Читаю сегодня с утра статью в BBC:

Политологи называют это теорией безумца (Madman Theory), когда лидер мировой державы, чтобы добиться уступок, пытается убедить противника в том, что он в силу своего темперамента способен на все. При правильном применении это может стать формой принуждения, и Трамп считает, что это приносит плоды, и он заставляет союзников действовать так, как он хочет.

"Блять.. - реагирую, - Какой-то безумец в четвёртой стене (а это - отсылка к театру и эффекту Трампа как фигуранта сцены, обращающихся за грань и это - метафора, в которой скрещиваются сразу три пласта: театральный, политический и восприятия."

В театре и кинематографе четвёртая стена - это воображаемая граница между сценой и зрителем.
Актёры как бы находятся в комнате с тремя реальными стенами, а четвёртая - невидимая, обращённая к публике. Обычно она не нарушается: персонажи играют друг для друга, не признавая присутствия зрителя.

Но когда актёр вдруг обращается к залу - он ломает четвёртую стену, разрушая иллюзию спектакля. Это может быть шутка, крик, исповедь или угроза. И это всегда тревожит.

Так вот... Кто такой безумец в этом контексте?

Безумец в четвёртой стене - это политический лидер или актор, который:
- нарушает правила игры,
- смотрит прямо на зрителя,
- непонятно, играет ли он или говорит всерьёз,
- вызывает чувство тревоги, потому что нарушает границы между ролями.

Он может быть в кадре - но будто снаружи системы. В политике - это и Трамп, и Ким Чен Ын, и любой, кто делает то, что "нормальный актёр" не должен делать.

И всё это - про эффект присутствия, когда реальность вдруг перестаёт быть сценой, а становится угрозой, глядящей тебе в глаза. Как если бы персонаж сказал:

Я знаю, что ты сидишь в зале. Ты следующий.

Ой! А как же Путин?! Его то забыли!

Он тоже может быть в кадре - но будто снаружи системы. Если безумие Трампа и Ким Чен Ын - это кривое зеркало, выставленное на авансцену. Оно дестабилизирует, но и развлекает.

Но Путин - иное. Он не вписывается в архетип эксцентричного лидера, не бросается в эмоциональные крайности, не играет гримасой. Его фигура - не безумец в прямом смысле, а режиссёр холодной симуляции порядка, где рациональность используется как форма риторического безумия. Не вспышка, а замирание. Не срыв, а демонстративная логичность, за которой - бездна произвола.

Если Трамп разрушает структуру предсказуемости через демонстративную непоследовательность, а Ким Чен Ын - через гипертрофированную угрозу, то Путин действует иначе: он инсценирует рациональность, чтобы за ней скрыть произвольность. Его стратегия - не в том, чтобы казаться безумным, а в том, чтобы вызывать сомнение: действует ли он по логике - или логика есть лишь оболочка уже принятого решения.

А рациональность в этом случае - как маска. Здесь она работает не для убеждения, а для отмены альтернатив.

Мы действуем строго по логике. Но какая это логика - поймёте потом.

Аналогия из шахмат:

Игрок делает логичный ход. Но потом ещё один - и ещё один. Всё объяснимо.
Но через три хода оказывается: он вел не ту партию, что ты думал.
И ты уже в цугцванге, хотя ни одного абсурдного действия он не сделал.

Но ведь были же альтернативы!

Да. Были альтернативы - и именно в этом кроется коварство этой стратегии.

Он не подавил альтернативу - он сделал так, чтобы каждая альтернатива выглядела хуже. Или невообразимо рискованной, или необъяснимой для своих. А главное - слишком поздней.

Что происходит на самом деле?

Рациональность не просто инсценируется - она производится как постфактум-обоснование, которое меняет прошлое. Ты видишь цепочку действий - и все они в пределах логики, но:

начальная точка выбора уже отрезана,
возможные ответные шаги заранее дискредитированы,
а твоё промедление уже стало частью его расчёта.

Это и есть режиссура стены:

Ты не в клетке,
ты просто сам выбрал остаться в том ходе, который кажется наименее губительным.

Это не террор.
Это переопределение пространства выбора, в котором любой протест становится нелепым, любое сопротивление - поздним, а любое нет - самообвинением.

Он не играет в безумца. Он играет в того, кто всегда знал, что ты поступишь именно так. И оставляет тебя с этим знанием наедине. А ещё - четвёртую стену.

Путин не ломает четвёртую стену - он строит её заново, из бетона протоколов и риторики, делая невозможным различие между игрой и реальностью. И в этом - не театральность, а метод. Политика становится системой, в которой все ходы объяснимы, но ничто не предсказуемо.

Но давайте по порядку: описанная выше стратегия известна в политологии как теория безумца (Madman Theory), а авторство её обычно приписывают Ричарду Никсону, который в годы холодной войны пытался убедить руководство СССР и Северного Вьетнама, что он непредсказуем и готов пойти на крайние меры, включая применение ядерного оружия, если его будут провоцировать.

Но давайте по порядку: описанная выше стратегия безумца считается известной в политологии как теория безумца (Madman Theory), а авторство её обычно приписывают Ричарду Никсону, который в годы холодной войны пытался убедить руководство СССР и Северного Вьетнама, что он непредсказуем и готов пойти на крайние меры, включая применение ядерного оружия, если его будут провоцировать.

На самом деле эта теория имеет древнюю историю. Задолго до появления международных институтов и геополитической рациональности, власть часто утверждала себя через демонстрацию аффективного избытка - гнева, ярости, помешательства. Вождь, шаман, царь - обладали не только силой, но и способностью выйти за пределы нормы, показать, что они связаны с чем-то более опасным, чем просто человеческое решение.

Казнь без предупреждения, жест без причины, молчание вместо приказа - всё это из арсенала раннего безумца: не психопата, а метафизического игрока, чья непредсказуемость делает его неприкосновенным.

В этом смысле Никсон лишь институционализировал то, что восточные деспотии, византийская дипломатия и ордынская логика страха давно превратили в алгоритм: власть, способная на иррациональный жест, - более опасна, чем власть, действующая по правилам.

Именно поэтому теория безумца не столько о безумии, сколько о принципе запугивания через несовпадение с нормой. Не важно, реальна ли угроза. Важно, чтобы другой поверил: её нельзя просчитать.

Суть теории:

Лидер сознательно демонстрирует или инсценирует иррациональность и крайнюю решимость, чтобы создать у противника ощущение, что любая эскалация может выйти из-под контроля. Это, по идее, должно сделать оппонента более сговорчивым, поскольку он не хочет проверять, насколько безумный этот лидер на самом деле.

Я читаю это с утра, и кажется, что просыпаюсь не в своем времени, а в чужой пьесе. Теория безумца - не из политологии, а из Чехова: там тоже все думают, что доктор с уездного края может внезапно выстрелить, и потому - уступают. Политика - как бытовая сцена, где действуют не институты, а характеры: не парламент и конституция, а злость, поза и внезапный срыв.

Когда Трамп играет безумца, он, по сути, возвращает политику в театр кабуки - только вместо маски гнева у него Twitter. Вместо военной доктрины - интонация в интервью. В этом и парадокс современности: стратегия делается стилем, стиль - угрозой, а угроза - аргументом.

Но самое удивительное не в Трампе. А в том, что мир, привыкший к рациональности, играет по этим правилам. НАТО вздрагивает не от ракет, а от твитов. Министры иностранных дел гадают, было ли это репликой или намеком. Стратегии выстраиваются, как объяснения психоаналитику: а что он имел в виду?

Теория безумца - это когда политический реализм облачается в театральный грим. Это не доктрина - это роль. И в этой роли важен не финал, а пауза перед выходом. В 20 веке безумие в политике было патологией. В 21-м - технологией.

- Никсон применял это в отношении Вьетнама и СССР, проводя крупномасштабные военные учения и даже приказывал держать ядерное оружие в боевой готовности, надеясь, что Кремль сделает давление на Ханой.
- Дональд Трамп также использовал подобную риторику и стратегию, особенно в переговорах с Северной Кореей, Ираном и даже с союзниками по НАТО. Он часто демонстрировал, что может выйти из любых договорённостей и вести себя иррационально, чтобы добиться уступок.

У Никсона был ядерный чемодан. У Трампа - язык и гримаса. Но эффект один: союзники ведут себя, как в плохом браке. Боятся разозлить. Уступают не потому, что верят, а потому что может быть, всё это всерьёз. И в этом месте история превращается не в дипломатию, а в психологическую драму. Страну ведёт человек, который играет в то, что он не играет.

Пожалуй, это и есть главный политический вопрос сегодня: верим ли мы в то, что тот, кто у руля - может быть непредсказуем всерьёз? Или мы просто всё ещё надеемся, что он - всего лишь актер?

Это вопрос.

Попробуем ответить.

Разложим теорию безумца по трём уровням - поведенческому, геополитическому и символическому - а также встроим её в контекст игры с неполной информацией, что особенно важно для понимания механизма её действия в международных отношениях.

I. ПОВЕДЕНЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ: СТРАТЕГИЧЕСКАЯ НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ

Механика:
На этом уровне лидер (или актор) сознательно моделирует поведение, нарушающее ожидания рационального действия:
- Эмоциональные вспышки
- Внезапные решения
- Нелогичные ходы
- Отказ от привычных дипломатических ритуалов

Задача:
создать когнитивный дискомфорт у оппонента, который больше не может полагаться на стандартную модель предсказания. Вместо этого он начинает исходить из риск-сценариев, а не из вероятностного расчёта.

Пример:
- Трамп отказывается подтвердить обязательства по НАТО
- Никсон приказывает привести ядерные силы в готовность на всякий случай

Это как если бы игрок в шахматы начал вести себя так, будто играет в покер.

II. ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ: ЭСКАЛАЦИЯ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ

Механика:
На этом уровне стратегия действует как форма принуждающего манёвра:
- союзники начинают подстраиваться, чтобы избежать кризиса,
- противники избегают провокаций, опасаясь нерационального ответа.

Но ключ: стратегия эффективна не из-за силы, а из-за непредсказуемости силы.

Это работает при трёх условиях:

1. У вас есть реальная мощь (военная, экономическая, технологическая).
2. Все знают, что вы способны причинить урон.
3. Все не уверены, будете ли вы действовать в рамках норм.

Пример:
- Северная Корея, моделирующая готовность к саморазрушению, как метод давления.
- Россия в начале войны в Украине - использование иррационального языка угроз для деморализации оппонента.

III. СИМВОЛИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ: ПСИХОПОЛИТИКА КАК СПЕКТАКЛЬ

Механика:
Здесь безумие становится не поведением, а культурным символом. Лидер играет роль антисистемного субъекта, который якобы разрушает порядок ради большей справедливости или нового мира.

Функция:
Создать образ альтернативной логики. Это не просто угроза, это демонстрация того, что другие законы теперь в игре.

Пример:
- Трамп как воплощение антиглобалистской, антиэлитной энергии - я не дипломат, я делаю по-своему.
- Эрдоган, балансирующий между НАТО, Россией и исламским миром, демонстрируя культурную и политическую автономию, граничащую с непредсказуемостью.

Смысл:
Безумец - это не диагноз, а метафора новой непонятной силы. На символическом уровне стратегия работает потому, что она разрушает карту мира, по которой играли раньше.

IV. ТЕОРИЯ ИГР: ИГРЫ С НЕПОЛНОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ

Классическая модель:
В условиях неполной информации у одной стороны (например, у противника) нет полной уверенности в типе другого игрока. То есть:

Я не знаю: он действительно готов к ядерной войне - или блефует?

Он сумасшедший - или только притворяется, чтобы я уступил?

Это - сигнальная игра (signaling game), где актор пытается послать сигнал о своей безумной готовности к эскалации, надеясь, что другая сторона предпочтёт уступить, чем рисковать.

Парадокс в том, что:
- если лидер всегда действует рационально, угрозы не работают: ему не поверят.
- если лидер иногда действует иррационально, это усиливает сигнал.
- но если он всегда действует безумно, его изолируют или уничтожают.

Баланс между рациональностью и непредсказуемостью - и есть ось эффективности Madman Theory.

Получается = Теория безумца - это не иррациональность, а режиссура иррациональности. Это управление восприятием, основанное на асимметрии информации и страха перед тем, что другой не играет по правилам. На поведенческом уровне - это стиль. На геополитическом - рычаг. На символическом - подрыв привычной картины мира.

И как в любой игре с неполной информацией:
- не важно, кто ты есть.
- важно, что думает о тебе другой.

Но, если бы теория безумца родилась в русской литературе, её бы не приписали Никсону, а, как я и говорил выше, конечно - Чехову. Потому что у Чехова вся политика - это театр поведения, где малейшая интонация важнее закона, а вздох в ответ на реплику - уже половина внешней политики.

Ведь что делает безумец на сцене Чехова? Он не бросается на людей с ножом. Он просто выпивает, молчит не там, где нужно, или вдруг говорит вслух то, что принято прятать в подкорке. Его безумие - в несоответствии ожиданию, в том самом срыве ритуала, который разрушает порядок мира.

Вспомним, скажем, доктора Дорна в Чайке. Он вроде бы рациональный. Но вдруг говорит абсурдное. Или Тригорина, который сначала - вся вежливость и сдержанность, а через два акта - уже словно агент спецслужбы: едет, бросает, ничего не объясняет. Их безумие - не психиатрическое, а режиссёрское. Игра строится на тонкой провокации восприятия. Мы ждали одного - получили другое. Зритель вздрагивает.

Вот и режиссура иррациональности в политике - это, на самом деле, чеховская мизансцена:
- Лидер садится не на своё место.
- Говорит не в микрофон, а в камеру.
- Задумывается слишком долго перед простым ответом.

Это всё не ошибки - это сигналы. Нервные и точные, как сигарета в руке Аркадиной.

Парадокс: чтобы сыграть безумца, нужна абсолютная трезвость. Это и есть чеховская глубина. В ней никакого буйства - только нарушение дыхания сцены. А значит, вся Madman Theory - не про психоз, а про драматургию: кто поставил паузу, кто дал свет, кто сдвинул смысл на полтона.

Политика как театр? Возможно. Но точнее - политика как Чехов, где угроза не в том, что кто-то сошёл с ума, а в том, что он больше не играет по роли, а ты всё ещё сидишь в зале - и не знаешь: продолжать аплодировать или бежать.

Нормальный человек, оказавшись в этом чеховском водовороте, делает то, что он делает всегда - остаётся сидеть. Он не аплодирует и не бежит. Он терпит. Терпит паузу, которая затянулась, терпит взгляд, который уже не играет, а смотрит. Терпит, потому что не уверен, начался ли уже другой акт, или просто актёр забыл текст.

Он продолжает играть свою роль - зрителя. Потому что в этом мире, где всё - как бы, где тревога маскируется светской репликой, а угроза звучит вежливо, уходить первым - значит признать реальность. А этого нормальный человек боится больше, чем спектакля.

Так он и сидит:
- в политике - голосует за стабильность,
- в семье - делает вид, что всё ещё возможно,
- в жизни - надеется, что сцену ещё раз осветят, и кто-то скажет, наконец, что это всё было репетицией.

Но мы-то знаем:
в Чехове - не бывает репетиций.
Там всё настоящие молчания, просто их никто не оформил.

Так что нормальный человек сидит. Потому что бежать страшно, а аплодировать - стыдно.
И в этом - его трагедия. И, может быть, его величие.