ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ВВЕДЕНИЕ ФИГУРЫ В ИГРУ

Глава 1. Визит вежливости

Свет от высокого окна в приемной "Олимпа" падал на паркет так ровно, что Артур мог разглядеть в нем пылинки, пойманные в янтарный сентябрьский сироп. Тишину резало только размеренное тиканье маятниковых часов да шелест его собственных записок. Запах - воск, карболка и под ними сладковатая, упорная нота лавандового одеколона.

Доктор Волтан появился беззвучно, словно вырос из тени у стены. Его ладонь была сухой и прохладной.
"Мистер Клэвэринг, добро пожаловать в нашу скромную лабораторию духа. Вы писали о лондонской канализации и фабричных законах. Что привело вас в нашу тихую заводь?"
"Общественный интерес, доктор. Прогресс не должен обходить стороной страждущих".
"Прогресс", - повторил Волтан, и его губы растянулись в улыбку, не коснувшуюся глаз. "Следуйте за мной".

Они шли по светлым, залитым солнцем коридорам. За открытыми дверьми палат пациенты в чистых халатах читали, играли в шашки. Медсестра с безупречным чепцом несла поднос с бульоном. Все дышало порядком и покоем. Волтан говорил о важности режима, свежего воздуха, морального чтения.

Поворот в боковой коридор - и картина сползла, как плохо приклеенная гравюра. Света было меньше, воздух застоявшийся, с примесью уксуса и мокрой штукатурки. В дальнем конце двое санитаров в клеенчатых фартуках тащили за подмышки безвольное тело в полосатом халате. Голова пациента болталась, рот был приоткрыт. Один из санитаров что-то буркнул, и они свернули в темный проем.

Тиканье часов в приемной вдруг показалось Артуру не отсчетом времени, а мерой чего-то иного. Он остановился, делая вид, что поправляет записную книжку.
"Это крыло тоже... реформировано?"
Волтан плавно развернулся, перекрыв собой вид на коридор.
"Реабилитация - процесс многоступенчатый, мистер Клэвэринг. Некоторым требуется более интенсивный уход, прежде чем они смогут вернуться в общество. Это не зрелище для впечатлительных натур. Вернемся в свет?"

Его голос был мягок, но в положении тела - широкая грудь, чуть выставленное плечо - читался недвусмысленный приказ. Артур кивнул, последний раз бросив взгляд в туманную глубину коридора. Оттуда донесся приглушенный, долгий стон, похожий на скрип несмазанной двери. Потом его заглушил лязг замка.

Обещанное интервью с "излечившимся" фабрикантом свелось к пяти минутам в кабинете Волтана. Мужчина с пустыми глазами монотонно повторял фразы о благодарности и чистоте помыслов. Его руки лежали на коленях ладонями вверх, как у послушного ребенка. Артур записал два клише и закрыл блокнот.

На выходе Волтан пожал ему руку.
"Надеюсь, ваш материал поможет развеять предрассудки, мистер Клэвэринг. Мы открыты для просвещенного взгляда".
"Безусловно", - сказал Артур. Через плечо врача он видел, как тот же санитар в фартуке нес по двору пустой носилки, их деревянные ручки были темными, будто отполированными постоянным хватом.

Пять часов спустя, под покровом густого, угольного лондонского вечера, Артур вернулся к чугунным воротам "Олимпа". Его чемоданчик с блокнотами остался в гостинице. В кармане пальто - фонарик-свеча и отмычка, грубая, купленная у воришки в Ист-Энде. Он знал, что это безумие, но тот стон не выходил из головы. Он просто должен был взглянуть. Один взгляд.

Задний двор лечебницы пах дождевой водой, гниющими листьями и чем-то химически-сладким, что шло из кирпичной трубы котельной. Свет в окнах второго этажа был приглушенным, желтым. Тот самый боковой флигель тонул во тьме.

Дверь в подвал не была даже заперта - простой засов, который поддался после минуты возни. Внутри пахло землей, мышами и старой ветошью. Лестница скрипела под каждым его шагом. Вверху, под самой дверью в коридор, он замер, прислушиваясь. Тишина. Он потянул на себя железную ручку.

Свет ударил по глазам. Не тусклый газовый рожок, а яркий луч керосиновой лампы, который держал тот самый санитар в фартуке. Человек не улыбался. За ним стоял Волтан в темном сюртуке, без верхней одежды, будто он никогда и не уходил.

"Мистер Клэвэринг", - сказал доктор без тени удивления. "Вы забыли что-то?"
У Артура перехватило дыхание. Он отступил на шаг, пятка соскользнула со скрипящей ступеньки.
"Я... мне показалось, я обронил карандаш. Днем".
"В подвале? В час ночи?" - Волтан медленно покачал головой. "Нет. Это не любопытство журналиста. Это мания. Навязчивая идея. Я вижу ее признаки уже сегодня днем. Сожаление, но ваш визит придется... продлить".

Санитар двинулся вперед. Артур рванулся было назад, в темноту подвала, но из тени у лестницы выросла вторая пара рук - огромных, в рукавах из грубого холста. Его скрутили так быстро, что он не успел крикнуть. Запах лавандового одеколона приблизился.
"Для вашего же блага, Артур. Позвольте мне вас познакомить с нашим протоколом успокоения".

Что-то холодное и острое ткнулось в шею, чуть ниже линии волос. Мир накренился, поплыл. Паркет приемной, пылинки в луче света, тиканье часов - все это завертелось и стало утекать в темную, быстро наступающую воронку. Последним, что он ощутил, прежде чем тьма поглотила звуки, стало грубое прикосновение парусины на своей коже, туго стягивающей руки и грудь.

Глава 2. Правила новой реальности

Он пришел в сознание от резкого, оглушающего холода. Легкие сжались спазмом, не в силах вдохнуть. Вода, черная и тяжелая, как жидкий уголь, облегала его тело с шеи до пяток. Он дернулся, но движение было тугим, скованным - его руки были зафиксированы по бокам.

"Полные три минуты", - прозвучал голос где-то сверху, спокойный, лишенный интонаций.

Артур закинул голову назад, пытаясь поймать воздух. Над ним высился силуэт в белом халате, не санитара, а молодого ординатора с гладко зачесанными волосами. Мужчина держал в руках карманные часы.

"Вы... вы не имеете права..." - выдохнул Артур, и его зубы выстукивали дробь по нижней губе.

Ординатор не ответил. Он смотрел на часы. Вода высасывала тепло из костей, заменяя его пульсирующей, растущей болью. Артур попытался уцепиться взглядом за детали - заклепки на краю ванны, трещину в кафеле на стене, - чтобы не сойти с ума от ощущения.

"Я требую увидеть доктора Волтана! Это похищение! Я журналист!"
Ординатор поднял глаза.
"Пациент Клэвэринг. Диагноз: острое маниакальное возбуждение с бредом преследования и величия. Процедура номер один: гидротерапия. Холодная ванна для подавления гиперактивности нервной системы".

Голос был плоским, как при чтении вслух из учебника. Артур снова дернулся, вода хлестнула через край на пол. Его крик - требовательный, полный праведного гнева - сорвался в лязгающий визг. Он кричал о правах, о законе, о своем редакторе.

Ординатор отложил часы, подошел к стене, где из медного крана торчал шланг. Он повернул вентиль. Тонкая, неумолимо холодная струя хлестнула Артуру в лицо. Он захлебнулся, отпрянул, ударился затылком о жесть. Вода во рту была горькой, с привкусом ржавчины и чего-то лекарственного.

"Протест - симптом", - констатировал ординатор, выключая шланг. "Дыхание задержите. Погружение".

Руки в белых нарукавниках опустились на его плечи и с силой, не оставляющей выбора, погрузили его с головой под воду. Мир сжался до воя в ушах, давящей темноты и ледяного огня в груди. Он бился, но руки держали его мертвой хваткой.

Его вытащили как раз тогда, когда в легких уже не оставалось воздуха, а в голове - мыслей. Он давился, хрипел, его тело сотрясала мелкая, неконтролируемая дрожь.

"Первая минута", - сказал ординатор, снова глядя на часы.

Артур повис на руках, которые держали его у поверхности. Вся ярость, весь ужас вытекли из него вместе с теплом. Он понял. Здесь нет суда, нет дискуссии, нет личности. Здесь есть только диагноз, процедура и время ее исполнения. Слова здесь были не оружием, а мишенью. Каждый протест был лишь подтверждением болезни и поводом для новой минуты в черной воде.

Он перестал дергаться. Он заставил мышцы спины и плеч обмякнуть. Он опустил голову, уставившись на свое жалкое отражение в темной воде - бледное, с мокрыми прядями волос на лбу.

Ординатор заметил изменение.
"Принятие. Хорошо".
Артур не ответил. Он просто ждал, концентрируясь на том, чтобы дрожь не вырвалась наружу. Он принял решение. Он будет слушать, кивать, молчать. Он станет идеальным, послушным пациентом. Пока не поймет правила этой новой, безумной игры. Пока не найдет в ней слабое место.

Когда три минуты истекли, и его вытащили из ванны, он не сопротивлялся. Ему накинули на плечи грубую колючую простыню. Она не грела. По пути в палату, шлепая босыми ногами по холодному кафелю, он увидел в окне конца коридора внутренний двор. Квадраты вытоптанной травы, разделенные гравийными дорожками. Восемь на восемь.

Столовая "Олимпа" гудела низким, приглушенным гулом. Звук сорока человек, старающихся есть тихо. Ложки об фарфор, приглушенное покашливание, шелест тапочек. Воздух был насыщен запахом переваренной овсянки и слабого чая.

Артур сидел за длинным столом, подчиняясь толчку санитара в спину. Перед ним поставили миску с серой массой без вкуса и запаха. Он делал механические движения, поднося ложку ко рту. Его взгляд скользил по соседям - по опущенным головам, по пальцам, нервно теребящим хлебный мякиш, по пустым глазам, уставленным в пространство.

В углу комнаты, у большого окна, сидел одинокий человек. Перед ним на столе стояла шахматная доска. Он двигал фигуры белыми пальцами, задумчиво касаясь подбородка. Артур наблюдал, как мужчина сделал ход черным конем, взял им белую пешку, затем пересел на другой стул, вздохнул и тем же конем сдвинул белую пешку на соседней вертикали вперед.

Это было так нелепо, что у Артура свело скулы. Безумец. Яркий пример того, во что это место превращает разум. Он опустил взгляд в свою кашу.

Тень упала на его стол. Тот самый человек стоял рядом, держа в руках шахматную доску. Он был худ, в очках со сбившимися на переносицу дужками. Его халат висел свободно.
"Место свободно?" - его голос был тихим, но четким, без шепота.

Артур кивнул, не глядя. Человек сел, поставил доску между ними и продолжил игру, не обращая на Артура внимания. Он перемещал фигуры с одной стороны на другую, иногда бормоча себе под нос. Артур старался не смотреть.

"Она всегда доходит", - внезапно сказал человек, не отрываясь от доски. Он передвинул белую пешку на одно поле. "Вот смотри. Семь шагов. А потом восьмой".

Он толкнул пешку вперед, на последнюю горизонталь. Пальцем смахнул ее с доски, а затем, тем же движением, опрокинул и короля. Фигуры с сухим стуком рассыпались по столу.
"Каждый раз, когда кто-то выигрывает, исчезает ход", - произнес он, начиная расставлять фигуры заново, с болезненной аккуратностью. "Понимаете? Не фигура. Ход. Возможность. Она просто... стирается".

Артур перестал жевать. Он посмотрел на человека - на его чистые, лишенные безумия глаза за стеклами очков.
"Что это значит?" - спросил он тише, чем планировал.

Человек, которого позже санитар грубо окликнул "Тимоти, хватит мусорить!", поднял на Артура взгляд. В нем мелькнуло что-то острое, понимающее.
"Правила просты. Палаты - клетки. От первой до восьмой. Пройти по ним можно. Только строго по правилам. Но никто не может пройти шестую". Он вдруг улыбнулся печальной, кривой улыбкой. "Я застрял на седьмой. Много ходов назад".

Санитар грубо взял Тимоти под локоть.
"На прогулку. Без разговоров".
Тимоти позволил себя увести, не сопротивляясь. На пороге он обернулся и посмотрел прямо на Артура. Его губы беззвучно сложились в слово: "Считайте".

Вечером, перед тем как гасили свет, Артур подошел к зарешеченному окну своей палаты 1. Двор был пуст, залит сизым светом ранних сумерек. И он увидел. Гравийные дорожки, пересекаясь под прямым углом, делили газон на аккуратные квадраты. Ровно шестьдесят четыре. На дальнем конце, у стены, стояла небольшая, похожая на сарай постройка с узкой дверью. Восьмая по счету вдоль южной стены. Палата 8?

Он отшатнулся от окна, как от огня. Безумец говорил не метафоры. Он давал инструкцию. И в этой инструкции была ледяная, безупречная логика, куда более четкая, чем все, что он слышал от Волтана.

Правила новой реальности обрели форму. Это была игра. И ему предстояло в нее сыграть, если он хотел сделать ход к выходу. Любой другой ход, как сказал Тимоти, мог просто исчезнуть.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ПЕРВЫЕ ХОДЫ В ТЕМНОТЕ

Глава 3. Ночной конь

Пряжка на ремне смирительной рубашки была не кожаной, а медной, с тупым железным шпеньком, который входил в дыру. Артур работал над ней три часа. Он лежал на спине, согнувшись в неестественной позе, и скреб шпеньком о торец железной спинки койки. Каждые несколько минут он замирал, прислушиваясь к храпу санитара за дверью - низкому, булькающему звуку, похожему на кипение чайника.

Металл скрежетал по металлу с тихим, резким звуком, который казался ему оглушительным. Его пальцы онемели и покрылись кровавыми водяными пузырями. Но пряжка становилась тоньше. В четвертом часу ночи, когда темнота за окном стала абсолютной, шпенек с глухим щелчком прошел насквозь. Ремень ослаб.

Артур задержал дыхание. Храп за дверью не прервался. Он медленно, сковывающе медленно, стал высвобождать сначала одну руку, потом другую. Холст, пропитанный потом и страхом, с шорохом соскользнул с его плеч. Свобода была головокружащей и болезненной - кровь хлынула в онемевшие конечности, заставив их гореть тысячами игл.

Он поднялся, и мир поплыл. Ноги, босые по холодному полу, не слушались. Он ухватился за койку, ждал, пока пятна перед глазами рассеются. Палата 1. Дверь была заперта. Окно - с решеткой. Но Тимоти сказал: Пройди по правилам. Ход коня из клетки один. Одна клетка вперед, две вбок. Вперед - это коридор. Две вбок Палата 3.

Он подошел к стене, смежной с соседней палатой. Прижал к ней ухо. Тишина. Он провел ладонью по штукатурке, отыскивая глазами в темноте то, что заметил днем - небольшой вентиляционный лючок внизу, у плинтуса. Решетка была привинчена четырьмя шурупами с крестообразными шлицами. Отвертки у него не было. Он вернулся к койке, ощупал изголовье. Железная трубка, на которой держался матрас, была прикручена к раме болтами с квадратными головками. Один из них сидел не плотно. Он обхватил его пальцами, насколько хватало сил, и повернул. Болт поддался с противным, рвущим нервы скрипом.

Через десять минут он держал в руках холодный, шестигранный болт. Он вставил его в шлиц одного из шурупов решетки и надавил ладонью. Металл заскрипел, но не сдвинулся. Он сменил хват, уперся плечом в стену. В тишине раздался резкий, звонкий треск. Шуруп провернулся на четверть оборота. Он работал так еще полчаса, пока все четыре шурупа не вышли из стены. Решетка упала ему на ноги с глухим ударом, который отозвался по всему полу.

Он замер. Храп за дверью оборвался. Послышалось ворчание, шарканье стула. Артур вжался в тень у стены. Глазок в двери почернел на мгновение, потом снова посветлел. Стул скрипнул, и храп возобновился.

Люк был тесным. Он вполз в него головой вперед, царапая плечи и спину о края кирпича. Вентиляционный канал пах пылью, мочой и сыростью. Он прополз три метра на локтях, пока его руки не уперлись в очередную решетку. Палата 3. Она была пуста. Койка без матраса, голый ночной столик. Он вытолкнул решетку наружу - здесь ее никто не привинчивал, она просто держалась на защелках - и выкатился на пол.

Он лежал, слушая стук собственного сердца. Так вот что такое сделать ход. Это физическое перемещение по кишкам здания, ползком, в темноте, с риском быть пойманным в любой момент. Он поднялся и подошел к двери. Замочная скважина показывала пустой, слабо освещенный газовой горелкой коридор. Ни души.

Правило коня: из клетки три можно пойти на пять. Но для этого надо выйти в коридор и пройти две двери вбок. Он приложил ладонь к холодной ручке. Медленно, бесшумно повернул ее. Замок щелкнул. Он приоткрыл дверь на сантиметр.

И в этот момент из дальнего конца коридора, оттуда, где днем был кабинет Волтана, послышались шаги. Тяжелые, размеренные. И скрип - знакомый скрип колес по кафелю. Артур прикрыл дверь, оставив щель.

Двое санитаров в тех самых клеенчатых фартуках вели тележку. На ней лежало что-то длинное, накрытое грубой тканью, от которой шел сладковатый, химический запах формалина. Один из санитаров что-то говорил другому, жевал булку. Они прошли мимо двери палаты 3, не замедлив шага. Тележка скрипела на повороте, ведущем в сторону подвалов.

Они не торопились. Они не скрывались. Это была рутина.

Артур стоял у щели, не дыша, пока звуки шагов и скрипа не растворились в тишине. Тряпка на тележке сползла, и он успел увидеть бледную, безжизненную ступню, свисающую с края. Ноготь на большом пальце был синим.

Исчезающий ход. Вот он, материальный и окончательный. Не абстрактная возможность, а тело на тележке, которое везут в подвал, чтобы оно никогда больше не вернулось в свою клетку.

План, который начал складываться у него в голове - пройти все восемь клеток, найти выход, - внезапно обрел новый, ужасающий вес. Это был не квест. Это была гонка. И ставка в ней была не свободой, а физическим существованием.

Он тихо закрыл дверь, задвинул защелку. Он не пошел на клетку пять. Он вернулся через вентиляционный канал в свою палату 1, втянул за собой решетку и засунул выпавшие шурупы в карман халата. Он снова надел смирительную рубашку, застегнул пряжку, сломанный шпенек едва держался. Он лег на койку и уставился в потолок.

Первый ход был сделан. Цена за него - не боль в пальцах и не страх. Цена была знанием. Он увидел механизм, который перемалывал людей с равнодушием мясорубки. И он понял, что следующей ночью он должен двигаться быстрее. Потому что он уже сделал один ход. А ходы, как сказал Тимоти, имеют свойство исчезать.

Глава 4. Цена за разметку

Штукатурка под ногтем большого пальца крошилась, оставляя на подушечке меловую пыль и острую, сухую боль. Артур, прислушиваясь к храпу за дверью, выцарапывал на стене у изголовья линии. Он работал обломком шурупа, найденным в кармане после ночной вылазки. Металл оставлял на побелке уродливые, но четкие белые борозды.

Крест из восьми вертикальных и восьми горизонтальных линий. Палата 1, его клетка - нижний левый угол. Отсюда ход конем: одна клетка вверх, две вправо. Клетка 3, в которую он уже проник. Он поставил точку. От тройки - ход вверх и вправо. Клетка 5. Там, по его расчетам, должен быть кабинет физиотерапии, где он видел шкафы с журналами днем во время "экскурсии". От пятерки... Он провел линию. Вверх и вправо. Клетка 7. А между пятеркой и семеркой, справа, - клетка 6. Кабинет Волтана. Непроходимая клетка. Он обвел ее дважды, так сильно, что штукатурка посыпалась на подушку.

Он работал, не думая о времени. Это была единственная интеллектуальная деятельность, доступная ему, единственный способ сохранить рассудок и карту в памяти. Каждая линия была обещанием. Каждая точка - целью. План обретал форму, и это давало иллюзию контроля.

Утренний свет, бледный и холодный, залил комнату, сделав царапины на стене ослепительно яркими. Они бросались в глаза, как шрам на лице.

Дверь отворилась без стука. Вошел не санитар, а сам Волтан, и с ним - та же медсестра с бесстрастным лицом, что присутствовала при первой ванне. На оловянном подносе в ее руках лежали не стяжки, а новый предмет: кожаный намордник с ремнями и металлической вставкой для рта.

"Вы плохо спали, Артур?" - спросил Волтан. Его взгляд, теплый и участливый, скользнул по лицу Артура, затем опустился на стену, задержался на схематичной решетке. Он сделал шаг вперед, наклонился, изучая линии. "Геометрия? Попытка упорядочить хаос? Понимаю. Ум, лишенный здоровой деятельности, рождает такие... компенсаторные фантазии".

"Это... игра", - хрипло сказал Артур, сжимая в кулаке обломок шурупа. "Чтобы занять мысли. Вы же советовали найти занятие".

"Игра!" - Волтан выпрямился, его лицо озарила широкая, одобрительная улыбка. "Прекрасная идея. Игры структурируют реальность. Но, видите ли, игры в уме - для обычных людей. Для наших пациентов, чье сознание замутнено болезненными фиксациями, мы рекомендуем более... телесные методы структурирования. Временное ограничение внешних раздражителей часто творит чудеса. Очищает поле для нового, здорового семени".

Он кивнул медсестре. Та, не глядя на Артура, положила поднос с намордником на тумбочку. Предмет пахнул дубильной кислотой и старым потом.

"Успокоительная камера", - пояснил Волтан, поправляя идеально чистые манжеты. "Двенадцать часов тишины и темноты. Без игр, без геометрии. Только вы и ваши истинные мысли, освобожденные от наносного мусора. Я уверен, вы найдете этот опыт куда более... очищающим, чем эти детские чертежи".

Он повернулся к выходу, но на пороге обернулся, как будто вспомнив что-то незначительное.
"Кстати, о клетках. Вы заметили, как план нашего этажа напоминает шахматную доску?" - Его голос стал заговорщическим, почти дружеским. "Забавное совпадение архитектуры. Но, пожалуйста, Артур, не пытайтесь... разыгрывать партию в одиночку. Стены здесь очень твердые. А наши санитары... они как ладьи. Ходят строго по прямым линиям. И сметают все, что оказывается у них на пути. Без разбора".

Дверь закрылась. Ключ повернулся дважды, с тупыми, жирными щелчками.

Артур смотрел на переплетение линий на стене. При дневном свете они вдруг показались ему не планом спасения, а решеткой тюремной камеры, проступающей изнутри самой реальности. Он поднялся, подошел к тумбочке. Кожа намордника была холодной и податливой. Ремни из сыромятной кожи выглядели прочными. Металлическая вставка - тщательно отполированной.

Он сгреб предмет со стола, швырнул его в угол. Он глухо ударился о стену прямо посередине его тщательно вычерченной "пятерки", оставив на штукатурке темный, сальный след, и упал на пол.

Цена за первый ход, за разведку, была теперь ясна и осязаема. Это была не тень в коридоре и не звук тележки. Это была эта тьма. Физическая, абсолютная, двенадцатичасовая тьма, которая ждала его за следующей дверью. Она должна была стереть не только его схему со стены, но и саму способность ее выстраивать. Волтан не наказывал его. Он стирал ход. Стирал саму возможность мыслить о побеге.

Артур подошел к окну, ухватился за холодные прутья решетки. Во дворе санитар вел на поводке группу пациентов на утренний моцион. Они шли, опустив головы, по гравийным дорожкам, строго по квадратам. Как пешки.

Он повернулся, спиной к свету, лицом к своей испещренной царапинами стене. Он должен был запомнить. Каждую линию. Каждую точку. Прежде чем тьма заберет и это.

Глава 5. Сон в восьми футах земли

Дверь камеры была не деревянной, а железной, толщиной в три пальца. Когда она закрылась за его спиной, звук был не глухим, а окончательным, как удар крышки склепа. Последний луч света исчез, оставив после себя не тьму, а нечто иное - плотную, вязкую субстанцию, которая облепила глазные яблоки, залила уши, заполнила легкие.

Артур дернулся вперед, ударился плечом о холодную металл. Он отшатнулся, протянул руки. Пальцы наткнулись на шершавую, ледяную каменную кладку справа, слева, сзади. Пространство было меньше гробового подвала. Он не мог вытянуться во весь рост. Не мог сесть, не поджав колени. Он остался стоять, согнувшись, в позе молящегося или зародыша.

Сначала он считал секунды. Раз-и, два-и. Но в отсутствии света и звука внутренний метроном быстро сбился. Пульс в висках казался громче барабанной дроби. Он перешел на дыхание. Глубокий вдох, медленный выдох. Десять циклов. Двадцать. Сто. Потом потерял и этот счет.

Время перестало быть линейным. Оно стало пульсирующей, растущей массой. Давящей. В ушах начался звон - высокий, неумолимый гул, в котором начали проступать обрывки голосов. Голос Волтана: очищающим. Собственный голос в столовой: это значит?... Стон из темного коридора, тот самый, первый. Они накладывались друг на друга, сплетались в нечленораздельный шепот, который становился все громче.

Он попытался крикнуть. Просто чтобы услышать что-то настоящее. Звук вышел сиплым, придушенным, поглотился стенами, не дав даже эха. Это было хуже тишины. Это была демонстрация полного бессилия.

Его тело начало бунтовать. Ноги дрожали от напряжения. Спина горела. В мочевом пузыре возникло тупое, нарастающее давление. Он уперся руками в стену перед собой, попытался присесть. Его лоб ударился о выступ. Острая, яркая боль пронзила череп, и на мгновение все посторонние голоса смолкли. Боль была четкой. Реальной. Единственной реальностью.

Он присел, нащупывая пространство. Поза была неудобной, унизительной. Холод камня проникал через тонкую ткань халата. Давление внизу живота стало невыносимым. Он закусил губу, пытаясь сдержаться, сохранить последние крупицы достоинства. Минуты, часы - он не знал. В конце концов, тело взяло верх. Теплая волна растекалась по бедрам, немедленно сменяясь леденящим холодом и чувством острого, животного стыда.

Стыд растворился гораздо быстрее, чем лужа под ним. Его сменила апатия. А потом - страх. Не панический, а тихий, ползучий. Он понял, что сходит с ума. Что его я, все, что он знал о себе как о Артуре Клэвэринге, журналисте, человеке воли и разума, начинает размываться, как чернила в воде. Он цеплялся за воспоминания. Лицо редактора. Запах типографской краски. Звук собственного дверного звонка. Но образы были блеклыми, безжизненными. Они не грели. Они были как чужие фотографии.

Исчезающий ход.

Мысль прорезала умственную муть с болезненной ясностью. Это не метафора. Это процесс. Здесь и сейчас. Каждая мысль, каждое воспоминание, каждый импульс воли - это был ход. И каждый такой ход система, эта камера, эта лечебница, стирала. Не через спор, не через убеждение. Через лишение. Через боль. Через унижение. Через доведение до состояния, когда единственным желанием становится желание, чтобы это прекратилось. На любых условиях.

Он уткнулся лицом в колени. Дрожь стала постоянной, мелкой, как в лихорадке. Руки бесцельно шарили по складкам мокрого халата. И тогда его пальцы нащупали в кармане маленький, твердый предмет.

Он вытащил его. Не видел. Чувствовал. Дерево, грубо обработанное, с острыми гранями. Форма - цилиндр, сужающийся кверху. Пешка. Та самая, что Тимоти всунул ему в руку в столовой перед тем, как санитар увел его, шепча Считайте.

Он сжал деревяшку в кулаке. Острая грань вонзилась в ладонь, отвлекая от всепоглощающей пустоты. Это была не фигура. Это был факт. Доказательство того, что был другой человек. Что был разговор. Что была схема на стене. Что был ход, который еще не стерли.

Он начал водить пальцем по граням пешки, считая их. Восемь. Он нащупал едва заметную насечку на боку - возможно, след от резца. Он прижал пешку ко лбу, к виску, к губам. Дерево пахло не лечебницей. Оно пахло руками, деревом, чем-то человеческим.

Он начал мысленно, с маниакальной точностью, восстанавливать схему на стене своей палаты. Каждую линию. Каждую клетку. Он прокладывал маршрут не от единицы к восьмерке, а наоборот. От выхода. От воображаемой двери в палате 8. Куда она могла вести? Не на улицу - слишком просто. В соседнее здание? В котельную? В старый тоннель? Он перебирал варианты, и каждый был якорем, который удерживал его от того, чтобы позволить тьме поглотить последние обрывки сознания.

Пешка в его руке была не талисманом. Она была оружием. Самым маленьким, самым жалким оружием - всего лишь обломком дерева с намерением. Но в абсолютной тишине, в абсолютной тьме, даже такое намерение становилось актом чудовищного бунта.

Когда дверь открылась, свет не был ярким. Это был тусклый, желтый газовый отсвет из коридора. Но для Артура он был как удар по глазам. Он вжался в угол, зажмурился, но пешку не выпустил из руки.

Санитар, силуэт на фоне света, даже не вошел.
"Выходи".
Голос был пустым, без раздражения или удовольствия. Просто констатация.

Артур попытался встать. Ноги не слушались, подкосились. Он выполз на четвереньках, волоча за собой мокрый, вонючий подол халата. Пол коридора под ладонями показался горячим. Он поднял голову. Мир был плоским, двумерным, состоящим из болезненных контрастов света и тени. Но он был. И в его сжатом кулаке, вонзаясь в кожу, была пешка.

Они не повели его обратно в палату. Они повели его по коридору, мимо его собственной двери, куда-то дальше. Он не сопротивлялся. Он был пустой оболочкой. Но в этой оболочке, как заноза, как обломок корабля в теле кита, сидело маленькое, твердое деревянное намерение. И карта, восстановленная в памяти снова и снова. Цена за разметку была уплачена сполна. Теперь он знал, против чего играет. И это знание, добытое в восьми футах земли под лечебницей, было дороже любой настенной схемы.

Глава 6. Пешка и план

Его привели не в палату, а в большую белую комнату с кафельным полом и жестяной ванной посередине. Здесь не было окон. Двое санитаров молча, с привычной силой, сдернули с него промокший халат, швырнули в угол. Струя ледяной воды из шланга ударила в грудь, сбивая с ног. Он упал на колени, кашляя, а они обрабатывали его, как загрязненный инструмент - быстро, грубо, без злобы. Мыло пахло щелочью и сожгло кожу. Затем - еще один поток воды, и его толкнули в сторону кучи чистых, грубых халатов. Он выбрал один, движением, лишенным стыда. Ткань была жесткой и холодной.

Он ждал, что его поведут обратно в палату 1, под замок. Но санитар просто мотнул головой в сторону коридора.
"В столовую. Доктор приказал. Восстановить режим".

В столовой пахло вареной капустой. Свет казался неестественно ярким, звуки - оглушительными. Звяканье ложки о тарелку рядом заставило его вздрогнуть. Он сел за первый свободный стол, уставившись в пустоту перед собой. Руки на столе лежали ладонями вверх - непроизвольный жест покорности, усвоенный телом.

"Твое место там".

Он поднял глаза. Санитар указывал на дальний угол, к окну. Туда, где сидел Тимоти.

Артур поднялся и поплелся через зал. Ноги волоклись, как чужие. Он опустился на стул напротив Тимоти. Тот не смотрел на него. Перед ним на столе, поверх нацарапанной углем шахматной доски, лежали три горошины. Он переставлял их с клетки на клетку.

"Восемь на восемь", - тихо сказал Артур. Его голос был хриплым, незнакомым. Коридоры - это вертикали и горизонтали. Палаты - клетки.

Тимоти переставил горошину. "Игроков двое. Но ходы делает только один. Второй просто убирает фигуры".

"Выход в палате восемь? "

"Не выход. Люк". Тимоти наконец посмотрел на него. Его глаза за толстыми стеклами были сухими, ясными и невероятно усталыми. В полу. Под кроватью. Ведет в старый угольный бункер котельной. Оттуда - в канализационный сток. За решеткой.

Почему ты сам?..

"Шестая клетка", - Тимоти перебил его, и его палец ткнул в середину нарисованной доски. "Кабинет. Его кабинет. Чтобы попасть из пятерки в семерку, нужно пройти через шестую. Мимо его двери. Она всегда приоткрыта. Он всегда внутри. Он видит. Он всегда видит".

Артур сглотнул. Его взгляд упал на его собственную руку, все еще сжатую в кулак. Он медленно разжал пальцы. На покрасневшей, почти онемевшей ладони лежала деревянная пешка.

Тимоти взглянул на нее, и в уголке его рта дрогнуло что-то вроде улыбки. Он огляделся - санитар у двери ковырял в зубах - и быстро, под столом, протянул Артуру какой-то предмет.

Артур принял его. Холодный, тяжелый металл. Он рискнул взглянуть вниз. Это был скальпель. Но не острый хирургический инструмент, а старый, тупой, со сколотой режущей кромкой и ручкой, обмотанной грязной изолентой. Инструмент для вскрытия гнойников, давно отслуживший свое.

"Для стены", - тихо прошептал Тимоти, снова уставившись в доску. "Не для плоти. Плоть он всегда выигрывает. Для стены. Или для двери. Пятая клетка. Шкаф в углу. Под старыми простынями".

Артур сжал рукоять. Тупой конец упирался в ладонь тупой болью. Это было не оружие. Это было орудие. Инструмент вскрытия.

"Они тебя проверят", - сказал Тимоти. "Когда поведут назад. Обыщут. Спрячь в сапоге. Под сводом. Они не наклоняются".

Цель, которая еще утром была простой и четкой - выжить, сбежать, - распалась и собралась заново, с новым, острым краем. Выжить - да. Сбежать - да. Но теперь между этими точками лежал новый путь: доказать. Украсть. Зафиксировать. Вынести наружу не только себя, но и кусочек правды об этом месте. Скальпель в его руке был ключом не от двери, а от шкафа. От ящика. От молчания.

"Почему ты мне это все говоришь?" - спросил Артур, пряча скальпель в рукав. Ты рискуешь.

Тимоти взял свою пешку с доски - ту самую, деревянную - и поставил ее на край стола, на линию между клетками.
"Я уже проиграл. Мой ход был много ходов назад. Теперь я - та пешка, которую еще не сняли с доски. Но я могу отвлечь. Создать помеху. Исчезающий ход - это не когда фигуру съели. Это когда ход не сделали. Потому что испугались. Я свой ход уже сделал. Теперь твоя очередь".

Санитар у двери оторвался от стены, сделав несколько шагов в их сторону. Тимоти мгновенно смахнул горошины и пешку в карман. Его лицо снова стало пустым, отрешенным.

Артур сунул скальпель глубоко в сапог. Холод металла прижался к кости лодыжки. Он выпрямился, пытаясь придать лицу то же пустое выражение, что было у всех остальных. Цель изменилась. Она стала тяжелее, опаснее, почти невозможной. Но она стала его целью. Не импульсом загнанного зверя, а решением. Первым настоящим решением с тех пор, как он очнулся в смирительной рубашке.

Когда санитар грубо взял его под локоть, чтобы вести обратно в крыло, Артур не сопротивлялся. Он шел, хромая от непривычного предмета в сапоге, и думал не о страхе, а о тактике. О том, как незаметно проникнуть в пятую клетку. Как вскрыть шкаф. Как спрятать бумаги. Как пройти мимо шестой.

Пешка в кармане и скальпель у ноги. Обещание и инструмент. Это было все, что у него было. И этого было достаточно, чтобы следующий ход был не бегством, а атакой.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: СЕРЕДИНА ДОСКИ. ЗОНА РИСКА

Глава 7. Пять клеток к правде

Храп за дверью был тем же, но Артур больше не доверял ему. Он лежал, не шевелясь, пока в окне не погас последний отсвет сумерек и коридорный газовый рожок не начал отбрасывать через глазок пляшущие тени. Только тогда он начал движение.

Он разобрал смирительную рубашку за минуту - сломанная пряжка уже не была секретом. Скальпель из сапога перекочевал в рукав, привязанный к запястью обрывком тесьмы от матраса. Пешку он оставил в кармане. Её деревянный брусок был утешением, но сейчас нужен был металл.

Решетка вентиляции в палату 3 поддалась легче - шурупы были выкручены, он лишь отодвинул её в сторону. Проход казался уже, темнее, бесконечнее. Его плечи задевали за кирпич, осыпая песок и паутину в волосы. Он выполз в пустую палату 3, затаив дыхание. Коридор был пуст.

Правило коня: из тройки - на пятерку. Для этого нужно было выйти, пройти два шага вправо и один прямо. Дверь кабинета физиотерапии.

Он приоткрыл дверь на сантиметр. Справа, в конце коридора, горел свет под дверью кабинета Волтана - клетка 6. Щель была тонкой, золотой. Из-за неё не доносилось ни звука. Эта тишина была страшнее любых криков. Она означала, что кто-то там есть и бодрствует.

Артур выскользнул в коридор, прижавшись к стене. Два быстрых, крадущихся шага - и его пальцы нашли холодную фарфоровую ручку двери в пятый номер. Она не поддалась. Заперта.

Он присел на корточки, выдернул скальпель. Лезвие было тупым, но кончик сохранил жесткость. Он вставил его в замочную скважину, нащупывая механизм. Металл скребся о металл с тонким, нервирующим визгом. Из-под двери кабинета 6 свет не шелохнулся.

Щелчок. Негромкий, но в тишине - как выстрел. Артур замер, вжавшись в дверной косяк. Ни шагов, ни оклика. Он надавил плечом, и дверь с тихим вздохом отъехала внутрь.

Запах ударил в нос - резкий, медицинский, с примесью старого пота и ржавой воды. Он проскользнул внутрь и закрыл дверь за собой. Комната была освещена только слабым светом с улицы, падающим из высокого зарешеченного окна. Он видел контуры: массивную ванну, стойку с ремнями, шкаф для инструментов, высокий буфет.

"Шкаф в углу. Под старыми простынями".

Буфет был старым, дубовым, с филенчатыми дверцами. Наверху лежала аккуратная стопка выстиранных, но грубых простыней. Он снял их, отложил в сторону. Дверцы буфета были заперты на маленький висячий замок. Он снова применил скальпель. На этот раз потребовалось больше времени. Пот выступил у него на спине, хотя в комнате было холодно. Каждый скрежет лезвия отдавался в его черепе.

Замок отскочил. Он открыл дверцы. Внутри, на полках, лежали не инструменты, а папки. Стопки бумаг, перевязанные бечевкой. Он вытащил первую, ближайшую к двери. На обложке было вытиснено: "Журнал регистрации процедур и инцидентов. Северное крыло. 1886-1887".

Он раскрыл её, поднеся к бледному свету окна. Колонки: "Дата", "Имя пациента", "Процедура", "Реакция", "Примечания врача". Его глаза выхватывали фразы: "Пациент Б. Кровопускание. Ослабление пульса. Примечание: естественная слабость конституции". "Пациентка Л. Продолжительная гидротерапия. Прекращение дыхания. Примечание: внезапный сердечный приступ". "Пациент Т. Электрическая стимуляция. Припадок. Примечание: эпилептическая предрасположенность, не учтённая ранее".

На каждой второй странице - "инцидент" с летальным исходом. И каждый раз - благопристойная, научно звучащая причина, снимающая вину с методики и персонала. В графе "Подпись врача" - размашистый, уверенный росчерк: "Э. Волтан".

Артур листал страницы, и пальцы его дрожали. Это было не доказательство преступления. Это было доказательство системы. Аккуратной, чистой бюрократической машины, которая перемалывала жизни в корректные формулировки. Он отложил этот журнал, взял другой - за прошлый год. Та же картина. Третий - за позапрошлый. Строки начали сливаться.

Ему нужно было что-то конкретное. Имя. Дату. Что-то, что нельзя списать на "естественные причины". Он рылся глубже, в более старых папках. И нашёл. Не журнал, а тонкую пачку листов, подшитых стежком. "Вскрытие. 43. 14 февраля 1885 г." А ниже: "Примечание доктора Волтана: демонстративный случай истерии с симуляцией кататонии. Применён метод тотального сенсорного лишения для прорыва бредового барьера. Пациентка не ответила. Констатирована смерть от истощения нервной системы. Рекомендация: кремация во избежание распространения истерических настроений".

Имя пациентки было тщательно вымарано толстым слоем чёрных чернил. Но в углу листа, штампом библиотеки какого-то благотворительного общества, отпечатано заглавие книги: "Женский истерический невроз: диагностика и коррекция". А под штампом - аккуратные, бисерные буквы, очевидно, пометка переписчика: "Экз. для г-жи Клэвэринг".

Воздух ушёл из его лёгких. Он закрыл глаза, потом снова открыл. Буквы не изменились. Клэвэринг. Его мать умерла в государственной лечебнице, в другом конце города. Об этом говорили все документы. Но её имя, её диагноз были здесь, в этом частном аду, в руках Волтана. И она числилась "демонстративным случаем".

Рука, державшая бумаги, дрожала так, что листы зашелестели. Он сделал глубокий, беззвучный вдох. Потом другой. Он сложил листы вскрытия и два самых свежих журнала. Они были слишком велики, чтобы спрятать. Он снял халат, разорвал грубый подол рубашки, которая была под ним, и соорудил подобие пояса на голое тело. Засунул туда свёрток. Бумаги впивались в кожу рваными краями. Он снова надел халат. Теперь у него под сердцем лежал тяжёлый, шуршащий пакет.

Он закрыл буфет, повесил замок, вернул простыни на место. Всё должно было выглядеть нетронутым. Он подошёл к инструментальному шкафу. За стеклом рядами лежали пинцеты, ножницы, зонды. И - три новых, блестящих скальпеля в стерильных футлярах. Его собственный инструмент был жалким обрубком. Он открыл шкаф - он не был заперт - и взял один из новых. Острый. Хирургически острый. Он спрятал его в рукав рядом с тупым. Оружие и инструмент. Разные вещи для разных задач.

Он прислушался у двери. Тишина. Золотая щель под дверью кабинета 6 всё так же светилась ровно, без движения.

План, родившийся в успокоительной камере, был теперь не двояким, а тройным. Выжить. Сбежать. Доказать. И теперь к этим целям добавилась четвёртая, тёмная и личная: узнать. Выяснить, как имя его матери оказалось в этом журнале, и что Волтан сделал с ней "для прорыва бредового барьера".

Он открыл дверь и шагнул обратно в коридор, в зону риска. Он был на шаг ближе к выходу и на сто шагов глубже в правду, которая оказалась тяжелее и страшнее, чем он мог представить.

Глава 8. Ладьи на диагонали

Из кабинета физиотерапии (клетка 5) до двери в предполагаемую палату 7 было всего несколько метров. Но эти метры пролегали прямо мимо золочёной щели под дверью кабинета 6.

Артур прикрыл за собой дверь, стараясь не издать ни звука. Бумаги под халатом шуршали при каждом движении, и он замер, вжимаясь в стену, пока это ощущение не притупилось. Коридорный газовый рожок на другом конце длинной анфилады плясал, отбрасывая его удлинённую, дрожащую тень прямо к порогу кабинета Волтана.

Он двинулся, ступая с пятки на носок, как его учил когда-то старый репортёр, выслеживавший браконьеров. Первый шаг. Второй. Его тень переползла через золотую полоску света. И в этот момент из-за двери донёсся голос.

Не крик. Не стон. Низкий, размеренный, педантично-спокойный голос Волтана.

"- и потому твоё сопротивление есть лишь симптом. Спазм нездоровой воли. Ты должен увидеть его со стороны. Как наблюдатель. Отделиться от этой боли."

Пауза. Тишина за дверью была густой, тяжёлой.

Потом - звук. Глухой, приглушённый, будто что-то мягкое бьют по чему-то твёрдому. И сразу за ним - сдавленный, разорванный хрип. Не крик, а именно хрип, как будто у человека вытряхивают воздух из лёгких одним резким ударом.

Артур остановился как вкопанный в двух шагах от двери в седьмую палату. Его рука, тянувшаяся к ручке, повисла в воздухе.

"Вот видишь," - продолжал голос Волтана, без малейшей злобы, с лёгкой, почти преподавательской усталостью. - "Тело реагирует даже тогда, когда разум упрямится. Это рефлекс. Чистая физиология. Боль - это не наказание. Это... обратная связь. Язык, на котором твоя плоть говорит правду, которую отрицает твой повреждённый рассудок."

Ещё один удар. На этот раз чётче. Слышно было, как что-то деревянное или кожаное встречается с плотью. Хрип перешёл в беззвучный, захлёбывающийся вой, который тут же был придушен - возможно, рукой или тряпкой.

Артура бросило в жар, потом в ледяной пот. Он узнал эту манеру. Этот тон. Это был тот же голос, что объяснял ему преимущества свежего воздуха в первый день. Тот же голос, что сожалел о его "мании". В нём не было ни садистского удовольствия, ни гнева. Была лишь абсолютная, леденящая убеждённость. Убеждённость в своём праве и в своей методологии. Этот человек не мучил. Он лечил. И в этом заключалась самая чудовищная правда этого места.

Дверь в палату 7 была заперта. Не просто заперта - он попробовал ручку, и она не поддалась даже на миллиметр. Замок был солидным, возможно, врезным. Его скальпель, даже острый, был здесь бессилен. Единственный путь вперёд - через клетку 7 - был перекрыт.

Правило коня оказалось ловушкой. Чтобы попасть из пятерки в семёрку, нужно было пройти через шестую. А шестая была не просто клеткой на плане. Она была живой, дышащей сущностью. Она была Волтаном. И Волтан не спал. Он работал.

Из-за двери послышался скрип - тяжёлое тело волокли по полу. Потом звук открывающегося и закрывающегося внутреннего шкафа. Металлический лязг - возможно, замка на смирительной рубашке. Потом шаги. Тяжёлые, уверенные. Они направились к двери.

Паника, острая и слепая, ударила Артуру в виски. Он отпрянул от двери 7, оглядываясь. Бежать назад, в пятую клетку? Но оттуда тупик. Вперёд, дальше по коридору? Там мог быть выход, но и могли быть санитары. Или он наткнётся на запертую дверь в крыло для буйных.

Шаги приближались. Рука уже легла на дверную ручку изнутри.

Артур бросился вперёд, проскочив мимо двери кабинета, к следующей двери по коридору - палате 8. Она тоже была заперта. Отчаяние накрыло с головой. Он был как пешка, которую загнали на край доски и вот-вот снимут.

И тогда он увидел его. В полутора метрах от двери кабинета Волтана, почти в противоположной стене, был устроен глубокий арочный ниш для пожарного шкафа. Запаянная наглухо дверца, ведро, багор. И тень, достаточно глубокая, чтобы в неживом свете газовой лампы спрятать человека, прижавшегося вплотную к стене.

Он прыгком кинулся в нишу, втиснулся в неё, повернувшись лицом к каменной кладке. Халат зацепился за крюк багра, он дёрнул, ткань с тихим рвущимся звуком поддалась. Он замер, сердце колотилось так, что, казалось, его должно быть слышно на весь коридор.

Дверь кабинета 6 открылась. Свет широкой полосой лёг на противоположную стену. Из комнаты выкатился знакомый скрип тележки. И вышел Волтан.

Он был в жилете и рубашке с закатанными до локтей рукавами. На предплечьях - аккуратные, почти невидимые в этом свете брызги чего-то тёмного. В руках он нёс медный таз, из которого шёл сладковато-металлический запах, перебивающий лавандовый одеколон. Он не спеша поставил таз на тележку, которую катил санитар, и вытер руки о белое полотенце, лежавшее рядом.

"В журнале - естественная слабость сердца после эмоционального всплеска," - тихо сказал Волтан санитару. Его голос был ровным, деловым. - "Уборку к утру. И проветрить. Запах псины."

"Слушаюсь, доктор."
Тележка тронулась в сторону подвалов. Волтан постоял ещё мгновение в дверях, глядя вдоль коридора. Его взгляд скользнул по запертым дверям, по нише с пожарным инвентарём, на секунду задержавшись на тёмном пятне в её глубине. Артур перестал дышать.

Потом Волтан мягко вздохнул, повернулся и скрылся в кабинете, закрыв дверь. Золотая щель света снова появилась на полу.

Артур не шевелился ещё долго после того, как шаги санитара с тележкой затихли. Он чувствовал, как капли пота стекают по его спине, попадая на свёрток с бумагами. Он понял всё.

Непроходимая шестая клетка - это не дверь. Это - внимание. Всевидящее, бодрствующее, методичное внимание доктора Волтана. Пройти через него, физически или метафорически, значило попасть в фокус этого внимания. А попасть в фокус - значило стать следующим "демонстративным случаем" в его журнале. Исчезнувшим ходом.

План "по правилам коня" был мертв. Чтобы добраться до восьмой клетки, до люка, нужно было придумать другой путь. Или найти способ обойти внимание. Или... погасить его источник.

Он вылез из ниши, его ноги одеревенели от напряжения. Он бросил последний взгляд на золотую щель под дверью кабинета и пополз обратно, в свою первую клетку, по пройденному пути. Каждый шаг теперь отдавался в нём глухим осознанием: он играет не с системой, а с её архитектором. И архитектор никогда не спит.

Глава 9. Предложение партии

Его разбудили не на рассвете, а в гуще ночи. Санитары вошли без стука, схватили под мышки и поволокли, не дав опомниться. Он не сопротивлялся - бумаги под халатом были главной тайной, любое сопротивление могло раскрыть их.

Его привели не в процедурную, а обратно в кабинет Волтана. Доктор сидел за своим массивным дубовым столом, освещённый лишь зелёной стеклянной лампой с медным абажуром. Свет падал кругами на столешницу, оставляя его лицо в полумраке. На столе, прямо перед ним, лежал лист бумаги с чёткими, царапающими стены линиями. Его карта.

"Садитесь, Артур," - сказал Волтан, не поднимая глаз от схемы. Его голос был усталым, почти отеческим.

Стол был чист, если не считать карты и тонкой папки из тёмной кожи. Ничего лишнего: ни перьев, ни книг, ни инструментов. Артур опустился на жёсткий стул напротив. Руки сами легли на колени ладонями вверх.

"Любопытная геометрия," - Волтан провёл пальцем по линии, ведущей от тройки к пятёрке. - "Попытка структурировать хаос. Я это понимаю. Ум, лишённый здоровых стимулов, цепляется за паттерны, как утопающий за соломинку."

Он наконец поднял взгляд. Его глаза в мягком свете лампы казались не колючими, а печальными.
"Я изучил ваше дело. Всё, что смог найти. Ваша мать... Элеонора Клэвэринг. Сложный случай. Истерия с элементами меланхолического бреда. Её лечили в муниципальной лечебнице Святой Креста. Неудачно."

Он открыл кожаную папку. Внутри лежали несколько листов. Он вытащил один и положил его поверх карты. Это была копия свидетельства о смерти. Причина: "истощение на почве душевного расстройства". Подпись врача была неразборчива. А рядом - листок с тем самым штампом библиотеки и пометкой "Экз. для г-жи Клэвэринг". И рядом, аккуратно вписанное тем же подчерком, что и в журнале: "Наблюдение: пациентка демонстрирует резистентность к стандартным методам коррекции. Рекомендовано рассмотреть возможность перевода для применения прогрессивных методик."

"Видите ли, Артур," - Волтан сложил руки на столе. - "Ваше навязчивое желание раскрыть "правду" о местах вроде этого... это не профессиональный интерес журналиста. Это неотреагированная травма. Сын, не сумевший спасти мать, теперь ищет виноватых в системе. Это классика. И я могу вам помочь."

Артур сидел не двигаясь. Слова врача падали в тишину кабинета, как капли в глубокий колодец. Каждое попадало в цель.

"Я могу выписать вас. Завтра. С диагнозом "временное нервное расстройство, успешно купированное". Вы выйдете отсюда с чистым именем. Никто не узнает, что вы провели здесь ночь как пациент. Ваша карьера не пострадает."
Волтан сделал паузу, давая словам осесть.
"Взамен я попросу лишь одно. Чтобы вы оставили эту... игру. Сожгли эти фантазии о заговоре и клетках. Признали, что ваше пребывание здесь было ошибкой, следствием переутомления и личной драмы. И чтобы вы написали для одной из уважаемых газет статью. О важности частных лечебниц, где к каждому пациенту - индивидуальный, научный подход. О борьбе с предрассудками. Я предоставлю вам все материалы. Даже интервью с тем самым "излечившимся" фабрикантом, которое вам так и не удалось взять."

Это была не сделка. Это была капитуляция с почестями. Выход с доски с сохранением лица. Цена была прозрачна: его молчание. Его соучастие в легитимации этой системы. Он станет частью машины, которая перемолола его мать и которая теперь перемалывала других.

"Моя мать..." - голос Артура был хриплым, чужим. - "Её имя было в вашем журнале. В папке из пятой палаты. Она была здесь."

Волтан не моргнул. Лишь чуть склонил голову, как учёный, рассматривающий интересный образец.
"Возможно. Мы часто консультируем коллег из муниципальных заведений. Ведаем сложные случаи. Если её документы попали в наш архив - значит, её случай изучали. Чтобы подобные трагедии не повторялись. Видите? Даже в горе есть потенциал для прогресса."

Ложь была не в словах, а в интонации. В идеальной, непробиваемой уверенности. Волтан верил в то, что говорил. Или заставил себя верить. Это делало его предложение не циничным, а священным. Он предлагал не сделку с совестью, а исцеление. "Прими нашу правду, и твоя боль уйдёт."

Артур посмотрел на свою карту под белыми пальцами врача. На путь, который привёл его в этот тупик. Он думал о тележке, скрипящей в ночном коридоре. О хрипе за этой самой дверью. О бумагах, впивающихся ему в кожу под сердцем. О пешке Тимоти, которую тот отдал, зная, что проиграл.

"Нет," - сказал он тихо, но чётко.

Волтан замер. Его лицо не исказилось. Лишь брови чуть приподнялись, выражая не гнев, а глубокое, профессиональное разочарование.
"Жаль. Значит, болезнь укоренилась глубже, чем я предполагал. Бредовая система стала частью личности. Отторгает лечение."

Он закрыл папку, аккуратно сложил карту и убрал её в верхний ящик стола.
"Тогда нам остаётся только один, радикальный метод. Шоковая терапия другого рода. Чтобы сломать патологический паттерн мышления. Чтобы очистить поле для нового начала."

Он нажал кнопку звонка под столом. Дверь открылась, и вошли те же двое санитаров.
"Вращающийся стул. Полный цикл. Пока не наступит тишина."

Санитары взяли Артура под руки. Он не сопротивлялся. Когда его повели к двери, Волтан снова заговорил, уже не обращаясь к нему напрямую, а констатируя факт для самого себя или для истории болезни:
"Упрямство воли - последний бастион безумия. Его нужно разрушить. Только тогда появится пространство для здоровья."

Артура вывели в коридор. Он шёл, не оглядываясь. Отказ от "свободы" был не геройством. Это был расчёт. Он понял: выйти отсюда с чистым именем значило навсегда похоронить правду. А у него под сердцем лежали бумаги. И в сапоге - острый скальпель. И была карта в памяти, которую не сжечь.

Его вели на пытку. Но впервые за все дни в "Олимпе" он чувствовал не панику, а холодную, безжалостную ясность. Он сделал свой ход. Теперь очередь была за Волтаном. Игра продолжалась, но правила изменились. Теперь это была игра не на победу, а на выживание. И на то, чтобы вынести с собой не только себя, но и призрака матери, и хрип из-за двери, и имена из журнала. Цена следующего хода должна была быть оплачена его болью. Он был к этому готов.

Глава 10. Исчезнувший ход

Его принесли обратно. Не повели, а именно принесли - волоком, под мышки, как тюк. Ноги не слушались, не ступали, а волочились по кафелю, оставляя две влажные полосы. Голова гудела сплошным, неумолчным гулом, внутри черепа будто вращалась тяжёлая медная шестерня, с каждым оборотом выжимая из сознания мысль, образ, память. Его вырвало прямо в коридоре, желчью и водой. Санитары даже не остановились.

В палату его швырнули на койку. Он лежал, уставившись в потолок, пока мир не перестало качать. Только тогда он смог повернуть голову. Второе спальное место, где обычно сидел или лежал, глядя в стену, Тимоти, было пусто. Матрас свёрнут, простыни сняты. На тумбочке не было ни деревянной пешки, ни горошин.

Артур попытался встать. Его тело ответило пронзительной тошнотой и головокружением. Он упёрся руками в край койки, дыша через силу. Дверь была приоткрыта, за ней дежурил новый санитар - молодой, с тупым, скучающим лицом.

"Где... Тимоти?" - выдавил Артур. Его голос был сиплым, срывающимся.

Санитар даже не взглянул на него.
"Перевели."

"Куда?"

"В другое отделение. Для буйных." - Санитар произнёс это как заученную фразу, не вкладывая в неё смысла. Он смотрел куда-то в пространство за пределами коридора.

Артур медленно опустился обратно на матрас. "Для буйных". Он знал, что это значит. Это не перевод. Это метка. Первый шаг к исчезновению. Тележка ночью, скрип колёс, подвал. Тимоти не был буйным. Он был опасным. Он раздавал пешки и рассказывал о ходах. Он знал про люк. Его ход - помощь Артуру - стал последним. Теперь он был снят с доски. Исчезнувшая пешка.

Артур сжал кулаки, но даже в этом движении не было силы, лишь дрожь. Ярость, которая пыталась подняться, наталкивалась на физическую опустошённость, на тошноту, на гул в ушах. Волтан знал. Конечно, знал. Он видел карту, изучил паттерн. И устранил переменную. Самую слабую фигуру. Ту, что уже не могла защитить себя.

Он лежал и смотрел на свёрнутый матрас. Тимоти был для него не человеком, а функцией. Источником информации, союзником, пешкой в его собственной игре. И теперь, когда его не стало, Артур почувствовал не горечь утраты, а холодный, стратегический ужас. Он остался один. Следующий ход противника был предсказуем. Его собственный - нет.

Он провёл ладонью по груди, под халатом. Шуршащий свёрток был на месте. Скальпель в сапоге - тоже. Это было всё, что у него осталось. И время. Которое стремительно таяло.

План "ночной конь" был мёртв. Шестая клетка - непроходима. Но что, если... не пытаться обойти её? Что, если пройти прямо через неё? Не крадучись ночью, а открыто, днём, на глазах у всех. Под видом того, кем он теперь и был - сломленного, покорного пациента, которого только что "пролечили" до состояния овоща. Кого Волтан уже считал нейтрализованным.

Это была идея отчаяния. Почти самоубийственная. Но в ней была чудовищная логика. Волтан ожидал сопротивления, скрытности, ночных вылазок. Он не ожидал явки с повинной. Он не ожидал, что раздавленный человек осмелится войти в его святая святых добровольно.

Артур медленно поднялся с койки. Ноги дрожали, но держали. Он сделал шаг к двери. Санитар насторожился.

"Я... мне нужно к доктору Волтану," - сказал Артур, опустив глаза. Он вложил в голос всю остаточную слабость, всю апатию, которую нанёс ему вращающийся стул.

"Зачем?"
"Я... я понял. Он был прав. Я хочу... попросить прощения. И... продолжить лечение. Правильное." - Он говорил монотонно, с паузами, как человек, с трудом подбирающий слова.

Санитар смерил его взглядом. Вид у Артура был подходящий - бледный, потный, с трясущимися руками.
"Доктор занят."
"Я подожду. У двери. Пожалуйста."

В голосе Артура прозвучала не мольба, а пустота. Та самая пустота, которую и стремились создать в этих стенах. Санитар пожал плечами. Его задача была не думать, а предотвращать буйство. А этот - не буян. Он - тряпка.

"Дававай. Только тихо. И если доктор не примет - назад, в палату."

Артур кивнул, опустив голову. Он вышел в коридор и пошёл, шаркая ногами, мимо палат с номерами 2, 3, 4. Каждая дверь была запертой клеткой. Клетка 5 - кабинет физиотерапии, где лежали украденные им журналы. Клетка 6.

Он остановился перед знакомой дверью. Золотой щели под ней не было - день. Но из-за неё доносился приглушённый звук - ровное бормотание. Волтан был внутри. Артур поднял руку. Его пальцы дрожали уже не наигранно. Он сжал их в кулак, потом разжал и постучал. Три тихих, робких удара.

Бормотание прекратилось.
"Войдите."

Артур вдохнул полной грудью, чувствуя, как бумаги впиваются в кожу, а лезвие скальпеля давит на лодыжку. Он толкнул дверь и переступил порог шестой клетки.

Глава 11. Через короля

Кабинет был залит холодным дневным светом с высокого окна. Волтан сидел за столом, но не работал. Он просто сидел, глядя на дверь, словно ожидал. Его руки были сложены перед собой, пальцы сплетены. На лице не было ни удивления, ни торжества - лишь лёгкая, профессиональная удовлетворённость.

"Артур," - произнёс он, и в его голосе прозвучала почти нежность. - "Я знал, что ты придёшь. Разум всегда находит дорогу к свету, даже через тернии безумия."

Артур стоял на пороге, опустив голову, поджав плечи. Он сделал шаг вперёд, потом ещё один, будто на невидимых помочах. Его руки беспомощно висели по швам.

"Я... я больше не могу," - прошептал он, и голос его сорвался на самой правдоподобной ноте - ноте полного истощения. - "Эта... игра. Эти клетки. Это был бред. Вы были правы."

Волтан медленно кивнул, его взгляд скользнул по дрожащим рукам Артура, по потному лицу, по пустым глазам.
"Признание - первый и самый трудный шаг к исцелению. Ты сделал его. Садись."

Артур не сел. Он сделал ещё один шаг к столу, сокращая дистанцию. Его правая рука судорожно сжалась, ноготь впился в ладонь.
"Моя мать... Вы говорили, что изучали её случай. Чтобы... чтобы такие ошибки не повторялись."
"Именно так."
"И её... её страдания. Они были не напрасны? Они... помогли?"

Вопрос повис в воздухе, липкий и неловкий. Волтан чуть наклонил голову, оценивая глубину слома.
"Страдание - не цель, Артур. Это... побочный эффект глубокой психохирургии. Когда мы удаляем раковую ткань безумия, страдает и здоровая плоть. Но это необходимая цена. Да, её случай многому научил меня. Он позволил усовершенствовать методики. Спасти других."

Слова были отточены, как скальпель. Они не лгали. Они просто предлагали такую правду, после которой хотелось умереть. Артур кивнул, будто принимая этот дар. Его левая рука медленно поднялась и потянулась через стол, в жесте немого отчаяния, прося милости, прикосновения, спасения.

Волтан, движитый рефлексом врача или триумфатора, протянул свою руку навстречу - не для рукопожатия, а чтобы положить её сверху, в жест утешения и контроля.

В этот момент правая рука Артура метнулась вверх. Не к Волтану. К своему собственному лицу? К горлу? Волтан инстинктивно отклонился назад, его рука дёрнулась, чтобы перехватить удар.

Но удар пришёл не сверху. Артур разжал свою левую, уже протянутую руку, и в ней мелькнул тусклый блеск металла. И со всей оставшейся в теле силой, с тихим, хриплым выдохом, он вонзил острый скальпель себе в центр собственной левой ладони.

Боль была ослепительной, белой и чистой. Она на миг выжгла всё: и головокружение, и страх, и ярость. Кровь брызнула тёмными каплями на полированную столешницу, на сложенные руки Волтана, на белоснежный манжет его рубашки.

Волтан замер. Его лицо, впервые за всё время, исказилось не разочарованием, а мгновенным, животным недоумением. Он не ожидал такого хода. Никто не ожидал такого хода. Это был ход не на победу, а на уничтожение доски.

"ОНА У МЕНЯ В РУКЕ!" - заорал Артур не своим, разорванным голосом, полным настоящей, несимулированной агонии. Он рванул скальпель на себя, и лезвие, зацепившись за кость, вырвалось с противным хрустом. Кровь хлынула ручьём, заливая стол, капая на пол. - "БОЖЕ, ОНА ЗАСТРЯЛА! ВЫТАЩИТЕ ЕЁ!"

Он отшатнулся от стола, размазывая кровавую дорожку по зелёному сукну, и с диким, истерическим воплем швырнул окровавленный скальпель через всю комнату. Тот звеняще ударился о шкаф с медицинскими инструментами и упал на пол.

Хаос был мгновенным и совершенным. Волтан вскочил, крича что-то, но его голос тонул в неумолчных воплях Артура. Дверь распахнулась - на пороге замер ошарашенный санитар, увидев бьющегося в истерике пациента и врача в пятнах крови.

"Он режет себя! Остановите его!" - крикнул Волтан, но в его команде прозвучала растерянность. Это выходило за рамки протокола. Самоистязание было симптомом, но не таким - публичным, кровавым, в его кабинете.

Артур, рыдая и захлёбываясь, сделал несколько беспорядочных шагов, не к двери, а вглубь кабинета, к тому самому внутреннему шкафу, откуда ночью выкатывали тележку. Он упал на колени, хватая окровавленной рукой ручку шкафа, оставляя на ней алый отпечаток.

"ТУТ! ТУТ ЕЩЁ ОДИН! ОН СПРЯТАЛ!" - вопил он, безумно таща на себя дверцу.

Волтан и санитар бросились к нему одновременно, чтобы оттащить, обездвижить. Их внимание было целиком приковано к сумасшедшему, к крови, к крику. На мгновение проход между столом и книжными шкафами, ведущий к задней двери кабинета - той, что вела в служебный коридор к палатам 7 и 8, - оказался свободен.

Артур, извиваясь в их руках, сделал последнее, на что был способен. Он рванулся не назад, к выходу, а вперёд, в сторону этой задней двери, увлекая за собой цеплявшихся за него людей. Они сгрудились, споткнулись о кресло. На секунду хватка ослабла.

И этого оказалось достаточно.

Артур вырвался. Он не побежал - он рухнул вперёд, ударился плечом о дверь, отыскал скобку, дёрнул. Дверь, к его отчаянной надежде, не была заперта. Она распахнулась, и он вывалился в узкий, тёмный, пахнущий пылью и лекарствами служебный коридор.

За спиной раздался рёв Волтана: "ДЕРЖИТЕ ЕГО!" Но это был уже крик не хозяина положения, а человека, у которого из-под носа только что ускользнула окровавленная, сломленная, но живая улика.

Артур пополз, потом встал на ноги, прижимая истекающую кровью руку к животу. Каждый удар сердца выталкивал новую порцию тепла сквозь пальцы. Он бежал, спотыкаясь, по коридору, на стенах которого не было номеров, только потёртая краска. Где-то здесь должна была быть дверь в палату 8. Люк. Его последний ход.

Он оглянулся на мгновение. Из открытой двери кабинета Волтана, из шестой клетки, вырывался свет и яростная тень доктора, отдающего приказы. Артур прошел через короля. Цена была уплачена его собственной плотью и кровью. Теперь нужно было сделать последний, восьмой шаг пешки. До того как ладьи настигнут.

Глава 12. Восьмая клетка

Коридор за кабинетом Волтана был другим - узким, без окон, с голыми стенами, выкрашенными тёмно-зелёной краской, облупившейся до кирпича. Он вёл не к палатам для пациентов, а в служебное чрево здания. Воздух пах угольной пылью, щелоком и стоячей сыростью. За спиной нарастал гул голосов и тяжёлых шагов - погоня организовывалась.

Артур бежал, прижимая раненую руку. Кровь сочилась сквозь пальцы, капала на пол, оставляя чёткий, тёплый след. Он не думал об этом. Он искал глазами дверь, любую дверь. Справа - кладовка с вёдрами и швабрами. Слева - глухая стена. В конце - ещё одна дверь, железная, с заслонкой для глазка.

Он налег на неё плечом. Не поддалась. Отчаяние, острое и холодное, сжало горло. Это был тупик. Ладьи настигнут здесь.

И тогда он увидел её. Почти у самого пола, в тени, где стена встречалась с грязным плинтусом, была ещё одна дверь. Не дверь даже - деревянный люк, покрашенный в тот же грязно-зелёный цвет, что и стены. На нём не было ручки, только петли и прорезь для пальца. Палата 8. Не комната. Лаз.

Он рухнул на колени, сунул окровавленные пальцы в щель. Дерево было сырым, разбухшим, но поддалось с протестующим скрипом. Люк открылся внутрь, в черноту. Оттуда пахнуло запахом старого угля, плесени и свободы - резким, холодным воздухом с улицы.

Шаги за спиной уже обрели форму - топот сапог по кафелю. Голос Волтана, сдавленный, но неистовый: Здесь! Он должен быть здесь!

Артур не оглядывался. Он втиснулся в отверстие головой вперёз. Плечи застряли на секунду - он рванулся, и халат с трехом порвался на гвозде. Он провалился вниз, ударившись коленями о что-то твёрдое и сыпучее. Угольная пыль взметнулась облаком, забивая нос и рот.

Он оказался в низком, тесном бункере. Слабый серый свет просачивался сверху, через решётку в потолке. Это была котельная. Перед ним, в стене, зиял круглый пролом - старый кирпичный тоннель для подачи угля, ныне забитый лишь мусором. И в его конце - та самая решётка, о которой говорил Тимоти. За нею - грязная лондонская стена и переулок.

Звуки погони обрушились сверху. Луч фонаря мелькнул в проёме люка. Внизу! В котельной!

Артур вскочил и бросился к тоннелю. Он полз на четвереньках по битому кирпичу и ржавым банкам. Решётка была приварена, но внизу, у самого пола, несколько прутьев были выломаны или сгнили - достаточно, чтобы протиснуться.

Он просунул в щель голову, потом плечи. Рваный халат зацепился за острый край. Он дёрнулся, ткань сдалась с сухим треском. Он вывалился на мостовую, в лужу ледяной дождевой воды.

Воздух ударил в лицо. Он был наполнен вонью конского навоза, гари и тумана. Он был самым сладким, что Артур когда-либо вдыхал. Он лежал на мокром камне, вслушиваясь в гул большого города за стенами переулка, в далёкие крики извозчиков. Сверху, из решётки, доносились приглушённые крики, но никто не полез вслед. Выйти наружу - значило признать, что из Олимпа возможен побег. Этого Волтан допустить не мог.

Артур поднялся. Его левая рука висела плетью, кровь размазалась по всему боку. Халат был порван, пропитан грязью и кровью. Он был похож на самого настоящего буйного сумасшедшего, вырвавшегося на волю. Любой полисмен, увидев его, схватит без разговоров и вернёт обратно - прямиком в руки Волтана.

Он сорвал с себя окровавленный, грязный халат и швырнул его в чёрную воду сточной канавы. Под ним осталась только тонкая, промокшая рубаха и бумаги, привязанные к телу. Он ощупал свёрток - он был цел, пропитан кровью и потом, но цел. В кармане брюк, которые ему выдали под халатом, нащупал деревянную пешку.

Он сделал несколько шагов по переулку, держась за кирпичную стену. Свет газового фонаря в конце проулка казался ему солнцем. Он вышел на улицу - не главную, а второстепенную, грязную, где толклись кучерые и торговцы с тележками. Никто не обратил на него особого внимания - просто ещё один пьяница или нищий, искалеченный жизнью.

Он шёл, не зная куда, просто вперёд, от этих стен. Каждый шаг отдавался болью в руке и гулом в опустошённой голове. Свобода не была ликованием. Она была ледяным, трезвым осознанием цены.

Он был ранен. Он был голоден. У него не было ни гроша, ни документов, ни связей, которые бы не отвернулись от человека, сбежавшего из лечебницы для умалишённых. Главный свидетель, Тимоти, исчез, превращён в исчезнувший ход. Его слово против слова доктора Волтана, благородного реформатора, чьи методики одобрены благотворительными комитетами.

Но под мокрой рубахой, прилипшей к коже, лежали украденные журналы. В кармане - деревянная пешка. А в памяти - щель под дверью кабинета, золотой свет и сдавленный хрип. И штамп на бумаге: "Экз. для г-жи Клэвэринг".

Он свернул в первую открытую подворотню, присел на корточки в темноте, забившись между ящиками. Дрожь пробила его, наконец, - от холода, от шока, от потери крови. Он достал пешку, зажал её в целой, правой руке. Шершавое дерево было единственной реальной точкой в плывущем мире.

Партия не закончилась. Она только начиналась. Он вырвался с доски, но не из игры. Теперь ему предстояло научиться играть по-новому. Не пешкой, которую двигают другие. А игроком. С окровавленными уликами в руках и призраком матери за плечом. Первый ход к настоящему разоблачению был сделан. Мат королю пока не объявлен. Но угроза поставлена.