Она вошла не в комнату - в воздух.

Ткань её пальто скользнула по косяку, как звук, который не замечаешь, но потом не можешь забыть. Мы не здоровались. В такие вечера жесты звучат громче слов.

Я поставил чайник - не из нужды, а чтобы пар был. Пар помогает телу вспомнить, что оно ещё живое.

Она сняла перчатки. Движением неуверенного дирижёра. Пальцы её были холодными - но не от улицы. От паузы. Той, в которой живут люди, когда не уверены, тронут ли их обратно.

Мы молчали. Потому что знали: каждое слово спутается с телом. Лучше - тишина. В ней всё равно слышно, как дыхание прикасается к животу.

Она села на пол, спиной к батарее. Я сел напротив. Между нами - воздух, которого мы не касались. Он был как предлог. Как остаток света в комнате, где свет давно выключен.

- У тебя дрожат руки, - сказала она.
- Разве? Я не заметил, - ответил я.
- Иногда дрожь - это то, что не случилось. Но хотело.

Я не стал касаться её сразу. Я дотронулся до подлокотника. До собственной щиколотки. До края стола. Проверял, выдержат ли мои руки другое тепло.

Она придвинулась ближе. Не телом - вниманием. Как будто провела пальцем по воздуху между нами.

Я почувствовал: возбуждение не начинается. Оно вспоминается.

Как запах, застрявший в рубашке, которую не надевал с зимы. Как шов на внутренней стороне бедра, который никогда не зашивали.

Мы не целовались. Я провёл ладонью по её горлу - с тем напряжением, как будто это клавиша, а я не знаю, какая будет нота.

Губы её были сухими. Но шептали. Не вслух - запястьем. Оно говорило: можно.

Она сняла рубашку медленно. Не раздеваясь - распуская ткань, как если бы та мешала воздуху дышать.

Грудь у неё была не глянцевая - читаемая. Левая - с родинкой чуть выше соска. Правая - как запятая в слишком длинном предложении.

Когда я коснулся её живота, она вздохнула. Но не в голос. В бёдрах. Так дышат только те, кто помнит, как это - быть внутри без просьбы.

Я вошёл - не торопясь. Как входят в воду, в которую однажды уже входили. Тело её сжалось, но не от страха. От знания, что этот момент не повторится. Только останется.

Мы двигались тихо. Без ритма. Потому что в такие вечера ритм не задаёт музыка - его задаёт кожа.

Я чувствовал, как её спина вспоминает руки, которые были раньше. Не мои. Но сейчас - мои.

Она сказала:
- Не заканчивай. Даже если уже.
Я ответил:
- Я уже. Но не заканчиваю.

Мы лежали. Влажность между нами не испарялась, как вода из чайника, который забыли выключить, - она оседала, медленно, почти телесно, как звук на плёнке, которую кто-то будет слушать, но никогда не перемотает в начало.