Мы шли, ступали, обматывая квартал оплеткой невидимых ударов, я и та женщина, подобная языку сырого костра, обдуманно простоволосая, точно мунковская мадонна с ее шупальцами-прядями, и уплывали назад, мягко сваливаясь в слепоту затылочного водопада, обнаженные дома, голубые вывески, зернистые стволы, коленчатые, словно библейские письмена, тогда как лимонная геометрия горизонта в безмолвном сговоре с облаком, бледным океанским исполином - terror antiquus бородатых мореходов, увенчанный фатаморганным наковальневидным гребнем, что пузырился полной таблицей несметного отродья розового и лилового - не отставая, конвоировали нас с бессердечной стороны (справа, то бишь). Затем, когда мы заглотнули и, переварив, извергли цепь мысленных островов, философских и искусствознанческих, бок неба подпекся норвежским зеленым, состоящим в тайной симпатии с благородным скрипом смуглых ботинок, и я, запамятовав сглотнуть хлебную хрипотцу от утомительных рассуждений, сказал ей, что с детства слово "благородный" напоминало мне округлой терпкостью скорлупу грецкого ореха. Я заодно выразил удовлетворение тем, что наконец выбита пробка в делах и заклинаниях. Нас ожидает хопперовское полуночное кафе, желеобразные звуки саксофона ниоткуда, пуговицы жидкого изумруда на моей рубашке, я спрошу, отчего в моем вчерашнем сне ты вышла на улицу одна и пошагала в узком томатном платье куда-то, а я не мог пошевелиться и смотрел, и почему сегодня река текла в другом направлении, я ведь помню наверное, что в тот раз она двигалась из будущего в прошлое, как и время. Все великое имеет отцом солнечное желание, а матерью - воду. Мое - ведет к маяку среди скал, где странные вещи творились в давние дни, и где мы с тобой поселимся однажды.