|
|
||
Из цикла "Уроки истории" | ||
Хлеб с пеплом
Воняло, как в мертвецкой, в которую ссали три дня. Клуб, село, деревянные лавки, чёрный экран с плёнкой, которой лет сто. Плёнка шипела, как прокисший самогон. На экране - Пётр. Сука-монарх. Лицо у него - как у мента, которому дали грант на насилие. Он орёт. Махает. Делает великий русский взгляд. Полтава. Победа. Дым красиво, музыка громко, солдаты маршируют как будто не обосрались от страха. Я сижу, пьяный вполглаза, и думаю: а сколько тут сдохло, пока они рисовали эти ебаные барабаны?
| Я знаю, сука. Не из школы, не из патриотических фильмов, не из этой блевотной ленты, которую прокручивают каждый июнь. Я читал, блядь. Началась как военный манёвр, закончилась как отказ от автономии. Пётр хотел одной победой закрыть вопрос о Малороссии. Мазепа хотел сохранить свою власть. Шведы хотели пройти на юг. А крестьяне просто хотели жрать. Битва длилась несколько часов. А голод - годами. До неё, во время, после. После - только печи, в которых сожгли полсела, и лужи крови в хлеву. За свободу? Да хуй там. За чью-то геополитику. На чужом пузе. Без шансов. По отчётам Киевского наместничества, урожай 1709 года не был собран - не потому что был плохой, а потому что не осталось крестьян. Тех, кто остался, забрали на строительство Петербурга. Тысячи тел без крестов. Без имени. Просто мёртвые на дороге между Полтавой и Ромнами. В отчётах - голод. По записям церковным - "едали кожу". Не фигурально. Кожу, блядь. Лошадиную, сапожную, сдирали с мёртвых. Вымочить, порезать, прожевать. Дети дохли под печкой. Мать сожгла дверь, чтобы согреть остатки. После Полтавы - не осталась автономия. Осталась яма. Мазепа ушёл. Его прокляли. Казаки сдались. А Пётр разослал указы, как выравнивать "малороссийские диалекты". На экране же Пётр улыбался. Победа. Великая победа. За ней - уничтожение украинской политической субъектности, потому что после Полтавы Мазепа объявлен предателем, все его сторонники - казнены, вывезены или "перевоспитаны". Гетманская автономия в составе Речи Посполитой окончательно уничтожена. С этого начинается русская Малороссия. По сути - введение прямого имперского надзора над Левобережьем. Казаки - больше не политическая сила. А разнарядка. Я сижу и смотрю, как этот киношный ублюдок пьёт в честь победы. Я знаю, что после этого пошла зачистка: синод, контроль над церквями, кириллизация, запрет на украинские тексты, запрет на свои школы, своя элита - на цепь. Всё, что осталось - мёртвые под Ромнами и пустые амбары. А в учебнике - "вступление в состав цивилизованного государства". Победа? Победа - это когда ты не ссышь в себя от страха. А они ссали. Все. И шведы, и русские, и те, кто остались в сёлах. А потом ещё двадцать лет гнилого страха в костях. Казак больше не был казаком. Он стал налоговой единицей. У кого сабля - того и правда. У кого кириллица - тот и государство. А у кого лопата - тот и будет жрать пепел. Экран трещит. Голоса пафосные, как будто говорят о Боге. А я знаю: под этим полем, под этой сценой, под этой речью всё ещё лежит тот хлеб, который не успели собрать. Хлеб с пеплом. Хлеб с кровью. Хлеб с говном. И я сейчас выйду. Потому что если я услышу ещё раз "слава великой победе" - я, может, кого-то уебу. Потому что у меня в горле - не гордость. У меня там - вкус гари, мочи и перемолотого языка. Нет. Вы не подумайте, мне насрать на хохлов. Не в том смысле, в каком вам хочется. Не в смысле "пусть сдохнут", и не в смысле "мы один народ". Мне насрать, потому что вся эта игра в идентичность, сука, - чужая. Это не мой язык. Не мой гимн. Не мои слова. Всё, что я слышу - это голоса мёртвых, которых вырезали из учебника. Я слышу их: как они роют ямы руками, потому что лопаты сожгли. Как едят замёрзший жмых, как рвут солому и жуют её, как вешают жену за воровство горсти муки, потому что "закон". Я слышу, как казаки клянутся царю, хотя знают, что им конец. Как мазепинцы бегут в изгнание, как шведы дохнут от дизентерии, как Пётр сидит в палатке и пишет приказ - не хоронить до окончания построения. Я слышу и предысторию Полтавской мясорубки, как казаки клянутся царю, хотя знают, что им конец. Как мазепинцы бегут в изгнание, как шведы дохнут от дизентерии, как Пётр сидит в палатке и пишет приказ - не хоронить до окончания построения. И дальше, как из глотки вырывается забытый голос - Самойлович. Тот, которого сняли до Мазепы, тот, кто пытался объединить два берега, тот, кто хотел гетманство - не как пидорасию при дворе, а как форму управления, как нормальную, чёткую вертикаль между казаками и короной. А что с ним сделали? Обвинили в измене, как и всех, кто хоть на шаг в сторону от московского петуха. И выслали. К хуям. С семьёй. Без суда. Всё имущество - в архив. Все планы - в печку. И теперь, когда я слышу "предатель Мазепа", у меня внутри горит не Мазепа, а Самойлович, потому что его даже не сделали предателем - его просто замяли, как пятно на форменной рубахе. Как будто не было десятилетий борьбы за автономию. Как будто не было попыток удержать баланс между Речью и царём. Как будто всё это - просто мусор в сносной хронологии, между "Андрусовским миром" и "воссоединением". И вот ты сидишь в сельском клубе. На экране маршируют. А в башке у тебя маршируют тени тех, кого вырезали из хронологии, потому что слишком умные, слишком сложные, слишком неудобные. А ещё - потому что они украинцы не в вашем смысле, а в настоящем - политически, территориально, внутренне. И это страшно. Потому что если признать, что они были - придётся признать, что мы их сдали. Один за другим. Сдали в архив. В амнезию. В газету "Аргументы и факты". В речи Путина. В папку "предатели". Я слышу - и мне хочется вырвать себе уши. Потому что потом это всё зовут "единое государство". Потому что потом это становится строкой в конспекте: "Победа под Полтавой положила начало консолидации русского государства и воссоединению Украины с Россией". И мне становится плохо. Физически. Как от запаха тухлого мяса в автобусе. Как от рвоты соседа в ванной, которую никто не чистил. Как от собственной блевоты, когда понимаешь, что поверил в это сам. Мне плевать, где граница. Мне плевать, как они себя называют. Потому что вся эта ваша история - пиздёж, написанный чернилами на костях. Мне не нужен флаг. Мне не нужна братская любовь. Я просто хочу, чтобы кто-то один раз сказал, сколько человек вымерло после Полтавы, и что это было - не ради будущего, а ради покорности одних "животных" - другим. Потому что я с детства слышал: "мы вместе победили". А теперь я знаю: никто не победил. Просто одни сдохли в поле, другие в архивах, третьи - в башке у тех, кто никогда не сомневался. А мы - сидим. Слушаем. Ждём очередной юбилей. И если ты скажешь слово "предатель Мазепа" - я, может, и не ударю, но встану и выйду. Потому что я не дам этой блевотной формуле сидеть у меня в кишках. Я иду по дороге. Ветер. Лужи. Глина. Под ногами - чернозём, впитавший и шведов, и казаков, и русских, и молчание. Я плевал на такую победу. У меня под подошвой - всё, что ваши ёбанные историки и "патриоты" не смогли проглотить. Все обугленные хаты, все мёртвые в степи, все стертые фамилии, все те, кто не вписался в сказку про "воссоединение". Я всё понимаю - геополитика, засранцы против засранцев, шведская корона против московского орла. Никакой доброй стороны. Каша из костей. Но тогда и надо называть всё своими именами. Не "великое единение", а подавление автономии. Не "священная победа", а мясной аншлюс. Не "героический гетман", а политическая пешка, которой перекрыли кислород, когда она начала думать сама. Если вы называете это победой - окей. Но тогда признайте, что она построена на выброшенном языке, уничтоженном самоуправлении и придавленном чувстве. А если не можете - заткнитесь и не ебите мозги больше про ебаную славу. У меня в горле не гордость. У меня в горле - хлеб с пеплом.
| ||