруг родителей, звенели колокольцами, трещётки отбирали друг у друга, смеялись, пищали, наводили шум и гам. А все и рады. Женщины стали выносить на воздух свежую приготовленную страву* простую и сытную.
   Вскоре пришли и гости. Брыва с женой и целым выводком детей. Богатырь, ни дать ни взять, он и по числу детей богатырь. Горобей пришёл не один - со старенькой матерью, а жены у него нет (печальная история, не ныне рассказывать). Кудеяр пришёл нарядно одетый, тоже без жены - холостой, завидный он жених. Прытко позже всех: 'На немножко забежал - нянькался с семьёй'. Круг за столом расширялся, народу всё больше, всё интереснее.
  - Батя, вот ты говоришь Христос! - Бранибор навалился на добротный стол локтями.
  - Говорю.
  - А как Христос до наших старых богов относиться? Нам князь про Христа не говорит. Да нам вроде и так всё понятно: что этот Христос - слабый, распять себя дал. Воину нужна сила, уверенность, сноровка.
  - Наши волхвы, сынок, Его встречать ходили, Его Мать поздравляли, дары носили. Потому, что было предсказано издревле у наших же волхвов, что придёт Спаситель, и начнётся эра Милосердия.
  - Не особенно видать, что-то вокруг милосердия.
  - А это милосердие надо искать в себе. Не кто-то придёт за нас милосердствовать, а самим в себе надо милость взрастить. Христос пример нам подал.
  - А Перун как же?
  - А кто говорит, что Перун плохой? Он - воинский Бог.
  - Ну, вот в Киеве же его идола утопили.
  - Ну, то киевляне! Что ты не знаешь киевлян? - буйный же народ! По человеческому рассуждению - можно и старину сохранить и новое, лучшее взять.
  - То есть в воинском деле - Перун, а в мирной жизни - Христос?.. Может даже к лекарскому делу твоему больше подходит, 'возлюби ближнего', нам-то всех никак не возлюбить...
  - А почему нет? У нас много богов: Род, Лада, Жива, Велес, Перун, Святовид - всех не перечислить. Даже Знич - мал бог, да нужен. Как без крады погребальной? - никак. И все боги - одного корня побеги. Бог Родитель неисповедим и неизречим, во многих ликах проявляется. И Христос - один из них - лик святой Любви к ближнему человеку.
   Да ведь многими ведунами так и говориться - Он Сын Божий, но ведь не единственный.
  - Я вот думаю, как бы нашему Любомиру худо не пришлось, за то, что он следом за Киевом, Полоцком да Новгородом, за многими другими не спешит Христа принимать.
  - Княжеские дела, сынок, не разберёшь нашим умом. Но, вроде же, свои - не должны худа сделать.
  - Не должны...
  
  
  
  
  Глава восьмая. Элипранд приехал
  
  Застолье во дворе у Родомысла продолжалось своим чередом. А тут и песняры пришли. Вершко поднялся на встречу. Усадили за столы, напоили вкусным сбитнем. А песняры, не рассиживаясь, достали инструменты, стали в ряд. Янко и говорит:
  - Почтенные старшие и все добрые люди! Мы пришли к вам нарочно подарить песню. Вершислав сделал нам доброе дело, выручил из беды, и мы решили в долгу не остаться.
  Торхельд бойко загудел на волынке. Дивак встрепенул бубенчики и колокольчики. Смиргун вступил на гуслях радостно и бодро. Переливами зазвучала невиданная скрыпка Николы. И хор стройных голосов жизнерадостно заиграл всеми красками на местном наречии:
  
  Рэ-эчица, рэчица, ты валною грай-грай!
  Рэ-эчица, рэчица, хучей паспявай!
  
  Як пайшоў на ворога Брэн: адзин на сотни -
  Заблудиўся вокала, зачапиўся мотней.
  Як дарогу Брен найшоў, выйшоў на пагорак
  Бачыть: вельми харашо - на ворози ворог!
  
  Рэ-эчица, рэчица, ты валною грай-грай!
  Рэ-эчица, рэчица, хучей паспявай!
  
  Бранибор отвёл голову немного в правый бок, отклонился прямой спиной назад, упёрся прямыми руками в колени, и всем видом выражал: 'Это что такое?!'. Женщины тихонько хихикали, кроме Доброгневы. Та косилась на мужа Бранибора - как бы не обидели любимого супруга, детинушку хоть и богатырскую, а всё равно - ранимую! Дед ухмылялся в бороду. Дети и Святояр раззявили рты, причём Святояр, похоже, больше всех. Вершко с друзьями переглядывались, довольно хитро посмеиваясь.
  
  Брэн схапиўся за капьё, як скаженны мчытся.
  А тые спалохались - 'мусит Перуница!!!'
  Як пабегли вороги, Брэн мячом махае -
  Як снапы па дзесять штук махам пабивае!
  
  Рэ-эчица, рэчица, ты валною грай-грай!
  Рэ-эчица, рэчица, хучей паспявай!
  
  А тые апомнились - 'дзе же Перуница?! -
  Там адзин, адзин зусим над нами глумится!'
  Павярнулися назад - мячы, копья, стрэлы,
  Але Брэну ўсё не дренна - морэ па калена!
  
  Рэ-эчица, рэчица, ты пра Брена грай-грай!
  Рэ-эчица, рэчица, давай падпевай!
  
  Брэн паскокаў ў други край - каб часам не забили,
  А за им тры тысячы, моцна завапили!
  Брэн ускочыў ў рэку, з конем утекають.
  А тые ж па берагу - Брэна паджыдають.
  
  Бранибор поглядел на отца. Остальные, уже который припев дружно и весело пели вместе с песнярами. Святояр скакал задорно, просто от молодости. Вершко тоже старался - какой случай подцепить немножко такого серьёзного старшего брата.
  
  Рэ-эчица, рэчица, ты валною грай-грай!
  Рэ-эчица, рэчица, Брена выручай-ай!
  
  Ў други день памнили тые - мусит утапиўся.
  Але Брен пад беражком за корэнь учепиўся!
  Выплыу Брэн на трэйти день, голы, прычытае,
  Але ж ён с тых пор рэку як Мать почытае.
  
  Рэ-эчица, рэчица, ты валною грай-грай!
  Рэ-эчица, рэчица, хучей паспявай!
  
  Родная Дерэчица, ты пра Брэна грай-грай!
  Родная Дерэчица, чарку наливай!
  
  Под конец песни полное застолье взрослых встали из-за столов и пели, пританцовывая. Бранибор немного смущённо улыбался. Родители подошли к Бранибору. Дед поцеловал Бранибора в темя, а матушка прижала богатыря к сердцу. Родня и гости шумно делились впечатлениями - надо же, про деда песня или про Бранибора?
  
  А у деда и ещё не все гости! Во время исполнения песни 'Речица' во двор зашли два путника - молодой и старый. Они постояли в сторонке, не мешая пению, слушали и смотрели на всё происходившее. Были одеты по-дорожному, но в западной манере: плащи короткие с капюшонами. На ногах деревянные башмаки с кожаным удобным верхом. В руках котомки, за двором остались привязанные к плетню кони с большими седельными сумками. Молодому человеку на вид было лет шестнадцать-семнадцать, он выглядел крепким и спокойным и имел светлое лицо, обрамлённое золотистыми волосами, собранными на затылке в пучок. Старший, довольно ветхий на вид мужчина, видимо, страдал кашлем - всё время прикладывал ко рту платок, зябко сутулился, несмотря на отличную весеннюю, уже летнюю погоду. Волосы его с обильной проседью были немного растрёпаны, а взгляд растерян.
  Дед Буривой, привычный до появления у себя самых разных, в том числе больных людей, не обратил на них особого внимания до самого окончания песни Янки с друзьями. Когда же обернулся к ним, его лицо сначала замерло, затем дед нахмурился и, идя навстречу, спросил:
  - Хто вы?
  Старший прочистил горло и хотел что-то сказать, вместо этого протянул вперёд к деду руки.
  - Чи гэто ты, Меркул?! - спросил дед, узнавая гостя.
  - Это я, Борри! Не обнимай меня сильно, я болею - простыл в дороге и никак не приду в себя. Прости, это вместо приветствия, друг мой!
  - Как же ты у меня оказался, дружище?! Я уже не надеялся, что увидимся, прошло, наверное, лет двести! - Буривой всё равно крепко обнял Меркула.
  - Ну, не двести, но лет сто точно! - Меркул засмеялся и закашлялся вместе. Молодой гость с удивлением смотрел на обоих.
  - А гэто кто с тобой... дай я отгадаю! - дед смотрел, глазам не веря, на юношу в дорожном плаще.
  - Ты отгадал, Борри, - читая по глазам Буривоя, сказал Меркул. - это их сын!
  - Мать честная! Мальчик мой, дай я обниму и тебя! - Буривой заключил в крепкие объятия молодого человека, который, кажется, понимал, что к чему, но стеснялся. - Как же тебя зовут, скажи мне?
  - Элипрандо.
  - И сколько же тебе лет?
  - Исполнилось шестнадцать.
  - Будешь настоящий хоробр-богатырь*...
  Дед вдохновлено, с блеском в глазах обернулся к толпе своих родных и друзей:
  - Люди, побачьте, хто гэто до нас прыехау*! Надея, гэто Элипранд! Моей сестры Олёны сын! Из Милана приехал! Ты помнишь Бонифация? Это их с Олёной сын. И Меркул приехал! Дети мои, познакомьтесь, Элипранд - ваш брат двоюродный. Моей сестры, я вам рассказывал, и Бонифация Миланского удалого боярина сын. А это - Меркул, друг Бонифация и мой друг. Вот какие вы, молодцы, приехали! Пошли к столу, бо у нас свято - Трибожий день!
  Новых гостей обступили с приветствиями, рукопожатиями и объятиями, родня заморская приехала - это всегда событие. Повели к столам кормить, поить, распрашивать.
  - Как же поживаете вы в городе Милане? - Буривой накормил, напоил Меркула и Элипранда и стал спрашивать. - Как батюшка твой с матушкой, Элипранд, здоровы ли?
  - Спасибо за угощение, дядя Буривой! Меня матушка отправила к Вам. Надо передать, что мой папа умер.
  - Ой-ё-ёй! Дитя моё! Как же так, он меня моложе лет на пятнадцать!
  - В прошлом году это случилось. Вдруг разболелась голова. А на утро не проснулся. - пояснил Меркул. - 'Церебральный удар от избытка жара' сказал знакомый наш доктор.
  - Какой удар? - переспросил внимательно слушавший рядом Святояр.
  - О, простите, не помню, как по-вашему сказать! - замялся Меркул.
  - Ну... цебер, голова... Мозговой удар, сынку... - пояснил наш дед-лекарь. - Да-да, 'от избытка жара'... Переживал, значит, много. Хороший был человек. Близко к сердцу многое принимал. Да, я помню... Помню как он руки твоей мамы просил у меня. Отца-то у нас уже не было, а я был старший мужчина в семье. На колено встал, руки сложил к груди и говорит с чувством таким сильным: 'Борри! - так же как ты (к Меркулу) меня называл - прошу тебя: выдай за меня свою сестру Оленюшку. Мне без неё жизни не будет никакой. Если ты мне откажешь - я умру прямо сейчас перед тобой!' И она тоже тут подбежала, на колени упала рядом: 'Буревоюшка, братик, не губи нас, позволь пойти замуж за Бонифация!' - Да, вот мальчик какой славный получился... Прошло семнадцать лет. Давай помянем твоего отца, сегодня день подходящий.
  В братину налили медовой браги и пили по кругу по два глотка все мужчины.
  
  - Мама ни о чём не жалеет, и просила передать, что благодарна Вам за всё, дядя Буривой. Она велела передать Вам вот это. - Элипранд снял с пояса большой нож. Добротный нож без изысков с простой деревянной ручкой, что и на охоте и на войне может быть хорошим подспорьем. - Это нож отца, она не хочет, чтобы я его носил, не хочет, чтобы я тоже был военным.
  Буривой взял в руки нож. Помолчал. Посмотрел на Меркула. Тот покивал головой.
  - Много воевал твой отец?
  - Да, много. Этим, в основном, и занимался.
  - Трудно не воевать в нашем мире. И воевать не легче... Не годиться оставить без отдарка. Ну-ка, пошли за мной.
  Дед увлёк гостей за собой в дом. Подвёл к щиту на стене. Меркул воскликнул:
  - Узнаю твой щит! Давно в руки не берёшь?
  - Давно, в основном теперь только пыль обтираю... Вот тебе Элипранд мой подарок, он твоей маме больше ножа понравиться. Тут нарисовано как вот эта река спасает вот этого - меня. Вы там с Оленюшкой живёте близко к морю, коло воды, а коло меня тут воды сейчас мало. Так пусть вода хранит вас в случае чего, как меня хранила. Сей щит на стену повесите, как охранный знак. А воевать не ходи. Братья, сёстры родные есть и тебя? Нет? Тем более.
  Меркул зацокал языком:
  - О, знатный подарок, Элипранд, бери! Большого воина щит, да ещё дяди родного - большая честь!
  - Дядя Борри, а как же ты без своего щита?!
  - А моя война теперь происходит в другом измерении, сынок! Она теперь больше не разрушительная, а созидательная.
  - Как это?
  - Подрастёшь - поймёшь, а пока запомни.
  - А как же на стене...
  - А на стене.. У меня есть, что повесить на стене. Ну-ка, пособи, вон оттуда с печки потяни!.. Вот!
  Дед принял в руки снятый с печи старый каплевидный щит.
  - Этот - моего отца! Давай повесим...
  Гвоздь в стене пустым долго не пробыл. В середине каплевидного щита, водружённого на нём, на железной листовине было выбито строгое усатое мужское Солнце.
  
  Тем же утром Милован встал с утра злой, всех дома погонял. Заслышал шум на улице. Вышел на порог - народа немного собралось, но тычут пальцами наверх его крыши и в рукава аж прыскают от смеха. Ступил первый шаг, аккурат, ногой запнулся и ка-ак грохнется мордой вниз, прямо в кучу коровьего навоза! Откуда здесь корова наваляла? И почему порог высокий сделался? Под хохот селян, давясь от ярости, продрал глаза, посмотрел наверх. На крыше, на длинном шесте - высоко, видно далеко развевается стяг-штандарт из простой полотнины, а на нём нарисовано... то место голое, откуда ноги растут. Широ-окое!
  
  
  
  
  Глава девятая. Ятвяги
  
  Вот, бывает, говорится, мол, 'такая у человека судьба'. И сказавши так, вроде бы, объяснили, что с человеком делается в жизни. А на самом деле - кто знает, какая-такая судьба, почему она такая?
  С одной стороны, всё вроде бы просто: мыслишь свои думы, говоришь речи, вершишь дела, а жизнь тебя за всё это судит. За доброе наградит, за злое накажет. Обычно, как аукнется, так и откликнется. Судит жизнь, как самый высший судья, которого никто не назначает и не выбирает. Судит, потому и 'судьба'.
  Другое дело, что одному человеку написано на роду хорошо прожить, другому - похуже, третьему - вовсе долго не прожить, да и то промучиться. Это - кому какая доля выпадет. Кому доля, а кому недоля. Это пишут особыми нитками да на особых полотнах. Об этом в небесах нити прядутся. Об этом там наверху в наивышних чертогах Прави заботится Макошь - Небесная Пряха. Пряжу свою чешет, красит да сушит. На прялке резной-разукрашенной пухом-облаком повесит. Веретёнце быстро вертится, жужжит в искусных руках. Пряха ниточки тонкими пальцами сукает. 'Скайся ниточка прочная, да длинная'. Каждая ниточка - чьи-то дороги, либо дела, либо желания, чувства, мысли. Сплетает Пряха эти тончайшие нити в витые нитки, одни покрепче получаются, другие по-слабее, одни подлиннее, другие покороче. Даже у самой искусной пряхи не все нитки одинаковые. Потом из этих ниток полотно ткёт. Полотно ткёт, приговаривает: 'Пусть будет сие полотнище крепко да надёжно, служит человеку всю жизнь'. Разные получаются и полотна. Ещё разнее, чем нитки. На одних полотнах разноцветье, узорочье, ровно, гладко, широко, глаз радуется. Другие полотна выходят блеклые, да маленькие, да все в узелках... А почему так, одной Макоши известно. У каждой хозяйки своя рука - владыка. Когда-то хочется побыстрее да побольше наткать, и некогда смотреть, чтобы уж очень хорошо. А когда-то хочет душа яркого да праздничного, нарядного. Такого, обычно меньше получается.
  Вот и выходит человеку разная доля. Ниточки небесные твои с ниточками других людей перевиты, переплетены, завиты, пересечены. За одну ниточку потянешь - многие другие вместе с ней потянутся. Запутанное дело.
  Какую-то ниточку внезапно до времени острая коса Смерти обрежет, никого не спросит. А другую ниточку, что уже оборваться должна, как будто кто-то умелой рукой надвяжет, с новой пряжей совьёт, продлит. И никто заранее не знает, что будет в начале, как ниточка будет виться и что станет в конце.
  
  Думали-думали Любомир со свитой: брать или не брать венецианского шпиона. То ли посмотреть за ним подольше, то ли спытать его пораньше. В свите и Горыныч и дядьки Любомира по матери и другие наставники и пестуны князя с отрочества, и Бранибор, и другие сотники, и Вершислав, и племянник Любомиров взрослый. Решили, что надо поглядеть пока издалёка, куда поедет, что замышляет. А после и брать.
  Ради сложного и сомнительного дела поехали за Максимилианом Вершко с друзьями. Впятером. Больше-то куда, чтобы взять одного пусть и самого разудалого шпиона. В Городно его нашли. Понаблюдали - ничего подозрительного. А через пару дней, отпустив вперёд на полпоприща, двинулись за ним из Городно за заход, дальше приглядывать. Максимилиан с двумя слугами едет, важный. А наши скромнее стараются держаться, одеты были, как вольные горожане-торговцы. Оружие - в седельных сумах и у сёдел приторочено.
  Впереди - Вершко. За ним Прытко с Кудеяром. За ними Горобей с Брывой.
  Через полдня неторопливого пути стали проезжать по самому краю ятвяжские земли, недалёко до реки Бобр. Спина Максимилиана мелькнула и скрылась за дальним поворотом в лес. Как вдруг на дорогу спереди и сзади маленького отряда Вершислава из леса со всех сторон выехали конные ятвяги. Перегородили путь со всех сторон, придерживая готовое оружие, потребовали остановиться. Наперёд выдвинулся, очевидно, воевода. Одет по-простому, жилистый, усы по-варяжски свисают длинные.
  - Что за люди? Куда путь держите?
  Вершко отвечал за всех:
  - Мы горожане мирные, едем по своим делам по добру да по здорову̀ и вам того же желаем.
  - А нам сдаётся, что вы разбойнички удалые, по следу рыщете да добычи ищете! - Довольно вызывающе, но хитровато улыбаясь, сказал ятвяжский воевода.
  - По что обижаешь, воевода? Мы вам худа не делали!
  - А мы тут за тем, чтоб на нашей земле и никому худа не делали. А вы-то вслед идёте за тем одним, что перед вами проехал. Там дале лес по-глуше - в самый раз его догнать да и обобрать, да голову неповинную под куст кинуть! Давно за вами глядим.
  - Отчего же мы за кем-то? Мы сами по себе едем!
  - Вот и хорошо! Слезайте с коней, пойдём в тенёк, погодим чуток, вы мне свою верительную грамотку покажете.
  Друзья переглянулись: делать нечего, не драку же на этом устраивать. Грамотку посмотреть старшине положено дать. В его земле - его право.
  Отъехали на опушку. Спешились. Пошли в тенёк. Вершко грамотку подал, что, дескать, торговые люди княжьи. Грамотка красивая: на телячьей коже грамотеем записанная, шнурком красным плетёным перевита, печать Любомирова сургучом оттиснута, края ровненько обрезаны, выделка - чуть не до бела. Сразу видно, уважаемые люди.
  Ятвяг-воевода грамотку повертел, развернул, почитал. Неторопливо так, степенно. Нарочито. Тем временем ятвяжские воины шатры разбили. Друзьям на месте уже не стоится. Вершко говорит:
  - Всё ли так воевода? Веришь ли нашей грамотке?
  - А что же мне ей не верить? Князем Любомиром скреплённая. Это ведь, известно, князь Беловежский! Уважают его слово княжеское, говорят... И грамотке чего бы не поверить... Раз вы вольные люди, вам торопиться некуда, хочу с вами про житьё-бытьё поговорить, уважьте служивого человека!
  Друзья опять переглянулись: что-то темнит ятвяг. Чего бы ему запросто торговых людей не пропустить. Мыт не с чего платить, порожняком сами собой проезжают. И что же делать?
  Горобей глянул на Вершко и говорит:
  - Нам бы господарь-воевода до вечеру на ночлег попасть, да в каком сытном месте, а то по делам-то мы ужо порядком наездились, толком и не поевши.
  - Не сильно отощали, - ухмыльнулся ятвяг и кивнул на Брыву. - да и накормим мы вас, мирных торговцев. Свой воинский харч поделим, да косулю мои ребята только-то подстрелили - на всех хватит. Ну! Не обижайте, пошли в шатёр! Я давненько с беловежцами не говаривал. Тем более самого Любомира люди. Торговые...
  'Видно, заподозрил что-то' - подумал Вершко, идя со всеми вместе за ятвягом. - 'Экий ты прилипчивый!... потеряем времечко, венецьянец уйдёт неведомо куда...'
  - Самого-то как тебя величать, воевода?
  - А так просто и зовите: 'воевода Струв'.
  Дошли до шатра. У них приняли коней. Посадили за походный низенький стол. Ятвяг-воевода уселся гордо. На стол поставили мясо холодное, ломтями нарезанное, лепёшки хлебные душистые, огороднину, сыр козий. Налили всем квасу в деревянные походные чаши. Воины ятвяжские костёр разожгли, да косулю над огнём примостили целиком. Струв чего-то вопрошает, посмеивается. Беловежцы отвечают неохотно.
  Неуютно Вершиславу. Крутится Прытко, глазами зыркает по сторонам. Брыва нахмуренный. Горобей прищуренный. Кудеяр тоже ятвяжских воинов пересчитывал, полсотни насчитал. Что за сторожевой разьезд у ятвягов такой большой, непонятно.
  - Нам, господарь-воевода, некогда говаривать, прости. Надобно за седмицу объехать все торги до города Зверина. Да вернуться князю обещали быстро.
  - На торге - купец-молодец, а на дороге лесной - воитель-хранитель. Я вас ребята от беды берегу...
  - Что же за беда?
  - Да вы сами и беда!
  - Что-то не ласков ты, воевода...
  - Как же вас обласкать? Вы сами кого хошь обласкаете. Сами вон какие матёрые, мешки оружием набиты: 'Мы торговцы' - передразнил ятвяг. Торговцев-то когда видали последний раз? Поди, когда грабили?
  Разговор принимал странный и неприятный поворот. Оружие и кони уже у ятвягов, а с другой стороны - угрозы не слышно...
  - А как же грамотка княжья - говорил 'верю'!
  - Грамотка, ребята, не сам князь, её и подделать можно. Но вы-то ребята удалые, сразу видать. Пошто ссориться?...
  - ... И что же нам теперь делать?
  - Вы, ребята, подкрепитесь, ешьте-пейте... подождём... всё и прояснеет. - добродушно так советует воевода Струв.
  - Что прояснеет-то?
  - Всё, ребята прояснеет! - усмехается ятвяг, как ни в чём не бывало, и капустой квашенной мелкоструганной смачно хрустит.
  - И долго ли ждать, воевода?
  - Это я, ребята, ещё не знаю... от вас зависит...
  - Ты нас никак в плен взял?
  - Как можно! Вы люди свободные. Торговые!.. Не за что вас держать.
  - Ну тогда спасибо тебе за хлеб за соль! Мы тогда поедем своею дорогой!
  - Как же вы ребята поедете без мешков-то своих?
  - Так ты нам их верни назад!
  - Не могу, ребята! И рад бы, да не могу!
  - Так почему же?
  - Пока не знаю!
  - Ну, как не знаешь-то??
  - Вот вы капусточки попробуйте! Отличная получилась, хрустящая. Или вот рёбрышко свиное копчёное. А? Вкуснотища! Хмельного, пробачте*, не держу - служба...
  И так мурыжил их пока солнце не село. Накормил, что правда, то правда. Да только от такого гостеприимства кусок не очень-то в горло лезет. И непонятно Вершиславу, что это за холера. Что так привязался этот Струв?!
  Так и ночь подошла. Воевода распорядился их спать положить. Вершко с друзьями шепчутся, не знают, что и думать.
  Решили за полночь убежать. Вполглаза спали, больше притворялись. Луна светила, как нарочно, - не спрятаться в темноте. Наконец, когда лагерь ятвяжский уже совсем успокоился, Вершко кивнул своим, что пора. Неслышно, ни травинкой не шурша, хоронясь в тени шатров, сами как тени лесные покрались ближе к коням. Прытко с Кудеяром утащили мешки и сумы с оружием из запримеченного шатра. 'Что-то гладко черезчур...' - подумал Вершко.
  - Уйти собрался... ни благодарствия тебе, ни прощания... - раздался голос с укоризной и сокрушённый вздох за спиной. - Чему только молодых учат!
  С мечом наголо из-за шатра вышел воевода Струв.
  - Давай только мы с тобой будем биться! - Струв указал на Вершко. - а то если все начнём, разведём тут кровищи... А с чего бы? Верно?!
  - А за что будем биться? - сердито спросил Вершко.
  - Да просто так! Ты же меч держать умеешь?! Или всё торговцем будешь притворяться?
  - И до чего будем биться? - так же сердито продолжал Вершко.
  - Известно до чего, до смерти! Чего мелочиться? Да нам ведь с тобой не привыкать! Верно?
  - Если я тебя убью - твои кинуться на нас!
  - Не-е, зачем... Они ещё порадуются! - некому будет их равнять да строить. По домам спать пойдут.
  Шуткует воевода. Вершко и его друзья уже заметили, что все ятвяги тоже здесь! Из лесной тени вышли. На расстоянии по кругу поджидают. А что делать?
  - Будь по-твоему! - сказал Вершко. Выхватил свой меч из ножен и уже без всяких сомнений бросился на ятвяга.
  И сцепились-закружились, зазвенели, заскрежетали часто скрещенными клинками. За каждым мигом в этой схватке, казалось, последует чья-то погибель. В лунном холодном свете и в отблесках слабого костра блестела сталь. Быстро, быстро пролетели миг за мигом, никто толком и не уследил, как извернулись в жарком бою, что сделали сии воины. Но вдруг замерли оба грудь в грудь.
  Вершко левою рукой схватил ятвяга за десницу, сжимавшую меч, у запястья. А лезвие ятвяжское прислонено к шее Вершислава оказалось. И тверда рука у ятвяга, не особо отодвинешь. А правая рука у Вершко тоже меч прижимает к горлу ятвяга, а тот руку Вершкову так же крепко держит своей левой. И как бы в зеркале кривом отражаются, стоят, дрожат от натуги, того и гляди обе головы покатятся по траве. Руки у Вершко и у ятвяга друг с другом перевиты, мечи у них перекрещены, друг другу жизни отнять готовы. 'Эх! - подумали Вершковы друзья, - не ушли без крови... Сейчас то без крови никак не разойтись! И помочь никак нельзя!'
  И ятвяги сзади с мечами да со стрелами.
  Вершко и Струв взглядом друг друга буравят, в ком силы больше не поймут. Ох, как опасно!
   Тут Вершко ятвягу и говорит:
  - Я тебя убивать не хочу!.. Миром хочу разойтись...
  - А чего вдруг? - спрашивает ятвяг.
  - Ты мне зла большого не сделал, чтоб убить.
  - Значит ты добр?
  - Я не зол... да и не за что...
  - Так ты, выходит, справедлив? - ятвяг сощурил глаза.
  Так и стоят оба с мечами у горла.
  - Не дурак просто. - заметив многозначность вопроса, отвечал Вершко.
  - Может ты ещё и милосерд? - начал чему-то еле заметно хитро улыбаться ятвяг.
  - Может, и милосерд, только не моё это дело - милосердствовать.
  - А чиё же это дело? - не унимался, пристал с расспросами ятвяг, а сам-то руки не ослабляет.
  - Княжье это дело.
  - Выходит, ты не князь?
  - Нет.
  - А кто?
  - ... Старшина княжий.
  - Вот и прояснело! А ныне, значит, кметь* секретный... И не хочешь в князи?
  - Тебе то что?.. Не хочу!
  - Смотрю, честен ли ты? Все хо̀чут в князи!
  - Чин - по заслугам!.. Кому что да̀дено - не в лѐсе найдено!
  - Ишь ты каков! Брав да честен, да никому не известен... А ты врёшь, что не хочешь, тебе и верить нельзя!
  - Я не вру!
  - Врёшь!
  - Нет!
  - Теперь не врёшь? Правду баешь?
  - Правду!
  - Ну, тогда, коли честен, убирай меч первым! Миром разойдёмся...
  Вершко, глядя ятвягу в очи, видел, будто ятвяг чему-то внутренне смеётся, но понять не мог чему. Старше он, этот ятвяг. Мудрее. Странные речи. Что у него на уме? Угрозы, вроде, не слышно... А меч к горлу прижат.
  - Трусишь? - спрашивает ятвяг.
  - Я не трушу.
  - Ну и не трусь! - прищурился ятвяг, едва незаметно ухмыльнулся и стал помалу ослаблять свои руки. Вершко осторожно вместе с ним руки убрал. Какое-то очарование нашло на Вершко от этого ятвяга... пока тут, глаза в глаза через мечи глядели. Не враг он... показалось?
  Ятвяг плавно высвободил меч, блестя очами, разворачиваясь в пол-оборота. Вершко отступил на два шага. Поглядев друг на друга, воины вложили мечи в ножны. Вершковы друзья даже спины распрямили. Распрямили, да не очень...
  За спинами и впереди, и с боков от Вершко и его друзей уже сжался вооружённый круг ятвяжских воинов, обступивших их большим числом. Все они, вели себя настороже, явно ожидая чьего-то приказа.
   Еле заметно ухмыляясь, противник Вершислава, оказавшийся в середине круга, приосанился и произнёс внушительно:
  - Я - князь Ятвези Гонедской и Бобрецкой - Гурт! А вы, кмети Любомировы, теперь не пленники мои, и не задержанные, а в самом деле мои гости! Пойдём, старшина, - обратился он к Вершко, - ближе к огню, не всё ещё друг другу сказали. Я тебе кое-что важное сообщу, а и ты мне кое-что объясни.
  Умеет в гости пригласить князь ятвяжский, ничего не скажешь! Редкий человек откажется...
  
  Сидели у костра все - и беловежцы и все ятвяги в круг. Только дозорные за кругом. Беловежцев ятвяги между собой посадили через три-четыре человека. И знак уважения, и в случае чего ловить сподручней. Вершко - возле Гурта. Говорили до зари. Гурт был доволен и разговорчив. И Вершко совсем проникся к нему симпатией. Сильный и честный человек этот Гурт.
  Оказалось, что князя Гурта попросил через посла князь Мстислав Городненский покараулить в пути в ятвяжских землях его вроде бы знакомца знатного венецианца Максимилиана. А то какие-то разбойники за ним, похоже, шастают. А сам-то не выслал с ним охраны! Вот Гурт и думает: почему? А поскольку знает Мстислава, как человека себе на уме, то решил не простой дозор отрядить, а сам разобраться, что за разбойники такие и что за Максимилиан.
  - Как вас увидел, так сразу и понял, что никакие не торговцы. А вы же 'секретные', молчите, кто такие, - явно поддразнивал Гурт. - но вот через мечи мы быстрее познакомились, а Вершислав?
  - Так оно князь. Но рискованно... не серчай, но вдруг бы я тебя убил?
  - Значит, ты бы меня не узнал, не было бы и разговора, - запросто ответил Гурт, - хотя, это наврядли. Я в своей земле - первый меч.
  - А если бы ты меня убил?
  - Тогда бы я тебя не узнал, и жалеть было бы не о чем... Но мы же друг друга не убили! - и сам смеётся, - Выходит, наши судьбы давно в небесных нитях сплетены. Вижу, человек ты сметливый, и кмети твои, видно, из лучших. По глазам вижу... А скажи мне, Вершислав, вот что: хорош ли князь твой Любомир?
  - Хорош. Как же иначе? Разум большой, сердце доброе, рука твёрдая. Правду блюдёт. Справедлив. Терпелив. Гневается... сдержанно. Милосерден - это про него точно сказано. В делах успешен. Горжусь, что при нём служу. Беда вот только, что старого князя мы потеряли и его старшего сына, брата Любомирова. Вот уж годовщина минула.
  Гурт внимательно поглядел на Вершко, помолчал.
  - Славное сердце, - сказал Гурт негромко, как бы про себя подводя итог.
  - ... Пожалуй, что и так, - согласился Вершко, немного недопоняв, почему Гурт так сказал.
  Гурт снова на него поглядел, улыбнулся широко:
  - Молод ты ещё старшина! Но, глядя на тебя, я уже начинаю уважать твоего князя... Времена меняются. Пора разрушить вековые споры между нашими народами... Нужен мир и согласие.
  - Добрые слова, князь. Рад знакомству с тобой... Жаль только, Максимилиана упустили, придётся искать долго.
  - Вот теперь и ты мне расскажи, кто он таков?
  - Он, похоже, шпион, вызнаватель. Смотрим, какую беду он ведёт за собой.
  - Что же вы его сразу не схватили?
  - По правде сказать, мы его сначала не догнали - под ним скакун аравийский! А после решили поглядеть, кто ещё вместе с ним крамолу замышляет.
  - Ну, так не переживай! Я своих кметей сразу же за ним отправил проследить. Вместо вас поехали. Вернутся - расскажут.
  Утром прискакал гонец из дозора, отправленного за Максимилианом, рассказал, что тот въехал в Ломжу - ляхитский городок. Остановился в гостях у самого̀ пана Войцемежа, наместника Ломжицкого. Ишь какая шишка - всё по князьям, да по их домам! А на дороге, сообщил гонец, - спокойно.
  Стали с Гуртом прощаться. И Гурт говорил:
  - По нраву ты мне, Вершислав! Ну да к себе не зову, ты своему князю верен. Больше время не теряй! - и сам смеётся. - Всё, что будем знать про этого Максимилиана, будешь знать и ты. А я обещаю к твоему князю Любомиру в гости наведаться, да, коли он не будет против, грамотами о мире обменяться.
  
  И Вершко с друзьями отправились на Ломжу. По дороге посоветовались и придумали, чтобы Кудеяра под видом разбойного атамана на службу к венецианцу сосватать. Долго ли дело было, коротко ли - поверил Максимилиан, или нет, но видел он только одного Кудеяра и взял его с его якобы разбойной ватажкой к себе на поручения, чтобы раз в неделю-две за делами наведывался и всё выполнял.
  Возвращались беловежцы и, вроде, не с пустыми руками, а и не очень довольны. Вступили в шпионскую игру.
  Проехали по дороге на Белую Вежу и мимо нашей деревеньки Древляны проезжали. Мальчишки местные бежали по-за деревьями вдоль дороги, кричали: 'Наши витязи поехали! В саму Белую Вежу!.. Гляди, гляди - это Брыва-богатырь!.. Гляди - подкова у его коня слетела!' Один из них с зоркими глазами выбежал на дорогу позади всадников и подобрал отпавшую с конского копыта подкову. Вот гордости! Всем другим детям тоже охота за неё подержаться.
  Брыва спохватился, когда конь заметно захромал. Хорошо, что деревня рядом, отправились к местному кузнецу. Тот вмиг новую подкову прибил - привычное дело.
  Когда мальчик добежал уже домой к нему привязалась младшая сестрёнка: покажи да покажи подкову. Ручёнки протягивает, за рубаху хватает, за рукав тормошит.
  - Ну дай, ну дай мне!
  - Отчепись, Мара! - отдёрнул руку мальчик.
  Девочка надула губки, хмурилась-хмурилась и решила всё-таки, что это обидно.
  - А-а-а! Мама, он меня Марой обозвал! - побежала к маме, что в огороде стоя босиком сеяла морковку. Прямо с разбега уткнулась лицом матери в подол. - Он меня Марой обозвал!.. А-а-а!.. я не Мара-а!
  Мама Любава, улыбнулась немного.
  - Не обижай сестрёнку, сынок! Она же маленькая. Дай ей поиграться. Иди, дедушке скажи, чтобы косу наточил. За хлевом лужок выкосим. Коровке травы наносим, а то она слабая совсем, только что отелилась...
  Любава в доме хозяйка. Мужа нет уже год. Вместе со старым князем сгинул. Хотя и не воин был, а припасы подвозил. Отец делается ветхий совсем. Работает всё равно, что может - помогает, а многого уже сделать не может. Матушки давно нет. Братья разъехались 'искать птицу-счастья'. И детей двое. Всё делать надо и женскую работу и мужскую. Хорошо хоть, что силы есть, крепкая спина да умелые руки...
  
  
  
  Глава десятая. Беловежская пуща
  
  Гонцы и купцы приносили плохие вести с заходних земель о новых войнах и народных волнениях. Важные события разворачивались и надвигались и в восходних землях. Поэтому в пятнадцатый день месяца травеня* лета 6575 от С.М. (1066 от Р.Х.) в Белой Веже был затеян сход князей из окру̀жных земель.
  Важный гость у князя Любомира - Изяслав Ярославович князь Киевский. Рюрикович. Преемник Ярослава Мудрого. Зрелый он муж - сорока двух лет от роду, против Любомира тридцатилетнего гораздо опытнее. Ждут ещё панов ляховитских - подданных короля польского Болеслава Смелого и даже сам Болеслав обещался подъехать.
  Вкрадчиво и мягко говорил Изяслав Любомиру:
  - Хорошее княжество у тебя, Любомир. Нет, не завидую, не пойми плохо! Учу себе, запоминаю, значит: Белая Вежа, Белый Исток, Деречин, Добучин, Кобрин, Дрогичин, Бельск, Бранск, Берестье, Белая Подлеска - так? Знаю, что мой отец твоему отцу помогал обустраивать заходние рубежи. Много помню... И река есть Белая. А ты любишь 'белое'.
  - Да, предками завещанное. Белояры - и всё стараемся подобрать белое: и землю белую, и друзей, и дела стараемся вершить белые. Жалею только, что невелика у меня родня поблизости. Ни с кем ещё не успел породниться. Детки маленькие - Витку восемь лет, Долинке всего пять.
   - А я к тебе за тем и приехал, князь Любомир, чтобы с добрым человеком подружиться и породниться. О беде твоей, конечно, наслышан. Светлое место на небе твоим отцу и брату!.. Ты, Любомир Годинович, известного почитаемого рода потомок. Наслышан я из уст других и сам видел не раз, что ты слову своему верен, честью своей дорожишь. Наши отцы всегда по-доброму между собой ладили. С тобой бы дружить - хорошее дело.
  Хочу тебя спросить, не держишь ли зла на нас Рюриковичей, а пуще на Ярославичей, на меня, на братьев моих?
  - За что бы мне зло на тебя держать, Изяслав Ярославович?
  - Ну как же, приехали предки мои из-за моря, оседлали русские земли от севера до юга. Сами - чуть ли не иноземцы. Твой род великий, правивший веками, от величия отстранили. Я слыхал немало таких слов и даже книжки такие читал, где нас хают. Как считаешь, князь?
  Любомир помолчал, обдумывая слова:
  - Нет ничего навеки неизменного. Что Белоярам было предназначено, то, они и прожили и совершили. Ведомо, что кроме Буса*, не назвал народ другого Побуда* из нашего рода. Думаю, что ваш черёд пришёл показать величие Русской земли. А мне, если Бог даст помочь вам в этом, будет отрадно.
  - Великие слова! - после небольшого молчания, внимательно вперившись взглядом в Любомира, сказал Изяслав. - Я рад, что их услышал от тебя, князь.
  - А о каком Боге ты сейчас говоришь? - вдруг весело, со смехом поднял голову Изяслав. - Я наслышан, что Христа не жалуешь? Да не печалься, Любомир Годинович! - и перешёл почти на шёпот, наклонившись к Любомиру, - я и сам старых богов почитаю, только не напоказ. Но, видишь, какая штука, нельзя объединить разные роды с разными верами на общее дело - у всех свой нрав, свой обычай: один в лес, другой по дрова, а третий - праздновать. Все переспорятся, перелаются, кто важнее, что первее, князя не слушают за своими спорами! Любое общее дело могут погубить. Как тут государство управить? А ты посмотри, что на Заходе делается - одна вера захватывает всех, упорно, шаг за шагом. Если мы здесь такое же своё не учредим - нас поглотят также! Новое оружие появилось на свете, что и не помыслилось раньше. Духовное оружие! Читал я немецких монахов хроники - прямо так и пишут: 'духовное оружие'.
  - Как может быть? Духовное стоит над оружием, покоряет без кровопролития.
  - Вот именно 'покоряет'! А потом приходит наш князь либо их граф и налагает руку на 'духовно покорённых'! Потому - вера тоже вид оружия.
  - Необычное для меня говоришь, князь. Я привык к вере предков. Как её променять на любую другую - не понимаю.
  - Да не променивай, дорогой мой князь, не променивай! Верность - и есть вера и честь. А прими, прими ещё и эту, важную необходимость. Что под одно знамя все мы должны становиться... А? - улыбается Изяслав.
  - Я подумаю, князь. Важные слова надо обдумать.
  - Конечно, князь, подумай, кто тебя торопит. Но и медлить не годится.
  После прогулки, за столом Изяслав рассуждал о Всеславе Чародее.
  - Всеслав разорил Великий Новгород в прошлом году. Колокол с храма Софии* даже снял и у себя в Полоцке в храме повесил. А зачем? Хочет показать, что у него пра̀ва больше. А ведь тоже нам брат! Мы трое Ярославичей живём мирно, дружно, сообща. А он выбиться хочет над нами. Прямое насмехательство - Новгород наш подданный побил! Да, что там - сына моего Мстислава князя Новгородского побил.
  А кто за Всеслава? Свеи за него. Наймитов готов вести на нас! Не можно оставити ему это. В будущем году по весне пойдём биться с ним. Да, и ему уже сказали. Не хочет по-доброму, считает себя старейшим, сильнейшим и разумнейшим. А ведь нет его старейшества, и на великое княжение у него не право, а только жадность.
  А ты, Любомир Годинович, с ляхами пограничник. Вот я и предлагаю, как приедут паны ляховиты, договориться тебе с ними на мир нерушимый на несколько лет. А я помогу. Чтобы ляхи вдруг не пошли на помощь Всеславу через твои земли хоть мирно, хоть с войной. Конечно, паны - это не Болеслав Краковский, паны второстепенные, но будет шаг вперёд. С Болеславом мир - это моя забота.
  - И у меня те же устремления, Изяслав Ярославович, мира хочу с ляхами добиться!
  - Добрые слова! А с граничащими с тобой с полудня Волынской землёй и с Червеньской у нас пока братская любовь и взаимопонимание - нападения не будет.
  - А мы с ятвягами со стороны полуночной ныне мирно живём, хотя и без договора...
  - А говорят, у ятвягов жонки бородаты, правда ли? - смеётся Изяслав.
  - Да чего бы, князь, люди, как люди.
  - А это дьяки мои не взлюбили их за язычество, хают почём зря, всякую хе...ню понапридумывали. - во все зубы посмеивается Изяслав. - Могут так и про тебя начать небылицы сочинять. Всем языки не привяжешь...
  
  Ещё через полдня Изяслав говорит:
  - А у меня к тебе есть ещё дело, князь Любомир.
  - Дело, так дело, князь Изяслав, давай обсудим.
  - Раз ты признаёшь меня как старшего брата, я к тебе, как к молодшему брату, прибегаю с просьбой, надеясь на понимание твоё и братскую любовь.
  - Что же ты хочешь?
  - Нужна мне военная помощь. Против Всеслава.
  - Ополчение?
  - Дружину. Войско.
  - Много?
  - Всю просить не могу, но чем больше, тем спокойнее. И со всего Полесья, и отовсюду собираю, кто и чем может помочь.
  - Когда же хочешь?
  - Если с ляховитами договоримся о мире, то сразу. Кормить, содержать - всё за мой счёт. Если большое войско соберу, надеюсь, что Всеслав может и отступиться. Если победим, установиться мир и согласие на всём Полесье и Поречье, от северного моря и до южного. Благодать была бы. А в случае нападения на тебя, я с братьями будем тут же оборонять тебя со всею силой... В моём-то слове не сомневаешься?.. А я же тебе подарки привёз, пойдём покажу!
  
  Приехала родня Горыныча из бодричевской земли. Муж крепкий немолодых лет - Краегод. Очень похожий на воеводу, брат двоюродный по материнской линии, привёз свою семью человек пятьдесят. С Горынычем обнимались, горевали о брошенном добре. Рассказал брат Горынычу, а тот князю передаёт:
  - Князя бодричевского Готшалка-християнина порешили в Стариграде. Голову подняли на копьё. Жену его и девиц-християнок голыми прогнали по городу вон. Говорят: 'Изувер, родную веру продал за епископские подачки, костёлов понаставил, своих по крови да по вере притеснял, лишь бы иноземцы были довольны'.
  Последнее, что Готшалк сделал и чем переполнил чашу терпения - велел на площади пороть родноверца, известного там Зимовида, за то, что тот плюнул монаху християнскому в морду и пинками выставил из своего дома. Монах этот к нему в дом зашёл водицы попросил, поди, не случайно, нарочно! А перед тем этот монах сыну того Зимовида не дал на християнской девице жениться, пока веру не поменяет. А тот не поменял, стал возмущаться. Его за это из сокольничьих княжьих турнули - потерял хорошую службу, а поставили туда християнина. Вобщем, когда уже Зимовида выпороли, народ не выдержал. Зять Готшалка стал во главе бунта. А голову Готшалку рубил некий Кинча, бравый воин. Всех християн погнали прочь, костёлы пожгли-поломали, монахов почти всех перевешали.
  - Готшалк долго правил...
  - Да, много християнам отдал. Вот и не выдержали.
  - Нехорошо! - качнул головой Любомир.
  - Ещё как нехорошо, мой светлый князь! И я говорю не надо нам этого християнства никому непонятного. Пусть всё будет по-прежнему, по-старому, по-доброму да по-привычному... Что брату моему Краегоду сказать, Любомир Годинович? Дозволь поселиться ему у нас с семейством. Он видишь хоть и не християнин, а у Готшалка был на хорошем счету, как бы заодно не стали домогаться, в тот же день семью собрал и на корабле ушёл.
  - Пусть живёт. Вот в Деречине тихое место или где понравиться. Но пусть сначала ко мне придёт поговорить, может на службу такой человек пригодиться. Передай ему.
  - Спасибо тебе, Любомир свет Годинович, передам непременно.
  
  Послы ятвяжские приехали из Гонеди* с реки Бобр от Гурта. Сказали, что их князь быть сейчас не может, ибо замечено недоброе на границах ятвяжских и его присутствие на месте требуется неотложно. Но ввиду великих перемен, знаменованных небом, князь предлагает мир на ближайшие три года. Поскольку княжескому слову Любомира князь ятвяжский Гурт верит, то если князь Любомир таковой мир принимает и послам это подтвердит, то на том и порешим. И дарит Гурт Любомиру вот такой кинжал Дамасской работы, украшенный камнями. И желает, чтобы этот кинжал против Гурта никогда не оборачивался. Вот свитки, скреплённые печатью князя Гурта.
  Любомир с удовольствием приложил печать к каждому свитку. Один себе, другой - Гурту. Мир он любит и желает. И на словах самые добрые пожелания высказывает и дарит Гурту сорок соболей да горностаевый воротник на красивую княжескую одёжу.
  
  За утро прибыли ляховиты: король польский Болеслав из Кракова, пан Войцемеж из Ломжи, пан Збыцлав из Пултуска и пан Бужек из Седлице*. Много чести! Какие собрались сильные и знатные люди! А какая была устроена в беловежских богатых лесах на другой день знаменитая охота! А какой у Любомира на третий день был пир горой! Все сидели за одним столом по исконному: и князья и воеводы, и знатные дружинники, и богатые гости. Как вкусно и обильно всех кормили! Как князей и гостей величали! Всем, вроде, угодили, со всеми посмеялись, со всеми раскланялись. Князья договорились о мире на три года! И Любомир дал Изяславу слово отправить ему немалую дружину ещё до осени. Ну, просто песня.
  Смутило Вершко одно событие на охоте. На пешего князя выбежал огромный вепрь. В холке - по пояс! Не должно было так случиться, а случилось, будто не опытные воины вокруг князя, а вороны обыкновенные. Треск раздался сбоку и сзади внезапно. В миг все сообразили, что делать. Богатырь Брыва и крепкий Пловда сразу оказались перед князем с рогатинами наперевес. Вепрь нёсся громадной тушей. Это хорошо, что Брыва рядом оказался. В вепря упёрлись рогатины, князя и его высоких гостей отодвинули подальше, вепрь ревел страшно и тут... Дах! Череп вепрю пробила могучая стрела, прямо возле уха попала, и воинам осталось сопротивляться только агонии и судорогам страшного зверя. Сбоку подошёл Гордей. Князь его похвалил и остальные дружественно признали: 'Да, выстрел очень хорош! Сразу наповал. Из лука так не пробьёшь'. А у Гордея сильный самострел. Вершко потом поспрашивал других, как вепрь прорвался незамеченным. Оказалось, на Божату, через которого вепрь пробежал, почти целое бревно сухостоя упало, да по голове, чуть совсем не прибило. Ну и забыли. Чего тут не понятно?.. Гостям, опять же, развлечение. Тоже не дети. Посмеялись. И нечего было бы думами томиться, но Вершко не мог понять, как Гордей так быстро оказался готов и в нужном месте...
  И песняры наши на торжестве у князя в Белой Веже тоже были, за столом сидели, мёд-пиво пили, по усам текло, а в рот не попало. Потому, что больше, чем пили, песняры пели. Свои красивые песни, да народные, да про подвиги воинские. Спели и 'Речицу', а поскольку беловежцы эту историю многие знали, очень обрадовались, а кто не знал, всё равно слышал, что песня и весёлая и занимательная - посмеялись. Стали просить теперь печальную.
  Песняры переговорились друг с другом и отложили инструменты. Вся большая палата поглядела с радостным ожиданием и кое-где подначивали 'давай-давай, хлопцы, хорошо выходит!'. Янко сказал:
  - Есть у нас такая старая вера, что радуга - не просто радуга, а мост между землёй и небесным Раем. По ней светлые души поднимаются к Богам нашим и там живут вечно в окружении своих родных и близких... Эта песня про молодого бойца, что не вернулся с войны... - слушатели затихли - тема таинственная и не самая весёлая.
  Песняры выдержали паузу, когда зрители затихли совсем, и запели хором - на разные голоса сначала тихо-тихо протяжно, напевно, переливно, без музыки, но так ладно, так стройно, что музыки большей, чем эта вроде и не бывает вовсе.
  
  От родной земли
  До высоких звёзд
  Душам возвели
  Радужный мост.
  Радужный мост
  Из дождя и слёз,
  Из веры и мольбы,
  Из святой Любви
  
  Среди битв и гроз
  Не достало сил...
  Был силён и смел -
  Дойти ж не сумел.
  Радужный мост
  Из дождя и слёз
  В солнечный плёс
  От тебя унёс.
  
  Воины слушали, затаив дыхание. Что стоит воину не вернуться из похода или с поля боя?! С каждым может случиться в любой момент. И каждый надеется умереть славно, чтобы взойти с честью на небо... Этот парень, значит, славно бился - ушёл на небо. А вот с невестой не попрощался...
  
  Ты - любовь моя
  Жди меня, дождись.
  Бог хранит тебя,
  С силой соберись.
  Радужный мост
  Меж людей и звёзд,
  Веру сохранит,
  Нас соединит.
  
  Жди меня в ночи,
  Жди меня в беде,
  Жди среди войны -
  Я вернусь к тебе.
  Радужный мост
  Меж людей и звёзд -
  Из веры и мольбы,
  Из святой Любви.
  
  Высокий и трепетный женский голос перекрывал иногда всё, уносясь в самую высь, иногда мужественный бас рокотал как гроза, заставляя дрожать посуду на столах, иногда ясный мужской тенор брал за сердце и сжимал, и глаза щемило изо всех сил...
  
  Вернусь хоть на миг
  Солнечным лучом.
  Я к тебе приникну -
  Согрею плечо.
  Ты поймёшь - что я,
  И меня простишь.
  На радужный мост
  С миром отпустишь.
  
  Доживи сполна
  За себя и меня!
  Пусть другой также сильно
  Полюбит тебя!
  Будешь нести свет,
  В душе храня покой -
  На семь бед есть ответ
  В любви земной.
  
  От родной земли
  До высоких звёзд
  Душам возвели
  Радужный мост.
  Радужный мост
  Из дождя и слёз,
  Из веры и мольбы,
  Из святой Любви.
  
  Радужный мост
  От земли до звёзд,
  От клятвы и борьбы
  До святой Любви...
  
  Дозвучали последние гармонии и стали тишиной. Откуда-то сверху начали все возвращаться назад, в сей день, смахивая скупую слезу. И, видя друг друга с ещё туманными взорами, давай шумно радоваться - это же надо так заворожить песней, чуть не забыли где сидят, что празднуют.
  Элипранд локтём подтолкнул под локоть Святояра, показал на Бранибора. Святояр наклонился и кивнул Вершиславу на старшего. А старший Бранибор сидит, как вкопанный, глаз блестит, сам - ни улыбнуться, ни нахмуриться. Вершко тихонько толкнул того коленом под столом. Бранибор обернулся к братьям, увидел три хитрых лица, глядящих на него, кашлянул-хрюкнул в кулак и тогда улыбнулся.
  Воевода Лютобор вышел к артистам обнял-притиснул до своей широкой груди Янку: 'Благодарствую, мил человек, до слёз меня растрогал', поглядел на остальных, на красавицу Милавицу, на белоусого северянина - со всеми вроде на людях обниматься не по чину, приложил руку до сердца и всем поклонился сдержанно. Дружине это проявление воеводских чувств особенно понравилось. Отметили смехом и хлопаньем по столам.
  Князь Любомир встал, сразу затихло: 'Божья сила есть в ваших песнях! Да будет вам мир и удача!' - и к дружине: 'Выпьем, братья, за доблесть и удаль нашу молодецкую, за отвагу, за храбрость воинскую! За то, чтобы наши души, когда будет их черёд, стали достойны и не поскользнулись на сем радужном мосту!'
  Дружина да и великие гости встали вослед князю. 'Слава князю!' - 'Слава!'. 'Слава дружине!' - 'Слава!'.
  
  Но Вершко почему-то стал тяготить княжеский пир. Чувство несоразмерности, чрезмерности происходящего мутило душу. Он вышел во двор, под открытое небо, вдохнул полной грудью. Сразу отлегло немного.
  Во дворе княжьей усадьбы, ходили, сидели, переговаривались рыцари, шляхта, кмети, гридни, высоких особ телохранители. Все подтянутые, собранные, при оружии, друг друга с разных сторон подозревают. Слово неверное скажи, резче, чем надо повернись, огнивом чиркни и может начаться кровавое дело...
  Вечереет. 'Дуйте ветры, Стрибожьи дети, отгоняйте дурные мысли!' Запрокинул Вершко голову вверх. Над головой, как всегда, Вечное Небо. И подумал: 'Наверно, только ему одному, Небу ничего не страшно'.
  Подошёл и стал рядом Стрыйдовг. Вершко снова внутренне вздрогнул.
  - На душе муторно? - спросил старик.
  - Верно, отче, не пойму отчего...
  - Беда надвигается на нас, сынок. Тебе это дано слышать. В тебе много силы потребуется...
  - Что за беда, отче?
  - Война, Вершко...
  - Что за война, та, что у Изяслава?
  - Может та, а может и нет...
  - Как же ты знаешь?
  - ... Всё так повернулось в мире, что быть войне. Кровавая звезда стронула с места и землю, и море, и погоду, и людей. И пока буйные головы не полягут, ничто не успокоиться.
  - А если ты знаешь наверняка, почему князю не скажешь? Почему в трубы не трубят, всех не побуждают, под знамёна не ставят? Почему нельзя отвратить?
   - Война приходит не с восхода, не с захода, не с севера, не с юга, она приходит из человеческого нутра, из обиды, из жадности, из гнева, слепоты сердечной, из горячности нрава, из любой страсти. Будем ждать отсюда, она явиться с другой стороны. Будешь строить стену от наружного врага, а война появиться от измены внутри. Потому что не стало равновесия... А меч свой ты ведь и так острым носишь... И князь уже знает...
  - И что же делать?..
  - Ждать. Внимать. Надеяться на лучшее. Любить жизнь. Не упускать возможность сделать что-то доброе... Слушать своё сердце. Взвешивать свои силы. Хорошо делать своё дело... Верить.
  - ... Во что верить?
  - Во всё важное.
  - А что скажешь важное?
  - Верить в себя. В родных и друзей. В свой народ. В своих богов.
  Вершко подумал, помолчал.
  - И что же с нами станется?
  - Много смертей во имя жизни других.
  - ... А если не допустить этих смертей?
  - Хм... тогда погибнут другие.
  - ... А о своей смерти ты знаешь?
  - Она мне назначена от коня. - волхв улыбнулся.
  - Какого коня? - повернул к нему голову Вершко.
  - Большого, чёрного...
  - У тебя же нет коня.
  - Наверное, чужого... своего потому и нет...
  - А про мою... знаешь?
  Волхв помолчал, но всё-таки сказал:
  - ... Твоя смерть по-за левым плечом твоим хорониться, но дале того мне не видать... Берегись одному оставаться. На людях твоя сила.
  
  
  
  
  Полесская летопись
  
  Князь Любомир сидел с сыном Витком и читал ему с пожелтевших страниц:
  ... Родилось-соткалось из первозданного света золотое яйцо. Не разбить его, не расколоть никому. Зрело оно, долго ли коротко, некому сказать, ибо никого тогда не было, кроме золотого яйца, а ныне и его самого нет. В яйце созрело начало мира. Раскололось яйцо и выпали из него и частые звёзды, и земли с морями-океанами, и горы небесные огненные, ледяные, железные, и семя благое, и семя дерзновения, и семя тьмы...
  Брыва задумался, вернулся на страницу назад и перечитал:
  ... Славен народ, породивший богатыря! Счастливы родители его, горд князь его, надёжны друзья его, верна жена его, обильно потомство его. Как гора над равниной вздымается его слава над другими. И не смеет никто сказать 'сей народ мерзок, сей народ не по праву чтиться, сии люди нелепы, сей князь бесправный тиран'. Ибо станет на защиту богатырь, и друзья его, и слава его, и князь его, и народ его. Тех, кто заедино, никому не победить. А кто победил, того и жизнь, того и правда...
  Буривой потёр уставшие глаза и, отставивши книгу на доброе расстояние, продолжил читать:
  ...Счастлив отец, родивший сына. Бо сын продолжение его доблести, его крепости, его силы. Сын наследует и землю отца, и кров отца, и добро отца, и станет как отец на земле, станет продолжением его. Сын продолжит мысли отца, и дела отца. И все увидят это и скажут: 'Это же сын его!' - уважайте память его отца, дружите с ним и любите его, бо он продолжение того...
  Бранибор, присев после утомительного учебного перехода, снова открыл на закладке, которую как молитву, повторял чуть не каждый день:
  ... Широка земля, но не всегда в ней найдётся место. Если ты слаб, всегда может придти такой, кто скажет 'ты виновен' и прогонит тебя, убъёт твоих сыновей, заберёт твои стада и твоих жён и дочерей, и всё твоё добро и твою одежду. И голым для посмешища будешь отпущен скитаться. Потому науки воинской не гнушайся, сил и денег своих на неё не жалей. Других спрашивай, а делай сам. И крепости строй сам, и оружие куй сам, и сынов своих обучай сам. И их младости и нежности не жалей, и женам своим в жалости не потач. Ибо придёт беда и тогда, что не сам сделал, в руках не удержишь, и жалость обернёться погибелью...
  Вершко, стоя перед окном дома, вспоминал из Летописи:
  ... И сказал Благостень: 'Нет нам надёжи на государя - у него советников не переслушать. Нет нам надёжи на соседей, каждый боится за себя. Нет нам надёжи на брата - у него своя беда. Так станем за себя сами'. И бился Благостень с пятью сыновьями своими против находников мургезов. У Благостеня было полторы сотни, а у тех было семь сот. Первый раз напал ночью и убил две сотни. Другой раз напал с гор и убил полторы сотни. Третий раз стали в поле и решили разойтись богатырским поединком. И отправил на поединок сына Праста. И сын победил...
  Горобей объяснял Прытку:
  - Всё уже написано, друг мой молодший, только бери и читай. Там много важного сказано:
  ... Делай добро и добром тебе воздастся. Помогай всем добрым и светлым, ибо добру нужна помощь и защита. Ибо добро есть творение благого Бога и его путь на белом свете...
  ... Говори по существу и правду, ибо это суть утверждение Прави, Божьих законов.
  ... Муж и жена, которых соединяет любовь, суть один человек. Род творится этим человеком. Любовь же есть сила Рода, а почитание предков есть память Рода и уважение себя...
  ... На Свято славь богов и предков. Каждую седмицу празднуй, ходи вольный от дел, с ясной головой, веселись с родом своим и племенем, ибо в том радость жизни. Хмельного не пей совсем, либо пей, сколько требует обряд, либо сколько указуют старейшие.
  ... Заботься о теле, не держи его в лености, ибо тело - святилище твоего духа. В здоровом теле - здоровый дух. Заботься о духе, не держи его в праздности, ибо он по сути своей равен богам. Ежедневное сотворение нового мира и телом и духом человек совершает. Продолжая тем деяния Богов и предков.
  ... Будь приветлив и рад другому человеку и гостю, ибо он - посланник Богов, а мы лишь постигаем их замысел.
  ... Будь воздержан и следуй наиважнейшему, ибо мир велик, а жизнь коротка, и не успеешь, взявшись за одно, сделать и другое.
  ... Пусть твои желания, твоё сердце и твой разум будут в ладу и в согласии, ибо целое крепко, а разрозненное гибнет. Согласие и лад ищи и в людях, и в жизни, и во всём.
  Янка пододвинулся к Милавице с подаренной книгой.
  - Смотри, Милавичка, что тут написано:
  Веселье твоё есть благо твоё великое. Где, бывает, не могут помочь и лекари, помогает веселье. Радование продлевает часы дня и дни жизни. Песнопение очищает душу, и мысли, и сердце. В застолье, в походе, с семьёй или в одиночестве - всегда лучше петь, чем молчать. Если тебе радостно - пой. И станет ровнее на сердце у тебя. Если у тебя печаль - пой. Если тебе трудно и тяжко - пой. Если у тебя беда - тоже пой. И станет тебе легче, и снова можно будет жить...
  Олесь осторожно макал перо в добротные, чёрные, как тушь, чернила и, следя, чтобы капля на гусином пёрышке не была чересчур жирной, заглядывал в старую рукопись и старательно выводил новые письмены на чистом листе:
  Азъ Боги Веди.
  Глаголи - Добро Есть. Живете Зело.
  Земля Иже И Дервь Како Люди Мыслете - Наш Онъ Покой.
  Рцы Слово Твердо Ижица Укъ Фертъ Херъ От.
  Печаль Цы Ша Ща Еры Юс Ять.*
  
  _______________________________________________________________________
  * Один из cпособов прочения акростиха славянской глаголицы (названия первых букв/рун докириллической азбуки).
  
  
  
  
  
  Часть II.
  
  
  Глава одиннадцатая. Тревога
  
  Двадцатое липеня лета 6574 (1066).
  В тот день пламенеющее Око Богов не торопилось скрыться за край. Замерло в созерцании недолговечной красоты человеческого мира. Закат окрасил всё в кроваво-малиновый цвет. Крадущийся мрак подчёркивал огненные переливы в небе и на земле. Отблески на крепостных зубцах были похожи на пожар.
  Вершко стоял за пригорочком, за краем городка - дальше от глаз. Весь в закатном огненном свете. Он держал свой боевой меч вдоль земли, привычно впитывая его тяжесть, вытянув к солнцу. Огонь бежал-струился по острому клинку, стекал каплями на траву, взлетал лучистыми искрами к набежавшим кучевым облакам, в которых великий художник мог бы взять себе всю гениальную палитру. Сварожий свет перетекал в руку, крепко и легко держащую рукоять. И Вершко удивлялся, как велика сила этого света-огня, что даже только видишь его, и сердце тоже наполняется могучей силой.
  И р-раз. Лезвие с гудом рассекло воздух широкой дугой направо вниз, стряхивая капли огня. 'Здесь он хуже видит мой меч'. Ноги и всё тело превратились в боевую пружину. Солнце - опять в глаза, но Вершко его уже не замечает. Он представляет, как враг стоит против солнца, что хуже всего, его не видно. И надо верить не столько глазам, сколько всему своему существу, что знаешь о враге и чувствуешь его тонко и верно.
  Он правша.
  И медленно: уходя из-под удара вправо в сторону щитной руки противника, широкий режущий взмах над верхней кромкой щита справа налево - он должен слегка пригнуться и подставить щит. А его инерция ещё тянет его за своим ударом. И сразу с подскоком вперёд удар правой ногой в колено его левой ноги, в нижний край щита. Если он опытный боец, то резко отскочит в другую сторону, если очень хороший - резко прянет навстречу, опасно атакуя левую ногу или толчок в щит, или удар над щитом. Если он ас - он не ударит, как попало, а на сближении уже увидит перемену шага. Надо выиграть даже не полшага, а полстопы.
  И р-раз. Снова лезвие рассекло воздух широкой дугой направо вверх, и капли огня застыли на нём
  И медленно: обозначив отход от удара вправо, не уйти, а очень жёстко встречно отбить его меч щитом, и прямо буй-туром проломить ему щит ногой. Очень много силы потерять в один миг. Или. Отбить его меч и резко, очень быстро атаковать его мечную руку сверху справа влево вниз... Он отвёл отбитый меч в сторону, прикрылся щитом плотнее. Резко приседаю, вращаясь, бью мечом и краем щита по ногам, отпрыгиваю назад.
  Если он очень быстрый - я предвижу и защищаюсь, сдерживаю атаку, атакую в конце его атаки слитно с ним в один поток, сразу после его последнего движения.
  Как раздавить его сопротивление? Показать полное превосходство, смертельную угрозу, и великодушие. И так много раз. Пока не задрожит, пока не застонет, пока совсем не упадёт.
  И р-ра-аз. Лезвие рассекло воздух сложным пируэтом, следуя за быстрыми ногами и твёрдой рукой. Огонь брызнул во все стороны.
  
  Хорош меч Вершислава. Хорош - не то слово. Великолепен. Ковал меч друг отца дядька Ясь, почти такой же теперь седой, и такой же ещё крепкий как отец. Вообще-то Ясь больше известен как Колодрег. Прозвище такое ему досталось за то, что около болота жил, железо там доставал. Хоть болотное железо и считается хуже горного - всё дело в мастере. А Колодрег с молодости коваль. Он дело своё любит и знает, почитай, лучше всех. Однажды, лет чуть ли не тридцать тому назад он поручил свою семью попечительству родных и друзей, простился на всякий случай, и уехал за наукой, дивно подумать - в Дамаск. Через два года вернулся. Чёрный от солнца. Худой. С радостным блеском в глазах.
  Углядел мастерство тамошних кузнецов! Секреты он и не спрашивал. Кто поделиться секретом?! Просто, добравшись с купцами до Дамаска, нанялся за еду помощником в кузню. Посмотрели на него - работать умеет, расторопный, крепкий - и взяли. Жил с собаками. Ел - что дадут. Как куют мечи, видел только издалёка.
  Да ему видеть и не обязательно было. Он нутром всё впитывал: как жарко натоплен горн, чем топят, из чего наковальня, каковы молоты, каковы кузнецы, как меха раздувают, чем пахнет пар от закала, сколько раз окунали клинок, сколько раз стучали по нему каким молотом, с какой силой, звук какой выходит, и много всяких мелочей, из которых слагается мастерство.
  А потом на базаре видел сами мечи. И понимал...
  А после с караваном русских купцов вернулся домой. И, приехавши домой, взялся ночами из кузни не вылазить. Пробовал. Изучал. Много здоровья потратил на постижение тайн своего ремесла. Ясное дело, не сразу всё и получалось. Русские мечи спокон века славились на земле. В том числе и благодаря таким мастерам как дядька Ясь.
  Однажды, вывез Колодрег на ярмарку в Менск вместе с другими товарами чудный меч - лёгкий, будто нож, гибкий, что им можно было опоясаться, острый как бритва, такой прочный, что дробил камень! А на самом - нет щербины. Вот как охали и ахали вокруг того меча! Сулили десять да три цены.
  Отец это всё рассказывал, да и сам Вершко был на той ярмарке, маленьким ещё, видел тот меч, порезался об него, не заплакал, а подумал: 'Я же тебя не обижаю, ты чего меня порезал?'. И показалось ему тогда, что чудесный меч, будто, насупился на справедливый упрёк, и как бы в мыслях сказал ему: 'Я не твой!' А купил тот меч тогда же князь Всеслав Брячеславович из Полоцка. За пять коней. Не торгуясь, князь цену предложил, а Колодрег, не торгуясь, продал.
  Князь Всеслав звал дядьку Колодрега в Полоцк к себе, но тот сказал, что, мол, 'Прости, князь, но далеко от своих и дерево засохнет, совсем к тебе не перееду, а ближе переберусь'. И Колодрег перебрался жить в Менск. Много ему там было и есть и работы, и заработка, и почёта немало. И свои князья его не заревновали - в Менске у него большая кузница, помощники, он там и накуёт больше. Ныне, посчитали, не время для ревности - родственные семьи и племена переселяются ныне с побережья Варяжского вглубь земель - всем нужны мастера-кузнецы. А Менск как раз посредине земель переселенцев. И князь Всеслав до сих пор даёт мастеру-кузнецу заказы. Говорят, сковал Колодрег для Всеслава какой-то совсем особый меч, но про это даже отец не рассказывает, хотя знать должен. Они с Колодрегом с детства вместе росли, так всю жизнь и дружат. Отец сына Ясева от хвори тяжёлой спас. Вот коваль в долгу и не остался.
  Этот самый меч для Вершко выкован на заказ. Колодрегом. Отец заказы давал для своих сыновей заблаговременно. Видя уже в старшем сыне доброго воина, но, вроде самого себя порою опрометчивого, для Бранибора заказал отец отличный щит. Когда Вершко исполнилось двадцать лет, отец подарил ему этот меч, лучше подарка не придумаешь, считает Вершко. А младшему Святояру достался редкостный шелом, наверно, для большей сохранности ума.
  Меч Вершислава прямой, длиной в два локтя, годный и для ближнего боя в толчее и для поединка на просторе, обоюдоострый, облегчённый широким долом-желобом посередине вдоль всего клинка. У крестовины - шириной в три пальца, толщиной в один палец - надёжный, широкий, ровно сужающийся к острию, у острия - шириной два пальца. Само остриё плавно, округло стекается из двух бритвенно острых лезвий в острый, но не тонкий угол, годящийся и броню пробить и резануть наотмашь и не сломаться под тяжестью целого всадника с конём или под поперечным ударом топора. Свод лезвия начинается от самого дола, ничего лишнего, утяжеляющего. Клинок покрывает серая паутина тончайших тёмных и светлых слоёв серого тона, они как волны морские к берегу сбегаются к лезвию клинка. Лезвие отточено до зеркального почти блеска.
  Крестовина тоже прямая не узка и не широка, хорошо прикрывает руку, не мешает крутануть кистью. Рукоять полуторная, при желаньи иль нужде удобно берётся обеими руками как влитая. А в одной руке не оползает - повита шершавой кожей. Навершие на рукояти простое - полукруглое стальное.
  Весит меч меньше, чем дитя новорожденное, раза в два.
  В простоте и отточенности формы всего меча и в многослойности его клинка видны не только традиции ковальского дела на Руси, но и угадывается великий опыт и громадный труд мастера-кузнеца.
  Будто и не меч это вовсе, а идол. И не для резни живых существ он предназначен, а для священнодейства.
  И капли Сварожьего огня стекают с него на траву. Убить врага этим мечом - доблесть. Погибнуть от него - честь. 'Но мне не надо убить!' - подумал Вершко.
  Меч, казалось, прошептал в ответ: '...Тогда - не убивай...'
  И медленно: в момент его замаха - быстро вперёд, под руку, захват руки, присед-поворот и бросок слитным движением через себя. Он грянется оземь всем весом. И отойти.
  Он колет прямо - провожаю его руку вправо от себя, захват руки, поворот вправо вокруг себя, почти выламываю ему руку, удар сзади по шее, шею не ломать... и под зад бы дать - но нельзя сильно унижать... бросаю его на̀земь... И отойти.
  Он бьёт - прохожу вплотную к нему, отвожу его руку влево от себя, правым локтем - в зубы, поверх щита... подсечь по ногам, опрокинуть его на спину... И отойти.
  
  Хорош и сам Вершислав как боец. Как говаривают, ни в сказке сказать, ни пером описать. Умелый так, что тело само знает, что делает, самые жаркие приёмы выкручивает и не запыхается. А голова холодная, трезвая, расчётливая до тех пор, пока уже с ног начинает от устали падать. А чтобы усталость его победила, должен он скакать на коне с утра до вечера и всю ночь до утра - коней загонит пятерых. Или биться полторы суток без передыху. Богатырь. А с виду не сказать.
  Роста среднего... либо чуть повыше. В плечах, конечно, широк, но и не косая сажень. Руки-ноги - всё как у людей. Шея ни короткая, ни длинная. Грудь, конечно, широка, но у воина почти любого: грудь - не доска. В поясе не тонок, но и не широк. Осанка прямая, но в дружине кривых и нету. Сдержанно себя ведёт. Руку пожимает вежливо, меру знает, не клещами давит. Если обнимает, то, как бы, бережно. Лицо чистое, правильное, черты не мелкие и не крупные. Лоб высокий светлый. Может вот, нос слегка шишковат на конце, но не изъян - особенность. В подбородке ямочка-разорка, подбородок крутой, ну этим тоже никого не удивишь. Волос светло русый, мягкий, как ребячий, завивается по краям, стриженный по кругу. Усы носит тоже ни большие, ни маленькие, аккуратно но не сильно закрученные на концах. Глаза тёмно-серые, как бы голубоватые на свету, ни раскосые, ни широкие, ни узкие. А когда сильное чувство гнев ли, радость - глаза как будто синие делаются. Взгляд открытый, прямой, не исподлобья, не свысока. Одевается, как все дружинные добротно, просто и опрятно. Не выдаёт ничего в нём вроде бы ни силы, ни сноровки особенной.
  Но, в глаза его ближе заглянувши, видишь какой-то яркий свет. Посмотришь и делается понятно, что человек этот особый, недюжинный. И проявляет себя именно так, особенно и недюжинно. Ежели осерчает на кого, а ударить нельзя - мимо может пройти, не замечая, а плечом нечаянно да вскользь так зацепит, что все посыплются в стороны, как досочки.
  Вот если с князем его сравнивать, то сразу видна разница: тот - Князь! Ростом выше, лицом красивее, глазами мудрее, как-то величественнее. А Вершислав - как-то попроще. Простой, вобщем, воин... настоящий.
  И солнце уже село а старшина княжий всё скакал с мечом, и вился вьюном, и меч порхал в его руках, как живой.
  
  Князь Любомир, исполняя обещанное Изяславу Киевскому, вместе с Горынычем собирал войско. Сам Любомир на войну ехать не пожелал - там родственники разбираются. Зачем мешаться? Ещё будешь лично виноват не одному, так другому. Бранибора с отборной сотней князь от себя не отпустил, оставил в Белой Веже. Вершислава с охранной полусотней тоже не отдал. А сотник Судислав сам выпросил у князя, мол, не хочу никому больше служить, и тоже остался со всей сотней в крепости. Войско собрали быстро, несмотря, что осенью руки на пожинки могли понадобиться. Но уговор, дороже выгоды, особенно, как понимал благородный князь Любомир, дороже всего договор княжеский. Горыныч с войском в пять сотен доблестной беловежской дружины, тысячу лёгкой конницы из оруженосцев-помощников и четыре тысячи доброго пешего ополчения в конце месяца-травеня отправился в Киев.
  В Белой Веже Элипранд гостил у радушно расположенных братьев Буривоевичей. Бранибор тут же взялся наставлять Элипранда военному делу.
  - Может он военным не будет, но понимать, зато, будет. А в жизни себя оборонить, мужчине обязательно пригодиться.
  Даже поднимал парня каждое утро обходить крепость.
  - Нашему человеку там, на чужбине надо много знать!
  Вершко учил двоюродного брата правильно держать лук. Ложить стрелу. Выпускать стрелы, не дёргая, плавно, нежно. Точно. И при этом быстро. По десять штук на один вдох. Не раз показывал приёмы мечного боя, ставил руку.
  - Держи крепко! Во весь кулак сжимай! Больше у руки никаких положений нет - только твёрдое... Видишь, навершие у рукояти широкое - нарочно, чтобы рука не ёрзала. Взял в руку меч - всё, слился с ним в одно, он твоё продолжение. И твоей руки продолжение, и твоих мыслей, и всего норова!.. Ты ненавидишь врага - он тоже ненавидит. Ты щадишь - он тоже щадит. Ты решил обмануть - он тоже обманул. Ты - его душа. Он - твоя душа, твой стержень для битвы... В мирный час ты другим сделаешься. А в битве - вы одно.
  ... Сеча потому сеча, что в ней секут! Не гладят!.. Не жалей!.. Вот так с силой сечѝ! Р-раз! Отбил... Два-а! Руку отсёк... Три-и! Голову снял... И дале с разворота. Р-раз!.. Два-а!.. Три-и!.. И подшагнул, ежли не достаёшь, отскочил, подшагнул - ноги робят, отскочил. Р-раз!.. Два-а!.. Три-и!.. Четыре! - копьё отсюда летело! Разворот - набегает на тебя... Р-раз!.. Два-а!.. оставь его - у тебя угроза слева. Р-раз! Справа. Р-раз! Слева. Справа. Слева. Уйди от правого за левого! Р-раз!.. Два-а!.. Три-и!.. Следующий. Р-раз!.. Два-а!.. Три-и!..
  - Ловко у тебя выходит, дядя Вершко! - восторженно горят глаза у Элипранда.
  - Обучайся - у тебя получится!
  - ... А-а!
  - Что?
  - В руку отдало!
  - Твёрже держи!..
  Святояр сильно подружился с Элипрандом. Они и похожи как братья.
  Дед хорошо подлечил своего друга Меркула. Тот совершенно перестал кашлять, сделался румяный и помолодел на внешность лет на... двадцать! Оказалось, что он мужчина в расцвете сил, примерно лет пятидесяти. Он сам был весьма рад. Помогал деду по хозяйству, рассказывал, чем сильна италийская наука. Поскольку трудился долгое время кораблестроителем, знал много интересного и по инженерной части, и по плотницкой, и кое-что по навигции, по звёздам на небе.
  Наступил липень. Пѐкло на дворе всех утомило до невозможности. Говорили, что у Чехов горят и леса, и поля, и дымы стоят круглыми сутками не сдуваемые ветром, и люди не знают, куда деваться от пожарищ, и просто даже мрут, задыхаясь в дымах.
  Волхв Стрыйдовг ежедённо становился посреди Беловежской крепости и взывал при всём народе к небесам о дожде, чтобы не покидали землю, чтобы не сделались сушь, и глад, и мор. И у нас иногда шли дожди-ливни, что земля промокала насквозь, реки после них бурлили, грозя выйти из берегов, гремели грозы, молнии лупили в землю с такой силищей, как будто настали последние дни сотворённого мира.
  Волхвы, сидящие отдельно в капищах, приходили в селения и вещали, что гневаются родные боги за отступление, за предание веры предков. Грозили христианам, велели держаться подальше от священных рощ и дубов, не осквернять своим присутствием святых родных мест.
  
  
  
  
  Глава двенадцатая. Опасная игра
  
  Ненависть к саксу у Вершко не была явной. Она скорее была похожа на отношение добросовестной хозяйки дома к мышам - мелкие докучливые твари бегают и грызут и се...т, где ни попадя. И основное желание такой хозяйки было бы вывести всю эту нечисть под корень, чтобы никогда больше и не вспоминать. Если бы такую добрую женщину заставить наблюдать за жизнью мышей, то вскоре она обнаружила бы, что их жизнь тоже имеет свои заботы, радости и печали. Она нашла бы, что прежде противные грызуны, на самом деле милые маленькие создания, которые тоже хотят кушать и делать всё, что положено живому существу. И что их маленькие глазки блестят как бусинки, и что они явно имеют право на существование. После этого погружения в другую жизнь прибить бедную маленькую мышку какой-нибудь палкой, что раньше она сделала бы без всякого колебания и сожаления, стало бы для этой доброй женщины очень затруднительно.
  Конечно, Вершко не был сентиментален или особо жалостлив к подопечному саксу, но некое подобие уважения из-за длительного наблюдения, всё-таки сложилось. Вершко видел, что сакс не дурак, ведёт себя тихо, осторожен, ни разу не поддался на искушения, каких Вершко устроил немало. Сакс не клюнул своровать настоящую книгу Полесской Летописи, которую оставляли ему несколько раз в доступности. Он не стал приставать ни к дородным и нарядным, ни к простоватым девкам в княжьем дворе и вообще в крепости, хотя явно скрипел зубами и мычал по ночам от неустроенности личной жизни. Он даже не своровал ни ножа, ни гвоздя, ни верёвки, чтобы кого-нибудь в тихом месте прирезать или придушить по злобству натуры. Он даже не убежал, хотя вполне мог... на неискушённый взгляд. И никак не отреагировал на подсылов, что предлагали купиться, продаться, или втирались в доверие. На любые предложения одно сплошное: 'Inschuldigen Sie bitte!' и 'Nicht ferstehe'*. Вершиславу даже начинало порой казаться, что сам себе он и ошибся. Что Рихард Фишер просто крепкий, честный, добрый, довольно симпатичный человек, которому не повезло оказаться не в том месте и не в то время, и особенно не повезло с его Вершиславовым навыком стрельбы. Вершко изучил уже и манеру Рихарда двигаться, мягко перекатываясь с пятки на носок. И манеру смотреть немного исподлобья, как бы, не столько видя, сколько вспоминая. Видел, как Рихард украдкой разминается по утрам, делая и сильные выпады и резкие взмахи. Присматривался - какие... Нет, не мирный человек, боевые навыки оттачивает.
  
  Кудеяр ездил на встречи с Максимилианом Ипполитом и получал от того задания: то ограбить кораблики речные, то разорить хуторки отдалённые, то просто пошалить-побаловать-поозорничать кровопролитно на какой-нибудnbsp;ь большой дороге. Привозил Кудеяр золото наёмника, рассказывал Вершко о заданиях, и вмnbsp;есте они придумывали, как замутить глаза Максимилиану, чтобы и свои люди целы, и чтобы кровожадный венецианец думал, что его задания выполняются лихим атаманом разбойничьей ватажки. Ждали, когда чернявый выведет на того, КОМУ надо учинять в беловежской земле разорение.
  Иногда Кудеяр просто приходил в бешенство от очередного чёрного плана. И в кругу друзей злился и метался, и просил разрешения покончить с высокородным чернявым бандитом. Вершко также об том советовался с Любомиром. Тот качал головой и наказывал пока чернявого не трогать, а узнать как можно больше и одобрял скрытное противодействие злобным планам. Пару раз Вершко ловил Кудера за шею, прижимался лбом ко лбу и упорно просил того не скакать, и успокоиться, что ещё не беда, что наберись терпения, друг! Горобей печально хмурился, говорил, что лучше бы чернявую заразу выжечь сразу, а то, как бы не случилось поноса или ещё како-либо холеры. Брыва предлагал ударить первыми в любом возможном направлении, чтобы, если и неправильно, зато будут бояться, меньше будут лезть. Прытко, помогавший, как и все друзья, в организации секретной и непонятной игры, сосредоточенно ухаживал за оружием и зброей, поправлял седло, ремни, холил коня с каким-то самозабвением, как с молитвой.
  
  Однажды, числа второго-третьего травеня, вскоре после того, как воевода Лютобор, смахнув скупую слезу, попрощался со всеми в крепости и повёл войско в Киев, Вершко со своим отборным десятком переодетые под торговый люд поехали на дело по очередному замыслу Максимилиана. Впереди - Кудеяр, как 'предводитель разбойников', Горобей по правую руку от 'главаря', Прытко - по левую, Брыву 'спрятали' в середину, чтобы меньше выделялся, Вершко пристроился замыкающим. Задание было в том, чтобы стать в засаде на большой дороге между Волковыском и Белой Вежей и напасть на торговый обоз, идущий по этой дороге из Кракова на Королевиц.
  Обычно в подобных случаях вершиславский особый отряд нападал внезапно, жёстко, но безкровно обезоруживал охрану, ну, разве что зуб выбитый да синяки в наставление и назидание, пугал торговцев. А Кудеяр объяснял тут же в сторонке от всех господарю этой торговой артели, что разбой на него заказали иностранные торговцы-соперники, что, мол, сами они честные местные разбойники, с чужих деньги взяли, а своих не трогают. Но с жёстким условием, что господарь артели пустит слух, что был безжалостно обворован, и чтоб никому не проболтался, иначе это урон разбойничьей славе и его тогда ограбят по-настоящему. Народ был понятливый, всё делали, как надо. Хотя попахивало от этого всего каким-то нехорошим душком, приходилось мириться, а то ведь главного не узнаешь.
  Ныне торговый обоз был польский и был он большой. Вершко подозревал, что в нём может ехать какое-то важное лицо, вроде посла из Кракова в Новгород. Тогда нападение должно было подорвать договор о мире Болеслава с Любомиром, разрушить и так недолговременное добрососедство между ляхами и беловежцами. Решили, что если будет посол, такового 'спасти' из лап разбойников отдельным смельчаком-боярином, 'проезжавшим мимо', которым Вершко определил себя, остальное, как обычно. По случаю своей особой роли Вершко ехал отдельно от других и одет был красивее, как на торжество. Даже рукава были длинные не закатанные*. После выезда из крепости, после тайного переодевания Вершко примеривался, как в этих рукавах не запутаться, в случае драки.
  Обоз из десятка крытых повозок с луговой широкой дороги втянулся в лес. Охрана составляла десяток добрых молодцев по три спереди и сзади, остальные вдоль обоза. 'Разбойнички' испытанным способом загородили дорогу поваленным деревом и выскочили на переднюю и заднюю охрану, скрутив и положив их в два счёта. Но тут раздался чёткий приказ по-польски, исходивший из средины обоза, и из повозок посыпались хорошо снаряжённые шляхтичи. Их ждали! Завязался не шуточный бой. Вершко стоял дальше всех, тоже выхватил лук и стал защищать своих, крича: 'Отходи! Назад!' Десяток Вершислава стал отходить в лес. Чутьё спасло: Вершко почему-то пригнулся, и вместо того, чтобы пробить ему голову короткий топор жахнул в соседнее дерево. Вершко быстро развернулся с луком - скрываясь от него за деревьями, уходил всадник, так же как и он отдельно наблюдавший за боем. Вершко за ним было поскакал и было у него чувство, что знает он этого всадника, но разглядеть не успел. Развернулся прикрывать отход друзей. Если бы не были они готовыми ко всему воинами, а были и в самом деле разбойной ватажкой - не сносили бы головы. Выходит своих 'разбойничков' Максимилиан решил пустить в расход? С чего бы это? И кого же это он нанял? Каких таких поляков? И кто же так кидал топор? Сутуловатый. Хорошо кидал...
  
  Через ещё пару дён после этого случая из разведки по следам Максимилиана Кудеяр прискакал снова возбуждённый. Из глаз молнии сверкают.
  - Вершко! Я проследил за 'мордой'. Он был у Войцемежа в Ломже!
  - Как ты видел?
  - Из-за открытого окна слушал! Как муха висел на карнизе.
  - И что говорят?
  - ...!!! У Войцемежа был немец, я его не видел, только слышал - мощный голос - могучий воин. Они разговаривали втроём с 'мордой'. Войцемеж за мзду от грабежей собирается пропустить немцев на нашу землю!
  - ... Говори дальше!
  - Это всё. Трепались много, хаяли нас 'язычников'... Я не рискнул сразу и в одиночку на них бросаться.
  - Это... да-а... Ты уверен?
  - ... Своими ушами!
  - Как же это, а?.. Как же можно было? Он же мир утверждал!..
  - Так вот!.. Видно думает, раз он не сам идёт, так это можно. Вероломец!
  - Любомир не поверит.
  - Да я сам себе плохо верю... Но так и было.
  - И как раз когда войско ушло!
  - Может у 'морды' здесь глаза и уши? Не зря приезжали с саксом в Белую Вежу.
  - Ну не сакс же...
  - Кто-то другой, а может несколько... Хотя, до сих пор никого знакомого у 'морды' я не видел.
  - Эту мысль надобно домыслить...
  - Думаешь на кого-то?
  - Думаю... не передавай никому... На Гордея!
  - Ух ты!.. Так ведь он справный воин... Князя вон на охоте выручил.
  - Справный то справный... Не верю ему...
  - ... Вершко, прости, не серчай, скажу тебе: может, ты из-за Радуницы зуб на него имеешь? Если человека не любишь, легко его и предателем представить.
  - Кудеяр, ты мне друг... Правильно говоришь... Нет доказательств... Но вот когда нас на волковысской дороге чуть не перебили, на него был ТОТ похожий! Что топор метал. Я тебе говорил. Это же знать надо было про нас всё!...
  - Ну давай мы за ним внимательнее посмотрим!
  - ... Давай... посмотрим... И много ли будет немцев?
  - Этого не слышал я, Вершко.
  
  Через полчаса Вершислав докладывал Любомиру:
  - Мой светлый князь, Максимилиан Ипполит, за которым мы следим, в сговоре с паном Войцемежем Ломжицким. И Войцемеж с его участием сговорился пропустить через себя войско немцев.
  - Куда?
  - На нас.
  - Не может быть!.. Наше войско уже в Киеве...
  
  
  
  
  Глава тринадцатая. Беда
  
  Налетели серые балахоны. Метали ножи и стрелы. Мечами и топорами торили дорогу к чужому добру. Чертили черты кровью. Резали резы по живому. Слагали слова смерти из голов. Отнимали то, что не давали. Кричали тем, кто не слышит. Хотели то, что не можно. Ни зверю, ни гаду, ни человеку.
  И некому было поднять меч на меч. Некому было поставить щит. Некому было потушить огонь. Некому было загореться пламенем мести и стать сталью обороны. Смрад поднялся как туча. Страх поднялся как гора. Давя и сметая.
  Отряд около сотни хорошо вооружённых и зброённых военных творил бесчинство в большом селе Древляны. Силы были не просто не равны, а позорны для нападавших, если бы они думали о воинской чести. Это не ради славы, и не ради чести, быть может, ради добычи... Ради какого рожна, простым разумением не ответить. А себе они, может быть, думали и так, что расчищают дорогу на Белую Вежу, чтобы позже пройти по пустому месту не увиденными.
  Во главе нападавших пеших кнехтов-наёмников, на дорогом гнедом жеребце возвышался крепкий отлично защищённый и вооружённый рыцарь. С твёрдой складкой губ, с волевым, выставленным вперёд подбородком презрительно и хладнокровно смотрел он на избиение жителей Древляны. Обращались к нему 'господин Берг'. Это был тот самый, старший по возрасту рыцарь, что старался замирить Святояра в Городно.
  
  К дому Любавы быстрым шагом деловитого грабителя подходил кнехт в кольчуге с головы до колен. Старый дедунь Тверд вышел из сеней с топором ему навстречу. Жаль, что нет уже той силы и сноровки, что в молодости. Изготовился как воин, только стар он и сух, как ясень под окном.
  Взмах! - удивился кнехт, отпрянул. Любава не вскрикнула, побежала к детям, что играли за хлевом, а сейчас присели в страхе.
  Другой взмах! - и снова не удержал кнехт меча, но отступил, не ждал отпора от ветхого. Оглянулась Любава, подбегая к детям.
  Третий взмах... Силён и быстр кнехт... Погиб дедунь - последний защитник.
  Не веря себе, холодея, Любава прижала к себе детские головы, закрывая вид на хату.
  - Беги, сыночек, береги сестричку! Беги на Белую Вежу, люди тебя подберут!.. Беги, сыночек вдоль дороги, на дорогу не выходи, сюда не возвращайся! Мама тебя любит! А я за дедушкой пошла... - улыбнулась Любава, крепко поцеловала сына в лоб, в глаза, отстранила сильно и нежно и подтолкнула прочь.
  Сын ей, конечно, поверил и побежал в сторону от дедовой хаты, за хлев, за высокую берёзу, за кусты малины, по дорожке в лес. 'Хучей* Литанька, хучей ножками'. И Литанька ножками как могла быстро перебирала, и от испуга не поняла ещё, надо ли ей плакать.
  А у Любавы в глазах погасла и нежность, и печаль, и страха не стало, почернели глаза. Протянула руку под стреху...
  Набегавший сзади на мягкую златовласую бабу кнехт думал сейчас её заломать, потешиться славянкой, вдруг остановился столбом. Баба эта резко повернулась и протянула к нему руку - кнехт почему-то не мог ни сказать, ни ахнуть - перхнул кровью, понимая последнее, что красивая эта баба уже выдёргивает из его шеи серп, а её чёрные глаза занимают ему весь свет...
  А Любава, когда кнехт упал и перестал застить небо, увидела как вдоль улицы бежит, хромаючи и постанывая, Тулька - соседская молодая совсем девица с другого конца улицы, голая, вывалянная в пыли, судорожно прижимая к себе обрывки рубахи. А за ней на расстоянии, гогоча, потешаясь, не торопясь её догнать, - трое кнехтов.
  - Туля!!! Сюда!! Беги до меня!.. - закричала, не помня себя, Любава.
  - А-а-а... а-а-а-а! - Туля завернула во двор, мимо дедова дома, мимо лежащего в крови деда, вскрикнула ещё раз увидев его. Кнехты загоготали ещё веселее, увидели ещё одну - золотоволосую. А Любава подумала только тогда: 'А что же я делать буду??!', огляделась, выбежала вперёд, схватила за руку девицу и потащила за собой в хлев, притворила увесистую, чтобы корова не выбодала, дверь.
  Кнехты добежали. Увидали своего мёртвого, разозлились, побили в закрытую дверь, пробовали сломать - не вышло. Лаяли, как псы, перед мясом, что не достать. Двое подставили руки, подкинули третьего на дерново-соломенную крышу. Тот, как хорь, её разгрёб, выломал поперечину, прыгнул внутрь, приземлился хищно, справно, с мечом наголо перед дрожащей добычей. И замер! Из его собственной выи сзади кпереди, да изо рта, со стуком выбивши зуб и разодравши губу, выторкнулись вилы... с кровью... И упал, соскальзывая с вил, у ног дрожащей девушки. Любава подняла чёрные глаза на Тулю. Снаружи ещё кричали недолго. Поняли в чём дело. Подпёрли двери, чтоб не выйти, обкидали соломой и подпалили хлев. Хорошо загорелось, как везде ныне горело по жаре. Кнехты постояли немного, полаяли ещё и пошли дальше по своим грабительским делам.
  Любава, вдыхая спускающийся дым, схватила заступ и стала разгребать ход под стену наружу, который выкопали дети ради игры, чтоб взрослые не видели, а она их наругала и обратно засыпала наскоро...
  
  Жара сегодня пошла на убыль. Но до сумерек было ещё далеко. Мальчик бежал вдоль небольшой лесной дорожки, подгоняя сестричку, пока та упала и заплакала. Плакала не сильно, а скулила тонко дрожащим голосочком. Мальчик схватил худенькую девочку на закорки и побежал дальше. Выдохся через версту. Спрятались в кустах. Лежали клубочком на земле. Девочка дрожала, уткнувшись братику в грудь, а братик, обхватывая её руками, и сам дрожал от страха.
  Проскакала пара находников на конях - видно, закончили свои дела в деревне, осматривали дороги.
  Стемнело. Мальчик знал дорогу на Белую Вежу. Они не раз ездили туда с отцом. Но ехать на телеге - одно, а пешком - Белая Вежа здорово далеко. Идти по лесу вдоль дороги уже плохо получалось, всё время приходилось спотыкаться. Дети пошли по дорожке.
  Взялся дуть, откуда ни возьмись, ветер. Он крепчал, порывами останавливал с поднятой для шага ногой, отбрасывал назад. Одинокие капли дождя тяжёлые почти как медяки, прилетали из неизвестной высоты. Тучи скрадывали почти всякий свет. После жары сначала было долгожданно и приятно, но вскоре сделалось совсем зябко. Видно было плохо, но глаза привыкают, всё-таки видно. Надо было идти дальше, и сделать с этим ничего было нельзя. Постепенно стемнело совсем, и только неясные отблески на небе позади детей обозначали, что где-то не очень далеко могли бы быть люди. Отблески и громы отдалённой грозы провожали детей в пути.
  
  Волк бесшумно шёл параллельно детям. Он отслеживал спереди и сзади - никого больше нет, ни старших, ни сильных, ни соперников. Это удача. Это его удача... Смутное ощущение, что человеческие дети - не его добыча? - с какой стати! Чужая глупость - не повод для сомнений. Есть только один закон. Выживает сильный, умный и удачливый. Он может есть, что захочет, когда захочет и сколько захочет.
  Он опытный охотник, стая здесь не нужна. Стая сейчас пошла на оленей. Они будут долго, методично отжимать глупую косулю, пугать, хитрить, получат по зубам, как ведётся, рогами и копытами ловкого вожака-оленя и его друзей. Какому-то лопоухому волчецу, возможно, даже вспорют брюхо. Волк оскалился усмешкой.
  А в человечьей стае сейчас идёт резня. Пришли чужаки за своей добычей. Они сильны, обвешаны железом, в их руках громадные железные зубы. Он слышит запах свежей крови. А перед ним - холодеют от страха человечьи глупые 'косули' - вот они, отбились от стада.
  Его собственное время глупости и слабости прошло ещё в щенячестве, когда папаша-волк чуть не сожрал его мимоходом. Он забился в кролячью нору - это его Удача, она была уже тогда. Когда его шерсть поменялась на взрослую, его дружок по щенячьим играм, попытался поспорить с ним за драного зайца. Ну и что, что он зацепил этого зайца - это был всего лишь случай, для дружка - это был дурацкий случай. Всегда первым был он сам, а не этот придурок. Один рывок за шею решил все недоразумения. Вкус его крови не отличался от вкуса крови того зайца. Не верь никому и не бойся никого. Волк оскалился презрительно и высокомерно.
  Теперь он ловок, силён, азартен. И это ещё надолго. Он знает здесь все пути. Он не вмешивается в дела кабанов и медведей, он не пересекается с рысью, его не интересуют птицы и всякая мелочь. Это его лес. Он пусть не король, но граф - точно. Волк гордо щёлкнул зубами.
  Он легко обогнал детей и стал поперёк дороги. Это его добыча. Но он благороден - он предупредил, что имеет все виды. А добыча может защищаться. Он даёт ей шанс... развлечь его.
  Мальчик, увидев перед собой волка, оцепенело схватил сестрёнку.
  Страшно. Волк загородил дорогу... И не убежишь. Волк наброситься... тогда надо схватить и держать его за язык, пока свои не прибегут. А кто прибежит... Надо взять палку и дать волку по зубам... Не видно палки. И у волка такой вид... что палкой ему не дать, а руку он сгрызёт как соломинку... Волк - зубами щёлк.
  - Волчёк, не ешь нас, - сказала вдруг жалобно маленькая сестричка.
  Волк показал все зубы - он насмехался и, гипнотизируя добычу неотрывным взглядом, ступил ей навстречу.
  
  Зубр, великий как гора, вышел из другой стороны лесной стены. Живой громадой, обдав детей мощью и теплом, он двинулся наперерез Волку.
  Волк отпрянул, дрогнул, он не мог поверить в такую перемену. Как он его не учуял?! Ветер дул в спину, с другой стороны! И этот дразнящий запах крови! Только что ему была обеспечена законная добыча и сытая ночь. Крутанулся на месте - тягаться с Зубром нет смысла, но где же справедливость! Может он отступиться? Ведь это его, Волка, добыча! А Зубр вообще такое не ест! Шерсть встала дыбом. Он оскалился всеми зубами - только подойди, я порву тебе глотку...
  Зубр остановился между детьми и волком. Между ужасом и алчностью. Между беззащитностью и насилием.
  - Нет, этого сегодня не будет, - Зубр посмотрел Волку в глаза.
  - Будет, таков порядок вещей! - упёрся глазами Волк.
  - Сегодня и так уже слишком много крови!
  - Это моя добыча!
  - Их старшие спасали моих детей - я возвращаю долг!
  - Ты лезешь в мои дела - это не по законам Леса!
  - В Лесу у каждого свои законы!
  - Отдай мою добычу!
  - Прочь с дороги, хищный выродок!
  - Ты не остановишь меня! Я отомщу! Я окровавлю свои зубы об твоих внуков!!!
  - ...
  Со скоростью, которую страшно представить в такой громаде, Зубр бросился вперёд.
  Волк был умён, он ожидал броска. Волк был ловок, он отпрыгнул, но всё равно - УДАР!
  От удара лбом волка отнесло на три сажени. А Зубр летел на него, потерявшего опору под ногами - сравнять с землёй...
  Другой бы пропал точно, но этот исхитрился, извернулся ужом между рогов, разбрасывая ноги нелепо, но очень быстро, обдирая морду об кусты, кору, траву, он убежал из поля зрения. И там завыл жутко, залаял обиду, закликал беду, заклялся отомстить...
  'Да нет - он был готов, он успел подпрыгнуть - удар не получился смертельным, он сразу унёсся как ветер на безопасные сотни шагов. Но какая подлость! Какая бессмысленная тварь этот Зубр! Он не признаёт моих прав, моих законных прав... какая боль в боку!'
  Лесной исполин и дети невольно слушали - много злобы у врага!
  Зубр ответил мощным раскатистым рёвом на весь лес: 'Умри!'
  Лес замер. Лес знал - так и будет... только когда. Когда одной злобной тварью станет меньше?...
  Зубр посмотрел на детей. Спокойно и несильно, чтобы не напугать, кивнул мальчику на дорогу и фыркнул, убедившись по взгляду, что тот понимает, двинулся по дороге впереди детей.
  
  Вершислав стоит наверху башни. С западной стороны из-зи леса поднимается дым. Дым растёт, закрывает уже полнеба. Птицы стали падать в траву - одна... три... много птиц, лежат в траве, серыми грудками, некоторые бьют крыльями, но умирают. Вершко думает: 'Зачем же птицам гибнуть? Они ни в чём не виноваты!'. Понимает птиц и бросает в небо - они летят, но всех не поднять - слишком много. И скачет на запад по полю, по лесу - где дым, там и огонь. Видит - пожар. Горит река. Рыбы выбрасываются на берег, дышат, широко раскрывая рты, и замирают. 'Но ведь вода не может гореть! И рыбам зачем гибнуть? Рыбы ни в чём не виноваты!' Сбивает огонь с реки и бросает рыб в воду и те плывут, но слишком много рыб на берегу.
  Отец кричит ему с той стороны огня: 'Вершко, уходи от огня! У этого огня есть глаза - если он тебя увидит, тогда спалит!' 'Отче! - кричит Вершко - а как же ты там? Как тебя спасти?' 'А меня не надо спасать, сынок, я уже спасён. Ты ОЛЕНЯ спаси!' Смотрит Вершко - поодаль на том берегу лежит благородный олень со связанными ногами, гордую голову с красивыми рогами поднимает, но не может освободиться. А огонь со всех сторон всё ближе к нему подступает. Вершко берётся за лук, берётся за меч - не то! И думает: 'Как же я ему помогу - сам сгорю. А ведь он тоже не виноват!' Брыва говорит ему: 'Днём виднее будет, а сейчас его не спасти!'. 'Так ведь до дня он сгорит!' - отвечает Вершко. Горобей говорит: 'Судьбу не переменишь, надо покоряться неизбежному'. Видит, что Кудеяр и Прытко уже бросились спасать оленя. Кудеяр кричит: 'Я вижу путь!' Прытко кричит: 'Я помогу!' и Вершко за ними побежал... и проснулся. Заходит его будить ночной дозорный...
  Небо над полуночным заходом полыхало дальней зарницей. Вроде тускло, но недобро. И полночная стража всё же решила сообщить об этом Вершиславу. Он со стражниками и с напросившимся Прытком вышел на верхнюю площадку Белой Вежи. Облаков на небе скудно, отблески совсем слабые. Дул полднёво-заходний ветер, отгоняя всякие возможные предположения. Вершко всматривался вдаль, на верхушки древнего леса, и тоже, не знание, а смутное чувство утраты и тревоги поселилось где-то в сердце.
  - Направление - над Соколкой.
  - До Соколки далеко...
  - Что у нас ещё там?
  - Лесные Выселки?.. должны быть ближе, но правее
  - Древляны... как раз...
  - Горят.
  - Горят... сильно тогда черещур - долго ведь уже.
  - А с вечера не горело?
  - Так марево такое знойное и ветер был в ту сторону, а после - дальняя гроза была в той стороне, не разобрать... - с досадой пожимал плечами дозорный.
  - Думаешь набег?
  - Может Святояр догадаўся?
  - Про немчуру?
  - Да.
  - ... Похоже, что догадался. - сквозь зубы удалось сказать Вершко.
  - Ах ты, ёшкин карачун, значится, набег! Шо робить будемо, раз так?
  - Надо ехать, смотреть.
  - Прямо сейчас поедем?
  Вершко поглядел на вопрошавшего Прытка:
  - На два часа позже, чтобы с восходом солнца подъехать, а то не разглядим ничего.
  Через два часа отряд беловежцев выехал в Северные ворота крепости.
  Вперёд поскакали княжеские стражники, вся полусотня с Вершиславом во главе. И далее они шли на стрелище впереди.
  Князь возгавлял отборную сотню Бранибора. По правую руку от князя - Бранибор. За князем дюжий знамённый десятник держал знамя князя - 'белое с червоным', на белом полотнище - красный щит, а на щите Белая Вежа, знак твёрдости и верности князя Любомира и его ближней дружины. Рядом с этим знамённым - ещё один со знаменем поменьше - сотенным. Следом - знамённый десяток. Сотня Судислава осталась держать крепость.
  Ещё через полтора часа лёгкой рыси в перемену с шагом отряд Вершислава встречал предрассветный сумрак на лесной дороге. Кудияр показал рукой на дорогу впереди и изобразил всеми пятью пальцами, как будто кто-то многоногий идёт. Вершко поднял руку чуть выше плеча и так застыл. Отряд встал на дороге и затих. Ждали, поглядывая на старшину. Вершко ждал.
  Из стены леса, прорисовываясь сквозь сумрак, как призрачное видение, на дорогу вышел громадный зубр и тоже остановился. Это был лесной великан, какими гордиться пуща. Он видел людей, но не боялся - ему ли бояться. Вслед за ним из сумрака проявилась маленькая фигурка мальчугана, который, пошатываясь, видимо, спал на ходу. Он остановился рядом с зубром. Немая сцена развивалась неспешно, казалось, при полном взаимопонимании происходящего всеми участниками и наблюдателями.
  Зубр-великан стал на колено, а затем лёг. Мальчик, потянувшись на цыпочках, снял со спины зубра нечто маленькое и мягкое на руки. Маленькую девочку. Зубр медленно поднялся. Повернул огромную голову к мальчику, оказавшись глазами напротив его лица. Несколько мгновений мальчик стоял, затем прильнул лбом к носу зубра. Вершислав и его отряд, замерев, превратились в зрение. Зубр неуловимо подтолкнул мальчика идти и легонько фыркнул. Мальчик развернулся и пошёл к отряду. Зубр медленно повернул голову прямо. Вершко мягко спустился из седла и открыто, но медленно, стараясь не шуметь, пошёл навстречу. Мальчик и Вершко дошли друг до друга. Вершко взял спящую девочку на руки, и посмотрел на зубра. Два воина встретились взглядом. Зубр увидел, что всё сделано правильно, медленно развернулся и неспешно растворился в лесном предрассветном сумраке. А Вершко почудилось, будто зубр сказал ему беззвучно: 'Теперь ты за них в ответе!...'
  Тихонько, не нарушая гармонии происходящего, подъехал весь отряд.
  - Ты из Древляны сбежал? - спросил Вершко мальчика.
  - Да - ответил тот, в полузабытьи.
  - Как тебя зовут?
  - Тверд. - сказал мальчик и стал падать, теряясь во сне. Его бережно подхватили сильные руки. Мужчины подняли его в седло и повторяли: 'Тверд... в самом деле Тверд'.
  Выждали немного, давая зубру уйти не тревожась, и поехали дальше в сторону Древляны. Весь отряд медленно. Один боец с детьми был отправлен в Белую Вежу, а Кудеяр с Прытком - скрытно вперёд.
  - Ты видел, какой великан? - восторженно говорил Брыва. - Редко такого быка увидишь.
  - Это не бык. - Сказал Горобей.
  - Ну, зубр.
  - Это не зубр.
  - От как! А кто же это, по-твоему?
  - А часто ты видал когда-нибудь, чтобы зубры вот такие здоровенные носили детей на загривке?
  - Ну, это верно, редкий случай...
  - А я думаю - единственный.
  - Ты опять меня переумничал!
  - Мало того, я думаю, это сам Велес к нам выходил.
  - ... Что тебе скажешь?
  - Ничего не говори! Велес спас мальчишку с сестрой. Значит, этот мальчик особенный, богами отмеченный, для чего-то важного предназначенный...
  - А девочка?
  - Девочка... тоже...
  - Умник ты, я знаю! Это значит, что Древляны вороги пожгли, а он с сестрой спасся...
  - Кому - сила, кому - ум! Это значит, что нам с тобой работки не убавиться.
  
  Когда въехали в Древляны одни во̀роны хозяйничали в деревне. Чернопёрые, спугнутые дружиной, с недовольным криком-граем поднялись на крыло, застили небо и ранний небесный свет. Дружинники искали живых. Среди погорелых домов и разорённых дворов нашли несколько маленьких детей, спрятанных родителями в разные закутки, забившуюся в погребе за бочки молодую девушку, что не смогла говорить, онемела. Нашли израненного мужчину, которого налётчики посчитали уже добитым. Разлепив глаза от смертельного мрака и увидев своих, мужчина прошептал: 'Были немцы... волки-рыцари...' и закрыл глаза уже навсегда. Любомир отрядил ещё двух бойцов искать телеги, собирать скотину, и всех выживших везти в Белую Вежу.
  Нашли бабулю древнюю, слепую. Та стояла на краю деревни и кляла слабым голосом находников. Из незрячих глаз текли слёзы. Поняв, что явился Любомир с дружиной, подняла костлявые руки, навзрыд трескучим слабым голосом взмолила: 'Сыночки, сыночки! Догоните лиходе-ев! Покара-а-айте! Чтобы не было им места на белом свете!'
  
  
  
  
  Глава четырнадцатая. Погоня
  
  Стражники Вершислава рассыпались и осмотрели все ближайшие окрестности. Оценив разорение, следы и выслушав знатоков, Любомир решил, что от начала нападения прошло полсуток, а ушли налётчики часов шесть назад, не торопясь, но не спя, в ночь. Что полон* они взяли больше ста человек и мужчин и женщин. Что самих налётчиков около сотни пеших и несколько всадников.
  - За кого они нас принимают? - грозно сверкнул очами Любомир перед стоящим кругом своих сотников и десятников. - Рассчитывают пешком, да с полоном уйти от дружины?! Если только основная их сила поджидает нас в засаде... Приманка?.. Вершислав - разведку вперёд! Бранибор - изготовиться к нападению в любой миг. Ухо держать востро! Мы их догоним и всех положим! Полон отобьём! Начальники - к войску! Выступаем.
  Это всё заняло четверть часа.
  Маленькое войско двинулось по следу.
  По следам целой толпы народа идти было легко, трудно было предвидеть замысел врага. Поэтому Вершислав разделил свою полсотню, идущую впереди на пять частей по десять бойцов.
  Первая десятка пошла скорой рысью по самому широкому следу, который шёл на солнечный заход в глубину леса, вторая и третья - на сто саженей правее и левее, четвёртая и пятая- на двести саженей правее и левее первой.
  Вершко ехал и рассуждал так: впереди речушка небольшая делает поворот влево на юг, к Нареву. Преследователь выходит на берег, идёт по следу, поворачивает налево, а солнце как раз на полдне и слепит ему глаза, потому как это, по хитрости затаившихся им выгодно, засада может ждать там. Если засада сидит слева от реки в подлеске, можно и не увидеть, это значит пропустить важный первый момент нападения, и биться будет неудобно, отступая в реку.
  Сам Вершко со своими друзьями был в четвёртой десятке, которая, как ему казалось, быстрее всего должна была обнаружить засаду. Но, так рассуждая, прикинув, где место предполагаемой им засады, Вершислав быстро вернулся к Любомиру и доложил о своём соображении.
  Любомир ответил:
  - А если неправ? Будем ждать разведку - потеряем время.
  - Пусть сотня идёт, как шла, а я своих перестрою и напрямик туда, проверю, если найду засаду и нечаянно вступлю в бой - пущу две стрелы со свистком одну за другой.
  - Что за свисток?! - изумился Любомир.
  - Вот. Недавно сделали, переняли у половцев. Не успел показать. - Вершко подул в наконечник хитрой стрелы, получился натуральный и довольно сильный свист!
  - Ну, Вершислав, ты меня снова удивляешь! - усмехнулся Любомир. - Давай, действуй!
  
  Догнав своих товарищей, Вершко объяснил, что делать, перестроились. Растянувшись по лесу очень жидкой цепью полусотня наблюдала друг друга - кто, где, что увидел. Ехали при этом довольно быстро. Через часа два, намного раньше, чем ожидал враг, увидели почти в том самом месте, где и думал Вершко. Посмотрели. Свистеть не стали. По цепи передали - крайний ускакал остановить движение князя. Полсотню Вершислав потихоньку вывел назад и вернулся к Любомиру.
  - Нашли, князь, немцы! Хорошо вооружённые.
  - Много их?
  - Больше, чем мы думали. Сотни три с пиками. Ждут нас, похоже, попозже. Полона с ними нет. Эти нас ждут, а полон, видимо увели дальше.
  - Три сотни в лесу с пиками - это намного хуже... и, значит, ещё не все, по крайней мере, ещё те, что полон увели. Что думаешь Бранибор?
  - Если они сидят в лесу с пиками, значит, рассчитывают напасть на конный отряд, у которого нет дороги к отходу. Значит, впереди ещё крупные силы. Эти нас пропустят и закроют отход, те прижмут, и всё - котёл. Значит тут дело не в самом налёте на деревню, а охотятся прямо на нас, князь.
  - Что правильно сделать?
  - Предлагаю разбить сначала эти три сотни, а там видно будет.
  - И как мы это устроим?
  Бранибор подумал недолго и изложил:
  - Вершислав со своими будет изображать основной отряд, идущий по следу. И вдруг, проходя мимо них, он увидит засаду и начнёт в них стрелять. Те ввяжутся в бой и попрут на него с пиками - у них же пики и они немцы, будут следовать плану в голове своего начальства. Тем более их намного больше. Мы будем ждать в этом жеnbsp;Вперёд поскакали княжеские стражники, вся полусотня с Вершиславом во главе. И далее они шли на стрелище впереди.
лесу и даже на той же стороне, только немного поглубже, куда они должны погнать Вершислава. Вершислав потянется по дороге, а затем резко перейдёт реку в брод и окажется сам на берегу, а немцы, идущие за ним, на открытом месте и в воде. Немцы откроют нам свой тыл. Мы будем действовать очень быстро и крайне жестоко. Непреодолимо. И всё. Ту немецкую часть, которая нас ждёт дальше по дороге, мы должны опередить.
  - Что же, осталось привести это в хорошее исполнение. Командуй, Бранибор! - немного подумав, бодро сказал князь.
  Приготовления заняли меньше часа. Быстрым и скрытным броском отборная сотня обошла засаду через её тыл.
  
  Вершислав в княжеском червонном плаще со своей полусотней ехал быстрым шагом по следу, оставленному множеством ног по небольшой дороге вдоль левого берега невеликой речицы. Солнце начинало нехорошо светить ему слева и прямо в глаза. Брыва рядом справа скалил зубы. Горобей рядом слева мотал головой. Кудеяр с Прытком аж светились от радости. Что им дался этот княжеский плащ? Остальные тоже ведут себя как дети, как будто играться едут!
  Напротив густого подлеска слева отряд начал удивлённо изображать, что следы показывают что-то странное, носом землю ковырять, ругаться. Не отряд, а ватажка актёров. Прошли за тихо сидящих немцев. Кудеяр носом повёл по воздуху, как будто он из того балагана с песнярами, и стал тыкать пальцем в кусты. Ну, роль такая досталась! Вершислав дал команду и первый выстрелил в кусты. Кусты затрещали от бьющих стрел. А те в кустах сначала терпели и молчали, их же не видно должно быть, рано показываться. Пока, кого-то совсем хорошо пришпилило, и он заорал. После чего послышалась отчаянно смелая команда 'At-tak!!!' и на дорогу посыпались кнехты с пиками, сразу, как было задумано, строясь против конного удара и отсекая путь к спасению.
   Отряд Вершислава со всех сил поливал кнехтов стрелами, которых каждому навешали по три колчана, отступая по дороге в нужную немцам сторону. Стрельба дала некоторые плоды: около сорока кнехтов уже валялись или корчились, раненные в руки-ноги, кто куда на дороге и в кустах. Это всё продолжалось совсем недолго - простая лучина и наполовину не сгорела бы, а по насыщенности дела показалось долго. Наши всё стреляли и стреляли, а немцы всё большим числом выбегали из леса и строились многочисленной стеною и страшно наставляли пики. Немцы, построившись, наконец, бросились на русов с пиками наперевес.
  Охранная полусотня поскакала прочь, не вступая в рукопашный бой, и имея небольшой отрыв, резко взяла вправо, прямо в реку, быстро переходя её вброд. Кнехты бросились ловить уходящих, получали стрелы в лицо, теряли строй. Когда одна сотня кнехтов развернулась от остальных, и побежали перекрыть реку сзади от Вершислава, показав свой тыл лесу, из леса без криков и лишнего шума выскочила сотня Бранибора, чего немцы никак не ждали и даже не оборачивались в запале ловли 'князя русов' в червонном плаще. Бойня - подходящее слово для того, что сделала отборная сотня с немцами. Лавиной во главе с Любомиром и Бранибором, сметающей пики и головы, она прошла вдоль и поперёк реки. Охранная полусотня довершала дело стрельбой с близкого расстояния.
  Но, пока дело было сделано, вокруг 'князя' в червонном плаще образовалось особо кровавое месиво. Все кнехты кинулись именно на него. И Вершко попал в самый переплёт. Сразу несколько пик ударили в него.
  Брыва ревел огромным туром-быком, рассекая кого-то пополам исполинским мечом, давя и глуша по трое, кого богатырским конём, кого могучей десницей.
  Горобей правил конём одними коленями, как истинный центавр-китоврас, сверкал сталью двух клинков. Как мельница богов, отправляющая души непрерывным потоком прямиком в ад.
  Кудеяр спешился и по колено в воде, ныряя между пик и мечей, как ваятель из кошмарного сна вурдалака, отсекал всё лишнее мечом и подправлял ножом.
  Прытко успевал закрыться и ударить, и этого довольно.
  А Вершко крутанулся вместе с конём, отклонил две, срубил одну пику, а сразу две пропороли его буланого коня. И, вырываясь из стремян, ища себе место, где нет смертельного железа, Вершко уже в себе плакал, что и этого коня не уберёг: 'Что же это за судьба такая!!!' Снаружи кнехты увидели искажённое, но и освещённое яростью лицо, как выплеск крови, червонный плащ, сверкающий круг, описанный явно дорогим мечом, и даже отпрянули: 'Князь!!! Простым наскоком не возьмёшь!'
  Предводитель засады и два сотника из трёх - рыцари были здесь. Но Вершко был очень зол и гневен. На вероломных ляхов, на грабителей немцев, на нерасторопного себя, на потерю коня, на дурацкий маскарад. И в этом напоре ярости нападающие кнехты и рыцари показались ему жалкой кучкой недостойных негодяев. Он сам напал на них всех! Без щита. С одним мечом и в червонном плаще.
  Немцы кричали, тыкали в него пиками, крюками, старались достать мечами, шестопёрами, клевцами, мешались друг другу. А он орал: 'По-ор-рву-у-у!!! Мра-а-а-азь!!! За деревню!!!' - и крушил направо и налево, и вперёд, и назад, и по кругу, и с вывертом, и с наскоком, и с приседом, и по солнцу, и месяцем, и соколом, и вороном, и рысью, и пардусом, и бером, и росомахой*, и по-всякому раскидывал их, как щенят многовесных. Оружие часто вылетало из рук одуревших немцев, или даже разлеталось на куски. И кто-то из них всё падал в реку под ногами и больше не поднимался. А он всё крушил и крушил весь мокрый, потный, в брызгах воды, политый чужой кровью...
  Старый вояка с выпирающим подбороком, стоявший во главе немцев, тот самый Берг и кричал, и приказывал, и подбадривал, и взывал к христианскому богу, борясь против Вершислава. И увидел, наконец, что нет на того пересилка, что попасть под кровавый меч бешенного руса может стать и его участью. Увидел, что вся битва проиграна, а другие русы ещё бо̀льшим числом мчаться страшной конной лавиной сюда, своим на подмогу. И, как грамотный стратег, решил, что только глупцы сопротивляются при явно проигрышном соотношении сил. Развернул коня и дал шпоры...
  Река стала вся красной. Такой красной, что было видно рыбу под ногами. Много рыбы, в том числе передавленной. Битва закончилась полным уничтожением наёмников засадного отряда, за малым исключением. Солнце было как раз на вершине, сверкало отблесками на красной реке.
  Русы потеряли пятерых! И Вершислав - буланого коня. А над рекой поднялось марево водяной пыли, и в ней засветилась короткая, яркая радуга. Славяне, задирая головы вверх, поснимали шеломы: 'Прощайте, братцы! Слава Богам и Предкам нашим!' - думали о погибших товарищах.
  - Ты, Вершислав, истинный БОЯРИН*! - говорил смеясь, подъехавший князь. - Яростен в бою как сам Перун! Оглянись, скольких ты один перемесил! Удивляешь меня всю жизнь!
  - Да, браточек, этого я про тебя не знал! Снимаю шелом перед тобой. - Сказал Бранибор-багатырь и даже приклонился брату мокрой от пота головой.
  - Вершко, ты как? - заглядывал ему в очи Святояр и ходил пересчитывать побитых братом.
  Кудеяр, ставши рядом, спросил:
  - Не зацепили тебя, Вершко?
  А Вершко молчал. Вымыл в реке меч, стоя на берегу, обтирал его рукавами, осматривал, где царапины появились, не имея слов. Поводил плечами, не чувствуя ран.
  Друзья и многие другие бойцы сошлись вокруг, обступили Вершислава и гордились благоговейно, молча. Пока Горобей не нашёлся:
  - А что, может ему этот червоны плащ уже и оставить, всё равно весь продырявленый, хотя он и без плаща весь красный, как в плаще! Вообще же червонный плащ то и значит - 'багрянец крови пролитой врагов!'
  - Ну вот... не заминай мне в голове! - откликнулся Брыва добродушно. - видишь, человек не в себе. Надо было ТАМ помочь, а не ТУТ языком блевяскать*, такой умный!
  - Я блевяскаю?! А что ты сам ему ТАМ не помог?! - хочу тебя спросить. - тоже без обиды парировал Горобей. - ты такой здоровый!
  - Я был занят, разве тебе не понятно?
  - А я, по-твоему, что - карасей разглядывал?
  - Ты карасей шинковал, как капусту, я видел! По двадцать раз одного и того же всё тыркал, но зато быстро!
  - А ты мог бы с такою своею силою и что-нибудь доброе уже сделать! Например, плотину от немцев, чтоб не лезли. Гляди, их больше, чем рыбы!
  - Вот, что тебе скажешь?! - счастливо улыбался Брыва.
  - Ничего не говори! Просто слушай! - так же в ответ посмеялся Горобей.
  И Вершко улыбнулся, наконец, и потом сокрушённо махнул рукой:
  - Это, наверно, с бати началось!
  - Что началось?
  - Да, кони мрут подо мной, как мухи!
  - Жаль, конечно, коника, добрый был помощник. Вишь, тебя собой заслонил... Но не кручинься, братушка, твоё дело поправимое! Лишь бы на тебе мухи не жили, как кони!..
  
  Полон нашли ещё дальше на три версты, в лесу - связанных, освободили. Небольшую охрану повязали без сопротивления. Селян привели ближе к месту побоища, где основная часть дружины отдыхала и перевязывала раны. Сказали селянам ждать, потому как, если самих дружинников побьют, то и селяне не спасутся. Пловда и Граник прискакали из разведки, сказали, что движется большой отряд немцев прямо сюда. Около тысячи конных. Будут быстрее, чем через час.
  Любомир сидел в тени дерева с перевязанной правой рукой, лёгкая царапина над локтём, не до кости и рука шевелиться. Мечтательно поглядел в небо:
  - Вот бы мир был! Сколько бы добрых дел можно было сделать!..
  - А сейчас что делать будем? - спросил Вершко, лёжа на спине с травинкой в зубах.
  - Всё идёт как задумано. - спокойно сказал Бранибор, сидя с прямой спиной, ноги сложены под себя. - Мы разбили три сотни. Потерь почти нет. Освободили полон. Опередили основные силы немцев. Сейчас надо только понять, как правильно сражаться дальше.
  - Что-то не идёт мне ничего в голову, Бранибор. - сказал Любомир. Если уйти, селяне пропадут. Нельзя уходить. А нас неполные полторы сотни против тысячи. Ещё три десятка ранены, и все утомлены. Невозможно. Даже если мы поскачем отсюда сами, нас могут настигнуть по следам. У них могут быть кони свежее.
  Угораздило нас на такую силищу немцев. Как раз после того, как большая часть нашего войска ушла. Даже если рыцарей там немного, скажем... сто, то всё равно - тысячу не раскидаешь.
  Вершко прикидывал вслух:
  - Какую можно сделать хитрость или отвлекающий манёвр. Или что??!
  - Надо было бы броситься на них со всей мощью, напугать и повернуть в бегство... но только мощи у нас не хватает. - думал вслух Бранибор.
  - А какую интересную песню пели бременцы! - заулыбался Любомир, - вроде про тебя и, сразу, про вашего отца - поучительную: 'Не лезь на рожон, если не имеешь достаточно сил'... про спасение в реке...
  Вершко поднял голову:
  - Может, в самом деле наше спасение в реке - там столько ихних трупов валяется, может, этого и напугаются?!
  - Надо обмануть, показать, что у нас достаточно сил... и напугать! - сказал Бранибор, - опасное, но единственное. Селян в дело! Быстро надо делать!!!
  Любомир и Вершислав вскочили и хором:
  - Что делать?!
  
  Через почти час появилась голова вражеского отряда. Бранибор, отправивший всех раненых в задний ряд, перегораживал узкую лесную дорогу всей полуторной конной сотней, в десять плотных рядов. Вершислав с князем и стражей стоял сзади. Селяне, расставленные по всей ширине окружающего леса, должны были изображать спрятанное большое войско, выдавая его перешёптыванием и еле слышным бряцаньем оружия, подобранного у поверженных кнехтов. Русло реки было поперёк завалено свежесрубленными стволами деревьев, которые валили кнехтовскими мечами. Дерево рубить мечом - никудышнее дело, ну а приходиться. Навалили дерев вроде и немного, но они всё равно создавали труднопреодолимое препятствие. Впереди этого заслона по всей реке на треть поприща, наверное, по протяжению плавали все три сотни погибших немцев - жуткое зрелище. С другой стороны дороги деревья были подрублены, и приготовлены к повалу, если бы немцы атаковали. Засека значительно затруднила бы продвижение вражеской конницы, а кого-то из них просто передавила бы.
  Немцы, завидев заслон издалека, пришли в движение. Пока они быстро соображали, что это значит и что с этим делать, им навстречу от руссов отделилась группа из четырёх всадников. Группа скоро, но не торопливо приближалась.
  Во главе немецкой конницы двигался великого роста надменный рыцарь, магистр Олаф. Рядом с ним - старый вояка с выставленным подбородком, который наблюдал за бесчинством в Древляне. Немецкие находники уже успели втянуться по дороге откуда хорошо просматривалось усыпанное трупами наёмников-пикейщиков русло реки и дорога, местами обильно пропитанная кровью. Магистр брезгливо сморщился, смотрел внимательно, но не мог различить трупов врага. Магистр ощущал присутствие кого-то в окружающем лесу. То ли переговариваются, то ли оружие позвякивает, причём во многих местах, со всех сторон. Подумал: 'Свиньи славянские спрятались в лесу, не могут даже замаскироваться, как следует'. Тем не менее - невыгодный поворот дела. Нужны были ответы. Он остановил войско и тронул коня быстрей, навстречу приближавшимся послам русов. За ним так же привычно поскакал старый вояка Берг с выставленным подбородком и ещё двое таких же подручных рыцарей.
  Съехались на расстояние копья. За Магистром - трое рыцарей в сплошных доспехах с тяжёлым оружием. За Бранибором - Брыва и ещё два похожих богатыря из отборной сотни, все в добротной средней броне, все очень хорошо вооружённые. Доспехи разные, оружие разное, люди разные.
  Бранибор с выражением на лице, которое подошло бы монолитной железной горе, произнёс:
  - Уходи, или погибнут все!
  - Все твои?
  - И все твои.
  - Боишься?
  - Не вижу смысла.
  - Хочешь испугать меня этой сотней?
  - У меня в лесу много людей.
  - Сотня дешёвых рабов?
  - Не только. Но, если ты пришёл ради своей смерти, можешь начинать.
  Богатыри развернулись к магистру спиной и неспеша поехали к своим.
  Немцы простояли полчаса, взвесили все за и против. И ушли. Не ради смерти пришли, видно. Выгоду искали.
  Славяне сдерживали ликование. Провожали громадное вражеское войско победным молчанием. Выждали часа два. Разведчики убедились, что немцы не подстроили новые козни. Походным шагом понесли кони маленькое войско домой. В Белую Вежу. Копья держали по-удалому - навесу, остриями вверх. И селяне спасённые потянулись за войском.
  А Вершку дали нового коня. Каурого. Из под Звенибожа. Самому Звенибожу каурый ныне стал не потребен... Пика угодила ему прямо под сердце, на всём скаку. Он от князя пику отвернул, и свою первую отбил, а свою вторую пропустил. Первая-то целила ему в лицо, он её щитом поднял, а вторая-то как раз под щит и поднырнула. Ныне везут его самого между сёдел в плащах, с краю от дружины. А душа его улетела на быстром крылатом скакуне прямо к Перуну. Все видели.
  
  - Повезло нам, братцы! - Громко говорил Брыва, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности.
  - Это не 'повезло'... - поддразнил Горобей.
  - Опять начинаешь?
  - А что же теперь, терпеть, как ты врёшь?
  - А что же это я успел соврать?
  - Ты сказал, что 'нам повезло'!
  - Ну а как это называется, умник наш? Когда, судя по-всему, нам ухмылялась Мара Кривая, а вдруг, дивным образом, мы не только живы остались, а и напугали врага, большего по силе раз в десять! Конечно это удача великая, почти чудо! Можно смело сказать, что 'нам повезло'!
  - Это твой брат по весу, оказывается тебе отец по уму! - немного кипятясь, отвечал Горобей.
  - Ах вот куда ты клонишь... Мол, это не повезло, а заслужено многоопытностью Бранибора! - всё также, без обид продолжал Брыва.
  - А то как же, и важностью, и хитростью, и богатырством! У него по спине было видно, как мастерски он врёт тому магистру! С таким видом, будто у него силищи в лесу тьма! - язвенничал Горобей.
  - То есть ты такой глазастый, что мою спину около Браниборовой ты не заметил, а зато видел по его спине то, что немец - полный дурак в лицо не различил!.. Вот какая же ты язва, Горобей! Маленький, а такой... не сказать какой. Вроде уже и похвалил Бранибора, а всё равно больше всех - себя! - Брыва съел хитринку в губах.
  - Это я сказал для примера, что нам-то понятно было, а немца Бранибор обвёл вокруг пальца замечательно. - пришлось оправдываться Горобею.
  - Не хочу с тобой говорить, бо ты выкручиваешься, даже когда неправ. - нарочито и как бы свысока высказал Брыва.
  - А ты не говори, ты просто слушай, и на ус мотай. - не сдался Горобей.
  - Горобей, пошли я тебя заборю!
  - Ну, конечно, начинается 'заборю'! Грубая сила - последний довод в споре!
  - Хоть последний, зато действенный! - и Брыва обнял горделивого Горобея за плечи могучею рукой.
  Весь отряд потешается над ними - такими разными друзьями!
  Прытко гарцевал довольный - все славно бились, и он сам молодец!
  - Вершко, а ты видал, как я копьём одного пропорол? Сквозь доспех с обеих сторон! Аж из спины вышло! - заглядывал к Вершку в лицо Прытко.
  - А шо ж ты думал, в тебе силы мало? Волю дать, так, небось, и всех бы нанизал. - отшучивался Вершко.
  - А я одним махом три ноги подсёк! - нарочно громко сказал Кудеяр.
  - Кого же это ты трёхногого нашёл?! - быстро отозвались остроязыкие друзья.
  - Або, можэ, ты не обачыў, что гэто была за трэтя нога?! - в ответ заржало полвойска.
  Кудеяр смеясь, гладил по шее свою гнедую кобылку, приговаривал, успокаивал. Многие заметили, как боевая эта кобылка без седока не убежала, а всё ржала и тиснулась ближе к Кудеяру, и, вставая на дыбки, била копытами пикейщиков по головам. Наверное, человек двух-таки уложила.
  А Вершко ехал, слушая шутливые перепалки друзей, и постепенно приходил в себя после такого всплеска нечеловеческой ярости. В голове звенело. В теле начинали просыпаться забытые во время схватки чувства. Гудело и саднело во многих местах. Много где попало по зброе, по наручам, по поножам, по шелому. 'Ничего до недели заживёт - думал себе Вершко, - всё равно, что просто поколотили'. Потрогал подковку на шее - тёплая, как живая. Прислушивался к себе и, украдкой поглядывая на свои руки, даже засомневался: 'Это я сам всё сделал, или опять подковка помогла?'
  День неуклонно шёл на убыль. Вероломство польского пана было очевидно. Предвидение грядущей, неизбежной и уже начавшейся войны, первые потери в купе с тем, что большая часть дружины с войском отправилась в чужие пределы, начинало гнести. Князь поднял голос:
  - Ночевать будем дома! Шире шаг! Давайте, братцы, походную!
  Мёртвым - память, а живым - жизнь. Запевалы из сотни Бранибора отозвались немедля, и заликовала над дорогой песня, и все подтянулись, распрямились, задышали полной грудью:
  
  Пыль похода стала над дорогой,
  За-алел румяницей закат.
  Мать родная стоя у порога
  Загляделась на своих ребят.
  
   И всё маленькое войско подхватило:
  
  Песню, песню дайте запевалы
  По-вольне-е дайте на размах!
  Чтобы слово в ней не застывало,
  А плясало яро на губах!*
  
  
  
  
  Глава пятнадцатая. Поединок
  
  Это было накануне. А сегодня с утра Вершко проснулся вполне, как бравый огурец. Потянулся с мощным хрустом во всех суставах. Побаливает. Шумно вздохнул. Потрёс головой. 'Жены нет, детей нет. Все уехали... в деревню'. Похоже, ещё в основном спя, вышел босиком во двор, на травку. Смешно надул щёки и нырнул головой по плечи в бочку с водой. Порычал в воду с бульботанием и кулькотанием.
  - Мга! Га-а-а... У-ух! - разогнулся, щедро обтекая потоками воды. - Утречко, здравствуй! Слава те, Ярило!
  Занёс руки высоко над головой, старался до неба достать.
  - У-уп-ффф! - согнулся локтями почти что до земли. И, припадая то на одну полусогнутую ногу, то на другую, загибая-махая руками во все стороны, изобразил, по-видимому, большого игривого коня, у которого ветряная мельница на спине. Вобщем, походил по двору здоровенной раскерякой, разминая затёкшие от богатырского сна члены. Этому тоже в дружине учат. Размялся. Молодец!
  Тумана нет уже, петухи молчат, отпелись на сей день, похоже. Солнышко на четверть от края поднялось. Понял, что дали ему поспать подольше. Поглядел на себя, сложил руки напереди, на причинном месте. Осмотрелся вокруг, кто его углядел с могучей мужскою силою в мокрых исподних портках... А вроде, никого...
  Пошлёпал мокрый на цыпочках вытираться. Быстро бритву направил об кожаный ремень, висящий у печи. Взбил в глиняной чашечке мыльную пену щетинным помазком. Подбородок и щёки аккуратно подголил для порядка, усы поправил, глядясь в маленькое бронзовое зеркало. Нарядился быстро, причесался. Выхватил из лукошка, заботливо поставленного на лавку кухаркой, три отборных куриных яичка, выпил смачно сырыми с солью, с зелёным луком и с ломтем чёрного душистого хлеба из того же волшебного лукошка. Рот прополоскал, чтобы луком не сильно духмянить. Пошёл до дела. Да и поесть надо по-существеннее, а то так и сила пропадёт...
  После того, как со всеми повидался, обменялся думами на день и подкрепился ещё хорошим куском свежепечёной свинины со сладкой репкой, с распаренной пшённой кашей, со всякой смачной приправой, Вершко отправился к уже поправившемуся саксу Рихарду.
  Прошло четыре с хвостиком недели после пленения Рихарда-сакса. Кормили его хорошо, не обижали, выдавали чистую, простую, но крепкую одёжу. Он выглядел здоровым как бык, только временами покашливал-похрюкивал. Косился в сторону Вершко, но делал вид, что вообще его не замечает. С последнего допроса Вершко с ним больше не общался. Уговаривать врага стать другом, покаяться, перейти на нашу сторону и всё рассказать - всё это казалось горячечным бредом деревенской бабы в отцовской избе-лечебне. Но надо было именно этого и добиться. Что с ним делать?..
  Разорение Древляны и битва с немцами стронули с места затянувшийся поединок умов. Вершко зашёл в келью к Рихарду. Серьёзная, суровая злость подступила, как неизбежность. Подошёл к нему на шаг.
  - Твои соплеменники позавчера уничтожили Древляны, нашу деревню, убили боле двух сотен человек, в том числе и жён слабых, и стариков ветхих, и детей малых. Им что мало своей земли?
  Рихард упрямо молчал, смотрел в пол.
  - Что вам дома не сидиться? Я не иду в твою деревню и не убиваю твоих старых родителей! И не убиваю твоих малых детей! И не насилую твою любимую жену! Что тебе здесь надо?! Кто тебя сюда звал?! Что ты лезешь за сра... деньги портить чужую жизнь?! Ты, что всё себе купишь на эти деньги? Нет! Ты добро не купишь. И любовь не купишь. И веру не купишь. И друзей не купишь. И славы не купишь. А у меня всё это здесь есть! Слышишь ты, находник! Может у меня денег мало, но не всё деньгами меряется! Моя Родина здесь. А ты иди в свою. И ТАМ ЖИВИ! Нет бы ты пришёл, как человек, как гость, мирно поселился, были бы друзья! А так ты - враг!
  Вершко походил вокруг:
  - Не могу доказать, что ты лазил в опочивальню... Но мне теперь доказывать ничего не надо! У меня теперь другие резоны.
  Он развернулся и со всего плеча врезал саксу кулаком по морде. Сакс был настороже, но по лицу всё-таки получил. Давно его не били! Ведь не допрос, не пытка, он уже привык тут сидеть спокойно, хорошо ему было. Гость же. Своими делами занимался, как оказалось, продолжал шпионить. Разозлился! Как пружина распрямилась, что давили долго.
  И пошла потеха. Вершко его кулаками, кулаками и всё по морде, по морде. Сакс руки подставляет, ногами отбивается, схватил лавку из-под себя давай ею махать. Вершко получил чувствительно по плечам. С разворота локтем дал Рихарду под дых, да по шее. Но тот крепкий. Схватил Вершко под ноги, грянул об пол. Пристроился душить. Вершко ему морду в сторону сворачивает, у другого уже голова отпала бы, а этому ничего.
  Как они друг друга молотили, лучше всего поймёт дружинник, знакомый с крепостью старшинских ударов, а тут у старшины противник достойный. Сильная драка получилась, чуть келью не развалили, всю мебель переломали друг об друга. Народ сбежался на грохот, княжьи стали в дверях, на дерущихся смотрят, за Вершислава кричат, но не разнимают. Старшина же просто так драться не станет. Наконец, выпустив пар, Вершко перестал драться как просто рассерженный мужик, лишь бы бить, да битым быть, а изловчился, кинул сакса через голову об стену, вскочил ему на спину сверху и руку заломал за спину по самое не могу. Рихард только закряхтел, аж слезы выбежали из глаз. Вершко выдохнул:
  - Всё, Рихард, ты на княжьего дружинника руку поднял. Это повод! Или ты мне поможешь, или я тебя убью, а хочешь - покалечу.
  И Рихард, наконец, заговорил, правда, с акцентом:
  - Как ты меня утомил, Вэршыслав! Я вижу тепер: или ты, или я. Отпусти! Давай говорить!
  - У нас всё хорошо, ребята! - слазя с Рихарда и поправляя одежду, сказал Вершко радостным рожам, которых высовывалось в дверном проёме одна над другой штук семь. - Можно сказать: 'отлично'...
  
  - Что ты хочешь от меня? - трогая разбитые губы, начал Рихард, когда их оставили двоих.
  Вершко тоже послушал тело, высморкал кровавые сопли:
  - Правды хочу.
  - И какой тебе правды? Это не мои соплеменники напали. Мои дома сидят. Далеко. А это - короля Генриха и всякий наёмный сброд.
  - Ага. Знаешь, значит... Давай для начала так - почему не убежал?
  - А мне понравилось тут. Кормят хорошо, светло, тепло, ты не лезешь. Осмотрелся. Я за этим и приходил - посмотреть, как живёте.
  - И что ты вызнал?
  - Всё! Всё вызнал. Сколько войска, какие запасы, велики ли владения у Любомира, крепка ли дружина.
  - И как? Крепка?
  - Крепка.
  - Зачем тебе?
  - Я всё лучшее из этого дома буду делать.
  - Ты ещё доберись до дома.
  - Я доберусь!
  - Кто ты такой?!
  - Я в своей земле - такой же как ты. Доверенный у малого саксонского графа.
  - Ты шпион!
  - Бывает.
  - Летопись хотел украсть?
  - Сначала хотел, но понял, что опоздал, вы уже груду копий написали... На ярмарке куплю.
  - Зачем ты лазил к князю?
  - Я ничего не украл, и держать меня не за что. - Рихард упрямо мотнул светлыми патлами и двинул квадратной челюстью.
  - На вопрос отвечай!
  - Я не лазил к князю! Я рыбу продавал и смотрел по сторонам. Ты меня с кем-то перепутал!
  - Я твою голову на копьё насажу!
  - Давай, давай, настоящий рыцарь!
  - Кто был тот чернявый с тобой?
  - Не буду больше говорить, ты слово не держишь!
  - Ну, извини, погорячился.
  - Всё равно не буду. Это ничего не даст.
  - Почему?
  - Потому, что ты разговаривать не умеешь!
  Вершко подавил в себе приступ бешенства. Приложил ладонь ко лбу. Отнял. Сдержал просившийся 'у-ух'.
  - Ты вообще понял, что твой чернявый напарник тебя предал? - Вершко посмотрел, как Рихард сплюнул кровью на пол, а в его глазах метнулась тень. - Он ведь тебя не стал выручать. Ты ему - до ...! А нашествие он уже организовал. И твоя жизнь шпионская сейчас сильно подешевела... Война теперь. Все приличия и все поклоны только перед мечами.
  Рихард совсем немного, но как-то сжался внутренне, и это не ускользнуло от глаз Вершко.
  - Уже наёмники бесчинствуют по нашим деревням на окраинах. А мы их уже три сотни ... насмерть! Один я вчера их положил человек тридцать.
  - Что ты бесстыдно врёшь?! Один - тридцать!
  - Не вру... Любого спроси.
  - ...
  - Лучше бы ты для своего народа на своей земле старался... Зачем ты лазил к князю?
  - Я тебе не верю. На испуг хочешь взять.
  - Испуг? Это мелочи. Ты мне НЕ ВЕРИШЬ, не хочешь мне помочь... Будешь говорить?
  - Нет!
  - Встретимся с тобой на Божьем суде. А кроме меня твоя жизнь здесь никому не нужна... Но если ты мне поможешь - и я тебе помогу.
  
  Формальная часть дела заняла немного времени.
  Рядом с тренировочным плацем, ближе к Берестейским (южным) воротам - Поле Испытания. Здесь состязаются в боевом мастерстве по великим дням и на суде Правды. Пришёл князь, оставшиеся в крепости воеводы, не занятые на срочных делах дужинники и простой народ, кому интересно. Интересно оказалось многим. Весть облетела городок, как сорока, - Вершислав старшина княжий вызвал сакса-вора на Божий суд! Народ уже толпился и шумел в ожидании правосудия. Опять таки в полдень.
  Любомир наклонился к Вершко:
  - Сдюжишь, Вершко?
  - Думаю, да...
  - Если что - я остановлю...
  - Благодарствую, князь... не должно. Он всё понимает... Всё по-настоящему... Только так.
  Глашатай вышел на поле, поклонился на четыре стороны. Развернул свиток с княжеской печатью.
  - По научению родных Богов, по обычаю Предков, по соизволению князя Беловежского Полесья Любомира Годиновича Белояра в Белой Веже начинается суд Правды! Старшина княжий Вершислав Буривоевич из Деречина вызвал на суд Правды Рихарда сына Годлафа сакса из Магдебурга, который принял вызов самолично. Суд назначен за оскорбление битьём при свидетелях. Поединок будет идти на мечах и щитах до тяжёлой раны, или до смерти, или до пощады, или до милости.
  Не встающего не добивать! Просящего пощады может помиловать КНЯЗЬ! На звук трубы остановиться! Нарушивший правила поединка на суде Правды будет осуждён как лжец, соответственно тяжести нарушения!
  
  Из оружейной принесли два новых одинаковых русских меча и два одинаковых круглых щита. Раздали оружие поединщикам. Рихард сакс криво посмеивался, чем немало удивлял собравшихся. Сильно самонадеян.
  Доспехов на поединщиках нет. А против меча без доспехов - как голый.
  Дали в колокол-било. Время для Вершко привычно переменилось. Он пошёл по кругу, замечая ноги и повадку Рихарда. Тот переминался пока на месте, перекатывал плечами, играл корпусом - разминался с оружием. Вершко пошёл на сближение медленно, быстрее, быстро. Сакс навстречу. Град ударов осыпался с обеих сторон, попадая по чужому щиту и мечу. Разошлись - Вершко по кругу, сакс отскочил и на месте будто ломается. Вершко - ближе, ближе, сакс навстречу, и снова град мощных ударов длинной чередой. Разнёсся по крепости звон и скрежет и лязг щитов и хриплые крики. Народ заорал за Вершислава. Противник то у него - не слабак!
  Разошлись, Вершко по кругу, сакс недолго пережидал, видно разошёлся, разгорячился, запросило тело удали. Стал нападать на Вершко. Нападает умело, дерзко, то вверх бьёт, то вниз подсекает, то в щит толкнёт, то выбить норовит, меч только вжикает. А Вершислав стал отступать, прогибаться. Холодная у него сегодня стала голова, задумался, только на зашиту силы хватает... Вдруг, как гром и молния! Вершко на удар ответил сильнейшим ударом, на толчок сильнейшим толчком, на выпад - крутанулся вихрем каким-то, мог бы голову снять саксу, но только стукнул его плашмя по затылку несильно.
 nbsp;Приготовления заняли меньше часа. Быстрым и скрытным броском отборная сотня обошла засаду через её тыл.
 - Веришь мне, Рихард? - спрашивает уже на расстоянии.
  - Это не ты, а спесь в тебе! - говорит Рихард.
  Дальше стали биться. Чуть не каждый удар смертельным кажется. Но успевают оба. Вершко споткнулся! А не нарочно ли?! Падая, повернулся к саксу спиной, разворачивается быстро, а сакс уже сверху уязвить готов, набегает. Удар - и провалился меч у сакса в пустоту, а ему в живот упёрся старшинский сапог, и полетел Рихард со всей скорости вверх ногами за голову Вершислава. Грянулся изрядно, вскочил ещё не полностью, и уже получил сапогом в зубы, опрокинулся на спину с помутившимся рассудком. Пришёл в себя за миг, но, лёжа, продрал глаза - а Вершко уже над ним идёт по кругу.
  - А теперь веришь мне, Рихард?
  - Это не ты, а учили тебя хорошо! - отвечает сакс, поднимаясь.
  - Не я? Да вроде я. - задумался Вершко.
  Стали снова биться. Рихард нападает теперь осторожно. Вершко мечом, как будто щи помешивает, всё пробует, всё пробует. Народ за оградой извёлся совсем. Орут, галдят, требуют быстрее победить. Рихард взорвался как бочка с порохом, чуть щит у Вершко не проломил. Щитной рукой Вершиславу грудь раскровавил, под грозные крики толпы.
  - Вот так будет, я верю! - говорит Рихард, на толпу внимания не ообращает.
  Вершислав пошёл в натиск. Мечи звенят, будто песня звучит очень скорая, разухабистая, весёлая. Щиты трещат, будто лёд на реке на самый ледоход. На белом утоптанном песочке кровавые отметины от обоих уже есть. Час бьются! Сила на силу. Быстрота на быстроту. Хитрость на хитрость. Ловкость на ловкость. Не видно, чья верх возьмёт.
  Через два часа оба уже оглушённые, порезанные в десяти местах, дышат тяжело. Народ поутих, вся крепость посмотреть сошлась. Дивное дело - какой-то саксонский вор Вершиславу противостоит, как равный. Некоторые наоборот разочарованно ушли. Сказали: 'Вершислав комедию ломает! Уже мог сто раз его прибить, а всё жалеет. Чего жалеть?! Убивать таких надо!'
  Чувствует Вершко, силы скоро кончаются. Вчерашний бой, видно, много забрал. Встал посередине меч опустил.
  - А что, - говорит, - в самом деле, хочешь убить меня? Ну, так попробуй, а то всё рядом, да около! Не бойсь, тебя отпустят, всё по чести. Я просил князя, а он пообещал!.. У нашего князя слово, что брульянт - не согнётся, не рассыпется, даже ежели из грязи, всё равно блестит!.. Ты уже и так ему жизнью обязан, если б не он - давно бы тебя на воротах повесили. Давай, Рихард, 'львиное сердце', морда твоя квадратная!
  С новой силой стали биться. Пуще прежнего страшен стал бой. Тут уже и все говорливые неверы приутихли. Всё взаправду! Щиты на щепки разлетелись. Выбросили щиты. Потом сломался у Вершислава меч... Народ аж выдохнул, по большей части - замер, а кто-то в тишине заматерился громко, горячо, семиярусно. Рукоятку бесполезную выронил Вершко на песок, приготовился безоружным противостоять. Рихард криво усмехнулся и свой меч тоже бросил. Подальше выкинул к ограждению. Все аж с облегчением загудели: вор-то этот саксонский - тоже человек! Любомир уже всю рукоять у меча своего рукой измял. У Бранибора грудь и ноздри раздулись шире, чем у зубра. Брыва грозно морщит переносье, кричит громче всех, но в толпе и его не особенно слыхать. Кудеяр в ограждение вцепился, думает, если самый край, прыгнет всё равно в круг, будет спасать Вершка, хоть что ему потом делайте. Прытко, тот вообще про себя забыл, превратился в сплошное изумление. Один Горобей стоит сухощавый, скулы твёрдые, ни мускул не дрогнет на лице, ногу левую вперёд выставил, корпус вполоборота, подбородок слегка приподнят, даже как будто не мигает, пристально смотрит, будто только что из лука стрельнул... Вот, понятно теперь, с кого Вершко манеру-то перенимал!
  Сошлись опять с саксом в рукопашную рьяно. Сил не жалели, как только не переломали друг другу кости. И боролись до изнеможения. В конце концов Вершко отскочил от сакса, тряхнул головой, как будто наваждение какое-то с себя стряхивал. Ринулся обратно и так скрутил Рихарда, что опять тому ни вздохнуть ни ...! Навалясь саксу на спину, достал нож засапожный и к горлу саксонскому, уже однажды подранному, плотно приложил.
  Вот наши-то все как заорут! 'Режь!!!' - кричат, как ополоумели.
  
  - Ты поверил мне? - спрашивает Вершко, а у самого аж в глазах темнеет.
  - Умеешь... поговорить... и убедить... - чуть не задыхался, а всё равно, похоже, съехидничал Рихард.
  - Расскажи мне!
  - Я хочу домой, Вэршислав!
  - Я тебе помогу!
  - Gut...
  - Зачем ты лазил к князю? - Вершко ослабил хват немного.
  - Искал свитки. Договор Любомира со Всеславом Полоцким. А их нет.
  - Зачем тебе знать о договорах со Всеславом?
  - Потому, что Всеслав - сила... А Любомир этого не понял... Если бы он и другие малые князья сделали союз со Всеславом, русские окрепли бы единым центром в Полоцке. Посреди всех ваших земель. Под началом сильного князя... А сейчас - вы порвёте друг друга - вопрос времени... Этим сейчас все воспользуются... Я видел, как ушло войско. Понимаю куда.
  - Кто был тот чернявый с тобой?
  - Это не поможет.
  - Почему?
  - Потому что уже всё давно пришло в движение. Даже если бы я вместо того, чтобы лезть ночью по стенам, пришёл к Любомиру и сказал: 'Заключи союз с Всеславом, тогда у тебя больше шансов сохранить своё княжество' - он что - послушался бы и пошёл заключать?? Я только проверял - всё ли мы правильно понимаем. Война была неизбежна. Вопрос только - кто на чьей стороне.
  - Кто он?!
  - Посланник епископа.
  - Какого епископа?.. Какого Рихард?
  - Миланского...
  - Какого рожна ему тут надо, миланскому?!
  - Большая политика.
  - Большая ...!!! Что он должен тут сделать этот Максимилиан?!
  - О! - усмехнулся с ножом у горла Рихард. - Да ты не спал! Делом занимался!.. Он будет делать всё, чтобы продвинуть епископаты сюда. Будет лгать, разорять, убивать. Он войско короля Генриха привёл, малую часть, и наёмников. Подкупил пана Войцемежа из поляков. Он твой враг! А теперь вижу - и мой... И ты не переделаешь весь мир. Не убедишь и не упросишь. Этот - враг навсегда.
  Теперь мы можем быть друзьями. Хы-хы, если ты окончательно не перережешь мне глотку!..
  
  Между всяких других дел в крепости Вершислава не оставляло воспоминание о детях, выведенных зубром. 'Враг уже здесь, - думал Вершко,- надо было бы всех селян переправить отсюда подальше, в том числе мальчика этого Тверда. Смелый мальчик, памятливый и верный. Хороший. А ну как его здесь всё равно настигнет война? Тогда выйдет, что делали дело, да недоделали. Спасали-спасали, да не спасли. Неправильно получится'. Вершислав улучил пару часов времени между трудами в крепости, нашёл Тверда.
  - Поехали, Твердятко, со мной, окрестности крепости тебе покажу.
  Добравшись по нехоженному лесу с восхода от крепости до дальней излучины речки, Вершислав говорит:
  - Оглядись вокруг, не видишь ли чего особенного?
  - Вон там, под валежиной, как будто логовище чьё-то.
  - Чьё?
  - Лесного царя?
  - Верно, молодец! Поехали дальше...
  
  
  Глава шестнадцатая. Ломжа
  
  Ему говорили все: 'Не езди туда!'
  Стрыйдовг опустил голову, совсем согнулся в плечах.
  Пресветла становилась на колени, причитая:
  - Любушка мой, не езди! На погибель себе и мне, и детям! Не остави нас одинокими! Не дай нас чужим на поругание! - обнимала-обхватывала его за ноги, целовала его руки и плакала, теряя силы.
  - Прости меня, моя Лада! - Любомир поднимал жену с земли. - Иного пути не вижу. На нас идёт большая сила, которую нам едва ли удержать.
  - У тебя есть Бранибор! У тебя есть Вершислав! У тебя есть Белая Вежа! Есть дружина, соберёшь войско! У тебя вся твоя Белая земля здесь за тобой!
  - Милая моя, любимая! Если собрать всю дружину и всё ополчение, кто может достойно держать оружие, то будет всех вместе наибольшее - тысяча. А я видел только конного войска у неприятеля тысячу. А разведчики вызнали, что ещё пеших не меньше, чем четыре тысячи. А ещё викингов высадилась тысяча. По Нареву пришли. Оттого, что я здесь останусь, пользы больше не сделается. У дружины есть славный воевода Бранибор. А я выехав в Ломжу, могу чего-то добиться. Я хочу увидеть его глаза, напомнить о мирном договоре и убедить, склонить на свою сторону. Чтобы Войцемеж опомнился, предпочёл княжескую честь мелкой для князя выгоде и поднял своё войско совместно с нами против немецких находников.
  - А если он тебя не послушает?
  - Тогда я вернусь и буду держать оборону здесь.
  - А если он тебя схватит? Он - вероломец!
  - Он не посмеет! Мы договор скрепляли при его короле! Да при князе Изяславе! Да он совсем не такой человек...
  Плакала навзрыд Пресветла:
  - Не езди туда, мой славный, моё Солнце, моё сердце! Он тебя обманет, как уже обманул. Может, все они сговорились против тебя. Кто ты для них? Пограничный князь. Потомок древнего великого рода. Ничей для них! Слава твоих предков только больше их злит, не таких знатных. Они ненавидят тебя!! Ты для них слишком бел и светел, слишком добр и миролюбив. Они хотят убить тебя! Разделить твоё Белое княжество! Как псы голодные хотят порвать кусок мяса!
  - Бедная моя! Не плачь! Не помогут слёзы, как бы не хотеть!.. Не могут князь и король так думать. Они не могут так поступить. Они благородные, знатные люди, они дорожат своей честью!
  И гладил жену по голове и целовал её глаза и волосы.
  А Пресветла рыдала у него на груди.
  
  Гонец умчался к Изяславу в Киев. Гонец ускакал к Мстиславу в Городно. И в Новогородок. И в Червень. И в Пинск. И в Туров. Но нет пока ответа. Из Берестья уже вернулся гонец, сказал, что выступил отряд из крепости в сотню пешей дружины, да доброго ополчения пять сот. Всех собрали Любомиру и Бранибору в помощь. Сами остались почти ни с чем.
  
  В Белом Истоке поднялся дым. И вскоре пропал. Значит, погибла застава в Белом Истоке. И в Бранске* поднялся дым и пропал. Разведка сообщила, что на Нареве семнадцать речных драккаров стоят и лагерь на берегу. Приплыли незваные гости из-за моря. Мимо Ломжи плыли, мимо всей северной польской земли.
  Отправили гонцов к Войцемежу в Ломжу. Вернулся гонец с заверениями Войцемежа, что ничегошеньки он не знает, но очень сочувствует беде князя Любомира, готов искать грабителей незамедлительно, как найдёт - обязательно скажет и своей рукой им головы пооткрутит.
  Десятого липеня 6574 (1066). Любомир не нашёл ничего лучшего, как ехать лично к Войцемежу в Ломжу. Полусотня Вершислава ему сопутствовала. И три старые телеги с нужными вещами.
  По пути наехали на ятвяжских гонцов. Сказали гонцы, что князь ятвяжский Гурт в знак дружбы сообщает ему, что видели в ятвяжских землях немцев. И он Гурт даже дал им бой и прогнал от себя немалое войско около двух тысяч. Что желает Гурт знать, поскольку немцы могут пойти в сторону князя Любомира, что князь Любомир собирается делать. Князь Любомир им так и ответил, что едет в Ломжу искать поддержки от немцев, а если князь Гурт даст помощь, то Любомир будет очень рад и помощь такую никогда не забудет. Передайте слово в слово...
  И гонцы ятвяжские, поклонившись, ускакали обратно. И беловежцы не увидели и не узнали, как на середине пути этих ятвягов перенял немецкий отряд и расстрелял, не дал уйти никому... и слова Любомировы не дошли до ятвяжского князя.
  Дальше беловежцы свернули к Нареву*, подобрались к лагерю викингов. Очень тихо. Телеги бросили, а нужные вещи - бочонок с порохом и горшки с 'греческим огнём', смолу, паклю - несли на руках. Посмотрели на викингов. Большой лагерь. Человек пятьсот. Самочинцы. У костров пьянствовали, буянили:
  Сватался без вена
  Харальд - вяз булата.
  Землю, словно груди,
  Брал руками смело.
  Берег весь с народом
  Храбрый царь арапский -
  Дочь предивну Онара
  Дал добром и даром.
  
  Про Харальда Сурового поют*, но ему не подчиняются, иначе бы здесь не сидели. У Харальда с Русью мир да любовь. На сестре Изяслава Киевского женат, на Ярославне, всех Рюриковичей он теперь родственник. Его бы призвать, да не успеть. А эти - какие-то свеи дикие. Какого-то малого ярла люди, наверное, с самим ярлом во главе. А про Харальда-норвега кто не поёт? Все поют. Это же живая былинная личность!
  Сами беловежцы расположились на противоположном берегу в высокой траве, в подлесочке. Сверху по течению пустили плотик всё с теми же нужными вещами. С плотиком поплыли два хороших водолаза. Как раз дело уже стало за полночь. Плотик к корабликам причалил, водолазы фитилёк аккуратно подпалили и уплыли... Там ка-ак ахнет! У одного драккара всю корму начисто разворотило и он сразу осел в воду. А пару соседних корабликов запылали. А другие рядом стоят, тоже того гляди загорятся. Как забегают волки морей по 'морю земли'*, как заголосят спросонья по-дурному! Давай свои корабли тушить, под прицел беловежский подставляться. Беловежцы давай осыпать их стрелами с другого бережка. Много стрел взяли про запас. И не ввязываясь в бой, отошли на безопасное расстояние. Сил-то ведь мало. Каждый человек на счету. А викингам кровь пустили, чтобы поход по беловежской земле малиной не показался.
  На ранней утренней заре двигались по дороге в густом лесу. Дорога одна - вперёд, другая - назад, больше путей нет. Не очень приятное дело. А тут вдруг поднялся ветер и понёс, откуда ни возьмись, туман. Длинными космами, клубящимися валами, тягучей пеленой, целыми облаками проникал он сквозь стену деревьев, и заволокло всё вокруг. И ветер пропал. И стало не видно пальцев вытянутой руки. Отряд беловежцев остановился. Закашлялись, вдыхая сплошное белое облако. Голоса и все звуки стали слышны, как сквозь толстую вату. Кони спужались. Как тут быть? Вперёд идти - не видно ни зги. Можно и на врага неизвестного нечаянно напороться. Людьми рисковать безсмысленно нельзя. Назад идти - вообще никакого резона. Князь приказал спешиться, заступить с дороги в лес на двадцать шагов и ждать. Так и ступали направо, шаги считая вслух почти хором. Двух разведчиков отправил князь вперёд. Ждали-ждали - терпежу нет. И дышать просто нечем. Страшно стало даже бывалым воинам. А вдруг везде на свете сделалась такая нѐпроглядь - как теперь жить, да быть! Вершко около князя плечом к плечу с одной стороны стоит, слушает. Горобей - с другой. Брыва - спиной к спине. Прытко - спереди. Коней держат в узде, по мордам гладят, приговаривают шёпотом. И даже дрожь у всех по телу, как будто мороз, а не жара была. И полная глухая тишина. Воины на землю стали садиться от обезсиленья.
  И то ли мнится, то ли чудится - со стороны дороги какое-то движение, то ли гул, то ли вой, то ли стон... стояли довольно долго, слушали-слушали - не разобрать, что такое жуткое. Потом всё затихло. Постояли ещё послушали - ничего. Тут и туман вроде поредел, стала дорога видна на двадцать шагов вперёд, пошли дальше. И насу̀стречь выходит из тумана Кудеяр-следопыт и Граник-молодой боец, которых в разведку посылали, с виду какие-то загадочные, и с ними Стрыйдовг-старый волхв.
  - Здрав будь, князь! - приветствует Стрыйдовг.
  - Здрав будь, старейший! - отвечает Любомир, спешившись. Подошёл к волхву и смеётся. - Что за туман непроглядный? Не твоих ли чар дело?
  - Разумен князь. Богов наших это дело... Я узрел, что беда может сильная быть. И просил богов помочь. И Макошь послала этот туман, чтобы, как материнским крылом белым лебединым закрыть своих детей. Туман скрыл твоё малое войско от большого войска вражеского.
  - ... Мы стояли в лесу, пережидали и слышали какой-то то ли вой, то ли стон на дороге, а потом всё затихло...
  - Это мимо тебя прошёл отряд, наверное, в семь сотен немцев.
  Кудеяр и Граник согласно помотали головами в знак согласия.
  - А вы как видели, непроглядное же было молоко?! - удивился князь.
  - А нам, княже, волхв руками сделал вот так... - Кудеяр изобразил широкий жест обеими руками, - и мы их видели... а они нас нет...
  Кудеяр произнёс это и плечами пожал и руками развёл, сам не очень доверяя своим словам. Граник молящим взглядом обводил отряд и князя. А остальные только покряхтели, отводя глаза от волхва и разведчиков.
  - Слава родным богам! - подытожил князь и спросил. - Нам теперь ничто не помешает?
  - Если только сами себе не помешаете... - глухим эхом отозвался Стрыйдовг.
  - Что это значит?
  - ... Жалею, что не всё мне подвластно, княже Любомире. А то бы я сам всех находников поразил да прогнал, а вас бы всех сынов и внуков невредимыми домой донёс. Да только нет кроме вас другой силы, способной сие совершить... Жертвы принесёте собою на сем пути. За жизнь и свободу нашего рода...
  - ... Все ли мы погибнем, отче?
  - Не все, но многие...
  - ... Тогда скажи нам что-нибудь, отче, на прощание!
  Волхв торжественно поднял руки:
  - Слава вам русские воины! Да не попалит вас огонь, да не потопит вас вода, да не иссушит вас ветер, да не поглотит вас земля, да не коснётся вас никакая скверна, да убоиться вас вражье железо! Путь вам да укажут пращуры и божи! Бейтесь за наш народ, за князя и друг за друга! И да пребудет ваша слава и ваша душа вечно!
  
  Ломжа - тоже красивое место. На берегу извилистой искристой речки Нарев с песчаным бережком. Правда, смотреть это не сильно радостно, когда едешь с большим риском голову сложить.
  Городок старинный, лет ему, может, и триста. Главные улочки - мощёны кирпичом. Домики у центральной площади тоже кирпичные. Но самое главное - крепость красива. Сделана не по нашему, по западному образцу. Сама небольшая, но продуманная и вся каменная. Ну, как каменная - кирпичная, но хороший кирпич от времени только прочнее делается, как настоящий камень. Жилые постройки и крепостные стены здесь совмещены и плотно друг с другом соединены. Плюс в том, что для обороны такой крепости гарнизон может быть и совсем небольшим. Минус, что народу там спасти в случае, если придётся спасать, места нет. Крепость такая называется 'замок'. Как ядро укреплений годиться, а как серьёзная оборона - слабовато. Так же и наша Белая Вежа. Сама по себе наша башня может даже и посерьёзнее будет, чем этот замок, хотя и проще. Дело ведь не в сложности. В замке прячется жадный феодал. А наша башня - для всех оборона.
  Ехали на ко̀нях Любомир со свитой. Глядели по сторонам на чужую красоту. Тревожно. Говорит князь:
  - Да, разведчики и саксонец твой почти заставили меня поверить, что Войцемеж - вероломец. Но одних ваших слов мало, знать надо больше. Что Стрыйдовг говорит - особая речь. Великие слова, бывает, к делу не приложишь... Я всё равно надеюсь на более мирный исход.
  Вершислав, отправь разведчиков человек десять по округе посмотреть, не прячутся ли где в лесу или по дворам чужие силы. Нам надо разузнать всё, до чего только сможем дотянуться.
  - Слушаюсь, князь! - Вершислав отрядил десять стражников во все стороны.
  Проехали ворота замка Войцемежа. Горобей говорит:
  - Такие хоромы себе Войцемеж отгрохал, где только денег столько берёт?
  - Ты лучше не считай, гиблое это дело. Лучше сообрази, как этот замок взять, ежели чего. - отозвался Брыва.
  - Охота уже по такому замку полазить. Удобно! Всякие переходики, галерейки, карнизики, окошечки. Куда хочешь можно залезть. - вслух подумал Прытко. А Кудер поделился:
  - Вон тот карнизик слабо держиться, я чуть не упал.
  Коней у них принимали, в залу панскую проводили, докладывали пану об ожидавшемся высоком госте. Беловежцы оглядывались по сторонам. Вершко рассчитывал: 'Десятеро скачут в поисках немецких войск, тридцать на сторожѐ во дворе, мы десять караулим здесь. Нападёт ляховит сразу или переждёт, тогда сколько? И нападать будет сразу на князя или нас будет по частям отсекать? Если на князя сразу, то остальных всё равно не выпустит... Вот на те балконы могут выйти лучники, тогда укрыться будет некуда... А вон та маленькая дверь куда ведёт, надо проверить'.
  Выходил пан Войцемеж. Дородный, добрый, радушный, усики маленькие, как нарисованные, на темени лысоват, на висках седоват. Руки гостеприимно разводит. Крепкою рукою Любомира за плечи обнимает, приглашает за столы дубовые вместе с избранной дружиной. 'Всё - говорит, - у нас тут тихо, спокойно, никакого врага не замечали. Слыхали вот у ятвягов кто-то озорничает, но вы же знаете этих ятвягов - про них никто, ничего, никогда толком не знает! Живут какими-то отщепенцами от нас добрых людей... Садитесь, добрые гости, за столы, будем хлеб с вами делить по доброму обычаю дедов наших'. Душа-человек. Долго говорили, сытно ели, вкусно пили. Войцемеж предупредительно вино наливать приказывает - стольничему пробовать. Еду - пробовать. Ножи столовые да ложки выложил серебряные. Ядом не отравлю, показывает. Повёл в залу для ночлега дружины, в покои для князя - всё удобно, не придраться. Всё показал, всё рассказал. На ночь попрощался, как с родными.
  Любомир потихоньку говорит:
  - Гостеприимный пан! А, Вершко?
  - Только что-то у пана левый глаз дёргается... Может к дождю?
  - Вкусно накормил и обильно.
  - Как телят на убой ...
  - Напоил вкусно хорошим вином.
  - Один раз можно и напоить...
  - Покои выделил замечательные.
  - Спите спокойно, порешу не больно.
  - У итальянцев есть такое слово 'pessimist', то есть тот, кому всё кажется плохо.
  - У нас есть другое слово ..., когда кому-то всё кажется хорошо...
  - Ты мне как брат Вершко, но бываешь занудливым, как католик. - Смеётся князь.
  - Так вот и католик может быть приветливым, как человек. - парирует Вершко. - Только с чего бы ему быть приветливым? Он же нас не любил и не любит. Ради кого старается? Я бы вот балкончик этот посмотрел - чи* можно с него вниз спуститься. И окошко вон то. А вот за этой балкой что? А это что за чуланчик? А пол тут целый или ходы есть.
  
  В середине ночи будит Вершислава Кудеяр. Из-за окна покричал ему совой следопыт из отправленного на поиски десятка. Следопыт на руках показывал в темноте, что нашёл немцев с вечера по следам от множества коней. За три поприща от Ломжи на север притаились те, даже костров не жгут. Вершислав - к Любомиру. Любомир говорит:
  - Значит, может быть, что пан Войцемеж с немцами за спиной своего короля договорился. А если тот прознает, этот будет спихивать всё на ятвягов. Значит, побаивается пан Войцемеж. Надо постараться его переубедить, склонить на свою сторону. Гонец до ближайшего польского панства-воеводства обернётся за два дня. А вот до польского короля, до Кракова - долго. Неделя - туда и обратно.
  Пока рассуждали, подошёл другой следопыт. Сказал, что на беловежскую дорогу в двух поприщах от Ломжи вышел отряд немцев не меньше, чем в две сотни.
  - Надо уходить, Любомир Годинович!
  - Как уходить?
  - По верёвке спускаемся, снимаем стражу и на конях уходим пока не поздно!
  - Как воры ночью?
  - Это война, уже другие законы правят!
  - Я князь! И я - закон! И даже если я заплачу̀ своей головой, вы и все запомните меня человеком честным и благородным! Это и есть мой закон. Я не буду его менять. Я не уеду, не доделав дела, ради которого здесь нахожусь. И я не побегу скрываясь ночью, будто я в чём-то виноват! Пусть боится тот, кто не прав! И цель, которую я преследую, находясь здесь, так велика, что я готов рискнуть жизнью...
  Не обижайся, Вершко, у каждого - своя задача. Пока я здесь, Войцемеж не осмелится ничего со мной сделать. Ну а потом у меня же есть ещё и руки и меч. И десяток стражи мне здесь оставь.
  А ты сейчас бери своих лучших людей и скачи в Белую Вежу.
  - Я лучше здесь, рядом с тобой умру, князь!
  - Задача не умереть, Вершко, а жить! И жертвы во имя жизни не должны быть напрасны! Если мне не удастся ничего сделать, и я не вернусь, спаси княжну и моих детей! Переправь их в Тверь к моей родне. И обязательно проследи, чтобы с ними оставалась Полесская Летопись, хотя бы одна полная книга.
  - ...
  - Ты понял меня, друг мой?!
  - Я не понимаю, как мне тебя оставить здесь, князь?! Моё сердце разрывается от этой мысли! Лучше мне умереть! Я не прощу себе никогда, что бросил тебя здесь в окружении врагов.
  - Не ты бросил, я тебе приказываю! Спаси мою семью! Это твоя задача! А я попытаюсь спасти всю нашу Белую землю! Не забудь отправить гонца к королю Болеславу в Краков, когда достигнешь Вежи, потому что отсюда гонец, скорее всего, не доедет.
  - У-ух!.. 'Взять бы тебя, Любомир, да увезти отсель домой, - лихорадочно думает Вершко, аж руки трясутся у него, - а как увезти-то?! Связать?! Князя?!! Или далеко не уйти, неподалёку остаться и так караулить его?!' И вспомнил, тут глаза мудрые и строгие старого волхва: '... Князя береги, но против воли его не иди!... А против воли его не иди!!' Что же это будет, как не предательство, если князя здесь оставить? Что же делать?!. Деды, отец, брат, Перуне - что же делать мне?!'
  
  Спустились во двор замка. Князь приказал Войцемежевской страже и те, посовещавшись с начальством, подчинились, открыли ворота замка.
  Вершислав распорядился по страже Любомира. Собрал тридцать пять своих во дворе, приказал собраться всем, кто был в разведке, около князя.
  Горобей нахмуренно и торжественно молчал. Брыва молчал грозно. Кудеяр молчал печально. Прытко молчал, не веря в происходящее.
  Любомир стегнул коня под Вершиславом:
  - Не стой, Вершислав! Скачи!
  И Вершислав поскакал. А за ним друзья его и люди его.
  - Понимаешь? - на скаку спросил Брыву Горобей.
  - Понимаю!
  - Вершко должен доехать!
  - И Прытко пускай доедет!
  - Так и Кудрявка пускай доедет!
  - А мы с тобой? Доедем?
  - Да мы уже ладно... можем и не доехать!
  
  Огибая указанную разведчиком немецкую заставу на беловежской дороге по лесу, без шума не вышло. Ночь, торопились. Но, видно не в том было дело, а немцев предупредили. Тут же. Из Ломжицкого замка.
  Короткая летняя ночь уже теряла свою первозданную черноту. Лес начинал предрассветно просыпаться. Тридцать пять из беловежской стражи выехали на дорогу из леса. В пятистах шагах по дороге со стороны Ломжи на них двигалась конная лавина. Нет не сотня, куда больше. Началась новая погоня. Горобей прокричал Вершко:
  - Старшой, тебе надо уйти, а мы придержим!
  - ... Что потом?!
  - Потом уйдём на Бранск, уведём за собой! А Прытка и Кудрявку забери с собою!
  - Добро... Прощай, Горобей!
  - Прощай, Вершко! - Горобей доставал свои мечи.
  - Прощай, Брыва!
  - Ещё свидимся! - прогудел богатырь, доставая щит и могучее копьё.
  - Кудеяр и Прытко, за мной! Остальным слушать Горобея! - голос Вершко перекрыл шум погони. Послышался голос Горобея: 'К бою готовсь! На копьё примай!.. Повертай! Бе-ей!!!' и мощный рык Брывы.
  Три всадника унеслись вперёд. Остальные дружно развернулись и тесным сомкнутым строем врезались в передние ряды преследующих. Взяли немцев на копьё. В предрассветном сером свете загремели сталь и крики, разразилась песня битвы...
  Через часа полтора пути уже на рассвете Вершко, Прытко и Кудеяр едучи шагом, чтобы не заморить коней, снова услышали топот погони. Оглянувшись, они увидели малочисленный отряд в полтора десятка человек, но это были немцы. Кудеяр и Прытко переглянулись.
  - Уходи, Вершко! - крикнул Кудеяр. - Теперь наш черёд! Не поминай лихом! Нельзя тебе, и не думай разворачивать! Прощай!
  - Прощай, старшина! - звонким голосом крикнул Прытко. - Рад был при тебе служить!
  Вершко стиснул зубы до боли.
  - Простите за всё, братцы!
  Друзья отстали.
  То ли ветер был холоден, то ли дождь надвигался, то ли пыль в глаза залетела Вершиславу - размывалось и двоилось перед глазами. И сердце каменело и покрывалось как будто ржавчиной. А он всё скакал вперёд. Быстро скакал, как ветер - у коня грива резвевается, копыта выбивают по дороге частую дробь, плащ хлещет по спине. Улетел на поприще, перешёл на рысь. Опять на галоп, опять на рысь.
  Недалёко ещё от друзей отьехал. Все места известные. Дорога всё та же, лес всё тот же. Слышит Вершко - всё вроде так, да не так... Осмотрелся сзади - никого нет, по сторонам - нет. Слез с коня, осмотрел следы. Воздух понюхал. Ничего вроде нет. Сел в седло и поехал дальше.
  Ударило могучим ударом его в спину. Как колом прибило, дух перехватило. Вершко упал коню на шею, вздохнуть не может. Боль - это ведь не вся боль. Боль - это когда ты не сделал самое важное дело... Конь идёт шагом. А всадник на нём не сидит, а лежит. А из спины над левой лопаткой торчит могучая стрела в палец толщиной. В темноте смеженных век пронеслось всё сразу. В детстве ярмарка... матушкины руки с хлебом... отец меч подарил, сверкающий, прекрасный... братья... князь... друзья... Радуница... 'Тятеська!'... 'Много сил понадобиться'... В вылетевшем, было, сознании Вершко забрезжила искра жизни. Он собрал силы, выпрямился, поворачивая коня. Поднял голову.
  Второй удар такой же, если не большей силы, пришёлся прямо в грудь. Вышиб из седла.
  Вершко упал плечом и ниц на сырую землю. И нет больше сил подняться. И потерял себя. И погрузился во тьму...
  
  
  
  
  Глава семнадцатая. Навь
  
  Вскоре после отбытия Вершислава с большей частью стражи, пан Войцемеж пришёл к Любомиру.
  - Что случилось, добрый гость?
  - Беда случилась, добрый пан. В твоих пределах - немцы. Не только они на нашей земле, не только у ятвягов, а теперь и к тебе приступают. Зная, что нахожусь у друга под защитой, я отправил стражу в Белую Вежу предупредить.
  - А-я-яй! А-я-яй! Что же мы будем делать, князь Любомир? Моё войско не собрано, воеводы у меня слабые, я вообще человек мирный...
  - Думаю, пан Войцемеж, что надо тебе защищать свою землю, собирать твоё войско. Если скажешь, я тебе помогу.
  - Много ли войск немецких заметили твои люди?
  - Много, пан Войцемеж, тысяч пять. В том-то и дело, что по одному можем не справиться. Мы ведь не напрасно мир заключали. А чтобы помогать друг другу в случае беды. Я думаю теперь беда у нас общая. Никто не знает, как закомандует германский магистр. Имея такую силу, может завтра он обступит и тебя?! Немцев же здесь видели ночью, на беловежской дороге!
  - А-я-яй! А-я-яй!! Князь-князь! Что же делать... - причитал Войцемеж вроде бы горестно, при этом глаза его блестели то ли слезой, то ли скрытой радостью.
  Войцемеж ушёл 'собирать войско', заверив Любомира, что может быть спокоен, замок надёжно охраняnbsp;
&ется. Стража Любомира никого постороннего не замечала.
  Вдруг во дворе поднялся шум, застучали мечи, закричала стража: 'Измена!!! Немцы здесь!!!' Стражников, находившихся снаружи, атаковали внезапно сначала стрелами, затем хлынули отборные кнехты и рыцари. Трое стражников обступили Любомира. А Любомир двинулся из своего покоя вниз по лестнице в большую залу, чтобы зреть происходящее.
  Несколько из стражи Любомира уже лежали мертвы. Перешагивая через них, наступали немецкие рыцари, в двери заходили новые, видно было человек тридцать. Рыцари, уже погубившие часть Любомировой стражи, увидели князя. А Любомир бросился в гущу сражения, как лев. Глаза его полыхнули зарницами, а меч засверкал быстрой молнией.
  Лев! Нет не лев... Бож! Бывают такие люди - смотришь, и кажется прекрасен он и внешностью и душою. Когда весел, то заражает всех весельем. Когда печален, то всем не по себе. И, увидев такого человека, далеко не у каждого в сече рука на него поднимется. Когда грозен князь, то будто Божья гроза. А сейчас - смертельным боем бъётся Любомир. И никто, противники его, не хотят умирать. Остановились все. Отступили. Стражники княжьи прикрывают ему бока и спину. Любомир меч направляет на одного, на другого немецкого рыцаря, сверкает очами. Громогласно требует самого смелого или начальника выйти биться. Но никто не смеет.
  И входит в залу магистр Олаф со свитою. Тоже видный человек. Тоже грозный. Всем он внушает страх. Ослушаться его для подчинённых немцев подобно смерти. В доспехе, в железных перчатках. Шлем с синим конским хвостом наверху за ним несёт оруженосец.
  - Ты магистр, отвечай?! - требует Любомир.
  - Я - магистр. А ты - княз? - с небрежностью отвечает Олаф.
  - По какому праву ты здесь?!
  - Я здес по соизволению мойго короля. А ты здес, видно, по глупости.
  - Здесь не владения твоего короля, чтобы ты мог вооружённою рукой править. Ты преступник!
  - Мойму королю и мне наплеват на то, что ты знаешь о законе, беловежский княз. Ибо ты ЯЗЫЧНИК! Не признаёшь истинную веру в истинного Бога. Все язычники будут гореть вечно в аду. А я это ускорю.
  - Ты посягаешь на чужие земли и грабишь чужие народы! По человеческим законам ты преступник, неважно христианин ты или нет!
  - Ты жалок, белый княз: 'человеческие законы'... где они? Есть истинная вера!!! Нет более великого закона! Мы - воины истинной веры, не будем слушат трухлявые бредни отсталых о праве дикарей. Мы своими мечами несём вам благо цивилизации.
  - Не всё, что делает миланский епископ понравиться даже папе римскому. Твои покровители тоже могут отступить.
  По лицу магистра метнулась тень. Но он заскрипел зубами:
  - Не рассуждай, о чём не понимаешь, язычник!
  Любомир покачал головой:
  - Горбатого могила исправит... Ты, 'несун цивилизации', научись хотя бы здороваться, идя к другому человеку!
  - Сложите мечи! И я продлю ваши никчемные жизни! - Кривился Олаф.
  - Ха! - Любомир горько изумился на миг. - Гордыня же не пристала христианину! Поздоровайся, сначала!
  Магистр метнул руку в направлении князя, совсем перекривившись:
  - Взять его!!!
  Олаф мощно развернулся и вышел из залы, где его люди набросились на Беловежского князя. "Всё равно ничего не видно в тесноте". Пану Войцемежу услужливо семенящему рядом и смотревшему ему в лицо, как побитый пёс, магистр, не стараясь сдерживать раздражение, изрёк:
   - Где сейчас мессир Максимилиан?
   - Вероятно в Гродно, пан Олаф!
   "Какие у них мерзкие привычки! Какой я тебе "пан"?! Я тебе магистр, ляховитский ты предатель!" - вслух этого Олаф не произнёс, а только скрежетнул зубами. А пан Войцемеж уже давно пожалел, что ввязался в дело с такими грозными людьми. "Но дело-то ведь того должно стоить! Должны быть прибыли, должно быть повышение в глазах Миланского епископа, а тот очень, очень близок к Папе!.. Или прогадал?".
   - Найдите мне, любезный пан Войцемеж, мессира Максимилиана! - сдержанно рыча, смягчил тон Олаф. - Да побыстрее, как только можно... Ибо русский князь, похоже, слишком много знает о нашем деле. А если он предпринял какие-то шаги, например, послал к Патриарху или к Папе - могут быть крупные неприятности. Он, может быть, и молод, и непредусмотрителен, но он не глуп... И это мы с Вами, милейший, в рискованном предприятии, а он вообще-то на своей земле по своему чёртовому родовому праву.
   Войцемеж закивал, тряся щеками и весь как-то мелко вздрагивая:
   - Непременно, непременно, пан Олаф! Всескоро и без промедления будем искать...
   Олаф развернулся к Бергу, следовавшему тут же:
   - Господин Берг, отыщите мне смышлёного гонца... троих! Для посылки к Папе!.. Да, прямо в Рим... Ко мне сначала, для научения... Это всё, конечно, займёт непредвиденное время, но беловежец у нас в руках. А нам надо удостовериться, что никакие посторонние силы больше не вмешаются в наше дело...
  
  Время. Оно относительно. Если ты ребёнок, твоё время только начинается. Каждый день несёт тебе открытия, наполняя жизнь новым смыслом и новой силой. Воспоминаний об этом отрезке жизни - не перечесть. И время тогда растянуто, длинно, его очень много, и жизнь впереди с такой кучей времени кажеться безконечной. Если человек молод, здоров и силён, он научается управлять своими силами и своим временем, планировать свои дела, загадывать на будущее, быть может, справедливо полагая, что его время ещё долго будет идти так же понятно и предсказуемо. Постепенно время этого человека ускоряется и бежит всё быстрее. А сам человек удивляется и не сразу понимает, что это сам он делается другим, тратиться сила и мощь, и чем их меньше, тем и время летит быстрее. Если ты сделался стар, болен либо немощен, и жизни остаётся в тебе немного, то твоё время течёт иначе оно как бы невидно, события и люди проходят мимо, не оставляя следа, проходят годы, а ничего человек не заметил. Летит тогда время быстро. Летит время стрелой, пущенной умелой рукой. И в конце концов эта стрела долетит. Вопрос только, как встретишься ты с ней: догонит она тебя в спину или примешь её лицом.
  
  Время для Вершко пропало, стало чёрного и красного цвета, потянулось как тягучий кисель. Стало стуком сердца. Стало отупляющей болью. Стало сдавленным отчаянным вздохом. И неизвестно, сколько его прошло... И всё вставала перед глазами сырая лесная земля, трава и своя правая рука, что судорожно тянет за эту траву... Удар... вкус крови... трава... и темнота... И ощущение, что важное, главное упущено... И темнота.
  Вдруг подходит к Вершко прекрасная дева: волосы золотые, как солнце, глаза большие синие, как море, губы алые, как кораллы. Не понять то ли она дикарка, то ли богиня. За спиной у неё лук и стрелы, на поясе охотничий нож, одета в шкуры. Вспоминает Вершко, что, видимо, это Перуница-охотница, спутница Перуна. И, значит, пришла она его забрать из мира живых. Хорошо, что к Перуну заберёт, значит, неплохой он был воин...
  Каким чудесным образом и где оказался Вершко, он бы ни за что сказать не смог. Как будто Чистилище. Пахнет и травами и очагом, и отблески огня вокруг. Перуница подаёт ему чашу с пахучим зельем: 'Пей, Вершислав, тебе силы ещё понадобяться! Тебе ещё Белую Вежу надо защищать!'. Пахучая, густая влага обжигает нутро. Подаёт ему Перуница четыре горошины, как будто жемчужных: сапфировую, изумрудную, рубиновую и золотую и говорит: 'Будешь пить эти горошины, когда силы будут кончаться, Испытание тебе предстоит не шуточное. Если жив останешься, значит, настоящий богатырь. А кроме тебя этого Змея никто не сможет победить'.
  Полетел Вершко ввысь. В руке сжимает свой меч. Озирает землю вокруг - хорошо далеко видно - горы и моря дальние, леса и реки ближние. То в облако окунается и тогда дышать нечем, то на открытом солнце палит жар невыносимый, то в тучу дождевую-грозовую залетит, и леденит тогда сильный холод. Тяжело на небе жить. Человеку долго не вытерпеть. Видит Вершко, что наделил его Перун частью своей силы - руки светятся белым огнём, а из каждой прожилочки на мече свет блестит. И ждёт его неминуемое испытание, либо смерть, либо победа.
  Надо спасать ему молодую девицу красавицу Живу, которую утащил в подземное царство, в кромешную тьму враг. И кроме него самого некому Живу спасти...
  Вот и противник его - Змей выполз из-под железной рудой горы. У змея пасть огнём дышит, рога костяные, крылья огромные кожистые, лапы могучие, когти харалужные, на хвосте булава игольчатая, всё тело покрыто мелкими булатными чешуйками. Затопал Змей ногами, содрогнулась земля. Закричал Змей страшным рёвом звериным - облетели листья с деревьев на версту вокруг. Полетел Змей вверх навстречу Вершко.
  Чувствует Вершко, от полёта по небу силы кончаются, проглотил сапфировую горошину. И засветился у него на груди сапфировый щит, как будто сапфировый сокол с неба на грудь упал, и крылья свои над ним простёр, и понёсся Змею навстречу. Стали биться на небе. Ударились грудью друг об друга так сильно, что на земле под ними трава выгорела. Вершко мечом рубит, Змей хвостом стегает, когтями рвёт, огнем палит. Засмеялся Змей страшным рёвом: 'Это вся твоя сила могучий богатырь? Напрасно надеешься - не победить тебе меня!' И ударил Вершко харалужным когтем в грудь. Сапфировый щит у Вершко рассыпался мелкими каплями. Но Вершко изловчился и отрубил Змею харалужный коготь. Коготь в груди остался и болит и жгёт. Целый день бились, наступил вечер. Солнце стало на краю земли. Багровые тучи, багровые небеса. Теснит Змей богатыря с неба на землю.
  Чувствует Вершко, кончаются силы. Проглотил изумрудную горшину. И засветился у него на груди изумрудный щит, как будто изумрудный сокол с неба на грудь упал, и крылья свои над ним простёр. Понёсся навстречу Змею. Стали биться на земле. Ударились грудью друг об друга так сильно, что вокруг них на поприще деревья полегли. Вершко мечом рубит, Змей хвостом стегает, когтями рвёт, огнем палит. Засмеялся Змей страшным рёвом: 'Это вся твоя сила могучий богатырь? Я тебя сожру, а кости твои огнем спалю!' И ударил Вершко хвостом с игольчатой булавой в грудь. Изумрудный щит у Вершко рассыпался мелкими каплями. Очень больно Вершко, но он снова, пуще прежнего изловчился и отрубил Змею булаву с хвоста. Заревел Змей. 'Ладно, говорит, богатырь. Давай передых. На час, а после снова биться будем!'
  Улетел Змей к себе в подземное царство. А Вершко сел на землю. И рана ему болит, и всё тело ему ломит от страшной натуги. Подошла к нему прекрасная Перуница, спрашивает. 'Одолеешь ли Змея Вершко?' 'Одолеть можно - говорит Вершко, - только вот бы он огнём не дышал, а то уж больно жарко'. Даёт ему Перуница снова целебный отвар. Выдернула змеев коготь из груди. Перевязывает его раны. Даёт ему тряпяной мешочек и говорит: 'Попробуем вот этот порошок из мха-травы волшебной из чащобы сырой, надо бросить его Змею в пасть, он и не сможет огнём дышать'.
  Кончилось перемирие. Змей кличет Вершко. От рыка змеиного птицы с неба попадали. Выходит богатырь навстречу, перенёсся во владения змея, в подземное царство, аж дух захватило от скорости. Ночь в подземном царстве безлунная и беззвёздная. Дымы стоят смрадные, огни горят повсюду, ни одной души человеческой, ни зверя, ни птицы не видно.
  Чувствует Вершко, что от перехода в змеево царство силы кончаются - проглотил рубиновую горошину. И засветился у него на груди рубиновый щит, как будто рубиновый сокол с неба на грудь упал, и крылья свои над ним простёр. Сошлись со Змеем заново. Стали биться под землёй. Вершко мечом рубит. Змей огнём палит, зубами грызёт, харалужными когтями разрывает. Ударились грудью так, что ближние горы обрушились. Засмеялся Змей, пуще прежнего: 'Это вся твоя сила могучий богатырь? Я тебя в пыль сотру и по ветру развею!'. Дыхнул Змей пламенем и рассыпался рубиновый щит мелкими брызгами. А Вершко изловчился и швырнул Змею в пасть мешочек со мхом-травою чащобною. И огонь больше из Змея не выходит.
  Теснит Змей богатыря ко реке Смородине, на Калинов мост. Река Смородина гарью смердит, пучиться в ней не вода, а огненная лава, языки пламени вырываются между струй. Побеждает Змей. Это последний рубеж. За Калиновым мостом нет больше для Вершко жизни, станет он невидной тенью в сумерках великого леса, станет тусклым бликом в морской пучине, станет заплаткой тьмы на великом плаще ночи, исчезнет без следа, будто не был на свете богатырь. Ступил Вершко на мост - от подошвы дым пошёл. Проглотил Вершко золотую горошину. И засветился у него на груди щит из золотого света, как будто золотой сокол с неба на грудь упал, и крылья свои над ним простёр. Стали биться на Калиновом мосту. И бились всю ночь, и наступил рассвет в подземном царстве. Калинов мост раскалился, пуще прежнего, жгёт богатыря. Река смородина вся стала кровавого цвета. Набросился Змей на Вершко, обвил его хвостом и шевелиться не даёт, и душит. Последний щит золотой рассыпался мелкими брызгами. Чувствует Вершко, кончаются силы. И нет больше ни волшебных горошин, ни снадобий, и Перуница не идёт на помощь. И крикнул он тогда: 'Отец мой, матушка, предки мои и пращуры дайте силы! Мне ещё домой вернуться надо, да нашу родину защитить!'.
  И ударила белая молния в Калинов мост, и стал он холоден. Дождь пролился в реку Смородину, и стала река дивного бело-голубого цвета. Воздух просвежел. Дышать стало легче. Руки у Вершко заново засияли белым огнём, а меч стал яркий, как солнечный столб. Ударил Змей богатыря в грудь так сильно, что должен был убить его. Но у Вершко на груди оказался белый щит, как будто белый сокол с неба на грудь упал, и крылья свои над ним простёр, и этот щит выдержал, и даже нисколько не треснул. Рванулся богатырь со всех сил и рассёк змея пополам.
  
  Выбежала с другого края Калинова моста, из вечных сумерек прекрасная девица-молодица Жива, подала Вершко тоненькую руку. Он бережно руку её взял в свою ладонь. И понесло Вершко ветром прочь из подземного царства по чёрной бесконечной норе на свежий воздух, к вольному небу, к дневному солнышку. Сначала только малое пятнышко неба было видно, потом больше, больше, а потом и весь белый свет...
  Вершко открыл глаза. Перед ним стоит Перуница - прекрасная девица. Волосы золотые, глаза синие, губки коралловые, улыбается. Только за спиной лука нет, а одета во что-то домашнее. Говорит Перуница:
  - Ну вот, кажется, совсем вернулся...
  - Где я, - спрашивает Вершко.
  - Правильный вопрос! Ты, Вершислав, старшина княжий, в гостях у меня. Но гость из тебя неважный.
  - Почему?
  - Лежишь как бревно!
  - А что надо?
  - Дрова наколоть, воды наносить, очаг натопить, стравы наварить, в доме прибраться... - и улыбается.
  Преодолевая огромную слабость, Вершко приподнялся на локте, осмотрелся.
  Это был не рай... И не небо... Шалаш какой-то...
  Он помолчал, пытаясь вспомнить, как сюда попал. Не вспомнил.
  У Перуницы взгляд мудрый и печальный. Спрашивает:
  - А с кем ты, Вершислав, бился только что упорно и долго?
  Вершко не понимал, что она хочет узнать, сама же всё видела, ответил просто:
  - Со Змеем.
  - Победил?
  - Конечно, как же иначе... как бы я... вернулся...
  Перуница покачала головой:
  - Истинный воин!
  Вершко стало лестно, и он решился спросить:
  - А ты кто? Перуница?
  Она засмеялась.
  - Почему смешно? - расстроился Вершко и устало повернул голову прямо и упёрся взглядом в потолок, составленный из тонких древесных стволов.
  Потом Перуница принесла пахучую рыбную похлёбку. Аромат варёного заполнил ноздри Вершко, и он почувствовал сильнейший голод, как будто не ел неделю. Взял ложку с трудом и ломоть чёрного хлеба. Со смаком опростал большую миску. Ему показалось, что ничего на свете вкуснее он до сих пор не пробовал. Потом навалилась слабость, и Вершко решил, что сейчас поспит, а потом будет спрашивать. И снова снилась или мнилась ему трава и своя рука, рвущая эту траву на себя... Удар... и ощущение чего-то важного и забытого, чего-то очень важного... трава... и темнота.
  
  Когда он в следующий раз открыл глаза, сквозь щели среди жердей и листьев пробивались солнечные лучи, рисуя в сыром воздухе туманные руны света. И снова проваливался в сон то тягостный, то светлый. И снова выплывал на поверхность яви, читая в бликах света паутинные письмена снов... И снова погружался в полутона темноты и забытья, в полудрёму, в полумрак, в наваждение...
  В какое-то из пробуждений Вершко поднялся держась за шаткие стены, откинув матерчатый полог, на неверных ногах, выбрался из шалаша наружу. Это был Лес. Великий родной лес. Сосны в три и в пять обхватов прямыми стволами поднимались прямо к облакам, ноги тонули во мхе выше щиколотки. Кустики черники покрывали всё пространство. Старые замшелые стволы бурелома лежали не редко, создавая местами непроходимые крепости. Под одним из таких стволов был построен шалаш, из которого выглядывал Вершко. Молодой подлесок где робко, где смело пытался достигнуть высот зрелых деревьев. Недалеко в лесном прогале играла искрами солнца невеликая речка.
  Вершко нащупал на груди небесную подковку. Пальцами её потрогал, что-то не так. Поднёс перед глаза. В середине подковки просвечивала дырка с неровными краями. Как будто глаз или, скорее, будто сердце. От этого подковка стала похожа на птицу с распростёртыми крыльями... с сердцем, которое видит.
  'А где мой меч? Лук? Зброя? Конь мой новый каурый где? Перуница где? Я сам где?
  Я видел сон вещий, видел уже дым и огонь с захода солнца - это шла на нас беда. Видел, множество птиц над Древляной, множество рыбы в кровавой реке. Теперь - спасти благородного Оленя. Это же князь! А я не знаю как... Кудеяр где? Прытко, Брыва, Горобей? Где вы, друзья мои? Что с моим домом, что с моей семьёй! Уже, быть может, всё захватил враг... Нет сил помочь, нет сил спасти...' Закрыл лицо руками. И заплакал навзрыд.
  Перуница смотрела на это, спрятавшись, издали и тоже плакала.
  
  В следующее пробуждение было раннее утро. Вершко кое-как добрался поближе к реке, приник к сосне в три обхвата, отдышался. И заметил тогда в золотистом блеске реки купающихся дев. Нагие женские тела, сильные бёдра, упругие груди, россыпи волос. Всё будто молния сильно ударило в глаза, замутило голову, хлестнуло по сердцу, и оно застучало гулко в грудь и в виски, задышала грудь глубоко, дрожь прошла от макушки до пят - всё живое. И глаз не может оторвать Вершко, так прекрасны молодые девы. Одна из них золотоволосая - Перуница. Никого не прячутся, гридень-то княжий раненный слабосильный в шалаше должен лежать, а больше тут и нет никого вокруг. На мелководьи брызги поднимают.
  'Может и рай тут-всё таки... Но странный он, как сон, как наваждение... не так себе представлял...'. Руку Вершко поднял, закрыл себе глаза, как от слепящего солнца. Отвернулся, упёрся спиной в могучее древо. 'Просыпайся Вершислав! Не всё тебе немощь праздновать... Пробуждайся разум, собирайся сила, возвращайся дух... Если ты жив, ныне пора не похоти слушаться, а долг исполнять...'
  
  
  
  
  Глава восемнадцатая. Конец ожиданиям
  
  Немцы уже две недели грабили северные и западные окрестности Белой вежи. Люди убегали, бросая добро, прятались в леса. Находники увозили всё. На телеги грузили посуду, домашнюю утварь, ткани, одёжу, запасы еды из погребов. Забирали птицу дурную, что бегала по дворам, уводили всю, какую находили, скотину - обирали подчистую. Дома и хаты - жгли. Загорались от этого поля и лес. Хорошо ещё, что вперемешку с жарой иногда лили дожди, а то бы вся земля выгорела до тла.
  Беловежцы делали вылазки по сведениям разведки. Били малые группы разорителей находников. Но вынуждены были, прежде всего, беречь крепость. Последнюю опору и надёжу. Вестей от других русских земель не было. Не было вестей от князя Любомира, ничего не слышно про Вершко.
  Бранибор ждал. Готовился встретить немцев. Они всё равно должны придти до крепости.
  
  Но вот, наконец, недели как раз через две вернулись Горобей и Брыва и ещё семнадцать бойцов из Любомировой стражи израненные, измученные да больные, рассказали как боролись с целой манипулой* немцев.
  Схватка была быстротечной. Беловежцы смешали передние ряды немцев, нанеся им заметный урон, застопорили движение на неширокой лесной дороге, в том числе и телами своих погибших. И сразу, развернувшись, понеслись дальше на Белую Вежу, а дальше - направо, на Бранск. Немцы погнались за ними, но догадались, отрядили полтора десятка проверять беловежскую дорогу. (Этих уже уводили Кудеяр и Прытко, правда в крепости ещё про то не знали.) Наконец Горобею и Брыве с остальными пришлось уходить от сильно превосходящего противника через лесные болота. Они как могли далеко зашли в болота на конях, но немцы и дальше упорно преследовали их. Потом с душевной болью и зубовным скрыпом бросили коней. Получили немало стрел в спину. Поскакали сами, как кони, по болотным кочкам. Хорошо, что болота когда-то обла̀занные, у̀ченные по настоянию и наставлению тогда ещё воеводы Горыныча. Брыва не выдержал 'позорного бегства' 'Всё равно, - говорит, - в болоте потону. Что ж напрасно силушке богатырской пропадать?!' и развернулся дать бой, стоя посреди кочек и хлипкой почвы. Остальным ничего не оставалось делать, как Брыву поддержать. Хотя Горобей порхал по кочкам очень даже легко. Бой вышел замечательный. Маневрировать на болоте очень затруднительно и всякие уловки, как зайти с боку или с тыла, выполнить - почти никак. Много немцев утонуло, вбитых в болото сначала по колено, потом по пояс, а потом и по голову Брывой. Но и стража Любомирова всё потихоньку убывала. Горобей накричал, заставил уходить своих ещё дальше. Немцы преследовали их уже как ловкую дичь. Во главе немцев стоял всё тот же опытный рыцарь-тевтон с выставленным подбородком Берг. Народу у него оставалось ещё больше сотни. Он и подумать не мог, что эти беглецы лезут через болото, где дороги уже нет и они её дальше не знают. Он-то думал, что они сейчас снова выйдут на твёрдую почву...
   Шли за Горобеем. Залезли в топи. Брыве было хуже всех, не держала его болотная земля. Все ему помогали. Израненные и выбившиеся из сил, голодные стражи беловежские ходили и ползали по болотам неделю. На войну уже не обращали внимания. Выжившие немцы копошкались в грязи невдалеке и уже ни о чём тоже думать не могли, стреляли только по уткам, но не всякую утку потом ещё достанешь. Вобщем, погубили много немцев в болотах, не всех, конечно, часть выбралась, Берг в том числе. Беловежцы потеряли пятнадцать очень хороших бойцов и друзей.
  У Горобея, по мнению Брывы, на голове выросла корона, оттого, что он командовал, да ещё и не всех укомандовал. А у Брывы, по мнению Горобея, наверное, выросли на ногах лягушачьи ласты и между ног русалочий хвост, а то бы как обьяснить, что он в болоте не утонул. Остальные, тоже всё равно держались молодцами. Когда узнали, что Кудеяра, Прытко и Вершко нет, все, особенно Горобей и Брыва, приуныли.
  Горобей сказал:
  - Непонятно, что случилось. Но не может быть, чтобы Вершислава кто-то там по дороге одолел. На Вершиславе - божья печать.
  
  Ещё через пять дней под радостные возгласы дружины вернулись Кудеяр с Прытком, рассказали, как цапались с полуторным десятком немцев и, отстреливаясь, уходили знакомыми лесами. Как немцы привязчивые оказались и никак их не отпускали. Как потом пришлось с ними с оставшимися двенадцатью сойтись в ближнем бою. Как они, немцы бились хорошо. Но трое всё-таки не дураки убежали. А под конец на шум сечи прибежали селяне, прятавшиеся в лесу от находников. И последних немцев уже добивали дубинами и косами, чтобы не мучились. А самих их, конечно, поранило много, но не сильно, хотя и не слабо. И показывали на себе свежие рубцы.
  А после того селяне их обессилелых увели от кучи набитых ими немцев, чуть не на руках унесли в схорон, где сами прятались и там перевязывали их и лечили. Прытко, не преминул всем доложить, что все тамошние девки ходили вокруг Кудеяра.
  - А вокруг тебя ещё моложейшего, что же не ходили?? - подначивали его товарищи.
  - Вокруг меня нельзя было ходить, - смеётся хитро Прытко, - я же женатый человек!
  Узнали, что Вершко не доехал и тоже расстроились.
  
  Прискакал гонец не свой, якобы новый гридень из Волковысского войска (Городненского князя удел) - никто его не знает, якобы от князя Любомира. Принёс свиток с печатью Беловежского князя. В свитке прочли: 'Бранибору. Судислава со своею сотней отправить в Волковыск для встречи со мной. Дело повернулось неожиданно. Буду в доме городского головы в четверг сей недели. Другого решения нет, не медли'.
  Бранибор поглядел на Судислава:
  - Почему в Волковыск?
  - Наверно, он туда от Войцемежа уехал... может вражеского войска избегал... - отвечает Судислав.
  - Четверг - это завтра...
  - Надо поторопиться.
  - Нельзя покидать крепость!
  - Я вижу ты умнее князя, Бранибор.
  - А ты, зато, на словах ловок...
  - Что ж с того, что я на словах ловок?
  - Что как бы твой язык не запутал ноги!
  - Да ты мне, никак, угрожаешь?
  - Нет, я вспоминаю, что ежели поступать по писанному, а не по правильному, беды не оберёшься.
  - Ты против княжьего слова выступаешь! Может он там в беде!
  - Молоде-ец, давай, езжай, всё сказал как надо... Хоть бы это правда была!.. А в дозор на Дорогичинский шлях* ты кого посылал?
  - ... Гордея с десятком.
  - Как же ты его заберёшь?
  - Не буду забирать, к тебе вернётся.
  - То же мне - подарок!
  - На тебя не угодишь...
  - Да уж, верно... поезжай, без князя не вертайся!
  - Ты, Бранибор, много мнишь о себе.
  - Может... может и мню. Только не нравиться мне это всё.
  - Ну и всё, ругаться с тобой не стану - толку всё равно не будет! - Судислав развернулся и решительно пошёл собирать свою сотню в поход.
  - Постой, Судислав! Не держи обиду! А если это западня?! Нас хотят разделить. Я-то в крепости останусь, а ты - в чисто поле, голову под куст!
  Судислав остановился, как-то сомнительно посмотрел на Бранибора:
  - Поздно думать да решать... Спасибо тебе на добром слове, и... прости за всё!
  - Как прости?! ты что уже помереть собрался?!. Ты уж бейся, если что... не давайся просто так...
  Через час сотня Судислава покидала Беловежскую крепость через Северные ворота. Остающиеся браниборцы поддевали шуточками уходивших на тему бегства из крепости. Те вяло отшучивались. А Бранибор был как грозовая туча. Вскоре и день погас.
  На середине дороги к Волковыску, уже затемно, дорогу сотне перегородила большая сила немцев. Вторая часть отрезала путь назад. Верные воинской выучке дружинники сразу изготовились к бою вкруговую и сплотились вокруг сотника и стяга. Силы были снова слишком не равны. Судислав не дрогнул. Но и не командовал. От немцев приблизились послы. Они требовали сдачи, обещали жизнь. Судислав выехал вперёд и стал лицом к дружине:
  - Слушай меня все! Знаю, что делаю! Спешиться! Склонить стяг! Оружие на землю!
  В сотне прошёл ропот. Какая-то часть, может быть, знала, в чём дело. Другая часть, привычная выполнять приказ, стала выполнять. Были и возмущённые выкрики о предательстве. Десятник Михайло заорал: 'Измена!!! Уходим, братцы!!!' и весь его десяток и ещё человек двадцать, кто-то, заново взлетая на коня, с привычной сноровкой рванули галопом вслед за Михайлом в лес сбоку дороги. Затукали множество тетив с немецкой стороны. Глухие удары оземь говорили, что стрелы и в ночной темноте нашли цель. Ещё один десятник Олег рванулся к Судиславу с мечом. Но тот сотником стал, не случайно, хотя предатель, а воин сильный. Зарубил подскочившего одним ударом:
  - Слушать МЕНЯ сказал!!! Мы уходим служить другому господину. Любомир мёртв. Белая Вежа обречена, там утром будет бойня. Кто не дурак, пойдёт за мной, утром получит оружие назад. Остальные через день могут идти, куда глаза глядят. А сейчас оружие на землю и не дёргаться!
  Немцы надвинулись ближе. Требовлян метнул в Судислава топор. В темноте. Судислав резко, тренированно отбил его крестовиной меча перед лицом:
  - Больше не балуй! Прощу!
  Милован, к которому после Ярилина дня уже приклеилась новая кличка 'Дупель'*, бросил оружие на землю.
  Молодой воин Синебор бросился сердцем на собственный меч.
  Под утро четырнадцать сбежавших от Судислава дружинников во главе с Михайлом стучали в ворота Белой Вежи. Другие - кто погиб, кто рассеялся и потерялся в ночном лесу. Рассказывали об измене. Бранибор в сердцах сломал дверь сосновую ударом кулака. Руку разбил.
  
  Вершислав провёл у Перуницы двадцать восемь дней, в том числе первые три дня в бреду, а следующую седмицу - не вставая. Перуница рассказала ему, что видела издали, как его убивал из могучего самострела неизвестный воин, таившийся в пуще, и даже не подошёл посмотреть ближе: убил-не убил, наверное, чтобы не оставлять следов. Как она подобрала его после ранения, как стрелы доставала и выхаживала. Что стрела со спины прошила его через кольчугу насквозь, а та, что попала в грудь, пробила верх зерцала, нашитого на кольчугу, и застряла в железной подковке, что висит у него на груди. Из-за подковки его не убило совсем. Рассказала, как он метался и сражался в бреду. Что сама она, конечно, не Перуница, но очень хотела бы ею стать, чтобы отомстить за разорённую родную деревню Древляны. Что зовут её Любава, что она потеряла всех родных и близких и совершила убийство, поэтому ей теперь не место среди обычных людей. Что теперь она с ещё одной спасённой ею после набега односельчанкой будут жить в лесу, а пропитание добывают себе не только охотой, собиранием грибов-ягод, ловлей рыбы, а и набегами на ляховитские селения, воруя и портя крупную скотину и мелкую живность. Делает это она по нарочному умыслу, поскольку заступиться больше некому, а ей и так понятно, что раз немцы приходили, значит их ляхи пропустили, а кто пропустит просто так, только за выгоду, значит продались соседи за подачку, и потому не стоят жалости.
  - А мы подобрали мальчика с сестрой на дороге. Они спаслись из Древляны. - подумав, припомнил Вершко.
  - А как его зовут?! - встрепенулась Любава.
  - Назвался Твердом, лет десяти.
  - Ой, мамочка милая! Это же мои дети! Они не пропали! Где они Вершислав?!
  - Мальчика при дружине оставили, поскольку зело терпелив, а девочка у княжны Пресветлы на попечении. У неё и дочка почти такая же маленькая.
  - Ой, Вершислав, как я рада! Счастье какое! - и давай Перуница реветь как обычно, по-женски.
  - Их ещё зубр вывел из пущи. Огромный такой зубр, матёрый, как гора. Горобей сказал, что это сам Велес их спас.
  - А кто это - Горобей?
  - Это самый мудрый воин на беловежье, мой друг.
  - Горобея не знаю, жаль. Только кое-что нам вдали слышно из Белой Вежи. Например, что тебя прозвали Чепель за точный выстрел.
  - Это скорее за дотошность... ну и за выстрел. Добрый был выстрел. Не всегда так гладко получается... Наверно, только когда очень надо... А ещё мне вот эта подковка помогает. И теперь вот спасла. Она - с неба...
  
  Не раз порывался Вершислав идти в кnbsp;Беловежцы делали вылазки по сведениям разведкиnbsp;. Били малые группы разорителей находников. Но вынуждены были, прежде всего, беречь крепость. Последнюю опору и надёжу. Вестей от других русских земель не было. Не было вестей от князя Любомира, ничего не слышно про Вершко.
репость, но Перуница-Любава не пускала, ругала: 'Кого ты можешь сейчас спасти? Сам себя не донесёшь! На погибель верную не пущу тебя! Ты моих детей спас, а я тебя слабого должна на смерть отправить?!' И Вершислав искал себе работу по силам, чтобы тренировать ослабшее тело. Нашёл неподалёку на бережку речки глину, таскал её к шалашу, делал кирпичи, перемешивая с сухой травой, с мелкой веточкой, сушил эти 'саманные' кирпичи в тени. Падал на эти кирпичи от усталости. Из чистой глины слепил очаг. 'Не так, - думал он, - я представлял себе печку в сторожевой избе...' Обжигал очаг, подправлял, чтобы хорошо выводил дым. Острил топоры об камень. Рубил деревца, задыхаясь и чуть не плача от досады, что нету силы. Осторожно кашлял, сдерживаясь, смотрел - крови нет 'это хорошо...' Соорудил бревенчатый каркас для большой хижины вокруг очага, заложил стены брёвнами. Обложил всё своим кирпичом. Лазил по верху оступаясь, делал стропила. Накладывал ветки толстым слоем, придавливал толстым дёрном. Сделал крышу. Вышел домик лесной на зиму. Для Перуницы. Вдруг понадобиться.
  А Перуница натаскала еды. Взяла с Вершислава слово, что не уползёт никуда до её приезда. Приставила свою спасённую подругу варить Вершиславу страву. Еле уговорила её не бояться мужчины. А сама переодетая обратно простой селянкою доехала до деда Буривоя-Родомысла. Всё рассказала по большому секрету. Матушка Надея её жалела и гладила осторожно, помня, что Вершиславова жена Радуница вся извелась, ожидая мужа, что внучка спрашивает: 'А где мой тятеська? Потиму домой ни идёт? Я зе ево зду!'
  Дед наготовил, набрал с собой снадобий полтелеги, и поехали выхаживать ратоборца в пущу. Пробирались секретно, тихо, старались на немцев не нарваться и вообще никому на глаза не попадаться. Ведь неизвестно, кто в Вершко стрелял.
  Вершислав и Буривой, конечно очень обрадовались друг другу.
  И отец ходил за сыном, чего только не делал, мазал его медвежьим жиром с пахучими травками, кормил како-то пчелиной смесью, поил какой-то совсем на запах резкой бурдой, вроде как из под бобрового хвоста, растирал ему руки и ноги. Заговоры заговаривал, призывал Перуна помочь верному воину, просил Живу дать сил, и именем Христа тоже молил о быстрейшем выздоровлении...
  Долго ли, коротко ли, стал Вершислав чувствовать, что силы прибывают. Стал крутить меч, бегать вдоль реки, отжиматься, прыгать, приседать. В конце концов, взвалил на себя бревно поперёк на плечи, на загривок. Отец кричит: 'Стой, сын!!! Шо робишь?! Что ты себя не жалеешь?!'* А сын стоит с бревном на плечах и говорит смиренно как-то: 'У меня всё хорошо, батюшка... просто отлично!' И про себя: 'Удар... Я развернулся. И было что-то очень важное... А потом я полз хватаясь за траву... что же я пропустил?.. Что-то вылетело у меня из головы...'
  
  Ну, вот, наконец, и немцы вышли к Беловежской крепости! Давно их ждали. Насколько смогли уже их ряды проредили. А всё равно внезапно они появились, и много их.
  Вышла голова немецкого войска с западной стороны. Значит с той стороны тоже ни одного села целого. Вышли, перед крепостью построились. Гордяться собой, галдят, хохочут, покрикивают.
  Много кого народу надо было бы из крепости отправить подальше. Вот и княгиня Пресветла с детьми - куда спрятать её? И Элипранд ни в какую домой не ехал, а пора бы уже. Упрямый - Вершислава с друзьями дожидался, переживает. Хороший парень, свой. Но ума ещё нет, как и полагается в его возрасте.
  Тут со стороны Ломжи, с полуночного края скачет всадник. Быстро скачет прямо к крепости, к Северным воротам. В виду всего немецкого войска.
  Войско немецкое пуще прежнего загалдело, заорало, засвистело. Как посмел незнакомец мимо войска без разрешения скакать?! Много дружинников на стенах Белой Вежи наблюдало за этим. И Брыва тут, и Горобей, и Кудеяр, и Прытко, и Святояр, и Бранибор, и Элипранд на стене прищурились. Кто это такой нахальный? Всадник руку вскинул. Что-то показать хочет. Немцы же давай в него постреливать. Всадник ниже к коню пригибается. Несколько рыцарей с левого края удалью блещут, друг перед другом наперегонки ринулись всадника перехватывать, только плащи развеваются на скаку, да колышуться на шлемах цветастые плюмажи. Один рыцарь с пышными жёлтыми и чёрными перьями уже и совсем близко напо̀перек приближается с тяжёлым копьём наперевес. Всадник выдернул лук. Коня остановил, на месте к рыцарю развернул. Вот-вот рыцарь со всего наскоку ударит, снесёт смельчака. А тот целиться... Бац! Враз рыцаря сбил, только копьё кверху подлетело, и жёлто-чёрные перья потерялись в пыли! Конь рыцарский мимо всадника проскакал.
  Наши со стены присмотрелись - ВЕРШИСЛАВ! Заорала вся стена. Орут: 'Вершислав! Давай сюда! Чепель! ЧЕПЕЛЬ!!!' Бранибор показывает - 'Открыть ворота̀!' А Чепель - бац! Второго рыцаря сбил! И полетели в пыль зелёные перья с голубым. Ещё трое рыцарей дружно скачут, рядом, грозят смести. Ну и Вершко ждать не стал, развернулся - и в крепость. Ещё немного и он влетел в приоткрытые ворота. Ворота быстро затворили. А рыцарей обсыпали стрелами со стены, правда, не сбили никого.
  Вот и дома, в радостных обьятиях друзей! Посбегали со стен тискать, в охапку загребать. Где ты был?! Так его, да растак! Целый, вроде! Чуть не потерялся!! Только Бранибор из близких на стене остался - наблюдает.
  И видят со стены крепостной другую удивительную картину: от немецкого войска отделился большой смешанный отряд: всадников четыреста и пеших шестьсот. Подняли свой стяг.
  - Смотри-ка, чей стяг! Нижняя Лужица*. Уходят... Далеко князя Димитро занесла нелёгкая пограбить. Хоть в последний момент одумался, уходит лужичанин со своими людьми. Не хочет больше братоубийством заниматься. Только, мол, пограблю, а дружину бить не буду. - горестно покачал головой Бранибор. - от же... люди...
  - Может он недавно пришёл?
  - А что ему вообще тут делать?.. Ну, спасибо тебе, Димитро, полегчало... немного. Вершислава ко мне!
  Поднялся на стену Вершислав. Обнялись с братом.
  - Ну, что, браток, где ты был? - спрашивает Бранибор сдержанно и строго.
  - Меня по дороге в спину из самострела и вот сюда. Подковка спасла... Не добил, прямо в неё попал. Исцелили люди в лесу, даже батю привозили.
  - Ого! А я тут ничего не знаю. - помягчел голос у Бранибора. - А где князь наш?
  - ... Приказал мне князь спасать его семью. А сам в Ломже остался пана Войцемежа обращать...
  - В жабу?... Чего глядишь? В жабу надо было этого Войцемежа обратить. И каблуком раздавить, чтобы было моркое, склизкое место. Вообще туда не ездить! Сколько бы мы с Любомиром за это время уже немчуры побили. Месяц прошёл! Мы и так били, но насколько было бы веселее.
  - Да, сам не знаю, как жив... А оттуда никаких известий? Из Ломжи.
  - ... Только немцев вижу и слышу, а про князя ничего... Судислав - изменник!
  - В каком смысле?
  - В прямом! Вывел из крепости свою сотню по поддельному письму от князя и немцам сдал. Мало кто спасся.
  - Как же так?!
  - Вот так! Видишь, как мы тут 'интересно' живём... Сам-то можешь принять начало... - Бранибор оглянулся на брата, оторвавшись от наблюдения за немцами. - Вижу. Молодец! Давай, собирай свою полсотню... кто остался, леченных-калеченных-увеченных, всех во двор. Принимай.
  - Постой, брат! А какое писмо от князя? С печаткой что-ли?
  - С печаткой, брат!
  - Значит, Любомира в полон захватили...
  - Тоже надеюсь, что не убили...
  - ... Печатку сняли, да к письму... А через кого же Судислав договорился о сдаче? Он тут при тебе был всё время?
  - Я ничего не заметил...
  - А Гордей где?
  - А что Гордей? Вон на стене со своим десятком, к бою готовый.
  - Да, что-то не сходиться...
  - Что у тебя не сходиться?
  - Я на Гордея думаю, что он предатель.
  - Предатель?.. А чего он тогда в крепость вернулся?
  - Вот то-то и не сходиться.
  - Может, ты из-за Радуницы ... о нём думаешь?.. Ну, сейчас пускай на стене постоит. С чего ты взял-то про него?
  - Может он вернулся ворота открыть? Или счас со стены соскочит, врага пустит! Нету у меня доказательств, только предчувствие. Не верю ему... всем нутром не верю.
  - Да?.. Не трож его пока... Каждая пара рук на стене дорога̀.
  
  
  
  
  
  
  Глава девятнадцатая. Твердыня
  
  Находники обтекли крепость со всех сторон. Заперли все дороги и тропки. Со стен наблюдали приготовления к штурму. У Бранибора давно всё готово.
  По своей логике немцы выдвинули вперёд наёмников. Это были те самые викинги-свеи, человек восемьсот. То ли не всех видели, то ли ещё приплыли. В полосатых штанах, со свастиками и всякими мордами на щитах, галдящие, торсы голые по жаре, шлемы у многих рогатые, волосы выбиваются рыжие. У одного воина и вовсе всё тело обросшее рыжим мехом, аки вепрь. Ярл ихний - могучий, весь в татуировках, воинственный, значит. Воинство выкрикает бога своего Одина, понимает только силу, другой порядок презирает. Им было обещано, что награбленного отдадут им столько, сколько смогут унести на себе в руках. Недальновидные! Не могли подумать, что у них может не остаться рук.
  Бранибор понимал, что викингами магистр Олаф всего лишь прощупает оборону крепости. Похоже, это его, магистра с крашенным конским хвостом на шеломе разглядел Бранибор в рядах горделивых рыцарей. На копьях у них ленточки, щиты размалёваны, на шеломах - всякая белиберда присобачена. Как дети... если бы не хуже! На многих белые наддёвы поверх металлической зброи. На наддёвах у каждого свои значки, у многих кресты самого разного вида. Опять крестоносцы. Крыжаки. Неимётся...
  
  Отделились от немецкого войска послы. На конях подъехали на треть стрелища*. Кричат:
  - Выходите из крепости! Вам худородным честь от нашего великого магистра! Кто пожелает, того он возьмёт на службу в своё войско! А упираться вам не за что!.. Нету больше вашего князя!!! - и из мешка вынимают и поднимают на копье... голову князя Любомира...
  Затихло всё. Замерло дыхание на стенах. На копье на обозрение крепости возвышалась отрубленная голова со русыми Любомировыми кудрями, с полузакрытыми глазами, с кровавым низом шеи...
  Ахнули на стене Беловежской... Опустились руки... Замерли сердца, ужасом сковало члены, в жилах кровь заледенела...
  - ЭТО НЕ ОН!!! Непра-авда!!! Это друго-ой!!! - раздался истошный вопль со стены. Все обернулись, а это Вершко рванулся, как обезумелый, готов со стены сигануть. Друзья его схватили за одёжу, за плечи, за руки на помост валят, чтобы уберечь...
  - Любомир в походе бороды не брил!!! Это не он... это другой... это другой... - хрипел Вершко, придавленный Брывой и Горобеем. И друзья все, тоже приходя в себя, сознавая, как правду, заорали вслед за ним, чтобы всем своим слышно было:
  - Князь в походе бороды не брил!!! Это другой!!!
  И вся Белая Вежа заорала на разные голоса, как шквал непогоды оглушающе громко:
  - Ах вы су... ...!!! Ах вы ... ...!!! ... ... ...!!! Князя думали мы не узнаем своего??! Идзете на ... усим кагалом* сваим!!!
  
  После недолгих приготовлений, враг решил атаковать. Первый удар. А солнышко на вершине! Пекёт! Атака викингов была стремительной и дикой по натиску. Они бросились с лестницами на стены. В ров перед крепостью кидались с разбега и лезли наверх под градом стрел со стен, срывая ногти. Кого в таком деле волнуют ногти?! Как только вики с бранью и воем побежали вверх по лестницам, по стене пронесся повторяемый криком десятников приказ Бранибора: 'Смола-а, камни-и, багрры-ы!' Перекинули котлы, вылили на головы виков кипящую смолу, посыпали камни, и длинными баграми в десятках умелых и дружных рук, с зычным: 'Раз-два взяли!!' - опрокидывали лестницы с бегущими по ним врагами.
  Викингов не останавливала боль и неудачи, они вскакивали с земли с поломанными руками, обожжёнными лицами и вытекшими глазами, со шкварчащими от смолы спинами и снова остервенело лезли на стену ещё быстрее. Мечи держали зубами, проткнутые насквозь продолжали сражаться. Некоторым удавалось вскочить на стену. Этих тут же поднимали на копья и кидали вниз на головы собратьев.
  Любое войско может дрогнуть под бешенным натиском, кроме двух случаев: когда степень бешенства ещё выше и когда кроме бешенства ещё противостоит твёрдая выучка и железная дисциплина. Последнее всё в высшей степени было у войска Бранибора. Как кузнец не обращает внимания на жар, искры и шипение металла, а только крепче хват клещей, увереннее удар молота, так беловежцы на свирепость викингов только твёрже стояли на ногах, крепче сжимали оружие, зорче следили за врагом, внимательнее слушали приказы и молотили, молотили, молотили. И перемолотили.
  Останки викингов сваренные смолой, с перебитыми, вывернутыми телами, валялись под стенами в лужах смолы и крови, некоторые расползались, стеная и проклиная, резали себе, безнадёжно раненным, вены и друг другу горла и животы.
  Бранибор сурово смотрел вниз:
  - Конец викингам! Не только меч нужен, а мастерство и лучшее оружие! Не только ярость, а дальновидность!
  С другой стороны поля боя на уничтожение викингов смотрел магистр Олаф.
  - Недурно. - процедил он. - Тупоголовым - туда и дорога. Приготовить огонь!
  Для людей Бранибора жара̀ от солнца и схватки была невероятной, воины спускались до криниц и выливали на себя вёдра воды, зброя шипела! Многие давно поснимали раскалённую броню, хоть и не самое лучшее время быть без защиты.
  Немцы выкатили катапульты. Вскоре на стены полетели горящие горшки со смолой, обмотанные паклей. Сейчас работали ополченцы и простые мужики селяне. Бегом таскали воду из криниц. Тут же заливали пожары водой, прятались под навесами стен. Появились не только раненные, но и обожжённые, стало недоставать воды. В ход пошёл песок. Сыпались также и стрелы - лучники подошли на выстрел, их горящие стрелы также распространяли огонь. Почти сразу в ответ стали бить камнемёты из крепости, тоже горшками с огнём, но со своим самодельным 'греческим', по немецким катапультам. Наш-то огонь пожарче горит! Метание беловежцам управляли с высокой срединной башни. Точность попадания с обеих сторон была не слишком высока, но у немцев не было запасено столько воды. Их катапульты из-за перегоревших ремней вышли из строя. Вершислав со своими сидел на самой Белой Веже. Долго метились наконец прямо с неё стали кидать камни в скопище рыцарей, где виднелся синий конский хвост на шлеме. В сам хвост не попали, но рыцарей и коней попортили немало, пока те сообразили, на какое расстояние надо отойти.
  Вызвать пожары в крепости немцам всё же удалось. Погорели дома и конюшни. Люди остались без крыши над головой, а коней перегнали в простые загоны. Стены сохранили.
  Наконец немцы тоже перегрелись. Отошли, спрятались в лес. Передых... Решили ждать, спать до раннего утра, чтобы воевать и геройствовать, как им, рыцарям хотелось, можно было с удовольствием.
  
  - Не дадим врагу отдыхать! Не на веселье приехали, будут смертушку прнимать за учинённый разор нашей земли! - толковал Бранибор начальникам отрядов. - Первого слушать ныне меня!
  Тут даже возникал как бы смущённый ропот:
  - Да ты и не сомневайся, Бранибор, кого теперь ещё и слушать, как не тебя!
  - Будем бить врага, чтобы ему стало тошно на нашей земле, чтобы во все тяжкие бежал отсель восвояси!
  - А не маловато ли нас, чтобы так бить? - спрашивал опытный сотник, приведший помощь из Берестья. - Всё-таки, нас даже и с ополчением всего чуть больше восьми сотен, а их пять тыщь ещё осталось, и там рыцарей много, человек семьсот. Подмога бы нам ещё не помешала...
  - Не сравнивай, Козьма, одно только число. Выучкой надо победить, умом и хитростью, когда числа не хватает. Нет другой силы кроме нас, чтобы разбить врага. И нет нам третьего пути, или победить или погибнуть! А погибнуть может и дурак. И отступать нам некуда - мы в сердце нашей земли. Наш правило одно: где мы - там и наша победа!
  Вот изменник показал вам всем недавно пример, как не надо делать. Слабостью и дуростью можно погубить отборный отряд. Жадность, горделивость и неверие - это тоже такие виды слабости и дурости.
  Вы помните: Мы - дружина! Все заедино! Каждый друг за друга горой!
  ... А наш князь, я уверен, жив. Его ещё предстоит выручать.
  А сейчас будем делать вот что...
  
  Когда примерно за полночь лагерь неприятеля уже утихомирился, глубоко в немецком лагере вдруг послышалось сопение, стон, сдавленный крик, потом ещё, потом ещё. Дозорные дали сигнал тревоги, лагерь пришёл в движение. Через полчаса магистру Олафу доложили, что вырезана целая сотня кнехтов, стоявшая ближе к обозу, и обозная охрана. А провизия полита какой-то дрянью, которая воняет, хуже мертвечины, скорее всего, её есть больше нельзя. Следы русов затерялись в ночной пуще. От этих людей магистру приходилось так перекривиться, что казалось - уже паралич. Ему оставалось предположить, что такую незаметную вылазку беловежцам удалось предпринять либо из-за скрытого подземного выхода наружу, либо из-за действующей у него в тылу большой и очень опасной шайки. Пришлось утроить дозорных.
  
  На утро недоспавшие и недоевшие немцы пошли на штурм. В отличие от викингов эти себя больше берегли - прикрывались щитами, обстреливали крепостные стены тучей стрел, хоронясь за большими деревянными стенами на огромных колёсах забрасывали крепостной ров землёй и ветками, организуя себе несколько широких подходов к стенам.
  Когда немцы побежали по лестницам наверх, оказалось, что у беловежцев припасены на стенах брёвна, которые скатывались по хребтам и головам, ломая и вивихивая головы, руки, спины. А кроме кипящей смолы есть ещё и греческий огонь, который очень хорошо горел не только на катапультах, а и на кнехтах и на рыцарях. Стальная машина обороны снова сработала отлично. Немцы с проклятиями и потерями откатились обратно. Люди Белой Вежи радостно орали им вслед: 'Наелись нашего хлеба?! Иди ещё тебя угощу! Здохни, гад попа̀лены!!! Нехай ўся шкура с тябе спаўзе! Рыло шпрэхаўскае! Глянь туды - абезножелы карачытца... Застрели его, каб не мучыўса!'*
  Изумлённый не по-хорошему магистр Олаф приказал бомбить центральную башню. Оттуда беловежцы метали камни дальше, чем могли метнуть немцы, всё время были в выигрыше. Издалека уже привезли камней, подбирали камни, пущенные беловежцами, и методично старались бить в одно и тоже место - посередине Белой Вежи, посередине башни. От ударов камней о камни летели смертоносные быстрые и острые осколки, пробивавшие даже иногда щит, за которым прятался какой нибудь боец, а иногда просто проламывавшие кому-то череп, грудь или рвавшие живот, руку или ногу. Иногда камни перелетали мимо башни, творя что-нибудь жуткое на её задах. Редко, но некоторые камни ложились ровно на верхнюю площадку вежи, то снесло человека, то ломало крепостные зубцы и камнемётные орудия.
  Беловежцы отбивались, как могли. Бранибор в начале осады дважды улучал момент и внезапно вылетал со своей сотней верхами, утворяя в лагере неприятеля жестокие потери и быстро прячась обратно в крепость. Потом немцы навалили перед обоими мостами через ров брёвен, и, внезапность больше не удалась.
  Через два дня непрерывного камнеметания в башне пробили дыру. На третий день вежа была разрушена, как оборонительное сооружение. Остался каменный идол - верхняя площадка небольшим куском ровной поверхности держалась на великанском осколке стены и нависала над пропастью и горой из обломков. Один наблюдатель из беловежцев всё равно сидел наверху, благо, что залезть туда для бойцов крепости не составляло большого труда.
  
  Бранибор видел, как таяли силы защитников Белой Вежи, понимал, что снова приближается неизбежный, теперь уже решающий штурм, и, что, видимо, крепость не удержать. Надо было спасти княжну с детьми. Надо было отправить к матери Элипранда. И селян, укрывшихся в крепости, и частью тоже пострадавших во время вражеских атак, тоже надо было как-то сберечь.
  Единственный понятный выход - для малого отряда вырваться из осаждённой крепости под прикрытием всех оставшихся сил. А с остальными что делать?
  Бранибор приказал Вершиславу собрать остатки его охранной полусотни. Набралось двенадцать человек, вместе с Вершиславом. Восновном из его лучшего десятка. Здесь был Горобей и Брыва, Кудеяр и Прытко, Зграбень, Пловда, Кичун, Скайняр, Пересвет, Смолян и уцелевший до сих пор молодой боец Граник. К ним же приставили Святояра, Элипранда, Меркула, эугѐнера Поликарпа, который попросился за все труды отпустить его домой и княгиню Пресветлу с детьми.
  Построив отряд вместе с конями, Бранибор осмотрел всех ещё раз. Все наряжены и вооружены по силам и по смыслу. Кони отдохнувшие, копыта обмотаны тряпками. Княгиня, одетая в кожаные доспехи стала похожа на молоденького гридня, собранная стоит, старается. Это хорошо. Княжата привязаны к сёдлам, чтобы не выпали. Молчат, терпят, не плачут и не жалуются. Очень хорошо. Остановился около Элипранда.
  - А зачем щит отцовский к седлу приторочен?!
  - Так подарок же! - заступился Святояр.
  - Щит - он для чего? Правильно - защищать. На спину надо одеть, воины!
  Когда перенарядили Элипранда, поменяли ему щит за спиной с маленького лёгкого на щит Буривоя, молодой человек оказался закрыт по самую макушку. И Бранибор продолжил.
  - Первая главная задача твоя Вершислав - увезти княгиню нашу с детьми в безопасное место. Сначала в Деречин. Потом - посмотришь, но, не медля. Тут всё ясно, много раз обговорено, но всё равно - осторожно.
   Вторая важная задача - молодого бойца Элипранда, нашего брата и гостя, единственного сына у матери, вернуть ей целым и каким? Правильно, невредимым. Действовать будете стремительно, смело и непреодолимо! Ясно? Мы в это время ударим по ним огнём в заходнем направлении, чтобы отвлечь от вас внимание. А вы будете уходить на восход солнца.
  Отряд под началом старшины Вершислава обеспечивает прорыв и отход на безопасное расстояние. После чего действует по собственному назначению. Вершислав его знает...
  Когда прорвётесь, а у вас никаких других исходов быть не может! Элипранда отправляете домой через Берестье. Его будут сопровождать Меркул, Поликарп и Святояр. Не возражать старшему! Ты больше всех за него и отвечаешь. За брата! Сопровождать до самого города Милана!
  - Как до Милана?! Я хочу остаться!!!
  - Вершислав, растолкуй младшему, что к чему, а то оплеухой его награжу. Ненароком могу голову снести... А она ему ещё пригодиться.
  В Милане пробудешь полгода, посмотришь, как там Элипранд с матушкой Олёной поживают, поможешь, ума наберёшься. А после возвращайся, браток, домой, милости просим. Ждать тебя буду к следующей весне. Смотри, надолго не задерживайся. Это тебе мой приказ. Всё. Не поминайте лихом. В добрый час!
  Все обнимались и прощались на всякий случай. Ведь случаи, как известно, бывают всякие...
  Вершислав задержался перед Бранибором. Подошёл.
  - Брат!
  - Что тебе, Вершко?
  - Брат... прости...
  - Не кручинься, добрый молодец, останутся враги и на твою долю.
  - Меня в лесу спасла мать тех детей, что вышли ночью из Древляны. Любавой зовут. Тому мальчику Тверду я показал берлогу у речки, чтобы он мог спастись. У мальчика верный глаз и твёрдая память...
  - Понял тебя, брат!
  - И я хочу тебе сказать... что бы ты...
  - Я поберегусь, если получится, браток.
  - Ты мне почти как отец... останься живым... пожалуйста...
  Крепко обнялись, будто две горы сошлись, будто два орла ударились крыльями.
  - Я постараюсь... и тебе удачи... сделай всё, как надо... Я тобою очень горжусь.
  И Вершко, скрепя сердце, пошёл догонять свой сборный отряд особого назначения.
  Бранибор смотрел им вслед. Не хмурился, не улыбался, а казалось ему, что наступило самое важное время в его жизни, а до сих пор он к нему только готовился. Вот он сам - сильный и умелый воин, вот его небольшая, но самая крепкая и умелая на свете дружина, вот его любимое место, его крепость Белая Вежа. За стенами - жестокий и многочисленный враг. 'Что ещё нужно мужчине, чтобы с радостью и вдохновением выполнить своё предназначение на Земле? - защитить свой народ... Жить осталось, может быть, сутки, но зато как можно их прожить! С полным восторгом! Главное - стереть как можно больше врагов с лица моей Белой земли'.
  
  Когда подъехали к воротам, Элипранд сказал Святояру:
  - Я очень рад, что ты поедешь со мной. - Внимательно посмотрели друг на друга.
  Наступил предрассветный час. Ворота открыли быстро и без лишнего шума. В отворённые Берестейские ворота вылетел маленький конный отряд.
  Бранибор махнул рукой. В лагерь крестоносного войска полетели огненные звёзды, перечёркивая и небо, и остатки призрачного покоя. На за̀ходе солнца занимался лесной пожар, которого старались до сих пор избежать, потому что кто в поле, может и отойти, а кто в стенах, будет задыхаться дымом этого пожара. И подумал краем сознания: 'А что Гордей?.. бился вместе... если он и враг, то куда он теперь денется... из крепости...'
  А отряд Вершислава летел на восход на Деречинскую дорогу. В поднявшемся среди немцев переполохе легко ломали сопротивление немногих дозорных. Пролетели. В щите за спиной Элипранда появилась выбоина от стрелы. У змеи под глазом. В конце отряда Вершко заметил 'лишнего' бойца, который скакал с ними и тоже помогал отбиваться от немчуры, придержал коня. А 'лишним' оказался оставшийся из сотни Судислава, увязавшийся за ними всё тот же десятник Гордей,.
  - А ты чего здесь?! - напрягся Вершко в сторону Гордея.
  - Бранибор отправил гонцом в Киев! - надменно ответил тот.
  - Мне он ничего не говорил.
  - Не всё и тебе знать надо!
  - Ты чего, Гордей, на дыбки лезешь?!
  - Ничего, не переживай, вперёд тебя не вылезу!..
  - ... Ну давай, дальше говори!
  - Ты вон князя куда-то дел, а всё тебе с рук сходит!
  - ... Гад ты, Гордей!
  - Ты сам гад, Чепель!
  Вершко подавил бешенство и гнев, а только стиснул зубы. 'Сам виноват...'. И вспомнилась лесная дорога, удар в спину, забытьё и невыполненный как положено долг. И отвернулся от Гордея.
  Вот так и поговорили. И разъехались разными дорогами.
  
  Через час пути остановились. Погони нет. Попрощались с уходящими в Милан. Святояр хмурился не очень долго.
  - Ладно, - говорит, - впереди у нас, похоже, длинная дорога с приключениями.
  - Это верно, Люций*, по дороге ещё вполне навоюешся! - поддержал его мысль окрепший Меркул.
  Вершко подъехал к Прытко:
  - Поезжай со Святояром! Поможешь ему в дороге и сам целее будешь...
  Прытко испуганно округлил глаза:
  - Не, я не могу!..
  - Почему это?
  - У меня тут жена, дитё... семья... моя земля... Не, я не могу... куда я поеду?!
  - Не слушаешь...
  - Не-не-не, Вершислав! Смилуйся старшина!.. У меня тут родина!!
  Вершко строго посмотрел на Прытко:
  - Что же, лучше здесь со мной голову положишь?
  - Не пожалею... Это я запросто! - отвечал Прытко серьёзно.
  Элипранд обратился к Вершиславу:
  - Дядя Вершислав, я очень благодарен, что вы все были со мной. Не знаю, почему моя мама не хочет, чтобы я был воином. Мне кажеться, что это самое благородное дело!
  - Бывает слишком много крови, брат. Бывает, что гибнут друзья, и тебя предают. Бывает, что не хватает сил сделать то, что обязательно надо сделать. Это всё вынимает из тебя сердце, и ты можешь забыть, ради чего ты стал воином. Можешь забыть о благородстве и повернуть свою силу не в ту сторону. Это самое страшное. Вместо благородного воина можно стать отьявленным бандитом. Если не боишься - попробуй, но всегда помни: благородство всегда очень дорого сто̀ит, многих сил, крови, а бывает и жизни. Удачной вам всем дороги!.. Святояр! Держись молодцом, брат! Мы все будем тебя ждать! До встречи, брат, до встречи... До встречи... До встречи...
  
  
  
  
  
  Глава двадцатая. Подвиг Бранибора
  
  Лесной пожар на фоне последних жарких и засушливых дней растекался зловеще и очень быстро. Пламя полетело по кронам сосен и берёз, создавая над головой у немцев небо, всё в огне, сжигая воздух, спуская на землю удушье. Бранибор, стоя на крепостной стене, одобрял в уме выбор времени нападения - хорошо горит, спалит всё вокруг к ёшкиной мамке. И врагов спалит-задушит очень многих... Деревья жаль... Так и людей своих жаль... Всех жаль...Только нет другого выбора.
  В это время на краю леса и поля, на краю ночи и дня стоял древний согбенный старик. Опирался на деревянную клюку левой рукой. Глаза у него и не закрыты, но и не смотрят. Правая рука его протянута от солнца. Стрыйдовг. Он что-то невнятно шепчет пересохшими губами... И ветер дует на запад.
  
  Немцы пока проснулись, всё вокруг них было уже охвачено огнём. В панике многие нашли свою смерть, кидаясь в самое пекло, в самое угарное задымление вместо свободного воздуха.
  Э-эх! Не нравилась рыцарям такая война! Вместо молодецких поединков, вместо сметающего удара тяжёлой конницы на просторе, на чистом воздухе, при доброй еде и питье, выспавшись, в полноте сил и радостной романтики, вместо бегущего в панике безмозглого врага, их самих били! Их жарили огнём, душили дымом, травили ядом, резали ночью, когда людям положено спать, их уничтожали как крыс - любыми средствами. Обманывали во всём! Это было неуважительно, не по-рыцарски, это было... обидно.
  Магистр громоподобно командовал. Вывел рыцарей и кнехтов перед крепость, на поле, свободное от огня. И, видя, что, чем дольше ждёшь, тем меньше с любой стороны места для отступления, тем жарче и всеохватнее пожар, вариантов почти не оставалось, велел трубить штурм. Одуревшие спросонья, от угара и от неожиданности находники, хватая лестницы, понеслись в атаку.
  Через час ожесточённого штурма на стенах и у ворот в дыму и пламени, которые были повсюду, немцы, в конце концов, разбили Северные ворота. Бранибор и оставшаяся часть из бывшей полной сотни уже выстроились встречать хлынувших в крепость. На первую волну кнехтов и рыцарей обрушились заготовленные брёвна. Они были закреплены горой над воротами, и, высвободившись из враз перерубленных верёвок, безобразно калечили нападавших и хоронили их в месиве твёрдых углов и боли. Часть немцев, проскочившая в крепость, которых не коснулся бревенчатый завал, оказались отрезанными от остальных, и под отчаянные собственные крики были истыканы стрелами со всех сторон.
  На низкой восточной стене кипел ожесточённый бой. Бранибор с людьми побежал туда. Врезался в атакующих на стене, разметал всех врагов, дружине и ополчению оставалось их только добивать.
  Немцы растащили завал из брёвен, трупов и калек у Северных ворот. На вторую их волну высыпалась груда построечных камней, создавая снова завал из человеческой боли и страданий, снова отрезая забежавшим в крепость путь к отступлению. Мимо этой груды проскакивали особо рьяные вояки, грудились с оброняющимися от русов внутри крепости, закрывались щитами, делали стену, черепаху, медленно семеня, отодвигались от вопиющей горы покалеченных сотоварищей.
  Когда за эту гору прошло около сотни, и те изготовились к новой атаке, Бранибор по̀днял булаву - с ворот на груду камней и людей полился греческий огонь и смола, полетели щепки, палки и дрова. Возник огромный погребальный костёр, поднявшийся выше ворот, сжигавший и живых врагов, отгородивший опять немцев тех, что снаружи от тех, что внутри. Бранибор бросился первым, его люди - вслед за ним. Беловежцы рубили и теснили врага в огонь.
  
  Это был огненный ад. Для немцев Бранибор был главным демоном смерти. Он забирал жизни и по одной, и по две, и по три, и беспрерывно, и не было силы, которая могла бы его остановить. Тела врагов, казалось, разлетались от его ударов вдребезги. Да и не казалось, иногда разлетались. Демоны поменьше носились здесь и там, кромсая германскую плоть, расплёскивая их кровь, разбрасывая их головы, руки, ноги и кишки, уничтожая, у кого ещё были, иллюзии о богатой добыче и, вообще, о возвращении из этого опрометчивого, дурного противославянского похода.
  
  Для небольшой толпы мирных селян, оцепенело от страха и любопытва зревших битву из руин главной башни Белой Вежи, всё выглядело иначе. Светлые боги во главе с воеводой-батюшкой Бранибором свет Буревоевичем в силе и славе малым числом противостояли концу света. В огне и дыму, за которыми уже не было видно божьего неба, они перемалывали на руду озверелые тёмные рати, что в неисчислимом множестве лезли со всех сторон. Что им тут было нужно?!! Как крылатые небесные воины Бранибор и его дружина летали от одной волны находников к другой, неизменно погашая чёрный пожар нашествия, сбивая его на землю, перекрашивая его в красный цвет... Только то один, то другой светлый бог вдруг оступался, падал на колено, приникал к земле. Некоторые поднимались и даже не раз, но некоторые и не поднимались. И светлых этих своих богов, к сожалению, становилось всё меньше и меньше. И чем их делалось меньше, тем меньше у всех оставалось надежды на жизнь.
  
  Для Бранибора и его дружины это был самый главный бой. Всё другое забылось и перестало существовать. Остальное всё было неважно. Они не думали. Они твёрдо знали. Сейчас они творят будущий мир - своими руками, своими силами, своими характерами, своей кровью, своей жизнью и своей смертью. Мир будет таким, каким они его сейчас сумеют сотворить. Будут в нём царить родное, НАШЕ ДОБРО и справедливость или воцариться чужое, чуждое, уничтожающее нас. Дружинники бились за жизнь, за друзей, за дружину, за светлого князя Любомира Белояра, за доблестного и великого воина-богатыря Бранибора Буривоевича, за свои семьи, родителей, детей, за свои дома, добро, землю, уклад, волю, родину, честь, за осколок Белой Вежи, что всё ещё стоит за них, за толпу селян, глядевших на них с надеждой. Потому, что надо было биться. Потому что это и есть жизнь воина. Дружинники бросались в бой, переведя дух, сменив оружие, скидывая броню, потому что уже не было сил её нести, ломая, торчащие из себя стрелы и копья, остекая руку вонзившую меч в сердце, потеряв дыхание, слух, зрение, руку, крича друзьям последним выдохом. Шёл восьмой час битвы. Умирали уже даже не от ран, а просто от усталости, изнемогши от усилий, перемучивши все человеческие возможности.
  
  Немцы не имели столько сил.
  Могучий Бранибор загораживал им путь. Он стоял в кольчуге с зерцалами, сверкавшими в сполохах огня. В простом шеломе-шишаке. В деснице - шиповатая булава вся красная. Ошуйно - его родной щит, подарённый отцом, весь в красном. Из-под кольчуги - красная (была белая) рубаха. На ногах красные сафьяновые сапоги со щитками. Всё лицо и всё на нём - в размазанной пыли, копоти и саже. Кочегар из пекла... Ничего в нём такого особенного нет... Просто богатырь... ПРОСТО...
  'Пора... - подумал богатырь, - самое время...'
  Пока дружинники из последних сил продолжали отражать уже более вялые атаки немцев, Бранибор спустился под руины Белой Вежи. Здесь, впереди и позади массивной двери, за которой длинный подземный ход шёл далеко за пределы крепости, сгрудились в ожидании своей участи множество женщин с детьми, раненных мужиков селян, оставшихся в живых после помощи против немцев, и деды здесь были и древние бабули - селяне. И раненые бойцы, к бою непригодные. Бранибор отыскал глазами Тверда:
  - Поди сюда, сынок!
  Тверд подошёл, глядя Бранибору в глаза. Бранибор присел на корточки, став вровень с хлопчиком:
  - Ты помнишь, где гулял с Вершиславом на коне?
  - Помню.
  - Помнишь, ты увидел выход из подземелья?
  - Логовище лесного царя?
  - Да.
  - Помню.
  - Там была еле заметная тропинка. Помнишь, куда она шла?
  - Она виляла и шла за речку через дебри.
  - Вы тогда с Вершиславом далеко ездили по тропинке?
  - До поляны заповедной с родничком.
  - Найдёшь эту дорожку?
  - Найду.
  - Не забоишься, сынок?
  - Нет.
  - Верно, вижу. Ты поведёшь всех по той тропинке до заповедной поляны. Пожар за речку не перекинулся и немцев в той стороне уже быть не может... Слушайте, люди! Пойдёте за этим хлопчиком - он знает дорогу, он вас выведет.
  - Бранибор, батюшка, нешто мы сами за хлопчика дорогу не найдём? Почитай весь лес исходили.
  - Мы в то место сами ходили по особым случаям, а вас близко не пускали, чтобы меньше глаз вокруг тайного места. Сами можете и не найти. А этот хлопчик сам из Древляны вышел ночью, у него глаз молодой, память твёрдая и он знает дорогу.
  Старшие закивали, взяли Тверда за плечи.
  - Сестричку его берегите. Как её зовут?.. да, Литаньку... это женщины Любавы из Древлян дети. Не поминайте лихом, люди добрые. - поклонился в пояс, а люди ему в ответ:
  - Перун тебе в помощь, воевода-батюшка!
  К раненому бойцу, что здесь караулил, наклонился Бранибор:
  - Приготовь всё, как я сказал!
  - Есть!
  И всем сказал:
  - Всё, пошли!
  А сам развернулся и пошёл кверху, на свет.
  Солнце поднималось в зенит, но виднелось сквозь дым, как зимой сквозь тучи, очень слабо.
  Стрелы были все выбраны и сломаны. Конному рыцарю непросто попасть в крепость. И пешие заробели. Рядом с Бранибором оставалось около полсотни своей измотанной дружины, что стояли, только опираясь на оружие и около десятка крепких из берестейской в таком же виде. Дышать давно уже было нечем. Окрест, куда ни посмотри, лежало друг на друге человеческое племя, изувеченное войной. Не только вся одежда, руки и лица, а и вся белая земля вокруг стала красной и чёрной.
  Бранибор поднял щит, все бойцы повставали и пошли в руины, которые щерились как острым зубом, высоченным осколком Вежи. Бранибор отходил, ступая назад, боком, оглядываясь, медленно. В крепость стали проникать немцы, которых тоже осталось немного, сотен пять. Около пяти с лишним тысяч их трупов покрывали горами и малыми горками и тонким слоем пространство вокруг и внутри крепости. Повинуясь не разуму, не воле, а какому-то инстинкту немцы надвигались на руины. Какие-то прятки?
  Бранибор залез на высокие камни, саженях в трёх от земли. Рядом с ним горела какая-то головня, как факел. Здесь везде горели факелы... Все свои скрылись под обломки Вежи.
  Несколько рыцарей протиснулись с конями. Кони еле держались на ногах и падали. Кто-то из рыцарей, может, и меньше участвовал в битве, но, перегревшись рядом с огнём, надышавшись копоти и дыма, все выглядели одинаково убито и ползли как морёные мухи.
  Магистр Олаф тоже пробирался внутрь укреплений. Он мнил себе раньше, что захватит эту крепость, что она попадёт в его руки и станет его собственной. Что отсюда он двинет дальше свою власть под прикрытием веры христианской.
  Крепость была - вот она. Но она и сейчас была не его. Грозный дух её защитников витал здесь по-прежнему. И крепость, правда, находилась в развалинах. Сгорели все частоколы на каменных стенах, помосты, козырьки, галереи, переходы, мостики, заслоны из брёвен на брешах в каменной стене. Внутри чернели остовы зданий и обломки камнемётов. 'Как много у них было горючей смеси... Этого я, пожалуй, не ожидал... Какие огромные потери. Надо будет как-то оправдаться перед епископом...' Колоссальный зуб башни, обглоданный многочисленными сильнейшими ударами, всё-таки гордо стоял в грудах обломков посредине крепости. Конь магистра не хотел и не мог дальше идти - почти сплошь трупы.
  
  Самый горделивый из оставшихся рыцарь в накидке цвета грязи поверх одной кольчуги с отброшенной брамицей, с обнажённым мечом, с мощными желваками на лице, горбоносый и с круглыми изумлённо-наглыми глазами приблизился к грудам обломков Вежи, поднял меч в направлении Бранибора:
  - Сдавайся, рус богатырь! Ты проиграл! Твоего войска больше нет... Магистр окажет тебе честь, как храбрецу. Возьмёт тебя на службу. Даст тебе земли, коней, деревню под налоги... - новый поворот брани подходили оценить всё больше немцев, обступая могучего руса, одиноко стоявшего высоко на камнях.
  - А у тебя всё это есть?! - спросил Бранибор.
  - У меня всё есть! Даже больше!
  - А у меня есть ещё такое, чего нет у тебя!
  - Чего же это?!
  - Много такого, чего нет у тебя!
  - Приведи пример!
  - Например, совесть!
  - Какая ерунда... у меня есть совесть... не вижу в этом примере смысла.
  - Я не шёл в твою землю, а тебя сюда никто не звал. Значит, у тебя нет совести.
  - Не согласен... это вопрос доблести... Но, давай, скажи дальше, удиви меня!
  - У меня есть эта Победа!
  - Ха! Это не твоя победа, а наша!
  - Нет, я перебил чуть не шесть тысяч ваших войск, а сам имел всего восемь сот! И только сотню настоящей дружины. Это НАША ПОБЕДА! Великая Перемо̀га!
  - ...! - рыцарь зло посмотрел на Бранибора красными от дыма глазами.
  Бранибор продолжал:
  - Ещё моя земля намного сильнее твоей!
  - Это почему ещё?! - скрипел зубами красноглазый рыцарь.
  - Потому что мой князь Любомир никогда не позвал бы ваших на службу, свои хороши! А твой меня готов позвать - сам сказал, а я не пойду!
  - Ты, очевидно, глупец! Конечно, твой князь просто не может никого нанять, потому, что как пёс сидит в польской яме! Ха-ха-ха!
  - И я умнее тебя! Потому, что ты сейчас сказал мне то, что я хотел узнать, а я тебя даже не спрашивал!
  - ...!! - до рыцаря медленно доходил смысл...
  А Бранибор как-то даже нарочито громко заорал, смеясь:
  - Князь жив!!!
  'Чему радуется этот дикарь?' - подумал магистр.
  - Убрать его, быстро!
  Несколько стрелков выпустили стрелы. Ударило в грудь Бранибора. Позарапало. Он закрылся щитом:
  - Любомир жив!!!
  - Он смеётся над вами, убейте его!
  Рыцари и кнехты полезли к Бранибору. Их вокруг стояло уже с сотню. Бранибор поднял горящую головню.
  - Прощай твердыня! Это был наш с тобой главный бой...
  Запал из руки Бранибора плавно, медленно и как бы нехотя полетел вниз, в ращелину, которая была хорошо видна Бранибору. Бранибор встал на изготовку к бою, крепче сжал булаву... и улыбнулся!
  Слава русским героям! Слава богатырям и простым воинам русской земли! Сколько тяготы и беды вынесли они на своих натруженных плечах! Сколько жизней спасли они, сколько защитили народа от гибели. Вечная слава тем, кто не ради денег, не ради власти, не ради собственного блага, а ради жизни, ради будущего своего народа не пожалел себя, ни своей силы, ни своей крови, ни самой жизни!
  Враги до Бранибора добраться не успели. Взрыв поднял землю и глыбы камня, как порыв ветра поднимает пушинки тополя с травы. Очень мощный взрыв большого порохового запаса крепости. Камни разлетелись, сметая всё вокруг. Люди не в счёт, люди были врагами, свои все успели спрятаться и уйти... Магистр Олаф был оглушён. Ещё более полусотни наёмников нашли себе здесь могилу, ещё столько же валялись ни живы, ни мертвы вокруг огромной воронки. Великий каменный зуб крепости пал.
  Часа два оставшиеся в живых немцы приходили в себя, сидя здесь же в дне без солнца, в чёрном дыму, в месиве крови и гари, в фантастическом аду, который они утворили вместе с русами. Не находя в себе ни сил, ни смысла. Прискакали разведчики и сообщили, что сюда движеться, заходя с востока через нетронутый лес, войско ятвяжского князя Гурта, около двух тысяч. Лесной пожар бушевал уже поодаль. Немцы подняли часть своих раненых и ушли. Часть безнадёжных закололи мизерикордиями* и прочими, по-ихнему, удивительно милосердными способами. Крепость, вроде, взяли, но она как-то не лежала в их руках. Выскользнула сразу. А вокруг уже и жилья подходящего нет. Сами же всё разорили. Пошли обходным путём на Ломжу. Вёл их назад всё тот же Берг, который снова сумел выжить.
  В пятом часу пополудни ятвяжский князь Гурт со значительным отборным войском подъехал к месту битвы. Смотреть на это спокойно было нельзя. Мужество защитников впечатлило ятвягов. Воины без приказа становились на колени и прислоняли своё оружие к этой земле. Гурт объехал всё и восстановил в уме ход событий. Он видел, что его соседи бились достойнейшим образом, что их врага здесь нет, а значит, беловежцы победили, пусть и заплатив жизнями лучших воинов.
  Начинал дуть всё сильнее и сильнее ветер. Гурт смотрел в небо. Набежали тучи, свинцовой завесой понеслись над спалённой землёй, над чёрными зацепляющими небо когтями обгорелых деревьев. Грянул гром раскатисто с многими перестуками и тресками. Темень нависла над полем битвы. 'Жестокая будет гроза... одобряет их подвиг... пришёл Сам добить нечистую силу, что позарилась на Белую Вежу. - Подумал князь. - Слава доблести и твёрдости князя Любомира и его ближней дружины. Перун заберёт их души к себе... А нам можно уйти... Погибшим дорога на небо, а живым следует укрыться'.
  Молния, ветвистая, как плакучая ива, с дробным длинным треском оплела полнеба ослепительными лозами, высвечивая верхи руин и леса белым светом. И через миг, собрав, наверное, всю небесную мощь, вонзилась пламенным столбом в Северные ворота крепости, порвав мироздание сверху донизу, оглушив всё живое.
  Ливень упал сплошной стеной.
  Князь Гурт даже не вздрогнул. 'Снова чья-то святая душа бъётся на Последнем Рубеже... Великий Воин, должно быть...'
  
  Едва успев спрятать княгиню с детьми, Вершислав с друзьями поспешил вернуться к Белой Веже. Успел к рассвету.
  Омытая ливнем земля и погибшие на ней, сейчас вселяли в душу уже меньше ненависти и жажды кровавой мести, как если бы видеть сразу, как было вчера, а больше одну только печаль. Кровь ушла вместе с дождём. В белую землю.
  Селяне ходили по горелым развалинам, складывая трупы, собирая оружие, причитая. Они рассказали, что пока селяне в подземном ходе сидели, тоже задыхаясь дымом, несколько слабых задохнулось. Что селян с женщинами и детьми вывел по подземному ходу в безопасное место маленький хлопчик Твердятко из Древляны. Что Бранибор спрятал остатки дружины, в длинном подземном ходе из крепости. А сам-от батюшка наш хранилец подорвал и ворогов много и сам, плачьте люди, сгинул!.. Передай, Вершислав, ой ты еси Буривоевич вашему с братцем твоим честны̀м батюшке с матушкой земной поклон за такого сына-ратоборца. Все у них в долгу. Далее поведали, что за двумя тяжёлыми крепкими дверями, отделявшими их от крепости, во время сильного взрыва всех, кто был в подземном ходе, кто ещё не успел выйти наружу немного оглушило и присыпало, но ничего, обошлось. Что после дождя, который лил как из ведра почти всю ночь и чуть их всех не залил, все замёрзли, но Бог дал снова день и тепло. Что надо закопать черную силу побитую, чтобы не было болезней. Что надо с честью проводить, на огненную краду возложить погибших светлых наших богатырей-хранителей. Чтобы сразу им на небо... А живые - вот они там - спят сыночки. И хлопчик Твердятко коло их.
  Вершко и его люди присоединились к работе селян. Бранибора не нашли. Нашли только его щит, даренный отцом. Щит был цел. На крепкой стальной листовине, на удивительном, как морские волны сером узоре закалки, под множеством вмятин и отметин был выгравирован с замечательным искусством старый дедовский знак - строгое усатое мужское Ярило-Солнце.
  
  Живое Солнце-Сварожич поднималось над руинами Белой Вежи. Вороны, что слетались, грая, со всех краёв вершить свой пир над останками людей, были прогоняемы от павших защитников крепости. Дубы, сосны и ели, на удивление не все обгорелые, обступившие поле человеческой беды, хранили тысячелетнее своё молчание, только горестно качая ветвями. Тяжкий для живого человека дух смерти пронизывал травы и землю, воду и воздух. По мере того, как солнце начинало пригревать, душная дымка всё заметнее становилась над землёй, и пребывание в этом месте становилось всё тягостнее. Но Вершко и его друзья делали свою горестную работу.
  Когда вдруг Прытко поднял голову, у него вырвалось: 'А-х! Глядите, люди!' Все посмотрели наверх и остановились.
  Над крепостью, над полем битвы, упираясь краями в лес с обеих сторон и круто возвышаясь надо всем, невероятными яркими цветами сияла радуга! Все стояли, сначала не имея слов. И глядели, глядели на Сварожий свет, на души, уходящие в небо.
  - Слава руси!
  - Слава Богам и Предкам наша!
  - Слава!!
  
  Киевский наместник Силантий, подоспевший со свитой бояр и с войском в пять сотен ополчения только к похоронам, смотрел на Вершислава, почти как на врага. Старшина княжей стражи не уберёг князя, а сам живой!.. Что с ним делать? Хотя все показания, быстро, но дотошно расспрошенных беловежских дружинников говорили, что Вершислав храбрый и справный воин и смышлёный начальник и подвигов совершил немало, и свой воинский долг выполнял, не жалея живота, наместник верить ему не хотел. 'А князь-то где?! Где семья князя?' 'Брат родной здесь погиб, слава ему и почёт, а ты где был в это время?!' Говорить про семью князя отказывается, ссылается на последнюю волю князя. Что Любомира следует искать в Ломже, наместник тоже думать не мог: 'У князя Изяслава Ярославовича с Войцемежем мир! Да с королём польским - мир! Понимаешь, что говоришь?! Послов пошлём, а войско не пошлём! Что тут непонятного?!'
  - Пойдёшь ко мне в дружину простым дружинником? - Изогнув бровь и глядя исподлобья, спрашивал наместник.
  - Не могу, боярин...
  - Почему это?
  - Я присягал своему князю, и никто меня от этой присяги не освобождал.
  - А где князь твой? Десятый раз спрашиваю!
  - Думаю, в Ломже, если немцы, его не порешили или не увезли. Выручать надо князя. Да побыстрей. - говорил Вершко сдавленно и настойчиво тоже десятый раз. Не надеялся он уже на этого боярина, глядел себе под ноги. Не слушает его Силантий, кто он этому Силантию? Как докажешь 'этому', что ВЫРУЧАТЬ НАДО.
  - Всё одно и тож, дай за рыбу грош... Брать тебя под стражу мне совесть не позволяет, и вина твоя никакая не доказана. - Хмуро и неприветливо сказал наместник Вершиславу. - Но и оправдать тебя тоже не могу... Для простого дружинника ты слишком важный, а начальствовать тебя поставить - тебе веры нет... Прямо скажу - лучше бы ты голову сложил, воин!
  Так что, Вершислав... Чепель, ты теперь вольная птица. Иди на все четыре стороны̀... Понял, куда идти?!
  - Благодарствую, не дурак...
  - Хы-ых, 'не дурак'... - как-то тягостно кряхтел Силантий. - Но, ежели что натворишь неуместное, смотри-и, вина в пропаже князя Любомира и его семьи ТЕБЕ припомниться! Всё. Иди!
  Вершислав сказался друзьям и уехал домой. Обдумать, что делать ему теперь.
  Вечером того же дня он сидел у отца с матерью, с женой и детьми. Доброгнева с Браниборовыми детьми здесь же была, не ревела по-бабьи, строго сидела. Ятвяжская кровь, упрямая. Горевали.
  Вдруг, стук в дверь. Заходит Горобей.
  - А что у тебя, Горобей, под глазом? Сегодня с утра не было.
  - Это у меня печать об уходе со службы.
  - Как так?!
  - Я, чтобы не усложнять объяснений, что да как, да почему, поругался с новым сотником. Ну а чтобы, значит, он не сильно обижался, дал ему себя ударить.
  Все изумлённо смотрели на Горобея.
  - А что же разве я - не догадливый? Не знаю, куда у нас Вершислав собрался? Вместе поедем!
  - Горобей!..
  - Ладно-ладно, не трать слова. Мы же с тобой друзья. Я тоже Любомира уважаю, надо ж выручать, если есть ещё возможность.
  Посидели, погоревали дальше. Стук в дверь. Заходит Брыва.
  - О-о, Брыва, заходи! Чего ты?
  - Как чего? Я же видел, как Горобей махался с новым сотником, скулу подставлял ему под кулак, а тот всё попасть не мог. Не спроста это он со службы утёк. И я за ним. Со службой расквитался.
  - А как же ты служить расквитался, от киевлян открутился?
  - Я сказал, что у меня болит печень от постоянных перепоев, а когда я пью, то буйствую очень. И что поехал лечиться. Со мной же не станут драться...
  - Вот это да, чем же вы, друзья мои, зарабатывать на жизнь станете?
  - А ты чем? И мы чем-то таким же. Не переживай пока! Сейчас надо князя выручать.
  - А вы думаете, он жив?
  - Если б был мёртв, то уже бы услышали... А потом говорят же, что Бранибор кричал... Простите, батюшка и матушка... - все поклонились родителям, что сидели, кручинясь.
  - Да, верно...
  Стук в дверь. Заходит Кудеяр.
  - Здравствуйте, люди добрые! Вас уже тут много собралось! Когда поедем?
  - Куда ты собрался ехать?
  - Как куда? Князя надо выручать! А чего бы вы тут собрались?
  - А как же служба?
  - Ну, не смейтесь! За князем же ехать, и есть наша служба!
  - А как же ты от киевлян ушёл?
  - Незаметно!
  Друзья все встали с мест и стали обнимать друг с друга, да хлопать по плечам да по спине.
  - А как же я?! - в двери вскочил Прытко.
  Все обернулись до дверей:
  - Прытко! А ты как же здесь?!
  - Как это как? Куда же я без вас один?
  Все хором протянулись к вихрастой голове и потрепали Прытка за волосы. Хорошо получилось в четыре руки.
  Друзья обнялись за плечи в круг, наклонивши головы.
  Прытко осенила мысль: 'Мы - дружина!'
  Кудияр поддержал: 'Все заедино!'
  Брыва внушительно подтвердил: 'Все друг за друга горой!'
  Горобей: 'Где мы там и наша победа!'
  Вершко: 'И мы в сердце нашей земли!.. За Бранибора!'
  
  На следующий день Вершко прощался с Радуницей. Он стоял наедине с женой, обняв её за талию, а она, сложив руки у него на груди. Он любовался ею и говорил тихо и медленно:
  - Радушка моя, я плохой муж и плохой отец... Дома не бываю... Прости меня... Мне снова надо ехать. - гладил русые волосы, заплетал между пальцев длинные пряди.
  Радуница отвечала нежно, глядя в сторону:
  - Нет, ты сам не плохой, у тебя только плохая память. Ты забыл, что я тебя люблю. Я могу связать тебе поводок и привязать тебя за ногу. Чтобы не забывал, что не надо уходить. А могу кузнецу заказать цепочку потяжелее, можно длинную, чтобы до уборной сам ходил. Можно ко мне приковать, чтобы помнил, что у тебя есть жена... И на голову тебе надеть шапку, а я на ней вышью: 'Скажите этому человеку, что его ждут дома!'
  Радуница подняла большие серые глаза на Вершко, а Вершко безотрывно смотрел на неё:
  - Родной мой... у тебя появилась седина. - провела рукой по его виску.
  - Значит, я повзрослел...
  - Мы повзрослели друг без друга...
  - Я думаю о тебе всегда... я воюю, чтобы враг не коснулся тебя и не разрушил наш мир...
  - Я выплачу все глаза... стану старой и некрасивой. А ты вернёшся и не узнаешь меня...
  - А ты не плачь, просто меня жди, смотри, как играют наши дети. Они ведь славные, правда? И ты не сможешь стать некрасивой, ведь я тебя люблю...
  - Ты всё врёшь... Ты сочиняешь мне сказку, чтобы я не огорчалась...
  - Конечно, вру... но не во всём...
  - Я боюсь, что тебя убьют...
  - Я ухожу, чтобы тебе стало нечего бояться...
  - Сохрани себя, заклинаю тебя, сохрани себя, мой Ладушка!
  - Я постараюсь...
  - Очень сильно постарайся, Вершинка мой!.. Почему нельзя без войны?
  - Просто люди ещё не все люди...
  - А кто они?
  - Они бояться... Бояться быть голодными, бояться замёрзнуть, бояться, что их обидят, бояться грома и молнии, шума и тишины, тьмы и света, зверей, друг друга, всего. И от страха они готовы делать любые глупости. Поэтому ты не должна бояться... Ничего... Никогда... Будь безстрашной...
  - ... Как ты?
  - ... Как я...
  Будто волна и песок приникли друг к другу. Будто Вселенная замедлила ход, замерли реки в берегах, застыли облака в небе, птицы остановили полёт... и будто в этот миг на всей Земле никто и никого не обидел...
  Маленький сын посапывал в своей люльке, а дочурка потянула ручки и обняла Вершко за ногу:
  - Тятеська, пьихоти домой обизатейна...
  Вершко ушёл, а Радуница, еле выпустившая мужа из рук, проглядела все глаза сквозь слёзы пока он не скрылся с глаз, стала в доме на колени и просила и молила целый вечер, как часто делала всю жизнь с Вершком:
  -Макошь, матушка, рожаница-защитница, берегиня-жалостыня моя! Сохрани мне любимого! Дай ему ума-разума, дай силы, дай предвиденья! Погаси ненависть врагов! Отведи от моего Лады железо калёное острое! Дай нам пожить, не забирай счастья!..
  
  
  
  
  
  Глава двадцать первая. Холодное утро
  
  Студёная ночь в начале верасня. Золотое убранство лесов ещё только приготовлено, не одето, а лишь достано. Кристальный холодный воздух вязнет на вдохе, зацепляясь за горло и за ноздри. Всё небо затянуто низкой, давящей пеленой облаков. Пелена эта слабо колышется, почти неподвижна и всякая надежда на свет от звёзд или Луны кажется несбыточной.
  В предместьях к восходу от Ломжи, в лесу, в середине большой поляны стоит древний старик. Опирается на высокую, выше пригнутых плеч суковатую клюку, отполированную за десятки лет касанием рук. Согбенная спина покрыта простой холстиной. От спины поднимается пар. Старик то поднимает руки к небу, то опускает, то разводит, бормочет невнятное, то медленно, то быстрее, раскачивается в каком-то ритме, который делается всё сложнее.
  Вокруг него стоят воины. Человек десять. В почти непроглядной темноте привыкшими глазами они следят, недвижимы, за действиями старика волхва. Движения его становятся постепенно всё быстрее и отчётливее, спина разгибается, дыхание делается глубоким и слышным. Вот уже в полный рост ходит он сильными сложными шагами, приседая, разворачиваясь. Руки его с клюкой, как руки воина, держащего копьё, резко и твёрдо наносят удары по невидимому врагу. Весь старый Стрыйдовг преобразился, распрямился, плечи развернулись и расширились, грудь по-богатырски вздымается от мощного дыхания. И всё быстрее, и всё внушительнее движется-вертится Стрыйдовг в неведомом и неистовом танце-сражении. И будто тени вокруг него тоже завертелись, закружились, сгустились в сущности, будто и на самом деле его враг во плоти, а не простой воздух ночной.
  Вершко с друзьями, наблюдавшие за Стрыйдовгом, не могли уже стоять безучастно. Свело скулы от напряжённого внимания и от ярой силы-страсти, будящейся в сердце, ноги вцепились в землю, вздулись мышцы на руках, сжимающих древки оружия.
  Ухнул Стрыйдовг, как огромная птица, зарычал жутким лесным зверем, запел коротко: 'Перу-ун!' и так застыл с поднятыми к небу руками. Все поглядели на небо. Там в облаках за это время образовалась ровная, круглая дыра. В середине которой, торчит большая, яркая, кажется с кулак, белая звезда. Облака сплошной пелены порвались и понеслись низко и быстро в обозримой окружности, как густая, пышная пена на гребнях прибойной волны. А деревья вокруг так и стоят, слабо шевеля листьями, никакого ветра! Сквозь облачный невод стали светить многие звёзды и выстроились, кажется по волшебству Стрыйдовга, широким клином, сходящимся вниз к вершине, к той первой звезде с кулак. И клин этот указывал на Ломжу!
  Охваченные мистическим чувством воины зашевелились, оглядывая небо, жадно впитывая происходящее чудо. Между стремительно летящих облаков мелко запотрескивало, забликовало, засверкало. В разрывах летящих облаков заиграли мелкие молнии-зарницы. Весь гигантский купол неба над головой засветился сполохами огня и волнами, каруселями, вихрями метал светы и огни во все стороны.
  Воины стояли в смятении.
  - Мать честная!... - прошептал Прытко, снимая шапку в кулак.
  - Чудо, братцы... - у Кудияра глаза блестели, как эти зарницы.
  - Да... в верасне калинники играют на небе... бывает. - сказал Брыва.
  - Только по заказу - редко. Да ещё так... - добавил Горобей.
  - Перуновы знаки на небе. Стрыйдовг с Перуном говорит. - подытожил Вершко.
  И все, задравши головы к небу, расставив руки, ходили-переступали под этим огненным небом, будто купались в небесной силе.
  Через час небо остыло и снова закрылось.
  - Перун дал вам силу. - сказал Стрыйдовг. - Предки благословили наше дело. На подвиг, сыны! Утром, даст бог, всё свершиться, как надо... Может и я чем-нибудь ещё подмогну.
  
  В Ломже на утро готовилось развлечение для толпы. Казнь. Казнить собирались по закону злых преступников, тех, кто по христианской справедливости заслуживал казни. Грабителя. Ведьму. Язычника.
  Народ собирался из всех уголков города и даже из многих окрестных деревень. Знали, что католики хотят предать смерти князя Белой Руси. Многие шли сочувствовать этой беде. 'Знамение было ночью!' - передавали одни другим. 'Всё небо было в огне!!! А князь русский поклоняется Перуну. Это Перун ему знаки подавал. Нельзя князя Любомира казнить - это к беде! Да и человек он для нас не вредный - никакого зла от него не видели.' 'А видали как облака разгонялись?! - не иначе как сила древняя волховская причастна! А поперёк природы нельзя становиться - сметёт!' 'А звёзды клином видали?! Клин-то на запад указывал, откуда христиане к нам пришли. Новая вера не лучше... Старая лучше была, человечнее!' 'Туда его еретика, к демонам!' 'Заткнись, Пржичек, самого туда сейчас запихнемо!' Толпа грудилась перед помостом, тихо, сдержанно, но напряжённо гудя.
  Вокруг места предстоящей казни собирались также торговцы и скоморохи, намереваясь получить свои выгоды от участия в представлении. Скоморохов было с десяток в широких, красочных, нелепых, смешных нарядах. Были силачи, жонглёры, канатоходец, поставили большие качели и, раскачиваясь ловко, прыгали на них. На расфуфыренных в перья и ленты конях ездили по кругу сидя задом и стоя на голове. Стражники оттесняли скоморохов с середины и загнали почти под стену замка, но те упорно старались держаться ближе к центру будущего зрелища, как же, ведь за внимание деньги кидают!
  На церемонии, которая должна была стать поучительной для простолюда, присутствовала значительная фигура, придавая всему величие и особый вес. Магистр Олаф. Рядом, как добрый хозяин, сидел лысеющий пан Войцемеж. С другой стороны от Войцемежа гордо и прямо восседал эмиссар миланского епископа чернявый Максимилиан Ипполит. Магистр осмотрел людную площадь и распорядился, чтобы переменили очередь казни - он не хотел учавствовать во всех низменных страстях толпы. Убедится, что язычник прикончен и будет считать свою миссию выполненной.
  
  Любомир, ведомый по подземному каземату двумя копейщиками, в сопровождении монаха-католика, шёл, шатаясь и спотыкаясь. Два месяца он провёл в подземном холодном и сыром склепе с крысами. Он сидел и спал там на клочке мокрой земли сажень на полсажени, ел скудную бурду, которую ему частенко, смеясь и обругивая грязными словами, опрокидывали на землю. Испражнялся там же в углу. Он не видел и не слышал этого лета. Поэтому сейчас, жмуря слезящиеся и режущие от света глаза, грязный, оборванный, голодный, холодный он старался уравновесить свои чувства, чтобы выглядеть хотя бы немного достойно.
  Перед глазами Любомира вставал всё тот же последний бой. А ничего уже нельзя было изменить. Запрокидывал голову, чтобы слеза не скатилась по щеке.
  'Погибли мои верные стражи, воспитанники Лютобора и Бранибора. Все полегли за меня. Не в счёт, что перебили мы с ними вместе много находников. Своих жальче в тысячу раз! Надеюсь только, что Вершислав доскакал до Белой Вежи. Надеюсь, что спасли Пресветлу, Витка, Далинку. Надеюсь, что не все погибли защитники Белой Вежи. Верю, что жив Бранибор и Вершислав. Иначе, зачем всё?!. Виноват я... больше всех... виноват... перед своими предками виноват, перед княжеством Беловежским виноват, перед всеми людьми Белой Руси виноват... доверился... На обещания дружбы князей-королей купился. За дешёвую подачку, да и не за подачку, за глупость свою отпустил от себя верную дружину... Отдал силу в чужие руки. Дурак... Поделом мне... Пусть слетит дурная голова, не тяготит плечи!.. Хоть бы кого из вероломцев задушить перед смертью... да силы нет... ничего нет...'
  Монах тёрся сбоку от князя и монотонно талдычил о покаянии грешников. Видимо, не надеясь на успех, часто задавал вопрос: 'Не желает ли Любомир отречься от ереси многобожия и неверия во Христа?' Потом монах потребовал у стражи умыть смертнику лицо, так как тот должен предстать перед Создателем, хотя и в омерзении греха, но всё же узнаваемым.
  Когда Любомир умывался, немного удалившись от стражи, монах наклонился к нему и, слегка отодвинув свой капюшон, прошептал:
  - Узнаёшь ли ты меня, князь?
  Любомир оглядел его лицо и без силы, без радости ответил погасшим голосом:
  - Узнаю̀...
  - Очень тихо... Ты меня сохранил, и я тебе помогу...
  
  Затрубили медные трубы. Зашумела толпа у эшафота. Вывели на казнь белого русского князя. Стал он у плахи, рядом с одетым в чистый фартук коренастым, толстеющим палачом. Высокий, худой, грязный... а всё равно какой-то свой, хороший. Толпа народа польского загудела сильнее недовольно. Жаль белого князя. Жил бы себе, никого же он не трогал...
  Гарольд оглашал приговор:
  - ... повелением великого магистра... по законам истинной церкви... кнеза Любомира из Бялой Вежи, презренного грешника, отвращающего свой взор от спасения... развращавшего умы людей, склонявшего к бесовским праздникам, к отрицанию власти истинной церкви, сопротивлявшегося силой власти великого христианского магистра. Этого Любомира поднявшего вооружённую руку на слуг божиих, несших свет веры, убившего подлым и преступным образом множество неповинных христиан, признаём единодушно врагом всех честных христиан и требуем его смертной казни. Казнь совершить милосердным способом: путём отсечения главы заблудшего и водружения оной на шест посреди площади на седмицу в назидание другим...
  Тут у скоморохов, что-то случилось. Они ёрзали-ёрзали на своих качелях, строили пирамиду, выдували из себя огонь, и вдруг двое сорвались с высокой уже пирамиды, грохнулись на одну часть качелей, похоже сломав их, а с другой части качелей высоко в воздух взлетела большая потешная тряпичная кукла. Один бок у неё к тому же загорелся, и она, описав высокую дугу, грохнулась позади мест, где на деревянном возвышении сидели магистр, пан и эмиссар.
  Магистр, конечно, рассердился, велел выкинуть скоморохов из города. И только копейщики побежали брать скоморохов, как тряпяная кукла рванула с оглушительным треском, как добрая бочка пороха, разбрасывая смертоносные осколки. Копейщики бросились обратно, спасать начальство. Пан Войцемеж и магистр Олаф лежали, сбитые взрывной волной, плащи на головах. Максимилиан быстро вскочил и запрыгал на одной ноге - что-то от взрыва ему 'туда' попало.
  К помосту для казни подскакали сразу два скомороха с запасным конём. Белый князь Любомир, у которого на удивление оказались не связанными руки, тут же вскочил на коня, и все они стали быстро удирать с площади. А народ-то польский расступился, пропускает! Палач, уже стоявший на изготовку с секирой для головы Любомира, бросился, было, ловить руса, но получил два сильнейших удара от монаха, сопровождавшего князя и успокоился на помосте. С монаха слетел капюшон, и Максимилиан Ипполит увидел живого и невредимого Рихарда сына Годлафа из саксов.
  - Изменник! Помошник поганого язычника! Ты будешь гореть в аду! - пронесся крик Максимилиана над толпой. И, перестав подпрыгивать на ножке, забыв о мелком, неудобном ранении, он бросился на помост с мечом. Рихард тоже выхватил меч из-под полы своей длинной рясы. Несколько стражников также бросились на помост. Вмиг зазвенела сталь. Увидев, что Рихард попал в переплёт, рядом с ним на помост вскочил один из горожан, добравшийся до помоста, срывая с себя на ходу и швыряя в морды нападающих горожанский плащ.
  - Держись саксонец! - зычным голосом рявкнул Вершко, и встрел свой сверкающий меч в круговерть стали.
  Все скоморохи стали разбегаться от своих воровских качелей, вытворяя по пути всякие гадости. Поджигали торговые навесы, били горы посуды и стражу, попавшую под руку, разбрасывали продаваемые вещи, скидывали на пути погони какие-то бочки и горшки, два силача-скомороха схватили телегу, бросили её поперёк дороги стражникам, взяли и бросили вторую, как будто это были не телеги, а ящики с оругцами!
  Торжественная казнь, очевидно, срывалась! Магистр Олаф, отняв, наконец, руки от своих ушей, оглушённый уже второй раз за недолгое время, вскочил, как ужаленный змеёй, скомандовал коня. Бессильно злобствуя и стегая всех кто под руку попался, еле да кое-как преодолев препятствия, чинимые скоморохами и толпой простолюдинов, помчался, как бешенная гора во главе конного отряда польских городских стражей вдогонку за своим единственным оставшимся оправдательным аргументом в глазах миланского епископа и германской знати - за беловежским языческим князем.
  Пан Войцемеж бросился наутёк в свой замок. Узрев это в окружающей панике, Кудеяр метнулся следом за ним, увёртываясь по пути от нападающих на него стражников. Горобей побежал за Кудеяром, прикрывая его тыл, а тех самых стражников распинывая и разбрасывая, как снопы на току.
  Сначала Максимилиан мастерски парировал нападения сакса и беловежца и нападал в ответ при поддержке пятерых стражников, которых через краткое время осталось трое. Но эмиссар дрался мастерски, неплохая школа и в Италии, и бойцы оттуда сильные попадаются, как везде. Максимилиан технично отбил удар Вершко и пнул Рихарда ногой в живот так, что тот упал на край помоста с перехваченным дыханием. Но тут же на руки и на корпус Максимилиану упал аркан и притянул руки к телу. Это Прытко ещё в скоморошьем костюме, гордясь удачей, тянул аркан на себя - ещё в начале примерялся, а сейчас поймал-таки здоровенного чернявого воина, собственноручно! Вершко, в это время, виртуозно ушёл от атаки городских стражников, подскочил ближе к чёрному эмиссару. Вжикнул сверкающий меч Вершислава, с резким звоном сломал край подставленного эмиссаром клинка, и голова Максимилиана в чёрных волосах, в изящной чёрной бородке со всем множеством чёрных замыслов внутри взлетела над телом, а потом поскакала по помосту отдельно, как твёрдый безобразный мяч. А тело... постояло и упало вниз. Зачем телу без головы? Прытко даже лихо свистнул, увидев фонтан крови из пересечённой шеи.
  Рихард вскочил на ноги. Через несколько ударов стражники на помосте были раскиданы, и, из чувства самосохранения, не хотели больше подниматься в бой, один даже закатился под помост и, углядев струйки крови, капавшие сквозь щели меж досок помоста, крестился, не переставая, до конца того дня.
  Сакс и беловежец, оставшись на помосте вдвоём, оглянулись вокруг - на площади кипело какое-то подобие бунта! Участвовали даже женщины, хотя большинство из них, конечно, как и полагается, уже разбежались. Но некоторые, вместе с многими местными мужиками, ловили стражников, крича на них, как на виноватых, били по мордасам и отбирали оружие! Причины, побуждавшие их к этому, были саксу и беловежцу неизвестны. Может, песняры о причинах знали? Наверняка сослужил службу и старый волхв. Но ещё, если вдуматься, наверное, местные ломжичане не любили своего пана... и сочувствовали сбежавшему Любомиру. Но такой поворот дела спасителей Любомира очень даже устраивал.
  - А хорошо быть на твоей стороне! - усмехнулся Рихард.
  - А у меня хорошая сторона! - в ответ усмехнулся Вершко.
  Пан Войцемеж был настигнут Кудеяром в той зале, где он принимал беловежцев как гостей.
  - Не трогай меня, воин! У меня четыре сына, они придут мстить за меня... Нет-нет, они не тронут тебя! Я заплачу тебе сто золотых! Тысячу! Я отдам за тебя замуж мою дочь, прекрасную паненку! Ты красивый, добрый, отличный парень!.. - Войцемеж споткнулся - ноги не держали от страха, упал и полз по полу. - Нет-нет, не надо ближе... не надо!!! Можно же договориться, как люди... Я не хотел, чтобы трогали твоего князя. Он мне как сын!! Прекрасный человек... Он спасся, я уверен!! Буду молиться за него!..
  - Папочка!!! - раздался сзади с балкона тонкий девичий вскрик.
  Кудеяр оглянулся и невольно замер, увидев пышные юбки, ангельское личико, кулачки, прижатые к тонкой шее...
  Войцемеж достал тонкий изящный кинжал из дорогих инкрустированных каменьями ножен и стал тихо подниматься.
  - Стой!
  Кудеяр опустил взгляд на перекошенное лицо Горобея с усами торчком, что появился в дверях. Мимо Кудеярова лица ухнул, как филин ночью, пролетевший меч. Дахнул в твёрдое. Войцемеж всхлипнул, хрипнул, выронил кинжал и рухнул на спину с мечом, вбитым по середину клинка в грудь. Меч рассёк даже большой золотой крест с каменьями, что висел на груди пана. Паненка на балконе упала без чувств.
  - Молодой ишшо! Зазевался на девку! - подходя ближе, определил Горобей. - Ничего, с возрастом это проходит.
  
  Любомир долго скакать не мог, просто вываливался из седла. Его сопровождали и поддерживали Дивак и Янка. По дороге скинули с себя красочные балахоны, а на князя одели кольчугу. Свернули прятаться в лес. Было слышно, как настигает погоня. Дивак с конями поскакал вглубь леса, надеясь увести погоню за собой. Янко отвёл Любомира в сторонку и спрятал его и сам залёг в высокой траве.
  Пролетели по дороге всадники - магистр со стражей. Промчались мимо старого сгорбленного деда, одетого в простую холстину, медленно бредущего с клюкой вдоль дороги. Посмотрели - следы на дороге кончились. Покружили, теряя время, разыскивая следы. Через некоторое время поехали обратно. Что было делать Янке? Любомир проговорил слабо:
  - Спасибо тебе, песняр... Янка. Уходи сам.
  - ... Я лучше рискну пойтись по радуге! - ответил Янка храбро.
  Любомир блаженно заулыбался.
  Магистр Олаф если сказать 'был зол', так ничего не сказать. Сквозь оглушённое сознание к нему пробивались видения его военного поражения, его унижения в глазах германской знати, его падения в иерархии рыцарства и последующего отнятия земель, уменьшение его доходов, бедность! Ускользающий русский князь... - чаша переполнена! Поход, начатый в полном, казалось, превосходстве, превратился в катастрофу. Старик, стоящий у дороги, неимоверно раздражал непонятно чем! Казалось, что в нём вся причина тупоголовой карусели, захватившей и поломавшей даже его холодный тщательный рассудок. Стражники приблизились к месту, где спрятались Любомир и Янка. Янка приготовился драться в последний раз.
  Тут старик развернулся к магистру, вздел руки с деревянной клюкой к небу и возголосил:
  - Небом и землёй проклинаю тебя, находник!!! Не будет тебе места ни на земле, ни на небе!!!
  Магистр рванул коня напрямик к нему, всей громадной тяжестью сбил старика огромным своим чёрным конём, а хотел ещё иссечь мечом, но уже не доставал, поскольку старик лежал на земле. И всё кружил над ним и топтал, крича, распаляясь, не видя ничего вокруг... Стражники ломжицкие косо переглядывались между собой, видя бесноватого магистра и представляя, что с таким начальником можно запросто не сносить головы. Не столько искали, сколько кривились. 'На стариков безоружных кидается - вовсе не человек!' Всадники кружили на дороге напротив схорона Любомира и Янки. Времени найти беглецов им не хватило.
  Один из них вдруг вскрикнул и упал с торчащей из плеча стрелой. Остальные подоставали оружие. Бац! Ещё одного вынесло из седла. Магистр Олаф, настигая стражников, прогремел:
  - В атаку! - стражники вяло поскакали навстречу подоспевшему небольшому отряду.
  Вершислав и его товарищи продолжали стрелять, у них это неплохо получалось, ещё один неприятель упал. Все вместе: Вершислав, Брыва, Горобей, Кудеяр, Прытко, сакс Рихард и даже Торхельд, Смиргун и Никола (!), которые уже скинули скоморошьи наряды, были в кольчугах и с оружием, уже представляли, видимо, не смешное, а устрашающее зрелище. Польские стражи решили не связываться, отстали от магистра, и вовсе отъехали в сторону и скрылись в лесу. Они, наверно, не нашли причины, чтобы биться. Что-то не так было в панстве-воеводстве Ломжицком.
  Магистр на громадном коне хоть и один, но грозно приближался горой брони и острой стали. Вершко поглядел на Брыву:
  - Давай, Брыва, завали его...
  - Добро старшой! Это по мне! - Брыва пошевелил бровями, перекинул из-за спины богатырское копьё и, заслонясь круглым щитом, пустил коня навстречу германцу.
  Будто две горы столкнулись на дороге. Раздался мощный лязг и грохот. Шлем с синим конским хвостом улетел в высокую сухую траву у дороги. Магистр распростёрся в пыли, и, поднимаясь, бешенно озирался вокруг. Холодея внутри, обнаружил, что он с его стороны остался один. Левая рука, с которой был сдёрнут щит онемела, похоже, вывихнута. Он остановился в окружении десятка своих смертельных врагов. Он видел направленные на себя горящие ненавистью, осуждением и приговором взгляды. Всё гудело и плыло перед глазами. А цель и смысл его собственного пребывания в этих местах и на этой дороге, в этом безжалостном кольце стали ему вдруг совершенно непонятны...
  А Брыва развернул коня, перехватил расщеплённое копьё и, подъехав сзади, тупым концом, как дубиной, стукнул магистра по темени, оглушил его в третий раз.
  С поверженного магистра содрали доспехи, повязали. Приготовились казнить.
  А тело Стрыйдовга подобрали для погребального костра.
  Вышли из леса Любомир и Янка. Вернулся с конями Дивак. Все вместе погоревали над старым волхвом. Уронили слёзы в пожухлую траву.
  Рихард подошёл к Вершко.
  - Мы квиты, main russ kamrad...
  - Прощай, Рихард, и прости за всё... Благодарим тебя все за помощь. Может когда свидимся... - Вершко крепко пожал ему руку. - А хочешь у нас оставайся. Будешь нам всем за доброго товарища...
  - Меня ждёт моя родина... я ей задолжал, засиделся ... в гостях. Никого в том не виню. Всё происходит, как должно произойти. Каждый должен выпить свою судьбу до дна... А ты Вэршислав... тобой могут гордиться. - Рихард улыбнулся. - буду помнить тебя... и ты меня вспомни. Прощайте!
  И каждый в отряде пожал Рихарду руку. И тот всё так же в монашеской ризе с мечом на боку вскочил на коня. Откинув капюшон, он со смешанным чувством печали, стиснувшей почему-то его саксонское сердце, и одновременно с облегчением на душе двинулся домой, не торопясь и не оглядываясь.
  Долго-долго, целых две седмицы до прибытия нового пана-наместника в Ломжу местные жители наблюдали жуткую картину рядом с дорогой из Ломжи на Вызну. Между верхушек двух придорожных полусогнутых берёз висело привязанное за ноги, чуть не порванное пополам, исклёванное падальщиками, без глаз и без лица, большое тело когда-то грозного германского магистра. И никто его не снимал.
   А Срыйдовга отвезли на старинное капище в глубине Беловежской пущи. Сложили костёр в человечий рост. Собрались ученики волхва и простой народ. И когда огонь пылал горой и душа волхва уходила вверх - тучи снова разошлись окном, чтобы не мешать его душе, просинело небо и громыхнул вдалеке прощальный Перунов раскат.
  
  В начале листопада* в харчевне на берегу Варяжского моря обсуждали новости. Слухи о битве в Англии и гибели знаменитого конунга норвежского Харальда Сурового взбудоражили весь свет. Кто не знал отчаянного забияку, свергателя императоров, самого страшного викинга, самого удачливого воина?! Его не стало! Он погиб в битве за обладание английской короной. Погиб в бою, как и хотел, как и было ему должно. Может только раньше, чем думал... А норманнскому королю Вильгельму повезло больше. Пришёл и перебил всех англичан, которых недобил Харальд. Конечно, может быть, как доказывали вильгельмовцы, был виноват западный ветер, что после такого жаркого лета дул беспрерывно и сильно со стороны островов и не пускал корабли нормандцев плыть с побережья через Ла-Манш. Но рыбаки и торговцы утверждали, что ходили в Англию в это время, только переменными курсами, приходилось лавировать. Можно было попасть в Англию, если захотеть. А Вильгельм не поплыл раньше, а задержался и предоставил возможность викингам и англичанам друг друга перебить. Выходило, что рассчёт Вильгельма победил храбрость Харальда. Вот и всё, нет больше безумно храбрых викингов, волков морей...
  Ну, оно так и спокойнее, а то всё набеги творили, грабили, убивали...
  Вершко отодвинул пустую миску. Наваристый борщ приятно согревал нутро, и промозглая, холодная и сырая погода уже не казалась такой зловещей и неприветливой. Рослый худощавый мореход, сидевший напротив, тоже взялся за второе блюдо - гречневую кашу с гуляшом. Мясо было хорошо разваренное и вмеру посоленное, с чесночком. Солёные огурчики аппетита добавляли. Трапезничали энергично, кусая полным ртом толстые ломти чёрного печного хлеба, как положено молодым, крепким и голодным мужчинам.
  - Так что, Вершко, у меня набрана команда, пойдём пока к данам. Принц дацкий Гамлет звал раньше в гости, а я приеду торговать. Если захочешь, иди ко мне. Буду очень рад!
  Вершислав поглядел на собеседника. Худой Любомир, почти как тогда, как из погреба вышел. Только в глазах появились непокорные огоньки. Лицо стало суровее и решительнее. Взгляд жёстче. В движениях проснулась сила. Сейчас даже больше на князя похож. А княжить не хочет...
  Не всё, видно, умещалось в голове Вершко:
  - Дело хорошее... А что нашим сказать?
  - Ничего не говори. - мореход продолжил вполголоса. - Нет меня! Пока... Если только к капитану Стриженю на корабль наниматься приведёшь кого-нибудь, и только наших проверенных людей. Не хочу, чтобы слухи ползли, чтобы знали, где я с семьёй своей. Я хочу, чтобы мои дети и моя жена жили счастливо, да, вообще, просто ЖИЛИ. А то как угрозу своей власти сочтут. А сил достойных противопоставить нет. Кто слишком многого, не по своим силам хочет и сразу, может получить 'ничего'. Вот как Харальд.
  - Так можно к Лютобору гонца снарядить. Лютобор приведёт войско домой.
  - А кто его пропустит... не гонца, гонец, понятно, может и тайком, - Лютобора с войском. Договор же подписан с Изяславом. Он же 'помощь' мне 'прислал'... Я-то понадеялся, что наша дружина поможет мир водворить на Руси...
  И представь, что я сейчас вспомню о княжестве, приду к наместнику киевскому в Берестье. Он скажет: 'У меня свой князь'. А к Изяславу без дружины за спиной, что просить? Всё обратно отиграть? Он откажет, скажет: 'Подожди, моё дело не доделано'. Представь, что я в Киеве и начну поднимать людей, Лютобор с войском развернётся против Изяслава. Сколько крови прольётся! Надо будет пожертвовать кем ещё? Тобой? Твоими друзьями? Многими нашими лучшими людьми. Все наши погибнут! А скольких погубим мы! И не известно, что всё станет по-моему. Вместо мира на Руси учиним разорение.
  И ещё я не хочу менять веру своего отца и деда, она мне во всём хороша. А сейчас смотри: все князья надеются на христианство. А что христианство? Какие люди - такая и жизнь. Вот мы с тобой не пойдём воевать, и, таким образом, окажем миру большую услугу, проявим ко всем милосердие... Даже и простим некоторых своих врагов, другов и недругов, кого можно простить. Для того, чтобы так поступить, не обязательно быть христианином. Можно быть просто... человеком. Людей только наших жаль... А кто такая эта Любава?
  - Это из Древлян разорённых женщина спаслась. Мы детей-то подобрали по дороге тогда, зубр их вывел. Это её дети оказались. Она двоих немцев в Древлянах заколола и потому от людей отреклась. Она и меня выхаживала, а потом и Бранибора так же, как меня, подобрала... Мне привиделось, что она Перуница...
  - Да, вот это да... Может она и в самом деле Перуница, только имя другое. Пусть будет она здорова! Может ещё какого хорошего человека спасёт... И Бранибору передавай потихоньку все мои слова... Те деньги на брата потрать, лишь бы поправился... А в подземельи Вежи остались три сундука с казной... их сейчас оттуда и не достать. Как нибудь соберёмся...
  Через полчаса, посидев, согревшись, стали расходиться.
  - Ну, прощай, Вершислав! Век тебя не забуду и буду благодарен всегда. Я твой должник. Что тебе будет нужно, смело мне говори. Всё, что в моих силах я тебе помогу. Может это и не вся наша история. Знаешь, бывает, 'звёзды не сошлись'! В следующий раз начнём строить государство с другой стороны... Поживём - увидим!
  Обнялись, как друзья.
  - До встречи... капитан Стриж! - Вершко хитро улыбнулся.
  Капитан так же улыбнулся в ответ.
  
  В самом конце листопада 6574 (1066), когда золото и багрянец лесов всё уже легло к ногам, а на земле по утрам брался корочкой лёд, на дороге из Берестейской крепости на Слоним встретились два человека. Чёрная дорога. Чёрный лес. Только на редкой ветке тускнеет продрогший листок. Низкое небо. Безлюдно и холодно вокруг. Пар идёт от дыхания и от тела.
  Один человек ехал на коне, другой шёл пешком. Конный был, видимо, ратник, поскольку наряжен в зброю, и при оружии. Ехал посыльным или по каким-то другим делам. Тот, что шёл на встречу, был давно не стрижен, бородат, одет в простую одёжу охотника, на поясе нож, за спиной лук. Лук был очень хорош. Видимо, повезло охотнику.
  Приблизившись, они друг друга узнали.
  - Шо, Чепель, живой еще? - криво усмехался, обычно сутулясь, едучи мимо бывший княжеский десятник Гордей. - Угробил князя! А сам ходишь, небо коптишь! - ответа он, похоже, и не ожидал.
  Пеший промолчал. Что тут сказать. Разминулся уже с ним. К седлу Гордея приторочен самострел. Тот самый, за который когда-то Бранибор над Гордеем посмеивался, мол, неповоротлив. А бьёт самострел мощно и издалека... его самого сбили из похожего самострела, памятна и рана, и дырка в небесной подковке... И бьёт Гордей метко... И топоры мечет сильно... И остановился. И молнией в мозгу пронеслась дорога в Беловежской пуще. 'Удар... Развернулся... Оглянулся!.. Я оглянулся, прежде, чем потерять память! Я видел именно его!.. Враг - за спиной! Предатель! В Городно часто ездил... сотника Судислава сподручный... Не в ревности дело...'
  Вершко развернулся назад, привычным движением наложил стрелу на тетиву. Гордей, ехал дальше и старательно, спешно, но тихо снаряжал свой самострел - неудобно верхом, на ходу, да ещё надо ногой прижимать.
  Вершко посмотрел ему в спину. Собственное сердце билось ровно и сильно. Натянул лук до знакомого чувства стеснения в груди. Мощно и коротко позвал: 'Э!'
  Гордей лихорадочно закончил заряжать, и, обернувшись, вскинул самострел. Вершко выпустил стрелу.
  Древняя песня у стрелы. Спокон веку она известная и примерно схожая, однако слышат её не всегда и не все. Не бойся этой песни. Пусть летит стрела, куда её направили боги. У всего на белом свете есть свой смысл и своё предназначение. Горе тебе, если ты песню стрелы не услыха̀л. Значит, она мимо тебя не пролетела. Значит, ты ранен... или убит.
  Вершко приопустил лук, правая рука на отлёте, приподнял подбородок. 'Над ухом прошла - не моя... А милосердие я поберегу для доброго человека'. Вершко повернулся и вздохнул. Потрогал небесную подковку на груди. И пошагал своей дорогой.
  Он уходил дальше к Берестью, а на дороге навзничь лежал человек, из правой глазницы которого торчала стрела. С простым серо-белым оперением из гусиного пера. У любого охотника такие стрелы...
  А с неба пошёл снег. Первый снег в этом длинном году. Шёл сначала лёгкими мелкими мухами, потом погустел, зачастил, полохмател, сделался большими рыхлыми хлопьями, закрывая грязь и тлен, и кровь, одевая Белую землю в белый покров. Сплошной непроглядной стеной стал снег во вселенной, отгородил завтрашний день ото дня вчерашнего, живых от мёртвых, правых от виноватых. Стёр границу между далью и дорогой, между землёй и небом, между былью и вымыслом. Засы̀пал все следы.
  Послесловие
  
  ыцарь Гюнтер, оправившись после Святоярова удара, воевать больше не смог и не захотел - часто болела голова. О своём поражении он говорить, конечно, не любил, но если доходил до того разговор, объяснял, что его победил молодой князь, другому бы такое было не по силам. Гюнтер осел в небольшом городке в восточносаксонских землях, рядом с лужичанами, варил пиво, женился на славянке, и много лет утешался тем, что таким образом отомстил за своё поражение. Спустя лет десять его осенила мысль, что его молодой противник в Городненском поединке, возможно, спас ему жизнь, так как его товарищи по тому восточному походу бо̀льшей частью погибли. Глядя на своих беленьких деток, которых он, в общем, хорошо по-отечески любил, он уже сомневался, кто кого победил. А в преклонном возрасте Гюнтер сделал для себя открытие, что всё побеждает Любовь, ибо это и есть Бог.
  
  Саксонец Рихард испытал настоящее потрясение от времени, проведённого в Белой Веже. Он не захотелось больше шпионить в пользу иноземных хозяев. Остался на службе у малого саксонского графа. В 1073-74 годах он принял самое активное участие в национальном восстании саксов против владычества германского короля Генриха IV. Защищая с малочисленным отрядом родной городок под Магдебургом, Рихард не пожелал сдаваться сильно превосходящему числом иноземному противнику и погиб, как герой своего народа.
  
  Тверд и его сестричка Литанька оказались на воспитании у деда Буривоя. Тверд и Олесь стали друзьями на всю жизнь. Твердислав и Святояр по приглашению Элипранда ходили в поход в Святую Землю в 6607 лете (1099 году). Там они убедились, что святее родной земли - не бывает. Олесь сочинил об этом балладу на манер былин об Никите Кожемяке и Илье Муравлянине.
  Олесь стал грамотным и уважаемым лекарем. Переводил на родной язык труды европейских медиков и философов, и составил внушительную библиотеку. Олесь продолжал писать Полесскую Летопись и переписывал старые книги новыми письменами Кирилла и Мефодия, которые набирали силу при поддержке православной христианской церкви. Трудился он, живя в Деречине, в Слониме, в Берестье, в Менске. Подготовил себе учеников. Но, примерно в 1115 году, все книги Летописи таинственно исчезли.
  
  Кудеяр не стал служить Киевскому наместнику. Он ушёл в лес к Любаве. Впоследствии Кудеяр стал знаменитым разбойником из Беловежской пущи. Он был справедлив, смел, дерзок, наказывал богатых негодяев, особенно ляхитов, родственников и потомков пана Войцемежа, совершал не только вылазки, но и дальние походы в города Руси, Польши, Поморья и Саксонии. Все знали, что, если объявлена месть Кудеяра, то она неизбежна. Чтобы найти его, сам он следов не оставлял. А в Беловежской пуще он был неуловим. Легенду о справедливом разбойнике передавали из уст в уста многие поколения. В детстве её слушал даже мальчик Робин из Локсли. А на Руси впоследствии этим именем назывались многие, кто хотел совершить справедливость силой, быть грозным и неуловимым мстителем. Впоследствие знаменитым Кудеяром стал племянник польско-литовского короля Стефана Батория князь Габор Жигмонтович (Георгий Сигизмундович) в конце XVI века, спустя пять столетий после нашего Кудеяра. О Кудеяре-Георгии русский поэт Некрасов сложил песню:
  
  Жили двенадцать разбойников,
  Жил Кудеяр атаман.
  Много разбойники пролили
  Крови честны̀х христиан...
  
  Рассказывали также, что, будучи уже пожилым человеком, Кудеяр подался в православный монастырь заслужить у Бога прощение за грехи смертоубийства. Ему было определено послушание 'перепилить ножичком дуб', тогда грехи будут отпущены. Старик терпеливо тратил на это годы. Но однажды какой-то польский шляхтич стал перед ним хвастаться, как мучает и убивает своих холопов. Кудеяр не выдержал и всадил нож в жестокое и надменное сердце пана - и в этот момент дуб рухнул сам собой.
  
  Бранибор выжил после взрыва Белой Вежи. Перуница спасла его, подобрав так же как и Вершко, а затем отвезла к отцу Буривою, и тот упорно лечил сына, не жалея усердия. Наверно никому другому, кроме Бранибора, так выбраться из-за края было бы не по силам. Три месяца богатырь пролежал без памяти, три месяца после ещё он не вставал со своего печального ложа. Выполнил обещание, дождался возвращения Святояра из Милана. Стал у Бранибора волос из тёмного, как кора дуба, светлым, как пшеница. Стал у него голос тихим и слабым. И так был неразговорчив, а теперь и вовсе стал молчалив. Стали глаза из тёмно-синих светлыми серо-голубыми. Стал сам Бранибор сухощав и жилист, не таков, как раньше был богатырь. Болезный. Не воин стал и не работник. Будто вторую жизнь дал ему для чего-то Род, да и вовсе, будто другой человек. Стал Бранибор понимать язык зверей и птиц, стал видеть будущее. Взор стал, будто из-за кромки, из-за грани жизни и смерти. Долго не понимали, что же делать... А он однажды собрал котомку, поклонился родным и ушёл жить к волхвам в леса...
  
  После гибели Белой Вежи, как ближайшая крепость усилилось Берестье. Вершко нанимался туда учить новых дружинников военному делу. Особенно прославился гарнизон стрельбой из лука. И это стало гербом крепости и города. Вершко прожил долгую жизнь, до ста трёх лет. Любил жену. Вырастил детей и внуков, не только своих, а и Браниборовых. Охотничал. Скудельничал. Гончарным и печным делом зарабатывал медяки. Играл в шахматы с сыном. Ещё не раз он участвовал в вооружённых делах, но и не разбойничал в простом понимании и к чужим князьям на службу не ходил. У него дела были особые. Он спасал добрых людей и священные реликвии. Иногда кто-то приходил к нему вечерами, и Вершко уезжал из дома на недельку - другую, а то и дольше. Возвращался такой же спокойный, как всегда. Поскольку дела эти всегда были тайной, почти никто и ничего о них толком рассказать не мог. Когда ему исполнилось пятьдесят лет, он купил холсты и краски и нарисовал себе по памяти портреты своих друзей, какими они были в его молодости. Рисовал и думал, что кисть художника сильно напоминает меч воина. Какую правду нарисуешь - так и будет. Картины висели в его доме, и он рассказывал о своих друзьях, об истории Деречина и Белой Вежи своим детям, а потом и внукам, и правнукам Чепелям.
  
  За тысячу лет корень слова 'литва', означавший Родина, место проживания, родные места, народ здесь живущий, менялся и кочевал из одних слов в другие. Был и в 'посполитье' при казаках - простолюдьем, и в названии всенародной монархической республики Речи Посполитой и в названии Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского. И постепенно корень сошёл с языка, спрятался из частого употребления, оставшись в названиях нескольких селений Литва в Беларуси, фамилиях Литвиных, Литвиновых и других похожих, в названии косы литовки, и в названии прибалтийского государства (по-старому аукшайтско-жемойтского) - Литва.
  
  Беловежское княжество пало в годину, когда рухнула и большая часть прежнего мира. Поменялись королевства и правители, начались новые походы и новые дела. Рюриковичи через наместника стали править этими землями. Затем Болеслав король польский совершал сюда походы, затем снова забирали себе эти земли киевляне. Затем недолго тут было княжество Берестейское. На протяжении веков за эти земли боролись русские и поляки, и многие другие ходили войной через эту землю. И земли эти переходили из рук в руки по много раз. Для белорусов просто остаться в живых, не уронив чести, несмотря ни на власть, ни на правительство, ни на общественный строй, несмотря ни на что, требовало и мужества и присутствия духа. И Белая Земля осталась - земля трудолюбивых и крепких людей, терпеливых, умных, неунывающих, мирных, но умеющих постоять и за себя, и за Родину. Белая Русь жива. Я вижу её в белом и красном цветах её флага. В зелени её лесов и пущ. В беленьком мелком песке под ногами. Я вижу её в глазах моих родных, в серых с небесной синевой глазах белорусов.
  
  Белая Вежа была совершенно разрушена. Как место массовой гибели людей и погоревшего на поприща вокруг леса, сии места почитались гиблыми многие десятки лет и избегались для поселения. Но память о Белой Веже вошла в плоть и кровь, в душу местного народа. Белая Вежа осталась в памяти людской невзятой крепостью, непобеждённой твердыней. И пуща называется Беловежской по сей день. А на гербах некоторых окрестных городов можно увидеть ещё и поныне красный щит, а на нём белую башню - знак доблести, твёрдости и верности князя Любомира и его ближней дружины.
  
  Уже той зимой 6574 (1066 года), на зимний солнцеворот, Изяслав князь Киевский занял с войсками Менск, подданный Всеслава князя Полоцкого, учинив там немалое кровопролитие среди мирных жителей. А следующей весной 6575, в марте, Всеслав пришёл туда же со своим войском. Стояли неделю друг против друга через реку Немигу.
  Первым решился Всеслав, перейдя реку, напал на Ярославичей. Состоялась самая трагичная, кровопролитнейшая, братоубийственная битва того времени - битва на Немиге, в которой погиб цвет русского воинства. Неизвестный автор 'Слова о полку Игореве' написал об этом: '...на Немиге снопы стелют из голов, бьют цепами булатными, на току жизнь кладут, веют душу из тела славных сынов русичей...'
  Герои нашего повествования по разным причинам участия в этом не принимали.
  
  Любомир под простым именем 'капитан Стриж' ходил по морям и странам на кораблях. В его команде неизменно служили два друга: один небольшой, быстрый и рассудительный, другой - могучий и жизнерадостный, - Горобей и Брыва. Много славного и интересного случилось ещё в жизни Любомира. Детьми он породнился с ятвяжским князем Гуртом. То ли здоровье оказалось подорвано пленом, то ли просто сильно замёрз в осенние шторма, в сорок три лета от роду, промучившись две седмицы в лихорадке, он умер в море уже в виду берега. А похоронили его в литовских землях.
  Уже через сто семьдесят лет в 1236 году н.э. потомок Любомира в пятом колене Мендовг заявил права на великое княжение. В первую очередь он присоединил к своим землям земли Белой Руси. По имени его внука Гедимина стали называть династию великих князей литовских и русских. Ещё позже Витовт Гедиминович создал крупнейшее государство восточных славян того времени, просуществовавшее ещё триста лет - Великое княжество Литовское, Русское и Жемойтское.
  
  Святояр, вернулся из Милана и через год женился на Светлооке. Это была отдельная интересная история. Они поселились в Городно и нарожали семерых детей: четырёх мальчиков и трёх девочек. Их внуки и правнуки владели небольшими землями по Неману.
  К Святояру в гости не раз приезжали Янка с Милавицей. А жить они остановились в городе Королевице. Легенда о Бременских музыкантах и о любви Янки и Милавицы жива и поныне. Срипка, придуманная цыганом Нику, покорила весь мир.
  В лете 1410 от Р.Х. потомок Святояра в десятом колене мелкопоместный боярин Буривой Буслевич со своим небольшим отрядом в тридцать всадников отправился для соединения с Гродненским Стягом войска князя Александра (Витовта), чтобы участвовать в решительной битве с Тевтонским Орденом. В пути он встретил передовой отряд тевтонцев - конную сотню. Во главе тевтонцев находился рыцарь Фрейгерд Коммин - теперь уже свояк Буривоя, женатый на дочери сестры жены его старшего брата. Два отряда встали супротив. Командиры подъехали друг к другу.
  Фрейгерд: - Добрый день, гэрр командор, куда Вы направляетесь?
  Буривой: - Пусть он будет добрый, Фрейгерд. Я еду по делам.
  Фрейгерд: - Не направляетесь ли Вы к князю Александру?
  Буривой: - Именно так!
  Фрейгерд: - Я надеюсь, что Вы не будете участвовать в военных действиях против Ордена...
  Буривой: - ... А почему бы мне не участвовать в них? Разве я похож на труса или предателя?
  Фрейгерд, младший по возрасту, снял шлем и, действительно, скорбя в сердце, сказал:
  - Гэрр командор, прескорбно видеть в Вас неприятеля. Но я хочу блага для Вас. Со всей искренностью и уважением прошу Вас сдаться мне, как представителю Ордена Господа нашего, и не устраивать бессмысленного кровопролития.
  - Хоть ты мне и свояк, Фрейгерд, и я тебя люблю как смелого рыцаря, должен тебе отказать. Ибо бессмысленного кровопролития не бывает. Ты плохо представляешь моё благо. Моё первейшее благо - в защите Родины. На кону не только венец Витовта, а и всё, что я люблю. Ты не заметил, как твой Орден хочет прибрать к рукам всю мою жизнь? Мой уклад, мои святыни, моё право вершить свою судьбу самому. Кто тебя заставляет браться за меч против меня, Фрейгерд? Говори!
  - Я не против Вас. Я имею приказ Магистра. А он божий избранник.
  - А мне твой магистр не указ! У меня есть и свой Князь, и свой Патриарх. Самое великое, что я могу для тебя сделать - перенести наш разговор на время общей битвы. Отойди с дороги, и я тебя не трону!
  - Побойтесь Бога, гэрр командор, вас мало биться с моим отрядом, вы все погибнете...
  - А ты меня не жалей, у тебя ж магистр в голове! Меня мой народ пожалеет! Я сейчас поеду, куда ехал - уйди с дороги!
  - Вы едете соединиться с войском неприятеля - я Вас не пущу!
  - Кто ты мне, чтобы не пустить?!
  - Я Рыцарь Тевтонского Ордена! Имею предписание не пропустить Вас.
  - А я Русский Боярин - смету тебя с дороги! Честь имею! - и, развернув коня, Буривой поскакал к своим.
  - Братья мои по оружию! Сын мой! Други и дети мои! Мы шли на смерть, во Славу Божью. Нам выдался случай не завтра, не потом, а прямо сейчас! Отличный случай, скажу я вам! Один на троих, братцы! - Буривой возвысил голос и поднял десницу, и конь заиграл под ним! - и засветились лики удалью.
  - Радуйтесь, богатыри! Что бы не сталось с нами - мы сегодня покроем себя божьей Славой навечно! - подняв коня на дыбы, Буривой со звоном стали воздел меч к небу - Ибо ТАМ наше Святое Воинство! - И запели сердца и поднялись мечи, и закричали бойцы в один голос:
  - За землю родную нашу! За Литву! За Витовта! За Русь! За тебя отец! Слава!
  Фрейгерд построил конную сотню во фронт, перегородив полевую дорогу. И глядел, насупившись, как гарцует на коне Буривой перед орущими литвинами.
  - Изобьём дикарей! - надвинул шлем, поднял тяжёлое копьё. - Во имя Господа!
  Строгая линия чёрных на белом крестов медленно двинулась вперёд, набирая ход.
  - Заедино, вперёд! - поскакал, набирая скорость Буривой, и за ним сын его, и друзья его - Ура-а-а!!!
  И с буйного набега врубился маленький отряд в крестоносную линию. И бились яростно и смело. Умело бились, слаженно, самоотверженно. Потом Фрейгерд убил Буривоя... А сын Буривоя Андрей зарубил Фрейгерда... Взлетали красные мечи к белым облакам и опускались на бесцветные лики врагов. Взлетали красные мечи к синему небу и рубили чёрные на белом кресты. Взлетали красные мечи к золотому солнцу и падали в зелёную траву... И погибли все.
  Небо сквозь золотые солнечные струи заплакало мелким дождём...
  Осталось шесть оглушённых, израненных тевтонцев, обезумело глядевших на сию малочисленную, но великую битву. На обезлюделую полевую дорогу, на опустевшее чистое поле, на плачущее прекрасное небо. И было им непонятно, почему таким малым числом не убоялись их русские, почему так они сильны, почему предпочли так умереть. И было им страшно. И кто-то вспомнил, что и сам был русским до того, как надел на себя чёрный крест, и плакал лицом на земле.
  А над полевой дорогой долго-долго стояла яркая радуга.
  15 липеня (июля) 1410 года от Р.Х. или 6919 лета от С.М. объединённые войска Речи Посполитой под началом короля Ягайлы и Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского, Смоленских и Брянских полков и Крымских татар под началом великого князя Витовта разбили войска Тевтонского Ордена и положили конец его экспансии на восток в земли славян.
  
  Весной 1588 от Р.Х. на истоки Мухавца приехала Польская королева и Княгиня Великого княжества Литовского и Русского Анна за новым платьем. Королева любовалась прекрасными местами, что проезжала она мимо в карете. Кругом цвели каштаны, яблони, ранние черешни, благоухали всевозможные цветы. Красота и возрождение природы!
  'Вот и пришла моя старость' - думала пожилая королева, 'Незаметно и неизбежно она меняет тело, стирает черты лица, красоту, силы, надежды. Вот и нет моего Стефана*, великого Короля-Подвижника, преобазователя, просветителя, успешного военного, строгого, справедливого, человечного... Ну, пусть он изменял, он мужчина, а я стара с самого венчания*. Но он - настоящий мой король... ждёшь ли ты меня, мой король, там на небе?'
  - Расскажите мне о Пружанах. Что вы знаете о них?
  - Ваша Светлость, иногда их называют также Добучин, но редко, а местные жители называют его часто так - Велики Деречин и Малы Деречин или просто Деречин.
  - Деречин. Что означает 'Деречин'?
  - Пресветлая Госпожа милостиво простит мне возможную неточность - заискивающе поклонился подручный грамотей, - это вероятнее всего 'находящийся у реки', 'где речки'.
  - Да, 'Деречин' - значит 'У реки'.
  С детства она помнила рассказы о своём родовом гербе. Истории тех времён. Эти красочные сказания о приключениях скандинавских викингов, западных рыцарей, первых крестоносцев, славянских витязей, русских богатырей, о смелых завоеваниях и славных походах. В историях о гербе, где правду невозможно было отличить от вымысла, ей мнилась всегда загадка, нечто недосказанное, забытое, важное, от чего быть может, зависела или зависит чья-то судьба. Легенда об отнятии семейного щита-герба у мавра во время крестового похода казалась ей такой скучной, плоской, неинтересной, какой-то фальшивой. Ей рассказывали, как ради удачной с точки зрения церкви хронологии и происхождения придумывались такие легенды. А вот другая...
  По другой версии (менее официальной по понятным причинам) Бонифаций-Красавчик из Милана молодой и удалой тогда человек в середине XI века привез себе невесту-славянку из местечка с названием 'У реки'. Из западной русской земли. Из Белой Руси. Где-то отсюда. Брат той невесты подарил в приданное сестре свой щит со своим гербом, где была изображена Королева Река, спасающая человека, его самого, сопроводив словами: 'Едешь к морю - пусть вода хранит тебя, как и меня!' Эти слова долго передавались в их роду.
  Имя славянки означало 'Олениха', то есть по-итальянски Жизель. Фамилия Борри означала, вероятно, то, что она с севера. Или, может быть, просто фамилию отца. Впоследствии их сын Элипрандо стал выдающимся военным, командором-виконтом. Его семью так потом всегда и называли - Висконти. И щит, привезённый матерью, стал родовым гербом на века. Могущественная была семья. И угасла... Когда-нибудь и мы угаснем...
  И моя семья Сфорци породнилась с Висконти, переняла её правящую эстафету в Милане и, как ни странно, этот герб. Бисционе. Змеючка. Какая приверженность к этому гербу. Символ, который так туманно в официальной точке зрения трактуется до сих пор...
  Какое отношение это имеет к реальной жизни - казалось бы никакое. Но нет. У легенд своя, подчас, несокрушимая сила.
  Легенды увлекают в рискованные военные походы, побуждают в невероятных плаваниях открывать новые земли, вдохновляют строить новые города. Легенды заставляют совершать подвиги. Легенды-вымыслы живучи, иногда живучее правды - когда в них хочется верить, и пересказывать, и переживать подобное в жизни. Осуществить легенду-мечту бывает важнее, чем поесть и поспать. Следуя за мечтой человек, может выдержать невероятные испытания, которые человек без мечты выдержать не в силах.
  - Что известно об истории этого места? - спросила королева.
  - Боюсь, что не так много достоверного, Ваше Величество. Известно, что в это тихое местечко по разрешению Великого князя Великого Княжества Литовского Тройденя (Вашего предка и предшественника) стекались беженцы от крестоносцев из Пруссии уже в лете 1276 от рождества Спасителя нашего. Я подготовил справки по пути Вашей поездки, Ваше Величество. 'Pruszin' его называли крестоносцы в хрониках Тевтонского ордена в 1401 году. 'Von Pruszin hin ken Russin'*, первое летописное упоминание об этом месте.
  С начала XV века в записях упоминается Прушанская волость в составе Кобринского княжества. Эти земли в то время являлись собственностью кобринских князей.
  7 июня 1519 года - наш великий король Сигизмунд I переподчинил Пружаны: от кобринских князей они вошли в состав королевской экономии. Управляющим Пружанами был назначен Вацлав Костевич. Его стараниями в 1522 г. основан костёл Сигизмунда и Вацлава. 1532 г. - город перешёл в собственность польской королевы и Великой княгини Литовской Боны Сфорца, Вашей матушки. Последнюю крупную ревизию хозяйства осуществлял в 1563 г. пан Сапега.
  На сегодняшний день по сообщению управляющего Богушевича всего проживает в Пружанах 3730 человек. Семья дворян Богушевичей - в господарстве имеется конюшня, пивоварня, охотничьи угодья в Беловежской пуще, семья дворян Костевичей, семья дворян Смоленецких и другие мелкопоместные дворяне. Католический приход один - костёла Сигизмунда и Вацлава, православных прихода - два. Мясницких цеха - два, и отдельных мясницких господарств - пять. Коптят, солят и колбасы производят вкуснейшие к Вашему столу. Пошивочных одежды - девять, в том числе шьют одежду для двора Вашего Величества. Кузни большие - две, самостоятельных кузнецов - четыре. Оружейное производство - по необходимости поддерживается. Мельницы водяные - две. Рынок ежедневный малый и рынок воскресный большой. Училище мужское начальное одно. В волостной Управе служит 43 человека вместе с поселковой охраной, надзирателями и судебными приставами. Суд - один. Тюрьма - одна. 289 сельских господарств, в том числе коневодствующих 15 господарей, имеют поголовье 450 коней. Поголовье крупного рогатого скота - около 500. Выращивают также коз, овец, свиней, гусей, курей. Скорняжных производств - три. Красильная мастерская - одна. Молочная переработка с сыродельем - одна. Сады - яблоневые, грушевые, и прочие. Овощные огороды разнообразные продукты производят. Имеется сельская переработка огороднины. Льняная мануфактура - одна...
  Грамотей продолжал говорить, а королева слушала и думала дальше.
  
   'Мастеровое селение, трудолюбивые люди, всё умеют - такое на ровном месте не случается. Только давняя культура способна на такое... А потом войны, войны... в них погибают храбрые, смелые, сильные. Талантливые и трудолюбивые остаются без защиты и поддержки. Приходят иноземцы и творят всё другое, сбивают с толку...
  Да, моя собственная судьба сложилась, наверное, не очень хорошо. Любовь?.. Вера?.. Надежда?.. Мудрость?.. Смирение?.. если бы не Мечта - я не смогла бы жить. Я мечтала всю молодость, и, кажется, это осталось во мне до сих пор, что явиться мой прекрасный принц и увезёт меня в свою страну, а мой брат даст мне охранный щит. И я пронесу эту Любовь и эту Верность через всю жизнь! Во мне течёт кровь той самой славянской невесты, что увезла щит брата. А ведь щит рыцаря с гербом - это знак его доблести, его побед. Брат не пожалел отдать его сестре. Не испугался остаться без своего герба! О, как бы я хотела иметь такого брата*.
  Я не знаю точно, но мне подсказывает сердце, что то самое 'У реки' - это здесь.
  Быть может, ты спишь где-то в этой земле - мой кровный родич - бесстрашный и доблестный рыцарь, а я, не зная тебя, ношу мой герб - твой щит... Я верну его тебе и твоим детям, твоим потомкам, живущим здесь.
  Я подарю этому месту - твоей и моей Родине - Мечту, Легенду, невероятную, но правдивую Быль.
  Что нет напрасно пролитой крови, и нет напрасных усилий и борьбы. Что незабвенна братская любовь. Что живо кровное родство. Что ратный и мирный труд предков священен и почитаем. Что Родина всегда чарует очи, и душа принадлежит ей навеки. Что сделанное добро не пропадёт, а как зерно, упавшее в добрую землю, вырастет, и окрепнет, и воздастся многократно.
  А я не случайная венценосная нахлебница на этой земле. Я - Королева, по праву здесь живших, любивших, боровшихся и лежащих в этой земле моих предков. Здесь моя кровь и мой род. Здесь я оставлю после себя Легенду и Свободный Город. Пусть наш родовой герб хранит Пружаны от беды и даёт нашим людям силы на добрые дела'.
  
  В 1589 году от Р.Х. благодаря стараниям Анны дочери Ягайло, её племянник король Сигизмунд III собственноручным привилеем освободил Пружаны от земской зависимости, даровал звание свободного города, прилагающееся к нему Магдебургское право, городскую печать и герб.
  На гербе в форме щита в серебряном поле изображена Царь-Река, спасающая человека, защитника родной земли.
  
  
  
  
  
  
  
  ... На седьмую ночь от начала осады Вершко обходил посты. Подошёл к молодому стражнику, что стоял, застыв, прислонившись до крепостной стены. Посмотрел. Спит. Стоя. Эх, не повезло тебе, отрок... Вершко постоял напротив, глядя на безусое лицо. Он знал, что этот парень пятую ночь не спит. По ранению в правую руку, да ради молодости его пожалели, от боя на стенах отстранили, приставили к страже... 'Полагается покарать... Покарать легко... Ну, покараю, а жить-то кто будет?..'
  Рука старшины тяжело опустилась стражу на плечо:
  - Проснись, воин! Родину проспишь!
  
  
  
  2010-2012
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"