В 1969 году я получил повестку из военкомата и сразу отправился туда. В фойе меня встретил старый знакомый лейтенант с ярко-рыжими волосами и красным лицом. Он весело сказал: 'Ну наконец-то, а то мы уже заждались. Все собрались, только тебя не хватает'.
И, не теряя времени, сразу с порога начал объяснять, как вести себя в дороге и на чём добраться до места временного пребывания. Затем снова взглянув на меня, сказал: Ты будешь за старшего'. После этого он вручил мне папку с бумагами, повторил: 'Как только доберётесь, передашь её тому, кто вас встретит'.
Каждому призывнику дали день, чтобы подготовиться к отправке в армию и попрощаться с близкими. Мы должны были встретиться на вокзале станции Асбест и затем отправиться в Егоршино. На перроне нас, отправляющихся в армию, было всего трое, но провожающих собралось много. Некоторые из них были пьяны, что привело к небольшой ссоре между ними.
Наконец, устроившись в вагоне, мы тронулись в путь. Вечером прибыли в пункт назначения. Временные казармы находились недалеко от места нашего приезда. Куда мы без труда добрались пешком. Где нам предстояло дождаться следующей отправки к постоянному месту службы.
Хотя на дворе было первое июня, погода оставалась холодной. В казармах не было стёкол и дверей, а окна были небрежно закрыты старыми кусками фанеры, чтобы хоть как-то защититься от ветра. Лето 1969 года выдалось настолько холодным, что даже намёка на потепление не было, и деревья не начинали цвести.
Войдя в барак, мы увидели большие деревянные нары. Здесь нам предстояло провести время в ожидании отправки к месту постоянной службы.
Новые группы призывников искали свободные места на двухъярусных настилах. Некоторые были пьяны, другие едва держались на ногах. Мы с товарищем устроились на нижнем уровне нар и просто разговаривали.
Вечером нас построили и повели в столовую. Атмосфера там настраивала на отказ от еды и она подтвердила наши опасения. Суп был водянистым и безвкусным. Вторая часть трапезы - рыба хек - оказалась сухой, словно резина. Но, не зная, сколько времени нам предстоит здесь провести, мы были вынуждены жевать эти рыбьи сухожилия и пить тёмную жидкость под названием какао.
Некоторые призывники, будучи нетрезвыми, продолжали свободно ходить по территории, собираясь в большие группы, громко кричали и вели себя агрессивно по отношению к тем, кто был один или в меньшинстве.Лежа на нарах, мы с товарищем спокойно обсуждали, куда и когда нас отправят. Как вдруг к нам подбежал невысокий парень, явно нетрезвый. Он громко спросил: 'Деньги есть?' Я холодно ответил, что есть, то они нам самим нужны.
Он тут же отбежал и, оказавшись на безопасном расстоянии, снова крикнул: 'Сейчас вернусь с ребятами, и мы разберемся'. После чего, как появился, так же быстро исчез. Но мы так и не дождались его возвращения.
Вокруг царили хаос и шум. Было трудно понять, где мы находимся и что нас ждет дальше. Непредсказуемость и мрачная обстановка вызывали тревогу. Вдруг на соседних нарах поднялся шум. Я приподнялся и увидел, что у одного из призывников начался эпилептический приступ.
Люди рядом старались удержать его на боку, чтобы он не задохнулся от пены изо рта. Кто-то кричал: 'Не кладите его на спину, чтобы язык не запал!'
Но прибывшие на помощь люди, которые видимо знали, как действовать, быстро увели его с собой, и больше о нём никто ничего не слышал. Возможно, его отправили домой, так как он был болен.
Прошла ночь, и утром мы пошли завтракать в знакомую столовую. Там снова был скудный выбор: каша на воде и непонятная жидкость в стаканах, которая должна была быть чаем.
Вернувшись в казарму, мы встретили новых призывников из других районов Свердловской области. Нас, сто пятьдесят человек, построили. Один из новобранцев громко сказал, что за нами приехали покупатели, с которыми мы отправимся в часть для прохождения срочной службы.
Услышав слово 'покупатели', я внезапно вспомнил сцену из 'Хижины дяди Тома'. Мы стояли на плацу, а перед нами появился человек в военной форме. Его громкий, уверенный голос сразу всех взбодрил. Мы поняли: скоро решится наша судьба. Этим покупателем оказался Иван Иваныч Сухоруков - старшина, под руководством которого мне предстояло служить два года.
После того как он пересчитал всех пофамильно, громко спросил: 'Есть вопросы?' Несколько человек неуверенно спросили, куда нас отправят служить. Он широко улыбнулся, обнажив прокуренные большие зубы, и сказал: 'Я ждал этого вопроса'. Ответ прозвучал быстро и, как мне показалось, заранее подготовленный: 'Мы поедем туда, где всегда светит солнце, растут яблоневые сады и вьются виноградники'.
И что нам всем сказочно повезло. Но если кто-то будет нарушать дисциплину, а тем более бегать в перерывах за спиртным, нарушителя отправят на гауптвахту, а потом домой и под суд, - тут же подытожил старшина, закончив свой сказочный рассказ, от которого у всех стоящих в строю открылся рот.
И наша разношерстная группа разразилась нестройными возгласами 'ура!' и новыми радостными криками. Кто-то вновь спросил: 'А есть ли там море, далеко ли оно?' Широко улыбнувшись, старшина ответил: 'Да, там, куда я вас везу, целый океан, и он очень большой'. И снова скомандовав: 'Равняйсь! Смирно! Разговоры в строю прекратить!' Под команду 'Шагом марш!' мы покинули территорию временного пребывания и направились к тому же железнодорожному вокзалу, откуда прибыли. Оттуда мы снова сели в поезд, который направлялся в Свердловск (ныне Екатеринбург).
По прибытии на вокзал нас встретили три автобуса, которые быстро доставили до аэропорта Кольцово. Там уже ждал самолёт. В салоне ТУ-134 нам сразу сказали: группами по салону не разгуливать и вести себя тихо. Многие из нас, включая меня, летели на самолёте впервые.
Мы отправились в Братск, где дозаправились и продолжили путь в Хабаровск. По прибытии в Хабаровск нас пересадили на другой рейс. Взлетев, мы оказались в самолёте ТУ-134. Стюардесса объявила, что наш пункт назначения - Магадан. Даже самые наивные парни из уральских деревень начали понимать, что старшина говорил нам неправду. Но были и те, кто продолжал верить в тёплые края через Магадан.
Когда мы спрашивали старшину Сухорукова о нашем маршруте, он отвечал одно и то же: 'Океан, тепло и фрукты, но мы делаем небольшой крюк через Хабаровск, чтобы запутать наших врагов, которые следят за нами, при этом снова широко улыбаясь'.
И вот мы приземлились в Магадане, где нас обрадовали: до части осталось совсем немного - нужно лишь пересесть на другой самолёт Ту-134, и мы окажемся на месте. Но я заметил, что интерес у многих призывников к познаниям, куда нас везут, уже угас. Те, кто был пьян, протрезвели, немногие пьяные поумнели и притихли, и только шуршали пакетами, которые выдала стюардесса, издавая в них неприятные рвотные звуки.
Похмелье напоминало о себе, смешавшись с закуской из домашнего застолья. Никто из них уже не мог избавиться от него с помощью рюмки, хотя очень хотел.
Да и старшина Сухоруков стал намного жёстче обращаться с теми, кто пытался задавать лишние вопросы. И вот мы снова в полете, держим курс на Анадырь, что за город, никто даже не знал, в том числе и я. Кто-то шептался, кто-то спал, а у меня от долгого полёта с небольшими перерывами и пересадками сильно затекли ноги, порой я их даже не чувствовал.
Приходилось вставать и ходить, чтобы размяться. Иногда выглядывая в иллюминатор я видел унылый пейзаж с острыми скальными вершинами.
В Анадырском аэропорту объявили посадку. На перроне нас снова выстроили. Не в далеке от него виднелись небольшие сопки с заснеженными вершинами. С которых дул довольно холодный ветерок.
Старшина внезапно закричал на кого-то в строю. Его голос был резким и строгим. Я понял, что время шуток и воспоминаний о виноградниках и тёплом море закончилось. И он не хотел больше выслушивать обвинения в свой адрес.
'Отставить разговоры!' - закричал он снова и тут же добавил: 'Сейчас мы отправимся к месту назначения вашей службы, но первым делом в баню, затем в столовую, а после всех процедур пойдём в роту', - и, скомандовав: 'Равняйсь, смирно!' - весь наш пёстрый строй побрёл в баню.
По дороге в баню я увидел казармы. На крыльце и вокруг них стояли солдаты-срочники. Их форма была в беспорядке: у кого-то грязная и замасленная, у других бляхи на ремнях висели ниже прорех на брюках. Многие выглядели как обычные слесари или как люди из банды Махно, а не как военные. Ни один из них не напоминал Ивана Бровкина с его армейской службы.
Кто-то из них крикнул нам: 'Ну, салаги, держитесь, будем на вас пахать!' Но наш неровный строй, молча, прошёл мимо и направился к небольшому зданию - бане. Там нас встретил молодой сержант, недавно прибывший из учебки. Ему помогали солдаты-срочники-каптерщики, которые спокойно объясняли, куда идти и что делать.
Мы встали в очередь на стрижку перед мытьем. Каждому выдали по куску хозяйственного мыла. Я пошел в моечный зал и заметил, что некоторые новобранцы выглядят старше меня. У некоторых на теле и ногах были татуировки в виде цепей и орлов.
Позже я узнал, что у некоторых из них были судимости на небольшие сроки. Они попадали в милицию или стояли на учете, как и я до армии. Когда я был на гражданке, меня тоже привлекали за участие в драке и дали десять суток ареста.
Помню, как наш военком Промах, уроженец Западной Украины, разговаривал с русскими призывниками. Он часто пытался оскорбить и унизить молодых призывников.
Посмотрев моё дело на комиссии, он стал орать на меня, как будто я отправлялся не в армию, а в тюрьму. 'А ты поедешь к белым медведям', - сказал он мне. Я подумал, что это шутка, но, как оказалось, это было его решение.
Сразу после бани мы мелкими группами добрались до роты, где нам предстояло провести месяц карантина. Вскоре нас снова построили и повели в столовую - длинное здание барачного типа. Когда мы вошли в самый конец столовой, я увидел огромных крыс. Они сидели на задних лапах, напоминая больших кошек. При нашем появлении крысы спокойно развернулись и скрылись в дырах под полом.
По команде нас рассадили за столы по десять человек, где стояла уже расставленная еда с посудой, ложками и половником. Алюминиевая посуда выглядела непромытой и жирной. Я решил отказаться от еды. Когда я прибыл в расположение роты, с удовольствием доел пирожки, которые заботливо собрала в дорогу моя мама.
Однако к утру я почувствовал сильный голод и, не глядя на встречающих нас крыс, съел всё, что было подано на завтрак, не разбирая, что именно находилось на тарелке и из какой посуды было подано.
И снова построение, и уже новые командиры объясняют нам, что можно делать, а что запрещено, и вдруг я осознал, что сам себе я больше не принадлежу.
Командиры и старшие солдаты-срочники постоянно отдают нам приказы, и порой не понимаешь, кого из них слушать. Иногда простой каптерщик, старший на полгода по службе, говорит одно, и тут же, куда-то убегая, приходит другой, и снова нравоучения, но уже в другом порядке. Если кто-то что-то не улавливает вовремя и, не понимая, не выполняет их, они могут подойти и грубо толкнуть или ударить солдата.
За короткое время карантина я узнал много новых слов и выражений. Если кто-то или что-то не нравилось или же ты с чем-то не успел справиться, тут же говорили: 'Ты что такой борзый?' Если нужно было что-то принести, приказывали: 'Быстро мухой!' И многие бежали исполнять приказы. В этот же день всем выдали солдатское обмундирование. Отбой был в 22 часа, и я сразу же вырубился. Но утром, соскочив как угорелый от команды 'подъём' и поняв, что я не дома, стал машинально повторять за теми, кто выполнял приказы.
В шесть утра дневальный заорал во весь голос: 'Рота, подъем!' Тут же вторил следующий противный голос, а рядом стоял кто-то третий и объяснял, как правильно и быстро одеваться. В тот момент было непонятно, кого слушать и кто из них главный, но было видно, что эта процедура им приносит удовольствие.В первый же день, сразу после утреннего подъёма, я услышал, как старшие по званию объявляли наряды вне очереди тем призывникам, которые допустили какие-либо нарушения.
После подъема нас отправили делать утреннюю зарядку. Мы бежали по длинному коридору, где в дверях стоял грузин с орлиным носом - по фамилии Рухадзе. В руке у него был скрученный солдатский ремень. Им он с удовольствием и силой бил тех, кто, по его мнению, бежал медленно. От неожиданности бежавшие выгибались в обратную сторону.В тот момент мне удалось быстро пройти этот рубеж, не получив удра ремнём но я уже тогда осознал, что очередь может дойти и до меня.
Конечно, мне неприятно было думать об этом, но для себя я уже я решил, что не позволю никому унижать себя, а тем более бить. Я был морально готов к таким ситуациям и знал, как действовать в подобных обстоятельствах.Так как прежде чем пойти в армию, я уже прошёл свои уличные 'хулиганские университеты' и мог постоять за себя.
В какой-то момент своей жизни, уже лет с двенадцати, я перестал рассчитывать на помощь других, даже более физически крепких ребят, которые, как мне казалось, могли бы меня защитить, заметив, что именно в самый нужный момент они как раз и подводили. Перед уходом в армию мне было всего восемнадцать лет, но я уже научился давать отпор многим местным хулиганам, которые в те времена действовали на наших улицах и подворотнях. Некоторые из них носили с собой и ножи, но порой даже не успевали их достать, как уже падали, но с кем-то из них мы впоследствии даже становились и приятелями, потому что они начинали меня побаиваться, а значит, и уважать.
Я не производил впечатление отъявленного хулигана: был худощав, с тонкой шеей и лёгким пушком на лице. Это сбивало с толку тех, кто осмеливался обидеть меня. Но после того как они лишались передних зубов, а порой мне приходилось оказываться в отделении милиции по заявлениям тех, кто хотел, но не смог.
Конечно же, я пробовал алкоголь, чтобы не отставать от друзей, но не могу сказать, что мне это нравилось. Ни пиво, ни другие спиртные напитки не вызывали у меня положительных эмоций, да и после них я чувствовал себя отвратительно.
Я всегда увлекался борьбой и подтягиваниями на турнике. При первой же возможности я колол дрова. У меня был мощный удар особенно с правой руки, который я освоил почти случайно на авторемонтном заводе. Но это было не самое важное. В какой-то момент я осознал, что в любой драке нельзя медлить, и самое большое препятствие на пути к победе - это трусость.
Когда мне было 17 лет, мать привела меня на завод, где я стал учеником слесаря. Мастер поставил меня на конвейер по сборке двигателей ГАЗ-51, где я проводил всю смену, стоя на конвейере и работая ключом-шпильковертом для выворачивания шпилек из блока двигателя, где мой боковой удар стал для меня настоящей палочкой-выручалочкой, а порой и настоящим спасением.
Иногда те, кто хотел меня ударить, засыпали прямо на месте, я же успевал нанести ещё один или даже два удара, от которых противник скручивался в штопор.
С самого начала моего пребывания в условиях карантина я заметил, как некоторые из наших новобранцев пытались установить своё влияние в коллективе и утвердиться. Иногда случались серьёзные конфликты, которые, хотя и напоминали петушиные бои, но могли привести к травмам.
Особенно мне запомнился один из новобранцев - Александр Макаров. Больше всего меня поразило, что, несмотря на русскую фамилию, у него были мелкие кудряшки, и он больше походил на человека с кавказскими корнями, что вскоре и подтвердилось.
То, что его поведение было вызывающим, этим ничего не сказать, он каждую минуту задирался и провоцировал конфликты. Если кто-то решался ответить ему, не страшась его, он начинал хвататься за всё, что попадалось под руку: за стул или другой предмет. Многие, видя это, предпочитали отступить.
Я же с ним не пересекался, да и с другими новобранцами, большую часть времени проводя со своим земляком, с которым мы попали служить в одну роту. Так же, как и многие другие новобранцы, я очень скучал по дому, мне казалось, что два года - это очень долго. Но я понимал, что нужно адаптироваться к армейской жизни и стать частью коллектива.
Прошла неделя. Наш командир собрал нас и спросил, кто хочет создать стенгазету. Мой друг Иван Березовский, приехавший сюда вместе со мной, вызвался помочь. Я с радостью присоединился к нему, чтобы не оставаться в стороне. Мы собрали всё необходимое и устроились в ленинской комнате. С энтузиазмом принялись за работу.
Иван работал, а я сидел рядом. Он справлялся лучше меня, поэтому я просто болтал с ним, наблюдая за солдатами, которые наводили чистоту в казарме: носили ведра с водой, с тряпками в руках, отрабатывая наряды вне очереди за какие-то свои провинности.
В какой-то момент мне вдруг показалось, что они в замешательстве и как-то напуганы. И вдруг я услышал голос с сильным кавказским акцентом. В комнату вошёл Рухадзе, и я понял, почему молодые призывники нервничали и чего-то боялись.
Рухадзе то заходил в нашу комнату, то снова появлялся в коридоре, где работали нарядчики, и громко раздавал указания. В очередной раз он стремительно ворвался в комнату отдыха, легко запрыгнул на гладильный стол, уселся поудобнее, достал папиросу 'Беломорканал' и, с наслаждением затянувшись, внимательно посмотрел на нас с другом.
Я же сидел напротив него и не мог оторвать от него глаз. Он напоминал пирата из фильма: не хватало только повязки на глазу и ножа за поясом. Чёрная кожа, орлиный нос, синеватые белки глаз и чёрные зрачки создавали зловещий образ. Гимнастёрка плотно облегала его мускулистое тело, а голенище сапог плотно врезались в икры. Сидя на гладильном столе, куря папиросу и играя с коробочкой спичек, подкидывая его рукой и снова ловя, он остановил свой взгляд в свою очередь на мне и резко спросил: 'А ты тут что сидишь?' На что я спокойно ответил, что мне дали задание подготовить стенгазету.
Рисоваль и мыт пол патом пойдошь, сказал мне вдруг Рухадзе показав на место, где работали напуганные молодые солдатики.
Я не получал наряд, - снова ответил я ему, предполагая, что он ошибается и имеет в виду кого-то из тех кто мыл полы.
Однако он не дал мне даже закончить то, что я хотел сказать, и это мой ответ вызвал у него бурную реакцию агрессии. Он тут же резким движением бросил мне в лицо коробок спичек и, спрыгнув со стола, на котором он сидел, кинулся, как коршун, ко мне, намереваясь нанести удар. На что мгновенно тут же получил мой боковой удар точно в челюсть. Пропустив его, он рванул к противоположной стене, и уже через секунду я увидел на его лице ужас и никакого высокомерия.
Прижимаясь к стене, словно к горной скале, как настоящий кавказский джигит, раскинув широко руки и умело боком прижимая их ладонями к стене, словно он находился на краю этой скалы, очень быстро скрылся в дверях, хотя я рассчитывал, что мы будем рубимся с ним на кулаках.
Ставшие свидетелями этой сцены нарядчики, впали в оцепенение, держа в руках тряпки.Мой же друг Иван, не теряя самообладания, спокойно произнёс: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт на помощь'.
Примерно через минуты три после случившегося появился боец с тряпкой в руках. С растерянным видом, как Пьеро из сказки 'Буратино', он с грустью в голосе произнёс: 'Тебя зовут'. 'Кто?' - спросил я его, и он указал на дверь командира роты, а сам тут же стремительно исчез.
В тот момент я подумал, что меня вызвал командир, но, открыв дверь кабинета, увидел, что за столом сидит Рухадзе, держась за левую сторону лица и глядя на меня исподлобья. Сверкая своими чёрными глазами, он сказал: 'Я твою маму еб@л'. На что я точно так же ответил, что весь ваш рот и твою маму тоже, и к тому же не раз. И добавил: 'Если ты настоящий мужик, давай один на один!'
Ты что, боксёр, что ли?' - неожиданно спросил он меня. 'Да, боксер', - соврал я, хотя никогда не занимался этим видом спорта.
И он вдруг, снова обратившись ко мне, но уже спокойно, почти миролюбивым голосом сказал: 'Знаешь, ты не рассказывай никому об этом, хорошо?'
Ничего ему не ответив я просто вышел из кабины и ушёл спасть.
Однако тогда его просьба меня удивила, хотя я и догадывался, что, если бы я рассказал об этом другим, это могло бы подорвать его авторитет в глазах его сослуживцев.Но после того случая, когда мы столкнулись с Рухадзе, он перестал замечать меня и больше не стоял в дверях с ремнём и не проводил утреннюю зарядку.
После месяца, проведённого в карантине, нам объявили, что мы будем проходить стажировку в разных ротах вместе со старослужащими, которые готовятся к увольнению в запас.
Вскоре нас перевели в другую роту, где меня прикрепили к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев.После вечерней проверки он подошел ко мне, представился и предложил познакомиться. Я впервые увидел старшего солдата таким приветливым и лишенным высокомерия. Поинтересовавшись, как меня зовут, и представившись сам, сразу же предложил мне отправиться с ним на осмотр объектов с самого утра.
На следующий день мы вместе отправились в автопарк, где находилась вся техника автобатальона. Подойдя к старой машине, и он сказал: 'Вот моя ласточка'. и указал на старый самосвал марки ЗИЛ-ММЗ-585.Ты знаешь сказал он мне Сразу аккумулятор этой ласточки дохлый, и для запуска двигателя придётся пользоваться заводной ручкой, то есть кривым стартёром, улыбаясь, повторил вновь он.Так началась моя работа, где порой я был и стажером, и стартером.
Раньше ещё на гражданке мне не раз приходилось заводить автомобиль с помощью ручки, которую водители называли 'кривым стартером'. Это было и до армии, и порой я получал от этого даже удовольствие и заряд энергии своего тела.
Мой новый напарник Медведев был позитивным человеком, который одним своим появлением с утра уже мне создавал хорошее настроение. Но самое главное - он был лишён высокомерия, как многие из тех, кто были старше по призыву и назывались 'стариками'.
На следующий день он продемонстрировал мне, как правильно следует держать заводную ручку, чтобы не сломать пальцы в случае, если раннего зажигание отрегулировано неправильно и о чём я даже и не предполагал.
На рабочих объектах он старался не глушить двигатель самосвала во время погрузки. Однако, если это всё же происходило, я был готов завести его в любой момент.Что у меня получалось на отлично. Залезая обратно в кабину, Медведев смеясь говорил мне: 'Ну ты даёшь паря! Вроде с виду поджарый, а здорово ручку крутишь'.
Но пришло то время, и однажды вечером ко мне подошёл старшина, сказав: 'Завтра тебе дадут другой автомобиль, на котором ты будешь работать один. Но его надо будет восстановить, и после этого сможешь самостоятельно выезжать на линию'.И я был рад, что наконец-то смогу выезжать на своей машине один.
На следующий день после завтрака в столовой наше отделение строем привели в гараж.Механик подвёл меня к моей 'ласточке', которая стояла у забора. И вдруг я увидел автомобиль, который выглядел уставший от долгой работы по чукотским дорогам. Колёса его, казалось, вросли в землю, а глазницы фар смотрели на меня с грустью и укором, как живые.Подошедший механик сразу же сообщил мне, что машина неисправна и сказал, что я сам должен понять, как устранить неполадки, чтобы машина могла снова работать на линии.Если что, обратись к старослужащим, посоветовал он, почему-то быстро уходя восвояси, может, кто-то поможет советом, сказал он на прощанье. Я, конечно, растерялся от такой постановки вопроса и, стоя перед своей новой машиной, не знал, что делать.
Оставшись один на один с этой лайбой, внезапно я услышал свист и увидел солдата, который лежал на левом боку на крыле своего самосвала, такого же, как и мой ЗИЛ.
Его смуглое, можно сказать, копчёное лицо, на котором читалось недовольство, было испачкано автомобильным маслом. В этот момент он напомнил мне Соловья-разбойника из фильма об Илье Муромце. Лёжа на крыле самосвала у открытого капота, без предисловий он пальцем поманил меня к себе. Я понял, что этот его жест не предвещает ничего хорошего, но только не для меня: такие высокомерные закидоны мне уже были знакомы и с первых минут меня уже злили.
После нескольких секунд моего молчания он грубым приказным тоном сказал: 'Ну что ты стоишь, иди сюда - не понял, что ли?' Подойдя ближе, я увидел, что он держит в руках отвертку и, как я понял, перемыкает ей контакты зарядки Бабины напрямую, без аккумулятора.
Скорее всего, аккумулятор его самосвала тоже был неисправен, подумал я, и машина не заводится от электростартера.
Увидев, что я подошёл, и приняв это за моё подчинение, он вдруг снова уже не попросил, а приказал мне покрутить стартер его машины, на что я ответил: 'Хорошо, сейчас помогу'. Однако, глядя на его лицо и слушая его тон, я уже понимал, что в этой ситуации он считал себя главным и принимал все решения за меня. В то же самое время понимая, что это не приведёт ни к чему хорошему и что не миновать того, что кто-то из нас сейчас огребёт, но только не я.
Неожиданно для себя я почувствовал удовольствие и решил подыграть. Но я не хотел усугублять и без того напряжённую ситуацию, наивно полагая, что это всего лишь плод моего воображения.
Взяв кривой стартер, который уже был установлен, я начал его вращать. Солдат же, как мне показалось, был полностью поглощён своей работой под капотом. Он то приставлял отвёртку к бабине, то убирал её, вглядываясь внутрь моторного отсека, словно в космическую бездну. Мои же попытки вернуть к жизни сломанный мотор его самосвала не находили отклика. А он не замечал меня, словно я был невидимым, зато я стал ощущать себя в шкуре раба, и это начинало меня злить. И чем дальше, тем больше эти движения в никуда стали вызывать у меня раздражение, но я ещё старался сдерживать свои чувства, говоря сам себе, что помогаю ему. Наивно предполагая, что заведём сначала его, а потом и мою машину, и станем друзьями, как с моим напарником Медведевым.
Но двигатель самосвала молчал, не подавая признаков жизни. И я резко прекратил помогать оживлять двигатель его лайбы.
Увидев, что я стою, он не просто сказал или спросил меня, в чём дело, а зарычал на меня: 'Ну ты что уставился, давай крути!' И, сгрудив брови на своём лбу, просто стал на меня орать. Но я уже видел в нём простого слизняка, возомнившего из себя не пойми кого. Я просто ждал, когда он кинется в мою сторону.
Но я почему-то ещё решил предложить ему свой вариант: запустить обе машины, сначала его, а потом мою. 'Дай мне отвёртку, - сказал я, - а ты крути'. Не хочу работать один, я же не лошадь, ты тоже поработай.
Моё предложение привело его в ярость. Он спрыгнул с крыла машины, держа в руках отвёртку, и бросился на меня. Его возмутила моя бесцеремонная рационализация. Несколько боковых ударов - и он рухнул у моих ног. Я больше не стал его трогать, и он быстро заполз под машину.
Позже уже в роте я узнал, что это был Макшаков - боксёр из Москвы, но в тот момент я даже не заметил в этом его навыков.
После всего этого я сел в кабину стоявшего рядом грузовика и задумался о том, что же будет дальше. Как вдруг на подножке Зилка снова появилась чья-то наглая физиономия. Которая через открытое стекло кабины заорала на меня: 'Салага, быстро найди сигарету для дембеля Васи!' Я даже не успел понять, о какой сигарете идёт речь и какому Васе я должен её найти.
Как он вдруг распахнул дверцу кабины, схватив меня за рукав, и повиснув на мне вытянул
меня на землю. Не осознавая всей опасности, он продолжал отдавать мне указания на поиск сигареты и уже лёжа подомной по инерции продолжал мне угрожать.Но после первых же ударов он уже визжал, как поросёнок, и пытался вырваться из моих рук, лёжа подо мною в грязной чукотской луже.
Нанеся ему несколько ударов, я позволил ему сбежать, потому что в любой драке я не был кровожадным.
Не успел я оглянуться, как ко мне уже шла группа из шести человек во главе со вторым мною побитым солдатом.
Подойдя на расстояние двух-трёх шагов, один, как я понял, самый авторитетный, спросил меня: 'Ты что такой борзый?' И, откинув свою голову с длинной кудрявой шевелюрой чуть на бочок, посмотрев на меня как на кусок дерьма, он снова спросил: 'Ты зачем нашего парня избил?'
Не знаю почему, но с первых же минут мне почему-то показалось, что среди них стоящих соперников, способных противостоять мне один на один, нет. Так как все прибывшие 'заступники' стояли и смотрели на этого кудрявого с чёрной шевелюрой. Ожидая его решения и при этом прижимаясь к его телу. Не понимая, а что им дальше делать.
Да нет, я не борзый, ответил я, но один на один с любым из вас готов хоть сейчас. Ну а если кинетесь толпой, то буду решать по ситуации.Ответил им спокойно, не моргнув глазом, и сразу заметил растерянность в глазах главного.
dd> И тут вдруг один из них, с жиденькими светлыми волосиками, с длинной сутулой спиной, с торчащими из-под гимнастёрки острыми лопатками, головой, будто сжатой с двух сторон, словно у цыплёнка табака, зажаренного под прессом на сковородке, обратился к Боре: 'Ну давай, Боря'. Но Боря не спешил, и плоскоголовый снова стал повизгивать своим жиденьким голосом провокатора: 'Ну ты что, Боря? Если что, мы поможем'.
С Борей мне сразу всё стало ясно, глядя в его глаза, которые напомнили мне героя из мультфильма 'Волк и телёнок' (Папаня!!), которого утащил волк от коровы и сперва хотел его съесть, но потом покормил и, привыкнув к нему, полюбил его как родного сына, вырастив до взрослого быка. У этого Бори был такой же взгляд, как у того бычка, с такими же чёрными длинными ресницами.
Как я потом узнал, плосколицый провокатор, по фамилии Попков, тоже был родом из Хабаровска, как и их 'авторитет' Боря хабаровский. Повернувшись к солдату, которого я избил, Попков по-дружески произнёс: 'Ну что, Савел, тогда давай ты, мы же с тобой'.
И тот, который только что вырывался у меня из рук, лёжа в грязной луже, сделал шаг в мою сторону. Я же, отпрянув на полшага от всей этой группы и резко повернувшись к нему, увидел в его глазах ужас. Он тут же с криком 'Да ну его на х-й!' тут же отскочил от меня. Сразу было видно и понятно тем, кто пришёл разобраться со мной вместе с ним, что он уже получил хорошую 'прививку' и всё ещё помнит боль от моих кулаков на своём лице.
И тут вдруг снова раздался крик: 'Макшаков, а тебя-то кто? Тоже он?' И этот крик исходил от плоскоголового Попкова, желающего избивать меня с помощью других людей.И тут все увидели, как из-под машины вылезает мой первый знакомый Макшаков, тот, который совсем недавно заставлял меня крутить свой кривой стартер, и о котором я даже успел подзабыть с этой передрягой которая произошла со вторым солдатом.Да, тихо произнёс Макшаков, при этом не подходя близко к нашей группе. 'Ну не х-я себе!' - промычали уже они все хором.
И тут, словно Х с горы, внезапно появился тот самый дембель Вася, который громко, но почему-то не подходя близко, а издалека спросил всю толпу: 'Ну что вы там застряли?' А потом повторил ещё громче и уже в приказном тоне спросил: 'Савел, а где моя сигарета, ты её нашёл?'
Вася закричал плоскоголовый, как бы жалуясь: 'Да тут один борзый избил наших двоих!' И Вася с расстояния метров тридцать, не подходя близко и стоя на ногах, которые были натурально круглым колесом, а сам дембель Вася был метр с шапкой, уже издалека изрёк, почти заорал: 'Передайте ему от меня, что он будет пахать на полах до самого моего дембеля!' Затем, развернувшись медленно, тут же укатился на своих ногах-колесах в даль.
И, оставшись в одиночестве, все шестёрки дембелей по поиску для них сигарет с недовольным видом, наклонив головы, пошли кучей своей дорогой. А я направился к своей машине, с которой так и не успел поближе познакомиться, если не считать её грустных глаз.
И вот настал обед, нас всех строем повели в столовую. И снова строем я вернулся в гараж, чтобы поработать над машиной. Но, к сожалению, мне не смогли, а может, и не хотели помочь. И мне пришлось ждать до вечера, когда нас снова поведут в столовую, а затем в роту.
Когда к вечеру после работы я вернулся в роту, ко мне подошёл сержант Саранцев. Который был старше меня на полтора года по службе, а по годам лет на шесть. Сам же он был родом из города Саранска он тут же повторил заезженную фразу как мантру, всех старослужащих солдат: 'Ну ты чего такой борзый?' Но на этот раз я ничего не ответил. А просто смотрел на него, ничего не отвечая, и ждал, что он будет дальше. Но он ушёл, сказав мне на прощание: 'Ну смотри, салага, служба у тебя будет трудная'.
Этот сержант сразу привлёк внимание, когда мы прибыли в роту. Он был среднего роста, старше нас и большинства призывников, хотя в армию мы попали одновременно. По словам товарищей, он пытался уклониться от службы, но всё же оказался в рядах. С первых дней я почувствовал его высокомерие и насмехательства над солдатами, особенно надо мной. Причина такого отношения была очевидна: он не мог выполнять те же упражнения на турнике, что и я.
Он выделялся среди других - своей красной кожей, покрывавшей тело от шеи до пят. На нём была тёмная офицерская форма, сидевшая идеально. Его ноги тридцать пятого размера с тонкими икрами свободно болтались в сапогах, как пестики в церковных колоколах. Маленькие кисти рук были как у ребёнка.Возможно, именно эти особенности и сформировали в нём качества, вызывающие зависть. Это стремление доминировать над другими людьми, которое возникает из-за личностных или физических недостатков.Амбиций у него было слишком много, он часто вмешивался в разговоры солдат, которые отдыхали в кругу своих товарищей. Его нравоучительный баритон с приказными нотками был слышен из любого уголка казармы. А провожая солдат на работу или ведя в столовую, успевал на ходу надсмехаться над кем-нибудь из них. Но никто не видел его с гаечными ключами в гараже или лежавшего на ремонте под машиной.
Вскоре в казарме прозвучала команда 'Отбой'. Рота выстроилась в коридоре для переклички перед сном. Её проводил старшина Полонец - высокий, подтянутый, строгий и всегда трезвый.
При его появлении солдаты притихали и начинали шептаться. После переклички старшина вызвал нарядчиков. Несколько человек вышли вперёд. Ко мне тут же подошёл сержант Саранцев и прошипел:
- А ты что стоишь? Выходи из строя, у тебя тоже наряд!
Я удивился:
- За что?
Сержант выпучил глаза:
- За драку на производстве!
Я вышел и встал рядом с наказуемыми.
После вечерней поверки старшина подошел к каждому по очереди, чтобы узнать, за что они получили наряды. После ответа он отправлял провинившегося к дежурному, который определял ему работу. Когда дошла очередь до меня, я уверенно ответил: 'За драку'. Старшина переспросил, и я повторил. Он сказал зайти к нему в кабинет.
В кабинете я рассказал всё, как было на самом деле, а не так, как утверждал сержант Саранцев. Я объяснил, что сначала подумал, будто помогаю заводить машину, а потом не пошёл искать сигарету для дембеля Васи. При этом добавил, что мой земляк с Урала, Вова Глухов, которого я раньше уважал, уже стирает трусы и носки в тазике для хабаровчанина по имени Боря.
Старшина Полонец, склонив голову над столом и задумчиво вертя в руках авторучку, выслушав мой рассказ и не говоря ни слова, приказал позвать сержанта Саранцева.
Открыв дверь, чтобы позвать сержанта, я случайно ударил его. Так как он стоял под дверью и уже всё слышал. Зайдя в кабинет, я сразу понял, чем всё может закончиться. У старшины Полонца, сверхсрочника, любимчиков не было.
А ну-ка приведи сюда этих избитых, сказал старшина Саранцеву.
Когда они вошли, взглянув на них, он, рассмеявшись и обращаясь ко мне: 'Это ты их так? Ну молодец!'.
Затем, обращаясь к пострадавшим и улыбаясь, произнёс: 'Ну наконец-то нарвались! Не все хотят начинать службу с поиска сигарет, как это делали вы'.
Он взглянул на сержанта и сказал: 'Всех троих на уборку! Распредели их по разным местам, а то он скоро снова и наваляет!' И засмеялся.
Выйдя из кабинета и подойдя к Саранцеву, я спросил, какую работу мне следует выполнить, увидев на его лице недовольство из-за того, что всё пошло не по его плану.
Я вновь переспросил его, какую работу мне предстоит выполнить. Он молча показал мне мой объём работы и собирался уходить, но я поинтересовался, а где Макшаков и Савёлков. 'Им не положено'. Постояв у ведра с тряпкой, я снова задал вопрос сержанту: 'Нам дали наряд всем троим - без них я один не буду мыть полы, сказал я сержанту!'Ничего не ответив, он молча ушёл, а я, убрав ведро на место, тоже пошёл спать.
Прошло около недели, и на вечерней проверке старшина Полонец скомандовал: 'Равняйсь, смирно!' Затем он громко позвал: 'Ефрейтор Давыдов, выйти из строя!' Все в строю начали искать ефрейтора, включая меня. Старшина посмотрел на меня и сказал: 'Да, ты тот самый! Выходи вперёд!'
Он объявил перед строем, что назначает меня командиром отделения из девяти солдат моего призыва, и вручил мне список с фамилиями.
На следующий день меня вызвал командир роты, капитан Шкодюк, известный среди солдат под прозвищем Мокша, и провёл со мной беседу, в ходе которой попросил больше не применять силу и, в случае необходимости, сразу писать ему докладную.
Примерно через два дня ко мне подошёл солдат с комсомольским значком на груди. 'Ты Давыдов?' - 'Да', - ответил я. 'А я Иванов, секретарь комсомольской организации нашей роты. Пошли в Ленинскую комнату', - сказал он. По дороге он спросил меня, я комсомолец или нет? Я ответил, что не состою. Достав лист бумаги, он сказал: 'Как командиру тебе нужно вступить'. Я, конечно же, согласился, и он продиктовал, как правильно написать заявление.
Сняв с плеча фотоаппарат, он позвал меня на улицу к новому автомобилю ЗИЛ-555. 'Встань на бампер и открой капот', - сказал он. Опусти одну руку под капот, как будто что-то ремонтируешь, а другой держись за край капота. 'Улыбайся в объектив и шире, и главное не моргай', - повторил он.
Вскоре моя фотография заняла почётное место на доске почёта, где было написано: 'Ефрейтор Давыдов В.В. перевыполняет план на 120%'.А ещё через несколько дней мне вручили значок ударника коммунистического труда и прикрепили на грудь комсомольский значок.
После этого случая меня, как и сержанта Саранцева, стали назначать дежурным по роте. В мои обязанности входило поднимать роту на утренний подъём и вести личный состав на работу и в столовую. За мелкие проступки меня уже не могли наказать внеочередными нарядами.Те, с кем у меня произошёл конфликт, при встрече со мной опускали глаза или меняли маршрут, увидев меня ещё издали.
Некоторые молодые как и я солдаты, призванные на службу, подходили ко мне и рассказывали о том, что их тоже обижают. А другие просто спрашивали: 'Ты боксёр?' или 'Я понял, ты бьёшь прямым'. Но я не подтверждал и не опровергал их предположения, а просто улыбался.
Однажды, проходя по гаражу, я увидел своего знакомого Вову Глухова. Он с огромным удовольствием занимался стиркой носков и трусов Бори Хабаровского, наполнив тазик водой, он с удовольствием намыливая его плавки. И мне показалось, что делает это Вова с особой нежностью: аккуратно доставая носки из воды и бережно их поворачивая то в одну сторону то в другую. В какой-то момент мне даже показалось, что он вот-вот начнёт их целовать.
Подойдя к нему поближе, я спросил: 'Ты Борю что ли боишься?' Он с искренней улыбкой ответил: 'Нет, просто Боря хорошо ко мне относится и даже сказал, что уважает меня'. И это было сказано с неподдельной искренностью и теплотой.
Тогда я предложил Глухову: 'Давай я выкину этот тазик вместе с трусами, а ты скажешь, что это сделал я?' Как вдруг внезапно заметил в глазах Глухова страх и непонимание. Схватив тазик со всем его содержимым, он бросился бежать от меня по территории автопарка, спасая носки и трусы Бори хабаровского.
Вскоре после того, как меня назначили командиром отделения и присвоили звание ефрейтора, ко мне подошел старшина Сухоруков. Он попросил пришить знаки отличия на погоны. После вечерней проверки я сразу отправился в комнату отдыха. Где решил заняться этим делом и пришить знаки на гимнастерку и сразу парадный мундир.
По пути в комнату отдыха я встретил сержанта Саранцева и солдата одного с ним призыва. Который забегал вперед, заглядывая сержанту в глаза, как мне показалось, с каким-то подобострастием.
В комнате отдыха я начал работать с энтузиазмом: аккуратно вшивал в погоны вставки аккумуляторных пластин. Хотелось, чтобы они выглядели ровно и опрятно. В итоге погоны получились привлекательными.
Закончив работу, я направился в роту к своей кровати. Вдруг навстречу мне вышел солдат, который раньше шел с Саранцевым. Он отвел взгляд, словно хотел пройти мимо, но, поравнявшись, резко схватил меня за погон и оторвал его. Затем он бросился в котельную, где его ждал сержант Саранцев.
******************************************************************************************************