Черкасов Константин Викторович
Кодекс Гиппократа: Полевой хирург. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Анестезии не будет. Боги тоже смертны. Опытный хирург из нашего мира попадает в тело юного легионера в мир, где молитва заменяет скальпель, а божественные дары оказываются смертельными паразитами. Для жрецов — это благодать. Для него — запущенная инфекция. Вооружившись знаниями и новой магией, Марк начинает «вскрытие» Империи. Его цель — небесный престол. Его метод — радикальная хирургия. Легион идет в атаку, и на этот раз враг узнает, что такое настоящий страх перед человеком в окровавленном фартуке.
  ПРОЛОГ
  Локация: Земля, СВО, зона локального конфликта. Полевой госпиталь под обстрелом.
  
  Воздух в палатке можно было резать скальпелем — густой коктейль из запаха жженого пороха, пота и сладковатого привкуса свежей крови. Снаружи мир разваливался на части: тяжелые «прилеты» сотрясали землю так, что бестеневая лампа над операционным столом раскачивалась, как маятник в часах покойника.
  — Зажим! — Константин, военный хирург с лицом, высеченным из серого гранита, не поднял глаз. Его руки, облаченные в пожелтевшие латексные перчатки, работали внутри развороченного живота молодого парня.
  — Константин Аркадьевич, у нас «двухсотый» на соседнем столе, не успели, а этот… у него пульс нитевидный, — голос медсестры дрожал.
  — Шей, — отрезал он. Смерти он давно не боялся, единственным его страхом было не успеть.
  В свои семьдесят восемь он должен был греться на солнышке, где-нибудь в Сочи, но старые привычки и «смертельный диагноз» вытолкнули его сюда в Сосновку, почти на ЛБС, где он был нужнее всего. Приступы боли в собственном теле он купировал инъекциями, привычно игнорируя бунт изношенного сердца.
  Очередной разрыв грохнул совсем рядом. Полог палатки взметнулся, впуская серую пыль. Константин почувствовал, как мир замедляется. Он увидел, как кровь фонтанирует из поврежденной артерии на его шее— ярко-алая, пульсирующая, выбивающаяся толчками в ритм сердца. Он знал эту игру слишком хорошо.
  «Не в мою смену, сынок», — подумал он, делая стежок. И потянулся за перевязочным материалом, чтобы закрыть рану.
  Но вместо боли от очередного спазма пришла пустота. Сначала оглушительная тишина, затем — ослепительная вспышка, сорвавшая палатку с колышков. Он не услышал выстрела или взрыва. Голова взорвалась нестерпимой болью, и сознание рухнуло в темноту, так и не успев осознать финал.
  Последним, что он запомнил, был не страх, а досада: он так и не наложил последний шов.
  
  Реанимация невозможна
  
  Приход в сознание был резким, словно меня вытолкнули из ледяной полыньи. Вместо безмолвия тьмы навалилась палитра физических ощущений. Поток данных от нервных окончаний был настолько мощным, что мозг едва не выдал короткое замыкание.
  Первое, что я зафиксировал как врач — дыхание. Оно было поверхностным, частым, с отчетливым присвистом. В легких хрипело, а во рту стоял кислый привкус дешевого вина и застарелой меди.
  Я открыл глаза. Над головой вместо белого потолка операционной или неба Сосновки качался грязный, пропахший плесенью холст. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь прорехи, больно ударил по зрачкам. Реакция живая, синхронная.
  «Черепно-мозговая травма под вопросом, но ствол мозга цел», — привычно констатировал внутренний голос.
  Я попытался сесть, и мир тут же пустился в пляс. Тяжелая, пульсирующая боль в затылке заставила меня зашипеть. По всем законам физиологии я должен был превратиться в пепел или гнить в закрытом гробу. Перенос сознания? С точки зрения медицины это был бред. Но факты — упрямая вещь.
  Я ощущал биение сердца. Оно работало как новенький швейцарский мотор. Никакой аритмии, никакой одышки.
  «Ладно, — подумал я, осторожно шевеля пальцами ног. — Если это галлюцинация перед распадом нейронов, то она чертовски детализирована. А если нет — значит, у меня появился новый пациент. Я сам».
  
  Я поднял руки. Тонкие запястья, сбитые костяшки, кожа бледная, но упругая. Никаких старческих пятен.
  — Что за чертовщина... — голос был чужим. Ломкий юношеский баритон.
  И тут же, в ответ на звук собственного голоса, в голове всплыл пласт информации. Это было похоже на то, как компьютер подгружает нужный софт. Я понимал, что слово «чертовщина» я произнес на странном, гортанном наречии, но оно ощущалось родным. В мозгу, словно библиотечные карточки, мелькали понятия: «Легион», «Контуберний», «Марк». Я не помнил свою жизнь здесь в деталях, но я знал, как на этом языке называется меч, и знал, что за вонь идет из-за угла палатки. Это была память тканей, лингвистический рефлекс, сохранившийся в коре головного мозга прежнего владельца.
  Я лежал на жестких досках. Рядом на табурете лежал гладиус — короткий клинок в потертых ножнах — и кожаный панцирь. Полог палатки отлетел в сторону. Внутрь ввалился детина с лицом, напоминающим плохо прожаренный кусок мяса.
  — Эй, Марк! Живой, что ли? — Он сплюнул. — Мы уже думали тебя к жрецам на вскрытие тащить. Повезло тебе, что легат запретил добро переводить. Десятник рвет и мечет, иди на построение, пока он тебе вторую дырку в башке не провертел.
  Я смотрел на него. Грязные бинты на его руке привлекли мое внимание больше, чем его слова. Бинты были желтыми от сукровицы. — Вскрытие, значит... — я медленно поднялся, придерживаясь за край табурета.
  Слова ложились на язык легко, будто я всю жизнь говорил на этом «имперском». — Передай десятнику, что Марк восстал из мертвых. И если ты не поменяешь повязку, твоя рука сгниет через три дня. У тебя там уже начался некроз.
  Детина замер, вытаращив глаза. Такой тон от «малька» Марка явно не входил в его планы. Он уже открыл рот, чтобы привычно отвесить мне затрещину, но я сделал шаг вперед и бесцеремонно перехватил его запястье.
  — Пусти, щегол! Совсем мозги отшибло? — взревел он, пытаясь вырваться.
  Я не отпустил. Напротив, я сжал пальцы чуть выше грязного бинта, нажимая на нервные узлы.
  — Послушай меня внимательно, — мой голос звучал тихо, но в нем прорезался тот самый «командный металл», от которого в моей прошлой жизни бледнели интерны. — Эту тряпку нужно снять немедленно. От нее несет кислятиной и разложением. У тебя рана загноилась, отек пошел выше локтя. Если прямо сейчас не вскрыть абсцесс и не промыть всё это дерьмо, через три дня твои пальцы почернеют, а через неделю тебя понесут к жрецам уже целиком. Только не лечить, а закапывать. Понял?
  Он опешил. В его глазах отразилась странная смесь злости и первобытного страха. В этом мире люди доверяли либо богам, либо случаю, а я сейчас говорил с ним как со сломанным механизмом, который я точно знаю, как починить.
  — Откуда ты… — он запнулся, глядя на меня по-новому. — Лекарь хренов. Иди на плац, там центурион уже дважды твое имя выкрикивал. И лекарь наш, старик Тит, там же. У него и спросишь про мою руку.
  Я отпустил его руку и усмехнулся. — Посмотрим на твоего Тита. Но если он приложит к этому навозу сушеную жабу — беги от него быстрее, чем от вражеской конницы.
  Когда я вышел из палатки, в лицо ударил запах пыли, раскаленного металла и сотен немытых тел. Легион стоял ровными каре. Высокие щиты-скутумы, лес пилумов и кроваво-красные плащи офицеров.
  В центре площади, у коновязи, собралась толпа. Слышались сдавленные крики.
  Я пристроился в хвост своего десятка, стараясь не привлекать внимания, но взгляд профессионала тут же выцепил суть происходящего. На земле лежал солдат с глубокой рубленой раной бедра. Кровь уже не била фонтаном — видимо, крупную артерию не задело, — но конечность была синевато-бледной.
  Над ним склонился старик в белом хитоне, расшитом непонятными знаками. В руках он держал медную чашу, в которой что-то дымилось.
  — Великое Солнце, прими эту боль! — нараспев вещал он, брызгая на открытую рану какой-то жидкостью. — Очисти плоть своим пламенем!
  Раненый выгнулся дугой, его крик перешел в хрип.
  «Спирт? — мелькнула надежда. — Нет, пахнет прогорклым маслом и какими-то травами».
  Затем старик достал из мешка кусок чего-то серого и пушистого. — Священная паутина и мох с алтаря исцелят тебя! — торжественно провозгласил «коллега», собираясь прилепить этот рассадник инфекции прямо на рваную плоть.
  Мои зубы скрипнули так, что это услышал стоящий рядом десятник.
  — Что, Марк, — хмыкнул он, — страшно? Тит знает свое дело. В прошлом месяце он так троих на ноги поставил. Правда, еще пятеро померли, но на то была воля богов.
  Я почувствовал, как внутри закипает холодная ярость. Пятеро померли от сепсиса, который этот шарлатан занес им своими «священными соплями».
  — Это не воля богов, — негромко произнес я, делая шаг из строя. — Это убийство по глупости.
  Тит уже заносил руку с клоком грязного мха над раной, когда я, не отдавая себе отчета в последствиях, рванулся вперед. Мое новое тело было легким, и я проскочил между щитами легионеров прежде, чем десятник успел схватить меня за шиворот.
  — Стой! — рявкнул я. — Если ты приложишь это дерьмо к ране, он умрет от гангрены за пару дней!
  Тишина на плацу стала почти осязаемой. Тит замер, его рука дрогнула. Легионеры вокруг оцепенели: какой-то малек, едва оперившийся рекрут, орет на уважаемого жреца-целителя.
  — Отойди, безумный, — прошипел Тит, его глаза сузились. — Ты прерываешь обряд исцеления. Гнев Солнца падет на…
  — Гнев Солнца — это когда в ране копошатся личинки из твоего «священного мха», — перебил я его, подходя вплотную. — У него повреждена бедренная мышца и, судя по цвету крови, венозный сосуд. Ему нужна санация, а не гербарий.
  Я не стал ждать разрешения. Профессиональный инстинкт, отточенный десятилетиями в операционных, просто выключил во мне страх.
  — Ты! — я указал на того самого детину с гнилой повязкой, который стоял ближе всех. — Флягу с вином. Живо! И чистую рубаху, любую, главное — не в крови.
  Детина, ошарашенный моим тоном, подчинился мгновенно, словно услышал приказ легата.
  Я опустился на колени рядом с раненым. Парень был в сопорозном состоянии — на грани обморока. — Терпи, сынок, — привычно шепнул я. — Сейчас будет больно, но это значит, что ты еще жив.
  Я зубами сорвал пробку с фляги. Резкий запах дешевого, кислого вина. Пойдет. Я щедро залил рану, смывая пыль и остатки «целебных» снадобий Тита. Раненый закричал, выгибаясь.
  — Держите его! — скомандовал я стоящим рядом бойцам. — За плечи и здоровую ногу!
  И вот тут случилось странное. Когда я погрузил пальцы в края раны, чтобы найти поврежденный сосуд, мир вокруг вдруг потерял цвета. Звуки стихли. Я увидел ногу солдата не как кусок плоти, а как полупрозрачную анатомическую схему. Мышцы, нервные волокна и... пульсирующие нити света.
  Одна такая нить — вена — была разорвана, и из неё «утекал» тусклый серый туман.
  «Что за... визуализация?» — промелькнуло в голове.
  Время замедлилось. Секунды растянулись в бесконечную вязкую субстанцию, превращая внешний шум в далекое, едва различимое гудение. Для всех вокруг я замер на мгновение, но в моем восприятии реальность расслоилась.
  Это не было галлюцинацией. Как врач, я привык доверять своим чувствам, и сейчас они работали на частоте, недоступной обычному человеку. Мой мозг, привыкший к десятилетиям работы с атласами Синельникова и топографической анатомией, мгновенно адаптировался к новой «картинке». Я видел не просто ткани, я видел энергоинформационный каркас тела. Каждая клетка пульсировала в своем ритме, а поврежденная вена выглядела как разорванный кабель под напряжением.
  Тусклый серый туман, вытекающий из разрыва — я осознал это почти интуитивно — был не просто кровью. Это была жизненная сила, «прана» или «эфир», без которой биологическая материя превращается в холодный кусок мяса.
  «Это не магия в сказочном смысле», — пронеслось в голове, пока мои пальцы, повинуясь новому инстинкту, тянулись к разрыву. — «Это расширенный диапазон восприятия. Моё сознание просто подключилось к интерфейсу управления этой биологической машиной. Если я вижу структуру, значит, я могу на неё воздействовать». Я почувствовал, как тепло из моей груди — тот самый магический резерв Марка — устремился к кончикам пальцев. Это было похоже на работу с лазерным коагулятором, только без громоздкого аппарата. Я не просто зажимал сосуд, я «сшивал» саму вероятность его разрушения, заставляя нити света сплетаться заново под давлением моей воли. Это было чистое торжество разума над энтропией: я видел дефект и я его исправлял, используя энергию как тончайший хирургический шов.
  Мои пальцы сами собой дернулись. Я не просто прижал сосуд, я почувствовал, как из моих подушечек вытянулись тонкие, почти невидимые иглы из чистого света. Они коснулись краев сосуда, и «туман» перестал вытекать. Ткани буквально склеились под моим прикосновением.
  Я моргнул. Видение исчезло, но кровотечение действительно остановилось.
  — Шейте, Константин Аркадьевич... — прошептал я себе под нос, забыв, что я теперь Марк.
  Острым ножом, выхваченным у соседа, я нарезал полоски чистой ткани. Прокалил их над жаровней, стоявшей неподалеку, и туго забинтовал бедро, наложив давящую повязку так, как учили еще в советском мединституте.
  Когда я поднялся, руки мои были по локоть в крови, а по лбу градом катился пот. На плацу стояла такая тишина, что было слышно, как стрекочут цикады в траве.
  Тит стоял бледный, сжимая свою чашу так, что побелели костяшки. А за его спиной, в окружении офицеров, стоял человек в сверкающем доспехе с пурпурным гребнем на шлеме. Легат.
  Он смотрел не на жреца. Он смотрел на меня.
  — Как тебя зовут, легионер? — голос легата был низким и сухим, как треск ломающихся костей.
  Я вытер руки о свои штаны, выпрямился, чувствуя, как молодое сердце Марка колотит в ребра. — Марк, из третьего контуберния, господин легат.
  — Где ты научился так... «заговаривать» кровь, Марк из третьего контуберния? И почему ты решил, что твои руки чище, чем молитвы жреца?
  Я посмотрел ему прямо в глаза.
  — Молитвы хороши для души, господин легат. А для плоти нужны чистая сталь и знание того, как эта плоть устроена. Если бы я не вмешался, завтра вы бы потеряли бойца.
  Легат медленно подошел к раненому, внимательно посмотрел на повязку.
  — Тит говорит, что ты осквернил обряд. Но я вижу, что парень дышит ровнее. Тит, — он не оборачиваясь обратился к жрецу, — кажется, у тебя появился помощник. Или конкурент.
  Он снова посмотрел на меня, и в его глазах я увидел не гнев, а опасное, острое любопытство хищника, встретившего неизвестного зверя.
  — После построения — ко мне в преторий. Посмотрим, что еще умеют твои руки, Марк.
  
  В палатку (контуберний) я возвращался под аккомпанемент десятков взглядов. Это не было дружелюбное любопытство. Легион — это замкнутая экосистема, где каждый знает свое место. Марк был «хвостом», объектом для насмешек и мелких поручений. Теперь же на меня смотрели как на человека, который только что голыми руками вырвал добычу из пасти смерти... и плюнул в лицо жрецу.
  Когда я переступил порог, разговоры смолкли мгновенно. Детина с гнилым бинтом — его звали Галл, как подсказала всплывшая память — сидел на своей лежанке. Он уже успел содрать грязную тряпку.
  — Ну что, «воскресший»? — Галл первым нарушил тишину. Его голос звучал хрипло, без прежней издевки. — Тит обещал, что боги выжгут тебе глаза за такое святотатство.
  — Если у богов нет дел важнее, чем защищать шарлатана с пучком плесени в руках, то этот мир в беде, — я подошел к своей лежанке и начал собирать нехитрые пожитки, проверяя остроту гладиуса. Руки работали сами, мышечная память Марка была неплохой.
  
  — Ты его... ты его как будто видел насквозь, — подал голос щуплый парень в углу, которого я опознал как Луция, самого молодого в десятке. — Когда ты зажал ему ногу, кровь просто... перестала течь. Как ты это сделал? Это магия?
  Я замер. Магия? Мой внутренний атеист и материалист заскрежетал зубами. — Это анатомия, Луций. Если пережать шланг, вода перестает течь. С телом так же.
  — Шланг? — переспросил Галл. — Не бери в голову. Просто сосуд, по которому бежит жизнь.
  — Марк! — Рев десятника снаружи заставил всех вздрогнуть. — Шевели копытами! Легат ждет. И если ты там ляпнешь что-то про «гнойных богов», я сам тебя придушу, не дожидаясь казни!
  Я вышел под палящее солнце. Сослуживцы расступались, провожая меня молчанием. Это было не уважение. Это был суеверный страх перед тем, кто заговорил с легатом и остался жив.
  
  Преторий легата Гая Кассия Лонгина разил дисциплиной и дорогой кожей. Внутри было прохладно — толстые стены шатра, проложенные слоями смоленого войлока, надежно отсекали полуденный зной, создавая атмосферу стерильного, почти операционного спокойствия.
  Воздух здесь был иным: сухим, пропитанным ароматами кедрового масла, которым натирали оружейные стойки, и едва уловимым запахом старого пергамента. Вдоль центральной оси помещения стояли две шеренги неподвижных гвардейцев в полированных до зеркального блеска кирасах; они не шевелились, и их присутствие ощущалось не как присутствие живых людей, а как часть суровой меблировки.
  В центре стоял массивный стол из мореного дуба, заваленный картами и свитками, скрепленными тяжелыми свинцовыми печатями. Каждая деталь — от идеально свернутых плащей на сундуках до выверенного угла наклона штандартов — кричала о том, что здесь живет человек, презирающий хаос в любых его проявлениях. В углу, на бронзовой треноге, курилась чаша с можжевеловыми углями, дым которой не маскировал, а лишь подчеркивал стальной, холодный дух этого места. Это был командный центр огромного организма, где каждое слово превращалось в приказ, а каждая ошибка могла стоить тысячи жизней. Кассий сидел в глубине, и свет от верхнего клапана шатра падал так, что его лицо оставалось в тени, превращая силуэт легата в монументальное воплощение имперской воли. Сам легат сидел за массивным столом, заваленным свитками. Когда я вошел и ударил кулаком в грудь в легионерском приветствии, он даже не поднял головы.
  — Тит требует твоей порки и изгнания, — буднично произнес легат. — Говорит, что ты осквернил его священную чашу присутствием «нечистого».
  — Мои руки были в крови бойца, которому я спасал жизнь, господин легат, — ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Если это делает их нечистыми, то весь легион — сплошная скверна.
  Кассий поднял глаза. Острые, как бритва, они сканировали меня, пытаясь найти подвох. — Дерзкий. Твой десятник сказал, что вчера ты был тише воды. А сегодня ты рассуждаешь о некрозе и анатомии. Откуда такие слова у сына фермера из северных провинций?
  — Удар по голове проясняет мысли, господин... иногда видишь то, чего не замечал раньше.
  Легат медленно встал. Он был высок, крепок, но я, как врач, сразу заметил его легкую сутулость на левый бок и то, как он бережет левое плечо.
  — Видишь, значит? — Он подошел вплотную. — Тогда посмотри на это.
  Он резким движением расстегнул фибулу и сбросил плащ, обнажая плечо. Там, под ключицей, багровел старый шрам — рваный, неровный, явно от орочьего топора или тяжелого пилума. Но хуже всего было то, что вокруг шрама кожа была воспаленной, с синюшным оттенком, а лимфоузлы под мышкой заметно припухли.
  — В предыдущем бою я получил эту рану, — глухо сказал Кассий. — Рана затянулась, но временами она «просыпается». Тит курит травы и поет гимны, боль уходит, а потом возвращается. Сейчас она жжет так, будто там застрял раскаленный уголь. Ну? Что скажет твое «знание плоти»?
  Я подошел ближе. Страх исчез, уступив место азарту. Это был мой профиль.
  Я протянул руку. — Разрешите?
  Легат кивнул. Я коснулся кожи. Она была горячей. И снова — мир вокруг стал монохромным.
  Я увидел плечо легата в «рентгеновском» спектре. Мышцы были спазмированы, но главное — глубоко внутри, почти у самой кости, пульсировало инородное тело. Осколок металла? Нет, что-то органическое. Магический шип? Он был окутан чернильным облаком, которое медленно отравляло окружающие ткани. Старая инфекция, законсервированная магией, но так и не вылеченная.
  — У вас там «подарок», господин легат, — я убрал руку, возвращаясь в реальность. — Осколок кости или наконечника, который ваши жрецы просто «запечатали» внутри. Он гниет в вашем теле. Травы Тита просто притупляют чувства, но болезнь продолжает жрать вас изнутри.
  Глаза Кассия на мгновение расфокусировались, подернувшись пеленой тяжелого воспоминания. Он словно снова оказался там, в тесном ущелье у подножия Черных Скал.
  — Это не было похоже на обычную схватку, — глухо произнес он, и в его голосе прорезался скрежет битого камня. — Дикари лезли из каждой щели, как муравьи, чье гнездо разворотили сапогом. Мы стояли в «черепахе», щит к щиту, но они не пытались пробить наш строй. Они просто... набрасывались. Короткий удар костяным шипом — и отход.
  Он непроизвольно коснулся своего плеча, где под кожей затаилась черная дрянь.
  — Я помню тот день. Воздух был липким от крови и этой их странной фиолетовой пыли. Мои лучшие люди — ветераны, прошедшие десять кампаний — падали не от смертельных ран, а от царапин. Мы победили, мы устлали то ущелье их трупами, но я до сих пор слышу этот звук: сухой треск, с которым их костяные ножи входили в сочленения доспехов. Тит тогда сказал, что это «проверка нашей стойкости богами».
  Кассий посмотрел на свои руки, и я заметил, как они мелко дрожат — не от страха, а от осознания того, что всё это время он вел за собой не армию, а обреченное стадо.
  — И что ты предлагаешь? — Кассий сузил глаза. — Тит говорит, что если вскрыть этот шрам, я потеряю руку.
  — Если его не вскрыть, — я посмотрел ему прямо в зрачки, — через полгода яд дойдет до сердца. И никакой гимн Солнцу вас не спасет. Мне нужен нож, уксус и огниво. Я вытащу это прямо сейчас.
  Легат молчал долго. Я слышал, как снаружи чеканит шаг часовой.
  — Если я потеряю руку, — тихо сказал он, — я лично прикажу скормить тебя псам. Живьем.
  — Справедливо, — кивнул я. — Начинаем?
  
  Вскрытие покажет
  
  Кассий кивнул адъютанту, и через пару минут на столе появился поднос. Мой «инструментарий» выглядел жалко: остро заточенный нож, пара железных зажимов, которыми обычно чинили упряжь, кувшин крепкого, почти уксусного вина и жаровня с углями.
  — Выйдите все, — приказал легат офицерам. — Оставь только двоих самых крепких. Держать меня не надо, просто присмотрите, чтобы этот парень не перерезал мне горло.
  Я глубоко вдохнул, закрыл глаза на секунду, вызывая из памяти образ стерильной операционной. «Спокойно, Костя. Тот же стол, тот же пациент, просто анестезиолог сегодня — боги Олимпа, а вместо скальпеля — кусок заточенного железа».
  — Господин легат, будет очень больно. Вино лучше внутрь, остальное — на рану.
  Кассий сделал три мощных глотка, не поморщившись. Я плеснул вино на его плечо, а затем — на свои руки. Ополоснул лезвие ножа и прокалил его над углями до малинового свечения.
  — Начинаем.
  Я сделал первый надрез по линии старого шрама. Кожа была плотной, как подошва. Легат глухо рыкнул, вцепившись пальцами в край стола так, что дерево затрещало. Кровь залила мне пальцы, и в этот момент я снова включил это странное зрение.
  Мир посерел. Я видел сосуды, пульсирующие под слоем фасций. И я видел это.
  Глубоко в мягких тканях, почти задевая кость ключицы, сидело нечто. Это не был кусок металла. Осколок выглядел как обломок черного обсидиана, но он... шевелился. От него во все стороны тянулись тонкие, как паутина, черные нити, которые буквально врастали в нервные окончания легата.
  Я осторожно раздвинул края раны зажимом. Оттуда пахнуло не гноем, а чем-то приторно-сладким, как разлагающиеся цветы.
  — Держите его крепче! — крикнул я, видя, что легат начинает терять сознание от болевого шока.
  Я подвел кончик ножа к черному осколку. Как только сталь коснулась его, по моей руке прошел разряд тока. В глазах вспыхнуло. Черные нити-щупальца всполошились, пытаясь уйти глубже, впиться в кость.
  «Нет уж, голубчик, от меня не уйдешь».
  Я почувствовал, как из моих пальцев снова выплеснулось то самое свечение. Я не знал, как это работает, но я просто приказал этому свету блокировать черные нити. Свет окутал осколок, изолируя его от нервов Кассия.
  Я подцепил инородное тело и вышвырнул его на медное блюдо.
  Осколок ударился о металл с сухим звоном. Он был похож на длинный, зазубренный зуб какого-то насекомого, покрытый пульсирующими венами. Едва коснувшись воздуха, он начал дымиться, испуская тошнотворный фиолетовый пар.
  — Что это за мерзость? — выдохнул один из офицеров, инстинктивно хватаясь за рукоять меча.
  Я смотрел на эту штуку, и в моей голове происходило странное расслоение. Мой земной опыт хирурга вопил: «Это хитиновая структура, паразит, внедрившийся в лимфатическую систему!». Но одновременно с этим, из глубин памяти Марка, словно пузырь со дна болота, всплыло холодное, липкое название. Оно пришло вместе с детскими страшилками, которыми пугали рекрутов в учебном лагере.
  — Это не сталь, господин легат, — я вытер лоб окровавленным предплечьем. — Я думаю... это кость Мортиса. Так ведь их называют? Теневые прыгуны.
  Кассий, бледный как полотно, приподнял голову и посмотрел на блюдо. Его зрачки расширились. — Теневые прыгуны? — прошептал он. — Нас уверяли, что это сказки. Что за горами — обычные дикари, которые просто мажут стрелы ядом.
  — Дикари не выращивают оружие внутри чужого тела, — отрезал я, прижимая чистую ткань к ране легата. — Этот «зуб» — живой. Он питался вашей кровью и выделял токсин, который должен был со временем превратить вас в овощ. Или в нечто похуже.
  Кассий сжал кулаки. —Мы праздновали победу, не зная, что в тот вечер каждый третий из нас стал инкубатором. Я видел, как мои парни возвращались в лагерь — уставшие, но гордые. А теперь я понимаю, что в их жилах уже тогда шевелилось нечто, что ждало только команды, чтобы начать пир.
  Я затянул последний узел. Руки дрожали — магический выброс и концентрация выжали меня досуха.
  Легат медленно опустил плечо. Боль, мучившая его пять лет, явно отступила, сменившись послеоперационной онемелостью. Он посмотрел на меня. В этом взгляде уже не было пренебрежения.
  — Ты спас не просто мою руку, Марк. Ты спас мою голову. — Он указал на дымящийся осколок. — Тит уверял меня, что это «священная метка испытания». Оказывается, старик либо идиот, либо... — он не договорил, но я и так понял. — С этого момента ты выходишь из состава своего контуберния. Ты — мой личный помощник и полевой хирург.
  Он тяжело поднялся и положил здоровую руку мне на плечо. — Но помни: Тит и его храмовая братия этого не простят. Для них ты теперь не просто выскочка. Ты — еретик, который видит правду, скрытую за их молитвами. Спи теперь с открытыми глазами, лекарь.
  Легат приказал мне привести себя в порядок и немного отдохнуть, восстановить силы, а потом прийти в лазарет. Времени было мало.
  
  Мы вошли в госпитальную палатку. Запах здесь был такой, что мой внутренний санитарный врач едва не упал в обморок. Гной, застарелая моча и тот самый сладковатый аромат «цветов», который я теперь четко ассоциировал с черными осколками.
  Тит уже был там. Увидев меня рядом с легатом, он позеленел, но промолчал, лишь сильнее сжал свой посох.
  — Если у меня была эта дрянь, — глухо сказал Кассий, накидывая плащ на перебинтованное плечо, — значит, она может быть у каждого центуриона, кто прошел через битву у Черных Скал.
  — Марк, — легат обвел рукой ряды раненых. — Работай. Если я увижу, что ты снова «светишься», а потом достаешь из моих людей эти осколки — я дам тебе всё, что попросишь.
  Я подошел к первой койке. Легионер, совсем молодой парень, бредил. Его рана на груди считалась «зажившей», но он сгорал от лихорадки.
  Я закрыл глаза, настраиваясь на «серый спектр».
  «Включись... ну же!»
  Мир поплыл. И я едва не вскрикнул. В палатке, где лежало тридцать человек, я увидел двенадцать пульсирующих фиолетовых очагов. Они сидели в плечах, в бедрах, а у одного — прямо в основании черепа.
  Это была не война. Это была ферма. Кто-то использовал Легион как инкубатор для своих паразитов.
  — Господин легат, — я обернулся к Кассию, чувствуя, как холодная ярость вытесняет усталость. — Тит не просто плохой врач. Он либо слепец, либо садовник, который поливает эти сорняки. Здесь двенадцать человек на грани превращения.
  Тит сделал шаг вперед, его лицо перекосилось: — Ты лжешь, щенок! Это священная лихорадка, очищение души перед...
  — Закрой рот, Тит, — легат даже не посмотрел на него. Его рука легла на моё плечо, тяжелая и надежная. — Марк, что тебе нужно для работы?
  Я посмотрел на свои грязные руки, на тупые ножи и на испуганных санитаров. — Для начала — бочку крепкого вина, — сказал я. — Настоящего, крепкого вина, не разбавленного. И много чистого льна. Мы будем вскрывать этот Легион, пока не вычистим всю гниль.
  
  В госпитальной палатке установилась гнетущая, рабочая атмосфера. По приказу легата притащили три бочонка крепчайшего виноградного дистиллята — «огненной воды», от которой слезились глаза. Адъютант принес кипы свежего льна, конфискованного из запасов офицерского состава.
  Я снял тунику, оставшись в одних портах. Мое новое тело, хоть и худощавое, быстро покрылось потом и чужой кровью.
  — Следующий! — мой голос сорвался на хрип уже к пятому пациенту.
  Это была настоящая конвейерная хирургия. Галл и Луций, мои бывшие сослуживцы, теперь работали санитарами. Галл, со своей перевязанной рукой, прижимал раненых к столу так, что те не могли пошевелить и пальцем, а Луций топил инструменты в спирте и подавал мне зажимы.
  К десятому пациенту — центуриону первой когорты с шипом в бедре — я почувствовал, что мои силы на исходе. Спина ныла, а глаза застилала пелена усталости. Когда я погрузил пальцы в рану, серый спектр зрения вспыхнул с такой силой, что я едва не ослеп.
  Черный осколок внутри центуриона был особенно крупным. Он словно чувствовал приближение стали и начал пульсировать, выбрасывая в кровь порции фиолетового яда. Центурион забился в конвульсиях, пена выступила на его губах.
  «Не успею... нож слишком медленный», — панически пронеслось в голове.
  И тогда я перестал сопротивляться странному давлению в затылке. Я не просто потянулся к шипу — я захотел, чтобы его не было. В моем представлении это была не магия, а направленный пучок жесткого излучения, лазерный скальпель, которым я мечтал обладать в своей земной практике.
  — Сгори, — прошептал я.
  Из моих ладоней, прижатых к ране, вырвался короткий, ослепительно-белый разряд. Раздался сухой треск, как от раздавленного таракана. Раненый вскрикнул и обмяк. Когда я вытащил руку, на блюдо выпала лишь горстка серой трухи.
  Черные нити, тянувшиеся к сосудам, просто испарились, не оставив даже рубцов. Рана из багрово-синюшной мгновенно стала розовой, здоровой.
  — Как ты это сделал? — прошептал Луций, роняя миску с вином. — Сделал что? — я вытер пот со лба, чувствуя, как внутри разливается странная пустота, будто я не ел неделю. — Зашивай рану. Следующий!
  
  К закату я «обработал» двадцать человек. Весть о «Марке-Чудотворце» облетела лагерь быстрее лесного пожара. Солдаты, которые утром смеялись над «мальком», теперь стояли у входа в палатку в жутковатом молчании. Каждый раз, когда я выходил наружу, чтобы окатить себя водой из ведра, сотни глаз следили за каждым моим движением.
  Когда из палатки вынесли центуриона первой когорты — живого, в сознании и без лихорадки — толпа взорвалась. Не криками радости, нет. Это был ритмичный удар мечей о щиты. Глухой, грозный звук, которым Легион приветствует только своих героев.
  Я стоял, шатаясь от изнеможения, со стекающей по груди водой, смешанной с кровью. Тит стоял поодаль, в тени храмовой палатки. Его лицо было бледнее его хитона. Он видел «вспышку». Он понимал, что я не просто лекарь — я обладаю силой, которая ставит крест на его монополии на «чудеса».
  Ко мне подошел Галл. Он молча протянул мне кружку с вином и кусок хлеба. — Знаешь, Марк... — он замялся, глядя на свою руку, которая уже почти зажила, было время подлечил его. — Если кто из жрецов попробует к тебе подойти ночью... скажи мне. Мой гладиус соскучился по работе, а я — твой должник.
  Я кивнул, принимая кружку. В моей голове, за усталостью семидесятивосьмилетнего старика в теле подростка, билась одна мысль: «Это только начало. Если такие шипы у каждого третьего, то где-то рядом находится тот, кто их «сеет». И он очень скоро узнает, что его урожай начали собирать раньше срока». Вернее, уже знает и это Тит, тварь...
  
  Преторий легата ночью выглядел зловеще. На массивном столе была расстелена карта из телячьей кожи, придавленная по углам кинжалами.
  — Смотри сюда, Марк, — Кассий ткнул пальцем в район Черных Скал. — Здесь мы стояли месяц. Здесь полегли лучшие центурии четвертого легиона.
  Я присмотрелся. Мой мозг, теперь работающий как гибрид старого опыта и новой интуиции, мгновенно начал накладывать «карту госпитализаций» на карту местности.
  — Господин легат, — я провел рукой по границе захваченных земель. — Те двенадцать человек, которых я оперировал сегодня... где именно они получили ранения?
  — Вторая когорта — в ущелье Плача. Пятая — у подножия пика Скорби.
  Я нахмурился. — Это не случайные точки. Посмотрите на рельеф. Это кольцо. Ваше войско не просто воевало с дикарями. Вас загоняли в зоны «засева». Эти теневые прыгуны — не ударная сила, это... биологические мины. Тот, кто ими управляет, не хочет уничтожить Легион в бою. Он хочет превратить его в армию спящих мертвецов, которые «проснутся» по сигналу прямо внутри империи.
  Кассий побледнел. Его пальцы, сжимавшие кубок, дрогнули. — Ты хочешь сказать, что мои люди — это живые… — он пощёлкал пальцами, не находя сравнение, — в них засели паразиты?
  — Именно. И судя по карте, завтра мы выдвигаемся в центр этого кольца. Если там произойдет «детонация», Легион станет источником заразы для всей провинции.
  — У нас нет времени вырезать шипы у каждого, — легат ударил кулаком по столу. — Тит уверяет, что армия готова к походу.
  — Тит лжет, — отрезал я. — И он знает, что я это знаю.
  
  Ночь в лагере была густой, как деготь. Я лежал в отдельной палатке, которую мне выделил легат. Усталость была такой, что кости ныли, но старый инстинкт военврача не давал провалиться в глубокий сон. Я слышал, как стрекочут сверчки, как мерно дышит часовой снаружи... и как внезапно это дыхание оборвалось хриплым бульком.
  Я не подскочил — это выдало бы меня. Я медленно сполз с лежанки, нащупывая гладиус.
  Полог палатки приподнялся. Тень вошла внутрь — бесшумно, как туман. За ней еще две. В тусклом свете углей жаровни блеснула сталь. Это не были легионеры. На них были серые рясы храмовых прислужников Тита.
  «Фанатики», — подумал я. — «Пришли зачистить еретика».
  Первый фанатик прыгнул на лежанку, вгоняя длинный кинжал в мешковину там, где секунду назад была моя грудь. Сталь с глухим звуком вошла в дерево.
  Я ударил его снизу, из переката. Короткий гладиус вошел под ребра, пробив диафрагму и задев сердце. Нападавший не закричал — легкие мгновенно заполнились кровью, — он лишь судорожно икнул, обдав меня теплым, пахнущим железом фонтаном.
  Второй уже заносил меч. Я не успевал выдернуть свой клинок.
  «Давай, светись!» — скомандовал я своему затылку.
  Мир вспыхнул серым. Я увидел второго убийцу как сплетение мышц и сосудов. Я не стал «выжигать» — я просто дернул за нить, отвечающую за зрительный нерв. Глаза парня в рясе буквально лопнули внутри глазниц, превратившись в кашу. Он взвыл, роняя оружие и хватаясь за лицо, из которого хлестала сукровица.
  Третий, самый крупный, оказался умнее. Он бросил в меня жаровню. Раскаленные угли посыпались на ноги, запахло паленой кожей. Пользуясь моей заминкой, он навалился сверху, сдавливая горло мощными пальцами.
  — Сдохни, поганый колдун... — прохрипел он.
  Мой гортанный хрящ хрустнул. В глазах поплыли черные пятна. Смерть была близко — та самая, от которой я бежал в Сосновке. Но сейчас во мне жил не старик, а Марк.
  Я вцепился пальцами в его лицо. Не для того, чтобы выцарапать глаза. Я направил весь остаток эфирной силы в его челюстные суставы.
  Разрыв.
  Нижняя челюсть фанатика с тошнотворным хрустом вышла из сумок, повиснув на лоскутах кожи. Он попытался заорать, но смог лишь издать утробное мычание, захлебываясь собственной слюной и болью.
  Я оттолкнул дергающееся тело, схватил его же кинжал и трижды вогнал ему в горло, разрывая сонную артерию. Кровь залила палатку, смешиваясь с углями и шипя.
  Я поднялся, пошатываясь. Трое трупов. Один ослепший, двое мертвых.
  — Тит... — прохрипел я, вытирая окровавленное лицо краем рясы убитого. — Теперь твоя очередь на вскрытие.
  
  Я вышел из палатки, и ночной воздух ударил в лицо, но не принес свежести. Он пах пылью и остывающим камнем, а я пах скотобойней. В правой руке, запутавшись пальцами в сальных волосах, я тащил голову того самого фанатика, которому вырвал челюсть. Она была тяжелой, скользкой и все еще подтекала, оставляя на утоптанной земле лагеря жирный черный след.
  Часовой у моей палатки лежал в луже собственной крови — ему вскрыли горло чисто, по-профессиональному. Я переступил через него. Мой взгляд был сфокусирован только на одном — на белоснежном шатре Тита, который стоял в центре лагеря, словно прыщ на здоровом теле.
  — Вставай, Тит! — мой голос, сорванный и хриплый, прорезал тишину спящего легиона. — Вставай, садовник! Твой урожай пришел за тобой!
  Легионеры начали выбираться из палаток. Галл, выскочивший с гладиусом в руке, замер, увидев меня. В свете факелов я, должно быть, выглядел как выходец из преисподней: босой, в одних портах, залитый кровью с головы до пупа, с трофеем в руках.
  Полог шатра откинулся. Тит вышел, облаченный в парадную ризу, с золотым жезлом в руках. Его лицо изобразило высшую степень брезгливости, но в глазах, когда он увидел голову своего прислужника, плеснулся первобытный ужас.
  — Осквернитель! — взвизгнул он, вскидывая жезл. — Смотрите все! Он убил служителя Солнца! Он одержим демонами! Убейте его!
  Рядом со жрецом выстроились еще пятеро «братиев». Они синхронно выхватили длинные ножи. Но легионеры вокруг не шелохнулись. Они смотрели на меня, потом на Тита, и в воздухе запахло мятежом.
  — Это не служитель, — я швырнул голову к ногам Тита. Она покатилась, подпрыгивая на неровностях, и замерла, уставившись мертвыми, выкаченными глазами в ночное небо. — Это наемный убийца. Ты послал их в мою палатку, Тит. Ты послал их убить того, кто вытаскивает твоих «питомцев» из тел наших солдат.
  — Ложь! — Тит начал читать заклинание, и воздух вокруг его жезла задрожал от золотистого марева. — Именем Света, умри!
  Он ударил магией. Золотая волна должна была испепелить меня, но мой «серый спектр» включился сам собой, без приказа.
  Мир вокруг меня не просто потерял цвета — он превратился в чертеж. В тот момент, когда Тит вскинул жезл, я осознал, что магия — это не мистический дар, а еще один вид фундаментального взаимодействия, просто не открытый в моем мире. Золотая волна, сорвавшаяся с навершия жезла, в моем «сером спектре» выглядела как плотный поток хаотично закрученных векторов. Это была чистая энтропия, направленная на деструкцию моих тканей.
  «Это не свет», — мелькнула четкая, холодная мысль. — «Это высокочастотное излучение, настроенное на резонанс с живыми клетками. Если я позволю этой частоте войти в контакт с моим телом, мои белки просто свернутся за долю секунды».
  В этот миг мой разум, закаленный годами работы со сложной аппаратурой, обнаружил в теле Марка то, что я назвал бы «интерфейсом управления». Это было похоже на невидимую приборную панель, встроенную прямо в нервную систему. Я не просто почувствовал силу — я увидел её как ресурс, как заряд в конденсаторе, который можно перенаправить.
  Я не стал «колдовать» в привычном смысле. Я действовал как инженер, выстраивающий защитный экран. Я сконцентрировал эфир на кончиках пальцев, создавая зону отрицательного давления — своего рода «вакуумную линзу». В моем восприятии это выглядело как перехват управления над потоком частиц.
  Когда золотая волна ударилась в созданную мной преграду, я физически ощутил её структуру: она была рыхлой и неоднородной. Тит был плохим «оператором», он полагался на веру, а не на точность. Я же, используя свой опыт хирурга, ювелирно «разрезал» его заклинание по линиям наименьшего сопротивления, заставляя энергию обтекать меня, как вода обтекает волнорез.
  Это было окончательное прозрение: магия в этом мире — это хирургия реальности. И если я знаю, как устроено тело, я смогу понять, как устроено и это «поле». Я больше не был зрителем в этом теле — я стал его главным инженером.
  — Моя очередь, — прохрипел я.
  Я не умел стрелять молниями, но я знал, как работает человеческий глаз. Я ударил эфирным импульсом по зрительным нервам всех пятерых телохранителей жреца. Групповая энуклеация без ножа.
  Пятеро фанатиков одновременно схватились за лица. Из-под их пальцев брызнула густая, темная жидкость — их глазные яблоки просто вскипели в глазницах от переизбытка энергии. Они рухнули на колени, издавая нечеловеческие звуки.
  — КРОВЬ И СТАЛЬ! — Громовой голос Кассия заставил всех вздрогнуть.
  Легат шел сквозь толпу легионеров. Его плащ развевался, а в руке был обнаженный меч. Он подошел к Титу, который теперь мелко дрожал, выронив жезл.
  — Кассий! — взмолился жрец. — Этот мальчишка — еретик! Он ослепил моих людей!
  Легат посмотрел на ослепших, которые катались по земле, размазывая кровь по белым рясам. Потом он посмотрел на меня.
  — Тит, — Кассий говорил тихо, и от этого звука у жреца подкосились ноги. — Я видел кость Мортиса, которую Марк вырезал из моего плеча. Ту самую, которую ты называл «священным даром». Ты кормил нас паразитами пять лет. Ты — не жрец. Ты — мясник на службе у врага.
  Легат повернулся к Легиону. — Солдаты! Жрецы предали нас! Они превратили наши раны в гнезда для чудовищ! С этого дня Орден Солнца в этом лагере объявляется вне закона!
  — СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ! — взревел Галл, и его крик подхватили сотни глоток.
  Легионеры, как единый механизм, сомкнули щиты вокруг жрецов. Началась не битва — началась экзекуция. Солдаты, которые годами терпели высокомерие клириков и их бесполезные молитвы, теперь выплескивали всю свою ярость.
  Я стоял и смотрел, как сталь входит в белые ризы. Я видел, как Тит пытается что-то прокричать.
  — Отойди, малек! — взвизгнул он, видя, как я приближаюсь к нему сквозь взбешенных легионеров. — Ты не смеешь касаться понтифика! Моя кровь проклянет тебя до седьмого колена!
  — В моем мире, Тит, — я говорил тихо, но мой голос, усиленный эфиром, бил ему прямо в барабанные перепонки, — кровь — это всего лишь соединительная ткань. Гемоглобин, лейкоциты и плазма. И твоя ничем не лучше той, что пролилась сегодня в госпитале.
  Я не стал его бить. Я просто протянул руку и коснулся его груди, прямо над сердцем.
  Мир для меня снова стал прозрачным. Я видел, как бешено колотится его сердце, как раздуваются легкие. Но важнее было другое — я видел золотистую «плесень» Богов, которая опутала его позвоночник и мозг. Тит не просто служил им, он был их связным узлом, живым передатчиком.
  — Посмотрим, как ты поешь без своего Бога, — прошептал я.
  Я направил импульс — не разрушительный, а «замораживающий». В сером спектре мои пальцы стали как ледяные скальпели. Я прошел сквозь кожу и ребра, не повреждая их, и сжал основной магический нерв, тянувшийся к его мозгу.
  Тит замер. Его глаза расширились, зрачки превратились в крошечные точки. Он не мог даже вдохнуть.
  — Сейчас ты почувствуешь то, что чувствовали твои солдаты, — я начал медленно «выворачивать» его связь с Богами. — Каждый раз, когда они молились, ты забирал их десятину боли. Теперь я возвращаю её владельцу. С процентами.
  Я резко рванул эфирную нить на себя.
  Раздался звук, похожий на треск сухой ветки, но это кричала сама душа Тита. Золотой свет, который обычно мягко сиял вокруг него, вдруг стал агрессивно-красным. Его кожа начала покрываться сетью лопнувших капилляров. Из ушей и ноздрей потекла тонкая струйка сукровицы.
  Тит рухнул на колени, его жезл с глухим стуком упал в грязь. Я видел, как «божественная плесень» внутри него начала самоуничтожаться, лишившись питания. Это был процесс стремительного системного отказа: печень, почки, селезенка — органы отключались один за другим под воздействием шоковой перегрузки.
  Я наклонился к его лицу. Тит пытался что-то сказать, но его челюсть только бессильно клацала.
  — Ты думал, что ты избранный? — я смотрел в его гаснущие глаза. — Нет. Ты был просто переходником. Расходным материалом. Боги уже забыли твое имя, Тит. Для них ты — просто перегоревший предохранитель.
  Я нажал на сонную артерию, погружая его в глубокую кому. Смерть была бы слишком легким выходом. Мне нужно было, чтобы он прожил еще несколько часов — чтобы Кассий увидел, как «святость» превращается в обычную гниль.
  — Заберите его, — бросил я легионерам. — В клетку. Проследите, чтобы не сдох раньше рассвета — Мне нужно исследовать его мозг, пока он еще теплый.
  Легионеры вздрогнули от будничного тона, которым я это произнес. В этот момент они поняли: Марк не просто сильнее жреца. Он смотрит на этот мир, где есть только диагнозы и методы лечения.
  — Марк, — позвал легат. — Он еще жив, пока... Но я хочу знать всё, что скрыто в его голове. Ты можешь это сделать? Своими... методами?
  Я подошел к Титу. Он был в отключке. — Вскрытие на живом пациенте — не мой профиль, — я вытер окровавленные руки о штаны. — Но я могу устроить ему нейрошок, при котором он будет чувствовать каждый нерв в своем теле. Он расскажет даже то, что забыл.
  
  Вскрытие правды
  
  В палатке претория было душно от запаха гари и страха. Тита прикрутили к пыточному креслу кожаными ремнями. Кассий стоял в тени, скрестив руки на груди. Его лицо превратилось в маску из запекшейся крови и ярости.
  — Начинай, Марк, — глухо бросил легат. — Нам нужно знать, где гнездо.
  Я подошел к жрецу. Мои руки, отмытые в вине, всё еще пахли железом. Тит уже пришел в себя, попытался плюнуть в меня, но слюна лишь повисла на его подбородке.
  — Ты ничего не узнаешь, малек, — прохрипел он. — Мой разум защищен обетами Солн...
  Я не дал ему договорить. Я прижал ладони к его вискам.
  Я не искал слов. Я искал узлы. В «сером спектре» мозг Тита выглядел как перепутанный клубок светящихся нитей. Я нашел таламус — центр обработки боли — и «закоротил» его эфирным импульсом.
  Тит выгнулся так, что ремни врезались в плоть до костей. Его крик застрял в горле, превратившись в тонкий, ультразвуковой свист.
  — Слушай меня внимательно, садовник, — прошептал я ему прямо в ухо. — Я не инквизитор. Я хирург. Я знаю, как заставить каждый твой нерв гореть так, будто в него заливают расплавленный свинец, при этом не оставив на тебе ни единой царапины. Ты будешь молить о смерти, но я буду реанимировать тебя снова и снова, пока ты не вывернешь свой разум наизнанку.
  Я надавил сильнее. Мои «эфирные пальцы» вошли глубже, в гиппокамп — хранилище памяти.
  — Где Матка? Где вы берете шипы?
  Перед моими глазами поплыли чужие картинки. Грязь, вонь, глубокие пещеры под Черными Скалами. И Она. Огромная, пульсирующая масса хитина и плоти, похожая на вывернутый желудок паука. Она рожала эти шипы, выплевывая их в чаши жрецов.
  — Мертвый город... — прохрипел Тит, когда я на секунду ослабил хватку. — Под Цитаделью Слез. Она там... Пьет кровь земли...
  — Сколько зараженных в легионе? — надавил я на речевой центр.
  — Половина... — жрец зашелся в рыданиях. — В каждом... кто пил «Святую воду» на причастии... В каждом... скоро они прорастут... через глаза... через сердца... по сигналу Матки...
  Я отстранился. Тит обмяк, его глаза закатились. Он был сломан.
  
  Утро после резни пахло не росой, а жженой кожей и уксусом. Легион не спал. Солдаты сидели у костров, точа мечи, но теперь их взгляды всё чаще обращались к «медицинскому сектору», где я развернул настоящую полевую лабораторию.
  — Слушать сюда! — я ударил ладонью по столу, заваленному инструментами.
  Передо мной стояли Галл, Луций и еще пятеро ветеранов, отобранных Кассием. Они были лучшими бойцами и в которых был самый сильный Дар, но сейчас выглядели как школьники перед экзаменом. Магическая сила в этом мире была не редкостью и присутствовала во многих.
  — Времени на теорию нет. Вы не маги и не жрецы. Вы — санитары. И у вас самый сильный Дар в легионе. Ваша задача — не молиться, а работать руками.
  Я выложил на стол «новые» инструменты. По моему чертежу легионные кузнецы за ночь сковали странные штуки: тонкие стальные спицы с кольцом на конце и расширенные зажимы.
  — Вот это, — я поднял спицу, — ваш главный инструмент. Я назвал это «игла Марка». Галл, иди сюда.
  Галл нехотя подошел. Его рука уже почти зажила, но он всё равно опасался моих манипуляций.
  — Шип — это паразит. Он питается эфиром, который течет в крови. Если вы просто начнете его резать ножом — он «вспрыснет» яд, и боец сдохнет от шока. Ваша задача: сначала оглушить тварь.
  Я взял флягу с концентратом, который мы выварили из местных горьких трав и вина. — Смачиваете иглу в этом составе. Находите точку входа. Я научу вас видеть её — это место, где кожа синеет и пульсирует. Вводите иглу на два пальца. Если почувствуете, что металл будто наткнулся на камень — это панцирь шипа.
  Я взял кусок сырого мяса, в который заранее воткнул один из извлеченных вчера осколков.
  — Смотрите.
  Я ввел спицу. Шип внутри мяса дернулся, выпуская облако фиолетового пара.
  — Он злится. Теперь самое главное. Луций, дай заряд.
  Луций, чей магический потенциал оказался выше всех, коснулся кольца на спице. Он уже научился по моему приказу выдавать короткий, слабый импульс «света». Спица мелко задрожала.
  — Мы не сжигаем его сразу, — пояснил я, — мы перегружаем его нервную систему. Оглушаем. И пока он в ауте — у вас есть ровно тридцать секунд (автор применяет здесь привычную для читателя систему измерений), чтобы сделать разрез и вытащить его зажимом.
  — А если не успеем? — хрипло спросил один из ветеранов.
  — Тогда вы узнаете, как выглядит взрыв биологической гранаты в руках. Вопросы?
  Никто не понял, что такое граната и биологической, но вопросов не было. В их глазах был ужас, смешанный с диким азартом. Они видели, что я делаю невозможное, и теперь хотели прикоснуться к этой силе.
  — По местам! — скомандовал я. — Каждому — по десять центурий. Проверять каждого. Если видите подозрительный отек — оперировать на месте. Не подведите, я верю в вас. Это наша возможность не умереть.
  Весь день лагерь напоминал конвейер смерти и возрождения. Я метался между легионерами, поправляя руки Луцию, рыча на Галла, который слишком глубоко вогнал спицу, и лично вырезая самые сложные «закладки» в паху и шеях солдат.
  К полудню мои руки онемели от вибрации эфира. Но я видел результат. Те, кто вчера лежал пластом, сегодня вставали в строй.
  Ко мне подошел Кассий. Он смотрел на гору извлеченных шипов, которую свалили в яму с известью. Там, в яме, сотни черных «зубов» всё еще шевелились, пытаясь найти носителя. Не все, к сожалению, можно было уничтожить. Так бы я потратил на это все свои силы. А мне нужен резерв. Всё-таки восстановление было не таким уж и быстрым делом.
  — Мы очистили две трети легиона, — доложил я, вытирая лицо, на котором кровь смешалась с сажей. — Остальные... либо чисты, либо шипы сидят слишком глубоко. В легких, в печени. Там я бессилен без нормальной операционной и инструментов.
  — Хватит и этого, — легат кивнул на горизонт, где над Черными Скалами поднималось багровое марево. — Цитадель Слез почувствовала нас. Матка зовет своих детей. — Легат ушел.
  
  Словно в подтверждение его слов, буквально через несколько минут, из ямы с шипами донесся тонкий, едва слышный свист. Все извлеченные паразиты одновременно выпрямились, указывая остриями на север.
  — Они резонируют, — прошептал я. — Она дала сигнал к пробуждению. Те, кого мы не успели очистить...
  В лагере раздался первый крик. Затем второй.
  — Марк! — Луций подбежал ко мне, его лицо было белым. — Пятая когорта! У них... у них шипы начали прорастать прямо сейчас!
  Я схватил сумку с инструментами. — Галл, Луций — за мной! Адъютант, передайте легату: пусть трубит общий сбор. Мы выступаем немедленно. Если мы не дойдем до Цитадели до заката — Легион сожрет сам себя изнутри.
  
  Приказ легата «Выступать немедленно» превратил лагерь в слаженную, но охваченную тихим ужасом машину. Легион строился под аккомпанемент хрипов и барабанов. Сигнал Матки, который я ощущал как высокочастотный зуд в затылке, для носителей шипов стал физической пыткой.
  — Держать строй! — орал Галл, проходя вдоль рядов пятой когорты. — Кто упадет — тот сдохнет! Кто закричит — получит в зубы!
  Я шел в центре мобильной группы — моего «медицинского спецназа». Мы не несли щитов, наши руки были заняты сумками с инструментами и флягами с винным концентратом.
  Это был не поход, а бег наперегонки с некрозом.
  — Справа! Пятый ряд! — выкрикнул Луций, указывая на легионера, который внезапно споткнулся.
  Мы сорвались с места. Солдат не упал — его удержали товарищи, но его лицо уже начало сереть. Из-под кожи на шее, прямо над ключицей, выпятился острый бугор. Шип активировался, раздуваясь и пробивая фасции мышц изнутри.
  — Вали его! — скомандовал я.
  Парня повалили прямо в придорожную пыль. Галл навалился на ноги, ветеран-санитар зажал плечи. Я не тратил время на антисептику — некогда.
  — Спицу!
  Луций подал стержень с раскаленным концом. Я вогнал его в бугор. Раздалось шипение, запах паленого мяса смешался с вонью фиолетового газа. Шип внутри дернулся, паразит отчаянно сопротивлялся, пытаясь дотянуться зазубринами до сонной артерии.
  — Импульс! Давай!
  Мои пальцы коснулись кольца. Разряд. Легионера выгнуло дугой, из его горла вырвался задушенный хрип. Шип замер. Короткий надрез, хруст хитина под зажимом — и я вышвырнул дымящийся обрубок в кювет.
  — Встать! — рявкнул я на пациента, чья рана еще сочилась темной венозной кровью. — Тампон в зубы и в строй!
  Это повторилось десять, двадцать, пятьдесят раз. Мы работали на ходу. Легион не останавливался ни на секунду. Кассий понимал: любая задержка — это фора для Матки.
  К полудню пыль на дороге стала багровой. Мы бросали в пыль только что извлеченных паразитов. Некоторых просто успевали вырвать, на уничтожение уже просто не было времени. К ужасу солдат, эти твари не дохли — они извивались на земле, пытаясь ползти вслед за армией, словно верные псы.
  Мое «эфирное зрение» работало на пределе. Я видел Легион как огромный, истекающий гноем организм. Каждые сто метров вспыхивал новый очаг. Матка наращивала частоту сигнала.
  — Константин Аркадьевич... — пробормотал я, вытирая глаза окровавленной рукой, — вы ведь хотели на пенсию? Получите и распишитесь. Операционная длиной в десять миль.
  Когда впереди показались зубчатые стены Цитадели Слез, из тумана у подножия начали отделяться тени. Это не были люди. Теневые прыгуны. Они выглядели как кошмарная ошибка природы: иссиня-черная кожа, туго натянутая на скелет из пористого хитина, и неестественно длинные задние конечности с двойным суставом, приспособленные для сокрушительных рывков. Вместо кистей их лапы венчали полуметровые костяные лезвия, являющиеся прямым продолжением лучевых костей. У существ не было глаз; их заменяла широкая горизонтальная щель, затянутая белесой мембраной, которая, как я понимал, улавливала тепловой след наших тел.
  Прыгуны не нападали сразу — они застыли в низкой, пружинистой позе, вибрируя всем телом с такой частотой, что их контуры начинали двоиться и размываться, превращая живое оружие в едва различимые мазки тьмы. Эти твари были идеальными «живыми шприцами», созданными лишь для одной цели: сблизиться на дистанцию удара и впрыснуть в кровь легионеров новую порцию смертоносных спор. Они не нападали — они ждали.
  Они ждали, когда Матка даст финальный приказ, и тысячи шипов внутри легионеров разорвут их сердца одновременно.
  — Легат! — я догнал Кассия у самого авангарда. Мое лицо было серой маской от пыли и запекшейся крови. — Она готовит общий выброс. Через десять минут треть легионеров превратится в фарш внутри доспехов.
  Кассий посмотрел на Цитадель, потом на меня. В его глазах не было страха, только расчет. — Твой план с «полярностью», Марк. Ты сказал, что можешь превратить их в батарейки. Делай это сейчас. Или завтра нас будут хоронить те, кто еще не родился.
  Я развернулся к своим санитарам. — Луций, Галл! Все ко мне! Соединяем круг! Мы построим цепь. Я стану линзой, а вы — источниками. Мы дадим обратный импульс по всей сети.
  Я встал в центр, легионеры-санитары взялись за руки, образуя круг. Я закрыл глаза и потянулся сознанием не к одному шипу, а ко всем сразу. Это было как попытка услышать шепот в реве шторма.
  — Вскрываемся... — прошептал я.
  И мир взорвался белым.
  
  Эфирный резонанс
  
  — Соединяем цепь! — мой голос сорвался на хрип. — Галл, Луций, за руки! Быстро!
  Мы образовали круг в самом центре маршевой колонны. Я чувствовал, как от моих помощников исходит жар — они были напуганы, но дисциплина легиона и вера в «Марка-чудотворца» держали их крепче любых оков.
  Я закрыл глаза. Визуализация — это 90% успеха в хирургии. Я представил Легион не как толпу людей, а как единую нейронную сеть. Тысячи черных точек-шипов пульсировали в такт сигналу из Цитадели.
  — Вскрываемся...
  Я не стал бороться с Маткой. Я использовал её же сигнал как несущую частоту. Вместо того чтобы глушить его, я «инвертировал» фазу. Мой разум, усиленный кругом санитаров, превратился в трансформаторную будку.
  Удар.
  Белая вспышка перед глазами была такой силы, что я почувствовал вкус крови на языке. По всему Легиону люди одновременно выгнулись в судороге. Но вместо того чтобы разорвать плоть, шипы внутри них начали быстро вибрировать, превращая накопленную энергию Матки в чистый адреналин и эндорфины.
  — В АТАКУ! — взревел Кассий, чьи глаза теперь светились неестественным белым светом.
  Это была не битва. Это был прорыв обезумевших от магического допинга берсерков. Легионеры не чувствовали боли, и те у кого были шипы и те кто не был инфицирован церковниками, не знали усталости. Они смяли теневых прыгунов, буквально растоптав их в пыль, и ворвались в Цитадель, вышибая ворота телами тех, кто уже не мог держать щит.
  
  МАТКА
  
  Спуск в недра Цитадели Слез напоминал погружение в горло колоссального зверя. Чем ниже мы опускались, тем меньше вокруг оставалось камня. Стены были обтянуты серозной оболочкой, по которой пульсировали вены толщиной в человеческую руку. В воздухе висела тяжелая взвесь — смесь аммиака, формалина и приторного аромата лилий, от которого во рту становилось горько.
  — Что это такое? — прошептал Луций, касаясь стены. Его пальцы утопли в мягкой, горячей поверхности, и стена ответила судорожным сокращением. — Это... оно живое?
  — Это колония, — отрезал я, проверяя фиксацию зажимов на поясе. — Гигантский биореактор. Не трогай ничего.
  Мы вышли в центральный зал. Он был огромен. Свод терялся в темноте, откуда спускались тысячи пульсирующих жгутов. В центре, подвешенная на цепях из конденсированного золотого света, висела Матка — биомагический реактор размером с двухэтажный особняк, внешне напоминающий вывернутое наизнанку человеческое сердце. Сквозь полупрозрачную, покрытую сетью багровых сосудов мембрану было видно хаотичное движение тысяч созревающих шипов. Но истинный ужас кроился в ее поверхности: в плоть Матки, словно личинки в воск, были заживо вплавлены сотни людей. Их кровеносные системы полностью слились с сосудистой сетью Матки, превратив носителей в придатки этого паразитарного узла. Лица одержимых застыли в гримасах запредельного, искусственно поддерживаемого экстаза; их зрачки были выжжены золотым сиянием, а губы беззвучно формировали молитвы, энергия которых по тончайшим эфирным нитям уходила ввысь, в небесную канцелярию Богов. Это была идеальная ферма — конвейер по переработке человеческой веры в чистую божественную силу, где люди служили лишь биологическим субстратом для высших паразитов.
  Я подошел ближе. Это не были трупы. В «сером спектре» я увидел, что их кровеносные системы полностью объединены с сосудами Матки. Их собственные органы атрофировались за ненадобностью. Вместо легких за них дышала эта гора плоти.
  — Смотрите на их лица, — Кассий поднял факел.
  Легионеры отпрянули. Одержимые не мучились. Их лица застыли в гримасах запредельного, экстатического восторга. Глаза были открыты, но вместо зрачков в них клубилось золотое сияние. Их губы беззвучно шевелились, формируя слова молитв, которые сливались в непрерывный, сводящий с ума гул.
  — Они молятся, — голос Галла дрогнул. — Они все... они славят Солнце.
  — Они вырабатывают продукт, — поправил я, ощущая, как внутри закипает холодная ярость хирурга. — Кассий, посмотри наверх.
  Над верхушкой Матки золотой свет закручивался в тугую спираль, уходящую в небо через узкую шахту. Это был не свет. Это была сублимированная энергия веры — чистейшее топливо, добытое из этих несчастных. Боги не просто слушали молитвы. Они построили здесь забойный цех. Они скармливали людям экстаз и надежду, а взамен выкачивали из них саму суть жизни, оставляя после себя лишь пустые оболочки, поддерживаемые магией.
  — Боги — это просто высшие паразиты, — я поднял гладиус. — Они создали эти Матки, чтобы не зависеть от капризов верующих. Зачем ждать молитвы, когда можно превратить мир в один огромный, послушный алтарь? Одержимые плодятся, шипы распространяются, и сеть растет.
  Кассий посмотрел на золотые нити, уходящие в бесконечность.
  — Они видят нас сейчас?
  — Пока они видят только поток энергии. Но мы сейчас устроим им острый анафилактический шок.
  Я вогнал гладиус в основание одного из золотых жгутов. Клинок вошел как в разогретое масло. Матка содрогнулась, и сотни вплавленных людей одновременно вскрикнули — не от боли, а от того, что их связь с «божественным» на секунду прервалась.
  — Луций, Галл! Объединяемся опять в круг! — скомандовал я. — Мы не будем взрывать эту дрянь. Мы используем её как антенну.
  Я закрыл глаза, настраиваясь на частоту Матки. Я чувствовал, как по золотым каналам вниз идет поток «божественной воли», а наверх — «человеческой веры».
  — Сейчас мы смешаем эти потоки. Сделаем кровь ядом.
  Я направил весь эфирный импульс нашего круга в центральный узел. Это было похоже на попытку пережать аорту гиганта. Я заставил энергию веры течь обратно — грубую, неочищенную, смешанную с болью тех, кого я вылечил сегодня, с яростью преданного Легиона.
  — Приятного аппетита, «всемилостивые»! — прорычал я.
  Золотые нити мгновенно потемнели. Чернота, словно тушь в стакане воды, бросилась вверх, в небо. Матка под моими руками начала раздуваться. Одержимые начали кричать по-настоящему — их иллюзорный рай рушился. Поверхность Матки покрылась трупными пятнами, из разломов потекла зловонная черная жижа.
  — Она сейчас лопнет! — крикнул Луций, отлетая в сторону от выброса энергии.
  Сверху, из небесной выси, донесся звук, от которого задрожали скалы. Это не был гром. Это был стон разочарования и гнева существа, которое только что получило инъекцию чистого безумия прямо в вену.
  — Вскрытие окончено! — я выдернул клинок, когда Матка начала оседать, превращаясь в гниющий холодец. — Уходим! Пока Небеса не решили обрушиться нам на головы!
  — Бежим! — заорал Галл.
  Мы вылетели из подземелий в тот момент, когда Цитадель начала оседать внутрь себя.
  
  Вечер застал нас на холме над дымящимися руинами. Легион стоял молча. Эффект допинга прошел, оставив после себя дикую слабость, но шипы внутри солдат затихли — они превратились в бесполезный известняк.
  Кассий подошел ко мне. Он выглядел постаревшим на десять лет. — Мы объявили войну Богам, Марк. Ты понимаешь это? Завтра за нами придут не теневые прыгуны, а сами небеса.
  Я посмотрел на свои руки — на них всё еще была кровь, смешанная с золотистой слизью Матки. — Значит, завтра нам понадобится очень много крепкого вина и очень много смелости, господин легат. Потому что я только что поставил диагноз этому Миру. И лечение будет болезненным.
  Я обернулся к Луцию и Галлу. — Отдыхайте. Завтра начинаем первый курс обучения хирургии для всего состава. Боги Богами, а гной сам себя не вычистит.
   Конец первой части.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"