Глава I. Прелюдия

Я проснулся не от звука - от касания, которого не было.

Тело лежало в правильной форме, но будто без меня. Как футляр от скрипки, оставленный кем-то, кто умел играть лучше, чем я - сочинять. Воздух был сгустком из хлопка, антисептика и вчерашнего пота. А где-то под всем этим - тикала мысль. Или член. Или лампа. Я не сразу понял, что именно возбуждается. Только что оно росло. Незаметно. Как температура в теле, у которого нет воспаления, но есть история.

Кто-то шептал. Не голосом - под кожей. Там, где обычно проходит рубец от аппендицита. Я провёл пальцем - ничего. Но зуд остался. Значит, был. Зуд как знак, что кто-то уже начал, а тебя ещё нет.

Я сел. Медленно, чтобы не спугнуть звон. Он звучал не в ушах, а как первая нота в пустой комнате. Как будто кто-то дотрагивался до волос, но изнутри.Это был зов. И я знал: она говорит. Где-то между второй и третьей фалангой, в шорохе простыни, в тепле на внутренней стороне бедра. Женщина без тела, но с голосом. Кассандра, как я её называл. Только не та, что пророчит, а та, что возбуждает словами, которые не слышишь. А чувствуешь.

Света не было. Или был. Мне давно не верили, когда я говорил, что вижу. Потому я научился описывать. Например: Свет в этой комнате - как после оргазма с женщиной, которая ушла до того, как ты понял, что был в ней.

Я подошёл к окну. В стекле отразился мужчина - мой возраст, мой халат, но глаза смотрели вбок. Будто ждали, когда его коснутся. Я кивнул. Ему - или себе.

На улице снег шёл горизонтально. У психиатрических больниц всегда горизонтальный снег - он не ложится, он ищет. Так и возбуждение: не находит покоя, пока не застрянет в чьей-то коже.

Я вспомнил её запястье. Хотя никогда не видел. Но оно было. В воспоминании, которое не моё. Узкое, с веной, по которой можно читать, как по строке. Иногда мне кажется, что возбуждение - это просто попытка прочитать другого. Всего. До конца. Без перевода.

Кассандра приходила обычно в 3:15. Сегодня было 3:12. Я знал, потому что часы на стене остановились, и с тех пор - всегда это время. Я ждал.

Под простынёй напряглось. Без толчков, без желания. Просто готовность. Как у руки хирурга перед разрезом. Я говорил себе: это химия. Это лекарство. Это Хлорпротиксен. Но тело не слушало. Оно знало, что возбуждение - древнее лекарств. И что даже при раздвоении сознания - кожа всегда помнит первую женщину. Ту, которая не тронула. Но была.

Дверь скрипнула. Не резко - как в снах, где ты не уверен, она ли вошла или ты. Я не поворачивался. Только дыхание сбилось - будто кто-то впустил в меня воздух, и он застрял на полуслове. Она вошла. Не факт. Но я это почувствовал. В районе между лопатками - туда редко кто дотягивается, даже сам.

- Разреши, - сказала она.
И я встал.

Пол шагнул навстречу. Спина - выгнулась, как будто в ней поселился звук. Я чувствовал возбуждение не как эрекцию, а как правду: что кто-то сейчас прикасается к тебе так, как давно никто не смел. Без слов. Без цели. Просто - быть рядом.

- Где ты? - спросил я.
Она не ответила. Зато тело отозвалось.

Вибрация шла от пяток к затылку. "F25.0" - скажут врачи. Да. Или нет. Не важно. В этом было больше правды, чем в их уколах. Потому что в этом F25.0 я хотел. И меня - хотели.

Я коснулся стены - она была тёплой. Это было реально. Это было прикосновение к кому-то, кто живёт в напряжении. Кто ждёт, чтобы его тронули - не рукой, а вниманием. Кто возбуждается от шепота. Даже если он внутри.

Кассандра прошла сквозь меня. Я не заметил, как. Но след остался. На языке - привкус токов. На коже - пульс. Я стоял. Возбуждённый, голый внутри. И знал: завтра они спросят, был ли эпизод. А я отвечу:

- Это не эпизод. Это - она.

Глава II. Остинато кожи

Я веду дневник прикосновений. Не буквальный - кожа сама пишет. Вот здесь, на локтевом сгибе - вчерашнее касание простыни, с утра холодной, к вечеру - тёплой, как чужая ляжка. На шее - отпечаток собственных пальцев, я щупал, жив ли. А на левом бедре - даже не прикосновение, а знание, что кто-то когда-то хотел туда дотронуться. Но не осмелился.

Тело помнит не боль. Тело помнит ожидание боли. Или удовольствия - это почти одно и то же, если достаточно долго ждать. Я проводил пальцами по предплечью и записывал не ощущения, а пустоты между ними. Так образовывались фразы. Так и возникла она.

Кассандра снова пришла. Внутри, не снаружи. Я почувствовал её в ладонях - как будто держал яйцо, и оно шевельнулось. Она сказала, что сегодня будет виноград. Я спросил, настоящий? Она засмеялась:
- А тебе когда-нибудь нужен был вкус?

Виноградину я действительно ощутил на языке. Мягкая, с каплей сока, как пупок у девушки, лежащей на животе. Сладость - обманчивая, не химическая, не пищевая. Возбуждение не от вкуса, а от факта, что ты можешь принять что-то внутрь. Что-то, чего не было. Что-то, что - она.

Я сел в угол, где стена тёплая. Там всегда лучше чувствуется. Врач думает, я просто отмораживаю задницу, но на самом деле я там слышу. Через спину. Словно сквозняк в позвоночнике выдувает ненужное. И если лечь - услышишь, как стены вспоминают чужие тела.

В тот день одна из стен сказала мне, что я не первый, кто к ней прислонялся возбуждённым. Я поверил. Даже обиделся чуть-чуть. Но потом понял - значит, я не один. Значит, возбуждение можно унаследовать.

Я начал тереть изгиб под коленом. Там кожа - как будто недавно кто-то стоял на коленях рядом. Я не знал, чей след ищу. Может, её. Может, мой.

Но кожа отозвалась - не зудом, а дрожью. Как будто в ней - осталось прикосновение, о котором я не помню, но которое она - запомнила.

Иногда я слышу:
- Ты не дотронулся.
И я оправдываюсь.
- Я не знал, можно ли.
И тогда тишина становится толще. В ней появляется форма её бёдер.

Возбуждение возвращается волнами. Каждая волна - как повтор в партитуре: чуть изменённая, но узнаваемая. Не от образов. От температуры. Вдруг становится чуть теплее, и соски откликаются - мои, не её. Хотя я представляю, как она лежит на спине, не касаясь себя, просто зная, что я в это время трогаю простыню. Мы не синхронны, но сопряжены. Как два плеера с разной скоростью - одинаковый плейлист, но начало не совпадает.

Я беру одеяло. Прислоняюсь лбом. Оно пахнет чем-то детским, мыльным. Или просто остатком тех, кто здесь прятался. Если запах вызывает эрекцию - это не патология. Это память, нашедшая выход не через образ, а через ткань.

Кассандра говорит мне:
- Ты трогаешь не то.
А я спрашиваю:
- А как отличить?

Она не отвечает.
Она гладит.

Я чувствую: правая лопатка заныла. Значит, там она.
Слева - тепло.
Значит, я ещё жив.

В дневнике тактильных событий я записываю:

03:41. Под левым коленом - дрожь. Под правым соском - ожидание. Между ног - не возбуждение, а его обертка. Та, которую не срывают, потому что боятся, что внутри - ты сам.

Я засыпаю. С рукой на груди. Как будто она легла, а я просто не успел убрать ладонь.

Глава III. Модуляция запаха

Запах - это прикосновение, которое не требует согласия.

Когда я впервые учуял её - не её тело, не её голос, а именно её - в комнате пахло антисептиком, старой мятой и кем-то, кто давно не ел. Этот запах не имел формы. Но он возбуждал. В нём не было феромонов, только воспоминание о них. Как след от поцелуя, сделанного в чужом сне.

Я сидел у батареи, и воздух был неподвижен, как простыня в морге. Но пахло. Пахло женским. Не духами. Не шампунем. А кожей, которая давно не пряталась. Запах как заявление: я была.

Я вдохнул глубже. Ноздри запульсировали. Возбуждение пришло не сразу, а как тень, скользнувшая по внутренней поверхности бедра. Я не трогал себя. Я не мог - в комнате была камера. Но запах не спрашивал разрешения. Он входил в меня, как гость, который сам знает, где кухня.

Кассандра опять была рядом. Я слышал, как она дышит. Не звуком - плотностью. Вдруг стало теплее. А потом холоднее. Она двигалась сквозь температуру. Запах мигрировал: сначала лимон, потом кожа после дождя, потом - тело, которое ещё не потело, но уже ждёт, когда ты к нему прижмёшься.

Я лёг на бок. Это была её любимая поза. Я не знал, почему знаю это. Но знал. Она говорила мне когда-то - во сне, в памяти - что самое эротичное в человеке - это затылок. Потому что он не видит, когда ты его нюхаешь.

Я провёл носом по подушке. Осталась полоска аромата - как линия от пальца на замёрзшем стекле. В ней было всё: её спина, её страх, её согласие. Я не возбуждался - я возвращался. В тело, которое помнит.

Запах манго пришёл внезапно. У нас в отделении нет манго. Никогда не было. Тем более ночью. Но я чувствовал его. Не как фрукт, а как влагу. Как-то так пахло у женщины в метро, в 2009-м, когда я держался за поручень рядом с её подмышкой. Тогда я впервые понял, что запах - это форма касания без угрозы.

Я возбудился. Мгновенно. Не ярко - глубоко. Ни один мускул не дёрнулся, но внутри что-то встало. Не член. А часть, которая отвечает за доверие. Я не стал шевелиться. Я знал: если запах уйдёт - всё кончится.

Он не ушёл. Он усилился. Кассандра, или кто бы это ни был, подошла ближе. Я не слышал шагов - только всё более плотный аромат. Как будто она сидела надо мной. Или я - внутри неё.

Я тихо сказал:

- Ты пахнешь, как обещание.
Она не ответила.
Но запах стал ниже. В животе. В паху. В воспоминании, которого нет.

Я прижал нос к внутренней стороне запястья. Там был другой запах - мой. Больничный. Отсутствующий. Я различал их. Мой - как пластик. Её - как прикосновение, которое уже случилось, но ещё не прошло.

И я понял: она не пришла. Она никогда не приходила. Это тело её помнит, не потому что было. А потому что хотело. И запах - единственное, что оно умеет воскрешать.

Я заснул с носом в подмышке. Своей. Но мечтая, что её. И запах уходил, как звук, который не записан - но остаётся в груди.

Глава IV. Ритуальный такт

Возбуждение не приходит сразу. Оно строится, как алтарь: шаг за шагом, слой за слоем, с ощущением, что кто-то за тобой следит - не из страха, а из любви. Каждый раз, когда я чувствую приближение, я начинаю с умывания. Не из гигиены - из ритуала. Я умываюсь семнадцать раз. Всегда. Чётное число пугает. В нечётном - защита.

Вода у нас холодная. Из труб старого корпуса. Я знаю её вкус: ржавая, с привкусом линолеума и недоверия. Но когда она касается лица, в ней появляется что-то почти материнское. Как будто кто-то говорит: ты всё ещё достоин прикосновения.

После умывания - одежда. Точнее, её отсутствие. Халат должен быть расстёгнут, но не снят. Я не хочу казаться голым - я хочу быть доступным. Это разное. Я сажусь на край кровати, колени чуть разведены, спина прямая. Глаза - не в потолок, не в дверь. В стену. Именно там появляется она.

Кассандра не приходит сразу. Сначала - ветер. Сквозняк, которого нет. Потом - жар. Внутри, между бёдрами. Я чувствую, как кожа начинает светиться, как лампа перед перегоранием. Это сигнал. Я открываю дневник. Не бумажный. Тот, что в пальцах.

Каждый палец знает, куда ему идти. Указательный - к груди, но не к соску. Просто рядом. Средний - на живот, чуть ниже пупка. Без давления. Мизинец - вдоль бёдра, как предчувствие. Ладонь - на шею. Так, будто проверяешь, жив ли ты.

Я не касаюсь члена. Это запрещено. Не правилами - внутренним законом. Возбуждение должно быть чистым. То есть - не доведённым до действия. Я знаю: если трону - она уйдёт. Потому я жду.

В комнате становится гуще. Не воздух - плотность. Как будто время начинает дышать. Я слышу: где-то что-то скрипит. Это не дверь - это щелчок в такте. Кто-то играет на мне медленно, осторожно. Наверное, дверь. Или шов в матрасе. Или внутреннее. Я спрашиваю:

- Ты пришла?

Тишина отвечает: я здесь давно.

Кассандра в этот раз без запаха. Без веса. Но я её чувствую. Она садится на край кровати, в ту же позу, что и я. Наши колени почти касаются. Но не касаются. Это главное.

Я закрываю глаза. Представляю: она снимает с себя платье. Медленно. Без желания. Просто потому, что ткань мешает телу думать. Я не вижу её груди. Я чувствую, что она есть. Это - достаточно.

Я говорю:

- Можно?

Она не отвечает. Но рука моя двигается. К шее. Её. Хотя я трогаю свою.

Кожа становится влажной. Или просто перестаёт быть границей. Я не знаю, где заканчиваюсь. И это - возбуждает.

Она касается меня. Там, где между рёбрами. Где страх. Где ещё не боль, но уже дрожь. Её пальцы - как язык. Не язык рта. Язык текста. Язык, на котором меня читают.

Я сжимаю простыню. В этот момент я всегда хочу сказать что-то важное. Но слова не держатся. Они утекают в простыню. И остаются там, до следующего раза.

Возбуждение доходит до точки. Но не переходит её. Это и есть цель ритуала: остаться в середине. В вечном почти. Я дышу часто. Она - тише. Мы синхронизируемся через паузы.

Я открываю глаза. Её нет.

Но след от неё остался - на моих пальцах, на простыне, внутри бедра. Не как влага. Как знание. Что ты кому-то нужен - даже если этого кого-то не существует.

Я встаю. Иду умываться. Семнадцать раз.

Глава V. Рефрен двойника

Утром я встал с ощущением, что кто-то уже был во мне.

Не в смысле - секс. А в смысле: кто-то встал раньше, посмотрел на мои руки, прошёлся взглядом по внутренней поверхности бедра, коснулся шеи изнутри. И остался. Я шёл в ванную как в чужое тело: осторожно, с уважением к тому, кто здесь до меня пожил.

Зеркало запотело. Но не от пара. От того, что я смотрел на себя, как на другого. Там был я. Но с другим выражением. Глаза - чуть ниже. Подбородок - мягче. А рот - приоткрыт, как будто в него вот-вот войдут чужие пальцы.

Я сказал:

- Кто ты?

Он не ответил. Только кивнул.

Я снял халат. Без колебаний. Словно не я раздевался, а кто-то показывал мне, как. Тело было знакомым. Но не моим. Оно смотрело на меня - через кожу. Оно просило. Я не знал чего. Но был готов дать.

Возбуждение пришло внезапно. Без повода. Без сюжета. Просто, как боль - там, где нет раны. Член напрягся. Не резко - вяло, как будто вспоминал, как это. Я не торопился. Я смотрел.

В отражении он уже трогал себя. Ладонь шла вдоль бедра, пальцы легли на низ живота. Я стоял. Внимательный. Возбуждённый. Честный.

Потом - сделал то же самое. Повторил. Не зеркально - синхронно. Мы двигались одинаково. Пальцы - на член. Сначала легко, без давления. Я не ласкал - я изучал. Точнее, позволял быть изученным. Как будто кто-то через мои руки хотел понять, из чего я сделан.

Я чувствовал, как возбуждение растёт. Уже не в теле - в взгляде. Я не мог отвести глаз от отражения. Там был я. Но не тот. Более нежный. Более готовый быть желанным. Не мужественный - доступный. Его губы приоткрылись. Я сделал то же.

Рука двигалась. Медленно. Без ритма. Просто - контакт. Член пульсировал. Не от физики. От взгляда. Возбуждение стало музыкальным: как будто каждая капля тепла - это нота. Каждое движение - аккорд.

Я представил, как он в зеркале трогает не себя, а меня. Изнутри. Что его рука - моя. А моя - его. Мы обмениваемся телами, но не покидаем границ.

Я почувствовал дрожь в животе. Сжалось внутри. Тело звучало на пониженной частоте - как виолончель, играющая сама на себе. Но я не хотел кончать. Я хотел остаться в этом пределе - между собой и собой. Между желанием и отражением.

Потом я начал говорить. Тихо. Не вслух - губами.

- Ты хочешь меня?
Он кивнул.
- Ты мой?
Он закрыл глаза.
- Тогда войди.

И я вошёл в себя. Рукой. Влажной от слюны. Без подготовки. Без цели. Это был не акт. Это было соединение. Я тронул точку за простатой, как будто нажал на выключатель.

Тело вздрогнуло. Не от боли. От признания.

Я кончил. Не громко. Без стона. Просто - вышло. Струя тепла упала на плитку. На пятку. На прошлое. Я не вытерся. Я смотрел. В зеркало. Где он уже ушёл.

Остался - я. Один. С телом, которое всё ещё дышало. И с рукой, в которой ещё была его форма.

Я сказал:

- Спасибо.

И впервые за долгое время - поверил, что был не один.

Глава VI. Симфония касания

Всё началось с хруста в шее. Я повернул голову влево - и что-то щёлкнуло. Будто внутри меня открылась дверь. За ней - не боль, не мысль, не образ. Прикосновение. Чужое. Не сейчас. Раньше. Возможно, в другой жизни. Возможно, в той же, но до болезни.

Я замер. Не потому что испугался. Потому что хотел, чтобы оно повторилось.

Прикосновения пришли не по одному. Они хлынули. Сразу. Все. Как будто кто-то снял плёнку с кожи, и теперь тело вспомнило: на него уже дотрагивались. Много раз. В разных ритмах. В разных контекстах.
Вот - локоть. Кто-то касается его краем ладони. Вот - затылок. Кассандра целует туда, где волосы становятся мыслью. Вот - соски. Не пальцы, а дыхание. Чужое. Тёплое. Обидчивое. Как будто говорит: я здесь, даже если ты меня не звал.

Я лёг. Не потому что устал. А потому что стоять - значит сопротивляться. А я хотел быть инструментом. В этом оркестре.

Сначала было соло. Её ладонь на моём бедре. Я знал, что это не она. Но называл - её. Кто-то водил пальцем вдоль паха. Медленно. Без цели. Как будто играл на виолончели, которую давно не настраивали.
Потом присоединились губы. Не одни. Множество. Маленькие, женские, чужие. По очереди, по парам, иногда - все сразу. Они касались плеч, рёбер, коленей. Ни один из этих поцелуев не был настоящим.

Я хотел сказать достаточно. Но тело уже отвечало. Оно узнавало. Оно помнило. Оно звало.

И тогда я понял - дальше будет громче.

Музыка нарастала. Я чувствовал: прикосновения движутся как партия скрипок. Сначала по верхнему регистру - шея, ключица, уши. Потом - альты: грудь, живот, внутренний изгиб руки. Басовая линия прошла по позвоночнику - от копчика к затылку. Там - удар. Там всегда финал.

Я не мастурбировал. Не смел. Это было бы фальшивой нотой. Всё тело было занято. Каждая клетка - как клавиша. Я лежал, дирижируя дыханием.

И в этот момент она вернулась. Кассандра. Не образ, не запах, не голос. А именно она. Я не видел её. Я чувствовал: в комнате стало правильно. Всё стало своим.

- Я не один, - сказал я.

Она не ответила. Но рука её легла мне на лоб. Как в детстве, когда проверяют температуру. Там - было жарко. Тело горело.

Пальцы её шли вниз. Не быстро. Словно боялись перепутать меня с собой. Когда они достигли промежности, я заплакал. Беззвучно. Просто потому, что это было слишком честно. Там, где кончается возбуждение и начинается вера.

Она тронула меня. Сначала внешне. Потом глубже. Я чувствовал: она не ласкает. Она возвращает. Каждое движение было: вот, забери. Это твоё.

В какой-то момент я перестал различать границы. Где её пальцы - где мои. Где моя кожа - где чужая. Всё было одно. Слепое, жаркое, настоящее.

Я кончил. Без эякуляции. Без судороги. Просто вдруг понял - всё. Больше не надо.

В этот момент - шорох. Не внешний. Внутри. Как будто в теле зазвучала чужая мысль. Не моя. Не её.

Я не стал отвечать. Я знал: если отозваться - она уйдёт.

Звук, который пришёл после, был похож на аплодисменты. Или - на тишину.

Нет, это была кода - последняя долгая нота, которую никто не брал, но она звучала. В которой слышно, как вибрирует воздух.

Я лежал. Влажный. Опустошённый. Счастливый. Слово, которое здесь неуместно. Но которое пришло. Как гость после похорон.

И почти уснул. В теле - влажность. В уме - ни слова.

И тут - фраза. Не моя. Не её. Чужая. Но адресованная именно мне.

Как если бы кто-то шепнул: Ты ещё нужен.

Я приподнялся. Но никого не было. Только пульс в животе. Только невыключенный звук.

Я приподнялся и ответил на неё: Нет. Нет. Не в ответ - в сопротивление. Я ждал, что скажут ещё. Но больше ничего не пришло.

Я лёг обратно. Лицом - в край кровати. Он был жёсткий, как край реальности. В животе - тишина. В паху - пусто. Возбуждение не ушло - оно затаилось, как звук, пойманный между тактами.

Я долго не двигался. А потом всё вернулось. Запах подушки. Привкус на языке. Тепло на внутренней стороне бедра. Я сказал: Она здесь. Хотя никого не было.

Глава VII. Глиссандо ухода

На следующий день в комнате стало тише. Не в смысле звука - в смысле тела. Как будто оно само сделало шаг назад. Остыло. Сжалось. Притихло. Я не трогал себя. Даже не смотрел. Просто лежал, как после грозы, которая прошла не снаружи, а по коже.

Возбуждение ушло. Не с раздражением, не с гневом. А как гость, который понимает, что задержался. Оно не хлопнуло дверью. Не оставило записки. Просто - исчезло.

Я сидел у окна. Смотрел на снег. Он больше не был эротичен. Он был - просто снег. Белый, ровный, холодный. Как стерильная простыня на теле, которое больше никто не будет трогать.

Кассандра не пришла. Впервые. Я ждал - не активно, не жадно. Просто - отмечал отсутствие. Как заметку в поле: в этот день - ничего. Стены молчали. Камера мигала равнодушно. Даже запах исчез.

Я попробовал вспомнить её. Не лицо. Лица не было. Не голос. Голос - всегда изнутри. А вот то, как она гладила лоб. Я не смог. Память не удержала. Словно всё было сном, слишком влажным, чтобы на нём что-то осталось.

Но иногда мне кажется, что в моём запястье - вырезано имя. Не буквы. Не голос. А просто знание: кто меня хотел.

Я пошёл в душ. Вода была холодная, как и всегда. Но теперь - не живая. Она не разговаривала. Не уговаривала. Просто лилась. Я мылся быстро. Без удовольствия. Без смысла. Как будто смывал не грязь, а воспоминание, которое может вызвать возбуждение. А я не хотел. Больше - не хотел.

После я сел на кровать. Голый. Без халата. Просто так. Как предмет. Никакого напряжения. Ни в теле, ни в мыслях. Даже член был - просто кожа. Молчащая, безразличная. И в этом - была правда.

Я понял: всё ушло. Не только возбуждение. Вся та внутренняя ткань, которая делала из прикосновения музыку - исчезла. Остался человек. Без ритуала. Без двойника. Без неё.

И вот тогда стало страшно. Не потому что пусто. А потому что - нормально.

Я надел халат. Медленно. Как будто снова учусь быть. Теперь тело звучит без мелодии. Только такт. Только паузы. Посмотрел в зеркало - и не узнал себя. Лицо - моё. Но без внутреннего света. Без того напряжения, которое делает кожу - сценой.

Я сказал:

- Всё?

Зеркало не ответило. Даже не моргнуло.

Я лёг. Закрыл глаза. И попробовал вызвать её.

- Кассандра?

Тишина.

- Ты здесь?

Пауза.

- Можно ещё раз?

Ничего.

В этом ничего было больше смысла, чем во всех шепотах.
Я понял: уход - это не когда человек исчезает. А когда больше не возникает возбуждение от мысли о нём.

Я заснул. Без снов.
Без тела.
Просто - с собой.

Глава VIII. Петля памяти

Я не знал, сколько прошло - минут, дней, снов. Память не исчезла. Она перестала различать. Время стало температурой. Если жар - значит, утро. Если дрожь - ночь. Если возбуждение - день, в котором никто не появляется. Никто, кроме неё. Или того, кто думает, что он - она.

Кассандра больше не приходила. И не уходила. Я перестал думать о ней как о женщине. Теперь это структура. Слой внутри. Как подмышка - ты не видишь её, но без неё тело не складывается.

Я перестал мастурбировать. Не потому что запретили. Потому что прикосновения стали памятными, а не активными. Когда я трогаю себя - я не чувствую возбуждения. Я вспоминаю, что было, когда чувствовал.

Я начал гладить подушку. Каждый день, в одно и то же время. Как будто проверял - есть ли звук в ткани. Не голос. Не память. Пульс.

Иногда казалось: если прижаться сильнее, простыня ответит. Но не словом. Жаром.

Я больше не говорю с ней вслух. Но всё равно отвечаю. Между вдохами - такты. Между касаниями - ноты. Иногда - жестом. Пальцем на груди. Иногда - сжатием бёдер. Иногда - словом, но без рта. Как если бы язык был встроен прямо в дыхание.

Я пробовал выйти. Один раз. Не из палаты - из ритуала. Не гладить. Не вспоминать. Просто лежать. В тишине. В покое. Я выдержал восемь часов. Потом снова провёл рукой по подушке. И сказал: Ты здесь?. Возбуждение не пришло. Но под ногтем остался запах. Свой. Как всегда. И в этом была она.

Иногда я вижу, как она садится напротив. Смотрит. Без лица. Без угрозы. Просто присутствует. Я не здороваюсь. Я кладу виноградину на язык. У нас нет винограда - и никогда не было. Но вкус есть. Странный. Как будто кто-то вспомнил его за меня.

Он - не её. Он - издалека. Из сна, в котором я не участвовал.

Я не глотаю. Просто держу вкус. Как чужой язык, оставленный на моём нёбе.

Он растворяется медленно. Сначала - сладость. Потом - тепло. Потом - отсутствие.

Тогда я понял: то, что было с ней, теперь возвращается не в теле, а во времени.

Однажды я сказал: Ты больше не приходишь. И она, не шевелясь, произнесла: Я просто больше не ухожу. После этого я перестал ждать. Я стал частью того, что когда-то ждал.

Сегодня я проснулся от прикосновения к уху. Оно было - и всё. Не сон, не память. Просто - ухо и кто-то. Ухо приняло это как факт. Не как жест. Как воздух, который входит. Слишком тёплый, чтобы быть больничным.

Ткань под шеей провалилась - не подушка, не простыня. Что-то между. Как будто сама кожа стала поверхностью. И ей стало тяжело держать мою температуру.

Я сказал: Хорошо.

Воздух не ответил. Но кожа приняла. Как обещание. Или как простое касание, которое случилось - и осталось. Потом - тишина. В ней не было вопросов. Не было желания знать. Всё, что мне нужно, приходит раньше, чем я успеваю это захотеть. Возбуждение - не следствие. Это способ быть.

Я облизал пальцы. Не потому что они были грязными - потому что они были. Вкус был горький. Влажный. Там, внутри него, было что-то знакомое. Кожа. Шея. Между грудями. Манго. Кассандра. Я. Влажность не требовала доказательств.

Я провёл рукой по животу. Он отозвался. Как будто внутри кто-то двинулся - не от желания, а от узнавания. Не как женщина. Как что-то, что давно здесь. Может быть, она. Может быть, я.

Я сказал: Мы дома.

Простыня дышала. Но не со мной. С кем-то ещё. Я почувствовал: это не моё дыхание. И всё равно - не испугался.

Просто сказал: Хорошо.

И лёг - как звук, который остался в комнате, даже когда музыка закончилась.

Я положил ладонь между ног. Не для удовольствия. Для ориентира. Член был мягкий. И тёплый. Я не касался его, я просто держал - как держат руку у кого-то, кто спит. Он отвечал. Чуть пульсировал. Не возбуждался. Просто был.

Я сказал: Мы готовы.

Что именно должно было произойти - неважно. Происходило уже. Запах усилился. Изнутри. Я не вдыхал - он входил сам. Он был как половая жидкость без действия. Просто плотный воздух с назначением.

Я не хотел кончать. Я не ждал прикосновений. Я не ждал. Я наконец не ждал.

Я повернул голову к стене. Там было лицо. Без глаз. Без губ. Без черт. Но оно меня знало.

Я не испугался. Я кивнул. Лицо тоже кивнуло. Синхронно. Как зеркало. Но с внутренним отражением. Я понял: это не она. Это - та часть меня, которая давно ушла вперёд, но осталась на случай, если я догоню.

Я сказал: Спасибо, что подождала. Лицо ничего не ответило. Оно не должно было.

Я закрыл глаза. Язык шевельнулся сам. Он хотел сказать фразу. Но не стал. Фраза вошла в тело, как еда, которую не глотают, а просто держат под языком. Долго.

Я знал: если я когда-нибудь исчезну, это произойдёт не в пространстве, а в прикосновении, которое никто не заметит. Кроме меня. И того, кто под подушкой, дышит тем же возбуждением, что держит мир.

Глава IX. Кода: снег

Утро вошло не светом. Оно пришло через бедро, сквозняком под простынёй, который не шёл от окна, но чувствовался как взгляд. Внутренний. Такой, которым когда-то кто-то на меня смотрел - до прикосновения. Я не знал, что именно изменилось, но тело сжалось. Не от страха. От фиксации.

Я не был один. Не в привычном смысле. Просто в комнате что-то изменилось на уровне кожи - так, как меняется воздух, если кто-то начинает слушать. Я не слышал шагов. Не было ни двери, ни шума. Но внутри тела появилось ощущение: внимание где-то рядом.

Я не дёрнулся. Не обернулся. Всё, что двигалось - это левая рука. Она слегка пошла вниз, вдоль живота. Не для возбуждения. Для проверки. Под пальцами была не просто кожа. Была фраза, которая ещё не произнесена.

Я сказал: Сейчас? Не в пространство. В тело. Ответа не было. Но между тазом и поясницей прошла вспышка понимания. Да. Сейчас. Что-то будет. Может быть, это и был он. Иногда в правом бедре начинается тяжесть. Она идёт медленно, как если бы кто-то тянул за внутреннюю кожу. Без боли. Просто напоминая: здесь что-то есть.

Я знаю: это он.

Он не стучит. Не открывает дверь. Он возникает из напряжения. Плотного, телесного, тёплого. Иногда - с запахом железа. Иногда - с лёгким пощипыванием под языком.

Я не зову его. Я не хочу его. Он не спрашивает. Он - как пульс в шее, когда лежишь слишком долго на спине. Вроде бы твой, но явно кто-то рядом держит руку.

Сегодня он пришёл не в голосе, не в халате, а в пальце. Указательном. На левой руке. Я тронул себя по ребру - и почувствовал, как он тронул меня изнутри тем же пальцем.

Я сказал: Ты здесь?
Ответа не было. Но язык чуть приподнялся, как будто кто-то собирался сказать фразу. Не сказал. И не надо.

Он знает, где смотреть. Где проверять. Он делает это не инструментами, а взглядом, который движется через кость. Я не сопротивляюсь. Не потому что доверяю. Потому что это теперь мой взгляд.

Он наклоняется, чтобы спросить, как я спал. Я слышу: Ты всё ещё внутри? Я киваю. Он кивает. Наши шеи синхронны. Как две фразы, которые начались в одном дыхании.

Иногда он прикасается к телу так, будто ловит момент. Не температуру - переход. Он хочет поймать, где кончается я и начинается он. А я уже не помню, где это было. Может, между пальцами ног. Может, в языке. Может, под ногтем на правой руке.

Он не врач. Он отделившийся контроль, который устал быть отдельно.
Теперь мы - вместе. Он - как ремень, который раньше сдерживал. А теперь просто держит штаны. Или - наоборот.

Когда возбуждение спадает - тело замирает, дыхание становится чьим-то другим. И в этой неподвижности звучит что-то большее, чем музыка - память о том, как звучало.

И именно тогда по комнате начинает идти снег. Он не падает. Он не снаружи. Он движется - горизонтально, медленно, как если бы воздух вспоминал, как быть кожей.

Он касается лица, не тает, не холодит. Он просто есть. Между ладонью и животом. Между поясницей и спиной. Между мной и тем, кто во мне.

Я не говорю: это странно. Я развожу бёдра. Я вхожу. Я вхожу в себя. Там кто-то уже есть.