Волшебство, рассудил я - и мигом прозевал удар в ворота глаз гневным мячом солнца, удачно скопированного черепом кровавого спорткара, жаль, чужого - волшебство, и это достойно изучения, когда мнимо-бесстрастный абзац предисловия, мучимого желтухой в окладе гагатового переплета, алебастровый сонет или неотразимый в багровой потусторонности манифест, загримированный под надгробное напутствие мастеру, безмерно более животворящи и драгоценны для уверенного экстаза познания, нежели пресловутые "фундаментальные библиотеки". Мне - лучше поздно, чем никогда - пришло в голову, что нет принуждения к выбору меж гренландской отрешенностью вечности и жарким змеиным мясом демиурга (у него непременно должны быть ницшевы усы), ведь ласковое теля сосет двух маток, как говорят эти люди, вцепившиеся в ландшафт, сине-зелено исполосованный длинными августовскими тенями. Воздух так глинист и горяч, что восприятие восполняет его слепым черным жужжанием. Под вечер, мерцавший ее присутствием, разрезанный арбуз утонул в забытье под землей, уступив сцену суточных метаморфоз неба дыне, напитанной молочной водой, так мог бы я сказать, владей я ухищренным искусством сопоставления. Но я пишу просто и ясно. Погружаясь в сонное сплетенье наших тел, я вдруг отчетливо, будто сторонний наблюдатель, увидал четырехгранную, цвета патинированной бронзы бутыль, парившую над моим теменем в бледной пене ночной тьмы, и она похожа была одновременно на все бутылки, круглые и квадратные, выпитые мною с моей женщиной. Утром настала прохлада, и я брел по малолюдной улице. Некий молодой человек, стоявший на другом ее берегу в позе мушкетера, ожидающего аудиенции у герцогини, вспыхнул лавандой рубашки и фуксией брюк. Облака, слоистые, как сардоникс, стекали на мою кожу горькой свжестью. Чуть вздутая полоса недавно положенного асфальта обнажилась предо мной смугло-серым телом нубийки. Огибая выпуклую, подобно основанию шахматной фигуры, древнюю монастырскую башню, я мечтал - мы, я и она, проснемся когда-нибудь на ложе в ротонде из белого камня, прорезанной высокими арками, открытыми пространству, и сквозь них будет дышать море, виноцветное, по слову Гомера.