|
|
||
В Америке меньшевизм становится актуальным снова. Америка - коммунистическая?
| Американская система находится в фазе, когда правый популизм уже прорвался к власти, и либеральный центр утратил контроль над темпом политических процессов. При этом уличная революция невозможна - институты ещё работают, и капитал не сдаёт позиции. В такой обстановке левому повороту остаётся единственный допустимый путь: войти в систему, не разрушая её, но перегружая изнутри. Именно это и есть меньшевистская стратегия, в точном смысле: через выборы, через бюджеты, через риторику перераспределения - без отказа от парламента, но с новым содержанием мандата. Захран Мамдани* как фигура - почти буквальный римейк этой линии. Он не предлагает уничтожать буржуазную государственность - он предлагает ей стать механизмом исторической компенсации. Он не против демократии - он за демократию, в которой перераспределение важнее процедурного согласия. Он не отменяет рынок - он предлагает подчинить его социальной функции и использовать его инфраструктуру для ликвидации последствий системного неравенства. * Захран Мамдани - молодой политик из Нью-Йорка, сын угандийского политического философа Махмуда Мамдани и индийской кинорежиссёра Миры Нэйр. Представитель Democratic Socialists of America, избранный в Ассамблею штата Нью-Йорк от Квинса. Его биография - это сплав постколониальной теории, элитарного гуманитарного образования и уличной политической мобилизации. Как фигура, он почти буквальный римейк меньшевистской линии начала XX века. Вот почему, когда мы говорим, что Америка строит меньшевистский социализм, - это не ирония. Это точное определение стратегического сдвига, возникающего как зеркальное отражение правого движения Трампа. Меньшевизм здесь - не программа, а форма реакции: аккуратная, процедурная, институциональная, отложенная во времени, обращённая к перераспределению вместо разрыва. Это и есть закон симметрии. Там, где политическая сцена сдвигается вправо за пределы нормального институционального языка, она неминуемо порождает фигуру, которая пытается уравновесить не за счёт разрушения, а за счёт перенастройки. Но как и в России столетие назад, симметрия не означает стабильность. Она означает готовность системы отыгрывать крайности, пока не появится кто-то, кто сочтёт уравновешивание недостаточным. И именно поэтому этот путь, как и сто лет назад, может оказаться либо инструментом удержания порядка, либо мягкой прелюдией к следующей фазе. Вспоминаем. Когда в начале XX века в России появилось меньшевистское крыло социал-демократов, это было ответом на консервативный, полицейский, репрессивный уклад царской государственности, которая уже не могла управлять страной через легитимность - только через устрашение и контроль. Царизм, переживший формальные реформы, откатился к силовой логике: усиливал жандармерию, ограничивал думу, подавлял профсоюзы, укреплял православную вертикаль и национализм. Это и есть точный аналог американского трампизма: не фашизм и не диктатура, но жёсткий возврат к идее силы как легитимности, к авторитету без согласия, к исключению как форме отбора. Как царизм создавал истинно русских, так трампизм - настоящих американцев. На этом фоне меньшевики - как и современные демократические социалисты в США - предлагают не насильственное разрушение, а встроенную трансформацию системы. Они не берут власть - они получают мандат. Они не предлагают концлагерей - они предлагают перераспределение. Их путь - через думу, через профсоюзы, через СМИ. Их ставка - на то, что если систему нельзя свергнуть, её можно перепрошить изнутри, не разрушая витрину. Но что случилось дальше в России - хорошо известно. Меньшевизм оказался переходной формой: слишком радикальной, чтобы быть принятой элитой, и слишком медленной, чтобы удовлетворить улицу. Он открыл дверь, но не прошёл через неё сам. Пока меньшевики выстраивали коалиции и писали манифесты, большевики выстраивали дисциплину и писали инструкции к перевороту. В какой-то момент сама логика эволюционного перераспределения показалась обществу бессмысленной, и власть взяли те, кто предложил всё сразу. Это есть стать сценарный риск американского меньшевизма. Если ответ на трампизм - только перераспределение без демонтажа, если радикальность - только в риторике, но не в механизмах, если социальная усталость - реальна, а инструменты компенсации - слишком аккуратны, то следующим этапом всегда становится не возврат к центру, а появление дисциплинарной силы, готовой принести порядок в виде насилия - от другого имени. Захран Мамдани - не большевик. Он как раз меньшевик: аккуратный, процедурный, идеалистически настроенный. Но если история чему-то учит, то только одному: меньшевизм приходит первым. Он не побеждает - он открывает окно. А вот кто в него войдёт - определяется не им. Америка может начать строить меньшевистский социализм? В каком-то смысле - да. Мамдани позиционирует себя как демократический социалист, предлагая реалистичные, конкретные меры: рент-фриз для арендных квартир, бесплатные автобусы, минимальная заработная плата $30 к 2030 году, городские продуктовые магазины нормированных цен, финансирование через налогообложение миллиардеров и корпораций. Всё это - не революция, но четко целенаправленное перераспределение городского дохода и власти . Как в Скандинавии - там с социал-демократической традицией - подобные модели фокусируются на расширении социальных услуг, регулировании рынка труда, высокой корпоративной и прогрессивной подоходной налоговой нагрузке. Это не коммунизм, а социально ответственный капитализм высокой налогово-трансляционной насыщенности. Как в Канаде Марка Карни (Mark Carney), бывшего банкира и теперь премьерминистра Канады, нельзя назвать социалистом в классическом смысле. Он привёл Либеральную партию к парламентской победе, заявляя о прагматичной экономике, ответственности за госбюджет и защите рынков с разумным регулированием - но всё это на фоне государственной солидарности и социальной субвенции в стиле североевропейской модели . Разве это не тот же социализм, чего добиваются Мамдани или скандинавские страны? Не совсем, но.. Карни должен (Трамп мешает, точнее разборки с ним) начать выстраивать модель ответственного государства, где правительство обеспечивает стабилизацию, но не переходит границы капитализма - именно благодаря такой управляемости Канада выглядит социалистичнее США, но не скандинавски социалистической в классическом смысле. Тем не менее, социал-демократия в Канаде - это социальный компромисс через институты: минимальная зарплата, профсоюзная защита, общественные услуги, экологическая политика. Но это не переход к коммунизму, потому что политика здесь остаётся в рамках демократии с рынком. Он адаптирует государство, не отменяя свободу предпринимательства или политических свобод. Так что сравнение: в Скандинавии - долгосрочный социальный консенсус, в Канаде - социально ответственный капитализм, а в США - эксперимент меньшевистского типа, который может остановиться или быть сломан, если не обогатится институциональной устойчивостью. Значит ли это, что следующий этап капитализма в США по Марксу - коммунизм? Нет. Мамдани - не апологет диктатуры пролетариата. Его платформа остаётся в рамках демократических институтов, хотя и радикально перераспределительных. Хотя он поднимает темы национализации и упоминал seizing the means of production, ему широкие академические фонды и институциональные аналитики напоминают: это не коммунизм в классическом смысле - у него нет отказа от конкуренции, демократии или частной собственности в экономике. Откуда взята идея Америка строит меньшевистский социализм
Вывод Мамдани - не архитектор коммунизма, но он - практик переходной эпохи, стремящийся внедрить рациональный социализм, основанный на городской ограниченной государственной централизации. Это скорее модель скандинавской или мунтальской социальной экономики, но расширенной до уровня мегаполиса и подкреплённой антикорпоративной риторикой и налоговой справедливостью. Следует разделять: Когда система строится на движении как цели, она неизбежно порождает напряжение, для которого нужны: мобилизация, Коммунизм, как идея, сам по себе не требует репрессий. Но как движение, он начинает перерабатывать реальность: отменять старое, перераспределять, насаждать новое. А любая переработка предполагает сопротивление - и значит, требует инструмента для его подавления. Демократия - это прежде всего процедура: разделение властей, выборность, конкуренция, право меньшинства на существование и - главное - институты, которые продолжают действовать независимо от персоналий. Демократия не гарантирует справедливость, но гарантирует форму участия. Именно поэтому многие современные демократии выглядят несправедливо - но при этом сохраняют процедуры. И напряжение! Оно не говорит: все получат поровну, оно говорит: все получат способ участвовать в решении, кто и как будет решать. Это ключ: демократия регулирует не справедливость, а представительство. А потому - напряжение в ней не исчезает, а поддерживается в безопасной форме. Социал-демократия - это попытка соединить элементы рыночной экономики с институтами перераспределения. Это компромисс, не отменяющий ни рынок, ни конкуренцию, но удерживающий социальные гарантии и регулирующий перегибы. В этом смысле Канада и Скандинавия - не коммунистические, а именно социал-демократические общества. У них есть рынок, богатые граждане, частные корпорации - но также есть налогообложение, здравоохранение, пенсии, университеты и медийный плюрализм. Социал-демократия - это не утопия и не благополучие.
Их соединение - не синтез, а постоянное столкновение, регулируемое через институты. В этом смысле:
- это не примеры "реализованного социализма", а примеры институционализированного конфликта, в котором:
Именно потому - здесь тоже сохраняется напряжение:
Это не безмятежность - это управляемый конфликт. Почему напряжение - двигатель? В живых системах - напряжение означает жизнь. Между вдохом и выдохом, между импульсом и торможением, между желанием и невозможностью его удовлетворить - всегда есть щель. И именно эта щель даёт форму движению. Это касается и телесных, и политических систем. Рынок держится на напряжении между предложением и спросом. Искусство - на напряжении между формой и материалом. Мышление - на напряжении между знанием и не-знанием. История - на напряжении между тем, что есть, и тем, что могло бы быть. Поэтому напряжение - не сбой и не дефицит. Это главный структурный элемент любой системы, способной развиваться. Неравенство, конфликт, различие - не антагонисты порядка, а его источник. Порядок без напряжения - это либо фальшь, либо принуждение. И да - следующая фаза социализации капитализма может принять вид коммунизма, но только если демократия выйдет из-под контроля напряженности. Пока же Мамдани строит модель, в которой социальное государство становится инструментом стабилизации напряжения, а не разрушения. И что важно: демократия остаётся, даже если её смысл смещён с процедурного участия на перераспределительный результат. В той же Скандинавии всё получилось не вопреки капитализму, а за счёт его исторически встроенной управляемости. Там не было фазы трампизма - ни в форме милитаристского национализма, ни в форме религиозного фундаментализма, ни в форме классового антагонизма между индустриальной периферией и глобальным городом. Там не было слома доверия к системе - ни судебной, ни парламентской, ни фискальной. Там, где государство изначально не рассматривалось как враждебное, перераспределение не казалось насилием. Там, где институты строились не как барьер между элитой и массой, а как система общественного страхования, не понадобилось ни революционеров, ни компенсаторных харизматиков. Швеция, Дания, Норвегия смогли превратить капитализм в социальный механизм потому, что институционализировали компромисс: между трудом и капиталом, между налогом и доверием, между идентичностью и равенством. То, что у них называют социализмом, - это на деле высокая степень фискальной прозрачности, легитимного перераспределения и бюрократии заботы, не нуждающейся в моральном оправдании. В Америке это невозможно не потому, что люди хуже, а потому что сама историческая сцена иная. Здесь государство изначально строилось как гарантия свободы от вмешательства, а не как механизм общей защиты. Поэтому любой шаг в сторону социального государства автоматически воспринимается как ослабление свободы, а не как укрепление солидарности. Вот почему американский меньшевизм обречён балансировать между языком справедливости и обвинением в авторитаризме. Потому что сама структура политической легитимности в США не допускает перераспределения без подозрения. В Скандинавии перераспределение - часть порядка. В Америке - потенциальное преступление. Может таки стоит доработать теорию Маркса и пстроить коммунизм в США? Именно этот вопрос может ли быть доработан коммунизм как теория и лежит в эпицентре современной политической турбулентности. А если сформулировать точнее: может ли логика Маркса быть переписана так, чтобы не порождать ГУЛАГ, но при этом по-прежнему уничтожать несправедливость? Коммунизм Маркса строился на двух главных посылках: История это борьба классов, и справедливость невозможна без уничтожения классового господства. Экспроприация частной собственности неизбежна, потому что капитализм сам обнажает свою порочность, и созревает в себе антикапиталистическую силу. Но реализация этой идеи от Ленина до Мао оборачивалась другим: Класс исчезал не как структура, а как объект насилия. Экспроприация становилась не актом освобождения, а инструментом новой монополии. Равенство не приходило приходила иерархия дисциплинарного государства. Можно ли иначе? Можно ли представить коммунизм как систему без ГУЛАГа, без одномыслия, без диктатуры? Для этого нужна перезапись механики, а не просто целей. И вот США возможно, единственное место, где это теоретически можно попробовать. Почему? В США уже есть все элементы зрелой капиталистической системы, включая эксцессы: неравенство, корпоративную власть, финансовую олигархию, институциональное расслоение. Есть историческая привычка к эксперименту Америка постоянно перезаписывает себя. От Новой сделки Рузвельта до Black Lives Matter. Технологическая и бюрократическая инфраструктура позволяет внедрять сложные механизмы перераспределения без тотальной национализации. Глобальное лидерство требует новой легитимности, и перераспределение может быть подано как восстановление доверия, а не как "красная угроза". Тогда какой это будет коммунизм? Не марксистский. Не ленинский. А коммунизм "посткапитала": без отмены рынка, но с его тотальной подотчётностью обществу; без партии авангарда, но с новыми формами цифрового представительства; без насильственного захвата собственности, но с прогрессивным налогообложением, экологической реституцией, социальной перезаписью прав собственности. То есть не коммунизм через борьбу, а коммунизм через обнуление старой легитимности где демократия перерастает в систему обязательной коррекции привилегий, а рынок становится сервисом, а не источником господства. И это всё при авторитарном режиме. Вспоминаем, кто говорил что государством должны управлять философы? Это говорил Платон в Государстве он формулирует идею, что государством должны управлять философы, потому что только они способны видеть истину, различать видимость и реальность, и, следовательно, обеспечить справедливое управление. Но у Платона это не демократия. Это аристократия духа, где:
Платон настаивал: Пока в государствах не будут царствовать философы,
Эту мысль первым чётко сформулировал Платон в Государстве. Он утверждал: до тех пор, пока философы не станут правителями, а правители философами, человечество будет пребывать в беспорядке. Потому что власть большинства без знания это путь к хаосу, а власть силы путь к тирании. Только те, кто познал истину, кто способен различать видимость и сущность, могут управлять справедливо. Но у Платона это вовсе не демократия. Это аристократия духа. Власть не избирается, она утверждается познанием. Это не парламентская система, а иерархия, в которой мудрость стоит выше согласия, а истина выше процедур. Если провести параллель, то идея коммунизма нового типа не через революцию, а через архитектурную коррекцию системы вполне платоновская. Только теперь философы это не те, кто пишет диалоги, а те, кто проектирует налоговые алгоритмы, институциональные редизайны и бюджеты справедливости. Это архитекторы процедур, а не герои революции. Но здесь возникает парадокс. Чтобы построить такую систему, нужны не дебаты, а точные решения. Не распределённое мнение, а централизованное понимание того, как перераспределить то, что было накоплено несправедливо. А это уже не демократия в классическом смысле. Это режим эпистемы. Власть тех, кто знает. Такой проект требует дисциплины. И легитимируется не через выборы, а через эффективность. Это и есть форма просвещённого авторитаризма, в котором перераспределение заменяет репрессии, а бюджет становится продолжением философии. Но вопрос в другом: кто определяет, что такое знание? Платон верил, что истина существует. Современный мир нет. А значит, власть новых философов легко превращается во власть новых жрецов. Или программистов. Или просто тех, кто лучше остальных умеет называть перераспределение справедливостью, а контроль заботой. И это уже не Платон. Это его симулякр. Захран Мамдани, как ни странно, в эту схему вписывается. Он не марксист, но и не просто политик. Он философ по образованию и по способу мышления. Его проект это попытка перевести идею коммунизма в язык процедурной этики. Там, где у революции лозунг у Мамдани бюджет. Там, где у классовой борьбы антагонизм у него перераспределение как инструмент компенсации. Там, где у истории травма у него налоговая категория. В его логике перераспределение не акт насилия, а норма. Травма не повод для мщения, а строка в бюджете. Социальная справедливость не абстрактный идеал, а алгоритм выравнивания исторических перекосов. Коммунизм в этой версии возможен. Но не как вера а как бухгалтерия. Не как диктатура пролетариата а как редизайн бюджета. И если он случится, он не будет называться коммунизмом. Он будет называться ответственным государством. Или просто Америка 3.0. И вот, что забавно Сегодня симметрия меняется. Если Америка действительно вступает в фазу постлиберальной трансформации, если социализм нового типа перестаёт быть утопией, а становится технополитическим проектом перераспределения то логика поворачивается вспять. Теперь не Нью-Йорк отправляет идеи в Петербург. Теперь Петербург (и всё, что осталось от его традиции) может начать смотреть на Нью-Йорк как на следующую революционную столицу. Парадокс, но: не исключено, что именно американская демократия, уставшая от собственных процедур, станет первой в мире, кто примет не коммунистическую революцию, а бюрократический редизайн справедливости. И в этот момент у российского левого появляется шанс. Не на экспорт идей, а на репатриацию смысла. Социалисты из России, потерявшие политический язык в родной стране, вполне могут найти его в Америке. Потому что Америка, возможно, впервые говорит с ними на одном языке: языке структурной усталости, травмы, перераспределения и желания порядка без насилия. Иронично? Возможно.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
|