|
|
||
НЕОФОРМЛЕННЫЕ постнуар с внедрённым абсурдом. Триптих
Часть 1
| "Твоё имя есть в рапорте" 4:32 утра. Я уже не пил, но стакан держал. Чтобы руки не дрожали. Чтобы не забыть, что всё ещё могу что-то держать. Он сидел в кресле. Голый. Только галстук. Красный. Кровь была не его. Или не только его. Я не спрашивал. Он не отвечал. Женщина вышла с кухни. В халате. На ногах кровь. Липкая. Я бы сказал - теплая, но это не имело значения. В её взгляде не было ужаса. Только раздражение. Как будто кто-то испортил вечеринку. Или торт. -- Он всё испортил, - сказала она. -- Кто? - спросил я. -- Все. Кто остался. Я записал: "Субъект в состоянии фрустрации. Отрицает причастность." Мне никто не поверил бы, если бы я написал правду: она держала кухонный нож так, будто уже делала это раньше. В прихожей валялся паспорт. Лицо на фото было целым. В спальне - уже нет. Я закурил. Напарник ковырялся в телефоне жертвы. Порнуха. Десять вкладок. Последняя - "Как скрыть улики, если вы не уверены, убили ли". -- Дебил, - сказал я. -- Нет, - ответил напарник. - Он просто знал, что доживёт до отчёта. На лестнице нас встретил сосед. Старый, с опухшими глазами. Сказал: -- Я знал, что так будет. -- С чего вы взяли? -- Она всегда спускается без трусов. Значит, будет кровь. Я отметил: "Свидетель склонен к образным формулам. Показания нестабильны. Подозрительно точны." Потом было утро. В офисе воняло бумагой, потом - гниением. Потом - мной. Никто не спрашивал, как я. Психолог сказал: -- Вам надо отпуск. Я ответил: -- Мне надо пулю. Но бюджет урезали. С тех пор я не захожу в квартиры, где висят красные галстуки. И не доверяю женщинам, у которых руки чистые, а ступни - в крови. Потому что я знаю. Потому что рапорт - подписан. Потому что моё имя - внизу. Чёрным по белому. Потому что это - единственное, что у меня осталось. Часть 2 "Протокол без подписи" Она вернулась в квартиру через трое суток. Открыла дверь своим ключом. Улыбнулась, как будто всё было как прежде. Халат тот же. Только запах другой. Густой, как кровь в сливе, который никто не прочистил. Полиция давно ушла. Соседи не трогали дверь. Мы её не опечатывали. Нам сказали: "Слишком грязное дело, чтобы шум поднимать". Я дежурил в машине. По собственной инициативе. Сигареты кончились, кофе остыл. Я просто сидел и смотрел, как она входит. Без пакетов, без цветов. Без сожалений. Позже я поднялся. Просто так. Без ордера. Без формы. В ней уже не было смысла. На кухне стояла кружка. На ободке - след губ. В раковине - нож. Тот самый. Я узнал по пятну на рукоятке. Как родимое пятно. У орудий тоже есть кожа. -- Вы снова здесь, - сказал я. -- Это мой дом, - ответила она. -- А он? -- Он - был. Она налила себе воды. Пила жадно, с шумом. Как будто у неё внутри всё ещё горело. Может, горело. Может, никогда не потухнет. Я сел напротив. Взял ту же кружку. Отпил из неё. Глаза у неё дёрнулись. Но не сказала ни слова. -- Вы знали, что он собирался это сделать? -- Нет. -- Но вы не удивлены. -- А вы? Я не знал, что ответить. Она была права. Я не удивлён. И тогда, и теперь. Только раньше я думал, что это от опыта. Теперь - думаю, от безразличия. -- Его мать... -- Она мертва. Как и он. Как и я, если честно. -- А вы? -- Я - свидетель. -- Свидетели не живут здесь. -- А вы - кто теперь? Она улыбнулась. Как будто я только что проиграл партию, которую не играл. -- Я? Я - страница, вырванная из протокола. Без номера. Без подписи. Но с грязным следом на полях. Меня никто не заметит. Но меня никто не забудет. Когда я уходил, она не закрыла дверь. Просто осталась стоять. В проёме. На фоне окна. Солнце било в лицо, а за спиной было темно. Я спустился, но в машине не сел. Пошёл пешком. Вниз по улице. Мимо мусорных баков, детской площадки, аптечного киоска. Запах той квартиры въелся в пальцы. Запись в журнале я так и не сделал. Потому что это не дело. Это что-то другое. Что-то, что знает моё тело. Но не умеет описывать. Часть 3 "Архив 72-Б: неподшитое" У нас не любят дела без обложек. Без номеров. Без отчётности. Без логики. А это было именно такое. Я нашёл его в коробке с надписью "Сгоревшее, но не уничтоженное". Архив подвала В. Ранг С. Уровень допуска - "никакой". Типичная херня. Папка тонкая. Бумаги - разнородные. Пахнут плесенью, дешевыми духами и... страхом. Я знаю этот запах. Он цепляется к бумаге, как сперма к простыне - вроде не видно, но хрустит. На первой странице - фото. Чёрно-белое. Женщина в халате. Галстук в руке. Тень на стене - будто крыло. На обороте: "снимок 4:17, свидетель - отсутствует". Ни даты. Ни места. Ни хрена. Доклад оперативника - половина страницы, написан от руки. Чернила растеклись. Но видно: "не подтверждено. не доказано. не забыто." Я перечитал трижды. Зачем - не знаю. В груди что-то гудело. Как труба отопления, в которой застряла крыса. Нашёл аудиозапись. Флешка старая. Подписано маркером: "не слушать без водки". Я послушал. Без водки. Ошибся. Голос - мужской. Пьяный. Медленный. Не как пьяный - как умирающий от правды. -- Я думал, мы можем оставить это за спиной. Она сказала: "спина - это тоже ты". -- Я убрал тело, потому что не хотел больше тела. -- Я остался, потому что она осталась. -- Я вычеркнул себя, чтобы не быть свидетелем. -- Я - не он. Но я был рядом, когда он стал собой. В конце - шум. Скрежет. Женский смех. Или крик. Или оба вместе. Я закрыл папку. Открыл бутылку. Я не оперативник. Не следователь. Я просто архивист. Но я знаю, когда бумага говорит больше, чем показания. Я сжёг отчёт. Точнее - не сжёг. Сунул в папку под названием "Неподшитое". Так делают с делами, которые не хотят подшивать. Не потому что их некуда. А потому что слишком поздно. Через неделю я увидел её. На улице. В том же халате. Только без галстука. Она посмотрела на меня. Узнала. Но ничего не сказала. Я шёл за ней пару кварталов. Потом свернул. Я знал, куда она идёт. Но не хотел знать, зачем.
| ||