Гейне Генрих. Сто стихотворений

ГЕНРИХ ГЕЙНЕ

СТО СТИХОТВОРЕНИЙ.

ДОКТРИНА.

Бей в барабан, не боясь ничего,

Маркитантку целуй и не трусь!

В этом смысл науки всей

И корень глубоких чувств.

Буди людей от глубокого сна,

С юной силой стучать не забудь,

С барабаном шагай всегда впереди -

И в том всей науки суть!

Это - Гегеля философия,

И корень чувств глубочайших.

Я это постиг, потому что умён

И искусный я барабанщик.

***

Прекрасную Родину я прежде имел,

И дуб высокий

Там рос, фиалки кивали мне .-

Ах, это- сон глубокий.

Целовал, говорил по-немецки я

И верю с трудом:

На немецком звучало: "Люблю тебя!"

Ах, это было сном!

***

На холодном севере ель стоит

На голой скале одиноко.

Льдом и снегом укрыта она,

И в сон погрузилась глубокий.

И пальму видит она во сне:

В полуденной жаркой стране

Одиноко, молча горюет она

На горячей от солнца скале.

***

Когда счастлив я от твоих поцелуев,

В твоих руках теряю сознание,

Не должна о Германии ты со мной говорить. -

Мне не вынести. И есть к тому основания.

Я прошу, вопросы мне не задавай

О родных, о жизни в Германии,

О моём отношении к Отчизне моей...

Мне не вынести. И есть к тому основания.

Дубы зелёные и голубые глаза,

Женщин немецких томятся в страдании,

Вздыхают о вере, любви и надежде они...

Мне не вынести. И есть к тому основания

ПАМЯТЬ

Мы не вздыхаем, глаза сухи,

Мы улыбаемся, смеёмся даже:

Ни взглядом одним, ни движеньем

Что есть память у нас, мы не покажем.

Мука немая лежит на душе,

И душу гложет жестоко,

И громко в дикое сердце стучит,

Но губы сжаты в молчании глубоком.

Спроси у того, кто лежит в колыбели;

И у того, кто скрыт тёмной могилой.

И, может быть, тогда ты поймёшь,

О чём я тебе поведать не в силах.

***

Небо серое еженедельно...

В эту серость город рядится

И всегда туп и жалок предельно,

В зеркало Эльбы глядится.

Носы длинные будут наверно

Снова уныло сморкаться.

И станет гнуться всё лицемерно

Иль от гордости раздуваться.

Прекрасный юг! Я давно почитаю

Твоё небо, богам в угоду.

Но вновь человеческий сор встречаю

И снова вижу эту погоду.

В ГОДУ 1829.

Чтоб удобно мне кровью истечь,

Благородное дайте, широкое поле,

Не оставьте меня задыхаться здесь

В этом мелочном мире, в тёмной неволе.

Своему кротовьему счастью рады

Едят и пьют они с аппетитом.

Великодушие их так велико,

Как дырка, в бедной одежде забытой.

Сигары в пасти презренной носят,

И руки в карманах тоже.

Пищеваренья сила так хороша

Всех, тех, кто переварить её может.

Торгуют специями они,

Но пряности заглушить не могут

Запах гнилой, рыбьей души. -

Все специи мира здесь не помогут.

Ах, если б я здесь увидел порок

Преступленье, что душу рвёт,

Но добродетели сытой лишь вижу я стыд

И морали тонкой расчёт.

Облака, с собой возьмите меня!

На север, на юг - всё равно!

Только прочь, скорее отсюда прочь,

Рога мне трубят давно!

Возьмите! Не слышат они меня.

Облака наверху так умны,

Боязливо они ускоряют свой лёт

Прочь от города и от страны.

В ГОДУ 1839

Германия! Далёкая любовь,

Почти в слезах тебя я вспоминаю.

Весёлой Франции гостеприимный кров,

Как бремя нудное воспринимаю.

И хоть в Париже услаждают слух

Колокольцы глупости и веры,

Рассудок мой и холоден и сух

К французским звукам, сладостным без меры.

Мужчины вежливы. На их привет

Слегка угрюмо головой киваю.

Отчизны грубость уже много лет,

Как наслажденье счастьем, вспоминаю.

Как крылья мельницы мелькают здесь,

И улыбаются роскошные девицы...

Готов им бабу-немку предпочесть,

Она молчит, когда в постель ложится.

В одном кругу всё крутится опять

Стремительного бешеного сна:

И мило в этом тупике стоять

Теперь моя душа осуждена.

Мне слышится, как весело трубят

Рога дозора, что поёт в ночи.

И песня эта много лет подряд

В ушах, как пенье соловья, звучит.

Поэту дома было хорошо

В дубовой роще песни сочинять,

Фиалки аромат и лунный свет

В родные рифмы тонко заплетать.

ПУТЕШЕСТВИЕ ЖИЗНИ.

Смех и песни. Блестит и сверкает

Солнца свет. Бриз волны качает.

С друзьями в весёлом сидел я челне,

И лёгкое чувство пылало во мне.

Но вдруг разлетелся в осколки наш чёлн,

Исчезли друзья под натиском волн:

Плохим пловцам нет места в жизни;

Я же выкинут штормом на берег Отчизны.

И вот я на новый корабль взошёл,

И новых товарищей также нашёл.

Чужие приливы качают и гонят,

И сердце вдали от Родины стонет.

И снова смех и песни звучат,

Ветер свистит, и реи трещат,

На небе последняя гаснет звезда,

На чужбине так тяжко сердцу всегда.

В ЮНОСТИ

Не бойся идти, не сбейся с пути

К золотым яблокам Гесперид.

Пусть меч свистит и стрела летит,

Путь героев прямо лежит.

Смелость атак - пол победы в руках!

Александр так мир покорил!

Нет сомнениям места! Королевы-невесты

Ждут тебя, колени склонив.

Мы - отважные с детства, получим в наследство

Старого Дария ложе и трон.

О, сладко, пьяняще! В борьбе настоящей

Погибнуть, взяв Вавилон!

ТЕПЕРЬ КУДА?

Куда теперь? Дурная нога

В Германию тащит меня скорей.

Но голова с ногой не согласна,

Мой разум умно возражает ей.

Правда, войне там пришёл конец,

Но остались законы войны:

Много ещё расстрелянных тел,

Как писал ты с той стороны.

Да, правда, было бы неприятно,

Если б меня застрелили.

Я - не герой. И патетики жесты

Чуждыми мне всегда были.

Охотно б отправился в Англию я,

Если б там не было смога;

Аромат английский тянет вырвать меня,

Меня даже трясёт немного.

Иногда мне мысль приходит на ум

Плыть в Америку кораблём,

В это большое стойло свободы,

Где все невежи равны при том.

Но всё же пугает меня страна,

Где люди табак жуют,

Где в кегли играют без короля

И при этом всё время плюют.

Россия - это прекрасное царство

Было бы мне приятно...

Но зимою мрачной российский кнут

Не вынес бы я, вероятно.

Печально гляжу я в вышину,

Мне тысячи звёзд кивают;

Но где мне найти мою звезду

Единственную, я не знаю.

В сияющем лабиринте неба

Может быть, заблудилась она;

Как давно и сам заблудился я

В суматохе земного сна.

ПАРТИЗАН

Потерян пост в борьбе за свободу,

Я тридцать лет держал его честно.

И знаю, что не увижу победу,

Что здоровым домой не приду, мне известно.

Я день и ночь заснуть был не в силах

В палатке тесной, набитой плотно.

Храпевшее воинство тут же будило,

Когда смежал я веки дремотно.

Ночами съедали страх и скука, -

Лишь дурак ничего не боится при этом

Напевал я сквозь зубы, чтоб прогнать докуку

Дерзкие рифмы злого поэта.

Да, я зорко стоял с ружьём наготове:

И когда подозрительный тип появился,

Я горячую пулю ему приготовил

И в гнусный живот всадить умудрился.

На войне такое случится может,

Что тип плохой хорошо стреляет...

Отрицать не буду. Он выстрелил тоже:

Истекаю кровью, мои раны зияют.

Пост вакантен. Изранено тело.

От смерти мне никуда не деться.

Не побеждён я. Оружие цело.

И только моё разорвалось сердце.

***

Смягчает грубость средних веков

Искусства высокого взлёт.

Инструмент новейший, прекрасный рояль

Нам просвещенье несёт.

Неустанно на благо семейной жизни

Работают дороги железные.

Для того, чтоб скорей сбежать от родни,

Дороги эти весьма полезны.

Как мне жаль, что мой позвоночник

Мешает моим интересам:

Он сохнет, и я пребуду недолго

В этом мире прогресса.

ЗАВЕЩАНИЕ.

С жизнью близится расставание,

И я оставляю своё завещание.

Христианнейше хочу я решить,

Чем на прощанье врагов одарить.

Противники, чья добродетель в порядке,

Должны наследовать мои недостатки:

Все: болезнь ужасную, как таковую,

А также гибель мою роковую.

В желудке колики вам завещаю,

Что, как клещами, его сжимают.

А также все затрудненья с мочой

И коварный прусский, злой геморрой.

Получить мои судороги вы должны

И усыханье костей спины,

Трясущиеся руки и ноги. -

Всё это - лучше подарков Бога.

Ещё заветное есть желание,

Его я вставляю в своё завещание:

Чтоб ухнули воспоминанья в пучину,

И память разрушилась по этой причине.

РЕТРОСПЕКТИВА.

Все ароматы были со мной

В этой прекрасной кухне земной.

Все наслажденья, что мир подарил,

Я, как главный герой, вкусил!

Пил кофе, в еде был неутомим

И прекрасными девами был одержим.

Жилет из шёлка, тончайший фрак,

И мешок дукатов звенел в руках.

Ездил верхом на лихом скакуне,

Дом и замок были при мне.

Лежал я в счастья зелёных лугах,

Мне солнце привет посылало в лучах.

Лавровый венок мне лоб обвевал,

Ароматы мечты мне в мозгу навевал:

Они так по сердцу были мне.

В этой дремоте лениво-смертельной

Готовые голуби мне в пасть летели,

Мечты о розах и вечной весне. -

И ангелы меня навещали,

Из карманов шампанское они доставали.

Но нет прочности в мыльном цветном пузыре.

Он лопнул. Лежу я на влажном одре,

Ревматизм терзает меня жестоко,

И душа моя смущена глубоко.

За каждую радость и наслажденье

Получал я жестокие огорченья.

Я был напоен желчью горчайшей,

И клопами искусан жесточайше.

Заботы чёрные меня притесняли,

И деньги в долг брать заставляли.

У богатых плутов и старых клюшек

Просил, как нищий. Что может быть хуже?!

Теперь я устал , и нет больше силы,

Пора отдохнуть мне в прохладе могилы.

Прощайте, братья! Даю вам слово:

Там, наверху, мы встретимся снова

НЕМЕЦКИЕ СЕРДЦА. НЕМЕЦКИЕ ГЕРОИ.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

И эти книги ты хочешь печатать?!

Друг дорогой, ты уже пропал!

Хочешь почёт получить и деньги,

Согнись пониже, чтоб зубы спрятать.

Не советую я, говоря между нами,

Так выступать перед этим народом,

Такие речи вести пред духовенством

И перед очень большими чинами.

Друг дорогой! Осади назад!

У правителей слишком длинные руки,

У попов очень длинные языки,

У народа же длинные уши торчат!

ШЕЛЬМА ИЗ БЕРГЕНА.

В замке Дюссельдорф на Рейне

Громкий маскарад бушует:

Блеск свечей и гром оркестра,

Пары пёстрые танцуют.

Герцогиня так прекрасна,

Мчится в танце безоглядно

С юным стройным кавалером,

Обходительно галантным.

Чёрной маски мягкий бархат,

Глаз, что на клинок похожий,

Так сверкает из-под маски,

Будто вытащен из ножен.

Шутовской народ ликует.

Пляшут клоуны, селянки,

И щёлкают над головою

Кастаньетами испанки.

Барабаны бьют натужно,

Контрабас взбесился тоже,

И к концу весёлых танцев

Сбилась музыка, похоже.

"Ваша светлость! Отпустите,

Мне бы к дому быть поближе!"

"Не пущу, - она смеётся,

Пока лик твой не увижу".

"Ваша светлость! Отпустите,

Ужаснётесь Вы, я знаю"

Но смеётся герцогиня:

"Видеть я тебя желаю"

"Ваша светлость, отпустите,

Мною ночь и смерть владеют".

Но в ответ она: "Твой облик

Видеть жажду всё сильнее!"

Он противился упорно

Этим тёмным уговорам,

Но она своею властью

Маску сдёрнула проворно.

"То из Бергена палач!" -

Быстро пронеслось по кругу,

Тот бесчувственную даму

В миг передаёт супругу.

Был умён, находчив герцог,

На месте погасил скандал:

Вынул меч: "А ну, на колено", -

Парню он приказал.

Мечом по плечу ударил:

"Тебя в рыцари посвящаю.

Так как ты хорошая шельма,

Шельм фон Берген тебя нарекаю!"

И дворянский род основан

Палачом, цветущий, сильный...

Шельм фон Берген. Жил на Рейне.

Нынче в склепе спит могильном.

ТЕНДЕНЦИЯ.

Пой и славь поэт немецкий

Вольность, и пусть песнь твоя

Наши души оживляет,

К подвигу нас призывает,

Марсельезой звучит резко.

Не воркуй, как птенчик малый,

Что для Лотхен лишь пылает.

Ударь в колокол свободы,

И скажи перед народом

Речь меча и речь кинжала!

Для идиллической души

Больше не служи ты флейтой!

Будь Отечества трубою,

Будь оружьем, будь борьбою,

Дуй в рога, греми, круши!

Дуй, греми ты ежедневно

До последнего усилья!

И поэзии движенье

Только в этом направленье

Удержи душою гневной!

***

О, Гоффман, немецкий Брут!

Ты смел, ты отважнее всех!

Храбро вшей подпускаешь ты

Под мантии в княжеский мех.

И те чешутся с остервенением

И до смерти дочешутся вскоре.

Все тридцать шесть тиранов, -

Исчезнет немецкое горе!

О, Гоффман, немецкий Брут,

Фаллерслебеном прозванный!

С этими насекомыми

Освободишь ты Родину.

***

Поёшь ты так, как пел Тартайс,

Геройством воодушевляешь,

Но плохо время для себя

И публику ты выбираешь.

Охотно слушают тебя

И славят все сверх всякой нормы:

Иль благородной мысли взлёт,

Или твоё владенье формой.

Стаканом доброго вина

"Виват" тебе провозглашают,

Ударным песням в такт мычат,

Нестройно, громко подпевают.

Холоп охотно в кабаке

Свободы песнь твою поёт.

Пищеваренью помогает,

И легче в глотку шнапс идёт.

ПРИ ПРИБЫТИИ НОЧНОГО СТОРОЖА В

ПАРИЖ

Сторож ночной, ты прибыл расстроен

На быстрых ногах в полуночный час.

Как идут дела? Мои все спокойны?

И свободна наша Отчизна сейчас?

Превосходны дела. Всюду тихое счастье,

В доме убогом мораль процветает.

Надёжно Германия на мирной дороге

Внутри и снаружи себя проявляет.

Франция всем на показ процветает,

Там свобода двигает жизнью извне.

Но у немца в душе она произрастает

И живёт в его сердце, но не в стране.

Кёльнский собор завершён уже,

Гогенцолернам мы обязаны этим,

Виттельсбах стекло дал для витражей,

И Габсбург пожертвованьем ответил.

Конституция - этот свободы закон,

Обещанный нам королевским словом,

Как сокровище Нибелунгов в Рейн погружён

И не скоро к нам он выплывет снова.

Свободный Рейн! Не похитить тебя!

Голландцы ступни тебе вяжут крепко,

И очень нежно тебя любя,

Щвейцарцы держат голову цепко.

И флот подарить хочет нам Бог,

Чтоб каждый с патриотической силой

Грести на немецких галерах мог,

Что заключенье в крепость им заменило.

Рвутся почки, и запах весны!

Мы дышим свободой на вольной природе.

А так как издательства запрещены,

То цензуре нечего делать вроде".

УМИРОТВОРЕНИЕ.

Как Брут спал, спим мы точно так же.

Но вот проснулся он однажды,

Нож в Цезаря вонзил он рьяно. -

Рим пожирал своих тиранов.

Но мы не римляне. Мы курим табак,

Как каждый народ, имеем свой смак.

Никто не отнимет наше искусство

Швабские клёцки варить очень вкусно.

Мы германцы, нам тепло и уютно,

Здоровым сном мы спим беспробудно.

А если мы, вдруг, проснёмся однажды,

То не крови князя, воды будем жаждать.

Мы, как дерево наших дубов, верны,

И, как дерево, мы горды и сильны.

В стране нежных лип и верных дубов

Вряд ли стать кто-то Брутом готов.

И если бы Брут к нам вдруг пришёл,

Цезаря он бы с огнём не нашёл.

Напрасны были бы поиски эти,

Другие пряники он здесь бы заметил:

Есть у нас тридцать шесть господ,

И каждый звезду на груди несёт.

Звезда, защищая, на сердце лежит. -

Нет нужды бояться мартовских ид.

Все отцами этих господ называют

И Отчизной, те земли, где они пребывают.

Те земли, что отданы им по наследству...

Колбасу с капустой мы любим с детства.

Когда наш отец на прогулку идёт,

С пиететом шапки ломает народ.

Германия, благословенная детская ты,

И суровой римской нет прямоты.

ГЕОРГ ГЕРВЕГ

Страна упивается прошлым до пьяна,

Над столами только бокалы стучат,

И веришь ты любому болвану,

У кого черно-золото-красные перья торчат.

Но приятное лишь пройдёт опьяненье,

Будешь, мой друг озадачен вполне:

Похмельный народ опять без сомненья

Поплывёт прекрасно по пьяной волне.

Здесь - вольная грубость холопьей своры,

Гнилые яблоки, а не цветы.

Стоят жандармы с двух сторон сурово;

Добрался всё ж до границы ты.

Оставайся там, где ты стоишь,

Через границу назад я б не спешил...

Как на зебры-столбы ты поглядишь,

Так стон запросится из души.

"Араниец, как быстро в песке твоём

Исчезают навек прекрасные дни.

Пред Филиппом я там стоял королём

И свитой - грандами звались они.

Он с одобрением мне кивнул,

Когда я играл маркиза Позу!

Я в стихах с восхищеньем его помянул,

Но ему не понравилась моя проза"

НАШ МОРСКОЙ ФЛОТ

Нам недавно снился наш флот морской.

Плавали мы в море свободном,

Ветер отменно дул в паруса. -

Плаваньем этим мы были довольны...

Во сне у нас были наши фрегаты

С высокими гордыми именами:

Один звался "Прутц", другой - "Гоффман

Фон Фаллерслебен" был назван нами.

Тут также плыл катер "Фрейлиграт-

Король мавров", важен, как бюст,

Чёрный, один, как одна луна,

Всех он приветствовал тут.

"Пфицер", "Мауэр", "Кёме" и "Шваб"

Приплыли сюда заранее.

На каждом было шваба лицо

И лира, лица деревяннее.

А бриг "Бирх-Пфайфер", гордо он герб

Адмиралтейства немецкого нёс.

Чёрно-золото-красная тряпка

Украшала задранный нос.

Мы карабкались по бушпритам и реям

И матросами себя мнили:

Короткие куртки, чёрные шапки

И морские брюки носили.

Раньше некто пил только чай,

Прилично к жене шёл домой.

Теперь он пьёт ром, жуёт табак

И бранится, как волк морской.

Некто докучной болезнью морской

Оказался даже сражён.

На "Фаллерслебене" добрых линьков

Был удостоен он.

Прекрасный сон! В битве морской

Мы почти победили...

Но солнца утреннего лучи

Сны и флот растопили.

В домашних постелях лежали мы,

Вытянув руки и ноги.

Тёрли глаза, чтоб скорей изгнать

Из них этот сон глубокий.

И говорили: "Земля кругла. -

На праздной волне качаясь,

Парусник вокруг обходит весь мир,

В то же место, опять возвращаясь".

ПРЕДПИСАНИЕ.

Немецкая свобода, ты не должна

Через пни и коряги бежать босиком

И ранить ноги колючим песком, -

До колена обувь тебе нужна.

На голове ты должна носить

Мохнатую шапку из тёплого меха:

В зимние дни она - не помеха,

Уши твои должна защитить.

Ты пищу такую получишь сейчас

В качестве будущего прогресса,

Но не дай заманить тебя на эксцессы

Никакому сатиру в недобрый час.

Будь не только день ото дня смелей,

Но не сиди с почтением в стороне:

Пред самым высшим начальством в стране,

Пред бургомистрами не робей.

МИХЕЛЬ ПОСЛЕ МАРТА.

С Михелем немецким давно я знаком:

Он был лежебока изрядный.

Но в марте, лень поборов с трудом,

Мог достичь перемены отрадной.

Белокурую голову он поднял

Гордо в стране отцов:

"Никому не позволено, - он сказал, -

Изменой пятнать лицо"

Легендой сказочной те слова

В ушах моих прозвучали.

Как у юноши, глупая голова

И сердце им отвечали.

Но как только старое барахло, -

Чёрно-золото-красное знамя явилось

Моё ослепление мигом прошло,

И чудо вдали растворилось.

Я знал цвета в знамени этом,

И что от них ждать, не скрою:

Из немецкой свободы лишь дурные газеты

Они принесли с собою.

Из могил своих борцы прежних лет

Предо мною вдруг появились:

Арндт и батюшка Жан, на свет,

За императора снова схватились.

Студенты же в мои юные дни

Кайзером вдохновлялись,

Когда за здоровье его пили они

И под столами валялись.

Я видел воочию грешную свору:

Дипломаты, попы там были. -

Старого римского права опора,

Единую церковь творили.

Михель, между тем, терпелив и хорош,

Снова заснул, однако.

А проснётся, под шляпой его найдёшь

Тридцать четыре монарха.

ВЫБОРЫ ОСЛОВ.

Наевшись по горло свободой своей,

Решили, что будет отлично,

Если республикой править зверей

Регент будет единолично.

Делегаты всех пород здесь собрались,

Бюллетени написаны были.

От партийных страстей небеса тряслись,

И интриги всех закрутили.

От имени всех старо-ослов

Стал комитет ослов управлять,

И украшеньем ослиных голов

Пришлось чёрно-золото- красному стать.

Малая партия лошадей

Свой голос поднять боялась.

Яростных криков старых ослов

Очень она испугалась.

Когда кто-то один подумать рискнул

О коне, как о кандидате,

Один старо-осёл завопил "Караул",

Крича: "Ты - подлый предатель!

Ты - предатель и в твоих жилах нет

Ослиной крови ни грамма!

Ты кобылой французской выброшен в свет,

И найден в мусорной яме!.

А, может быть, зебры ты порождение,

И шкура твоя полосата?

И в голосе слышен гнусавый тон,

Так древнееврейский звучал когда-то.

Ты не был пришельцем, ты же осёл,

И разумным всегда считался,

Ты глубин ослиной души не прочёл,

Её мистикой не пропитался.

Я душу свою погрузил при том

В мистический сладкий котёл.

Я осёл, и даже в хвосте моём

Каждый волос - осёл!

Не славянин я, не римлянин тут,

Я - осёл немецкий и умный!

Здесь мои отцы, они весело ждут,

Прорастая в земле разумно.

Не играли в порочные игры они,

Рысью весело и свободно

На спинах мешки все свои дни

К мельнице возили достойно.

Отцы не мертвы. В могилах лежат

Мёртвые ослиные шкуры.

Радостно вниз они с неба глядят

На ослиные наши натуры.

Преображайся в свете славы, осёл!

Мы на вас хотим походить,

Чтоб куда бы каждый из нас ни пошёл

На шаг от долга не смог отступить.

О, какое блаженство быть ослом

И внуком такого осла!

Я хочу прокричать со всех крыш о том,

Что ослом меня мать родила!

Великий осёл, что меня произвёл,

Подлинным немцем был.

От ослицы немецкой я произошёл,

Молоко немецкое пил.

Я осёл и хочу быть верен душой,

Как наши предки старинные,

Нашей любимой ослятне родной

И нашему братству ослиную.

Сам я осёл, и совет мой таков:

Осла в короли изберём:

Мы создадим королевство ослов

И командовать будем в нём!

Мы - все ослы И-А, И-А -

Не слуги мы лошадиные.

Долой коней! Пусть живёт "ура"

Король из рода ослиного"

Так говорил патриот, и зал

Ослов криками разражался.

Каждый националистом себя считал

И копытами сильно лягался.

Оратора лоб был увенчан по праву

Из дубовых листьев венком.

Он, онемев от счастья и славы,

Всё махал и махал хвостом.

ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ ДАЛЁКОГО ПРОШЛОГО

ЗАХОЛУСТЬЯ

Мы - бургомистр и правление

Для классов всех постановление

Хотим немедленно составить

И верным бюргерам представить.

Чужие бродят между нами

И сорят смуту семенами.

Но, слава Богу, те грехи

Для наших сыновей редки.

А атеистом кто назвался,

И кто от Бога отказался,

Предателем земных властей

Будет объявлен без затей.

Во всём повиноваться власти

Должно для всех являться счастьем.

Еврей иль христианин ты,

Лавку закрой до темноты.

А если вы втроём стоите,

Немедленно все врозь бегите.

Никто не должен ночью гулкой

Бродить без света в переулках.

Кто при себе оружье носит,

В дом гильдии его приносит.

И всех сортов патроны честно

Должны, сданы быть в то же место.

На улице кто рассуждать намерен

Будет немедленно расстрелян.

И всяк, руками говорящий,

Для наказанья подходящий.

Всяк магистрату доверяет:

Ведь он сверхмудро охраняет

Страну, чтоб ей не дать пропасть...

А ты закрой учтиво пасть!

ОКТЯБРЬ 1849

Рванёт вдруг ветер, не шутя,

И дома снова тишь, отрада.

Германия, словно дитя,

Рождественским деревьям рада.

Как щит, что бережёт от зла,

Счастье семьи вперёд мы ставим.

А ласточка, что здесь была

Вновь вьётся возле мирных ставен.

Под светом бархатной луны

Река и лес спокойно дремлют

Чу! Треск! Не выстрелы ль слышны:

Неужто кем-то друг застрелен?!

Иль может быть вооружён

Безумец встретился бедняге:

Не каждый будет так умён,

Чтоб, словно Флакс, бежать с отвагой.

Треск. - Это праздник, может быть,

В честь Гёте фейерверк сверкает,

Чтоб лиру старую почтить,

Ракеты в небо запускают.

И снова вспомнился мне Лист

Франц. В Венгрии на поле брани

Окровавленный не лежит,

Он жив, он не убит врагами.

Последний венграм пост достался,

Что пал в стремлении к свободе,

Но рыцарь Франц живым остался,

И сабля спрятана в комоде!

Он жив и старцем своим внукам

Легенды той войны расскажет:

Как тяжела войны наука,

И как владел клинком, покажет.

Камзол немецкий тесен стал,

Как только имя "венгр" услышал,

В ушах шум моря нарастал,

Гул барабанов был не тише.

В душе поднимаются из глубины

Давно ушедших героев виденья,

Железная дикая песня войны

И Нибелунгов крушение.

Это всё та же героев судьба,

Старые те же предания.

Имена другие, но та же борьба,

О медведях хвалёных сказания.

Гордо, свободно реют знамёна,

Их, кажется, не победить.

Но должен герой, и судьба непреклонна,

Мощи грубой, звериной всё ж уступить.

И бык готов нынче с медведем

Тесный союз заключить.

"Ты пал",- венгр себя утешает этим, -

"Но страшнее позор нам пришлось пережить".

Изрядные бестии тебя одолели

И в ярмо затолкали так,

Что на шею нам свиньи и волки сели

И стая низких собак.

Во мне всё скулят и хрюкают беды,

Перенести не могу в ночи

Этот злой аромат победы!

Тихо, поэт. Ты болен. Молчи.

МНОГИЕ ДЕЛАЮТ ЭТО.

"Пироги, что стоят три серебряных гроша,

Я отдавал за два спокойно.

Многие делают это!"

Никогда не сотрётся, как из бронзы отлитое,

Объявление памятью моей не забытое,

Что оставил я в газете культурной

В главном центре Боруссии бурной.

Боруссии центр - любимый Берлин!

В такой славе вечной цветёшь ты один.

А кроны лип твоих знаменитых

Страдают ещё от ветров сердитых?

А твой зоопарк? Существо то живо,

Что пило спокойно светлое пиво

В хижине вместе с женой привычно,

Где холодны миски и святы обычаи?

Боруссии сердце, Берлин, чем живёшь?

Всё также насмешкой бездельников жжёшь?

В мои времена не обидно то было,

Одному остроумию только служило

Господина Визоцкого, и еще каждый знает,

Кронпринца, что нынче трон занимает.

Забавы прошли, он нынче не весел,

В короне голову низко повесил.

У меня к королю есть слабость всё же,

Мне кажется, мы с ним немного похожи:

Связанный дух и талантов куча. -

Из меня правитель был бы не лучший.

И, как мне, ему так же плохо

От музыки дворянской дурной суматохи.

Не переносит на этой почве, к примеру,

Разрушителя музыки Мейербера.

Король от него денег не получает,

Как упорно фальшивый, злой мир утверждает...

Лгут много! Но ровно такой же мерой

Не платит король и Бейермеру,

Тому, кто слух короля услаждает,

Берлинской оперой Большой управляет.

И у того благородства хватит:

Лишь тому, кто громко поёт, заплатит,

Тому, кто титул и сан имеет...

Он работать для прусского трона умеет.

Как о Берлине вспомню порою,

Университет тут же встаёт предо мною.

Там красные ездят верхом гусары,

И очень громко играют фанфары,

И достают солдатские горны

До зала актового сынов Аполлона.

И что там делается с профессорами

С более иль менее длинными ушами?

Как живёт лизоблюд элегантный,

Трубадур наук правовых приятный

Некто Сэвидж? персона высокая эта

Может давно жилец того света?

Не бойтесь, если я это узнаю,

Известие меня не испугает.

И Лотто мёртв! Что ж, часы, однако

Для людей и собак бьют одинаково.

Тем более тот, кто собак представляет,

На рассудок он непременно лает.

И сделал бы из немецкой свободы

Римских слуг он вполне охотно.

И Массман с носом своим расплющенным

Ещё не спит, в могилу опущенный?

Если он сдох, молчите только,

А то мне придётся заплакать горько.

Пусть долго живёт, и если возможно,

Семенит по земле на коротких ножках

Человечек на мандрагору похожий,

С висячим брюхом и дряблой кожей.

Существо это было любимо мною,

Я долго видел его пред собою:

Так мал, но словно в дыру вливалось,

Пиво, что студентам его запрещалось.

Мастер гимнастики, в конце концов

Был сильно побит толпою юнцов.

Хамство всё доказать хотело,

Что грубая сила не оскудела:

Герои, храброго Германна внуки,

Пустили в ход немытые руки.

Они били, били его ногами,

Свою правоту, утверждая пинками.

Бедняга в страданиях весь изнемог...

Я восхищён! Как вынести мог

Так много палок ты, Брут, при этом?

А Массман сказал бы: Многие делают это.

Какой удалось, мне б хотелось узнать,

Урожай репы нынче собрать?

И огурцы кислые такие же вкусные

В моём любимом центре Боруссии?

Литература бодра и умна

И также гениев лишена?

Впрочем, гении сейчас не важны,

Простые таланты больше нужны.

И порядки потребны обществу строгие:

Двенадцать делают дюжину. Это делают многие.

И как лейтенанты живут в Берлине?

Гвардия высокомерна поныне?

И также узко шнурованы талии?

И шатаются там эскадроны каналий?

Я вам советую смотреть внимательно:

Что не рухнуло, лопнет обязательно.

У вас ворота есть Брандербургские,

Они высоки и совсем не узкие.

И прусских принцев хоть целую роту

Можно разом выкинуть за ворота.

Многие делают это.

РАБЫ ЛЮБВИ

***

Юноша любит девчонку,

Но другого она избирает;

Но тот тоже любит другую

И в брак с ней тут же вступает.

Девчонка с большой досады

Немедленно замуж идёт

За того, кто встретился первым,

И горе юношу ждёт.

Это- история старая,

Но новой вечно кажется нам.

И тому, с кем это случилось,

Сердце рвёт пополам.

***

Хотел бы я мои песни

В цветы обратить душистые,

Чтоб носик моей возлюбленной

Вдыхал аромат их чистый.

Хотел бы я мои песни

Обратить в поцелуи нежные,

,И послать их тайно любимой

К её щеке белоснежной.

Хотел бы я мои песни

Сделать горохом истинным:

Я сварил бы гороховый суп,

И он был бы весьма изысканным.

***

Они сидели и пили чай за столом,

О любви много так говорили:

Мужчины эстетами были при том,

И чувствительны женщины были.

Любовь, - промолвил гордец сухой, -

Быть должна платонической.

Его супруга вздохнула: ой!

Улыбнувшись весьма иронически.

Дальше открыл каноник рот:

Нельзя быть грубой любви никак,

А то здоровью вред нанесёт...

Шепнула барышня: как же так?

Графиня произнесла удручённо:

Любовь - это страсть роковая!

И предложила весьма благосклонно

Барону чашечку чая.

За столом местечко свободное было,

Там, сердечко, тебя не хватало,

А то б, моя радость, ты очень мило

О своёй любви рассказала.

ПОСОЛЬСТВО

Мой слуга, сейчас же седлай коня

И гони чрез леса и поля,

Скачи, как только можно, быстрей

К замку Дункана короля.

Прокрадись в конюшню и подожди,

Пока явится конюх-юнец,

Спроси, какая дочь короля

Должна идти под венец?

Юнец сказал: принцесса-шатенка

Скоро мужа себе возьмёт.

Но есть ещё принцесса- блондинка,

Та не спешит в свой черёд.

К канатному мастеру быстро иди

И верёвку купи у него.

Не торопись, её мне принеси,

Не говоря ничего.

Моё сердце, моё сердце печально

Но сверкает весело май.

Я стою, прислонившись к липе

На скале, по названью "Бастай"

Внизу голубеет спокойно

Обводный канал городской,

Мальчик в лодочке удит рыбу

И тихо свистит порой.

На той стороне приятные

Пёстро так мельтешат

Дома, сады, лес и поле,

Люди и стадо телят.

Служанки белят бельё,

Тут и там, мелькая в траве.

Колесо мельницы сыпет алмазами,

в высокой жужжа синеве.

На старой и серой башне

Будка стоит постовая,

Там парень замёрзший ходит

Вверх и вниз, не уставая.

Он играет своим оружьем,

Сверкающим в свете дня:

То к ноге, то к плечу приставит...

Хоть бы он застрелил меня!

***

Я маленькие свои песни

Создать для любимой рад.

И они, звеня опереньем,

Прямо к тебе летят.

Он создаёт детишек,

Прищёлкивающий супруг.

И к тебе они скачут вприпрыжку

Через кусты, поле и луг.

Люди охотно готовы

Песни мои послушать,

Но оглушённые детским рёвом,

Закрывают покрепче уши.

Тот, кто пел эту песню,

Лежал одиноко в ночи

И думал, что много чудесней

При детишках песня звучит.

***

Глаза твои - пара сапфировых звёзд

Небесным светом сверкают.

О, трижды, думаю, счастлив тот

Кому они сияют!

Сердце твоё - прекрасный брильянт,

Искристый свет разливает.

О. трижды, думаю, счастлив тот,

Для кого в нём любовь пылает.

Твои губы рубинами назовёт

Без капельки лести каждый.

О, трижды счастлив, думаю, тот,

Кому "люблю" они скажут.

Если я счастливца того

Одного в лесу повстречаю,

Ничего не оставлю от счастья его,

Я это твёрдо знаю.

***

Не оставь меня, даже, если я жажду

Утолю напитком невольно.

Оставь меня при себе четверть года,

Потом я тоже скажу довольно.

Ты можешь возлюбленной мне не быть.

Будь подругой - мне это нужно.

Ты знаешь, когда уходит любовь,

Тогда начинается дружба.

***

Весь мир был камерой пыток мне,

Там я претерпел все муки:

Оскаленный череп сверкал, как во сне,

В кандалах были ноги и руки.

Диким криком звучал мой надрывный плач,

Изо рта кровь лилась потоком.

И служаночка, как милосердный палач,

Нанесла удар золотым молоточком.

Как в последних судорогах бился я,

Смотрела, любознательности не тая.

Мой язык окровавлен был и сух.

Любопытно, вся, превратившись в слух,

Вкушала последнее сердца движенье

И ждала, улыбаясь, смерти явленье.

***

Я люблю это стройное тело,

Что внутри прелестную душу скрывает,

Пугливо большие глаза и лоб,

Что избыток чёрных волос обрамляет.

Ты, видно, правильной той породы,

Что давно искал я в каждой стране.

И моя оценка тебе подобных

Соответствует очень высокой цене.

Ты же во мне нашла мужчину,

Какой тебе нужен. Ты одаришь тогда

Меня поцелуями и любовью,

А использовав, выбросишь навсегда.

***

Кто полюбит в первый раз

Безответно, тот как Бог!

Кто несчастливо влюблён

Во второй раз, тот дурак!

Я- дурак, и беззаветно

Вновь люблю я безответно.

С солнцем, звёздами и луной,

Умирая, смеюсь над собой.

НАСТРОЕНИЕ ВЛЮБЛЁННЫХ.

Одна истинная история из старых документов,

переложенная на прекрасные немецкие рифмы.

Жук сидел на заборе и был огорчён,

В прекрасную бабочку был он влюблён.

"О, бабочка, души моей идеал!

Ты супруга, которую я избрал.

Согласись и будь благосклонна ко мне,

У меня живот в золотом галуне;

Спина моя роскошь собою являет,

Пламенеют рубины, смарагды сверкают".

"Ну и дурочкой я бы была,

Коль за жука я б замуж пошла.

Рубины, смарагды не манят меня,

И с богатством счастливой не стану я.

Об идеале я мечтаю всегда.

Я - бабочка, и этим очень горда".

Жук улетел, глубоко скорбя,

Бабочка вымыть помчалась себя.

В ванной ждала служанка-пчела

И мыться, как всегда, помогла.

"На коже разгладь мне каждое место:

Жука богатого я невеста.

Я богатую партию делаю ныне,

Такого здесь не было и в помине.

У него галуны золотые на брюхе,

От зависти лопнут навозные мухи.

Пчёлка, скорее меня причеши,

Стяни талию мне и меня подуши,

Эссенцией розовой натри поскорей,

Масло лаванды на ноги налей.

При том я буду благоухать,

Когда жениха придётся обнять.

Уже стрекозы вьются над нами

И почитают меня, как замужнюю даму.

Они мне готовят подвенечный убор,

И цветы померанца вплетают в узор.

Музыканты многие приглашены,

И певицы-цикады очень знатны.

Выпи и шершни, слепни и шмели

Литавры и трубы с собой принесли.

На свадебном пире играть они будут,

Пёстрокрылые гости спешат отовсюду.

Чиста и бодра, идёт семья,

Но насекомых низких не вижу я.

Саранча и осы, кузины и тётки

Дуют в трубы, трещат в трещотки.

Пастор-крот в мантии чёрной

Сюда идёт, но довольно уж поздно.

Колокола звенят, все слышат их...

Но куда же исчез любимый жених?"

Бим-бам гремел колокольный звон,

Но где жених? Вдаль умчался он.

Колокола звенят, все слышат их,

Но где остался любимый жених?

До навозной кучи жених долетел

И очень долго он там просидел.

Семь лет он оставался там между тем,

Пока не сгнила невеста совсем.

АЗРА

Дочь прекрасная султана

Шла к фонтану каждый вечер.

Воды светлые журчали,

Радовались с нею встрече.

Юный раб стоял там также

У фонтана каждый вечер.

Воды светлые журчали,

Бледней он был при каждой встрече.

Однажды вечером княжна

Сказала, подойдя поближе:

"Откуда ты? И где твой дом?

Какое имя я услышу?"

"Я-Мохамед",- ответил раб:

Себя мы "Азра" называем.

Известно в Йемене у нас,

Что, полюбив, мы умираем".

ЖЕНЩИНА

Они любили друг друга сердечно:

Она была шельма, он- вор, конечно.

Когда проделка ему удавалась,

По кровати, катаясь, она смеялась.

День в веселье и радости проходил,

Ночью спала на его груди.

Он шёл в тюрьму, что давно дожидалась.

Глядя в окно, она смеялась.

Он ей сказал: О. приди ко мне!

Я скучаю, томлюсь по тебе во сне!

И зову - ты одна у меня осталась...

Головой качая, она смеялась.

В шесть утра его быстро казнили,

В семь - в могилу его опустили.

Но уже в восемь, такая малость,

Она пила вино и смеялась.

ПРАЗДНЫЕ ЧАСЫ У ДОМАШНЕГО ОЧАГА.

***

Небесно было бы, если б я

Тягу к греху одолел.

А если нет, то для себя

Я все радости жизни имел

***

Гармония тонкая и соразмерность

В каждой тела частичке;

Головка прелестная на тонкой шейке

Сидит, как на ветке птичка.

Красиво и трогательно в то же время

В этом облике смешана разом

Наивная улыбка ребёнка

С опытным женским взглядом.

Если б на плечах твоих не лежала

Тень густой пыли земной,

Я сравнил бы тебя с Венерой,

Что родилась из пены морской.

С пришедшей из моря прекрасной Богиней,

Что звалась Афродитою,

Блистающей грацией и красотой,

И, конечно, чисто умытою.

ВЫСОКАЯ ПЕСНЯ

Тело женщины - это поэма,

Сочинённая Господом Богом.

В большую семейную книгу природы

Души он вложил очень много.

Да, в тот благословенный час

Бог вдохновенным был:

Ведь упрямый, хрупкий материал

Как художник, он победил.

Поистине, женское тело - это

Высочайшая песня песен!

И белые нежные части тела -

Нет поэмы, тех строф чудесней!

О, божественная идея!

Этой блистающей шеи творение,

А кудрявая голова на ней-

Это основа произведения.

А розовые бутоны сосков

Отшлифованы, как алмазов частицы,

Грудь строго надвое делит

Восхитительнейшая граница.

Меж параллелями стройных бёдер

Есть прекрасное место,

И, хоть фиговым прикрыто листочком,

Всем хорошо известно.

Она не абстрактна: есть руки и ноги

У неё, как у нас с вами.

Она смеётся, она целует

Хорошо срифмованными губами.

Здесь всюду поэзия высокая дышит,

Грация в каждом движении.

Лоб её горделиво несёт

Печать совершенства творения.

О, Господи! Славить Тебя хочу

И в прахе молить Тебя честно:

Мы все - безнадежные дилетанты

Пред поэзией этой небесной.

Погрузиться хочу я, о, Господи,

В этой песни великолепие!

Не посвятить ей день и ночь -

Нет ничего нелепее.

Её день и ночь я хочу изучать,

Время даром терять не смея.

И от этих усердных занятий

Ноги совсем похудеют.

***

О. душа моя, вовсе не бойся,

Что нас кто-то увидит теперь.

Ни о чём ты не беспокойся,

Я закрыл на засов нашу дверь.

Пусть ярится ветер снаружи,

В дом не дотянет он лапы.

Чтоб покой наш пожар не нарушил,

Погасил я в доме все лампы.

Ты позволишь, чтоб мои руки

Нежно шейку твою обвивали?

Вдруг замёрзнет с ними в разлуке

Она без шарфа и шали.

***

Она так прекрасно являет

Собою женскую силу:

Нежно, покорно, мило

Моим желаниям уступает.

Если б желания страстные

Мною обузданы были,

Они бы меня избили

За этот поступок ужасный.

Облик её - в рай дорога,

Прекраснее я не знаю,

Ей я себя вверяю,

Как душу вверяю Богу.

***

В какую из двух влюбиться я должен?

Обе милы и любезны:

Прекрасна, как женщина, нежная мать,

Дочка - ребёнок прелестный.

Неопытность юную белого тела

Так трогательно наблюдать,

Но очи чарующе гениальные

Нашу нежность способны понять.

И теперь моё сердце очень похоже

На серого друга милейшего,

Что сломал себе голову, выбирая

Из двух пучков сена вкуснейший.

***

Завтрак хорош был, бутылки пусты,

Дамочки разгорячились.

Проветрить одежды решили они,

Озорно на меня косились.

Как плечи белы и груди прелестны!

От испуга сердце стучало...

На кроватях они нашли себе место

И спрятались под одеяло.

Гардины задёрнуты, дамы храпят,

Друг друга, в том обгоняя.

Как дурак, в поту с головы до пят

Смущённо за всем наблюдаю.

***

Не позорь меня, дитя дорогое,

Не приветствуй меня прилюдно.

Как только окажемся дома с тобою,

Опять у нас всё будет чудно.

***

Поцелуй твой первый губы мне ранил,

Но излечил их второй.

Коль не была ты готова заранее,

Спешки нет никакой.

У тебя впереди ещё целая ночь,

Моё сердце жаждет любить.

И за одну эту дивную ночь

Мы блаженство всё можем вкусить.

***

Ложь в поцелуях такая -

Наслажденье - как будто любить.

Сладок обман, дорогая,

Но слаще обманутым быть.

К себе ты не подпускаешь,

Но знаю, ты хочешь меня.

Я верю, любить обещаешь,

Поверь, обещаю и я.

***

ОПЫТ

Раньше думал я. поцелуи.

Что женщина берёт и даёт,

Сама судьба нашей жизни дарует,

И из древности это идёт.

Поцелуи брал, сам целовал

В это время с такою верой,

Как будто бы я наполнял

Жизни сосуд полной мерой.

Теперь я знаю, есть поцелуи,

Которые лишними я считаю.

И с лёгкой душой их часто дарю я,

В изобилии кругом рассыпая.

***

Когда гляжу я в глаза твои,

Исчезают печаль и песни мои.

Когда твой рот я целую милый,

Себя я чувствую полным силой.

Когда я к твоей груди прислоняюсь,

Небесной радостью наполняюсь.

Но только услышу: "люблю тебя"

Почему- то горестно плачу я.

***

Куда б ты шаги ни направляла,

Меня ты видишь повсюду.

И сколько бы ты меня ни терзала,

С тобою связан я буду.

Твоею скован злобой высокой,

Что изгнать доброту стремится.

Как бы я ни страдал глубоко,

Но должна ты в меня влюбиться.

АЛИ БЕЙ.

Али Бей, борец за веру,

Счастлив в девичьих руках.

Земным раем полной мерой

Наградил его Аллах.

Стан свой стройный наклоняют

Девы, краше гурий рая:

Бороду одна свивает,

Гладит лоб ему другая.

По лютне третья ударяет,

Смеясь, танцует и поёт,

Целуя, пламя зажигает

В груди. Блаженство там живёт.

Но затрубили трубы внезапно

За стеной мечи зазвенели,

Сабельный звон, ружейные залпы,

Франки в бою совсем осмелели.

Оказался мгновенно герой на коне.

Меч, смертью грозя, взлетает.

Он в битву мчится, как будто во сне,

О девичьих руках мечтает..

Сплеча головы франков рубит он,

Они дюжинами слетают.

Но улыбается он, будто влюблён,

Мягко и нежно, словно мечтает.

МЕЧ И МОЛОТ.

ГРЕНАДЁРЫ

Во Францию два гренадёра

Шли из русского плена сурового.

Дойдя до немецкой земли,

Горько повесили голову.

Там звучали легенды ужасные,

И каждый был поражён:

Франция пала прекрасная,

И сам император пленён.

От этих вестей невольно

Рыдали два ветерана:

Один сказал: как мне больно,

Горит моя старая рана.

Другой сказал: песня окончена,

Умереть с ней хотелось бы тут.

Но дома ребёнок и женщина,

Они без меня пропадут.

Но какое до них мне дело,

Даже, если их голод силён?

Гаснет всё, что в груди горело,

Мой император пленён.

Прошу я тебя, как брата,

Коль мне смерть здесь дана судьбой,

Домой моё тело обратно

Привези непременно с собой.

С красной лентой орден почётный

Ты положи мне на грудь.

Пусть руки не будут свободны,

Ружьё и шпагу мою не забудь.

Так хочу я всё слушать чутко

И в могиле своей дожидаться,

Пока не взревут пушки жутко,

И ржущие кони промчатся.

И когда император с отвагой

Над могилой моей пролетит,

Встану я. Моя верная шпага

Императора защитит.

ЛЕГЕНДА ЗАМКА

В старом замке, под Берлином,

На барельефе одном

Наслаждается дама бесстыдно

Греховной любовью с конём.

Основала эта дама

Королевскую семью.

Лишь один, замечу прямо,

Уродился не в родню.

В прусских королях так мало

Человеческой природы:

В каждом ярко проступала

Лошадиной часть породы.

Все жестоки, а в речах

Злобный смех похож на ржание.

Стальные мысли в головах,

А в рожах зверя очертания.

Но ты, последний отпрыск в роде,

И чувствовать и думать смеешь.

Не жеребец ты по природе,

И в сердце ты Христа имеешь.

ПОДМЕНЫШ

Ребёнок с тыквенной головой,

Со светлыми усами и седой косой,

С паучьими, но сильными руками,

С большим животом и короткими кишками,

Подмёныш, которого один капрал

Вместо младенца, что он украл,

Подложил в колыбель нашу тайно,

Ублюдка, которого, быть может, случайно

Содомиец грешный и старый нахал

Со своей любимой левреткой зачал.

Чудовищу имя не надо давать,

Таких лучше топить или сразу сжигать.

КОРОЛЬ МАВРОВ

Возглавляя вереницу,

Король юный Мавритании

Ехал с тяжестью на сердце

В Альпухарское изгнанье.

А за ним шли иноходцы,

Сияли палантины ярко,

Мул нёс на спине широкой

Чернокожую служанку.

Сотня слуг на скакунах

Арабских вороных сидели.

Но на гордых тех конях

Всадники мешком висели.

Ни цимбал и ни литавров...

Песни тоже не звучали,

Только мулов колокольцы

В горькой тишине стонали.

С вышины, где ясно видеть

Можно Дуэро долину,

На зубцы Гранады милой

Взгляд последний молча кинул.

В стременах король поднялся,

Он омыл слезами щёки,

И сверкал в вечернем свете

Город пурпуром высоким.

Мой Аллах, как он прекрасен,

Полон ароматом амбры,

Но испанский крест и флаги

На башнях гордых над Альгамброй!

Мать короля смотрела молча

На сыновние страданья

И бранила его гордо

За эти горькие стенанья.

"Боабдиль эль Хико",- говорила,

"По-женски плакать ты готов,

Над тем, что по-мужски достойно,

Спасти не можешь от врагов".

Услышав эти речи злые,

Наложница всё поняла

И повелителя любимого

За шею нежно обняла.

"Боабдиль эль Хико",- говорила,

Утешься, горячо любимый,

Из пропасти твоих несчастий

Лавр расцветёт неодолимый.

Нет триумфатора на свете,

Что был победно коронован,

Любимца нет слепой Богини,

Что не был бы с несчастьем скован.

Но тот борец, кто так отважно

Сопротивлялся злой судьбе,

В сердцах людей жить будет вечно,

Оставит память о себе.

"Гора последних вздохов мавра"

Зваться будет с этих пор

Вершина та, где на Гранаду

Король последний кинул взор.

Любимый, время наполняет

Пророчествами мир земной.

И твоё имя, король мавров,

Теперь прославлено тобой.

И эта слава не исчезнет,

Пока последняя струна

Гитары звонкой андалузской

Не лопнет, горести полна".

ПЕСНЯ ЗАКЛЮЧЁННОГО

Когда моя бабушка колдовала,

Люди хотели её спалить.

Амтман бумаги извёл немало,

На допросах, желая её уличить.

Не призналась, в котёл залезать не хотела,

Призывала на всех горе и смерть,

И вороной она в воздух взлетела,

Когда облако дыма стало густеть.

Моя бабуся, в чёрном густом оперении,

О. приди, чтобы в башне меня посетить!

Пролети сквозь решётку быстрым движеньем,

Постарайся сыр и пирог не забыть.

О, бабуся, что чёрной вороною стала,

Позаботься о том, чтобы тётка моя,

Глаза мои мёртвые не клевала,

Когда завтра повисну в воздухе я.

БРОДЯЧИЕ КРЫСЫ

Крысы делятся на подвиды:

Голодные одни, другие сыты.

Остаются сытые дома охотно,

Голодные по миру бродят свободно.

Много миль они покрывают,

Остановок они, привалов не знают.

В их яростном беге нет преград,

Не остановит их ни ветер, ни град.

Они в вышину взлетают легко

И сквозь моря плывут далеко.

Если кто тонет, затылок ломая,

Живые мёртвых тотчас оставляют.

Таких чудаков знает свет -

Морд страшнее в мире нет.

Стрижка голов ровна и единая,

Весьма радикальная и крысиная.

И живёт радикальная стая,

Ничего о Боге не зная.

Владеют женщинами совместно,

Крестить приплод им неуместно.

Крыс толпу ничем не унять,

Лишь напиваться желают и жрать.

В то время, как нажраться спешит,

Не думает о бессмертии души.

Дикая крыса, не боясь ничего,

Ни ада, ни кошки, хочет всего.

Ни добра, ни денег не случилось нажить,

Но хочет она весь мир поделить.

О, горе! Бродячие крысы сюда

Приближаются без труда!

Я слышу их свист - ужасен он,

Они идут. Их число - легион!

О, горе! Мы совершенно пропали,

Они уже пред воротами встали!

Бургомистр и Сенат головами трясут,

Не знают они, где выход тут.

Оружие бюргерство хватает,

Попы в колокол ударяют. -

Угроза всем великим святыням, -

Нет государству защиты отныне.

Ни звон колокольный, ни молитвенный труд

Вам не помогут и не спасут.

И пушки, сколько б вы их ни набрали,

Сберегут любимых детей едва ли.

Не поможет тут паутина слов,

Искусство ораторов всех веков:

Крыс не поймать в капкан силлогизмов,

Они легко прыгают и по софизмам.

В сотни желудков находят путь

Лишь логика супа и клёцек суть.

И говядины жареной аргументы

Помогают постичь цитату момента.

Рыба, сушенная в масле на славу,

Радикальной стае больше по нраву,

Того, что за все свои бренные дни

От Мирабо и Цицерона узнали они.

КОРОЛЬ ОСЁЛ I

Когда средь зверей короля выбирали,

Большинством голосов ослы обладали.

Королём был выбран, конечно, осёл. -

Вот какой рассказ до меня дошёл:

Осёл решил: "Быть по сему:

Я похож на льва и равен ему".

На себя он львиную шкуру надел

И львом рычал громко, как только умел.

Он знался лишь с обществом скакунов,

Чем раздосадовал старых ослов.

Его армией были волки, бульдоги,

Король снести мог это едва ли.

Корону на голову он надвинул

И львиный мех на плечи накинул,

На ступени трона торжественно встал

И подданных к трону тут же призвал,

И речи держал перед ними такие:

Ослы мои, старые и молодые!

Ослом считаете вы меня,

Вы ошиблись: я - лев с этого дня!

В моём дворе подтвердят это прямо

Все, от служанки до благородной дамы.

Стихи пишет мой придворный пиит

И вот, что он обо мне говорит:

"Как уродился верблюд с горбом,

Так и ты от рожденья схож со львом.

Великодушье льва есть в душе твоей,

И нет у сердца длинных ушей."

Так славит меня он в стихотворении,

И весь мой двор от него в восхищении.

И павлины гордые, надо сказать,

За право борются меня почесать.

Искусство я защищаю геройски:

Я сразу Август и Македонский!

У меня прекрасный театр придворный:

Главный актёр там - кот проворный;

Кукла Мими примою станет,

Двадцать мопсов труппу составят.

Имею художеств я академию,

Для обезьян она создана, гениев.

Руковожу я, в запасе имея

Из гамбургского гетто Рафаэля.

Лучше директора в мире нет...

Он будет писать также мой портрет.

У меня есть опера и труппа балета,

Где танцовщицы наполовину раздеты.

Любимые птицы должны там петь,

А капельмейстер - Мейер-медведь.

На моём торжестве в честь помола

Попробую сам я исполнить соло.

Как Фридрих Прусский, я играю,

Он дул во флейту, я лютню терзаю.

Прекрасные очи глядели с тоской,

Поражённые моею игрой.

Когда ударял я по струнам с чувством,

Королева радовалась искусству

И музыкальности также моей:

Она - кобыла лучших кровей,

Рождённая в стойле аристократов,

Приходится роднёй она Россинанту,

На котором ездил сам Дон Кихот,

И от Баярда свой род ведёт.

Это был конь служителя верного.

А также в роду её был, наверное,

Тот жеребец, выше всех похвал,

Что под Готфридом Бульонским ржал,

Когда тот завоёвывал Город Святой.

Она также блистает своей красотой,

И когда трясёт она своей гривой

И раздувает ноздри игриво,

Трепещет сердце моё восхищённо!

Она - цветок, драгоценность моей короны.

Мне наследников трона подарит она,

И каждому связь между нами видна.

Так династия нами основана будет,

И история имя моё не забудет,

В анналах своих его сохранит.

Богиня высокая говорит,

Что в груди моей львиное сердце горит,

Что мудр и умён я в своём правлении

И по лютне бью хорошо, без сомнения.

Король рыгнул, не надолго прервался,

Но тут же продолжить речь постарался.

Я люблю молодых и старых ослов

И милость свою оказать вам готов

При этом достойно себя ведите

И вовремя налоги платите,

Добродетели всегда ходите путями,

Как заповедано вам отцами.

Ослы старые терпеливо таскали мешки,

И чувства их были так глубоки:

В религии коренились они,

О революциях не слыхали в те дни,

Ворчания с их губ не срывались,

Из полезных яслей они питались.

Ежедневно и мирно жевали сено, -

Не вернутся те времена, наверно!

Вы - новые ослы, остались ослами,

Но незнакомо смирение с вами:

Себя, обмахивая хвостом,

Высокомерьем гордитесь при том.

Но подлость храните зря в головах,

Ведь держится мир на честных ослах.

А вы бесчестны при этом и злобны,

И глупости ваши речи подобны,

Как будто вам зад присыпали перцем,

От ослиного рёва некуда деться,

Ужасные звуки. Вы б могли распугать

Весь мир. А умеете только визжать.

Ваша вспыльчивость здесь совсем не нужна,

А бессильная ярость очень смешна.

Вашего месива каждый вид

Много коварства в себе таит,

Ваша подлая низость безумна,

Ваша мерзость весьма слабоумна:

Яд и желчь, вероломство натуры

Содержали в себе ослиные шкуры.

Король рыгнул, не надолго прервался,

Но тут же продолжить речь постарался.

Ослы мои, старые и молодые!

Я знаю и вижу вас не впервые.

Рассержен в высшей степени я,

За то, что нелепо браните меня,

Порочите глупо моё правление

С вашей дикой, ослиной точки зрения.

Моих идей величие львиное

Вам не понять мозгами ослиными.

Но вам придётся усвоить тут:

Большие дубы в королевстве растут.

Добрые виселицы построить

Из этих дубов ничего не стоит.

Хороши из них палки. Чтоб вам не пропасть,

Советую я: закройте пасть.

А ораторов грешных и безрассудных

Прикажу я тут же пороть прилюдно,

А также на каторгу шерсть чесать

Будем этих глупцов посылать.

Тех, кто мостит улицы под баррикады,

Повешу сразу, будут не рады.

Это, ослы, я внушить вам желаю

И домой убраться скорей предлагаю.

Когда король эту речь держал,

Стар и млад тут ликовал:

Согласно ослы кричали: "И-А

Пусть живёт король, ура! ура!".

ЦАРЬ ДАВИД.

Уходит деспот, улыбаясь,

Ни капли в том не сомневаясь,

Что произвол другой рукой

Оставит рабство за собой.

Бедный народ, как лошадь и вол

Будет трудиться на произвол.

А тому, кому ярмо неудобно,

Сломает шею легко и свободно.

Царь Давид говорил, умирая,

Соломону, на царство его наставляя:

Рекомендую тебе Иова,

Одного генерала немолодого.

Генерал этот неустрашим,

Но для меня он стал роковым.

Всё ж не отважился я как-нибудь

На ненавистного посягнуть.

Ты, мой сын, благословен и умён,

Богобоязнен и тем силён:

Тебе не составит труда большого,

Наконец, умертвить того Иова.

СИЛЕЗСКИЕ ТКАЧИ

Мрачно смотрят сухими глазами,

Ткут на станках и скрежещут зубами:

Германия старая, тебе саван мы ткём,

Проклятье тройное туда вплетём.

Мы ткём, мы ткём.

Проклятие Богу, его мы молили,

Когда замерзали и голодны были.

Но тщетны были все ожиданья,

Он нас дурачил в наших страданьях.

Мы ткём, мы ткём.

Проклятье королю этой страны,

Ему наши беды совсем не важны;

Последний грош он из нас вынимает

И нас, как диких собак, стреляет.

Мы ткём, мы ткём.

Проклятье Отчизне фальшивой нашей,

Где стыд и позор пьём полной чашей,

Где вянут цветы, не расцветая,

А гниль и убийца червей ублажают

Мы ткём, мы ткём.

Челнок летает, станок грохочет,

Прилежно ткём мы все дни и ночи.

Германия старая и родная,

Тройное проклятье в твой саван вплетаем.

Мы ткём, мы ткём.

КАРЛ I

В лесу, в избушке, король сидит,

Одиноко, печально страдая.

Он баюкает углежога дитя

И поёт, колыбель качая.

Баюшки-баю, что в соломе шуршит?

Овцы блеют в хлеву всё сильнее.

Ты носишь на лбу ужасный знак,

Улыбаясь во сне всё страшнее.

Баю-баю, кошечка умерла,

Знак на лбу твоём блещет:

Ты вырастешь, взмахнёшь топором,

Дубы в лесу уж сейчас трепещут.

Исчезла наивная старая вера, -

Так думают углежоговы дети...

Баю-баю, нет больше её у Бога,

У короля ещё меньше, поверьте.

Кошечка мертва и мышки рады,

Мы же терпим от этого боль.

Баю-баюшки, в небе имеется Бог,

А я - на земле - король.

Моё мужество гаснет, и сердце болит,

С каждым днём больнее, хоть плачь.

Баю-баюшки , дитя углежога,

Я знаю: ты - мой палач!

Баюшки-бай, что в соломе шуршит?

Блеют овцы в хлеву, за стеной.

Умерла кошечка, рады мышки,

Спи, спи, палачонок мой.

***

Британцы оказались очень грубы

И неотёсаны, как дубы.

Карлу Первому спать было невмочь

В Витенхалле, в его последнюю ночь

Под окном его пересмешник пел,

С эшафота стук топоров звенел.

Не намного вежливей французы были,

Что Луи Капета на судную площадь тащили:

В фиакре простом и без почтенья,

Не дали карет ему в сопровожденье.

Ведь по старинному этикету

Величеству было положено это.

Ещё хуже везли Марию Антуанетту:

Она получила лишь одну карету,

Вместо коляски и портшеза для дам.

Один санкюлот находился там.

Подняла брезгливо вдова Капет

Толстую нижнюю губку в ответ.

У французов, британцев нет вовсе души. -

В этом лишь немцы одни хороши:

Немец всегда приятным бывает,

Даже тогда, когда он убивает.

С их величествами немец при этом

Обращаться будет всегда с пиететом.

В запряжённой шестёркой придворной карете

Монарх на судную площадь поедет.

Султаны чёрные, прекрасные кони,

Чёрным кнутом их кучер погонит,

И плача, на козлах сидеть будет он. -

Монарх верноподданно будет казнён.

ВАЛТАСАР

В тёмную полночь мир погружён,

В немом покое лежит Вавилон.

Лишь во дворце весёлый угар,

Царский пир задаёт Валтасар.

И лишь у дворца спокойствия нет,

Шумит свита царя и мелькает свет

Восседало воинство его за столом,

Пустели кубки с искристым вином.

Звенели кружки, бойцы ликовали,

Царя упрямого воспевали.

Царские щёки пылали огнём,

Смелость росла, подогрета вином.

Слепая смелость на всё готова,

И Бога порочит он грешным словом.

Хвалится он дерзко и дико,

Поёт ему воинство славу великую.

Зовёт к себе его гордый взгляд,

Воина, что возвратился назад:

Он много несёт золотых приборов,

Что из Храма украдены у Иеговы.

Богохульной рукой дерзко хватая,

Святой бокал наполнил до края.

Опустошил его торопливо,

И пену не вытерев, крикнул кичливо:

Иегова, твоё имя насмешек достойно,

То я говорю, - царь Вавилона!

Но лишь слово ужасное вымолвил он,

В сердце тревогой был поражён.

Смолк резкий смех, все замолчали,

Тишина мёртвая повисла в зале.

И смотри! Смотри! Вдруг в тишине

Появляется надпись на белой стене.

Чья-то рука всё пишет и пишет,

Буквы красным пламенем дышат.

Царь, уставившись в стену, сидел,

Ноги дрожали, как смерть, побледнел.

Толпа пирующих сера, холодна,

Вовсе без шума сидела она.

Из царских магов никто не был готов

Разгадать значение пламенных слов.

И той же ночью, не боясь ничего,

Слуги царя убили его.

СЕРЬЁЗНЫЕ ЗВУКИ.

***

Девушка стояла у моря,

Вздыхала робко, прощально:

Она принимала, как горе,

Солнца заход печальный.

Моя детка! Не будь унылой.

Это давно не ново:

Сегодня оно утонуло,

Утром появится снова.

ФРИЦУ ШТ. (из дневника)

Плохо хорошим, побеждают порочные.

Вместо мирта, хвалят тополя худосочные,

Вечерние ветры стучат в стены прочные,

Хвалят, вместо огня, мерцанье полночное.

Тщетно Парнаса пашешь поле ты склочное

И рисуешь картины выраженьями точными,

Зря зовёшь ты к себе смерть неурочную,

Над яйцом кудахтать не умеешь ты точно.

Чтоб прибиться к бойцам, будь озабочен,

И дай отпор ты всем критикам срочно.

И в тромбон греми покрепче нарочно.

Не вздумай писать для потомков заочно,

Пиши для черни, до сплетен охочей,

И тогда твой успех велик будет очень.

***

Счастье - это продажная девка,

В одном месте долго не пребывает.

Сдув волосы, в лоб поцелует крепко

И тут же прочь от тебя убегает.

Несчастье ведёт себя по- другому:

Крепко любя, толкается в сердце.

Зачем спешить, - говорит, - из дома?

На кровати вяжет и некуда деться.

СТАРАЯ РОЗА

Она, как розовый бутон,

Цвела для сердца моего.

И расцвела, как чудный сон,

Был цвет её милей всего.

Прекрасна роза так была,

Что я хотел её сорвать,

Но она ясно поняла,

Каким шипом меня достать.

Теперь она увядает,

С дождём, ветром ведёт речи,

Милым Генрихом называет,

Охотно идёт навстречу.

Генрих, - назад, Генрих, - вперёд,

Звенят звуки сладко и кротко,

Теперь, если колючка растёт,

То лишь для красы подбородка.

Слишком твёрдые эти колючки,

Подбородок её украшают.

Дитя, в монастырь иди лучше,

Иль побриться тебе не мешает.

МИРОВОЙ ПОРЯДОК

Кто много имеет, тот очень скоро

Ещё много больше того получит.

Тот, у кого есть немного,

Взять немногое сможет при случае.

Если же ты ничего не имеешь,

Можешь себя хоронить спокойно:

Лишь те негодяи, кто что-то имеют,

В этом мире жизни достойны.

ВЫРОЖДЕНИЕ

Природа что становится хуже,

Воспринимая человека ошибки?

Мне кажется, даже растения, звери

Лгут просто, с милой улыбкой.

В непорочность лилий теперь я не верю,

Их домогаются пёстрые фаты.

Для бабочки, что, порхая, целует,

Потеря невинности становится фактом.

Скромность фиалки стоит немного:

Ароматом кокетливым обвивает,

И хотя не говорит об этом,

Но сама лишь о славе мечтает.

Я сомневаюсь, что она чувствует,

Соловья поющего, милую птичку.

Он рыдает, утрирует, трели пускает,

Как мне кажется, по привычке.

Исчезает правда с Земли навечно,

Верность давно ушла за черту.

Собаки ещё виляют хвостами,

От их верности ложью несёт за версту.

***

Ты помнишь, детьми мы были,

Два ребёнка. Ключом била радость.

Мы влезали в куриный домик

И в солому там зарывались.

Как петухи, кукарекали...

И люди ходили мимо.

Кукареку! Мы этими криками

От петухов были неотличимы.

Во дворе из ящиков старых

Благородный строили дом,

Оклеивали его обоями

И жили там дружно вдвоём.

Старая соседская кошка

Очень часто нас навешала.

Мы ей кланялись и приседали,

Говоря комплиментов немало.

Об её здоровье заботливо

И вежливо мы вопрошали.

И много всякого разного

Мы старой кошке сказали.

Мы сидели и говорили

Разумно, как старые люди,

И сетовали, что раньше лучше

Было. И больше не будет.

Что любовь, преданность, вера

Исчезли из мира навечно...

Кофе всё дорожает,

И денег всё меньше, конечно.

Кончились детские игры,

Всё ушло, не вернётся вновь:

И деньги, и мир, и время,

Преданность и любовь.

ВЕДЬМА

Соседи милые, скажу вам точно:

С колдовством ведьма связана прочно.

Может в зверя себя превращать,

Чтобы потом людей терзать.

Теперь её кошка - моя жена:

Её повадка сразу видна.

По запаху, хитростям, блеску глаз

По мурлыканью её узнаю тотчас.

Сосед и соседка, "терпи", - сказали,

Помочь тебе мы можем едва ли.

Дворовый пёс лаял: "вау, вау",

А кошечка мурлыкала: "мяу, мяу".

НОВЫЙ ЕВРЕЙСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

В ГАМБУРГЕ

Госпиталь для бедных старых евреев,

Для детей человеческих, трижды сражённых:

Бедностью, болями в теле, еврейством,

Тремя недостатками поражённых.

Из трёх - хуже всего последнее,

Проклятье от рода неотделимое:

Из долин Нила принесённая вера, -

Зло совершенно неизлечимое.

Страданье глубокое! Тут не помогут

Инструменты хирурга, душ или баня,

А также другие лечебные средства,

Что могут больных излечить страданье.

Утолит ли время - всесильный Бог

Тёмную боль, что наследует каждый

Сын от отца? Будет ли внук

Здоровым, умным, счастливым однажды?

Я это не знаю! Но очень хотелось

Мудрое сердце нам восхвалить:

Оно может смягчить, что смягчаться способно,

И бальзамом времени раны лечить.

Дорогой человек! Он построил приют

Для тех, кого можно врачебным искусством

(или же смертью) от мук излечить.

Обо всём позаботился с добрым чувством.

Человек поступка! Он сделал, что мог:

Дал за добрый труд хорошую плату.

Отдохнуть от трудов на закате жизни

Он может позволить себе, вероятно.

Он щедрой рукой жертвовал много.

Были слёзы в глазах, не сушил он их.

Бесценные слёзы! Он оплакивал ими

Болезнь великую братьев своих.

КОРАБЛЬ РАБОВ.

Господин суперкарго Минхен ван Коек

В своей каюте сидит, считая.

Он прикидывает стоимость груза,

И получится ли прибыль большая?

Каучук хорош и перец прекрасен,

Триста полных мешков и бочек:

Слитки золота, слоновая кость,

Но чёрный товар выгоден очень.

Шесть сотен негров я обменял

По смешной цене на Сенегале:

Жилы подтянуты, твёрдое мясо,

Из железа отлиты все детали.

На водку, ножи и стеклянные бусы

Купил я их у местных владык.

Выиграл я восемьсот процентов -

Половина - на жизнь, к которой привык.

Если негров останется только триста,

В порту города Рио де Жанейро

Отсчитает мне сто дукатов за штуку

Торговый дом Гонзалеса Перейро.

Тут мысли Минхера ван Коека

Прерваны были внезапно:

Ван Смиссен к нему в каюту вошёл,

Корабельный хирург невзрачный.

То была сухая, как щепка, фигура,

Бородавки нос украшают.

"Ну, как дела, мой водный фельдшер,

Мои чёрные как поживают?"

Доктор подумал слегка над вопросом:

"Я сообщить явился сюда,

Что выросла смертность сегодня ночью

И была велика, как никогда.

В среднем каждый день умирают двое,

Нынче ночью я семерых потерял:

Женщин три и четыре мужчины,

Я их всех в свой черновик записал.

Я тут же их осмотрел, конечно,

Потому что проклятые шельмы готовы

Даже мёртвыми притвориться,

Чтоб подальше от нас оказаться снова.

Я с мёртвых снял сейчас же оковы

И сделал то, что сделал обычно,

Утренней ранью бросил трупы

В море твёрдой рукой привычно.

И сразу наружу рванулись акулы,

Словно воинов целая армия:

Они очень любят чёрное мясо,

У меня они на содержании.

Они плывут по следам корабля,

Следят корабля продвижение:

Бестии чуют трупный запах

И ждут от жратвы наслаждения.

На это очень забавно смотреть!

Как хватают они, что придётся:

Одна тащит ногу, другая голову,

Остальным тряпьё достаётся.

Потом, наевшись, резвятся они,

Забавляются у корабля.

Глаза таращат, как будто меня

За завтрак благодарят".

"Однако",- вздохнув, прервал его речь

Ван Коек. "В чём корень зла?

Что я должен делать теперь,

Чтобы смертность меньше была?"

"Собственно", - доктор сказал, - "вина

Смерти негров - воздух плохой,

Он давно испорчен на корабле,

Он в трюме слишком гнилой.

А ещё они от меланхолии мрут,

Скука смертная им не полезна. -

Немного воздуха, музыки, танцев точас

Вылечат их от болезни."

Тут Коек вскричал: "Хороший ответ

Дорогой мой водный целитель!

Ты совсем, как Аристотель, умён,

Что был Александра учитель.

Под тюльпанным деревом в благородном кругу

Занимал он почётную середину.

Но такого разума, как у вас,

Не имел он и половину.

Музыку, музыку! Негры должны

Танцевать на палубе здесь.

Для тех, кто будет ленив в прыжках,

Добрая плётка есть".

С высокого синего свода небесного

Смотрят тысячи звёзд,

Полные блеска, страсти, ума,

Как женских глаз хоровод.

Они смотрят вниз на широкое море,

Взглядом поверхность его покрывая,

С сияющим фосфорным ароматом,

Сладострастно с волнами играют..

Над кораблём рабов не трепещет парус,

Он свёрнутый мирно в углу лежит.

Но фонари освещают палубу,

Где музыка танцев во всю гремит.

Терзает скрипочку рулевой,

Повар тоже на флейте играет,

Корабельный юнга бьёт в барабан,

Из тромбона доктор звук выдувает.

Сотни негров, мужчины и женщины,

Крутятся, прыгают. Всё летит

В бешеном, сумасшедшем танце

И железо в такт прыжкам дребезжит.

Они в пол стучат с неистовой страстью:

И чёрных красоток руки

Иногда обнимают товарищей голых

Под мерзко скрипящие звуки.

Дум-дум, дум-дум и шнед-дерум...

Шум выгнал из глубины

Сотни чудовищ мира морского,

Что спать тупо были должны.

Они ещё сонные явились сюда,

Сотни хищных акул.

На корабль удивлённо глядели они,

И кто-то даже зевнул.

Они знали, завтрака час не пришёл,

И пасти свои открывали:

Эти зубы, если бы им пришлось,

На опилки сосны б строгали.

Дум-диделдум и шнеедерум,..

Ах, танцы ещё не кончились.

И в нетерпении кусают акулы

Своих хвостов серебристых кончики.

Я думаю, не любит музыку сброд,

От неё этим бестиям больно.

"Не любящим музыку, не доверяй"-

Сказал великий поэт Альбиона.

"О, Христос! Я прошу тебя, пощади

Жизнь чёрных грешников этих!

Если Тебя рассердили они,

То глупее их нет на свете.

Пощади, Христос, их жизнь, я прошу!

За нас пошёл Ты на крест.

Если не выживёт триста штук,

Чёрт мою прибыль съест!"

ВОСПОМИНАНИЯ.

Жемчужину эту в душе я нашёл:

Вильгельм Визоцкий, ты рано ушёл,