От автора: После "Лунного" классическая логика Аристотеля и поэтика Буало потребовали бы себе на поживу... да, именно, "Солнечное". Увы, автор давно свернул на темную дорожку неклассических логик и погряз в правополушарности. Облака и молнии влекут его. Нижеследующая компиляция не дерзает соперничать с "Причудами неба" безалаберного и гениального Мацумото, но пусть слабым для нее оправданием послужит то, что у автора поистине чуть не отсох указательный перст, принужденный выуживать облачные куски из десятков текстов и складывать из них это невесомое чудище.
(...) два дня опыт был неудачен, быть может, слишком хмурая, тепло-изморосная и туманная стояла погода (фонари сквозь этот туман едва просвечивали). На третий день к вечеру тучи разошлись (...) Сейчас ты узришь Глаз. Иногда он затуманивается легкой дремотой или, лучше сказать, грезой - и возникает ваше бытие (бхава), но сам он не затронут им, как не затрагивают небесный свод облака, путешествующие по нему
(...) он рассеянно переводит саккадно блуждающий курсор взгляда с геометрического серо-розоватого рисунка плитки тротуара вверх на дистиллированно-остывшее лазуритное небо полусолнечного дня с нежной рябью перистых облачков
(...) на бэкграунде пасмурного осенне-зимнего неба очищенные от листвы кроны деревьев вычерчивают ломаную фрактально-сосудистую систему кровоснабжения, впивающуюся в воздух
(...) многоярусные мощные башни горельефоподобных облаков громоздились по дальней границе окоема (...) Начиналась буря (...) Через помещение под вспышки узких фантомных молний-трещин проехала очень маленькая, несколько гротескная колесница
(...) пятно Луны, не доросшей до полнолуния, посылало тусклое сияние сквозь пелену несущегося сиреневого облачного покрова. Ниспадал поздний промозглый вечер.
(...) когда ты не смотришь прямо на окно, мнится, благодаря случайному сочетанию эффектов освещения и предметов, игре тинктур, совмещению ткани малахитовых занавесей и синеватого стекла, будто проблеснуло солнце и магическим красным светом озарило ландшафт. Но, взглянув на окно, убеждаешься - по-прежнему глухой плащ туч крепко окутывает возможную наготу небосклона.
(...) грязно-желтушная гнойная кисея неба размягчается, начинает стекать полужидкими бурыми потеками вниз, закручиваться мутными пепельно-оливковыми омутами
(...) кимвал Луны, серебристое ребристое поле перисто-кучевых облаков - отполированных и четких, будто льдистые гряды гор, наблюдаемые из Космоса
(...) внизу - серебряная поверхность, видимая из Космоса; отнюдь не выпуклая, наоборот, чашеобразно вогнутая; горизонт параболически уходит вверх (...) Барельефные покрывала облаков. Кое-где - мерцающие значки гроз. Отчего-то именно они сжимают и рвут душу; о, как прекрасна была жизнь!
(...) мраморные легкие глыбы, до твердого блеска обточенные, облизанные - нестерпимо для глаз - скользят, с нулевым трением, не слишком высоко, по кобальтово-синей монотонной вогнутости; небо отшелушивает позднейшие наросты, выставляя холодно горящую примордиальную эмаль (...) Сахарная каррара облаков местами начинает набухать серым гиметтским мрамором, кое-где пропитываться чернильным мавзолейным лабрадором
(...) забытье - это летние томительные сутки, облака-спруты, кучевые, с прослойками чернильно-сиреневого; щупальца замедленных метаморфоз сияющей бугристой кожи облака
(...) полет двух чудовищно далеких колесниц по венозно-сизому небосводу; индийское бугристое небо, холодное и страшное, будто циркумполярная тундра, превосходящее высотой и обширностью обычное небо на порядок
(...) безнадежно-прямоугольное окно транслирует плазменно-четкую картинку (если только в передачу не вторгаются Искажения): разбухшие айсберги поверх сочного бирюзового фаянса неба, еще - терпко-мочевой, красноватый солнечный свет
(...) день. Пасмурная духота. Небо хорошо и равномерно впитало сизый раствор сплошного покрова (...) Гроза; по всей линии горизонта раскаляются и гаснут, как нити накаливания в лампе, струи молний, необычных, медно-красных
(...) сейчас, под вечер, разошлось небо на западе; краски меда и розового масла, с красноватым подмалевком
(...) ум мужчины, дебелый, наполненный плотской плотной алчностью мысли, способен быть разбужен только страшным ударом багровой молнии
(...) подвергся в утробе матери ударам идиотских парализующих молний; когда, неестественно огромные, горят фосфорические глобусы глаз; вновь сухая малиновая молния бьет
(...) отшлифованные предвечерней ясностью, как протертые спиртом, игрушечные дома; над ними - перевернутая рельефная карта туч
(...) из кристаллов талой воды, из летней эмали облаков и неба, из пронзительного солнца сквозь красноватую вязь почти обезлиственных деревьев
(...) на страшной высоте - плоское черное небо, расчерченное тонкими прожилками золота на неправильные многоугольники - паркет или пустынный такыр
(...) дома и башни парят, не отрываясь от земли, рождая тонкое тремоло на иератической абстракции узорчатого неба
(...) ее зигзаги напоминают сложное иерархическое строение ярусов Зевсовых молний
(...) в темном небе, выстуженном и одиноком, сизые мягкие вздутия, тлеющие изнутри багряным подмалевком, перемежаются знобящими провалами в пустоту; днем они станут огненными прорывами солнечной ляпис-лазури, но теперь - это окна в космическую стужу; неравномерность атмосферного рельефа напоминает виденную когда-то в старом журнале, побуревшем, как папирус, карту реликтового излучения Вселенной
(...) синяя мгла там протерлась, словно драгоценный засаленный бархат старинных камзолов; промоина мерцает слоистым ореолом; в средоточии - круглая, как гаснущий желтый карлик, луна
(...) небо, зимою пасмурное, уплощенное и морщинистое, точно слоновья шкура, выгнулось и оттолкнулось вверх, раскрыло свой исполинский воздушный амфитеатр, распахнулось дальними декорациями бугристых облаков, уже по-летнему розоватых; весна, тоска
(...) левая доля небосвода - перисто-кучевые облака, древняя мощеная дорога, опрокинутая, ее шлифовали всадники, крестные шествия, карнавалы с ангелами и чертями, и края булыжников стали млечными, а выпуклости ожемчужнились
(...) правая же - водоворот, однако не золотой, как галактические мальстремы вангоговой звездной ночи, но похожий на сизоватую морскую медузу
(...) эти два домена разделяет слоистый римский профиль; чем он разнится от карфагенского? так железные корабли отличаются от глиняных
(...) в безграничном тумане колоссальные руки бросают вперед пучки волосатых молний
(...) стою посреди комнаты перед окном, глядящим на юго-запад, там из прорванных под вечер бугристых туч неудержимо растекается приправленный розовым маслом желток; слепящий отблеск на водонапорной башне, и она похожа на маяк
(...) будущее разграфлено решеткой, оборонено от багрово жужжащих слоеных туч, распадающихся затем на ватные куски облаков с гладкими губчато-сизыми днищами, а далее - на узкие волокнистые когти, и это совсем как рождение, жизнь и смерть ощипанного двуногого, ибо от него, отпочковавшегося от слоистого хаоса, что пребывает вне всяких времен, в итоге останется лишь слюдяная зыбь тонкой отвлеченности
(...) впереди некое окно или обрыв в западные облака, и мы совершаем будто тройные или сколько-то кратные, неважно, прыжки в небо - или уже в самом небе, неотличимом от слоено-зеркальной воды ненавязчивой маслянистостью, розовой, как креветочный паштет из детства, золотой, как оливки, и это все изображено во французской книге
(...) утром я видел рваный облачный покров, мускулистый, крахмально-белой окраски, с примесью баклажана, с насечкой, напоминающей след протектора на снегу, и фрагмент неба индиго рядом был пронзен зелеными - сколь ни странно - кронами, будто удлиненными наконечниками копий, гнущимися в одну сторону, нет, это не кипарисы, но весьма схожи, к вечеру облака обзаводятся жиром и матереют, жар и прохлада взбивают эти пышные куски крема
(...) после дождя не остановить фатальное разложение слоистых туч, становящихся розово-синей перезрелой мякотью арбуза, в них рождаются пещеры, где срастаются облачные сталактиты и сталагмиты, обрамляющие окна яростной голубизны, это витые сахарные колонны столь ясно выражают саму идею объема, как не дано никакому кубу или шару
(...) желеобразными покровами опадает упругая прозрачная плоть воздуха, мясо чудовищной медузы, сквозь разрыв бессильно шевелит безгубыми челюстями паноптикум мироздания - небо с облаками, подобными скользким глыбам ракушечника под лучезарным стеклом морской воды, оно являет собою географию Персии, только подвижную, где облачные бугристые сгустки стремятся к соитию, словно объемные Мидия и Хорасан, а нависающий сверху пронзительный купорос служит южной дугой Каспийского моря
(...) днями бесконечно плывут неподвижные облака - сиречь, мысли, ибо, господа, мы думаем облаками, под костяным куполом черепа снежные силлогизмы и пурпурные метафоры, шишковатые, как френологические карты, сменяются тающими сплетениями закатных умозрений, и временами всё растворяется в грозовых слоях неосмысленных восприятий
(...) спелая индиговость, покрытая хиромантией складок и бугров, режется пополам слепяще-безмятежным катером, срастаясь вновь за кормой уже высветленными и перепутанными концами - а над горизонтом мясистое облако скручено, как микеланджеловские рабы
(...) облако, хищно согнувшееся, как жокей в карьере, в изысканной жемчужно-белой форме неподражаемых "Stratocumuli", завладело, путем частичного поглощения, ртутным мячом солнца, мгновенно просияв лаком самодовольства, но вот - мяч снова упущен
(...) плафон, подобный прозрачному куполу Пантеона, а в его обрамлении парит облако, похожее на Англию, трущуюся плоским надувным днищем о Ла-Манш (...) фонтан, запах кофе, синие глаза, шершавое облако, смятое в гармошку застывшего мига
(...) вчера гневное облако над этим городом занесло булаву, я видел бугроватую сигарообразность в закатном кумаче
(...) оттолкнулся от горчично-розоватого грунта какой-то планеты, с непостижимой быстротой удаляясь от нее, как в обратном кино - атмосфера, рванье облаков, покидаю, перебирая мягкие, расширяющиеся и сжимающиеся мешки пространств
(...) я еду в такси, вспахивая взглядом густо-синее небо с мясистыми облаками
(...) когда в южном углу небосвода театральное облако напыщенно вывалит хрустяще-белую гроздчатую мускулатуру для прощального обозрения раскрывшемуся пространству - о, легкомысленно надеяться, будто этакая туша способна парить в зените, его тяжесть и громадность предполагают опору на горизонт, и ты никогда не доживешь до нее, ведь и смерти ты никогда не достигнешь
(...) за окнами земноводная стальная шкура осеннего неба прорвана, и уже дважды, хрупкими потопами голубизны
(...) мгновенный британский флаг расщепленных молний
(...) от нас остаются облака. Я уяснил это, увидав на месте сосудистой кроны громадного дерева, до того всегда приветствуемого беззвучной формулой, но без предупреждения спиленного, видимо, по ветхости - ответное сплетение молочных штрихов, изморозью покрывшее утренний небосвод
(...) утренние облака похожи на розовых зеркальных карпов, и я чую, как нагая фантомная голубизна апреля досрочно переходит в телесную, от слова "телец", бирюзу мая
(...) из сна, где, в конце концов, вследствие его ужасной ошибки, равнозначной взрыву грозы, растения на громадном подоконнике попадали набок, как домино, а затем, в обратном направлении, полопались химические сосуды
(...) в зените опять будет царить Исида, а в надире - править Осирис. Мироздания эти разнствуют меж собой лишь аллегорическим фигурами животных-покровителей, цветом подложки - или, если угодно, подмалевка, а также преобладающим рисунком облаков
(...) я перевожу взгляд вверх, скользя по прозрачной вогнутости. Облачное меню сегодня словно на заказ для критика из "Мишлен". Блюда взбиты бесподобно, дерзко проработаны буравом и отшлифованы до сияния женской кожи. Одно из них щекочет глазной хрусталик неописуемостью формы, отметающей любую попытку уподобления, разве что замерзшему на бегу снегом огненному выдоху демона. Истина Платона, эмалированная ляпис-лазурью и белизной
(...) отчаяние ультрамарина, заглатываемого левиафановой пастью облака, пока взгляд ощупывает его твердо-фиолетовые фарфоровые складки
(...) ужаленные хаосом, боги заполошно вскрикнули, это значит - молния
(...) нет, можно, конечно, выпилить очередную метафору для облаков, пусть сегодня это мягкие раковины леонардовых ландшафтов или география арктической Канады, дробящаяся по мере подъема вверх на все более мелкие острова - тут вспоминается Джон Ди и поиски северо-западного пассажа в Катай - но легче сослаться на "Причуды неба" Мацумото, подробно, с таблицами, классифицирующие все их пучности и извивы
(...) что касается облаков, пловучий блеск их юных мускулов успешно удавлен настырным зноем, доверчивое сияние стихло и стухло, слилось с холстом задника, растворившись в горячем пепле. Это злой знак - хуже только багровые бубоны судного дня, настолько же немыслимого, насколько и неизбежного. Нет больше ни купороса, ни снега, египетская лазурь не омывает белую глину, вроде той, что ладонь хаоса некогда швырнула на верстак, чтоб взмесить плоть божеств. Впрочем, в голове мутно-грязный расплав горизонта отозвался омлетным, с кровавыми прожилками, заревом, подхваченный и возжженный, чудовищно искаженно, моим нездоровым духом
(...) в окне алмазная прохлада зигзагами поделена натрое - грифельного цвета банк, пронзительное небо, атлетический торс облака, всасываемый горизонтом
(...) я люблю облака, как Борхес лабиринты (...) Бракосочетание наконец свершилось. Раскаленно-кирпичный жар обвенчался с лиловой прохладой, и союз их консумирован ранним ливнем. Тайные колеса природы - красное, настолько красное, что стало, по сути, черным, и синее, более синее, чем вавилонские изразцы - сцепились, изображая химическую свадьбу (о, навязчивый мотив!), заодно переменив масть иконок во всех прогнозах. В полночь, предвидя исход, слюдяное облако, скрученное в трагическом контрапосте, точно статуя возлежащего пышнобородого Океана, безмолвно взвыло. Впрочем, всмотревшись, вы разглядели бы в нем пустые глазницы крокодилоподобного левиафана - луна же бесстрастно мазала вверенный мир серебром. Утром сизый дождь налетал и прекращался, тогда пространство обретало четкую зримость, и из сплошной бесконечной тучи, несшейся над холодно-розоватым просветом у горизонта, тянулись к земле растрепанные руки, седые, будто лохмотья аскетов
(...) внизу, негативом леопардовой кожи с пятнами звезд - зеркало неба, в зубодробительной кончине веков сбросившего фуфайку наслоенных сказок, жалоб и мыслей. Когда Ахилл догонит черепаху, мне не увидеть облаков?
(...) небо медленно, томительно, как запах песка, трезвеет, и уже неопровержимо, что оно выложено сладким, тающим паркетом
(...) ятаган облака полосу над горизонтом откроил от medium coeli, где сумеречными штрихами вспыхивают и гаснут "боги зенита", опечатанные переплетом одноименной, цвета белого шоколада, книги Эрландсона, забытой на столе вместе с хитро улыбающимся пенснэ и вишневой сигаретой
(...) клинок гнутой тучи, расслоивший череп небосвода на теменную крышку выси и обшитую лиловой замшей приземную височную пластину, возгнал меня к жару мысленного потирания рук в предчувствии осетринно-тающей метафоры (...) пейзаж зеркально перекувырнулся, и над холмом с огромными, словно гусеница, слегка облезлыми чертогами, глумливо пытающимися изобразить "Вид Толедо", вытянутый прорез в облачном покрове беззубо улыбнулся синим ртом. Потом, спустя часы, разжегся полярный, нездешне-платиновый свет на некрупных и гладких, как валуны, рыбинах облаков. После всё потемнело, прочерченное, будто куски корковатой лавы, яростными трещинами. Возможно, подумал я тогда, это забавлялись вечной игрой атланты, живущие в крови заката
(...) иногда, наплывами, он обморочно возносился вверх, к условным розовым небесам, ощущая мягкую овальность борозд пространства, замыкающихся нежной дырой бухты, как в "Крике" Мунка, но в этих капиллярах глубоко упрятаны были бездны ледяного света, застывшие полированными морями, подобными тому, что породило летучую мышь с надписью Melencolia I у Дюрера
(...) луна, пока они двигались по насыпи - бездна пруда внизу, хранящая невидимые перевернутости спутанных крон, искры сигареты во тьме - нежно прожгла в плотных, будто штофные портьеры, тучах морщинистую, обрызганную по краям скарлатиной дыру
(...) справа, над линзой озера на меня глядит с аристократической отстраненностью, словно покуривая сигару, многоногое облако Порфирий - но я смахиваю его рукой, обтянутой перчаткой этим холодным летом с его пронзительным фарфором неба и пеплом листвы
(...) вязкий туман, владычествовший ночью и утром, к вечеру иссяк и рассыпался облаками, сплоченными в подобия матричных структур, чьи столбцы пели архангельски белым - лишь какой-то заблудший трагически-баклажанный взмах над горизонтом когтисто рвал, точно Ницше парчу немецкой философии, благостную снежность
(...) вчера небо до слепящих прорех отдраено было двуцветным - индиговым с озерами сахарной ваты - ветром, а сегодня в ранних сумерках слух тщательно исколот дождем, заставившим пустой асфальт пахнуть сырой рыбой
(...) о, чем бы заарканить актуальную масть облачных плоскогорий (кажется, кто-то подсыпал в фиолетовую краску сажи)
(...) вчерашнее небо, плотно и коряво замазанное гипсом, сорвано и сменено, подобно скатерти, на новое, лучшее
(...) купол неба напоминал вывернутую наизнанку лысую голову, отшлифованную на темени, но обросшую пурпурным лишайником облаков на висках и затылке стран света (...) Тучи с севера бурной бурой магмой затопили клинья лазури на стекле
(...) а потом выходят на улицу, небо взморщилось вздутиями - торс культуриста (стиральную доску оставим на будущее) изысканного исчерна-сизого тона, облицовка, одежда знатных домов, и голые шкуры прочих набухли бархатно-чугунной влагой (..) возвращалась она, оседлав сотканную из малиновой слепоты молнию, к закату, с ларцом
(...) с утра, видимо, кладовщики ангелических резервуаров вдрызг напились и, свирепо вдохновившись своим обветшалым мотто "когда-то мы всех вас утопили", накачали небосвод тяжкой чернильной сыростью, ассирийские полчища ледяных амеб облепили пластины стекол (...) К полудню распогодилось, вылезло бутылочное небо, и рубенсовски-целлюлитные туши облаков массировали горизонт
(...) вдыхаю всеми порами тела, как сгустился рыбий пузырь внешнего сухого неба, наслоения туч на его коже окрасились вяжуще-сизым, а обнажения подернулись хрустальной паутиной бронхов, и уже давно зимние сны
(...) под утро, горчащее избытком ртутно-холодного ветра, что с трепетным усердием наглаживал ладонями до пикассовой голубизны плоские пучины глазниц атоллов в тучах пока он и она сопели, постукивая касаниями обручальных колец, составляющими всю их одежду
(...) я ехал в такси и стыл от восторга осязания солнечными нервами шершавой сладости облаков. Дождливыми субботами их зыбкие туши складчатой холодной акварелью стекают на пасмурный воздух, а в четверг они еще ампирны и горнопородны, пусть плоть их кое-где вогнута и зияет пышными, сочащимися мякотью свищами и арочными дырами. "Ведь облака не равны звездам", объяснила однажды она, говорящая с духами, "они - лимфатические узлы Земли, всеобщей матери, луна же держит мир под замком, сторожа его маниакальные порывы расплыться в пустоте". Я изучал облака по отдельности, точно статуэтки в музее на бархате, но внезапно машина помчалась по гребню холма, и раскрылся весь амфитеатр дня. Я понял, что скопление туч составило кривой смерчеобразный треугольник, упирающийся одной ногой на горизонт и расширяющийся на полнеба...