Ад-9: Кусочек сахара
Журнал "Самиздат":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
До родного Мите города оставалась пара вёрст. Уж слышались колокола к вечерне. Пахло креозотом. Этот запах стал навязчивым за время скитаний по железным дорогам. Ближе к городу добавилась гарь, едва уловимый кисловатый привкус пожаров.
В душе Мити с тем же кислым отголоском тревога теснила надежду. Чего он ждёт? Чуда? Родной город не спасение. Он лишь маяк прошлой жизни.
Мысли путались. Хотелось спать и есть. И согреться. Как же он мечтал оказаться в тепле!
Небольшой полустанок тонул в желтизне клёнов. Еле передвигая ноги, Митя миновал остов сгоревшего вагона. Взобрался на насыпь, приметив над лесом кресты городских церквей. Поискал взглядом ту, что рядом с домом. Голова закружилась. На мгновение забылся. Грохот вдали выдернул из дрёмы, потёк раскатами, и, казалось, ударил эхом рядом, за поворотом.
Спины солдат он заметил не сразу. В овраге, спуск в который заслонял сбегавший вниз кустарник.
Две истово крестящиеся бабы скрылись за плетнём хаты, оглядываясь на овраг. Митя не увидел, но понял, что произошло. По холоду в сердце, по нахлынувшей безысходности. По мысли, что так быть не может. Не должно.
Словно со стороны, увидел, как опускается на край оврага. Испуганный. Опустошённый. Как расселись рядом, словно его тут нет, закончившие своё дело солдаты. Воздух наполнился тяжёлым духом пота и пороха. Солдаты говорили меж собой. Хвастались, кто расчёской, кто портсигаром. Смеялись. А один, приметный бинтовой повязкой из-под папахи и розовым шрамом возле глаза, вытащил кисет, задымив самокруткой.
Такие же люди в папахах, да фуражках без кокард, напали на поезд у самой границы. Убили отца. Маму Митя найти так и не смог. Но у тех на папахах не было красных лент. С виду - обычные мужики, да демобилизованные.
- Ничего, - понимающе вздохнул солдат, глядя на Митю. - На-ка вот, - достал из кармана и развернул чистую тряпицу. Пошамкал губами, оценивая кусок сахарной головы не меньше осьмушки фунта, кинул в рот пару отколышей, а остальное передал Мите.
Тот протянул руку. Привык брать еду у сердобольных. Но взгляд упал на воронёный ствол винтовки, на который ложились и сразу таяли первые в этом году снежинки, и рука замерла. Никогда не думал, что возьмёт что-то у такого человека. Взял. Выхватил! Впился зубами в сахар, отвернувшись от всех, словно делал что-то стыдное.
Солдат хохотнул:
- На потом оставь. Завтра снова захочешь.
Митю ударил страх - отнимет! Порывисто сунув сахар за пазуху, крепко обхватил себя руками, глядя на солдата исподлобья.
Тот сипло кашлянул, задержал цепкий взгляд на Митиных стоптанных лаптях, перевёл на торбу, заглянул в перепуганные глаза на чумазом лице, спросил, огладив седые усы:
- Годков тебе сколько?
- Четырнадцать, - не узнал свой голос Митя.
- Не дал бы столько. Издалёка идёшь?
- От границы.
Солдат уважительно хмыкнул и занялся примеркой сапог явно не его размера, брезгливо морщась от резкого звяканья шпор.
Перед глазами плыло. Как солдаты ушли, Митя не уловил. Заметил их в отдалении, копошащихся на рельсах у чего-то громоздкого.
Стуча зубами от холода, огляделся. Взгляд упёрся в тёплую шинель на расстрелянном офицере. Сполз на животе в овраг, стянул шинель рывками и закутался. Тепло. Тепло! Лишь один рукав и правый бок оказались мокрыми. Сорвал и бросил погоны. Стараясь не смотреть на развороченное выстрелами лицо, обшарил карманы. Еды не нашёл, только фото девушки. Красивая, такие запоминаются. На обороте дата прошлого рождества. Остановил взгляд на форменных пуговицах гимнастёрки. Кавалерия. У брата такие же. Карточку бросил. Зачем ему чужая память? Встал и опять закружилось. В голове остались лишь голод и усталость.
Напившись из колодца, побрёл, сопровождаемый бабьими взглядами. К оврагу уже спешил какой-то мужичок. Добирать трофеи.
Солнце почти село. Приставив ладонь к глазам, Митя разглядел метрах в ста дрезину, громко застучавшую колёсами в сторону города. Солдаты ритмично привставали и садились в ней, разгоняя. Вдруг заметили что-то, замахали руками. Раздался молодецкий свист. От черноты леса на зов метнулась сёдланная лошадь. Пыталась догнать, но споткнулась на рельсах, вызвав дружный хохот. Наконец, сдалась, похромала к лесу, припадая на передние ноги, словно стреноженная.
Тяжёлое чувство родила эта картина. Лошадь без седока спешит к людям, которым она без надобности.
Рельсы вывели к перекрёстку. Просёлочная дорога взбиралась наверх из лесной глубины и снова пряталась в деревьях на другой стороне.
В колее Митя приметил несколько ржавых снарядов. Сухих, хотя недавно был дождь. Блеснувшую рядом проволочку поднял из травы и с любопытством разглядел. На таких они с братом сушили пойманную рыбу. Но рыбы не было. Проволочка торчала из кусочка свинца, похожего на пуговицу размером с ноготь. Отбросил в сторону. Не пригодится.
За кустами послышался всхрап. Подбирая губами жухлую траву, сивый коняга тянул телегу вниз со склона.
Осторожно, пригибаясь, так, чтобы с подводы не заметили, Митя приблизился и замер. За бортом вповалку лежало двое. Солдаты. Мёртвые. Голову одного закрывала крышка небольшого распахнутого ящика, обитого железом и крашеного в зелёный.
Резкая мысль обожгла и заставила внимательно рассмотреть подробности.
След телеги тянулся из лесной низины. На подъём колея вихляла меж выпученных корней, да коричневых от раскисшей глины луж. В такой слякоти вознице только и следить, чтоб колёса врасклин не стали, а седокам не мешало б с повозки слезть, да впрячься, помочь коньку, сам может и не сдюжить. А за тягуном, как раз где снаряды - поворот, кусты стеной. Отличное для засады место. Там, похоже, всё и случилось.
Голод заставлял думать о другом. Митя осмотрел ящик. Пустой. Только на дне чешуйки рыхлой ржи. Потянул крышку, чтобы закрыть и вздрогнул от явившейся под ней картины. Голова того, что сверху, разбита в кровь. Унтер, судя по погонам. Судорожно крестясь, Митя закрыл покойнику глаза. Обшарил карманы. Пусто. Второй - вахмистр. Немалый чин, но и тут разжиться не удалось.
Митя хотел хлопнуть конька по крупу, но лишь прошептал:
- К людям иди.
Тот, словно поняв, поплёлся по дороге. Куда-нибудь она его выведет.
Шагать по шпалам и раньше было непросто. Сейчас это превратилось в муку. Митя спотыкался. Падал. Однажды так сильно ударился грудью о камень, что взвыл от боли. Хотел пнуть, но не нашёл. Ощупал себя. С удивлением почувствовал что-то за пазухой. Вынул тряпицу. Непонимающе уставился на сахар. Вспомнил. Вспомнил! Восторг захлестнул, добавил сил. Митя впился зубами в белую сладость. Откусил, царапая дёсны.
В голове на удивление быстро прояснилось. Чувство счастья окутало, понесло. Как мало для этого нужно.
Город он не узнал. В отличие от засевшего в памяти, спокойного, размеренного, этот был быстр и порывист. На въезде, где к дороге жмутся первые постройки, успел заметить патруль, проверявший пропуска. Пришлось прятаться. Видел и дрезину, сброшенную под откос в чёрную от креозота лужу.
По улицам рыскали автомобили. Верховые неслись, покрикивая на прохожих. Солдаты грузили у управы бумаги, коробки и даже мебель. Отдельной группой несколько подвод выстроились у входа в банк. Тщедушный господин в котелке сновал меж них, тыкал карандашом в зелёные ящички и отмечал что-то в большой тетради.
У церкви Митя почти наткнулся на нищенку. Не из тех попрошаек, что наводнили паперти, их отличить легко по цепкости взгляда. Эта действительно нуждалась. Таких по дорогам тоже полно. Не сумевших стать частью нового мира.
На её коленях сидел беспокойный годовалый малыш. В расстеленном на брусчатке платке лежала единственная медная монетка.
Вспомнилась недавняя лошадь. Стоило её жалеть, если людям нет дела даже друг до друга?
Родной дом, двухэтажная усадьба за высоким забором, напомнил сцену из Толстого. Кутавшиеся в шинели солдаты жгли во дворе костёр. У забора, превращённого в коновязь, не протолкнуться от гнедых, вороных, пегих. Всё это ржёт, смеётся, матерится! Бедлам.
С распахнутыми от восторга глазами Митя пробрался к входу. По ступенькам сбежал бравого вида поручик.
- Фимка! - крикнул неожиданно мощно. - Буяна седлай! - пробормотав тише: - Эх, господин полковник, где ж их теперь искать-то?
Тут он заметил Митю:
- Ты зачем здесь?
- Это мой дом, - робея, проговорил тот.
- Что?! - крикнул поручик. - Шутить? А ну! - схватил за шиворот и поволок к воротам. Крикнул:
- Эй, там, живо мальца прочь и на порог не пускать!
Двое солдат тут же подбежали. От обидного тычка Митя едва не упал. И ведь действительно, не пустили. Встали у ворот и ждали, пока за углом скроется.
Идти было некуда. Зато каждый уголок своего двора, каждую доску забора он знал лучше, чем полковой музыкант ноты. Юркнув за угол, пролез в лаз и поплёлся за дом, в сад. Там сарай для всяких дворовых нужд, там и переночевать можно.
Сарай теперь оказался сеновалом, забитым под самую крышу. Наслаждаясь приятным запахом из детства, Митя забрался в сено, разлёгся, почти мгновенно свалившись в сон.
Проснулся рано. Давно так повелось, почитай, с первой ночи без родителей. Подлез к щели, вглядываясь в туман сада. Светало. Крыша шумела дождём. Послышался стук по стеклу, за ним звук открываемого окна. Двое разговаривали там, у дома. И вдруг выстрел!
Кто-то пробежал к сараю, стал, привалившись к косяку, и медленно повалился в сено.
- Эй, - осторожно позвал Митя. Через минуту приблизился, тронул за плечо: - Эй...
Человек поднял голову. Это был тот самый солдат со шрамом.
- Не выдай, - послышалось сдавленное. Солдат отнял от бока ладонь, блеснувшую кровью.
- Мне и перевязать-то нечем, - потрясённо пробормотал Митя.
- Не надо. Я уйду... На-ка вот, - как в прошлый раз он полез в карман, но теперь в руке оказалась горсть монет. По звуку Митя понял, что монет у него полный карман. Выбрав непослушными пальцами одну, протянул.
- Это в вас стреляли? - спросил Митя.
- Ничего... - услышал ответ. - Гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда.
Лицо его бледнело, словно ластиком стирали краски. Ещё раз глянув на свою ладонь, он плотнее прижал её к боку и, не говоря больше ни слова, вышел.
Митя прильнул к щели, вглядываясь в сад. Тихо.
Вдруг наверху зашуршало. Сейчас же на него навалились, скрутили. Сорвали торбу, обшарили карманы.
- Ты чей? - послышался голос.
Над ним склонились двое. Один, тощий, чернявый, с наметившимися усиками, был постарше Мити. Второй выглядел ровесником. Но оба - оборванцы почище его самого.
- Ого! - проговорил старший, разглядывая монету. - Червонец золотой. Украл? Там ещё есть?
- Да ты зажиточный! - сипло произнёс второй. - Барчук что ли? - спросил, разгладив уголок тряпицы, в которую был завёрнут сахар. - Или с барина какого сладкое стряс?
Не понимая о чём речь, Митя сказал:
- Золото мне за добро дали, а сахар подарили по душевной доброте.
Он знал, с такими надо вести себя уверенно, тогда они теряются.
- Какое-такое добро?
- Человека не выдал.
- Кого ж? Не того, с кем шептался тут?
Митя кивнул.
Старший насторожился:
- В него что ль стреляли? Как выглядит?
- Дядька со шрамом. Вот здесь, - он пальцем провёл от уголка глаза к скуле.
Мальчишки замерли.
- Со шрамом? - спросил старший. - Усатый? Седой?
Митя кивнул.
Беспризорники вдруг засуетились.
- Ты, это, не взыщи, - сказал старший, поспешно протягивая монету. Торбу тоже отдал. И всё, что в ней было.
По прошлым своим встречам, Митя знал, что народец этот злой, но справедливый. Никогда не отберут последнее. Но чтобы всё вернуть, такое впервой.
Он бросил взгляд на свои лапти и драные штаны. Результат 'справедливого' обмена на новенький дорожный костюм.
Поведение беспризорников навело на мысль, от которой вчерашние события вдруг заиграли другими красками.
- Постойте-ка! - сказал повелительно, заметив, что мальчишки воспользовались его раздумьем и начали пробираться к двери. - А если я ему скажу, как вы червонец присвоить хотели?
- Ты чего? - неожиданно плаксиво проговорил младший. - Мы ж не знали...
- Рассказывайте, - приказал Митя. - Почему его боитесь?
Мальчишки переглянулись.
- Бандит он, - сказал старший, взвешивая слова. - Как звать, не знаю, а прозвище - Пыря. Ты к нему не суйся. Блажной он. Только на вид хороший, а чуть не так, тык, - мальчишка выкинул вперёд руку, - пером в бок и поминай, как звали. Сто человек так порешил!
- Прям сто! - не поверил Митя.
- Может и больше. Люди болтают, так в печёнку пыряет, что и крови почти нет.
- Ладно, - Митя смилостивился, - идите. Не выдам.
Беспризорники мигом скрылись, а он развалился на сене, раскинув руки и бесконечно гордясь собой. Откусил ещё сахара, блаженно закрыв глаза. Впервые за несколько дней мысли сделались чёткими.
Он задумался. Кое-что стало вдруг непонятно. Младший назвал его барчуком. Почему? Митя рассмотрел тряпицу, разгладил уголок. Там, светлым по светлому, оттого почти незаметно, вились вышитые буквы монограммы.
Нежданная правда ударила, оглушила, растеклась по телу дрожью. Точно так же подписывался брат. Вот и завиток в конце...
Земля качнулась. От нахлынувшей боли голове стало жарко.
Брат! Глеб! Внутри жгло и клокотало, Митя едва сдерживал себя, чтоб не закричать.
Вдруг встрепенулся, стянул шинель и стал ревностно её осматривать. На внутренней стороне, под стойкой воротника, обнаружил точно такую же вышивку, только большего размера. На правом боку увидел тёмное пятно вокруг тоненькой прорези, словно от скальпеля, если не надавить, можно и не заметить.
Стон вырвался из груди. Вспомнилось всё, что произошло у разъезда. Ясно. В деталях. От понимания, что догадка верна, что держит в руках вещи брата, единственной родной души, оставшейся у него, захотелось разреветься. Спрятаться в слезах, ведь за ними обязательно придёт покой.
Митя и забыл, когда в последний раз плакал. Сначала хотелось быть взрослым, а потом пришлось изживать в себе ребёнка. Искать убежище в слезах стало бесполезно и даже опасно. Мама не обнимет, не успокоит. И доброго слова не скажет. Никогда.
Но слёзы всё равно пришли. Предательски потекли по щекам, как ни старался сдержать.
Он заскулил, словно побитый щенок. Перед глазами стояло лицо Глеба, каким запомнил его при последней встрече прошлым летом. Тогда брат отправлялся с полком на германский фронт.
Глеб. Обожавший маму и не скрывавший от неё ничего. Сотни писем о любом событии. Митин лучший друг, тот, чьё слово почти равно отцовскому. Рыцарь, если в наше время такие ещё существуют.
Сжав до боли кулаки, утёр слёзы, оделся и решительно направился к дому. Возникшие подозрения теперь непременно следовало разъяснить.
Пробежал под окна, вглядываясь в оставленные на земле следы. Пыря прошёл к дому через сад, самое укромное место, деревья с кустами до самых стен и людей ни души.
Вот следы ведут от забора, а вот обратно - к сараю. Других нет. Один он был. Миновал окно дворницкой, потоптался у гостевой спальни, здесь на земле заметны белые клочки оконной замазки. Окно открывали, но не снаружи, стёкла и рама целы.
Митя заглянул и отшатнулся. С комода у приоткрытой двери на него глядела с фотографии девушка. Та самая, из кармана гимнастёрки Глеба.
Сердце забилось чаще.
Посмотрел в узкое боковое оконце прихожей. Судя по следам, Пыря тоже сюда заглянул.
Молоденький офицер писал что-то за столом. За его спиной, следя за написанным, склонился пузатый полковник. Круглый, как шар. В стороне, где лестница ведёт на второй этаж, на вытяжку стоял рядовой, настолько тощий, что погоны не лежали на плечах, а свисали. На глаза Мити снова навернулись слёзы, когда понял, что это погоны кавалерийского полка, в котором служит брат.
Со стороны ворот раздался знакомый голос. Вчерашний поручик, вряд ли кто-то другой, раздражённо выводил ругательства.
- И овса Буяну задай! - проорал он кому-то, выходя из-за угла.
- Нет овса-то, - послышалось в ответ.
Поручик развернулся:
- Так найди! Учить тебя? - он пнул ногой что-то и произнёс тише: - Что за день! Сам голодный, коня кормить нечем. - Снова крикнул: - Оботри его и укрой, я его загнал почти. Сена хотя бы дай. Есть же сено?
Он кинул взгляд в сторону сарая и заметил Митю. Показалось, поручик сейчас взорвётся, глаза налились яростью:
- Я же велел убираться! - крикнул, хватая Митю за шиворот. Встряхнул. Потащил к воротам.
Мальчик попытался вырваться, но поручик пребольно схватил за ухо.
- Не сметь! - вдруг вырвалось у Мити.
Поручик опешил, ухо отпустил, но снова вцепился в ворот и вдруг воскликнул:
- Постой, откуда у тебя эта шинель?
Митя молчал.
- Что происходит, Илин? - послышалось сзади.
Сегодня двор пустовал. Лишь у коновязи солдат обтирал красивого гнедого, да два часовых топтались у ворот. С крыльца спускался тот самый дородный полковник. Невысокий, с кривоватыми ногами человека, сызмальства привыкшего к лошадям. Грудь в орденах. Погоны сияют золотом. Земляк тебе, слуга царю, отец солдатам, почему-то сразу подумалось Мите. Глеб так говорил о своём командире.
- Да вот... - скованно пробормотал поручик. - Подглядывал, шельмец.
Полковник прищурился:
- Шпионишь? - спросил Митю.
Тот испуганно замотал головой. Представился:
- Дмитрий Львович, сын Льва Михайловича Ге, дом которого вы теперь занимаете.
Полковник переглянулся с поручиком. Тот встряхнул Митю крепко:
- Врёшь! Семья Ге давно за границей.
Полковник поднял руку в успокоительном жесте:
- Постойте, Илин. - Повернулся к Мите. - Как же вы здесь очутились, ведь, действительно, родных ваших теперь не должно быть в России.
- Шёл пешком от самой границы. Хотел в знакомые места... - тихо сказал Митя. Он смотрел теперь на поручика. Кажется, его фамилия звучала в одном из писем брата. Познакомились, мол, вместе предстоит служить.
Полковник задумался на мгновение. Спросил, всматриваясь в Митино лицо:
- Отец ваш в каком чине?
- Коллежский советник.
- Мать как зовут? В доме сколько комнат?
Выслушал ответы. Задумался ещё.
- В какой гимназии учились?
Митя назвал.
- Первого директора имя-отчество не припомните?
- Семён Андреевич.
- Андрианович, - усмехнулся полковник и всем своим грузным телом повернулся к Илину: - Похоже, не врёт мальчишка-то. Вы вот что, поручик, вы его отмойте, да ко мне. К завтраку. Там и расспросим.
Илин коротко кивнул.
Митя вспомнил, что действительно ошибся с первым директором. На портрете при входе имя-отчество бронзой сияло. Но портрет тот кто-то из учеников сорвал и разломал ещё в Февральскую.
Внутри дом остался прежним. Правда, в дворницкой, комнате с особняком не связанной, теперь грудились гимнастёрки, сапоги, полотенца... Управлял этим пузатый розовощёкий детина, на чьём пузе форма была натянута, словно парус.
После бани Митя чувствовал себя вновь рождённым. А кусок хлеба с маслом разбудил недавнее чувство лёгкости мыслей.
- Самый малый размер, - выдал ему детина комплект формы.
Шинель Митя отдать отказался. С Илиным почти до драки дошло, но Митя победил, сказал, что полковник захочет на эту шинель взглянуть.
- Свалился на мою голову, - проворчал Илин, но шинель оставил.
Прошли через прихожую. Там всё тот же молодой офицер готовил пропуск женщине, настаивавшей, чтоб вписана была не только она, но и три её подводы.
Звенел телефон, на который никто не обращал внимания. Рядовой всё так же стоял во фрунт. Вот же выдержка!
Митя прикинул, куда подадут завтрак. Свернули в правое крыло, значит, не в зал. А тут в конце длинного коридора по левой руке комната для гостей, да кабинет по правой. Спальня маловата для завтрака нескольких персон, получается, в кабинет.
Туда и вошли. Это было большое помещение, служившее отцу и библиотекой, и местом встреч в мужской компании.
От знакомого запаха сердце Мити сжалось. Не мешало бы проветрить. Печь здесь всегда чадила. Отец с ней мучился каждую зиму.
Под самый потолок высились полки с книгами. Многие из них Митя прочёл.
Диван застелен, видимо, полковник здесь и живёт.
Илин остановился в дверях. Похлопал себя по карманам, вышел, толкнул противно заскрипевшую дверь напротив. Вернувшись, пощёлкал зажигалкой, закурил и спросил, щурясь:
- Как звали избранницу твоего брата?
Митя вспыхнул, смутился:
- У Глеба не было...
Поручик хохотнул и снова вышел. Послышалось, как в отдалении обращается к кому-то:
- Граф, вы ведь сменились? Побудьте с мальчиком, полковник ангажировал нас на завтрак. Готовьтесь выслушать душещипательную историю.
- И о чём пойдёт речь? - осведомился молодой голос. Митя понял, что это офицер из передней.
- Вы же всё время у телефона, первым всё узнаёте, - усмехнулся Илин, понизил тон и добавил ещё что-то.
В кабинете всё было по-прежнему. Даже семейное фото со стены не сняли. На лицах улыбки. Перед самой вспышкой Глеб всех рассмешил, зато сам вышел серьёзным. Это было как раз в последний его приезд.
Подумалось, что полковник, наверное, узнал Митю по фото. Как похожи здесь братья. Одно лицо. С мамой. Митя тяжело вздохнул и отвёл взгляд.
Хлопнула дверь.
Тихо ступая, в комнату вошёл тот самый молодой офицер. Представился. Добавил, что можно просто по имени или граф. Уселся на стул, положив руки на колени, словно гимназист.
Разговор никак не вязался. Митя подошёл к окну. Заметил патрулирующих у забора солдат. В отдалении ещё. Вчера их не было.
- Хорошая библиотека, - подал голос граф. - Но несколько рафинированная от примесей людских страстей.
'Чего-чего, а страстей в этих книгах с избытком', - подумал Митя.
- В человеке столько намешано! - продолжил граф, - Писатели же склонны выделять только нужные им частности. Жизнь намного сложнее. Жизнь, это книга книг.
Он встал и прошёл вдоль полок.
- Исторических трудов здесь маловато, вот что. И по военному делу. Хотя нет, вот же они.
Провёл рукой по корешкам. Повернулся к фото на стене, бросил взгляд на Митю:
- Не представляю себя на вашем месте. В таком возрасте оказаться одному против мира, где каждый каждому враг, а из опыта только чужой, книжный, да родительское воспитание... Но и оно, наверное, на разумном, добром, вечном строилось? Вряд ли вас учили выбираться из крови и грязи, творящейся вокруг.
Он помолчал.
- Но выбрались же! Значит, книжный опыт чего-то, да стоит. - Вздохнул. - Выбраться мало. Важно в этом аду себя не растерять. Вы вот сумели?
Митя неуверенно кивнул.
- Ну, хоть кто-то, - улыбнулся граф.
В кабинет вошёл полковник. Спросил:
- Сильно проголодались? Завтрак скоро подадут. Будет ещё несколько офицеров. Подождём их.
Митя обрадовался паузе. Нужно было кое-что обдумать. То, что предстояло поведать, не было ни развлечением, ни наукой. Оно было приговором. И очень хотелось, чтобы приговор этот не остался лишь словами. Что-то злое появилось в рассуждениях, жестокость удивила и напугала, но отступать он не собирался.
Спрашивал себя, стоит ли выкладывать этим людям всё, не будут ли тщетны ожидания? Решил, стоит, офицеры - народ особый. Их в общие рамки помещать не след. А вот подход отыскать придётся.
Неожиданная мысль мелькнула, и Митя улыбнулся. Вот же способ! Так и решил действовать.
Появился Илин. Следом шли ещё двое. Корнет и ротмистр. Почти сразу внесли блюда. Митя отметил, что никто не перекрестился на икону в углу, да и сам он, что скрывать, не искал её взглядом, как бывало прежде.
От запахов кружилась голова.
- Ну, вот что, - смущённо пробормотал полковник, глядя на Митю. - Как-то я об этом не подумал. Вам же нельзя всего этого, если голодали.
Он приказал унести завтрак и подать только горячего бульону. Илин недовольно поморщился, сделал вид, что заинтересовался чем-то за окном, а потом уставился в лицо Мите, как бы приглашая к обещанному рассказу.
Неловкости Митя не чувствовал. Он был сосредоточен. Эти люди ничего пока о нём не знают. Они исполнены любопытства. Ждут интересной истории. Что ж...
- Моего брата убили, - сразу привлёк он внимание.
Немая сцена сменилась вопросами.
Митя рассказал о вчерашнем расстреле.
- Позвольте, - сказал кто-то. - Но в тех местах нет красных.
- Отчего ж? - пробормотал погружённый в себя граф. - Не под каждым же кустом у нас по солдату.
- Я знаю, Глеб служил вместе с вами, - продолжил Митя.
- Откуда? - спросил Илин.
- У часового погоны того же полка, вас брат упоминал в письмах, а командира описал так, что со слов картину можно писать и не ошибёшься.
Полковник улыбнулся. Спокойный и вальяжный, откинулся в кресле, словно барин, отдыхающий от трудов праведных. Вот сейчас вызовет колокольчиком слугу. Пригубит рюмку наливки из собственноручно высаженных когда-то вишен. А у ног, конечно же, разляжется пара любимых охотничьих псов. Полковник напоминал Мите покойного дедушку. И чувства вызвал те же, лёгкую робость и теплоту.
- Вы наблюдательны, - похвалил он Митю.
- С папой у нас была игра, - сказал тот. - Что ты видишь, и что это на самом деле значит. Очень помогает в рассуждениях.
Полковник снова улыбнулся.
- Вот это дал мне солдат из расстрельной команды, - ободрённый Митя достал из кармана тряпицу с сахаром. Показал монограмму. - И на шинели точно такая же вышивка.
Тряпица пошла по кругу.
- Что Глеб там делал, интересно? - произнёс ротмистр.
Илин переглянулся с графом.
- Сопровождал важный груз, - сказал Митя, чем снова вызвал удивление. Объяснил: - Он был при шпорах. Неподалёку я видел лошадь без седока и подводу с двумя солдатами. Их тоже убили. И я знаю кто.
- Знаете? - удивился полковник.
- Но я немного боюсь, - нерешительно произнёс Митя. - После сказанного мне может грозить опасность. Потому заранее прошу защиты и обещания дослушать до конца.
- Конечно же, мы вас защитим, - произнёс полковник, усаживаясь в кресле удобнее.
- Вы дадите мне слово офицера? Каждый из вас, господа.
Он чувствовал, что перегибает палку, но без клятв задуманного не достичь.
- Каков! - воскликнул полковник, но поклялся. За ним остальные.
С облегчением вздохнув, Митя продолжил:
- Я знаю, Глеб вёз важный груз, ведь вместе с ним были довольно значительные чины, при перевозке чего-то несерьёзного взяли б рядовых. Да и офицер тогда не нужен. К моему появлению ящик, который везли, был пуст. А везли в нём ценности.
Илин кашлянул.
- Откуда такая уверенность? - поинтересовался граф.
- Ящик обит железом. Рядом я нашёл свинцовую пломбу. Точно такие же ящики грузили вчера возле банка.
Все молчали.
- Игра с отцом многому вас научила, - задумчиво произнёс полковник. - Господа, всё так, Глеб действительно сопровождал ценный груз.
Илин покивал.
- Ограбление? - спросил кто-то.
- Да, но красные оказались ряжеными, - сказал Митя. - Они уехали в город на дрезине, причём, у железной дороги патруль, а дрезина создаёт много шуму, но это их не испугало.
- Что вы хотите сказать? - спросил граф.
- Они были уверены, что не попадутся. Позже я понял почему. Один из них бандит. Известен под кличкой Пыря.
Все засмеялись.
- Славен тем, - продолжил Митя, - что убивает ударом ножа в печень.
Тут он встал и принёс шинель брата.
- Вот так, - показал, просунув палец в прорезь на боку.
- То есть Глеба зарезали?
- Но, позвольте... - пробормотал ротмистр, - его же расстреляли. Зачем резать человека, в которого собираешься стрелять?
Митя кивнул:
- Именно это заставило думать, что дело глубже, чем выглядит. - Он помолчал. - Конвой убили без стрельбы. Глеба зарезали, но зачем-то потащили к разъезду, а это четверть версты. Не везли на дрезине, хотя могли, а именно тащили. Зачем?
- Ну? - спросил ротмистр.