Под напряжением (его версия)

В тот вечер я шёл к ней пешком. Такого со мной не случалось с девяностых, когда метро казалось подозрением, а не транспортом. Сейчас метро просто не шло: город погрузился в тишину, вялую как лёд в забытой чашке. Отключение тока - но не напряжения. Манхэттен был наэлектризован тем, что не шевелится.

Люди стояли на улицах, смотрели на себя, на окна, в которых больше не было лиц. Внезапно стало видно тела: не отражения в витринах, не контуры под неоном, а реальные - тяжёлые, живые, как в советской бане, когда пар спадает и ты вдруг видишь соседа целиком. Город разделся.

Она жила на 23-й. Лифт не работал, я поднимался по лестнице, считал ступени и представления. Мы были знакомы достаточно, чтобы ничего не обещать. Её квартира пахла свечами и терпением - будто электричества не было всегда. Одежда - осталась на пороге, будто я вошёл не к женщине, а в её внутренний год.

Мы ели манго руками. Я смотрел, как сок стекает по её запястью. Язык мог бы быть не при чём, но всё же был. Мы не торопились: в темноте время уходит в кожу.

Она рассказывала, как в 2003-м в аналогичную тьму влюбилась в электрика. Тот чинить не успел - она уже отключила ему волю. Я смеялся, как смеются в чердачных квартирах: с эхом от кирпича.

Закончив манго, она сняла платье, как снимают вопрос - в полной уверенности, что ответ очевиден. У неё было тело преподавательницы сравнительной литературы: строгое, подтянутое, с чуть заметным следом кофе между грудей.

Мы не спешили. Секс был как сальса - много кругов, медленных сближений, играющих бёдер, и ни одной лишней ноты.

Когда я вошёл в неё - мы оба вздохнули не от страсти, а от признания: это должно было случиться. Как включение света после блэкаута.

Она тёрлась - мягко, но требовательно, как будто выдавливала из меня тень старой любви. Её пальцы были повсюду: на губах, на животе, в моей памяти о другом теле. Я чувствовал, как пот капает с её сосков, и, пожалуй, это было самое правдивое, что случалось со мной этим летом.

Мы кончили в разное время, но с одинаковой интонацией - почти литературной. Потом она сказала, что верит в Джойса, но не в моногамию. Я принес ей воду. Без газа - Нью-Йорк всё-таки.

Город стонал где-то за стеной - не от страха, а от того, что впервые за долгое время его никто не видел. Он мог позволить себе быть красивым, как женщина, которая не держит живот.

Наутро всё вернулось. Свет прорезал окна. Электричество вернуло города, но отняло прикосновения. Я вышел, не оставив больше следов, чем мог. Но под моими ногтями ещё был манго. И запах её шеи, как стихийная миграция: тёплый, немедленный, электрически не нужный.

Я вернулся к себе около шести утра - нью-йоркские утренники пахнут багелем, мочой и сожалением. Под утро город особенно глух к нюансам: он не слушает, с кем ты провёл ночь, он считает, с кем ты её не провёл.

В голове стоял звон - не похмельный, а тактильный. Как будто кто-то тронул старый металлический поручень - и вибрация пошла по позвоночнику вверх. Я сел на подоконник, пил остатки воды и пытался запомнить, как это было - не момент проникновения, не её голос, не кульминацию. А то, как она смотрела в темноту до того, как всё началось. Словно ждала не меня, а кого-то другого. Или меня - но в другой версии себя.

Через два дня она написала.

Электричество вернулось. А ты?

Я не ответил. Потому что было бы слишком вежливо - а это, как мы знаем, хуже, чем жестоко.

Через неделю мы столкнулись в том же книжном, где познакомились. Она держала в руках томик Паскаля и была в другом платье - теперь с рукавами, как будто тело больше не нуждалось в свете.
Я улыбнулся. Она - нет.

- У тебя под ногтями больше нет манго, - сказала она.
- У тебя - кофе, - ответил я.
- Мы закончили?
- Скорее - мы начали, но никто не записал, с чего.

Она ушла. Не как тогда - медленно, с остатком касания. А как будто не мылись вместе. Не ели. Не тёрлись бедрами. Не жили.
Я остался стоять у полки с теологией и впервые понял, что грех - это не то, что совершается, а то, что забывается.

Вечером я перечитывал Беньямина. На той странице, где она оставила сгиб, была фраза:

"Истинное узнавание происходит, когда прошлое возвращается без ностальгии"

Я закрыл книгу. Свет не мигал. Тело не просило.
Но где-то внутри - пахло электричеством.

Под напряжением (её версия)

Когда вырубается свет, тело начинает говорить громче. Нью-Йорк без электричества - как любовник без штанов: становится ясно, что у него есть, а чего давно нет. Город впервые за долгое время перестал бликовать и начал дышать. Я знала, что кто-то придёт. В такие вечера люди не идут к тем, кого любят - они идут туда, где их не спросят, почему пришли.

Он появился в начале девятого - немного запыхавшийся, с лестничным потом и городом на плечах. Мужчина, который помнит СССР, но называет его другим словом. Я оставила дверь открытой. Не из доверия - из усталости от решений.

Мы ели манго. Потому что что ещё едят, когда в холодильнике темнота, а на коже жара? Он смотрел, как сок течёт по моему запястью - будто искал доказательство, что я живая.
Я рассказывала ему про электрика. Там не было любви - только механизм: когда вырубается сеть, женщины становятся розетками.
Он смеялся. У него был смех с эхом - как будто кто-то когда-то не ответил, и теперь в нём жила пауза.

Я сняла платье. Не потому что хотела секса - просто кожа просила, чтобы её не держали. У меня не было тела для глянца, но было тело для чтения: сноски на коленях, подстрочные у рёбер, закладки на груди. Он читал - не вслух, но с уважением.

Когда он вошёл, я смотрела не на него - а в себя, туда, где давно не было гостей. Он двигался правильно - как профессор, у которого были теоретические лекции, но не всегда практика. Я помогала - не из жалости, а из желания, чтобы этот вечер не исчез без остатков.

Я пришла раньше него. Это случается. Он не заметил - или сделал вид. Я дала ему кончить как финал симфонии, но сама слушала другую музыку. В ней были слёзы - не мои, чьи-то ещё, старые, переданные по наследству.

Потом я сказала про Джойса. Чтобы проверить: он думает, что это про секс - или про формы повествования? Он принёс воду. Без газа. Я отметила: не глуп, но не опасен.

Он ушёл. Не попрощавшись. Я и не ждала.

Через два дня я написала:

Электричество вернулось. А ты?

Он не ответил. Это тоже было в сценарии. Мужчины боятся не секса, а того, что он окажется не последним. Я знала, что мы ещё встретимся. Не потому что хочу. А потому что он теперь во мне, как перерыв - между страницами, которые перелистываешь не глядя.

В книжном мы снова столкнулись. Я была в другом платье. И с другим взглядом. Не потому что забыла. А потому что запомнила больше, чем он дал.

- У тебя под ногтями больше нет манго, - сказала я.
Он улыбнулся. Всё ещё думает, что секс - это прикосновение.
Но я не для этого держу тело. Я держу его, чтобы в нём не терялся сюжет.