«Дневник воспоминаний» // 12.06.2025
        Жанна, или «Некрасивая девочка»


        12.06.2025
        В детстве я много раз был в Выльгорте и много времени там провёл. В ту пору, в советское время, он почему-то назывался Вильгорт, и мы сами так его и называли тогда, но вот теперь я думаю: ну кому ж это когда понадобилось простое коми название Выльгорт (на коми оно означает просто «новый дом» — 'выль горт') переделывать даже не в обрусевшее, а в непонятное какое, на коми слух «скользковатое», слово «Вильгорт»?
        Вообще же Выльгорт - это большое коми село, находящееся, можно сказать, совсем рядом с Сыктывкаром, теперь это едва ли уже не часть города (на самом деле, в административном отношении - нет, но какого-то пространственного отделения не заметишь уже практически совсем: едва кончается город, тут же начинается небольшое село Давпон, дома которого также непосредственно переходят в дома села Выльгорт; я даже не знаю, где точно граница меж ними). С Выльгортом наша жизнь была связана потому, что в этом селе родилась моя мать, Раиса Алексеевна (её девичья фамилия — Мальцева), там когда-то был дом её родителей — моих бабушки и дедушки, которых я при жизни не застал, — но при мне его уже не было, где именно он стоял, я не знаю. Но там же в Выльгорте есть ещё один дом, куда мы в моём детстве всей семьёй часто приезжали в гости. Это большой двухэтажный деревянный дом, в котором жили двое из маминых братьев. Старшего я почти не помню (кажется, его звали дядя Саша, но могу уже и ошибиться), потому что видел его очень мало — лишь в самом раннем детстве, а остальные годы он уж не знаю, за что именно, но как-то вечно был в тюрьме. Зато младшего маминого брата (а всего у неё было одиннадцать братьев и сестёр) — дядю Витю — я помню очень хорошо, потому что именно к ним с его женой тётей Раей и их сыновьями Серёжей и Андреем мы с моими родителями и приезжали, обычно с ночёвкой. И мне всегда было интересно бывать у них.

        Их дом, их семья мне нравились, наверное потому, в первую очередь, что в них самих было, хочется сказать, много жизни. Именно — простой, незамысловатой и энергически радостной жизни. Ни дядю Витю (на самом деле его имя было Виталий, но почему в быту его называли Витей — бог их разбери), ни тётю Раю я не только не помню, но даже долго и представить не мог без улыбок и раблезианского жизнеобилия в них.
        Позднее, уже в восьмидесятых, лишь один раз, я вдруг увижу дядю Витю совершенно убитым. Для меня это было так неожиданно, прямо на уровне шока: как так? это дядя Витя — такой подавленный?! Но это и было — на похоронах их с моей мамой старшей сестры, по-нашему — тёти Тони. А по большей части моих воспоминаний — дядя Витя и тётя Рая, может быть, самые жизнелюбивые люди, каких я когда-либо видел. Может, поэтому мне у них в Выльгорте (то есть тогда — в Вильгорте) всегда было очень хорошо. И, например, уже мои родители — мне такими совсем не казались. Хотя унывающими тоже не были, но... чего-то — открытости ли, просто доброты ли — было у нас в доме много меньше. Вот для сравнения. Если я их, моих выльгортских родственников, вспоминаю, то всегда — именно у них дома, не у нас. Уже будучи взрослым, даже стал задумываться: а они к нам, что ли, не приезжали, у нас не бывали? — ни одного эпизода, чтоб именно у нас дома, в Сыктывкаре, будь это уже «на новой квартире» или ещё в старом, таком же деревенском, доме (перевезённом когда-то из села Большая Слуда), не помню. Не могу припомнить ни-че-го.
        Почему так?! Ведь бывали же они у нас, бывали! И как было бы — не бывать? Свои же люди! Вот и думаю, что, может, когда они бывали у нас, у меня настроения того, какое было в атмосфере именно их семьи, именно их дома, — уже не было, а потому, становясь каким-то более будничным, не торопилось что-то удерживать в памяти. Так что недавно даже специально спросил у Сергея, моего выльгортского двоюродного брата (это было уже не далее года-полутора назад), бывали они у нас вообще или нет, а то я почему-то совсем ничего не помню. Он же, напротив, тут же оживился: конечно, бывали! точно так же бывали! И тут же рассказал мне несколько эпизодов. Которые я, по совести, даже и после его рассказа сам так и не смог восстановить-нарисовать в своей памяти — пришлось просто поверить ему на слово.
        Рассказал он, например, и о таком случае. Когда были они у нас... А при всех встречах обычно бывало так, что взрослые — две Раи, Иван да Виталий-Витя (то есть наши родители) — часами проводят время за столом (никогда притом сильно не напиваясь), а мы, мальчишки, — я и мои выльгортские братья Сергей и Андрей — предоставлены самим себе и либо играем наверху (и у них, и у нас дома были в два этажа), либо гуляем на дворе, либо ещё где-то. Так вот, рассказывает уже теперешний, взрослый Сергей, были они однажды у нас, и мы втроём пошли купаться (думаю, что если ходили на реку, то примерно к тому месту, которое между курьёй с бывшей лодочной станцией и теплоходной пристанью — там я обычно купался с городскими мальчишками). И вот, говорит, в какой-то момент Андрейка вдруг стал тонуть (там всё же течение — могло и уносить, если быть неосторожным), и ты, говорит, тут же бросился в реку и спас его, вытащил. Меня больше удивило даже не то, что сам я этого совершенно не помнил, а то, с каким уважением, чуть ли не с восхищением, рассказывал мне это мой брат, с которым мы уже давно-давно не мальчишки.

        Ладно, умеет же моя память отвлекаться!.. Ведь задумывалась эта запись как воспоминание об одной девочке, которую звали странным для нас именем Жанна.
        Итак, о наших, как мы их тогда называли, «вильгортских». В детстве я бывал там не только с родителями, но, случалось, и сам по нескольку дней просто жил у них. Тогда мы с Серёжей и Андрейкой по целым дням просто гуляли, играли вокруг дома, ходили в соседние поля за горохом (проходя по их улице в позапрошлом году, увидел, что никакого поля за краем села уже нет — а всё заставлено домиками вроде дачных; наверное, дачи и есть) или — опять же купаться — на выльгортские карьеры (там, кстати, — именно на тех карьерах — я и научился плавать, до этого не умел). Но нас в компании было не трое, а пятеро. С нами был ещё соседский мальчишка Вася — кажется, одноклассник Сергея — из маленького дома напротив. И — эта самая девочка с удивлявшим меня тогда именем Жанна. Сергей был младше меня на год, Андрей — на два года, Жанна тоже примерно на год младше.
        И вот эта Жанна была для нас, собственно, и не «девчонкой», а почти таким же «мальчишкой». Это я потому хочу отметить, что, по моей памяти если, в ту пору (а это примерно лет до одиннадцати-двенадцати) у меня «дружб» с девочками не было вообще. То есть в том районе, где мы жили на улице Красноармейской, я вообще не помню девочек, чтоб они просто гуляли или так же, как мы с ребятами, играли бы на улице. Разве что, как исключение, помню их прыгающими на асфальте (наверное, игрой в «классики» называлось). Но асфальта у нас в ту пору было ещё мало, разве что вокруг школы (это бывшая школа номер 25 по улице Южной), так что «просто на улице» я наших девочек почти и не видел. (Оттого, может, так и запечатлелось в памяти то, как волнующая моё мальчишеское сердце аккуратная фигурка Лены Зоновой ступает по досочкам деревянных мостков, идя из школы к своему дому, который находился на противоположной стороне нашей неширокой незаасфальтированной улицы чуть подальше дома нашего. Но, кроме минуток с этой картиной, она на улице словно никогда и не бывала, никогда и не выходила). Но вот в других местах — в Выльгорте ли, в Зеленце ли, в Слуде, в Брыкаланске и даже просто на писательской даче в Лемъю — девочки обычно были. Там с ними вполне мог играть и я тоже.
        Так же вот — и в Выльгорте. Но если иногда девчонки могли быть и капризницами, и «с характером», и «гордячками» (как, например, Марина, дочка коми писателя Геннадия Юшкова, с которой мы как-то играли на писательской даче в Лемъю, да так особо и не сыгрались; я потом, помнится, быстро переметнулся в компанию к какой-то другой девочке, тоже примерно нашей ровеснице, только не знаю, чья дочка она была), то вот эта Жанна была совсем не такой. Она была очень простой, в самом хорошем смысле этого слова. Поэтому я и говорю, что она была у нас почти что пятым мальчишкой, настолько с ней всё было просто, совсем не приходилось как-нибудь специально чиниться. Вообще сама она была не выльгортская, а лишь на летние каникулы приехавшая откуда-то к свой бабушке или кому-то ещё, также жившим в одном из близких домов (кажется, прямо в следующем, тоже довольно высоком), но жила там уже много дней, так что была абсолютно своим человеком (в детстве ведь всё быстро). Так что мы впятером обычно и проводили время за всякими играми и детскими приключениями, бывая на улице допоздна, пока старшие уже не позовут домой.

        Конкретные занятия или игры я сейчас не могу вспомнить (может, в прятки, может, в цирки, может, во что-то с мячом), но вот всё сидит во мне память об одном эпизоде, который я до сих пор вспоминаю с грустью.
        В какой-то момент Вася вдруг чем-то обидел Жанну, какими-то своими словами. Получилось, что сильно обидел, она даже расплакалась (при том что сама по себе была явно не из хнычущих). Такой невесёлый момент был. Видно было, как она вся сжалась-расстроилась, и до того мне её жалко было, что я прямо не знал, что делать, как её утешить-успокоить.
        Вообще, я ведь был в компании старшим (либо десять лет, либо все одиннадцать уже было) — казалось бы, мог Васе хотя бы подзатыльник дать (ну или хоть резким словом его окоротить), но и с этим оказались сложности. Просто я видел, что Вася это сделал совсем не со зла, что у него так случайно как-то получилось, что это была не попытка специально задразнить-унизить девочку, а лишь следствие какой-то неловкости. Я видел, что и он сам от этого расстроился (хотя сам-то он, понятно, вида старался не подавать — мальчишка ведь, не положено «сентиментальничать»), а главное — что, видимо, как-то пытаясь сгладить свои нечаянные слова, он продолжал говорить ещё что-то, но говорил очень неудачно — как бы начав душевно метаться в сложившейся ситуации, чем, к сожалению, совсем не сгладил, а наоборот — получалось, только усиливал девочкино страдание. Отчего и мне как старшему выправить его и её отношение к висящему в воздухе общему расстройству было всё сложней. Страшно жалко мне было тогда Жанну. Притом ведь обида её была совершенно несправедливой по отношению к ней, и, по идее, никак не должна была её касаться. Но вот коснулась же! Не помню, что я тогда делал; наверное, как-то пытался смягчить всё уже своими словами, как-то утешить её, успокоить. Помню только, что получалось это плохо. Наша Жанна уже до конца того вечера так и оставалась расстроенной, а потом скоро и вовсе ушла домой, боюсь, что — плакать.

        И вот сколько лет уже прошло — больше полувека, — а тогдашняя щемящая жалость к той «некрасивой девочке» всё ещё сидит во мне. И мне действительно всё ещё жаль ту хорошую и добрую девочку именно в тот болезненный для неё момент. Я, конечно, уже никогда не могу оказаться там, никогда ничем не могу помочь тому давнему-предавнему эпизоду, но иногда мне хотелось бы вновь оказаться в том же месте (я помню его, зрительно помню общую картину) рядом с теми детьми, рядом с той девочкой Жанной и хоть чем-то, а всё-таки ещё помочь ей в трудную для неё секунду.

        - - -

        Много лет прошло, очень много. Я, чтоб хорошо и точно, не помню даже лица Жанны — лишь примерный образ. Боюсь, что если бы мне показали фотографии трёх чем-то похожих девочек, я не смог бы абсолютно уверенно сказать, которая именно из них — она. Имя вот только хорошо запомнилось, необычное для нас имя, и общий внешний облик. А вот лицо — лишь примерно. Простое неширокое личико, простые русые волосы, недлинные, без каких-либо кос или косичек — просто немножко обрамляющие её щёки...

        Жаль, что моя память такая худая. И ведь есть момент ещё хуже. Я совсем не помню лицо... Андрея. Андрея, младшего из двух самых близких мне двоюродных братьев (вообще у меня их было довольно много — двоюродных и троюродных братьев; куда больше, чем двоюродных же и троюродных сестёр), с которыми мы когда-то провели столько времени вместе. Лицо тогдашнего Сергея, старшего из них, — помню, а лицо Андрея — нет. Почти совсем. Вспоминаю почти также условно, как и лицо Жанны. А ведь сколько ж мы были и играли вместе! Как-то это очень даже странно. Ведь лица их родителей — моих дяди Вити и тёти Раи — я помню прекрасно, как будто только вчера их видел. Да больше того, я до сих пор помню лицо того соседского Васи, который тоже был в нашей компании и от чьих неосторожных слов вдруг так проявилась ранимость нашей общей подружки. А вот почему с Андреем так?..

        Зато характер его я помню хорошо. Потому что его у него как бы и не было, никакого такого «характера», то есть он не проявлял его где надо и где не надо, не могу даже представить, чтоб он вдруг где-то начал выказывать своё недовольство ради каких-то своих интересов (чего про нас Сергеем было не скажешь). И как-то — это вот уже сейчас, наверное, как раз сегодня, — мне вдруг подумалось: а ведь он был похож на... будущего поэта. Очень лиричного, мечтательного, тихого и доброго сердцем поэта. Так ведь и то! — может, тут и родовые связи какие-нибудь сказались? Ведь не зря же один из более других понравившихся мне коми поэтов — как раз негромкий лирик Александр Мальцев? И Андрей ведь — Мальцев, и моя мать была Мальцева. Может, и Андрей, и я — в каких-то дальних генетических корнях имеем что-то общее с этим коми поэтом Александром Мальцевым? Хотя, наверно (или — конечно), вряд ли, но мне, честно сказать, хотелось бы так думать.

        Забылось лицо Андрея отчасти ещё и потому, что мы с какого-то времени вдруг почти перестали видеться. В начале семидесятых словно что-то сталось с моими родителями (так мне потом думалось) — мы почти перестали встречаться семьями со своими (то есть с их, моих родителей) родственниками — что́ с материной стороны, что́ с отцовской. Почти перестали ездить в Выльгорт, или в Слуду, или в Зеленец. (Или родители ездили уже одни, без меня? А может, я и сам уже почему-то не очень хотел — другой подходил возраст, другими становились интересы?) И у нас другие родственники почти перестали бывать. Что случилось, я не знаю. Если вообще что-то случилось. Потому что это, может, просто сам ход времени такой: дети у всех потихоньку растут, у самих молодость сменяется зрелостью, когда больше уже думаешь не о весёлых встречах, а о будничных заботах, не знаю.
        Правда, мы с отцом стали потом ездить в печорское село Брыкаланск, к матери его друга — коми поэта Владимира Попова, но вот со своими родственниками — Цивуниными и Мальцевыми — видеться перестали почти совсем. Доходило до странного. Вот, например, один случаях. Еду я было в автобусе (лет мне тогда было тринадцать или четырнадцать), стою на задней площадке (в ту пору у нас уже ходили большие венгерские «Икарусы»). Рядом со мной парень чуть постарше меня. Вдруг он обращается ко мне: «Ты меня не знаешь? не узнаёшь?» Я удивился: «Нет, — отвечаю. — А кто ты?» А он мне спокойно так говорит: «Я твой двоюродный брат». И назвал своё имя (сейчас я его уже тоже не смогу вспомнить). Пояснил, что его отец (назвал и его имя) — один из родных братьев моей матери, и что живут они всего через два дома от нас, то есть совсем рядом. И я ведь вспомнил, что — да, мы бывали в этом доме (их дом как раз напротив железнодорожного вокзала, а мы с родителями жили возле гостиницы «Сыктывкар», это всего минуты три-четыре ходьбы), и этого дядю вспомнил (и имя его на момент той случайной встречи помнил ещё), — бывали, бывали! Правда, давно уже, а вот в последние годы — почему-то нет. Спросил тогда у своих родителей, рассказав им об этой удивившей меня встрече в автобусе, почему мы с этими родственниками сейчас не встречаемся, не заходим друг к другу, но, помнится, их ответ был какой-то невнятный, словно неохотный, так что сильно допытываться потом уже не стал.

        Сергей же лучше запомнился, может, ещё и потому, что и уже после детства нам с ним всё же случалось видеться. На тех же похоронах тёти Тони, материной сестры (это где я дядю Витю впервые увидел таким подавленным и буквально осунувшимся). Это было примерно в первой половине восьмидесятых. Помню, как раз с Сергеем мы там же стали заигрывать (или это она стала с нами заигрывать? — очень уж весело-шаловливая была) с ещё одной нашей двоюродной сестрицей, которую ни Сергей, ни я прежде почему-то тоже не знали. Помню, я ещё восхищался: «Гляди-тка ты, какая у нас замечательная и интересная сестрица, оказывается, есть!» А вот Андрея там в тот день не было. Судя по времени, он, видимо, как раз был в армии. Так что после детства я его уже больше не видел.
        Взрослым видел его только один раз — это было в 1991 или в 1992 году, но — уже лежащим во гробе. Андрей погиб в автомобильном столкновении, случившемся во время гололёдицы, когда ехал с товарищем в Визингу, причём за рулём был не он, а его товарищ. Он же, этот его знакомый, — был на тот момент и его тогдашним начальником, одним из появлявшихся в ту пору частных предпринимателей. Но у него Андрей успел поработать недолго, а до этого сколько-то лет работал в выльгортском отделении милиции водителем (их отец, дядя Витя, тоже всю жизнь шофёром работал). И вот надо сказать, что там, в милиции, его очень любили, причём все. Видимо, за тот же добрый характер, который я заприметил в нём ещё в нашем детстве. И в тот день, когда машина с его гробом ехала на кладбище и проезжала мимо милиции, все стоявшие там милицейские автомобили начали подавать прощальный сигнал. Эта было настолько трогательно — слышать, как грустно прощаются с ним его уже бывшие коллеги, что и сейчас хочется заплакать. Да, та́к вот его любили. Осталась молодая жена, ставшая вдовой, и их маленький ребёнок, а дальше я опять ничего не знаю. Жизнь тогда, в девяностые, у всех стала очень трудной (а у меня, по некоторым причинам, — особенно), так что ни с Сергеем, ни с тётей Раей, я уже потом опять долго не виделся (а с дядей Витей и вообще уже не доводилось больше встречаться, так вот всё получалось).

        - - -

        Но всё же вернусь ещё к тому случаю с Жанной. Теперь вот думаю: может, Андрея в тот момент с нами не было? Мало ли, может, зачем-то как раз в дом зашёл (это было совсем рядом с их домой, точнее — во дворе второй половины дома). Потому что он-то уж точно почувствовал бы её страдание-обиду, и переживал бы, может, потом ещё сильнее меня. Но точно сейчас не могу припомнить.

        - - -

        И ещё об одном хотелось бы непременно сказать. Вот я выше в одном месте назвал здесь Жанну «некрасивой девочкой». Но это совсем не потому, что будто бы она была чем-то некрасива, — вовсе нет, а лишь потому, что была очень скромно, буквально по-мальчишески, одета — обычный тренировочный костюм, но не такой броский, какие они бывают сейчас, а безлико-стандартный, какими они все были тогда: просто тёмно-синие штаны-трико и такого же «никакого» (то есть так же тёмно-синего) цвета футболка с тесным воротником и с длинными рукавами, и всё. То есть тут что́ важно отметить? — то, что одежда её была настолько простой и «по-нашенски» привычной для нас, мальчишек, что нам как-то и не приходилось специально выделять для себя то, что она всё-таки девочка, то есть особа более нежного рода, нежели мы, и потому требующая как бы специального ухаживания. Нет, она точно так же, как и мы, ходила с нами по полям, точно так же ходила с нами на карьер купаться и точно так же неброско держала себя во всех наших играх или просто в общении. Сама была так же по-мальчишески худенькой, как бывает и большинство девочек в таком возрасте. Словом, не «принцесса на горошине», а поэтому и нам с ней было очень просто. А вот доброты — такой же неброской доброты — было в ней много. Думается, явно больше, чем у большинства других девчонок такого возраста, привыкших высокомерно смотреть на мальчишек как на потенциальных хулиганчиков.

        И вот, наверно, по всему по этому (если кто-то эти мои записки читает, то, верно, уже догадывается, к чему я веду?) для меня память о Жанне навсегда связалась с образом из стихотворения Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка». Всякий раз, как я вспоминаю это стихотворение (а полюбилось оно мне очень давно, уже больше сорока лет назад), мне тут же вспоминается и наша «некрасивая девочка» Жанна. Хотя никаких «некрасивых» черт лица — «рот длинен, зубки кривы» — у неё не было, лицо было простое и очень даже приятное — тихое, мягкое, доброе...
        Странная судьба у этого стихотворения. Одним оно очень нравится, и они часто вспоминают о нём и приводят в качестве какого-нибудь житейского примера, другие — этакие литературные снобы и якобы страшные знатоки поэзии — никак не хотят принимать его за поэзию да притом ещё поражаются: как это такой мастер, каким был Заболоцкий, мог вдруг написать такое недаровитое, почти банально-нравоучительное стихотворение?! Что ж, пусть их. Пусть болтают что им угодно, на то они и снобы, чтоб на всё и на всех глядеть свысока (а в некоторых других случаях я и сам из таких). Но я, например, совсем не уверен, что Заболоцкий, написавший что-нибудь из его «Столбцов», — интересней (мне по крайней мере), чем Заболоцкий, написавший «Некрасивую девочку». Для меня — как раз да наоборот.
        Может, ещё и именно потому, что это стихотворение всегда напоминало мне о Жанне и о том нашем случае, где я вдруг увидел её такую щемящую беззащитность?
        Да. Наверное, так. И, кстати, если бы не тот маленький эпизод, наверно, я бы и саму Жанну когда-то забыл совсем и теперь бы уже совершенно не помнил. Как не помню уже практически никого из других детей-ровесников, с которыми мне когда-то где-то доводилось играть и вместе проводить время. А тот случай — всё вспоминается и вспоминается...

        12 июня 2025 г.