Я оказался в Монреале в январе. Это было не путешествие, а пауза в тёплой стране тела: я сбежал из Нью-Йорка, потому что там всё знали, а здесь - никто. Снег валил, как будто город хотел быть не городом, а поверхностью воспоминания. Мне казалось: если остаться здесь ещё немного - я забуду, зачем вообще люди прикасаются друг к другу. И именно в этот момент - я встретил её.

Она читала Письма к Милене в кафе на Сен-Дени. Снег на её шарфе не таял - она вошла, как экспонат из хранилища климата. Я спросил:
- Вас не смущает, что Кафка так много говорит, а почти не трогает?
Она ответила:
- Наоборот. Он трогает именно потому, что говорит.
У неё был голос, как у актрисы, которая давно не снимается, но помнит, как держать тишину.

Мы пошли к ней. В Монреале - все живут на третьем. Лифт не работает - у города своя система отбора.

Я шёл за ней как за словом. Которое не выучил. Но которое рвётся первым - в диалоге. С кем-то. С телом. С тем, что не прочитано. У неё была спина, где между лопатками можно было писать мелом. Не стихи - адрес.

Внутри у неё было тепло. Плед. Рюмка. Свет - как из раннего детства: жёлтый и ждущий. Она сказала:
- Не думай, что ты первый.
Я ответил:
- Думать не входит в программу.
Она засмеялась. Рот её - как падение буквы в пустой абзац. Я двигался к ней - как троллейбус без проводов. По инерции. С горки.

Мы занимались телом - не из желания. Из согласия. Из погоды. Из города, который слишком хорошо звучит, чтобы в нём быть одному.

Наутро я проснулся в звуке кипящего чайника. Она стояла у окна - без макияжа, но с историей. Я сказал:
- У тебя красивый город.
Она ответила:
- Это не мой город.
Я добавил:
- Тогда у тебя красивое одиночество.
Она не возразила.

Мы пили кофе. Молча. Всё уже было. Кроме финала.

Я вышел. Улицы были заметены - как письма, которые никто не отправит. Под ногтями у меня была соль от её кухни. И вкус фразы, которой она могла бы меня остановить, но не сказала.

Я вернулся в Монреаль ровно через год. Не потому что хотел - скорее, потому что так совпало. Меня позвали на похороны. Не её - тогда бы я, возможно, не поехал. Умерла её сестра. Я знал её плохо: несколько общих вечеров, один разговор о Сильвии Плат и фраза на кухне, которую мы оба сделали вид, что не услышали. Но теперь - похороны. Зима, минус восемнадцать, лица, закованные в капюшоны и вежливость. Церемония прошла почти без слов. Только отец сказал: Она не хотела цветов, просила оставить только чай. Это прозвучало слишком интимно. Почти как исповедь чужой спальни.

После панихиды все разошлись по группам, кто-то пошёл на совместный обед, кто-то - по номерам. Она - та, с кем я был в ту ночь, - пригласила меня к себе. Без приглашения. Просто: Если тебе некуда - заходи. Я зашёл. Та же квартира, но теперь стены казались ниже. Не из-за времени - из-за тишины. На комоде стояла урна. Я не стал спрашивать, настоящая ли. Просто кивнул. Мы оба знали, что это не предмет, а контур того, что не удержать.

Она выглядела старше. Не уставшей, не измождённой - просто той, кто научился быть с отсутствием. Я снял пальто. Мы говорили медленно, как будто слова могли что-то нарушить. Она сказала: Я не плакала. Я ответил: Ты и тогда не говорила лишнего. Мы выпили немного вина. Красного, крепкого, не по вкусу - по функции. Она села рядом. Я не дотронулся первым. И всё же коснулся - сначала локтя, потом шеи. Она не отстранилась.

Мы занимались сексом, как будто это была форма горения. Не желания, не страсти, не привычки. Просто тела, которые всё ещё могли быть чем-то большим, чем сосуд. В какой-то момент я почувствовал, как дрожит её рука - не от возбуждения, от чего-то другого. Я ничего не спросил. Она ничего не объяснила. Мы не разделись до конца. Это был не акт. Это был ритуал, совершаемый против времени.

Когда всё закончилось, мы долго молчали. Я лежал рядом и смотрел на потолок. Она отвернулась. На стене висела фотография, которой тогда не было - двое детей на качелях. Я понял, что это они. Я не спросил, почему она осталась одна. Я просто почувствовал: сейчас - не то время, когда можно говорить.

Перед тем как уйти, я подошёл к урне. Не тронул. Только сказал:
- Она бы не хотела этого.
Она ответила:
- Знаю. Но я тоже кое-что хотела.

Я вышел. Снег шёл мягко, как оправдание. На пальцах у меня остался запах её кожи, и соль - не с кухни, с плеча. Я шёл по улице, не ища смысла. Просто знал: тело, которое ты не удержал, иногда возвращается, чтобы напомнить - не тебе. Себе.