ГЛАВА I

Мне досталась верхняя полка. У проводницы был тот голос, которым обычно сообщают о смерти дальнего родственника: нейтральный, чуть с оттенком сочувствия, но без намёка на участие. Я не возражала. Иногда проще подняться, чем объяснить, что не хочешь быть сверху.

Три пассажира - в купе. Четвёртая полка пустовала.

Одеяло оказалось прохладным, с тем запасом пустоты, который встречается в отелях эконом-класса и в утренних отношениях: вроде бы прикрывает, но не согревает. Я ткнулась носом в угол и попыталась исчезнуть - как делают вещи в темноте: остаются, но не мешают. В поезде это возможно: если лечь правильно, можно превратиться в температуру.

Двое мужчин говорили между собой. Один - читал новости, второй комментировал. Или наоборот. Голоса в купе - как тени в музее: неважно, кто их отбрасывает, всё равно чувствуешь, что находишься в чужом контексте. Я слушала ритм, не смысл. Пластиковая бутылка хрустнула, как хрящ под кожей - я вздрогнула, но не подала виду.

Нижний говорил громче, Верхний вставлял слова с паузами. Их голоса шли так, что я не могла не слышать. Сначала это был разговор между ними, но потом фразы начали цеплять меня. "В командировках ведь не спится", - сказал один. "Зато бывает веселей", - добавил другой, и оба посмотрели наверх. Не напрямую, а так, как смотрят туда, где кто-то молчит. Их слова уже были обо мне, даже если звучали как общие.

Я улыбнулась в пространство - не им, а себе, чтобы не выдать тишину внутри. Но они приняли это за знак. Один начал рассказывать, как не спит в поездах: "Сосед храпит, проводница хлопает дверью - остаётся только говорить". Другой подхватил: "Зато с красивыми попутчицами легче не спать". Их голоса поднимались ко мне, как тепло от батареи: я не могла не чувствовать, даже если бы закрыла уши. Каждое слово звучало не на слух, а на коже - то на щиколотке, то на шее. Они не спрашивали меня прямо. Но в каждой их фразе уже было: "Ты здесь с нами."

- В командировках никто не спит, - сказал Нижний.
- Кроме тех, кто один, - добавил Верхний.
- Да и то вряд ли. - Нижний снова усмехнулся.

Пауза. Наверное - они оба подняли глаза. Смотрели наверх, будто проверяли: слышу ли я.

- У нас-то компания, - сказал Верхний.
- Ей лучше. Женщинам в дороге всегда лучше, - сказал Нижний, и оба переглянулись.

Я притворилась, что поправляю подушку. Они поняли - я слушаю. Дальше слов не было. Просто они сидели, ждали. Свет пока горел.

Пауза. Шум колёс будто подхватил их молчание. Я лежала наверху, чувствуя, что воздух стал гуще. Не из-за жары - из-за их ожидания. Они не смотрели больше, но я знала: взгляд не кончается, даже когда глаза отвели.

Я притворилась сонной. Перевернулась на бок, как будто ищу удобное положение. Одеяло скользнуло по ноге, оставив колено открытым. Я не знала, видно ли это снизу. Но знала, что думаю именно об этом.

Они молчали. Но молчание не было пустым. Оно держало меня, как рука, которая ещё не коснулась, но уже готова. Я пыталась не двигаться лишнего - любое движение могло показаться ответом. И всё же тело предавало: дыхание стало громче, чем я хотела, пульс - быстрее.

Свет горел. Они сидели. Я лежала наверху и чувствовала, что воздух стал плотнее. Не потому что жарко - потому что они ждали. Но между нами уже началась ночь, которой не было в расписании.

Я пыталась дышать ровно, но знала: слышно, что не сплю. Их голоса смолкли, и теперь само молчание было обращено ко мне.

Свет горел. Жёлтый, слишком честный. Но я понимала: он не вечный. В любом поезде ночь сильнее лампы. Когда щёлкнет выключатель, слова кончатся, и начнётся то, чего я не могу назвать.

Я не знала, чего хочу. Ждала - того, чего ждали они. Желание было внизу, у них. А моё тело лишь ловило его, как провод ток.

Я слушала их дыхание. Два разных ритма - как два пассажира в оркестре, которые играют в одном темпе, но для себя. Моё дыхание в этот хор не входило. Оно выбивалось, и я пыталась сделать его ровнее.

Свет был жёсткий, железнодорожный, не для сна и не для близости. Но я знала: он долго не продержится. В поездах ночь всегда сильнее лампы.

Я поймала себя на том, что жду. Не прикосновения - выключателя. Когда щёлкнет кнопка, и мы все трое окажемся в одной темноте. С ней всё будет иначе. В темноте не нужно слов. В темноте молчание не маскируется под равнодушие. В темноте любое движение читается иначе.

Я думала: если свет погаснет, это будет знак. Не мой. Их. Но я приму его, потому что уже жду.

Поезд шёл. И ночь подступала. И я знала - когда погаснет свет, трое в этом купе уже не будут просто пассажирами.

Щелчок. Лампа погасла. Не вдруг - но так, что я всё равно вздрогнула. В темноте даже собственное тело стало чужим.

Поезд шёл ровно, и этот ритм был громче любого слова. Я слышала, как они перестали сидеть неподвижно. Сначала один шевельнулся, потом другой. Нижний вытянул ноги - я почувствовала вибрацию в полке, как будто она сама дышала их движением. Верхний задел сумку, и молния царапнула металл, оставив тонкий звон в темноте.

Я лежала и понимала: теперь уже не они смотрят на меня. Теперь темнота сама смотрит.

Кто-то кашлянул - коротко, будто проверяя, не сплю ли я. Я не ответила. Я знала, что молчание здесь - тоже реплика.

И всё, что было дальше, уже не казалось выбором. Это была сцена, в которую меня втянуло, как воздух в форточку.

Верхний полез наверх к себе, опираясь на край моей полки. Его тело было рядом - не вплотную, но достаточно, чтобы почувствовать: это не воздух мимо прошёл. Это не было прикосновением. Скорее - географическая ошибка: две территории вдруг оказались соседями без визового соглашения. Я не отстранилась. Не потому что хотела. Просто - не знала, нужно ли.

Влага появилась на внутренней стороне локтя. Поезд был прохладный. Значит, не от жары. Просто тело решило - сохранить след. Внутренние поводы к влажности бывают сложнее, чем нам внушали рекламные паузы. Пот - это не всегда жара. Иногда - отсутствие выбора.

Металлическая молния от сумки вдавилась мне в рёбра. Я не сдвинулась. Я решила, что этот след - документ. Утром я проснусь и пойму: да, вот здесь - была. Как на паспортном контроле, где тебе ставят штамп, но не говорят, зачем ты туда въехал.

Второй встал с нижней полки тоже. Я почувствовала: не ко мне. Но в пространстве купе любое движение - как звук в камере: отражается от всех стен. Его дыхание - короткое, не рваное, но с тем оттенком задержки, как если бы он хотел что-то сказать. Не вслух. Не мне. Просто - туда, где была темнота.

Мне показалось, он посмотрел. Не вверх, а вбок. Сквозь. В ту зону, где я исчезала. В темноте глаза не видят - но слышат. Особенно если это глаза мужчины, который считает, что ночь - это социальное разрешение.

Рука - я не уверена чья - коснулась моей стопы. Не как ласка. Как курьер, не нашедший адресата. Я не дёрнулась. Дыхание затаилось само, как в моменты, когда в лифте застреваешь между этажами: не страшно, но неловко двигаться.

Тело лежало без реплик. Это то же самое, что быть героиней сцены, о которой никто не скажет была. Потому что сцена - это когда есть вступление, кульминация, аплодисменты. А здесь был только ритм. И отсутствие реплик.

Запаха нет в памяти. Но помню, как простыня зацепилась за колено. Как металл молнии отпечатался. Как чужая тяжесть зависла на пару секунд - не на теле, а внутри паузы. Эти вещи не требуют фактов. У них - своя память.

Я не сказала ни слова. И никто не спросил.

ГЛАВА II

Утро вошло через занавеску ещё до того, как объявили станцию. Я спустилась первой. Не потому что торопилась. Просто хотела выйти - до того, как кто-то посмотрит.

На перроне пахло пылью и холодным кофе. Я шла с рюкзаком, будто это обычная командировка, а внутри гудел всё тот же рельсовый ритм.

Дома было пусто. Муж с детьми уехали к его матери - он писал об этом в мессенджере, но я не читала. Ключ повернулся в замке слишком легко. На кухне - чашка с засохшим чаем, на кровати - вмятина от сна, которого не было.

Я переоделась, умылась и пошла на работу. Без паузы. Как будто всё, что случилось ночью, не нуждалось в переходе. Как будто тело - просто одежда, которую можно сменить.

На лекции я говорила о фигуре умолчания. Студенты кивали. Некоторые делали вид, что конспектируют.
Я вела курс по литературе XX века, и именно в этот день должна была объяснить, как работает недоговорённость в прозе. Слова шли. Структура была выстроена. Я даже пошутила, и кто-то рассмеялся.

Когда ты внутри тела, которое никто не распознал как изменённое - это не облегчение. Это как если бы тебе ампутировали голос, но оставили дикцию.

После первой лекции я осталась в пустом кабинете. Вода в стакане была тёплой. Звонок от декана - чисто технический. На меня смотрели как всегда. Я перестала дышать только один раз - когда случайно задела запястьем край стола, и в этом касании почувствовала не дерево, а отголосок ночи.

Я понимала: домой не хочу. Там будут стены, запахи, свой язык - слишком близко. Я поехала в кафе. Не чтобы есть. Чтобы дозвониться до подруги.

Она взяла трубку почти сразу.

- Слушай, ты где?
- В центре. С работы. Ты занята?
- Да не особо. Что случилось?

Ничего не случилось. Это и было невозможным.

Я сделала глоток воды. Ощущение - как если бы язык обжёгся не температурой, а невозможностью сказать.

- Я просто хотела - сказала я. И замолчала.

Пауза с её стороны была мягкой, но не выносящей.

- У тебя что-то случилось?
- Нет. То есть, я не знаю. Я просто... -

Я не могла подобрать слова. И не потому, что не было лексики. А потому что слова - были слишком маленькие.

- Я была в купе. С двумя мужчинами.

Я услышала, как она задержала дыхание. Не вслух - в фоне.

- И?
- Я не знаю. Это не про "что было". Это про...

Я искала что-то между "произошло" и "приснилось". Между телом и сценой. Между моей кожей - и тем, что в неё вдавилось.

- Ты хочешь рассказать?
- Я не знаю, что рассказывать.

Пауза.

- Ты чувствуешь вину?
- Нет.
- Тебя использовали?
- Нет.
- Тогда?..

Именно в этом "тогда" я услышала, как сама себя предаю. Потому что пыталась ответить - её категорией. А не своей.

Я выдохнула.

- Просто внутри всё гудит.
- Это пройдёт, - сказала она.
- А если нет?

Пауза.

- Если нет - значит, это что-то важное. Но ты же знаешь, что сама справишься.

Я поблагодарила. Не потому что стало легче. А потому что стало понятно: сюда я не пройду.

Связь оборвалась не по технической причине. Просто воздух между нами стал плотнее. Как будто языку не хватило тока, чтобы дотянуться.

Я положила телефон. Посмотрела на руку. Кожа была сухой. Но ощущение - как будто на ней остался вязкий след чужой плоти. Который не вытерли.

ГЛАВА III

Рабочий день был обычным - и именно это было невыносимо. Лекция. Доска. Маркер. Вопрос со второго ряда. Перерыв. Кабинет. Всё шло по схеме. Даже я - будто по чьей-то кальке. Вот и вторая лекция прошла. В кафе в фойе налили кофе, как всегда.

Коллега принесла отчёт, не глядя в глаза. На совещании обсуждали итоги сессии, и я кивала в нужные места. Каждое "угу", каждое "понятно" звучало правильным - и потому фальшивым.

Когда всё кончилось, я не поехала домой. Я просто вышла из здания - и пошла. Без маршрута. Город принимал меня как анонимную улицу: не спрашивал, не узнавал, не обнимал. Я шла долго, пока не поняла, что боюсь не людей, а тишины, которая может быть дома. Там - стены, запахи, молчание. А я больше не могу быть наедине с той ночью, не переведя её хотя бы в звук.

Я достала телефон. Не из желания. Из отчаяния. Рука сама нашла имя. Юля. Когда-то - лучшая подруга. Та, кому я рассказала про самый первый раз. Не по фактам, а по смеху. Она тогда поняла. Не судила. Просто осталась рядом. Я не звонила ей год. Может, больше. Но сейчас - она казалась единственной, кому я могу сказать: что-то было - и я не знаю, что.

Гудок. Второй.

- Алло?

- Юль, привет. Узнаешь?

- О, господи. Конечно. Ты где пропала?

Голос был прежним, но чужим. Не потому что изменилась она. А потому что я была другой, и в этот регистр голос не входил.

- В городе. Возвращаюсь с работы. Решила тебе позвонить.

- Ну надо же. Слушай, я тебя вспоминала недавно. Про наш первый разговор об этом - помнишь? Когда ты рассказала

Я помнила. Именно поэтому и звонила. Она - первая, кто узнал, как это было со мной. Я хотела сказать: Случилось нечто. Как тогда. Но хуже. Потому что я - уже взрослая. А понять не могу.

- Ты чего такая туманная? Что-то не так?

- Не знаю. Было купе. Командировка. Двое мужчин.

- Окей. И?

- Я не знаю.

- Ты испугалась?

- Нет. Просто всё было как будто не мной.

Она молчала. Я поняла: пауза - это не сочувствие. Это отсутствие точки входа. Как будто я говорила не в ухо, а в архив, который больше не открывается.

- Юль, ты же помнишь, как тогда всё было впервые. Мы с тобой смеялись, искали слова

- Ну да. Ты ещё сказала: "Будто вошла в книгу, но без аннотации".

Я улыбнулась. Тепло. Но не туда. Потому что сейчас я была внутри сцены без авторства. "Не вошла" - а оказалась вписанной. И никто не предупредил.

- А если теперь - всё без слов?

- Ты хочешь сказать, что тебя вы тебя втянули?

- Нет. Я согласилась. Но без себя.

- Слушай, может, ты просто переутомилась? Это бывает. От напряжения иногда...

Я слушала и понимала: она добрая. Она старается. Но я говорю не с ней - с прежней сценой, в которой она была. А той - больше нет.

- Спасибо, Юль. Всё хорошо.

- Напиши, если что. Правда. Я тут.

- Я знаю.

Связь не прервалась. Но разговор - распался. Я не смогла сказать. Она - не смогла услышать. Мы обе говорили не туда.

Мы обе не знали, зачем говорим. Но не могли остановиться первыми. А она, наверное, поставит себе галочку - "поговорили". Как в банке, где после длинного меню голос говорит: "Ваш запрос зафиксирован, вам ничего не угрожает".

Только это не был запрос. И не был разговор. Это была попытка - не признаться, не исповедоваться, а вынуть себя из чужой сцены, хотя бы на время. Она услышала меня как что-то между смущением и анекдотом. Как будто я хотела сказать: Случилось кое-что странное, а не: "Я не знаю, где была в ту ночь - и была ли".

Просто в другой стране, в другой жизни, в другом ритме - такие разговоры не случаются на полпути. Им либо быть всем телом, либо остаться между строк.

А я снова осталась между.

ГЛАВА IV

В прихожей темнело, пахло едой - той, что муж ставил разогреть. Свет на кухне был включён, но он не ждал её. Он уехал. Написал коротко: Дача. Без связи. Всё нормально. Я не ответила. И это было - как щель в двери, через которую можно не проходить. И очень кстати. Его отсутствие казалось запланированным: будто кто-то снял со сцены актёра, оставив только декорацию.

Я сняла пальто, оставила сумку на стуле, включила чайник. Вода загудела, и я почувствовала, как нарастает то самое давление - говорить. Впервые за весь день не нужно было держать лицо. Я была дома, и рядом была Мира.

Она сидела за ноутбуком, в наушниках. Увидела меня, сняла один.
- Мам, привет. Ты поздно.
Я кивнула, налила воду в кружку. Хотела сказать - и не сказала.

Мы обе молчали, слушая, как закипает чайник. Этот звук был громче всего.

- Всё нормально? - спросила она, пододвигая кружку ко мне.
- Нормально, - ответила я моментально.

Я смотрела, как она помешивает чай ложкой. Мелкий звон будто отодвигал её слова.

- Мам, у всех бывает, - сказала она так, будто заранее знала мой вопрос.

Я улыбнулась. Но внутри - стена.
Мне казалось: если назвать то, что у всех бывает странным или наоборот - не назвать, оно перестанет быть тяжёлым. Но для меня слово странное было пустым.

Я пыталась начать:
- Мира, я... - и тут же осеклась.

Она посмотрела прямо, ждала, но её глаза были слишком ясные. Слишком "честные".

- Ты устала в командировке, - сказала она. - Отдохни. Всё в порядке.

И обняла. Объятие было привычным, как всегда. Но не тем. Оно замыкало меня в себе.

Я хотела, чтобы внутри обнимания появилась скважина, в которую можно вставить своё слово. Но объятие было гладким. Слишком надёжным.

Мы сидели так несколько минут. Потом она отпустила, вернулась к ноутбуку. Я осталась с кружкой, с шумом чайника, с телом, которое так и не сказало. Но я услышала, как ложка внутри чашки постукивает, когда она её сдвигает.

- Как день? - снова поинтересовалась Мира.
- Обычный.

Я не поняла, откуда эта фраза. Будто она догнала меня раньше, чем я начала говорить. Будто я уже начала - вслух - а она это перехватила.

Фраза зависла. Как и предыдущие:
"Странное."
"У всех."
"Обычный."

Я почувствовала, как моё тело отодвинулось от них. Я уже не могла сказать. Ни слова.

- Я не спала сегодня, - сказала я вместо всего.
- Ну... неудивительно. У тебя такой темп. Перегруз, да?
- Нет.

Она кивнула, как будто я сказала да. И именно в этом кивке я почувствовала: если я продолжу, если скажу хоть часть - моя история исчезнет. Она превратится в прочитанную повесть, отмеченную строгостью сюжета и не обыденностью события - прочитанная за один присест.

Она сказала бы: "Мам, да ладно. Это просто..." - и я услышала бы, как исчезает моя ночь.

Не потому, что она плохая. А потому, что её язык - мне не понятен. Он - интересен. А я как читательница странной истории, только в другой версии жизни

Я смотрела на Миру. Она смотрела на меня. Между нами было всё, кроме прохода.

- Мам, ты чего смотришь так?
- Не знаю.

Я попыталась улыбнуться. Она тоже. Её улыбка была ровной. Как будто я - не я, а законченный эпизод. Как будто я уже прошла, как будто всё во мне уже было кем-то понято и свернуто в карманный файл.

Мне стало холодно. Не физически - в ощущении, что моё дыхание теперь оформлено в её фразах. Она не брала с меня слова. Она оборачивала их ещё до того, как я говорила. Я была у неё не как мать. А как история, которую она могла прожить как объяснение.

Я поняла, что всё началось раньше. Не в купе. А ещё до него. Я не помню, кто тронул меня первым. Не помню лица. Не помню в чём различие тех и того, что скользило во мне, как поршень в насосе.

Мне хотелось сказать: я не знаю, где я началась. Не знаю, где я закончусь. И я не знаю, как рассказать, не прочитав предыдущие главы.

Но я промолчала.

Встала.

Сделала это медленно, будто пробуя, выдержит ли пол моё присутствие. Мира подняла глаза, но не сказала ничего.

Я шла в свою комнату - как в сценарий, который был мне отдан без реплик. В нём я должна была пережить, рассказать, справиться.

Но не могла.

Потому что я не помню, как я туда попала. Не знаю - куда. И если честно - я не уверена, что это была я.

Я ушла в спальню. Закрыла дверь. Всё было тихо. Даже ложка в чашке больше не звучала.

Она снова в поезде. Только теперь купе бесконечно длинное: двери уходят вглубь, как зеркала. Она знает - там сидят люди, но у всех одно и то же дыхание. Она поднимается на верхнюю полку, а снизу - Мира. Не мужчины, а дочь. Та же поза, то же дыхание. Мира смотрит снизу вверх и молчит, но молчание звучит как команды: "Странное. У всех. Обычный.". И в этом голосе она слышит сразу и мужские паузы для смены друг друга, и дочернее объятие, и собственное невысказанное "согласие".

Поезд гудит, но колёса - это пульс. Ритм становится таким громким, что она понимает: сон движется без неё. Как будто сцена уже идёт, актёры расставлены, а её имя забыли в титрах. Она пытается заговорить, но каждое слово выходит чужим языком - голос подруги, голос дочери, голос проводницы.

В какой-то момент свет гаснет, как тогда. Но вместо темноты возникает белый экран, на котором проступает штамп, будто паспортный: Въезд разрешён. Она смотрит на него и понимает, что это не про страну. Это - про ночь, которая теперь в ней.

ГЛАВА V

Я проснулась от тишины. Не той, что наступает после шума, а той, что держалась уже давно. На кухне было чисто. Я налила воду в чайник. Он зашипел, и это был первый звук, который я услышала от мира. Остальные были позже: чмок холодильника, стук кружки о столешницу, скрип внутреннего шкафа. Все звуки были знакомыми, но не моими. Я двигалась в них, как если бы уже не я проснулась, а кто-то, кто всё делает правильно.

Мужа по-прежнему не было - на даче. Он звонил вечером, спрашивал про дела, говорил про погоду. Или уже утром? Или это мне приснилось?! Не помню. Его голос был в телефоне. Но в комнате - только чайник.

Я вышла на улицу в том, что было на вешалке. Сумка, ключи, перчатки - всё шло своим порядком. Никто не смотрел. Я не ждала.

В метро я чувствовала, как близко стоят люди, но никто не касался. Запахи были разными - парфюм, влажная ткань, запах трения тел. Я различала, но не выделяла. Просто дышала через них, не присваивая.

На работе я села за стол. Монитор светился сразу - как будто ждал. Я открыла письма. Отвечала. Переправляла. Закрывала вкладки. Всё работало.

Я заметила, что не могу вспомнить, о чём было письмо, которое я только что отправила. Слова шли, но не оставались. Речь была. Но я не была в ней. Кто-то, возможно, мог бы воспроизвести, что я говорила. Но я - нет.

Потом была лекция. На обеде я сидела в кафе. Ели. Разговаривали. Кто-то рассказывал про свой сон, кто-то смеялся. Я положила еду в рот и почувствовала: язык не отличает вкуса. Всё было не то чтобы безвкусным - но не касающимся. Как будто жевала чужую сцену.

Одна коллега подняла взгляд.

- Ты в порядке? - спросила.

Я кивнула. Легко, чтобы не дать ей задержаться на этом.

После обеда - пошла в туалет. Закрылась. Села. И не делала ничего. Просто сидела. В тишине, которую никто не мог нарушить. Мне казалось, что в этой тишине я могла бы остаться. Не навсегда. Просто без необходимости возвращаться.

Когда я вернулась за стол, там ничего не изменилось. Папка на краю так и осталась чуть выдвинутой. Она могла быть там с вечера. Или с начала месяца. Я не тронула её. Я не хотела переместить ни одного предмета, потому что не знала, где должна быть.

Написала сообщение мужу. Без повода. Просто "Ты приедешь? Сегодня? Завтра?". Он не ответил сразу.

Вечер начал сгущаться за окном. Лампа на потолке загудела. Это был единственный звук, который отозвался в теле. Я знала: если он вернётся сегодня, я должна буду говорить. Или - сделать вид. Не о том. А так, как если бы ему было всё равно, правда это или нет. Чтобы он не искал смысла, а просто был рядом - в нужном ритме, в нужной тишине. Может быть так, как если бы это была просто игра. Не воспоминание. Не признание. Просто - придумать что-то, что можно произнести. Как если бы в этой фантазии я могла быть услышана, не рассказывая.

Я выключила экран. Медленно. Осторожно. Чтобы не дрогнуть.

Но вздрогнула от смс-ки от него.

Теперь - домой.

Дома было тихо. Я вошла не сразу - стояла в подъезде, как будто под дождём, которого не было. Ключ застревал в замке, как если бы не хотел впускать. Внутри всё было на месте. Кроме Миры как вчера. Осталась у бойфренда? Или.. Только воздух сменился. Как будто кто-то дышал здесь до меня. Или тишина начала звучать по-другому.

Он вернулся. Поставил сумку в коридоре. Пах немного деревом и машиной. Сказал: "Привет". Я ответила. Мы оба не спросили - как дела.

Он переоделся в домашнее. Сел. Взял пульт. Я пошла на кухню, открыла шкаф, закрыла. Чай не хотелось. Но нужно было двигаться. Иначе всё остановится.

Потом - ванная. Потом - комната. Свет не включали. Был только экран. Сначала он сказал, что устал. Потом - что надо выспаться. Потом - ничего.

Я подошла и положила руку ему на плечо. Не как прикосновение. Как проба сцены. Он обернулся. Глаза у него были ровные. Без вопросов. Без ожидания.

Я сказала:
- А если я расскажу тебе что-то не всерьёз? Просто - как будто.

Он усмехнулся:
- Ты что, завелась?

Я не ответила. Просто легла рядом. Повернулась к нему спиной. Он обнял. Не сразу. Сначала положил руку на бедро. Потом скользнул выше. Я не остановила. Я хотела - не этого. Я хотела, чтобы он вошёл в ту сцену, в которую я не могла войти одна.

- Представь, - сказала я, - что я в поезде.
Он не ответил. Но дышал ближе.
- Там темно, - сказала я. - И кто-то трогает меня.
Он шепнул:
- Я.

Нет, не ты. Но я не сказала.

- Я не вижу, - прошептала я. - Но чувствую.
- Скажи, что хочешь, - сказал он.
- Я не знаю. Я просто лежу. И жду. И не понимаю, кто.

Он стал целовать. Ладони двигались уверенно. Но я чувствовала: это - игра. Он слышит возбуждение, но не боль. Он отвечает - как муж. Как партнёр. А я - говорю не с ним. Я - пытаюсь вытолкнуть из себя то, что было во мне в той ночи. Но тело не слушается. Оно либо закрывается, либо звучит слишком громко - и он думает, что это удовольствие. А это - дыхание сорвалось. Но он услышал, как желание.

Он вошёл в меня. Я не остановила. Потому что хотела, чтобы сцена закончилась - не в поезде, а здесь.

Он двигался. Дышал. Звучал. Я старалась дышать с ним. Но ритм был не тот. Не тот темп. Не то прикосновение. Не та сцена.

Он кончил. Поцеловал в висок. Заснул почти сразу.

Я лежала. На спине. Смотрела в потолок. Он был серым. Ровным. Без теней.

Я не плакала. Я не думала. Я просто чувствовала: всё, что было во мне, осталось во мне. Даже когда меня трогали. Даже когда я трогала его рукой. Я опять осталась одна.

Я не спала. Или спала - но не целиком. Как будто тело уходило, а слух оставался. Лежала на спине, потом на боку. Потом снова на спине. Пыталась не двигаться - чтобы не разбудить. Потом - двигалась, чтобы хоть как-то почувствовать себя в теле.

Он дышал глубоко. Ровно. Во сне он существовал без меня, без себя, без нас обоих. Я слышала, как скрипит кровать, когда я меняю позу. Скрип - был единственным ответом.

В какой-то момент я закрыла глаза и провалилась. Но внутри сна я всё равно знала, что это не настоящий сон. Я не была в нём. Я просто смотрела из него - на себя.

Мне казалось, что я лежу в поезде. Всё повторялось. Темнота. Левый. Правый. Но на этот раз я знала, что я не одна - потому что кто-то дышал за моей спиной и в лицо одновременно. Я хотела увидеть обоих сразу - но не могла. Хотела сказать каждому - но не было слов.

Потом всё изменилось. Один был активным, второй - наблюдатель. Потом

Проснулась резко. Без звука. Комната была такой же. Только немного светлее. Раннее утро ещё не вошло, но уже стояло у окна. Я повернулась на другой бок. Коснулась его плеча - не для нежности, а чтобы проверить, здесь ли он.

Потом снова провалилась. Но уже без снов. Просто исчезла на какое-то время. И снова проснулась. Как будто ночь не закончилась, а просто разорвалась. Небо было серым. Ни зари, ни теней. Тело казалось чужим. Я не знала, что чувствую. Только знала, что это ещё не конец сна. Но и не начало дня.

Глава VI

Муж ушёл на работу. Я не встала. Лежала в остатке сна, который не хотел быть объяснённым. Комната была такой же, но я в ней - нет. Я не знала, кто я: та, что лежала в поезде, или та, что пыталась заставить мужа услышать её фантазию. Или та, которая смотрела в потолок и не могла сказать ни одному из них, где внутри неё болит.

Будильник прозвенел, но я не нажала. Потом замолчал сам. Я лежала на спине, с ощущением, что ночь не закончилась. Не потому, что не спала - спала. Но что-то внутри осталось не выключенным.

Вчера на лекции я объясняла, как работает недоговорённость. Студенты слушали, некоторые записывали. Я говорила, что в прозе двадцатого века настоящая речь - та, которая не доходит до конца. Та, которая останавливается на границе между телом и фразой. Что важен не рассказ, а то, что остаётся между словами.

Теперь я лежала и не могла сказать себе даже встать. Не потому, что не хотела - а потому что не знала, куда двигаться. В теле было что-то не растворившееся. Остаток сцены. Ночью я пыталась - через прикосновение, через фантазию. Но всё осталось. Даже секс не вынес этого наружу. Даже сон не очистил.

Я встала. Пошла на кухню. Открыла ноутбук - нужно было куда-то вылить это. Не сказать. Написать. Не как текст. Не как рассказ. Просто - строчки. Чтобы то, что не уходит, перестало быть только во мне. А то, что было не моим наоборот: вошло, как ткань, прилипшая к влажной коже. Не отпечатывалось, не болело, но каждый раз, когда двигаюсь - я чувствовала: это не моё. Но со мной.

Экран светился пусто. Я положила пальцы на клавиши. Они были холодными. Я не знала, с чего начать. Но знала: если не начну - не выйду. Ни в день. Ни в себя.

Курсор мигал на пустом поле. Я смотрела на экран и чувствовала: то, что нужно сказать, не знает, как начаться. Любое слово казалось уже ложью. Даже было звучало неправдой. Даже я - не мной.

Я написала: Это случилось в поезде. И тут же стёрла. Слово случилось не подходило. Слово поезд - слишком точно. Слово это - слишком мало. Оно не несло тела. Я не знала, что это было.

Я попробовала снова: Я не знала, кто они. Но фраза звучала так, как будто я уже знаю, что именно не знала. Как будто я оформляю это в позицию. А мне не нужна позиция. Мне нужно было - не превратить это в рассказ.

Я написала: Кто-то касался меня, и я не знала, говорить ли. Это было ближе. Но снова - словно я уже говорю как персонаж. Как будто я уже внутри сцены, которую кто-то сможет интерпретировать. А мне хотелось - вынести из себя то, что не может быть прочитано.

Я оставила строку. Открыла новое окно. Попробовала иначе. Когда ты рядом, я не могу рассказать. Это было уже не про поезд. Это было - про него. Но и здесь я слышала объяснение. Слово, которое как будто заранее просит прощения. А я не хочу просить. Я хочу, чтобы кто-то услышал - так, как я не могла услышать себя в ту ночь.

Я писала три фразы. Удаляла. Любое слово становилось либо ложью, либо банальностью. Писала снова. Потом сохранила черновик. Назвала файл: (без названия). Потом открыла. Прочитала. Закрыла. Не удалила. Пусть останется. Не слово, а его место

Пусть будет. Как остаток. Как мигание курсора. Как означаемое, которая не получила означающего - но заставила тело сдвинуться. Немного. В сторону желания. Которое ещё не оформилось. Но уже не давало остаться внутри. Оно - блуждало между телом, письмом, молчанием -
пытаясь занять ту позицию, в которой может быть впервые расскажет не о том, что было, а откуда она вообще говорит.

Я услышала звук уведомления. Кто-то прислал сообщение. Не он. Кто-то из студентов. Или подруга.

Я не открыла. Просто смотрела на экран. Оно мигало. Как будто мне нужно было ответить.
Но на что?

Я поняла: письмо - не выдерживает. Оно не держит боль, если его не читают. Но если кто-то прочитает - это станет настоящим. Больше не будет можно сказать: это просто набросок.
Просто попытка.
Просто игра в сцену.

Это будет - засвидетельствовано. А я не знаю, хочу ли я, чтобы это было правдой. Или - не хочу?

Я закрыла ноутбук. Осталась в тишине. Но тишина уже не была укрытием. Она - давила.

Глава VII

Я не планировала ехать. Просто открыла сайт. Расписание поездов. Сначала утренние. Потом вечерние. Потом - экспресс. Ничего не подходило. Но тело настаивало: нужен именно тот промежуток, когда все спят, но ты - нет.

Я выбрала сегодня. Без причины. Без цели. Взяла верхнюю полку. Как тогда.

Всё выглядело обыденно. Поезд. Билет. Ночь. Но внутри - что-то сдвинулось. Будто я перестала мешать телу вспомнить маршрут. Не как возвращение. Не как побег. А как попытку доехать до того места, где когда-то провалилось что-то важное. Где я перестала быть собой - и до сих пор не вернулась.

Я не брала вещей. Только сумку. Телефон. Зарядку. Ни записной книжки. Ни блокнота. Ни книги. Всё, что может объяснить - осталось дома.

На улице было прохладно. Воздух пах сыростью. Это было странно - для августа. Но правильно. Я шла медленно. Не по направлению к вокзалу - по направлению к возможности начать.

Я не знала, что ищу. Только чувствовала: если не уеду - останусь в письме, которое не могу ни закончить, ни стереть.

Как и две ночи назад в купе было двое мужчин, а четвертое место не занято.

Поезд тронулся.

я всё ещё не знаю, но уже могу остаться с этим.