Домогалова Елена Геннадьевна
Регина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман о любви. Франция, 16 век. На фоне вечного противостояния правящей династии Валуа и семейства Гизов разворачивается трагическая история любви и ненависти младшей сестры знаменитого Луи де Бюсси - Регины де Ренель.

Начало

   В ночь с 24 на 25 августа 1572 года Париж был разбужен оглушительным, торжествующим набатом. Подали сигнал к началу Варфоломеевской резни колокола Сен-Жерменского предместья: Сен-Жермен-л'Оксеруа, Сен-Жермен-ле-Пре, Сен-Дени и за ними поднялись уже колокола всех окрестных церквей, монастырей и аббатств. Увешанные белыми шарфами приверженцы "истинной" католической веры под предводительством трёх Гизов высыпали на ночные улицы города, дабы избавить благочестивых католиков от гугенотской ереси, поднявшей голову после того, как Маргарита Валуа обвенчалась с Генрихом Наваррским.
   Филипп Монтгомери, граф де Лорж, во всеобщем кровавом помешательстве никакого участия не принимал. Не потому что сам был гугенотом - он был убеждён в том, что нападать на спящих безоружных людей, будь они хоть протестантами, хоть язычниками, по меньшей мере неблагородно. К тому же, Филипп никогда не считал себя соратником Гизов. Нельзя сказать, чтобы Карл IX как король приводил его в восторг, но и возводить на трон Генриха Гиза он не собирался. Ну, и если быть совсем честным, Филипп сочувствовал гугенотам. До такой степени, что предупредил некоторых своих знакомых о том, что им лучше будет покинуть город на некоторое время.
   Оставаться равнодушным к тому, как вооруженные паписты безнаказанно убивали женщин, детей, стариков, грабили под шумок дома зажиточных гугенотов, Филипп долго не мог. Подняв на ноги своих людей и выдав им оружие, он вместе с ними выбежал из дома на помощь отбивавшимся от разъярённой, опьяневшей от крови толпы соседям-протестантам. Нескольких из нападавших Филипп узнал: такие же соседи, как и он сам, такие же люди, изо дня в день здоровавшиеся с этими несчастными гугенотами, заходившие к ним в гости, евшие их хлеб и пившие их вино, целовавшие их дочерей шальными весенними ночами. А теперь эти люди безжалостно резали, насиловали, душили, рвали на части живую плоть тех, с кем ещё вчера болтали на рынке. И он не понимал, что должно было случиться, чтобы обычные, нормальные люди стали убийцами. И кто знает, может, его слуги и пажи точно также умылись бы невинно пролитой чужой кровью, если бы не железная воля их графа и его ясный, звонкий голос, взывавший к их разуму.
   Поскальзываясь в лужах крови, спотыкаясь о тела раненых и убитых, Филипп прикрывал спасающихся от папистов двух женщин с целым выводком детей, уже непонятно своих ли, чужих - это уже не имело значения, когда смерть дышала в затылок. Вся эта ночь слилась для него в один сплошной кровавый кошмар. Он уже сбился со счета, скольких несчастных успел затолкать в двери своего дома, сколько людей с белыми шарфами ранил, останавливая бессмысленное убийство. И ему самому было удивительно, как он смог сохранить во всеобщем безумии здравый рассудок, как не опьянел от крови, как сумел сохранить контроль над своими слугами и пажами.
   С соседней улицы донёсся истошный женский визг и Филипп, захватив с собой одного из слуг, бросился на помощь. Забившись в какой-то угол, молодая женщина в разорванном платье прикрывала онемевшего от страха ребёнка и пронзительно кричала. Четверо мужчин, вытирая окровавленные ножи белыми шарфами, надвигались на беззащитную жертву не торопясь, словно растягивая удовольствие. У порога одного из домов уже лежали растерзанные тела старика и двух молодых парней, совсем мальчишек. Видимо, все они спали, когда двери их дома были взломаны, а самих хозяев вытащили из постелей и выбросили на улицу, где и прирезали, как свиней. Глава семейства, единственный, кто успел оказать какое-то сопротивление, бился в предсмертной агонии на полу разорённого дома.
   - Оставьте их! Убирайтесь прочь! - крикнул Филипп убийцам, отвлекая их от добычи, - Неужели вам мало того, что вы уже натворили? Сколько ещё крови должно быть пролито, чтобы вы напились ею досыта?
   Обычно его властный голос и богатая одежда производили впечатление на простолюдинов, но не в этот раз. Завязалась драка. Филипп успел крикнуть обезумевшей женщине, чтобы спасалась в графском доме, но та только дрожала, не в силах двинуться с места.
   - А ну, пшли вон! - громом среди ясного неба прозвучал чей-то надменный голос, разом перекрывший звон и лязг железа и проклятья, заполнившие улицу.
   Этот голос Филипп узнал бы из тысячи: так самоуверенно и нагло вёл себя в подобных ситуациях только один человек в Париже - Луи де Клермон сеньор д'Амбуаз граф де Бюсси, его лучший друг. Бюсси вообще любил эффектно появляться на публике. Не изменил он своим привычкам и на этот раз: его изысканный чёрный с серебряным шитьём камзол, короткий белый бархатный плащ и такой же берет с роскошным чёрным пером смотрелись, словно картина из какой-то другой, совершенно иной реальности, не имеющей никакого отношения к охватившему город кровавому помешательству. Паписты, увидев это необыкновенное создание, на мгновение окаменели. Чем Бюсси и воспользовался: не особо церемонясь, он влепил пару затрещин противникам Филиппа, кому-то достался пинок, кому-то хватило разгневанного взгляда. Луи де Бюсси не нужно было доставать шпагу - его и так знал весь город. Знал и любил, называя Королём Парижа. Ошеломлённые его появлением, "белые шарфы" побросали оружие и скрылись в узких ночных переулках.
   Филипп опустил шпагу и устало качнул головой:
   - Знаешь, ты, наверное, единственный человек во Франции, который ещё может остановить это безумие.
   Луи приподнял тонкую бровь:
   - А ты, мой друг, уж точно единственный человек в Париже, который бросается защищать гугенотов, открыто выступая против Гизов.
   - Не хочешь же ты сказать, что ты сегодня на их стороне?
   - Я всегда только на своей стороне. Но и останавливать "это безумие", как ты выразился, не собираюсь. Меня это не касается. Как и тебя, впрочем. Но скажи на милость, что тебе не сиделось дома? Я понимаю, ты у нас любишь примерять образ Ланселота, но не нужно было делать этого сегодня. Парижу время от времени необходимо упиваться не вином, но кровью. Сегодня это кровь гугенотов, завтра, возможно, будет наша. Ты не сможешь спасти всех, Филипп. Так что забирай эту девку вместе с ребёнком и сматываемся, пока не нагрянули очередные "истинно верующие".
   Филипп подхватил на руки напуганного малыша, Луи довольно бесцеремонно перебросил потерявшую сознание женщину через плечо и понёс её, словно рулон дешёвой ткани, к его дому.
   Ругая друга на чём свет стоит и не меняя надменного выражения лица, Бюсси помог Филиппу отстоять ещё несколько человек от кровавой расправы, так что к утру дом де Лоржа превратился в один большой приют для уцелевших гугенотов. "Ноев ковчег: всякой твари по паре", - цедил сквозь зубы раздражённый сверх всякой меры Луи. Закрывшись в кабинете Филиппа, друзья допивали вторую бутылку шамбертена, ломая голову над тем, как, а главное - куда вывозить из Парижа овдовевших женщин и осиротевших детей. У кого-то за пределами Парижа родственников не было, кто-то до сих пор не мог отойти от потрясения и вразумительно ответить на вопросы, а несколько маленьких детей и говорить-то толком ещё не умели.
   Судя по всему, самаритянские наклонности Филиппа оказались вещью заразной, поскольку избалованный всеобщей любовью циник Луи тоже всерьёз озаботился дальнейшей судьбой несчастных. Правда, его хватило ненадолго. Кончилось всё тем, что Луи с грохотом опустил на стол кубок и фыркнул:
   - В конце концов, это единоверцы Генриха Наваррского. Вот пусть он о них и заботится. Если, конечно, останется в живых. В общем, ты волен делать, что тебе заблагорассудится, а мне уже пора во дворец, пред светлые очи герцога Анжуйского. В Лувре сегодня будет весьма интересно.
   Филипп пристально посмотрел на Луи: что-то в выражении его лица ему не нравилось.
   - Луи, а что ты делал ночью возле Турнельских дворцов? Насколько я помню, ты не собирался участвовать в этой затее Гизов?
   - Ну, как тебе сказать, - усмехнулся Бюсси, - в их затеях я никогда не участвовал. Если только они не отвечали моим интересам. Вообще-то я ночью спешил к тебе, чтобы оплакать безвременную кончину своего кузена.
   - Антуан Клермон? - Филипп начал догадываться, какая нелёгкая понесла Бюсси в охваченный безумием ночной город.
   Весь Париж был в курсе этой семейной распри, вылившейся в судебную тяжбу. Два этих кровных родственника были настолько разными, насколько это вообще может быть среди людей. С одной стороны, католик, поэт, дамский угодник, законодатель мод, виртуозный фехтовальщик, неисправимый дуэлянт, идеальный образец парижского дворянства красавец Луи де Бюсси, чьим манерам и нарядам не подражал только ленивый. С другой - гугенот Антуан де Клермон, воплощение провинциальной безвкусицы и мужланства, не имеющий ни малейшего представления о приличиях, но! - столь же виртуозный боец на судейском поприще, сколь и его кузен на поле брани. И, пожалуй, единственным его талантом было знание всей судебной софистики и красноречие в судах. Поговаривали, что он пустил по миру не меньше своих недругов, чем Бюсси - заколол на дуэли.
   В течение последних трёх лет кузены судились, оспаривая друг у друга права на маркизат Ренель, довольно лакомый кусочек богатых земель. В отличие от хитроумного кузена, Луи был совершенно некомпетентен в дебрях крючкотворства и сутяжничества, а посему шансов переиграть Антуана на его территории у Бюсси не было, и Антуан уже примерял к своему родовому имени титул маркиза де Ренеля. И совершенно напрасно.
   Никто не мог упрекнуть Бюсси в жадности, да и дело было не столько в наследстве, сколько в природном упрямстве графа. Он не терпел, когда кто-либо переходил ему дорогу. А уж когда хамоватый, неотёсанный родственничек начал повсюду кичиться своим громким именем и к месту и не к месту упоминать о своём близком родстве со знаменитым Бюсси, Луи взбесился окончательно и поклялся любой ценой убрать с дороги несносного кузена.
   События Варфоломеевской ночи оказались для него как нельзя кстати. Луи соображал быстро, особенно, если дело касалось его личных интересов, и умел ловить нужный момент. К тому же, Антуан, на счастье Луи, был гугенотом, подданным Генриха Наваррского. Удача сама шла в руки, просто просилась в них! Так что граф всего лишь воспользовался случаем.
   И теперь с невинным видом опустил ресницы, пряча дьявольский блеск глаз за непроницаемым длинным занавесом.
   - Ты его убил?
   Луи пожал плечами:
   - Я бы не стал этого утверждать. Мало ли кого сегодня ночью убили. Вот и мой несчастный родственник погиб, геройски сражаясь за свою веру.
   - Антуан? Геройски сражаясь?
   - Ну, нельзя сказать, что он проявил чудеса героизма, но какое-никакое сопротивление попытался оказать...
   - А у тебя откуда такие сведения? Ты же, вроде как, непричастен к его смерти? Он погиб в стычке с папистами, верно ведь?
   - Вот что меня всегда в тебе восхищало, друг мой, так это твоя проницательность! Да, бедный маркиз де Ренель убит папистами. Он до конца отстаивал свои ложные убеждения. Мир его праху и давай выпьем за помин его души!
   - Охотно. Только одно ты упускаешь из вида - все знали о вашей тяжбе и уже завтра ни у кого не останется даже тени сомнения в том, кто убрал с дороги беднягу Антуана, воспользовавшись всеобщей резнёй гугенотов.
   - Плевать! - беспечно отмахнулся Луи, - Никто ничего не докажет. Кому сейчас интересен очередной дохлый гугенот, сам посуди?
   - И всё же королева-мать не упустит такой козырь. Луи, ты играешь с огнём!
   Он призадумался. Несколько минут он озадаченно завязывал и развязывал золотые шнуры, украшавшие его колет, потом резко дёрнул один из них и вскинул на Филиппа торжествующе сверкнувшие глаза.
   - Эврика! Я откажусь от наследства кузена в пользу своей сестры.
   - Какой сестры? У тебя разве есть сестра? - удивлению Филиппа не было предела.
   Бюсси всеми воспринимался как единственный в своём роде наследник гордого имени Клермон-Амбуазов и никто даже не подозревал о существовании приложения в виде сестры.
   - У меня есть младшая сестра, Регина де Клермон. Ей сейчас лет тринадцать, она воспитывается в монастыре.
   - В монастыре? Но... Если ты не намерен забирать её оттуда, то всё её имущество рано или поздно станет собственностью Церкви.
   - Ты рехнулся? - Луи скептически скривил губы, - Когда это Клермоны отписывали свои земли монастырям? К тому же, кто тебе сказал, что она станет невестой Господней? Я выпишу её в Париж и выгодно отдам замуж. Если она хорошенькая и не очень глупая, может, мы с тобой породнимся?
   - И ты отдашь маркизат в приданое? - недоверчиво протянул Филипп.
   Луи снова опустил глаза долу, так что совершенно невозможно было угадать, что у него на уме.
   - Ну, ты же не станешь избавляться от неё, как от первого претендента на земли Ренель?
   - Что-то у тебя сегодня шутки неудачные. Сам-то сейчас понял, что сказал? - в голосе Луи дрогнула обида, - Я за меньшее убивал на дуэли. Неужели ты всерьёз мог подумать, что жалкий клочок земли для меня дороже родной сестры?!
   - Ничего себе жалкий клочок! Однако ради него ты легко избавился от кузена и не спешишь замаливать грех, - хмыкнул Филипп и тут же смолк под негодующим взглядом Бюсси.
   - Далась тебе эта земля! Как будто в ней дело! Да я бы этого остолопа Антуана не тронул, если бы он не бесил меня своими деревенскими замашками и хамством. Меня раздражало то, что подобный ублюдок назывался повсюду моим родственником.
   - А какая она, твоя сестра? - дипломатично сменил темы Филипп.
   Луи затих, посопел, опять потеребил шнуры и рассмеялся:
   - Чёрт тебя дери, Филипп, с твоей манерой вечно ставить меня в тупик! Я не помню её совсем. В последний раз, когда я её видел, она была трёхлетней пигалицей, отчаянно рыжей, с капризным голосом и вечно испуганными круглыми глазами. Она таскалась хвостом за кормилицей, хлюпала сопливым носом и просила есть. Я её не особенно любил. И знаешь почему? Мой любимый конь и два охотничьих пса, как и вся остальная живность в доме, ползали перед ней на пузе от умиления. Кони, собаки, кошки, соколы - все поголовно её обожали, словно она имела над ними необъяснимую власть. Надеюсь, с возрастом эта маленькая ведьма утратила свои способности, иначе весь королевский двор, весь этот позолоченный бестиарий потеряет последний рассудок, когда Регина там появится.
   - Боишься, что в её присутствии померкнет твоя слава? - проницательные синие глаза графа откровенно смеялись.
   - Чёрт возьми, Филипп! В этот раз ты не угадал. Я боюсь, что ко всем моим неприятностям и хлопотам добавится самая большая проблема по имени Регина де Клермон, маркиза де Ренель.
   - Так ты её лет семь не видел уже?
   - Ну да. С тех пор, как покойный отец отдал её в монастырь урсулинок. Он и так-то её не любил никогда, а после смерти матери и вовсе видеть её не мог.
   - Почему?
   Луи пожал плечами:
   - Да кто его знает. Я сам ещё сопляком был в то время, что я понимал? Слышал, что отец часто ссорился с матерью, ревновал её. А тут ещё дочь уродилась рыжей - ни в мать, ни в него. Он вообще долго не признавал её, потом уже бабка кое-как уладила всё это, мол, сама по молодости согрешила, да и скандала побоялись. Ну, а мать у нас слабенькая была, чувствительная... Болеть начала, после родов долго не могла оправиться, отец тут со своими ревностями. Она умерла, ты знаешь, совсем молодой. Отец озверел, начал во всём Регину обвинять. Хотя, если разобраться, она-то при чём? В общем, убрал он её от глаз подальше, у него не то сестра, не то тётка в этом монастыре настоятельницей была, вот Регину к ней и отослали.
   - А ты?
   - А что я? Говорю же, я тогда совсем мальчишкой был. Ну, а потом не до неё как-то стало. Письма, правда, из монастыря приходят. Настоятельница жалуется. Говорит, в этой девчонке сидит легион бесов и нет-де никакой управы на неё. Я так и не понял, что она там натворила в последний раз, не то монастырь чуть не сожгла, не то какую-то ведьму привела. Франсуаза меня до сих пор поедом ест, что я девочку не забрал. А куда я её заберу? Сам видишь, в Париже чёрт знает что творится: то мы с гугенотами дружим, то мы их режем, Гизы то со старухой Медичи лобызаются, то глотку перегрызть готовы друг другу. Куда я ребёнка привезу? И что я с ней делать буду?
   Филипп сокрушенно покачал головой:
   - Ты не прав, Луи. Это всё отговорки. Похоже, эта девочка не нужна тебе, как не нужна была твоему отцу.
   - Хватит нравоучений, ты утомляешь меня, Филипп! Вот исполнится ей шестнадцать, вызову её из монастыря и вручу тебе. Хочешь, женись на ней, хочешь, становись её опекуном. Думаю, у тебя лучше получится о ней заботиться. Нам сейчас с твоими гугенотами надо что-то делать. Есть у меня одна идея...
  
   Гугеноты, спасённые Филиппом и Бюсси, были благополучно переправлены в Англию под охраной людей графа де Лоржа. Разговор о маленькой Регине де Клермон был постепенно забыт друзьями, правда, маркизат Ренель всё же перешёл в её собственность. А потом Луи и вовсе стало не до неё: в 1573 году герцог Анжуйский был избран королём Польши и Бюсси, как один из самых блестящих дворян Франции, сопровождал его в этой поездке. Год спустя, после скоропостижной смерти Карла IX, герцог вернулся в Париж, буквально перехватив корону у своего невезучего братца Франсуа-Аннибала Алансонского. А потом Францию потрясли две подряд религиозные заварушки, спровоцированные Генрихом Наваррским и неугомонными Гизами. В перерыве между этими разборками Бюсси успел смертельно влюбиться в жену Генриха Наваррского Марго, с которой познакомился на коронации Генриха III. Две столь яркие звезды на небосклоне Лувра не могли не встретиться. Завязался бурный, красивый роман, доставивший много неприятных минут и Беарнцу, и Екатерине Медичи, возненавидевшей дерзкого Бюсси. Королева-мать не преминула настроить против него своего любимца Генриха, и Бюсси, в пику им обоим, перешёл в лагерь Франсуа-Аннибала, ставшего герцогом Анжуйским. Юный герцог восторгался умом и красотой своей сестры Марго и готов был исполнить любой её каприз, а потому Бюсси безнаказанно творил и говорил всё, что ему приходило на ум.
   В стране творилась полная неразбериха. Два Генриха - король и Гиз - делили власть в стране, третий Генрих - Наваррский - спасал свою жизнь и своих единоверцев. И на фоне непрекращающихся междоусобиц и противостояния Католической Лиги и гугенотов пока что выигрывал один Бюсси: увлечённые взаимной грызнёй, король и Гизы смотрели сквозь пальцы на дерзкие выходки нового губернатора Анжу, который беззастенчиво обирал свою провинцию. В те годы Бюсси по праву считался одним из богатейших людей Франции и самым завидным женихом в Европе. В Париже молодые дворяне сделали его своим идолом, горожане буквально носили его на руках, Марго Валуа совершала из-за него одно безумство за другим, его катрены и сонеты знали наизусть, его шпаги и острого языка боялись недруги, герцог Анжуйский полностью попал под влияние его страстной, гордой натуры. Звезда сеньора де Бюсси сияла всё ярче.
   Стоило ли удивляться, что бурная личная жизнь и придворная карьера отодвинули на задний план всё, что было связано с именем Регины?

ГЛАВА I. Регина.

  
   Женщина с колыбели
   Чей-нибудь смертный грех.

М. Цветаева

   Лунный свет, презирающий вязь решеток на окне, вползал в мою спальню, заливал сте­ны и они казались зеркальными; яблоневые ветви и ветер рисовали на них загадочные и ма­нящие картины, чьи-то силуэты и гордые профили, изломанные крылья и развевающиеся плащи. Луна, ветер, яблони... В такие ночи невозможно спать. Луна манит за собой, зовет ступить на свою серебряную дорожку и заскользить по ней вверх, к самым звездам. Ветер до­носит чьи-то голоса и песни дальних путей и кажется - вот-вот ты расправишь крылья и поле­тишь вместе с ним и душами дантовского ада. А запах яблонь дурманит тебя, заполняет со­бой все кругом и нет уже воздуха, а есть только этот яблоневый яд и ты уже отравлена им, и нет лекарства, да оно и не нужно; ты насквозь пропитана этим ядом, ты сама - яд, свежий аромат бежит в тебе вместо крови, кожа превращается в лепестки, белые-белые, нежные-нежные. И вот ты уже яблоня и это тебя раскачивает ветер и наряжает в серебро луна.
   Я никогда не сплю в полнолуние. Говорят, в полнолуние не спят только ведьмы и одержимые дьяволом. Кто же тогда я? Мать-настоятельница не устает повторять, что во мне таится тьма демонов, которые рвутся наружу. Она ждёт не дождётся того дня, когда я покину стены монастыря и вернусь домой. Наверное, она ждёт этого дня больше меня самой.
   Луна. Она сводит меня с ума. Она похожа на мою мать. То есть на то, что я о своей матери помню. У неё были лунные волосы, нежно струящийся голос, тонкие прохладные пальцы и имя Селена. И она умерла так же тихо и безропотно, как умирает по утрам лунный свет. Отец сказал, что она умерла из-за меня. Если бы меня не было, мама осталась бы жива. Она так и не оправилась от родов. Три года длилось её угасание и три года отец надеялся на чудо. Чудес не бывает. Их не было никогда, их придумали сами люди. На земле есть только одно чудо - жизнь и никто никогда не раскроет её тайну. Как она зарождается и где находит свой конец, и есть ли у неё конец, почему у всего на земле она разная - этого не знает никто. Так же, как не знает никто, что такое луна и откуда у неё такая власть над людьми.
  
   Так разговаривала сама с собой юная Регина де Клермон, графиня де Ренель, воспитанница урсулинок, одна из богатейших наследниц Франции, сестра Луи де Бюсси - блистательного фаворита Маргариты Наваррской.
  
  
   Монастырь св. Урсулы, где она воспитывалась пятнадцать из восемнадцати лет своей жизни, её двоюродная тётка Женевьева де Гот, последовательница Анжелы Меричи, основала за три года до появления там Регины. Урсулинки, в основном, занимались воспитанием и образованием девиц из семей обедневших дворян и призрением бедняков. Детей, происходивших из таких знатных и богатых семей, как Клермоны, здесь не было. Регина оказалась единственной. Сестра Женевьева по доброте сердечной в своё время решила заняться судьбой ребёнка, до которого в родном доме никому не было дела. Не раз потом ей пришлось сожалеть о своём опрометчивом поступке, ибо ребёнок этот меньше всего соответствовал представлениям урсулинок о богобоязненном и послушном дитя.
   Проблемы начались сразу же после того, как сестра Женевьева привезла свою маленькую племянницу в монастырь. Девочка, до этого увлёченная поездкой, новыми впечатлениями, новыми местами, просто очаровала монахиню своей непосредственностью и живостью характера. Но стоило ей переступить порог монастыря, как в неё словно бес вселился. Маленькая графиня подняла отчаянный рёв и громкие всхлипы перемешивались со столь непотребными ругательствами, что первым побуждением Женевьевы было тут же отправить дитя обратно к отцу. Никогда не имевшая своих детей, бывшая графиня де Гот не понимала, что бесы здесь совершенно ни при чём: ребёнка просто напугали тёмные одежды монахинь, громкие звуки органа и массивные каменные стены монастыря. Девочка не знала, куда её привезли; не понимала, почему вокруг неё толпятся чужие люди, женщины чёрных развевающихся одеждах и странных головных уборах. Маленькая Регина тут же вспомнила сказки, которые рассказывала ей кормилица, и приняла монахинь за злых колдуний. Доброй, мягкой Франсуазы впервые не было рядом, как не было и сурового человека, которого следовало называть отцом, не было красивого, заносчивого мальчика - её брата, не было старого смешного конюха, от которого так здорово пахло лошадьми и вином. От страха Регина сначала заревела во весь голос, а потом вспомнила то единственное, чему её с рождения учили все в доме: что она принадлежит к славному и гордому роду воинов и королей и не имеет права чего-либо бояться. Вспомнила злой голос отца и коллекцию кинжалов, сабель и мушкетов, висевшую в Оружейной комнате. И яростно бросилась в битву с ведьмами. Ни одна девочка, воспитывавшаяся в монастыре, не устраивала подобных побоищ. Прежде, чем Регину с ног до головы закутали в покрывало, она успела расцарапать лица двум монашкам, порвать плащ самой Женевьевы и опрокинуть маленькую статуэтку Девы Марии. И этим окончательно убедила свою тётку в одержимости бесом.
   Детей её возраста в монастыре больше не было, все остальные девочки были на пять-шесть лет старше, и потому урсулинки просто не представляли, что делать с новой воспитанницей. Напуганная, зарёванная, взъерошенная, словно дикий зверёк, она кусалась и царапалась, кидалась в монахинь чашками с едой, которую ей приносили. Сломить её отчаянное сопротивление смогли только угрозы Женевьевы де Гот, что за Региной приедет отец и накажет её. Девочка, в жизни своей не слышавшая от своего отца доброго слова, боялась его сильнее, чем всех ведьм и колдунов Европы вместе взятых. И она смирилась. Но навсегда возненавидела каждый камень в стене святой обители, каждое стёк­лышко в цветных витражах, каждую статую в бесконечных галереях.
   Долгие годы на помощь Регине приходили только воспоминания, больше похожие на сон. Воспоминания о доме. Детская память мало что сохранила о прежней жизни. Иногда какой-то случайный отзвук, запах, принесённый ветром, какое-то необъяснимое ощущение, вдруг ожившее в её теле, словно огненной вспышкой высвечивали яркие картины раннего детства и перед глазами, как наяву, вставал огромный замок. Высокие стены из светлого камня, окутанные пеленой осеннего дождя донжоны, залитый солнцем внутренний дворик, покрытый инеем рождественский сад... Запах свежевыпеченного хлеба, засохшего сыра, поздних сладких яблок - Регина до сих пор любила класть на ломтик сыра толстый кружок яблока и аппетитно хрустеть этим лакомством под недовольными взглядами наставниц. Ещё она часто вспоминала мягкие женские руки и певучий голос, большую колышущуюся грудь и запах молока - всё, что было связано у неё с материнской любовью, которую щедро изливала на неё кормилица. Только эту любовь она и помнила, потому что в монастыре она оказалась лишена и материнской ласки, и чьей-либо искренней заботы, даже просто доброго отношения.
   Тётка напрочь была лишена материнского инстинкта: то ли неудачное замужество было тому виной, то ли строгое воспитание, то ли собственная бездетность. Во всяком случае, все свои душевные силы, всю нерастраченную страсть она положила на алтарь служения Господу. Её любимым дитя стал монастырь. Она любила своё детище, любила своих воспитанниц, но любила их как нечто единое и видела в них только дочерей Господа. Они все для неё были одинаковыми, ко всем она относилась ровно, никого не обделяя своим вниманием, но ни к кому и не испытывая особой привязанности. Воспитание маленькой племянницы стало для неё лишь выполнением своего христианского и родственного долга. Остальные сестры-урсулинки просто дружно невзлюбили диковатую, невероятно гордую и упрямую девочку. Её буйная, страстная натура пугала их. Её детские страхи они считали пустыми капризами и выдумками. То, что она засыпала во время проповеди, мёрзла в холодной каменной капелле и больше вертела головой, рассматривая статуи и витражи, вместо того, чтобы слушать псалмы, - всё это становилось в их глазах смертным грехом. К тому же монахини, привыкшие чувствовать себя благодетельницами, поднимавшими до себя девушек из небогатых семей и дававшими им возможность хоть как-то устроить свою жизнь, в случае с Региной столкнулись с особенным ребёнком. Ребёнком, чьё наследство превышало состояние десятка таких монастырей. В жилах девочки из рода Клермон текла кровь Людовика IX, Бурбонов, Валуа, мятежных представителей Амбуазской династии и вечного авантюриста Робера д'Артуа. Она была слишком мала и беспомощна, чтобы ей повиновались, как королеве, и слишком высокородна и богата, чтобы её искренне любили. Так что, в конце концов, ребёнок взбунтовался. Ни о каком послушании или просто привязанности к своим наставницам не могло быть и речи. Регина была не из тех, кто нуждался в жалости или вымаливал чью-то любовь.
   Старшие девочки, которые были взяты на воспитание раньше, поначалу пытались задевать новенькую, которая была слабее и младше всех, но это продолжалось недолго. От малейшей искры, будь то неосторожное слово, тычок в плечо или просто косой взгляд, в девочке вспыхивала безудержная ярость. Физически она была слабее всех, но в драки кидалась с таким самозабвением, с такой отчаянной храбростью, что противостоять её напору не мог никто. А немного погодя маленькая графиня стала давать волю своему острому ядовитому язычку. Уступать кому бы то ни было она не умела совершенно и наотрез отказывалась спускать малейшие обиды. К шести годам сладу с ней не было никакого.
   Мадам де Гот тщетно писала её отцу, несколько раз намеревалась отвезти девочку обратно, но граф на её письма не отвечал, хотя щедрые пожертвования монастырю от его имени поступали регулярно. Когда отец Регины умер, управляющий, а затем и повзрослевший Луи продолжали не скупясь оплачивать содержание девочки. По сути, Клермоны содержали весь монастырь. Возможно, если бы не золото, урсулинки давно бы уже нашли способ вернуть девочку в семью. Так что она очень быстро поняла, что не нужна ни отцу, ни старшему брату, ни тётке. Родные о ней не вспоминали, откупаясь щедрыми пожертвованиями три раза в год. В монастыре её терпели только из-за денег.
   Ровесницы Регины, появившиеся в монастыре через несколько лет, тоже не испытывали нежных чувств к своей товарке. Но теперь уже причиной послужила зависть: имя Луи де Бюсси уже гремело в Париже, к тому же среди всех воспитанниц урсулинок она была самой знатной. Клермоны были вторыми во Франции после принцев крови - перед Луи де Бюсси и его сестрой были только Валуа и, возможно, Бурбоны. Гизов и Конде потомки Уго Амбуаза легко могли отодвинуть в очереди на трон. И это также не было секретом в обители св. Урсулы. И Регина, прекрасно зная обо всём этом, ещё выше поднимала свою гордую голову и вела себя совершенно по-королевски. Она не завела себе подруг среди таких же воспитанниц, но сумела заставить их чувствовать себя подданными её несуществующего государства. Всё, что ни твердили ей о грехе гордыни, о скромности, подобающей девушкам её возраста, о глазах, опущенных долу - она пропускала мимо ушей. Надменная холодность, высокомерный взгляд и ярость, не знавшая границ, стали её щитом, за которым она прятала сердце, изнемогавшее от тоски и одиночества.
   Среди монахинь и воспитанниц св. Урсулы Регина считалась ведьмой и тому день ото дня находились подтверждения. Во-первых, вся живность в округе слепо и преданно обожала эту диковатую девочку. Даже грозный бурый бык со скотного двора, принадлежащего монастырю, ластился к ней, словно телёнок-сосунок. Самые злющие псы её не то что ни разу не кусали - они на неё никогда и не лаяли даже. Нельзя сказать, чтобы девочка приходила в неописуемый восторг при виде любого пушистого, крылатого, четвероного, парнокопытного существа, или постоянно подбирала больных или брошенных животных - за ней этого не водилось. Просто в ней совершенно не было страха перед животными, домашними ли, лесными - без разницы, словно она знала какое-то тайное слово или понимала их язык. И, в отличие от людей, звери ни разу не предали её доверия. Во-вторых, у Регины были огненно-рыжие ведьминские волосы, мягкие, густые, пахнущие свежим ароматом лесных трав и летним дождём и проницательный колдовской взгляд, который смущал, путал мысли и, казалось, смотрел тебе в самое сердце. Всё это отпугивало от Регины смиренных монахинь и их робких воспитанниц.
   Но живая, эмоциональная натура девочки требовала постоянного выплеска. В раннем детстве Регина совершенно неожиданно сошлась с детьми крестьян, работавших на монастырских землях. Она всеми правдами и неправдами сбегала из-под неусыпного надзора урсулинок и, перепачканная, босоногая, звонкая, носилась наравне с мальчишками, воровала яблоки в садах, караулила на старых кладбищах привидения, купалась в мутном пруду, именуемом лягушатником, ловила в реке рыбу. Детям ленников и вилланов не было никакого дела до её знатного происхождения и богатейшего наследства. Они видели в ней свою ровесницу, бесстрашную и яростную в потасовках, неистощимую на выдумки, смеявшуюся звонче всех и умевшую одним словом усмирять самых злых собак. Женевьева де Гот приходила в ужас каждый раз, когда находила свою племянницу в стайке деревенских оборванцев, такую же чумазую, растрёпанную и дерзкую, как они. Вместе со своими неуправляемыми товарищами по играм она била стекла древних вит­ражей, разрисовывала масляными красками статуи святых, особенно при этом дос­тавалось Деве Марии, выдумывала какие-то дикие игры, непременно заканчивав­шиеся потасовками. Пару раз эта банда сорванцов под предводительством маленькой графини чуть не устроила пожар на заброшенной мельнице и в недостроенной капелле. А однажды Регина и двое сыновей местного кузнеца - её товарищи - проникли в монастырский склеп и попытались вскрыть гроб одной из усопших лет триста назад принцесс в надежде найти клад и сбежать к морю, чтобы наняться юнгами на пиратский корабль. К счастью, каменная плита оказалась слишком тяжёлой для слабых детских рук и покой почившей принцессы никто не нарушил. Регину сурово наказывали за подобные проделки, пытались привить смирение и рели­гиозность детской душе, но никто не видел, что все её выходки происходили не из-за скверного её нрава или желания позлить урсулинок - она пыталась убежать от тоски, горьким ядом отравлявшей каждый день её жизни.
   Но дружба с детьми бедняков с годами прошла. Повзрослев, они осознали огромную разницу между простыми земледельцами и титулованной графиней, им нужно было зарабатывать на хлеб, а её захватила новое страстное увлечение - книги.
   Женевьева де Гот, надеясь возвести непреодолимую стену между своей племянницей и уличными оборванцами, решила вплотную заняться её образованием, раз уж её воспитание оказалось делом безнадёжным. Явно недооценив незаурядный ум Регины, настоятельница позволила ей беспрепятственно посещать монастырскую библиотеку. К чести Женевьевы де Гот надо сказать, что она не жалела денег на приобретение литературных новинок, за что впоследствии и подвергалась осуждению. Урсулинки давали своим воспитанницам прекрасное светское образование, прикладывая все усилия к тому, чтобы покинув стены монастыря, девушки смогли найти своё место в жизни и составить достойную партию как обеспеченному горожанину, так и провинциальному землевладельцу. Но Регина от рождения была воплощённым противоречием и бунтом. Мятежный, вольнолюбивый дух Клермонов кипел в её крови и никакие монахини, ни даже сама Святая Урсула ничего не могли ему противопоставить. Эта тяга свободолюбивой девочки к дикой воле, к безумному полёту под самыми облаками, к непредсказуемым авантюрам была чужда размеренной и спокойной жизни святой обители. Регина была чужой в этом маленьком тихом мирке.
   За годы, проведённые в монастыре, у девочки накопилась море вопросов. Ей всё было интересно, ей столько нужно было узнать, понять, осмыслить! Но у Женевьевы де Гот никогда не хватало на неё времени, а остальных монахинь ставили в тупик вопросы девочки и её самостоятельные умозаключения, зачастую отличавшиеся непростительной дерзостью. Проповеди священника и наставления урсулинок были ей неинтересны поначалу в силу возраста, а позже из-за различий в восприятии мира и отношении к жизни.
   Мир древних свитков и сочинений знаменитых учёных, поэтов и философов от античных времён до Монтеня и Макиавелли оказался ей гораздо ближе и понятней, чем благочестивый и сонный мирок обители. С ними она могла спорить или соглашаться, разговаривать на любые темы, не боясь осуждения и наказания. Петрарка, Данте, Ариосто, Полициано, поэты Плеяды будоражили её воображение. Она обладала умением находить на страницах книг совсем не то, что находили остальные воспитанницы урсулинок. За философскими рассуждениями Монтеня, Пиррона, Сенеки и Плутарха она видела вечный спор человека с Богом и очень рано поняла простую истину - Бог, несомненно, есть, только до людей ему нет никакого дела. У Бога своя жизнь и свои заботы. Он создал этот мир и многие другие миры и не факт, что он помнил их все. У Регины хватало ума держать при себе свои крамольные мысли и не вступать в богословские диспуты, отстаивая свои еретические рассуждения. Но если в детстве она не любила ходить на мессы только потому, что засыпала там, убаюканная пением псалмов и запахом благовоний, то в юности её начала одолевать скука и отсутствие какого-либо смысла в восхвалении никем не виданного Бога, смиренной Девы Марии и всех прочих весьма странноватых святых и великомучениц. Многочасовые бдения в капелле, посты и прочая атрибутика ортодоксального католицизма навсегда остались за гранью её понимания. Покаяние и причастие для неё долгое время было проблемой. Она никак не могла уразуметь, какие такие смертные грехи можно совершить в десять лет, находясь под неусыпным контролем матушки настоятельницы, что у Господа надо было вымаливать прощение, стоя на коленях в холодной молельне. И почему надо было рассказывать священнику все свои самые сокровенные мысли, ведь некоторые мысли потому и не высказывают вслух, что они ни к кому не относятся и принадлежат только ей одной. И какое Богу дело до того, что она опять расколотила фарфорового ангела с глупейшим выражением лица, если в это же самое время кто-то кого-то убил, обокрал, оболгал? Почему крутиться перед зеркалом и по полчаса расчесывать волосы - страшный грех, если тело - храм души? Храм должен быть красивым, чистым, нарядным! Начитавшись Мирандолы, Манетти и Лоренцо Вала, она окончательно убедилась в том, что никогда не сможет по достоинству оценить аскетов, отшельников и прочих любителей истязать свою собственную плоть всем мыслимыми способами. Если жизнь ей действительно была дарована Богом, значит, этот дар нужно было ценить и сохранять.
   Урсулинок приводили в ужас её рассуждения. Как-то раз, в ответ на замечание о том, что она слишком много внимания уделяет своей внешности, вместо того, чтобы выучить пару-тройку псалмов, Регина сравнила Божий дар - жизнь с подаренным хрустальным кубком.
   - Вы ведь будете беречь его и не только наполнять сей сосуд водой или вином, но и стирать с него пыль, мыть его в холодной воде, чтобы он отражал солнечные лучи и радовал вас своим блеском. Вот так и я поступаю. Я не только прилежно учусь, наполняя свою душу знаниями, но и ухаживаю за своим телом, чтобы Бог, глядя на меня с небес, радовался и гордился собой. Ведь не каждый день ему удаётся сотворить подобную красоту.
   Женевьева де Гот пришла в ужас от подобного заявления.
  
   Возможно, с годами на многие выходки Регины в монастыре бы научились закрывать глаза. Но в 15 лет юная графиня де Ренель преподнесла своим наставницам ещё один сюрприз. Из худенького, рыжеволосого ребёнка с загадочными светлыми глазами она превратилась в девушку редчайшей красоты, настолько яркой и ослепительной, что скорее отпугивала, чем привлекала. Красоты, которую можно было назвать не иначе как дьявольской. Женевьева де Гот первой разглядела этот распускающийся цветок и приняла все возможные меры, чтобы мир и покой тихой обители не рухнул, как карточный домик, по вине ослепительной внешности Регины. Но девушка словно создана была притягивать к себе неприятности. Она довольно быстро сообразила, почему остальные воспитанницы начали слишком уж завистливо коситься в её сторону и почему монахини осеняли себя крестным знамением каждый раз, когда смотрели на её лицо. У самоуверенной девушки даже мысли не возникло о том, что с ней что-то не в порядке, как очень часто случалось с её ровесницами. Напротив, она в скором времени осознала всю силу власти своей внешности. И начала вовсю этим пользоваться.
   Первым пострадал священник, проводивший воскресную мессу. Бедный старик терял дар речи и заикался, стоило только юной воспитаннице урсулинок поднять на него свои бездонные прозрачные глаза. Монахи из соседнего аббатства зачастили к урсулинкам под различными предлогами, хотя причина была на виду: высокая, тонкая, рыжеволосая девушка с лицом сказочной красоты стала воплощением их юношеских грёз и самых постыдных желаний. Крестьянские парни теряли покой и сон, стоило только их бывшей подружке по детским шалостям появиться за воротами монастыря. Приезжие торговцы, снабжавшие монастырь различными товарами, забрасывали прелестницу подарками и милыми каждому женскому сердцу безделушками. И Женевьева де Гот отчетливо понимала, что всё происходящее - только цветочки.
   Гром грянул, когда Регина, в очередной раз сбежавшая в соседнюю деревню на весенний праздник крестьян, чтобы вволю поплясать с деревенскими парнями, попалась на глаза цыганам. Их предводитель, или как он сам себя называл, Король египтян Рамирес был зачарован юной аристократкой. Она была одета небогато и немодно, плясала и веселилась наравне с местными девицами, но порода и древняя кровь королей чувствовались в каждом её жесте, в медленном повороте головы, во властных нотках в голосе, в надменном изгибе губ. И красота её, бьющая наотмашь по глазам, доводила до безумия. Исколесивший со своим таборам пол-Европы Рамирес готов был поклясться спасением души, что никогда за всю свою жизнь не видел другой женщины, столь же обольстительной и страстной, как она.
   Девушка, захваченная всеобщим весельем, лихо отплясывала гальярду. В живом, бесшабашном танце ей не было равных по грациозности и лёгкости движений, и отсвет костров отражался в огненных кудрях, зажигая бесовские искры в сверкающих глазах. Она сама была в тот миг огнём, юной языческой богиней. Упорный, горящий взгляд цыганского короля заставил её обернуться. Смуглое лицо с резкими чертами, изрезанное шрамами показалось ей на редкость отталкивающим, но что-то в глазах этого дикаря притягивало её. Знавшая о любви лишь по сонетам Ронсара и Петрарки, Регина сама испугалась той волны неосознанного влечения, проснувшегося в её теле под этим откровенным взглядом. Она сбилась с шага и уже смутно слышала музыку, то и дело ловя на себе оценивающий, раздевающий мужской взгляд.
   Наконец, разозлившись из-за собственной растерянности, Регина вышла из круга танцующих и, не сводя гневного взгляда с Рамиреса, подошла к нему вплотную и остановилась. Для своих лет она была очень высокого роста и потому могла смотреть на большинство мужчин не снизу вверх, а глаза в глаза. Обычно это приводило мужчин в замешательство, заставляя испытывать чувство неловкости. У цыгана же на лице промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее одобрение.
   Довольно долго они оба просто смотрели друг на друга в упор и ни один не опускал глаз, пока цыган не склонил голову в почтительном приветствии.
   - Кто ты такой, что смеешь так нагло на меня пялиться? - дала волю своему возмущению Регина.
   - Меня зовут Рамирес. Я король египтян. Судьба привела меня сюда, чтобы я смог увидеть тебя.
   - Ну и что? Увидел? Можешь отправляться дальше своей дорогой. И впредь научись отличать пугливых деревенских дурочек от дочерей рода де Клермон. Ты всего-навсего главарь шайки бродяг и побирушек. Такие, как ты, не смеют даже глаз поднять в моём присутствии. Я не боюсь тебя. И твои ведьмы меня не обманут и не околдуют. Убирайся прочь и не смей больше нарушать мой покой.
   - Я и так вижу, что в тебе течёт благородная кровь. Но египтяне вольный народ и ты не можешь приказывать мне, как своим слугам. Ты всего лишь юная глупая женщина, но ни я, ни мои люди ничего тебе не сделают. Потому что ты такая же, как и мы. Я слышал, тебя воспитывают урсулинки. Это правда?
   - Ты верно слышал. Но какое твоё дело?
   Рамирес громко захохотал и от его озорного, почти издевательского смеха у Регины мурашки побежали по спине. Она не могла понять, что с ней происходит. Этот дикарь пугал и притягивал её, он был безобразен, от него резко пахло потом, лошадьми и дымом. И всё же она не могла отвести от него глаз, сделать шаг в сторону и уйти.
   - Кто додумался привести тебя в монастырь? - продолжал смеяться цыган, - Это то же самое, что оставить тлеющую головню на сеновале. Или твою красоту, твою горячую кровь надеются спрятать за его стенами? Ты водишься с деревенскими и думаешь, что тебя можно принять за одну из них? Только слепой не отличит алмаз от морской гальки.
   Его слова падали, словно капли воды на сухую, растрескавшуюся землю и мгновенно впитывались. Впервые Регине говорили о том, что она Женщина. Впервые её красота вызывала восхищение, а не вменялась в вину. Она слушала его и, затаив дыхание, пока не почувствовала, как грубая, горячая ладонь крепко обхватила её запястье. Цыган медленно, осторожно увлекал её в сторону своей повозки. Видимо, ему не впервой было похищать заворожённую, загипнотизированную жертву.
   Но на Регину его древние чары не подействовали. Она резко выдернула свою руку из его мёртвой хватки его пальцев и с силой оттолкнула его от себя:
   - Как ты смеешь прикасаться ко мне своими грязными руками?! Если я не гожусь для монастырской жизни, это ещё не значит, что я последую за сборищем воров и шарлатанок.
   Чёрные глаза Рамиреса злобно блеснули, но он ничего не успел возразить Регине: между ними встала старая цыганка. Она появилась так неожиданно, словно из-под земли выросла, возникла из пустоты.
   Регина отшатнулась назад и, наверное, пустилась бы наутёк, но внешность старой ведьмы была настолько колоритной, что любопытство пересилило страх. Седые, спутанные космы прикрывали разноцветные лохмотья, когда-то бывшие ярким, роскошным нарядом. Сверкающие мониста и крупные бусы со всевозможными амулетами болтались на иссохшей груди. Из-под кустистых сросшихся бровей пылали неожиданно молодые тёмные глаза. Мудрые, всё понимающие и - чуточку лукавые.
   - Что, старый мерин, не видишь, что кобылка чересчур породистая для тебя. Королевских кровей не иначе, провалиться мне на месте. Дай-ка мне ручку, красавица, - глаза старухи, казалось, видели её насквозь.
   Регина протянула ей руку и цыганка, вцепившись сухонькими пальцами ей в запястье, поднесла ладонь к самому своему носу. Несколько минут она пристально разглядывала линии её руки, а потом вдруг благоговейно поцеловала раскрытую ладонь. И так сверкнула глазами на Рамиреса, что тот счёл за лучшее отойти на безопасное расстояние. Видимо, древняя ведьма пользовалась гораздо большей властью, чем сам Король египтян. Вся эта немая сцена несколько встревожила Регину, она уже начала жалеть о том, что вообще заговорила с бродягами. Но скрипучий старческий голос удержал её на месте:
   - А ты действительно королевских кровей, красавица. Тоска тебя сушит, покоя не даёт. Долго тебе ещё пить эту горечь, только как бы лекарство от неё не оказалось ещё горше. Будь осторожной, будь очень осторожной. Не лети, как мотылёк, на огонь. Короткий век тебе отписан, но яркий, как ночной костёр. Будут у тебя и свобода, и любовь, и слава, и богатство, и даже счастье. Всего у тебя будет много - но недолго. Любовь будет вершить твою судьбу. Твоя красота и твоя ненависть будут вершить судьбы тех, кто окажется рядом. Твоя ненависть убьёт лишь одного человека, твоя красота погубит многих. Твоя любовь убьёт тебя саму. Ступай, девочка, и всегда - запомни это! - всегда слушай голос своей крови.
   Она оттолкнула Регину от себя и, подметая пыльную траву своими изодранными юбками, пошла к табору. Рамирес качнул головой и протянул Регине руку:
   - Пойдём. Посидишь возле нашего огня, послушаешь наши песни, посмотришь, как танцуют наши женщины. Ты попробуешь свободу на вкус и решишь сама.
   И она пошла. До рассвета просидела у цыганского костра, жадно глядя на дикие пляски и с замиранием сердца слушая красивые, непонятные песни кочевого народа. Никогда ещё не было ей так хорошо, так легко. Слова о том, что у неё будет всё то, о чём она так долго мечтала за стенами обители, праздничной музыкой звенели в ушах. То, что кого-то там погубят её красота и ненависть, совершенно не взволновали её. Ну, а если самой Регине суждено погибнуть из-за любви - так это в роду Клермонов, страстных и упрямых людей, было довольно обычным явлением. Она только одно не могла понять - о каком голосе крови говорила старая ведьма?
   Наутро она огородами, тайком от сестёр-урсулинок, вернулась в монастырь. Бессонная ночь, звучащие в ушах песни и жар костра вытеснили из памяти всё, оставив только слова цыганки о том, что у неё будет всё, чего она сейчас так страстно желает, и пугающее, необъяснимое влечение к Рамиресу. Она не могла понять, почему другие мужчины до вчерашнего дня не вызывали в ней таких чувств, что могло быть у неё, высокородной Региной де Клермон, общего с этим немолодым, грязным, грубым бродягой и потому постаралась выбросить их встречу из головы. Как это всегда случается, чем больше ты стараешься о ком-то не думать, тем крепче он вживается в твою память. Тоска по дикой воле, по первозданной свободе и огонь, загоревшийся в её теле, в одночасье сделали невыносимо тесными стены обители.
   Регина словно взбесилась. Она метала громы и молнии, требуя у Женевьевы де Гот отпустить её домой. Регина рвалась на волю, в леса и горы, на город­ские шумные улицы, в блистающий мир дворцов, в безумие маскарадов, - куда угодно, но только как можно дальше от своей тюрьмы. Расписанная на годы вперёд жизнь урсулинок выматывала её мятежную душу, кап­лю за каплей выпивала её силы. Тоска, тяжелая, густая, приходила в лунные ночи к порогу её спальни и доводила до исступления своими монотонными песнями. Всё чаще ей казалось, что эта тоска родилась вместе с ней, что она была частью её существа и не было никакой возможности избавиться от неё. Тоска впиталась в её кровь, вплелась в её волосы, серой пылью легла на кожу, мутным туманом застила глаза. Она знала: ещё один год в монастыре - и она сойдёт с ума. Или сбежит с цыганами: Рамиреса то и дело видели в окрестностях монастыря и уже ни для кого не было секретом, кого ищут его пылающие глаза, для кого звучат непонятные, пугающие песни кочевого народа.
   Все ровесницы Регины давно уже были либо отданы замуж, либо пристроены в качестве компаньонок к доживающим свой век аристократкам, помнившим ещё молодость Дианы де Пуатье. И только она, в своё время бывшая здесь самой младшей, оказалась теперь самой старшей из воспитанниц. Другой бы, наверное, уже прочили будущее невесты Христовой, от неё же не чаяли избавиться.
  
  
   Вполне вероятно, рано или поздно накалившаяся до предела ситуация закончилась бы либо грандиозным скандалом, либо страшной трагедией, если бы не случай. Точнее, Случай, впервые вмешавшийся в судьбу Регины и завладевший ею.
   Дождь, непрерывно ливший три дня кряду, превратил все дороги в окрестностях в сплошную липкую кашу, в которой увязали копыта лошадей и колеса телег, и заставил небольшой нарядный кортеж искать убежища в монастыре Святой Урсулы. Регина, искавшая спасения от невыносимой скуки в библиотеке, последней узнала о нечаянных гостях. Конечно, обитель и раньше посещали знатные дамы, останавливались путники, в общем-то, жизнь в обители частенько била ключом. Другое дело, что Регину в таких случаях Женевьева де Гот старалась убрать с глаз подальше, дабы не провоцировать скандалов и недоразумений - слишком уж ненадёжной была её племянница по части скромности и молчаливости. Но в этот раз Случай посредством погоды привел под стены монастыря саму Маргариту Валуа, жену Генриха Наваррского, втайне от матери Екатерины Медичи ездившую на встречу со своим опальным мужем. Она путешествовала в сопровождении двух своих самых верных фрейлин и нескольких дворян из окружения герцога Анжуйского, бывшего на тот момент союзником мятежного гугенота.
   Появление столь яркой и знаменитой личности вызвало в обители настоящий переполох. Шум, доносившийся со двора даже в библиотеку, выдернул Регину из мира классической Греции. Какое-то смутное предчувствие беспокоило девушку уже несколько дней, и сейчас, привлечённая всеобщей суматохой, она не удержалась и вышла во внутренний дворик. В то же самое мгновение дождь, словно дожидавшийся её появления, прекратился и из-за туч выглянуло заспанное, обрадованное солнце. Золотые лучи облили с ног до головы тонкую фигурку Регины, прятавшейся за углом, и предательски засверкали в огненных локонах, выбивавшихся из-под капюшона.
   Первым её увидел молодой невысокий дворянин и, встретившись взглядом с её колдовскими глазами, изумлённо присвистнул. Через минуту она уже склонялась в грациозном реверансе перед Маргаритой, ошеломлённо смотревшей на её поразительное лицо. Сама же Регина с не меньшим интересом изучала наряды фрейлин и самой Маргариты, законодательницы мод французского двора. Даже их дорожные костюмы отличались роскошью и демонстрировали последние веянья моды. Пышно драпированные юбки до косточки выставляли напоказ изящные ножки. Жёсткий испанский каркас всё же был более легкомысленным и по-французски изысканным. Кавалеры, сопровождавшие дам, выглядели не менее нарядными, но тонкий вкус Регины смущало обилие ярких цветов и щегольские, более подходящие для женщин, украшения.
   - Твоё лицо мне кажется смутно знакомым, - Марго, казалось, была в недоумении, - хотя я точно могу сказать, что никогда ранее тебя не видела. Как тебя зовут, прелестное дитя?
   - Регина де Клермон, графиня де Ренель, - не без гордости назвала своё имя девушка.
   - Вы из рода Клермонов? - переспросила Марго.
   - Да. Я младшая дочь графа Жака д'Амбуаз.
   Тихий шёпот удивления прошелестел над монастырским двориком. Очаровательная незнакомка оказалась не кем иным, как сестрой самого Великолепного Бюсси!
   Тонкие брови Маргариты изумлённо поднялись, однако, она довольно быстро овладела собой. Её возлюбленный в очередной раз преподнёс ей сюрприз. Кто бы мог подумать, что сей тщеславный гордец прячет от всего света подобное сокровище! Маргарита едва не рассмеялась, представив себе, какой фурор произведёт в Лувре эта юная особа. Весь "Летучий эскадрон" королевы-матери был лишь тусклым отблеском красоты графини де Ренель.
   Но Регина оказалась ещё и весьма образованной, умной, бойкой на язык девицей, прекрасно разбирающейся в философии и поэзии. Уже через несколько минут короткого общения с ней Маргарита пришла к выводу, что эта воспитанница урсулинок была рождена, чтобы блистать при королевском дворе, но уж никак не прозябать в смиренной обители. Девушка была невероятно хороша собой и очень похожа на своего брата: те же тонкие черты, высокий ясный лоб, нос с лёгкой горбинкой, чётко очерченный, решительный рот, надменный изгиб бровей. Но если красота Луи завораживала, притягивала к себе, как магнит, то ослепительная внешность Регины была воплощённым грехом, лишающим воли Желанием. Тёмные с поволокой глаза Бюсси брали душу в нежный плен - светлые до прозрачности огромные глаза Регины бросали вызов, дерзили и смеялись. Брат и сестра были двумя разными и в то же время равными сторонами одной медали.
   Вот только, на искушённый взгляд Маргариты, сестра была намного интересней. И сильнее. Молодая королева Наваррская решила во что бы то ни стало обзавестись новой игрушкой. Блестящий Луи де Бюсси был её любовником, даже больше - её Великой любовью, он совершенно свёл её с ума, она, не скрываясь, посвящала ему свои стихи и готова была на любые безумства. И если его сестра, эта совершенно очаровательная девочка, станет её подругой, её наперсницей... Лувр будет у их ног. В голове Маргариты рождались план один грандиознее другого. Всё было решено в одну минуту - этот бриллиант должен засиять в Лувре!
   Оставалась одна закавыка: сам Луи де Бюсси. Если он не спешил забирать сестру из монастыря, значит, у него были на то веские основания. Маргарите вовсе не хотелось ссорить со своим возлюбленным по какой бы то ни было причине. Ну да ничего. Что бы он там себе не думал, она сможет его переубедить. Или её зовут не Маргарита Валуа!
   - Ты божественна, дитя мое, ты просто восхитительна, - щебетала Маргарита, жадно глядя на пугающе прекрасное лицо девушки, - Я очень близкая подруга твоего бра­та графа де Бюсси. Он много рассказывал мне о тебе. Конечно, твоё место не здесь. Ты должна увидеть Париж. Ты должна покорить Лувр! Для тебя это не составит труда, поверь моему опыту. Думаю, мы с тобой расстаёмся ненадолго и вскоре увидимся при других обстоятельствах.
   - Не уверена, ваше величество, - Регина отвела помрачневшие глаза, - мой брат не спешит забирать меня из обители. Видимо, не особенно он жаждет встречи со мной.
   - О, ты зря так говоришь! Пойми, дитя, ты ещё многого не знаешь и совершенно напрасно обижена на своего брата. Граф де Бюсси занимается очень важными государственными делами. Он правая рука герцога Анжуйского, его присутствие просто необходимо при решении многих политических вопросов, военных кампаний. Твой брат очень знаменит, у него блестящая карьера при дворе. И нет ничего удивительного в том, что на тебя у него не всегда находилось время. Но так было только до сегодняшнего дня. Подожди ещё немного - и твоя жизнь очень сильно изменится.
  
  
   За Региной приехали, когда луна превратилась в тонкое острое лезвие изогну­того кинжала и яблони сняли свои подвенечные наряды. Она торопливо спускалась по лестнице, не зная, кого сейчас увидит: брата или одну из фрейлин королевы Наваррской. Суматоха, поднявшаяся в монастыре, совершенно сбила её с толку. Ибо даже в самых дерзких своих мечтах она не могла предположить, что за ней приедет сама Маргарита Валуа в сопровождении своей верной фрейлины маркизы д'О.
   Молодая королева Наваррская воспользовалась отсутствием Бюсси в Париже, написала ему сумбурное письмо и, не дожидаясь ответа - она прекрасно знала, что любовник ни в чём не сможет ей отказать и рано или поздно она своего добьётся, - отправилась в обитель св. Урсулы.
   И всё же, вместо того, чтобы оценить оказанную ей честь, Регина испытала острый укол обиды. Она совершенно не рада была визиту столь высокой гостьи - она ждала брата. Регина была почти уверена в том, что Луи поддастся на уговоры своей возлюбленной и вспомнит, наконец, о том, что на свете есть она, его родная сестра. Ведь вспомнил же он о ней, когда подарил ей маркизат Ренель. Правда, это было несколько лет назад и с тех пор он даже не написал ей ни разу, тогда как своей любовнице, наверное, писал постоянно, посвящал сонеты и катрены. Регина почувствовала, как в ней исподволь поднимается неосознанная неприязнь к своей титулованной благодетельнице.
   Она стояла на лестнице и смотрела на королеву и её фрейлину, ожидавших её во внутренним дворике. Нарядные, весело щебетавшие, они были грациозны и красивы и прекрасно осознавали силу своего обаяния. Изящество, острота ума и очарование королевы Наваррской гремели по всей Европе. Но Регина, как ни старалась, не могла разглядеть в её лице ничего истинно красивого. Разве что живой блеск умных глаз и сияющая улыбка. Положительно непонятно было, из-за чего сходили с ума все мужчины, в том числе и Бюсси. Бледную, тусклую, как у всех Валуа, кожу скрывал толстый слой румян и белил. Короткий нос, безвольный подбородок, тонкие губы, слишком покатые плечи - всё это не могло укрыться от пристального взгляда Регины. Она всё больше убеждалась в том, что Маргарита Валуа ей определенно не нравится, более того - вызывает стойкое отвращение.
   Но это был её единственный шанс обрести свободу, навсегда расстаться с урсулинками и тёткой. Увидеть Париж. Пожалуй, ради такого можно было несколько дней потерпеть общество королевы Наваррской. И её фрейлины. Регина перевела недовольный взгляд на спутницу Маргариты и едва сдержала вздох разочарования. Высокая, худощавая блондинка с пронзительно синими глазами и капризным ртом. И даже лёгкая тень здравого рассудка не омрачала безмятежное чело этой дамы. Она была глупа до такой степени, что Регина поняла: на неё невозможно будет злиться. Такая блаженная глупость может только умилять. Ничего странного не было в том, что Маргарита Валуа считалась одной из умнейших женщин при французском дворе - при таком-то окружении это было не трудно!
   Регина глубоко вдохнула и сделала шаг навстречу прелестницам.
  
  
   Первое, что смогла осознанно увидеть, впитать в свою память Регина, - это дорога, пыльная, вьющаяся вдаль, до­рога, в конце которой Регину ждала Жизнь. Те два дня, что они были в пути, Регина почти не говорила, зато Маргарита и её спутница Ортанс, маркиза д'О, болтали без умолку, уверенные в том, что нашли благодарную слушательницу. Время от времени Регина действительно включалась в беседу, особенно когда Марго затевала с ней какой-нибудь философский или теологический диспут, рассказывала о её брате, графе де Бюсси или объясняла тонкости придворной жизни, её подводные камни и внешние ритуалы. Бессмысленную же трескотню маркизы о нарядах, придворных сплетнях и прочем она пропускала мимо ушей, слушая совершенно другое: грохот колес по мостовой городов, пение деревенских девушек, разговоры на постоялых дворах. Она всматривалась в лица людей, в зелень деревьев, вдыхала запахи цветов и готовящейся пищи и старалась оставить в памяти каждую мелочь, словно стремилась навсегда вытеснить из неё всё, связанное с монастырем.
   Париж обрушился на неё, как грохот оркестра посреди мертвой тишины. Целая лавина звуков, образов, запахов увлекла ее за собой. Улицы, мосты, соборы, каменные и деревянные дома, набережные - всё смешалось в один ослепительный, завораживающий образ Великого Города. Несмотря на то, что день подходил к концу, Город, судя по всему, засыпать не собирался: приезд Регины совпал с открытием знаменитый ярмарки Ланди, любимого празднества парижан. Растерянная и ошеломлённая множеством народа, гремящими по мостовым колесами карет, яркими красками платьев парижских модниц, звоном шпор и шпаг, Регина пришла в себя только на набережной Гренель, когда из вечерних сумерек показались очертания её Дома.
   Дом! Дом, где она родилась, дом, который она совсем не помнила, дом, откуда теперь уже она никуда и ни за что не согласится уехать. Регина судорожно всхлипнула и, подобрав юбки, бегом помчалась к дому, не дожидаясь ни слуг, ни сопровождавших её дам. В окнах горел яркий свет, слышалась громкая музыка, звонкие весёлые голоса и беззаботный смех. "Наверное, брат решил сделать мне сюрприз и устроил праздник в честь моего приезда! Теперь понятно, почему за мной пожаловала сама королева Наваррская. Это просто невероятно - сразу из скуки и благочестия монастыря попасть на настоящий парижский праздник!" - подумала она и с восторженным визгом распахнула настежь двери.
   И застыла на пороге. В доме действительно был в разгаре праздник. Точнее, грандиозная попойка. Но к Регине этот праздник жизни не имел никакого отношения. В первые секунды она растерялась, не зная, что и подумать. В доме царил полный хаос от порога до второго этажа. Пьяные молодые мужчины, разряженные по последней моде, девицы известной профессии, снующие туда-сюда с подносами и бутылками слуги, осоловевшие от вина и усталости музыканты. Регина сначала замерла, беззвучно открывая и закрывая рот. Такого оборота она явно не ожидала. Где-то через полминуты до неё начал доходить смысл происходящего.
   В Париже в то время было в порядке вещей снимать хорошие дома (особенно ценились богатые дома на набережной или в Пале-Рояле) и принимать в них друзей, точнее устраивать шумные оргии и бурные попойки. Большинство владельцев таких домов были приближёнными к особам королевской крови, а посему основную часть времени проводили либо в Лувре, либо на королевских охотах, в других резиденциях короля и пр., так что их собственные дома зачастую оставались в распоряжении слуг, которые во все времена были не прочь нагреть руки за счет хозяев. Случалось и такое, что временные "хозяева" настолько обживались в заимствованном жилище, что настоящим хозяевам приходилось отстаивать свои права со шпагой в руках, а то и при участии стражи.
   Нечто подобное произошло и в доме графа де Бюсси. Рано или поздно это должно было случиться, поскольку Луи был редким гостем в своём родном доме. До недавнего времени хозяйство вела кормилица Регины Франсуаза Беназет, на которой держался весь дом и которую, по слухам, побаивался даже сам Луи де Бюсси, и потому желающих попировать в доме на улице Гренель как-то не находилось. Но месяц назад мадам Беназет уехала в Пуату к своей умирающей сестре и дом остался без присмотра, чем не преминули воспользоваться служанки. Шустрые девицы давно уже лелеяли радужные планы, как бы весело провести время и заодно подзаработать. Их товарки из других домов давно уже вместе со сторожами вовсю пользовались долгим отсутствием хозяев. Клиенты нашлись быстро - дом графа де Бюсси слыл одним из лучших в Париже. Компания беззаботных молодых повес за сходную цену сняла особняк графа на неделю и теперь вовсю веселилась там, живя на широкую ногу и не задумываясь над тем, что с ними будет, если вдруг Бюсси неожиданно вернётся.
   А уж о том, что может приехать юная графиня де Ренель, и вовсе никто не подозревал.
   И вот теперь Регина в полной растерянности стояла посреди шумного веселья и не знала, что и подумать. Правда, её растерянность длилась недолго.
   Не прошло и двух минут, как на хмельную компанию обрушился неудержимый гнев рыжеволосой фурии. Юная, ослепительно красивая девушка, решительно подбоченившись и яростно сверкая серыми злыми глазами, властным окриком перекрыла пьяные голоса, звуки музыки и звон посуды:
   - Что здесь происходит? Где граф де Бюсси?
   Несколько человек, видимо, наиболее трезвых, на мгновение отвлеклись от общего веселья и посмотрели в сторону девушки.
   - Гы-ы, красотка, - с видом знатока отметил один из них.
   - Наверное, это с Дю Буа. Он всегда находит самых красивых девиц, - отозвался его собутыльник, не сводя пьяных глаз с Регины.
   - Да какого чёрта! - взорвалась взбешённая подобной непочтительностью Регина.
   Она решительно шагнула к главному столу, одним рывком сдёрнула с него скатерть вместе с посудой, яствами и свечами. Грохот раздался невообразимый: золотые и серебряные блюда и кубки со звоном раскатились по полу, половина бутылок с дорогим вином перебились, разгулявшийся народ возмущённо загудел.
   - Это кто ещё такая?! - капризным голосом взвизгнула сидевшая на коленях очень толстого дворянина девка.
   - Кто я такая? - раздельно, почти по слогам зловеще прошипела Регина и этот её змеиный шёпот почему-то враз заставил всех замолкнуть, - Кто Я такая?! Да как вы смеете спрашивать МЕНЯ в МОЁМ же доме, кто я такая? Сейчас же, слышите вы, сейчас же убирайтесь отсюда! Вон из моего дома!
   Гости ни трезветь, ни уходить не собирались, что окончательно вывело из себя Регину.
   - Если кто-то думает, что я побрезгую опускаться до драки с уличными девками или побоюсь устраивать скандал на весь город, выставляя кучку пьяных ублюдков из своего дома, то этот человек очень сильно ошибается, - тоном, не вызывающим ни малейших сомнений в истинности своих намерений, громко заявила юная графиня, - так что настоятельно советую вам, господа, забрать своих подруг и немедленно покинуть этот дом. И не забудьте принести свои извинения и заплатить за испорченные скатерти и поломанную мебель.
   Было что-то в её дьявольски прекрасном облике, что заставляло подчиняться безоговорочно. Властные манеры, надменный холодный голос и пристальный взгляд, ничего хорошего не сулящий. И как-то сразу верилось, что это хрупкое на вид создание вполне способно разнести по камешку не то что этот дом - всю набережную, и глаза её горели так, что могли испепелить заживо любого. Волей-неволей, но незваные гости по одному, по двое начали выбираться из-за стола, музыка постепенно стихла и музыканты незаметно выскользнули на улицу. Одна из девиц, не в меру захмелевшая, бесцеремонно схватила Регину за плечо и, обдавая тяжёлым запахом дешёвого вина, нагло усмехнулась:
   - А ты сама-то кто такая, чтобы здесь хозяйничать? Что-то я тебя не припоминаю.
   Графиня, вздрогнув от отвращения, сбросила её руку со своего плеча и, не считая нужным что-либо объяснять существу, стоящему много ниже её самой, просто влепила девице столь внушительную оплеуху, что та не удержалась на ногах и распласталась на полу.
   - Пшла вон, - презрительно процедила Регина и окинула оставшихся вызывающим взглядом.
   Желающих связываться с дерзкой незнакомкой как-то не нашлось.
   К тому же в дом в это время вошла не кто иная, как сама Маргарита Валуа, и появление особы королевской крови, да ещё столь известной и влиятельной, привело ко всеобщему бегству стремительно протрезвевшей компании.
   - А ты великолепно справляешься с ролью хозяйки этого дома, - одобрительно заметила Маргарита, которой Регина нравилась всё больше.
   "Могла бы и пораньше появится. Или хотя бы предупредить, что Луи нет в городе", - мрачно подумала девушка, мило улыбаясь Маргарите. А в душе закипала смертельная обида: единственный родной человек, её брат, даже не соизволил встретить её дома. Он забыл о ней. Вместо семьи в родном доме её ожидала пьяная компания посторонних людей, а любовница брата с любопытством наблюдала за тем, как растерянная, обиженная девчонка будет справляться с незваными гостями. Так слепых щенят бросают в реку и оставляют жизнь тем, кто сам сможет выплыть.
  
  
   Остаток вечера у Регины ушёл на серьёзный разговор с прислугой. В результате сторожа и почти все горничные и кухарки были выгнаны молодой хозяйкой взашей едва ли не собственноручно. Регина разошлась не на шутку и сразу показала свой крутой нрав. Слуги, привыкшие беззаботно и вольготно жить при графе де Бюсси, большую часть своего времени проводившем либо в Лувре, либо в Анжу, либо на войне, вынуждены были смириться с тем, что его младшая сестра взялась править железной рукой.
   - Запомните раз и навсегда золотое правило, по которому с сегодняшнего дня будет жить этот дом, - громко объявила Регина, закончив отчитывать провинившихся и отдав все необходимые распоряжения, - отныне всё будет либо так, как я скажу, либо вообще никак не будет! И не дай вам бог ещё раз устроить что-нибудь подобное этой пирушке в МОЁМ доме.
   Прислуга испуганно молчала, но за Региной с этого момента прочно закрепилась репутация ведьмы и стервы.
   - А что вы все встали, как истуканы? - обернулась она, уже поднимаясь по лестнице в свою спальню. - Все расходитесь по своим местам и чтобы к утру в доме всё сияло и сверкало, чтобы никаких следов недавней попойки сам чёрт не нашёл! И передайте дворецкому, чтобы завтра к полудню вместо тех, кого я сегодня рассчитала, были наняты новые работники.
   До утра дом гудел, как улей: служанки и лакеи (мальчишка-посыльный был отправлен среди ночи даже за теми, кто был отпущен на время отсутствия графа) в спешном порядке наводили чистоту. Громким шёпотом обсуждали новую хозяйку, свалившуюся, как снег на голову, и оказавшуюся сущей змеёй, гадали, как будут жить дальше и что взбредёт ей на ум к утру. Однако мимо хозяйской спальни ходили на цыпочках, не осмеливаясь лишний раз вздохнуть, и возносили благодарные молитвы Деве Марии и все святым за то, что Франсуаза следила за тем, чтобы комната её любимицы всегда была готова к возвращению молодой графини. Кормилица ждала Регину все эти годы изо дня в день, не переставая верить в то, что Луи однажды вспомнит о своём долге перед младшей сестрой.
   А наутро приехала госпожа Беназет. Регина, проснувшаяся на рассвете от того, что ей хотелось поскорее вспомнить ДОМ, познакомиться с Парижем и успеть сделать массу важных и интересных дел, бродила из комнаты в комнату, касаясь пальцами стен, канделябров, статуэток, кар­тин, заново срастаясь с домом, куда её неудержимо тянуло все пятнадцать лет. Тихий, ломающийся от волнения голос окликнул её: "Девочка моя!". Регина быстро обернулась на зов: в дверях стояла полная, румяная женщина средних лет и слёзы ручьём катились из её глаз. Чем-то тёплым и родным веяло на Регину от всего облика этой женщины и медленно всплывало в памяти, по звукам, по буквам её имя - Франсуаза, её кормилица. Натянутая до предела струна в сердце со звоном сорвалась и Регина разревелась, как когда-то в детстве, на груди у своей кормилицы.
   Всё было позади: одиночество, тоска, ненавистный монастырь, мессы, псалмы, нравоучения. Впереди было только хорошее. Впереди была целая жизнь. И рядом - самый близкий и родной, любящий и всё понимающий человек - Франсуаза. И можно было выплакать свою беду, можно было стать слабой и глупой хотя бы на те несколько минут, пока рука кормилицы нежно гладила её лицо.
  
   Спустя два часа Регина всё же смогла отпроситься у кормилицы в город, не дожидаясь Маргариту Валуа с её противной фрейлиной. Она слишком привыкла в монастыре быть одна и теперь трудно сходилась с людьми. Тем более, что любовница брата восторга у неё не вызывала. Скорее, Регина восприняла её, как соперницу, которую нужно победить.
   И уж менее всего Регина хотела делить с кем бы то ни было свою первую прогулку по Парижу. Это должно было принадлежать только ей одной. В монастырской библиотеке она нашла поэму о Городе, которую знала почти наизусть и теперь, бродя по узким переулкам, людным набережным и древним мостам, шёпотом повторяла любимые строки:
  
   Сей город - Князь всех городов,
   Средь прочих царств - Жемчужина на Сене.
   Земля любви и песен, вдохновенья и цветов,
   Ученых и бродяг, святых и менестрелей.
   Сокровищница благ мирских, которой равных нет.
  
   Париж! С тобою ли сравнится
   Любой другой из городов земли?
   К твоим воротам день и ночь стремится
   Поток гостей, спешащих подивиться
   На божество по имени Париж.
  
   С того, самого первого дня, и уже до конца жизни она была полностью захвачена Парижем, заражена им, как неизлечимой болезнью. Просыпаясь, она слышала манящий голос Города, и едва успев покинуть постель, стремилась окунуться в эту никогда не останавливающуюся карусель, которая означала для неё самое желанное - Свободу! Только теперь, вдыхая запах парижских улиц и площадей, Регина по-настоящему понимала, чего была лишена в монастыре, какой бедной и бесцветной была её жизнь. Да и можно ли было вообще назвать это жизнью! Теперь годы, проведённые там, в обители урсулинок, как никогда представлялись ей сном тяжело больного человека, прикованного к постели.
   Целыми днями она изучала Город и наслаждалась своей свободой. Служка, сопровождавший госпожу в её прогулках, не переставал удивляться тому неподдельному восхищению и восторгу, сиявшему в глазах графини. Он-то уже успел забыть, как его самого поразил этот бурлящий, шумный, многоликий водоворот, когда десятилетним крестьянским оборвышем он впервые шагнул в ворота Сен-Марсель. Мальчик повзрослел, стал частью этого водоворота и разучился удивляться.
   Да что тут особенного, подумаешь, цыгане вошли в город! Он их видел сотни раз. Или эта суматошная ярмарка в Сен-Жермене: там всегда жди неприятностей, либо кошелёк стащат, либо арестуют ни за что ни про что, народу-то куча. А то ещё, того и гляди, пожар начнётся. Или чума. Или в очередной раз школяры и студенты начнут буянить...
   Но Регине эти рассуждения были неведомы. Душа её, истомлённая жаждой новизны, впитывала каждый звук любимого Города, цвета и запахи, наряды горожан, крики торговцев - всё, что называлось Жизнью.
   А ещё она любила бродить по берегу Сены. Сена, позолоченная со всех сторон солнцем, гладкая и блестящая, как отцовская шпага, висящая в кабинете брата, стала её любимицей. Величавая, безразличная Сена, которую даже ночью бороздили во всех направлениях лодки и груженые баржи, была символом Парижа. Сена - это Париж. Часами девушка могла наблюдать за жизнью реки. Матросы с барж баграми захватывали плывущие по течению реки плоты, подтягивали их к берегу, где какие-то оборванцы выкатывали бревна на сушу и складывали их штабелями. На противоположном берегу на фоне затянутого дымкой пейзажа в пастельных тонах белела баржа-прачечная. Звонкий смех молодых прачек, стук вальков долетали до слуха Регины и смешивались с криками, доносившимися с барж и лодок, с ржанием лошадей, которых вели на водопой конюхи.
   Пройдя немного дальше, она всегда ощущала знакомый и привычный для этого места сладковатый, терпкий и очень назойливый запах. Здесь, справа была расположена небольшая пристань, где стояло на причале множество шаланд, с которых разгружали корзины с апельсинами, вишнями, виноградом, грушами. Молодые, мускулистые лодочники, стоя на носу своих лодок, с наслаждением жевали апельсины, так что у Регины слюнки текли, и она совершенно по-детски радовалась, когда кто-нибудь из самых дерзких и весёлых бросал ей ослепительно-оранжевый, восхитительно пахнущий шар, сопровождая его безобидной шуткой или смелым комплиментом. Ничего вкуснее этих апельсинов она не ела никогда в жизни! А на берегу, прямо на глазах росли груды мешков, ряды бочек, стога сена для конюшен.
   Путь её пролегал по Мельничному мосту, далее до моста Понт-о-Шанж, с которого запросто можно было полюбоваться построенным каких-то сто лет назад мостом Нотр-Дам, первые сваи которого, по рассказам старика Гоше, вбивал сам король Карл VI. А вокруг возвышались башни и колокольни Парижа; кружево замысловатых построек; шпили церквей; высокая крыша Колоннадного дома; квадратные резные башни великого собора, взметнувшиеся к самому небу; площадь Грев, где никогда не простаивали без дела виселица и позорный столб - главное развлечение для парижского сброда. И всё это утопало в ярких, нежных лучах июньского солнца и весёлой зелени садов и парков. Даже каменная кладка мостовых радостно играла солнечными бликами, услужливо ложась под лёгкие ножки молодой красавицы, словно благословлявшие улицы Города.
  
   Маргарита всерьёз решила взять девушку под свою опеку и сделать своей наперсницей, так что вскоре Регина уже знала все последние сплетни французского двора, все тонкости как политики непосредственно Лувра, так и всей Европы, все модные литературные новинки от "Гептамерона" самой Маргариты до поэтов Плеяды и сонетов начинающего Дю Вентре, дерзкого и злого на язык. От природы способная, она всё схватывала на лету и прочно запоминала. Маргарите оставалось только удив­ляться её цепкой железной памяти. Всю первую неделю своей парижской жизни Ре­гина провела в беготне по ювелирам, портным, белошвейкам и многочисленным лавкам, где торговали дорогими, умопомрачительно красивыми тканями, душисты­ми маслами, безделушками и духами с Востока.
   Впервые попав в восточную лавку, девушка была потрясена. Она перетрогала каждый кусок ткани, перенюхала содержимое всех баночек, коробочек и шкатулочек. Ей всё хотелось купить! Регина тогда объявила бойкот всем модным парижским духам и её кожа с того дня пахла восточными травами. Надышавшись пряностей и ароматных масел, она вышла на улицу в приятном опьянении, держа в охапке целую кучу изящных чеканных коробочек и разноцветных баночек со всякой всячиной. Руки и волосы юной графини благоухали смесью корицы, гвоздики и роз. С этими драгоценностями она категорически отказалась расставаться. Будь у неё еще пара рук, она бы и рулоны тканей не доверила нести слугам. Маргарита, сопровождавшая Регину, искренне веселилась, глядя на этого ребёнка, дорвавшегося до женских радостей.
   В ювелирной лавке ситуация повторилась. Не обращая внимания на возмущенные возгласы и настоятельные советы маркизы, девушка не обратила ни малейшего внимания на золото, рубины и изумруды, которыми в Лувре были увешаны все, и потратила все деньги на оправленные в серебро жемчуга, бирюзу, голубые алмазы и аметисты.
   Маргарита только разводила руками и уже не спорила - юная графиня всегда оставляла последнее слово за собой. Девушка так напоминала своего брата и в то же время так сильно отличалась от него. Регина была истинной дочерью Евы, Луи - идеалом мужчины со всеми свойственными его полу недостатками, которые женщины испо­кон веков принимали за достоинства. И если молодой граф уже властвовал над умами и сердцами Парижа, то его никому пока не известная сестра имела все шансы произ­вести в Лувре фурор, и молодая королева Наварры неустанно возносила Господу благодарность за то, что самый блистательный мужчина Франции, её любовник, был братом этой девуш­ки, ибо Регина единственная могла выйти полной победительницей в том сражении за сердце и состояние графа, которое шло при дворе и давно уже не было тайным.
   В отсутствии Луи Регина, столь похожая на своего брата, была целебным бальзамом на сердце влюблённой Маргариты. Она смотрела на неё, а видела лицо Луи, слышала её голос, а отвечала - Ему. Бюсси давно уже стал для неё каким-то наваждением и, изучая Регину, она хотела найти разгадку его магического притяжения, подобрать ключ к его душе. И в итоге запуталась окончательно, потому что его сестра оказалась ещё большей загадкой. Восхитительной и пугающей, как страшная сказка, рассказанная в полночь.
   Как-то раз, когда Маргарита и её фрейлина перемывали косточки своим знакомым, маркизе пришло в голову составить для Регины список наиболее достойных из возможных кандидатов в женихи. Последняя резко оборвала:
   - Ортанс, запомните, пожалуйста, что в этом списке будет только одно имя, но оно будет самым громким и блистательным. Мне нужна только редкая, совершенно исключительная добыча, за которой идет увлекательная и пока безрезультатная охо­та. Мне нужен самый ценный приз.
   Ортанс и Маргарита переглянулись и последняя негромко засмеялась, но в этом смехе зазвучало чувство собственного превосход­ства и облегчение:
   - Ах, дорогая моя девочка, это невозможно. Именно для вас это и невозможно.
   - Для меня нет ничего невозможного! - сверкнула глазами Ре­гина.
   - Возможно, действительно ничего... кроме того, что не дано Богом, ибо самый завидный жених Франции - ваш брат Луи, великолепный граф де Бюсси. Все ос­тальные, увы, находятся на несколько ступеней пониже...
   - ... и мне придется волей-неволей снизойти до них, вы это хотели сказать? - Регина резко поднялась, отшвырнула в гневе кресло и ушла в сад.
   Ортанс пожала плечами и направилась вслед за ней, недоумевая, зачем нервни­чать из-за такого пустяка. В Лувре было достаточно мужчин и качество в данном случае легко можно было компенсировать количеством и весом кошелька, а если учесть, что при дворе пока оставались свободными от брачных уз два отпрыска королевских кровей, принц Конде и три будущих герцога, - это не считая Англию, Ис­панию, Австрию и Польшу, - то поводов для расстройств не было абсолютно. Имен­но это она и изложила Регине, догнав её среди розовых кустов.
   - Вы забыли ещё Италию, Германию и Восток, - равнодушно обронила Регина.
   В это время дворецкий доложил о приходе белошвеек и портнихи и в предвку­шении примерок новых нарядов неприятный разговор был забыт.
   Узнав из письма Маргариты о приезде сестры, Бюсси написал управляющему, чтобы тот не скупясь выделял любые суммы по первому же требованию Регины, так что подготовка к первому появлению в Лувре шла полным ходом. Ортанс до хрипоты спорила с юной графиней по поводу расцветок и фасонов: если маркиза была в курсе последних веяний моды, то Регина руководствовалась исклю­чительно своим врождённым чувством меры и безупречным вкусом. Яркие, насы­щенные, густые краски тканей, изобилие золотого и серебряного шитья и порой бросающееся в глаза узорочье, перегружавшее наряд, пришлись ей не по нраву. Напрочь игнори­руя советы Ортанс, Регина заказывала только то, что устраивало ее саму:
   - Теперь диктовать условия буду я, - заявила она маркизе, выведенная из себя её причитаниями по поводу того, что при дворе есть свои законодатели вкусов и Ре­гина будет смотреться нелепо в своих простеньких платьях, совершенно не соответствовавших статусу и состоянию Клермонов, - и задавать тон тоже буду я.
   Маргарита посоветовала фрейлине не спорить с Региной, поскольку знала - упрям­ство и гордыня были семейными чертами всех Клермонов и переубеждать в чём-то сестру Бюсси было делом неблагодарным; но втайне гордилась и даже завидовала безупречному вкусу и твёрдости характера этой юной девочки.
  
  
   Рене де Бираг первым узнал из донесений своих шпионов, что в ближайшее время ко двору будет представлена младшая сестра Луи де Бюсси - Регина де Клермон, графиня де Ренель, и что всем этим занялась непокорная дочь Екатерины Медичи. Бюсси был его нескончаемым ночным кошмаром. К подковерной войне с семейкой Гизов и он, и королева-мать уже давно привыкли, это был как бы своеобразный десерт к каждому блюду. И жить спокойно не дают, и без них скучно. Но Бюсси был абсолютно непредсказуемой и неконтролируемой фигурой. Герцог Анжуйский ещё в бытность свою Алансоном попал под влияние умного и амбициозного графа и тем самым обеспечил неуязвимость Бюсси. Титул губернатора Анжу и любовь Маргариты Валуа добавили козырных карт придворному наглецу. Бюсси не примкнул к Католической Лиге и не поддержал претензии Гизов, но и королевское семейство он ни в грош ни ставил. Луи де Бюсси д'Амбуаз был сам по себе. Независимое авторитарное королевство. Всему Парижу было известно его мнение о Валуа: королева-мать - выжившая из ума флорентийская отравительница, Генрих III - выродок с гомосексуальными наклонностями, герцог Анжуйский - послушная марионетка в руках Бюсси. Исключение составляла лишь Марго по той простой причине, что была молодой, красивой и умной женщиной, а эти три фактора в его глазах могли перевесить что угодно. Луи любили женщины и любил Париж, им восхищались молодые дворяне и эта всеобщая любовь, по мнению графа, давала ему право на всё. О том, что Маргарита Валуа влюбилась в него, как кошка, знали все. Это случилось чуть ли не на глазах у всех во время коронации Генриха III в Реймсе. Вскоре об их связи знал весь Париж, королева-мать была в бешенстве, обычно смотревший на похождения жены Генрих Наваррский в этот раз взревновал не на шутку, но Марго уже было не остановить. Однако до сих пор поймать любовников с поличным никому не удавалось - оба были дьявольски хитры и осторожны. А может, им просто везло. На ненавистного Бюсси неоднократно устраивались покушения по принципу "все на одного и желательно в спину", но улыбка судьбы, собственная шпага и верные друзья до сих пор хранили его назло Бирагу и всем Валуа.
   И вот, когда этот дурак Франсуа Анжуйский связался со своим зятем-гугенотом и самодовольное, красивое лицо Бюсси перестало изо дня в день маячить в Лувре и появилась надежда, что в каком-нибудь сражении ему отрежут голову, является Она. Регина де Ренель. Как будто одного отпрыска этого строптивого семейства Парижу было мало! Да ещё, как выяснилось, Маргариту Валуа магнитом тянуло к ним. Теперь она увлеклась девчонкой Клермон! Уверенность канцлера в грядущих неприятностях крепла с каждым днём.
  
  
   Но никто не знал и того, что сны молодого графа с каждым разом становились всё тревожней, что сердце металось в его груди и он не находил себе места от предчувствий чего-то неотвратимого, словно горная лавина. В суматохе двора мятежного короля Наварры и его легкомысленного союзника, среди мелких стычек и дрязг вокруг французского трона, среди всей этой привычной военной и политической кутерьмы вдруг стало ему мерещиться невозможной красоты лицо. В призрачном лунном свете чудился ему чей-то неясный профиль, склонённый над водой. Луи не знал, не мог вспомнить эти тонкие черты, эти бледные руки, но они были странно знакомы ему. Предчувствие чего-то небывалого, необъяснимого, чего-то долгожданного и даже пугающего томило его, прогоняло сон, стирало из памяти едва рождённые стихи, превращало в ненужную мишуру всё, что прежде казалось важным и значимым. Словно после долгого путешествия по бесконечно прекрасному, всегда разному безбрежному океану мелькнул у самой кромки горизонта туманный скалистый остров. Словно посреди звуков музыки и нежных женских голосов в праздничный гул бала тихо влилась пронзительно-чистая трель соловья. Его неудержимо тянуло в Париж, и Луи вполне отдавал себе отчёт в том, что не Маргарита Валуа была тому причиной.
   Волна неизбежной, судьбоносной катастрофы надвигалась и Луи почти физически ощущал это. Что-то ждало его в Париже, и когда пришло письмо от Маргариты с известием о приезде Регины, он, не теряя времени на раздумья, сорвался в Париж. Неясная тревога глухими раскатами дальней грозы гнала его домой. Он не стал убеждать своего сюзерена герцога Анжуйского о необходимости вернуться ко двору - он просто поставил того перед фактом, что либо они вместе возвращаются в Париж, либо Луи едет туда один, но с этого момента герцог может на него не рассчитывать. Подобная блажь своевольного Бюсси герцог объяснил себе безумной страстью к Маргарите Валуа и, не имея сил в чём-либо отказать своему фавориту, оставил лагерь мятежных гугенотов.
  
  
   Регина проснулась на рассвете и, сбросив одеяло, подбежала к окну, отдернула портьеры, распахнула ставни, впуская в дом солнечный свет. Золотистый поток, становившийся все ярче и смелее, облил ее вы­сокую хрупкую фигурку, пронизал кружева рубашки и, вливаясь сквозь тонкую ко­жу в ее тело, засветился изнутри, словно вместо крови в ее венах заструилось сол­нечное вино. Загорелись огнем рассыпавшиеся по плечам волосы, на кончиках рес­ниц заплясали яркие искорки, расплавленным золотом засияли глаза. Упиваясь теп­лом и светом, Регина набиралась сил перед своим первым появлением в Лувре. Се­годня она должна была положить Францию к своим ногам. Этот первый бой будет последним - либо она выиграет его и станет королевой Лувра, либо станет одной из многих, а это для всех Клермонов во все века было смерти подобно. Она не имела права на ошибку. К тому же Маргарита сказала ей по секрету, что граф де Бюсси уже выехал из Анжу и сегодня тоже появится при дворе. Регина должна была быть достой­ной его гордости, она не может его разочаровать. Ведь он никогда ее не видел, он ее совершенно не знает и, возможно, то, какое впечатление она сегодня произведет на него, будет решающим в их отношениях.
   А ещё ей хотелось взять реванш. Чтобы Луи раскаялся в том, что так долго не вспоминал о ней. Чтобы увидел: она не хуже тех придворных красавиц, которыми он восхищался, которым посвящал стихи.
   "Моя жизнь - как тёмная ночь,
   Если в ней нет света Вашей любви!" - вот что однажды он написал о Маргарите.
   Эти слова раскалёнными угольями жгли сердце Регины, которой он ни разу за столько лет не написал ни единого слова в письме. Но она поклялась самой себе, что настанет время - и ей, Регине де Ренель, самые знаменитые поэты Франции будут посвящать свои стихи! И пусть тогда её брат умирает от стыда и раскаяния! Пусть знает, что она достойна быть его сестрой!
   В комнату вошла Франсуаза и, увидев свою любимицу в ореоле солнечных лу­чей, заворковала:
   - Ах, ты, Господи, какая всё-таки красавица вдали от дома выросла! Вытянулась, словно деревце молодое, распустилась розой! Жаль, матушка ваша не видит, какой вы стали красавицей! Словно солнышко, а кожа так и светится. Да такие ручки толь­ко королю и можно целовать! Господь свидетель, второй такой красавицы во всём Париже не найти! Вот молодой граф-то сегодня порадуется, вот удивится! Уж и стыдно станет ему, что сестрицу свою и не вспоминал столько-то лет. А уж как баловать он тебя будет теперь! Друзья его все непутёвые окончательно головы потеряют! Ну вот, и я дождалась, когда возле нашего дома молодые господа будут толпиться не для того, чтобы с графом в трактире напиться или на дуэли подраться, а чтобы на красавицу мою полюбоваться! Только господин граф теперь не всякого и допустит до сестры своей, тебе, голубка моя, пары-то в Париже равной и нет. Разве что младший Гиз или сам герцог Анжуйский, ну да не нравится он мне совсем. Кроме лучшего друга нашего графа, благородного де Лоржа, никого и в голову не приходит. Первая невеста Парижа ты теперь будешь, девочка моя! Ну, иди, моя голубушка, умываться будем. Я водицу специально на травах сделала, тут и розовые лепестки, и жасмин, и мята, и травка заветная, ещё бабка моя, ведьма, припрятала.
   Регина только смеялась, звонко и беззаботно, слушая несмолкаемое журчание её разговоров. И плещась в благоухающей травами воде, чувствовала, как обволакива­ет её тонкий, дурманящий аромат, как сходит с тела последний сон, убегая по коже каплями воды, и что-то внутри неё оживает, расправляет крылья и трепещет в ожи­дании нового дня. Недаром, ох недаром славилась Франсуаза своим знанием лечеб­ных и колдовских трав!
   Вырвавшись из стен монастыря, Регина изменилась за считанные недели, как оживает, распрямляется зачахший в тени цветок, омытый летним дождём и согретый солнцем. Свобода сияла в ее глазах шаль­ным, неспокойным блеском; гордость и абсолютная уверенность в своих силах таи­лись в соблазнительном изгибе губ, и даже походка стала легче, словно за спиной выросли невидимые крылья.
   И вот желанный и пугающий миг наступил...
   Регина, мёртвой хваткой ледяных пальцев вцепившись в оборки юбки, шагнула в сверкающий зал, когда объявили её гордое имя. Отважно вздёрнула вверх маленький твёрдый подбородок, обвела зал обманчиво невозмутимыми глазами и обронила мимолётную благосклонную улыбку. Тысячи свечей, отражаясь в золо­те и драгоценных камнях, на мгновение ослепили её, но неведомо было ей в тот миг, что ярче всех огней слепила глаза её красота. На мгновение вокруг воцарилась тиши­на и тут же была смята, отброшена общим шумным вздохом. Шелест шелков, шур­шание кружев и громкий шепот пронесся по залу, словно дыхание бога, владевшего этим дворцом, этими людьми - бога роскоши и общественного мнения. Бога, чьей вер­ноподданной Регине не суждено было стать, ибо сама она была богиней.
  

ГЛАВА II. Луи.

  
  
   "Он видел её всего мгновение, но такого мгновения ещё не было в его жизни. Он даже не понял, что с ним случилось, только знал, что это что-то небывалое, странное и этого нельзя объяснить. А она ушла, её уже не было.
   И он прикрыл глаза ладонью, чтобы не забыть увиденного, чтоб ни на что другое не смотреть".

Пер Лагерквист "Мариамна"

  
   Граф де Бюсси со своим любимцем-пажом юным розовощёким Мишелем обогнали многочисленную и оттого медлительную свиту герцога Анжуйского на полдня пути. Луи гнало вперёд томительное предчувствие Встречи. Он не представлял, что такого может ждать его в Париже (кроме, разумеется, свалившейся на голову благодаря причудам Марго младшей сестры), но был почти уверен в том, что там, за воротами Парижа - его Судьба и потому спешил.
   Тёплый летний ветер развевал тёмно-каштановые кудри графа, белые перья на берете пажа и гривы лошадей и доносил тяжёлый, неприятный запах города. Луи въехал в город через ворота Сен-Марсель и на площади Мобера столкнулся со своими закадычными друзьями: виконтом Бертраном де Рошфором и графом Робером де Шарантоном.
   Друзья приветственно помахали ему рукой:
   - Ну, как там в Наварре? Не умер от скуки? Насколько я слышал, гугенотки все сплошь добродетельны и пугливы, - умело изобразив безгрешное неведение, спросил Робер.
   - Погода мерзкая, развлечений никаких, настоящих сражений тоже нет, да и женщины не так красивы, как в Париже, - как можно легкомысленней ответил Луи.
   - Говорят, Маргарита Валуа зачастила к своему мужу. Неужели решила стать протестанткой? - Робер уже вовсю хихикал.
   - Да ну тебя к чертям! - вспылил Луи, - мне что, по-твоему, нечего больше делать было, как только разбираться в семейных делах Генриха Наваррского или проверять вероисповедание его жены? Я же не спрашиваю тебя, что за нечистая сила носит вас в это время в нескольких кварталах от дома!
   - А мог бы и поинтересоваться, - подал голос виконт.
   - Видишь ли, дружище де Бюсси, - пустился в объяснения Робер, - после того, как ты отбыл в Анжу, развлекать парижских красавиц стало некому и мы, как истинные твои друзья, решили заменить тебя на поле битвы.
   Луи по очереди окинул критическим взглядом обоих дворян и обречённо махнул рукой, мол, что с вас взять, вы всё никак не можете повзрослеть.
   - Слово дворянина, мы почти справились, - не умолкал Робер, - но в Париже расцвела новая роза, и тут без твоего участия мы не можем даже посмотреть на неё.
   - Какая роза? - мгновенно оживился Луи, - Почему я ничего не знаю об этом цветке и что же это за прелестница, если такие отчаянные храбрецы и знаменитые сердцееды не могут даже взглянуть на неё?
   И тут же умолк под недоуменными взглядами друзей.
   - Ты что, издеваешься над нами или действительно до сих пор не сообразил, почему мы с самого утра толчёмся на площади, ожидая тебя? - в голосе Робера прорезалось сдерживаемое раздражение.
   Бюсси перевел взгляд на простоватое лицо Бертрана.
   - Луи, в самом деле, что с тобой? - спросил де Рошфор - Весь Париж только и говорит о невозможной красоте твоей сестры, а ты за столько лет нам даже словом не обмолвился о графине де Ренель.
   Бюсси с такой силой шлёпнул себя по лбу, что его бархатный берет упал на мостовую.
   - Тысяча чертей! Мне это и в голову не приходило!
   - Так ты нам что-нибудь можешь сказать о своей сестре? - не выдержал Робер.
   - Друзья, клянусь, я о ней сам ничего не знаю, кроме того, что её зовут Регина, ей восемнадцать лет и Маргарита Валуа протежирует ей. Судя по всему, вы теперь знаете о ней больше, нежели я сам. Но обещаю, что я представлю вас ей при первой же возможности. Кстати, а какой сегодня день?
   - Среда, - подал голос Мишель.
   - Час от часу не легче! - граф воздел руки к небу. - Её же сегодня представляют ко двору и если я не успею...
   Луи пустил лошадь в галоп, оставив друзей недоуменно переглядываться посреди площади.
   - Сумасшедший, - скорбно констатировал Робер. - Тем не менее, то, что хотели, мы узнали. Графиня де Ренель ни с кем пока не помолвлена.
   - ???
   - Бертран, ну сам подумай: если Луи начисто забыл о существовании сестры, то когда бы он успел пообещать кому бы то ни было её руку! Так что едем домой, к вечеру нам нужно быть в Лувре во всеоружии.
  
   Но для графа де Бюсси потрясения не закончились. Не успел он прийти в себя после встречи с друзьями и привыкнуть к мысли, что слава о красоте его сестры уже гремела в Париже, как нарвался на разгневанную кормилицу. Мадам Беназет, заменившая ему мать, всю жизнь только и делала, что баловала и ласкала его. Но сегодня она стояла в дверях, наблюдая за тем, как слуги устанавливают натёртый до блеска поставец. Был канун праздника тела Господня и возле большинства домов уже стояли такие поставцы с самой лучшей золотой и серебряной и стеклянной посудой. Бюсси почти никогда не занимался подобной ерундой и не вникал в такие домашние тонкости. Видимо, с появлением Регины порядки в доме несколько поменялись. Служанки гремели подносами и в дверном проёме Луи видел яркие вспышки, когда солнечные падали на стенки золотых чаш или дорогих кубков из венецианского стекла.
   Кормилица стояла, подбоченившись и с выражением лица, обещавшим, что на бедовую голову графа должны вот-вот обрушиться все грозы и бури мира.
   Луи не успел издать ни звука в своё оправдание, как Франсуаза разразилась гневной тирадой:
   - Ну, наконец-то, пожаловал хозяин! Долгонько ж вы отсутствовали, господин граф. И как же следует понимать мне всё это? Вы хоть помните, что у вас сестра должна была вернуться домой? Мало того, что сами вечно в разъездах, вечно то на войне, то у любовниц, так вместо родного брата бедное дитя увидела в своём доме пьяную компанию каких-то прощелыг! Девочку едва не прогнали из собственного дома! Почему вы хотя бы меня не известили, чтобы я к её приезду всё устроила? Почему не послушали меня, не уволили этого мерзавца и вора Себастьяна, который в ваше отсутствие превратил дом семьи де Клермон в дешёвый трактир?
   - Франсуаза, клянусь, я ничего не знал! В конце концов, да что я такого сделал? Это ты меня теперь всегда так встречать будешь? - Луи попытался смягчить нрав кормилицы одной из самых своих неотразимых улыбок.
   Номер не прошел. Суровая госпожа Беназет хмуро покачала головой:
   - Всё вы знали, Ваше сиятельство. Девочка сама говорила мне, что молодая королева Наваррская лично писала к вам о своём решении взять её из монастыря. Вы знали, что ваша сестра со дня на день должна была приехать домой. Но вас же никогда не интересовала эта бедная сиротка! Нет в вас ни капли жалости.
   - Франсуаза, ну что ты несёшь? Какие прощелыги в моём доме? Что здесь вообще происходит? В конце-то концов, меня кто-нибудь впустит в собственный дом!
   - Конечно, где же вам знать, что происходит в доме! Вы сами уже скоро забудете, где этот самый дом находится. Видано ли, так распустить слуг, чтобы те сдавали дом в наём, как какой-нибудь придорожный трактир. И кто ещё может похвастаться, что не видел единственную сестру пятнадцать лет? Да выйди она сейчас к дверям, вы ведь её даже не узнаете. Господи, вы даже не удосужились не то что навестить дитя в монастыре - вы забыли о ней.
   - Ничего себе! Я подарил ей целый маркизат!
   Взгляд Франсуазы явственно говорил о том, что ей всё прекрасно известно об этой скандальной истории с наследством убиенного Антуана Клермона.
   - Стыдно, господин граф. Где же это видано, чтобы Регину де Клермон забирала из монастыря любовница её брата, эта развратница, о похождениях которой только ленивый не знает. И вы позволяете женщине с такой репутацией опекать невинную девочку!
   - Франсуаза!
   - Я знаю, как меня зовут, Ваше сиятельство. Вы можете прямо сейчас уволить меня. Вы можете тысячу раз напоминать мне, что я не хозяйка этого дома и иву здесь с вашего разрешения. Но я всё равно скажу: вы поступаете сейчас недостойно. Вы ведёте себя, как избалованный, самовлюблённый мальчишка. Если вам нет никакого дела до родной сестры, сказали бы мне и я сама забрала бы сиротку из обители. Или попросили бы графа де Лоржа. Этот достойный дворянин менее скомпрометировал бы доброе имя девушки, нежели компания распутной королевы Наваррской и её наперсниц.
   - Всё! Довольно. Я всё понял и осознал свою вину. Завтра же поженю Регину с Филиппом де Лоржем и пусть этот твой любимчик нянчится с ней всю оставшуюся жизнь и слушает твои нравоучения, открыв рот, только, Бога ради, оставьте вы меня все в покое! - сорвался граф и проскочил мимо загораживавшей вход монументальной Франсуазы.
   С горящими щеками, под возмущенные возгласы кормилицы Луи пулей влетел в дом. Так стыдно ему в жизни не было. Конечно, Франсуаза вела себя в высшей степени непочтительно по отношению к хозяину, только какой же он ей господин, если она его с пеленок вынянчила и никого роднее и ближе у него в жизни не было! К тому же, сегодня она была абсолютно права. Вина за графом действительно была немалая. Конечно, у него была масса неотложных дел, но всё же Регина была всей его семьей и в ней тоже текла кровь Клермонов. И ответственность за неё целиком и полностью лежала на Луи с того дня, когда они оба осиротели. Но именно эта ответственность его и пугала. Од­но дело - тащить на себе воз государственных дел, балансировать на грани войны и мира, плахи и трона, играть судьбами народов и государств, ввязываться в интриги и с легкостью пресекать заговоры, манипулировать неглупым, но трусливым и нере­шительным герцогом. И совсем другое - отвечать за судьбу беспомощного ребёнка, девочки, наследницы гордого имени Бюсси. Кроме того, его, баловня судьбы и любимца женщин, гораздо больше интересовала собственная персона, чем смутные воспоминания о маленькой девочке.
   Пожалуй, не напиши ему Маргарита о своей заинтересованности в судьбе юной графини, Бюсси ещё бы лет десять не задумывался о своих обязательствах. Но, что ни говори, а подобное отношение королевы Наваррской к Регине ему льстило. Это было и очередным доказательством её любви, и подтверждением того, что позиция Клермонов при дворе усилится.
   Луи бросил мимолетный взгляд на часы: времени оставалось катастрофически мало. Маргарита, судя по всему, уже утащила Регину в Лувр. Никогда в жизни Луи не собирался на бал так небрежно, нарушая все общепринятые правила и махнув рукой на моду. Кое-как переодевшись и наскоро приведя себя в порядок под непрекращающееся ворчание кормилицы, чертыхаясь от того, что слуги до сих пор тянулись неизвестно по какой дороге, а тех, кто оставался в Париже, Регина в его отсутствие уволила, граф помчался в Лувр в сопровождении перепуганного всей этой суматохой Мишеля.
  
  
   Он спешил, очень спешил. Впервые в жизни торопился на очередное "сбори­ще", как он сам называл все приёмы, балы, празднества и аудиенции. "Одно хорошо: сестра у меня, как оказалось, редкая красавица. И что я, действительно, так переживаю? Отдам девицу замуж за Филиппа. Он же у нас вечно с кем-нибудь носится, то с проигравшимся пажом, то с больной проституткой, то с захромавшим конем. Он-то точно никогда не забудет и не обидит свою жену. Он ей даже изменять не станет, ангел наш. И вообще, самая подходящая партия для графини де Ренель из рода Клермон: богат, знатен, с хорошей репутацией, состояние в карты не проматывает, и в отличие от меня, в придворных интригах не участвует, ревнивых любовниц не заводит. Пожалуй, ему можно доверить младшую сестру с закрытыми глазами. И Франсуаза будет довольна", - думал он, входя в раскрытые двери Большого зала, не дожидаясь, пока объявят его имя, слишком громкое и известное, чтобы его могли не узнать. Бал был в самом разгаре. Только что начали очередную модную новинку - целый танцевальный роман "Жестокая участь", манерный, медлительный, полный завуалированных намёков. Бюсси презрительно скривил губы: "Чёрт, как жаль, что в Лувре до сих пор не решаются танцевать вольту, как при дворе рыжей англичанки! Стройные щиколотки, мелькающие из-под взвивающихся вверх юбок, мужская рука, смело обнимающая тонкую талию, женская рука, смело опирающаяся на мужское плечо! Вот это танец! Помнится, года два назад меня чуть от церкви не отлучили за то, что я осмелился станцевать вольту с Дианой де Грамон. Не то что эти бесконечные романы с музыкальным сопровождением, где в лучшем случае можно коснуться пальцами запястья партнёрши. При том, что все прекрасно знают, что происходит после окончания очередной пляски в тёмных галереях и узких коридорах Лувра...".
   В соседнем зале шла увлечённая игра в карты, в кости, в бирюльки. Машинально Луи кивнул знакомым, отвесил несколько дежурных поклонов и ком­плиментов дамам, перебро­сился парой фраз с немногими друзьями, не переставая искать глазами сестру, точ­нее, Маргариту, поскольку сестру он всё равно не узнал бы, даже столкнись он с ней нос к носу. Он знал только, что если рядом с его возлюбленной окажется незнакомая девушка лет восемнадцати, значит, это и есть его сестра.
   Шум голосов, свистящий змеиный шепот "летучего эскадрона" Екатерины Медичи - этого вечного осиного гнезда, единственное достоинство которого было в незаурядной красоте, тихий звон шпаг придворных хлыщей, мерцание свечей, и душный запах смеси духов и пота немытых тел. Знакомые лица-маски, пустые глаза без какого-либо намека на душу и ум, приветственные улыбки, скрывающие зависть, похоть, ненависть - что угодно, но только не радость. Откро­венные, манящие взгляды женщин и миньонов, казалось, оставляют на коже липкие следы и тошнота порой подкатывает к горлу. О, Господи милосердный, как он ус­тал от всего этого! Скорее бы уж найти Маргариту, отбыть положенное для приличия время, сдать Регину с рук на руки Филиппу и закатиться вместе с Бертраном и Робером в какой-нибудь шумный и легко­мысленный кабак, где мужчины откровенны, а девушки доступны и непосредствен­ны, а если уж совсем повезёт, незаметно шепнуть Марго о маленькой уютной квартирке на улице Медников - их тайном приюте. В этом позолоченном аду, куда ни глянь, везде - только лицеме­рие, ложь и зависть. Здесь все -- рабы своих пороков и своих господ. Он легко мог предсказать, чьей любовницей станет хорошенькая блондинка, стоящая рядом с Гизом, кому перешёл дорогу дерзкий капитан Комиланд, потому что всю эту придворную возню он в совершенстве познал и изучил ещё в ранней юно­сти. Но где же, черт побери, эта Марго!
  
   Яркая, ослепительная вспышка огня и мрака, позолоченного солнцем снега и сверкающей стали ударила по глазам. Я не могу дышать, не могу думать, я забыл даже своё имя. Безликая масса придворных, каменные стены дворца, гобелены, свечи - всё плывёт утренним туманом и исчезает, растворяется. Всю жизнь ждать и бояться этого мгновения - мгновения встречи с той, ради которой мож­но не задумываясь пожертвовать спасением души, гордым именем и богатством, властью и жизнью - всем, что когда-то имело для меня значение. Но я никогда не верил, что в этих пропитанных кровью и ненавистью, подлостью и грязью стенах, среди этих продажных великосветских львиц и блудливых кошек можешь однажды появиться Ты.
   От сияния Твоей красоты больно глазам. Дурманящий, невероятно свежий и чистый запах Твоего тела я вдохнул вместо воздуха и эта сладкая отрава сейчас растворяется в моих лёгких, в моей крови и стало отчетливо понятно, что ничем иным я никогда уже не смогу дышать. Я готов поклясться, что никогда раньше не ви­дел Тебя, но почему-то в моих руках, в моих пальцах просыпается воспоминание о том, что эти огненные волосы легче и мягче самого дорогого шёлка, что с Твоей ко­жей цвета горных снегов на рассвете не сравнится драгоценный фландрский бар­хат. Мои губы пылают огнём от желания припасть к Твоим губам и выпить их ярко-алую кровь с привкусом дикого меда (почему я так уверен, что у Твоих губ именно такой вкус?). Но эти глаза... Они сводят меня с ума. Драгоценные камни Твоего ожере­лья меркнут в блеске Твоих глаз. Два осколка горного хрусталя, в которых отражает­ся грозовое небо; два смертельно острых стальных клинка, которые пронзают моё сердце; два серебристых озе­ра, в которых с восторгом безумия тонет моя душа...
  
   Смятенно стоял молодой граф, в изумлении глядя на юную красавицу в платье тёмно-зелёного шёлка, отделанном узкими полосками безумно дорогого кружева. Красота её лица и изысканная простота наряда резко выделялись на фоне роскошных до рези в глазах платьев и одинаково кукольных лиц придвор­ных модниц. Так различаются творение гения и старательные работы-подделки его учеников. Кое-кто уже обратил внима­ние на странно восторженное выражение лица графа де Бюсси и по­смеивался, зная, кто так поразил его, но ещё не зная, какие страсти бушевали сей­час в его сердце. А между тем многие прославленные красавицы отдали бы полжиз­ни и собственную душу в придачу только за один такой его взгляд. И никто не обра­тил внимания, как побледнело его лицо, когда к девушке подошла королева Наваррская и, что-то шепнув ей, поманила Луи рукой.
  
   Регина, ослеплённая, ошеломлённая окружившими её роскошью и величием, чувствовала себя ребёнком, которому снился невероятный яркий сон, утром ставший явью. Золотая лепнина на стенах, венецианские зеркала с тысячами отражённых в них свечей, искусная роспись потолков, статуи итальянских мастеров, картины це­ной в целое состояние, красивейшие женщины Франции, похожие в своих нарядах на ярких тропических птиц, дерзкие кавалеры с улыбками и взглядами опытных соблазнителей. Голова шла кругом и Регина никак не могла запомнить ни одного имени из тех, которые называли ей фрейлины Маргариты, лица мужчин и женщин слива­лись в одну загадочную и пугающую маску. Всего того, что Регине так не хватало в тихой обители урсулинок, здесь было с избытком; в ней проснулось совершенно детское любопыт­ство - так хотелось всё потрогать, узнать на ощупь, на вкус, провести пальцем по алебастру статуэток, постучать ногтём по огромной китайской вазе, покачать её, проверяя, упадёт или нет. И самое удивительное - что всё это было настоящим, ре­альным, всё это было для неё навсегда. И вот уже стайка прелестных созданий в не­вообразимом ореоле кружева, шёлка и духов обступили её и что-то защебетали на­перебой и Регина, ни слова не узнавая, несла что-то в ответ, кивала и улыбалась. Чей-то вкрадчивый голос шептал ей на ухо нежную чушь, чья-то горячая рука влек­ла её к танцующим парам, и, захваченная красочной каруселью, Регина уже приго­товилась окунуться в этот обманчивый водоворот, не замечая ни рифов, ни подвод­ных камней, ни акул и ядовитых рыб, но остановилась, внезапно оробев при виде подчёркнуто надменного лица.
   Высокий, статный красавец, вошедший в зал, чем-то зацепил её внимание и она сначала с удивлением, а потом замирая от восхищения и непривычного страха смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Чувство собственного превосходства и лёгкое презрение ко всему, что его окружало, сразу бросалось в глаза. Он был одет по последней моде и держался с вызывающей независимостью, он явно задавал тон среди молодых дворян, потому что вокруг него сразу образовался людской водоворот, словно все непременно желали к нему прикоснуться или хотя бы оказаться поблизости. Но к его безупречно красивому лицу словно намертво была припаяна маска. Он играл привычно и лениво пресыщенного жизнью баловня судьбы, дамского угодника и легкомысленного сердцееда, и больше всего в этот миг Регине захотелось заглянуть под эту маску и увидеть истинное лицо этого незнакомца, продвигавшегося по зале с завораживающей грацией хищного животного. Все, кого она до сих пор видела при дворе, носили похожие маски. Но у большинства за ними была пустота, глухая и серая. У кого-то - о! у многих, - под маской скрывалась чудовищная, лживая и жестокая личина, у кого-то наивная, пугливая сущность, больше всего боящаяся выделиться из общей толпы и нарушить раз и навсегда установленные правила. Изредка она видела отсвет острого ума и своеобразного характера, но даже такие люди прятали свою непохожесть, открываясь, быть может, только самым близким. Искренность и естественность были не в моде, это Регина уже начала понимать. Но лицо этого незнакомца, слишком красивое и неуловимо знакомое было для неё terra incognito, она никак не могла понять источник той загадочной силы, которая притягивала её. Точно так же было, когда она увидела Рамиреса, но только намного слабее и незначительней. А сейчас что-то неподвластное рассудку неудержимо заставляло Регину бесконечно долго всматриваться в это лицо, в каждый жест, в каждое движение сильных рук незнакомца.
   Но вот его бархатные чёрные глаза остановили на ней своё ленивое скольжение и вспыхнувшее в них удивление стремительно разгоралось лесным пожаром, выжигая постылую маску, превращая её в живое, точёное лицо, каждая черта которого начала дышать радостью. Именно радость засияла в глубоких, длинных глазах незнакомца, словно всё это время он искал именно её, Регину, искал долгие годы, устал от бесплодных этих поисков и закрылся, как щитом, репутацией повесы и дерзкого гордеца. У неё на глазах разбивался вдребезги, словно старое мутное зеркало, его бездушный, фальшивый мир, в который вольным ветром врывалась Она. Впервые в жизни Регина чувствовала себя целым миром, созданным для одного-единственного человека. И она подумала, что вся её жизнь, всё, что происходило с ней с самого первого вздоха, было дорогой к этому человеку, к его опустевшему сердцу, к его разуверившейся душе.
  
   Что это со мной? Куда исчез весь воздух из зала, какой ветер погасил все свечи в один миг? Боль тысячью мелких острых осколков стекла вонзилась в моё сердце, мучительно-сладкий огонь пробежал по жилам и в одно мгновение прожила я сотню жизней и все их бро­сила к ногам архангела с бархатно-чёрными глазами, обратившего на меня свой взгляд. Душа моя встрепенулась и птицей, вырвавшейся из тесной клетки тела, летит к Тебе, задевая крылом надменные розовые губы, прижимаясь к матово-белой коже, и растворяется в южном ночном небе Твоих глаз. Тело моё превратилось в натяну­тую до предела струну и ждет только одного - прикосновения этих длинных пальцев, этих сухих губ, - чтобы замурованная в нем заживо музыка ожила и заглушила хо­лодный голос разума. Я вся сейчас - лишь гулко бьющееся кровоточащее сердце, в котором нет ничего: ни воспоминаний, ни боли, ни радости, - только ощущение полёта, головокружи­тельного падения в бездну. И рвётся из меня отчаянный крик: "Я здесь! Забери меня, убей или подари жизнь, но только услышь меня, мой Бог и мой вечный раб".
   Счастье искрящейся радугой освещает этот зал ярче всех свечей мира. И слёзы востор­га дрожат на ресницах моих, готовые вот-вот пролиться. О, как понимаю я сейчас Марию-Магдалину у ног Иисуса! Самые безумные мои мечты, самые сладчайшие сны и грёзы, всю глубь моей тоски и безысходность одиночества держат сейчас руки Твои. И самая жизнь моя сейчас - лишь сосуд из хрупкого стек­ла, готового разбиться вдребезги от одного сурового движения Твоих ресниц.
   Не смотри на меня ТАК! Не смотри, ведь знаешь сам, что за такой взгляд дьяволу от­дают душу безо всяких раздумий...
   Нет! Смотри, ибо стоит Тебе отвести взгляд - и душа моя сама расстанется с пло­тью, чтобы вечно жить в Твоих глазах...
   Но почему же сердце мое сжимает такая тоска от голоса Маргариты? Что она говорит мне так возбужденно? Что?!..
   Нет! Нет. Нет...
  
   Смертельный ужас и боль предсмертной агонии отразились в его глазах и толь­ко многолетняя выучка заставила Луи справиться с собой и загнать боль в самые по­таённые глубины души, надеть спасительное радостное лицо и подойти к своей се­стре.
   Детское счастье светилось в её улыбке. И нечеловеческая мука выла загнанным зверем в её взгляде. Два отчаяния, две безнадежные тоски коснулись друг друга в нежном объятье родной крови.
   - Бог мой! Так вот ты какая, моя сестра! Теперь мне понятно, почему первое, что я услышал, приехав в Париж, были слухи о твоей невероятной красоте!
   - Милый брат, наконец-то мы встретились! Я столько лет мечтала об этой встрече, я так скучала по тебе!
  
   ...Любовь моя! Гибель моя и моё спасение, почему Ты приняла имя моей се­стры?!
   ...Любовь моя! Моё проклятие и моё благословение, какой злой рок влил в мои вены Твою кровь?!
  
   - Регина! Милая моя девочка, мне нет прощения: я совсем не заботился о тебе. Франсуаза так долго выговаривала мне мои прегрешения, что не знаю, простишь ли ты своего безответственного брата.
   - Брат мой, мой единственный брат, разве могу я сейчас вспоминать детские обиды, если я так долго ждала этого дня и вот я вижу тебя, самого родного и близкого человека.
  
   ...Бред! Такого не бывает! Ты само совершенство, Ты создана для любви, для сладкого греха и дикой страсти. Какой огонь горит в Тебе и отсветы его обжигают мне душу! И какие банальные, глупые слова говорю я сейчас Тебе вместо того, чтобы открыть Тебе всё, чем живёт сейчас моё сердце и моё тело. Вот держу я сейчас руку Твою и не знаю, с чем сравнить её теплоту и нежность, но стена крепче каменной встала между нами и я не могу ни коснуться Твоих волос, ни прижаться к Твоим губам. Танталовы муки...
   ...Любимый мой, я не знаю, как мои губы произносят этот приговор, называя Тебя бра­том, и не карает их вечная немота. Я не знаю, как руки мои по-сестрински гладят Твою щеку и не застывают вечным льдом. И что за бред я, смеясь, болтаю сейчас, когда только одно кри­чит всё моё существо - Я люблю тебя! Федра, по сравнению со мной, счастливейшая из смертных...
  
   - Я вижу, Её высочество оказали нашей семье большую честь, взяв на себя обязанность метрессы при юной неопытной особе. И я рад, что моя сестра оправдала ожидания и надежды королевы Наваррской и мои. Идём, я хочу познакомить тебя со своими немногочисленными, но ис­тинными друзьями. Идём же, дитя моё.
   - О, для меня эта честь более, чем представление его величеству и королеве-матери. Я пока мало знаю о высшем обществе, но почему-то мне кажется, что наи­более достойных людей сейчас представишь мне ты, Луи.
  
  
   Мысли, словно зазубренные лезвия ножей, проносились одна за другой в её мозгу, полосуя до крови её сердце, её душу, её разум, и Регина долгое время спустя поражалась, как тогда у неё хватило сил не закричать от боли, удержать крик отчания и смириться с той катастрофой, которая в один миг зачеркнула и прошлое, и будущее. Все чувства её сейчас обострились до предела: она слышала, как потрескивает огонёк свечи в дальнем углу зала, чувствовала еле уловимый запах крови на кружевном платке угасающей от чахотки графини де Шарни, видела капельки пота на лице отчаянно блефующего офицера за карточным столиком, едва заметный, почти неуловимый взмах веера в руках Прекрасной Коризанды, Дианы д'Андуэн. Все силы, всю стойкость, веками взращиваемые в роду де Клермон, заста­вила она в эту минуту восстать из глубин сознания и не дать сорваться в пропасть безумия. Эта роль восторженной, обрадованной младшей сестры будет потом стоить ей десяти лет жизни, и только каменные стены дворца знали, что это был лишь один из тысячи спектаклей, замешанных на страданиях и пепле сожжённых сердец, которые разыгрывались здесь едва ли не через день. Вот только Регине, даже знай она это, легче бы не стало. Бескрайнее отчаяние и сила внезапно вспыхнувшей люб­ви загнали муку в самые отдалённые тайники, не позволяя даже капли её выплес­нуться слезами, и Регина об руку с братом прошла через весь зал (вот она, ее Via Dolorosa) и оказалась в окружении смущённо улыбающихся молодых людей.
   - Граф Робер де Шарантон, непревзойденный острослов и балагур, самый весё­лый и добрый из моих друзей, - оплетая стальною сетью измученное сердце Регины зазвучал голос Луи, и склонился к её руке тонкий и изящный, как тростник, смуглый юноша с тёплыми карими глазами.
   - Бертран де Рошфор, виконт де Вальмон, молчаливый, добродушный и очень
доверчивый, - и навстречу Регине успокаивающе просияли светлые глаза невысокого,
коренастого бретонца.
   - Филипп Монтгомери, граф де Лорж, воплощение благородства и ума, - Луи встал плечом к плечу, словно ища поддержки, с высоким улыбчивым брюнетом.
   Регина исподволь задержала на нем свой взгляд и поняла, что на сегодняшний вечер спасение ей обещано: на тонких губах Филиппа жила улыбка, полная понима­ния и тихой грусти, и вот за эту-то улыбку и ухватилась Регина, как утопающий за соломинку. Соломинка не подвела. Филипп был, пожалуй, единственным, кто не терял рассудок при взгляде на восхитительное лицо графини, и потому он смог увидеть, что де­вушка держится из последних сил. Не догадываясь о причинах её горя, он почувство­вал щемящую жалость к этому беззащитному и искреннему созданию и неожиданно позавидовал её выдержке и стойкости. "Достойная сестра своего брата", - подумал он. Слишком хорошо зная своих друзей, и в особенности Луи, он сразу понял, что почётная роль проводника при юной графине по этим опасным лабиринтам, на­зываемым Лувром, отводится ему. Сам Луи мог с успехом быть кем угодно: воином, философом, поэтом, дипломатом, покорителем женских сердец, - но когда дело касалось вопросов воспитания и опеки сестры, он сдавался без боя. Бертран уже смотрел на Регину гла­зами влюблённого подростка и теперь в её присутствии будет молчать и краснеть, производя впечатление умственно отсталого деревенского увальня. Юный Робер слишком легкомыслен для того, чтобы ему можно было со спокойной душой доверить такую красавицу. Так что, как всегда в подобных ситуациях, спасать лицо всей компании придется ему, Филиппу де Лоржу.
   И как-то незаметно, может быть, мгновение спустя, а может, в самом разгаре бала, Филипп совершенно неожиданно для себя понял, что несказанно счастлив своей ролью опекуна. Под беспомощным взглядом огромных глаз сердце его начало таять и плавиться, как воск. Ему стало тепло, и в воздухе явственно разлился аромат молодого вина. "Я пропал, о Господи!" - подумал Филипп и улыбнулся от этой мысли. Нежность и любовь затопили волной его сердце без остатка. С этой минуты и на всю жизнь.
   Благодаря стараниям Филиппа, Регина сразу же оказалась во­влечена в искромётную, непринужденную беседу, ни к чему не обязываю­щую, но дающую возможность блеснуть умом и эрудицией. Филипп сплетал нить разговора столь искусно, что даже Регина и Луи отвлеклись на те необходимые, спасительные мгновения от своей беды, которая так неотвратимо падала на них. Регина, к удивлению брата, первая подхватила разговор, словно шла игра в бильбоке, и полные остроумия реплики Филиппа не давали ей замк­нуться в себе, оглянуться и увидеть всю безнадёжность своего отчаяния. И пока она смеялась вместе с Филиппом и Робером, Луи пытался прогнать наваждение и принять стоявшую рядом с ним богиню как свою младшую сестру. Маргарита со своей фрейлиной Франциской де Монморанси-Фоссе, обе безоговорочно уверенные в том, что компания будет неполной без них, тут же присоединились к ним, не замечая недовольной гримасы Луи и вспыхнувших яро­стью глаз Регины. Впрочем, уже через пять минут Регина была благодарна и им, так непосредственно флиртовавшим с молодыми мужчинами и втянувшим в эту игру свою неопытную протеже. Ослепительная улыбка Регины и ровный голос Луи ис­кусно скрыли ото всех трагедию, которая разрушила в этот вечер всё их будущее.
   И никто из их компании не замечал, что они начали привлекать к себе слишком много лестного, но нежелательного внимания. Король пожирал глазами красавца и гордеца Бюсси, и чем недоступнее и высокомернее вёл себя граф, тем сильнее желал и ненавидел его Генрих III, а теперь он включил в свой "чёрный список" и его сест­ру, посмевшую быть так похожей на Луи, да к тому же ещё и женщину. Миньоны короля, обезоруженные сиянием красоты Регины, тихо перешёп­тывались, начисто забыв о своей вражде с Бюсси на весь вечер. Нервно кусал губы "летучий эскадрон" Екатерины Медичи - уж они-то сразу увидели в графине самую страшную свою соперницу. Генрих Наваррский уже слушал в пол-уха свою новую любовницу, поглощённый созерцанием грациозной фигуры графини де Ренель. И тяжёлым, немигающим взглядом маслянисто-чёрных глаз смотрела на Регину сама королева-мать, для которой появление младшей представительницы клана Клермон стало не самым приятным событием. Герцогини де Монпасье, Генриха Наваррского, принца Конде и Луи де Бюсси ей хватало с лихвой для бессонницы и несварения желудка. А тут ещё одна змея с лицом ангела и глазами демоницы! Не женщина, а воплощение греха.
   Регина кожей почувствовала, как на неё льётся весь этот поток взглядов и мыс­лей, холодный от ненависти, липкий от похоти, колючий от зависти. Не удержавшись, она провела ладонью по плечам, словно пыталась стереть следы этих взглядов со своего тела. Ощущение того, что на ней ставят сейчас клеймо, не проходило. Она оглянулась на брата, на Марго, но они, выросшие в этой атмосфере, ничего не заме­чали, а если и замечали, то делали вид, что ничего не происходит. Чуткая и нервная Регина начинала изнемогать от окружившего её кольца взглядов и эмоций. И второй раз за этот вечер на помощь пришел Филипп.
   - Граф, - обратился он к Бюсси, - я думаю, вашей сестре хотелось бы посмот­реть Лувр во всем его великолепии, к тому же здесь слишком душно и шумно. Может, вы покажите ей галерею и сад?
   Луи вздрогнул и с выражением какого-то смертельного отчаяния на лице по­вернулся к другу, словно желая о чём-то его попросить. Но потом ласково улыбнул­ся и взял под руку сестру:
   - Ну, что ж, идём, дитя мое?
   В первый же вечер избавляться от единственной сестры, сдав её на попечение друзей и любовницы, выглядело бы, по крайней мере, нелепо, а единственное, чего боялся бесстрашный граф, - это показаться смешным. И к тому же, чем раньше он сможет привыкнуть к ней как к сестре, тем легче сможет смириться с тем, что никогда она не будет принадлежать ему как женщина.
   Они шли по залу под конвоем десятков восхищённых и завистливых, влюблён­ных и ненавидящих взглядов. Луи чувствовал сквозь прохладу шёлка тепло её руки; чистый, ни с чем не сравнимый аромат её тела обволакивал его невесомым покрыва­лом. Бюсси знал, что сейчас на них смотрит весь Лувр, и даже не пытался скрыть своей гордости за сестру. А она, летящей походкой шедшая рядом с ним, только из­редка взглядывала таинственно, чуть подрагивая длинными ресницами. И никто не знал, что каждый шаг отдавался леденящей болью в её сердце, каждый взгляд горя­чим песком оседал на глазах. И единственное, что могло избавить её от этих мук - руки Луи и его губы - были для неё более недосягаемы, чем св. Грааль. Но роль нужно было доигрывать, и от того, как она сейчас с этим справится, зависела её жизнь.
   - Ну, как тебе Лувр? Надеюсь, ты не разочарована? - мягко и до обидного по-братски спросил Луи, как только они оказались в относительно безлюдной галерее.
   - По-твоему, после обители урсулинок можно быть разочарованной в Лувре?
   Бюсси смущенно улыбнулся:
   - Да, пожалуй, я задал глупый вопрос.
   - Все важные разговоры имеют обыкновение начинаться с глупых вопросов, -снисходительно пожала плечом Регина.
   И Луи с облегчением рассмеялся: в голосе Регины отчетливо звучал тот же тон, те же ноты, что и в его словах, когда он разговаривал с друзьями. Она была его сест­рой, его отражением в этом мире - и это не так уж плохо. Это даже замечательно. Наконец-то, хоть один человек сможет его понимать, будет так же думать и чувство­вать. И, в отличие от любовниц и друзей, она навсегда останется его сестрой, чтобы ни случилось. А любовь... Можно подумать, он впервые влюбляется с первого взгляда в красивую женщину. Будут и другие, не менее очаровательные. Вот только что-то внутри него, что-то, живущее помимо разума и души, упрямо твердило: Регина - единственная, будут другие, но они и будут другими, и никогда ты уже не остано­вишься и не перестанешь дышать, как это было с тобой при встрече с нею. Оставался только один выход: не задумываться об этом. Регина - его сестра и больше ни о чём думать не следует.
   - Луи, давай где-нибудь присядем, я очень устала и у меня голова кружится, -слабеющим голосом попросила его Регина, у неё уже действительно не оставалось сил и на место несмолкающей боли пришла просто тихая радость от того, что люби­мый рядом с ней и у неё есть возможность слышать его голос, видеть его лицо.
   Бюсси, не долго думая, подхватил сестру на руки - на мгновение у обоих за­мерло сердце от близости их тел - и усадил на широкий подоконник. Регина как могла справилась с неудобным кринолином и, совсем как в бытность свою при монастыре, подобрала под себя ноги и выглянула в окно: там, во внутреннем дворике, смеялись слуги, звенели шпагами юные пажи, изредка проходили влюблённые пары.
   - Тебе понравились мои друзья?
   - Да, очень. Особенно граф де Лорж. Он брат Жака Монтгомери?
   - Да, его младший брат. Они очень похожи, но Филипп мягче и мудрее. Он не­вероятно тактичен и совершенно не умеет притворяться. Думаю, что во всем Париже больше нет таких, как он. Ему трудно было в Лувре, но, в конце концов, не он при­способился к Лувру, а Лувр принял его таким, каков он есть. Кстати, Регина, он счи­тается одним из самых знатных и богатых женихов Франции.
   - А кто же тогда считается самым-самым женихом Франции?
   Луи шутливо раскланялся перед ней:
   - Самый-самый - это ваш любимый брат.
   - Что, даже лучше принцев крови? Ну, и самомнение у тебя!
   - Я сам себе самый лучший принц, и кровь Клермонов благороднее и чище крови каких-то итальянских лавочников. Запомни это навсегда, Регина, ибо в наших жилах бежит кровь самих Капетингов.
   - Я всегда это знала, брат. А что касается Филиппа, то моя судьба в твоих руках и тебе виднее, что для меня будет наилучшим решением, - она склонила голо­ву в знак полного подчинения воле брата.
   - Нет, дитя моё, никто, кроме тебя, не имеет права решать твою судьбу. Всё будет так, как захочешь ты сама, и я никогда не стану неволить тебя ни в чем. Хотя, не скрою, мне спокойнее и приятнее всего было бы видеть рядом с тобой Филиппа, потому что только ему я доверяю полностью и безоговорочно.
   - Хорошо, сеньор де Бюсси, я приму это к сведению.
   - А что ты скажешь о Робере и Бертране?
   - Ты имеешь в виду, что я думаю о них как о возможных женихах? - Луи, растерянный от её неожиданной красоты и собственной боли, не замечал горькой иронии в её голосе.
   - И это тоже.
   - Робер самый обыкновенный бабник, он слишком влюбчив и недостаточно серьёзен. Лёгкий флирт - это да, а вот насчет надежного супруга... тут я сомневаюсь и очень сильно. Впрочем, он еще очень молод, может быть, лет через пять он дозреет до семейных отношений.
   - Ого! А ты у меня дама серьезная и глубокомысленная!
   - Наследница имени де Клермон должна более чем ответственно относиться к выбору мужа. Что касается Бертрана, то, извини меня за откровенность, он слишком прост для меня. Он меня не удержит. Ему нужен кто-то более домашний и непритязательный, чем я. Этакая мать семейства, провинциальная наседка, серая мышка. А теперь посмотри на меня внимательно и скажи - похожа я на такую?
   Луи с нескрываемым восхищением окинул ее взглядом:
   - Да, ты очень проницательна. Видишь людей насквозь, угадывая не только их прошлое, но и будущее. Просто Мелюзина какая-то. Ты совсем не похожа на придворных легкомысленных девиц с фарфоровыми позолоченными вазами вместо головы. Умная не по годам женщина, абсолютно уверенная в своей правоте. И я догадываюсь, как тебя будут звать за глаза.
   - ???
   - Бюсси в юбке.
   - Это комплимент?
   - Несомненно!
   Их звонкий искренний смех заставил обернуться проходившего мимо канцлера Екатерины Рене де Бирага. Увидев, кто так заразительно смеётся, властный кардинал нахмурился: несносный Бюсси явно не числился в его любимчиках, а по­явление ещё и его сестры ничего хорошего не сулило. Это семейство всегда доставляло массу хлопот, влезая во все интриги и непомерно кичась своим происхо­ждением. Только последний провинциал не знал, что Бюсси не без оснований считался незаконнорожденным сыном Генриха II, в свое время оценившего красоту юной и безропотной Селены де Бове. Луи объявлял себя чуть ли не принцем крови, полностью управлял герцогом Анжуйским, выставляя короля дураком при каждом удобном случае. В Лангедоке он считался едва ли не полновластным хозяином и Монморанси, в пику королю, ему особо не препятствовал. А уж о его популярности во всей Франции и говорить было не­чего, особенно после того, как Маргарита, эта коронованная блудница, на весь Париж прославилась тем, что бегала за Луи, как собачонка и писала в его честь целые поэмы. "Доблестный Бюсси", "непобедимый Бюсси д'Амбуаз", "блистательный Луи де Клермон"...тьфу! Чтоб ему пропасть! Вот теперь ещё и дождались этого второго пришествия - Регину де Клермон, в которой разве что слепой не увидит женский ва­риант все того же Бюсси. А то, что она женщина - и какая ! - делает её ещё опасней. Свои размышления Бираг вынужден был прервать и счёл за лучшее поки­нуть галерею, поскольку прозрачно-серые глаза графини уже остановились на нём и ничего хорошего они не обещали. Это были глаза одержимой легионом бесов.
   - Кто этот человек? - настороженно спросила Регина, когда канцлер ушел.
   - Рене де Бираг, личный канцлер королевы-матери и кардинал.
   - Он твой враг?
   - Тебя Маргарита просветила?
   - Нет, я и сама вижу. То, каким взглядом он тебя одарил, никаких сомнений не оставляет в его чувствах.
   - А ты быстро начала разбираться в придворной жизни. Подобный талант весьма приго­дится тебе в этом осином гнезде.
   - Я этому ещё в обители научилась: присматриваться к людям и предугадывать их поступки по одному лишь выражению лица. Или видеть истинное отношение к тебе человека по его жестам, по голосу, даже по дыханию. Я была самой маленькой в обители, когда мадам де Гот привезла меня туда, если ты помнишь. И меня не особенно там любили, так что мне нужно было многому научиться, чтобы не оказаться ещё и самой слабой и беззащитной.
   Луи молча опустил голову, что должно было пониматься как раскаяние и просьба о прощении. Он не знал, что можно было сказать этой девочке, так мало видевшей в жизни, но так много уже в ней понимавшей. Иначе как злой насмешкой судьбы нельзя было назвать всё происходящее сейчас с Луи. Слишком равнодушно он отнёсся когда-то к младшей сестре - и вот теперь платит за это болью своего влюблённого сердца. За то, что так редко вспоминал он маленькую девочку, теперь суждено ему всю жизнь нести в душе миг, когда впервые увидел её в зале, и мучиться без неё, и томиться рядом с ней. И платить за былое безразличие страшную цену невыносимой любви и запретной страсти.
   - Не думай об этом, - тихо прервала его невесёлые мысли Регина, - и, ради Бога, ни в чём себя не вини. Это ведь было не твоё решение отправить меня в монастырь. Так захотел отец. Мы не были близки с тобой в детстве, ты меня почти не помнил и откуда ты мог знать, каково мне живётся у тётки? Всё позади уже, я здесь, рядом с тобой и у нас впереди целая жизнь, чтобы узнать друг друга и исправить былые ошибки.
   - За какие благодеяния послали мне небеса такую мудрую сестру? Я совершенно не заслуживаю твоей доброты, тем паче, твоего детского восторга. Но я клянусь тебе, что с этого дня положу жизнь свою на то, чтобы ты была счастлива!
   Регина почувствовала, как сердце на мгновение остановилось, а потом, сбившись с ритма, застучало вразнобой, словно колокола, раскачиваемые рукой сумасшедшего. Луи давал сейчас невыполнимую клятву, потому что Регина могла быть счастлива только с ним.
   Бюсси, думавший о том же самом, счёл за лучшее перевести разговор с этой опасной темы:
   - Что касается Рене де Бирага, то здесь ты можешь не беспокоиться, канцлер, конечно, мой враг, но всего лишь один из многих. Как видишь, до сих пор никто мне особого вреда не нанёс. Боюсь только, что к тебе он тоже не будет испытывать особой нежности. Семья де Клермон всегда была для него костью в горле. А кто ещё тебя заинтересовал?
   - Король любит тебя, - на мгновение задумавшись, сказала Регина.
   - ?! - Луи от удивления потерял дар речи.
   - Ты этого не знал?
   - Регина, король меня ненавидит. Мало того, он спит и видит, как бы от меня избавиться.
   - Король спит и видит во сне тебя. В своей постели. Я думаю, нездоровая склонность короля к молодым и красивым мужчинам не является ни для кого тайной?
   - Ну что ты, это знают все, как знают и имена его миньонов. Не думаю, что Маргарита и её болтливые фрейлины не рассказали тебе все дворцовые сплетни за последние пять лет и не просветили тебя, кто чьим любовником является. Но с чего ты взяла, что Генрих питает ко мне нежные чувства?
   - О! только не говори мне, что король не предлагал тебе стать своим соратни­ком и верным слугой! Ну, было такое?
   - Было...
   - И ты, естественно, отказался, при этом не особо выбирая тон и слова. Не так ли?
   - Разумеется, отказался. Генрих, конечно, как король всегда вызывал у меня уважение. По сравнению со слабовольным Карлом он настоящая находка для Франции, особенно сейчас, когда у нас что ни год то война. Королева-мать не зря мечтала увидеть его на троне. Сама посуди, этот человек умудряется управлять страной, находящейся в состоянии непрекращающихся религиозных войн, противостоять одновременно Англии и союзу Гизов и испанского короля и при этом проводить весьма разумные реформы и новые законы. Генрих прирождённый король, что не говори. Просто удивительно для такой ничтожной династии, как Валуа.
   - Тогда почему ты не с ним? Почему предпочёл герцога? Ведь в Польше ты был в свите Генриха.
   - Причин две. Во-первых, мы с Генрихом - два тигра в одной клетке. Я никогда не умел ему уступать, а он не терпел моей гордости. Он король, и значит, что я должен быть только подданным. Но ты же сама понимаешь, что для Клермонов это невозможно.
   - А вторая причина?
   - Марго. Герцог Анжуйский с самого начала был на нашей стороне, помогал нам тайно встречаться, прикрывал и предупреждал. Он с детства обожает Маргариту, а с Генрихом у неё довольно натянутые отношения. Ну и был ещё эпизод с этой юношеской любовью Генриха к принцессе Клевской. Ах, это давняя история...
   - Но король не забыл её. И он многого не забыл. И, поверь мне, его не столько оскорбило то, что имен­но и при каких обстоятельствах ты ему сказал, сколько то, что ему не удалось покорить тебя, подчинить своей воле. В том числе и в постели.
   - Регина!
   - Я всего лишь называю вещи своими именами. Не будь, пожалуйста, таким же ханжой, как наша тётушка Женевьева! Неужели ты не догадывался, что король до сих пор пылает к тебе страстью, вот только теперь его неудовлетворенное желание выливается в жгучую ненависть? Да если бы он хотел от тебя раз и навсегда избавиться, он бы уже нашел для этого и верный способ и людей, которые осуществили бы его желание. На­сколько мне известно, мадам Екатерина весьма недурственно разбирается в ядах, как и всякая уважающая себя флорентийка, и плетёт интриги так ловко, что позавидует старая паучиха. Тебе не может бесконечно везти и, насколько я поняла, твоя Маргарита не имеет столь безграничной власти, чтобы твоей жизни ничего не угрожало. Нет, ты нужен королю живым и, по возможности, невредимым. Кстати, как зовут того уродливого мужчину с двумя носами?
   - О! А я и не заметил появления своего сюзерена. Надо же, не думал, что он так быстро приедет. Это сам Франсуа Валуа, герцог Анжуйский. Его лицо непопра­вимо обезобразила оспа, вот и кажется теперь, что у него два носа.
   - Значит, это в его свите ты имеешь честь состоять?
   - Можно сказать и так. Кого ещё ты успела заметить?
   - Королеву-мать. Вот она-то нас с тобой точно ненавидит. Знаешь, мне пару раз показалось, что если бы ей представилась возможность, она бы медленно-медленно разрезала тебя ножом по частям, а меня бы просто зашвырнула в костёр и потом пепел по ветру развеяла. Чем ты умудрился ей так насолить?
   - Поверь на слово, у неё много причин желать моей смерти. Так что будь с ней поосторожнее. Твоя красота здесь вызывает не только восхищение, но и чёрную зависть, и желание обладать тобой любой ценой.
   - Что ж, мне к этому не привыкать. Я не так беззащитна и неопытна, как ты думаешь. Я твоя сестра и меня не так-то просто напугать. А знаешь, кто мне понравился здесь, кроме Филиппа?
   - Кто? Только не говори, что кто-то из Гизов!
   - Тогда я промолчу лучше.
   - Значит, Гиз? Генрих или этот шалопай Майенн?
   - Майенн. Он такой... забавный.
   - Гиз - забавный? Хорошо, что кроме меня, тебя никто больше не слышит. Над тобой бы весь Лувр смеялся. Забавный Гиз. Это что-то новенькое. Самовлюблённое, властолюбивое, хитрое и жадное племя. Даже Шарль при всём своём легкомыслии способен провернуть такую интригу, до которой и я вряд ли додумаюсь. Этому семейству веры нет, так что не вздумай с ними связываться.
   - А мне он понравился. Не знаю, почему. Но, думаю, я смогу с ним подружиться. Когда он сегодня смотрел на меня, в его глазах не было коварства или похоти, только радость, совершенно детская радость ребёнка, увидевшего красивую бабочку.
   - Ха! Мечтательница. Всё-таки ты ещё очень и очень неопытна. Боюсь, нам с Филиппом придётся ещё долго опекать тебя.
   - Я не стану возражать. Знаешь, я никогда не думала, что это так приятно, когда о тебе кто-то заботится, волнуется, кто-то думает о тебе. Спасибо тебе.
   Луи молчал и не сводил глаз с её взволнованного лица. Так умна и проницательна и в то же время так чиста и доверчива. Рядом с ней казалась заурядной даже Маргарита Валуа. Со стороны Господа Бога бы­ло просто издевательством создать эту необыкновенную во всех отношениях жен­щину, которая могла бы с полным правом носить имя Регины де Клермон, и дать ей это имя от рождения. А ведь они могли бы стать самой блестя­щей парой Франции! И как бы он её любил! Ни на час не покидал бы её, положил бы всё королевство Французское к её стопам, если бы... Если бы она была ему чужой женщиной... Честолюбивые несбыточные мечты слились в его душе с такой же не­сбыточной и страстной любовью. Мысли бродили по заколдованному кругу: Луи не мог любить свою собственную сестру - и не мог не любить это живое воплощение своей мечты, он должен был бежать прочь от этого немыслимого соблазна - и не имел права оставлять младшую сестру.
   А Регина...Регина просто жила в эти минуты, боялась, что он вот-вот раство­рится в полумраке галереи, как удивительный сон, как призрачный мираж счастья, и торопилась надышаться его надменной красотой. Она молча любовалась его лицом и как никто понимала бедную Маргариту Валуа: тонкие, лёгкие, словно летящие черты; тёмные миндалевидные глаза с загадочной поволокой, взгляд которых завораживал, гипнотизировал каждого, кто осмеливался в них заглянуть, - и старалась не думать о том, что её любовь - грех, преступление против божеских и человеческих законов. Она любила и жила сейчас только своей любовью. Любовь давала ей силы говорить, как ни в чем не бы­вало, называть Луи братом. Любовь подсказывала сейчас нужные слова, любовь озаряла улыбкой её лицо.
   Их блаженное молчание нарушил звонкий голос Робера, который разыскивал де Бюсси по приказу герцога Анжуйского. Младший Валуа жаждал поближе позна­комиться с сестрой своего верного Бюсси. Луи и Регина переглянулись, шумно вздохнув, вернулись в зал.
   - Сударыня, вы прелестны. Вы очаровали всех мужчин Лувра и подпортили на­строение большинству женщин, - рассыпался в любезностях Франсуа Анжуйский, - Друзья мои, взгляните на это божественное создание! Этот вызывающе скромный наряд, этот серебристый жемчуг так подчеркивают необычный цвет ваших волос и восхитительную кожу. Робер, ты обратил внимание: ни капли белил, румян и про­чих притираний, а цвет лица просто безупречен. Бюсси, как ты мог так долго скры­вать это бесценное сокровище и молчать?
   - Вот потому и скрывал, что бесценное, - процедил сквозь зубы граф.
   - Графиня, ваш брат бессердечный эгоист. Никто из нас даже не догадывался о том, что он собирается преподнести королю такой сюрприз. Ваше появление произ­вело самый настоящий фурор, теперь весь Париж не будет говорить ни о ком дру­гом, по меньшей мере, месяц. Первый раз я становлюсь свидетелем того, что за весь вечер никто не произнес ни слова о политике, гугенотах и католиках, английских пиратах и испанском короле - у всех на устах исключительно ваше имя.
   Луи начинал беспокоиться, его совсем не устраивало такое нескрываемое вни­мание герцога к юной Регине - он слишком хорошо знал характер и склонности Ан­жуйского. С другой стороны, впечатление, которое произвела Регина на принца, весьма ему льстило.
   - О, монсеньор, не стоит так поспешно обвинять моего брата. Мой приезд для него самого стал сюрпризом. Луи увидел меня в первый раз за пятнадцать лет только сегодня вечером, в Лувре. К сожалению, брат не из тех мужчин, которые сидят дома и инте­ресуются только воспитанием своих сестёр и любовниками своих жен. Он принад­лежит Франции, а не мне.
   Луи так и не разгадал, что именно хотела сказать этим Регина, в её голосе зву­чало слишком много: и тщательно скрываемая обида, и тихая грусть, и явная гор­дость за него. Каждый услышал то, что хотел услышать.
   В течение всего вечера герцог не отпускал от себя Регину ни на шаг. Бюсси и де Лорж старались не оставлять графиню наедине с ним, Марго напрасно пыта­лась привлечь внимание любовника и уже тихо ненавидела свою протеже. Все остальные занимались тем, что бурно обсуждали семейство Бюсси, снова поставив­шее себя в центр внимания, и строили планы касаемо дальнейшего будущего Реги­ны.
   К полуночи Регина была до такой степени утомлена всеми этими разговорами, знакомствами, комплиментами и расспросами, что валилась с ног в буквальном смысле слова. Она устала до отупения, но именно это спасло её, отвлекло от мыслей о брате, и сейчас она мечтала только о тёплой воде с травами Франсуазы и мягкой постели. Когда очередной влюбленный с первого взгляда при­гласил её на паванну, Регина бессильно повисла на руке у брата.
   - Всё, больше не могу, - прошептала она, - отвези меня домой.
   Она устала до такой степени, что, глядя на её утомлённое лицо, Луи буквально на руках вынес её из дворца и до самого дома вёз в своём седле. Регина спала, укачанная плавным шагом коня и со­гретая объятиями брата, и потому их маленькая кавалькада ехала в полной тишине, только изредка перешёптывались мальчики-пажи да вполголоса разговаривали Робер и Филипп, то и дело предлагавшие Луи переложить почётную и весьма приятную обязанность заботиться о Регине на их надежные плечи. Они уже поняли, что с этого вечера малейший каприз юной графини будет приравнен для Бюсси к королевскому указу. Луи отмалчивался; закрыв глаза, он наслаждался счастьем держать в своих руках самую восхитительную из ко­гда-либо виденных им женщин и старался не думать о том, что навсегда разделило их безнадёжнее самой глубокой пропасти и, в то же время, связало прочнее любой цепи.
   Так на руках он принес спящую Регину в её спальню и перепоручил заботам Франсуазы.
  
  
   Регину разбудила далеко за полночь выбравшаяся из-за облаков луна. Огром­ная, круглая и тревожная, она пристально смотрела в её окно. Серебристый вязкий свет её растекался по ковру, гобеленам, шёлку простыней; вот он просочился сквозь тончайшую вышивку балдахина и остановился на лице девушки. Регина поморщи­лась, недовольно вздохнула и открыла глаза: лунный свет наполнил их колдовским живым серебром. Хрустальной чистоты звуки вновь позвали мятежную душу её, отогнали прочь тихий сон, и вновь задрожало измученное сердце от знакомой тос­ки и звенящей боли. Слёзы, мерцая в свете луны, плескались в глазах, не смея сорваться с ресниц. Регина выскользнула из-под одеял, накинула на плечи кашемировый палантин и метнулась к окну: луна гнала её прочь из постели, прочь из комнаты, сводила её с ума. Но теперь она была не в каменном мешке монастыря - теперь она была дома, в надёжных и родных стенах. И она знала, где можно найти спасение от лунного безумия,
   Босая, с рассыпавшимися по спине волосами она выбежала в коридор, осто­рожно отворила тяжёлую дубовую дверь напротив своей спальни и бесшумно про­скользнула в просторную комнату - спальню Луи. Ночь была светлая, в камине ещё догорал огонь, и Регина остановилась на минуту, переводя дыхание и оглядываясь по сторонам. До приезда Луи комната был закрыта и она в ней ни разу не была - это было своего рода протестом, выражением обиды на брата. Кто мог знать, что эта комната станет для неё храмом святее Реймсского собора? В неверном, дрожащем свете углей она рассмотрела два больших окна напротив двери, тяжёлые, небрежно отдернутые портьеры тёмно-красного бархата, гобелены со сценами охоты на стенах, развешанные тут же шпаги, кин­жалы, мечи; на бюро из красного дерева - раскрытые книги, листы бумаги, перья, чернила, тут же недопитый бокал вина и остывшая еда на золотом блюде. Одежда в беспорядке свалена на кресло. На каминной полке - вино, книги, флакон духов, на туалетном столике - вынутая из ножен тяжёлая шпага. У восточной стены стояла широкая кровать резного дерева с золотыми инкрустациями и балдахи­ном из мерцающей густо-винным оттенком парчи. На ней, среди сбившихся просты­ней и разбросанных подушек, разметался во сне Луи.
   Регина шагнула к кровати, споткнулась о валявшиеся сапоги брата, ушибла но­гу и шёпотом выругалась. Тихо-тихо, чтобы не потревожить его сон, она подошла к его постели и села на краешек, залюбовавшись этим спящим полубогом.
  
   Ты спишь, а я оберегаю Твой сон, безмятежность Твоей красоты, робкий румянец Твоего бледного лица. Лунный свет омывает серебряной водой Твой ясный лоб, и тонкие веки, и под­бородок с трогательной, так любимой мною ямочкой, и плечи. Стрельчатые тени Твоих густых ресниц, изгибу которых так завидовала Марго Наваррская, дрожат на матовой, почти прозрач­ной коже. Мой ветреный бог, даже Песнь Песней Соломона не в силах передать и сотой доли этой невероятной красоты. И нет на земле таких слов, которыми я могла бы сказать о том, как я Тебя люблю.
   Моё дыхание несмело касается Твоих губ, тёмной родинки в углу рта. Тёплый шёлк Твоих каштановых кудрей струится сквозь мои пальцы, заставляя их замирать от нежности. Ты тихо спишь, утомлённый шумом и суетой дня, и разве кто-то узнает сейчас в Тебе неисправимого дуэлянта, грозу королевских миньонов и неверного луврского любовника? Сейчас Ты само воплощение спящей мечты, и только гордый рисунок упрямого рта, изгиб бровей и суровая морщинка на переносице напоминают о том, каким опасным и надменным Ты можешь быть. Но каким бы Ты ни был и каким бы Ты не стремился быть - я люблю Тебя любого.
   Твоё тело лесного хищника - моя вечная казнь, смертный приговор моей душе; оно несёт на себе следы тех, кто хотел истребить тебя, заста­вить покориться боли и железу и вспомнить о своей смертной сути. Ты победил их, завоевав право называться первой шпагой Франции. Сколько шрамов оставили на этом божественном теле те, кто Тебя ненавидел, и сколько поцелуев дарили ему те, кто Тебя любил. Блондинки и брюнетки, принцессы и белошвейки, полячки и испанки - кто считал их, осчастливленных до конца дней своих Твоей мимолетной любовью? Скольких женщин ласкали Твои холёные руки с узкими запястьями и гибкими пальцами нашей матери и скольким мужчинам принесли они смерть? И только мне не принесут они ни смерти, ни наслаждения. И всё, что дозволено мне отныне и навсегда - бессонными лунными ночами оберегать Твой сон, прислушиваться к Твоему дыханию и робко касаться пальцами Твоей кожи, вбирая в себя ма­лую толику Твоего тепла, Твоего запаха...
  
   Три ночи полнолуния подряд Регина просидела рядом со спящим братом, исчезая в своей спальне с первым лучом рассвета, терзаемая мучительной борьбой,
рвавшей пополам её сердце, и никак не могла сделать выбор.
   Днём ей проще было воспринимать Луи как брата, говорить с ним, как тогда в галерее, и радоваться, видя, что мысли и вкусы их во многом сходятся, чувствовать трогательную заботу Бюсси, ловить на себе его восхищённые нежные взгляды и расцветать от его комплиментов. День спасал её от глухой ночной тоски. Она до изнеможения бродила по улицам Парижа, открывая для себя новые ежедневные чудеса: узенькие улицы Латинского квартала и шумные компании студентов, Тюильри и набережные, торговые лавки и трактиры, из которых долетали умопомрачительные ароматы.
   Спасала легковесная болтовня фрейлин Маргариты, окружавших Регину, как только она появлялась в Лувре или встречала их на набережной или у ювелира. Сама Маргарита после приезда Бюсси стала гораздо меньше уделять внимания своей протеже, впрочем, это вполне устраивало Регину, начинавшую тихо ненавидеть свою соперницу. Если всё же они сходились и начиналась беседа, о чём бы ни шла речь, как обе сразу вступали в спор. Поэзия - Маргарита, давно уже попавшая под влияние Бюсси, воспевала мечтателя и романтика Ронсара, Регина же была увлечена язвительными сонетами дю Вентре и циничными строками Вийона, если заходил разговор о философии, Марго сыпала цитатами жизнерадостного Мирандолы, Регина же предпочитала безбожника Монтеня. Им нравились разные цветы и запахи, разные картины и музыка. Своенравная Регина отказывалась признавать в королеве Наваррской законодательницу вкусов и владычицу умов. Это были две разные стихии. Маргарита с её мудрыми речами и невинной улыбкой имела дурную славу едва ли не самой распутной и порочной женщины Франции, Регина же, не смотря на свою внешность (воплощённая сладость греха, как в одном из сонетов написал о ней Ронсар), приобрела в Лувре репутацию недотроги и гордячки. Хитрая и изворотливая, как все потомки Медичи, Марго не могла понять прямоту и отчаянную дерзость женщины из рода вечных мятежников. Регина же откровенно высмеивала "Гептамерон" Маргариты, называя его неумелым подражанием Боккаччо. Со временем отношения двух молодых женщин вылились в "дуэль на булавках", этакую войну Елизаветы Английской и Марии Шотландской в миниатюре; но истинная причина их взаимного неприятия - сердце Луи де Бюсси, - была известна только им двоим, ибо Маргарита, будучи женщиной умной, легко распознала в юной графине опасную соперницу, более того - соперницу, любившую Бюсси гораздо сильнее, чем она, и явно не сестринской любовью. Она чувствовала, что Луи начинает отдаляться от неё. Конечно, при желании это можно было объяснить тем, что он навёрстывает упущенные годы, пытаясь получше узнать свою сестру и дать ей всю свою заботу и внимание, которых она была лишена долгие годы. Всё так. Но Маргарита была не настолько слепа, чтобы не видеть, как Луи смотрел на свою сестру, как менялся его голос, когда он говорил о ней. И когда стареющий Ронсар, впервые увидев юную красавицу, посвятил ей сонет, в Луи заговорила не гордость брата, которому льстит всеобщее восхищение сестрой, но ревность безнадёжно влюблённого. И как бы ни старались оба скрывать свои чувства, их взаимное притяжение не могло долго оставаться тайной для проницательной дочери Екатерины Медичи.
   Из всех, с кем ей приходилось общаться, ближе всех стал для Регины Филипп де Лорж. Он не утомлял её своими признаниями и клятвами в вечной любви, не декламировал свои очередные вирши, на которые его вдохновила её красота, не рассказывал свежие придворные сплетни, не хвастался своими ратными подвигами и богатым наследством. Но в каждом его жесте, в каждом слове так легко читалась нежная и трепетная забота о ней, что не оставалось никаких сомнений в том, что это - Любовь. Та самая, истинная, ничего не требующая взамен и способная всё простить, та, о которой говорят, что "такой не бывает". Любовь, почти сразу ставшая для всех настолько естественной и не вызывающей ни вопросов, ни удивления, так, словно Филипп был рождён с ней. И только сама Регина, измученная своей сокрушительной страстью к Луи, совершенно не привыкшая к тихой нежности и поклонению, пребывала в растерянности, не зная, что ей делать ни со своей бедой, ни с любовью Филиппа и только смущённо улыбалась и прятала глаза, когда кто-либо заводил разговор об их отношениях с де Лоржем. Все были уверены в том, что рано или поздно граф де Бюсси отдаст свою сестру в жёны лучшему другу. Все, кроме самих Луи и Филиппа.
   Регина же ни о чём не в состоянии была думать - все силы уходили на бесплодную борьбу с собственным сердцем. Оставаясь одна в доме, она изматывала слуг, заставляя их приводить в порядок ста­ринный родовой дворец, который Луи, совершенно не интересующийся подобными мелочами, запустил дальше некуда, несмотря на все усилия мадам Беназет. За то короткое время, что Регина жила в Париже, она успела полностью прибрать к рукам всех слуг до единого, начиная с дворецкого и заканчивая последним поварён­ком. После того, как половина слуг была безоговорочно выставлена за порог в наказание за ту памятную оргию, которую Регина застала, вернувшись из монастыря, оставшиеся, а с ними и новопришедшие, поняли, что подчиняться Регине следует безропотно и моментально. Луи не сразу заметил, что в доме ничего не происходит без ведома его сестры. Сверкающая чис­тота лестниц и окон, свежесрезанные цветы в вазах, выбитые до последней пылинки ковры, начищенное серебро подсвечников и статуэток, вовремя поданный обед (завтрак и ужин), накрахмаленное бельё и чудесное исчезновение клопов и тараканов, - везде чувствовалось присутствие Регины.
   Слуги ходили тише воды, ниже травы и только Франсуаза, суровый главный конюх Гоше и старый слуга графа Симон пользовались неограниченными привилегиями, поскольку числились доверенными лицами молодой хозяйки. Болтливым горничным и разленившимся поварам доставалось больше всех, и Франсуаза с Симоном одоб­рительно качали головой: наконец-то жизнь в доме стала походить на жизнь при­личного городского особняка.
   Вся эта повседневная суета отвлекала Регину, но по ночам, растревоженная лунным светом, она сходила с ума от тоски и отчаяния; непереносимая боль мучительной, преступной любви её рвала в клочья сердце и разум уже не кон­тролировал сжигаемое в огне неутолённого, неосознанного ещё до конца желания молодое тело. Регина змеёй извивалась на холодной постели, комкала шёлк про­стыней, рвала кружева ночной рубашки, и застывшие колючим снегом слёзы слепи­ли глаза, и она задыхалась в этой звенящей пустоте комнаты. Только одно цепко держало её скользящую по краю бездны душу - ночи напролёт сидела она у изголовья спящего Луи и вбирала в себя, словно целебный бальзам, безмятежную прелесть любимого лица. В эти ночи она не могла себе даже представить, как сможет уступить его чужой женщине, как сама сможет принять ласки другого мужчины. Так металась она, не зная, где искать ответ, и нигде не видя выхода.
  

ГЛАВА III. Гизы.

  
  
   "Во веки вечные женщина была и не перестала быть причиной неспокойствия в миру, отправной точкой ко всем почти злодейским преступлениям, она и вино - вот яблоко человеческого раздора".

В. Астафьев "Пастух и пастушка".

  
   Как и следовало ожидать, появление графини де Ренель взбудоражило неспокойное болото под названием двор Екатерины Медичи и неугомонное семейство Гизов.
   Началось всё с того, что младший Гиз, Шарль де Лоррен герцог Майенн, весь вечер не сводивший восхищённых глаз с Регины, примчался ни свет ни заря к своей сестре - герцогине Екатерине-Марии де Монпасье. Знаменитая на всю Францию интриганка Монпасье ещё спала в объятьях очередного любовника, не подозревая о том, что взбалмошный Шарль уже принёс ей новость, которая изменит жизнь многих и многих людей. Герцог вынужден был битых полтора часа крутиться в кабинете, ожидая, пока его великолепная сестрица соизволит проснуться, выпроводить своего кавалера и надеть утренний туалет.
   Наконец, Екатерина-Мария, прихрамывая и, как всегда, в дурном расположении духа, вышла к брату.
   - Ну и что за спешка? Какая государственная тайна подняла вас, дорогой брат, в такую рань из теплой постели очередной счастливицы?
   - Катрин, оставьте свою иронию! - рядом со старшей сестрой Шарль постоянно чувствовал себя недоумком. - Если бы вы вчера соблаговолили почтить своим присутствием королевский дворец, то, подозреваю, вообще бы глаз не сомкнули.
   Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, де Монпасье села в кресло, по привычке принимая позу, скрывающую искривлённые плечи.
   - Что же такого произошло вчера в Лувре? - выдержав драматическую паузу, поинтересовалась она. - Неужели старая итальянская корова свалилась с лестницы и переломала себе кости, задавив по дороге весь свой змеиный выводок?
   - Нет, к сожалению.
   Шарль наслаждался своим триумфом - в кои-то веки он знал Новость, неизвестную сестре. Герцогиня видела его насквозь и ей до чёртиков надоело любоваться красивым самодовольным лицом повесы Шарля, поэтому она цепко ухватила брата за ухо и подтащила к себе:
   - Ну, хватит, твой спектакль неуместен и, как обычно, бездарен. Выкладывай, что там у тебя, и если выяснится, что ты опять разбудил меня из-за пустяка, клянусь я оторву твои сапфировые серьги вместе с ушами!
   Тихонько взвыв не столько от боли, сколько от обиды, Шарль выдал:
   - У нас появился шанс приручить самого де Бюсси.
   - Великолепного Луи?! - ахнула Екатерина-Мария и отпустила ухо брата.
   - Да! Вчера ко двору была представлена Регина де Клермон графиня де Ренель, его младшая сестра. Та самая, которую вытащила из какого-то монастыря шлюшка Марго. Ты бы видела, как на неё смотрела королева-мать! Готов поспорить, что ТАКОГО взгляда не удостаивалась даже ты, сколько бы мелких и крупных пакостей ты ей не устраивала. Это была ненависть чистейшей воды. Если бы королева-мать обладала талантом Медузы Горгоны, Лувр обзавёлся бы самой превосходной каменной статуей. А наш драгоценный король едва не умер от злости, потому что его миньоны, все как один, просто поголовно - если предположить, что у них есть головы, - весь вечер не сводили глаз с юной графини.
   - Она что, действительно настолько красива, как говорят? - Екатерина-Мария почувствовала лёгкий укол женской ревности.
   Ещё не видя графини, она уже испытывала к ней неприязнь. Девушка представлялась ей глупой провинциалкой с кукольным лицом.
   - Не то слово! - глаза Шарля сверкнули так, что всё было понятно без слов. - Её красота - это что-то невероятное, небывалое. Она ... Она доводит до безумия! Таких лиц нет больше во всей Европе! На это лицо смотришь и растворяешься в нём, и больше ни на что уже смотреть не хочется. Всё остальное рядом с ней меркнет и становится совершенно безликим. Герцог Анжуйский едва слюной не подавился, пока стоял рядом. Меня, конечно же, никто ей не представил. Ты же знаешь Луи и его компанию: как стеной загородили своё сокровище. Но когда она прошла мимо меня, я едва не лишился чувств. Вокруг неё веял шлейф такого пронзительно чистого, волшебного аромата цветов и ещё чего-то восточного, пряного, дорогого...
   - Боже, да ты поэт! - всплеснула руками изумлённая герцогиня.
   Она не знала, то ли смеяться над очередным увлечением братца, то ли постараться любой ценой сегодня же, сию минуту попасть в дом Бюсси.
   - Ладно, основную мысль я поняла, - перебила она Шарля, продолжавшего воспевать прелести новоявленной красавицы, - но как, по-твоему, мы теперь можем повлиять на Бюсси, я что-то не представляю.
   Впервые за двадцать четыре года жизни Шарль почувствовал своё превосходство перед сестрой. Это дорогого стоило!
   - Луи души не чает в младшей сестре, он ради неё горы свернёт. А девушка, кстати, не простая. Я слышал, как наш дорогой канцлер Бираг называл её ведьмой и стервой первостатейной, просто в силу её юного возраста это ещё не заметно. Но то, что она умна, я тоже разглядел. В данный момент она, как тебе известно, находится под негласной опекой Маргариты Наваррской, но, если я хоть что-то понимаю в людях, любовница брата ей сильно не по душе. Думаю, тебе ничего не стоит очаровать юную графиню и сделать нашей союзницей. А где ниточка, там и иголочка. Через Регину мы сможем контролировать и гордеца Бюсси.
   Герцогиня изумлённо вскинула брови вверх. Честно признаться, такой работы ума она не ожидала от своего ветреного брата.
   - Браво, Шарль! Я поражена, наконец-то ты повзрослел и начал понимать, что значит быть Гизом! Но спешить, я думаю, здесь не стоит. Нужно выбрать подходящий момент и убить двух зайцев сразу: мы не просто сделаем графиню своей союзницей - мы сделаем это так, чтобы старуху Медичи хватил удар. Насколько я знаю нашу драгоценную королеву-мать, она постарается заполучить такую красавицу в свой Летучий эскадрон. Нам останется только не пропустить нужный момент и увести девушку прямо у неё из-под носа.
   - Как мы это сделаем?
   - Предоставь это мне, дорогой брат. Твоя задача - дежурить под окнами красавицы и не пропускать ни одной придворной сплетни.
   Шарль неопределенно пожал плечами, мол, на улице Гренель, так и быть, постою:
   - Кстати, любезная моя сестрица, я ведь чуть не забыл один немаловажный момент.
   - Что ещё?
   - Мы можем сделать графиню де Ренель своей союзницей, но только не в Католической Лиге.
   - А что такое?
   - Ходят упорные слухи, что юная графиня то ли ведьма, то ли протестантка. В-общем, с католической церковью у неё, как бы это помягче сказать, недопонимание.
   - В таком случае лучше бы ей быть ведьмой. Гугеноты нынче не в моде.
  
  
   Двумя днями позже стихийного военного совета у Гизов королева-мать принимала у себя в кабинете канцлера Рене де Бирага. Запах давно не мытого старческого тела и несвежее дыхание королевы (накануне она плотно поужинала жирным кабанчиком с луком) плотно держались в воздухе и Рене время от времени незаметно обмахивал лицо надушенным платком. Канцлер был одним из немногих, с кем Медичи беседовала в своем кабинете, остальных принимала либо в Золотом зале, чтобы тяжёлая роскошь позолоченной лепнины подавляла человека, либо во время официальных приемов в Лувре, особенно, если надо было прилюдно поставить на место попавшего в немилость. В личном же кабинете королевы-матери всегда царил полумрак, слегка рассеянный несколькими свечами и без конца дымившим камином. Стены, потолок, мрачные окна и даже ковры в кабинете производили такое же гнетущее впечатление, как и его хозяйка, но Рене де Бираг уже привык к этому, как и к ежедневным визитам к королеве.
   На этот раз главным обсуждаемым лицом стала невесть откуда взявшаяся сестра Луи де Бюсси - Регина де Клермон, графиня де Ренель.
   - Святые апостолы! Откуда она только взялась на мою голову, - пыхтела старая королева. - Про неё уже все давным-давно забыли, так и сидела бы дальше в своём монастыре! Канцлер, это ваш недосмотр.
   Бираг по обыкновению не возражал и не переспрашивал. На его лице маска раскаяния менялась только выражением полного повиновения и обожания.
   - Вам достаточно было только намекнуть настоятельнице и эта выскочка приняла бы обет невесты Христовой. Думаю, её наследство не помешало бы обители урсулинок.
   - Насколько мне известно, - вкрадчиво заговорил канцлер, - настоятельница монастыря, родная тётка Регины, с нетерпением ждала дня, когда племянница покинет обитель и неоднократно писала слёзные письма сначала старому графу, потом Луи, чтобы они забрали назад это сокровище. В ответ получала внушительные суммы и ни единой записки. И хотя урсулинки жили, по сути, на деньги юной графини, они уже согласны были питаться хлебом и водой и жить подаянием, лишь бы избавиться от этой бесовки.
   - Неудивительно, - согласилась Екатерина, - я вот тоже заплатила бы любые деньги, лишь бы не видеть при дворе любимчика Франсуа, этого дерзкого Бюсси.
   - Но, ваше величество, мы ведь можем использовать графиню в своих целях. На благо нам и в пику Бюсси...
   - Если у вас есть какие-то идеи на сей счет, я хочу их услышать немедленно!
   - Вы могли бы сделать графиню де Ренель своей фрейлиной.
   - Что?! Сестра Бюсси подле меня? Каждый день видеть это наглое лицо и слышать её высокомерный голос?
   - Вы же не дослушали меня, ваше величество. Сделав её своей приближённой, фавориткой, вы полностью сможете её контролировать. От королевских милостей у девчонки закружится голова, она будет вас боготворить и станет послушной игрушкой в ваших руках. Её неопытность, тщеславие и, согласитесь, необыкновенная красота послужат на пользу французскому престолу. Она соблазнит любого мужчину и добудет любые сведения, провернёт любую интригу, погубит или подчинит своей, а значит, и вашей воле кого угодно. Мозгов у неё побольше, чем было в своё время у красотки Руэ, а уж красотой она не уступит даже Изабель де Линней, так что там, где ваших ожиданий не оправдали они, блестяще может справиться графиня де Ренель. Эта женщина, по-моему, способна лишить боевого духа всё гугенотское воинство. И граф Луи де Бюсси тоже будет в наших руках - слово сестры для него превыше закона Божьего.
   - Наш дерзкий мальчик на побегушках у сопливой младшей сестры?
   - Мадам, я видел собственными глазами, как он смотрел на неё.
   - И что?
   - Он влюблён. Без памяти. До умопомрачения.
   - Граф де Бюсси? В кого? В... в свою сестру? - Екатерина затаила дыхание: таких козырей у неё в руках давненько не было.
   - Именно. Я не знаю, что он будет теперь делать, скорей всего сбежит на край света. Но это тоже не самый плохой вариант, чем дальше Бюсси от Парижа, тем чище воздух в Лувре. А если и останется, то одним только именем Регины мы сможем манипулировать этим гордецом, как нам заблагорассудиться. К примеру, ваш младший сын, герцог Анжуйский вчера уже устраивал ей персональную прогулку по Лувру и обещал бросить к её ногам своё герцогство и вообще всё, что она пожелает. А ведь она может пожелать, чтобы герцог насмерть рассорился с Генрихом Наваррским и думать забыл о том, что его старший брат, будучи королём Польши, практически в обход него получил корону Франции.
   - Браво, канцлер! Вы не зря тратите деньги из королевской казны.
   - Ваше величество! Помилуйте, да я в жизни ...
   - Не взял самой мелкой монеты лично для себя. Знаю. Слышала не раз. И пока что делаю вид, что верю в это. Что ж, канцлер, пусть мой секретарь напишет письмо... Нет, письмо может попасть на глаза Бюсси или, что ещё хуже, Гизам. Я пошлю кого-нибудь из пажей за девчонкой и сама поговорю с ней с глазу на глаз.
   Канцлер склонился в низком поклоне и вышел, пряча торжествующую улыбку в уголках губ: фрейлины королевы обычно кочевали из одной постели в другую по малейшему намеку госпожи. Страшнее удара для заносчивого Луи не придумать.
  
  
  
   В четверг спозаранку в ворота дворца Бюсси постучал молоденький Анн де Гонто, младший сын Бирона де Гонто, - любимый паж Екатерины Медичи. Гордо вздёрнув золотистую голову, он передал Регине, что королева-мать просит графиню явиться в Лувр, поскольку весьма заинтересовалась ею и хотела бы поближе познакомиться с ней. Не спавшая третью ночь Регина обречённо вздохнула, но гневить властную старуху в первую же неделю не рискнула, достаточ­но того, что королева-мать на дух не выносила Луи. К тому же, врождённое любо­пытство не давало спокойно сидеть на месте. Регина подняла на уши камеристок и, торопливо запихивая в себя под причитания и ворчания Франсуазы бутерброд впе­ремешку с яблоком, заливая всё это молоком, была одета, причёсана и даже слегка надушена в какие-то полтора часа. Перед толстой, обрюзгшей Екатериной она должна была появиться во всём блеске своей молодости и красоты. Платье из золотистого атласа, расшитого чёрными цветами, с глубоким декольте, выгодно подчёркивало редкий прозрачный оттенок её кожи, который Луи в порыве восторга назвал "рас­светом в горах, покрытых ослепительно-белым снегом". Картину довершало изы­сканное ожерелье из крупных опалов медового цвета и такие же серьги. Анн де Гон­то задохнулся от восхищения и в синих глазах его засверкали искры юношеской влюблённости. "Ещё один", - вздохнула про себя Регина, одарила его неотразимой улыбкой и приняла поданную ей руку.
   Всю дорогу до Лувра юный паж развлекал Регину пикантными и забавными историями из жизни придворных, пытался несколько раз (увы, безрезультатно) со­чинить мадригал в её честь и галантно предложил свой надушенный платок, когда пришлось проезжать залитую помоями улицу Сен-Поль. Входя в галереи Лувра, графиня уже знала наверняка, зачем понадобилась королеве: пополнить состав "ле­тучего эскадрона", - и ей оставалось только поблагодарить бога за то, что Луи не успел проснуться, иначе он нипочем бы не отпустил её в Лувр одну, а также мог запросто на­дерзить королеве-матери, как однажды надерзил королю. С красавицами из "летуче­го эскадрона" он провёл не одну бурную ночь, но скорей умер бы, чем согласился увидеть свою сестру среди них.
   Когда юный де Гонто скрылся за дверью покоев королевы-матери, тёмные пор­тьеры южного окна раздвинулись и из-за них шагнул к Регине неотразимый Шарль де Лоррен. Графиня от неожиданности вскрикнула.
   - О, я вас испугал, небесное создание? - чарующий шёпот щекотал ухо.
   - Да, немного, - мило улыбнулась Регина, польщённая вниманием младшего брата самого Генриха Гиза.
   - Приношу свои извинения, и, поскольку нас не представили друг другу до сих пор, к вашим услугам герцог Майенн Шарль де Лоррен. А вы, судя по редкостной красоте вашего лица, так похожего на лицо отважного Бюсси, Регина де Клермон?
   Графиня протянула Шарлю руку для поцелуя.
   - Простите великодушно мое любопытство, но что делает в столь ранний час юная богиня в стенах этого Критского лабиринта?
   - Готовится сразиться с Минотавром.
   - В таком случае, позвольте мне выступить в роли Тесея.
   - По-моему, Тесеем как раз являюсь я сама. Единственная вакантная роль - это Ариадна. Но на неё вы не особо похожи.
   - Зато у меня есть волшебная нить.
   - ?
   - Если я правильно вас понял, Минотавром на сегодня является чёрная толсту­ха из Флоренции?
   - Вы как всегда правы.
   С лукавой улыбкой Шарль протянул ей письмо и прежде, чем Регина успела о чём-либо спро­сить, исчез в полумраке переходов.
   Графиня быстро оглянулась по сторонам, сорвала с письма печать и начала чи­тать. Писала ей сама блистательная герцогиня де Монпасье, Екатерина-Мария де Лоррен - злейший враг Генриха III Валуа.
  
   "Регина, - позвольте мне так называть вас, ибо я испытываю к вам самые ис­кренние дружеские чувства, - прошу вас со всей серьёзностью и полным доверием отнестись к моему письму. Из достоверных источников мне стало известно, что ко­ролева-мать сегодня утром будет иметь с вами разговор. Также известна мне цель этого разговора. Вам, я думаю, тоже. Мой брат любезно вызвался передать вам это письмо и дождаться окончания вашей беседы с Медичи. Он в восторге от вашей кра­соты и ума и, как и я, хотел бы располагать вашей дружбой. Но - к делу.
   С вашим появлением в Париже вокруг вас разыгралась та же борьба, что шесть лет назад бушевала вокруг вашего брата. При всем желании, в наше время в Лувре невозможно сохранять полную независимость и вам, волей-неволей, нужно будет отдать себя под покровительство какой-либо партии. Впрочем, зачем я объясняю эти прописные истины вам, достойной сестре самого Бюсси? Но ваша неопытность в придворных интригах и юношеская горячность могут подтолкнуть вас к неверному выбору. Надеясь опередить ваших недоброжелателей, которые, несомненно, постараются затя­нуть вас в свои сети, я предлагаю вам свою дружбу и своё покровительство.
   Мой брат герцог Майенн будет ожидать вас на потайной лестнице в Луврском колодце и, если вы согласитесь, будет счастлив сопровождать вас во дворец Гизов, где и ожидает вас ваша любящая подруга

Екатерина-Мария де Лоррен, герцогиня Монпасье".

  
   Регина всегда соображала быстро и мгновенно принимала решения. Всё, что говорили о Гизах Маргарита Валуа и Луи, яркой вспышкой блеснуло в памяти. Гизы вот уже много лет враждовали с правящей династией и перемирия не предвиделось. Во всех этих непрекращающихся распрях между католиками и гугенотами были замешаны организаторы Католической Лиги. Правда, когда очень припекало, изворотливые Гизы умели объединиться даже со своими заклятыми врагами, как, например, во время Амбуазского заговора. Но в последние годы интересы Лиги во главе с кардиналом Лотарингским и Генрихом Гизом пересекались с интересами Генриха III и его матери столь часто и так сильно, что искры сыпались во все стороны. Чувствуя, что династия Валуа слаба, как никогда, Гизы рвались к власти, используя любые средства и буквально шагая по трупам. Регина в первые же дни пребывания в Париже из рассказов Маргариты прочно усвоила прописную истину: при дворе невозможно быть самим по себе. К какому бы лагерю ты не примкнул, есть большая доля вероятности, что тебя так или иначе уберут с дороги, но если ты окажешься между двух огней и начнёшь гордо демонстрировать свою независимость, тебя уничтожат вернее и быстрее. Даже гордый Луи не брезговал поддержкой Маргариты и герцога Анжуйского. Отчасти назло брату и его любовнице, отчасти из-за того, что красавец-кардинал и жизнерадостный упитанный, высоченный и шумный Шарль Майенн нравились ей гораздо больше, чем извращенец-король и его обезображенный оспой брат, графиня де Ренель уже на первых строках письма сделала свой выбор.
   За дверью послышались шаги де Гонто и Регина, поспешно спрятав письмо в вырезе платья, изобразила наивно-невинное лицо и приготовилась к встрече с коро­левой-матерью.
  
  
   Екатерина Медичи сидела в огромном кресле и её затянутая в чёрный шёлк расплывшаяся туша неизменно ассоциировалась у графини с болотной жа­бой, которых она покупала в деревне у мальчишек и подкладыва­ла в кровати монахиням. Ослепляющая роскошь Золотого кабинета не произвела на Регину ни малейшего впечатления: прекрасно осведомлённая о сумме своего наследства, она знала, что при желании может заказать себе хоть двадцать таких же. Рвавшийся наружу смешок она сдерживала неимоверным усилием воли, однако в свой реверанс вложила максимум почтения и грации, а в свой голос - весь мёд и сахар, о наличии которых в себе даже и не подозревала.
   Как и предполагала Регина, разговор, начавшийся с заботливых расспросов старой королевы о детстве Регины (бедная сиротка, наверное, даже и не помнит сво­их родителей? Ну, ничего, божья милость не знает границ, а поскольку бесшабаш­ный Бюсси просто не знает что такое - забота о юном непорочном создании, то эту святую обязанность готова выполнить сама королева, ибо она - мать), о её жизни в обители урсулинок (ах! Конечно, мы наслышаны о ваших успехах в науках, особенно, в литературе и латыни, и о вашем кротком нраве - вот где Регина едва не расхохота­лась от такой неприкрытой лживой лести - и рады, что вы теперь будете украшать своим присутствием королевский двор), и о её планах на будущее. Графиня решила не разочаровывать Медичи и весьма мастерски изобразила наглядное воплощение невинности и послушания. Пока королева-мать разливалась соловьём, она стара­тельно хлопала ресницами, нагоняя более-менее правдоподобные слёзы на глаза. Наконец, ей это удалось и, подобрав подобающую избранному образу улыбку, Реги­на обратилась к мадам Екатерине.
   - О, ваше величество, о вашей доброте и милосердии ходят легенды и, право же, я не знаю, чем могла заслужить ваше внимание. Но я счастлива, что удостоилась чести быть вами принятой и беседовать с вами. Поймите меня правильно, как могу я говорить с вами о своём будущем, если ответственность за мою судьбу и право ре­шать её возложены на плечи моего брата, графа Луи де Бюсси. После скоропостиж­ной смерти наших родителей он является моим единственным опекуном и полно­правным распорядителем моим имуществом и моей жизнью, поэтому, если вас инте­ресует судьба недостойной ваших забот девушки, то об этом вам следует говорить с графом де Бюсси.
   От проницательных глаз Регины не укрылось, что Екатерину Медичи передёр­гивало каждый раз, когда она слышала имя Бюсси, да ещё произнесенное с такой яв­ной и искренней любовью.
   - Дитя моё, ваша покорность воле брата и почтение, которое вы оказываете ему, достойны похвалы, - по части актёрского искусства старая королева могла мно­гому научить Регину и той оставалось только мысленно аплодировать неподдельной ласке этого жирного тягучего голоса, - Но, боюсь, граф не сможет уделять вам достаточно внимания, поскольку его воинский талант и государственный ум требуют его присутствия как на поле битвы, так и на дипломатической арене. Я не сомнева­юсь, он будет рад, если вы согласитесь принять мою помощь и позволите мне лично заняться устройством вашего будущего.
   - О! Это такая честь для нашей семьи, ваше величество! - с пафосом греческих актёров всплеснула руками графиня, уже не боясь переиграть в этой манерной коме­дии, - Я не смела даже мечтать о такой милости с вашей стороны. Мой брат будет вам очень, ОЧЕНЬ признателен.
   - Не сомневаюсь. Так вот, для начала я хотела бы предложить вам место моей личной фрейлины. Должна вам сказать, что этого удостаиваются только самые родо­витые, очаровательные и образованные девушки двора. Я думаю, вам понравится общество моих фрейлин, вы, несомненно, подружи­тесь и очень скоро поймете, какие выгоды сулит моё предложение. Состоять в свите королевы-матери - согласитесь, это делает честь даже представительнице рода де Клермон.
   И Регина ответила. С самым безгрешным видом, который только смогла изо­бразить. С самой ослепительной из своих улыбок. С невинным светом младенчески ясных глаз.
   - Ваше величество, мне весьма льстит подобное предложение, я сумела его оценить, и мне бесконечно жаль, что я вынуждена вам отказать. Причина в том, что я уже состою в свите.. .графа де Бюсси.
   И только после этих слов Екатерина Медичи, от изумления не сумевшая даже разгневаться, удосужилась пристально вглядеться в глаза юной графине. И она уви­дела, что под напускной детской наивностью плещется явная насмешка и стоит не­сгибаемая воля и ничем неистребимая гордыня де Бюсси. Сквозь мягкое серебристое свечение светлых глаз красавицы графини смотрели на королеву чёрные глаза нена­вистного Бюсси. Слишком поздно осенило Екатерину, что сестра не толь­ко достойна своего брата, но со временем станет, пожалуй, ещё более опасной и не­предсказуемой.
   Две женщины, одна - юная и прекрасная, другая - постаревшая и утратившая былую красоту, смотрели друг на друга в упор, испытывая силу друг друга и ни одна не собиралась уступать. Минуту в комнате висела свинцовая тишина, прерванная бесцветным го­лосом Екатерины. Королева первой отвела взгляд от ведьмовских глаз Регины. Впервые в жизни кто-то осмелился выдержать тяжёлый взгляд Медичи. И именно это, а не дерзкий ответ графини, породило глухую ярость в тёмном сердце Екатери­ны.
   - Что ж, дитя моё, это ваше право. Впрочем, у вас ещё есть время подумать. Кто знает, может, вы поймете, что сейчас совершили ошибку. А теперь ступайте, на­деюсь увидеть вас в ближайшее время.
   Регина склонилась в глубоком реверансе, и, не подумав, однако, опустить свою упрямую голову, уверенной поступью победительницы вышла из покоев королевы-матери. О, она прекрасно понимала, что её дерзкая победа легко может вознаградиться отравленным вином или тюрьмой. Короли не прощают побед над собой, а королевы тем более. Зато Луи имеет полное право гордиться сестрой.
  
  
   Юная графиня, вызывающе стуча каблучками, направилась вдоль галереи и, свернув чуть раньше общих дверей, скользнула в неприметную потайную дверь, которую накануне ей показывал захмелевший герцог Анжуйский, и оказалась на тёмной лестнице. Остановилась, давая глазам привыкнуть к темноте, и уже собралась шагнуть со ступенек, как вдруг чья-то горячая рука схватила её за локоть. Регина едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть от испуга.
   - А вашей выдержке можно только позавидовать, прелестная фея, - услы­шала она уже знакомый вкрадчивый голос Шарля.
   Ничего не успев ответить, она почувствовала, как чужая сила отрывает её от ступенек и она оказывается в объятьях герцога. От сильного запаха духов и мужского пота Регине захотелось чихнуть и она сморщила свой капризный нос. Шарль принял это за выражение недовольства и с обиженным видом опустил её на ступеньки.
   - Я настолько вам неприятен, юная богиня?
   Регина громко чихнула и рассмеялась:
   - С чего вы так решили? Вы мне очень симпатичны, просто ваши духи... Я все время чихаю от этого запаха. О, не сердитесь на меня, герцог! У вас ведь совершенно иная миссия относительно меня, насколько я поняла из письма вашей сестры.
   Шарль склонился, прижимаясь губами к её тонкому запястью:
   - Мне бы доставила гораздо большее удовольствие миссия вашего поклонника и верного друга.
   Регина одарила Гиза чарующе улыбкой:
   - У нас впереди ещё много времени, кто знает, какие миссии будут возложены на вас в будущем.
   Жар его избалованного женской лаской тела, его уже нескрываемого желания опасно волновали её. Регина и не думала, что мужская страсть будет вызывать в ней столь же сильные ответные чувства, ещё смутные и непонятные для неё самой, но уже зажигающие кровь и будоражащие нервы. Возможно, именно это сочетание редкой красоты и пробуждающейся страстности так магнетически действовало на мужчин. Во всяком случае, Шарль, этот всем известный ценитель женщин, томился в любовной горячке от одного взгляда на юную графиню де Ренель. Он поклялся самому себе, что эта девушка рано или поздно будет принадлежать ему, чего бы это не стоило.
   А пока он бережно взял Регину под локоть и они вышли в Луврский колодец, где их уже ожидал портшез герцога. Она восхищенно ахнула, увидев это роскошное творение из золота, парчи и красного дерева. По дороге на улицу Де Шом, где стоял дворец Гизов, герцог умело обольщал красавицу-графиню; шёлковые сети его речей ласково, но прочно опутывали её, "случайные", отточенные во множестве любовных схваток прикосновения вызывали сладкую дрожь во всём теле, но Регина не зря получила репутацию ведьмы. Одно острое, как бритва, слово - и шёлковые нити одна за другой спадали на пол; один быстрый взгляд призрачно-серых глаз - и герцог сам загорался неутолимым огнем и ничего не мог с собой поделать. Это был поединок равных по силам, но - пока! - не по мастерству соперников. На стороне Шарля были опыт и умение, на стороне графини - красота и колдовское притяжение.
   Бесовская искра обольщения и чувственности, таившаяся в них обоих, роднила их и притягивала друг к другу. Но Регина, даже не скрывая своей симпатии к нему и своей страстности, всё же оставалась неуловимой и неприступной, словно между ней и остальным миром стояла стена из прозрачного, тончайшего стекла, разбить которое было не в человеческих силах. Проницательный, как все Гизы, Шарль отчётливо видел призрак мужчины рядом с графиней, но не видел его лица и не слышал его имени. А не зная соперника, невозможно его победить.
   Носилки покачнулись в последний раз и остановились у ворот Дворца Гизов. Опёршись на руку Шарля, Регина выпорхнула на дорогу. Огромный, мрачный и тяжёлый Дворец возвышался над соседними домами, всем своим видом говоря: "Мои владельцы властвуют над Францией, а я властвую над Парижем, и Лувр мне не соперник". Но Регине пришла в голову шальная мысль, что пройдёт совсем немного времени и одного её слова будет достаточно, чтобы этот грозный и величественный дом был брошен к её ногам, словно фарфоровая безделушка, да что дом - у неё во власти будет вся Франция.
   Под руку с герцогом она вошла в это гнездо государственных заговоров, святую святых семейства Гизов. Вошла, как истинная королева, в окружении любви и восхищения, окутанная шлейфом сознания собственного всемогущества.
  
  
   Екатерина-Мария де Монпасье ждала её в своем кабинете, заставленном шкафами с книгами. Регина, улыбаясь герцогине, успела пробежать глазами по книжным полкам: философские, медицинские и политические трактаты, труды знаменитых алхимиков и полководцев говорили о незаурядном уме герцогини де Монпасье и её разностороннем образовании, целью и кумиром которого было только одно - ВЛАСТЬ. "Чёрный ангел" семейства Гизов посвятила свою жизнь борьбе с ненавистной династией Валуа за французский престол. Регина, не скрывая своего интереса, смотрела на Екатерину-Марию. Хрупкая, тоненькая, с очень бледным лицом та казалась изящной статуэткой в просторном, почти мужском кабинете. Ангельски прекрасное лицо с большими чёрными глазами и тонким ярко-алым серпом губ было создано для того, чтобы им восхищались талантливейшие художники и скульпторы; тёмные и тонкие сросшиеся на переносице брови только добавляли своеобразия безупречным чертам. Иссиня-чёрные локоны были уложены в незамысловатую "домашнюю" прическу. Платье из кроваво-красной тафты соперничало по простоте и изяществу кроя с нарядом Регины и оттеняло благородную бледность кожи молодой герцогини.
   Сама Регина также оказалось объектом пристального внимания хозяйки дома: она разглядывала девушку безо всякого смущения и настороженность в её глазах постепенно сменялась несколько лукавым изумлением. Совершенно неожиданно для самой герцогини, Регина ей нравилась, причём с каждой минутой всё сильнее. Несмотря на изначальную неприязнь, Екатерина-Мария попалась в ловушку ослепительной и манящей красоты юной графини. Её совершенное лицо не могло не восхитить такую ценительницу искусства, как герцогиня, а ум и железный характер, светившиеся в глазах, не могли укрыться от проницательного взгляда. И червячок сомнения по поводу того, что юную графиню можно будет использовать в своих целях, впервые шевельнулся в душе Екатерины-Марии.
   Но вот она поднялась навстречу Регине и та с удивлением обнаружила, что Екатерина-Мария довольно сильно хромает и правое плечо у неё заметно ниже левого. Одна из красивейших и умнейших женщин своего времени, герцогиня де Монпасье с рождения была увечной. Возможно, этот недостаток и стал причиной её язвительного и злопамятного нрава.
   Марго в своё время много рассказывала Регине о Екатерине-Марии де Лоррен. Она терпеть не могла её и, по всей видимости, взаимно. Ещё не зная герцогини, Регина, из чувства противоречия, прониклась к ней симпатией. И шагнула к Екатерине-Марии, просияв улыбкой искренней радости. Сочетание удивительной красоты, незаурядного ума и беззащитности увечья затронуло в душе Регины незнакомые ранее ей самой чувства. У неё никогда не было подруг, с которыми можно поболтать о пустяках или поделиться самым сокровенным, и, быть может впервые в жизни, она почувствовала острую необходимость общения с другой женщиной.
   - Прочла ваше письмо. И я скажу вам то, что не сказала королеве-матери - да. Я буду рада, если вы и дальше будете называть меня своей подругой, - совершенно искренне сказала она герцогине.
   Две женщины стояли друг напротив друга и улыбались. Ещё не сказав ни слова, они уже понимали друг друга, как могут понимать только люди, слепленные из одного теста. Это мгновение и стало моментом зарождения их дружбы, столь редко встречающейся у женщин и долго ещё удивлявшей Лувр. Юная и неопытная графиня де Ренель, воспитывавшаяся в монастыре и не знавшая ни любви, ни заботы, - и блестящая светская львица, властная и избалованная. Но в тот день они увидели и услышали одна другую, проговорив до позднего вечера.
   Несчастный Шарль, изгнанный ими из кабинета и безжалостно лишённый их общества, пострадав целых пятнадцать минут, отправился к своей очередной возлюбленной, сочиняя по дороге сонет в честь "прекрасной и жестокосердной девы с серебристыми глазами". Тем не менее, у него хватило ума предупредить встретившегося ему по дороге графа де Бюсси, что его сестра, возможно, задержится и искать её следует во Дворце Гизов. Луи, возвращавшийся с тайного свидания с Маргаритой, от такой новости потерял дар речи.
   - Каким же, собственно, образом моя сестра оказалась в вашем доме, этом изощрённом серпентарии? - первым делом поинтересовался Луи, придя в себя и не особо подбирая слова.
   Шарль не имел ни малейшего желания портить и без того далекие от дружеских отношения с братом графини де Ренель, на которую у него появились весьма серьёзные виды. Исходя из этих причин, Гиз с подчеркнутой вежливостью сообщил графу:
   - Очаровательная графиня де Ренель нанесла визит герцогине де Монпасье, ответив на её приглашение, и в данный момент они беседуют на научно-философские темы. Ну, разумеется, не обходят они своим вниманием и последние модные ткани и свежие луврские сплетни. В общем, обычная женская болтовня, сами понимаете. Более ничего существенного сообщить вам не могу и вынужден откланяться, поскольку спешу по важному делу.
   На этом Шарль пришпорил своего иноходца и свернул в сторону набережной, оставив Луи де Бюсси озадаченно рассматривать вывеску ювелирной лавки. То, что младшая сестра преподнесёт ему массу сюрпризов, он понял сразу, но того, что эти сюрпризы будут связаны с семейством Гизов, он не предполагал, и даже представить себе не мог, что же Регина задумала на этот раз.
   Луи выругался, хлестнул в сердцах коня и помчался к Дворцу Гизов за сестрой. Но по дороге он остыл и призадумался. Как себя вести и что делать в этой ситуации, он не знал. Пожалуй, только Филипп мог блестяще справиться и с Региной, и с самим Чёрным Ангелом Гизов, и как же нуждался Луи в его совете! Вот только не мудрый Монтгомери, а он, ветреный граф де Бюсси, был братом своевольной красавицы и ему нужно было очень многому учиться. Так что это был очередной урок.
   Перебрав несколько вариантов, он остановился на самом нейтральном: просто дождаться Регину на улице, проследить, кто ещё в это время нанесёт визит герцогине, и отвезти сестру домой, когда она выйдет из Дворца. Правда, если их встреча с герцогиней затянется или что-то будет угрожать чести и спокойствию девушки, Луи просто-напросто заберёт её оттуда и посадит под домашний арест до конца лета, а потом выдаст замуж за Филиппа и пусть он с ней мучается. Если, конечно, у Луи хватит сил отдать Регину кому бы то ни было...
  
  
   Регина, увлечённо спорившая с Екатериной-Марией о Монтене и Пирроне, вдруг умолкла на полуслове и напряглась, словно почуявшая хозяина норовистая кобылица. Сердце её на мгновение замерло, а потом робко затрепетало в груди лесной птахой: Луи был где-то рядом.
   - Тебе нехорошо? - встревожилась герцогиня.
   - Нет-нет, я чувствую себя прекрасно, просто меня ищет брат, - графиня смущённо улыбнулась.
   - Почему ты так решила?
   - Я это просто знаю. Он сейчас стоит под окном и не знает, как меня отсюда вызвать.
   - Ты видишь сквозь стены?
   - Нет, но я всегда чувствую присутствие брата. Ты мне не веришь? Тогда взгляни в окно.
   Герцогиня удивлённо посмотрела на Регину, потом медленно подошла к окну и слегка отдёрнула портьеры: внизу с непривычно глупым видом гарцевал на своем испанском иноходце сам граф де Бюсси. Она оглянулась на графиню: Регина, лукаво опустив глаза, улыбалась. Женщины посмотрели друг на друга - и задорно расхохотались.
   - Надо позвать его, а то он так будет дежурить дотемна. Какое счастье, что мои братья не отличаются такой заботливостью, иначе мне пришлось бы находиться под неусыпной слежкой днём и ночью - и прощай тогда дворцовые интриги и любовные авантюры, - подмигнула Екатерина-Мария подруге.
   Распустив по плечам волосы и опустив до предела и без того соблазнительные декольте, они открыли окно.
   Он бесцельно слонялся по улице Де-Шом минут десять, пока на втором этаже не распахнулось окно и звонкий, смеющийся голос не окликнул его:
   - Эй, робкий воздыхатель, не решающийся переступить заветный порог! Две жестокосердные красавицы готовы смилостивиться над тобой и приглашают принять участие в литературно-философском диспуте, ибо без жесткой мужской логики их беседа постепенно превращается в банальное перемывание костей.
   Луи поднял голову и на мгновение зажмурился: из окна свесились два пленительных создания, дразня откровенными декольте и соблазнительно распущенными кудрями. Мгновением позже огненно-рыжая голова исчезла в полумраке комнаты, а черноволосая призывно улыбнулась и плотоядно облизнула губы. Двери открылись, на улицу выбежала Регина и, потянув брата за кружева манжет, увлекла его во дворец, крикнув слугам, чтобы позаботились о коне.
   Луи ещё не видел сестру столь оживлённой и радостной. Она, словно роза, раскрывала каждый день новый лепесток, становясь всё прекрасней и загадочней. Регина и Екатерина-Мария смеялись, болтали без умолку и беззастенчиво флиртовали с ним и он мгновенно включился в их игру. За разговором, плавно перешедшим в пикантную пирушку, время пролетело незаметно и вернувшийся к вечеру Шарль, к своему несказанному удивлению, застал хмельную, разрумянившуюся компанию за азартной карточной игрой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: красавицы жульничали самым беззастенчивым образом, а Бюсси великодушно этого не замечал и уже проиграл кругленькую сумму. Появление Гиза вызвало новую волну веселья, но когда тот стал оказывать знаки внимания юной графине, де Бюсси тут же напомнил сестре, что они отнимают слишком много времени у гостеприимных хозяев и что им пора возвращаться домой. И как бы ни было Регине хорошо рядом с подругой, но даже её общество она, не задумываясь, променяла бы на ужин с братом наедине.
   Герцог галантно предоставил свои носилки графине и предложил своё сопровождение, но та с улыбкой отказалась, поскольку рядом с таким защитником, как Бюсси ей не грозило ничего.
   - Регина, может, всё-таки объяснишь мне, каким образом ты оказалась во Дворце Гизов и почему ты позволяешь герцогу Майенну этот неприкрытый флирт? - спросил Луи, как только они свернули на соседнюю улицу.
   Регина выглянула из носилок и в темноте ночного города сверкнула белизна её зубов.
   - У Гизов я оказалась по приглашению герцогини де Монпасье, которое передал мне Шарль, когда я была в Лувре.
   - Ты ещё и в Лувр сегодня успела наведаться? И с какими же целями?
   - Цели были у королевы-матери, я лишь подчинилась её воле.
   - Я мог бы и догадаться. Нечто подобное я и ожидал, её предложение поступить в "Летучий эскадрон" было вопросом времени.
   - Мой ответ, я думаю, тебе не нужно говорить?
   - Насколько я тебя знаю, ты должна была отказаться, причем сделала ты это не в самой вежливой форме.
   - И когда же ты успел так меня изучить?
   - А я вообще очень хорошо разбираюсь в женщинах, к тому же ты - моя сестра.
   - Если бы ты хорошо разбирался в женщинах, ты бы нашел себе любовницу получше, чем Марго, - фыркнула Регина.
   - Ну, то, что тебе не нравится Маргарита, я уже заметил, только не могу понять, почему?
   Выразительное молчание было ему ответом.
   - Ладно. Но я задал ещё один вопрос по поводу герцога Майенна.
   - А почему бы мне не позволить ухаживание одного из Гизов? Я ведь все-таки девушка на выданье, чем же плох в качестве жениха герцог Майенн? Если я не ошибаюсь, он один из претендентов на королевскую корону, так почему бы мне не стать королевой. Чем я хуже этой итальянской коровы?
   - Ты и так королева. Но дело в том, что мне не нравится де Гиз.
   - А мне нравится и что теперь? - заявила Регина, по большей части, из чувства противоречия, к тому же ей безумно льстила нескрываемая ревность Луи.
   - Ты ничего о них не знаешь.
   - Зато я достаточно знаю о Валуа.
   - Гизы всегда ведут двойную игру. Тебе известно, что это именно они стали зачинщиками Варфоломеевской резни?
   - Известно. Как и то, что ты в ту ночь тоже надел белый шарф. С немалой выгодой для себя.
   Луи сверкнул потемневшими глазами: оказывается, его младшая сестра умела при случае царапнуть острым коготком и выпустить ядовитый шип. "Интересно, кто ей проболтался? Неужели Филипп?", - подумал Бюсси, вслух же продолжил критику Гизов:
   - А то, что сейчас они получают кругленькие суммы из испанской казны и ведут оживлённую переписку с королем Филиппом, герцогиня Монпасье тебе не сказала случайно?
   - И это я тоже слышала. Как и то, что мои наряды и твои кони куплены на деньги, которые ты вытянул из Анжу.
   - Что?!
   - В твоё отсутствие всей перепиской и ведением бумаг вынуждена была заниматься я. И мне довелось читать многочисленные жалобы ленников и липовые отчёты управляющих. И проверять расходные и доходные книги. При том, что наши родовые земли продолжают приносить хоть и немалый, но всё же не увеличивающийся с годами, доход, твои финансовые дела в последние два года резко пошли в гору. Деньги просто рекой потекли с тех пор, как ты связался с Марго.
   - А ты умна не по годам. И мало похожа на скромную воспитанницу урсулинок.
   - Да, представь, что бы из меня выросло, если бы моим воспитанием занимался ты?
   - Ну ты и язва! - выдохнул поражённый Бюсси.
   Регина явно напрашивалась на ссору, но причин её вызывающего и дерзкого поведения Луи не понимал. Она не столько защищала сейчас Гизов, сколько бросала вызов ему, своему брату.
   - Тебе что-то не нравится? - Бюсси уже начинал злиться, но не столько на сестру, сколько на себя самого за то, что вообще начал этот разговор.
   - Да, - Регина смотрела прямо ему в глаза и этот её взгляд, открытый и дерзкий, сбивал с толку, - мне не нравится, когда за меня решают, с кем мне общаться и кого выбирать в друзья. Присылая за мной свою любовницу, ты не задумывался над тем, понравиться мне это или нет. А сейчас тебя вдруг обеспокоило моё отношение к Гизам. С чего бы это?
   "Потому что я ни с кем не хочу тебя делить. Особенно с Шарлем де Лорреном и его сестрицей!" - Луи хотелось прокричать это прямо в её разгневанное и оттого ещё более ослепительное лицо, но он только скрипнул зубами. Но Регина завелась не на шутку. Потому что, когда она злилась и цеплялась к Луи, боль ненадолго отпускала измученное сердце. Любовь молчала и говорила давняя обида. Так было легче и проще и потому она бросалась в очередную атаку, чтобы увидеть в Луи кого угодно, пусть даже врага, но только не мужчину, которого она любила и желала до остановки дыхания.
   - И я не желаю больше слышать гадостей о герцогине Монпасье. За один вечер она уделила мне больше внимания и тепла, чем ты за всю мою жизнь. Её действительно интересует, чего я хочу и о чём я думаю. Она не видит во мне, как ты, красивую игрушку, забавную младшую сестру, красотой которой можно похвастаться при дворе, а потом выгодно отдать замуж и опять лет на двадцать забыть о ней!
   - Довольно! Ты переходишь все мыслимые границы несправедливости. Если бы ты была мужчиной, я бы знал, что и как тебе ответить. Но ты дерзкая злая девчонка, которой вскружила голову придворная жизнь. Ты не понимаешь, что я желаю тебе только добра! И Марго была бы для тебя лучшей защитой в Лувре, чем герцог Майенн, у которого одна мысль - затащить тебя в постель. И твоя новообретённая подруга мало чем отличается от королевы-матери, ибо ей ты тоже нужна, как дорогая вещь, за которую можно купить нужного человека. Ты и сама не заметишь, как она подложит тебя под того, чья поддержка или молчание будет выгодно Гизам и Лиге. Да пойми ты, капризное и бестолковое создание, что тебе ещё рано совать нос в придворные интриги! Прелестный и глупый мотылёк, ты ещё не знаешь, как легко можно спалить свои крылья возле таких безжалостных и опасных огней, как Гизы. Ты думаешь, что знаешь людей и видишь их насквозь? Ты НИЧЕГО не видишь, ты даже не замечаешь, как я...
   Роковое признание едва не слетело с его губ и Луи резко оборвал свою пламенную речь, но глаза его, беззащитные в своей искренности, сказали Регине гораздо больше, чем ей нужно было знать.
   Регина вздрогнула и подалась к нему всем телом, словно отважный мотылёк, устремившийся на внезапно вспыхнувший огонь, но Луи, уже взявший себя в руки, отвёл взгляд в сторону.
   - Да, ты прав, - глухо обронила она, - на меня действительно что-то нашло. И, конечно, мне лучше не высовываться из-за твоего надёжного плеча и вести себя тише и скромнее. Наверное, так будет спокойнее и тебе, и всем остальным. Я не стану больше спорить с тобой.
   - Верится с трудом, - недоверчиво хмыкнул Бюсси.
   - Мне тоже, - Регина уже улыбалась, почти правдоподобно, - Смотри, мы уже добрались до дома. Как вовремя! Я просто умираю от голода.
   Ужинали они, по установившейся у них двоих традиции, у камина, но на этот раз в полном молчании. Напряжённая, словно бы наэлектризованная, тишина заполняла комнату вместо воздуха, только робко ударялось серебро о фарфор и с тихим звоном касался хрусталь красного дерева стола. Регина как ни в чем не бывало с нескрываемым удовольствием расправилась с дымящейся овощной похлёбкой и принялась за кабаний окорок, запечённый по особому рецепту Франсуазы, с душистыми травами и редкими пряностями. День выдался на редкость насыщенным событиями, к тому же она изрядно понервничала, а в таких случаях у неё всегда просыпался зверский аппетит, так что теперь она храбро расправлялась с едой. Луи едва удержался от смеха, глядя на её перепачканную и лоснящуюся от соуса и жира мордашку. Сам он едва прикоснулся к пище, только для вида поковырявшись в жареном судаке, выпив два бокала белого вина.
   Но, встав из-за стола, Регина не выдержала и взглянула на брата глазами раненой косули, молящей о милосердии или о смерти. Она знала - впереди ещё одна из тысячи ночей тоски и одиночества. Впереди пытка огнём и кипящей кровью. И - блаженство смотреть на лицо спящего Луи, на его мирно трепещущие ресницы, на сонную улыбку, появлявшуюся на его губах, на нежный румянец, светившийся сквозь мрамор кожи. И ясное понимание обречённости своего мимолётного счастья.
   Матово-белое лицо графа стало ещё бледнее, но он справился с собой, добродушно улыбнулся, проводил сестру до дверей её спальни и, поцеловав в холодный лоб, ушёл к себе.
   Но в эту ночь, утомившись поединком с королевой-матерью и беззаботной болтовнёй с новой подругой, юная графиня спала без снов почти до полудня, а когда проснулась, Луи уже не было дома.
  
  
   Дни потянулись за днями, и жизнь, казалось бы, вошла в своё нормальное русло. Блистательный граф де Бюсси очаровывал женщин и искал ссор с мужчинами, дерзил королю и посмеивался над герцогом, пировал с друзьями и дрался на дуэлях, бегал на "тайные" встречи с Марго и сочинял стихи. Регина близко сдружилась с Екатериной-Марией и теперь почти всё свободное время проводила в её обществе, чем окончательно восстановила против себя семейство Валуа, а поскольку из всех потенциальных кавалеров чаще всего рядом с ней оказывался Шарль Майенн, то она навлекла на свою голову ещё и недовольство брата. Вдобавок ко всему, юная графиня, покинув обитель урсулинок, за целое лето так ни разу и не появилась на мессе.
   - Вы слышали последнюю новость об этой гордячке де Ренель? - с заговорщицким видом щебетала на ухо своей товарке Мари де Ла Марш молодая виконтесса Адель Раффен.
   - О том, что Красавчик Бюсси, устав ждать, когда она, наконец, выберет подходящий бархат для платья, скупил в лавке все самые дорогие ткани?
   - О нет, это же вчерашний день! Очередной широкий жест нашего дорогого графа.
   - Да уж, широкий... - не без оттенка зависти вздохнула Мари, - с его состоянием отчего же не покупать взбалмошной сестрице всё, на что упадёт её взгляд. И что же слышно нового о графине?
   - Симоне де Вивре пришло письмо от кузины. Так вот эта самая кузина - сестра-урсулинка в обители, где воспитывалась Регина.
   - Да ты что?! Как интересно! - всплеснула руками Мари.
   - Вот именно. Оказывается, графиня не ходит к мессе не потому, что тайно исповедует протестантство. Она вообще - язычница. Она даже сбежала однажды из обители с цыганским табором. Её учила колдовству старая ведьма, а предводитель цыган, разбойник и головорез, продавший душу дьяволу, был её любовником! Старуха научила её готовить волшебное зелье, которым графиня умывается каждое утро, и благодаря ему кажется такой раскрасавицей.
   - Ну, лично я ничего особенного в её внешности не нахожу. Просто все боятся ссориться с Бюсси и Гизами и потому хором твердят, как заведённые, что она первая красавица двора. Длинная, рыжая, тощая. Что в ней красивого?
   - Вот-вот. Ты часто ходишь в церковь, исповедуешься, поэтому и видишь её истинное лицо. А многие другие видят лишь чары, наведённые этим зельем. Иначе с чего бы все мужчины дружно сошли с ума, стоило ей появиться при дворе.
   - А больше всех, кажется, сошёл с ума Красавчик. Вчера он опять дрался на дуэли из-за неё. На этот раз с сеньором Азе. Тот видел, как наша надменная графинюшка азартно торговалась на рынке с каким-то зеленщиком, как последняя кухарка, хохотала и строила глазки двум студиозусам. Азе, что вполне в его духе, отпустил при дворе какую-то шпильку по этому поводу. Рядом случился де Бюсси и всё закончилось для Азе весьма плачевно. Говорят, он очень плох, Бюсси нанёс ему просто варварские раны!
   Подобные разговоры велись в Лувре всё чаще. Юной графине перемывали кости все, кому не лень. Это уже становилось модным. Советы и сетования Екатерины-Марии, Филиппа и Луи на предмет соблюдения хоть каких-то приличий и условностей, а также рекомендации духовников, оставлялись Региной без внимания.
   Граф, в котором наконец-то проснулся воспитательский пыл, решил серьёзно поговорить с младшей сестрой, но поскольку опыта обращения с ней у него не было никакого, момент был выбран им крайне неудачно: во время верховой прогулки в окрестностях Парижа в обществе Филиппа де Лоржа. Луи был уверен, что рассудительный Филипп поддержит его.
   Переглянувшись с другом, Луи подъехал поближе к сестре и взял поводья её коня:
   - Регина, я должен с тобой объясниться.
   Голос его был одновременно и строгим, и неуверенным. Регина резко повернулась в его сторону всем корпусом, рискуя вывалиться из седла:
   - Что-то случилось? - Луи даже не догадывался, сколько безумных надежд родилось в этот миг в её сердце.
   - Пока нет, но может случиться. Разговор этот для меня... для тебя...о чёрт! Для нас обоих крайне важен, - Луи чувствовал себя последним дураком и проклинал на чём свет стоит герцогиню Монпасье, которая на правах старшей подруги могла бы и сама поговорить с Региной, - Речь пойдёт о твоём поведении, сестра.
   - А что такого я сделала? - упавшим голосом спросила она безо всякого выражения.
   Всего лишь о её поведении! Но почему не о её боли, не о её сердце?! Какое значение имеет её "поведение" в сравнении с любовью, живущей в душе?
   - Регина, ты ведёшь себя крайне вызывающе.
   Девушка удивлённо посмотрела на Филиппа. В глазах её явственно читалось: "А как ведёт себя всю свою сознательную жизнь граф де Бюсси?". Филипп пожал плечами и качнул ресницами, мол, не обращай внимания, Луи вживается в роль старшего брата и опекуна.
   Луи не заметил их переглядываний и, прокашлявшись, продолжил своё выступление:
   - Во-первых, какие отношения тебя связывают с семейством Гизов? Твою странную дружбу с Екатериной-Марией я ещё допускаю, но это нежное воркование с Майенном, извини, не лезет ни в какие ворота. Женщина из рода Клермонов не может позволить себе интрижку с Гизом.
   - Почему? - Регина начала раздражать эта лекция, она искренне не понимала, что плохого в общении с Гизами и чем та же Маргарита Валуа лучше Екатерины-Марии.
   - Ну, как ты не понимаешь, - горячился Луи, - у Шарля Майенна не самая блестящая репутация. Он соблазнил неимоверное количество женщин, опорочил десяток невинных девиц. Кузина виконта де Вальмона ушла из-за него в монастырь, дочь ювелира Иоганна отравилась, не вынеся позора! И это самые известные его выходки, а какие преступления скрывает его родня? И ты ещё называешь такого человека своим другом и благосклонно принимаешь его ухаживания!
   Регина резко натянула поводья, останавливая коня:
   - Вот что я вам скажу, дорогой брат. Травиться и уходить в монастырь я не стану, можете не сомневаться. Что же касается любовных похождений младшего Гиза, то не обольщайтесь, будто в обитель урсулинок не доходили слухи о ваших авантюрах. Мне, например, доподлинно известны имена всех ваших любовниц, причем трёх из них вы делили с тем же Гизом.
   Бюсси густо залился краской, а Филипп громко фыркнул от смеха: граф явно не ожидал такого отпора от юной сестрёнки.
   - Это тебя герцогиня Монпасье просветила, не иначе? - процедил сквозь зубы Луи.
   - Нет, - в голосе Регины прозвучало злорадное торжество, - эти сведения мне великодушно предоставила Гортензия д'О, фрейлина Маргариты Наваррской.
   - Безмозглая курица! - громким шёпотом выругался граф, не зная, что ответить.
   В поисках поддержки он повернулся к Филиппу, но тот давился от смеха и вытирал слёзы. У Луи пропал дар речи. С шумом выдохнув воздух, он заявил:
   - Филипп, я понимаю, что ты испытываешь нежные чувства к моей сестре, но это ещё не даёт тебе права во всём ей потакать в ущерб моему авторитету. Может, теперь ты сам ей объяснишь, что время от времени порядочные католички ходят на мессу?
   Филипп неопределенно пожал плечами, последний раз всхлипнул от смеха, отдышался и начал свою часть воспитательной лекции:
   - Графиня, на сей раз ваш брат совершенно прав. Вы ведёте себя несколько необдуманно, с таким легкомыслием относясь к религиозной стороне жизни. У вас до сих пор нет духовника, вы не посещаете мессу и вообще вас ни разу со дня появления в Париже не видели в церкви. В городе ходят нехорошие слухи, которые не лучшим образом отражаются на вашей репутации. Поверьте, церковь в состоянии испортить жизнь и вам, и графу де Бюсси. Почему бы вам не составить компанию той же герцогине Монпасье и не сходить на мессу или причастие вместе с ней?
   Регину передёрнуло и она с раздражением бросила им обоим:
   - А не проще ли оставить меня в покое раз и навсегда? По-моему, за пятнадцать лет в монастыре я прочитала молитв на всю оставшуюся жизнь, а заодно и во всех грехах заранее покаялась. Ну, в конце концов, куплю себе десяток индульгенций и папа римский успокоится, я думаю.
   От такого проявления немыслимого вольнодумства Филипп растерялся. Луи выразительно посмотрел на друга: мол, убедился?
   - Я решительно не знаю, что мне с ней делать, - сокрушался на другой день Луи, когда они с Филиппом гуляли по набережной, щеголяя модными нарядами.
   - Какой сюрприз она преподнесла тебе, мой друг, на этот раз?
   - Что тебе на это сказать? Она сама и есть сюрприз. Бог мой, как всё понятно и ясно было в моей жизни до её приезда! Друзья и враги, любовницы и просто хорошие приятельницы. Мир делился на чёрное и белое. Любовные интрижки, особенно с небезызвестной тебе особой королевской крови, и дуэли были всего лишь острыми приправами к раз и навсегда уготованному для меня, первому дворянину Франции, образу жизни. Я знал, что, когда и как нужно сделать. Правила игры были определены раз и навсегда. Возможно, это блюдо было несколько пресновато, раз уж меня так тянуло пройтись время от времени по лезвию ножа, подразнить королевское семейство или ввязаться в драку. И вдруг появляется она. Юная восторженная девочка, которая за один вечер покоряет Лувр, порти кровь королеве-матери своей надменностью и независимостью и, подобно лёгкому ветерку, гуляет по улицам города, болтает с прачками и пляшет на гуляньях за городом с рыбаками и студентами. Держит железной хваткой всю прислугу в доме, смеётся над священниками и кормит бездомных ребятишек и собак со всего квартала. Третьего дня я ей непременно захотелось прокатиться по Сене именно на барже. Разумеется, она выбрала самую большую и грязную. Там, видите ли, был чудный кормщик маленького роста, но с огромной, как у гнома, бородой. И что ты думаешь? Она уговорила его взять её на борт и полдня болтала с ним бог весть о чём, хлебала из одного котла с грузчиками рыбную похлёбку и хохотала над их солёными шуточками. Что я должен был обо всём этом думать?
   - Что Регина не такая, как все известные тебе женщины, - мягко улыбнулся Филипп, - по крайней мере, я что-то с трудом себе представляю, как твоя обожаемая Марго запросто беседует с простолюдином.
   - Обожаемая Марго, - хмыкнул Луи, - до недавних пор я ведь действительно думал, что Марго - бесценный бриллиант. Я много о чём думал раньше по-другому.
   - Пока не появилась Регина...
   - Да, пока не появилась она. Умеющая так легко нарушать правила и устанавливать свои законы. Осмеливающаяся делать то, чего ей на самом деле хочется. Удивительно храбрая и ... настоящая. Да, она настоящая. И я рядом с ней становлюсь настоящим. Браню её на весь дом, швыряю бешеные деньги на любой её каприз, нагло смеюсь на придворными клушами, которые пытаются ей подражать, смеюсь во всё горло и не скрываю своего страха за неё.
   - И тебе это не нравится?
   - Меня это пугает. Да-да, мой добрый друг, ты не ослышался. Бесстрашный Бюсси боится. Боится того, что годами выстраиваемая жизнь вот-вот перевернётся с ног на голову и я запутаюсь сам в себе.
  

ГЛАВА IV. Лувр

  
  
   "Под чужую музыку женщины лишь исполняют танцы... А танцуют только под свою".

Б. Васильев "И был вечер, и было утро..."

  
  
   И всё же Регине было легче - у неё началась новая жизнь. Роскошные балы во дворце, наряды и драгоценности, галантные поклонники, бесконечные споры и беседы с Екатериной-Марией, прогулки по городу. Каждый день она узнавала для себя что-то новое, в мире, открывшемся ей теперь, была не только тоска и недозволенная любовь к Луи. Были рассветы и закаты, Сена и рынок, сонеты и танцы, друзья и недоброжелатели. Последними, надо сказать, Регина умела обзаводиться с той же лёгкостью, что и её брат. Особенно невзлюбил её "Летучий эскадрон любви" королевы-матери и, если начистоту, то было за что. Во-первых, поразительная красота её затмевала всех прелестниц Летучего эскадрона вместе взятых. Стоило Регине появиться в обществе, как большинство мужчин дружно поворачивали головы в её сторону, порой рискуя свернуть шею или нарваться на грозный взгляд Бюсси. Поистине, внешность юной графини была сущим наказанием для её брата: он и восхищался ею, и сходил с ума от ревности и беспокойства, и, как и все почти, пугался необъяснимой власти её чар. Во-вторых, Регина была прекрасно осведомлена и о своих достоинствах, и об истинных размерах своего немалого состояния, и о том, что и кто говорил о ней в Лувре, и потому поглядывала на королевских фрейлин свысока. Беря пример с брата, она вела себя, как королева, и каждый раз склоняясь в поклоне перед королевской четой или принцами крови, делала это столь снисходительно, что её надменности мог позавидовать даже Луи. И к тому же красота графини сыграла с ней самой злую шутку: это была не та тонкая, притягивающая взгляды и сердца, прелесть, и не радующая глаз тёплая земная красота, нет - это был удар, ожог, яркая и завораживающая вспышка, внушающая, скорее, необъяснимый трепет и слепую страсть, лишающую воли и рассудка. Да, у неё было много поклонников, многие мужчины желали сделать её своей любовницей и почти все они скорее ненавидели её, чем любили, потому что - боялись и сами себе не хотели сознаваться в своём страхе. Исключением были Луи, Филипп и Шарль Майенн. Луи - потому что был слеплен из того же теста и в жилах его текла та же кровь. Шарль был достаточно легкомысленным и избалованным жизнью, чтобы всерьёз страдать или переживать по какой бы то ни было причине. А Филипп - просто любил её.
   Но главной бедой для Регины, как ни странно, оказалась не её красота и вызываемые ею желания, а самая банальная вещь при дворе - язык веера. Как говорится, беда пришла, откуда не ждали. Первой заподозрила неладное Екатерина-Мария, обучавшая подругу различным светским премудростям.
   - Итак, запоминай, - медленно объясняла и показывала герцогиня, - ответ "да" - касаешься открытым - запомни, открытым! - веером правой щеки. Веер держишь в левой руке! Ни в коем случае не перепутай! Если открытым веером в правой руке касаешься левой щеки - это значит "нет". Поняла?
   Регина, всё до мелочей схватывавшая на лету, кивала головой и запоминала каждое слово подруги. Но стоило ей услышать голос Луи или просто его имя, упомянутое кем-то в разговоре, и все её мысли и чувства устремлялись к нему. Веер тогда оказывался не в той руке или же закрывался не вовремя. Екатерина-Мария злилась, рычала и шипела и заставляла Регину зубрить снова и снова.
   - Если ты подаёшь веер нижним концом, значит, ты этого человека презираешь. А если верхним - принимаешь его любовь. И не вздумай перепутать! Над тобой весь Лувр смеяться будет!
   Присутствовавший при этих уроках Шарль покатывался со смеху.
   - Графиня, я бы на вашем месте или вообще веер в руки не брал, или очень осторожно обмахивался им, не более. Любые манипуляции с ним в ваших прекрасных руках рано или поздно приведут к катастрофе!
   Регина злилась, швыряла веер в Шарля и грозилась обратиться к королю с просьбой запретить веера при дворе. Учитывая склонность Генриха III к разного рода реформам (разумность которых признавали даже Гизы!) и сверхъестественную власть над мужчинами, которую при желании использовала Регина, в это нетрудно было поверить.
   Герцогиня объясняла эту рассеянность тем, что после монотонной и размеренной жизни в обители контраст оказался чересчур разительным и некоторые вещи никак не могли упорядоченно поместиться в юной головке Регины. Она не догадывалась, что по сравнению с бурей, бушевавшей в душе девушки, тонкости придворного этикета и даже последние сплетни и новости двора - разумеется, если они не касались Луи, - казались Регине не стоящими внимания пустяками. Но порой подобные "мелочи" могли оказаться гораздо значительней, в чём однажды Регине пришлось убедиться на собственном опыте.
   Почти одновременно с графиней де Ренель при дворе появился юный виконт де Юро, по протекции родственников попавший не много ни мало в свиту принца Конде. Недавно вылетевший из провинциального родительского гнезда юнец на одном из балов увидел знаменитую сестру не менее знаменитого Бюсси и, ослеплённый красотой графини, влюбился без памяти. Досаждать своими ухаживаниями он долго не решался, зная крутой нрав и внушительный список дуэлей её брата, и потому привлекал её внимание к своей персоне как только мог. И добился-таки своего: рассеянный взгляд Регины скользнул по разряженному в пух и прах виконту. Юноша так хотел понравиться графине, что использовал весь арсенал луврского модника и, разумеется, перестарался. Разноцветье его аляповатого наряда на фоне входивших в моду строгих испанских колетов Бюсси и Филиппа особенно бросалось в глаза, так что не заметить его было бы трудно. Регина во все глаза уставилась на Юро и не смогла сдержать весёлой улыбки - уж больно забавен был этот глупый щёголь. Но, как известно, влюблённые видят только то, что хотят увидеть, и её улыбка была неверно истолкована. Улучив подходящий момент, юноша незаметно вложил в руку графини записку с просьбой о встрече. Регина как раз в этот самый момент заметила Бюсси, подозрительно увлечённо беседовавшего с прелестной Фоссезой. Не укол - резкий удар ревности толкнул в самое сердце и она даже не заметила подошедшего виконта, а его записка выскользнула из ослабевшей ладони.
   Через мгновение Регина уже вцепилась в локоть Екатерины-Марии, ища у неё поддержки.
   - Что с тобой? На тебе лица нет, - встревожилась герцогиня.
   - Ничего. Голова закружилась что-то. Здесь слишком душно и у фрейлин Марго ужасные духи. От них так воняет, - Регина брезгливо сморщила нос.
   - Ну да, не все же у нас настолько избалованы, как ты, чтобы вечерами не вылезать из лохани с водой, - снисходительно улыбнулась старшая подруга.
   - Не переношу этой вони, блох и вшей, - её передёрнуло от отвращения.
   - Да уж, слухи о твоих чудачествах и о том, как ты загоняла прислугу, заставляя перетряхивать перины и со щелоком отмывать весь дом, распространились далеко. Тебе этому в обители что ли научили?
   - Там меня чуть блаженной не объявили, когда я полезла купаться в реку. Не знаю, Франсуаза с младенчества приучила, а откуда она это взяла, надо у неё спрашивать. Тебе не кажется странным, что мой брат уделяет такое внимание Фоссезе?
   - Было бы странным, если бы он так вился вокруг какого-нибудь мужчины. Чем тебе Фоссеза не угодила? Ему же надо как-то отвлекать внимание от их переглядываний с Маргаритой. К тому же, скажу тебе по секрету, твой братец частенько атакует на нескольких направлениях разные армии.
   На губах Регины стыла дежурная улыбка, а непринуждённо болтавшая Екатерина-Мария даже не подозревала, как больно ранят подругу эти, казалось бы, ничего не значащие слова. Упрямо наполнявшиеся слезами глаза остановились на виконте де Юро, лицо которого сияло радостной улыбкой. Она смотрела в его сторону, но ничего не видела, ей важно было НЕ смотреть в сторону Луи и Фоссезы. Нервничая, она теребила несчастный веер и, сама того не заметив, переложила открытый веер из правой руки в левую и сложила его. Виконт, не сводивший с Регины жадных глаз, не мог пропустить такой жест, означавший только одно: приходи сегодня, я буду ждать. Екатерина-Мария, вопреки словам Регины, заподозрила неладное и, увидев её манипуляции с веером, буквально выдернула дорогую безделушку из её рук.
   - Что ты опять терзаешь несчастный веер? Сколько можно тебе повторять - каждый твой жест имеет значение, нельзя, категорически нельзя просто так играть на глазах у всех с этой вещицей, иначе тебя неверно поймут. Мало ли кто мог на тебя сейчас смотреть! Ты совершенно не думаешь об этом!
   Продолжая раздражённо шипеть на подругу, герцогиня потащила её в удалённый внутренний дворик Лувра, где принято было в последнее время справлять естественные нужды несовершенного организма. О виконте де Юро никто из них и не думал вовсе. Зато юный влюблённый еле дожил до вечера. Встретиться с графиней в Лувре ему больше не удалось и он решил действовать с той отчаянной дерзостью, присущей самоуверенной и недальновидной молодости.
   Бюсси, возвращавшийся, как всегда за полночь, - в этот раз от Франциски де Монморанси-Фоссе - стал свидетелем очень интересной сцены. Изогнутый серебряный рог луны наливался силой и очень хорошо освещал ночную улицу и в этом предательском свете, цепляясь за малейшие выступы, на балкон спальни Регины карабкался какой-то мужчина. Первая мысль была горько-циничной: "А сестрица делает успехи. Без году неделя при дворе, а уже дом берут штурмом". Секунду спустя он уже бесшумно пробирался к дверям, чтобы не спугнуть ночного гостя, а сердце буквально клокотало от ярости. Какой идиот, какой придворный хлыщ посмел залезть не просто в его дом - в комнату Регины, его возлюбленной... нет, его сестры! Как можно было приравнивать Её к той же Фоссезе! Кому это в голову могло прийти? Ибо второй и более здравой мыслью было "Кто-то решил скомпрометировать графиню де Ренель и дать повод для грязных сплетен. Кто-то решил любой ценой добиться своего и хвастаться потом всему Лувру, что был в постели красивейшей женщины Франции".
   В отличие от своей более эмоциональной сестры, Луи редко терял самообладание, вывести его из равновесия без особого труда могла только Регина. Вот и сейчас, в такой момент, когда она бы на его месте стащила смельчака за ноги и поколотила бы на месте, попутно разбудив всю улицу, Луи осторожно, ничем не выдав своего присутствия, скользнул к стене и, дождавшись, пока незнакомец перевалится через балкон, полез следом. Сноровки и опыта по части ночного лазанья по стенам у него было побольше, а потому он довольно легко вскарабкался по стене до балкона и легко перемахнул его, появившись в спальне сестры в самый разгар событий.
   Регина - и это было хорошо известно Бюсси - спала чутко, вздрагивая и просыпаясь от каждого шороха, но затянувшийся вечер в Лувре, видимо, слишком утомил её и она не услышала, как де Юро карабкался по стене и цеплялся за балкон, и проснулась только тогда, когда счастливый виконт перевалился-таки через чугунную решётку и открыл незапертую дверь в спальню.
   Разбуженная непонятным шумом, Регина не сразу сообразила, что собственно происходит в её апартаментах. Плечистая фигура в просвете окна могла быть кем угодно и графиня мгновенно перебрала и отмела в сторону все возможные варианты: Луи выше ростом, Филипп тоньше и никогда себе такого не позволит, Шарль гораздо толще и в жизни не залезет на такую высоту не то что по стене - по лестнице. А фигура, запинаясь за кресла и натыкаясь в темноте на бюро и канделябры, приближалась к кровати и громким шёпотом звала Регину по имени. Ответом была площадная брань, сорвавшаяся с нежнейших уст девушки, и грохот чего-то тяжёлого, летевшего виконту в голову. А потом началось что-то совсем уж невообразимое. Из полумрака балконной двери шагнула ещё одна фигура, которую Регина даже в панике, даже спросонок узнала мгновенно и метнулась к туалетному столику за огнивом, чтобы зажечь хоть одну свечу. Луи с глухим рычанием сгрёб за шиворот ошалевшего от неожиданности виконта и под сбивчивый лепет сестры о том, что она понятия не имеет, кто это такой и что он здесь делает, выволок его на лестницу. В дрожащем свете жирандолей ночной гость был опознан Региной, нещадно побит графом и выброшен за двери слугами. Вслед ему на всю улицу гремел разъярённый голос Бюсси, обещавшего насадить его на шпагу, как тушку кабанчика на вертел, не позднее полудня во дворе монастыря кармелиток.
   А потом гнев Луи обрушился на Регину. Та стояла на лестнице со свечой в руках и расплавленный воск стекал на её тонкие пальцы, но она не чувствовала этих обжигающих слёз, пока Луи, на мгновение прекратив обвинительную речь, не выдернул злополучную свечу из её руки.
   - Все проблемы в этом доме начались с твоего приезда! - грохотал он, не желая слушать никаких оправданий.
   Он злился на сестру из-за того, что до её появления в его жизни он никогда ничего не боялся, а сегодня впервые ясно осознал, что отныне его всегда будет преследовать страх. Страх за Регину, страх потерять её, обидеть, не успеть защитить, не суметь помочь. И это чувство собственного бессилия перед властью слабой, юной девочки злило и пугало его всё больше.
   - Почему, скажи на милость, тебя ни на секунду нельзя оставить без присмотра? Почему ты всё время попадаешь в истории?
   - Наверное, это семейная черта, - привела Регина достаточно веский, как ей казалось, довод.
   Но Луи её не слышал:
   - Ты за неделю умудряешься восстановить против себя королеву-мать и её канцлера, свести с ума миньонов короля, рассориться с Марго, связаться с Гизами и перетянуть на свою сторону моего лучшего друга! А теперь ещё и этот ночной гость! Что у тебя может быть общего с этим провинциальным дураком?!
   - Да ничего. Я же говорю тебе, я не знаю, как... - безуспешно попыталась оправдаться Регина, но Луи тут же перебил её.
   - Ты никогда ничего не знаешь. Ты ни в чём не виновата! Конечно. Только как, скажи на милость, этому кретину из шайки Конде пришло в голову соваться в мой дом? Да во всём Париже не найдётся такого смельчака, который бы осмелился залезть на балкон дома Бюсси! Это же всё равно что подписать себе смертный приговор! За всю историю существования этого дома подобного не случалось. Пока не появилась ты!
   - Ах не случалось! - Регине уже порядком надоели эти бессмысленные обвинения и инквизиторский тон брата и она шагнула вперёд, вплотную приблизившись к Луи.
   Она стояла на ступеньку выше, так что глаза их оказались на одном уровне. Чёрные глаза Бюсси метали громы и молнии, но светлые глаза Регины не желали опускаться долу.
   - Так говоришь - не случалось? - дерзкий, звонкий голос графини разнёсся по всему дому и распугал подслушивающих ссору служанок, - А как тогда называть тот вертеп, который я застала, едва сделав первый шаг на порог родного дома? Оказывается, в Париже не так уж мало смельчаков, не боящихся гнева всемогущего Бюсси. По крайней мере, тут их веселилась целая толпа. Уж не твой ли отъезд так бурно праздновали? Допустим, в мою невиновность в сегодняшней истории ты не веришь. Допустим, этот человек - мой любовник. Допустим. Влезать ночью на балкон, конечно, не очень приличный поступок. Но твои-то любовницы средь бела дня входят сюда, как к себе домой, не удосуживаясь даже прятать лица под вуалью! Так тебе ли обвинять меня во всех смертных грехах?
   Луи схватил сестру за плечи, поднял над ступеньками и основательно встряхнул. Непоправимые злые слова уже готовы были камнями полететь в это невозможно прекрасное лицо. Но тёплые со сна плечи были так хрупки в его стальных руках, а сползшая с груди сорочка провокационно открывала такую нежную кожу, что внезапно вспыхнувшая ярость Луи так же стремительно и бесследно растворилась на дне упрямых прозрачных глаз. И он бережно опустил девушку на ступеньки.
   Регина неопределённо хмыкнула и после короткой паузы спросила:
   - Так кто это был?
   - А ты разве не знаешь? Виконт де Юро.
   И тут её осенило! Она моментально переменилась в лице, густо покраснела и охнула:
   - Чччёрт... Веер...
   Луи окинул её взглядом с ног до головы и усталым голосом сказал:
   - Я так и думал. Завтра с утра первое, что я сделаю - выкину на улицу все твои веера.
   И молча начал подниматься в свою комнату, но на верхней ступеньке его настиг тихий, еле сдерживаемый смешок. Луи обернулся - Регина, скорчившись у перил, пыталась подавить смех, но у неё это плохо получалось и, в конце концов, она звонко расхохоталась на весь дом.
   Они сидели на лестнице - Луи на площадке, Регина десятком ступеней ниже - и хохотали, как ненормальные. Захлёбываясь, то и дело пытаясь что-то сказать друг другу, перебивая, размахивая руками и мотая головой.
   Наконец, Луи удалось перевести дух:
   - Всё, хватит на сегодня. Мы всю улицу переполошили. Спать пора.
   - А я есть хочу, - вдруг сказала Регина.
   Луи пожал плечом:
   - Ну, давай я позову Франсуазу.
   - Зачем? Пойдём на кухню.
   - Куда?
   - На кухню. Там еда. Стол. Ножи и миски.
   - Ты хочешь сказать, что граф де Бюсси и графиня де Ренель среди ночи пойдут есть на кухню? - Луи был искренне удивлён.
   - А что в этом такого? Или ты хочешь сейчас разбудить половину прислуги, чтобы они накрывали мне стол в Большой зале? В жизни ничего глупее не слышала!
   Регина фыркнула, рывком встала и начала спускаться вниз.
   Бюсси не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Пожалуй, было в его жизни много ночей, гораздо более насыщенных событиями, чем эта, но... От этой - веяло старинной легендой, детской сказкой, странным колдовством. Он никогда не забирался через окно в собственный дом. Никогда не хохотал до слёз на лестнице с юной девушкой. Никогда среди ночи не ел на кухне. Всё это происходило с ним впервые - и ему это нравилось.
   Они вошли на кухню и Регина привычным хозяйским движением зажгла свечи на столе, раздула угли в угасшем очаге и подбросила туда хвороста, отчего по стенам заплясали весёлые всполохи цвета её волос.
   - Ты, как я посмотрю, здесь частый гость, - подметил Бюсси.
   - Ну да. Должен же кто-то заниматься домашним хозяйством. Или ты думал, я только на балах с веером баловаться могу?
   - Ну почему же. У тебя ещё неплохо получается с Гизами интриговать и Филиппу голову морочить.
   - Ты опять? Я есть хочу, а не выслушивать твоё ворчание.
   Она загремела посудой на полке, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать подобную беседу.
   А потом они сидели за столом и ели холодную дичь, ломая крупные куски душистого белого хлеба и макая его в остатки соуса. Регине попался на глаза большой круг свежего сыра и она, недолго думая, отхватила ножом увесистый кусок и впилась в него зубами.
   - Мышь, - хмыкнул Луи.
   - Где? - с набитым ртом умудрилась спросить Регина.
   - Не где, а кто. Я вспомнил просто. Когда ты была маленькой, ты всё время грызла сыр. Ты его за день съедала столько, сколько я за неделю, наверное. И я дразнил тебя мышью, потому что тебя всегда можно было найти по дорожке из сырных крошек.
   - Не помню, - она виновато пожала плечами, - совсем не помню этого.
   - Ты же маленькая была, совсем кроха. С мышонка ростом. Ходить толком не умела, путалась в платье и падала, потом хваталась за хвост нашего старого пса и он гордо водил тебя по дому. Так ты и научилась ходить. В одной руке кусок сыра, другой держишься за хвост огромного пса и вышагиваешь.
   Регина забыла про сыр и хлеб и во все глаза смотрела на Луи. Лицо его, смягчённое детскими воспоминаниями, стало нежным и глаза затуманились той чарующей поволокой, которая сводила с ума первых красавиц Европы.
   Внезапно изогнутые губы его скривились в горькой усмешке:
   - А теперь ты стала совсем взрослой. И назвать тебя мышкой никому и в голову не придёт. Ты красива, красива настолько, что смотрящий на твоё лицо забывает своё имя. Ты прекрасна даже сейчас, растрёпанная, с перепачканными в соусе губами и прилипшими к подбородку хлебными и сырными крошками.
   Светло-серые глаза Регины распахнулись, словно озеро, плескавшееся в них, вышло из берегов, и Луи, понимая, что вот-вот окунётся в это озеро с головой и канет на дно, опустил ресницы и торопливо встал из-за стола.
   - Пожалуй, я пойду к себе. Утром нужно сходить на мессу, потом к герцогу. Хочу хоть немного поспать. Тебе тоже хватит полуночничать. Вряд ли сегодня кто-то решится повторить подвиг де Юро. Доброй ночи, сестра, - он коснулся холодными губами её волос и почти выбежал из кухни.
   Едва смолкло эхо его шагов в коридоре, как Регина со всего маху запустила в дверь бутылкой с уксусом.
   - Трус, - зло прошипела она, едва сдерживая яростные слёзы, - мой храбрый, великолепный брат боится, как и все, назвать вещи своими именами и взять то, чего действительно хочет. Но ведь он же любит меня, он желает меня, я же вижу! Но утром он пойдёт на мессу, замаливать грех, заглушать мёртвой латынью мысли и чувства. А потом его утешит какая-нибудь Фоссеза. Лицемер.
  
  
   На другой день главной сплетней при дворе были рассказы о неудачных похождениях де Юро и вести с поля битвы, то есть с места дуэли между Бюсси и де Юро. Последний, разумеется, был ранен - не столько тяжело, сколько унизительно. Шпага графа де Бюсси оставила на смазливом личике виконта безобразный кривой шрам и разрезала на филейной части модные штаны, так что над несчастным юношей хохотали все случайные прохожие. Бюсси мог проявить жалость - но не милосердие. Он не прощал своих соперников и раньше, а теперь, когда между ним и всеми остальными мужчинами Франции встала зыбкая тень любви Регины, он вообще словно с цепи сорвался. Де Юро ещё легко отделался! Всем остальным, кто просто по неосторожности недостаточно почтительно, на взгляд Луи, произнёс имя графини де Ренель или слишком откровенно смотрел на неё, повезло меньше. На счету графа де Бюсси не было ни одной проигранной дуэли и это прекрасно знали все. Виконту на память о той злосчастной ночи остался шрам на лице и репутация неудачника. Над ним всего лишь посмеялись, а вот кое-кого из его товарищей по несчастью и вовсе похоронили...
   Зато как повеселилась Екатерина-Мария! Ибо она была одной из немногих, кто знал: злоключения графини де Ренель с веером не закончились на де Юро. В доме Гизов Регина умудрилась дважды наступить на одни и те же грабли, подав Шарлю Майенну раскрытый веер, что означало только одно: я прошу вашей любви.
   Утомлённые и разгорячённые верховой прогулкой по окрестностям Парижа, Регина, Шарль, герцогиня де Монпасье и ещё несколько молодых людей и дам из окружения герцогини шумной компанией ввалились в дом герцогини. Веселились, пили вино, сплетничали, читали вслух новые сонеты Ронсара и Клемана Маро. Шарль, всегда отличавшийся некоторой полнотой, грозившей со временем перерасти в безобразную тучность, запыхался, подавая своей величественной сестре то бокал с вином, то надушенный платок, то нож для разрезания бумаги. И на невинную мимолётную просьбу Шарля дать ему ненадолго веер, чтобы остудить раскрасневшееся лицо, Регина совершенно спокойно протянула ему веер. Не глядя. Раскрытый. Шарль споткнулся на ходу, на мгновение оцепенел, потом резко выхватил веер из её рук, оглянулся по сторонам, убеждаясь, что кроме него, этой эскапады никто не заметил, и уставился во все глаза на графиню. Регина уже отвлеклась на разговор с Екатериной и не обращала никакого внимания на Шарля.
   Молодой герцог, самоуверенный, как все Гизы, недолго пребывал в растерянности. Два часа он бросал в сторону графини обжигающие взгляды, строил гримасы, которые, по его мнению, должны были дать ей понять, что её чувства взаимны. Регина, наконец, заметила странное поведение Шарля и, не понимая, чего он от неё хочет, под пустячным предлогом вышла с ним из гостиной. Вся компания знала об их приятельских отношениях, так что их совместное отсутствие никаких подозрений ни у кого не вызвало, одна Екатерина-Мария не упустила возможности отпустить в адрес парочки мелкую шпильку по поводу того, что Шарль ходит за графиней, как привязанный, и не поделится ли подруга с ней невидимыми верёвочками, чтобы и её любовники всегда были под рукой. Регина только отмахнулась в ответ.
   Но не успели они выйти из гостиной, как нетерпеливый герцог заключил её в свои объятия и жарко зашептал на ухо, касаясь горячими губами нежной кожи:
   - О, моя богиня, как я счастлив! Но скажи, зачем было просить о том, что и так принадлежит одной тебе? Прелестная проказница! Так долго мучить меня! Но будь уверена, не позднее сегодняшней ночи я рассчитаюсь с тобой за твою жестокость. О! Ты будешь просить о пощаде на рассвете...
   Регина, проклиная моду на громоздкие кринолины, ухитрилась вывернуться из медвежьих лап герцога, отскочила, как кошка, в сторону и зашипела:
   - Герцог! Вы в своём уме?
   Шарль в растерянности посмотрел на графиню, потом они оба не сговариваясь уставились на веер, который герцог не выпускал из рук. Регина покраснела, опустила глаза и беспомощно развела руками. Шарль разочарованно вздохнул и, с обиженным видом вернув злополучный веер владелице, вернулся в гостиную.
   Когда Регина умудрилась запутаться во второй раз - ибо жизнь её ничему не научила - Шарль с галантным поклоном принял веер и клятвенно пообещал в любое время исполнить просьбу графини. Екатерина-Мария хохотала до слёз, Регина же пыталась отнять веер у герцога и сама не знала, то ли ей смеяться вместе со всеми, то ли плакать от собственной невнимательности. Всё же с веером она с тех пор обращалась гораздо осторожнее, стараясь без крайней надобности вообще им никак не жестикулировать. В Лувре её сложные отношения с языком веера стали уже притчей во языцех и молодые дворяне, а в особенности фрейлины Летучего эскадрона, ещё пристальней следили за руками юной графини в ожидании очередного конфуза.
  
  
  
   Но ещё больше, нежели в языке веера, Регина и Луи запутались в лабиринте своих страстей. И не у кого было спросить совета, и некому было поведать свою боль. Медленные воды Сены уносили на своих волнах жаркое, солнечное лето - первое лето Регины в Париже. Наступала осень, тёплая, пронизанная запахами спелых яблок и ночных костров с берега реки, напичканная еженедельными великими праздниками: Рождеством Богоматери, праздником Святого Креста, днём святого Ремигия и многими другими большими и малыми "святыми" днями. Сколько раз порывалась Регина открыться умной, всё понимающей Екатерине-Марии, которая уж точно что-нибудь бы придумала, посоветовала, но страх удерживал её, страх потерять единственную подругу, страх услышать приговор своему сумасшествию, страх потерять последнюю надежду на невозможное своё счастье. Луи и вовсе сам себе боялся признаться в том, что ему нужна одна лишь Регина. Так и маялись оба, так и жили, сгорая на медленном, отравленном огне, каждое утро собирая остатки сил, чтобы улыбаться, разговаривать, продолжать играть свои роли в этом театре абсурда под названием светская жизнь.
   На все расспросы друзей, кормилицы, преданных пажей оба отмалчивались. И оба с каждым днем всё сильнее ощущали необходимость принятия какого-то решения. Луи больше не мог делать вид, что не замечает молчаливого, неодолимого зова в глазах сестры, да и для неё уже не было тайной то немыслимое обожание, то преклонение, с которым он относился к ней. И с каждым днем им всё труднее было противостоять своему чувству.
   Было бы глупо думать, что проницательная герцогиня де Монпасье и мудрый Филипп ничего не заметят, что в Лувре оставят без внимания бесшабашные выходки графа и лихорадочную нервозность его сестры. Однажды Филипп не выдержал и безобразно напился вместе со своим новоявленным соперником Шарлем Майенном в любимом кабаке последнего "Белый конь". В окружении сердобольных "племянниц" хозяина незадачливые ухажёры плакались друг другу в жилетку.
   - Я не понимаю эту женщину. Совершенно не понимаю! - бормотал Шарль, уткнувшись носом в роскошную грудь своей подружки Анетты.
   Разумеется, он имел в виду не её, а Регину.
   Филипп, лениво отмахиваясь от двух белокурых близняшек, имена которых у него постоянно вылетали из головы, пытался объяснить ситуацию:
   - Я её тоже не понимаю. Но я её люблю. И ты её любишь. Потому что - не понимаем. А если бы мы её понимали, то мы бы её уже не любили, потому что не понимаем.
   - Переведи, - герцог на минуту оторвался от Анетты.
   - Регина - это загадка. Мы с тобой в ней просто запутались. Все остальные похожи друг на друга, они все подражают либо Марго, либо твоей сестре, либо старухе Пуатье в её лучшие годы.
   - О! Я это тоже заметил.
   - Я о чём и говорю. А графиня - она такая одна. Она никому не подражает. Она ни на кого не похожа. Мы не можем её предсказать, не можем её сравнить. С такими, как она, никто ещё не сталкивался в Лувре. И она сама себя не всегда понимает. Вот. А мы запутались в ней, и чем больше пытаемся её понять, тем сильнее запутываемся. Скоро ни тебя, ни меня уже не будет - мы растворимся в ней и останется только наша к ней любовь.
   Шарль потрясённо замолчал, а потом выдохнул:
   - Хорошо сказал! Ронсар бы повесился от зависти. Только, знаешь, по-моему дело обстоит гораздо проще. Графиня в кого-то влюблена.
   - Я знаю.
   - В кого?!
   - Я не знаю. Не в меня.
   - И не в меня.
   - Может, в нас, - подали голос обделённые вниманием красавца Филиппа близняшки Мари и Лили.
   Филипп по очереди трогательно поцеловал их в виски:
   - Нет, мои ангельские птички. Эта женщина влюблена не в вас.
   - Граф, а что ты будешь делать, если узнаешь имя человека, которого она предпочла нам?
   - А что я смогу сделать? Останусь её другом и сделаю всё, что от меня зависит, чтобы она была счастлива с этим мужчиной. Чтобы он её не обидел.
   Шарль от изумления открыл рот:
   - Ну ты даёшь! А я вот вызвал бы его на дуэль и заколол к чертовой матери. Чтобы под ногами не путался. От соперников нужно избавляться.
   - А если Регина полюбит меня? Тоже вызовешь на дуэль?
   Неожиданно для себя самого Шарль крепко задумался. На лице его отразилась усиленная работа мысли, а рука сама собой скользнула в декольте Анетты. Думал он долго. Рука его успела исследовать и содержимое декольте, и перебрать завитые чёрные локоны, и нырнуть под юбку. Наконец, Шарль сказал:
   - Нет. Тебе бы, пожалуй, уступил. В память о сегодняшней попойке. А если серьёзно, то я и без графини проживу. И даже очень неплохо проживу. А ты, дружище, без неё пропадёшь. Она тебе нужнее, чем всем остальным.
   - Это так заметно?
   Герцог кивнул головой. Это было не просто заметно - об этом знал весь Париж. Филипп умирал без Регины. Она заменила ему и воздух, и воду, и сон. Она неслышно вошла в его душу и вытеснила из неё Бога, заполнила собой его жизнь и стала Вселенной.
   - А ты заметил, - после минутного молчания продолжил Филипп, - что графиня очень несчастна? Ей больно дышать, больно улыбаться. Она живёт на пределе своих сил.
   - Лучше этого не замечать. Ей ты не поможешь и сам с ума сойдёшь. Она не такая беспомощная, как ты думаешь. Клермоны все такие: со всем и со всеми справляются самостоятельно.
   - С Бюсси тоже что-то неладное.
   - Вот уж кто меня меньше всего волнует, так это твой лучший друг. Ты меня извини, Филипп, но твой несравненный Бюсси слишком высокого о себе мнения и если кто-то, наконец, заставил его приспустить флаги и поднять щит, а не меч, то я только рад этому. И уж его-то настроение объяснить легче лёгкого: Луи выбрал орешек не по своим зубам. Какая-то Великая женщина дала ему от ворот поворот, вот он и бесится. Это не мы со своей несчастной любовью. Это его больное самолюбие. Помяни моё слово, как только крепость сдастся, все болезни графа пройдут как не бывало.
   - Мне, конечно, не очень приятно выслушивать от тебя такие речи о своём друге, но, по большому счету, ты прав.
   - Давай лучше выпьем ещё бутылку этого чудесного бургундского и развеселим наших пташек, а то они от этих разговоров совсем приуныли.
   Товарищи по несчастью звонко сдвинули бокалы и обняли своих случайных подруг. Кабак они покинули на рассвете следующего дня и посмели показаться на глаза графини де Ренель только через два дня, когда следы бурной попойки, драки в квартале Тампль и бурной ночи с сестрицами д'Астрэ полностью исчезли.
  
  
   Регина тем временем решала, что ей делать: пытаться ли забыть о своей страсти (но это было невозможно и она это знала), добиваться ли желаемого всеми способами несмотря ни на что или просто жить, плыть по течению и не сопротивляться судьбе. Но любовь её была столь велика, что со временем Регина перестала ощущать боль её невозможности, она привыкла к ней и боль эта стала уже частью её жизни, её души. И тогда она научилась заново дышать, смотреть, двигаться, смеяться, радоваться жизни. Она не смирилась - она просто остановилась в ожидании чего-то, что подскажет ей ответ, ускорит развязку.
   Луи выбрал другой путь - он день за днём, минута за минутой неустанно повторял себе, что Регина - его родная сестра и никаких чувств, кроме родственных, он к ней не испытывает. И для того, чтобы окончательно убедить себя в этом, он пробовал любые средства: от бурных пиров с друзьями и азартной охоты до любовных авантюр. Больше всех пострадала в итоге ни в чем не виноватая Ортанс, которую он сначала сделал своей любовницей, из-за чего она чуть не попала в немилость к Маргарите, а потом оставил сразу же, как только она ему наскучила. Он не собирался прекращать свои встречи с Маргаритой, а в качестве отвлекающего манёвра то вновь возвращался в Ортанс, то находил себе новое увлечение, разбивая подчас юные девичьи сердца. Но что ему было до их слёз, когда его сердце рвалось на части от тоски!
   Во время очередной пирушки в "Лилии и мече" кто-то упомянул имя новой любимицы Екатерины Медичи - некой Франсуазы де Шамбе, урождённой де Меридор. Красотка эта лет пять назад блистала в Летучем эскадроне и королева-мать возлагала на неё большие надежды, однако Франсуаза имела глупость влюбиться в Жана де Косме и выскочить за него замуж. А потом так же скоропостижно овдовела, потом вышла замуж за Шарля де Шамбе, а после его трагической гибели - за его брата-близнеца Карла. Видимо, по привычке. Сидеть безвылазно в провинции ей наскучило и она потащила влюблённого мужа в Париж. На её счастье, Летучий эскадрон как раз нёс невосполнимые потери - больше десятка красоток (а всего их было две сотни под началом Медичи) неосторожно допустили "вспухание живота" после любовных утех и были отправлены с глаз долой. Так что вернувшуюся опальную красавицу простили и она вновь заняла своё место в рядах "привилегированного борделя", как называли в глаза и за глаза весь Летучий эскадрон.
   - Эта не та ли белокурая красавица, которая так умудрилась разжечь пламя страсти в своём собственном муже, что он умер в супружеской постели, не выдержав пылких ласк этой сирены? - хохотнул Бертран.
   При словах "красавица" и "пламя страсти" у Луи всегда была одинаковая реакция:
   - Я её знаю?
   - Нет, - качнул головой Филипп, - когда она в первый раз появилась при дворе, ты как раз был в Польше. Хотя... не знаю, как ты её не заметил третьего дня. Она была в каком-то совершенно ослепительном наряде.
   - И я её не заметил? Вы что-то путаете, друзья. Возможно, она не так красива, как вы говорите. Иначе я просто не мог её не запомнить!
   - Да где тебе, - протянул изрядно пьяный Робер, - ты же мечешься между постелью Маргариты и юбками сестры. Тебе же как-то надо успевать ублажать одну и охранять другую.
   Филипп со всей силы наступил другу на ногу и тот заткнулся. К счастью, Луи не обратил внимания на грубую шутку Робера.
   - Так как, ты говоришь, её зовут?
   - Франсуаза де Шамбе. Приехала в Париж из Анжу неделю назад. Луи, если ты собираешься сделать то, о чём я сейчас подумал, то это совершенно напрасная трата времени.
   Филипп единственный из компании практически никогда не пьянел. Робер смеялся по этому поводу, что, мол, у графа свои виноградники и он с детства вместо молока матери пил молодое вино. Вот и на этот раз Филипп мгновенно уловил перемену в настроении Бюсси. Луи, видимо, почуял новую добычу, Маргарита и её наперсницы ему давно наскучили и теперь он искал новых приключений на свою голову.
   - Луи, её муж, граф де Шамбе, редкостный по нашим временам ревнивец, по слухам, он помог ей овдоветь в первый раз, а затем убрал с дороги своего родного брата-близнеца. К тому же он обласкан королём и его вот-вот назначат главным ловчим. Не связывайся с его женой. Это ведь всего лишь одна из красоток Летучего эскадрона, так что ничего особенного ты для себя не найдёшь.
   Бюсси откровенно расхохотался:
   - Тебе не кажется, что ты сам себе противоречишь? Ревнивый муж - и закрыл глаза на то, что его жена сверкает прелестями в небольшом борделе нашего королевства? Бьюсь об заклад, не успеет этот де Шамбе получить регалии главного ловчего, как уже начнёт пугать своими рогами оленей в королевском лесу.
   Задремавший было Робер поднял голову:
   - Пари? Тогда я ставлю свою серьгу с алмазом, что через неделю де Шамбе вызовет тебя на дуэль, а прелестная Франсуаза вернётся в провинцию.
   Филипп ошибался - Луи искал не замену своим надоевшим любовницам и не новых впечатлений, а спасение от Регины:
   - Ставлю в ответ кольцо, которое подарила мне на память Маргарита вчера вечером!
   Это было вне понимания вечного романтика Филиппа и он не мог не высказать своё неодобрение:
   - Луи, это не очень благородно. Вы оба сейчас спорите на честь женщины. Ни Маргарита, которая тебя действительно любит, чтобы там не говорили, ни даже девица из Летучего эскадрона не заслуживают такого отношения. Даже если тебе удастся соблазнить Франсуазу, в чём никто и не сомневается, собственно, всё равно не стоит предавать это такой огласке. Тем более расплачиваться по своим долгам подарками влюблённых в тебя женщин. А если сейчас в "Белом коне" кто-то спорит на твою сестру?
   Бюсси буквально выбросило из-за стола:
   - Ты сам сейчас переходишь все границы допустимого, ставя в один ряд с моими любовницами Регину! И это говоришь ты, мой лучший друг! - Рука его потянулась за шпагой - Клянусь, я всех предупреждал, что именем Регины не стоит бросаться! Оскорбления в её адрес не всякой кровью смываются.
   - Ты собираешься вызвать меня на дуэль? - Филипп даже бровью не повёл. - Что ж, я не стану сейчас взывать к твоему благоразумию. Но если ты начал так заботиться о своей сестре, то не кажется ли тебе, что одна наша дуэль из-за неё вызовет больше сплетен, чем её платок в руке королевского миньона?
   - Да ты просто боишься со мной драться! - ярость и ревность затуманили разум Бюсси.
   Он знал, что из всех своих поклонников Регина особо выделяет Филиппа. Луи случайно стал свидетелем, как они целовались в полутёмной галерее Лувра. Ещё тогда Бюсси хотел вызвать друга на дуэль, да пожалел Регину. К тому же не он ли сам толкал их друг другу в объятья, прячась от своей любви?
   - Нет, не боюсь, - вывести Филиппа из равновесия было нереально, - и ты не хуже меня это понимаешь. Я не знаю, какая муха тебя укусила, раз уж тебе так приспичило с кем-то сцепиться. Я не боюсь смерти. И за Регину могу убить даже тебя. Но кто бы из нас ни вышел победителем из поединка, больнее всех будет ей. Если тебе наплевать на свою сестру, то мне - нет.
   Бюсси в ярости рубанул шпагой по скамье, вогнав гибкую сталь до середины доски, и вылетел из шумной таверны на улицу. Робер, переглянувшись с Филиппом, ринулся следом.
   В тот же вечер Луи умудрился довести до дуэльного картеля пустяковый спор из-за узора на шторах в кабинете герцога Анжуйского и дрался потом с несчастным дворянином с такой яростью, словно причиной этой дуэли была Елена Троянская. А вернувшись победителем после этой жестокой, глупой битвы, зацепил взглядом зеленоглазую блондинку с пышными формами и, как магнитом, притянул её к себе. Как ему самому тогда казалось, она была одним из его лучших трофеев. В красоте Франсуаза вряд ли уступала Регине, но...не было в ней колдовства.
  
   Ещё одна чужая женщина в моих объятьях засыпает, разметав золотые кудри по шёлку простыней. Её красота сияет в золоте свечей, как драгоценный камень. Да, она красива. Быть может, эти губы и эти руки самые прекрасные из тех, которые я целовал в своей жизни. У этой женщины волнующий голос и гибкое тело. Она искусна в любви, горяча и весела, и даже умна. В меру. В Тебе же всего - без меры. И напрасно я думал, что она сможет заменить Тебя. Она просто женщина, а Ты - Богиня.
   И как бы ни были сладки её поцелуи и жарки ласки, они бессильны перед памятью о Тебе. Один взмах Твоих ресниц доставляет мне большее наслаждение, чем тысячи ночей с другими. Но я не смею и мечтать о Твоих губах, о Твоей коже. Твоя любовь не может мне даже сниться.
   И вот уже первый поцелуй с Твоих губ срывал не я. Филипп знает вкус Твоих губ и нежность Твоих рук. И одному Господу ведомо, кто ещё узнает подобное счастье. Но только не я. Мне, как нищему у собора Нотр-Дам, падают в ладонь только медяки Твоих редких случайных прикосновений.
   Но я же чувствую, я слышу, как в эти мгновения сердце в Твоей груди замирает и потом пускается в бешеный галоп, как вздрагивают Твои пальцы и какими беспомощными становятся Твои глаза! Небеса не могли придумать нам казни страшнее, чем эта: я в чужой постели и Ты в чужих объятьях.
   Сегодня я едва не убил Филиппа, своего лучшего друга. Но как мог я спокойно смотреть на то, как он берёт Тебя за руку, как украдкой целует Твоё плечо! Однажды Ты точно так же, как Франсуаза, заснёшь на мужской руке. Только не на моей...
  
  
  
   И никто не догадывался, что попавшая под власть нахальных тёмных глаз Луи графиня де Шамбе играла в другую игру и по другим правилам. Кардинал Лотарингский не зря назвал Екатерину Медичи королевой-змеёй. Прощая опальную фрейлину, она строила далеко идущие планы. Старая интриганка прекрасно понимала, что бабник Бюсси ни за что не пропустит мимо себя красотку Франсуазу. А дальше всё в любом случае оборачивалось в пользу Медичи.
   - Если у этой идиотки хватит мозгов надолго привязать к себе нашего Красавчика, - раскладывая пасьянс, королева делилась своими мыслями с Рене де Бирагом, - то моя любвеобильная дочка не простит такой явной измены и тут уже Бюсси не сносить головы. Ну а если Бюсси, как ни в чём не бывало, из объятий Франсуазы опять вернётся в тёпленькую постель, оставленную Анрио, то и с Франсуазой, и с Маргаритой сцепится прелестная графиня де Ренель. Я просто чувствую, как вокруг этих деток покойного Амбуаза воздух трещит от ревности и страсти. Кто-то из них да сорвётся рано или поздно. Нам нужно только подождать. Они обязательно оступятся и совершат ошибку. И если хоть один из них ослабеет, я устрою так, что они оба окажутся в моей власти. Я уничтожу эту девку и приручу Красавчика Бюсси. Слишком долго ему всё сходило с рук. Анрио сколь угодно может таскать рога и смотреть сквозь пальцы на похождения Бюсси, но мне уже порядком надоела эта некоронованная королевская чета Клермонов. Второго Уго Амбуаза на троне Франции не будет. И второй Дианы де Пуатье я тоже не допущу.
   - Напрасно вы, ваше величество, ставите в один ряд с Дианой сопливую девчонку де Ренель. Куда ей до призрака де Пуатье. Люди измельчали, поверьте моему слову. Да и ваш сын никогда не окажется во власти её чар.
   - Не надо меня успокаивать, канцлер. Если она захочет - а Гизы сделают так, что она захочет! - она приберёт к рукам не то что обоих моих сыновей, но даже и тебя. Что заёрзал? Стоять неудобно? Ну-ну. А то я не вижу, как ты пожираешь глазами графиню де Ренель. Все вы, как кобели за поднявшейся сукой, грызётесь из-за неё и только и думаете о случке. Всем мужчинам до одного не терпится узнать, что у неё под юбкой, точно так же, как всем девкам в Лувре, да и за его стенами, очень интересно, что же такого необычайного в штанах у Красавчика. Этому семейству сам дьявол ворожит. Всё, чего они не смогут купить или отнять, они получат через постель. Один Бог знает, чего мне стоило рассорить моего сына-короля с этим проклятым Бюсси. Ну, повезло хоть, что Луи интересуют только женщины, да вовремя он попался на глаза Марго. Пусть лучше с ней крутит роман, чем стоит за спиной короля и правит страной.
   - Простите, ваше величество, но не вы ли так яростно противились любовным отношениям Маргариты с графом де Бюсси?
   - Канцлер, я считала тебя умнее! Всему Парижу известно, что моя дочь ни единого дня не обходится без любовников. Да и что в этом такого, в конце концов? Уж и времена нынче пошли! Вот когда я была в возрасте Маргариты, женщины могли разговаривать с кем угодно и ходить куда им вздумается, а сейчас все точно эту гугенотскую заразу подцепили держать женщину в четырёх стенах, - королева-мать раздражённо дёрнула плечом, - Что же до Марго и её Красавчика... Во всяком случае, Бюсси богаче, умнее, моложе и гораздо красивее большинства её любовников. Будь я моложе, я бы и сама не устояла против этих чёрных глаз. Носи он другое имя и будь у него поменьше амбиций - я бы только порадовалась за дочь. Но! Красавчик имеет несчастье принадлежать к этому дерзкому и властолюбивому семейству Клермон-Амбуаз, которое никак не может забыть времена мятежного Уго. И к тому же, должен же кто-то поддержать моего бедного сына, которому Бюсси встал поперёк горла.
   Бираг благополучно умолчал о причине этого (а между тем весь Лувр тихонько хихикал, зная одинаково неестественную страсть короля и к Бюсси, и к своей собственной сестре Маргарите, которую та, по слухам, не единожды разделяла) и вновь напомнил о Регине:
   - Бюсси, моя королева, был безопасен до тех пор, пока не появилась его сестра. Женщины и дуэли занимали всё его время. Но теперь обстоятельства изменились. Девчонка связалась с Гизами и этот дуэт двух ведьм - Регина де Клермон и Екатерина-Мария де Монпасье - может натворить дел. А ветреник Бюсси, кажется, влюбился не на шутку. И теперь Гизы через рыжую бестию могут легко им управлять.
   - Уж поскорее бы он затащил сестрицу в постель! Как только он убедится, что под юбкой у неё то же самое, что и у Маргариты, его великая любовь развеется, как дым. А если у нас ещё и будут доказательства инцеста... На это никто не будет закрывать глаза, уж я постараюсь! И тогда оба будут в наших руках и либо начнут играть по моим правилам, либо попадут в лапы церковного суда. И уж там-то Бюсси и его сестре припомнят всё!
   - Вот только тащить её в постель Бюсси, кажется, не собирается. И сдаётся мне, не начитался ли он куртуазных романов и не вообразил ли себя благородным рыцарем. Этак он отдаст её в жёны Филиппу или ещё кому-нибудь из своих дружков, а сам будет молча страдать и вздыхать, но пальцем не дотронется до Регины и не поставит на кон её честь.
   - Он - может и не поставит. Но она... Регина де Ренель не из тех женщин, которые так легко отступают. Она своего добьётся. А нам нужно сделать так, чтобы это произошло как можно скорее и с таким скандалом, который не смогут замять даже Гизы. Вот для этого мне и понадобилась Франсуаза. Она достаточно красива для того, чтобы соблазнить Бюсси, и, в отличие от Маргарита, недостаточно умна, чтобы не ссориться с Региной. И вот когда эти две кошки сцепятся из-за своего кота, а если ещё в эту свару вмешается и моя дочь - тогда Бюсси придётся выбирать. И тут уж им будет не до планов и интриг Гизов. Рассорив Регину де Клермон с Екатериной-Марией и пригрозив Бюсси церковным судом, мы либо уничтожим обоих Клермонов, либо приберём к рукам.
   - Да уж, последний вариант был бы предпочтительней. Регина знает о Гизах то, что и нам бы не мешало знать. И уж тогда мы нашли бы управу и на Генриха Гиза, и на кардинала Лотарингского, и на их испанских друзей.
  
  
  
   Не прошло и трёх дней, как сверкающий алмаз из серьги Робера де Рошфора красовался в новом перстне на руке Регины. Свою очередную победу Луи бросал к ногам сестры. Но никакими алмазами невозможно было оплатить ни её слезы, ни его страдания.
   Маргарита, узнав об очередном увлечении Бюсси, была в ярости. Она давно заметила, что былой пыл в Бюсси угас и он уже не так восторженно и горячо любил её, уже не совершал столь милых женскому сердцу безумств, не летел к ней на свидание, презрев опасность. И Маргарита, как истинная женщина, почуяла соперницу. К тому же, Маргариту до такой степени злило, что титул первой красавицы Франции как-то сам собой перешёл к графине де Ренель и с некоторых пор в Лувре начали поговаривать о том, что юная сестра Бюсси не уступает ей, образованнейшей женщине Европы, ещё и в уме! Тщеславная и эгоистичная, как все Валуа, Маргарита наотрез отказывалась признавать такое положение вещей и видела только недостатки Регины.
   Маргарита попыталась вернуть своего неверного любовника, прибегнув к помощи Регины, забыв и о коварстве женской дружбы, и о том, что в последнее время графиня отдавала предпочтение общению с Гизами. Впрочем, когда-то Маргарита и сама не устояла перед обаянием Генриха Гиза, своего первого любовника. Одетая по последней моде и с большим вкусом, умело уложив свои роскошные чёрные волосы, но с печатью отчаянья на лице, она прибежала к графине де Ренель рано утром. И совершенно напрасно. Регина, не выносившая одного имени Маргариты, готовая расцарапать это воспетое придворными поэтами лицо только потому, что Луи когда-то называл его одним из самых красивых в Париже, и без того в столь ранний час обычно пребывала в дурном расположении духа. Появление любовницы Бюсси не могло улучшить ей настроение.
   Маргарита же, как в былые времена, ворвалась в святая святых дома Бюсси - комнату Регины. Преграда в виде вечно напуганной горничной не могла приниматься в расчёт, ибо кто же в здравом уме встанет на дороге королевы? Регина досматривала десятый сон, с головой укрывшись одеялом, когда Маргарита вытащила её наружу и вцепилась ей в плечи.
   - Помоги мне. Мне нужна, просто необходима твоя помощь. Вспомни, кто вытащил тебя из монастыря, кто открыл перед тобой двери Лувра! Теперь я обращаюсь к тебе за советом, ибо только ты можешь сейчас успокоить меня. Он послушает тебя, он ни в чём тебе не откажет.
   Выплывая из омута сна, Регина уже чувствовала, что день начинается не самым лучшим образом. Нехотя открыв глаза, она увидела перед собой ненавистное лицо Маргариты. Королева счастливо избежала удара в нос только потому, что Регине было лень поднять руку и сжать её в кулак. Кое-как высвободившись из цепких рук, она спросила с плохо скрываемым раздражением:
   - Святая Урсула, кого я должна спасать в такой час?! Что такого должно было за одну ночь произойти в этом мире, что королевской семье понадобилась моя помощь?
   Вместо ответа Маргарита упала на неё и почти натурально зарыдала. Пытаясь отцепить от себя безутешную женщину, Регина кое-как разобрала причину этого спектакля: у Луи де Бюсси появилась новая фаворитка - одна из первых красавиц Летучего эскадрона Франсуаза де Шамбе. Но это известие было громом средь ясного неба только для забытой любовницы. Регина видела Франсуазу: очаровательная блондинка с пышными формами и ревнивым мужем. Но она знала всю подоплеку очередной любовной авантюры брата: он заключил пари с Бертраном и Робером, что уведёт красавицу из-под носа у ревнивого мужа и вдвоём они наставят главному ловчему короля такие рога, каким позавидует любой олень. Конечно, для Регины это было слабым утешением, но, с другой стороны, ничего же не изменилось. Просто Луи поменял одну игрушку на другую. Так что никакой причины помогать Маргарите она не видела.
   И потому спокойно, ледяным голосом сказала:
   - Хватит! Успокойтесь, мадам! Луи терпеть не может женских истерик, вы не хуже меня должны это знать. Ваши слёзы ничего не изменят. И я ничем не могу вам помочь. Луи волен делать всё, что ему заблагорассудиться, и не мне, его младшей сестре, навязывать ему свою волю. Вы знали, что вы не первая его любовница и он не обещал, что вы будете последней и единственной любовью всей его жизни. Да и, будем откровенны, вы тоже не всегда хранили ему верность. И я просто не понимаю, где здесь трагедия? Более всего эта ситуация напоминает мне обычный женский каприз.
   - Но Луи выполнит любое твоё желание!
   - Вы хотите, чтобы он любил вас исключительно из-за моей прихоти? Где ваша женская гордость, ваше величество? Послушайте, мой брат сейчас не прав. Но он одумается. И вернётся к вам. Позже. Но сам. А если и не вернётся, неужели вы испытываете недостаток в поклонниках? Это просто минутная слабость, о которой на первом же балу вы забудете. И потому не надо впутывать меня в любовные интрижки моего брата. Я не стану никому помогать. Даже ему самому. Это моё последнее слово. Если хотите, можете остаться к завтраку. Но Луи так рано домой не приходит, вынуждена вас огорчить. Вам придётся довольствоваться моим обществом.
   Маргарита вытерла слёзы, напудрила нос и, коротко взглянув на Регину из-под мокрых ресниц, с улыбкой обронила:
   - Что ж, дитя моё... Однажды ты вспомнишь этот день, когда посмела отказать мне в маленькой услуге. Ибо с этой минуты на мою протекцию ты можешь не рассчитывать. Не стоило тебе со мной ссориться, поверь.
   Регина с нескрываемым любопытством смотрела на королеву и дерзкая улыбка не спешила исчезать с её губ. Маргарита гордо вздёрнула вверх подбородок и удалилась, оскорблённая и затаившая обиду. А Регина для себя решила, что если Луи и решил завести себе очередную любовницу, то пусть это будет кто угодно, только не Маргарита Валуа. И всё же именно юная графиня стала невольной причиной разрыва своего брата с Франсуазой де Шамбе. Но то произошло совсем не так, как рассчитывали королева-мать и её канцлер, поскольку Регина вскоре обрела совершенно неожиданных союзников.
  
  
   Случилось так, что графиня де Ренель, ко всеобщему удивлению, до сих пор не была замешана ни в одну любовную интригу, более того, по слухам, она оставалась девственницей. Поначалу это, наравне с её редкой красотой и острым умом, приводило мужчин в восторг. Но время шло, а никто из мужчин не мог похвастать тем, что сумел разжечь огонь страсти в этом совершенном теле. Вездесущие завистницы из Летучего эскадрона всё чаще перешёптывались по поводу того, что Регина, в отличие от своего брата, ничем, кроме красоты, не обладала и вообще не могла доставить удовольствие мужчинам, поскольку в любовных утехах не понимала ровным счётом ничего. И вскоре толпа поклонников, мечтавших обучить Регину секретам ars amandi, поредела, а во взглядах мужчин неприкрытое испепеляющее желание всё чаще сменялось недоумением и даже жалостью. Злопамятная Маргарита Валуа не могла упустить такого случая и написала пару язвительных эпиграмм в адрес холодной мраморной статуи, украшающей дворец, но годной только на то, чтобы время от времени созерцать её, предаваясь любовной страсти с живыми красавицами. И в статуе этой только последний идиот не узнал бы образ графини де Ренель. Но бьющая через край живость её натуры, сверкающая страсть в её глазах и затаённые желания молодого тела, которые так легко умеют заметить мужчины, никак не вязались с репутацией недотроги и ледышки.
   И вот это-то несоответствие, эту загадку вздумала раскрыть не кто иная, как Франсуаза де Шамбе. Став любовницей Бюсси, она в один прекрасный день возомнила, что знает всю правду не только о нём, но и о его сестре ( а "правду" эту весьма умела преподнесла ей Екатерина Медичи). Надо сказать, что Франсуаза ненавидела Регину ничуть не меньше, чем Маргарита Валуа, да и вряд ли хоть одна из бывших возлюбленных и подруг Красавчика Бюсси питала нежные чувства к Регине. Ибо ни одна женщина не могла и мечтать о титуле первой красавицы Франции с тех пор, как в Лувре появилась графиня де Ренель. А во-вторых, тщеславная Франсуаза метила в фаворитки если уж не короля, то хотя бы его брата Франсуа Анжуйского, который несмотря ни на какие сплетни и слухи продолжал во всеуслышание восхищаться красотой Регины. Ну и конечно, третьей и самой главной причиной был сам Луи де Бюсси, который хоть и клялся в пылкой любви и вечной верности всем своим возлюбленным, однако нисколько не скрывал, что слово Регины для него - закон и что в его сердце она всегда будет занимать главное место. По всему выходило, что Франсуазе было за что ненавидеть Регину. И потому как только при дворе зашептались о странном поведении графини де Ренель, Франсуаза воспользовалась случаем и пустила слух о том, что Регина собирается вернуться в монастырь, уже в качестве невесты Христовой.
   Поскольку все знали о новом увлечении графа де Бюсси, его любовнице поверили сразу. Каково же было удивление Луи, когда в Лувре к нему незаметно подошёл г-н Шико, шут короля Генриха III, и спросил:
   - Слышал я, что ваше сиятельство решили породниться с Царём Небесным, коль скоро во всей Европе нет равных вашей прекрасной сестре?
   Луи небрежно отмахнулся:
   - Ну, что вы опять несёте, г-н де Шико!
   - За что купил, за то и продаю. Разве не вы обещали руку и сердце вашей сестры Иисусу Христу?
   - Да он у меня пока ещё не просил ничего, - отшутился по обыкновению Луи.
   - Ну как же! Все говорят, что её сиятельство променяла греховную жизнь украшения королевского двора на благодать монастырских стен и ещё до конца лета покинет нас.
   Луи не нужно было выспрашивать подробности, он и так догадался, откуда ветер дует: красавица Франсуаза не очень умело скрывала свою ненависть к Регине. Он хитро подмигнул Шико:
   - Я бы, может, и не отказал Сыну Божьему, попроси он в жены мою сестру, вот только за Региной я даю немалое приданое и как-то не хочется мне, чтобы оно осело в карманах церковников. К тому же представьте, что случится с Царствием Небесным, если она начнёт там заправлять?
   Королевский шут понимающе кивнул и растворился в толпе придворных, отпуская на ходу колкости и каламбуры.
   А граф де Бюсси направился в прямо противоположную сторону, в залу, откуда слышался звонкий смех и лукавые голоса фрейлин королевы-матери. Франсуазу он нашёл в обществе сестёр д'Астрэ и мадам де Сов. Они о чём-то сплетничали и Луи явственно расслышал имя своей сестры. Бешенство ледяной волной захлестнуло его и он впервые пожалел, что поднимать руку на женщину не в его правилах: в тот миг он готов был задушить свою любовницу.
   Но отчитать сплетниц ему не удалось: его опередила герцогиня Монпасье. В сверкании парчи и драгоценных камней она появилась в дверях и своей осторожной, неторопливой походкой приближалась к заболтавшимся красоткам с неотвратимостью возмездия. Луи склонился в галантном поклоне: что ни говори, а эта представительница семейства Гизов вызывала его искреннее восхищение. Она так гордо несла свою красивую голову, так величественна была её походка, что становились незаметны ни хромота, ни беспомощно опущенное плечо. Герцогиня благосклонно кивнула Бюсси и коснулась сложенным веером обнажённого плеча Франсуазы. Стайка вспугнутых фрейлин прыснула по сторонам.
   Екатерина-Мария считала ниже своего достоинства отвечать Франсуазе сплетней на сплетню - эта провинциальная выскочка была слишком ничтожна в её глазах для полновесной интриги. Поэтому герцогиня безо всяких околичностей нанесла один небрежный удар:
   - Мадам, насколько мне известно, вас в последнее время интересовали планы на будущее моей подруги графини Регины де Ренель. Так вот, будучи в силу некоторых обстоятельств более осведомлённой, нежели случайно оказавшиеся при дворе особы, хочу удовлетворить ваше любопытство. Графиня действительно выказывала желание отправиться в монастырь, причём по моей инициативе и в моём обществе. Только мы-то имели в виду мужской монастырь. И его светлость герцог Анжуйский - с особым наслаждением герцогиня произнесла его имя, напоминая Франсуазе её неудачу на любовном фронте, - милостиво предложил нам себя в качестве пажа и носильщика.
   И, прошуршав юбками, она удалилась, оставив за собой уничтоженное вражеское войско. На глаза Франсуазы навернулись слёзы бессильной злобы и поражения. Но, увидев любовника, она воспряла духом и трогательно улыбнулась ему: появление Бюсси избавляло её от насмешек Летучего эскадрона. Луи подошёл к ней с совершенно непроницаемым лицом и протянул надушенный шёлковый платок:
   - Утрите ваши слёзы, мадам, иначе ваши прекрасные глаза покраснеют.
   С видом триумфатора Франсуаза взяла платок и переменилась в лице: на платке были вышиты её инициалы. Граф публично возвращал ей сердечный подарок. Франсуаза побледнела и выронила веер. И Луи безжалостно нанёс ей последний удар: поднял веер и вложил его нижний конец в холодную руку женщин. Фрейлины затаили дыхание - на их памяти Красавчик Бюсси никогда не позволял себе такой жестокости по отношению к своим любовницам. Обычно он расставался с ними по обоюдному согласию и сохранял весьма тёплые и дружеские отношения. Франсуазу де Шамбе он не просто покидал - он отвергал её любовь на глазах болтливого Летучего эскадрона, мало того, выражал ей своё презрение из-за одной-единственной невинной шутки в адрес Регины. Он сознательно уничтожал сейчас бедную Франсуазу.
   Это было уроком для всех. Даже те, кто тихо ненавидел юную графиню, больше не осмеливались всуе произносить её имя. Мужчинам грозили шпаги Бюсси, Филиппа, Робера и Бертрана, а с некоторых пор ещё и Шарля Майенна. Женщины не хотели связываться с коварной и злопамятной герцогиней Монпасье. Да и сама Регина с каждым днём становилась всё более беспощадной и острой на язык и уже прекрасно разбиралась во всех перипетиях, правилах и неписанных законах придворной жизни. То, что при дворе ею восхищались мужчины и недолюбливали женщины, трогало её всё меньше.
  
  
   Возвращаясь после полудня от подруги, Регина захотела немного пройтись пешком и отпустила слуг, оставив при себе одного Мишеля. Черноглазый юноша, любимец графа де Бюсси был по уши влюблён в госпожу и об этом знали все в доме. Луи милосердно разрешил Мишелю сопровождать повсюду графиню и неотлучно при ней находиться, забросив службу. Юноша никогда не досаждал Регине ни своими признаниями в любви, ни стихами, ни серенадами под окнами. Он молчаливо и преданно следовал за ней повсюду незаметной тенью, но стоило Регине оступиться или шагнуть со ступеньки, его рука всегда была рядом, оброненные шпильки и булавки всегда оказывались в его проворных пальцах и непослушные пряжки на туфельках он умел застёгивать лучше всех камеристок. Графиня привыкла к нему и его немая, почти мальчишеская влюблённость трогала её до глубины души. Часто она ласково теребила светлые локоны мальчика и целовала моментально покрывавшиеся краской щёки. Филипп и молодой Гиз шутя ревновали её к мальчишке, но порой просто мечтали оказаться на его месте: Мишеля, в отличие от них, Регина никогда от себя не прогоняла и ему разрешалось присутствовать на ежедневных прогулках и беседах с герцогиней Монпасье. Но сколько мальчика не пытали Филипп и сам Бюсси, никто так и не услышал от него ни слова из того, о чём болтали подруги.
   Регина неторопливо ходила по улицам и переулкам. Ей никогда не надоедало гулять по Парижу. Она любила этот город и на рассвете, когда от Сены поднимался призрачный туман и первые лучи солнца сверкали, словно капли росы на траве, в цветных витражах церквей и дворцов. В рассеянном утреннем свете город казался чистым и праздничным. Редкие прохожие казались обрывками сна на струящихся туманом улицах. Днём прогретый солнцем город источал не самые благоуханные ароматы, но Регина привыкла и к этому. Запах фиалок в руках у молоденьких цветочниц, свежевыпеченного хлеба и кровяных колбас смешивался с вонью нечистот и помоев, выплескивающихся прямо из окон. Ветер приносил запахи пряностей, духов и лекарств с моста Менял. Улицы и площади пестрели яркими красками дворянских шелков и бархата, грязными бесцветными лохмотьями нищих и белыми кружевными косынками молоденьких горожанок. Когда спускались сумерки, город становился таинственным и даже пугающим. В тёмных его переулках то и дело кого-то грабили, резали, или и то и другое одновременно. Кто-то дрался на дуэли, кто-то лез по верёвочной лестнице на балкон к возлюбленной. Город влюблялся, изменял и дрался, пил, пел и танцевал в эти часы.
   Но больше всего графиня любила гулять по улицам Сите. Ей нравилось слушать незамысловатые песенки и весёлый щебет белошвеек, нравилось смотреть на переливающиеся мускулами, мокрые от пота торсы кузнецов и сильные ловкие пальцы оружейников. Она часами могла наблюдать за работой кружевниц и чеканщиков. Её узнавали издалека и склоняли головы, улыбаясь навстречу Красоте. Она была их музой, её несравненное лицо появлялось на чеканных кувшинах, гобеленах, подсвечниках. И если других придворных красавиц в народе величали титулованными блудницами, а Маргариту Валуа и вовсе королевой шлюх, то графиню де Ренель называли Весенним цветком, Французской лилией и Драгоценностью Парижа. Её любили, как любили Красавчика Бюсси, о котором на каждом перекрёстке распевали песенку:
   - Кто красивей всех, спроси?
   - Граф Луи де Бюсси.
   - Кто смелее всех у нас?
   - Лу де Клермон д'Амбуаз!
   А теперь уже по городу бродила похожая песенка о самой Регине:
   - Как первой красавицы Франции имя?
   - Кто же не знает? Графиня Регина!
   - Чьи глаза всех прекрасней, а кожа нежней?
   - Конечно, прелестницы де Ренель!
   В этот раз Регина задержалась возле сапожных мастерских на улице Башмачников: уж слишком колоритная ругань неслась из-за полуоткрытой двери. Спорили трое, причём два голоса были мужские и явно нетрезвые, а третий - низкий женский, с хрипотцой и очень рассерженный. Потом раздался грохот и звон, дверь распахнулась и на улицу вылетел Длинный Жан - старейший башмачник Парижа, никогда никем не виденный трезвым, на голове у него красовался горшок с остатками похлёбки. Следом за ним кубарем выкатился Жан Короткий, его любимый зять и преемник башмачного дела. Последней в дверях появилась высокая широкоплечая женщина с молотком в руках. Всё, что она собиралась сказать башмачникам, было написано на её побагровевшем от злости грубоватом лице.
   - Клянусь, если вы оба ещё раз вздумаете переступить порог моей мастерской, я пущу в дело не горшок, а этот молоток и вправлю вам ваши гнилые мозги на место! - убедительно пообещала она обоим Жанам.
   Длинный Жан поспешил убраться молча, а Жан Короткий не удержался и бросил через плечо:
   - Всё равно мастера из тебя никогда не получится! И хороший клиент никогда не понесёт свой заказ взбалмошной бабе, которой просто мужика не хватает!
   Вместо ответа его догнал молоток. Метко догнал - чуть пониже спины. Под дружный хохот улицы, подвывая и ругаясь на чем свет стоит, Жан Короткий убрался восвояси. Башмачница повернулась в сторону хохочущих мастеровых и рявкнула:
   - Ну, а вы чего ржёте? Работы, что ли, другой нету? - и встретилась с заинтересованным взглядом графини.
   Женщина почему-то вспыхнула до корней волос и склонилась в запоздалом и немного неуклюжем поклоне. Регина из чувства женской солидарности прониклась симпатией к странной башмачнице.
   - Как тебя зовут?
   - Мадлена, - женщина опустила глаза, ужасно стесняясь своего растрёпанного вида и грубых рук рядом с этой изысканной статуэткой.
   Она, конечно, видела и раньше красавицу-графиню и много раз слышала о ней, но ей даже и в голову не приходило, что эта дивная, хрупкая девушка в сверкающих драгоценностями нарядах когда-нибудь с ней заговорит.
   - Красивое имя. А ты правда можешь сделать обувь?
   - Какую угодно, госпожа. Туфельки, сапоги, башмаки - всё, что захотите.
   - А могу я посмотреть на твою работу?
   Мадлена резко вскинула голову и в глазах её зажёгся торжествующий огонёк:
   - Конечно, госпожа. У меня как раз есть кое-что для вас.
   Она нырнула в мастерскую, оттуда снова послышался грохот и через минуту Мадлена появилась, осторожно неся на ладони пару туфелек. Это были самые прелестные туфельки, которые Регине, избалованной нарядами и украшениями, доводилось видеть: очень маленькие, как раз ей по ноге, невесомые, сшитые из кроваво-красного бархата и украшенные речным жемчугом столь искусно, что у графини захватило дух. Эти алые башмачки были мечтой.
   - Сколько...они стоят? - шёпотом спросила графиня Мадлену.
   - Они не продаются. Я их шила для своей сестрёнки. Но ей они больше не понадобятся, - в голосе башмачницы явственно прозвучали слёзы.
   Регина вскинула виновато-испуганный взгляд:
   - Прости. Она умерла?
   - Нет. Сбежала с каким-то офицером. Жанна была красивая, совсем не похожа на меня. И очень глупая. Совсем как птичка.
   - Мне очень жаль. Правда.
   - Ну, что вы, госпожа. Туфли не продаются, но если вы позволите, я подарю их вам. Вещи должны приносить радость. Пусть и эти туфельки проживут свою жизнь, пусть танцуют на балах и гуляют по Венсенскому лесу. К тому же вам они подойдут. Примерьте, госпожа.
   Мадлена провела Регину в свою мастерскую. Графиня со свойственным ей любопытством осмотрела всё до последнего гвоздя и расспросила обо всём, что попадалось ей на глаза. Туфельки ей действительно пришлись впору. Девушка только что не визжала от восторга - обновка даже не чувствовалась на ноге. Пританцовывая по мастерской, Регина напросилась в ученицы и целых полтора часа усердно копалась в кусочках кожи и бархата, подавала гвоздики и нитки и даже попробовала прибить каблук на каких-то башмаках, пока Мишель не отобрал у неё молоток силой. Обычно суровая и неразговорчивая Мадлена беззаботно смеялась, глядя на огненно-рыжее солнце, осветившее её негостеприимное жилище, и отвечала на бесконечные вопросы графини. Робость и смущение первых минут прошли и она на равных держалась с богатой и капризной графиней де Ренель.
   И вдруг Регине пришла в голову гениальная идея. Она подскочила к Мадлене и ухватила её за локоть:
   - А ты можешь сделать на заказ любую обувь?
   Мадлена на секунду задумалась и уверенно кивнула.
   - Тогда завтра приходи во дворец Бюсси. Знаешь, где это?
   - Кто же в Париже не знает ваш дом!
   - Так вот, моей подруге герцогине Монпасье нужна особая обувь.
   - Вы говорите о хромой герцогине?
   - Да, она хромает. У неё одна нога короче другой. Ты можешь сделать ей такие туфельки, чтобы хромата не так бросалась в глаза?
   - Могу. Я однажды делала такое. Грациозную походку, как у вас, не обещаю, но хромать она не будет.
   - Замечательно. Значит, договорились? С сегодняшнего дня ты будешь моей личной ... моим личным мастером. Заказов будет много, но только от меня и от герцогини. Я хочу, чтобы во всём Париже только у нас двоих были твои волшебные туфельки. А это задаток.
   И Регина, не обращая внимания на слабый протест Мадлены, оставила на столе горсть золотых монет.
   Через неделю герцогиня Монпасье щеголяла в новеньких туфельках, каким-то непостижимым образом скрадывавших хромоту. Имя мастера подруги хранили пуще государственных и семейных тайн и не раскрыли бы его даже Инквизиции. Платили подруги щедро и вскоре Мадлена приобрела новую мастерскую, просторную и на более выгодном месте, наняла несколько подмастерьев, набрала учеников, и герцогиня Монпасье, соблазнившись на уговоры Регины, тоже стала частым гостем у Мадлены.
  
  
   Тем времен тучи над головой Регины начали сгущаться уже не на шутку. В Лувре уже заключали пари, долго ли будет сверкать в Париже новая звезда.
   Все прекрасно видели, как раздражает Екатерину Медичи юная графиня, а особенно её близкая дружба с вечными соперниками Валуа - домом Гизов. Луи де Бюсси, конечно, в последнее время не пользовался симпатией королевы-матери, но, по крайней мере, она всегда знала, что можно от него ожидать. Дерзкий и гордый, он совершенно не умел интриговать и отличался прямотой высказываний и поступков. Такие, как доблестный Бюсси, не устраивают государственных заговоров, их только выбирают предводителями военных переворотов. Он мог бы повести за собой во время Варфоломеевской ночи, но он бы никогда до неё не додумался. В глубине души королева всегда считала его своевольным, но добрым мальчишкой, которого ничто, кроме дуэлей и женщин, не интересует. У Екатерины Медичи головной болью было семейство Гизов и этот выскочка и везунчик Наварра.
   И вот появилась Регина. И она не была "Бюсси в юбке", как поначалу называли её при дворе. Она была гораздо опасней, потому что была женщиной. А женщины никогда не будут драться на дуэли и писать едкие эпиграммы, по сути бесполезную трату времени. Они лучше отравят, оклевещут, придумают самую запутанную и смертоносную интригу. В Регине королева-мать почувствовала силу Луи де Бюсси и коварство герцогини Монпасье - адскую смесь. И впервые испугалась.
   Флорентиец Рене, её личный астролог и врач, не однажды предупреждал её, что прямую и неотвратимую опасность для семьи Валуа представляет Генрих Наваррский, но Екатерина Медичи ему так и не поверила - слишком прост и легкомыслен был её зять и слишком он любил женщин. Чёрный ангел Гизов Екатерина-Мария закрывала белый свет для старой королевы, а теперь у Гизов ещё и объявилась союзница из лагеря Клермонов. И властная итальянка вновь отправилась к астрологу.
   В сумерках, когда лица и одежда прохожих превращались в неясные смутные тени, королева-мать в сопровождении двух офицеров из своей личной охраны выехала в город. Занавешенный тёмным бархатом портшез без герба остановился на улице Каландр напротив моста святого Михаила. По мосту королева пошла одна, строго-настрого запретив слугам следовать за ней. Тяжёлой походкой она шествовала по вековым пыльным камням. Дом Рене стоял совсем близко от улицы, в самом начале моста. Она с силой ударила медным кольцом в дубовую дверь, потом три раза стукнула совсем тихо и ещё раз - со всего маха. Это был их с Рене условный сигнал ещё со времён флорентийской юности. Когда-то он точно так же стучал в потайную дверь покоев юной герцогиньюшки Катерины, стройной, молодой и ослепительно красивой. Потом молодая королева Франции искала спасения от жестокой Дианы де Пуатье в загромождённой колбами и ретортами лаборатории упрямого алхимика. Теперь ей открывал дверь такой же старый, как и она сама, знаменитый на весь Париж астролог, парфюмер и аптекарь Рене. Седой, как лунь, высокий и худой, смуглый до черноты, в которой терялись даже морщины, он остался таким же невозмутимым и упрямым. И он был единственным на всём свете человеком, который помнил юную влюблённую Катерину. Он и разговаривал всегда только с ней, а не с властной и страшной старухой Медичи.
   Вот и сегодня Рене рассеянно кивнул королеве головой:
   - Добрый вечер, мадам. Проходите, я вас ждал сегодня.
   Королева привычно поднялась по тесной винтовой лестнице, нагнулась под низкой массивной балкой с вечно висящими на ней какими-то травяными пучками и сухо брякающими мешочками, вошла в рабочий кабинет учёного и заняла своё излюбленное место в кресле у камина. Кабинет был ярко освещён: жаркие всполохи растопленного камина и дрожащий танец свечей в жирандолях разгоняли по углам сгущавшиеся за окном сумерки.
   Рене вошёл следом, оставив светильник на перилах лестницы.
   - Чем я могу быть вам полезен сегодня, мадам?
   - Ну, раз уж ты меня сегодня ждал, думаю, для тебя не секрет, зачем я пожаловала.
   - Графиня де Ренель?
   - А ты становишься всё проницательней.
   - Я уже смотрел её гороскоп, мадам, - со своей обычной грустной улыбкой ответил ей старый друг, единственный, который всегда был для неё больше, чем другом.
   - Ты был так уверен в моём визите?
   - Нет, на этот раз простое совпадение. Вчера здесь была ваша дочь, Маргарита Наваррская
   - И что, кроме любовного зелья, в этот раз понадобилось моей дурище? - грудь королевы-матери насмешливо колыхнулась.
   - На этот раз не любовное.
   - Неужели моя дочь наконец-таки показала зубки и решила извести неугодную соперницу?
   - Ну разве может глупая девчонка быть соперницей вашей прелестной и мудрой дочери?
   - Не надо столь грубой лести, друг мой. Я, конечно, изменилась с годами не в лучшую сторону, но вот на зрение пока не жаловалась и я прекрасно вижу, что рядом с этой, как ты выразился, глупой девчонкой моя прелестная дочь - просто ощипанная курица. Да и в уме ей не откажешь. Что ни говори, а проклятая кровь Клермон-Амбуазов всегда брала своё. Ну и что же ты ей ответил?
   - Успокоил. Маргарите совершенно не о чем волноваться. Графиня всего лишь немного попортит ей кровь и только. Её звезда будет гореть ярко, но недолго. И вы, и ваша дочь на долгие годы переживёте её, а о ней и памяти не останется, забудется её имя, и её удивительная красота, и даже страшная гибель. И она ничем не сможет вам навредить.
   - Так она всё-таки не своей смертью умрёт? Ну, это я давно подозревала...
   - Ваше величество, я ведь уже говорил вам, что судьба поставила поперёк вашей дороги Анрио. Он будет королём. Будет несмотря ни на что. Это его рок и ваш. Забудьте вы о графини де Ренель, так же, как и о Гизах. Гизам королями не бывать.
   - Пока что, мой друг, Гизы дышат мне в спину. Что же до Анрио, то ему как раз на французском троне не сидеть. Не забывай, у меня есть два сына.
   - У вас ОСТАЛОСЬ только два сына. Из четырёх.
   - Довольно! Я пришла не за тем, чтобы ты бередил мои раны. Я всё-таки хочу знать, что мне делать с графиней де Ренель и её подружкой Монпасье и с чем ушла от тебя моя дочь?
   - Я смотрел её гороскоп, ваше величество. Всё, что вы можете сделать - это пожалеть бедное дитя. Да, не смейтесь, королева, она всего лишь бедное дитя, не знавшее ни родительской любви, ни божьего благословения. Её красота, которой так отчаянно завидует ваша дочь, не дар, но наказание и проклятие. Вы можете при желании извести её, но... Боюсь, вы просто не успеете. Эта звезда будет очень мало гореть на небе Франции. Оставьте графиню её судьбе, не берите на свою совесть ещё и эту коротенькую жизнь. Её судьбой правят Господин Случай и Царица Любовь, а против них играть бессмысленно. Вам не следует опасаться графини де Ренель, опасайтесь больше преступлений, которые совершат против неё ваши дети, мадам. Не бешеный нрав Бюсси, но властолюбие и вседозволенность Медичи станут роковыми для вас.
   - Ты говори, да не заговаривайся!
   - Вы же хотели услышать правду.
   Екатерина пристально смотрела на учёного. В кабинете Рене воцарилась настороженная тишина.
   - Ах ты, старый алхимик-неудачник, - снисходительно расхохоталась Медичи, - и ты туда же. Вот уж, воистину, седина в бороду - бес в ребро. А я-то, думаю, с какой стати ты вдруг так заговорил? Что, эта ведьма и тебя околдовала? Звезда она, видите ли! Французская Лилия! Хорош цветочек, нечего сказать. Одни шипы с ядом. Ну так что же ты дал моей дочери?
   - Всего-навсего новые ароматические притирания. Как только она услышала, что графиня де Ренель совсем недолго будет затмевать всех своей красотой и ни один поклонник вашей дочери не оставит её ради графини, её величество заметно повеселела и успокоилась. На моё счастье, она не спросила о графе де Бюсси.
   - Ты же сам сказал, что ни один поклонник...
   - Луи де Бюсси к ним уже не относится. Он забыл о вашей дочери. Она потеряла его навсегда. Судьба связала графа совсем с другой женщиной. Точнее, с двумя. Но Маргариты среди них нет.
   - Если я хоть что-то понимаю в этой жизни, одна из этих женщин - его сестра, а кто вторая? И чем всё это грозит нашей семье?
   - Звёзды не пишут имена. Но в любом случае, вам это ровным счётом ничем не грозит.
  
  
   С графиней де Ренель тем временем продолжали приключаться разные нелепости и казусы.
   Среди ночи её разбудили странные звуки, доносившиеся с улицы. Эта была одна из тех редких за последнее время ночей, когда она спала спокойно, потому что Луи ночевал дома. Он не успокаивал до утра ревнивую королеву Наваррскую, доказывая ей свою любовь и относительную верность, не дрался на дуэли, не пропадал с Робером и Бертраном неизвестно где. Он громко храпел в своей спальне и что-то неразборчиво бормотал во сне. Он был дома и с ним ничего не случилось, так что Регина могла позволить себе отдых.
   Не получилось.
   Спросонок, она не сразу поняла, что за окном кто-то громко, взволнованно читает стихи. Голос был юным и срывался на последнем слове каждой строки. И он был знакомым...
   Регина соскочила с перин, утонув босыми ногами в ворсе персидских ковров, и подбежала к окну. Так и есть: подпирая спиной несчастный каштан, юный Максимильен де Бетюн читал стихи. Даже среди ночи она признала в виршах барона слабое подражание блестящему сонету Ронсара. Прислонившись к оконному переплёту, Регина слушала посвященные ей стихи. Она была в восторге. Но не от поэтического таланта юноши, ибо талант его был весьма сомнительным. Она упивалась сознанием того, что вот этот молодой, красивый, знатный, строгий, как и все гугеноты, мальчик влюблен в неё настолько, что в душе его рождаются пусть и нескладные, но напоённые неподдельным юношеским пылом и искренней любовью стихи.
   Но какое-то слово вдруг царапнуло её внимание, Регина вслушалась - и чуть не расхохоталась над нелепым и надуманным сравнением её прелестей с "крутобедрой" и "пышногрудой богиней любви Древней Эллады". Конечно, пышные кринолины и жёсткие корсеты скрывали её истинные формы, но не настолько же! Бедный Максимильен, он, должно быть, ночи напролёт не мог уснуть, представляя, каким же на самом деле может оказаться под шелками и бархатом тело графини!
   Шальная мысль мгновенно вспыхнула в её голове и потребовала немедленного осуществления. Страсть к безобидным проделкам была в крови у всех Бюсси и мрачная атмосфера придворных интриг время от времени взрывалась фейерверком шуток Красавчика Луи. Ярко высветились в памяти Регины картины детских проделок в монастыре: перья из подушек, нашитые на одежды монахинь, возбуждающий любовную страсть настой, купленный тайком у знахарки и налитый в графины с яблочным сидром. Наивный мальчик просто напрашивался на роль очередной жертвы!
   Регина сбросила с себя ночную рубашку, взяла подсвечник и вышла на балкон.
   Максимильен де Бетюн, не отрывавший доселе глаз от её окон, увидев в золотистом сиянии свечей обнаженную красавицу, не сразу понял, что это - сама графиня де Ренель, а поняв, потерял дар речи. Букет маргариток выпал из его отнявшихся рук и белыми звёздами рассыпался по пыльной дороге. На балконе стояла Богиня и смеялась. Огненные блики сверкали в её волосах, струились по обнажённому телу. Её невозможная красота доводила до безумия. Будь Максимильен гениальней Ронсара и Клемана Маро вместе взятых, у него всё равно не нашлось бы слов, чтобы передать даже сотую долю того смешения чувств, которое вызвало в нём явившееся ему откровение. И уж подавно, не смог бы он описать ту магию, которая сквозила в каждом жесте девушки, в каждом изгибе её хрупкого тела, и сводила с ума, и заставляла забыть о боге. Между тем колдунья подплыла к самому краю балкона, чуть наклонилась, так что колыхнувшиеся груди вызвали дрожь во всём теле совершенно потерявшего рассудок Максимильена, и жестом, полным соблазна, поманила юношу к себе. Он пошатнулся ...и без чувств упал на дорогу. Звонкий хохот Регины дрожал в его ушах миллионом колокольчиков.
   Отсмеявшись, плутовка, довольная своей шуткой, вернулась в постель и уснула сном младенца, нимало не беспокоясь о валявшемся без сознания в пыли поклоннике. Она и не подозревала, что у этого спектакля был ещё один зритель - ближайший друг и любимчик герцога Анжуйского лютнист Орильи. Он возвращался с письмом для герцога, но его остановил мелодичный смех, вдруг зазвеневший над спящей улицей. Этот смех был хорошо знаком в Лувре: так искренне и заразительно смеялась только одна женщина в Париже - графиня де Ренель. Орильи посмотрел в сторону дома де Бюсси, и представшая перед ним картина заставила его начисто забыть о поручении своего сюзерена. На балконе стояла мечта всех мужчин Парижа - Регина де Ренель, полностью обнажённая, как языческая богиня, мерцающая в пламени свечей. Орильи не обратил внимания на упавшего в обморок Максимильена - он весь был поглощен созерцанием прелестей графини, чем никто пока ещё похвастать не мог, насколько ему было известно. Но вот красавица повернулась и, покачивая бёдрами, скрылась в полумраке комнаты. Орильи шумно перевёл дыхание, сглотнул, постоял немного, приходя в себя, и поспешил в Лувр.
   На следующий день дворец был похож на разбуженный пчельник. Из уст в уста передавались рассказанные лютнистом герцога Анжуйского подробности того вечера, когда душевные терзания юного барона были вознаграждены появлением неприступной графини в костюме Евы.
   - ...и тут я слышу женский смех, ну чисто ведьминский, - заливался соловьём Орильи среди столпившихся вокруг дворян, - нашу юную графиню разве с кем спутаешь? Я и подумал, что это она в такой час так веселится. Подхожу поближе - и что я вижу? Посреди улицы, прямёхонько под балконом графини лежит без чувств Максимильен де Бетюн собственной персоной. Господи, подумал я, кто же так напугал бедного мальчика? А смех с балкона всё пуще. Поднимаю голову, а там просто скульптура, достойная руки Челлини: прекрасная графиня де Ренель стоит в чём мать родила и держит в руке свечу, чтоб, значит, обзор был лучше.
   - А графиня? Ты её рассмотрел? - раздался из толпы чей-то изнывающий от любопытства голос.
   - А как же! Я вам не барон де Бетюн, у которого молоко на губах не обсохло. Уж я-то такого случая не упустил! Ну, скажу я вам, известно, что у Бюсси сестра - красавица, но чтобы до такой степени! Едва не ослеп, клянусь честью.
   Орильи был талантливым рассказчиком, к тому же он немного приукрасил прелести графини, и каждый к его рассказу добавлял что-то от себя, так что в результате описание Регины стало полностью соответствовать стихам де Бетюна.
   Бедный Максимильен, на которого обрушился град шуток и насмешек по поводу того, что не смог воспользоваться счастливым случаем и упал в обморок, как чувствительная монашка, вынужден был сбежать в провинцию, где и залечивал свои сердечные раны несколько недель. Регина заработала довольно скандальную репутацию, шумную поддержку со стороны подруги и оглушительный хохот брата.
   Луи сам от себя не ожидал, что выходка сестры так его развеселит. Он досадовал только, что всё проспал.
   - Нет, Филипп, но какова у меня сестрица! - веселился он. - Это же надо так прогреметь на весь Париж!
   - Я не понимаю причин твоего веселья, - Филипп боялся, что со временем Регина станет такой же, как десятки придворных красоток, ничем не отличающейся от них, и в своих любовных похождениях переплюнет Марго.
   Потому, в отличие от всех остальных, он ходил мрачнее тучи и едва не вызвал Орильи и де Бетюна на дуэль.
   - А что такого? Регина затмила одной своей выходкой все мои похождения. К тебе когда-нибудь женщина выходила так, что ты падал без чувств? То-то и оно, что нет. Вот и ко мне, к сожалению, тоже. Кстати, а что бы ты сделал на месте де Бетюна?
   - На его месте я бы не сочинял бездарных стишков и не болтался по ночам под чужими окнами, компрометируя даму.
   Луи приподнял бровь: до появления Регины Филипп, как и все молодые дворяне, не единожды был замечен не только под балконами, но и в будуарах юных дев и чужих жён. Правда, он не трубил о своих похождениях на весь Лувр, как герцог Майенн, и не посвящал восторженных од своим возлюбленным, как д'Обинье или Бюсси. Но зато все его бывшие любовницы до сих пор смотрели на него с негой во взоре и готовы были идти за ним на край света. Чем он их брал, никто не знал, кроме самих женщин. Филипп никогда не называл ни одного имени, ибо честь женщины была для него превыше всего, и о его похождениях становилось известно исключительно со слов осчастливленных им дам.
   - Филипп, иногда мне кажется, что ты слишком серьёзно относишься к жизни, - сказал, наконец, Луи, - Регина не сделала ведь ничего дурного. И даже стать причиной скандала не было её целью. Просто в ней проснулась шальная кровь Клермонов. Не забывай, что среди наших с ней предков есть и неугомонный авантюрист Робер д'Артуа. Она не была бы моей сестрой, если бы не устраивала время от времени что-либо подобное.
   - Её честь висела на волоске, как вы оба этого не поймёте! Орильи мог запросто подняться на балкон и что тогда?
   - Он никогда бы не рискнул это сделать. В противном случае его бы даже дуэль не спасла. Я бы стёр его в порошок, не прибегая к услугам секундантов и не марая благородную сталь. И похоронил бы прямо на этом же балконе. Если бы, конечно, он дожил до моего появления. Тебе не хуже моего известно, что моя сестрёнка может и сама постоять за себя.
   - И всё же ты должен поговорить с графиней, чтобы впредь она вела себя благоразумней.
   - Филипп, нельзя же быть таким занудой! Пойми же ты, благоразумие и Регина несовместимы. И насколько я знаю её, она всё равно будет поступать, как ей захочется. Хочешь, разговаривай с ней сам. Можешь заручиться поддержкой герцогини Монпасье, но, боюсь, ничего у вас не получится.
  
  
   Между тем саму Регину волновали совершенно другие проблемы. Её последнее время весьма озадачивало, почему же никто из галантных любвеобильных дворян до сих пор не проявил особой настойчивости в ухаживании за ней. Никто не вёл себя с ней смелее цыгана Рамиреса. Она уже начала задумываться, уж нет ли в ней самой какого-либо изъяна и не наворожил ли чего проклятый бродяга.
   Её сомнения рассеяла, как всегда, Екатерина-Мария:
   - В тебе, моя дорогая, целых три явных изъяна. Первый - это твой брат. Весь Париж знает, что он готов охранять тебя, как Цербер, днём и ночью и первого же покусившегося на твою честь прибьёт, даже не снизойдя до вызова на дуэль. Прибьёт, как паршивую собаку. Это другие женщины могут заводить любовников, изменять мужьям, пускаться в любовные авантюры и он никогда их не осудит. И даже с удовольствием примет в этих авантюрах участие и вступиться за даму, если кто-либо попробует дурно о ней отозваться, какова бы ни была репутация её на самом деле. Ты и сама это знаешь, возьми, к примеру, ту же Марго. Но ты - его сестра, а потому являешься исключением из правил и нет такого смертного, кто имел бы на тебя права. Изъян второй - ты сама. Ты настолько горда и отважна, что любой при дворе видит, что он тебе абсолютно не нужен. И при этом у тебя в глазах отражается такая жажда любви, что наши придворные хлыщи и трубадуры просто не в состоянии дать тебе то, чего ты жаждешь. Любовь - это для них слишком, они на неё уже не способны. Пожалуй, если кто и может испытывать такое, то только твой пылкий брат и вечный романтик Филипп. А вот третий и самый главный изъян - твоя невинность. Тебе нужно взять пример с фрейлин королевы-змеи. Непорочность в наше время не в моде. Тебе нужно всего-навсего научиться искусству обольщения и поднабраться опыта. И проблема отпадёт сама собой.
   - И что ты предлагаешь? - спросила ошарашенная таким изложением Регина.
   - Ты хотела спросить, кого я предлагаю на роль учителя и наставника ars amandi? Есть только три кандидатуры. Первая и самая, на мой взгляд, подходящая - естественно, мой братец. Нет-нет, не думай, что я предлагаю его только потому, что он мой брат. Я просто очень хорошо знаю, что он из себя представляет. Лучше Шарля на любовном поле играет только де Бюсси, но он же твой брат, а вот бедный наш герцог, во-первых, безумно в тебя влюблен, во-вторых, замечательный любовник, спроси хоть у кого, и, в-третьих, ты же сама не раз говорила, что он тебе нравится. К тому же вы замечательная пара.
   - Ладно-ладно, я всё поняла. Семейные интересы у вас всегда были на первом месте.
   - Это что, упрёк?
   - Ни в коем случае. Дань уважения. Но ты не назвала ещё двоих.
   - Второй, разумеется, твой любимчик граф де Лорж. Но у тебя, как мне кажется, на него более серьёзные виды. Ты права, не стоит заводить любовные шашни с человеком, за которого собираешься замуж.
   - Это кто за кого замуж собирается, я что-то не поняла? - слухи о помолвке графа де Лоржа и графини де Ренель появились в Лувре вместе с Региной, поскольку Филипп всегда оказывался рядом с ней, а их дневные верховые прогулки за городом уже стали традицией, но они-то сами ни о каком браке пока не говорили.
   - Бог мой, Регина, ваши трогательные отношения с твоим верным рыцарем ни для кого не секрет. Ну, неспроста же он...
   - Всё-всё, довольно, я не хочу обсуждать бедного Филиппа, иначе ты обязательно вытянешь на свет божий все его тайные и явные недостатки, а я не хочу слышать о нём ничего дурного. К тому же, я НЕ выхожу за него замуж. Уж кому-кому, а тебе бы я, наверное, сказала в первую очередь. Ты мне третьего претендента забыла назвать.
   - А третий - это тёмная лошадка. Как говорится, на кого бог пошлёт. В принципе, я могла бы назвать короля или герцога Анжуйского. О! Стать королевской фавориткой или любовницей его брата, согласись, заманчивая перспектива. Любым из них ты могла бы вертеть, как тебе заблагорассудиться. А уж как разозлились бы королева-змея и её распутная дочка!
   - Не знаю, как бы разозлились они, а вот Луи отправил бы меня обратно в монастырь и тут бы мне даже Филипп не помог. Нет, Валуа не самый удачный вариант. Нет-нет, тут даже думать нечего. Луи меня убьёт.
   Регина задумчиво помолчала. Герцогиня слишком хорошо изучила подругу, чтобы догадаться: графиня всерьёз занялась выбором будущего любовника, вот только её решений ещё никто не мог предсказать. Екатерина-Мария, поначалу планировавшая использовать юную красавицу исключительно в своих политических целях и менее всего верящая в женскую дружбу, неожиданно для себя очень привязалась к Регине, покорённая сильной натурой и ярким умом девушки, её совершенно несовместимым с атмосферой Лувра характером. И уж совсем не думала она, что дружбой этой необыкновенной девушки будет она дорожить более всего на свете. Но всё же, как верно заметила графиня, интересы семьи были для неё превыше всего, впрочем, как и для самой Регины, и потому Чёрный Ангел Гизов сейчас возносила молитвы то Богу, то дьяволу, чтобы выбор подруги пал на Шарля. О, в таком случае перед тандемом Гизы - де Ренель открывались блестящие перспективы. Живое воображение герцогини мгновенно нарисовало ей картину публичного изгнания старой королевы-матери из Лувра и историческое торжество Гизов. Вдвоём с Региной они приберут к рукам всех братцев Гизов и власть, фактически, будет в их руках, точнее, в руках Екатерины-Марии, а блистательный де Бюсси...Размышления герцогини были прерваны самым бесцеремонным образом - Регина выбрала тёмную лошадку.
   - Но почему? - Екатерина-Мария даже не стала скрывать своего разочарования.
   - Потому что ты подталкиваешь меня к Шарлю, мой брат подсовывает мне Филиппа и оба вы всеми правдами и неправдами стараетесь доказать мне свою правоту. Я не хочу принимать ваших решений. Я хочу сделать свой выбор.
   - Конечно, - рассмеялась герцогиня, - мне бы следовало знать, что Клермоны всегда поступали не вследствие, а вопреки. Упрямей вас семейства во Франции не найдешь. Что ж, впредь мне наука. С сегодняшнего дня я буду всячески настраивать тебя против Шарля, глядишь, назло всем ты и женишь его на себе.
   Сердиться на Регину она решительно не могла, потому что сама на её месте сделала бы точно также. Хотя если бы Екатерина-Мария могла знать, кого Регина решит выбрать на роль своего любовника, она бы настояла-таки на кандидатуре своего брата.
  

Глава V. Брат и сестра.

   Так, земле и небесам чужая,
   Я живу и больше не пою,
   Словно ты у ада и у рая
   Отнял душу вольную мою.

А.А. Ахматова

  
  
   Тёмной лошадкой, на которую поставила графиня де Ренель, оказался не кто иной, как Генрих Наваррский.
   Осенью 1576 года Генрих III подписал очередной мир с гугенотами. К этому его вынудили успехи армии гугенотов, овладевших крепостями в Ангулеме и в Нормандии, а также непрекращающиеся дрязги с младшим братом и интриги Гизов. При всех своих недостатках, Генрих прежде всего был королём и должен был думать о стране. А то, что это у него получалось неплохо, признавал даже Бюсси. После того, как в Болье был издан королевский эдикт, повторявший условия Ла-Рошельского мира, в Париж вернулся опальный Генрих Наваррский.
   Франсуа Валуа прозрачно намекнул своему вассалу Бюсси, что тому на некоторое время желательно было бы покинуть Париж, поскольку возвращается законный муж Маргариты и какое-то время следует соблюдать хотя бы видимость приличий. А чтобы подсластить пилюлю, новоявленный герцог Анжуйский назначил Луи губернатором Анжу, так что граф под благовидным предлогом вступления в должность губернатора на несколько недель уехал в провинцию.
   Когда Регина узнала об этом, первой её мыслью было ехать с ним. Не видеть его хотя бы полдня было для неё невыносимой пыткой и она не могла понять, почему сам Луи так радуется этой поездке, почему так торопится уехать прочь от неё. А он бежал от соблазна, от любви, которая могла погубить не только его, но и ту, чью жизнь и чьё счастье он ценил более всего на свете. Луи надеялся, что за время его отсутствия Филипп или, на худой конец, Шарль Майенн сумеют покорить сердце его сестры, он со спокойной совестью отдаст её замуж и просто вынужден будет вырвать эту любовь из своего сердца. А сердце упрямо твердило, что эту любовь невозможно не забыть, не пережить, не заменить ничем. И тихо нашёптывало ещё, что не он один питал преступную страсть к своей родной сестре - да в том же семействе Валуа чего только не случалось - и что истинная любовь способна искупить любой грех. Всё так, но Луи-то знал, что он рискует не только и не столько своей и Регины бессмертной душой, а жизнями и родовой честью. То, что сходило с рук многим, никогда не простилось бы Бюсси и его сестре. К тому же, гордое имя Клермонов открывало многие двери, но ко многому и обязывало. И стоило только Регине или Луи оступиться, чуть пошатнуться на своём пьедестале, десяток рук тут же столкнул бы их в пропасть. Регина в силу своего юного возраста и уверенности в безграничной власти своей красоты не до конца ещё это понимала, тогда как Луи сознавал всё яснее некуда.
   Он уехал, взяв с собой в свиту только нескольких пажей и пару слуг. Регина его не провожала. Она с раннего утра умчалась в Булонский лес на верховую прогулку в сопровождении верного Филиппа, а потом сразу же отправилась к Гизам, тем самым выражая своё полное безразличие к отъезду Луи. Поскольку он решил ехать, не спрашивая её мнения и отказался брать её с собой, значит, её это не касалось, ну что ж, и прекрасно, в таком случае его отныне тоже не должно касаться, где, как и с кем она будет проводить своё время. Этот маленький демарш, конечно же, не мог не задеть Луи. Но его тешила мысль, что разлука сможет охладить его чувства к сестре. Вдали от неё, он, быть может, трезво оценит ситуацию и сможет найти изъяны и недостатки Регины и начнёт относиться к ней как к обычной младшей сестре, а не как к обольстительной богине. Ему и в голову не приходило, что на время его отъезда у самой Регины и её подруги герцогини могут быть свои далеко идущие планы...
  
  
   Через два дня после отъезда графа король давал в Лувре грандиозный бал в честь примирения с Генрихом Наваррским и приездом последнего в Париж. Назло всему свету, а главное - в пику отсутствовавшему Луи, которому та же Марго обязательно напишет обо всём - Регина веселилась от души и поражала всех изяществом и дороговизной нового платья, величавостью движений и блеском глаз. Фамильные аметисты вызывающе сверкали на груди и в ушах графини; рыжие волосы благоухали дразнящим ароматом духов; дымчато-розовый шёлк платья, расшитого по лифу серебряными нитями и жемчугом, подчёркивал нежность и прозрачность её кожи; из-под укороченного по последней моде кринолина мелькали венецианские кружева нижних юбок. В тот вечер Регина без труда затмила всех придворных красавиц и даже прославленное очарование Маргариты Валуа меркло в сравнении с этим воплощённым грехом. Она одинаково легко отплясывала и лихую гальярду и очередную модную новинку двора - куранту. И в какой-то момент поймала на себе обжигающий взгляд незнакомых тёмных глаз: не скрывая своего восторга, на неё смотрел Генрих Наваррский. Регина, привыкшая ко всеобщему восхищению в мужских глазах, послала молодому королю благосклонную улыбку и как бы невзначай помахала на себя веером. Знак был верно истолкован искушённым в подобных хитростях Генрихом и вскоре он уже танцевал паванну с юной графиней.
   Тот вечер графиня де Ренель провела, обмениваясь взглядами и тихо оброненными в танце фразами с Генрихом Наваррским, успокаивая заметившего всё это Филиппа и разрабатывая стратегию идеального соблазнения с Екатериной-Марией. Не сказать, чтобы последнюю порадовал выбор подруги, но представив, как это заденет Маргариту Валуа, герцогиня, в конце концов, загорелась идеей Регины.
   Страсть Генриха Наваррского вспыхнула, как всегда, мгновенно и была столь очевидна, что сплетни при дворе появились гораздо раньше, чем начался этот короткий роман. Четыре дня между Лувром и улицей Гренель сломя голову бегали с письмами неуловимые пажи графини, прошедшие у Бюсси хорошую школу по части передачи тайных любовных посланий. Прямолинейная и язвительная графиня писала письма Генриху под диктовку Екатерины-Марии.
   - Неужели я, по-твоему, настолько глупа или неопытна, что не смогу ответить на любовное послание? - возмущалась Регина.
   - Молчи и пиши, что я говорю. Я тебя знаю, опять съязвишь что-нибудь, а мужчины создания ранимые и обидчивые, пора бы тебе это усвоить. Думаешь, никто не замечает, как ты каждый раз насмешливо дотрагиваешься до носа, когда разговариваешь с герцогом Анжуйским?
   - Я же не нарочно! Оно само получается. Я когда вижу его безобразный нос, мне сразу хочется проверить, всё ли в порядке с моим собственным.
   - Не будь дурой. Да если ты хоть раз улыбнёшься ему так, как улыбаешься своему графу де Лоржу, этот младший Валуа ради тебя родную мать отравит.
   - А что, неплохая идея...
   - Не отвлекайся. Этот вариант мы оставим на будущее. На данный момент нам нужно крепко посадить на крючок Генриха. А это стреляный воробей. Он легко загорается, но может также легко остыть. Твоя задача - зацепить его так, чтобы он прикипел к тебе намертво, крепче, чем Марго к твоему брату. Валуа от злости всем семейством сойдут с ума. А потому мы будем играть. И ты будешь писать письма под мою диктовку. И будешь обещать ему райские кущи, и рассказывать сказки о своей трепетной любви, и будешь восхищаться его умом и храбростью и красотой, и будешь изображать нежное беспомощное создание.
   - Ладно-ладно. Как скажешь. Но вот это я написать не могу. Это же полная чушь: "Сударь, я не смыкаю глаз, мечтая о встрече с Вами. Но жестокие обстоятельства и самое моё положение не позволяют мне принять Вашу любовь". Катрин, это же бред! Какие обстоятельства? Какое положение? Какая любовь, наконец?
   - А ты чего хотела? Неужели же ты собиралась написать, что готова сию минуту упасть в его объятия, чтобы в его постели лишиться девственности и набраться необходимого опыта? Обстоятельства, милая моя, - это тот малозначительный факт, что он женат на Маргарите Валуа и за ним следят все ищейки старой паучихи. А твоё положение младшей сестры графа де Бюсси, прекрасной и непорочной невесты графа де Лоржа и союзницы Гизов тоже не особо располагает к любовным авантюрам с мятежным вождём гугенотов.
   - Но я не могу писать подобную чушь!
   - Ну знаешь ли, твои капризы кого угодно сведут с ума! Не хочешь - не пиши. И вообще, если бы с самого начала меня послушала, всё было бы гораздо проще. Шарлю Майенну хотя бы не надо писать никаких писем и устраивать из свидания с ним государственную тайну!
   - О-о! Я знала, что ты всё к этому сведёшь! Нет уж, я сказала - Генрих, значит будет Генрих. Диктуй дальше. И не переживай за своего брата, он не бедствует из-за отсутствия женского внимания.
   - Генрих тоже, если ты заметила. Фоссеза совсем уж неприлично вьётся вокруг него.
   - Ну, эта везде успеет. Нашей Фоссезе равных нет. Из постели моего брата она перекочевала в объятья твоего, теперь решила перейти мне дорогу и прибрать к рукам Генриха. Чёрта с два!
   - Тебе неплохо было бы кое-чему у неё поучится, дорогая.
   - Это чему же? Непривередливости в делах любовных?
   - Добродетель и непорочность - удел плебеек и законченных дурнушек, здесь я полностью согласна с Брантомом. С твоей красотой и знатным происхождением просто неприлично не иметь как минимум двух любовников. Над тобой в Лувре скоро смеяться начнут.
   - Посмотрим, кто будет смеяться последним. Ладно, что там ты говорила про мою трепетную любовь?
  
  
   Наконец, через неделю герцогиня де Монпасье решила, что король Наваррский созрел для решительных действий. Да и момент выпадал как нельзя более подходящий - королева-мать и Маргарита отправились в Клюнийское аббатство, король был занят со своими министрами обсуждением очередного мирного договора с гугенотами и подготовкой денежной реформы, так что притворившийся больным Генрих Наваррский остался без должного надзора и в кои-то веки был предоставлен самому себе.
   В полдень верный слуга передал ему письмо с просьбой быть без четверти восемь в компании неболтливого друга на углу улиц Сент-Оноре и Астрюс. Никакой подписи не было, но с некоторых пор Генрих был хорошо знаком с быстрым, решительным почерком графини де Ренель, а уж её духи и подавно знал весь Лувр. Взрывная и пугающая смесь корицы, жасмина, сандала и еле уловимой, почти неопределяемой нотки вербены предваряла появление красавицы каждый раз, когда распахивались ворота дворца. Вдохнув этот запах со страниц письма, Генрих едва не расплакался от счастья. Он всегда был излишне впечатлительной натурой, а уж красота графини совсем свела его с ума. Но даже в самых дерзких мечтах он не думал о том, что победа его будет такой лёгкой и стремительной - о надменности девицы ходили легенды. Просьба прийти с другом прозрачно намекала на то, что графиня также будет не одна.
   В условленном месте Генрих был уже за полтора часа до назначенного времени. С ним вместе ожидал появления дам его друг детства и по совместительству капитан его рейтаров Гийом де Вожерон, бедный, как все наваррские дворяне, дерзкий блондин с тёмными и непростительно длинными для мужчины ресницами. Битых два часа молодые люди изучали окрестности. Дамы, естественно, опаздывали. Гийом робко намекнул, не стал ли Генрих жертвой розыгрыша. Вероятнее всего, графиня сейчас вместе со своей закадычной подругой Монпасье находятся далеко от улицы Астрюс и смеются над гугенотами.
   - Нет, это не в её духе, - уверенно отрезал Генрих, - Клермоны так не шутят. У них более утончённое чувство юмора. Не будь так нетерпелив, уважающая себя женщина всегда опаздывает на свидание.
   Вместо ожидаемых красавиц со стороны Бурбонского дворца появились два молодых дворянина, довольно изысканно одетых. Они не спеша приближались к Генриху и Гийому и вскоре король Наваррский мог поклясться, что, судя по цветам одежды и перьям на беретах, это были два пажа из свиты графа Бюсси. Юноши подошли совсем близко и остановились на противоположной стороне улицы. При этом они самым наглым образом пялились на Генриха, о чём-то негромко переговаривались и явно смеялись над ним.
   - Этого ещё не хватало! - прошипел Генрих своему другу, - не могли они, что ли, другого места найти. Да они в два счёта узнают графиню и тогда нам всем несдобровать: Бюсси нас в порошок сотрёт.
   - Юноши, позвольте узнать, - обратился к пажам капитан, - с каких пор в Париже стало так мало улиц, что вы не можете сойти с места и прогуляться где-нибудь в другом конце города?
   В ответ наглецы расхохотались пуще прежнего и даже не подумали уйти.
   Вспыльчивый беарнец крикнул:
   - Что вы себе позволяете, мальчишки! Извольте отвечать, когда к вам обращаются! Место в доме графа де Бюсси ещё не позволяет вам оскорблять своим поведением благородных дворян!
   Он готов был уже преподать урок вежливости сорванцам, когда Гийом вдруг тоже прыснул от смеха и толкнул его под локоть:
   - Посмотри внимательней, Генрих. Тебе не кажется знакомым лицо того пажа в чёрном берете с белым пером?
   Генрих недоуменно взглянул на капитана, потом на смеющегося мальчишку. И остолбенел. С лица молодого пажа на него смотрели бездонные глаза графини. На другой стороне улицы стояли Регина де Ренель и Екатерина-Мария де Монпасье собственной персоной. В мальчишеских нарядах они были неотразимы. И если герцогиню выдавали неровные плечи, то её юная подруга в мужском колете и узких штанах пажа выглядела просто чудесно.
   Не сговариваясь, оба дворянина перебежали дорогу и склонились в вежливом поклоне перед дамами. Герцогиня быстро огляделась по сторонам и топнула ногой:
   - С ума сошли! Вы же нас сейчас выдадите с головой. Виданное ли дело, чтобы гугеноты раскланивались перед пажами графа де Бюсси. Да вас на смех подымут все, если узнают.
   - Но, прекрасные дамы, чем вызван такой маскарад? - улыбался Генрих, не сводя глаз с Регины.
   - Ну, во-первых, мы хотели бы остаться неузнанными. А во-вторых, - графиня лукаво посмотрела на подругу, но та была увлечена разглядыванием смущённого капитана, - нас с герцогиней всегда интересовало, что же вам, мужчинам, так нравится в трактирах. Мы там, разумеется, ни разу не были. Сами подумайте, как бы мы появились в каком-нибудь "Королевском льве"? При нашем положении это грандиозный скандал. Вы умоляли меня о встрече в своём письме, и я подумала, а почему бы нам не встретиться в трактире? Катрин эта идея понравилась и мы решили немного вас удивить.
   - У вас это получилось блестяще, - с трудом выговорил Генрих.
   Рыжеволосая авантюристка нравилась ему всё больше и больше.
   - Кстати, а когда вы представите нам своего друга? - обронила Екатерина-Мария, не сводя томных глаз со златокудрого Гийома.
   Генрих хитро улыбнулся, радуясь своему верному выбору:
   - Это мой лучший друг капитан рейтаров Гийом де Вожерон.
   Черноглазый юноша склонил голову, пряча под густым покрывалом ресниц смущение: слишком откровенным был взгляд знаменитой герцогини Монпасье. Регина тоже это заметила и тихонько толкнула подругу в бок, мол, держи себя в руках, мы не за этим сюда пришли.
   - А вы уверены, что трактир - самое подходящее место для...- обычно острый на язык беарнец замялся, пытаясь подобрать подходящее название происходящему, но это уже было явно не любовное свидание.
   - Генрих, ну что вам стоит исполнить один малюсенький женский каприз? Я хочу в трактир и я туда пойду. Неужели вы отпустите нас без сопровождения в заведение подобного рода?
   Никто до сих не мог устоять перед чарующим взглядом её серых глаз и, разумеется, король Наваррский не стал исключением.
   - Ну, хорошо. Куда пойдём, друзья? И как в случае чего мы будем вас называть, ведь мы встречаемся инкогнито, я правильно понимаю?
   Подруги переглянулись: об этом они как-то не подумали в своих сумасшедших затеях. Поскольку для этой прогулки они раздели пажей графа де Бюсси, как сразу догадался Генрих, то и имена мальчиков они тут же присвоили себе. Итак, Регина на время стала Мишелем, а Екатерина-Мария перевоплотилась в Рауля.
   Решено было идти в "Белый конь": во-первых, по словам братьев Гизов, там была самая лучшая кухня в Париже и самые весёлые попойки, а во-вторых, компания графа де Бюсси там никогда не появлялась. Четверка молодых дворян, решивших покутить в трактире, ни у кого не вызывала подозрений.
   Ещё по пути к трактиру герцогиня, зная плачевное состояние наваррских кошельков, безапелляционно заявила, что за пирушку заплатят они с графиней. Генрих в ответ пожал плечами и тихонько толкнул попытавшегося возразить Гийома.
   - Ничего, Генрих. Когда станете королём, отдадите все долги. В том числе и мне, - Регина слегка пожала руку неугодному зятю Медичи.
   Он улыбнулся в ответ:
   - Вы такая же фантазёрка, как и флорентиец Рене. Все только и делают, что пророчат мне французскую корону. Да меня не сегодня завтра либо отравят, либо упекут в тюрьму. Не думаю, что ваша подруга разделяет ваше мнение.
   - О! Гизы спят и видят себя на престоле. Что ж, с недостатками любимых людей надо мириться. Хотя сегодня, я думаю, у герцогини совершенно другие планы, не имеющие никакого отношения к политике. Могу поспорить, что завтра ваш юный друг проснётся с набитым золотом кошельком и всеми привилегиями фаворита Монпасье.
   - Вы считаете, что это у неё серьёзно?
   - Я слишком хорошо знаю свою подругу. Ваш друг - это всерьёз и надолго, если только у него хватит ума не превратиться в любимую игрушку, а остаться полуночным господином в доме на улице Де Шом.
   - А я? - чёрные глаза Генриха коварно заблестели.
   - Что - вы? - Регина притворилась, что не поняла.
   - Кем проснусь я?
   Графиня покраснела, опустила ресницы, выдержала паузу, потом вскинула лукавые глаза:
   - Королём.
   Взрыв весёлого смеха за спиной заставил их оглянуться: Гийом рассказывал герцогине что-то явно неприличное, потому что Екатерина-Мария заливалась краской, но слушала с нескрываемым интересом и от души хохотала.
   Когда в "Белый конь" вошла компания в составе двух прелестных пажей графа де Бюсси, небогатого дворянчика из провинции и щеголеватого горбоносого придворного, девушки из обслуги стайкой сбежались к их столу: у пажей Бюсси деньги водились в избытке, это знали все в Париже. И вот тут переодетые подруги показали себя во всём блеске. Они полностью перевоплотились в бесшабашных пажей и начали напропалую заигрывать с девушками. Всем известный дамский угодник и любимец горничных, служанок и белошвеек всего Парижа Генрих Наваррский сидел с открытым ртом: пышнотелая Анетта, близняшки Рози и Лили и ещё парочка симпатичных служанок из трактира обнимали и без конца осыпали поцелуями двух болтливых пажей. Гийом молча пил вино и тихо улыбался, слушая щебетанье девушек. Регина и Катрин разговаривали низкими голосами, причём у герцогини получалась великолепная хрипотца. Генрих поначалу не знал, что делать: ухаживать за девицами на глазах графини казалось ему непростительным. Но после пары кружек хорошего вина и он почувствовал себя, как рыба в воде.
   Регина и Катрин пили наравне с мужчинами и быстро захмелели. Графиня, конечно же, не могла не отдать должное запеченному окороку и дичи. Гийом и Генрих, глядя на неё, тоже уплетали за обе щёки, а герцогиня развлекалась с белокурыми близняшками. Разговоры за столом становились всё оживлённее, смех всё громче. Два очаровательных юных и богатых пажа собрали вокруг себя всё женское население трактира. Со знанием дела они объясняли городским модницам, где лучше покупать румяна, какие духи в моде, какой цвет и какие кружева подойдут Рози и Лили и что нужно делать Маргарите, чтобы руки оставались нежными и бархатистыми. Две авантюристки предварительно набили карманы всякими безделушками и теперь одаривали служанок косынками, колечками, серёжками. Генрих одной рукой схватился за голову, другой за коленку Анетты и умирал от смеха.
   - Из них вышли бы отличные парни, - тихонько шепнул ему Гийом, медленно, но верно влюблявшийся в герцогиню.
   - Я, конечно, подозревал, что мы неплохо проведём время, но такого праздника я, честно говоря, не ожидал, - в тон ему ответил Генрих. - А вот насчет хороших парней... Я всё же предпочитаю женщин. Да и ты не упусти свой шанс: герцогиня для тебя подарок судьбы.
   Гийом загадочно улыбнулся и опустил непроницаемые ресницы.
   Герцогине в это время Лили предлагала уединиться до вечера в комнате на втором этаже. Регина, обнимая Рози, ослепительно улыбнулась и наступила под столом подруге на ногу. Катрин не успела найти выход из этой комической ситуации, когда чья-то тяжёлая рука с размаху опустилась на её плечо. Герцогиня от неожиданности подпрыгнула и снова села: в глазах сидящего напротив Гийома отражался неподдельный ужас. Герцогиня пнула подругу, они обе скосили глаза и обмерли: за их спинами стояли граф Луи де Бюсси собственной персоной (находящийся, как думала Регина, в Анжу), Робер де Шарантон, Бертран де Рошфор и, видимо, для полного счастья, к ним подходил Филипп Монтгомери. Судя по выражению их лиц, они собирались выкинуть из трактира захмелевшую четвёрку. Вот только Луи весьма заинтересовали два его мнимых пажа, которых он никак не мог опознать, хотя молокосос в лихо надвинутом набекрень берете даже со спины казался ему смутно знакомым.
  
  
  
   Ну, кто мог знать, что Луи де Бюсси, озверевший в Анжу от тоски по Регине и окончательно убедившийся, что простым бегством ему не спастись, среди ночи сорвётся в Париж ради того только, чтобы увидеть снова любимое лицо, убедиться, что это не сон, что Она - есть, она ходит по земле и живёт в его доме. Вдохнуть запах её духов, коснуться её волос, услышать её смех. Потому что это и есть счастье...
   Однако, когда в полдень Луи подъехал на взмыленном коне к дому, Регины там не оказалось. Зато среди разбросанных на туалетном столике в её комнате бумаг Луи случайно увидел черновик письма к Генриху Наваррскому. Ревность и ярость мгновенно ослепили его и в этот миг он даже не вспоминал о том, что сам до сегодняшнего дня был любовником Марго. То, что без герцогини де Монпасье тут не обошлось, сомнению не подвергалось. Регина, его возлюбленная и сестра, всё-таки оказалась втянутой в их опасные и не всегда чистые игры, и Луи не знал, на кого он больше был зол: на любвеобильного Генриха Наваррского, хитрую Екатерину-Марию или неосторожную Регину. Но одна мысль о том, что проклятый гугенот сейчас сжимает в своих объятиях восхитительное тело Регины, целует её, предаётся с ней любви, горящим обручем сжимала его голову. Луи согласен был уже собственными руками убить сестру и самому покончить с жизнью, лишь бы навсегда избавиться и от этой бешеной ревности, и от мук запретной страсти. Ничего не видя и не слыша от гудящей в крови ярости, Бюсси вновь вскочил на коня и помчался на улицу Де Шом. Но ни герцогини, ни Регины там не было. Перепуганные одним видом разъярённого графа, слуги клялись, что с утра не видели графиню де Ренель и понятия не имеют о том, куда ушла их госпожа.
   Оставив дом Гизов, Бюсси метался по улицам Парижа в поисках сестры, пока его не остановили Филипп и Бертран. Удивлённые столь скорым возвращением Луи, они попытались узнать, что заставило его бросить губернаторство и примчаться в Париж и не письма ли Марго тому причиной. Луи угрюмо молчал и было в его взгляде что-то настолько непривычное и незнакомое, что-то, чего страшно было касаться и, судя по всему, не имеющее никакого отношения к любовнице, и потому Филипп мудро решил перевести разговор на другую, более безобидную тему и случайно проговорился про свою незабываемую попойку в "Белом коне" с герцогом Майенном, вскользь упомянув про очаровательных близняшек и изумительную кухню. Как и следовало ожидать, Бертран тут же решил освоить новую территорию, и Бюсси ухватился за эту спасительную идею, обещающую краткое забытье. Они разыскали Робера все вчетвером отправились в трактир, ставший в скором времени знаменитым.
   Сначала они ничего подозрительного не заметили: в трактире было шумно, аппетитно пахло жареным мясом, горячей похлёбкой и свежевыпеченным хлебом. Миловидные девицы едва успевали подносить к столикам кувшины с вином. Судя по прилично одетой публике, звенящим на столе золотым и количеству поднимаемых кружек, вино здесь действительно подавали хорошее. Удивление вызывал только тот факт, что девицы, поставив на стол вино и закуски, даже на минуту не присели к друзьям. Мало того, они на них и не взглянули. Уж для кого как, а для Бюсси это было вновинку.
   Тем более, что лицо Филиппа удивлённо вытянулось:
   - Надо же, третьего дня они были намного приветливее!
   - Подозреваю, вы с Майенном отбили им всю охоту флиртовать с дворянами, - хохотнул Бертран.
   - Сдаётся мне, господа, - перебил его Робер, озадаченно глядя в сторону углового столика, где веселились особенно шумно, - мы зашли не в тот день. Все заняты обслуживанием вон того столика. И провалиться мне на месте, Бюсси, если это не ваши пажи увели к себе всех девиц.
   Граф и Филипп одновременно посмотрели в угол и так же дружно помянули всех чертей: четверо юнцов собрали вокруг себя всех красоток и теперь вовсю их развлекали. Кстати, самую свежую зелень и лучшее вино тоже тащили к ним. Выглядела компания весьма живописно: молодой дворянин в надвинутой до бровей шляпе млел в объятьях роскошной брюнетки; трезвый и смущённый гугенот цедил вино из кружки и не сводил глаз с вошедшего в раж и уже охрипшего от громкого пения куплетов сомнительного содержания пажа, на котором повисли похожие друг на друга, как две капли, воды блондинки; ещё один паж, судя по одежде, тоже из свиты графа, восседал на коленях рыжей девицы с фигурой гренадера и что-то с умным видом объяснял ей, болтая ногами и восхищённо заглядывая девице в вырез платья. Видимо, они сидели здесь довольно давно и весьма неплохо проводили время. И всё бы ничего, если бы избалованная женским вниманием компания графа не почувствовала себя лишними на этом празднике жизни и если бы двое из юных гуляк не были пажами Бюсси (которых он, вдобавок ко всему, никак не мог опознать).
   Решив до поры до времени не ввязываться в ссору, друзья отдали должное вину и еде. Но вино было не только хорошим, а ещё и крепким и вскоре ударило всем четверым в головы. Подняв полную до краёв кружку, Бюсси читал своё новое стихотворение, ставшее впоследствии гимном парижских бретёров:
   Красиво жить, красиво умереть.
   Не на постели - в битве безрассудной,
   Проткнутым быть, но самому успеть
   Удар хороший сделать обоюдно.
   Как пламенная молния, сгореть
   И насладиться вспышкою секундной.
   Коль знатен ты - тебе оно не трудно:
   Учись презреть страдания и смерть!
   Коль дворянин славнейшего ты рода,
   Перегореть велит тебе природа,
   С лица земли исчезнуть в цвете лет,
   Но люди вспомнят про твою отвагу:
   Реликвиею сделается шпага,
   Предметом поклоненья - твой колет.
   Под впечатлением от этих слов закипела горячая южная кровь Робера:
   - Бюсси, тебе не кажется, что господа за соседним столиком ведут себя чересчур шумно? Не пора ли тебе поставить на место своих пажей? Они могли бы тебя хоть поприветствовать, что ли, а то ведь сидят, пьют и в ус себе не дуют!
   - Ага, и пусть девочками поделятся, - выразил общее мнение Бертран.
   - Луи, ты нас слышишь? - спросил Филипп, видя, что граф, залпом выпивший всё содержимое кружки, озадаченно рассматривает пажей.
   - Что? А...да, слышу. Я думаю. Вчера в этих щегольских беретах разгуливали Мишель и Рауль, но за столиками сейчас сидят точно не они. Я вообще не могу никого узнать. Хотя вон тот с носом подозрительно похож на Генриха Наваррского. Вот только что делают люди из моей свиты за одним столом с гугенотами?
   - Бюсси, Варфоломеевская ночь, как верно заметила твоя сестра, позор для всех дворянских семей Франции. Неужели тебе не всё равно, какого вероисповедания приятели твоих мальчишек-пажей? - Филипп чувствовал, что назревавшая ссора добром не кончится, к тому же тоненький паж на коленях мощной девицы чем-то цеплял и удерживал его взгляд.
   Луи нипочём бы не сознался, что тоже невольно ловит каждое движение захмелевшего мальчишки и ждал, когда же тот повернётся, чтобы можно было рассмотреть его лицо. Наконец, терпение графа лопнуло: им вовремя не заменили опустевший кувшин вина и "забыли" подать каплуна, поскольку всё внимание перетянула на себя шумная компания в углу. Подойдя к незнакомцам поближе, граф легонько похлопал по плечу одного из своих неопознанных пажей.
   Екатерина-Мария внутренне обмерла, Регина же вообще ничего не успела сообразить, как её за шиворот стащили с колен Маргариты. Железную руку Бертрана она узнала сразу. Подруги в панике переглянулись.
   - Что делать? - одними губами прошептала Регина.
   Положение спас Гийом, который единственный из всей компании не успел захмелеть. Одним прыжком перемахнув через стол, он точно рассчитанным ударом в челюсть сбил с ног Бертрана, так что тот выпустил ворот графини и с грохотом завалился на пол.
   - Беги, - цыкнул сквозь зубы гугенот, а сам бросился выручать герцогиню.
   Регину не нужно было просить дважды. Ловко проскользнув между Робером и братом, она ринулась к выходу, но дорогу ей загородил Филипп. Клятвенно пообещав, что когда-нибудь она непременно припомнит это молодому графу, девушка шлёпнулась на пол, проехала на животе между ног растерявшегося дворянина, мгновенно вскочила на ноги, как кошка, и с такой скоростью вылетела из таверны, что только ветер засвистел в ушах. Вслед ей понеслись подбодряющие крики завсегдатаев кабачка, по достоинству оценивших ловкость мальчишки. Хотя столь постыдное бегство среди дворян редко поощрялось, но, по всему было видно, что бедняга спасал свою голову от неминуемой расправы. На одном дыхании проскочив несколько кварталов, Регина вынеслась к мастерской Магдалены и отсиживалась там в ожидании Катрин.
   Тем временем в трактире началась спонтанная и непредсказуемая драка. Мощная Маргарита отпихнула графа от сжавшейся в комок Екатерины-Марии с такой силой, что Луи отлетел в сторону и приземлился спиной на чужой стол. В ярости он вскочил, путаясь в плаще и хватаясь за шпагу. Но не драться же было с бестолковой служанкой! Он снова попытался схватить мальчишку-пажа и надавать ему пощёчин, но тот уже во весь дух летел к дверям, припадая на правую ногу, а его отход прикрывали светловолосый гугенот, дерущийся, как дьявол, с Филиппом, и махающий во все стороны лавкой горбоносый дворянчик. Пронзительно визжа, белокурые близняшки повисли на бедном Бертране, не давая ему подняться с пола. "Господи, в первый раз вижу, чтобы два приличных с виду дворянина так постыдно сбежали с поля боя, а служанки с таким жаром дрались за них с громилой де Рошфором! Куда катится этот мир!" - подумал про себя Луи и бросился на помощь Роберу, которому об голову едва не сломали лавку.
   - Бросьте эту табуретку и деритесь на шпагах, как человек чести! - бросил он в лицо горбоносому.
   - Да ради Бога! - ответил тот и выхватил шпагу.
   Едва они скрестили клинки, как Луи де Бюсси узнал в противнике Генриха Наваррского.
   - Вы?! - не сдержал он изумлённого вскрика, - сударь, какого чёрта вы тут делаете?
   - Граф, мы просто пили вино и мило проводили время. Я не собирался затевать с вами ссору, но если уж вам не терпится с кем-то подраться, то я всегда к вашим услугам.
   - Я не хочу с вами драться. Кто бы из нас не пострадал, это будет слишком большим счастьем для некоторых людей. Только скажите, почему с вами оказались два моих пажа и кто из них именно?
   Сочинять более-менее правдоподобную историю времени не было и Генрих, как всегда в таких случаях, сказал правду:
   - Это были не ваши пажи. Мы были с женщинами. Надеюсь, вы не потребуете от меня разглашать их имена?
   - Но... Но я же точно видел одежду моих пажей!
   - А что, у ваших пажей нет знакомых дам, которые могли бы попросить на время их плащи и береты, чтобы остаться неузнанными? Я слишком дорожу репутацией этих женщин, граф, чтобы в подробностях вам всё объяснять.
   - Что ж, судя по всему, произошло досадное недоразумение. Помогите мне лучше оттащить этих фурий от бедного Рошфора и пойдёмте разнимать де Лоржа и вашего храброго друга. Кстати, а как зовут эту героическую женщину, давшую мне такой отпор, я могу узнать?
   Как и следовало ожидать, после улаженного недоразумения потасовка превратилась в дружескую попойку. Девицы из трактира недолго тосковали о сбежавших пажах и к полуночи весёлая компания уже не могла досчитаться одной из блондинистых близняшек и неугомонного Робера. Бертран с могучей Маргаритой мерились за столом силой рук, Генрих дремал, уткнувшись носом в знаменитую грудь Аннеты, Луи посреди зала отплясывал с оставшейся близняшкой под лихо взвизгивавшую скрипку. Понимающе переглянувшись, Гийом и Филипп тихонько выскользнули на улицу, пожали друг другу руку и разошлись: один в сторону улицы Гренель, другой, разумеется, к улице Де Шом.
   Правда, результаты их вечерних прогулок были разными. Молодой гугенот провёл незабываемую ночь с герцогиней де Монпасье и вскоре его финансовые дела пошли в гору. Граф де Лорж простоял под окном любимой полтора часа, пока мелькнувшая тонкой тенью рука не погасила свечу на столе. Убедившись, что ангельский сон графини никто не потревожит, Филипп отправился домой.
   Но всех последствий этой пирушки не мог предугадать никто...
  
  
   Как ни маскировались под пажей Регина и Екатерина-Мария, как ни скрывали своё участие в потасовке и гугеноты, и друзья Бюсси, однако уже на другой день Генрих III знал все подробности. В полдень он примчался к королеве-матери. Он нервничал и гневался так сильно, что даже не мог поначалу ни слова выговорить, его трясло, красивое породистое лицо меняло цвет с бледно-серого на пунцово-красный и обратно. Увидев любимого сына в таком состоянии, Екатерина Медичи машинально потянулась за нюхательной солью.
   - Дитя моё, Ваше Величество, что случилось?
   Генрих в смятении бегал по кабинету и, отчаянно жестикулируя, пытался рассказать всё и сразу, в результате это невнятного потока слов и воплей королева-мать разобрала только три имени: Гизы, Анрио и Регина де Ренель. И ещё что-то про таверну и заговор. Наконец, властный голос матери и нюхательная соль привели короля в чувство, и упав на маленькую скамеечку у ног королевы-матери, он взахлёб начал рассказывать о новом заговоре против него.
   - Вчера наш любезный зять Анрио, которому вы, матушка, в последнее время слишком многое стали прощать, был замечен в обществе графини де Ренель и герцогини де Монпасье в таверне "Белый конь". Позже к ним присоединился ещё один ваш любимчик - Бюсси со-товарищи. Надо сказать, они разыграли весьма правдоподобный спектакль. Для начала эти две интриганки переоделись пажами, и под видом тайного любовного свидания встретились с королём Наваррским и капитаном его рейтаров. Потом, якобы совершенно случайно, туда же пожаловали граф Бюсси, граф де Лорж и ещё пара-тройка дворян из той же компании. Сначала они затеяли безобразную драку с гугенотами, видимо, для того, чтобы их никто не заподозрил в заговоре, а потом вполне мирно продолжили попойку, и о чём уж шла речь во время этой дружеской пирушки, остаётся только догадываться!
   - А догадаться легко. Одно присутствие Екатерины-Марии, этой гизовской змеи, говорит о многом. Видимо, Гизы решили сговориться с гугенотами и на деньги Испании устроить ещё один переворот в стране. А какие громкие слова о гугенотской заразе кричали на всех перекрёстках наши бравые лигисты! Тьфу! Я всегда знала, что эта их Лига так же продажна, как и сами Гизы.
   - Гизы, Гизы, всегда Гизы! Я не могу больше слышать о них. Но почему вы, матушка, опять забыли о Бюсси? Мало того, что вы закрываете глаза на его шашни с Марго, так теперь ещё и позволите ему якшаться с Гизами и Генрихом Наваррским у нас под носом?
   - Ах, сын мой, Бюсси неспособен на государственные заговоры. Это невыносимо дерзкий мальчишка. Да, дерётся на дуэлях и задирает юбки всем женщинам подряд. Да, он имеет огромное влияние на вашего брата Франсуа. Но разве Франсуа в последнее время был замешан в заговорах? Бюсси просто-напросто пошёл на поводу у своей сестры. Эта маленькая мерзавка графиня де Ренель с подачи своей подруги мутит воду.
   - А вам не кажется, матушка, что у этой юной особы далеко идущие планы? Уж не примеряет ли она на себя королевскую корону? На пару с Гизами посадят на трон Анрио, избавятся от Марго и у Испании и Гизов будет очень удобный король, которым новая его жена, эта ведьма, способная свести с ума папу римского, будет вертеть как ей заблагорассудится?
   - Генрих, бурная фантазия и пылкое воображение всегда мешали тебе. НИКОГДА Гизы не посадят на трон никого, кроме самих себя. Но вот в том, что они действительно что-то затеяли, я с тобой соглашусь. Пора нам принимать меры и разгонять эту компания, пока действительно не назрел очередной заговор.
   - И что вы предлагаете?
   - Анрио пора отправлять в Наварру. Загостился он в Париже.
   Генрих всегда был любимцем матери. И она по праву гордилась им, ибо он более остальных детей был похож на своих итальянских предков и внешностью, и гибким острым умом, и властной хваткой, и умением ставить государственные интересы выше личных. Пожалуй, так ловко балансировать между гугенотами, Гизами и испанцами, при этом удерживая власть в раздираемой гражданскими войнами стране и умудряясь проводить реформы, никто другой не смог бы. И всё чаще Екатерине Медичи приходила в голову мысль, что если бы Гизы были верными союзниками Генриха, и Бюсси по-прежнему служил бы ему, а не Франсуа, и восхитительная графиня де Ренель была бы любовницей и отрадой короля, то правление этого её сына было бы высшим благом для Франции, и он, возможно, стал бы одним из величайших королей. Но - увы! - врагов у Генриха было гораздо больше, чем друзей и соратников. И рассчитывать он мог только на неё, свою мать.
   - И пусть Марго тоже забирает с собой. Иначе она так и будет прятать под своей юбкой выходки своего любовника! - продолжал буйствовать Генрих.
   - Успокойся, сын мой. Я сама прослежу за этим. Я поеду вместе с ними в Наварру. Погощу у зятя. Заодно прослежу, чтобы эти гугеноты не спелись с Гизами. Возьму с собой самых способных фрейлин и уж они-то смогут вытянуть из его дворян всё, что касается тайной переписки и военных планов, я своих девочек знаю.
   - Все ваши девочки, мадам, вместе взятые не стоят одной графини де Ренель. Ни по красоте, ни - увы!- по силе влияния на мужчин.
   - Генрих, ты мне не нравишься в последнее время, ибо я всё чаще слышу имя графини де Ренель из твоих уст. Уж не попался ли и ты на эту древнюю как мир наживку под названием "добродетельная красавица"? Я бы на твоём месте не ставила её в один ряд с принцессой Клевской. И пока я буду следить за Марго и её рогатым муженьком, ты должен заняться Бюсси и его сестрой. А точнее, Региной. Потому что Бюсси, как и все кобели в этом королевстве, возжелал эту сучку, забыв про то, что она ему сестра. Гизы нам пока не по зубам, но разбить их союз с графиней де Ренель мы пока ещё можем. Мне нужно подумать. Пусть позовут канцлера, а ты приходи после вечерней мессы. Будь я проклята, если не переиграю этих двух мерзавок!
   Успокоившийся к тому времени Генрих с задумчивым видом посмотрел на мать и хищная усмешка скривила его губы:
   - А знаете, матушка, у меня появились кое-какие виды на нашу графиню. Я знаю, как сломать её гордыню, спровоцировать Бюсси и выбить эту пару из колоды Гизов.
   - Ну что ж, я полностью доверю твоей дальновидности, сынок. Лучшая защита - нападение. И помни: мягкосердечие королей - первая причина гибели государства.
  
  
   Прощальное письмо Генриха Наваррского Регина перечитала два раза. Короткое и печальное, оно сначала вызвало в её душе грустное разочарование несбывшихся планов.
   - Ну, что ты так расстраиваешься? - пожала плечами герцогиня. - Только не говори, что ты влюбилась в нашего беарнского принца.
   - Почему бы и нет? Этот твой, с ресницами, однако запал тебе в душу, хоть и гугенот. А как относится ваша Лига к твоей интрижке с бравым капитаном рейтаров?
   - Меня это мало интересует. Если честно, я сама от себя не ожидала. Но Гийом... он мне нужен.
   - Ты влюбилась, Катрин. Опять на всю жизнь и смертельно? - на памяти Регины это было уже в третий раз.
   - Нет. Это у меня ненадолго. Все эти гугеноты столь же скучны, сколь и бедны. Я вот ещё немножко, а потом всё. Надоест. Прогоню. Забуду.
   А вот это признание дорого стоило хотя бы потому, что звучало впервые. Регина насторожилась: мимолётное увлечение подруги, кажется, было серьёзнее, чем она сама думала. "Этот, с ресницами" чем-то зацепил непостоянное сердце герцогини.
   - Я не из-за Генриха, - пояснила Регина, - то есть из-за него тоже. Просто наша с тобой затея не удалась.
   - Мы с тобой легко отделались, к твоему сведению. Наш с тобой поход в "Белого коня" имел неожиданное продолжение. Медичи быстренько додумали свою версию произошедшего. Никаких неопознанных пажей графа в трактире не было, никаких невинных попоек и тайных любовных свиданий, как ты понимаешь, тоже. На самом деле, оказывается, Генрих Наваррский и Чёрный ангел Гизов вместе со своими друзьями готовили свержение короля Франции Генриха III. Кстати, союз их образовался при непосредственном участии любовницы Генриха Наваррского графини де Ренель. Этот военно-политический совет охраняли крупные военные силы в составе графа де Бюсси и его дружков.
   Регина задохнулась от возмущения:
   - Да как ему такое в голову пришло! Я даже не любовница Генриха, какой уж тут государственный переворот!
   Екатерина-Мария не сдержала смех:
   - Тебя что больше всего разозлило? То, что тебя обвиняют в заговоре, или то, что ты не успела оправдать титул любовницы беарнца? А я ведь тебе сразу говорила, что лучшей пары, чем герцог Майенн тебе не найти.
   - Не хо-чу! - капризно топнула ногой Регина и выбежала прочь.
   Бессильная злость на саму себя, на Луи, на подругу, на хитроумных Медичи и осторожного Генриха Наваррского клокотала в груди разбуженным вулканом. Хлопнув дверью, она выскочила из дома Гизов и, сделав слугам знак следовать за ней, быстрым шагом направилась по улице Брак, нимало не заботясь о мгновенно перепачкавшихся в пыли и мусоре кружевных юбках и новых туфельках. Кто-то окликнул её, кого-то она ненароком толкнула, дорога плыла перед её глазами. Регина ускорила шаг и тут же споткнулась о вывернутый из земли камень. Пыль и мелкие камни стали стремительно приближаться к её лицу, но ещё стремительнее оказалось движение чьих-то сильных и надёжных рук.
   Графиня вскинула глаза и даже не удивилась, увидев мудрую улыбку Филиппа. Она уже начинала привыкать к тому, что де Лорж всегда оказывался рядом в самые горькие и безнадёжные для неё минуты. Тепло его рук и безмолвная любовь, таившаяся где-то в уголках губ, на дне озёрно-синих глаз, и о которой она знала всегда, сейчас, в эту минуту вдруг опрокинули её куда-то в туманящиеся облака, так что у неё сладко закружилась голова и Регина ещё сильнее ухватилась за плечи Филиппа. Она знала, что в тот злополучный вечер единственными, кто ушёл из таверны без подружек, были Гийом, которого ждала герцогиня, и де Лорж, простоявший больше часа под её закрытым окном. "Ведь он любит меня ничуть не меньше, чем я Луи! - осенило, наконец, девушку. - Я никогда не буду счастлива без Луи и он никогда не будет моим. Филипп единственный ни в чём не повинен и страдает наравне со мной. Но ему-то всё это за что? Может, я смогу сделать счастливым хоть одного человека. Может, сама Судьба отвела меня от Генриха Наваррского и Шарля Майенна, потому что предназначен мне Филипп". И такое смятение отразилось в её взгляде, что всегда сдержанный граф забыл обо всём на свете. Он поднял Регину на руки и, усадив её в портшез, сам последовал за ней. Срывающимся от волнения голосом графиня велела слугам доставить её домой, на улицу Гренель. Едва портшез закачался в такт мерным шагам носильщиков, как Филиппа и Регину бросило друг к другу. Он сжимал в объятьях эти хрупкие плечи, о которых грезил столько дней и ночей. Выбившиеся на свободу волосы шёлковым, душистым полотном заструились в его руках, легли ему на грудь, и вот уже губы Регины так близко, почти касаются его лица, и нет сил удержаться, чтобы не выпить из них вечную отраву любви.
   Они целовались, как сумасшедшие, и что-то бессвязно шептал Филипп, и что-то отвечала ему Регина, и его руки в исступлении мяли её нежные плечи и груди, а рот впивался в её губы, словно в спелое яблоко. Совершенно потерявший голову де Лорж уже расшнуровывал её корсет, а она дрожащими руками пыталась расстегнуть его колет, и в ответ на его вопросительное "Регина?" еле слышно ответила "Да", когда носилки, покачнувшись, остановились, и весёлые голоса назвали имя Регины де Ренель.
   - Тысяча чертей! - яростно выругалась Регина и это богохульство, произнесенное её устами, мгновенно вернуло Филиппа на землю.
   - Что случилось? - задыхаясь, спросил он.
   Ответом ему был звонкий смех герцога д'Эпернона, любимца короля Генриха III, и голос Орильи, случайно встретивших носилки графини и не желающих упускать случая поухаживать за прекрасной сестрой своего злейшего врага. Не догадываясь о том, что происходит за шёлковыми занавесками носилок, они звали Регину, а бесцеремонный д'Эпернон даже попытался отодвинуть занавеску, сгорая от желания увидеть чудные глаза девушки. Весьма ощутимый удар узкой женской ладони заставил его отдернуть руку, ткань колыхнулась и из полумрака портшеза гневно сверкнули два осколка хрусталя.
   - Сударь, вы позволяете себе непростительные вольности по отношению ко мне, - никогда ещё голос Регины не казался друзьям таким раздраженным.
   - Но, госпожа графиня, я не думал.., - хотел оправдаться герцог, но был довольно резко прерван графиней.
   - А вам вообще не свойственно думать, как я заметила.
   Юноша густо покраснел и собрался с духом, чтобы принести свои извинения и хоть как-то оправдаться в её глазах. К счастью застигнутой врасплох парочки, озарённое страстью лицо Регины затмевало в глазах мужчин белый свет, и потому они не обратили внимания на второй силуэт, просвечивавший через шёлк занавесок. Филипп и графиня лихорадочно пытались придумать хоть какой-то выход из своего нелепого положения. Присутствие графа в носилках Регины могли заметить в любую секунду, и уж тогда сразу бы бросился в глаза и яркий румянец её лица, и припухшие от страстных поцелуев губы, и расстёгнутый колет де Лоржа.
   Орильи в это время бросился на защиту своего спутника, рассыпаясь в извинениях и комплиментах, но графиня по-прежнему сердито хмурила брови, тщетно надеясь, что её холодность отпугнёт незваных обожателей. Но пока что честь графини и дружба Филиппа с её братом висели на волоске, притом весьма тонком: ядовитый язык Орильи и редкая бестактность д'Эпернона были известны всему Парижу. Филипп уже схватился за шпагу, полный решимости заставить молчать обоих дворян, убив их на дуэли. Но Орильи по праву считался одним из лучших фехтовальщиков Европы и исход поединка грозил обернуться смертью самого де Лоржа, так что Регина решительно сжала его руку и сделала знак молчать, пока это было возможно. Положение было безвыходным и нужно было срочно что-то предпринимать, но обычно ясный ум Филиппа ещё туманился от счастья, свалившегося ему в руки в буквальном смысле слова, и неутолённого желания, а сама виновница всей этой истории была напугана непривычным для неё чувством, гораздо более сильным, чем то, которое она испытывала рядом с Шарлем де Майенном и Генрихом Наваррским. Пальцы их переплетённых и запутавшихся друг в друге рук дрожали, мысли сумбурно метались, и вот-вот грозила грянуть развязка, как сердце Регины, мчавшееся бешеным галопом, с разбегу остановилось, замерло, словно разучившись биться, а потом зашлось в судорожном биенье: из переулка Паради выехала шумная кавалькада всадников, освещённая, словно солнцем, присутствием графа де Бюсси.
   - Луи! - не помня себя, звонко крикнула Регина.
   Процессия тут же остановилась, Луи рванул поводья своего араба и через миг уже стоял перед Орильи и д'Эперноном, загораживая собой сестру. Ещё через миг их окружили Робер, Бертран и юные пажи графа. Ах! Как великолепен был в эти минуты Бюсси д'Амбуаз! Бледное, искусно выточенное лицо, рассыпавшиеся во время скачки тёмные кудри, горящие праведным гневом чёрные глаза - и всё это в оправе из пронзительно алого берета с белоснежным пером, бархатного белого колета и таких же штанов, и короткого, шитого золотом плаща из тяжёлого шёлка в цвет берета. Мгновенно распахнулись окна соседних домов и улица озарилась сиянием миловидных девичьих лиц в обрамлении белокурых, тёмно-каштановых и смоляных локонов. Граф де Бюсси недаром считался красивейшим мужчиной Парижа и соперничал в этом с герцогом Лотарингским.
   - Что здесь происходит? - холодный голос графа требовал объяснений, но мужчинам уже было ясно, что каким бы ни был ответ Регины и д'Эпернона, все закончится только дуэлью.
   Всё произошло так быстро, что графиня не успела никого остановить, просто не успела, да её никто и не слышал: мужчины увлеклись своей любимой игрой в смерть. Д'Эпернон, славившийся своей феноменальной трусостью, рассыпаясь в извинениях, чередующихся с дерзостями и угрозами, прикрываясь именем короля, умудрился улизнуть, оставив Орильи расхлёбывать кашу. Задиристый лютнист повел себя вызывающе, отпустив пару едких острот в адрес Робера, Бертрана и самого графа де Бюсси и, что было совсем уж непозволительно, осмелился задеть честь Регины, за что и был тут же вызван графом на дуэль. Впрочем, он мог и не блистать язвительностью, ибо в Париже того времени такие люди, как Бюсси, ввязывались в дуэль по любому пустяку. Даже если бы Орильи сказал, что ему просто не понравился цвет плаща Бюсси, дуэльный картель был бы обеспечен мгновенно.
   Ни на секунду не отстав одна от другой, сверкнули на солнце выхваченные из ножен рапиры и даги. Регина с криком выскочила из портшеза, бросилась между соперниками, но Робер, особо не церемонясь, ухватил её за локоть, отобрал мелькнувший белой птицей платок, и прижал девушку к себе, чтобы не пыталась остановить поединок. Все предыдущие дуэли, а их было больше десятка, на которых Луи блистательно отстоял честь своей сестры, от неё скрывали с величайшими предосторожностями, и потому теперь Регина была не на шутку перепугана. Впервые на её глазах жизни брата угрожала опасность.
   - Бога ради, уведите её кто-нибудь! - топнул ногой де Бюсси, и протестующую Регину увлёк в переулок Робер, осыпаемый угрозами и проклятиями девушки.
   В это время Филиппу удалось под шумок выскользнуть из носилок графини со стороны, прикрываемой домами, благо в молчании вышколенных слуг Регины можно было не сомневаться, и незаметно смешаться с компанией, сопровождавшей графа. Честь Регины была спасена и можно было перевести дыхание и собраться с мыслями, обдумывая происшедшее. Он мало волновался за Луи - слишком часто ему приходилось видеть друга в бою и, в отличие от остальных, он не сомневался в его победе. Луи по мастерству, силе и ловкости не уступал лютнисту, а уж когда дело касалось его обожествляемой сестры, лучше было не становиться у него на пути. Вот только Регина этого не знала, и именно за неё де Лорж больше всего боялся сейчас.
  
   Наверное, в самых страшных снах мне теперь будут сниться звон стали и сверкающие на солнце клинки, с которых срываются и летят мне в лицо капли крови.
   Всё произошло так быстро, и я никого не сумела удержать. Руки Робера железной хваткой держали мои плечи, я вся потом была в синяках, и так дико было чувствовать его силу после жадных и одновременно робких поцелуев и прикосновений Филиппа. Но все воспоминания, чувства и ощущения мгновенно смыло волной животного страха за брата. В этот миг я впервые и навсегда поняла, как хрупка и коротка человеческая жизнь, как бессильна живая плоть в схватке с мёртвым металлом и какого ярко-красного цвета кровь на белом кружеве манжет.
   Господи Боже мой, какой тщеславной дурой я была, когда с тайной гордостью узнавала об очередной дуэли между моими воздыхателями, как льстило это моему самолюбию! Глупый обычай, пустая блажь, кровавая забава придворных шутов - вот что такое ваши дуэли. И неужели это я всего лишь полчаса назад гордилась тем, что мой брат - неисправимый бретер и первая шпага Франции?! Ведь это из-за моей неосторожности, из-за моего нелепого кокетства и обыкновенной похоти Он сейчас подвергает опасности свою жизнь!
   Неужели кто-то там, на небесах, допустит, чтобы холодное железо рвало и резало это сильное, гибкое тело, нежную кожу? Да вся кровь Варфоломеевской резни не смоет эту ослепительно алую каплю, выступившую из пореза на Его руке! Франсуаза постоянно упрекает меня, что я редко хожу к мессе, реже перешедших в католичество гугенотов. Да я вообще близко к церкви не подойду, если сейчас с Луи что-нибудь случится!
   Святая Мария, Его колет уже промок от крови!!!
  
   Как ни искусен был граф во владении шпагой, Орильи ему нимало не уступал, к тому же лютнисту не надо было каждую минуту думать о сестре. Луи лишь оцарапал своему противнику щеку и два раза задел плечо, а тот порезал ему левую кисть, выбивая дагу, и, завершая очередной парад, искусным рипостом глубоко ранил в грудь. Высвобождая искусным поворотом свой клинок из захвата даги Орильи, Луи резко развернул корпус и острая боль открывшейся раны трёхдневной давности довершила начатое лютнистом. Это было слишком даже для нечеловеческой выдержки Бюсси. Перед глазами у него поплыл розовый туман, в котором мелькала шпага Орильи и накатами появлялось откуда его остроносое, пунцовое от ярости лицо. Именно в это лицо и влетел изо всех сил кулак графа, в то время как правой рукой Луи чудом успел отвести рвущееся ему в грудь лезвие. Орильи ударился затылком о каменную стену и потерял сознание. Бюсси успел сделать два шага, прежде чем его подхватил Филипп, и только тогда позволил себе впасть в забытье. Громкий крик Регины уже не донёсся до его слуха.
  
  
   Граф де Бюсси плыл по жаркому, плотно обступившему его воздуху и в огненном мареве чудилось ему то лицо матери, то покрытые пеной морды загнанных лошадей, то клубки змей в галереях Лувра. Иногда марево таяло и он на какие-то считанные мгновения оказывался в своей спальне и видел ярко-рыжие кудри и любимые светлые глаза. Бледное, уставшее лицо неземной красоты склонялось над ним и что-то шептали искусанные нежные губы. В одно из таких мгновений, на грани бреда и реальности, Луи безотчётно потянулся к этим губам и коснулся их своим обмётанным лихорадкой ртом. Боль и жар растворились в острой, болезненной вспышке счастья, когда его и её губы встретились, сошлись изгиб в изгиб, как осколки цветного стекла в витраже. То было прикосновение неба, грохот ангельских крыльев за спиной. Луи - и откуда только силы вдруг взялись! - здоровой рукой обхватил вздрогнувшие и тут же застывшие плечи и, не прерывая поцелуя, притянул эту пригрезившуюся мечту к своей груди. Он целовал свою Регину, борясь с наступающим бредом и огненными клубками боли в ранах. Целовал до крови на её губах, смешивая своё дыхание с её, слизывая капельки крови с тонкой беззащитной плоти, и обжигающие слёзы капали с её ресниц ему на лицо. Этот бесконечный, безумный поцелуй звал за собой из забытья и смерти туда, где сияли самые чистые в мире глаза, где тонкие пальцы трепетали на его разгорячённой коже, где желанные губы легко и радостно отвечали на поцелуй. Луи лишь на краткий миг оторвался от всего этого, чтобы глотнуть побольше воздуха и убедиться, что всё это происходит с ним наяву, как новая волна беспамятства и боли захлестнула его с такой силой, что он не мог сопротивляться и обессилено откинулся на подушки, уходя от Регины в тревожное красное марево.
   Он пришёл в сознание только на третьи сутки и первым, что он увидел, было бледное, как-то в одночасье состарившееся лицо сестры, с которого смотрели на него прозрачные от слёз и бессонных ночей глаза. И от уголков этих глаз протянулись тонкие, почти незаметные морщинки. Первые морщинки у глаз, видевших свой восемнадцатый год.
   - Регина, бедное дитя, я так тебя ... - прошептал он, но невесомая рука её уже легла ему на губы.
   - Тише, ради всего святого, не говори ничего, ты ещё слишком слаб, тебе нужен полный покой. Мой упрямый, мой бедный брат, ну почему ты ничего не сказал мне о том, что был ранен ещё до этой проклятой дуэли? Почему ты вообще ничего мне не говоришь?
   Слёзы срывались одна за другой с её ресниц и падали ему на лоб, а он лишь скорбно целовал дрожащую ладонь девушки.
   Уже потом, когда утомлённая Регина спала, свернувшись клубочком в его кресле, пришла Франсуаза и яростным шёпотом высказала графу всё, что о нём думала, а мнение её было весьма нелестным. В частности, Луи узнал о себе, что он себялюбивый, эгоистичный мальчишка, который никак не может повзрослеть и когда-нибудь погубит родную сестру своими выходками.
   - Если бы был жив покойный граф, уж он бы вам втолковал, что волочиться за девицами, наряжаться, как невеста к алтарю, и драться, как молодой петух, ещё не значит быть де Бюсси. И видит Бог, если бы не заступничество маленькой графини, я бы уже давно взялась за вас всерьёз, безголовый вы мальчишка!
   Закончив на этой многообещающей ноте, Франсуаза сердито развернулась, так что взлетели юбки, и ушла. Луи, молчавший всё это время не столько из-за того, что был слишком обессилен потерей крови, сколько из-за того, что признавал правоту кормилицы, повернул голову и посмотрел на спящую девушку. Вызывающе ослепительная красота её была сейчас так беззащитна и мимолётна, что у него защемило сердце. Впервые за все то время, что Регина жила в доме, у него мелькнула мысль, что так или иначе, но он единственный может принести ей несчастье. А главное, он никак не мог вспомнить, был ли тот обжигающий поцелуй порождением бреда или невозможной явью. Горько-солёный привкус крови и мёда женских губ долго бередил его душу.
   Регина не отходила от постели раненого Луи две недели, не позволяя ему подниматься без разрешений врача. Как потом рассказывали Луи, она там же на улице перевязала его раны, изорвав на ленты свои юбки, под страхом смерти велела слугам нести носилки так, чтобы они единого разу не качнулись, а по прибытии домой созвала целый консилиум врачей, предоставив все полномочия флорентийцу Рене, причем Абруаз Паре был выставлен за дверь самым бесцеремонным образом, едва только заикнулся о кровопускании. Молодая графиня достаточно разбиралась в медицине для того, чтобы понимать всю нелепость этого совета, когда речь шла о раненом, потерявшем много крови. И если раньше граф уже на следующий день после дуэли отправлялся на свиданье, игнорируя запреты врачей и не обращая внимания на боль, то на этот раз его сестра встала намертво, да ещё Филипп в союзе с Екатериной-Марией выступили на её стороне, так что оказавшемуся в меньшинстве Бюсси оставалось только подчиниться. Но Бог свидетель, никогда Луи не думал, что будет с такой радостью изображать умирающего, лишь бы чувствовать руки Регины на своём теле, лишь бы её забота и любовь окружали его день и ночь, охраняли его сны и лечили раны.
   Графиня за две недели ни разу не вышла из дома, боясь оставить брата даже на минутку, письма и подарки поклонников отсылались назад, новые платья лежали не примеренными в сундуках, цветы засыхали у дверей, и только Екатерина-Мария и Филипп были вхожи в эти дни в её кабинет. Через них она и узнавала дворцовые новости. К великой её радости, Орильи и д'Эпернон пострадали на дуэли от рук Филиппа и Шарля Майенна.
   Два соперника, заложившие крепкий фундамент дружественных отношений в знаменитом теперь "Белом коне", столкнулись нос к носу в переулке Бресек.
   Внимательно посмотрев на решительное лицо Шарля и его полувоенную экипировку, Филипп спросил:
   - Орильи или д'Эпернон?
   Шарль озадаченно поднял левую бровь:
   - А что, есть разница?
   - Есть. Орильи сегодня мой.
   - Тогда не буду возражать. Я-то решил укоротить язык нашему главному королевскому сплетнику.
   - Как вам это удалось, герцог? Он же у нас непревзойдённый мастер увиливать от выяснения отношений!
   - А у меня талант ставить людей в безвыходное положение. Мне вчера показалось, что д'Эпернон хромает, грубо передразнивая мою сестру. Пришлось дать ему элементарного пинка. В присутствии Жуайеза. Ты ведь знаешь, как два этих фаворита цапаются перед спальней короля. Д'Эпернону не оставалось ничего другого, как потребовать удовлетворения. Может, теперь вы признаетесь, чем вам не угодил господин Орильи?
   - Ну, задиристый норов нашего общего знакомого известен всем. Я просто назвал его последнюю песню пошлой и бездарной. Этого оказалось достаточно, чтобы он устроил скандал. В полдень мы дерёмся возле развалин Сен-Виктора.
   - Да? Какое совпадение, мы тоже дерёмся возле развалин, только в три часа пополудни.
   - Ну, Орильи хочет как можно скорее со мной рассчитаться, а д'Эпернон хочет пожить лишних три часа. Что ж, удачи тебе. Встретимся у графини вечером.
   Герцог кивнул в ответ и они разошлись.
   Вечером в доме Бюсси они наперебой рассказывали друг другу подробности своих дуэлей. Орильи, как и следовало ожидать, дрался, как черт, и несколько раз задел Филиппа, по словам последнего, совсем чуть-чуть: оцарапана рука и неглубокий порез над ключицей. Зато лютниста унесли без сознания слуги и теперь над ним колдовал Амбруаз Паре. Д'Эпернон пострадал меньше, поскольку привык ловко уворачиваться от ударов и никогда не лез на рожон. Получив не столь опасную, сколь обидную рану в филейную часть, он упал едва ли не замертво и громко стонал, пока его везли в портшезе домой. Майенн не получил ни одной царапины и сейчас смешно передразнивал стенания и гримасы королевского любимчика. Оба героя дня удостоились долгожданной награды и были расцелованы графиней в обе щёки и названы "храбрыми львами" и "верными рыцарями". Екатерина-Мария снисходительно улыбаясь качала головой, глядя на расцветших мужчин.
  
  
  
   На пятнадцатый день Луи разрешили, наконец, самостоятельно подняться, и, накинув халат, он первым делом потянулся за шпагой и пистолетами. Графиня вздохнула, но промолчала, и вышла из комнаты. Вечером де Бюсси домой не вернулся.
   Насмерть перепуганная Регина в сопровождении Филиппа поехала в Лувр, но и там не нашла брата. Её "успокоила" герцогиня де Монпасье, видевшая, как Луи садился в носилки прехорошенькой молодой вдовушки баронессы де Тентиньяк. Граф де Бюсси, едва оправившись от ран, пустился во все тяжкие. Домой он являлся в лучшем случае к обеду, если являлся вообще, мимо комнат Регины проходил на цыпочках, чтобы не попасться ей на глаза, встречая её в Лувре, отводил глаза и под любым предлогом исчезал, лишь бы не видеть немого укора в её взгляде, её бледного, измученного бессонницей и тревогами, лица. Филипп перестал с ним разговаривать, Екатерина-Мария отпускала ядовитые шпильки в его адрес, стоило ему наткнуться на неё в Лувре, младший Гиз так и напрашивался на дуэль.
   Рождественские праздники, налетевшие на Париж как всегда красочным, шумным, искрящимся вихрем и заполонившие даже погружённый в тревожную, безмолвную тишину дом Бюсси. После того, как Филипп, Екатерина-Мария и мадам Беназет несколько раз открытым текстом высказали Луи, что это Рождество - первое после долгих лет, которое Регина встречает в кругу семьи и друзей, он спохватился, что не имеет права портить ей праздник.
   А Регина, как оказалось, действительно ждала этот праздник. С детским восторгом, замиранием сердца и ожиданием чуда. И теперь веселилась от души вместе со всем Парижем. Праздничные мессы, уличные гуляния, фейерверки, шутихи, балы во дворце и сумасшедшие пляски и маскарады на городских площадях, тысячи зажжённых свечей и ломящиеся от яств столы. Вся эта шумная круговерть закружила Луи. Это было самым лучшим Рождеством и в его жизни тоже, потому что Регина, переодевшись горничной и заставив его тоже надеть одежду победнее, тащила его в ремесленный квартал и там Луи вместе с простолюдинами пил кислое вино, горланил разухабистые песни, отплясывал, не чуя под собою ног, с молоденькими прачками и служанками. Это было настолько непривычно, что Луи не мог даже сказать, нравилось ли ему всё это. Регина - та всюду была, как рыба в воде, она пила жизнь жадными глотками, захлёбываясь, обливаясь, шумно отфыркиваясь. Луи, вечный гурман, привык брать самое лучшее, с высокомерной ленцой, немножко рисуясь, немножко манерничая, словно пил хорошее вино из золотого кубка. Но в эти праздничные зимние недели, поначалу подыгрывая сестре, а потом, захваченный ревущим вокруг неё круговоротом необузданного веселья, окунувшись с головой в Её жизнь, Луи надышался пьяным воздухом настоящей свободы. Крылатая от рождения, Регина словно разрезала одним лёгким взмахом спутанные условностями и правилами его собственные крылья и теперь учила летать.
   И Бюсси под утро приносил её, уставшую от танцев и игрищ, домой на руках, и в драке отбивал её у разгулявшихся студентов, а однажды вечером, захмелевший от вина и веселья, рассказывал ей, засыпающей у него на коленях, перед камином, длинную сказку, страшную и волшебную.
   Но рождественская мистерия закончилась и Луи снова стало мерещиться лицо сестры, такое, каким он его увидел, выйдя из забытья. Тот поцелуй перевернул всю его жизнь, вывернул наизнанку душу и не было больше у него сил держать стену, отделявшую сестру от возлюблённой. Луи пытался убежать от самого себя, спрятаться в чужих постелях, забыться на дне бокала. Раньше это помогало. Но он ещё не знал, что отныне не сможет найти спасения нигде. И по утрам, после очередной бессонной ночи, проведенной у одной из своих многочисленных любовниц, Луи писал безумные, наполненные небесной нежностью и мучительной тоской стихи.
   Одно из стихотворений, прочтённое им в пьяном угаре, было услышано друзьями.

Ты боль моя, но эту боль

Смогу ли променять на вечность наслажденья?

Смогу ли свою горькую любовь

Я позабыть хотя бы на мгновенье?

Смогу ли красоту твою сравнить

С земным цветком, с земною песней?

В подлунном мире ничего не может быть

Твоих прозрачных глаз прелестней.

Кто скажет, где спасенье мне найти

От мук, живущих в обожжённом сердце?

Куда мне, страннику, теперь идти?

Куда от красоты твоей мне деться?

Ведь если есть лекарство от такого яда,

Поверь, любовь моя, что мне оно не надо.

   Стонало его измученное сердце и весь Париж был взбудоражен слухами о том, что не знающий поражений на любовном фронте Бюсси д'Амбуаз смертельно влюбился в роковую красавицу и, не находя взаимности, забрасывает её прекраснейшими стихами.
   Сгорая от ревности, Франсуаза де Шамбе как-то умудрилась раздобыть черновик этого сонета и теперь, в обстановке строжайшей секретности, давала его почитать своим подружкам из "Летучего эскадрона", страшным шёпотом сообщая при этом, что всё это граф делает ради неё, потому что она в последнее время всерьез заинтересовалась его лучшим другом, загадочным графом де Лоржем. Две другие версии предполагали, что вдохновительницей Луи выступили Марго Наваррская, его бывшая любовница, перед умом и очарованием которой он преклонялся до сих пор, и, что казалось совсем уж невероятным и оттого более пикантным, - герцогиня де Монпасье, лучшая подруга юной Регины де Ренель.
   Между тем истинная причина страданий повесы-графа совершенно забыла, что такое сон, ела только тогда, когда мадам Беназет стояла, что называется, над душой и кормила её буквально с ложечки. Екатерина-Мария не знала, как вытащить подругу в Лувр, при дворе уже поползли тревожные слухи о загадочной болезни неприступной красавицы, и связывали эту болезнь с отъездом Генриха Наваррского. Не меньше страдал и несчастный Филипп, не мысливший без неё жизни. Те несколько минут безумия в портшезе словно подменили его. Равнодушный обычно к плотским утехам и любовным похождениям своих друзей, теперь он сходил с ума от одного лишь воспоминания о поцелуях Регины. Он полюбил её с первого взгляда, едва лишь увидел её растерянное, умоляющее лицо, а теперь и вовсе увяз в ней без остатка. За компанию с ним исстрадался и ветреник Майенн, привязавшийся к девушке всей душой, чего раньше с ним не случалось.
   Наконец, Екатерине-Марии надоело всё это и она выложила Регине всё, что думала по поводу её брата.
   - Знаешь, если каждую выходку своего драгоценного брата, каждую его дуэль и каждую блажь ты будешь принимать так близко к сердцу, то умрёшь раньше времени. Или станешь старухой лет через пять. Неизвестно ещё, что хуже. Ах, граф де Бюсси не ночует дома! Ах, граф де Бюсси пропадает в кабаках и у любовниц! Ах, он страдает от любви и пишет душераздирающие сонеты! Ну и что?! Это в порядке вещей. Положение обязывает иметь пару-тройку любовниц. На дуэлях дерутся все дворяне без исключения. В трактирах устраивают пирушки все мужчины без исключения. И не только мужчины, кстати. Из-за чего тогда так страдать, я не понимаю?
   Регина подняла измученные глаза:
   - Я и сама не понимаю. Но ему плохо, я чувствую. И мне тоже плохо из-за этого. Он избегает меня. Он бежит из дома, как будто здесь бушует чума. Он перестал говорить со мной. На дуэлях он дерётся так, как будто ищет смерти.
   - К твоему сведению, твой брат всегда был со странностями. Тебе пора бы уже привыкнуть к его замашкам. Спроси у мадам Беназет, сколько дней в году он появлялся дома в твоё отсутствие. Спроси у Филиппа, сколько поединков на его счету. Можешь даже узнать у флорентийца Рене, сколько раз он вытаскивал графа с того света. Список его любовниц и великих влюбленностей я могу тебе сама написать к вечеру. Если чернил в доме хватит.
   - Не надо. Ничего уже не надо.
   - Вот вместо того, чтобы оплакивать целыми днями своего непутёвого братца, ты бы лучше разобралась с Франсуазой де Шамбе.
   Графиня насторожилась и приподнялась в кресле:
   - А что?
   - Да ничего. Просто наша красавица кричит на каждом углу, что граф де Бюсси раскаялся в своей неверности и мечтает вернуться в её объятья, но чувство вины не даёт ему покоя. К тому же Франсуаза теперь официальная фаворитка герцога Анжуйского и якобы остыла к недостойному её графу и запретила тревожить её. Это я тебе дословно пересказываю, сама лично вчера слышала в Лувре этот бред. Так вот, свои знаменитые сонеты граф посвящает исключительно ей и одно она вчера обнаружила на своём балконе вместе с букетом белых лилий. И предъявила черновик стихотворения. Хотелось бы знать, каким образом он у неё оказался.
   - Что?! - скандальным голосом возопила Регина. - Она что себе позволяет? Воровка и сплетница! Это ей-то Луи будет посвящать стихи? О каких белых лилиях она там размечталась? Луи эти цветы терпеть не может, у него от них сыпь по всему лицу. У меня, наверное, такая же скоро будет от этой выскочки де Шамбе.
   Графиня распахнула дверь в коридор и громко закричала:
   - Франсуаза, принеси мне поесть! Немедленно и побольше! Да, и скажи Николетте, чтобы приготовила моё фисташковое платье и новые туфли. Я иду в Лувр.
   Екатерина-Мария торжествующе смотрела на ожившую подругу. Если та собралась ехать в Лувр в карете и приказала нести лучшее платье, значит, она решила дать бой. Значит, жизнь продолжается.
   Вечером во дворце было настоящее представление. Графиня де Ренель появилась во всём блеске своей красоты, сверкая улыбкой и драгоценностями, закутанная в меха баснословной цены, привезённые специально для неё из Московии. В сопровождении разряженного в пух и прах герцога Майенна. Герцогиня де Монпасье приехала чуть раньше вместе с Филиппом де Лоржем. Они должны были подстраховать Регину и Шарля в случае непредвиденного поворота событий. К тому же герцогиня ни за что не согласилась бы пропустить зрелище полного разгрома баронессы. Ещё один засекреченный участник тайного плана подруг - Гийом де Вожерон - незаметно затерялся среди пажей Майенна.
   Франсуаза де Шамбе, одетая по последней моде, но явно переборщившая (даже по меркам Лувра) с декольте, флиртовала с герцогом Анжуйским и всем своим видом показывала свою роль при нём. На руках она держала подаренного герцогом горностая.
   - Надо же, а я считала её неглупой женщиной, - Регина наклонилась к Шарлю Майенну.
   - Что вы хотите, мой друг, обожание герцога и бездарные вирши Орильи испортят кого угодно. Пока баронесса считала себя скромной, но прекрасной провинциалкой, у неё были все шансы сравняться с вами и Дианой де Гиш. Но сейчас она возомнила себя некоронованной королевой Франции и вся её спесь выплыла наружу. Истинная красота и ум не живут рядом с тщеславием и жадностью.
   - Мне это только на руку. Я вижу, де Вожерон теребит манжет. Нам пора.
   Мило беседуя с Майенном, Регина величественно проплыла мимо герцога Анжуйского и его новой фаворитки. Младшего Валуа опахнуло дурманящим запахом вербены, он невольно повернулся вслед графине и ... О чудо! Она оглянулась и обожгла его шальным откровенным взглядом. Франсуаза, конечно, заметила это и попыталась привлечь внимание герцога. Воспользовавшись тем, что её ручной горностай остался без присмотра, Гийом незаметно подменил ручного зверька на другого, предварительно напичканного каким-то снадобьем из арсенала герцогини Монпасье. Как потом сказала Екатерина-Мария, этот капитан рейтаров родился талантливым карманником и всегда заработает себе на хлеб и вино.
   Оказавшись в руках надушенной очень резкими духами и нервной баронессы, зверёк мгновенно ощетинился и с яростью вцепился в полуоткрытую грудь Франсуазы. Дикий вопль любовницы герцога и её невероятные прыжки Лувр запомнил надолго. Масла в огонь подлила историческая фраза Регины, весьма обеспокоенной здоровьем баронессы, "Боже, зверёк бешеный!". Истошно крича и отбиваясь уже непонятно от кого руками и ногами, Франсуаза крутилась на одном месте и слёзы со слюной разлетались в разные стороны. Где-то в плохо освещённом углу зала всхлипывала от смеха герцогиня Монпасье, уткнувшись лицом в грудь невозмутимого де Лоржа. Маркиза д'О, стоявшая в нескольких шагах от них, открыла рот и теперь еле сдерживалась, чтобы не захлопать в ладоши от восторга: неприязнь к баронессе у неё не проходила со времён соперничества за благосклонность Бюсси.
   С криком "Да помогите же ей кто-нибудь!" Регина схватила огромную вазу с левкоями и выплеснула воду вместе с цветами на беснующуюся баронессу. Обезумевший от страха зверёк кинулся прочь, лавируя между ногами переполошившихся придворных, а Франсуаза осталась стоять посреди зала и вода вперемешку с белилами, румянами, помадой и лепестками левкоев медленно стекала с её головы на пол. Из-под намокших волос смотрели в упор на графиню де Ренель горящие смертельной ненавистью зелёные глаза.
   Первым не выдержал случившийся поблизости королевский шут господин Шико. Его раскатистый хохот словно прорвал плотину и несчастной баронессе пришлось до конца понять значение слова "посмешище". Она вышла из зала, чтобы никогда больше не появляться при дворе. Зато как был благодарен потом графине королевский ловчий, чьей семейной чести больше не угрожали похождения жены!
   Оставшись без пары, герцог Анжуйский не терял времени даром. Откровенный взгляд Регины был понят им однозначно: графиня освобождала для себя место фаворитки. Луи, появившийся в Лувре уже затемно, узнал о конфузе, произошедшем с баронессой, от Филиппа.
   - По моему, моя сестра задалась целью сжить со свету всех моих любовниц, - покачал головой граф.
   - Что поделать, если они ей не нравятся.
   - Ей нравится только герцогиня Монпасье. Мне теперь полагается за ней ухаживать? Кстати, а где сама виновница этого представления?
   Филипп опустил разом потухшие глаза и буркнул:
   - В зимнем саду гуляет с герцогом.
   - С Майенном?
   - Если бы. С Анжуйским.
   У Луи кровь отхлынула от лица. Сколько усилий и изворотливости стоило ему обезопасить сестру от притязаний герцога, и вот теперь этот глупый мотылёк сам летит в огонь! Он опрометью бросился в сторону сада, крикнув на ходу де Лоржу:
   - Ты-то куда смотрел! То с Майенном её поделить не можете, то преподносите на блюдечке этому животному!
   Регина неспешно прогуливалась по аллее. Следом за ней, как привязанный, шагал Франсуа Анжуйский и что-то пылко и бурно объяснял ей. Графиня изредка отвечала ему, с явной ленцой в каждом жесте и безмятежностью в голосе. Герцог Анжуйский был ей неприятен, даже противен, как и всё семейство Валуа, но свою роль искусной соблазнительницы она играла блестяще. Какой-то азарт проснулся в ней, она хотела подчинить герцога своей воле и хотя бы здесь обыграть Луи. Она не собиралась становиться любовницей Анжу, но благодаря Катрин она знала много способов покорить мужчину без постели. В сгущавшихся сумерках её глаза сверкали нездешним огнём, голос обволакивал сознание несчастного Франсуа и он уже готов был служить ей, как преданный пёс, за один лишь взгляд, за одну рассеянную улыбку.
   Луи де Бюсси наблюдал за этой странной парой и первобытная ярость глухой стеной поднималась в его душе. Тот поцелуй был всего лишь порождением болезни. Регина не любила его. Она не любила ни Филиппа, ни Майенна, ни тем более Анжу. Она никого не любила. Она, как и герцогиня Монпасье, играла людьми и чувствами. Видимо, две этих хитрых бестии решили положить Лувр к своим ногам и любой ценой заполучить королевство Французское в своё полное распоряжение. Интересно, кто будет следующей жертвой дьявольской красоты графини де Ренель? Король? Рене де Бираг? Кардинал Лотарингский? Кто бы ни правил страной, им будет править Регина. А брат, вечный авантюрист и дерзкий любовник, будет её только отвлекать от цели. Она будет безропотно выхаживать его после дуэлей, выбирать ему достойных любовниц, оберегать от яда, предательства и ударов в спину. И в конце концов возненавидит его. Это было бы для него страшнее смерти. Ему нужно было исчезнуть, хотя бы на время. Судя по всему, с герцогом Анжуйским и королевой-матерью его маленькая сестра блестяще справится сама. Школа Гизов не прошла для неё даром.
   Обрывки их разговора долетали до чуткого слуха Луи. Несколько слов, надменно оброненных Региной заставили его насторожиться: сестра его, видимо, решила сыграть в слишком опасную игру.
   - Видимо, Ваша светлость неверно истолковали моё желание.
   - Но разве вы, моя прекрасная плутовка, не привели сегодня на глазах у всего двора доказательство того, что не намерены терпеть подле меня других женщин? О, не мучьте меня, графиня, признайтесь же, что вся эта проделка с горностаем - дело ваших нежных рук и двигала ими - о, позвольте мне ещё раз коснуться этих рук губами! - ревность?
   Пока околдованный герцог осыпал поцелуями безвольно лежавшие на его ладони пальчики Регины, та капризным голосом пропела:
   - Да, Ваша светлость, видеть рядом с вами другую женщину мне невыносимо больно. Но я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: я не Франсуаза де Шамбе и титул вашей новой фаворитки к имени графини де Ренель де Клермон д'Амбуаз ничего не прибавит. К тому же я беспокоюсь за своего брата, вы ведь знаете, что он неисправимый бретёр, и то, что другие вполне справедливо сочли бы честью, для него станет лишь очередным поводом для дуэли.
   - О, моя богиня, что вы хотите этим сказать? - тёмные глаза герцога испытующе смотрели на графиню.
   Регина многозначительно улыбалась. Не опуская глаз.
   - Неужели у вашего бедного раба нет никаких шансов на вашу благосклонность?
   - Есть. Но вы же сами прекрасно знаете, что любовь графини де Клермон стоит гораздо больше, чем ласки какой-нибудь жены главного ловчего.
   Обольстительная в своём коварстве улыбка играла на манящих нежно-розовых губах.
   - Одно ваше слово, графиня, и у ваших ног будет всё, что вы пожелаете! - восторженно воскликнул герцог и раскрыл свои объятья.
   Регина, звонко рассмеявшись, оттолкнула его и глаза её хищно сверкнули:
   - Помилуйте, у моих ног и так оказывается всё, что я ни пожелаю. Моя любовь стоит... короны. Думаю, мне она будет больше к лицу, нежели Луизе де Водемон.
   - Думаю, на месте моего венценосного брата ради вас я отправил бы бесплодную супругу в монастырь и сделал бы вас королевой, - голос герцога упал до шёпота и Луи едва мог слышать двух заговорщиков.
   - А кто говорил о вашем брате? - Регина удивленно приподняла бровь, - насколько мне известно, он стал королём только благодаря расторопности своей матушки и верности моего брата. А ведь на тот момент все права на корону были у вас, Ваша светлость. Так что же мешает вам сейчас взять то, что должно было принадлежать вам?
   Словно мифическая сирена, она пела своим грудным, волнующим голосом коварные и опасные песни и герцог уже полностью был в её власти. Он уже видел и корону на своей голове, и юную прекрасную королеву рядом с собой, неограниченную власть над страной и сладчайшее рабство в объятиях прекраснейшей женщины. Картины одна заманчивей другой плыли у него перед глазами. Губы Регины приблизились к его уху и её тёплое дыхание и запах её духов сводили с ума. И герцог уже знал, как всё на самом деле просто: страну раздирают гражданские войны, король бездетен и нелюбим народом, а с помощью Регины он сможет договориться с Гизами и Испанией, дать решительный бой гугенотам и на волне этой победы, избавившись под шумок от неудачливого брата и слишком умной матушки, стать королём. Графиня де Ренель требовала за свою любовь королевскую корону? Что ж, он с удовольствием наденет эту дорогую игрушку на её рыжие волосы. Тем более, что от такого украшения он и сам не откажется. Трон и Регина - владея этими сокровищами он станет счастливейшим из смертных.
   Их спугнул шум, словно кто-то в двух шагах от них в ярости сломал ветку и швырнул её в темноту кустов. Регина, охнув, подхватила юбки и бросилась в глубину сада, растворившись среди деревьев. Застигнутый врасплох герцог, которому уже мерещились лица Рене де Бирага и королевских миньонов за каждым деревом, озирался по сторонам. Королевская кровь не позволяла трусливо сбежать, а инстинкт самосохранения требовал бежать без оглядки до самого Анжу.
   Но из темноты навстречу ему шагнул Луи де Бюсси. Очень бледный и непривычно спокойный.
   - Простите, что помешал вашей беседе, Ваша светлость. Но думаю, у вас ещё будет достаточно времени для разговоров с моей сестрой. У меня же дело, не терпящее отлагательств.
   - Что случилось, мой верный Бюсси? - герцогу не сразу удалось справиться с предательской дрожью в голосе, выдававшей его недавний испуг.
   - В последнее время некоторые особы, приближенные к трону, начали подвергать сомнению мою воинскую доблесть и дворянскую честь.
   - Вы меня удивляете, граф. Неужели эти люди всё ещё живы?
   - О, Ваша светлость, если бы эти клеветнические речи можно было закончить на честном поединке, разве стал бы я беспокоить вас и отнимать у вас время?
   - Так за чем же дело стало? И кто во Франции может упрекнуть вас, храбрейшего их храбрых, в недостатке отваги?
   - Кое-кто напомнил, что дворянин в чине полковника всё чаще избирает полем боя любовное ложе, в то время как в стране идёт война.
   - Вы о чём, граф? Уж не эту ли мышиную возню во Фландрии вы называете войной?
   - Не я. Для таких дел в Лувре есть миньоны, Ваша светлость.
   - И чем я могу вам помочь?
   - Отпустите меня на войну. Во Фландрию.
   - О! Граф, мне вас будет не хватать в Париже. Да и не только мне. Но... вы правы. Несомненно, правы. Должен же кто-то показать, как нужно воевать, и подать пример этим ... господам, приближенным к королевской особе. Если бы в нашей армии все полковники были такими же храбрыми и преданными Франции, как вы, мой друг, нам не пришлось бы защищать свои границы и терпеть испанцев, англичан и гугенотов.
   - Это значит - да?
   - Да. Езжайте и да пребудет с вами благословение Господне и милость Божией матери. Я же в свою очередь обещаю вам взять на себя все заботы о вашей юной сестре.
   - Что ж, Ваша светлость, вы просто камень с моей души сняли. Теперь я могу уехать, не беспокоясь за честь и благополучие графини де Ренель.
   - Я сейчас же напишу маршалу, а вы можете начинать собираться в дорогу.
   - Благодарю, мой сюзерен.
   Луи очень искусно сымитировал почтительный поклон и быстрым шагом удалился по направлению к воротам.
   - Ну что ж, отъезд Бюсси лишь освободит мне дорогу в постель его сестры, - довольно мурлыкнул сам себе герцог.
   Почему-то ему казалось, что сделать Регину королевой проще, чем иметь дело с её гордым и упрямым братом, словно задавшимся целью никого не подпускать к ней на пушечный выстрел.
  
  
   Регина вернулась домой на час позже Бюсси. Её внимание привлёк свет, лившийся через приотворённую дверь из её кабинета. Размышляя, что же это такое там происходит, она открыла дверь и застала совершенно возмутительную картину: Луи устраивал форменный обыск в её личном кабинете. На полу валялись перевёрнутые ящики с бумагами, выпотрошенные шкатулки, распечатанные письма. Регина застыла на пороге соляным столбом. От изумления она не успела даже разозлиться. Словно почувствовав её присутствие, Луи обернулся, смерил её гневным взглядом с ног до головы и тоном Великого Инквизитора спросил:
   - Может, ты не будешь понапрасну тратить своё и моё время и сама отдашь мне письма?
   У Регины от такого заявления дар речи пропал.
   - Письма от Гизов, - повторил Луи. - Немедленно дай сюда всю свою переписку с Гизами.
   - А по какому праву? И вообще, что ты себе позволяешь? Это обыск, допрос?
   - А ты предпочитаешь, чтобы в твоих вещах рылась тайная полиция, а тебя допрашивала святая инквизиция или королевский суд? Ты совсем с ума сошла? Ты хоть думаешь, с кем связалась?
   - Да что происходит?! - растерянность сменилась раздражением и теперь Регина тоже орала, не понижая голоса и нимало не заботясь о том, что через минуту такого крика их скандал будет подслушивать вся обслуга в доме.
   - Это я тебя должен спросить, что происходит! Я слышал весь твой сегодняшний разговор с Франсуа Анжуйским. Только законченная дура может говорить о таком в садах Лувра. И только дура может позволить Гизам втянуть себя в подобную интригу!
   - Это не твоё дело!
   - Это моё дело. Раз это касается тебя, это касается и всей семьи. Да как ты вообще додумалась играть в такие игры с герцогом Анжуйским? Это тебя герцогиня Монпасье надоумила? Ты что, не понимаешь, что ты сейчас делаешь за них всю грязную работу, а потом, когда всё выплывет наружу - а оно так и будет, поверь мне, - Гизы опять выйдут сухими из воды, а тебе в лучшем случае придётся бежать из страны. Если повезёт.
   - Нет никакой интриги, - выделяя каждое слово, отчеканила твёрдым голосом Регина, - это всё бред твоего больного воображения.
   - Ну хватит! Довольно делать из меня дурака! Отдай мне письма.
   - Нет никаких писем. Если ты ничего не смог найти, почему ты решил, что люди канцлера что-то найдут? И почему ты упорно не веришь тому, что искать просто-напросто НЕЧЕГО!
   - Регина! Я переверну весь дом, расколочу все твои шкатулки и на нитки разберу все твои наряды, но найду доказательства заговора.
   - О! Да в вас, Ваше сиятельство, пропадает талант шпиона!
   - Ты можешь говорить, что угодно, но я не позволю, чтобы в моём доме плели свои интриги Гизы и их приспешники.
   - Ах, в твоём доме! Как я могла забыть! Я не имею права ни принимать своих гостей в этих стенах, ни писать письма в предоставленных мне апартаментах на предоставленной мне бумаге. Конечно, я ведь здесь не хозяйка. Я не властвую над собой. У меня нет и не было никогда ничего своего, даже и мыслей, и чувств, и желаний своих быть не должно!
   - Ну, видимо, по этой причине ты и собралась стать хозяйкой всей Франции и властвовать надо всеми.
   - А почему бы и нет? Стать законной супругой французского короля, по-моему, гораздо благороднее и более соответствует имени Клермонов, чем быть всего-навсего любовником королевы шлюх Маргариты Наваррской! Вот мне интересно, на большее у тебя не хватило ума, храбрости или честолюбия? Ха, и этот человек ещё взялся учить меня жизни!
   - Если бы ты могла сейчас слышать себя со стороны, ты бы пришла в ужас!
   - Какого чёрта, в конце концов! По какому праву ты диктуешь мне, как жить и что делать, с кем дружить и о чём мечтать?
   - Регина, мне что, на колени перед тобой встать и слёзно умолять тебя не совать нос в змеиное логово Медичи и не играть на стороне Гизов? Если потребуется, я встану на колени, я буду умолять тебя, я буду унижаться, пока ты не поймёшь, что всё это я делаю ради тебя самой! Регина, зачем тебе всё это?
   - А зачем ты связался с Маргаритой Валуа? Зачем ты постоянно дерёшься на дуэлях? Зачем непрестанно настраиваешь против себя короля и старую королеву-мать?
   - Не спорю, я не лучший пример для подражания. Но примерять на свою голову корону Франции - это уже выходит за пределы здравого смысла.
   - Не лезь в мою жизнь! Ты делаешь всё, что тебе заблагорассудиться, не спрашивая ничьего совета и нимало не интересуясь, что я обо всём этом думаю. Тебя десять лет не волновала моя персона, а сейчас ты вдруг начал изображать из себя заботливого брата и ответственного опекуна. Если я не хозяйка сама себе и лишь гостья в этом доме, то, может, мне лучше вообще переехать к Гизам и хотя бы там ты оставишь меня в покое?
   Луи отшатнулся назад и скривил губы в холодной, горькой усмешке:
   - Ну зачем же? Уж если я помешал твоим грандиозным замыслам, то, может, лучше мне покинуть этот дом? Что ж, дорогая моя сестра, будь по-твоему. Я оставлю тебя и не буду больше докучать своей опекой. Ты значительно сократила сцену трепетного расставания и предоставила мне ещё один веский повод для отъезда.
   Он отодвинул её с дороги и взялся за дверную ручку. Регина, даже сквозь пелену слепой ярости осознавшая, что он уезжает, вскрикнула и вцепилась изо всех в его одежды:
   - Расставания? Отъезда? Куда ты уезжаешь? Куда?!
   - Во Фландрию, - спокойно обронил Луи, безуспешно пытаясь освободить колет из судорожно сжатых женских пальцев.
   - Но там война!
   - Если ты немного отвлечёшься от придворных интриг, то сможешь вспомнить, что твой брат всё-таки состоит в чине полковника. И во время военных действий обязан находиться на поле сражения.
   - Нет!
   От этого душераздирающего, дикого крика у Луи сердце похолодело. Со времён Варфоломеевской ночи он не слышал такого страха в женском голосе. Тем более, в голосе сестры.
   Забыв всё, что только что наговорила ему, все разговоры с Екатериной-Марией, все обещания, данные Генриху Наваррскому и герцогу Анжуйскому, забыв всё на свете, Регина упала на колени, цепляясь дрожащими руками за одежду брата и не сдерживая рыданий:
   - Нет! Не уезжай! Только не во Фландрию! Неужели во Франции нет других полковников? Почему ты? Я умоляю тебя, я заклинаю всем, что есть святого в этом мире, не уезжай! Прошу тебя, не езди на эту дурацкую войну. Все и так знают, что ты храбрый, что ты лучший воин, никому уже ничего не надо доказывать! Я буду хорошей, я буду послушной, какой захочешь буду, только не уезжай на войну! Я отдам тебе все письма, я никуда ни во что не буду влезать, я перестану общаться с Гизами и буду во всём тебе покорной, ты можешь делать всё, что угодно, но только не надо никакой войны! Луи!
   - Минуту назад я готов был встать перед тобой на колени ради того только, чтобы ты услышала меня и одумалась. Но ты продолжала лгать, глядя мне в глаза. И если тебя может остановить только угроза моей жизни, значит, мне придётся поставить её на кон. Может, пока я буду воевать, ты найдёшь время подумать и решить, чего хочешь ты от жизни. И от меня.
   - Луи, прости меня, пожалуйста! Во имя неба, во имя господа бога, прости меня!
   - Ну вот. Первый раз я услышал из твоих уст хоть что-то, напоминающее молитву, - усмехнулся Луи.
   Эта женщина причинила ему за несколько кратких месяцев столько боли, сколько не смогли причинить все его бывшие любовницы и возлюбленные вместе взятые за всю его бурную жизнь. И этой своей слабости, этой незащищённости перед ней Луи не мог сейчас ей простить. И в ответ безжалостно бичевал её открытое, истекающее кровью сердце.
   - Встаньте, графиня. Такую сцену может позволить себе дочка ростовщика или провинциальная, набитая романтическими бреднями девица, но никак не женщина из рода де Клермон. Прекратите цепляться за меня и извольте вести себя подобающим образом. Иначе на ваши крики скоро сбежится вся прислуга.
   Регина не слышала ни одного его слова, она продолжала плакать и что-то отчаянно шептать сквозь слёзы, беспомощно обнимая его колени. Луи, понимая, что ещё минута этих слёз и жалких просьб - и он сдастся, опять пойдёт на поводу у своей любви, - раздражённо расцепил тонкие, дрожащие руки сестры и оттолкнул её от себя.
   - Прекрати, я сказал. Это становится просто нелепым. У меня приказ герцога следовать в армию и твои слёзы и сопли, слава богу, пока ещё не важнее интересов государства.
   Он надменно поднял голову и вышел, оставив Регину безутешно плакать от страха и отчаяния. Он уходил, не оглядываясь - знал, что сил не хватит оторваться от любимого лица.
   На рассвете он уехал. Не прощаясь, ни слова больше не сказав Регине, как будто не то что ночной ссоры, а и самой девушки не было в помине. Он не видел, как тонкая тень прижалась к окну, как с каждым ударом копыта его коня о пыльную дорогу всё сильнее бледнело лицо в окне, как, наконец, выбежала из дома Регина, и когда он свернул в переулок, она медленно осела на ступени, привалившись спиной к дверям опустевшего, в один миг опостылевшего дома. Регина больше не знала, для чего жить. Так у дверей её и нашёл Филипп, на руках принес её в дом, и только в его объятьях отпустила её странная и страшная немота и графиня забилась в истерическом припадке, который прекратился только после того, как примчавшаяся Екатерина-Мария напоила подругу какой-то настойкой. С отъездом Луи жизнь в доме на улице Гренель остановилась. Выплакавшись и выкричавшись в истерике, Регина застыла, словно в заколдованном сне, и некому было её разбудить. Все попытки Филиппа вывести её из этого состояния ни к чему не приводили.
   Во Фландрию полетели бесконечные, отчаянные письма, полные такой трепетной любви и нежности, такой робкой надежды на прощение, что порой Луи не мог их дочитать до конца: так перехватывало дыхание и он не знал, что делать.
  
   Этот дом, куда так стремилась душа моя пятнадцать лет, дом, который снился мне в детстве, и где надеялась я обрести покой и счастье, - этот дом стал для меня пустым и холодным, потому что Ты его покинул. Здесь больше не отражается в зеркалах Твоё лицо, здесь огонь свечей не дрожит от Твоего дыхания. Я смотрю каждый вечер на накрытый к ужину стол и не могу понять, почему слуги поставили один прибор - разум отказывается воспринимать Твоё отсутствие в этом доме. Я пью вино - не чувствую его вкус, я ем яблоки - не чувствую их сладость, опускаю руки в розовую воду - не чувствую её аромат. Мне всё время кажется, что стены медленно, незаметно для остальных, сдвигаются и с каждым днём в доме становится всё теснее, потолки всё ближе к полу и меня скоро не будет, меня раздавит камень этих мёртвых стен.
   Слёзы Франсуазы, уговоры Катрин, доброта Филиппа - мне всё безразлично. Жизнь идет мимо, даже не затрагивая меня своими одеяниями. Шум города, смех детей, песни девушек, крики торговцев, ароматы цветов и вонь нечистот, яркое разноцветье нарядов и блеск драгоценностей - всё слилось в одно тёмно-серое плывущее и гудящее пятно, которое скоро сведёт меня с ума. И эта проклятая луна волком воет по ночам в моём окне!
   Почему Ты так жестоко наказываешь меня? Почему Ты покинул меня? Родной дом, в котором больше нет Тебя, который жив только воспоминаниями о Тебе, стал для меня большей тюрьмой, чем обитель урсулинок!
  
   Таких писем ему не писала даже Маргарита. И липкий, холодный страх, что Регина тоже любит его совсем не сестринской любовью, заползал в душу. Этот страх был сильнее радости взаимной любви - разделённая кровосмесительная страсть была смертным приговором для обоих. Шли дни за днями, превращаясь в недели, в месяцы, а письма Регины оставались без ответа. Луи успокаивал себя, справедливо полагая, что пока Регина дрожит от страха за него, ей будет не до интриг вокруг короны.
   Но она словно наяву слышала те слова, которые Луи боялся произнести вслух и доверял лишь бумаге, а потом сжигал исписанные вкривь и вкось листы и, как одержимый, искал погибели на войне.
  
   ...Закрывая глаза, я каждый раз вижу Тебя, сестра моя, беда моя Регина; слышу Твой беззаботный смех, разбегающийся по дому, как топот детских ножек. Ты только что проснулась, и нежный румянец сна светится сквозь твою прозрачную кожу. Чуть припухшие тонкие веки, ещё дремлющие ресницы, в которых притаилась ночь, лукавые и страстные губы... Я вижу это всё так ясно, как будто Ты сейчас стоишь передо мной.
   Ты стряхиваешь с рук воду и прохладные, пахнущие розами капли летят мне в лицо, и Ты заливаешься смехом, и на кончике носа у Тебя прилип розовый лепесток. Солнечные лучи играют в прятки среди Твоих медно-огненных локонов и Ты несёшь на себе и с собой эти яркие, ослепительные искры. Ты стремительно взлетаешь по лестнице и сквозь кружева нижних юбок то и дело мелькают изумрудно-зелёные туфельки и тонкие щиколотки с беззащитно выступающими, почти птичьими косточками. Однажды мне было даровано счастье обувать эти маленькие ножки и если б Ты знала, с каким благоговением держал я в руке атласные белые башмачки! Как замирало моё сердце, когда я касался Твоих узких ступней!
   Твои длинные, безупречно прекрасные руки легко скользят по перилам, а я не могу забыть, как бережно и нежно плыли они по моему окровавленному телу, когда я почти умирал от ран в Твоих объятьях. Но разве мог я умереть, пока рядом была Ты? Разве мог я предпочесть всех ангелов небесных Твоей красоте?
   Иногда мне начинает казаться, что я забыл Твой голос, что почти не помню Твоего лица. Но всё равно - помню тепло Твоих рук, Твоё дыхание на своей коже и что-то ещё, что ускользает утром, едва лишь закончится ночное колдовство Твоей души.
  
  
   Первой не выдержала, как всегда, Екатерина-Мария. Утром накануне начала пасхальных торжеств она ворвалась в спальню Регины, молчком выдернула её из постели, сунула ей в руки что-то изумрудно-зелёное и, бросив коротко "Одевайся, я жду внизу", так же стремительно вышла. Регина пожала плечами, однако оцепенение, овладевшее ею после отъезда Луи, уступило место неистребимому женскому любопытству, и через полчаса она уже спускалась по лестнице, облачённая в роскошное бархатное платье для охоты, специально заказанное для неё герцогиней у их общего портного. У крыльца её ждали подруга и де Лорж с двумя пажами и слугой, все верхом на тонконогих гнедых конях. Любимец Регины молчаливый Никола держал под уздцы маленькую светло-серую арабскую кобылку Луи - подарок самой Маргариты Наваррской. Графиня вопросительно посмотрела на друзей, но герцогиня, не говоря ни слова, чуть тронула поводья своей Ласточки и вся кавалькада вслед за ней устремилась вдоль улицы, не дожидаясь, пока Регина присоединится к ним. Графине не оставалось ничего другого, как вскочить в седло и догонять их, не задавая лишних вопросов.
  

ГЛАВА VI. Охота на оленей и не только.

  
  
   Трубят рога "Скорей! Скорей!"
   И копошится свита.
   Душа у ловчих без затей
   Из жил воловьих свита.
   В. Высоцкий
  
   Всадники молча пролетели по улицам города, мимо Гробницы Невинно убиенных и башни Сен-Жак-де-ла-Бушри, через мост в Мельниках и через полчаса уже мчались по лесной дороге. Бешеная скачка в полном молчании подействовала на Регину лучше всяких лекарств - глаза её загорелись озорным огнем, в пламени которого плясали бесенята, на щеках вспыхнул румянец, губ коснулась прежняя, дерзкая улыбка де Бюсси. Филипп не мог оторвать от неё глаз, а Екатерина-Мария продолжала лететь с довольным видом во главе кавалькады.
   Наконец, через два часа, когда Регина от усталости готова была уже самым неприличным образом вывалиться из седла и взмолиться об отдыхе, когда все суицидные, как выразились бы сейчас, настроения напрочь вылетели из её головы, а все мысли вращались вокруг чашки горячего молока и мягкой постели, впереди показались мрачные каменные стены монастыря. Филипп первым заметил, как побледнела юная графиня при виде этого пейзажа, и успел удержать её от падения. Регина мёртвой хваткой вцепилась ему в руку и испуганная стая вопросов, детских страхов и разбившихся надежд выпорхнула из её глаз навстречу его успокаивающему рукопожатию. Герцогиня верно рассчитала, что растревоженные воспоминания детства и растворённая в крови тоска встряхнут подругу и заставят уцепиться за жизнь.
   - Посмотри, Регина, - пальцы герцогини впились в плечо подруги, сжав его до боли, - посмотри на своё прошлое. Ты хочешь, чтобы оно вернулось и стало твоим будущим? Тебе было лучше, когда ты жила в монастыре? В детстве обитель урсулинок была для тебя столь невыносимой пыткой, что даже теперь ты избегаешь ходить к мессе и шарахаешься от священников, как одержимая, тебя гугеноты принимают за сестру по вере. Но ты просто отказалась от одного бога, создав себе другого. Но пока ты не поймёшь, что твой брат - помимо того, что является родным тебе человеком, ещё и свободный человек, придворный, военный, мужчина, в конце концов, пока ты не примешь все его недостатки и слабости, его обязанности и интересы, ты будешь сидеть в сотворенной тобою же тюрьме. Так не лучше ли, не честнее ли тебе вернуться в монастырь, если эта жизнь так пугает и ранит тебя? Ты струсила, графиня де Ренель! Ты сдалась, не начав битвы. Твой брат и я - мы так гордились тобой, весь Лувр замирал в восторге, восхищаясь твоей независимостью и страстью, кипевшей в твоих глазах. А теперь взгляни на себя - никчемная, беспомощная монашенка. Что же ты стоишь? Иди в монастырь, там тебя ждут с распростёртыми объятьями. Иди, только помни: никто не придёт забрать тебя оттуда - ни твой брат, ни я, ни Филипп. Мы приняли тебя за сестру графа де Бюсси, а ты - всего лишь провинциальная дурочка, боящаяся собственных страстей и не желающая открыть глаза и посмотреть в лицо жизни. Едем, Филипп, нас все равно никто не слышит!
   Екатерина-Мария повернула коня и де Лорж последовал её примеру, но тихий, исполненный тоскливой боли вскрик Регины догнал и ударил его в спину. Филипп едва успел вернуться и подхватить падавшую графиню. Она была в сознании, но смертельно бледна и вся дрожала, как в лихорадке.
   - Регина, что с вами? - встревожился Филипп, удерживая ослабевшую девушку в руках.
   Она не могла говорить, только крупные слёзы катились по её щекам и терялись на бархатном колете Филиппа. Но он понял её без слов: детские страхи, ужас перед холодными, тёмными коридорами монастыря, выговоры настоятельницы, непрекращающиеся нарекания монахинь, внушавших ей на каждом шагу, какая она никчёмная, неисправимая, злая девчонка, и безысходное одиночество - все это, так тщательно прятавшееся в её душе, пока она жила в родном доме, под крылом брата, теперь с новой силой захлестнуло её так, что невозможно было вздохнуть. Регина прижалась, вся дрожа, к Филиппу, спряталась в его руках, лишь бы не видеть эти унылые каменные стены, до основания пропитанные покорностью судьбе и нечеловеческой тоской. Монастырь для графини был той же могилой, только в нём хоронили заживо. Она вновь почувствовала каменные плиты под ногами, грубую ткань форменного платья на теле и горячие капли воска, обжигавшие её детские пальцы, до слуха доносились слова молитвы, без устали повторяемые монахинями, и запах ладана окутал её, словно туманом. И словно наяву услышала она слова молитвы. Молитвы о душе безвременно убитого воина - графа де Бюсси. Регина сошла бы с ума, если бы сухие и горячие губы Филиппа не прижались к её лицу, осушая слёзы, а его руки не сжали до боли её тело.
   - Я не хочу туда, - еле слышно прошептала Регина, и ответ де Лоржа вернул её к жизни.
   - Вас никто туда не отпустит. Я скорее умру, чем отдам вам кому бы то ни было. Я с вами и всё будет хорошо. Я здесь, я рядом, бедная моя девочка. И я вас люблю.
   Регина вздохнула и, закрыв глаза, притихла у его груди, слушая, как громко бьется сердце, живущее только ею одной. Луи был на войне. Ему грозила смертельная опасность и вся её любовь не могла сейчас защитить его ни от стального клинка, ни от вражеской пули, ни от болезни, ни от холода и дождя. Но почему-то рядом с Филиппом все страхи исчезали, оставалось только тихое счастье и сознание своей красоты и молодости, и желание жить. И не было тоски и боли, одиночества и отчаяния. Словно в его объятиях она каждый раз рождалась заново и это была другая Регина: юная, беззаботная, не знающая одиночества и отчаяния, чистая и невинная, нежная и мягкая.
  
  
   Им всё же пришлось вернуться в город: графиня была слишком слаба для конных прогулок. Де Лорж, счастливый, как младенец, настоял на том, чтобы домой отвез её он, поскольку не был уверен, что она выдержит обратную дорогу. Герцогиня откровенно веселилась, глядя на то, как сияющий Филипп везёт в своём седле котёнком льнувшую к нему Регину.
   На улице Монторгей они встретили Майенна, который разыскивал по всему Парижу сестру, чтобы сообщить ей об очередной эскападе короля. Генрих III носился в холщовом рубище по коридорам Лувра, кричал о смертных грехах рода людского, грозил придворным Страшным судом и прочее, и прочее. Такое с ним приключалось с завидной регулярностью и все без исключения обитатели Лувра, особенно наиболее приближенные к его величеству, вынуждены были поддерживать эту блажь, подвергать себя самобичеванию, простаивать на мессах многие часы, и оставлять в церкви перстни и браслеты, набитые золотыми монетами кошельки и фамильные драгоценности. Те, кого Генрих не находил в рядах кающихся, рисковали попасть в немилость, а то и быть изгнанными в провинцию. Насколько было известно Регине, граф де Бюсси любил во время шествия по улицам присоединиться к королевскому шуту г-ну Шико и охаживать плетками всех, кто подворачивался под руку, причём по весьма интересному стечению обстоятельств под рукой оказывались именно те, кого обоим ловкачам давно не терпелось погладить плеткой.
   Поскольку Регина недавно появилась при дворе, ей ещё не приходилось участвовать в подобных шествиях. Она бы и сейчас с удовольствием отсиделась дома, но Филипп с Екатериной-Марией встали насмерть.
   - Будьте благоразумны, - безуспешно взывал к её рассудку де Лорж, - вы и так уже скоро навлечёте на себя гнев короля тем, что ведёте себя, как неисправимая еретичка. Вы думаете, святая инквизиция с подачи королевы-матери до вас не дотянется? Разложить костёр и поднести к нему факел - дело нехитрое. Не дразните гусей, графиня. Неужели так сложно хотя бы два раза в неделю проснуться пораньше и пойти к мессе?
   - Ангел мой, граф на этот раз говорит разумные слова. Вам стоит быть осторожнее. Есть вещи, существование которых нужно принимать безоговорочно. Не всегда вас будет защищать ваша красота и громкое имя брата - может так случиться, что всё это обернётся против вас, - поддержал Филиппа Шарль Майенн.
   Регина демонстративно зажала ладонями уши, но не тут то было - герцогиня хлестко ударила сложенными перчатками её по рукам и зашипела на всю улицу:
   - Ничего не случится с твоей бархатной кожей, если её пару раз оцарапает плётка, и с твоими нежными ножками не произойдёт ничего страшного, если ты пройдешь босиком две-три улицы. А завтра утром ты как миленькая встанешь, оденешься поскромнее и пойдёшь в церковь вместе со мной. С тебя не убудет, если ты исповедуешься, и духовник тебя не съест. Ну, разве что соблазнит, так тем лучше для тебя. Я могу обеспечить тебе весьма искусного в амурных делах аббата. Что бы там не вбила ты себе в голову, незачем понапрасну злить короля, а святую церковь и подавно. Ты меня поняла?
   Графиня тяжёло вздохнула, но возражать не решилась. Екатерина-Мария была права, впрочем, как всегда. Регине оставалось только смириться с неизбежным и примерить маску истовой католички.
   Юная графиня вернулась домой в полном изнеможении и прескверном расположении духа только на утро следующего дня в сопровождении бледных де Лоржа и Майенна, когда вся прислуга была поставлена на уши встревоженной Франсуазой, а юные пажи сбились с ног, разыскивая по всему городу свою госпожу.
   - О, госпожа Беназет, - уверяли её вернувшиеся с площади Николетта и Марианна, - мы собственными глазами видели госпожу графиню. Король устроил покаянное шествие по главным улицам. Там столько много знатных дам в красивых нарядах и молодых кавалеров. Они бьют себя плётками, поют молитвы, падают на колени и молят Господа о спасении.
   - Две безмозглых курицы! Вместо того, чтобы искать хозяйку, вы пялили зенки на молодых дворян, а эту историю сочинили уже по дороге. Так я вам и поверила! Чтобы моя беспутная голубка приняла участие в этом балагане!
   - Вот святой истинный крест, госпожа Беназет! Их сиятельство тоже там были!
   - И охаживала себя плёткой, и ползла в новом платье на коленях по грязной площади? Да я скорее поверю в то, что бесплодная блудница Наваррская родила наследника своему мужу, чем в то, что моя девочка молится рядом с королём. Уж чего-чего, а благочестия в ней, увы, меньше, чем у тебя, Марианна, ума.
   - Но весь двор там был! Я столько знати в жизни не видела! Дамы своими подолами всю улицу вымели, и наша госпожа среди них была, - стояла на своём упрямая Марианна.
   - Как она могла там оказаться, если с утра уехала верхом вместе с герцогиней де Монпасье и графом де Лоржем?
   - Вот-вот, и они там тоже были!
   - А Деву Марию ты среди них, случаем, не видела?
   - Их сиятельство вернулись! - прервал их спор старый дворецкий.
   Франсуаза выбежала к дверям и опешила: к её величайшему изумлению чертыхавшуюся Регину буквально вытаскивал из портшеза герцог Майенн, а Филипп тем временем рассказывал подъехавшему Бертрану о том, как им пришлось участвовать в новой безумной затее короля. Мало того, что они почти полгорода обошли пешком, усердно бичуя себя, так ещё и пришлось на коленях ползти едва не через весь Ситэ, в результате чего от роскошного нового наряда Регины остались пыльные, грязные лохмотья. А потом все они три часа кряду отстояли молебне, заказанном кающимся королем. Дальше началось что-то уж совсем невразумительное: Генрих собрал всех в Лувре и понеслось. Припадки благочестия сменялись требованием зажечь все свечи, играть музыку, танцевать и пить вино, потом ни с того ни с сего король вновь звал своего духовника и клеймил всех закоренелыми грешниками и вавилонскими блудницами. Регина окончательно укрепилась в своем мнении о том, что династия Валуа увенчалась безумным выродком-содомитом.
   - Ну, всё. После такого благочестивого дня можно грешить неделю, не боясь потом гореть в геене. Как вы смотрите на то, чтобы согрешить сегодня в полночь, прекрасная мадонна улицы Гренель? - игриво шепнул на ухо Регине Майенн, но вместо ответа получил лишь бешеный взгляд де Лоржа.
   - О, господа, я слишком устала, чтобы кокетничать с вами и вмешиваться в ваши вечные ссоры. Можете сто раз поубивать друг друга на дуэли, только оставьте меня сегодня в покое - я хочу спать! - капризным голосом затребовала графиня, едва лишь оба ее поклонника притронулись к шпагам.
   Филипп и Шарль тут же рассыпались в извинениях, но госпожа Беназет взашей вытолкала их за дверь, велев не забивать голову своими глупостями юной графине. У Регины хватило сил только на то, чтобы подняться в свою комнату и провалиться в глубокий сон. Она проспала до вечера, а открыв глаза, обнаружила у своей постели две корзины цветов: белые лилии - от Филиппа и кроваво-красные розы - от Майенна, и скромный букет маргариток от неизвестного воздыхателя. Цветы были оставлены у дверей дома, и Франсуаза с гордым видом покрасовалась с ними на крыльце (пусть соседки умрут от зависти, глядя, какие букеты получает её любимица) и принесла их в спальню графини. К цветам прилагались и более красноречивые подарки. Филипп, любящий сюрпризы, преподнес ей сделанное на заказ в Венеции, у самого Джунты, издание Вийона - ин-фолио, в переплёте из серебристого бархата, инкрустированном жемчугом и маленькими бриллиантами. Наверное, это было самое роскошное издание лучшего поэта Парижа, которое только можно было себе представить. Маро, пожалуй, был бы доволен, увидев его. Регина замерла от восторга и несколько минут заворожено гладила пальцами дивный переплёт и только потом осмелилась наугад раскрыть книгу. В глаза ей сразу бросились строки:
  
   - Кто это? - Я.- Не понимаю, кто ты?
   - Твоя душа. Я не могла стерпеть.
   Подумай над собою.- Неохота.
   - Взгляни - подобно псу,- где хлеб, где плеть,
   Не можешь ты ни жить, ни умереть.
   - А отчего? - Тебя безумье охватило.
   - Что хочешь ты? - Найди былые силы.
   Опомнись, изменись.- Я изменюсь.
   - Когда? - Когда-нибудь.- Коль так, мой милый,
   Я промолчу.- А я, я обойдусь.
  
   Она долго вглядывалась в горькие строки, словно пытаясь что-то прочесть между ними, какой-то ответ, потом устало вздохнула и вернулась к подарку Майенна. Нескромный Шарль не мог уступить своему сопернику и преподнёс нить чёрного жемчуга редкостной величины ценой в небольшое состояние. Из-за этих-то подарков и пострадали две личных белошвейки Регины, которым пришлось трудиться всю ночь, отделывая жемчужно-серое бархатное платье графини чёрным кружевом и вышивкой чёрным шелком, чтобы на следующий день графиня смогла покрасоваться с жемчужной нитью в волосах.
  
  
   Увлечённые поисками приключений, заговорами и собственными страстями, ни Регина, ни Екатерина-Мария, ни граф де Бюсси знать не знали, что вся их бурная деятельность привлекла внимание ещё одной, стремительно набирающей силу стороны - тайного ордена иезуитов, становящимся всё более могущественным в Европе. Взбудораженная религиозными войнами страна словно магнитом притягивала к себе чёрные сутаны иезуитов. Орден был обеспокоен как распространением протестантства, так и интригами Гизов и Испании. Мир в Европе и процветание католической церкви были наилучшими условиями для усиления власти ордена и привлечения в него новых братьев. Но угроза государственного переворота обещала превратить мелкие гражданские войнушки в одну крупномасштабную войну двух государств за господство в Европе, и эта война могла смести с лица земли многое и многих. Политическая обстановка во Франции становилась слишком нестабильной, чтобы орден мог равнодушно за этим наблюдать. Руководство французского отделения ордена поддерживало политику короля, ибо Генрих III, при всех своих человеческих недостатках, был рождён великим королём, вот только проявить своё величие в условиях дворянской грызни, постоянных интриг и междоусобиц ему было сложно. Легенда о проклятии Жака де Моле до сих пор ходила в народе, а скоропостижные смерти Генриха II и двух его сыновей, не оставивших наследников, и становившееся явным бесплодие Генриха III (или его супруги) лишь подпитывали подобные слухи. Гизы, объединившись с Испанией, плели паутину интриг в опасной близости от трона, а не знающая пределов дворянская спесь и давние отношения вассал-сюзерен расшатывали трон, словно утлую лодчонку во время шторма.
   По случайному стечению обстоятельств, письмо от папского легата Антонио Поссевино пришло в Париж в тот же день, когда на улицу Гренель ступила маленькая ножка графини де Ренель. Этот умнейший человек, сумевший добиться положения секретаря при папе Григории XIII, настоятельно рекомендовал своим французским собратьям уделить особое внимание клану Гизов и постараться держать в руках все нити заговора, тянущиеся от улицы Де Шом через пол-Европы в Мадрид, во дворец Алькасар. А вскоре после получения этого письма у кардинала Лотарингского самым естественным образом появился новый секретарь, талантливый молодой иезуит Этьен Виара.
   Было ему двадцать два года, происходил он из семьи мелкого галантерейщика, который по причине многочисленности семейства пристроил детей, как мог, и лишь Этьену, по мнению всей семьи, несказанно повезло: настоятель монастыря, где он учился, заметил рассудительного, умного и проницательного мальчика и написал рекомендательное письмо своему другу аббату дю Шатле. Молчаливый Виара вскоре вступил в орден иезуитов и за несколько лет сделал стремительную карьеру, проявив все свои таланты и способности, которыми его щедро наделил Создатель. Заметив, что его иконописная красота гипнотически действует на всех без исключения женщин, руководство ордена устроило его к кардиналу Лотарингскому, известному светскому льву и ценителю всего прекрасного и изящного, славящемуся, помимо всего прочего, ещё и своими любовными похождениями. Этьен столь сильно напоминал кардиналу его в юности, что вскоре он уже не мог без него обходиться. О том, какие сведения через этого юношу попадали к ордену иезуитов, кардинал, конечно, не мог даже догадываться, но в работе Лиги и в личных делах этого великого Гиза (а его личные дела почему-то всё время оказывались делами государства) Виара был незаменим. А уж во времена, когда судьбы государств зависели от женской улыбки, молодость, обаятельная внешность и хорошие манеры мужчины играли не последнюю роль.
   Вот и сейчас кардинал заметил, что даже его сестра проявляет живейший интерес к персоне молодого секретаря. Екатерина-Мария разговаривала с кардиналом Лотарингским, время от времени поглядывая на сопровождавшего его юношу. Тонкие черты и строгая красота его лица произвели на герцогиню приятное впечатление, а загадочный огонь, едва тлевший в глубине серых глаз, завораживал и пугал. Чем-то этот мальчик цеплял её, и сколько бы она ни всматривалась в его отрешённое лицо, она никак не могла понять его загадку.
   - Твоё высокопреосвященство, - наконец, не удержалась Екатерина-Мария, - а что это твой секретарь всё время молчит? Или он немой?
   - Нет, мадам, - подал голос юноша, - я просто не осмеливаюсь мешать вашей беседе.
   И голос у него был изумителен, отметила про себя герцогиня.
   - Кардинал, а могу я попросить твоего секретаря для своей подруги?
   - В качестве кого? - кардинал сразу догадался, что речь идёт о непутёвой графине де Ренель, дурно влиявшей, по его мнению, на Екатерину-Марию и Шарля, и без того отличавшихся неуправляемым характером.
   - Духовника, - язвительным тоном ответила герцогиня.
   - У неё до сих пор нет духовника? - брови кардинала взлетели вверх.
   - Ну, нет. И что с того? Завтра будет. Вы не возражаете, святой отец?
   Этьен улыбнулся и пожал плечом, вопросительно взглянул на кардинала.
   Гиз-старший махнул рукой и утомлённо обронил:
   - Дело Церкви - спасение заблудших душ. А Регины де Ренель как никто другой нуждается в духовном наставнике. Ей это просто жизненно необходимо. Помолитесь, брат мой, и вступайте на этот тернистый и неблагодарный путь возвращения в лоно католической церкви этой отбившейся от стада овечки. Вам воздастся.
   Екатерина-Мария выразительно посмотрела на брата, но никак не стала комментировать его проповедь. Ради такого случая можно было и потерпеть занудство кардинала. Зато теперь Регина не отвертится. Тем более молоденький иезуит должен ей понравиться.
   Всегда отличавшиеся своей проницательностью, в этот раз два представителя могущественного клана Гизов не заметили, как блеснули серые глаза секретаря. Юноша был прекрасно осведомлён о том, что очень часто кардинал Лотарингский бывает не в курсе всех интриг, которые искусно плетут нежные руки его сестры. А вот её ближайшая подруга может о них не только кое-что знать, но и принимать участие. Юная и пылкая графиня де Ренель могла стать тем бесценным источником информации, который был так необходим ордену в Париже. Ну а слухи о сказочной красоте этого "источника" делали миссию Этьена только приятнее.
  
  
   На следующее утро Регина проснулась с твёрдой уверенностью на предстоящей охоте выбрать время и намекнуть Филиппу на то, что пора бы перейти и к более решительным мерам. Она ещё не знала, что стук дверного молотка, раздавшийся в ту же минуту, и шаги дворецкого, направлявшегося к дверям, уже толкнули её на тот шаткий мостик над бездной, в которую ей суждено было сорваться. В спальню с платьем в руках вошла горничная графини, строптивая Николетта:
   - Госпожа, - звонкий голос девушки заставил Регину вынырнуть из объятий одеяла, - госпожа, к вам пришел священник.
   - Что ты мелешь? Какой священник? Я ещё не собираюсь принимать последнее причастие. По крайней мере, никто из вас моей смерти не дождется.
   - Госпожа, он говорит, что пришёл по протекции герцогини де Монпасье.
   Брови Регины удивлённо взлетели вверх: Екатерина-Мария обеспокоена спасением её души!
   - Вот как! Что стоишь? Помоги мне одеться, надо же хоть посмотреть, кого мне отправила дражайшая Катрин. Дай-ка мне из шкатулки серебряное ожерелье с бирюзой и корсет затяни потуже.
   Через полчаса, заставив юного иезуита прождать как можно дольше, но не выходя при этом за рамки общепринятых правил, Регина спустилась по лестнице в гостиную. На фоне светлого дерева и золотисто-коричневых оттенков тканей гостиной чёрная сутана иезуита маячила мрачным нелепым пятном. Уловив шелест шелков и кружев, монах отвлекся от созерцания портретов предков де Бюсси и, почти бесшумно скользнув к лестнице, подал руку спускавшейся со ступенек графине. Но опасную и увлекательную игру суждено было начать не ему: ювелирно отточенным движением Регина наступила носком туфельки на кружева юбок и с возгласом неподдельного изумления упала в объятия иезуита. Жар его тела она почувствовала даже сквозь жёсткий корсет, щёки юноши заполыхали румянцем, а в серых глазах промелькнул испуг. "Ну, теперь-то ты у меня на поводке ходить будешь! - мысленно возликовала сия бессовестная кокетка, - Ай да герцогиня, уж не из своей ли коллекции ты выбрала мне этого красавчика!".
   Стыдливо опустив ресницы, чтобы скрыть шаловливые искры, брызжущие из глаз, она поблагодарила юношу за расторопность, не спеша, однако, высвободиться из удерживавших её рук. Минутное замешательство прошло, и он в сдержанных выражениях извинился, разжав объятья. Регина выложила главный козырь, вскинув на него свои бездонные глаза - ловушку, из которой ещё никто не выбирался. И едва их взгляды встретились, у неё в душе шевельнулось тревожное подозрение, что на этот раз она приручила явно не того зверя: огонь, сверкнувший ей на встречу, был холоднее льда и безжалостней смерти. Это длилось всего одно короткое мгновение, но за это мгновение Регина увидела отблеск костра инквизиции и пламя самого дна ада. Лёгкий взмах ресниц - и вот уже огня как не бывало, безмятежные серые звёзды сияли с юношеского лица. Но Регина уже приняла вызов, как принимают брошенную перчатку, и согласилась на дуэль. Шпаги скрестились, пути назад не было.
   А как невинно выглядело всё это со стороны! Юный духовник, чей образ был скопирован с витражей готических соборов, само воплощение Архангела Михаила, исповедовал грешную Лилит. Вот только изворотливость и проницательность иезуитов, вошедшие в поговорки, оказались, как это часто случается, бессильны против женского коварства.
   Её Сиятельство предложила Этьену остаться на обед. Приглашение было сделано с такой обезоруживающей улыбкой, с таким трепетом ресниц, что отказать было невозможно. Первый шаг на раскачивающийся из стороны в сторону мост был сделан, дощечки неслышно посыпались вниз - пути назад не существовало. Высоко-высоко в небе, за слоем облаков, догорая, отчаянно пульсировала маленькая звездочка. И когда за обеденным столом две одинаково гибких тонких руки - прозрачно-белоснежная и оливковая - взялись за один кусок хлеба, а потом встретились на одном куске оленины, на семью де Бюсси легла тень крыльев Ангела Смерти. Регина с аппетитом, не соответствующим её хрупкому сложению, уплетала всё подряд: от капусты до сдобных булочек, а Этьен с любопытством наблюдал за ней, весело удивляясь, как такое количество пищи может поместиться в теле королевы эльфов. "Не иначе, ведьма" - добродушно подумал он, еще не придавая значения своим мыслям.
   - Её Светлость герцогиня Монпасье упомянула, что Ваше Сиятельство без должного уважения относится к католической церкви, - приступил к щекотливому разговору иезуит.
   - О! Ну почему сразу к католической церкви? Уверяю вас, святой отец, что я не являюсь тайной протестанткой.
   - Вы не ходите к мессе?
   - Это вопрос? А то звучит как обвинение. Я хожу к мессе. Ну, может, не так часто, как принято. Но виной всему не моя ересь, а обычная рассеянность, - Регина мило улыбалась и виновато хлопала ресницами.
   - Лишь бы молитвы, которые вы произносите, шли от чистого сердца. Одно искреннее обращение к Богу, я думаю, значит гораздо больше, чем посещения церкви ради того, чтобы передать записку над чашей со святой водой...
   - ..или придти на исповедь с целью соблазнения священника, - продолжила графиня, - вы ведь это хотели сказать? Я вижу, святой отец, что вы тоже впадаете в ересь. Не для того ли, чтобы обвинить потом меня?
   - Ваше Сиятельство по какой-то неведомой мне причине не питает доверия к духовным лицам.
   - Есть такое. Ничего не могу с этим поделать.
   - Но вы исповедуете католическую веру?
   - Да. Можете быть спокойны.
   - Мне стало известно, что у вас нет духовника.
   - По приезде в Париж я действительно осталась без духовного наставника, - печальный вздох, - но не могла же я лишить обитель урсулинок их священника. А в Париже меня закружила новая, совершенно незнакомая мне жизнь, новые друзья, новые впечатления и...
   - ...и для исповеди и мессы не осталось времени.
   - Возможно, просто я не нашла ещё человека, через которого я хотела бы обратиться к Богу и которому могла бы открыть свою душу. Или вы не согласны с тем, что в подобных вопросах нужно прислушаться в первую очередь к своему сердцу? Что, как не моя избирательность и серьёзность в выборе своего духовного наставника, подтверждает искренность и чистоту моей веры? Ибо я верую не потому, что так делают все, а потому, что это нужно моей душе?
   - Ваше Сиятельство сейчас говорит об очень серьёзных вещах. О том, о чём большинство людей старается даже не думать. Что может помешать мне признать вас еретичкой и довести своё мнение до высшего духовенства?
   - Моё доверие к вам. И то, что вы не считаете меня законченной еретичкой, заслуживающей костёр.
   - То есть мне Ваше Сиятельство доверяет?
   - Мы ведь сейчас говорим о моей вере и я открываю перед вами свою душу. Разве не налагает это на вас определённых обязанностей?
   - Ваше Сиятельство имеет в виду обязанности духовника?
   - А разве не для этого вы пришли? Видите ли, святой отец, до вас герцогиня де Монпасье никогда не присылала ко мне священников с утра пораньше. Да и в полдень тоже. Вообще не присылала. Видимо, вы сумели произвести на неё впечатление и она решила доверить вашему попечению мою бессмертную душу.
   - Я не знаю, как относиться к вашим словам, Ваше Сиятельство. Ваш голос полон кокетства, ваша улыбка лукава, но ваши глаза чище ангельских крыльев. И я не могу понять, смеётесь ли вы сейчас надо мной и моей верой, или прячете за легкомысленным кокетством страх и боль.
   Слова, произнесённые мягким и вкрадчивым голосом, тем не менее заставили Регину резко вздёрнуть подбородок:
   - Поосторожнее в своих суждениях, святой отец. В доме графа де Бюсси не стоит произносить слово "страх". И, кроме того, не нужно приписывать мне того, что я смеюсь над чьей-либо верой. Иначе я могу подумать, что вы всё же решили поставить на мне клеймо еретички!
   - Прошу простить меня, если чем-то обидел Ваше Сиятельство, - Этьен смиренно опустил глаза, - у меня и в мыслях такого не было. Просто я хочу, чтобы вы были столь же откровенны со мной, сколь и я с вами. Если, конечно, вы желаете, чтобы я был вашим духовным отцом.
   - Ну, для моего отца вы слишком молоды, - усмехнулась Регина, - а вот для духовника в самый раз. Что касается откровенности... думаю, вы можете на неё рассчитывать.
   Самое смешное заключалось в том, что Регина и в самом деле была в равной степени откровенна с Этьеном, как и он с ней. То есть ровно наполовину. И даже меньше. Этьен преследовал свои цели, пытаясь добиться расположения задушевной подруги главной интриганки двора, Регина же просто решила прикрыться от недовольства церкви духовником, которым в дальнейшем собиралась вертеть по своему усмотрению. Священник проверял на графине свои таланты иезуита, она же оттачивала на нём мастерство обольстительницы.
   "Этот орешек будет покрепче любвеобильного Анрио и недалёкого Франсуа Анжуйского. Что ж, тем забавнее будет игра", - думала Регина, глядя сквозь полуопущенные ресницы на Этьена.
   "А она гораздо умнее и интереснее большинства титулованных шлюх. И действительно невероятно красива. И что самое удивительное - ранима и чиста. Как ни странно", - думал в свою очередь Этьен, незаметно для себя погружаясь в призрачно-серую глубину сияющих женских глаз.
   Говорят, ничто так не сближает людей, как совместные трапезы на домашней кухне. Ворвавшиеся в дом Майенн и де Лорж, которые опять умудрились столкнуться у самых дверей, притом, что на улицу Гренель они въехали с разных сторон, застали увлекательное зрелище: разрумянившаяся Регина, хохоча, что-то рассказывала молоденькому ясноглазому священнику, а тот грыз яблоко, давясь от смеха.
   - Графиня! - в один голос ахнули соперники.
   Регина смолкла на полуслове, обернувшись к двери. Этьен судорожно проглотил непрожеванное яблоко, но успел придать себе невозмутимый вид. Испепеляющие взгляды дворян, казалось, нисколько его не затронули.
   - Что такое? - поинтересовалась девушка, поднимаясь из-за стола. - Вы почему врываетесь на кухню, как будто это дом Колиньи?
   Шарль, прекрасно знавший мнение Регины по поводу Варфоломеевской ночи, ретировался за спину друга, предоставляя тому отдуваться за двоих.
   - Графиня, - тихая улыбка Филиппа мгновенно разогнала мрачные тучи на лице девушки, - мы просто очень торопились, чтобы сообщить вам о королевской охоте.
   - Я надеюсь, король не передумает в последний момент, как было в прошлый раз, и охота не превратиться в уличное богослужение?- иронично осведомилась Регина, мысленно уже выбирая наряд для охоты.
   - Двор едет в Блуа. Вы ведь ещё не видели эту прелестную игрушку нашего короля? О, графиня, вы должны непременно увидеть это Орлеанское гнёздышко! - высунулся из-за плеча Филиппа младший Гиз.
   Регина в восторге захлопала в ладоши:
   - Ну наконец-то! Хочу в Блуа! Луи говорил, что там очень красиво! Надеюсь, вы двое не откажетесь сопровождать меня? О! Мне нужно надеть что-то особое!
   Этьен осторожно кашлянул в сторонке. Регина перевела на него рассеянный взгляд: новость о поездке двора в Блуа совершенно затмила собой недавний разговор с новоявленным духовником.
   - О-о! Я прошу прощения, святой отец, но давайте продолжим наш разговор в другой раз? Как только я вернусь в Париж, я сразу же извещу вас об этом, - ясные глаза её сияли такой неподдельной детской радостью, что Этьен не смог сдержать ответную улыбку.
   Эта девушка, в своей непосредственности так отличавшаяся ото всех знатных особ, которых он успел немало повидать, нравилась ему всё сильнее. Он с трудом мог представить себе, что за этой ускользающей улыбкой могут скрываться дурные помыслы и страшные грехи. Знаменитая придворная красавица оказалась прелестным и немного кокетливым дитя, которое по причине неопытности, отсутствию мудрого наставника и столь свойственного красавицам легкомыслия оказалось втянуто в интриги коварных Гизов. И Этьен уже готов был возложить на себя миссию спасения этого цветка невиданной красоты от всех соблазнов и опасностей грешного света.
   Он снова улыбнулся и, прощаясь с графиней, благословил её в дорогу. И удалился, продолжая благословлять её царственное имя, пропустив тот миг, когда новое божество, рыжеволосое и белокожее, слегка потеснило в его душе прежнего Бога. Откуда было знать отцам-иезуитам об этой особенности графини де Ренель - становиться божеством в глазах всех, кто однажды был ослеплён её красотой.
   - Герцог, - Регина перевела потеплевший взгляд на Майенна, - через час я буду ждать вас у конюшни.
   Филипп не успел возмутиться столь явным пренебрежением его обществом, как рука графини доверительно легла ему на колет:
   - А вы, граф, можете остаться и помочь мне выбрать наряд.
   Следующие полчаса Регина в панике металась по комнате, швыряясь чем попало в нерасторопных горничных: извечный женский вопрос "Что надеть?" стоял ребром. Любимое тёмно-зелёное платье было безнадежно испорчено по вине бестолковой Марианны. Графиня готова была растерзать эту растяпу, если бы это помогло. Наконец, Регина вылетела к Филиппу в одном корсаже и нижней юбке:
   - Филипп, я не еду. Мне совершенно нечего надеть. Красное платье вышло из моды, его не успели отделать по новой, в сером я не смогу усидеть на лошади, остальные либо не подходят для охоты, либо меня в них уже видели. О! Как же я умудрилась так запустить свой гардероб?
   Де Лорж, ни слова не понявший из её криков по причине полного невежества в женских тряпках, молчком взял её под локоть, подтащил к зеркалу:
   - Взгляни на себя. Женщины, обладающие такой красотой, могут не заботиться о нарядах. Ты будешь ослепительна даже в ливрее дворецкого, так что никто не обратит внимания на красное платье.
   Наивный Филипп, рассуждавший с точки зрения влюбленного рыцаря, совершенно не брал в расчет придворные нравы и мстительность луврских хищниц. Послушай его Регина и появись на королевской охоте не в том наряде, и завтра о полном отсутствии вкуса и пустом гардеробе графини знала бы вся Европа. Иметь менее 30 туалетов не могла себе позволить не одна уважающая себя придворная красавица. Даже среди мужчин это считалось первым признаком провинциального воспитания и пустого кошелька. А уж сестре такого блестящего кавалера, как де Бюсси, да ещё обладающей столь неординарной внешностью, появиться два раза в одном и том же платье было смерти подобно. Так что заверения Филиппа нисколько не могли утешить Регину.
   Но в его словах она уловила то единственное, что было здравой мыслью. И достаточно оригинальной. На графиню нашёл творческий стих. Испустив какой-то немыслимо-дикий победный визг, она расцеловала опешившего Филиппа и бросилась в комнату Луи. Перед её глазами стояло восхищённое лицо Генриха Наваррского, когда он впервые увидел её в наряде пажа. Горничные перепуганной стайкой метнулись следом, оставив Филиппа среди вороха шелков и кружев.
   Когда графиня вернулась, де Лорж едва устоял на ногах: она была в мужском костюме. Безошибочно выбрав лучший из охотничьих туалетов своего брата, она сейчас стояла в позе Артемиды Эфесской и гордо улыбалась. Филипп не мог не согласиться, что мужская одежда изумительно ей шла. Бархатный колет глубокого тёмно-фиолетового цвета, искусно украшенный серебряным шнуром и пуговицами с аметистом, соблазнительно обрисовывал тело, и так непривычно было видеть его свободные изгибы, не скованные вечным корсажем. Чёрные, тоже бархатные штаны плотно облегали её длинные ноги, и когда Регина шагнула к де Лоржу, слегка качнув бедрами, у того перехватило дыхание. Филипп успел трижды проклясть того умника, который изобрел корсажи и кринолины: освободившееся от ненужных оборок, пластин и крючков тело женщины было невероятно гибким и желанным, а тёмный бархат и особый покрой одежды не скрывал, а ещё сильнее это подчёркивал.
   - Сапоги, правда, мне велики, - пожаловалась Регина, - придётся опять разувать Мишеля.
   - Опять? - переспросил Филипп, которому графиня в мужском платье кого-то сильно напоминала.
   Она стрельнула глазами в сторону, потупилась и закусила губу. Все признаки всплывавшей наружу шалости были налицо. И тут де Лоржа осенило.
   - "Белый конь"? - не то спросил, не то констатировал он и укоризненно покачал головой.
   Регина помолчала, посопела, потом совсем по-детски буркнула:
   - Догадался, да? Ну и ладно. Я была в "Белом коне". Это меня Бертран схватил за шиворот. Это я сиганула у тебя под ногами из трактира, - сознаваться, так уж до конца.
   - Луи знает?
   Она вскинула на него совсем уж перепуганные глаза:
   - Только попробуй ему сказать!
   - И что ты там делала с Генрихом Наваррским?
   - Там ещё, если ты не заметил, Катрин была, - по наивному мнению Регины, присутствие подруги должно было опровергать все подозрения в любовной интрижке с Генрихом.
   Филипп был прямо противоположного мнения на этот счет:
   - В этом я и не сомневаюсь. Куда ж вы друг без друга. Потому и спрашиваю, что ты делала в компании Генриха Наваррского?
   - Господи, ну что такого я могла сделать в трактире?! - возмутилась она, - мы просто весело проводили время. И всё!
   - Действительно, веселее некуда. Напились, как подмастерья, спровоцировали драку и позорно сбежали, выставив благородных дворян дураками.
   Всем своим видом Регина выражала сейчас, что этих дворян вовсе не составляло труда выставить дураками, гораздо сложнее представить их умными. Но деликатно промолчала. Высказывать такое Филиппу у неё как-то язык не поворачивался. К тому же она прекрасно понимала причины этого допроса.
   - Я не изменяла тебе с Генрихом Наваррским. Я невинна. И если уж для тебя это так важно, то могу заверить тебя, что я осталась девственницей, даже поужинав в трактире с Генрихом Наваррским. И, кстати, ты легко можешь при желании в этом убедиться.
   И неизвестно, чего больше было в её голосе: оскорблённой невинности, вызова или предложения послать ко всем чертям королевские забавы и остаться здесь, в Париже. В объятиях любимой женщины.
   Де Лорж густо покраснел и опустил глаза:
   - Прости. Я вовсе не это хотел сказать. Просто я не понимаю, почему ты мне этого сразу не сказала. Ведь всё могло обернуться по-другому. Луи мог даже ударить тебя, если бы не узнал. Ты представляешь, что бы с ним и со мной потом было? Кто бы кого вызывал на дуэль? А Генрих и тот мальчишка-гугенот? И куда сунулась со своей хромотой сама герцогиня Монпасье? Вы вели себя, как ветреные и безответственные мальчишки-пажи. Никогда больше так не поступай ни со мной, ни со своим братом.
   Впервые в жизни Регина умирала от стыда. Если бы на неё сейчас гневно обрушился взбешённый Луи или Шарль Майенн устроил сцену ревности, она бы, конечно, возмущалась и скандалила и, в конце концов, обвинила бы во всём их самих. Поступать так с Филиппом она не могла. Слишком сильная любовь и слишком тихая грусть жили в его голосе. Он не злился на неё и почти не ревновал - он за неё тревожился, он печалился из-за неё. В его глубоких синих глазах не отражалось ничего, кроме её лица. И в такие минуты Регина ненавидела себя за то, что не может ответить ему таким же сильным чувством, что всю свою любовь до последней капельки выплёскивала под ноги брата. Выплёскивала в никуда, в бездонную гулкую пропасть, куда сама не падала только потому, что Филипп держал её каждым своим вздохом. Яркий, шумный, непредсказуемый и могучий Майенн тоже ей нравился, и порой искры и брызги его страстей будили в ней тягу окунуться с головой в бурное море Гиза. Но эта волна накатывала и отступала, а нежность к Филиппу и тайное желание его полюбить церковной свечой теплились в её сердце.
   Она бесшабашно тряхнула головой:
   - Совсем забыла про пажа. Я пойду выкраду у него сапоги, ладно?
   Виновато улыбнувшись, она мимолётно коснулась губами подбородка Филиппа, выбежала из комнаты и вернулась через несколько минут уже обутая в новые дорожные сапожки Мишеля, одной рукой нахлобучивая на голову парчовый берет, украшенный тремя золотыми шнурами с жемчужинами на концах, а второй неумело пытаясь застегнуть точно такой же плащ, немногим более короткий, чем требовала мода, но зато удобнее скроенный. Филипп шумно выдохнул и потряс головой. Даже в берете набекрень и криво надетом плаще выглядела она эффектно. Словно читая его мысли, Регина приблизилась к нему, закинула руки ему за шею и её тёплое дыхание коснулось его лица.
   Стоило Регине оказаться к Филиппу ближе, чем на пять шагов, как он совершенно переставал соображать. Вот и сейчас его руки сами сомкнулись на ее спине, выгнувшейся навстречу ему так, что он почувствовал упругость девичьих грудей. От такого кто угодно мог потерять голову, а в случае с ним это было последней каплей. Он уже тянулся губами к манящей своей открытостью шее графини, и Регина запрокинула голову в ожидании поцелуя так, что берет свалился на пол, и они оба вот-вот готовы были последовать за ним, как их вспугнул свистящий шепот госпожи Беназет:
   - А ну, кыш, голуби! Вы уж ни времени, ни места не знаете! По лестнице Их Светлость поднимаются. Нам только дуэлей посреди спальни не хватало!
   Мудрая кормилица тихо радовалась, когда заставала свою любимицу рядом с графом де Лоржем. Он единственный, по её строгому мнению, был не просто достоин внимания Регины - он заслуживал её любви. Рядом с ним её подопечная из одинокой, переломавшей крылья дикой птицы превращалась в умиротворённую, тихую и нежную женщину. Словно Филипп был уютным тёплым огоньком, освещающим и согревающим тёмные глубины её души.
   Раздосадованный возглас, повторенный на два голоса, к счастью, не был услышан Майенном, и когда герцог вошел в комнату, Регина вертелась у зеркала, а Филипп с видом знатока поправлял плащ на её плечах. Шарль по достоинству оценил оригинальный наряд графини, но при этом выражение его лица было настолько загадочным, что Регина заранее приготовилась к подвоху.
   Когда вся троица вышла на крыльцо, девушка ахнула: разгадка стояла во дворе. Майенн преподнес графине по случаю первой в её жизни королевской охоты воистину роскошный подарок - сверкающе-вороного, без единого белого волоска, тонконогого андалузского жеребца. Де Лорж побледнел от бешенства, зато герцог сиял, как стекло в канаве.
   Но Регина уже забыла про них обоих: её вниманием всецело завладел конь. В немом восторге она ходила вокруг него, время от времени дотрагиваясь кончиками пальцев до лоснящегося крупа, потом, осмелев, обняла его за шею и прижалась щекой к лошадиной морде, блаженно зажмурив глаза. Жеребец, минуту назад покусавший и разогнавший половину слуг, сейчас стоял, присмирев и тихо всхрапывая, словно понимая, для кого был предназначен. Регина шумно вздохнула, запечатлела звонкий поцелуй на бархатистом лошадином носу и объявила:
   - Я буду звать его... Шарбон!
   - Но, дорогая графиня, его зовут Чёрная Гроза... - попытался возразить Майенн, за что едва не попал в опалу.
   - Я так понимаю, что он теперь мой? Следовательно, я могу звать его как мне заблагорассудиться. Хочу, чтоб был Шарбон!
   Конец этому спору положил сам скакун. Он положил тяжёлую голову на плечо хозяйки, всем видом подтверждая её абсолютную власть над собой. Майенн пожал плечами и сдался.
  
  
   Генрих III готовился к охоте и пребывал в добродушном расположении духа, когда его любимец шут г-н Шико в своей обычной манере заявил о том, что к Его Величеству с безотлагательным делом пожаловал канцлер королевы. Генрих скривился:
   - И почему матушка, уезжая к своему дражайшему зятю Анрио, не могла прихватить с собой и этого паука?
   - Потому что в Лувре всегда должен быть паук, который охотиться за мухами, - вкрадчиво шепнул шут.
   - И кто же у нас тут в последнее время так разлетался, что понадобилась паутина с печатью короля?
   - Большая жирная муха по имени Генрих Гиз, ещё одна тощая муха в кардинальской мантии, чёрная бабочка-могильщица с улицы Де Шом. И прелестный глупенький мотылёк, заигравшийся слишком близко от паутины.
   Король изумлённо приподнял бровь и с интересом посмотрел на своего шута:
   - Этак ты, мой дорогой дурак, скоро переплюнешь Ронсара. И как я раньше не заметил сходства герцогини Монпасье с этим мерзким насекомым! А вот наша ослепительная графиня не такая уж и глупенькая. Я так понимаю, ты ей симпатизируешь?
   Шико дурашливо поклонился:
   - В последнее время при дворе стало модным восхищаться графиней де Ренель.
   - Что, настолько модным, что это коснулось даже моего дурака?
   - О, мой король, что уж говорить про меня, дурака, если эта мода задела даже герцога Анжуйского!
   - Что-то меня начинает раздражать эта слабость нашей семьи по отношению к семье Клермонов, - король в раздражении даже пнул свою любимую собаку, вертевшуюся под ногами в предвкушении охоты.
   - Ты, король, будешь удивлён, но канцлера это тоже не радует.
   - Ха! Что ж, раз мнение канцлера совпадает с мнением дурака, думаю, его будет интересно послушать, - фыркнул Генрих, - ладно, пусть войдёт. Только предупреди его, что у меня мало времени, так что пусть говорит коротко и по делу, а не растекается мыслью по древу, как любит королева-мать.
   Когда вошёл Рене де Бираг, Генрих уже догадывался, о чём пойдёт речь:
   - Полагаю, канцлер, вы хотите поговорить со мной о королевских аппетитах отродья Уго Амбуаза? Пока старший брат кувыркается в постели королевы Наваррской, младшая сестрица протаптывает дорожку к постели нашего Франсуа. Ну что ж, сколько я помню, вокруг нашего вертопраха всегда крутились женщины, - и ядовито добавил - И гугеноты.
   - Но раньше эти женщины не относились к окружению Гизов. А Ваше Величество не настораживает тот факт, что эта добродетельная красавица очень быстро сменила сферу своих интересов? Из трепетной лани - невесты графа де Лоржа - она сначала превращается в подругу короля Наваррского, а затем освобождает для себя место фаворитки герцога.
   - А что именно в этой ситуации настораживает вас, канцлер? Девица повзрослела, похотливая порода Бюсси дала о себе знать, так что же удивительного в том, что графиня пустилась во все тяжкие, пошла, так сказать, по рукам?
   - Настораживает то, что эти самые руки очень тщательно подобраны. И подобраны не без участия герцогини де Монпасье.
   - У нашего брата она будет далеко не первой и не последней фавориткой.
   - Да, но кем были прежние? Вряд ли среди них были потомки Уго Амбуаза и Робера де Клермона. И не забывайте о Гизах, стоящих за её спиной.
   - Ну и что вы мне предлагаете? Обвинить графиню в государственной измене и отрубить голову на Монфоконе? Или назвать её ведьмой и отдать в руки Церкви? Чтобы окончательно настроить против себя всех этих спесивых герцогов и графов? И стать посмешищем для всей Европы - король, испугавшийся восемнадцатилетней девчонки!
   - Голову рубить не надо. По крайней мере, графине. Ведь её внезапное увлечение Его Светлостью герцогом Анжуйским нам на руку.
   - Это что-то новенькое!
   - За графиней легче следить, нежели за Гизами. И, в отличие от них, у неё есть слабое место - Бюсси. Страх за него сильнее всех её дружеских чувств к герцогине Монпасье. Стоит только намекнуть на арест графа, и она сдаст с потрохами все секреты и интриги кардинала Лотарингского. Гизы могут плести свои заговоры хоть до скончания века, но в случае явной опасности вы сможете взять в оборот юную графиню. И она будет у вас на коротком поводке.
   Король задумчиво молчал.
   - Пусть пока это осиное гнездо чувствует себя в полной безопасности. Им совершенно ни к чему знать, кто в конце концов продиктует свои условия.
   - Всё не так просто, господин канцлер, как думает моя мать. Потому что эта юная бестия, которую вы любите представлять наивной дурочкой, декоративным украшением особняка Гизов, на самом деле гораздо умнее своего брата. И, возможно, даже вас. Младший Гиз ползает у её ног. А теперь, по вашим же словам, к нему готов присоединиться и наш брат. И пока Бюсси в отъезде, у Франсуа есть все шансы заполучить себе графиню. К тому же, насколько я знаю великолепного Бюсси, он наделает ради прекрасных женских глаз - и не суть важно, если это будут глаза его родной сестры - таких глупостей, что мы будем их разгребать долго и упорно. Бюсси надо было убирать, когда я об этом только заговорил, но королева-мать, Марго и герцог Анжуйский встали на его защиту. И что теперь? Вы не боитесь, канцлер, что ваше оружие может повернуться против вас? С Бюсси станется вызвать на дуэль из-за графини де Ренель кого угодно. Давать Гизам такой шанс - непростительная глупость! Я не хочу, чтобы тех, кого не убьёт шпагой Бюсси, отравила герцогиня Монпасье. Мне не нужны распри ещё и в Париже.
   - Но Ваше Величество, это нельзя пускать на самотёк! Герцог Анжуйский ради власти вступал в союз даже с гугенотами, что удержит его от объединения с Гизами? Тем более если эту идею ему нашепчут звёздной ночью нежные губы графини де Ренель?
   Генрих внимательно посмотрел на канцлера и загадочно улыбнулся. И от этой улыбки канцлеру стало не по себе.
   - Графиня де Ренель и удержит.
  
  
   Это была её первая королевская охота. Это было нечто большее, чем первое появление в Лувре: тогда она была испуганной и растерянной девчонкой, теперь - уверенная в своей красоте и могуществе, гордая, честолюбивая графиня де Ренель. Из Парижа она выехала, как всякая уважающая себя светская львица (несомненное влияние Екатерины-Марии), в окружении собственной свиты, состоящей, не много ни мало, из герцога Майенна, Филиппа де Лоржа, нескольких дворян помельче. И даже королевский шут г-н Шико присоединился к этой сверкающей щегольскими нарядами кавалькаде и развлекал прекрасную графиню своими остротами и пародиями сразу на всех поэтов Плеяды, а заодно и на творения Маргариты Наваррской. На беду Регины, герцогиня Монпасье не поехала в Блуа, отговорившись плохим самочувствием, а иначе от её внимательного взгляда не ускользнуло бы подозрительное желание шута находиться среди окружения графини де Ренель. Но сама Регина, поглощённая очарованием солнечного майского дня, суматохой города, заранее готовящегося к празднику Тела Господня, и полностью увлечённая шумным выездом двора в любимую королевскую резиденцию, не придала значения поведению шута.
   Охота, едва выехав за пределы Парижа, разбилась на три группы: Регина и её небольшое, но ослепительное окружение, причем почти исключительно мужское; Генрих III со своими миньонами и несколькими дамами и злобно шипящий "летучий эскадрон" со шлейфом поклонников и любовников. Вся эта нарядная, смеющаяся, сверкающая драгоценностями и разноцветьем тканей процессия растянулась по дороге так, что добраться от авангарда до хвоста можно было не меньше, чем за два часа. Регина, до этого дня не принимавшая участия ни в чём подобном, была ошеломлена. Они ехали от одного замка к другому и юная графиня едва успевала запоминать всё, что ей наперебой рассказывали Филипп и Шарль, а Шико сопровождал их рассказы уморительными комментариями. Когда процессия остановилась на ночлег в Мён-сюр-Луар, Регина не удержалась и посетила церковь Сен-Лифар, в башне которой сто лет назад сидел опальный Вийон, обожаемый ею. А приём, оказанный королю и его свите Лонгевиллями в Шатодюне! Лувр был ослепителен, Париж был её божеством, но красота этого замка поразила воображение Регины, о чём она и собиралась сказать его владельцам, но Майенн вовремя остановил её:
   - Графиня, вы ещё не видели Блуа. Только когда вы увидите эту жемчужину королевской короны, вы сможете объективно оценить Шатодюн. Нет, он конечно, прелестен, но... Я предпочту умолкнуть до того момента, когда вы увидите Блуа. И ещё, моя дорогая, не стоит так непосредственно выражать свой восторг, иначе вы дадите хороший повод Летучему эскадрону называть вас наивной провинциалкой.
   И Майенн оказался прав. Регина, которая действительно кроме обители урсулинок и Парижа ничего не видела, восхищалась окрестностями Луары и не могла себе представить что-то более великолепное, чем Шатодюн.
   А на другой день, едва рассеялись клубы пыли, поднятые сотнями лошадиных копыт, она увидела бело-красные фасады и серые крыши Блуа. И обмерла от восторга, ибо он был великолепен. Едва отдохнув с дороги, она растормошила де Лоржа и Майенна и потащила их осматривать Блуа. Это дивное творение Колена Бьяра и Жака Сурдо и мастеров Франциска Ангулемского было сказкой, воплощённой на берегах Луары. Поистине, такая красота стоила того, чтобы ради неё терпеть ухаживания герцога Анжуйского и недобрые взгляды короля.
   Блуа представлял собой не старинный укреплённый замок с брустверами, рвами, подъёмными мостами, мрачноватый и грозный. Напротив, это была лёгкая и нарядная королевская резиденция, созданная исключительно для праздников и увеселений. Все постройки комплекса - флигели, капелла, галереи - сочетали в себе черты поздней готики, ренессанса и композиции лучших итальянских архитекторов. Главный флигель замка выходил в первый двор, окружённый стенами. Открытые лоджии и просторные подъезды дышали простотой и безмятежностью. Со стороны главного двора флигель был фланкирован двумя прелестными башенками с винтовыми лестницами (Майенн страшным шёпотом поведал графине, что в левой башне некая красавица, имя которой исчезло под пылью веков, спеша на свидание к любовнику, споткнулась и свернула себе шею, падая с лестницы, и теперь её безутешный призрак пугает впечатлительных девиц). С одной стороны к Главному флигелю прилегал Государственный зал, с другой - флигель Шарля Орлеанского. Но Регине более всего понравилась галерея над алтарной часть капеллы Сен-Кале, открытая винтовая лестница в восьмигранной башне и прелестный "Бретонский насест" рядом с флигелем Гастона Орлеанского.
   - Почему насест? - удивлённо спросила она у Филиппа.
   - При Людовике XII здесь жила королева Анна Бретонская со своим двором. То ли королева умом не отличалась, то ли её придворные дамы слишком громко кудахтали, однако, забавное прозвище сохранилось до сих пор, - встрял со своими обширными познаниями Майенн, так что графу оставалось лишь улыбнуться и утвердительно кивнуть.
   - А вот эти лоджии и украшения фасада почти в точности такие же, как в Урбино, только вместо аркад здесь устроены имитирующие их проёмы в стенах, но получилось в результате довольно мило и совершенно по-французски, - продолжал удивлять своей осведомлённостью Шарль.
   Дальше он пустился с рассуждения об отличии итальянской архитектуры от работы французских мастеров, потом, размахивая руками, долго объяснял, где и что в зданиях осталось от первоначальной резиденции Людовика XII, а что уже было переделано при Франциске Ангулемском, подкинул пару пикантных анекдотов о королеве Клавдии и, конечно же, продекламировал два варианта баллады "От жажды умираю над ручьём" Вийона и герцога Шарля Орлеанского.
   - Только бы он не начал творить свой вариант баллады, - тихо шепнул на ухо Регины Филипп, на что девушка ответила едва слышным смешком, но Майенн был настолько увлечён своей речью, что, как глухарь на токовище, ничего не заметил.
   Но сердиться на герцога было совершенно невозможно уже хотя бы потому, что он, со своей обычной щедростью, предоставил не только Регине с её служанками, но и своему сопернику и по совместительству другу Филиппу де Лоржу флигель, всегда занимаемый в Блуа Гизами. Не смотря на роскошь и поистине королевские размеры, в резиденции не могли с комфортом разместиться все приехавшие. Из Парижа выехал почти весь двор и, конечно же, все взяли с собой камеристок, лакеев, пажей, а некоторые ещё и личных докторов, поваров и даже астрологов. В результате здесь яблоку негде было упасть. Так что благодаря Майенну Регина и Филипп жили практически с королевскими удобствами.
   И не подозревали о том, что младший Гиз спутал королю все карты, поскольку графиня теперь круглосуточно в обществе своих поклонников и под их защитой, и Генрих пока не знал, каким образом можно было их нейтрализовать.
   Но удобный случай вскоре представился сам.
  
  
   Охота вынеслась далеко за пределы замка. Гиканье всадников, лай собак, гулкое гуденье охотничьего рога, свист егерей - всё как-то странно-гармонично слилось и заполнило собой безмолвное доселе пространство леса. Вот мелькнул пятнистый бок оленя, где-то в стороне вепрь яростно ломал ветки, уходя от стаи гончих. Король, наученный горьким опытом своего почившего в бозе брата Карла IX, поднял своих псов на оленя, предоставив вепря другим, более азартным охотникам. Майенн, конечно же, тут же забыл о графине и ринулся загонять зверя. Женщины посмелее не отставали от кавалеров, зачастую не уступая им ни в охотничьем азарте, ни в умении мчаться сломя голову по лесу. Менее искусные в этом деле мило щебетали на поляне, ожидая возвращения героев с трофеями. Регина, в своём мужском наряде и лихом берете так похожая на своего брата, произвела настоящий фурор в самом начале охоты, очень скоро оторвалась на своем вороном демоне от основной группы и, коротко взглянув на графа де Лоржа, исчезла в самой чаще леса. И свистящий шёпот короля "До чего же она похожа в этом камзоле на грациозного мальчика, на Бюсси в юности!" не долетел до её слуха...
   Филипп нашёл её в тихой, укрытой от посторонних глаз лощине. Разрумянившаяся от скачки, с выбившимися из-под берета локонами, она больше всего походила в тот момент на озорного лесного духа. А этот наряд пажа, так подчёркивающий её тонкую талию и длинные ноги... Сердце Филиппа сорвалось в бешеный галоп. Шелест листвы, беспорядочный щебет растревоженных птиц, далёкое гудение егерских рожков слились в какой-то дурманящий гул. Запах пряной, разогретой на солнце травы и отсыревшего в тени деревьев мха сводил с ума. Ни одну женщину Филипп ещё не желал так остро и так непреодолимо. Охотничий азарт заразил их обоих, только вылился он не в страстную погоню за трофеями и добычей, а в дикую любовную лихорадку.
   Филипп спрыгнул с лошади и, шатаясь, подошёл к Регине. Она к тому времени уже с трудом понимала, что с ней творится, но священный образ Луи, душеспасительные проповеди матери-настоятельницы и великие планы Екатерины-Марии забылись в то же мгновение, когда она увидела пляшущие в синих глазах де Лоржа всполохи страсти, а в следующий миг они уже упоённо целовались. И как тогда, в портшезе, её тело отказывалось подчиняться разуму, а требовало и жаждало только губ и рук Филиппа. Было забыто всё: охота, кони, король, Блуа, - остался только ослепительно-солнечный день, высокое небо и чарующий запах весенней травы, на которую упал Филипп, увлекая за собой Регину.
   Но история с портшезом повторилась со всей своей злой иронией. Только Орильи и д'Эпернона заменил несущийся напролом матерый вепрь. Как удачно пошутил позже де Лорж, замена была равноценной и вполне логичной. Но в тот момент, как только Регина увидела пару маленьких красных глаз и несущиеся на неё клыки, всё, кроме древнейшего инстинкта выживания, начисто исчезло из её головы. Филипп запоздало метнулся к лошади за оружием, но та уже сорвалась с привязи и неслась неведомо куда.
   Всё, что случилось потом, уместилось буквально в несколько секунд. Истошный визг графини, яростный рев де Лоржа, бросившегося на кабана с одним коротким охотничьим мечом, грозное ржание Шарбона, загородившего собой хозяйку, выстрелы появившихся из-за деревьев короля со свитой, отчаянный поединок Филиппа со зверем, предобморочные возгласы некоторых случившихся тут же охотниц из свиты и звенящий от страха голос Регины, требующей не стрелять из-за опасности попасть не в кабана, а в графа. Когда через несколько минут Филипп, залитый своей и звериной кровью, вышел из схватки победителем и под восторженные крики собравшихся охотников бросил к ногам девушки меч, внимание короля и свиты, до этого момента захваченное зрелищным единоборством, обратилось в сторону графини.
   Полуодетая, с растрепавшейся прической Регина явно была захвачена врасплох при весьма пикантных обстоятельствах, а внешний вид Филиппа не оставлял никаких сомнений в том, что компанию ей составил именно он. Графиня была безнадёжно скомпрометирована и среди придворных уже пошли шепотки, можно было даже расслышать каламбур, связанный с вепрем и изображением этого животного на гербе де Лоржа. Как нарочно, под этот каламбур выехал откуда-то из самой непролазной чащобы Шарль и встревожено спросил, что случилось с графиней. Пару минут придворные были свидетелями немого поединка взглядов вечных соперников за сердце Регины.
   - Однако, удачная сегодня охота получилась, господа, - как всегда без спросу брякнул д'Эпернон.
   - Особенно для графа де Лоржа, - ядовито усмехнулась Габриэль д'Астрэ.
   Её слова стали последней каплей в чаше терпения Филиппа.
   - Её сиятельству графине де Ренель стало дурно и она весьма неудачно упала. Не мог же я оставить свою невесту без помощи! Если же у кого-то вдруг возникли сомнения по поводу безупречной репутации графини де Ренель, то в таком случае я готов к услугам любого, кто захочет несколько разнообразить сегодняшнюю охоту.
   Ответить Филиппу никто не успел, даже если желающие и имелись. Спешившийся Генрих III, не сводя откровенного взгляда с чертовски соблазнительной в остатках своего наряда графини, насмешливым голосом сказал:
   - Граф, мне почему-то кажется, что вы ведёте себя по меньшей мере недостойно. Сначала вы публично губите репутацию добродетельной и знатной девушки, находящейся во время отсутствия её опекуна и брата под моим покровительством. Вы соблазняете это невинное, неопытное создание и тем наносите несмываемое пятно на её имя и на честь её семьи. А потом, не спросив согласия своего короля, объявляете чуть ли не о своей свадьбе. С каких это пор король последним узнает имя невесты дворянина, приближенного ко двору?
   Кровь бросилась в лицо Филиппу и он едва сдержался от резкого ответа. Что бы он сейчас не сказал, это могло только навредить не только ему, но и Регине, сейчас ошеломлённо застывшей за его спиной.
   Она смотрела мимо него, в глаза короля. И его наглый взгляд и довольное выражение лица вселяли в неё животный ужас. Слишком много страстей было сейчас в невыразительных глазах короля: издёвка, ненависть, желание и страх. И полная уверенность в своей победе и в своей правоте. Он ненавидел её, потому что она была заодно с Гизами, и желал безумно, потому что в мужском платье она была очень похожа на своего брата. Он боялся её, потому что считал опасной, и был одержим мыслью унизить и сломать её. Регина поняла это сразу, словно читала каждую его мысль, и ледяная волна ужаса захлестнула её с головой. Она почти физически ощутила опасность, исходящую от этого человека, и успела подумать, а не лучше ли ей было погибнуть от клыков вепря. Или вообще остаться навсегда в обители урсулинок.
   - Ваше Величество, - сквозь зубы процедил Филипп, но король повелительным жестом оборвал его.
   - Граф де Лорж, лучшим выходом из создавшегося положения будет ваш отъезд к себе в имение. Ни я, ни мой двор больше не нуждаемся в ваших услугах.
   Это была не просто опала - это было изгнание. После такого было только два выхода - погибнуть на дуэли или навсегда покинуть Париж.
   - Я оставляю вашу вину на вашей совести, граф, и пусть вас наказывает тот, чью честь вы сегодня затронули и чью дружбу предали. Я же не желаю более видеть в своём окружении таких порочных людей.
   Неприкрытое лицемерие, с которым были предъявлены эти нелепые обвинения, делало их ещё более оскорбительными. Филипп непроизвольно дёрнул рукой, по привычке хватаясь за шпагу. По счастью, в тот момент шпага лежала в нескольких шагах, иначе граф сгоряча вполне мог вызвать на дуэль самого короля, что само по себе было невозможным. Увидев это, Регина мгновенно пришла в себя и звонко воскликнула:
   - Ваше Величество, вы несправедливы!
   Возмущение, поднявшееся в ней, когда она осознала, что Филиппа - её Филиппа! - сейчас публично унизили самым чудовищным, самым абсурдным образом, стряхнуло без остатка весь страх с её души. Когда нужно было защищать близких людей, Регина превращалась в тигрицу.
   - То, что Вы сейчас говорите, просто нелепо! - голос её дрожал от гнева, глаза метали молнии, способные выжечь всё на десятки лье окрест, - Весь Париж знает, что благороднее человека, чем граф де Лорж, при дворе нет!
   - Даже так? - Генрих улыбнулся и улыбка его ничего хорошего не предвещала, - Графиня де Ренель обвиняет короля Франции в несправедливости, глупости и отсутствии благородства?
   Воцарилась испуганная тишина и все уже готовы были услышать от своевольной графини опрометчивые слова. Громоотводом решил выступить герцог Майенн. Конечно, известие о том, что Регина предпочла ему графа де Лоржа хотя и не стало для него неожиданным, но всё же задело его. Гораздо сильнее, чем он сам мог предположить, но всё же не настолько, чтобы отказаться от дружбы Филиппа или отомстить неверной красавице. И потому он, не раздумывая, бросился на их защиту.
   - Ваше величество, графиня просто не в себе. Она не понимает, что говорит. Ну, что вы хотите от перепуганной женщины, которая чудом избежала гибели? Её сиятельство впечатлительна, как и все красавицы. Могу поклясться, что она сейчас на грани обморока и несёт совершенный бред.
   Но упрямая Регина даже для вида не собиралась изображать обморок. И неизвестно, что бы ответил на слова Шарля взбешенный король и что бы ещё натворил загнанный в угол граф де Лорж и его безрассудная возлюбленная, если бы не герцог Анжуйский.
   Едва заподозрив, что король просто нашёл удобный повод, чтобы отлучить от двора графиню де Ренель, герцог закусил удила. Не иначе, коронованный братец что-то пронюхал о видах герцога на первую красавицу Парижа и решил в самый последний момент увести её у него из-под носа, как когда-то увёл корону. Это уже было делом принципа. Если разобраться, в тот момент Франсуа Анжуйский не столько рвался спасать Регину и её незадачливого любовника, сколько хотел насолить брату. Именно их извечное соперничество и спасло де Лоржа от расправы. И чуть не погубило впоследствии графиню...
   - Ваше Величество, позволю себе присоединиться к Его Светлости, - вмешался в разговор Франсуа.
   По выражению лица короля было видно, что именно этого он и ожидал.
   - Прошу прощения, Ваше Величество, но смею напомнить, что, как Вы сами сказали, граф де Лорж нанёс оскорбление опекуну и брату графини де Ренель. А Бюсси состоит в моей свите, следовательно, ответственность за судьбу графини лежит на мне. Равно как и право судить её. И поскольку в поведении графини я не вижу ничего столь ужасного из того, что увидели Ваше Величество, я позволяю ей и дальше оставаться в Блуа. Тем более, что апартаменты ей предоставил герцог Майенн. По возвращении графа де Бюсси я сам буду иметь с ним беседу. А пока что я не считаю это забавное недоразумение серьёзной проблемой.
   Король многозначительно улыбнулся:
   - Что ж, герцог, я не стану оспаривать Ваше право самому разбираться со своими вассалами. Эти "семейные дела" меня уже не волнуют. Однако граф де Лорж в Вашу свиту не входит, а потому в отношении его моё решение остаётся в силе. Вы, граф, можете прямо сейчас готовиться к отъезду.
   Генрих дал знак подать ему коня и через минуту охота продолжалась. Как будто ничего не произошло на этой безмятежной весенней поляне.
   Регина метнулась было к Филиппу, но герцог Анжуйский решительно увлёк её за собой, зло процедив сквозь зубы:
   - Графиня, что же вы себя так позорите! Не устраивайте здесь душераздирающих сцен.
   И Регина позволила увести себя, унося с собой горький взгляд синих глаз Филиппа.
   Она ещё не знала, что король только что избавился от одного из её ангелов-хранителей.
  

ГЛАВА VII. Королевские забавы

  
  
  
   "Красота - приманка. Красота - искушение. красота - чаще рок, а вовсе не залог того, что тебя будут вечно любить и оберегать".

Л. Третьякова "Красавицы не умирают".

  
  
   Вцепившись в руку герцога Майенна, Регина поднялась в отведённые ей покои, и, едва спасительная дверь закрылась за её спиной, прижала ладони к пылающему лицу и без сил опустилась на пол.
   - Какой стыд! Боже мой, какой стыд! - охнула она.
   - Вы о чём, графиня? - Шарль встал на одно колено, отнимая ледяные руки от её лица и заглядывая ей в глаза.
   - О сегодняшней охоте. Я не переживу этого позора!
   - Да о каком позоре вы говорите? О том, что вас застали при весьма пикантных обстоятельствах в обществе графа де Лоржа? То же мне, событие! Моё прелестное дитя, вы ведь не первый день при дворе и должны бы уже знать, что считается скандалом, что забавным анекдотом, а что у нас давно уже в порядке вещей. Вот если бы вас поймали во время тайного венчания с цыганом, или нашли бы у вас любовное послание от испанского короля - это было бы скандалом! Когда нашу Марго король застукал непосредственно во время ...э-э-э... в процессе... ну, в общем, в постели с вашим братом - это было всего-навсего пикантным происшествием. А то, что произошло сегодня с вами... Если уж быть честным, то ничего особенного и не произошло. И любой другой женщине это сошло бы с рук. В крайнем случае, просто посмеялись бы. Ну, или ревнивый муж или соперник вызвал бы счастливчика на дуэль. Вот я, к примеру, имел полное право бросить в лицо моего друга Филиппа перчатку.
   - Но тогда почему? - Регина не договорила, пытаясь удержать рвущиеся слёзы.
   - Почему не бросил?
   Она яростно замотала головой:
   - Нет! Почему король устроил из этого ничего не значащего, как вы сказали, случая, скандал?
   - Если честно, моя дорогая, понятия не имею, зачем ему всё это понадобилось. По-моему, убитый Филиппом кабан должен был стать центром всеобщего внимания. Однако, король за что-то взъелся именно на вас. И на Филиппа. Скорей всего, Бюсси перед отъездом умудрился ему снова в чём-то насолить и наш Генрих решил отыграться на вас.
   - Но мне-то что теперь делать? И как же Филипп?
   - Филиппу, конечно, придётся уехать домой. Отсидеться до поры до времени. Впрочем, он раньше никогда не жил в Париже подолгу, здесь его держите только вы, графиня. Это ни для кого не секрет. А вам ничего не нужно делать. Вы всё поймёте уже вечером, когда король устроит пир в честь удачной охоты. И на этом пиру вы насмотритесь такого, что случай с Филиппом вылетит у вас из головы. То, что обычно творится в Блуа во время приезда короля с миньонами и "Летучим эскадроном", вы и представить себе не можете.
   Кроме полноты, у младшего Гиза был ещё один недостаток, с которым Регина мирилась так же легко, как и с первым, - излишняя болтливость. Кроме того, Шарль имел обыкновение во время длинных тирад ужасно растягивать слова, но эта его манера именно на Регину почему-то всегда действовала успокаивающе. Пожалуй, Майенн мог даже усыпить её своими речами. Вот и на этот раз девушка очень быстро успокоилась и слушала герцога уже с улыбкой.
   - Значит, вечером будет пир?
   - Обязательно. Так что вам нужно привести себя в порядок, одеться понаряднее, почистить пёрышки и вооружиться. И не бойтесь переборщить с декольте - скромницы в Блуа не в моде. Настолько не в моде, что если вы сегодня будете выглядеть приличнее красоток с улицы Глатиньи, это будет настоящим скандалом. Вот тогда над вами точно будет потешаться весь двор. Правда, инцидент с Филиппом тогда уже точно будет забыт окончательно.
   - Шарль... - Регина подняла на него виноватые глаза, - вы вправду не сердитесь на меня?
   - За что? - искренне удивился герцог.
   - За Филиппа.
   - Вы хотите, маленькая плутовка, спросить, не ревную ли я вас к графу де Лоржу? - Майенн раскатисто захохотал, так что Регина уже собралась обидеться на него за такое равнодушие.
   Наконец, герцог снова напустил на себя серьёзный вид:
   - Что вам сказать, моя прелестница? Конечно, ревную. Но не смертельно. Вот если бы мы с Филиппом поменялись местами сегодня, он бы, конечно, сошёл с ума от ревности. Я же отношусь к делам такого рода гораздо проще. Нет, мне, разумеется, обидно, что здесь Филипп меня обставил и, судя по всему, вы станете его женой. Но это нисколько не уменьшает моих шансов рано или поздно стать счастливым обладателем вашего тела...
   - Герцог!
   - и, если уж совсем повезёт, даже части вашего сердца, - нимало не смущаясь, продолжил Шарль, - Видите ли, ваше сиятельство, между мной и Филиппом очень большая разница. Ему нужно ваше сердце, я же менее прихотлив - я без ума от вашего тела. И когда вы станете моей любовницей - Только не надо метать в меня такие яростные взгляды, давайте называть вещи своими именами! - а этот прекрасный день рано или поздно наступит, не пытайтесь меня в этом переубедить, я лучше знаю жизнь, меня менее всего будет волновать, чьей женой вы являетесь. И целуя меня, вы даже можете самой себе говорить, что сердце ваше отдано другому.
   - Герцог, что вы такое несёте?
   - Раскрываю вам глаза на суровую правду жизни, дитя моё. Удивляюсь только, как это моя сестра упустила этот пробел в вашем воспитании. Сердечная привязанность, романтическая любовь и прочее - это, знаете ли, вещи эфемерные, нематериальные и существуют только в нашем воображении. Вы можете сказать мне, что любите Филиппа, ему тоже можете говорить, что угодно, но ваши губы, ваша дивная кожа, ваши восхитительные волосы всё равно останутся вашими, и ваше божественное тело будет в моих объятиях. Согласитесь, оно может доставить гораздо большее удовольствие, чем мысли.
   Злиться на Шарля было совершенно невозможно.
   - Герцог, вы неисправимы и невыносимы! - Регина со смехом ударила его по руке.
   - Будь я другим, вы сейчас в одиночестве страдали бы из-за выходки короля и отъезда Филиппа. А вы уже улыбаетесь и даже кокетливо хлопаете ресницами.
   - Ах, ваша светлость, с вами даже не поспоришь, у вас на всё есть ответ. Что ж, раз вы такой всезнайка, то, наверное, сможете подсказать мне, какое платье надеть?
   - Роскошное. Вы должны выглядеть вечером так, чтобы никто не смог вспомнить, в чём вы были утром. Роскошь, бьющая в глаза, и бесстыдство, перехлёстывающее через край. Оденетесь скромной провинциалкой - и можете смело прощаться с Парижем. Кстати, моя красавица, костюм для охоты вам помогал выбирать граф де Лорж, если мне память не изменяет?
   - Можете не договаривать. Я уже поняла, к чему вы клоните. Будет справедливым, если платье к вечеру поможете примерить мне вы, так?
   Майенн невинно улыбался. Но дождаться ответа Регины ему было не суждено. Мишель, паж Бюсси, теперь повсюду сопровождавший графиню, постучал в дверь.
   - Ваше сиятельство, здесь секретарь кардинала Лотарингского с письмом к его светлости герцогу Майену.
   - Какого чёрта здесь надо вашему духовнику? - недовольно заворчал Шарль.
   У него появилось стойкое предчувствие, что сегодняшний вечер ему придётся провести в менее приятном обществе, чем великолепная графиня.
   И предчувствие его не обмануло. Этьен Виара привёз письмо от кардинала, в котором тот настоятельно просил (а просьбы старшего Гиза всегда и всеми воспринимались как приказы) герцога Майенна срочно вернуться в Париж, ибо того требовали дела семьи. Бедный Шарль изменился в лице. Шанс занять место графа де Лоржа был безнадёжно упущен, ибо семейные дела Гизов были превыше всего, на этом и держался весь их коварный и всемогущий клан.
  
   Регина, оставленная на попечение своего духовника и пажей, послала из окна отъезжающему в Париж Майенну воздушный поцелуй и вернулась к ворохам платьев и кружев, разбросанных по кровати и креслам. В очередной раз доверившись совету Шарля, она остановила свой выбор на роскошном платье из тёмно-зелёного бархата и золотой парчи, щедро украшенном жемчугом, с глубоким декольте, открывавшим хрупкие ключицы и полуобнажённую грудь. Из-под тяжёлого, громоздкого (особенно после мужского костюма) кринолина и нижних юбок, кружева которых стоили едва ли не больше самого платья, выглядывали краешки усыпанных речным жемчугом туфель, а если юбки "ненароком" приподнять чуть выше положенного, то видны были тёмно-зелёные с золотыми листьями чулки. Регина чуть больше обычного напудрилась и положила румян, чтобы не сильно отличаться от раскрашенных фрейлин, легкомысленно перекрестилась духами и в сопровождении Мишеля, не спускавшего с неё восторженных мальчишеских глаз, отправилась в знаменитый Большой зал графов Блуа, где король устраивал праздничный пир.
   То, что предстало глазам Регины, навсегда врезалось в её память. Среди сказочных по своей красоте и богатству декораций большого зала, среди всего этого мрамора, позолоты, фарфора, картин, свечей и зеркал творилось настоящее безумие. Девушка в растерянности замерла, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Генрих III и его фавориты, разодетые в женские платья и обвешанные драгоценностями с головы до ног так, что это уже выходило за грань здравого смысла. Растрёпанные, полуголые девицы из Летучего эскадрона, переодетые в костюмы древнегреческих героев, рыцарей и охотников, и чьи наряды в большинстве своём уже валялись, разбросанные в почти художественном беспорядке, по лестницам и залам. Шарль, конечно, предупреждал её о том, что пиры в Блуа и Шенонсо сильно отличаются от балов и приёмов в Лувре. И Луи несколько раз упоминал в разговорах о буйных оргиях короля, но она, воспитанная среди урсулинок, при всём своём воображении даже представить себе не могла всего масштаба подобных праздников. И всей глубины и мерзости творящегося на них разврата. Чистая, наивная, влюблённая девочка в её душе содрогнулась от ужаса и отвращения. Регина даже не сразу сообразила, что мужская одежда на фрейлинах была явно не случайной. Уж больно хороша была она, видимо, в мужском колете и штанах, безо всяких корсетов и кринолинов. И король это не забыл, недаром главный стол украшал огромный запечённый кабан, скорей всего, именно тот, которого убил граф де Лорж. В кабаньей пасти лежал белоснежный цветок - Lilium Regale.
   При виде этой издевательской выходки гордая графиня побледнела от гнева. Первое, что пришло ей в голову - немедленно повернуться и уйти прочь, вернуться домой и никогда больше не пачкать подол своего платья и свои туфли подобной мерзостью. Выйти замуж за Филиппа и уехать как можно дальше от этого зловонного змеиного гнезда под названием королевский двор. И она уже повернулась было спиной к дверям зала, но тихий голос Мишеля остановил её:
   - Ваше сиятельство, неужели вы не видите, что его величество именно этого и добивается? Вы уйдёте и все эти недостойные люди смогут безнаказанно смеяться над вами.
   Регина посмотрела в тёмные, умоляющие глаза мальчика, чертыхнулась и, надев надменную улыбку, гордо вплыла в зал.
   Смех, пьяные выкрики и шутки на мгновение стихли и взоры всех пировавших обратились к прекрасной графине. На охоте она была похожа на очаровательного, шаловливого мальчишку-пажа и мужской наряд так подчёркивал изящество и гибкость её тела, что придворные красавицы от злости рвали кружева на своих платьях. А сейчас, посреди этого вертепа, задавшегося целью высмеять её, она походила на древних легендарных королев, недосягаемых в своей безупречности и благородстве. Золотая парча платья и изумрудная тиара на высоко уложенных волосах лишь подчёркивали горделивую царственность её осанки.
   Регина обвела присутствующих рассеянным взглядом из-под полуопущенных ресниц. Но это был не скромно потупленный взор, о нет, напротив, ресницы подрагивали так, словно всё окружавшее графиню не достойно было открытого взгляда этих волшебных серых глаз. Графиня чуть помедлила с почтительным реверансом королю. Совсем чуть-чуть, на самой грани между дозволенным этикетом и дерзостью. Робкая и бесцветная набожная королева, которую Генрих по какой-то одному ему ведомой прихоти потащил за собой в Блуа, бросила на графиню испуганный взгляд беспомощного затравленного зверька. Если графиня, которую так хотели выставить на посмешище, была настоящей королевой, то супруга короля казалась здесь случайно забредшей чужестранкой, готовой вот-вот заплакать от стыда и безнадёжности своего положения. Но Регину сейчас меньше всего заботили проблемы и переживания королевы, ибо будучи сильной и уверенной в себе особой, она редко сочувствовала слабым и жалким созданиям, особенно таким запуганным, некрасивым и безвольным, как Луиза де Водемон.
   Итак, Регина приветствовала королевскую чету и, решив, что минимум почтения был ею оказан, решительно направилась к герцогу Анжуйскому, отчаянно жестикулировавшему, чтобы привлечь её внимание. Но едва увидев его, она поняла, что на защиту этого поклонника ей на сегодня уже не придётся рассчитывать - Франсуа был безбожно пьян. Впрочем, почти все в этом зале были ничуть его не трезвее. Глядя на развязное поведение "Летучего эскадрона" и королевских миньонов, нетрудно было представить себе, что здесь будет твориться через два часа, если уже сейчас Фоссеза и девицы д'Астрэ так расстегнули тесные колеты, видимо, заимствованные у своих любовников, что их груди бесстыдно вываливались наружу, а миньоны, обрядившиеся в женские платья, самым отвратным образом задирали юбки и сопровождали это плоскими шутками из солдафонского арсенала. Но она держалась так, как будто стояла на большом валуне посреди моря грязи и нечистот, которые не могли ни коснуться края её туфель, не испачкать одежд. Всё происходящее не могло её задеть, ибо она была даже не выше всего этого - её мир был за пределами окружающего бардака.
   И это-то её невозмутимое спокойствие и королевское достоинство, с которым она держалась, заставили Генриха III окончательно потерять рассудок. Он начал что-то бурно обсуждать со своими захмелевшими миньонами.
   Регина, занятая исключительно тем, чтобы отражать ставшие совсем уж неприличными домогательства герцога Анжуйского, не обратила на это никакого внимания. От Франсуа Анжуйского так несло потом, вином и луком, что её начинало мутить каждый раз, когда он слишком тесно прижимался к ней и склонял к её уху своё лицо. Спасение пришло, откуда не ждали - внимание любвеобильного герцога отвлекла Прекрасная Коризанда, слывшая до появления графини де Ренель первой красавицей двора и сейчас лелеявшая замыслы стать фавориткой молодого Валуа. Воспользовавшись моментом и наплевав на все честолюбивые замыслы Екатерины-Марии, Регина поспешила исчезнуть из поля зрения Франсуа и наткнулась на г-на Шико, буквально преградившего ей дорогу.
   Королевский шут усердно изображал вдребезги пьяного дурака, но графиню трудно было обмануть подобным представлением: Шико был не пьянее её самой, а своим умом превосходил большинство придворных. И потому ещё до того, как он намеренно наступил ей на подол платья, она догадалась, что шут хочет ей что-то сообщить. Громогласно рассыпаясь в пьяных извинениях, он успел шепнуть ей:
   - Берегись, графиня. Лучше бы тебе убраться отсюда поскорее.
   Регина встревожено оглянулась - шут уже успел раствориться в толпе. Недоброе предчувствие, поселившееся в душе с самого утра, ворочалось и царапалось всё сильнее и нестерпимей. Наконец, она нашла взглядом Мишеля, которого безуспешно пытались напоить две полуобнажённые прелестницы, и сделала ему знак рукой. Мальчишка довольно бесцеремонно оттолкнул девиц и поспешил к графине:
   - Что будет угодно вашему сиятельству?
   - Мы уходим, Мишель. Гори он в геенне огненной, этот бестиарий. Мне здесь скучно и противно. Проводи меня в мои покои и завтра на рассвете мы возвращаемся в Париж.
  
  
   Она шла по тёмной галерее, соединяющей восточное крыло замка с центральным фасадом. Выходить в плохо освещённый двор, где толпились рейтары и справляли нужду гости, Регина поостереглась. Тогда Мишель и предложил пройти через восточное крыло, спуститься в маленький дворик и через террасу пройти в свой флигель.
   Факелы дымили, догорая; уставшая за день Регина не спеша шла следом за пажом, стараясь не думать о том смутном, тревожном предчувствии, нараставшим в ней с каждым шагом. И больше всего боялась она, что это ощущение беды связано с Луи, уехавшим на войну. Весь день она гнала от себя чёрные мысли о том, что её бог, её любимый может погибнуть в этой треклятой Фландрии, но душа её замерла в испуге, вздрагивая от каждого слова, от звука чужого голоса, от любого прикосновения.
   Вдруг факел в нише, мимо которой она проходила, зашипел, плюнул напоследок смолой и погас. Регина вскрикнула от неожиданности и в тот же миг сердце её захлестнуло волной незнакомого, первобытного ужаса. Она остановилась как вкопанная посреди тёмной и холодной галереи.
   - Мишель! - севшим от волнения голосом позвала она мальчика.
   Он оглянулся и тут же в свете его факела Регина увидела чьи-то тени, выскользнувшие из-за колонн, и блеснувшее в неверном свете лезвие кинжала.
   - Сзади! - крикнула она, но было уже поздно.
   Мишель упал ничком, без единого вскрика, и рукоять стилета покачивалась между его лопаток. Забыв разом обо всех своих страхах, графиня метнулась к убитому мальчику, упала перед ним на колени, перевернула на бок, отказываясь верить в то страшное, что произошло сейчас на её глазах. Тщетно. Из угла нежного, почти девичьего рта сбегала струйка крови. Широко распахнутыми детскими глазами мальчик смотрел на графиню и, казалось, спрашивал её: "Как это могло случиться со мной?".
   - Какая трогательная сцена! - чей-то до омерзения знакомый голос хмыкнул прямо над её головой.
   Девушка в ужасе подняла глаза: окружая её с трёх сторон, стояли миньоны короля. Д'Эпернон, покачиваясь от вина, держал снятый со стены факел. Любимчик короля Анн де Жуайез пьяными до изумления глазами смотрел на распростёртое тело пажа и явно не понимал смысла происходящего. Барон Шеманталь, которого из всей этой компании графиня недолюбливала более всего, невозмутимо наклонился и выдернул из спины пажа свой стилет. Кровь тонким фонтаном вырвалась из раны и выплеснулась на платье девушки. Регину замутило, но, понимая, что сейчас от её выдержки напрямую зависит её жизнь, справилась с начинающейся паникой. Медленно опустила тело Мишеля на пол, выпрямилась и, невозмутимо повернувшись к миньонам, обратилась к барону Шеманталю:
   - Что здесь происходит, сударь? По какому праву вы нападаете на меня в королевской резиденции и убиваете моего человека? Вы хоть понимаете, во что ввязались? Это что, какое-то недоразумение и вы с пьяных глаз осмелились меня с кем-то спутать? Я графиня де Ренель, сестра Луи де Бюсси, губернатора Анжу! И я требую объяснений, как случилось, что вы подняли руку на пажа его сиятельства!
   Наглый, пьяный хохот в лицо был ей ответом. Миньоны были настолько пьяны, что ни угрозы, ни доводы рассудка, ни элементарные взывания к дворянской и мужской чести до них бы уже не дошли. Перешагнув через тело несчастного Мишеля (бледное лицо его ещё долго будет преследовать Регину во сне), Шеманталь приблизился к девушке и с размаху ударил её по лицу. Падая, Регина сильно стукнулась затылком о мраморную колонну и потеряла сознание. Она не чувствовала, ни как ей связывали руки и затыкали платком рот, ни как её грубо перекинули через плечо, словно куклу, и понесли в темноту безлюдной галереи.
  
   Луи проснулся среди ночи от неясной, звенящий, словно комар над ухом, тревоги. Вышел из душной палатки, вдохнул прохладный ночной воздух. Над лагерем стояла тишина, только тихонько ржали где-то вдалеке лошади да изредка переговаривались часовые. От реки тянуло сыростью и холодно поблёскивали высоко-высоко в полночном небе тусклые звёзды. Всё дышало покоем и сонным миром, как будто никакой войны и в помине не было.
   Но откуда же тогда возникло у него такое чувство, словно небо всей своей мглистой тяжестью навалилось ему на плечи и осколки звёзд врезались в сердце? Такой острой боли и смертельного страха он не испытывал ни разу за всю свою жизнь, даже когда истекал кровью и умирал от ран. Холодный липкий пот выступил на лбу и руки стянуло ознобом. Не в силах двинуться с места, Луи опустился на колени перед палаткой и поднял лицо к небу.
   - Господь всемогущий, яви свою милость недостойному рабу своему, - слова молитвы сами потекли из его уст, - услышь меня! Господи, об одном прошу тебя, сбереги и защити сестру мою! Не смею я произнести даже имя её, ибо услышишь Ты в словах моих не братскую любовь, но греховную страсть. Всё так и грешен я свыше меры, но Господь мой милосердный, нет в этом вины её! Накажи меня и кару свою возложи на мою голову, только молю Тебя, заклинаю бессмертной душой своею, смилуйся над нею, сохрани её! Ведь это Твоё творение, Господи, и красота её небывалая - Твой дар, так не дай же злобе людской погубить это чудо. Ибо моя вина в том, что возлюбил её больше бессмертной души своей и даже больше Тебя, Господи, но она, она чиста и безгрешна пред очами Твоими, а если и есть толика неразумия в поступках её, то это ведь мой недосмотр. Я должен был учить её и воспитывать, я отвечал за её судьбу, но испугался возложенной ответственности за чужую жизнь. Так пусть гнев Твой на меня упадёт! Но только спаси и сохрани её, Господи, спаси и сохрани! Возьми мою жизнь, Господи, только убереги её, ту, что люблю я больше всего на земле! Защити её, Боже мой!
   Горячие слёзы капали с его ресниц, но сердце болело и трепетало, и молитва, быть может, самая искренняя и горячая за всю его жизнь, не приносила ни облегчения, ни покоя. Душа изводилась в тревоге, и у этой неизвестной беды было только одно имя - Регина. Кто-то там, в Париже, угрожал ей, чёрной тучей надвигался на хрупкую юную жизнь.
   На рассвете оруженосец графа обнаружил Луи на земле возле палатки, метавшегося в горячечном бреду. Странный припадок этот, всполошивший всех военный лекарей, внезапно прекратился через два часа, а в полдень Бюсси, наплевав на приказ короля, на интересы государства, на Фландрию и французские войска, мчался в Париж, загоняя лошадей. Бюсси твёрдо знал только одно - даже если Бог отвернулся от него и от Регины, он сам должен любой ценой защитить её.
  
  
   Её вывел из забытья сладкий, плотный запах левкоев и яркий свет, ударивший в глаза. Пытаясь заслониться от него, девушка дёрнула рукой и поняла, что запястья туго стянуты какой-то верёвкой, врезавшейся в кожу так, что у Регины от боли слёзы навернулись. Она мотнула головой и кто-то, державший свечу у самого её лица, прикрыл пламя ладонью. Окончательно очнувшись от обморока, она увидела короля и мгновенно поняла, что дела её плохи. Регина покосилась по сторонам: вокруг неё - а она лежала на полу, - были разбросаны толстым ковром левкои, от запаха которых у неё уже начинала болеть голова; в больших, вычурных канделябрах и жирандолях горели дорогие, пропитанные сладкими духами свечи; у дверей, стояли Шеманталь, д'Эпернон и юный, почти что мальчик, Анн де Жуайез - последняя пассия короля. Сам Генрих стоял со свечой в руке, склонившись над девушкой, и торжествующая, зловещая улыбка искажала его изрытое оспой лицо.
   - Вам весьма к лицу мужское платье. Из вас бы получился очаровательный мальчик-паж, - почти ласково сказал, наконец, Генрих, - и вы очень похожи на своего брата, я сразу это заметил.
   От этого притворного доброжелательного тона у Регины мурашки по спине побежали. Сбывались самые дурные её предчувствия и больше всего ей сейчас хотел биться и визжать во весь голос, призывая на помощь всё королевство Французское. Но она прекрасно понимала, что её никто не услышит. Да если даже и услышит, то в покои короля никто не посмеет войти. Луи на войне и дай Бог, если жив и не ранен, Филипп отослан, Майенн уехал, Екатерина-Мария в Париже со своим гугенотом. Никто не поможет, никто не спасет. Единственное, чего никто, даже сам Папа римский, не отнимет у Регины - это её душу и её гордое имя. Клермоны так просто не сдаются! Девушка собрала в кулак остатки самообладания и дерзко улыбнулась в ответ королю:
   - Может, я и похожа на юного пажа, но я женщина. Дьявольское отродье, как любят повторять наши святые отцы. Я - Женщина, и я горжусь этим, - Регина ухватилась за догадку о том, что в ней сейчас видят Луи де Бюсси, и решила использовать это в свою пользу.
   Если король увидит в ней женщину, а не дерзкого Бюсси, его желание обладать ею растает, как дурной сон. В худшем случае он отдаст её миньонам, но де Жуайез никогда не прикасался к женщинам, к тому же он мертвецки пьян, д'Эпернон в силу своей феноменальной трусости ни за какие блага мира не захочет связываться с семействами Бюсси и Гизов, а Шеманталь... Ничего, одного она как-нибудь переживет, хотя его можно... Регина не успела до конца продумать план своего спасения, как Генрих резко дернул её за руки вверх, заставляя подняться на ноги. Тёмные итальянские глаза потомка флорентийских лавочников уставились в непокорные глаза наследницы Капетингов.
   - Хочешь обхитрить меня, короля Франции? Меня, сына Екатерины Медичи? - второй раз за вечер Регине смеялись в лицо, - Забудь, что ты женщина. Сегодня ты будешь младшим братом Луи де Бюсси. Ты будешь моим фаворитом. Я поклялся, что заполучу Бюсси д'Амбуаза к себе в постель, и я сдержу клятву. Ты очень похожа на брата. А сзади - так просто одно лицо!
   Дружное ржание миньонов поддержало неудачную шутку короля. Бешеная ярость Клермонов захлестнула Регину с головой и она плюнула Генриху прямо в смеющийся плотоядный рот. Плюнула от души, смачно, как учили её деревенские мальчишки, жившие рядом с монастырем. Король на мгновение застыл, потом закашлялся. Троица дворян тут же заткнулась, только невменяемый Жуайез нервно хихикнул.
   За плевок графине пришлось расплатиться тут же, хотя эту свою выходку она с гордостью вспоминала потом, - король наотмашь ударил её по губам с такой силой, что по подбородку побежала кровь из разбитой губы. Регина не успела даже что-либо сказать, как он схватил одной рукой её за волосы, собирая рыжие кудри в один толстый пучок, а другой взял со стола нож для разрезания бумаги. Она невольно зажмурилась в ожидании, что ей прямо сейчас перережут горло или, что ещё хуже, изуродуют лицо. Не почувствовав холодного лезвия на коже, она приоткрыла глаза и тихонько застонала - король в несколько приёмов обрезал её роскошные волосы. Грубо, какими-то обдерганными перьями, коротко, чуть ли не до самого затылка.
   - Вот теперь ты настоящий паж, - довольный своей работой, констатировал Генрих, - а сейчас будем делать из тебя фаворита.
   Регина задохнулась от ужаса:
   - Вы не посмеете ничего мне сделать!
   Но король её уже не слушал. Он толкнул её на кровать лицом вниз, разрезал ножом платье на спине и шнурки корсета, сдёргивая и разрывая дорогое нарядное платье. Он делал это грубо и торопливо, с такой злостью, что на нежной бело-розовой коже оставались порезы и синяки. Регина почувствовала его холодные руки, снимавшие с неё нижние юбки и скользившие по бёдрам, и едва сдержала истошный визг. Она пыталась сопротивляться, но руки были связаны крепко-накрепко, так что веревки с каждым рывком всё сильнее врезались ей в кожу. Регина брыкалась изо всех сил, извивалась змеей, но не кричала, а только рычала и шипела, как разъяренная кошка. Но все было бесполезно, на помощь королю поспешил Шеманталь. Он крепко держал её за плечи, пока Генрих лапал её своими вспотевшими руками и кусал слюнявым ртом шею и плечи. Регина билась до последнего, она вырывалась даже тогда, когда король впихнул своё орудие мести между её ягодиц. Регина завизжала тонко и дико, как кричат лошади, которых рвут волки, но Шеманталь пригнул ей голову вплотную к постели, так что она едва не задохнулась. От боли, ужаса и унижения ей невыносимо хотелось плакать, но слёзы колючим каменным крошевом застревали где-то в горле, не давая вздохнуть. В голове начинало всё мутиться; хриплое дыхание короля, его жадные липкие руки на коже и яростные движения внутри её тела, приторный запах цветов, омерзительные комментарии Шеманталя и его истекающий слюной рот на её шее, тупая непрекращающаяся боль и бессильная, отнимающая последние силы ярость смешались в какой-то огненный болезненный клубок, застилавший глаза кровавой пеленой. "Луи! Луи!" - раненой бескрылой птицей билась в голове одно-единственное имя.
   Когда король наконец-то скатился с Регины, она уже не сопротивлялась, только дрожала, как в лихорадке, и хрипло, со всхлипами дышала.
   - Ну вот, я и поимел де Бюсси. Надо сказать, ни с чем не сравнимое удовольствие, - король зашелся каркающим смехом душевнобольного.
   Шеманталь продолжал жадно тискать обессиленную девушку. Король кивнул ему:
   - Как щедрый государь, я привык делиться со своими верными друзьями. Можете поскакать на этом норовистом жеребёнке, только не во всю прыть, не то мне к утру достанется загнанная кляча. А я люблю хорошо объезженных, но красивых и породистых скакунов благородных кровей!
   С этими словами, омыв руки в блюде с розовой водой, Генрих вышел из спальни. Напротив дверей, сжавшись в комок, стояла насмерть перепуганная его несчастная бесправная жена, которую разбудил шум в спальне короля и женский крик. У королевы сердце рвалось на части от жалости к очередной жертве своего мужа, она всё слышала, стоя в коридоре, но, увидев мужа, опустила глаза и пошла прочь, как будто ни о чем не догадываясь. Страх и покорность судьбе клонили её к земле, начисто стирая в душе всякое воспоминание о собственном достоинстве и королевской чести. Генрих криво усмехнулся ей вслед и направился в Большой зал - продолжать веселье. Надменное и прекрасное лицо графини де Ренель больше не портило праздник.
  
  
   Тем временем в спальне короля жизнь Регины висела на тончайшем волоске. Шеманталь, сияющий в предвкушении забавы, перевернул графиню на спину и хотел уже продолжить расправу, начатую королем, но наткнулся на холодный пристальный взгляд девушки. В её взгляде не было ни мольбы о пощаде, ни страха, ни жертвенной обречённости. В серебристом озере её глаз, словно покрывшихся льдом, сверкало обещание скорой и неотвратимой смерти обидчикам. Избитое лицо графини не потеряло ни своей красоты, ни высокомерия, и это всего сильнее взбесило барона. Торопливо стягивая с себя штаны, он попытался подмять хрупкое тело под себя, но нарвался на ожесточённое сопротивление. Регина, собрав жалкие остатки сил, лягнула его коленом точно в солнечное сплетение и Шеманталь на несколько минут перегнулся пополам, не в состоянии ни вздохнуть, ни двинуться.
   Трезвеющий на глазах Жуайез удивлённо охнул. Он впервые в жизни видел женщину, способную наравне с мужчинами сражаться до конца. Она походила на маленькую, наголову разбитую и смертельно израненную армию, устлавшую бездыханными телами своих солдат поле вокруг себя, но упрямо отказывающуюся спускать свои изорванные флаги. Подобное мужество не могло не вызвать его восхищения.
   Между тем д'Эпернон, возбужденный обнажённым телом и шёлковой кожей графини до такой степени, что напрочь забыл про все свои страхи, в кои-то веки проявил свою несуществующую храбрость и бросился на помощь Шеманталю. Вдвоём они успешно справились бы с сопротивлением девушки, если бы к ней не пришла подмога с совершенно неожиданной стороны.
   - Довольно, господа, - громом среди ясного неба прозвучал над головами насильников спокойный голос Анна де Жуайеза, - ваша сила и храбрость, по-моему, достойны лучшего применения, нежели эта необъявленная война со слабой женщиной. Неужели во Франции нет ни одной более-менее приглядной дамы, которая была бы согласна отдаться вам добровольно, если вы вдвоём пытаетесь столь грубо овладеть этой юной дикаркой?
   Шеманталь и д'Эпернон с неподдельным изумлением уставились на товарища. Они не верили своим ушам. Жуайез, который никогда не дрался на дуэлях из-за женщин и вообще считал их бесполезными и малоинтересными созданиями, всю свою сознательную жизнь предпочитавший зрелых мужчин и бесподобно изображавший страстную любовь к королю, насмешливый и бессердечный фаворит Генриха III вступился за графиню де Ренель!
   - Вы в своем уме, Жуайез? Вы что, не слышали слов короля? - д'Эпернон от удивления начал заикаться.
   - Слышал. Его величество много чего говорит. К примеру, на прошлой неделе он объявил содомский грех самым страшным недостатком нашего века и помчался к своей жене зарабатывать доступ в райские кущи после смерти. Его благочестия хватило ровно на два дня. Как вы думаете, сколько продлится его уверенность в собственной безнаказанности со стороны Бюсси и Гизов? И кто останется, в таком случае, крайним? Вы как хотите, господа, а меня вовсе не радует скорая и мучительная смерть от руки де Бюсси или де Лоржа. Так что мой вам совет - оставьте несчастную в покое.
   Д'Эпернон колебался. С одной стороны, он панически боялся неотвратимой расправы Бюсси, с другой стороны, когда ещё представится случай заполучить в свою постель самую красивую женщину Франции. Шеманталь, напротив, упёрся в своем необузданном желании, как бык. Его буквально трясло от возбуждения. Регина же ничего не слышала - все её силы и мысли были направлены на попытку удержать ускользающее сознание. Она не имела права впасть в спасительное забытье, потому что должна была запомнить всё, чтобы в будущем воздалось каждому. Потому она и пропустила тот самый момент, когда сверкающая шпага Жуайеза оказалась между её грудью и горлом Шеманталя.
   - Господа, я вынужден повторить: оставьте в покое эту девушку! - голос герцога зазвенел не то капризно, не то гневно, однако д'Эпернона из комнаты как ветром сдуло (он вообще имел талант исчезать бесследно при малейших признаках опасности).
   В глазах Шеманталя загорелись бешеные искорки одержимости. Он был не из тех, кто так просто соглашался отпустить добычу из рук. Регина не успела опомниться, как барон отшвырнул её в угол кровати, сам соскочил на ковер и, схватив шпагу д'Эпернона, бросился на Жуайеза. Графиня довольно быстро сообразила, что другого случая бежать не будет, но от боли и сотрясавшей всё её истерзанное тело дрожи не смогла подняться. Кое-как она доползла до края постели, скатилась на ковер и тут же попала под ноги отступавшего барона. Шеманталь запнулся за неё и с грохотом свалился, попутно опрокинув тонкий позолоченный канделябр. Жуайез не дал ему подняться, вонзив острие шпаги в горло противника. Барон захрипел, задергал ногами, алый фонтанчик крови брызнул на плечо не успевшей отстраниться Регины и Шеманталь затих, нелепо вытянувшись на ковре.
   Второй раз за вечер девушка в ужасе смотрела на мёртвое тело у своих ног. Но если смерть Мишеля наполнила горечью её сердце, то теперь, едва схлынула первая волна страха, на её место пришло отвращение и неиспытанное ранее чувство злорадного удовлетворения. Человек, чьи мерзкие губы и потные руки смели прикасаться к ней, бился в предсмертной агонии у ног своей недавней жертвы. Жаль, недолго мучился. Гораздо меньше, чем сама Регина в их с королем власти.
   Графиня вскинула на Анна де Жуайеза признательный взгляд, в котором явно отражалось искреннее удивление. Тонко вырезанное, породистое лицо герцога было сейчас бледнее, чем лицо самой Регины. Но обмениваться взаимными комплиментами и благодарностями времени не было. Юноша торопливо вытер шпагу о шёлковые королевские подушки, рывком поднял с пола Регину, которая никак не могла унять предательскую дрожь, и наспех завернув её в чей-то плащ, потянул прочь из спальни.
   Графиня, справедливо полагая, что хуже уже не будет, послушно следовала за своим молчаливым спасителем. Они бегом миновали ярко освещенный коридор, совершенно безлюдный в этот вечер, потом герцог резко свернул к нише, в глубине которой стояла мраморная статуэтка работы Челлини. Осторожно просочившись между каменной нимфой и стеной, он отдернул спускавшиеся до самого пола пыльные бархатные занавеси и поманил за собой Регину. Искусная драпировка и статуя скрывали узкий, пропахший пылью и пустотой проход. Юноша растворился в темноте и Регина, чью руку он сжимал мёртвой хваткой, шагнула следом.
   В кромешной тьме она видела только блеск глаз Анна, когда он изредка оборачивался, чтобы подбодрить её. Проход довольно круто спускался вниз, Регина то и дело ударялась то локтём, то коленом, то лбом о каменные стены. Потом пол под её ногами резко выровнялся, казалось, что блужданиям по этому каменному лабиринту не будет конца, в довершении всего воздух стал сырым и затхлым.
   - Где мы? - наконец, смогла произнести Регина.
   - Этот потайной ход ведёт за пределы замка, до самого леса.
   - Что?! - видимо, в этот вечер графине было суждено пережить весь причитающийся ей по жизни ужас.
   - Мы с вами идём сейчас где-то под Большим залом. Этот ход был устроен ещё Шатийонами, или Луи Орлеанским. Не спрашивайте меня, откуда я про него знаю. Я вообще очень много чего знаю, в том числе лишнего.
   - Меньше всего меня сейчас волнуют чужие тайны. Я просто хочу добраться до дома хотя бы живой, - от жалости к себе и боли она готова была разрыдаться прямо в этом проклятом коридоре, вот только совсем не была уверена в том, что герцог станет тратить время на утешения.
   - Я рад, что чувство юмора вас не покидает. Это значит, что вы умрёте не сегодня. Не волнуйтесь, графиня. Вы единственная женщина в Европе, которая вызвала моё искреннее уважение, так что в этот раз я намерен вас спасти.
   Про следующий раз Регина спросить не насмелилась.
   А проход всё не кончался, напротив, становился только уже, воздух тяжелел, а пол забирал вверх. Казалось, этой ночи не будет конца и они целую вечность бредут в темноте. У Регины подкашивались ноги и, в конце концов, она не выдержала и упала на колени.
   - Я больше не могу. Я тут умирать буду.
   - В таком случае пышных похорон и душераздирающих богослужений вам не дождаться, ваше сиятельство, - резко ответил герцог, но убедившись, что девушка действительно обессилена, обречённо чертыхнулся, - у вас талант, мой друг, толкать меня на несвойственные мне безумства вроде дуэлей за честь женщины. Теперь мне ещё и придётся тащить вас на себе.
   - Некоторые полжизни бы отдали, чтобы оказаться на вашем месте, - парировала Регина.
   - Не пытайтесь причислить меня к армии ваших поклонников, графиня. При всём моём уважении к вам, нести вас на собственном горбу по этой крысиной норе - весьма сомнительное удовольствие!
   Но Регина уже не обращала внимания на его колкости. Она сидела на холодном пыльном полу и горько, молча плакала. У герцога просто сердце оборвалось от жалости. Он сгрёб плачущую девушку в охапку, как ребёнка, и понёс к выходу, не пытаясь утешить, потому как не знал, чем сейчас можно ей помочь.
   Когда они, наконец, выбрались из этого бесконечного перехода, Регина уже теряла сознание. Она успела только увидеть высокие деревья и глубокое тёмное небо и уплыла в душном, захлестнувшем её с головой, жарком потоке.
  
  
   Очнулась она от того, что кто-то положил ей на лицо смоченный в холодной, горько пахнущей травами воде платок. Регина резко вздохнула, закашлялась и смахнула его. Чьи-то руки подхватили её за плечи, помогли сесть. Она подняла глаза и в неверных отблесках свечи разглядела лицо Этьена Виара. С бледного, взволнованного лица юного священника ей сияла нежностью и жалостью его улыбка. Регина огляделась по сторонам: находилась она, судя по всему, в охотничьем домике, мимо которого проезжали утром с Филиппом и Гизом.
   Из объяснений Этьена девушка поняла, что он спал в отведённой ему комнате во флигеле Гиза, когда услышал тихий стук в дверь. Незнакомый голос ругался на чём свет стоит и требовал открыть. Поняв, что дело действительно серьёзное и срочное, он зажёг свечу и пошёл открывать. В дверях стоял перепачканный, как чёрт, герцог Жуайез. Ничего не объясняя, он велел Этьену захватить что-нибудь из одежды и немедля ни секунды следовать за ним. На все вопросы Этьена он отвечал только, что от его молчания и расторопности зависит человеческая жизнь. Взяв из конюшни лошадей, они как можно незаметнее выбрались из замка и помчались к лесу. Здесь, в охотничьей избушке Этьен и увидел лежавшую в глубоком обмороке, избитую графиню, закутанную только в модную, расшитую золотом рубашку Жуайеза.
   Герцог велел ему позаботиться до утра о графине, а на рассвете выезжать в Париж и окольными дорогами, ни в коем случае не попадаясь на глаза людям короля. Рядом с Шатодюном был небогатый постоялый двор, где они должны были дожидаться Жуайеза, чтобы в его сопровождении добраться до Парижа.
   - А где сейчас его светлость? - слабым голосом спросила Регина.
   - Вернулся в замок. Сказал, что поехал выяснить обстановку и замести какие-то следы. Я плохо понял, что он имел в виду.
   - Кто бы мог подумать, что в ближайшем окружении короля есть добрый и благородный человек. И уж меньше всего я ожидала помощи от королевского любовника, - непослушными губами пробормотала Регина.
   - Может, вы скажете, что случилось? Кто вас обидел? Я ваш духовник, мне вы можете всё объяснить, - мягко начал уговаривать графиню монах.
   - Что объяснить? - резко вскинулась девушка, - Рассказать о том кошмаре, который я пережила? О своём позоре? О человеческой трусости и подлости? Обо всей той мерзости, которая от пола до потолка затопила Блуа? Зачем? Через несколько лет вы станете таким же продажным лицемером, как и все!
   Неожиданная выходка Этьена заставила её замолчать: монах осторожно взял её лицо в ладони и начал тихо целовать заплаканные глаза и бледные щёки. Так целуют больного беспомощного ребенка. Силы окончательно оставили девушку и она разрыдалась, обхватив Этьена руками за шею, а проплакавшись, забылась беспокойным, тяжёлым сном на коленях у него.
   Утром, едва забрезжил рассвет, Этьен помог Регине сесть на коня и они лесными окольными тропами поехали к Шатодюну. Графиня молчала всю дорогу, лишь изредка односложно отвечая на вопросы священника. Этьен то и дело обеспокоено поглядывал на неё, и его сомнения в том, что она едва ли выдержит дорогу до Парижа, крепли в нём с каждым лье. Регина выглядела ужасно: обезображенное синяками лицо, коротко обкромсанные волосы, глубокие тени под глазами и горькие складки в углах обескровленных губ. Это был призрак прежней гордой и яркой красавицы, тень графини де Ренель. Но больше всего пугало Этьена застывшее немое отчаяние в её глубоких глазах. И он не мог понять, какая сила продолжала удерживать в седле измученно тело, какой стальной стержень не позволял склониться этой гордой голове и сгорбиться этим прямым плечам. Закусив побелевшие губы, графиня упорно ехала следом за Этьеном до самого постоялого двора, не жалуясь и не плача. Возможно, если бы рядом были Филипп или Луи, Регина позволила бы себе слабость. Без них же, в одиночестве - ибо компания священника в её случае в расчёт не принималась - она не имела права сломаться.
   Но дорогу от Блуа до Парижа она потом знала только по рассказам Этьена и Жуайеза. Сама же не помнила ничего. Ни постоялый двор в окрестностях Шатодюна, ни приезд Жуайеза, ни весь оставшийся путь и ночёвки в придорожных тавернах. Всё это превратилось в один сплошной туманный сон, мучительный и страшный. Болело её оскорблённое тело, над которым скотски надругались, болела её избитая душа, болело измученное, напуганное сердце. Понимая, что падает в бездну помешательства, она уцепилась за мысль о том, что дома её ждёт Луи. Он встретит её у ворот города, возьмёт на руки, принесёт в дом и она, свернувшись калачиком, выплачет в его объятиях свою беду. Только эта мысль согревала её и держала до самого Парижа.
   И когда в утреннем тумане она различила городские ворота и не нашла взглядом знакомого силуэта, силы покинули её. Без единого звука она соскользнула с седла и упала бы на пыльную дорогу, если б Жуайез, ехавший с ней бок о бок, не подхватил её. Держа в руках бесчувственное тело, он беспомощно посмотрел на священника:
   - И куда нам теперь её везти?
   - На улицу Де Шом, к герцогине де Монпасье, - не раздумывая ни минуты, ответил Этьен.
  
   Они ехали по маленьким узким улочкам окраин, стараясь как можно незаметнее выбраться в квартал Тампля, и уже оттуда выйти к дому Гизов. Глаза редких ранних прохожих скользили мимо странной компании. Судя по всему, молодой дворянин в сопровождении священника вез больного или раненого, а может, просто очень пьяного друга или брата домой.
   Дверь после долгого упорного стука открыл недовольный дворецкий Гизов, но узнав в больной женщине любимую подругу хозяйки, бросился вверх по лестнице в покои герцогини, забыв даже пригласить Этьена и герцога войти. Жуайез внёс графиню до угасающего камина и осторожно уложил в кресло. Этьен тем временем взял с каминной полки и начал приводить Регину в сознание. Пока Жуайез искал нюхательные соли, он смочил губы девушки вином, снял с озябших ног туфли и принялся растирать ей ступни.
   Эту трогательную сцену и застал с грохотом вломившийся в дом младший Гиз, от которого за версту разило выпитым за ночь бургундским. Сказать, что он был пьян, значило ничего не сказать. Судя по его виду, изо всей жидкости, присутствующей в человеческом организме, в нём плескалось одно вино. То, что с ним произошло при виде Регины, могло быть не иначе как чудом. Этьен в первый и в последний раз в жизни видел, как смертельно пьяный человек трезвеет на глазах за считанные секунды. Только что в дверях висел, держась за косяки, совершенно невменяемый мужчина и вот уже к ним подходит иссиня-бледный и растрёпанный, но вполне трезвый герцог Майенн.
   Он опустился на колени перед графиней, отодвинув плечом Этьена, и несколько бесконечно долгих мгновений смотрел на обезображенное синяками и кровоподтёками нежное лицо. Потом он растерянно начал гладить дрожащими пальцами жалкие остатки локонов и крупные слёзы медленно катились по его щекам.
   - Господи, Регина, ангел мой, что всё это значит? - охрипшим голосом спрашивал он, - Кто посмел так бесчеловечно с вами обойтись? Куда исчезли ваши роскошные волосы?
   Девушка, наконец, очнулась от долгого обморока и подняла на него мутные, не узнавающие глаза.
   - Где я? Где Луи? - еле слышно спросила она и уткнулась лицом в плечо Шарля.
   - Регина! Что случилось? - раздался с лестницы неузнаваемый голос Екатерины-Марии.
   Запахивая на бегу какой-то немыслимый, видимо, восточный халат, она, сильно припадая на хромую ногу, спускалась вниз, рискуя оступиться, и её распущенные волосы чёрным полотнищем плескались у неё за спиной. Растолкав мужчин, Екатерина-Мария подбежала к подруге и начала трясти её за плечи.
   - Что с тобой? Почему ты здесь? Откуда? Бог мой, что у тебя с лицом? Что с твоими волосами?
   - Ваша светлость, вы задаёте слишком много вопросов, - тихо сказал Этьен.
   Жуайез действовал более решительно. Он довольно бесцеремонно отодвинул герцогиню, наклонился к Регине и начал поить её вином, чтобы она снова не потеряла сознание.
   - Ваша светлость, нужно немедленно послать за лекарем. Графиня де Ренель больна, - распорядился он.
   Момент был явно не тот, чтобы удивляться тому, как в доме Гизов оказался фаворит короля, и потому Екатерина-Мария первым делом послала за Амбруазом Паре и велела принести её шкатулку с лекарствами. Пока она приводила подругу в чувства и искала в шкатулке необходимые снадобья, Жуайез рассказал обо всём, что произошло на том злополучном пиру.
   К концу его объяснений Екатерина-Мария сама едва не лишилась чувств, придя в ужас от королевской извращённой жестокости. Конечно, она была прекрасно осведомлена обо всём, что творилось в Лувре, да и вся её семья без исключения довольно часто также беззаконно расправлялась с неугодными людьми. Но никогда ещё это не касалось близких людей, тем более что графиня де Ренель, казалось, в силу своего положения была лучше многих защищена от подобных несчастий. То, что так обошлись с первой красавицей двора, сестрой великолепного Бюсси, просто не помещалось ни в какие рамки. Это было дико до нелепости. Майенн схватился за голову и тихонько подвывал: он во всём винил себя одного.
   - Это моя вина! Мне не нужно было уезжать. Я не должен был оставлять её одну! Господи, какой же я идиот, ведь я же видел, как король смотрел на неё. Мне следовало догадаться обо всём, когда он так внезапно сорвался на де Лоржа. Бог ты мой, он ведь просто избавлялся от нас, чтобы добраться до Регины! Это всё из-за меня, всё из-за меня. Ничего бы этого с ней не случилось, если бы я хоть раз в жизни наплевал на наши семейные разборки и ослушался кардинала!
   - Шарль, прекрати истерику! - яростно зашипела Екатерина-Мария, которой надоело это полупьяное нытьё, - нашёл время посыпать голову пеплом! Ступай к де Лоржу и, если он ещё в Париже, тащи его сюда. Надо что-то делать.
   - А вам не кажется, ваша светлость, что уже поздно что-либо делать? У графини нервная горячка и ей может помочь теперь только доктор. А мы все несколько опоздали с помощью, - подал голос Жуайез.
   - Вашего совета, милостивый государь, здесь никто не спрашивал! - огрызнулась Екатерина-Мария.
   - Как не спрашивали и его помощи в Блуа, когда он оказался единственным, кто спасал Регину! - взвился Шарль.
   Екатерина-Мария промолчала, но одарила обоих таким недобрым взглядом, что они сочли за лучшее не вступать в дальнейшие пререкания.
   - Что потом было в Блуа? Ведь вы же оставались там ещё на день? - наконец, спросила она герцога.
   - Ничего. Там не было ничего. Неужели вы думаете, что это было первое изнасилование в стенах королевской резиденции? Король со своими вассалами просто развлёкся с красивой женщиной. Что с того, что эта женщина оказалась одной на четверых, что её избили и унизили, что убили какого-то мальчишку-пажа? Тем более, что про пажа никто ничего не узнает, никто ничего не докажет. Слово графини против слова короля и его людей. Найдётся десяток видоков, которые подтвердят, что Мишель покинул Блуа вместе со своей госпожой задолго до начала пира. Куда делся мальчишка и с кем была в ту ночь графиня, останется пищей для домыслов. Даже если и найдётся человек, который поверит графине и мне, это ничего не изменит. Если вы сейчас развернёте военную кампания против короля или Бюсси ринется в бой добиваться справедливости, все скажут, что мятежникам нужен был только повод для переворота. Имя графини вываляют в грязи, а король останется белее ангелов небесных.
   - А как же Шеманталь? Разве вас не взяли под арест за убийство?
   - Какое убийство? - Жуайез насмешливо вздёрнул брови, - король видел, что я был мертвецки пьян. После его ухода мы по пьяни что-то не поделили с Шеманталем, возможно, как раз женщину и не поделили. И я убил своего товарища и соратника на честной дуэли. Подробностей я не помню, а доблестный д'Эпернон подтвердит что угодно, лишь бы не встречаться с моей шпагой, не говоря уже о шпаге Бюсси. Что касается графини де Ренель, то она исчезла по шумок в неизвестном направлении. Вот и всё. Конечно, его величество не поблагодарил меня за эту "дуэль", но самое страшное, что мне может грозить - это несколько недель опалы.
   Майенн безбожно выругался и ушёл, хлопнув дверью. Нетрудно было догадаться, что он отправился к Филиппу. Этьена герцогиня послал за кардиналом Лотарингским, а сама с Жуайезом осталась ухаживать за подругой до прихода лекаря.
  
   То проклятое утро для Филиппа останется кошмаром до конца дней. Его разбудил бешеный стук в двери и вопли герцога Майенна. Когда Филипп, едва разлепив глаза и проклиная на чём свет стоит своего слугу и семейку Гизов, открыл ему, сон слетел мгновенно. Ещё до того, как Шарль произнёс царственное имя, он угадал по его обезумевшему взгляду, по искривлённым губам, что случилось непоправимое. И обмер.
   - Регина, - выдохнул Майенн и обессилено сполз по косяку.
   - Что? - одними губами спросил Филипп.
   - Беда. Она... Её...О Боже! Я не могу этого произнести.
   И герцог заплакал! Потрясённый Филипп сел рядом. Шарля всего трясло.
   - Прекратите истерику, ваша светлость, - каменным голосом приказал Филипп.
   Тот вскинул на него отчаянный взгляд:
   - Этот ублюдок Генрих Валуа скотски надругался над ней, - наконец, выпалил Шарль и сжал ладонями виски.
   В комнате повисла нехорошая тишина. То, что он сказал, не укладывалось в голове. Это было страшным сном, который должен был исчезнуть с первыми лучами солнца. Но не исчезал. И Филипп понимал, что это - уже навсегда.
   - Надо идти в Лувр, - побелевшими губами сказал он.
   - Нет, - отчеканил Шарль, - теперь надо идти к нам. Сначала надо спасти Регину, а уж потом мстить. Или ты хочешь, чтобы назавтра весь Париж знал, что король обесчестил графиню де Ренель?
   И они поехали на улицу Де Шом.
   Ничего страшнее того, что он увидел в Синей спальне особняка Гизов, в жизни Филиппа больше не было. Избитое до неузнаваемости, опухшее от побоев лицо. Уродливо обстриженные клочья волос. Исцарапанные руки с обломанными ногтями. Фиолетово-багровые синяки на прозрачной коже. Растоптанная и уничтоженная красота. И сразу стало понятно, отчего так плакал Майенн.
   Регина в бреду металась по постели и с губ её срывались то мольбы о помощи, то дикие крики боли и страха, разрывавшие сердце, но чаще всего слышалось имя Луи, наполненное такой трепетной любовью, что слёзы сами собой закипали на глазах. Графиня свалилась в нервной горячке и её жизнь и рассудок были под угрозой. Трое Гизов, Филипп де Лорж, случившийся с утра неподалеку (а точнее, оставшийся в доме с вечера) Гийом де Вожерон, Этьен Виара и - кто бы мог такое предположить! - герцог де Жуайез держали военный совет. Именно тогда Екатерина-Мария де Монпасье поклялась уничтожить семейство Валуа и отомстить Генриху III самой страшной местью, на которую только был способен её извращенный ум.
   На совете решалось, что делать дальше с Региной и как защитить её и обезопасить всех от преследования со стороны короля. Во-первых, нужно было спрятать девушку на какое-то время от греха подальше, находиться в Париже ей сейчас было небезопасно. Кроме того, всё происшедшее нужно было любой ценой сохранить в тайне от Луи. Можно было не сомневаться, что раз уж вызвать короля на дуэль невозможно, то Бюсси развяжет кровавую войну против него, подняв восстание, и эта жажда мести могла привести к любому, самому непредсказуемому и страшному исходу. Открытый военный конфликт с королём не входил пока в планы Гизов, в случае же гибели самого Бюсси Регина просто не пережила бы его. И нужно не спускать глаз с короля - кто знает, что ещё взбредёт ему в голову и какие последствия будут у трагедии в Блуа. Реакция одержимого злобой на Клермонов Генриха III могла быть какой угодно. Регину могли обвинить бог знает в чём, миньоны и Летучий эскадрон могли распустить самые нелепые и грязные слухи. Даже проницательные и хитрые Гизы находились в полном замешательстве. Самой же Регине прежде всего требовалось основательное, серьезное лечение.
   Этьен предложил укрыть графиню, пока всё не утрясется, в каком-нибудь дальнем монастыре.
   - Да вы с ума сошли! - всплеснула руками герцогиня, - там она точно либо с ума сойдёт, либо угаснет, как свеча на ветру.
   Этьен непонимающе посмотрел на неё.
   - Графиня всё детство провела в обители урсулинок и у неё остались не лучшие воспоминания об этих годах, - пояснил Филипп.
   - Да пусть она остается в нашем доме! Здесь она будет в полной безопасности, как в укреплённой крепости! - Майенн был полон решимости защищать юную девушку не то что перед королем, ему и Папа был не указ (ко всему, он хотел под шумок исцелить красавицу от душевного расстройства и завоевать её любовь).
   - Наивное создание, поумнеешь ли ты когда-нибудь? - иронично хмыкнула его сестра, - по-моему, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: более неудачного места не найти во всей Франции.
   - Почему ты всегда выступаешь против, чтобы я ни предложил? - он вновь вытащил на свет давнюю внутрисемейную распрю.
   - Потому что за 25 лет, сколько я тебя знаю, ты ещё ни разу не предложил ничего путного, - отрезала Екатерина-Мария, - но, так и быть, для людей недалекого ума поясняю: во-первых, Бюсси может вернуться в любой момент и первым делом заинтересуется, с какой такой стати его сестра живет нашем доме. И что будет, когда всплывет правда? Война всех протии всех? Вторая Варфоломеевская ночь? Во-вторых, если его величество недалеко ушёл от тебя в умственном развитии, то старая змея ещё из ума не выжила и быстро сообразит, где прячется ушедшая из её лап графиня. Не думаю, что мы сейчас можем ей противостоять. Или тебе напомнить историю с неудавшимся генеалогическим древом, почти подлинным, когда наш старший братец рвался на престол? Подкупить врачей и отравить Регину для Медичи не составит труда. Я хотела бы услышать, что нам посоветует герцог де Жуайез?
   Королевский фаворит между тем, воспользовавшись случаем, производил разведку местности в особняке своих бывших недругов. Конечно, его визит к Монпасье, в первую очередь, был продиктован необходимостью и искренней заботой о графине де Ренель, но отчасти имело место и извечное любопытство Жуайеза. Когда ещё он сможет поприсутствовать на семейном совете первых заговорщиков Франции! К тому же, в свете последних событий, ему просто-таки жизненно необходима была поддержка могущественного клана, поскольку его привилегированное положение при дворе висело на волоске. Для того, чтобы разобраться в семейных отношениях Гизов, проницательному герцогу хватило четверти часа. Остальное время он умудрился использовать на тщательное исследование неприятельского лагеря. Пока Екатерина-Мария выясняла отношения с Майенном, а де Лорж и молодой иезуит беседовали о состоянии Регины, Анн цепким взглядом замечал каждую дверь, каждое окно, каждую сверкающую безделушку в доме, потом тайком прошмыгнул в библиотеку и там - о небывалое везение! - увидел на столе исписанные острым, аккуратным почерком герцогини листы. Переписка с английским дипломатом Фрэнсисом Волсингэмом и послом Испании наводила на определённые мысли. Главным инициатором всех дворцовых интриг были вовсе не кардинал Лотарингский и Генрих Гиз, а Чёрный ангел Екатерина-Мария, впрочем, Анн де Жуайез в этом никогда и не сомневался.
   К сожалению, прочитать и запомнить тексты писем он не успел: в дверях материализовался вездесущий, как все иезуиты, Этьен Виара. Видимо, с теми же целями, что и герцог. Наткнувшись на шныряющего по письменному столу Жуайеза, Этьен не счёл нужным изображать удивление. Несколько секунд они внимательно смотрели друг на друга, пока до них не донесся голос Екатерины-Марии, искавшей герцога.
   Анн взял с полки первую попавшуюся книгу и с невозмутимым видом вышел из библиотеки, оттерев плечом священника. На лице у него крупными буквами была написана крайняя заинтересованность в выбранной книге. Кое-как оторвавшись от латинского текста, он подал голос:
   - Я могу вывезти её в Англию, у меня там есть могущественные друзья, уж там-то до неё Медичи точно не доберутся.
   Брат и сестра Гизы переглянулись: идея была не из худших, - но тут молчавший до сих пор Филипп вынес свой вердикт:
   - В Англии Регине совершенно нечего делать. Во-первых, неизвестно, какого будет состояние её здоровья в ближайшие две недели. Во-вторых, если даже в Лувре она умудрилась настроить против себя и Марго, и весь Летучий эскадрон, то что будет в Лондоне? Вы хотите, чтобы она у Елизаветы Тюдор, последней английской девственницы, увела всех любовников? Её обвинят в шпионаже либо в заговоре и отправят, в лучшем случае, в Тауэр. Но скорее всего - прямиком на эшафот. Так что, друзья мои, я, на правах жениха, забираю графиню де Ренель в свое родовое поместье. Там она будет под моей защитой, к её услугам будут лучшие лекари Бордо. Во-первых, это не вызовет подозрений у короля, после той злосчастной охоты это будет вполне ожидаемо для всех. Слухов тоже не возникнет - все слышали, что король отослал меня из Парижа, и ничего удивительного в том, что графиня де Ренель последовала за мной, не будет. И Бюсси воспримет это как нечто само собой разумеющееся. Надеюсь.
   - Мне кажется, это лучший выход из создавшегося положения, - немедленно поддержал его Жуайез.
   Шарль хотел что-то возразить, но поймал злой взгляд сестры и промолчал, всем своим видом выражая непримиримое возмущение.
   - Пожалуй, граф де Лорж прав, - подвела итог герцогиня, - как только Регине станет лучше, вы отвезете её к себе в Бордо. Я постараюсь всё уладить в Париже и, если приедет Бюсси, придумаю что-нибудь правдоподобное, чтобы он ни о чем не догадался. Шарль заткнет рот д'Эпернону, а наши святые отцы придумают какой-нибудь способ повлиять на короля, дабы он не вздумал портить репутацию графини и помалкивал о своих забавах. Как только все уладится и графиня придет в себя, мы с Шарлем приедем за ней.
   Раздав поручения, Екатерина-Мария поднялась и направилась в комнату к Регине, давая понять, что совет окончен. Мужчины ещё немного посидели у камина, выпили за успех всего задуманного.
   Через несколько дней ещё слабая и не вполне выздоровевшая графиня де Ренель ехала в сопровождении Филиппа, двух своих горничных, оруженосцев герцога Майенна и десятка слуг герцогини де Монпасье на юг, в родовой замок де Лоржа. В дом Филиппа.
   Едва остались позади малый мост, площадь Мобера и ворота Сен-Марсель, как на другом конце Парижа по улице Сен-Дени вихрем промчался похожий на призрака граф де Бюсси, вернувшийся домой.
  

ГЛАВА VIII. Филипп.

   Мне с сердца твоего пылинки сдуть позволь,
   Когда на сердце - пыль, в глубинах сердца - боль.

Низами "Хосров и Ширин"

  
   Конь де Бюсси замертво упал посреди набережной, когда до дома графа оставалось несколько десятков шагов. Безбожно чертыхаясь на чем свет, Луи, чудом не свернувший шею во время падения, выпутался из стремян и опрометью бросился к родным дверям. Сердце его бешено колотилось где-то в горле, а в голове горячим пульсирующим шаром стучала одна-единственная мысль "Почему Регина меня не встречает?!". Его встретили слуги и Франсуаза. В доме поднялась радостная суета по случаю приезда господина, но почему-то, несмотря на сновавших туда-сюда слуг, дом казался Луи пустым и обезлюдевшим. Нигде не сияла золотая голова сестры, не журчал родной голос.
   - Где она? - с порога спросил Луи Франсуазу.
   Кормилица, усердно пряча глаза, пробормотала что-то насчет Екатерины-Марии.
   Луи не стал выслушивать её речи и, даже не переодевшись и не умывшись с дороги, кинулся на конюшню. Двое конюхов схлопотали подзатыльники, одному достался пинок в зад, и через две минуты свежий конь был уже оседлан.
   Бюсси не доехал до улицы Де Шом: на улице Брак ему встретился портшез герцогини Монпасье. Откинув занавески, она благосклонно кивнула графу:
   - С возвращением, ваше сиятельство. Какие новости с театра военных действий? Или война уже закончилась, коль вы в Париже?
   - Госпожа, при всем моём уважении к вам, ваша светлость, позвольте ответить на все ваши вопросы в другое время. Как-нибудь при случае. Вы же прекрасно понимаете, что меня сейчас интересует совсем другое, - Луи безуспешно пытался сохранять спокойствие, но Екатерину-Марию не так-то легко было провести.
   - Да, конечно. Но вы зря беспокоитесь за графиню де Ренель. Ваша сестра в полной безопасности. Граф де Лорж решил перед свадьбой познакомить графиню со своей семьёй и показать их будущее гнёздышко - родовой замок в Бордо. К тому же Регина последнее время часто болела, много нервничала... Ах, понимаете, мы, женщины, столь слабы и чувствительны! Паре настоятельно рекомендовал графине горный воздух.
   - Перед чьей свадьбой? - Бюсси едва удержался в седле.
   - А вы ничего не знаете? - герцогиня весьма натурально изобразила удивление, - Что ж, в Париже новостей всегда больше, нежели на какой угодно войне.
   - О какой свадьбе идёт речь? - нетерпеливо оборвал герцогиню Луи.
   В другое время она бы смертельно обиделась на такое обращение, впрочем, в другое время и Луи бы насторожила глупая болтовня рассудительной Екатерины-Марии.
   - О свадьбе Филиппа и Регины, - мягко ответила женщина.
   - Чудны дела Твои, Господи, что граф де Бюсси последним узнает о свадьбе собственной сестры! - выдохнул Луи, - Благодарю за хорошие новости, герцогиня. Хотя я рассчитывал узнать о решении своего друга в более торжественной обстановке. Значит, дело настолько серьёзно, что Регина отважилась принять приглашение Филиппа, не поставив меня в известность...
   Екатерина-Мария потеряла терпение:
   - А как она могла вам сообщить, если вы совершали свои воинские подвиги и реализовывали полководческие таланты где-то на задворках Европы? Ей что, нужно было лично отправляться во Фландрию и искать вас по редутам и бастионам?
   Луи побагровел, но ничего не ответил. Резко развернул коня и умчался, не попрощавшись.
   - Боже мой, какие амбиции у нас! - фыркнула вслед герцогиня.
   У неё просто язык чесался крикнуть вслед взбешенному графу всё, что она о нём думает. Но надо было молчать ради спокойствия Регины.
   Первой мыслью де Бюсси было немедленно отправиться в Бордо, догнать своенравную девчонку, отправить её домой и вызвать Филиппа на дуэль. Дикая ревность и оскорблённое самолюбие - как она посмела игнорировать его мнение! - душили его. Только дьявольская гордыня остановила его в тот момент. А потом наступило полнейшее опустошение и апатия и ничего и никого уже не хотелось. Та его внезапная тревога, как выяснилось теперь, предвещала не беду, грозящую Регине, а её вероломство и предательство лучшего друга. Он не мог понять, как женщина, на коленях умолявшая его не уезжать, писавшая такие нежные и печальные письма, могла в одночасье забыть о том, что он сказал ей при расставании. Урок, который он хотел ей преподать, поставив на кон свою жизнь, чтобы она забыла всякие мысли о дворцовых интригах, оказался никому не нужным. Пока он рисковал своей жизнью на поле боя и умирал от тоски, легкомысленная красавица кружила головы кавалерам и устраивала своё счастье. Слёзы, клятвы, мольбы давно были забыты ею. Или... или та сцена расставания, которая все эти месяцы стояла у него перед глазами, была всего лишь игрой? Чем поверить в это, лучше уж умереть.
   Бюсси не оставалось ничего другого, как вернуться туда, где всё было просто и понятно, где было только чёрное и белое, где под одним флагом были друзья, а под другим - враги. Туда, где никогда не было даже тени Регины. На войну.
  
   Что сделала Ты со мной? Почему так безнаказанно и жестоко играешь Ты моим сердцем, а я в ответ могу лишь благословлять имя Твоё? Я ведь всё понимаю, Ты пытаешься устроить свою жизнь. Ты так молода и так прекрасна. Перед Тобой открыты все дороги и весь мир покорно лежит у Твоих ног.
   И в чём могу я упрекнуть Тебя, ангел мой, если я сам настаивал на вашем с Филиппом союзе? Я сам толкнул Тебя в его объятья.
   Видит Бог, я был бы безумно счастлив видеть свою сестру невестой такого человека, как Монтгомери. Лучшей партии для графини де Ренель не придумаешь. Но я-то люблю Тебя как женщину! Я знаю, это безумие, но Ты нужна мне самому как жена, как друг, как единственная любимая! Нет и не будет замены Тебе во всём мире. Я пытался спрятаться от своей любви, от Твоего колдовства, но ни одна женщина не могла занять Твоё место в моей душе. Я всё время представлял Твои прозрачные глаза, свежий запах Твоей кожи, невыразимую нежность Твоих рук. А теперь я теряю Тебя окончательно!
   И некого винить. И ничего нельзя исправить...
   Я знаю, Ты будешь счастлива с Филиппом, вот только почему у меня так болит сердце при мысли о Тебе? Почему я почти уверен в том, что Ты попала в беду? Непонятная, необъяснимая, несравненная моя девочка, что же с Тобой случилось?
  
   Регина, уставшая от долгой дороги и постоянной болтовни горничных и пажа, попросила сделать небольшую остановку на берегу маленькой ленивой реки. Выбравшись из повозки, она уединилась в тени нависавших над рекой ив и сосредоточенно наблюдала за игрой рыбок в пронизанной солнцем воде. Филипп даже и не пытался составить ей компанию: после той страшной ночи в Блуа Регина вздрагивала от каждого его прикосновения и шарахалась от любого мужчины. И кричала по ночам во сне, и мучительно рыдала по утрам. Филипп с ужасом представлял себе, какого бы ей сейчас было в Париже, где король мог в любой момент под любым предлогом заманить её в Лувр и воспользоваться своей властью и её беспомощностью, или же просто подстроить её бесследное исчезновение. И где дом без Луи был наполнен пустотой и одиночеством. В этом доме Регина просто сошла бы с ума. Присутствие брата было ей сейчас жизненно необходимо и звук его голоса, тепло его рук были бы для неё лучшим лекарством. Но его рядом не было. Рядом, как всегда, был только он, Филипп, и только от него теперь зависела её жизнь. Он только одного не понимал: неужели Бюсси не чувствует, что с сестрой случилась беда? Неужели сердце ему ничего не подсказывает?
   Размышления Филиппа прервал тихий голос графини. Она звала его.
   - Вы хотите ехать дальше? - осторожно подошёл он к девушке.
   Регина молча указала ему на место подле себя. Он опустился на траву. После минутного молчания она, наконец, подняла глаза и посмотрела на Филиппа долгим грустным взглядом:
   - Почему это случилось именно со мной? - еле слышно спросила она и у Филиппа защемило сердце, - Что я сделала не так и чем заслужила такое унижение? Как мне жить после этого? Я вся словно испачкана грязью, которая разъедает мне кожу. Мне никогда не отмыться от этого. У меня душа болит, и всё тело стало, как неродное. Я сама себя ненавижу.
   - Регина, нельзя об этом сейчас думать!
   - Но я ни о чём другом больше думать не могу! Каждую ночь я переживаю этот кошмар заново! Филипп, ты должен меня спасти!
   Он взял её руки в свои, и впервые за эти дни Регина не отдернула их, не залилась слезами, только пальцы её судорожно обвились вокруг его запястий.
   - Не бойся, теперь всё будет хорошо. Я всегда буду рядом. Если только ты позволишь, моя любовь исцелит твою душу, мои поцелуи смоют память о той ночи с твоих губ. Что бы ни случилось с нами, какой бы выбор ты ни сделала, я буду любить тебя до последнего вздоха и даже дольше.
   Регина блаженно закрыла глаза и уткнулась лбом ему в плечо. Она любила Луи, но эта любовь была мукой, рядом с ним ей становилось больно дышать и сердце горело, как ведьма на инквизиторском чадном костре. К Филиппу она испытывала почти сестринскую нежность и лишь изредка просыпалась в ней женщина, желающая именно этого мужчину, потому что только он окружал её теплом и покоем, только в его руках огонь переставал пожирать её душу и тело, и сердце стучало трепетно и ровно, а не билось молотом о грудную клетку. В его объятьях Регина забывала о боли и всех своих страхах, она уже не чувствовала себя навсегда погубленной грешницей, а просто любимой и желанной, и почти счастливой. О, если бы это де Лорж был её братом, а Бюсси её женихом! Если бы судьба не сыграла с ней такую жестокую шутку!
   Она немного помолчала, потом спросила:
   - Мы скоро приедем?
   - Завтра ты увидишь зелёные виноградники моей родины, - прошептал Филипп в нежное розовое ушко и неслышно коснулся его губами.
   Регина вздрогнула, но не сделала даже попытки отстраниться. Филипп с облегчением вздохнул - она начинала выздоравливать.
   В замок де Лоржа они приехали уже в сумерках. Регина даже не взглянула ни разу ни на что. Как показалось Филиппу, она даже не запомнила, в какую комнату он привёл её. Вышедшую их встречать кузину Филиппа Анну Лаварден она вообще проигнорировала. У него похолодело внутри: так непохожа была эта застывшая и безучастная ко всему девушка на любопытного, открытого всему миру, непосредственного чертёнка, который носился по всему Парижу, допьяна глотая воздух свободы и во все глаза глядя на дома, мосты, улицы, прохожих. Ещё неделю назад Регина, попади в огромный старинный замок, облазила бы его от башен до погребов, перезнакомилась со слугами, деревьями и лошадьми. А сейчас она не видела ничего. Молча вошла в отведённую ей комнату, так же молча дала служанкам себя раздеть, поела без аппетита и свернулась калачиком на постели.
  
  
   Филипп сидел в большом зале перед тлеющим камином и потягивал чёрно-красный кларет из фамильного серебряного кубка. В красных всполохах углей мерещились ему дикие, неестественные сцены того, что, по рассказам Жуайеза, сотворил с Региной король. Королевский фаворит, этот безусый юнец, видимо, только в ту ночь и повзрослел, и теперь винил себя за то, что напился до скотского состояния вместе с Шеманталем и д'Эперноном и едва не стал участником этого постыдного преступления. Он ведь действительно верил в то, что графиня де Ренель - распутница и ведьма, умело носившая маску чистого и светлого создания. Он всё воспринимал, как обычную лицемерную игру придворной шлюхи, возмечтавшей о месте королевской фаворитки. Так говорили все в окружении короля. Так говорил и сам Жуайез, выросший в атмосфере лицемерия и разврата. Пока не увидел неподдельный ужас в глазах графини, спрятанный за отчаянной решимостью сражаться до последнего. Филипп и сам всегда знал, что Регина невероятно храбрая и гордая женщина. Только в ту ночь её сломали. Шарль перехватил его руку, когда он собрался отхлестать Жуайеза по щекам. "Не нам его судить, - сказал непривычно серьёзный Майенн, - он сам себе вынес приговор. Он знает свою вину. Но он единственный оказался рядом с графиней в трудную минуту и спас её. А где мы с тобой были?". Где они все были? Бюсси добывал воинскую славу, красовался на редутах. Майенн пил в кабаке после очередной ссоры со старшими братьями. Герцогиня Монпасье развлекалась с своим гугенотом. А сам де Лорж готовился к отъезду в Бордо и радовался тому, что Регина согласилась стать его женой, во всяком случае, ничего не возразила, когда он перед всеми назвал её своей невестой. И никого из них, называющих себя её друзьями и верными рыцарями, не было рядом в тот час, когда ей была нужна их помощь и защита. Никого из них с ней не было. И отныне все они будут жить с этим камнем на совести.
   До сих пор при мысли об этом земля начинала качаться под ногами.
   Филипп залпом допил вино и снова потянулся за бутылкой. Неслышной тенью в комнату скользнула Анна, опустилась, по привычке, на маленькую скамеечку рядом с его креслом, положила локти ему на колени и склонила голову на руки.
   - Филипп, ты всегда был для меня самым лучшим другом. Ты был единственным, кто поддержал меня, когда умер мой муж. Почему сейчас ты отвергаешь мою помощь? Я вижу, что тебе плохо, что приехавшая с тобой девушка не просто тяжело больна. Её избили и бог знает, что ещё с ней сделали. По-моему, она не в себе. И ты из-за неё тоже сходишь с ума. Объясни мне, что происходит? Пожалуйста.
   Он погладил пушистые волосы кузины. Помолчал. Но ему нужно было выговориться. К тому же Регине сейчас нужен был женский уход. Анна была неопытна, не слишком умна, но доброта и отзывчивость искупали сполна эти недостатки.
   - Эта девушка, Регина, моя невеста. С ней случилось несчастье. Во многом вина за это лежит на мне. Меня не оказалось рядом, когда ей так необходима была защита. То, что она осталась жива - чудо. Но она сейчас на грани, её может сломать неосторожное слово, и я не знаю, как ей помочь. Знаю только, что без неё я не смогу прожить ни одного часа.
   - Тогда почему ты сейчас не рядом с ней?
   - Потому что я не знаю, что делать. Я растерян. И боюсь услышать упрёки в том, что не защитил её. Или что моя помощь ей уже не нужна, что сделаю ей только хуже. Моё сердце рядом с ней, но мои ноги словно приросли к полу и руки дрожат, я не в силах сделать и шага к её комнате. Наверное, я трус...
   Анна поднялась со скамьи, поцеловала кузена в лоб.
   - Ты не трус и никогда им не был. Ты и сам это знаешь. И если твоя девушка любит тебя, она не станет упрекать тебя во всех бедах этого мира. Но если ты и сейчас оставишь её одну, тогда она тебя точно не простит. И будет права. Она плачет и никого не впускает в комнату. Я боюсь за неё. Но ты... Ты любишь ее, и значит, найдёшь нужные слова. Иди.
   Филипп посмотрел на бутылку кларета, но засомневался в его целебной силе и поставил кубок на пол. Анна была права: нельзя сейчас оставлять Регину наедине с её болью и страхом. Он поднялся в западное крыло замка, где отвели комнаты для графини, постучал в дверь. Из комнаты доносились приглушённые, отчаянные рыдания и неразборчивые вскрики, разрывавшие сердце.
   - Регина, - с трудом справляясь с комком в горле позвал он, - открой. Это я, Филипп. Регина, пожалуйста, открой. Я всё равно войду, даже если мне придётся выломать эту чертову дверь.
   Плач за дверью затих. Минуту-другую ничего не происходило, не слышно было ни единого звука. За эти минуты Филипп едва не поседел, он уже приготовился выбивать дубовую дверь, когда прошелестели лёгкие шаги и загремела задвижка.
   В дрожащем золоте свечей на пороге стояло заплаканное, дрожащее существо и в распахнутых глазах его плескался ужас. Филипп на подкашивающихся ногах ввалился в комнату, обнимая Регину и почти выкрикнул:
   - Господи, да что с тобой такое?!
   - Мне страшно, - снова расплакалась она, цепляясь за его рубаху.
   Он подхватил её на руки, донёс до кресла, усадил, закутал в огромный шерстяной платок, заботливо положенный перед отъездом Франсуазой. Регина уткнулась в него носом и заплакала ещё сильнее: платок отчётливо пах домом, кормилицей и прошлым безмятежным покоем. Всем тем, что уже никогда не повторится.
   - Филипп, - сквозь всхлипы разобрал он, - я не хочу больше жить.
   Мир рухнул. Сильная, яркая, жизнерадостная, упрямая графиня де Ренель сдавалась. И тогда Филипп восстал, бросая вызов ей самой и вспоминая уроки герцогини Монпасье, говорившей, что "победить Регину может только сама Регина". Для того, чтобы спасти эту обессиленную и гибнущую девушку нужно было вызвать к жизни прежнюю, гордую и непокорную. Он вытащил её из кресла, подтолкнул к окну.
   - Смотри, - кивнул он в ночь за окном.
   Во всё беззвёздное необъятное небо расцвела рваная полоса молнии. Оглушительный удар грома сотряс ночь так, что задребезжали стёкла в витражах. Дикий, похожий на вырвавшегося из Ада древнего демона ветер буйствовал в мире за стенами замка. Снова молния и снова громовой раскат. Деревья раскачивались так, словно хотели нагнуться до земли, поклониться стихии и вымолить себе жизнь. Ветер ломал их ветви, срывал с дальних крестьянских хижин пучки соломы, поднимал и катил по земле вязанки хвороста. Молнии сверкали всё чаще, так что вскоре стало светло, как днём, от их тревожного огня.
   - Посмотри, - повторил Филипп Регине, заворожённой зрелищем ревущей стихии, - эти деревья вот-вот сломаются, ветер гнёт и отрывает их ветви, а самые слабые побеги вырывает из земли с корнем. Кого-то, возможно, сегодня убьёт молнией, возможно, сгорит дерево или дом, задетые ею. Через минуту начнётся проливной дождь и травы, цветы, молодые виноградные лозы просто вымоет из земли и унесёт бурлящий поток. Для кого-то эта ночь станет концом света. Но ведь жизнь не закончится сегодняшней ночью. Завтра взойдёт солнце и отогреет умытую дождём землю. Выжившие травы, напоенные досыта водой, поднимутся ещё выше и станут ещё зеленее. Утром ты увидишь, как прекрасен мир после дождя, как свеж воздух после грозы. В твоей жизни тоже была такая грозовая ночь, но ты должна проснуться и увидеть, что она кончилась. Что уже давно утро.
   Но Регина упрямо мотала головой:
   - Я не дерево. Я не виноград. Я была женщиной. А теперь я никто. Меня растоптали и смешали с грязью. Вы все внушали мне, что красота - моё оружие и я всесильна, что я богиня. А мне объяснили, что я - ничто. И моя красота всего лишь предмет чьих-то грязных утех. За всю жизнь никто и никогда, даже в монастыре, не смел поднять на меня руку. В ту ночь меня избили, как приблудную собаку. И король показал своим миньонам, что я не женщина. Я не хочу жить в мире, где я никто.
   Филипп повернул её лицом к себе:
   - Послушай меня внимательно. Ты думаешь, что только с тобой случилась беда? Что с тобой одной судьба обошлась несправедливо жестоко? И ты первая, кого уронили в грязь и унизили сильные мира сего? Но на свете каждый день кого-то избивают, насилуют, лишают жизни, чести, имущества, дома, семьи. Мир жесток ровно настолько же, насколько и прекрасен. Да, ты не заслужила такого оскорбления и такой боли. И никто этого не заслуживает. И нельзя с этим мириться и невозможно это забыть. Но раз уж так случилось, то надо научиться с этим жить. Кто знает, что ждёт тебя завтра, через неделю, через пять лет? Быть может, впереди у тебя такое ослепительное счастье, что ты и думать забудешь о случившемся. А может, тебя ждут такие испытания, что эта боль покажется ничтожной малостью. Один Бог знает, что уготовано нам. Но нельзя из страха перед будущим и от обиды на прошлое отрекаться от жизни.
   Регина смотрела на него во все глаза и Филипп чувствовал, как с каждым его словом боль и отчаяние начинают потихоньку отпускать её. Теперь главное - не молчать, держать её в этом мире и не давать снова упасть в кромешную тьму пережитого кошмара.
   - Я никогда никому из друзей не рассказывал, почему я не общаюсь со старшим братом. То, что сейчас ты услышишь, не знает никто, ни Луи, ни Бертран и Робер, ни Анна. Я запрятал это воспоминание на самое дно своей души, но время от времени оно вспыхивает режущей глаза молнией, когда я попадаю в похожую ситуацию. Оно преследует меня всю жизнь и заставляет ходить по кругу, словно проверяет на прочность. Наверное, Луи тебе рассказывал про Варфоломеевскую ночь. Он часто подшучивает надо мной и советует податься в странствующие монахи. Он не знает, что я просто не могу пройти мимо чужой боли, не важно, будь то больной ребёнок или покалеченная лошадь. Когда мне было лет двенадцать, мой старший брат Жак Монтгомери взял меня с собой в военный поход на гугенотов. Это было в Васее. В мясорубку, развернувшуюся в этом местечке, он меня, конечно, не пустил, я был его оруженосцем; в основном, возил срочные депеши и занимался прочей ерундой. Я возвращался в лагерь с опозданием, потому что загнал лошадь и полдороги пришлось идти пешком. Проходя через поле, где стояло наше войско, я услышал истошные женские крики. Звала на помощь какая-то девочка. Она кричала так отчаянно, так жалобно, что у меня сердце оборвалось. Ответом на её крики был издевательский хохот солдатни. Я опрометью бросился на крик, перепрыгивая через канавы и уцелевшие после битвы снопы, проломился через какой-то кустарник. Возле костра, между двух повозок с провиантом пятеро рослых бородатых солдат насиловали девочку. Я успел увидеть только растрёпанные светлые косички и ободранные острые коленки со сбившимися чулочками. Меня захлестнула такая ярость, что в глазах всё помутилось. Никогда со мной такого не случалось. Я выхватил шпагу, второй рукой поднял с землю какой-то корявый толстый сук и бросился на солдат. Я орал что-то нечленораздельное. Они настолько не ожидали, что на них кто-то нападёт в своём же лагере, что я успел двоих ранить шпагой и одному сломать спину тяжёлым суком. Как раз тому, кто навалился на девчонку. Потом они опомнились и хотели сначала вступить в драку, но потом, узнав оруженосца своего командира, растерялись. И тут подошёл мой брат. Спросил, что происходит. Я поднял с земли невесомое, худенькое создание лет десяти, покрытое слоем пыли, обрывками одежонки и кровью и показал Жаку. Я думал, что этого зрелища ему будет достаточно, чтобы наказать виновных. А он расхохотался, назвал меня сопливым идеалистом и начал втолковывать бесчеловечные законы войны. Напомнил о праве солдат на часть трофеев, о том, что "горе побеждённым". Он много чего наговорил циничного и грязного. А девочка всё прижималась ко мне и в обезумевших от ужаса глазах её не было места даже слезам. У неё не было сил ни на плач, ни на мольбы, ни на жалобы. И один вид её истерзанного тельца сказал мне больше, чем все слова брата. Я завернул её в свой плащ, молча подошёл к Жаку, влепил ему пощёчину и прилюдно отрёкся от всяческих родственных уз с подобным животным. Ту пощёчину он мне, конечно же, ещё не раз припомнил. Из лагеря я, разумеется, уехал в тот же день, добровольно. И увёз с собой девочку. Её выходили старухи в ближайшей деревне. Сейчас Николетте двадцать лет, она замужем за моим управляющим, к свадьбе я дал ей хорошее приданое и старшего сына она назвала Филиппом. Очень милая, очень смешливая розовощёкая женщина. Кстати, ужин, который ты отказалась есть, готовила она, а стряпает она изумительно. Хотя в первые недели все думали, что она тронется рассудком и вряд ли выживет. Если хочешь, завтра я тебя с ней познакомлю. И ты поймёшь, что если у десятилетнего заморыша нашлись силы и воля к жизни, чтобы пережить издевательства озверевших солдат, то графине де Ренель стыдно быть такой жалкой и беспомощной.
   - Ты больше не говорил об этом со своим братом? - еле слышно спросила Регина.
   Филипп возликовал в душе: впервые она говорила не о своей беде, впервые её заинтересовало что-то помимо той ночи.
   - Нет, - ответил он, - я никогда ни о чём с ним больше не говорил. Мы не виделись уже лет семь и я не знаю, что бы он сейчас мог мне ответить. Одно знаю точно: я никогда его не прощу. Не имеет права мужчина, дворянин, воин сражаться с тем, кто слабее. Войну начинают не дети и не женщины. Но платят всегда они. Это несправедливо. Как несправедливо и то, что за вражду твоего брата с королём и за интрижки Гизов расплатилась ты. Но это надо пережить. Ты должна справиться. И я тебе помогу.
   Притихшая Регина ткнулась лбом ему в грудь. Она уже не плакала и не дрожала.
   Они проговорили допоздна, а потом она заснула на коленях у Филиппа. Он осторожно перенёс её в кровать, закрыл одеялом до самого подбородка и оставил на столике у кровати горящую свечу, чтоб не испугалась темноты, если проснётся.
  
  
  
   Регина проснулась на рассвете. Как и обещал накануне Филипп, за окном вовсю светило солнце. Она осмотрелась вокруг и ахнула: вечером, поглощённая своей болью, она не разглядела, какой сюрприз ей приготовил хозяин замка. Её комната располагалась на верхнем этаже, в южной части крыла. Стрельчатые окна с нежными витражами в розовых, голубых и золотистых тонах выходили вымощенный камнем внутренний дворик и яблоневый сад, зеленовато-бурый ров вокруг замка, простиравшиеся за ним зелёные виноградники и широкую голубую ленту Гаронны, сверкающую вдалеке. Под крышей над восточным окном жило неугомонное семейство ласточек, со стороны двора и из сада прилетали дрозды и малиновки. Морской аквитанский воздух смешивался с запахом трав и фруктовых деревьев, наполняя комнату свежим чистым ароматом. Яркий солнечный свет, просачиваясь через витражи, расцвечивал комнату розовыми и голубыми бликами. Простенки между окнами и северная стена были сплошь завешаны старинными, прекрасно сохранившимися гобеленами с изображением сцен из рыцарских романов. Массивных позолоченных жирандолей здесь не было, так как достаточно было света из окон, только на столике у западного окна стояли два изящных серебряных подсвечника. Холодный каменный пол был застелен несколькими рядами ковров, так что при каждом шаге нога утопала, как будто Регина шла по усыпанному золотыми листьями осеннему лесу. У западного окна стоял невысокий туалетный столик красного дерева с модным венецианским зеркалом в резной раме, у южного окна - модный немецкий кабинет, украшенный янтарём, точно такой же, как столик, над ним - полочка с книгами. Около столика и кабинета и напротив камина были расставлены удобные высокие кресла. Всю середину комнаты занимала огромная кровать под прозрачным кисейным балдахином с золотыми шёлковыми кистями. Даже на улице Гренель в доме Бюсси не было ни одного столь же уютного и светлого уголка.
   И где-то со дна души начала, покачиваясь и вздрагивая, подниматься прежняя, настоящая Регина де Ренель. Та, которая могла по достоинству оценить окружавшую её красоту. Девушка нерешительно подошла к окну и замерла от восторга: во всё пронзительно-голубое небо рассыпались золотыми искрами, лентами и всполохами лучи утреннего солнца. О ночной буре напоминали только сломанные ветви деревьев и валявшиеся то тут, то там доски, щепки, тряпки и прочие обломки, разбросанные обезумевшим ветром. Мир вокруг улыбался, словно прошедший ливень отмыл его дочиста и теперь солнце посыпало его сверху золотой пудрой. И ещё этот дивный, ни с чем не сравнимый запах воздуха после грозы, запах мокрой земли и виноградников!
   Филипп был прав, жизнь начиналась заново каждое утро. И здесь, вдали от Парижа и Лувра, пели птицы, плыли редкие облака, срывались с крыши последние капли прошедшего дождя. Во дворе возились в луже утки, поросята и пара полуголых чумазых малышей, сбежавших с утра от строгой няньки и дорвавшихся до нового водоёма. И этот мир за окном позвал её звонко и радостно.
   Регина кое-как оделась, махнула два раза гребнем по рыжим вихрам и стремглав помчалась на улицу. Она бежала наугад вниз открытой итальянской лестнице, потом по светлой каменной анфиладе комнат, сбившись со счёта открывающимся перед ней дверям: белым, позолоченным, красным, чёрным. Она выскочила во двор и побежала дальше, к воротам, чтобы с дороги разглядеть весь замок, выраставший на фоне лазоревого неба чётко очерченной картинкой. Высокий, сложенный из светлого камня, непривычной Г-образной формы (восточное крыло замка так и не было построено). О его древней и славной истории говорил заросший тиной и обмелевший ров вокруг замка и подъёмный мост, который в последние годы никогда не поднимали и его механизмы, по всей вероятности, заржавели. Регину привели в неописуемый восторг изящные угловые башни, чьи шпили золотились в лучах восходящего солнца. Они поднимались из массивных стен так стремительно и высоко, будто хотели оторваться от их грубой приземленности. Длинные стрельчатые окна были украшены дивными витражами и искусно вырезанным растительным орнаментом, навеянным мавританской культурой. Никаких горгулий и прочих бесовских порождений не было и в помине. Фасады были разделены фризами и пилястрами и увенчивались люкарнами с фронтонами. Над крытым бруствером восточной башни, пристроенной к центральному флигелю, высилась изящная коронка. Вместо спиральной лестницы, как в Блуа, здесь была прекрасная итальянская лестница с прямыми маршами и тремя открытыми лоджиями, пышно украшенная и праздничная. Плоские своды над лестничными маршами были украшены медальонами с профилями славных предков де Лоржей. Этот замок дышал покоем и счастьем многих поколений.
   Её неисчерпаемая жажда всё рассмотреть, до всего дотронуться собственными руками, понюхать, если можно, попробовать на вкус забила в ней с новой силой. Она взвизгнула, как деревенская девчонка, и, подобрав юбки, помчалась по дороге. Каблучки дробно застучали по мосту. Около натянутых мощных цепей она остановилась, провела пальцами по звеньям и на белоснежной коже остался ржавый налёт. Регина не удержалась и прижалась к железу носом, вдыхая запах столетней истории. Останавливаясь на каждом шагу, она медленно подошла к распахнутым воротам, погладила их ладонью, моментально перепачкавшись в пыли и ржавчине. Она волчком крутилась во дворе, обрызгала из лужи малышню, сунулась в глубокий, пахнувший прохладой и тишиной колодец, потом направилась к замку, чтобы успеть осмотреть его изнутри, от деревянных барельефов оружейной комнаты до огромных котлов в кухнях.
   На освещённое высокое крыльцо вышла совсем молодая, одних лет с Региной, девушка в скромном атласном платье глубокого чёрного цвета, украшенном жемчужной брошкой и чёрными испанскими кружевами. Она заслонилась от яркого утреннего света рукой, но Регина успела рассмотреть её лицо, молочно-белое, с ярким, словно нарисованным румянцем, с мягкими и лёгкими чертами. Ярко-розовые по-детски пухлые губы девушки были приоткрыты от радостного удивления. Круглые голубые глаза с короткими пушистыми ресницами не поражали особой красотой, но чистый и наивный взгляд их мгновенно вызывал симпатию и расположение. Регина отметила, что незнакомка не является красавицей в строгом смысле слова, а уж рядом с ней и вовсе будет выглядеть серой мышкой. Но в чём не уступала эта девушка признанным столичным прелестницам, так это тяжёлой копной белокурых волос и точёной фигуркой. Регина ещё подумала в тот момент, что одень их в одинаковые платья и прикрой голову плотной вуалью - и никто не отличит их друг от друга.
   Девушка легко спустилась с крыльца и улыбнулась гостье открыто и весело. Она была похожа на маленькую лесную птичку, обогретую солнцем. Регина шагнула к ней, но почему-то сердце тревожно и мрачно, как церковный колокол, ухнуло в груди.
   - Доброе утро! Меня зовут Анна Лаварден, баронесса де Варенн.
   Она не успела договорить - отдавая на ходу приказанья слугам, из замка выбежал Филипп.
   - Графиня, я вижу, моя кузина уже успела вам представиться. Что ж, Анна, познакомься с Региной де Клермон д'Амбуаз, графиней де Ренель, величайшей драгоценностью Парижа и моей невестой.
   Анна бросила мимолётный вопросительный взгляд на Филиппа, снова посмотрела на Регину и присела в почтительном реверансе:
   - Я очень рада и вашему приезду, и этой замечательной новости.
   - Думаю, вы очень быстро найдёте общий язык. А мне пора наведаться на южные виноградники и к старому Гарену. Я вернусь к вечеру и, скорее всего, буду зверски голоден.
   Расцеловав обеих девушек в щёки, Филипп уехал в сопровождении управляющего. Регина и Анна переглянулись друг с другом и, сглаживая неловкое молчание, графиня спросила:
   - А что, в отсутствие Филиппа никто не завтракает? Я, например, до вечера не доживу. Граф говорил, что жена управляющего Николетта - отменная хозяйка. Может, наведаемся к ней в гости с утра?
   Анна согласно кивнула. Вместе они привели в порядок одежду Регины и нагрянули к Николетте как раз в тот момент, когда она накрывала стол. Хозяйка, как и говорил Филипп, оказалась весьма миловидной и смешливой особой и, глядя на неё, графиня не могла представить, что несколько лет назад эта женщина пережила кошмар, ещё более ужасающий, чем случившееся с самой Региной. Они позавтракали свежевыпеченными лепёшками с молоком, тушёными овощами и творогом с ягодами.
   Но поговорить с Николеттой о том, что тревожило и волновало душу, что снилось в кошмарах, Регина не отважилась. Побоялась ли бередить старые раны женщины воспоминаниями, не захотела ли ровнять себя с кухаркой одинаковой бедой или просто решила поскорее всё забыть - истинной причины она бы и сама не смогла назвать. Но скорее всего, потому что поняла значительную разницу в этих, казалось бы, одинаковых историях: Николетта была ребёнком и солдаты осквернили её тело и напугали её до полусмерти, что же до Регины, то король, в первую очередь, задел её гордость, унизил её достоинство. Молодое сильное тело быстро излечивалось от ран, страха в гордой дочери Клермонов не было никогда. Но душа горела мятежным огнём обиды и мести.
  
  
  
   Дни в замке Монтгомери потекли неспешно и легко. Регина целыми днями бродила по берегу Гаронны, по фруктовым садам и виноградникам, поднималась в горы. Филипп и Анна Лаварден повсюду сопровождали её, обычно вместе, но порой, когда на неё с новой силой накатывали воспоминания о роковой ночи в Блуа и она ни под каким предлогом не желала видеть ни одного мужчину, компанию на прогулке составляла ей только Анна. Регина дышала свежим бризом, долетавшим с океана, купалась в солнечных лучах и объедалась сыром, зреющим виноградом и огромными душистыми яблоками. Присутствие простенькой и в чём-то даже наивной, провинциальной до мозга костей Анны её вполне устраивало - можно было забыть о придворных интригах и постоянных нравоучениях Екатерины-Марии. Конечно, блестящего общества герцогини ей недоставало, но подруга бывала временами слишком проницательна и Регина уже устала скрывать изо всех сил свою тайную любовь и свои непрекращающиеся мучения. А кузина Филиппа, к великому удивлению Регины оказавшаяся в столь юном возрасте вдовой одного из богатейших дворян Тулузы, слушала рассказы графини с открытым ртом и откровенно восхищалась выбором Филиппа.
   Приезд блистательной и умной графини был для Анны глотком свежего воздуха. Родители выдали её замуж в очень раннем возрасте, девушка нигде не была до замужества и оставалась до сих пор практически неграмотной. В просвещённой и независимой Тулузе над Анной откровенно посмеивались, старый барон оказался невероятным ревнивцем и до самой своей кончины (к счастью, наступившей через четыре года после свадьбы) держал молодую жену едва ли не под семью замками. Филипп, всегда больше остальных родственников жалевший кузину, предложил юной вдове пожить какое-то время в его замке в качестве полноправной хозяйки. Анна была рада покинуть чужую сердцу Тулузу (хотя по её рассказам Регина почувствовала, что они с Екатериной-Марией там могли бы развернуться!) и теперь готова была до конца дней благодарить кузена за это приглашение. Ничем не нарушаемое спокойствие, столетиями прогреваемое южным солнцем и лелеемое древней Гаронной, пришлось Анне по душе. Она перезнакомилась с местными барышнями, их матушками, тётушками и прочими родственниками. Скромные балы, затевавшиеся каждый сезон в соседних поместьях, и незатейливые беседы об урожае винограда, ценах на вино и погоде составляли её светскую жизнь. У очаровательной вдовы сложился даже свой круг поклонников, которые каждый месяц делали ей предложения руки и сердце и с такой же стабильностью получали отказ: Анна увлеклась рыцарскими романами, которые ей читала взятая в качестве дуэньи старая дева из обнищавшего соседнего поместья. Так что теперь баронесса мечтала о благородном рыцаре в сверкающих доспехах, который, проезжая мимо замка, пленится красотой хозяйки и навеки отдаст ей своё сердце. Когда Регина впервые услышала из уст своей новой подруги подобный бред, она хохотала целый день и к вечеру вынесла вердикт:
   - Голубушка, я обязательно поговорю с Филиппом, чтобы он наконец-то вывез вас в Париж. В вашем возрасте, имея статус вдовы богатейшего барона Тулузы, по меньшей мере, смешно оставаться провинциальной дурочкой. А ещё я познакомлю вас с герцогиней де Монпасье и она расскажет вам истинную правду о рыцарях Франции. В доспехах и без них.
   Анна подняла на графиню беспомощный взгляд и впервые в её глазах выражение неподдельного восхищения на долю секунды сменил испуг. Регина пленяла её, словно спустившееся с небес неведомое и всемогущее божество, но, как всякое истинное божество, внушала ещё и страх. За всю свою недолгую и такую однообразную жизнь Анна не встречала женщин, подобных невесте своего кузена: прекрасных, образованных, язвительных и непонятных. Если печаль в глазах графини и резкие смены настроения ещё можно было легко объяснить случившейся с ней трагедией, то звериная тоска во взгляде и сменяющие её жгучие костры столь же неукротимой страсти оставались для баронессы загадкой. И как мог её спокойный, мудрый и такой обыкновенный кузен покорить Регину, этот сгусток буйного огня в хрустальном бокале! Ведь даже от неискушенного взгляда юной баронессы не укрылась та острая необходимость друг в друге, которую испытывали они.
   Во время совместных прогулок Регина рассказывала подруге о Париже, о Лувре, о своих многочисленных поклонниках, о блистательном семействе Гизов и вероломных Валуа-Медичи. История с упавшим в обморок Максимильеном заставила Анну густо покраснеть.
   - Я бы никогда не отважилась на такое! - прошептала она в священном трепете перед отчаянной графиней.
   - А что такого? У тебя великолепная фигура, просто срисована с меня, нас с тобой издалека все путали бы, если бы не цвет волос. Думаю, в париках и под масками мы бы смогли ввести в заблуждение кого угодно. Кстати, неплохая идея! В Париже мы с тобой кого-нибудь разыграем. Герцога Майенна, к примеру. О! Он с ума сойдёт, а потом будет смеяться громче всех. Это будет лучший анекдот сезона.
   Анна пуще прежнего залилась краской, потом в приливе нежности крепко обняла Регину и расцеловала в обе щеки:
   - Ах, милая Регина! Какая ты чудесная, какая весёлая! Нет-нет, нас никто никогда не спутает! Разве можно принять за тебя кого-то другого, ведь таких красавиц больше нет во всем свете!
   Регина мужественно терпела подобные признания и детский лепет баронессы. По-своему она привязалась к ней и даже полюбила это невинное, искреннее создание. Хотя, если уж быть до конца честной, больше всего ей нравилось в новой подруге то, что в присутствии самой Регины Анна совершенно терялась и своей бьющей в глаза простотой выгодно оттеняла её изысканную и неповторимую внешность. Знакомиться с соседями и принимать их приглашения Регина отказалась наотрез, чем окончательно повергла Анну в состояние священного трепета. По мнению баронессы, такое могла себе позволить только королева.
   Тем не менее, местные дворяне под любым благовидным предлогом старались попасть в райские кущи поместья де Лоржа. Но замок недолго был местом паломничества аквитанской знати: холодность и высокомерие Регины отпугнули половину поклонников, остальным, наиболее упорным, Филипп на дуэли ясно дал понять, кому принадлежит сокровище по имени графиня де Ренель.
   Сам владелец замка, к удивлению Регины, оказался рачительным и заботливым хозяином. Целыми днями Филипп пропадал то на виноградниках, то в садах, то на пастбище. Особой же гордостью его были огромные винные погреба и самые лучшие виноградники на правом берегу Гаронны. Крестьяне его любили и были ему беззаветно преданны, деревенская ребятня ходила за ним хвостом, потому что в его карманах всегда были мелкие монетки, оловянные солдатики и разноцветные леденцы.
   Но за повседневными заботами Филипп не замечал внутреннего разлада, который лесным пожаром разгорался в Регине, всё сильнее с каждым днём. Она выздоровела и окрепла, но не смирилась. И ничего не забыла. Ни одного слова, ни одного удара, ни одного прикосновения. Придя в себя солнечным утром в гостеприимном доме де Лоржа, она начала ждать вестей из Парижа. Ведь не зря же Филипп в такой спешке и тайно увёз её в Бордо! Значит, Гизы и друзья Бюсси готовят месть за её поруганную честь. Возможно, даже Генрих Наваррский инкогнито приехал из Наварры и теперь, объединившись с Католической Лигой, готовит государственный переворот! Да не может такого быть, чтобы её друзья спустили ублюдку Валуа подобное безумство. Она, конечно, молилась, чтобы до Луи не дошли дурные вести, но в глубине души трепетала робкая надежда, что брат почувствует её боль и вернётся. И всё узнает и обязательно накажет обидчиков. О! Генриха Валуа и его приспешников ждёт страшная кара! По ночам Регина часто представляла себе, каким именно пыткам и унижениям подвергают сейчас этого мерзавца в королевской мантии. Наверное, его держат в подвалах инквизиции и пытают на дыбе. Или надевают испанский сапог. Или поджаривают на железной решётке. Или он уже издох внутри железной девы. Скоро, совсем скоро прибудет гонец от Гизов и скажет, что Медичи-Валуа выдворены из Франции и королевством правит Генрих Гиз или Генрих Наваррский. Или даже Луи де Бюсси, ведь в его жилах тоже течёт кровь Капетингов. И герцогство Анжуйское, или Бургундское, или Алансонское, или все три сразу будут отданы ей, Регине де Ренель. Как и право казнить оскорбивших её людей. Наверное, в эту самую минуту Париж кипит, как котёл на огне, и в Лувре идёт настоящее сражение. Наверняка, план страшной мести разработала Катрин. И истерически визжит связанный д'Эпернон. А семейство Шеманталя лишили дворянства. И Блуа, этот проклятый рассадник похоти и подлости, горит, полыхает синим пламенем и чёрный жирный дым пляшет на ветру безумную гальярду. Через несколько недель примчится уставший, запылённый, но радостный гонец и сообщит, что её ждёт Париж. Через неделю. Через три дня. Послезавтра. Завтра...
   Но дни шли за днями, складываясь в недели, незаметно сливавшиеся в месяцы, и никто не ехал. Ничего не происходило. Ни-че-го. Как будто не было той страшной ночи, как будто не совершалось в Блуа никакого преступления. Регина чувствовала, что её все забыли, даже Катрин. И никому нет дела до неё, до её боли, до её разбитой жизни. И Луи, её брат, её любовь, герой её снов, последний рыцарь Франции не едет мстить за честь своей сестры. И все, кто клялся ей в вечной любви и обещал жизнь отдать за неё, даже пальцем не пошевелили, чтобы покарать преступника! Смешно: за неё вступился только безусый любовник короля герцог де Жуайез! Он один оказался рядом и спас её. Он один отомстил хотя бы Шеманталю. Ну, и где же были верные друзья и пылко влюблённые графы, герцоги, виконты и прочий сброд?!
   Её спихнули на Филиппа и выпроводили их обоих подальше от Парижа. Чтобы не видеть её обезображенного лица, и стриженых волос, и глаз, вопиющих о справедливости. Чтобы жить дальше со спокойной совестью и ни во что не вмешиваться. Как всегда, расхлёбывать кашу пришлось одному де Лоржу. А что он может один, он, который никогда ни в каких придворных интригах не был замешан? Филипп спасал её от безумия и страданий сейчас, удерживал от падения в ад. Это мог сделать только он. Но почему же никто, ни одна живая душа, не восстанавливает справедливость там, в Лувре? Почему все делают вид, что ничего не случилось?!
   Почему не едет Луи?!
   Эти мысли изматывали её, доводили до безумия. Бессонница взяла власть над ней и теперь Регина по ночам мерила комнату шагами, обхватив голову руками и не могла найти себе места. Обида, ненависть и непонимание происходящего не давали ей покоя.
  
   А в Париже и в самом деле ничего не происходило. Не считая того, что король, по обыкновению, похвастался матери своей победой над гордячкой-графиней. Как только Екатерина Медичи вернулась из Наварры, Генрих в первый же вечер рассказал ей о своей удачной охоте в Блуа.
   - Под ним трон шатается, а он устраивает то публичный молебен, то очередную охоту. И, можно подумать, я не догадываюсь, что охота - всего лишь предлог для того вертепа, который ты устроил в Блуа, - фыркнула королева-мать, едва сын заикнулся о своих увеселениях.
   - По моему, в прошлый раз ваши фрейлины, Мадам, были весьма довольны, - лукаво подмигнул он матери.
   - Да уж, - фыркнула та, - а некоторые потом оказались ещё и весьма беременны.
   - Ну, я же не могу отвечать за непредусмотрительность вашего Летучего эскадрона!
   - Вы, наверное, хотели сказать, за излишний пыл придворных кавалеров?
   - Матушка, сколько я себя помню, трон всегда шатался и подо мной, и под моими старшими братьями, но, однако, раньше вы относились к этому более философски. К тому же в этот раз у меня была добыча посущественней, нежели райские птички из числа ваших фрейлин. Не в обиду будет сказано, но уже очень давно и очень многими основательно пощипанных. В мои же силки попалась птица редкая, дикая, нетронутая.
   - Не смеши! В Лувре таких отродясь не было.
   Генрих многозначительно повёл бровями. Медичи насторожилась:
   - Уж не имеешь ли ты в виду?..
   - Она самая, - довольно кивнул король. - Графиня де Ренель собственной персоной почтила своим присутствием мою постель. Но если честно, то потраченные на неё усилия не стоили того слабого удовлетворения, которое она может доставить мужчине. Шкурка выделки, так сказать, не стоит.
   Королева-мать изменилась в лице. И ожидаемого одобрения в её глазах король не увидел.
   - Идиот! - зашипела она, - ты совсем обезумел, стоило оставить тебя без присмотра! Взять в любовницы эту ехидну, это исчадие вечно мятежных Клермонов и приспешницу Гизов! Безопаснее спать со скорпионом или ядовитой змеёй, чем с графиней де Ренель!
   - Мадам, я не сказал, что она теперь моя любовница! Да она вообще сбежала из Парижа после этого!
   Тут уж Екатерина Медичи совсем побагровела от гнева.
   - После чего этого? Уж не хочешь ли ты сказать, что взял её силой? Бог мой, Пресвятая Дева Мария, святая Екатерина и все апостолы, неужели же вы допустили, чтобы король Франции насиловал девок в собственном замке! Неужто тебе мало было польских девок или твоя блаженной памяти де Клев так свела тебя с ума, что ты пустился во все тяжкие? А ну, рассказывай всё, как было!
   Растерянный Генрих, ёрзая в кресле и сбиваясь, обрисовал, как мог, охоту в Блуа.
   Королева-мать долго и тяжело молчала. Потом спросила:
   - Кто об этом знает?
   - Только те, кто был со мной. И Луиза.
   - И как это у тебя и твоих дружков хватило ума держать язык за зубами? - съязвила она.
   - Жуайез сказал, что лучше нам об этом лишний не раз не болтать. Мало ли что может учудить Бюсси. Или мой драгоценный брат.
   - Молодец, способный мальчик. Лучший из тех, кто крутится возле тебя, - одобрила Медичи юного Анна, - А где сама жертва?
   - Исчезла в ту же ночь. Вместе со своим духовником. Я думаю, она уехала следом за своим новоявленным женихом. Хотя не уверен, что такому щепетильному человеку, как де Лорж, понравится надкушенное яблоко.
   - Что?! - королева-мать окончательно потеряла самообладание и резко поднялась из кресла. - Ты отпустил её живой в ту же ночь? И даже не знаешь, куда и как она исчезла? Да ты хоть понимаешь, что Гизы уже в курсе всего и у них теперь есть на руках козырь: король Франции обесчестил представительницу одного из лучших дворянских родов! А когда это дойдёт до Бюсси, то первым, кто поддержит его в священном праве на суд, будет твой же родной брат. И уж тут-то тебе припомнят всё, сын мой! Я только удивляюсь тому, что ты до сих пор жив. То, что Гизы тебя ещё не отравили, просто чудо!
   - Но что же теперь мне делать, матушка?
   - Ты не спрашивал моего совета, когда задирал юбки графине де Ренель!
   - Матушка...
   - Всё, что мог, ты уже сделал. А расхлёбывать эту кашу, как всегда, придётся мне. Тебя сейчас больше должны волновать гугеноты. Кстати, вот тебе и прекрасный повод если уж не примириться с Гизами, то хотя бы отвлечь их от проблем этой сучки Ренель. Ты просто обязан прибрать к рукам Католическую Лигу. Объяви себя их главой и припугни гугенотов. Брось этих протестантов Гизам, как кость голодным псам, и пусть они грызутся и тявкают друг на друга хоть до второго пришествия.
   Так что ничего странного в том, что о графине де Ренель все очень быстро забыли: во Франции бурные события следовали одно за другим. По совету матери, король провозгласил себя главой Католической Лиги и публично утёр нос Генриху Гизу. Лотарингский Дом рвал и метал, так что даже Екатерине-Марии временно стало не до уехавшей в Бордо подруги - благополучие и влияние Гизов покачнулось из-за такого хитроумного хода короля.
   Кроме того, таинственное исчезновение графини де Ренель и в самом деле ни у кого не вызвало вопросов. Все ещё помнили то, что граф де Лорж был отослан в своё имение, и молодая красавица, воспользовавшись отсутствием брата, поспешила в объятия своего любовника. Бюсси был во Фландрии и после той безумной поездки в Париж не написал сестре ни единого письма. О беде, случившейся с Региной, ему, разумеется, никто не сообщал под страхом смертной казни, обещанной герцогиней Монпасье.
  
  
   Как и следовало ожидать, скопившаяся внутри Регины боль однажды вырвалась наружу. Непосредственность баронессы невольно стала последней каплей. В самый разгар лета, безветренным и душным июльским днём, во время очередной прогулки Анна начала приставать к подруге с расспросами о знаменитом губернаторе Анжу, её великолепном брате Бюсси. Регина как-то странно, как показалось баронессе, посмотрела на неё, но, помолчав минуту, стала рассказывать о нём с нескрываемой гордостью; глаза её засияли так сильно, что Анне хотелось зажмуриться.
   - А когда он приедет за тобой? - задала очередной невинный вопрос Анна.
   Регина вздрогнула, повернулась к ней и на лице её в этот миг отразилась такое невыносимое страдание, что мир, казалось, замер и воцарилась гнетущая тишина. Девушка несколько раз судорожно вздохнула, потом вдруг с силой оттолкнула с дороги Анну и, подобрав юбки, бросилась бежать прочь из сада.
   Пока Анна сообразила, что стряслась какая-то беда, пока, задыхаясь, добежала до замка, Регины уже нигде не было. Филипп, услышав сбивчивый рассказ кузины, в сердцах обозвал её провинциальной наседкой и поднял на уши весь дом. Выяснилось, что последними графиню видели конюхи. Девушка вихрем ворвалась на конюшню, птицей взлетела на неоседланного коня и, перемахнув через все стойла, заборы и калитки, исчезла где-то в полях. Филиппу ничего не оставалось делать, как сломя голову лететь на коне следом. Он уже понял, что она сорвалась. Он чувствовал терзающую её боль каждой клеткой своей кожи. Регина металась в своём страдании, как в железной клетке, и хотела вырваться на волю любой ценой. Даже ценой собственной жизни.
   Чуткое сердце Филиппа безошибочно вывело его на продуваемый всеми ветрами высокий берег Гаронны. На самом краю его стояла Регина и внезапно налетевший ветер трепал её лёгкое розовое платье и короткие завитки волос. Она смотрела на ленивую реку, в самую её безмятежную и спокойную глубь, и Филипп с ужасом осознал, что одно неверное его движение, одно ненужное слово - и она шагнёт в объятья смерти. Стараясь не шуметь, он спрыгнул с коня и привязал его к сухому искривлённому дереву чуть в стороне. Осторожно, обходя каждую сухую ветку, каждый грозивший покатиться из-под сапога камушек, он приближался к Регине. Сердце его замерло в ужасе и готово было остановиться насовсем. Первый раз в жизни Филипп испытывал страх, потому что мир без Регины был для него в тысячу раз безнадёжнее, чем приход антихриста и последние дни Страшного суда.
   Он успел. Регина качнулась вперёд, как будто хотела разглядеть что-то мелькнувшее в тёмных водах, но в этот миг рука Филиппа намертво вцепилась в её плечо. Девушка вскрикнула от неожиданности, оступилась и камни из-под её ног посыпались в обманчивый покой реки. Остановившимся взглядом Регина смотрела, как подпрыгивают они, стремительно катясь вниз, и пропадают в волнах. И только когда последний камень отгремел и исчез на дне, она поняла, что могла оказаться на его месте.
   Прозрачными от понимания глазами она взглянула на Филиппа. Бившая её дрожь постепенно затихала от тепла его ладони, продолжавшей сжимать её плечо (синяки от мёртвой хватки его пальцев держались потом на её тонкой коже почти месяц). Она шагнула к нему и спрятала лицо на его груди. Почти остановившееся сердце Филиппа забилось под её щекой оглушительно громко и так быстро, что его бегу позавидовал бы Шарбон.
   Начавшийся штормовой ветер внезапно стих и его сменил теплый ласковый бриз. Филипп взял в ладони лицо Регины и прижался пересохшим ртом к её губам. Он бесконечно долго целовал её, замирая от счастья, когда она отвечала на каждое движение его губ. Руки Филиппа, жившие, казалось, своей отдельной жизнью, торопливо расшнуровывали корсет, путались в лентах и кружевах, но, в конце концов, справились с упрямым платьем, юбками и подвязками и обнажённая снежно-розовая богиня замерла в его объятьях.
   Филипп оторвался от губ невесты и в немом восхищении смотрел на совершенное в своей свободной наготе тело. Он готов был поклясться чем угодно, что никогда ни один мужчина не видел подобной красоты. Овладеть этой богиней казалось ему чем-то кощунственным. Он закрыл глаза и с шумом перевёл дыхание. Страх за жизнь Регины прошёл, страсть ещё не успела закипеть в крови и им овладела безгрешная растерянность внезапно осчастливленного влюблённого.
   Но Регина не хотела быть объектом робкого поклонения. Она была только Женщиной. Женщиной, которая страстно желала познать настоящую земную любовь и вечное притяжение двух тел, а не скотское насилие над своей природой. Она сделала шаг к Филиппу и посмотрела ему в глаза.
   - Ты мне нужен, Филипп. Только ты можешь меня излечить. Помнишь, ты обещал, что твоя любовь излечит мои раны, а твои губы сотрут грязь и кровь с моего тела? Не оставляй меня сейчас. Научи меня любить. Пожалуйста, Филипп!
   Не отводя глаз от её взгляда, он бросил на камни свой плащ, следом за плащом упали колет и рубашка. Филипп опустился на колени на ворох одежды и протянул руку Регине. Обнажённая богиня встала на колени напротив. Они долго смотрели друг на друга, и тихая улыбка скользила по его губам.
   Регина качнулась к нему. Тихо, словно прислушиваясь к дыханию ветра, легли её ладони на плечи Филиппа. И в то же мгновение вечности она очутилась в плену его рук. Его кожа горела под её ладонями, и Регина почувствовала, как пропадает страх перед болью и унижением, как просыпается в её теле первобытный любовный голод. Она выгнулась навстречу его губам, его рукам и его сумасшедшая нежность увлекла её на дно сияющего, тёплого океана. Задыхаясь в его поцелуях, она тянулась за каждым прикосновением Филиппа, и когда уже окончательно заблудилась в его ласках, он овладел ею. Регина только всхлипнула от мимолетной боли, почувствовав его движения внутри себя, и снова окунулась в сияние и тепло. Ей казалось, что так было всегда, что он всегда владел ею и был частью её самой. Она не знала, где заканчивается она сама и начинается Филипп.
  
   - Ты счастлив?
   - Не знаю. Я не знаю такого слова, которым мог бы объяснить происходящее сейчас со мной. Это больше, чем счастье. Это невероятнее, чем сон.
   - Это и есть любовь?
   - Да. Любовь. Но ты даже не представляешь, как сильна она во мне. Мои глаза видят только твоё лицо в этом мире. Моё тело живёт только там, где его касаются твои руки. Моё сердце может биться, только если твоё бьётся где-то рядом.
   - Филипп, я ничем не заслужила такой любви!
   - Глупая моя девочка, только ты и могла разбудить такую любовь. Тебе достаточно просто быть на этом свете, просто улыбаться, просто взмахивать ресницами. Это я не заслужил такого счастья - обладать мечтой. Скажи, тебе хорошо со мной? Я не причинил тебе боли?
   - Мне тепло в твоих руках. И мне всё время хочется, чтобы ты меня целовал, как будто я дышу твоим дыханием.
   - Тогда наш поцелуй будет длиться дольше вечности. Я люблю тебя, Регина. И никто не займёт твоё место в моём сердце и в моих объятьях.
  
   Домой они вернулись уже в сумерках, ведя коней в поводу и держась за руки, как дети. Счастье, захлестнувшее Филиппа с головой, казалось, затопило весь замок, накрыло собой всех, кто был рядом. То, что произошло на берегу между ним и Региной, кричало о себе так громко, так явно бросалось в глаза, что когда они, блаженно улыбаясь и никого вокруг не видя, поднялись наверх в его спальню и закрыли за собой дверь, ни у кого не возникло никаких вопросов, никто не бросал удивлённых взглядов, никто не перешептывался по углам.
  
   Он спит, такой спокойный и чистый. Он чему-то улыбается во сне, и яркий солнечный свет теряется в его тёмных волосах. Он откроет глаза и в их небесной синеве будет отражаться только моё лицо, будет жить только любовь ко мне. Так почему же я вспоминаю сейчас другое умиротворённое сном лицо? Почему перед глазами всегда только Твои посеребрённые луной каштановые локоны и покрытая шрамами Твоя матовая кожа? Мне легко и спокойно рядом с Филиппом, я счастлива рядом с ним, а с Тобой моё сердце разрывается от боли и тоски. Но эту боль, этот пожирающий меня заживо огонь я не променяю на целую вечность счастья с другим.
   Не знаю, что со мной происходит. Моя душа тянется к Филиппу, моё тело унижено и испачкано и не хочет ничего более. Но как кровоточит моё сердце, как жаждет оно биться от одного звука любимого голоса. И глаза мои хотят отражаться только в Твоих глазах. Зов крови, зов плоти, зов сердца оглушают меня и только Твой родной голос слышу я через расстояния и время. Только в Твоих бездонных и равнодушных глазах хочу я отражаться днём и ночью.
   Мне больно и страшно сейчас, но даже то, что со мной случилось, готова я вынести безропотно и молча, лишь бы не тревожить Тебя ничем.
   О! как хочу я сейчас взять Тебя за руку и заглянуть в Твои глаза, прижаться щекой к Твоей щеке и забыть всё, что нас разлучает, всё, что стоит между нами, всё, что было в моей жизни до Тебя!
  
   Филипп был просто счастлив, как может быть счастлив человек, чья мечта так неожиданно и сказочно сбывалась на глазах. Любимая женщина целиком и полностью принадлежала ему. Та, к чьим ногам он готов был бросить весь мир, за одну улыбку которой ему не жалко было отдать собственную жизнь, открывала каждый вечер дверь своей спальни для него. Отзывалась на его ласки, отдавалась ему с безудержной страстью и доверчиво засыпала, уставшая, на его горячем, мокром от пота плече.
   Короткие летние ночи пролетали, одурманивая сладким запахом роз и виноградным соком, превращались в долгие осенние ясные вечера. Почти полгода Регина жила в Бордо и счастье этих нескольких месяцев, спокойное и солнечное, как утро в долине Гаронны, вытесняло из памяти суматоху и шум парижских улиц, блеск королевских балов и буйство городских праздников и карнавалов, поцелуй Луи и даже ту проклятую охоту в Блуа. Она словно купалась в тёплой, прозрачной воде, смывая с тела и души всё, что налипло холодной глиной Лувра. И даже то, что из Парижа и Фландрии не было писем, уже не огорчало и не пугало её. Не пишет Екатерина-Мария? Да и чёрт с ней и со всеми Гизами! Нет вестей от Луи? Ну что ж, он не обязан перед ней отчитываться. Это значит лишь то, что он ничего не знает о той майской ночи в Блуа, а если бы что-то случилось с ним самим, ей бы уже сообщили. Отсутствие плохих новостей - само по себе хорошая новость.
   Регина уже привыкла к неспешной жизни в Бордо. Она даже познакомилась с несколькими соседями и научилась разбираться в сортах винограда. Ей нравились поросшие виноградными лозами холмы, нравились крутые берега Гаронны и свежий океанский ветер, и нагретые солнцем сонные долины, нравились незатейливые и весёлые деревенские праздники, напоминавшие ей детство, когда она убегала из монастыря, заслышав песни и музыку из соседней деревни.
   И ей нравилось жить с Филиппом. Здесь, рядом с ним, она была такой, какой её создал Бог. И слушая по утрам мессу в замковой капелле, она молилась так искренне и радостно, как не молилась даже в детстве. Потому что душа её пела и танцевала, когда ласковый и нежный взгляд Филиппа останавливался на её лице. И не надо было никому доказывать, что она королева, и не надо было спорить с Екатериной-Марией и ждать до рассвета возвращения Луи от очередной любовницы. Можно было просто жить в этом виноградном раю и позволить Филиппу любить себя, и учиться любить самой. Любить легко и радостно, не оглядываясь и не страшась божьей кары за страшный грех. Потому что любовь Филиппа не могла быть грехом - это было благословение неба.
   На исходе лета Филипп приготовил ей самый настоящий Большой сюрприз. Когда она, утомлённая и разнеженная его ласками, прозрачной летней ночью засыпала на его плече, он тихо прошептал ей, что утром они едут в Нант. Сон моментально спорхнул с её ресниц, она подскочила на постели:
   - В Нант? К морю?
   - Да. Завтра рано утром мы выезжаем. Так что спи, тебе надо отдохнуть перед дорогой.
   - Но... Мне нужно собрать вещи, уложить всё. А что там, в Нанте? Филипп, у тебя такой хитрющий вид был всё последнее время. Что ты опять придумал?
   - Ничего, - белозубая улыбка Филиппа была сплошным лукавством, - ты же знаешь, у меня есть несколько торговых судёнышек. Три из них как раз сейчас должны прийти в Нант и дела требует моего личного присутствия. А ты так часто и так подробно расспрашивала меня о морской торговле, корсарах, бурях и дальних странах, что было бы странно, если бы я не решил показать тебе свои корабли.
   - Ты хочешь похвастать передо мной всеми своими богатствами?
   - Разумеется. Ибо я смею надеяться, что однажды мы вместе будем всем этим владеть. Так что, моя прелестная любознательная авантюристка, учись управлять флотом. Пока что торговым. Всё, не прыгай. Спи. В Нант добираться не один день, ты устанешь в дороге.
   О том, что Филипп, помимо виноделия, имеет немалые доходы и с торговых судов, которые ходили даже к берегам Вест-Индии, Регина была прекрасно осведомлена. Корабли, океаны, новые страны и города интересовали её, разумеется, несравненно больше, чем тихие виноградники, и потому, услышав о поездке в порт, она загорелась новым приключением. И разумеется, Нант её не разочаровал. Шумный, галдящий на разных языках и наречиях, пропахший солёным морским ветром, пропитанный духом чего-то неизведанного, далёкого, манящего: дальними путешествиями, приключениями, штормами и приливами, порохом битв и запахами чужих земель.
   Но главный подарок ждал её в гавани, где стояли корабли Филиппа.
   - Где, где, где твои? - звонко кричала Регина, крутя по сторонам головой, высматривая из-под руки среди множества парусов принадлежащие де Лоржу.
   - Мои? Отсчитывай от шпиля вон того собора три корабля и следующие галеон и каравелла и есть мои.
   - Две? Ты же сказал, что должны придти три судна.
   - А вторая каравелла принадлежит не мне.
   - А кому?
   - Тебе.
   - Что? - Регина, взметнув тяжёлыми юбками дорожную пыль, стремительно развернулась к нему.
   - "Stella Mare" твоя каравелла. Со всей командой, со всеми товарами, которые лежат в трюмах. Теперь ты тоже судовладелец.
   Несколько секунд Регина молча смотрела на него, хлопая большими ресницами, и удивление в её глазах стремительно превращалось в неудержимый восторг, брызжущий легионом радостных бесенят. Наконец, осознав всю щедрость и великолепие этого дара, Регина пронзительно завизжала, захлопала в ладоши, подпрыгивая и хохоча, потом решительно схватила Филиппа за руку и потянула к причалу:
   - Скорей, скорей туда. Я никогда в жизни не была на борту корабля! На борту СВОЕГО корабля! Филипп, пусть меня немедленно туда отвезут! Я хочу ВСЁ посмотреть! Где там капитан? Кто здесь боцман? Подайте мне юнгу, тысяча морских чертей!
   Разумеется, каравелла была обследована от палубы до трюмов, от капитанского мостика до тесных матросских кают. Вонь и грязь нисколько не смущали Регину, поскольку в её глазах всё это не имело никакого значения по сравнению с самим фактом того, что отныне этот огромный, набитый товарами корабль принадлежит ей. Регина была в восторге от всего: от растрёпанной косы и шпаги капитана до трубки боцмана, от форштевня до кормы, от грот-мачты до ватерлинии. Она засыпала вопросами мрачного капитана и вежливых марсовых, болтливого судового врача и вертлявого юнгу. И когда Филиппу всё же удалось затащить её в шлюпку, чтобы вернуться на берег, безапелляционно заявила:
   - Я хочу отправиться в морское путешествие. Раз уж у меня теперь есть своё собственное судно, я желаю лично отправиться на нём в Вест-Индию!
   - Бог мой, я и не подумал, что в один прекрасный день Франция окажется слишком тесной для твоей неугомонной натуры, - улыбнулся Филипп.
   - Что это значит?
   - Это значит - да. Но только если ты возьмёшь меня с собой.
   - Конечно. А ты что думал, я оставляю тебя во Франции на радость придворных шлюх и провинциальных красоток, которые в пику мне поспешат захватить принадлежащие мне и только мне тело, и душу, и сердце самого удивительного человека на земле? Даже не мечтай! Ты будешь моим личным багажом!
   - Спасибо за оказанную честь. В твоих руках я согласен быть даже багажом.
  
   Осень в Бордо выдалась в тот год на радость: жаркой и сухой, - и все ожидали небывалого урожая винограда. Октябрьским утром, накануне праздника сбора урожая, Регина напросилась с Филиппом на виноградники и до полудня ходила с ним между утомлённых жаром лоз, с открытым ртом слушая его беседы с крестьянами, наблюдая, как он что-то там подвязывает, кого-то ругает, помогает молоденькой работнице донести тяжеленную корзину с тёмно-синими душистыми гроздьями. Она любила смотреть на него, когда он занимался своим виноградом. Из молчаливого, слегка отстранённого от окружающего мира и подчёркнуто хладнокровного графа де Лоржа, каким он был в Париже, Филипп превращался в совершенно другого человека. Здесь, на каменистой земле Бордо, он был, как рыба в воде: пел и шутил вместе со своими работниками, нянчился с виноградными лозами, как с малыми детьми и, казалось, знал всё на свете о вине, лошадях, детских болезнях, сортах винограда, направлении ветра и паштете из гусиной печёнки, и тысячу других страшно интересных мелочей.
   Опьянённая запахом прогретой земли, листьев, бесшабашно цветущих тут и там роз, Регина забыла обо всём. Ей хотелось, чтобы этот день не кончался никогда, как будто завтра праздник закончится и жизнь вернётся к бешеному колесу луврских интриг и неуёмных страстей.
   Подбежавший Филипп растормошил захмелевшую от долгожданного покоя девушку:
   - Ты что? Солнце сильно печёт? Ты устала, да? Я идиот, ты ночью почти не спала, а я потащил тебя с собой, не рассчитал твоих силёнок. Пойдём, я отвезу тебя домой.
   - Нет! - Регина увернулась от его рук, - Я не хочу домой, там скучно! Мне здесь так хорошо, давай ещё немного побудем с этими замечательными людьми! У меня просто голова закружилась от запаха этих вездесущих роз. Зачем их здесь столько?
   - Из-за лошадей, - рассмеялся Филипп.
   - А при чём тут лошади?
   - Лошади любят залезать на виноградники. А розы колются, лошади тычутся мордами в зелень, натыкаются на шипы и охота соваться дальше у них пропадает. К тому же я тут заметил, что если на лозу нападает хвороба, то она сначала поражает розовый куст, а потом уже сам виноград. Так что есть время спасти лозу.
   - Ух ты! Как интересно! - заулыбалась Регина, - я бы в жизни не догадалась. Ох, мне что-то есть хочется... Прямо-таки зверски.
   - Пойдём в деревню? Там сегодня праздник сбора урожая - молодые пары давят виноградный сок. Заодно и пообедаем, как тебе?
   С радостными воплями Регина повисла на шее у графа. Вся округа уже месяц жила разговорами об урожае и подготовкой к празднику и Регина умирала от любопытства в предвкушении этого не знакомого ей события.
  
  
  
   Тот день в посёлке виноделов навсегда останется в её памяти как единственный счастливый и ничем не омрачённый миг, как обещание будущей жизни в Бордо. Они с Филиппом приехали в самый разгар праздника. В первые минуты Регину оглушили лихие взвизгивания скрипок, задорные дудки и рожки и откровенно непристойного содержания песни крестьян. Под всё это музыкальное сопровождение с десяток юношей и девушек отплясывали в огромной деревянной лохани, название которой у графини вылетело из головы сразу же, наполненной спелым виноградом. Густо-красный сок вытекал по желобкам из отверстий возле самого дна и каждая наполненная им бочка сопровождалась буйными воплями собравшихся работников. Народ был явно хмельной и бесшабашно весёлый и это искрящееся, пропахшее виноградным вином и сыром веселье затянуло в свой водоворот Филиппа и его невесту.
   Регина слова не успела вымолвить, как де Лорж - утончённый аристократ до последней складки на манжетах - скинул сапоги, подвернул штаны чуть выше колен и, опершись рукой о край лохани, запрыгнул в виноградное месиво. Молодёжь в лохани одобрительно заулюлюкала, кто-то громко свистел, сама графиня звонко смеялась. Филипп обернулся к ней, махнул рукой:
   - Иди ко мне!
   Девушка неуверенно заулыбалась, но все вокруг уже кричали и подбадривали, и она, тряхнув стриженой головой, сбросила туфли, стянула и зашвырнула куда-то чулки и, подобрав юбки, подбежала к деревянному борту. Сильные руки Филиппа и ещё какого-то смуглого парня подхватили её, подняли высоко над землёй и опустили в тёплую, густую, ароматную массу. Инстинктивно Регина ахнула, вздёрнула повыше многочисленные кружева юбок и тут же залилась краской под восторженный рёв парней, по достоинству оценивших её длинные ноги и розовые коленки. Филипп задорно подмигнул ей и Регина, даже не думая опускать юбки, пустилась вместе со всеми в пляс. Если бы не вездесущие мужские руки, она бы уже давно поскользнулась на пропитавшемся соком деревянном днище и вся бы выкупалась в винограде, как, впрочем, и остальные девушки. Крестьяне то и дело высыпали в лохань доверху наполненные багрово-синим сокровищем корзины, музыка звенела всё громче, воздух всё сильнее пропитывался запахом спелого винограда и молодого вина. У Регины кружилась голова и вот она уже пьёт на пару с кареглазым и белозубым работником кисло-сладкое вино из огромной глиняной кружки, не прекращая топать со всей силы по лопающимся, вытекающим между пальцев ног ягодам. А Филипп, приобняв за талии сразу двух смуглолицых крестьянок, лихо отплясывал какой-то немыслимый танец. Регина скоро опьянела не то от вина, не то от радости и жаркого солнца, виноград как-то быстро закончился и ошалевшая от свободы молодёжь переместилась из лохани на площадь посреди деревни, где уже горели костры и стояли накрытые столы. Потом были танцы - любимое развлечение Регины, и она отплясывала зажигательный паспье и лихую гальярду так, что парни свистели и топали ногами, выражая свой восторг, а Филипп не сводил с неё влюблённых глаз.
   Музыка, песни и смех не замолкали ни на секунду и счастливое лицо Филиппа качалось в голубых сумерках. Он победил. Он показал ей свой мир, он влюбил её в свою землю, в своё небо и виноградники. Он доказал ей, что счастье возможно и за пределами Парижа, в отсутствие Луи, после всех пережитых невзгод.
   Скрипки и флейты стихли где-то за холмами, когда Регина, сомлевшая под вечер, очнулась в стогу свежескошенной травы. Запах росных лугов под вечер был таким одуряющим, что она никак не могла протрезветь до конца. Туфли, чулки, перчатки и половина юбок остались где-то в посёлке и теперь она нежилась в мягкой, прохладной траве, покалывавшей и ласкавшей кожу. И синие-синие глаза Филиппа и его ослепительная улыбка сияли среди мохнатых звёзд. Он наклонился и поцеловал её, и Регина радостно обняла его за шею, притянула к себе:
   - Я хочу тебя. Просто умираю.
   Откуда-то из ближних стогов доносились недвусмысленные звуки.
   Регина и Филипп лукаво переглянулись.
   - Действительно, а чем мы хуже? - пожал он плечами и его рука скользнула под измятые юбки, в теплоту бедёр...
   Возвращались в замок они пешком, на исходе ночи, когда небо на востоке из густо-фиолетового становилось тёмно-синим и далеко-далеко уже пробивалась тонкая золотисто-голубая нить. Огромные белые звёзды бесшумно растворялись в светлеющей глубине. Пели победную песню ранние птицы и цикады звенели так громко и нахально, как будто в этот час они устанавливали свой мировой уклад. Филипп нёс уставшую, но всю светившуюся от счастья девушку на руках, а она бесцеремонно болтала в воздухе босыми ступнями, мешая ему идти, и всё время канючила, что не хочет домой, хочет обратно в лохань с виноградом. И вина. И петь. И танцев. И много-много любви. И несла прочую милую чепуховину. На подходе к замку Филипп не выдержал, подошёл к темнеющему, пахнущему тиной рву:
   - Я вот сейчас сброшу тебя туда, чтобы ты остыла и угомонилась! - нарочито грозным голосом прогремел он.
   Регина в притворном страхе закрыла лицо руками и повизжала, косясь хитрым глазом из-под растопыренных пальцев.
   - Не бросишь! Не бросишь! Тебе без меня будет плохо, а если я утону, то моя жаждущая возмездия душа будет приходить к тебе по ночам и завывать. И будет у тебя собственное привидение в доме! - нахально заявила она.
   - Я бы не возражал, если б с привидением можно было заниматься любовью, - ответил он.
   - А почему бы и нет?
   - Ну, ты же будешь утопленницей. Мокрой, скользкой и холодной. И воняющей протухшей тиной.
   - И ты не будешь меня такую любить?
   Филипп задумчиво нахмурился, выдержал театральную паузу и шепнул:
   - Буду. Всегда буду тебя любить. Даже старой и больной.
   - Даже мёртвой?
   - А вот об этом не смей говорить. Никогда.
   Он крепко прижал её к груди, до боли стискивая её плечи и руки. Потом осторожно спустил её на мост. Обнявшись, они вошли во двор.
   У крыльца стоял взмыленный конь графа де Бюсси...
  

ГЛАВА IХ. Игра на грани фола.

   "В любви нет милосердия".

Максим Горький "Жизнь Клима Самгина".

  
   Филипп остановился, чувствуя, как предрассветное небо каменной глыбой падает ему на плечи, как предательски качается под ногами земля. Он знал, что такое счастье, которое он испытал в эти несколько недель, не может быть долгим. Слишком хорошо всё было. Слишком сказочно. И однажды это должно было закончиться. Приезд Луи он предвидел, это было неизбежно. Плечо Регины под его ладонью полыхнуло жаром, потом обожгло холодом. Она шагнула вперёд, к крыльцу. Остановилась. Оглянулась на него и взгляд её был беспомощный и счастливый одновременно. Филипп скорее почувствовал, чем услышал грохот сапог в доме, потом двери распахнулись и на пороге появился бледный, как полотно, Бюсси.
   Так было с Региной всегда, стоило только Луи появиться, - её влекло притяжение его орбиты, и она уже ничего и никого не замечала. Один звук его голоса переворачивал её спокойный, устроенный мир и всё, что она с таким терпением и с таким упорством пыталась собрать из обломков и черепков, разлеталось без следа. Оставался только свет его глаз и привычная боль в сердце. Вот и сейчас полгода покоя и радости в Бордо, любовь Филиппа, солнце виноградников, утренние туманы и сельские праздники забылись в одно мгновение, словно краткий, светлый сон, и она, даже не оглядываясь на Филиппа, метнулась навстречу Луи.
   Руки её взлетели ввысь и тут же упали, как две подстреленные птицы, на его плечи, и Бюсси опахнуло дурманом ещё тёплого со сна, молодого тела. Неудержимо теряя голову, он прижал это тело к себе и зарылся лицом в шёлковый пух её волос, задохнувшись от этой гремучей смеси нежности, почти животного желания и тоски. От Регины пахло молодой травой, вином и разогретыми на солнце камнями. И чужим мужчиной.
   Луи расцепил её руки и отодвинул её от себя, с ног до головы окинул ревнивым взглядом и переменился в лице: в спутанных коротких волосах торчали листья и обломанные стебли, платье было измято и надето кое-как, стоптанные и запылившиеся туфли - на босу ногу. Медленно он перевёл взгляд на де Лоржа и увидел почти ту же самую картину. "Они любовники!" - раскалённое лезвие пополам перерезало сердце. Но сильнее боли была бешеная, сметающая всё на своём пути ревность. Сейчас перед ними стояли не лучший друг и младшая сестра, а счастливый соперник и любимая женщина, созданная для него и выбравшая другого. Пока он сходил с ума от тревоги и тоски, пока смерть смотрела ему в лицо глазами разъярённого до безумия гугенота и взрывалась за спиной пушечным ядром, эти двое сбежали из Парижа и на фоне аквитанской идиллии пили кларет и занимались любовью в стогах сена! И года не прошло с того дня, когда она, рыдая, цеплялась за его одежду и заклинала всеми святыми не покидать её, а что он нашёл, вернувшись? Впрочем, в одном она не солгала - в интригах герцогини и дворцовых переворотах Регина действительно не участвовала более. Она нашла себе гораздо более безопасное и мирное занятие - роман с Филиппом. Каково, а? Молчаливый, задумчивый де Лорж увёл женщину у него, первого любовника Парижа! И Бюсси впервые не мог возразить, не имел права даже на ревность и злость. Потому что Регина не была его невестой, не была его любовницей - она была его сестрой. Сестрой, которую он же сам по юношеской глупости обещал в жёны своему лучшему другу. И это сознание собственного бессилия причиняло ещё больше боли, чем ревность.
   Регина лишь увидела звериную ярость в его глазах и сжалась в ожидании удара. Желание стереть её в порошок явственно читалось на его лице. Луи с силой оттолкнул девушку от себя и если бы не опомнившийся Филипп, она упала бы со ступенек на булыжники двора. Она укрылась в надёжных руках Филиппа, уткнулась лицом куда-то ему в плечо и зажала руками уши, чтобы не слышать слов, что вот-вот должны были сорваться с перекошенных губ Луи.
   Он бесконечно долго молчал и его бархатные чёрные глаза становились всё светлее и жёстче. Наконец, его ледяной голос снежной колючей бурей обрушился на любовников:
   - Филипп Монтгомери, граф де Лорж, вы скомпрометировали мою сестру, тайно увезя её из Парижа. Ваше сиятельство не просили у меня её руки и, тем не менее, позволяете себе недвусмысленное поведение по отношению к ней. Я требую объяснений. Немедленно. И к чёрту секундантов! Прекратите прятаться за юбками моей сестры и приготовьтесь отвечать за свои поступки!
   Филипп покачнулся, но не успел ответить, потому что Регина шумно выдохнула, отлепилась от него и встала перед братом. Две пары одинаково колючих, безжалостных глаз сцепились намертво, скрестились так, что воздух задрожал от напряжения.
   Она уже поняла, по какой причине Луи приехал за ней. Уж никак не потому, что покарал преступников и отстоял честь сестры в Лувре, и не для того, чтобы бросить к её ногам голову Генриха Валуа и корону Франции. Мечтать об этом было глупо, твёрдо верить в это - вообще пустое сумасбродство. Просто война во Фландрии, видимо, закончилась, великолепный Бюсси приехал в Париж и не обнаружил дома своей сестры. Она, оказывается, имела наглость уехать без его на то воли! Бог знает, какие сплетни он услышал в Лувре, и поведение де Лоржа вдруг показалось ему непростительным. Бюсси приехал наказать ей за своеволие и прочитать нотацию Филиппу!
   - Только посмей! - прошипела она со злостью, - Только посмей ещё раз заговорить о моём поведении, семейной чести и правах Филиппа! Сначала разберись со своей жизнью, а уж потом на собственном примере пытайся устроить мою. Может, проще вернуть меня в монастырь? И семейную честь не уроню, и тебе не надо будет обо мне заботиться.
   Шквал праведного гнева обрушился на Бюсси с такой силой, что он отшатнулся. Но он тоже не умел и не хотел уступать. Обида была одинакова. Злость и ревность были равны. Неизвестно, что ещё они бы наговорили друг другу, если бы не глухой голос Филиппа, остановивший эту волну обвинений и упрёков, отвлёкший на себя ярость Бюсси.
   - Я принимаю ваш вызов, граф.
   Зловеще запела выхваченная из ножен шпага Луи. Вторую он вытянул откуда-то из-за седла, бросил её Филиппу. Сверкнувшие в лучах восходящего солнца клинки встретились так стремительно, словно их обладатели боялись промедлить хоть на секунду, ту самую, за которую могли одуматься и остановиться.
   Но Регина распорядилась иначе. Она решительно встала между соперниками и схватилась за смертоносные лезвия, останавливая безумный танец двух бретеров. Звенящая сталь мгновенно окрасилась алыми нитями крови, девушка вскрикнула от боли, но не выпустила клинки из рук. Соперники кинулись к Регине так же стремительно, как мгновение назад в бой; пока Луи разжимал судорожно сведённые окровавленные пальцы левой руки, Филипп уже перевязывал платком глубокие порезы на правой.
   - Мы возвращаемся. Никакой дуэли между вами не будет. Никогда, - твёрдым, как камень, голосом заявила Регина и никто больше не смел с ней спорить.
   Мужчины осознали, что если они решат пролить кровь соперника, на клинке окажется, в первую очередь, кровь Регины.
   Через полчаса, спешно собрав вещи девушки, брат и сестра покинули замок.
   Филипп знал, что навсегда, знал - и всё равно не хотел верить в это. Он встал на дороге, когда Регина подошла к своему коню, но не успел ничего сказать: Регина остановила его царственным жестом руки. Её глаза обещали вернуться и начать всё сначала. Почему он тогда послушался её? Почему не остановил, не удержал силой? Почему не выяснил до конца отношения с Бюсси? Эти вопросы он будет задавать себе постоянно, но ответ каждый раз будет один: графиня де Ренель была истинной королевой и её невозможно было удержать, если она не останавливалась сама. Она всегда оставалась свободной, и если решала уйти, никто не смел её держать. Короткий взгляд из-под ресниц, небрежный взмах руки, плавный поворот головы - и всё, решение принято раз и навсегда. Вот только это решение каждый раз диктовала ей любовь к Бюсси...
   Из окна на втором этаже долго-долго смотрела вслед удаляющемуся кортежу Анна де Лаварден и впервые до конца понимала своего кузена: власть красоты семейства Клермонов была всесильна. Ослепительным видением мелькнув в её жизни, великолепный Бюсси навсегда увозил с собой сердце невинной простодушной женщины...
  
  
   Едва высокие иглы замковых башен скрылись на горизонте, Регина дала волю своим чувствам. Обида и разочарование, злость и звериная тоска выплеснулись с силой бушующих волн на Луи. И натолкнулись на монолитную стену ревности, непонимания и боли. И начался шторм.
   - Что за представление ты устроил? За что ты так напустился на Филиппа?
   - Помнится, когда я уезжал, кто-то клялся своей бесценной душою, что будет белее ангелов небесных, если я не уеду из Парижа.
   - Но ты же уехал! Ты сам перешагнул через меня, когда я на коленях умоляла тебя остаться! - Шарбон, словно чувствуя её злость, беспокойно и нервно гарцевал под ней.
   - А что ты писала мне во Фландрию? Что все твои мысли только обо мне, что ты раскаиваешься в своём упрямстве и непокорстве!
   - Ты не ответил ни на одно моё письмо! Твой эпистолярный дар проявляется только, когда надо сочинить очередное любовное послание какой-то фрейлине, а мне ты даже слова не написал в утешение. Тебе было наплевать на меня и ты хорошо дал мне это понять!
   - На долгое ожидание тебя, как я понимаю, не хватает? Через два месяца тебе наскучило писать и ты нашла себе утешение в постели де Лоржа. И мне остаётся только молиться, что это была только его постель.
   - Ну, это уже слишком! - Регина задохнулась от жестокой обиды. - Сваливать всю вину с больной головы на здоровую у тебя неплохо получается. Раз уж поблизости не оказалось Гизов, значит, крайним можно сделать Филиппа. Браво, ваше сиятельство! А если бы меня рядом не было, вы бы действительно дрались на дуэли?
   - Я был бы рад его убить!
   - Что?! Но Филипп твой друг! Ты можешь сейчас обвинять меня хоть во всех семи смертных грехах, но Филипп чем тебе досадил?
   - Он твой любовник! - в его устах это прозвучало обвинением в убийстве всех священников и Папы Римского.
   - И что с того? Ты же сам этого хотел. Ты сам толкал меня постоянно к Филиппу. Ты с самого начала предоставил меня в его полное распоряжение, так какого результата ты ожидал? В конце концов, я могу назвать, не задумываясь особо, двадцать имён твоих любовниц. Прикажешь мне тоже их всех на дуэль вызывать?
   - Вы оба повели себя вызывающе! Я ничего подобного от Филиппа не ожидал. Надо же было столько лет и с таким успехом изображать воплощение невинности и благородства! Впрочем, он всегда любил утешать бедненьких-разнесчастненьких. Видимо, ты была так расстроена моим отъездом, возможно, даже заболела от тревоги за меня, что благородный де Лорж решил исцелить твой недуг своей пылкой и чистой любовью!
   - Не смей, слышишь? Никогда не смей говорить о Филиппе в подобном тоне! - отчётливо проговорила Регина, не скрывая холодного бешенства, - Что ты знаешь о нём, о нас!
   То, что сейчас делал с ней Луи, было в стократ больнее и несправедливее того, как обошёлся с ней король. Генрих был пьян, он ненавидел её и хотел унизить, растоптать, чтобы она никогда не становилась на его пути. Но чего добивался сейчас Луи? Тот, кто волею судьбы был поставлен над нею, чтобы опекать и оберегать её жизнь и её честь, и кого её непокорное сердце выбрало своим богом, сейчас топтал то единственное, что оставалось светлым и добрым в её жизни.
   Он оттолкнул её, когда она так просила его о прощении. Он ни строчки не написал ей из Фландрии, когда она почти умирала от страха за него. Его не оказалось рядом в самый горький и страшный миг её жизни. Он не отомстил за её растоптанное девичество и не приехал, когда она в бреду звала не мать, не ангелов небесных, а только его одного. Но всё это она простила мгновенно и с лёгкой душой, едва лишь увидела в дверях его силуэт. Она бы простила ему все те слова, которые срывались сейчас с его губ отравленными стрелами.
   Но только не Филиппа. Только не того, кто всегда, с первой минуты их встречи до сегодняшнего дня, был рядом с ней и в горе и в радости. Не того, чья любовь и нежность спасли её, вынесли, бережно и ласково, с самого дня адской бездны. За Филиппа она готова была перегрызть горло кому угодно. Да, жила она только для Луи. Но за Филиппа она готова была умирать хоть тысячу раз в день.
   - Зачем ты вообще приехал? Ужели в Европе закончились все войны? Или в Париже не осталось красивых девок, что ты ни с того ни с сего вспомнил о своих братских обязанностях? - ядовито плевалась она словами.
   - Не беспокойся, я всегда успею вернуться на войну. А может даже, и геройски там погибнуть во цвете лет, чтобы ты могла два месяца меня горько оплакивать, а потом счастливо утешиться в постели Филиппа. Что же до парижских девок, то не думай, будто с твоим отъездом там не осталось ни одной красавицы. Зачем я приехал? Затем, что мне до смерти надоело слушать придворные сплетни о твоём скоропалительном отъезде к графу де Лоржу. Мне надоело каждый день драться с кем-нибудь на дуэли, отстаивая доброе имя Клермонов. Я не верил сплетням и слухам. Пока своими глазами не увидел, как вы с Филиппом проводите время.
   - Ты узнал только то, что хотел узнать, - очень тихо сказала Регина, как-то сразу устав от этой бесплодной и жестокой ссоры, - Если бы ты действительно видел своими глазами всё, ты бы сейчас говорил совершенно другие слова. И на дуэли бы вызывал не кого-нибудь, а...
   Она замолкла на полуслове и было в её голосе что-то такое, отчего у Бюсси по коже побежали неприятные мурашки. Больше за все дни, что они провели в дороге, она не обмолвилась ни словом, ясно давая понять, что ей больше не о чем разговаривать с братом.
   Бюсси прекрасно понимал, что чем-то очень сильно задел её, в чём-то непоправимо разочаровал, но продолжал прятаться за своей злой ревностью, как за щитом.
  
  
   Поздно вечером, в сгущающихся городских сумерках они въехали на улицу Гренель. Дом встретил их тёмными окнами и тишиной, только на кухне горели свечи и плясали отблески очага. Регина вышла из кареты, шумно выдохнула и решительным шагом направилась в дом.
   Не прошло и десяти минут после того, как за ней захлопнулась дверь, и в окнах засияли огни, замельтешили тени снующих туда-сюда слуг. По дому разносился рассерженный требовательный голос хозяйки, всех поднявший на ноги. Горничные, кухарки, поварята и прочие сбились с ног, спеша выполнить приказы разгневанной Регины, справедливо полагавшей, что в её отсутствие в доме царили лень и безалаберность. Луи сумрачной молчаливой тенью прошёл через весь дом и демонстративно закрылся в своём кабинете. Окровавленные, изрезанные руки сестры на тонком лезвии шпаги стояли у него перед глазами.
   На следующий день Регина, наведя порядок в доме, отправилась к герцогине Монпасье, чтобы узнать обстановку в Лувре. Обиду на подругу клином выбила злость на Луи. Она шла по улице Де Шом в полной уверенности в том, что вполне сможет сама за себя постоять. Она сама за себя отомстит и покарает насильников. Она сама будет вершить правосудие и никому мало не покажется.
   Порог особняка Гизов она перешагнула с каменным выражением лица и радость выбежавшей навстречу герцогини разбилась об этот камень на мелкие осколки.
   - Регина? - вымолвила ошеломлённая Катрин.
   - Она самая. Не узнаёте, ваша светлость? Что читаем? - она посмотрела на книгу, которую подруга сжимала в руке.
   - Мне недавно привезли из Италии, - Екатерина-Мария была совершенно сбита с толку равнодушным видом Регины. - Новинка. Поэма "Освобождённый Иерусалим" Тассо. Чудесная вещь...
   - Ах да, кажется, я о нем слышала. Говорят, он гениален, правда, страдает приступами умопомешательства. А ты, как и все остальные, уже не думала увидеть меня в Париже? Так вот что я вам скажу: рано обрадовались. Моей наглости с лихвой хватит и на появление в Лувре. И я даже не подумаю опускать глаза при встрече с королём. Мне нечего стыдиться и нечего бояться, ведь это не я совершила преступление и это не я предала подругу.
   Герцогиня отшатнулась, как если бы Регина её ударила:
   - Я не предавала тебя! Что ты говоришь?!
   - Но ты и ничего не сделала для того, чтобы за меня вступиться.
   И тогда Катрин улыбнулась и эта её улыбка, открытая и лёгкая, сказала графине больше, чем любые слова и клятвы.
   - Ты меня, видно, плохо знаешь, если так подумала обо мне. Это мы-то, Гизы, по-твоему ничего не сделали?! Идём же!
   - Куда?
   - К Мадлене. Там нас никто не выследит и никто ничего не сможет подслушать.
   Настороженно поглядывая на подругу, Регина пошла следом за ней.
   Всю дорогу до ремесленного квартала герцогиня хранила загадочное молчание, лишь изредка бросая на хмурую Регину хитрый взгляд.
   Войдя в мастерскую Мадлены, подруги, для отвода глаз, поболтали с хозяйкой, примерили по паре туфель и, подмигнув ей, поднялись на второй этаж и заперлись в спальне. Беготня подмастерьев, стук молотков и грозные окрики Мадлены были лучшей маскировкой для их беседы.
   Герцогиня, как всегда, взяла с места в карьер:
   - Ну и как ты себе представляешь месть Генриху Валуа? Публично отхлещешь его по щекам? Кастрируешь его? Что?
   Регина посмотрела ей прямо в глаза:
   - А у тебя есть план?
   - У меня всегда есть план. Чем, по-твоему, я занималась всё это время? Только и делала, что читала Тассо? Кстати, вещица забавная. Роскошное издание, не говоря уже о языке автора, сюжете. Я в восторге. Тебе обязательно надо полистать. Заодно подучишь свой итальянский, он у тебя жутко хромает.
   - Ладно, почитаю. Не томи и не переводи разговор, Катрин! Какой план? - Регина нетерпеливо топнула ногой.
   - Я всё просчитала. План просто безупречен, но без твоего участия он невыполним.
   - Я согласна, - без колебаний ответила графиня.
   Герцогиня с видом суровым и таинственным села на кровать и королевским жестом указала подруге на стул у окна. Та, пожав плечами, повиновалась.
   - Мы инсценируем покушение на папу, - нарочито небрежно обронила Екатерина-Мария.
   Регина, как ужаленная, взвилась со стула:
   - На кого?!
   - На папу, - терпеливо повторила герцогиня.
   - Покушение на папу?
   - Инсценировку покушения.
   Регина упала назад на стул.
   - Ты же понимаешь не хуже меня, что уничтожить Валуа может только Церковь. Мы с тобой можем, в крайнем случае, только отравить Генриха. Но, согласись, это слишком мало для него. У нас есть возможность стереть с лица землю всю династию Валуа. Лишить их трона. Объявить персонами non grata.
   Регина наклонилась вперёд, вся превратившись вслух. Ей уже не хотелось устраивать сцену подруге и обвинять её в бездействии. То, что предлагала ей сейчас Катрин, выходило за рамки разумного и отдавало дьявольщиной. Именно то, что и было нужно оскорблённой графине.
   - Мы организуем покушение на папу руками фанатика-иезуита, - продолжала Екатерина-Мария и Регина читала в её многозначительных паузах неназванные имена, - и вовремя через кардинала Лотарингского предупредим его об опасности. Убийцу схватят и под пытками он выложит организаторов преступления: короля Франции, его мать и Рене де Бирага. И кого-нибудь из кардиналов, брат сам скажет, кого именно. Якобы король Франции вспомнил времена авиньонского папства и опять решил посадить во главе церкви своего ручного папу. Католическая Лига при поддержке Рима потребует отлучения Генриха от церкви. Представляешь, что начнётся во Франции? Страна ведёт войну с гугенотами, а король отлучён от католической церкви, проклят. Кто пойдёт за таким королём? Тут очень кстати гугеноты выиграют парочку-другую сражений и вину за это возложат на отступившегося от церкви короля. Вдруг очень кстати найдутся несколько интересных писем, подтверждающих право Гизов на корону и истинное положение Валуа на генеалогическом дереве Капетингов. Будет грандиозный скандал! Ну а если нас ещё и поддержит Испания (а она поддержит, даже не сомневайся)... Европа встанет с ног на голову, а когда вернётся в нормальное положение, во Франции уже будет новый король. Не говоря уже о том, на какую высоту взлетит кардинал Лотарингский. В наших с тобой нежных ручках будет Франция и вся католическая церковь.
   У Регины захватило дух от таких перспектив. Это была воистину дьявольская месть! Беспощадная и великолепная!
   Екатерина-Мария тем временем продолжала развивать подробности своей изощрённой интриги:
   - Но без тебя всё сорвётся. Во-первых, ты одна можешь предоставить фанатика-монаха.
   - ???
   - Этьен Виара. Твой духовник. Фанатик в чистом виде. К тому же, он иезуит, следовательно, он может очень близко подобраться к папе. При правильной обработке из юнца можно получить идеальное орудие убийства.
   - Но я-то здесь при чём? - Регина не улавливала связи между собой и юным иезуитом, - по-моему, кардинал Лотарингский имеет на него гораздо более мощное влияние.
   - Это ты так думаешь. Я вот, к примеру, ещё не разобралась, кто там на кого и как влияет. Но одно я знаю точно: Этьен сделает всё, что ты прикажешь. Или попросишь.
   - Почему?
   - Потому что ты гораздо ближе всем окружающим тебя мужчинам, чем Господь Бог со всеми святыми и ангелами. Прости Господи мою душу! И сделать из молодого монаха послушную игрушку в своих руках для тебя проще простого.
   - Ты хочешь, чтобы я его соблазнила? - к своему удивлению, Регина не чувствовала ни малейших признаков возмущения, только азарт и любопытство.
   - Не обязательно. Достаточно влюбить его в себя, завлечь в свои сети и наобещать небо в алмазах и золотые горы. Заставить его поверить в то, что он любим. Готова побиться об заклад, что он не однажды бывал в постелях некоторых наших с тобой общих знакомых, отличающихся особым благочестием. Так что любовными утехами ты его не удивишь. Тебя он должен полюбить и возжелать сильнее спасения собственной души. Но это ещё не всё. Это дельце мы с тобой должны провернуть, не привлекая ни чьего внимания. Никто не должен заинтересоваться твоей слабостью к иезуиту и для этого нам нужен какой-то отвлекающий маневр.
   - Пари! - графиня уже вовсю включилась в игру.
   - Пари?
   - Мы с тобой заключим пари, при свидетелях, разумеется, согласно которому я должна буду соблазнить своего духовника.
   - Допустим, ты проиграешь мне в карты...
   - ...и, как проигравшей, мне придётся выполнить твою самую дикую затею.
   - Ну, с этим более-менее понятно. Но это ещё полдела. Твоё появление в Лувре ни в коем случае не должно вызвать подозрений. Старая карга и её ублюдок должны убедиться, что ты не замышляешь государственного переворота.
   - Их не проведёшь. Генрих знает, что так просто я этого не оставлю. Он всё равно будет ждать от меня пакости.
   - И замечательно! Значит, нужен ещё один отвлекающий маневр. Любая мелкая интрижка. Обидная, но не смертельная отместка.
   Герцогиня на минуту задумалась, но глаза графини уже сверкнули бесовским лукавством:
   - А герцог Жуайез сейчас в Париже?
   - Возвращается через три дня, - недоуменно пожала плечами Катрин, но, пристально вглядевшись в сияющее лицо подруги, расхохоталась, - Я поняла! Ты гениальна! Отбить любовника у короля! До этого бы не додумалась даже Марго! А самое главное, что это под силу только тебе! Но тебе опасно сейчас появляться в Лувре. Нужно прикрытие. Я надеюсь, ты вернулась вместе с Филиппом?
   На прекрасное лицо графини набежала туча:
   - Нет. Филипп остался у себя в замке. Меня привёз Луи и, судя по всему, де Лорж ещё не скоро появится в Париже. У них с Луи война.
   - Есть жертвы?
   Вместо ответа Регина показала перевязанные пальцы, до этого тщательно скрываемые перчатками.
   - Но, знаешь, Катрин, даже если бы Филипп был здесь, я бы ни за что не стала его использовать. Ни при каких обстоятельствах. Я скорее откажусь от своей мести, чем стану причиной его бед.
   - О-ля-ля! Ну, то, что у вас произошло в Бордо, ты мне на досуге расскажешь, я надеюсь?
   - Нет, - Регина упрямо покачала головой.
   - Ладно, я поняла, Филипп у нас неприкосновенен. Что тогда будем делать?
   - Твой брат.
   Восторженное выражение лица герцогини не нуждалось в словах, но всё же она не сдержала возглас:
   - Наконец-то! Дошло до тебя, что герцог Майенн - бесценный камень в твоей копилке разбитых сердец.
   - Просто моё появление в качестве его любовницы будет наиболее естественным и вполне предсказуемым и не вызовет особых сплетен. Этого события и так ждёт половина Лувра, не поставившая на де Лоржа.
   - Графиня, да вы на глазах становитесь настоящей придворной дамой! Готова поклясться чем угодно, что никогда ещё во Франции не рождались одновременно столь умные, дальновидные, хитрые...
   - ...образованные и прекрасные женщины! Ты права, Катрин!
   - Кстати, некоторое время его величеству будет не до тебя и даже не до своего фаворита. Скоро у него возникнут проблемы посерьёзнее измены Жуайеза, и уж конечно, никто не обратит внимания на твоего духовника.
   - Что ещё у тебя наготове?
   - Не у меня. У моих старших братьев. Извини, большего я тебе сказать не могу - Генрих меня прибьёт. Да ты и сама всё скоро узнаешь.
   - Ладно, не стану тебя пытать. И вообще я что-то проголодалась. Лучше позовём Мадлену и пусть она отправит какого-нибудь подмастерья в ближайшую харчевню за вином и вкусностями.
   Вернувшись домой ближе к полуночи, Регина застала брата собирающимся в дорогу. Сердце на мгновение сжалось в комок, а потом распустилось в груди обжигающим, пульсирующим болью цветком.
   - Куда ты? - еле слышно прошептала она, безуспешно пытаясь справиться со слезами.
   - Приказ герцога Анжуйского, - бросил на ходу Луи, даже не взглянув на неё.
   - Куда ты?! - отчаянно выкрикнула Регина, выбегая за ним в холл. - Опять на войну?
   Луи остановился и, не оборачиваясь, объяснил:
   - Должен тебя разочаровать - нет. Всего-навсего в Анжу. Если ты не забыла, я там губернатор. Надо же и мне хоть иногда исполнять свои обязанности.
   - А как же я? - невольно сорвалось с непослушных губ девушки.
   - Вызови Филиппа, - равнодушно пожал плечами граф и направился к дверям.
   И столкнулся на крыльце с запыхавшимся герцогом Майенном: молодой Гиз, узнав от сестры о приезде Регины, помчался во весь дух на улицу Гренель, не подумав о позднем часе.
   Луи бледно улыбнулся и, обернувшись к сестре, беспощадно добил её циничной фразой:
   - Думаю, не стоит тратить время на письма де Лоржу. Герцог Майенн справится и за него, и за меня, - и, пожелав удачи ничего не понимающему Шарлю, вышел из дома.
   Только в этот раз Регина не стала ни закатывать истерик, ни падать в обморок. Зло смахнув рукой слёзы и громко шмыгнув носом, она посмотрела на Майенна:
   - Герцог, я, конечно же, рада вашему визиту, только не кажется ли вам, что время для него несколько позднее?
   Герцог ни на минуту не растерялся:
   - Графиня, ваше появление равносильно восходу солнца. Я решил, что наступило утро. Клянусь, на улице Гренель светло, как днём!
   Регина покачала головой и засмеялась:
   - Вы неисправимый льстец!
   - Вы не прогоните меня?
   - Нет, что вы! Я сейчас прикажу слугам подать лучшего вина, сыр и холодную телятину. У нас будет долгий разговор.
   - Сестра намекала мне на что-то подобное. Я весь к вашим услугам.
   - Весь вы мне и понадобитесь. Возможно.
  
  
   На следующий день графиня де Ренель появилась в Лувре в сопровождении герцога Майенна и они даже не пытались скрывать своих нежных отношений. Безоговорочным подтверждением победы герцога служило изумительное ожерелье из опалов и жемчуга на лебединой шее Регины - фамильная драгоценность Гизов. Двор был разочарован: никаких скандалов в семействе Бюсси, никаких дуэлей с де Лоржем. Ничего. Внезапно исчезнувшая с небосклона Парижа красавица-графиня так же внезапно появилась в обществе младшего Гиза и из нескольких прозрачных фраз герцогини Монпасье двор смог сделать выводы о будущем браке между этими знатнейшими родами Европы.
   В своё время поспешный отъезд Регины вызвал слишком много слухов и версий, столь же внезапное возвращение графа де Бюсси только подлило масла в огонь. По Лувру ходили самые разнообразные сплетни касательно отъезда Регины в родовое поместье де Лоржа, неожиданной опалы герцога Жуайеза, смерти Шеманталя и дуэли между герцогом Майенном и д'Эперноном. Как только не пытались связать воедино все эти события, но до истины не докопался никто. Появление графини вместе с младшим Гизом ничего не объясняло, но хотя бы казалось логичным.
   Однако две интриганки добились своей цели. Екатерина Медичи, увидев жемчуга Гизов на графине де Ренель, вздохнула с облегчением:
   - Эта выскочка оказалась довольно предсказуемой. Если уж она поддалась мужским талантам Майенна, то ничего ошеломляющего она нам уже не преподнесёт.
   - Но, матушка, - возразил король, - она ведь теперь заодно с Гизами!
   - Она всегда была заодно с ними. Но как подруга хромой герцоги она представляла для нас большую опасность, нежели как очередная любовница её беспутного брата. Уж поверь словам моих фрейлин, девице, всю ночь ублажавшей нашего героя-любовника, наутро будет не до придворных интриг.
   Старая королева не учла одного: Регина не была любовницей Шарля. Они просто очень талантливо играли спектакль по сценарию герцогини Монпасье. Конечно, Майенн пытался сделать свою роль более реальной, но встретил спокойное, мягкое сопротивление.
   - Не надо. Не сейчас, - в своей обычной царственной манере сказала графиня и одарила таким растерянным, волнующим взглядом, что герцог мгновенно покорился.
   А через два дня в Лувре, наконец, разразился долгожданный скандал. Из провинции вернулся великодушно прощённый королём Анн де Жуайез. Весь сверкающий шелками, драгоценностями и улыбками, он полвечера простоял по левую руку от короля, позволяя себе порой небрежно облокачиваться о королевский трон с томным видом. Генрих III не сводил глаз со своего юного фаворита и не заметил полыхающего ненавистью взгляда упрямых серых глаз.
   Никто, даже Екатерина-Мария, не догадывался о том, чего стоило графине де Ренель войти в залы Лувра и столкнуться снова нос к носу с виновниками и свидетелями своего унижения. Она подумала только, как хорошо, что Луи уехал - от него тяжелее всего было бы ей таить свой страх и свой гнев. Но вот поддержка Филиппа ей сейчас была нужна, как воздух. Если бы её дрожащая ладонь лежала на его спокойной, сильной руке, если бы его уверенный голос держал её на краю бездны! Плевать ей было бы и на короля, и на всех его миньонов. А сейчас она шла рука об руку с легкомысленным Шарлем и чувствовала каждой клеточкой своего оскорблённого тела издевательский, насмешливый взгляд Генриха. "Ты можешь быть надменной и горделивой и весь белый свет может считать тебя богиней, но я-то владел твоим телом и делал с тобой, что хотел, как с последней скотиной", - чудилось Регине в его глазах. И животный ужас от одной мысли о том, что король снова может повторить для неё ту ночь в Блуа, заставлял её сжиматься в клубок и желать только одного - забиться в самый дальний угол, спрятаться и никогда больше не становиться на королевской дороге. Ей казалось, что каждый человек в Лувре знает о её позоре и победе короля, и каждый обращённый к ней взгляд или мимолётную улыбку принимала за насмешку.
   Но страх никогда не владел её душой достаточно долго, и стоило ей сейчас случайно встретиться взглядом с исполненными жалости и сострадания глазами Луизы де Водемон, несчастной жены Генриха III, как гордость её вновь вспыхнула, словно от звонкой пощёчины. Клермонов ненавидели, им завидовали, их убивали, наконец, но никогда - не жалели! Жалость и насмешку в их роду не терпели. Регина заносчиво вздёрнула подбородок, ответила усмешкой королеве и перевела нахальный взгляд на Генриха III. Больше ему не удастся её запугать!
   Герцог Майенн почувствовал лёгкий удар веером по запястью, переглянулся с Региной и отошёл к шумной компании придворных рифмоплётов. Графиня де Ренель, кивнув герцогине Монпасье, со скучающим видом направилась к ней. Совершенно случайно Екатерина-Мария стояла недалеко от короля и Регине нужно было пройти мимо него и герцога Жуайеза. Надо сказать, что Екатерина-Мария хотела подстраховаться и настаивала на том, чтобы графиня написала Анну записку. Но девушка была уверена в юном королевском фаворите и в том, что он правильно истолкует её действия и не поставит в неловкое положение в ответственный момент. Итак, проплывая мимо короля, графиня нечаянно обронила свой веер. Расписная шёлковая безделушка с глухим стуком упала у ног короля и Генрих III со своими миньонами, не скрывая издёвки, перевёл насмешливый взгляд с веера на графиню: уронить столь многозначный предмет туалет к ногам мужчины было довольно недвусмысленным предложением. Конечно, все знали вошедшее в поговорку неумелое обращение графини с веерами и приключавшиеся из-за этого анекдоты. Однако на сей раз по всему было видно, что графиня действовала вполне намеренно. Но предложить такое любовнику короля, который никогда никем ни с одной женщиной замечен не был, являлось по меньшей мере нелепым. Ядовитый шепоток в одно мгновение пронёсся по залу: в Лувре ничего и никогда не оставалось незамеченным. Но юная графиня не смотрела ни на короля, ни на его приспешников. Она подарила один-единственный лучистый взгляд Анну де Жуайезу. И фаворит короля не обманул её ожиданий.
   Он опустился на одно колено, поднял с пола её веер и полным природной грации жестом протянул его Регине. Девушка улыбнулась и приняла веер, на какую-то долю секунды, чтобы только заметил король, задержав свою руку в ладони герцога. Генрих изменился в лице. А Жуайез, прекрасно понимая, что дороги назад уже не будет, поднялся и, довольно громко, так что все слышали, попросил у графини разрешения составить ей компанию и под руку с ней удалился из зала.
   Когда они оказались в галерее, Регина перевела дыхание и кое-как разжала ледяную ладонь, намертво ухватившуюся за локоть Жуайеза.
   - Похоже, моей придворной карьере конец, - легкомысленно заявил герцог.
   Графиня подняла на него виноватые и одновременно торжествующие глаза:
   - Но у вас, ваша светлость, был выбор. Почему же вы поступили так, а не иначе?
   - Потому что искренняя дружба благородной дочери Клермонов стоит дороже, чем временная и фальшивая привязанность короля. И кроме того, я всё равно хотел к вам... к тебе подойти. Я привёз тебе подарок.
   - Подарок? Мне?
   Анн кивнул с таким довольным и загадочным лицом, что графиня едва не заныла от любопытства.
   - Если позволишь, я завтра нанесу тебе визит.
   - О чём ты говоришь? Двери дома Бюсси всегда открыты для друзей!
   Рано утром королевский фаворит вошел в дом Бюсси с букетом редких, необычайно дорогих голландских золотисто-розовых тюльпанов в руках и в компании громадного неаполитанского мастиффа на прочной серебряной цепи. Герцог сложил цветы к ногам вспыхнувшей румянцем Регины и вручил ей поводок мастиффа:
   - На случай, если меня не окажется рядом. При нём тебя никто больше не посмеет обидеть.
   Благодарность графини была равноценна подарку де Жуайеза. Она без малейшего стеснения обняла его за шею и от души расцеловала в обе щёки.
   Поскольку при этой сцене присутствовала вездесущая и прилипчивая маркиза д'О, после полудня весь Париж был в курсе развития одиозных отношений королевского фаворита и графини де Ренель. Генрих III, по своему обыкновению, брызгал слюной в бешенстве и топал ногами. Д'Эпернон, ещё не до конца оправившийся после дуэли с Гизом, утешал короля как мог. Екатерина Медичи с почти довольным видом стояла у сына над душой и посмеивалась:
   - Да, наша штучка оказалась гораздо опасней, чем ты думал, не так ли? Лучшей мести никто и придумать не мог. Ты обесчестил и унизил её, а она в отместку сделала тебя посмешищем всей Европы. Она не сошла с ума, не спряталась в монастыре. Она окрутила младшего Гиза, а потом взяла и отбила любовника у короля Франции! Не надо много ума, чтобы увести нашего толстяка Майенна из постели придворных дурочек, но вот что надо сделать, чтобы положить к своим ногам самого Анна де Жуайеза, я не знаю!
   - Она стерва! Проклятая сука! Всё это дьявольское семя де Бюсси никогда не даст нам жить спокойно и быть королями в этой стране! Они возомнили себя наследниками Капетингов, а благодаря тому, что наш папенька объездил в свое время матушку нашего дражайшего Луи, этот павлин считает себя полноправным претендентом на корону! Но эта тощая сучка заткнет за пояс даже своего братца, ей всё нипочем. Вертит хвостом налево и направо, и при этом смеётся нам в лицо. Клянусь, она за всё заплатит!
   - Точно так же ты клялся отомстить Гизам год назад. И что из этого вышло? Кстати, тебе сообщили, как твоя рыжеволосая красавица назвала псину, которую ей подарил твой любовник? Лоренцо. Не догадываешься, в чей огород камешек? Так что не лучше ли будет тебе на время забыть о личных счётах с этой девчонкой и заняться, наконец, гугенотами и Католической Лигой?
  
  
   Нанеся свой ядовитый удар по самолюбию Медичи, Регина тем временем разъезжала по улицам Парижа на своем красавце-коне под охраной такого же чёрного и лоснящегося, как и Шарбон, мастиффа Лоренцо. Обрадованный отсутствием Филиппа и графа Бюсси и своим исключительным положением официального любовника, возле неё всегда крутился герцог Майенн. Над мальчишеской влюбленностью прославленного сердцееда теперь смеялась не только Екатерина-Мария. Каждое утро Регины теперь начиналось с предложения руки и сердца от него и таким же предложением заканчивался вечер.
   Графиня купалась в море всеобщего обожания и преклонения и от сознания собственной неотразимости расцветала на глазах. Её любили все: от шумного Майенна до молчаливого Этьена. Казавшаяся смертельной рана, нанесённая извращенцем Генрихом, становилась просто страшным сном, полуночным кошмаром, и если воспоминания об этом возвращались и начинали терзать Регину, она прижималась щекой к грозной морде Лоренцо. Его мощные челюсти и преданные глаза обещали неминуемую гибель любому, кто решится нарушить покой графини де Ренель. Бесшумной чёрной тенью Лоренцо неотлучно следовал по пятам за хозяйкой. Его умные карие глаза замечали всех и запоминали всё. Это смертельное оружие лежало ночью на постели в ногах у Регины и его мирное сопение успокаивало лучше любых молитв и лекарственных настоев. От хозяйки пахло детской беззащитностью и трогательной доверчивостью ко всем пушистым, четвероногим, рогатым и клыкастым божьим тварям и это раз и навсегда покорило честное сердце пса. И только Майенн ненавидел его тихой ненавистью: во время позднего ужина в доме Бюсси герцог решил воспользоваться отсутствием де Лоржа и заявить свои права на тело Регины. Всё, что он успел сделать - игриво потянуть с плеча платье. В ту же секунду Лоренцо, не утруждая себя предупреждающим рычанием, сомкнул челюсти на лодыжке герцога. Он не разорвал кожу, не перекусил ногу пополам - просто сжал зубы мёртвой хваткой и тот почувствовал себя попавшим в капкан оленем.
   Регина, хлопая ресницами, заинтересованно наблюдала за изменениями, происходившими с лицом герцога прямо на её глазах, пока тот не процедил сквозь зубы:
   - Графиня, уберите от меня своего зверя. Если он сделает меня калекой или, упаси Бог, кастратом, вам придется из чувства долга выйти за меня замуж и всю жизнь за мной ухаживать.
   Девушка ахнула и принялась оттаскивать Лоренцо от незадачливого поклонника. Мастифф с явной неохотой расстался с благородной ногой Майенна. После этого и Лоренцо, и Шарль испытывали друг к другу чувства, весьма далекие от нежности. Герцог дал Лоренцо фамилию де Лоржа и предложил Жуайезу в следующий раз привезти графине из очередной ссылки пояс верности, дабы ничто не помешало её свадьбе с Филиппом. Лоренцо же задался целью раз и навсегда отвадить герцога от своего дома. Наблюдая за их постоянными стычками, Регина и Екатерина-Мария хохотали до слёз. Война продолжалась до тех пор, пока находчивый Гиз не появился в доме Регины с изящной левреткой на руках. Белую красавицу звали Марго. Лоренцо был сражён наповал и смотрел влюблёнными глазами не только на новую подружку, но и на самого герцога. Правда, только тогда, когда Шарль приходил с Марго. Стоило ему забыть собачку дома, и Лоренцо сразу же начинал воспринимать его, как добычу.
   - Господи, Регина, не обращай на него внимания, - успокаивала подругу герцогиня Монпасье, - он всегда такой был. Если он чего-то захотел, он будет добиваться желаемого всеми возможными и невозможными средствами. Но чем больше усилий придётся затрачивать, тем скорее он остынет. Поверь моему слову, терпения моего братца хватит ненадолго. Просто сейчас его задело твоё согласие выйти замуж не за него, а за Филиппа. А тут ещё ваши романтические отношения с Анном де Жуайезом! Шарль, как обычно, придумал себе испепеляющую страсть и коварных соперников. Он играет и до тех пор, пока ты будешь ему подыгрывать и верить в его охи-вздохи и горючие слёзы, не оставит тебя в покое.
   - Как ты можешь быть такой чёрствой со своим младшим братом? Если бы ты видела выражение его лица, когда он просит моей руки...
   - Два раза в день. Я бы уже с ума сошла от такого постоянства. Мой тебе совет: если уж ты такая жалостливая и если хочешь, чтобы он угомонился, - просто переспи с ним, в конце концов! Вы мне оба уже надоели до чёртиков. Что тебя удерживает? Ты же ещё не жена Филиппа, так что, пока не поздно, пользуйся чем Бог послал. А вдруг мой братец так тебе понравится, что ты предпочтёшь выйти замуж за него? К тому же весь Париж и так уверен в том, что вы любовники.
   Регина неопределенно пожимала плечами и ничего не говорила. Что ей было до легкомысленных ухаживаний Шарля? Она уже знала, что такое Любовь, ибо сама она всем своим пылким сердцем любила брата, а её любил Филипп. В глазах и прикосновениях Майенна она не видела и сотой доли той искренней нежности и тихой, ничего не требующей взамен любви, которой покорил её Филипп. И она знала, что от того, станет ли она любовницей Шарля или нет, ничего не изменится в их отношениях. Лёгкий флирт, двусмысленные ничего не значащие фразы, шаловливые поцелуи и лукавые взгляды - этого было вполне достаточно, чтобы поддерживать чуть более игривые, нежели просто дружеские, отношения, которые вполне устраивали их обоих. Вечные жалобы герцога на её жестокосердие и бесконечные предложения руки сердца были всего-навсего частью игры. Игры, которая отвлекала её от мыслей о брате и воспоминаний о Бордо. Если бы в те дни хоть один из них написал ей слова, которых она ждала! Возможно, всё повернулось бы иначе... Но Луи как будто задался целью вычеркнуть её из своей жизни и гордо отмалчивался, сидя в Анжу.
   Филипп писал короткие, лёгкие, как воздушный поцелуй, письма с обязательными вложенными записками от Анны. Но за смешными рассказами о жизни в провинции легко читалась между строк светлая печаль влюблённого сердца. Филипп тосковал по ней, и мучался, и боялся потревожить, и не мог забыть ни единой минуты, когда она была в его объятьях. О столь многом он молчал в этих письмах, что Регина боялась их читать, потому что знала: стоит ей только начать прислушиваться к этим несказанным словам, как сразу же всплывёт в памяти её безмятежное счастье в Бордо, вкус молодого вина, дурманный запах свежескошенной травы, утренние туманы, ветер с океана и грустные синие глаза. И она сбежит. Бросит всё, забудет всех и сбежит к Филиппу. И даже сможет стать счастливой и спокойной. Наверное, это будет не так уж сложно...
   А король будет смеяться, вспоминая свою шалость с графиней де Клермон. И поцелуй Луи станет размытым воспоминанием юности...
   Впрочем, можно было ещё принять предложение Майенна и стать полноправным членом Лотарингского Дома и официальным врагом Генриха III. Вряд ли это понравилось бы Луи и уж ещё менее - королеве-матери. Смесь её бешеного темперамента с изворотливостью и хитростью Гизов, объединение их несметных богатств с её наследством, их могущества с популярностью Бюсси привело бы к образованию мощнейшей коалиции против короля. Вместе с Гизами Регина бы смогла осуществить свои мечты о мести и окунуться с головой в политическую и светскую бурную жизнь и не думать о Луи. Но это было бы равносильно тому, что она вонзила бы нож в спину Филиппа. Он бы не смог понять, почему она променяла его любовь на титул и власть герцогини де Майенн.
   И когда она начинала задумываться надо всем этим, ей казалось, будто её разрывают в разные стороны три диких бешеных коня: Месть, Страсть и Жажда покоя. И она, всегда такая решительная и смелая, сейчас не знала, по какой дороге ей пойти; не могла сделать выбор и раз и навсегда принять окончательное решение.
   Луи уехал. Филипп ни о чём не просил по своему обыкновению. И только Майенн не оставлял надежды перетянуть часу весов на свою сторону.
   - Я не понимаю вас, женщин, - возмущался он. - Вы ведь даже не скрываете, насколько вам приятно моё общество, более того, вам нравится играть роль моей любовницы. И сильно подозреваю, что вам точно так же понравится быть ею на самом деле. Однако вы, ваше сиятельство, упорно держите осаду и каждый раз недвусмысленно даёте понять, что в мужья себе выбрали Филиппа и принадлежите только ему. Хотя, по большому счёту, ни его, ни меня вы не любите. Так почему же вы решили, что из Филиппа муж будет лучше, чем из меня? Почему вы хотите принадлежать ему одному? Ведь это же смешно, что такая красавица, одна из самых блистательных дам Парижа, сестра такого повесы, как Бюсси, не имеет такой же коллекции любовников, как Марго или даже Екатерина-Мария! Да если при дворе узнают, что я всего лишь числюсь вашим любовником, не являясь им на самом деле, нас обоих подымут на смех!
   - Положа руку на сердце, могу ответить вам на это, что мне в последнее время наплевать на мнение двора. Что касается моего замужества, то это дело давно решённое и решённое не мной. Мой брат сговорился с Филиппом задолго до того, как я приехала из монастыря. И не думаю, что Луи изменит своё решение в вашу, герцог, пользу. Мой брат и так едва терпит нашу с вами дружбу и я даже боюсь себе представить, что будет, когда он по возвращении узнает последние сплетни двора. Вам, скорей всего, светит дуэль, а мне отправка в родовое имение и скоропалительное обручение с графом де Лоржем. И я ещё не придумала, как буду изо всего этого выпутываться. Так что, пожалуйста, не добавляйте мне хлопот. И на будущее: не смейте более никогда сравнивать меня с Маргаритой Наваррской! В противном случае нашей нежной дружбе придёт конец и вами, ваша светлость, пообедает Лоренцо!
  
  
   Дивным солнечным утром герцогиня Монпасье громко постучала сложенным веером в спальню графини.
   - Ну что такое? - послышался за дверью усталый голос Регины.
   - Сколько можно спать? Я бы поняла, если бы в твоей спальне нашёл пристанище мой братец, о! у меня бы тогда вопросов не возникало. Но ты-то у нас упорно носишь аквитанский пояс верности, чего я столь же упорно не понимаю. Я жду тебя внизу, так что поторопись.
   Не дожидаясь ответа Регины, герцогиня спустилась в библиотеку. Графиня присоединилась к ней через четверть часа и по всему было видно, что предыдущей ночью она не спала: бледная, с глубокими тенями, залёгшими вокруг глаз, хмурая, как осеннее промозглое утро.
   - Я вижу, ты не послушала моего совета и продолжаешь свои бессмысленные страдания в одиночестве. Регина, если бы я меньше тебя знала, я бы решила, что ты законченная дура.
   Регина мрачно ответила:
   - Похоже, семейство Гизов решило взять меня измором. Не мытьём, так катаньем? Ты по поручению Шарля или у тебя действительно серьёзное дело?
   - Я не буду на тебя обижаться за этот прохладный приём. Однако, твоё целомудрие просто смешно, когда о ваших отношениях с Шарлем знает уже пол-Европы.
   - Значит, Луи уже всё известно...
   Герцогиня сделала вид, что не слышала последней фразы. Сияющий образ несравненного Луи де Бюсси начинал её раздражать.
   - Впрочем, я действительно пришла не из-за сердечных дел своего братца. Если ты не забыла, сегодня вечером у меня собирается маленькая тёплая компания заядлых картёжников. Ставки обещают быть нескромными. Я хочу взять тебя в пару и любой ценой выиграть у герцога де Жуайеза его знаменитый перстень с изумрудом. Это чёртово кольцо мне уже снится!
   - Но ты же знаешь, я неважно играю.
   - Зато блестяще мошенничаешь. Большего от тебя и не требуется. К тому же, ты единственная женщина, которая может отвлечь внимание Жуайеза от карт.
   - А кто ещё будет, кроме него?
   - Мой братец кардинал, Робер де Шарантон, маршал де Роклор и Диана де Гиш.
   - Интересно посмотреть на играющего в карты кардинала, - рассмеялась графиня.
   - Ну, он не только в карты играет. У него ещё и дети-бастарды есть. Он знает толк в четырёх вещах: в политике, в женщинах, в картах и в молитвах. Именно в таком порядке.
   - Хорошо, я буду. И не смотри на меня так подозрительно - я помню о чём мы договаривались и обещаю сделать всё, что обещала.
   В полночь верхний этаж дома Гизов сиял сотнями свечей, озаряя пол-улицы. В Малом зале шла большая игра. Прекрасная Коризанда, графиня де Гиш оставила в кармане кардинала Лотарингского целое состояние, а герцог де Жуайез, разумеется, лишился своего сказочного перстня, выкупленного у английских каперов. Екатерина-Мария любовалась изумрудом, украшавшим теперь её холеную ручку, а Регина отбивалась как могла от герцога, обвинявшего её в жульничестве.
   - Герцог, ну что вы взъелись на нашу графиню, - соизволила, наконец, вступиться за подругу истинная виновница интриги с перстнем, - все же знают, что Регина играет просто из рук вон. О каком мошенничестве с её стороны может идти речь, если её саму обвести вокруг пальца не составляет труда?
   Графиня сделала вид, что слова подруги зацепили её самолюбие.
   - И ты говоришь мне об этом после того, как благодаря мне нацепила себе на палец перстень Жуайеза? - возмущенно прошипела она.
   - Ты же сама утром заявила, что не умеешь играть! - очень натурально удивилась герцогиня.
   Внезапно вспыхнувшая ссора из несерьёзной перепалки грозила вылиться в крупный скандал, если бы Жуайез не предложил подругам выяснить отношения за карточным столом.
   - Чем попусту сотрясать воздух, докажите лучше свою правоту на деле, - он растащил женщин в разные стороны, усадил за стол и положил перед ними новую колоду.
   - На что будем играть? На перстень? - ехидно поинтересовалась Регина.
   - Чёрта с два! Предлагаю сыграть ...на мужчин! - заявила авантюристка Монпасье.
   Диана де Гиш вся обратилась в слух: завтра её рассказ о ссоре двух неразлучных стерв будет в центре внимания в Лувре.
   - На каких мужчин? - опешила графиня.
   - Если ты проиграешь, то... - Екатерина-Мария на секунду задумалась, потом глаза её озорно засверкали и она выдала - То соблазнишь своего духовника!
   - Этьена? - ахнула графиня, - Ну, знаешь ли! Раз на то пошло, то если проиграешь ты, тебе придется соблазнить герцога де Жуайеза!
   Громкий хохот всех собравшихся перекрыл возмущённый голос Анна де Жуайеза:
   - Сударыни, вам не кажется, что вы зашли слишком далеко?! Могли хотя бы из чувства деликатности не играть в открытую на здесь присутствующих. Мало того, что у меня нечестным путем отняли перстень, так ещё и поставили меня на кон, даже не спросив моего согласия!
   - Во-первых, не вас, а только одну ночь с вами, - невозмутимо уточнила вошедшая в раж герцогиня, - во-вторых, играли мы честно. Ну, а в-третьих, если я проиграю и мне понравится процесс вашего соблазнения, то, так и быть, я верну вам перстень в качестве подарка.
   Анн не смог найти слов, чтобы сопротивляться подобной наглости. А игра тем временем началась. Подруги бились с таким азартом, что захватывало дух. Казалось, воздух вокруг них дрожит от напряжения. К сожалению, герцогиня была весьма искусным и опытным игроком, а мошенничество Регины безотказно действовало только на мужчин, заворожённых её красотой настолько, чтобы не видеть больше ничего и никого. Екатерина-Мария быстро раскусила все уловки графини и разгромила всю её комбинацию в пух и прах. Победа была очевидной и блестящей.
   С довольным видом герцогиня поднялась из-за стола:
   - Что ж, дорогая, даю тебе неделю сроку. В качестве доказательства мне будет достаточно твоего признания. Ну, и особо пикантных подробностей, если, конечно, захочешь ими поделиться.
   Больше всех победе герцогини в этот раз радовался Жуайез, на что кардинал Лотарингский не смог не заметить:
   - Бьюсь об заклад, мои прекрасные картёжницы, если бы в случае проигрыша Регине пришлось соблазнять не Этьена, а герцога, его радость была бы ещё заметнее.
   Жуайез возмущённо повел плечами и отвернулся, Регина же реплику кардинала пропустила мимо ушей.
   Она отошла к камину, села в кресло и глубоко задумалась. Как и надеялись подруги, Анн де Жуайез не смог оставить девушку без своей помощи. Он бесшумно опустился перед камином у ног Регины. Поворошил угли изящными коваными щипцами, казавшимися в его женственных руках грубыми и тяжёлыми. Помолчал, посопел. И поднял на подругу искрящиеся глаза:
   - Кажется, я знаю, о чем ты думаешь.
   - ???
   - Ты собираешься выполнить условия пари, только не знаешь, как это сделать.
   - Угадал. Я действительно не знаю, как осуществить безумную затею этой ненормальной Катрин.
   - Ну, тут вы не далеко друг от друга ушли. Мы с тобой друзья и, несмотря на то, что сегодня ты жульничала самым бессовестным образом...
   - Я же тебе объяснила, что...
   - Жульничала. Жульничала! Но я тебя прощаю. Боюсь, в последнее время я прощаю тебе слишком многое. Ну да, сейчас разговор о другом. Я могу тебе помочь.
   - Ты?! В чём? Совратишь вместо меня Этьена Виара? О, только не говори мне, что вы с ним любовники!
   - А ты бы этого не пережила?
   - Я бы отбила тебя у него!
   - Ненасытная Мессалина, тебе мало бедного де Лоржа и самодовольного павлина Майенна? Я отказался состоять в Католической Лиге, откажусь вступать и в Лигу женихов графини де Ренель.
   - Не хами. И не увиливай от вопроса. Этьен твой любовник?
   - Спаси и сохрани Господь меня связываться с иезуитами! К тому же, мне по вкусу мужчины постарше твоего духовника. Но зато я знаю кое-какие секреты из жизни святого Этьена.
   Регина от удивления подпрыгнула в кресле:
   - Да?! Откуда? Какие?
   - Не всё сразу и не так быстро. Утро вечера мудренее. Завтра я иду к ювелиру. Рекомендую тебе составить мне компанию. Ровно в полдень мой портшез будет ждать у вашего дома.
   - Опять портшез! - простонала Регина.
   - Что такое?
   - Ничего. Просто всё, что со мной случается, обычно связано с портшезами.
   - В этот раз ничего плохого не случится, обещаю. Но, на всякий случай, возьми с собой Лоренцо.
   Графиня нагнулась из кресла и поцеловала своего вечного спасителя в нос:
   - Герцог, вы неподражаемы! Жаль только, что ты не хочешь вступать в мою Лигу. Ты был бы вне конкуренции и Филипп с Шарлем остались бы ни с чем.
   В полдень следующего дня, после подробной консультации Екатерины-Марии, Регина весело болтала с герцогом в его портшезе по дороге в квартал, где располагались самые известные ювелирные лавки. Смотрелась эта пара на шёлковых подушках весьма живописно. Разряженный в пух и прах по последней европейской моде Анн де Жуайез весь сверкал от обилия драгоценных камней, колец, цепочек и серег. Он немилосердно надушился цветочной водой флорентийца Рене, завил свои великолепные каштановые волосы и если бы всему Парижу не была известна его любовь к солидным мужам, можно было бы подумать, что он собрался произвести впечатление на графиню де Ренель. Лениво прищурив глаза, он развалился в портшезе, положив голову на колени к Регине. Графиня ласково перебирала пальцами его мягкие кудри, а он поминутно целовал ей ладони и нёс совершеннейшую чепуху. Регина, одетая в строгое зеленовато-коричневое платье с жемчужной отделкой, по обыкновению прятала отрастающие волосы под вышитой жемчугом и бирюзой шапочкой. За полгода волосы немного отросли, но разница была всё ещё слишком заметна и Регина, дабы избежать ненужных расспросов, прибегала ко всевозможным ухищрениям. Сейчас звенящие длинные подвески по краям шапочки - чудо ювелирного искусства - отвлекали внимание от выбивающихся непослушных локонов. Слушая околесицу Жуайеза, она звонко смеялась и знающие её неподражаемый заразительный смех легко могли догадаться, в чьём обществе проводит время королевский фаворит. Тем более что следом за его портшезом, пугая мирных парижан, гордо шествовал знаменитый Лоренцо.
   Обсуждать план предстоящего наступления на монастырь иезуитов до посещения ювелира герцог отказался наотрез. Регина, зная упрямство своего непредсказуемого друга, спорить не стала.
   В ювелирной лавке Анн доказал графине, что полностью простил ей мелкое мошенничество за вчерашней игрой: он с ног до головы увешал её драгоценностями. В подарок Регине были выбраны жемчужные серьги, невероятный красоты серебряный браслет с аметистами глубокого фиолетового цвета, тяжелое ожерелье восточной работы из золота, алмазов и рубинов. И кожаный ошейник с золотыми клёпками для Лоренцо! Графиня в полной растерянности примеряла украшения и беспомощно лепетала что-то по поводу неожиданной щедрости герцога и своей полной невозможности принять такой дорогой подарок.
   - Сударыня, вчера мой знаменитый перстень с изумрудом не без вашей помощи перешёл в руки герцогини Монпасье. Своим нынешним поведением я хочу дать вам понять, что потеря одного кольца не является для меня существенной утратой и вам незачем мучить себя угрызениями совести. Но это не всё: я хочу, чтобы жадная до чужих драгоценностей герцогиня удавилась от зависти, увидев у своей лучшей подруги такие дивные вещицы. Это моя маленькая месть Екатерине-Марии.
   Регина резко повернулась к герцогу и полным обиды голосом разочарованно протянула:
   - Месть герцогини? Я-то, глупая женщина, решила, что это подарок мне с дальнейшим намёком на некоторые изменения в отношениях ко мне с вашей стороны.
   Жуайез в изумлении уставился на девушку:
   - Регина, но разве мы с тобой не выяснили наши отношения раз и навсегда?
   Ответом ему послужило летящее прямо в него ожерелье.
   Примирения они достигли только по пути к дому. После долгих извинений и объяснений герцога Регина согласилась принять его подарок и даже соизволила поблагодарить за редкостную щедрость. В глубине души её грела мысль, что золото короля тратится на его злейшего врага и если Генрих об этом узнает, его жизнь сократится как минимум лет на пять.
   - Может, ты все-таки посвятишь меня в свои планы касательно совращения с пути истинного Этьена Виара? - не выдержала, наконец, Регина.
   - Его не надо совращать, он сам кого хочешь растлит и совратит. Каким образом, ты думаешь, он стал духовником нескольких наших придворных красавиц?
   - Неужели?
   - Об этом не знают только такие наивные дурочки, как ты. Извини, не надо меня за случайные оговорки колотить по колену. Иезуитам жизненно необходимы свои шпионы в стане врага, то есть свои люди в будуарах главных сплетниц Парижа. Кто знает обо всех придворных интригах и монарших тайнах? Женщины. А кто много лишнего болтает в постели и ещё больше на исповеди? Тоже вы.
   - Но-но, уж что вы можете наболтать за ночь, любую сплетницу за пояс заткнёте.
   - Мы не спим со своими духовниками.
   - А-а-а... Хорошо, тогда почему со мной Этьен ведет себя так деликатно и никогда не пытался вытянуть из меня какие-либо слухи?
   - А ты когда в последний раз на исповеди была? А на мессе? Признаюсь, я вообще не понимаю, зачем тебе духовник. Весь Париж считает тебя или безбожницей, или язычницей.
   - Мне в соборе холодно. Под пение хора я засыпаю моментально. И зачем я буду пересказывать свои похождения какому-то священнику, если Бог и так всё про меня знает? А Этьена мне подарила Катрин.
   - О женщины! Она подарила ей духовника и дала поносить красивое ожерелье!
   - Что ты всё время отвлекаешься от главного?
   - Жду, когда ты сама догадаешься. Этьен влюблён в тебя. Ты в его глазах стоишь в стороне от наших записных прелестниц. Ты не приезжаешь в карете без герба в монастырь, не ходишь под тёмной вуалью в монашеские кельи и не вызываешь к себе духовника после полуночи. Ты смотришь ему прямо в глаза и твой взгляд всегда говорит то же самое, что и твои губы. Если бы не твои выходки и не бурная светская жизнь, Этьен вообще возвел бы тебя в ранг святых. Он не может и не хочет тебя использовать.
   - Откуда тебе всё это известно? - Регина была несколько обескуражена.
   - Просто я видел его лицо, когда он смотрел на тебя тогда, в охотничьем домике в Блуа. В тот миг он готов был умереть вместо тебя.
   - Господи, но... Это же всё меняет!
   - Что - всё? Твоя задача упрощается?
   - Нет! Я не смогу так. Катрин всё должна понять. Я же не могу так подло поступать с человеком, любящим меня!
   - Почему подло? Посмотри на это с другой стороны. Ты осчастливишь его, ответив взаимностью! Одно дело проводить ночь с первой красавицей Парижа, но совершенно безразличной и сердцу, и душе, и совсем другое - целовать женщину любимую. Может, ночь с тобой будет самым светлым воспоминанием в его жизни?
   - Нет, это будет именно подлостью. Он же будет уверен, что я его люблю, тогда как с моей стороны это будет всего лишь выполнение условий игры. Любовь - это не игра.
   - Какая же ты ещё наивная! Любовь - игра. Только смертельная. Поэтому я и прошу тебя - не люби никого. Принимай чужую любовь, отдавай своё прекрасное молодое тело, купайся в любви и нежности, сгорай в огне страстей. Делай всё, что тебе захочется. Только никогда не люби сама. Любовь делает человека сильным, храбрым, отчаянным, но и беззащитным. Ты из другого мира. Я сам порой удивляюсь, какими ветрами принесло тебя на нашу грешную землю. Ты - сама красота. А красота на земле уязвима и недолговечна, и как бы не оберегали тебя твои друзья и любовники, именно они тебя и могут погубить, - голос герцога был полон пророческой печали и Регина не на шутку испугалась.
   - Что такое ты несёшь? Разве ты или Катрин, или Филипп можете меня погубить?
   - Мы все слишком сильно тебя любим. И все хотят, чтобы ты принадлежала кому-то одному. Полностью. До конца. Разве ты сама этого не замечала? Каждый будет отрывать для себя по кусочку и что тогда от тебя останется?
   - Ну, тогда попроси моей руки и увези далеко-далеко за море.
   - Боюсь, не успею.
   Девушка вскинула на друга встревоженные глаза.
   - Мне самому завтра придётся уехать. После этой истории с веером я попал в немилость. Король не жалеет меня более видеть и мне предложили вернуться в Бургундию. Мне очень жаль, но это наша с тобой последняя встреча. Утром меня уже не должно быть в Париже.
   Регина тихо ахнула:
   - И ты! Сначала Филипп, потом Луи, теперь и ты. Скоро я останусь совсем одна! Милый герцог, ну, неужели совсем ничего нельзя сделать?
   Анн молча покачал головой.
   - Друг мой, прости меня! Это я одна во всём виновата! Я не могла не знать, что подставляю тебя под удар, но жажда мести ослепила меня, я перестала думать о других. Клянусь, я сделаю всё возможное, чтобы в ближайшее время ты вернулся в Париж!
   Герцог грустно улыбнулся:
   - Не стоит. Поверь, Регина, я не так уж сильно расстроен всем этим. Единственное, что в последнее время привлекает меня здесь - это твоя дружба. Но коль уж я не могу появляться в Лувре, то тебе-то ничто не мешает изредка навещать своего друга в его скромном поместье. Кстати, по случаю моего отъезда неплохо было бы закатить прощальную пирушку! Вот что, вечером я жду тебя и герцогиню с её новым фаворитом у себя.
   - Пирушка - это здорово! Плохо, что она прощальная. Но я уверена, следующая будет не за горами и по более радостному поводу.
   - А теперь давай вернёмся к более серьёзным вещам?
   - О чём ты?
   - Об этой интрижке с Этьеном. Графиня, я, конечно, непростительно юн по сравнению с Гизами, но есть вещи, которые редко ускользают от моего внимания, слишком долго я нахожусь при дворе, слишком близко оказался к королю. Признайся, вчерашняя комедия с проигрышем была неспроста?
   Регина опустила глаза.
   - Что ж, твоё молчание говорит о многом. Я не стану выпытывать у тебя, что ты или герцогиня Монпасье, задумали, иначе ты можешь начать подозревать меня в том, что я решил загладить вину перед королём. Бог с ней, со всей этой придворной вознёй. Но я беспокоюсь за тебя. Сам не знаю, почему. Тебе может показаться это забавным, но я хочу дать тебе один совет. Если тебе для чего-то понадобился Этьен, то лучше не делай его своим любовником.
   - Почему?
   - Потому что не надо ставить его в один ряд с Майенном. Это герцог ради ночи с тобой горы свернёт и пока ты будешь его любовницей, ты будешь властвовать над ним. Этьен - дело другое. Он считает тебя почти святой, чистой и трепетной лилией, которую сорвала грубо и неосторожно жестокая рука. И для того, чтобы это никогда больше не повторилось, он сделает всё возможное и даже больше. Но только до тех пор, пока ты стоишь на пьедестале. Стоит ему только заподозрить в тебе земную женщину с плотскими желаниями, стоит ему прикоснуться к твоему телу - и ты сразу же окажешься в его глазах такой же, как любая из красоток Летучего эскадрона. Он разочаруется в тебе. Скорей всего, он будет счастлив обладать тобой. Но любить тебя, боготворить и оберегать уже не станет. Твоя власть над ним будет тем сильнее, чем безупречней и чище ты будешь в его глазах. И ещё: слухи о твоей любовной связи с Майенном вряд ли сослужат тебе добрую службу в отношениях с Этьеном. Так что тебе придётся сочинить специально для него очень правдоподобную историю. И лучше, если это будет чистосердечная исповедь.
   - Ну! - Регина с облегчением улыбнулась. - Здесь-то проблем не будет. Я могу рассказать ему святую правду, поскольку Шарль на самом деле никогда не был моим любовником.
   - Почему я не удивился этому признанию? - лукаво улыбнулся Жуайез.
  
  
   После вечерней мессы герцогиня Монпасье и графиня де Ренель не торопясь, шли к дому герцога Жуайеза в сопровождении нескольких слуг Гизов. Гийом де Вожирон наотрез отказался садиться за один стол с королевским фаворитом, пускай и находящимся в опале. По этому поводу герцогиня в достаточно резких выражениях поспорила с ним и потому пребывала теперь в дурном расположении духа и всю дорогу ворчала, не переставая, чем ужасно раздражала графиню. Кроме того, Регина, без всякой задней мысли, желая сделать приятное герцогу, щеголяла в подаренных им украшениях, что окончательно выводило Екатерину-Марию из равновесия.
   Но Анн де Жуайез оказался на высоте: герцогиню Монпасье в его доме ждал не менее щедрый подарок - трактат Агриппы Неттесгеймского, напечатанный знаменитым Домом Альда, в ларчике из слоновой кости. Подобный жест не мог не растопить гордое сердце Екатерины-Марии. Вечер начался тепло, с лёгкой ноткой печали, и как-то незаметно перешёл в шумную, бурную ночь.
   Что за блажь пришла в голову Регины, подруги потом так и не смогли вспомнить. Но факт остаётся фактом: во время минутного отсутствия Жуайеза графиня подбила подругу на совершенно безответственную проделку, в результате которой герцог очень быстро захмелел и поддался на женские чары двух бестий.
   Проснувшись утром с гудящей головой, юноша, едва открыв глаза, заподозрил неладное. Посмотрел направо: на его плече покоилась смутно знакомая черноволосая женская головка. Обмирая от нехорошего предчувствия, герцог повернул голову влево: так и есть, уткнувшись лбом ему подмышку и разметав рыжие кудри по его руке, на самом краешке постели мирно посапывала Регина. Анн тихо охнул и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер, начинавшийся, вроде бы, мирно. Потом в женщин вселился какой-то бес и они без конца подливали ему в бокал вина. Потом потащили его танцевать. Он кружил их обеих в дикой пляске и на каком-то вираже наткнулся на пылающие губы Регины. И понеслось... Последнее, что он помнил более-менее отчётливо, это как он нёс герцогиню Монпасье на руках по лестнице до спальни, а там их уже ждала в постели дьявольски обольстительная в своей божественной наготе графиня де Ренель. И это совершенное женское тело, снизошедшее к нему, как откровение, перечеркнуло прошлое и будущее, оставив реальной и истинной одну лишь эту ночь. Были густые, тяжёлые чёрные косы и хрупкие руки Катрин; были трогательные позвонки на бархатистой спине, серебристый смех и гладкие колени Регины. Переплетались и перепутывались пальцы и локоны, сбивались на горячечный шёпот три хмельных голоса, и качающаяся кровать герцога плыла, как лодка, вне времени и пространства, уходя в какую-то языческую мистерию.
   То, что произошло ночью, было необъяснимо, непристойно и захватывающе. Анн готов был поклясться, что так хорошо ему ещё в жизни не было. Только теперь он поверил в то, что женское тело совершенно и таит в себе гармонию мироздания. Но разрази его гром, если он с уверенностью сможет сказать, какая именно из двух красавиц зацепила его сильнее!
   Додумать он не успел, потому что герцогиня Монпасье сладко потянулась, просыпаясь, обвилась виноградной лозой вокруг Жуайеза, приподнялась на локте и лучезарно улыбнулась:
   - С добрым утром, герцог!
   Не успел он ответить, как Регина тоже подала голос:
   - Доброе утро!
   Анн посмотрел на одну, на другую. Девушки, перегнувшись через него, звонко поцеловались друг с другом. И через минуту все трое раскатились в дружном задорном смехе. Дверь отворилась и вошёл слуга герцога с тремя стаканами горячего молока на подносе. Регина и Екатерина-Мария согнулись пополам и могли уже только всхлипывать. Герцогиня смогла выдавить только одну фразу:
   - Клянусь богом, горячее молоко мне не подавали по утрам ещё ни у одного из моих любовников!
   - Но это же великолепно! - отдышавшись, ответила Регина.
  
  
   Через час Екатерина-Мария, одетая и надушенная, уже спешила домой в портшезе герцога Жуайеза, поскольку у неё с утра была назначена важная встреча с кардиналом Лотарингским. Регина, которой некуда было спешить, осталась досыпать в постели Анна. Прислушиваясь к её безмятежному ровному дыханию, Жуайез тоже уснул.
   Его разбудили робкие, мимолётные поцелуи. Не открывая глаз, он протянул руки, наткнулся на тёплые женские плечи и, подминая под себя отзывчивое гибкое тело, ринулся в атаку.
   Он смог оторваться от своей нечаянной находки только в полдень.
   - Мой бог, сколько лет жизни я потерял! - воскликнул он, отстраняясь от неутолимых губ Регины.
   - Но в твоих силах вернуть эти годы, - прошептала девушка, целуя его плечи.
   Она была тысячу раз права, но как бы ни был пьян ночью Жуайез, он всё же понял из нескольких фраз подруг то, что они готовят какой-то невиданный заговор против короля.
   - Мой ангел, мы оба знаем, что сейчас это невозможно. Но даю слово, что по первому же твоему зову я примчусь к тебе, где бы ты ни находилась. И если тебе понадобится место, где ты будешь в полной безопасности и где тебя всегда будут ждать, знай, что мой дом в Бургундии в твоём распоряжении.
   - Я не хочу больше впутывать тебя в наши дела и снова подвергать опасности. Тебе, действительно, лучше всего вернуться домой. И ждать меня. Кто знает, может, именно в твоём доме я найду приют в годы испытаний. Поцелуй меня ещё раз, чтобы я окончательно убедилась в своей победе над королём и судьбой. И в том, что есть мужчина, который без вопросов примет меня такой, какая я есть.
   - Ты покорила меня. Единственная женщина, которой я говорил эти слова - ты. Бог знает, увидимся ли мы с тобой когда-нибудь в этой жизни. Чувствую, что вы с Катрин затеяли слишком опасную игру. Но в любом случае - удачи тебе.
  

ГЛАВА Х. Этьен.

   "Однако мужчины - каждый в отдельности и все вкупе - устроены так, что часто доходят до могилы в блаженном неведении всей глубины коварства, присущего другой половине рода человеческого".

Джек Лондон "Дочь Северного сияния".

   Обмануть Этьена не составило особого труда для таких гениальных актрис, как герцогиня Монпасье и графиня де Ренель. Регина и Катрин использовали образ невинной беззащитной жертвы, на протяжении веков успешно эксплуатировавшийся женщинами всех времен и народов. На мужчин это действовало безотказно в девяноста девяти случаях из ста. Конечно, Этьен был умён и проницателен, как и все иезуиты. Но только тогда, когда дело не касалось графини не Ренель. У подруг на руках было достаточно козырей, которые не оставляли иезуиту шансов на спасение: его юный возраст, до фанатизма восторженная натура и то обстоятельство, что он стал свидетелем трагедии, случившейся с Региной. Столь необычное при дворе сочетание искренности и удивительной красоты, отличавшее графиню, настолько поразило Этьена, что его поначалу наигранное, а потом неподдельное восхищение со временем начинало обретать черты слепого, фанатичного преклонения. Что послужило истинной причиной подобного превращения - мистическая власть Регины над мужчинами или некоторая неустойчивость психики самого Этьена, - женщин мало интересовало. Они просто решили воспользоваться обстоятельствами, складывающимися в их пользу.
   Рано утром, на восходе солнца Регина, с ног до головы закутанная в чёрные кружева, стояла у дверей маленькой церкви на Монмартре в ожидании Этьена, служившего там. Нежно-розовый свет зари пронизывал тонкую фигурку графини, ослепительно сияя в рыжих локонах и заманчиво подсвечивая её светлую кожу сквозь черноту кружев. Регина подготовилась к исповеди, как уважающий себя полководец к решающей битве, так что подошедший через четверть часа иезуит увидел прислонившуюся к каменной стене церкви совершенно обессиленную женщину, содрогавшуюся от мучительных рыданий. Когда он видел перед собой эту золотисто-розовую прозрачную кожу, эти страдающие светлые глаза, то забывал обо всём на свете: и о беседах с наставниками, и о своих обетах, и о сочинениях Лойолы, которыми раньше зачитывался ночи напролёт. Она являлась к нему по ночам в грешных, бесстыдных снах и всегда - напуганной и беззащитной, как в ту ужасную ночь в Блуа.
   Вот и сейчас девушка безутешно плакала, сползая по стене на пыльную дорогу. Этьен подоспел вовремя, подхватил её под руки, завёл в церковь и усадил на ближайшую скамью.
   - Что с вами случилось, ваше сиятельство? - срывающимся от волнения голосом спросил он.
   - Я шла исповедоваться, - продолжала отчаянно плакать Регина, - но силы оставили меня. Я не могу более выносить всё это. Я знаю, Господь меня испытывает, но не в моих силах безропотно и с радостью принимать все посланные на мою долю испытания. Я всего лишь слабая женщина и некому меня ни защитить, ни наставить на путь истинный!
   Этьен слушал и не верил своим ушам. Он добился-таки своего задушевными разговорами и ненавязчивыми проповедями: взбалмошная и упрямая графиня устремилась к спасению души и сквозь слёзы душевных страданий пробивался полный искреннего раскаяния голос. Под опущенными ресницами не дано ему было увидеть злых бесенят на самом дне глубоких глаз...
   - Господь уже привёл вас в свой дом. Значит, он не оставляет вас в трудный час испытаний. Пойдёмте, я проведу вас в исповедальню.
   Регина упрямо замотала головой:
   - Нет, там решётки и темно. Я не смогу. Мне надо видеть ваши глаза, отче, держать вас за руку. Так мне легче, простите.
   Она чувствовала, как дрожат руки самого Этьена каждый раз, когда она их касается; слышала, как сбивается его дыхание, и уж, конечно, она уловила радость в его голосе, когда он согласился исповедовать её у себя в келье.
   Проходя между колоннами, Регина ненароком споткнулась и больно подвернула ногу, и Этьен, повинуясь древнему, как сама кровь в его жилах, инстинкту, легко подхватил её на руки и донёс до своей двери.
   Как только они оказались наедине, в слабо освещённой огарком единственной свечки келье, графиня, едва сдерживая слёзы, заговорила:
   - Я грешна, отче. Я была одержима гордыней и слишком тщеславна. Красота, данная мне как испытание, была для меня инструментом, способным подчинять себе людей. А когда пришла пора платить за это, я оказалась не готова. То, что со мной сотворил король, возможно, было наказанием за мою спесь и слепоту. Я сама была во всём виновата. Но сердце моё ожесточилось. Как истинная христианка, я должна была простить своих врагов. Я не смогла.
   Перед глазами у Этьена, как наяву, встало обезображенное, перекошенное от боли и ужаса лицо беззащитной девушки, которое он увидел в тот вечер в охотничьем домике, и вдруг отчётливо осознал, что тоже не простил королю этого зверства, этого надругательства над подобной красотой.
   - Это не твой грех, дочь моя, - прошептал он, бережно накрывая своей ладонью её дрожащие пальцы, - не вини себя в чужом безумии.
   Регина подняла на него растерянные глаза:
   - Но я не могу ПРОСТИТЬ. У меня ничего не выходит. Я жаждала мести. Сначала. Потом я просто хотела справедливости.
   - Это естественно.
   - Я... О, простите меня, отче, я без вашего совета написала прошение папе.
   От изумление иезуит потерял дар речи. Гордая дочь Клермонов попросила защиты у Церкви!
   - Я всё объяснила в своём письме, во всём покаялась и попросила только одного: чтобы преступники были если и не наказаны, то хотя бы тоже раскаялись и признали свою вину.
   - И что? - Этьен понемногу приходил в себя.
   - Мне отказали в защите. Моё раскаяние назвали ложным. Меня обвинили в грехе прелюбодеяния. Вы ведь знаете, отче, весь Лувр считает меня любовницей герцога Майенна и графа де Лоржа.
   Этьен молча опустил глаза. Он знал всё это, но боялся верить в падение своего светлого ангела.
   - Так вот, отче. Это всё неправда.
   Сияющий, счастливый взгляд иезуита яснее ясного дал понять графине, что её игра блестяще срабатывает, и она продолжала вдохновенно сочинять:
   - Это всё ложь. Я никогда не была ничьей любовницей, и если бы король со своими приспешниками не надругались надо мной, я бы хранила в чистоте своё тело до венчания. В доме графа де Лоржа я пряталась от воспоминаний. Мне была невыносима даже мысль о появлении в королевском дворце. Клянусь, если бы я не почувствовала, что моему брату угрожает опасность, я бы ни за что не вернулась в Париж!
   - Граф де Бюсси в опасности? - мгновенно насторожился Этьен.
   Регина мысленно обругала себя последними словами. Увлёкшись описанием собственных страданий, она упустила из виду безупречную подготовку иезуитов. С печальным вздохом дрогнув ресницами, она еле слышно прошептала:
   - Простите, отче, но...это не моя тайна.
   - Хорошо, продолжай, дочь моя.
   - Мне пришлось вернуться. Но король продолжал преследовать меня. Чтобы хоть как-то защититься, мне пришлось принять предложение герцога Майенна. Для всех мы любовники, но, Бог свидетель, на самом деле это не так. Я никогда не была с Шарлем.
   Регина спрятала лицо в ладонях и уже совсем тихо и торопливо зашептала:
   - Я больше не смогу быть ни с одним мужчиной. Никогда. Моё тело до сих пор помнит всё то, что с ним сотворил король. И я боюсь повторения этого. Мне страшно и стыдно.
   Она снова безутешно разрыдалась, уронив голову на худое плечо монаха. Этьен осторожно обнял её, желая утешить, и почувствовал, как его молодое тело выходит из повиновения, как поднимается от паха и разливается по всему телу горячая неудержимая волна и толкает его стиснуть в объятьях хрупкие женские плечи, прижаться изо всех сил к покорному, гибкому телу и слиться с ним, сделать его частью себя. Сбросить тяжкий груз монашеского воздержания, подчиниться зову плоти и наполнить своим семенем этот прекрасный божественный сосуд. Девушка, словно уловив его непростительные помыслы, тихо-тихо отодвинулась от него, испуганно качнула ресницами и выпорхнула из кельи. В пустынной церкви долго отдавался эхом лёгкий стук её каблучков.
  
  
   Луи де Бюсси с утра находился в скверном расположении духа. Как назло, второй день лил нудный, холодный дождь, небо было затянуто густо-серыми, тяжёлыми тучами и полдень нельзя было отличить от сумерек. Андалузский конь его наотрез отказывался мчаться по расползающейся из-под копыт раскисшей земле да и куда была охота лететь вскачь в такую-то дрянную погоду?
   Стремительно нищающая стараниями нового губернатора провинция недовольно ворчала, но злой, как сатана, Луи всё-таки содрал немыслимый налог с неё. Надо же было как-то компенсировать плохое настроение. И оплачивать астрономические счета Регины, словно задавшейся целью разорить брата своими нарядами, украшениями, книгами и духами. Впрочем, что уж скрывать, граф и сам любил покутить. Первое время он находил в Анжу много поводов для веселья, устраивал пиры, охоты, просто попойки. Но вскоре всё это ему прискучило. А тут ещё и погода испортилась самым омерзительным образом. Было необычно холодно для начала ноября, по утрам ложился холодный плотный туман, продувающий насквозь стылый ветер грозил скорой и суровой зимой. Потом зарядил дождь.
   И эта серая, сырая, тяжёлая мгла как нельзя лучше соответствовала тому, что творилось в душе у молодого графа. Потому что даже если бы вдруг засияло солнце и подул сухой, жаркий ветер, Луи бы этого не заметил. Точно так же ни одно из опробованных им развлечений не могло исцелить его от тоски. Он сходил здесь с ума. От того, что ветер пах Региной. От того, что солнце не могло затмить её красоты. От того, что у вина был вкус губ Регины. От того, что прозрачная кожица спелых фруктов так живо напоминала светящуюся под утренним солнцем кожу Регины. Её лицо стало наваждением. Она снилась ему, и эти сны ночь от ночи становились всё безумней и откровенней. По утрам он вставал усталый, озверевший и совершенно неспособный трезво рассуждать и вся его внутренняя сила уходила на борьбу с самим собой. Он уже не пытался заменить её другими, выплеснуть свою боль в стихах или залить тоску вином. Не спасал даже грохот сражений, близость смерти, свист пуль и горячка боя. Не приносили забвения поцелуи и ласки придворных красавиц, простодушных поселянок и вульгарных продажных девок - вечных спутниц действующих армий всех стран. Не дарили покой никакие молитвы и мессы. Всё это было уже испробовано и отброшено за полной бесполезностью. От этой любви спасения не было.
   Вот только одного он не знал: награда это за талант и верность мечте о Совершенной Красоте или кара небесная за предательство маленькой сестры? Луи не знал этого. Но ни за какие блага мира он не променял бы свою безумную любовь на прежнюю бесшабашную легкомысленную жизнь.
  
  
   Этьен мрачно смотрел на брата Дениза и не верил своим ушам.
   - Никакого письма графиня де Ренель не писала. Во всяком случае, личный секретарь папы его в глаза не видел и уж тем более, никакого ответа не писал. На несуществующее письмо не может быть ответа. Юная интриганка морочит тебе голову, брат мой. А ты, вместо того, чтобы исполнять свой долг перед орденом, развлекаешь эту избалованную девчонку.
   Юноша опустил голову. Брат Дениз был суров, но справедлив. Он всегда умел выслушать и дать ценный совет. Кроме того, он никогда ещё не подводил его и всегда умел найти нужные слова, поддержать, подсказать, подбросить ценную информацию, удержать от неверного шага. И теперь, слушая его, Этьен не мог не признать его правоты.
   Но тогда слова и поступки графини не укладывались в привычную схему искусительницы.
   - Она играет с тобой, как с любимым щенком, - отрезал брат Дениз, - не позволяй ей этого. Поверни ситуацию в свою пользу.
   - Графиня слишком горда и благородна, чтобы играть с кем бы то ни было, - не сдержался юноша, - к тому же, на роль игрушек и без меня достаточно претендентов. Я готов поклясться, что она никогда и не пыталась соблазнить меня!
   - Что даёт тебе такую уверенность, сын мой?
   - Её глаза. Они не лгут. В них нет кокетства и хитрости. В них только боль и отчаяние. Она страдает, отче.
   - Тогда поговори с ней сам. И убедись в том, что она лжёт, как и все женщины.
   Монах Дениз Марсо был умным и дальновидным человеком, иначе бы он не получил пост монитора в ордене. Этьена же он считал одним из самых способных молодых слуг ордена. По крайней мере, до появления графини де Ренель он практически не делал промахов. Но даже многоопытный Дениз не мог предвидеть всей глубины женского коварства и изворотливости. Регина и герцогиня Монпасье предполагали, что каждое слово графини будет тщательно проверено и взвешено. И потому, когда Этьен обвинил Регину во лжи, она не растерялась ни на минуту.
   Разговор происходил в маленьком внутреннем дворике дома Бюсси, где Регина полгода назад велела разбить маленький сад. Стояли последние тёплые дни поздней осени и графиня приняла священника у маленького фонтана. Вода со звонким хрустальным пением лилась из свирелей двух озорных, лукаво улыбающихся эльфов. Розовые кусты давно уже отцвели, укрыв бархатный травяной ковёр своими тонкими лепестками. В воздухе разливался настоявшийся, душный аромат последних цветов и бодрой, пробивающейся сквозь другие травы мяты. Беззаботно присев на краешек каменного бордюра, графиня позировала присланному герцогом Жуайезом художнику. Этьен ревниво покосился на него: художник явно был выходцем из Голландии и, судя по приличной одежде, не бедствующим. Видимо, несмотря на то, что в Париже его не знали, заказов у него всегда хватало. Художник был не высок ростом, лет сорока на вид, с густой чёрной бородой и длинными блестящими кудрями. Портрет графини он писал с нескрываемым удовольствием, белозубо улыбаясь и посылая красавице страстные взгляды. "Ещё один влюблённый. Что ж, тем лучше будет картина", - усмехнулся про себя Этьен и осторожно кашлянул.
   Регина посмотрела в его сторону, робко улыбнулась и махнула художнику веером:
   - Прошу простить меня, мастер, но сейчас я не могу позировать. Можете пока позавтракать и отдохнуть в предоставленной вам комнате. Я пошлю за вами, когда освобожусь.
   - Просьба вашего сиятельства священна для меня, скромного портретиста. Я явлюсь по первому вашему слову, госпожа.
   Художник откланялся, сложил холст и краски и вышел из сада.
   Регина подняла глаза на Этьена:
   - Вы всё-таки пришли! Я ждала вас с самого утра. Садитесь, - она кивнула на скамейку напротив фонтана.
   - Благодарю, но я не стану вас задерживать.
   Графиня даже виду не подала, что суровый тон Этьена не был для неё неожиданностью. На лице её отразилось неподдельное изумление и даже испуг:
   - Что случилось? Почему вы так суровы со мной? Я чем-то вас огорчила?
   - Да, графиня. Вы солгали мне. Вы солгали своему духовнику, что может быть страшнее?
   "Я бы могла тебе многое рассказать о том, что гораздо страшнее этого безобидного вранья", - горько подумала Регина и продолжила изображать святую невинность:
   - Я? В чём я обманула вас, отче?
   - Вы не писали никакого письма папе. Не было никаких жалоб от вас и никакого осуждения со стороны Церкви.
   Огромные, широко распахнутые глаза графини мгновенно наполнились слезами и прерывающимся от волнения голосом, сбиваясь на шёпот, она заговорила:
   - Но этого не может быть! Ах, я так и знала! Почему? Почему вы верите кому угодно, только не мне? По-вашему, то, что король меня жестоко изнасиловал, я тоже придумала? Я сама изорвала свою одежду и попросила герцога меня избить? Я сама обрезала свои волосы и добровольно отдалась миньонам короля? Зачем, объясните мне, если сможете, мне придумывать всю эту историю с письмом? Что же вы молчите, Этьен?
   И то, что напоследок она назвала его не отче, а выкрикнула его имя, заставило юношу вздрогнуть и поднять на неё глаза. Слёзы градом катились по её побледневшим щекам и исчезали среди жемчужин ожерелья и в кружевной отделке глубокого выреза на груди. Взгляд Этьена невольно устремлялся за этими солёными, прозрачными каплями и упирался в бурно вздымающуюся от возмущения полуобнажённую грудь. Разум его начинал туманиться от непреодолимого желания и он ничего не мог с этим поделать. Пытаясь сосредоточиться на разговоре, Этьен с видимым усилием перевёл взгляд выше, на заплаканное лицо Регины. Напрасно. Потому что это невинное, искреннее, прекрасное лицо не лгало. Потому что любимые глаза сейчас страдали от несправедливости обвинения. А ещё потому, что Этьен слишком хорошо помнил, каким затравленным и обезумевшим был взгляд графини в ту роковую ночь. Такого нельзя было ни придумать, ни сыграть.
   - Ответьте мне, Этьен! - требовала ответа Регина, - Почему вы поверили чужим людям, а не мне?
   О, она продумала каждое слово! Одной-единственной, как бы невзначай сорвавшейся фразой она переводила в разряд чужих весь орден иезуитов, всё окружение Этьена. И оставляла за собой совершенно особое место в его жизни.
   - Но, Регина, как я могу подозревать во лжи святых отцов? - растерялся Этьен.
   - Сколько лет вы служите ордену? - она уже не плакала, только глаза её горели решительно и гневно, - Вы хотите сказать, что ни разу за эти годы вы не сталкивались с тем, что ваши собратья скрывали правду или не договаривали до конца? Вы никогда не уличали никого из них в откровенной лжи на благо ордена?
   Это был провокационный вопрос. Что мог ей ответить Этьен? Она была права. Орден давал право своим служителям на обман и неискренность, если это было угодно Церкви. Регина, конечно, не могла этого знать. Следовательно, у неё были основания обвинять орден во лжи...
   - Но для чего церкви скрывать правду о вашем письме? - Этьен практически сдался.
   - Потому что папе сейчас невыгодно ссориться с королём. Во времена Филиппа Красивого это был бы решающий козырь в открытой войне Церкви и государства. А сейчас подобное письмо может стать только причиной никому не нужной головной боли. Кому какое дело до того, что мне сломали жизнь? Что моё имя втоптали в грязь, а над телом отвратительно глумились? Где же мне искать справедливости, если даже Церковь отказалась меня защитить?
   Регина в отчаянии закрыла лицо руками.
   Ошеломлённый Этьен не знал, что ей ответить. Его идеалы, его прошлое и на много лет вперёд предопределённое будущее, все связи и авторитеты рухнули в один миг. Его окружала ложь. Жестокая и ничем не прикрытая. Беспощадная и вечная, как сама жизнь. Ложь, которую раньше он не хотел замечать, потому что она, как ему казалось, никому не мешала. До тех пор, пока она не окружила своей паутиной волшебной чистоты цветок по имени графиня де Ренель. Цветок, который погибал теперь из-за чужого равнодушия и вседозволенности власть имущих. Эта женщина одним своим присутствием на грешной земле переворачивала с ног на голову заученные Этьеном с детства истины и правила. Она выпадала из привычной ему картины мира. Эта прекрасная и невинная жертва распутного короля словно пришла из старинных легенд о первых христианских мученицах, которые страдали за свою веру и предпочитали смерть позору. Так и Регина страдала при дворе только потому, что не была ни на кого похожа. Только потому, что обладая редкостной красотой, богатством, титулом, положением при дворе, она посмела остаться самой собой и отказалась жить по принятым правилам. И сколько бы ни пытались теперь король, Гизы и все прочее столкнуть её вниз, в яму порока и лицемерия, она продолжала оставаться выше и чище их всех.
   - Вы такой же, как и все, - глухо проговорила, не отнимая ладоней от лица, Регина. - Вам проще и легче жить, как будто ничего не случилось. Напрасно я попросила вас о помощи.
   Голос её был так слаб и полон такой безнадёжной печали, что Этьен не выдержал. Он упал перед ней на колени, вцепился пальцами в её тонкие, затянутые в зелёный бархат запястья и взмолился:
   - Не говорите так, Регина! Не надо! Я верю вам. Только вам одной. Я сделаю всё, чтобы защитить вас. Отныне я буду служить только вам. Только не прогоняйте меня. Позвольте просто быть рядом. Мне всё равно нет без вас жизни. Я люблю вас...
   Он замолчал, испугавшись собственного признания, и не в силах отпустить дрогнувших рук.
   Тихий, еле слышный счастливый вздох был ему ответом. Регина наклонилась к нему и он почувствовал, как её губы легко коснулись его лица. И тогда он осмелился поцеловать её. Один-единственный раз коснуться её губ, словно величайшей святыни этого мира. Он поцеловал её трепетно и робко, как ни одну женщину до этого. Так, как раньше целовал только святое распятье. Зная, что память об этом поцелуе будет жить в его сердце вечно и будет светить ему в самые тёмные и страшные времена, поддержит в минуты невыносимого отчаяния.
   Он разжал руки, отпуская её от себя, потому что не имел права, не заслужил, не был достоин держать в своих объятьях, как простую смертную женщину, эту пришедшую из легенд святую.
   - Спасибо, - тихо прошелестели её губы, - я никогда не забуду, что вы поверили мне в час, когда все остальные клеветали на меня.
  
   Этьен наблюдал, как Регина позировала для портрета и искренне сочувствовал художнику, который даже не догадывался о том, какое счастье было даровано ему судьбой - писать портрет той, которая однажды будет названа святой и, возможно, этот портрет станет иконой.
   Он смотрел на сводящее с ума своей красотой лицо и не обращал внимания на работу мастера. А на холсте загадочно улыбалась красавица-колдунья, каждая черточка лица которой дышала страстью и гордыней. И только в уголках надменных губ пряталась боль... Мастер рисовал, не задумываясь, и рука гения смогла уловить то, чего не могли понять ослеплённые восхищением или ненавистью глаза других людей. Возможно, потому что голландец был единственным, кто смотрел на неё взглядом ремесленника, ювелира, которому нужно всего лишь правильно огранить бриллиант.
   Он останется единственным, кто увидел и недосягаемость этих совершенных черт, и смертельный яд манящей улыбки, и горькую тоску и одиночество в глубине безмятежных глаз.
   - Скажите, если бы я была вашей натурщицей, - задумчиво спросила однажды Регина художника, - кого бы вы писали с меня?
   Случившиеся при этом разговоре Этьен и герцог Майенн, перебивая друг друга и не дожидаясь ответа художника, воскликнули:
   - Святую Женевьеву! - воскликнул иезуит.
   - Елену Троянскую! - соответственно, герцог.
   - А вы-то, господа, с каких пор причисляете себя к художникам? - насмешливо фыркнула Регина и перевела любопытствующий взгляд на голландца.
   Он долго и сосредоточенно смотрел на её лицо, словно не до конца разгадал его загадку за время работы над портретом, а потом сказал:
   - Ваше сиятельство были бы идеальной натурщицей. И не потому, что ваша красота обладает столь сокрушительной силой, а потому, что она изменчива и неуловима, как море. Я писал бы с вас и Марию Магдалину кающуюся, и Лилит соблазняющую, и Юдифь с головой врага в нежных своих руках, и Антигону, ради погребения тел своих братьев идущую против закона, и влюблённую Изольду Белокурую, - и улыбнувшись, добавил, - Для святой Женевьевы вы слишком красивы, а для Елены Прекрасной слишком умны.
   - Ну что ж, - Регина слегка склонила голову к плечу, - за такой откровенный и в меру льстивый ответ, а в особенности за то, что вы умело заткнули за пояс этих молодых господ, я сделаю вам необычный подарок. После того, как мой портрет будет готов и при условии, что я буду им довольна, вы сможете использовать меня в качестве натурщицы для одной картины. На ваш выбор.
   - Графиня, а вы не боитесь, что художник захочет написать с вас Афродиту, из волн выходящую? Или Леду непосредственно в процессе соблазнения её Зевсом? - всплеснул руками молодой Гиз.
   - А мне, по-вашему, есть чего бояться? Или стесняться? - Регина капризно нахмурила брови.
   - Женщине, даже вполовину столь прекрасной, как их сиятельство, совершенно не нужно бояться позировать обнажённой, ибо совершенное тело не нуждается в одеждах, - ответил художник.
   - О! - Регина лукаво улыбнулась, - Учитесь галантности у моего живописца, герцог. Потому что ещё одно подобное двусмысленное высказывание из ваших уст - и вам грозит моя немилость и опала.
   - Простите, ваше сиятельство, но я тоже думаю, что графине де Ренель не пристало быть натурщицей, - робко подал голос Этьен.
   - Ну вот ещё, глупости какие! - топнула ногой Регина. - Для Дианы де Пуатье, значит, не было ничего зазорного в том, что Жак Гужон изваял её обнаженной, в образе богини-охотницы, обнимающей шею оленя, а на меня сразу напустились в два голоса "Непристойно! Неприлично!".
   - Диана де Пуатье позировала для своего же портрета и к тому же... - начал объяснять герцог, но она перебила его.
   - И к тому же у неё не было таких нудных поклонников и старшего брата, который вечно всем недоволен, чтобы я ни сделала. Бьюсь об заклад, что после первого же сеанса, едва мастер сделает набросок моего лица на холсте, вы, ваша светлость, или мой духовник, или оба сразу, напишите графу де Бюсси о моей новой эскападе. Пожалуй, я скоро перестану и вовсе принимать вас у себя.
  
   Чувствуя себя сильным и благородным защитником оскорблённой жертвы, молодой иезуит не замечал, что сам стал послушной игрушкой в руках женщины. Всего лишь за несколько дней, наслушавшись "случайных" признаний и "скрытых" жалоб Регины, сказанных как бы ненароком, вскользь, между разговором, Этьен воспылал жгучей ненавистью к семейству Валуа и в сердце его закралось подозрение в непогрешимости папы и в высшей справедливости церковного суда.
   Но, несмотря на внутреннюю борьбу и рушившиеся идеалы, Этьен был счастлив, как никогда. В отличие от герцога Майенна, который чувствовал себя полным идиотом. Две бестии втянули его, как и Этьена, в свои безумные планы, вертели им, как хотели, и он, в отличии от вышеупомянутого иезуита, с самого начала знал, что всё это - лишь игра, что он - прикрытие для истинных желаний Регины. Знал, но ничего не мог поделать. Екатерина-Мария - та другое дело, она всегда умела подчинить себе брата и ощущать себя круглым дураком в её присутствии давно уже было для Майенна в порядке вещей. Но каким образом графиня де Ренель обрела над ним такую необъяснимую и абсолютную власть, он не знал. Добро бы она была его любовницей, так ведь нет, всё, что до сих пор ему перепадало - ничего не значащие поцелуи. Лёгкие и искрящиеся, как молодое вино, столь же пьянящие и мимолётные. И Шарль бешено завидовал своему сопернику де Лоржу. Пусть его и не было сейчас рядом с Региной, но Шарль догадывался, что Филипп был единственным, кто утолил свою жажду живой водой её любви. И пусть эта вода была наполовину опиумом, без которого невозможно долго прожить, но Филипп отныне знал её вкус. Его же, великого соблазнителя, самого молодого из неотразимых Гизов, Регина держала в друзьях. Она ему даже ничего не обещала. А он всё чаще ловил себя на мысли, что его лёгкое увлечение превращается в нечто большее и глубокое. Нежданная и незнакомая любовь осторожно пробиралась в его сердце. И что самое странное - Майенну это нравилось.
   А вот опасная затея сестры и Регины ему, напротив, с каждым днём нравилась всё меньше. Тем более, что они до конца не раскрывали перед ним всех карт и он до сих пор толком не знал, для чего им обеим так понадобился молодой иезуит и какие на самом деле отношения связывают Регину с духовником. Ещё больше бесило Шарля то, что кардинал Лотарингский, судя по всему, знал обо всём этом больше, чем он. И однажды он высказал обеим интриганкам всё, что думал на этот счёт.
   - Вы обе водите меня за нос и держите за дурака! На кой чёрт вам сдался этот скользкий иезуит? Говорю вам, не связывайтесь с этим орденом. Решили повторить подвиги Филиппа Красивого? Забыли, чем обернулась для Капетингов война с тамплиерами? Так вот, иезуиты пострашнее будут, помяните моё слово. Тамплиеры повсюду кичились своими богатствами и влиянием на все королевские дворы Европы вот и достукались. А в этом тихом омуте такие бесы водятся, что вам туда лучше не соваться!
   - Что ты раскудахтался, как деревенская курица? - поморщилась Екатерина-Мария. - Сравнил кого с тамплиерами! Знаменитый орден сколько столетий стоял у власти? А этим выкормышам Лойолы полсотни лет не наберется. Не смеши меня! Ты всего-навсего ревнуешь Регину к иезуиту.
   Виновница этого всплеска эмоций заинтересованно посмотрела на примолкшего герцога.
   Под её взглядом скрывать что-либо было бессмысленно и Шарль развёл руками:
   - Да. Я ревную. Мне кажется, вы обе заигрались. Одна плетёт интриги и наблюдает за их развитием и результатами, а вторая вжилась в роль роковой соблазнительницы и теперь забавляется с чужими чувствами столь бездумно и бессердечно, словно мстит всему мужскому племени за свою боль. Что? Разве я так уж далёк от истины?
   Екатерина-Мария ничего не успела возразить, как Регина стремительно подошла к Майенну и вкатила ему звонкую пощечину.
   - Видеть тебя не желаю, - прошипела она и с видом оскорблённой королевы удалилась, оглушительно хлопнув дверью.
   - Кретин, - сухим голосом оценила герцогиня Монпасье брата.
   - За что? - он растерянно потирал горевшую щеку.
   - А сам не догадываешься? За то, что любишь копаться в чужой душе, не имея ни прав на это, ни умения делать это вовремя и грамотно. По-твоему, Регине самой не надоело наше затянувшееся представление? К сожалению, Этьен либо гораздо умнее, либо несколько глупее, чем мы предполагали, я ещё до конца не разобралась. Во всяком случае, он не мычит не телится, а нам нужно, чтобы он сам, - понимаешь, именно САМ - дошёл до мысли отомстить за честь графини.
   - Но неужели же его никак нельзя подтолкнуть?
   - Это нужно сделать очень аккуратно. Работа должна быть ювелирная. В противном случае Виара может заподозрить неладное. Он верит Регине именно потому, что король её действительно изнасиловал и ей не нужно было ничего изображать и придумывать. Если хочешь, чтобы тебе поверили - разбавь свою ложь каплей правды. В нашем случае, конечно, этой правды почти половина, но ставки так высоки, что малейший промах может нам дорого обойтись. На кону стоят ни больше ни меньше - наши головы. Игра пошла гораздо тоньше, чем ты привык, мой дорогой брат. Мы очень осторожно блефуем, но это не может продолжаться вечно. Остаётся надеяться, что Медичи допустит какой-нибудь промах раньше нас. И молиться, чтобы Бюсси как можно дольше не возвращался из Анжу.
   Шарль, в глубине души всегда мечтавший избавиться от неподкупного Цербера в образе старшего брата своего божества, предложил спустить Бюсси с цепи по возвращении в Париж. Одно слово - и он в праведном гневе сметёт династию Валуа с лица земли.
   - Так-то ты любишь Регину? - взгляд Екатерины-Марии заметно погрустнел, - Ты забыл, каково ей было, когда его ранили на дуэли у неё на глазах?
   - Не забыл. Вот только я что-то не припомню, чтобы он особенно страдал от дурных предчувствий, когда король издевался над Региной!
   Терпение герцогини лопнуло, к тому же с минуты на минуту должен был прийти Гийом и ей не было никакого дела до того, что думал её брат.
   - Знаешь что, ты лучше догони Регину и разбирайся с ней без моего участия. У меня есть более важные дела, нежели ваши взаимоотношения.
   - Твои отношения с капитаном рейтаров Вожероном?
   - Не твоё собачье дело! - отрезала герцогиня и так же демонстративно, как это сделала Регина, вышла из кабинета.
   - Ох уж эти Евины дщери! - в сердцах Шарль громыхнул по столу кулаком, но не рассчитал силу удара и запрыгал, тряся ушибленной рукой
  
  
   Рене де Бираг нервно мерил шагами личный кабинет Екатерины Медичи. Королева-мать, тяжело и шумно дыша, откинулась в кресле и от возмущения не могла вымолвить ни слова.
   - Некоронованный король Парижа! - канцлер истекал ядовитой слюной, - у кого только повернулся язык так назвать этого выскочку-Гиза! Сколько можно терпеть их претензии и амбиции!
   - Да называй он себя хоть четырнадцатым апостолом, не в том дело, - наконец, отдышалась королева-мать, - а вот оживившуюся переписку Гизов с Испанией пора бы уже прекратить. Я не уверена, что мы контролируем все их совместные планы. Кто знает, кого из наших людей перекупил Генрих Гиз или кардинал Лотарингский.
   - Тех, кого нельзя подкупить, совратит их великая вавилонская блудница, эта рыжая бестия де Ренель, - прошипел канцлер.
   - О да! Как я и предполагала, этот суккуб помимо соблазнительного тела обладает ещё и дьявольски изворотливым умом. Эта знает, куда бить, ибо камень за камнем, медленно, но верно она разрушает всё, что я столько лет создавала. Мне доподлинно известно, что она переписывается с Генрихом Наваррским и к этому приложила руку проклятая Монпасье, недаром весь Париж судачит о её новом любовнике-гугеноте. Она спит с вертопрахом Майенном и, видимо, так хорошо его ублажает, что он перестал волочиться за всеми юбками Франции в одночасье, так что я уже не могу с уверенностью сказать, кто кем вертит - Гизы ею или она Гизами. Она спит со своим духовником и тоже небезуспешно, поскольку в осином гнезде, которое иезуиты свили неподалеку на Монмартре, нашу красавицу стали подозрительно часто замечать. Одному Богу известно, что она задумала. Жуайез заваливает её подарками и нагло игнорирует приказы короля вернуться в Лувр. Дерзкий мальчишка заперся в своём родовом поместье и я сильно подозреваю, что он готовит дорогу к отступлению графине, если она заиграется. Нужно что-то делать. Ты меня слышишь, Рене? Мы должны нанести удар первыми, пока Гизы не подняли свои полки в атаку. И в буквальном смысле тоже, ибо аппетиты Испании соразмеримы разве что с претензиями Гизов. И если они однажды договорятся, то нам не поможет сам Господь Бог. Пока Гизы сильны, не будет покоя ни мне, ни моим детям.
   - Что они могут сделать вам, королеве-матери и королю Франции, благословленному на правление католической Церковью? - Рене попытался успокоить королеву-мать.
   - Всё, что угодно. Особенно, если я не знаю точно, чего именно, кого и где следует опасаться. А что касается церкви, то она, как дорогая шлюха, любит того, кто больше платит. Как думает мой канцлер, где больше золота - в королевской казне или в подвалах лотарингской ветви, испанского короля и Клермонов вместе взятых? И не забудь посчитать веское слово кардинала Лотарингского.
   Бираг и сам понимал, что королевский трон не то что накренился - он шатался. И это было заметно невооруженным глазом.
   - Что именно вы ждёте от меня, ваше величество?
   - Сбрось кумира с пьедестала. Ударь змею в самое слабое место. Так, чтобы от стыда и страха она глаз поднять не смела, чтобы от ужаса она потеряла голову и совершила пусть одну, пусть маленькую, но ошибку. И я уверена, что она выведет нас на Гизов. В конце концов, одного неверного шага будет достаточно, чтобы предъявить ей какое угодно, даже самое невинное, обвинение. Если она окажется твёрже, чем я думаю, то уж пылкий наш безумец Бюсси без всякого сомнения сгоряча, из страха за неё, попадётся в силки. А уж тогда, спасая друг дружку, они в зубах принесут мне доказательства измены Гизов. И никакой грубой физической силы! Нельзя возводить её в ранг святых великомучениц.
   В холодных глазах канцлера что-то блеснуло:
   - Клянусь, я поставлю эту мерзавку на колени. И вытащу из неё клещами планы Гизов.
   - Что ж, надеюсь, тебе повезёт больше, чем моему сыну. Он тоже клялся поставить её на колени. Ну, поставил. Правда, в более постыдную позу, но и это не сработало. Нужно уронить её так низко и так сильно, чтобы она не смогла больше подняться, чтобы не вышагивала бесстыже по улицам с гордо поднятой головой.
  
  
   Зима во Франции в тот год выдалась на редкость холодная. Тёплые и ясные дни припозднившейся осени сменились резко и грубо сначала серым ненастьем, а потом сильными заморозками и стылыми ветрами. На святого Николая реки покрылись тонким слоем льда, с низкого, неулыбчивого неба то и дело сыпалась колючая ледяная крупа. Париж окутался пеленой пара от дыхания людей и лошадей и дымом горевших повсюду костров и топившихся печей и каминов. Обитатели Двора чудес посиневшими пальцами пересчитывали редкую милостыню, подаяния уже не выпрашивали, а дерзко требовали. И воровали совсем уж безбожно. Зато, как никогда процветали трактиры, где отогревались замерзшие горожане, и обувные мастерские. В квартале башмачников работа не затихала ни днём, ни ночью - городу нужна была утеплённая обувь. Мадлена едва успевала справляться с заказами: стараниями Регины и герцогини Монпасье её мастерская процветала.
   Но, не смотря на холода, к Рожеству Париж начал готовиться загодя, и Регину тоже не могла не коснуться эта праздничная лихорадка. И напрасно Этьен, как и все уважающие себя священнослужители, убеждал её о необходимости строго поста и объяснял великое значение всенощного бдения для подготовки души к таинству рождения Христа. Все его нотации и напоминания были тщетны, как тщетны были слова всех без исключения священников. Рождество было для парижан прежде всего праздником, и потому его следовало именно Праздновать. Графиня де Ренель, разумеется, придерживалась такого же мнения.
   Итак, на городских улицах устраивались полуязыческие игрища, в морозном воздухе далеко разносились песни как религиозного, так и двусмысленного содержания. Дом на улице Гренель не был исключением, тем более что Регина ждала к Рождеству возвращения Луи. По её твёрдому мнению, человек не мог найти веских причин для того, чтобы не встретить великий праздник в кругу семьи. Предпраздничная суета вкупе с радостно-тревожным ожиданием Луи и предвкушением мести королю захватили её полностью, так что часто кружилась голова и на губах то и дело качалась загадочная улыбка. Регина сходила не только на ночную мессу, но и даже на три дневных.
   Но вот уже кухарки, сбиваясь с ног, готовили большой рождественский ужин и дразнящие ароматы жареного гуся, кровяной колбасы, запеченной свинины и яблочного пирога витали по дому, сверкало и блестело начищенное столовое серебро, золотая утварь и хрустальная посуда на поставцах. И Регина, вернувшаяся с улицы Косонри, румяная с мороза, с выбившимися завитками отрастающих, непокорных волос, в компании пьяных от радости и ощущения праздника Екатерины-Марии, герцога Майенна и Гийома де Вожерона со смехом ворвалась в распахнутые двери, ища глазами Луи. Екатерина-Мария шумно возмущалась - ей показалось, что праздничное шествие было менее пышным, чем в прошлом году, и церковь Сент-Шапель была плохо и безвкусно украшена. Шарль, громко хохоча, передразнивал священников, которые едва не выронили раку с мощами святого Марсилия, вынесенную по случаю "победоносного окончания войны с гугенотами во Фландрии".
   - Боюсь, во всей Франции не хватит мощей, чтобы выносить их каждый раз, когда король будет праздновать свою "окончательную и блистательную" победу над еретиками, - фыркнула Регина.
   Праздничное настроение в её душе таяло стремительно, как первый снег, и как он оставляет после себя холодную липкую грязь, так и рождественская радость её оставляла горький и тяжёлый осадок. Луи не вернулся. Он не приехал даже на Рождество. он знал, как дорожила Регина этим праздником, потому что лишенная в детстве маленьких домашних радостей и ярких праздников, она была так счастлива прошлой зимой, когда ходила вместе с ним на ночную мессу, а потом до упаду танцевала и пела на городских улицах и с жадным детским любопытством смотрела рождественскую мистерию. Как же они веселились тогда! А потом объедались за столом, ломившимся от праздничных яств, и дарили друг другу подарки, и засыпая, Регина слушала последнюю в своей жизни сказку, которую полупьяный Луи, смеясь, рассказывал ей...
   Мучаясь от неразделённой, запретной любви, тогда она ещё не понимала своего счастья. Разве знала она, что впереди её ждут горькие обиды, унижение и позор, муки ревности и несправедливые обвинения Луи. И сейчас она согласна была услышать от него хоть самую жестокую брань и самые обидные слова, но лишь бы его голос разносился по дому, лишь бы его глаза хоть на мгновение задержались на её лице. Лишь бы он был в этом городе... Но он предпочёл развлекаться в Анжу и одному богу ведомо, как и с кем он встречает это Рождество.
   - О, если бы приехал Филипп, - сорвалась с её губ тихая, почти неслышимая жалоба и Регина не сразу осознала, чьё имя произнесла.
   И вдруг поняла, что если бы сейчас крепкая рука де Лоржа легла ей на плечо, боль и печаль отступили бы в тень, и тоска по Луи не так рвала бы ей сердце. Но в эту ночь с ней не было ни брата, ни Филиппа.
   Остаток праздничной ночи прошёл, как в тумане. Она улыбалась, флиртовала с Шарлем, кто-то приходил к ним, куда-то шла с Екатериной-Марией она. Опять отбивалась от приставаний Шарля. Ещё помнила робкое прикосновение чьих-то губ - кажется, это был Этьен, - к своему плечу. Всё сплелось и слиплось в какой-то разноцветный, пьяный и шумный ком. Она веселилась, чтобы никто не догадался о том, как ей одиноко и горько, чтобы не лезли в душу с ненужными расспросами, но светлого и чистого ощущения праздника, ожидания чуда - уже никогда больше не появлялось в её сердце.
   Унылая и холодная зима тянулась и тянулась, казалось, ей не будет конца и весна никогда не начнётся. Морозы трещали почти до середины февраля, так что на Сретенье даже менестрелей не было видно на городских улицах. Регина старалась без особой нужды не выбираться из дома - у неё постоянно мёрзли руки и ноги, она простужалась и немилосердно чихала. Екатерину-Марию бесило это вынужденное бездействие, но оттащить графиню от жаркого камина было невозможно.
  
   Весна пришла неожиданно. Она с налёту ворвалась в замерзающий Париж на крыльях тёплого, радостного ветра. В считанные дни, под напором пьяного от собственной храбрости и наглости солнца растаял снег, плавился на реке лёд. По улицам бежали грязные, вонючие ручьи, уносящие вместе с мусором и нечистотами остатки зимы. Регина в полдень выходила на набережную и подолгу стояла, прикрыв глаза и почти не двигаясь, словно впитывая солнечный свет и весеннее тепло, оживала, как подснежники в лесу. Потом шла на улицу Де Шом, где вместе с герцогиней Монпасье закрывалась в её кабинете и несколько часов из-за запертых дверей доносились их приглушённые голоса, взрывы смеха, шуршание бумаг и безбожные ругательства. Иногда к ним присоединялся кардинал Лотарингский и они какое-то время вели себя тише, пока служитель церкви исподволь не начинал флиртовать с красавицей-графиней. Тогда из кабинета опять слышалась шумная возня, звонкий хохот Екатерины-Марии и шутливо-негодующие возгласы кардинала.
   В день святого Дионисия Регина собралась вместе с герцогиней Монпасье и Этьеном Виара посмотреть праздничную мистерию во Дворце правосудия. Плотно позавтракав под присмотром Франсуазы сыром, горячими пирожками с яблоками и вскипяченным с мёдом молоком, графиня написала пару писем Жуайезу и Генриху Наваррскому и стала собираться к Мадлене. Этьен ещё вечером вызвался проводить её. Бродить в одиночестве по холодному городу ей не хотелось и потому Этьен был осчастливлен согласием.
   Иезуит уже ждал её в библиотеке. Разрумянившаяся со сна, озорно сверкая глазами, она появилась в дверях и следом за ней летел беззаботный и яркий весенний день. Сердце юного Этьена замерло от счастья. Каждую минуту своей жизни он теперь не переставал удивляться своему ничем не заслуженному счастью и благодарить Бога за то, что тот, пребывая явно в хорошем настроении, создал такую красоту, как подобное восходу солнца лицо Регины. Нет, отцы церкви были тысячу раз не правы: тело - это не темница для души, во всяком случае, тело Регины. Это был храм. Светлый, прекрасный и безупречный в своём совершенстве. Наверное, ради таких человеческих дочерей в древние времена ангелы падали с небес.
   Этьен шагнул к ней и вынужден был тут же остановиться - из-за юбок графини выдвинулся, угрожающе рыча, Лоренцо. Верный пёс кое-как смирился с присутствием герцога Майенна в жизни своей хозяйки, но вот её духовника он просто-напросто не переносил. При виде чёрной сутаны в глазах собаки загорался кровожадный первобытный огонь и капающая со смертоносных клыков слюна не оставляла сомнений в намерениях Лоренцо. Регина ничего не могла поделать со своим охранником, становившимся с появлением Этьена совершенно неуправляемым, и очень сильно подозревала Шарля в сговоре с собакой.
   - Лоренцо, прекрати, - она недовольно притопнула ногой и пес с глухим ворчанием отступил назад в коридор.
   Регина протянула руку Этьену:
   - Идёмте, друг мой, я не хочу опоздать на представление или занять неудобное место.
   Вдоль улиц то тут, то там горели костры, возле которых грелись мальчишки, нищие и просто случайные прохожие; в городе царила предпраздничная суета. В ремесленном квартале было не так многолюдно, как в обычные дни, - народ стекался к Дворцу правосудия, где ожидалось новое представление, судя по словам глашатаев, прямо-таки грандиозное, так что графиня со своим сопровождением без труда добралась до мастерской Мадлены. Этьен открыл перед ней дверь и Регина шагнула в ярко освещенное скупым зимним солнцем и десятком свечей помещение: Мадлена не экономила на свечах, зато и подмастерья её работали быстро и на совесть. Графиня вдохнула знакомый запах кожи и клея, дружески кивнула заулыбавшимся мальчишкам, взъерошила рыжие вихры маленького Жака и, сделав знак Этьену подождать её здесь, поднялась наверх, где её с самого утра ждала Мадлена.
   - Ты опять со своим святошей?
   Башмачница не слишком приветливо встречала Регину, если та приходила с иезуитом. В ответ графиня пожала плечами и поторопилась перевести разговор в более безопасное русло:
   - Мой заказ готов?
   Мадлена молча выставила на стол высокие, утеплённые меховой обшивкой уютные башмачки.
   - Примерьте, ваше сиятельство. Теперь, может, и не простудитесь. А с монахом гулять не надо бы, это добром не кончится. И вообще... Вернулись бы вы к господину графу. Поженились бы с ним, нарожали ему кучу детей и жили спокойно в Бордо тихой семейной жизнью, как все нормальные женщины.
   - Мадлена, - голос Регины неприятно резал холодом, - я у тебя совета не просила. Ты делаешь своё дело, вот и делай. А у меня и без тебя советчиков предостаточно. Советуют все кому не лень. Все добра желают. Но я буду делать только то, что желаю сама. Я не хочу с тобой ссориться и ты меня к этому не вынуждай!
   Как бы хорошо они друг к другу не относились, у Мадлены хватало ума понять, что Регина всегда останется графиней королевский кровей, а она - простой башмачницей, её слугой. И с этим можно было только примириться, так что ей ничего другого не оставалось, как развести руками.
   - Извините, я, видимо, забыла своё место. Просто я не доверяю монахам. Ну, разве нормальный мужик без женщины обойтись может?
   Регина ехидно фыркнула:
   - Можно подумать, монахи так-таки и обходятся без женщин! Этот их закон целибата, насколько мне известно, не более чем фикция. Да, они не женятся и детей у них нет. Они спят с женщинами безо всякого брака, а детей просто не признают. Вот и всё. И уж поверь мне, многие из этих святош по части любовных утех более нормальны, чем королевские миньоны. Один кардинал Лотарингский, как я слышала, чего стоит! Ого-го-го...
   Мадлена не удержалась и прыснула от смеха, одновременно перекрестившись.
   - Господи, прости нас, богохульниц!
   - Кстати, о Господе. Ты идёшь смотреть представление?
   - А там сегодня будет мистерия или моралите?
   - А чёрт бы его знал. Ох, опять сорвалось! Этьен говорил что-то о моралите.
   Мадлена разочарованно протянула:
   - Ну-у, нет. Я лучше пойду слушать менестрелей. Года четыре назад тоже моралите играли. Скука была, доложу я вам, такая, что гамены и школяры чуть со стропил не попадали от зевоты. А уж свистели под конец так, что актеров и слышно не было. Не люблю я эти занудные поучения. Вот мистерия - другое дело. Там иногда такое могут завернуть! В прошлом году этому писаке, Реми из Льежа, запретили несколько месяцев в церкви появляться, такое он отчебучил. А вообще мне больше нравятся потешные огни.
   - Ладно, как хочешь. А мне скучно дома сидеть. Катрин заперлась у себя в кабинете, Шарль куда-то исчез с самого утра. Ну, ты же знаешь - Семейные Дела Гизов! А Этьен за неделю мне все уши прожужжал этим представлением. Право слово, как ребёнок!
   - Хорошо. Тогда я отправлю Жака, чтобы отнёс башмачки вам домой. Он такие поручения любит.
   - Ещё бы, его Франсуаза вечно пичкает сладостями, а то и монетку ему вручит.
   - То-то я гляжу, он у меня совсем распустился! Что ж, пойдёмте, госпожа, провожу вас немного. Надеюсь, Лоренцо с вами?
   - Да. Только, боюсь, во Дворец правосудия меня с ним могут не впустить.
   - Вас? Не впустить? Не смешите меня. Даже если бы вы решили въехать туда верхом на корове, вас бы никто не посмел останавливать. Только вы там поосторожнее. Во время представления там вечно давка, ноги оттопчут, платье попортят, а могут и браслеты с кольцами в толпе снять. Со Двора чудес туда обязательно кто-нибудь да проберётся.
  
  
   Мадлена напрасно опасалась за графиню: лучшей охраной от любого воришки были мощные челюсти Лоренцо, а лучшим пропуском в первые ряды - её узнаваемое во всём Париже, лучезарной красоты лицо и королевские манеры.
   Едва шагнув под своды Дворца, Регина замерла с открытым ртом, закрутив головой по сторонам. В детском восторге она ахала и показывала Этьену рукой то на расписанный золотом и украшенный резьбой стрельчатый свод, то на изваяния древних королей, то на стены, столбы и двери, изумительную раскраску и позолоту которых не могли скрыть даже слой пыли и паутина. Её появление тут же заметили школяры, бесстрашно облепившие окна и карнизы сверху донизу, как стайка стрижей. Вихрастый белобрысый сорванец испустил пронзительный свист и провозгласил, едва не свалившись с карниза:
   - Закройте глаза, горожане, чтобы не ослепнуть! Графиня де Ренель сегодня затмит своей красотой потешные огни и игру актеров! На сцену можно не смотреть, лично я рекомендовал бы всем любоваться её сиятельством.
   Регина весело рассмеялась, подняла голову и задорно подмигнула мальчишке, чем вызвала очередную волну свиста и возгласов. С десяток пронзительных мальчишеских голосов рухнул сверху на толпу горожан:
   - Дайте дорогу красоте! Пусть актеры начисто забудут свой дурацкий текст, глядя на главное сокровище Парижа!
   И под это восторженное сопровождение, громкий свист и двусмысленные школярские комплименты Этьену удалось протащить Регину в первые ряды. Графиня оглядывалась по сторонам, но никого из знакомых так и не увидела. В-основном, во Дворце собрались простые горожане, торговцы, ремесленники, несколько монахов, школяры, молоденькие девушки со своими кавалерами, но большинство парижан всё-таки предпочли в такой холод остаться дома. Екатерина-Мария, не смотря на то, что её дом находился неподалеку от Бракской площади, всё же не пришла на представление. По словам насмешника Майенна, она не оставляла надежды перетянуть гугенота де Вожерона в католическую веру и наставление красавца-капитана на пусть истинный шло исключительно через постель герцогини. А поскольку Гийом оказался весьма рьяным гугенотом, то спасение его души было делом долгим и трудоёмким. "Вы, Гизы, не ищете лёгких путей", - смеялась над его рассказами Регина.
   Само представление, как обычно в таких случаях, задерживалось, и толпа уже начала возмущенно гудеть. Безобидные шутки и едкие остроты из школярского репертуара сменились откровенной руганью и насмешками в адрес устроителей зрелища. Автор моралите метался от занавеса к зрителям, постепенно впадая в панику, и Регина, глядя на его беспомощные попытки успокоить толпу, прятала в меховой воротник хищную улыбку.
   - Этьен, - она толкнула локтём своего спутника, - здесь королевский канцлер.
   Иезуит оглянулся по сторонам и, как следовало ожидать, никого не увидел.
   - Тебе показалось, мой ангел.
   - Я готова поклясться, что видела своими глазами его довольную физиономию.
   - Ваше сиятельство, королевского канцлера здесь нет. Вы, наверное, просто-напросто увидели похожего на него человека.
   - Этьен, ты опять мне не веришь? Я не сумасшедшая! Говорю тебе, я видела его! Мельком, в толпе, но я не могла ни с кем его спутать. Этьен, давай вернёмся домой. Я чувствую, что он приготовил очередную гадость. Мне что-то не по себе, - в голосе её явственно звучали тревожные, испуганные нотки.
   - Вам просто показалось, - повторил Этьен и, пытаясь успокоить её, нежно приобнял за плечи, - у него полно других забот, кроме как глазеть на представления. К тому же мы не сможем сейчас пробиться к выходу - вон уже актёры появились. Смотрите, ваше сиятельство.
   На импровизированную сцену вышли актёры, которых поочередно представил автор: Добродетель, Спаситель, Благочестивый Король, Зверь, Молодой Рыцарь, Блудница, Монах, Прекрасная Королева. Первые полчаса графиня с нескрываемой иронией следила за действием разворачивающейся пьесы-моралите. Бездарная игра актёров, нелепые костюмы, наивный, местами даже безграмотный текст и по-детски непосредственная реакция зрителей отвлекли её внимание от сюжета. Временами она искоса поглядывала на Этьена, явно увлечённого представлением. Он даже не сразу заметил, что на сцене происходило что-то странное, даже пугающее, а когда сообразил, было уже поздно. Бледнее полотна, он перевёл взгляд на застывшую графиню. Даже шумные мальчишки на окнах потрясённо затихли. Блудница в рыжем парике и золотом платье вульгарно соблазняла Благочестивого Короля и Молодого Рыцаря и, сговорившись со Зверем, обещала тому отдать в его власть всё королевство и Прекрасную Королеву в придачу. Не узнать в Блуднице графиню де Ренель мог только слепой чужестранец из сарацинских стран. Отвратительное в своей пошлости и язвительности зрелище близилось к финалу, обещавшему бесславный конец Блудницы. Регина пошатнулась и ухватилась за плечо Этьена. Юноша обнял её за талию и начал проталкиваться к выходу, уводя прочь. Каким-то чудом им удалось выбраться из Дворца раньше, чем закончилось представление, и Регина не слышала презрительного улюлюканья, свиста и оглушительного хохота, сотрясшего стены Дворца, когда в финале Блудницу с позором изгоняли в ад, где её уже поджидал ухмыляющийся Зверь.
   И снова Этьена поразила несгибаемая выдержка Регины. У неё хватило сил и характера, чтобы с гордо поднятой головой пройти по площади до улицы Брак, и свернуть, наконец, к особняку Гизов. И только там рухнула на порог и зарыдала от обиды, бессильной ярости и боли. Выбежавшие на крики Екатерина-Мария и Гийом, одевавшийся на ходу, из глухих проклятий Виара и всхлипов Регины сообразили, что во Дворце правосудия произошло нечто из ряда вон выходящее. И это что-то явно было направлено против графини де Ренель.
   Пока Гийом пытался успокоить Регину, Екатерина-Мария решила выяснить подробности происшедшего у Этьена, с каменным лицом методично бившего кулаком в стену. По всему было видно, что он собирается обрушить особняк Гизов.
   - Хотите уподобиться Самсону? - поинтересовалась она.
   Этьен отвлёкся от стены и, не замечая сочившейся из разбитой руки крови, посмотрел на герцогиню.
   - Регине это не поможет, - продолжала она, - может, объясните, что произошло и почему моя подруга вернулась с представления в таком состоянии?
   - Они её унизили. Они публично оскорбили её, обвинили в том, чего она не совершала, - еле слышно выдавил из себя юноша.
   Екатерина-Мария даже не стала спрашивать, кого он подразумевал под "ними" - и так было ясно.
   - Графиня видела в толпе канцлера королевы. Уверен, это его рук дело.
   - Один он не смог бы это провернуть, - уронила новое зерно сомнений в душу иезуита Екатерина-Мария.
   - Вы хотите сказать... - Этьен побледнел ещё больше, что казалось почти невозможным.
   Герцогиня прекрасно знала, что человек скорее поверит в то, во что ему поверить хочется, чем в самый очевидный факт. Особенно до безумия влюблённый юный монах с ещё не перебродившими страстями в крови и образом Регины перед глазами.
   - Вы не хуже меня знаете, святой отец, кто стоит за спиной Рене де Бирага.
   - Боюсь, что тогда это не последний удар по графине, - вздохнул Этьен.
   - Мы должны как-то защитить её, - Екатерина-Мария подняла на него почти беззащитный, умоляющий взгляд.
   - Вы хотите сказать, что у вас нет никакого плана? Я в это не поверю никогда, мадам де Монпасье, - Этьен не был бы иезуитом, если бы его так легко можно было заставить что-то делать под дудку женщины.
   Но Екатерина-Мария была готова к подобному вопросу:
   - У меня? Ну что вы, святой отец! Вы явно переоцениваете возможности женского ума. Мне кажется, что вам лучше посоветоваться с кардиналом Лотарингским. Я бы и сама в такой ситуации не мешкая обратилась за помощью к нему, но подруга сейчас нуждается во мне, я не могу её оставить.
   Недобрая усмешка, не предвещавшая врагам Регины ничего хорошего, скользнула по губам Этьена:
   - Я прекрасно понял вас, ваша светлость.
   Он поклонился ей, бросил исполненный нежности взгляд на плачущую в объятьях Гийома графиню и вышел.
   Едва за ним захлопнулась дверь, всхлипы и жалобы в другом конце комнаты прекратились, как по мановению волшебной палочки. Графиня подняла заплаканное лицо с груди Гийома, уже вошедшего в роль вечной жилетки для женских слёз.
   - Ну, что? - в голосе Регины, минуту назад надломленном обидой и страхом, теперь звучало подозрительное спокойствие.
   - Как я и предполагала, наша рыбка проглотила наживку вместе с крючком, - улыбнулась Екатерина-Мария, поворачиваясь к подруге, - А мой братец кардинал доведёт начатое нами дело до логического конца. Кстати, что там было с моралите?
   - Что-что, - Регина скромно потупила взор, - вполне предсказуемый успех у зрителей. Твой литературный талант никогда не вызывал у меня сомнений.
   Гийома как обухом по голове ударили. С открытым ртом он переводил ничего не понимающий взгляд с одной женщины на другую и не мог произнести ни слова.
   - Господи! - вздохнула герцогиня, не любившая немых сцен, - Гийом, что ты так меня смотришь?
   - Это ты? Ты всё подстроила?
   Регина подняла очи горе и как бы между прочим обронила:
   - Почему сразу она? Будто бы я уже ни на что не способна. Идея-то моя была.
   Гийом уставился во все глаза теперь уже на Регину:
   - Это что? Это вот сейчас был спектакль? Вы тут передо мной обе всё сейчас разыграли и выставили меня вместе с этим проклятым иезуитом доверчивым идиотом?
   - Ох уж это мне мужское самолюбие! - воздела руки к потолку Екатерина-Мария.
   - А что такого мы сделали? - возмутилась Регина, - Извини, конечно, но мы просто забыли тебя предупредить.
   Герцогиня махнула рукой:
   - Будет тебе перед ним распинаться, переживёт как-нибудь. Мы не хотели рисковать. Извини, конечно, за правду, но у тебя, любимый, нет актёрского таланта. Нельзя забывать, что Этьен Виара - иезуит. Ему ничего бы не стоило раскусить твою неумелую игру. Я могу пустить пыль в глаза самому черту, если понадобится, Регина у него вне подозрений при любом исходе. А твоё натуральное поведение добавило правдоподобия страданиям графини.
   - Я не понимаю, - развёл руками юноша.
   - Кто бы сомневался, - ехидно заметила Екатерина-Мария, - Что нам, по-твоему, оставалось делать? Очередной гадости со стороны Медичи следовало ждать со дня на день и все наши старания узнать, откуда именно подует ветер, ни к чему не привели. А так мы выиграли время, потому что вся эта компания, сколоченная старой каргой Медичи, будет долго думать, кто же опередил их и выступил против Регины, а свои козыри они ненадолго придержат. До лучших времён. Которые для них уже никогда не наступят. Кроме того, Этьен мог перегореть. Мог охладеть к нашей красавице, что маловероятно, но всё же стоило подстраховаться. Жажда мести в его алчущей воздания душе могла остыть и что тогда? Все планы - коту под хвост?
   - Дьяволицы... - изумлённо покачал головой Гийом, - и что теперь?
   - А теперь дело за кардиналом Лотарингским, - ответила Регина. - Мы приготовили оружие, а направит удар он. Нам остаётся только ждать и не упускать моего духовника из виду. А для этого ...
   Её размышления прервало плотоядное рычание Лоренцо. Пёс лениво поднялся с пола и направился к дверям, всем своим видом выражая готовность съесть того, кто находился снаружи. Так он встречал только одного человека - Шарля Майенна. Последний не замедлил материализоваться из-за дверей с грохотом, шумом и вихрем эмоций, всегда сопровождавшими его появление. Судя по всему, случилось что-то непредвиденное, поскольку Шарль попросту перешагнул через своего извечного врага и ринулся к женщинам, сметая всё на своём пути в буквальном смысле этого выражения: маленький столик с вазами был перевёрнут, кресло отброшено привычным движением ноги. Лоренцо впал в прострацию от такого поведения - его персона впервые была проигнорирована.
   Регина первая почувствовала неладное и инстинктивно попыталась спрятаться за спиной Гийома. Не успела. Изображая само воплощение праведного негодования, Майенн возопил, картинно простирая руки к ней:
   - Какое коварство! Как ты могла?! После всего, что я сделал для вас обеих, так бесчестно со мной поступить! - наверное, если бы не присутствие Лоренцо, герцог уже бы тряс графиню за плечи.
   Хлопая ресницами, Регина переглянулась с Екатериной-Марией. Та пожала плечами, всем своим видом давая понять, что ей известно не намного больше.
   - Может, объясните, что произошло? - обретя утраченное спокойствие, попросил Гийом.
   Шумно дыша, герцог обвиняющим жестом указал на Регину:
   - Вот оно - воплощение женского коварства! Пусть она и объясняет, зачем ей понадобилось вызывать в Париж де Лоржа.
   Регина беспомощно посмотрела на подругу.
   - Это не мы, - с предельной, совершенно не свойственной ей честностью ответила за обеих Екатерина-Мария.
   - Это не они, - подтвердил Гийом, хотя в глубине души ожидал от двух интриганок чего угодно.
   Шарль заткнулся и молча переводил взгляд с одной женщины на другую. Если он хоть что-то понимал в женщинах, то сейчас они не врали.
   - Это конец, - смогла, наконец, произнести Регина, - если Филипп в Париже, значит, Этьена он не подпустит ко мне на расстояние пушечного выстрела.
   - И меня тоже, - ввернул Шарль.
   Сестра отмахнулась от него рукой и вздохнула:
   - Для полного счастья нам теперь не хватает только Бюсси.
   И тут раздался очередной стук в дверь.
   Красноречивый взгляд Регины был лучше всяких слов. И всем присутствующим сразу стало ясно, кто в эту минуту стоял возле дома Гизов.
  

ГЛАВА ХI. Любовь - смертельная игра.

"Бог её вне пределов моего Бога".

В. Шекспир

  
   Регина поднялась и, под общее молчание, осторожно, словно боясь вспугнуть что-то, окружившее её в тот момент, подошла к дверям и отворила их. И тут же очутилась в эпицентре урагана, в самом сердце бушующего шторма. Сильные, горячие руки обхватили её так, что она не могла вздохнуть, и целый ливень поцелуев, нежных слов и слёз обрушился на её запрокинутое, смеющееся лицо. Ах, как счастлива была она в тот миг! Бурная радость и безумная, сокрушительная любовь, выплескивавшиеся из Луи с каждым вздохом, захлестнули Регину и понесли вслед за собой к сверкающему, гудящему водопаду, за которым была бездна света, край мира. За которым не было никого и ничего, кроме них двоих и их любви. Счастье от сознания того, что разлука закончилась, что можно каждый день видеть любимого человека, слышать его голос, просто ощущать его присутствие рядом, стёрло все границы и обиды. И стало неважно, сколько жестоких и грубых слов наговорили они друг другу, какую боль причинили. Да чёрт с ним, с испорченным Рождеством и прошлыми бедами! Луи приехал, он был рядом, он всё ей простил и сейчас каждым своим прикосновением просил прощения у неё. Сегодня в доме будет праздник, какого не было в Рождество, сегодня она велит зажечь в доме тысячи свечей, позовёт музыкантов, а повара сотворят чудо. Для её сердца, для её души Рождество наступило сегодня - когда из ночной темноты выплыло бледное лицо любимого человека.
   Регина и Луи, покачиваясь, стояли в дверях дома Гизов и не могли разомкнуть объятий. Екатерина-Мария первая поняла, что все её честолюбивые план вот-вот рухнут и Регина шагнёт в омут, откуда уже не услышит её голоса. Метнув встревоженный взгляд на подругу, она безжалостно наступила каблуком на ногу брату. Тот взвыл и повернулся в её сторону.
   - Что ты стоишь? - прошипела герцогиня вместо ответа, - Изображай бурную радость и проси у графа руку его сестры. На коленях! Ну же, быстро! Это твой последний шанс получить эту женщину.
   Шарлю не нужно было повторять дважды. Особенно если команда действовать исходила от сестры. Бесцеремонно отодвинув с дороги Лоренцо, герцог устремился к обнимавшейся парочке, стиснул плечи графини мёртвой хваткой и буквально оттащил её от Бюсси. Не обращая внимания на недоумённый взгляд графа, он затараторил, не давая Регине прийти в себя:
   - Граф, как я счастлив вас видеть! Мы все с нетерпением ждали вашего возвращения. И, Бог свидетель, я дни считал до вашего приезда! Я знаю, что слишком тороплю события, но моё сердце не выдержит ни единой минуты тягостного ожидания. В ваших руках моя жизнь, моё счастье... Да что там, дальнейшая судьба всей нашей семьи! Граф, я на коленях прошу вашего согласия на наш брак с графиней де Ренель!
   Регина пошатнулась и в ужасе уставилась на Майенна. Но того уже понесло. Он бухнулся на колени перед Луи, увлекая за собой растерянную и мгновенно ослабевшую девушку. Шарль крепко держал её за руку, не давая подняться, и что-то безостановочно говорил Бюсси, а Регина ничего не слышала: кровь стучала в висках, как тревожный набат, сердце билось где-то в горле и перед глазами всё плыло и качалось. Неподвижным оставалось только бледнеющее с каждой секундой лицо Бюсси. "Это конец. Я потеряла его", - застыла в голове одна-единственная мысль и Регина покорилась отчаянному натиску Майенна. Она склонила голову, чтобы не видеть бьющих наотмашь укором чёрных глаз. А он понял это как робкое согласие со словами Гиза.
   - Однако, стоит мне отлучиться из Парижа, как моя сестра начинает тут же собираться замуж, - тяжёлые и холодные, как глыбы льда, слова падали на голову Регины, раскалывающуюся от боли и гулкого грохота крови где-то уже под самой кожей, - В прошлый раз я узнал об уже состоявшейся в моё отсутствие помолвке её с графом де Лоржем. Сейчас, не успел я появиться в городе, как у меня уже просите её руки вы, герцог. Интересно, что будет, когда я в следующий раз уеду?
   - Вы не ответили на просьбу моего брата, граф, - подала голос Екатерина-Мария.
   - Сначала я хотел бы поговорить с сестрой. По поводу её слишком часто меняющихся женихов. Собственно, я и пришёл в ваш дом за нею. Так что, прошу прощения, герцогиня, но сейчас мы вынуждены вас покинуть. Признаться, делаю это с большим сожалением, поскольку ваше общество, мадам, всегда было для меня праздником.
   Луи галантно поклонился Екатерине-Марии, весьма удачно изобразившей смущение, довольно грубо ухватил за локоть Регину, рывком поднял её с колен и вытащил на улицу. Лоренцо бесшумной тенью скользнул следом и преградил графу дорогу. Широко расставив лапы и обнажив клыки, он утробно рычал, не спуская беспощадных глаз с мужчины.
   - Это что ещё за чудовище? Пошёл прочь, мерзкое животное, - рявкнул Луи.
   Лоренцо замолчал и приготовился к смертоносному прыжку. От человека в плаще пахло вином, кровью, тоской и почему-то хозяйкой. Этот человек плохо обходился с его обожаемой госпожой, но угрозы и зла Лоренцо не чувствовал, как не ощущал и её страха. Его очень злило то, что не укладывалось в его простую и твёрдую собачью логику. Чужой человек, хватавший хозяйку за руку и куда-то тащивший её против воли, был Врагом. И всё же Лоренцо должен был услышать голос хозяйки, её чёткий и ясный приказ. В противном случае ему придётся убить человека в плаще. Так уж он был устроен, так уж его учили. В его собачьем мире был один закон - слово хозяйки. Луи этого не знал и потому готов был шагнуть навстречу своей смерти, если бы голос Регины не опередил бросок чёрной могучей тени.
   - Лоренцо, тихо! - прикрикнула она, - Это свои. Домой, Лоренцо. Иди рядом.
   Недовольно покосившись на Луи, пёс подошёл к хозяйке, втиснулся между ней и графом, всем своим видом давая понять, что он и пойдёт рядом, плотно прижимаясь к её юбкам.
   - Я, кажется, задал вопрос. Что это за зверь? - Луи раздраженно дёрнул Регину за руку.
   - Это мой пёс. Он охраняет меня. Его зовут Лоренцо.
   Луи удивлённо поднял брови:
   - Великолепный?
   - Что?
   - Лоренцо, спрашиваю, Великолепный? Что ж, в чувстве юмора тебе не откажешь. Откуда он у тебя?
   - Подарок герцога Жуайеза.
   Луи споткнулся на ходу:
   - Кого?!
   - Герцога Жуайеза, - терпеливо объяснила Регина, - Видишь ли, экс-фаворит короля гораздо более озабочен моей безопасностью, чем ты. И не надо так кричать. Лоренцо не любит громких звуков.
   - Тебе кто-то угрожает? - едва слышно спросил Луи и даже Регина почувствовала, как холодные каменные тиски сжали его сердце.
   Бесстрашный Бюсси, который никогда в жизни ничего не боялся, от ужаса готов был потерять сознание, как старая дева. Пока он бесился от ревности и нелепой обиды в Анжу, ей грозила опасность!
   - Нет-нет, - поспешила успокоить его Регина, боясь, что Луи узнает о её позоре, - просто Жуайез, как и ты, был обеспокоен количеством претендентов на мою руку и сердце, вот и решил вооружить меня. На всякий случай. Просто по доброте душевной.
   Объяснение было предельно нелепым, но встревоженный Луи, на её счастье, тоже не способен был логически рассуждать сейчас.
   - С каких это пор фаворит короля беспокоится о тебе? - подозрительно поинтересовался Бюсси.
   - Экс-фаворит, - со значением поправила его Регина, - Он мой друг. Настоящий, очень хороший, добрый друг. И с Лоренцо тебе придётся подружиться.
   Луи пожал плечами и ничего не сказал. Он отвязал коня, запрыгнул в седло, поднял Регину и усадил перед собой, свистнул Лоренцо и крупной рысью пустил коня к улице Гренель. В это время года темнело рано и сейчас сгустившиеся сумерки и холодный туман с берегов Сены опустились в полутёмные переулки, пряча двери и вывески зданий, лица людей и вывернутые камни мостовых. Люди-призраки плутали по неузнаваемым улицам, лодки-призраки медленно плыли по реке и голоса лодочников гулко разносились над водой. Нереальный, мутный свет фонарей и шипение факелов расцвечивали холодный серый вечер, и только с площадей неслись громкие крики, смех, визг, взрывы петард и хлопушек и разноцветные брызги потешных огней.
   Луи выбрал кратчайшую дорогу, не особо обращая внимания на количество освещённых окон и редких фонарей над дверьми. Через минуту Регина уже дрожала от сырого, пронизывающего ветра и Луи, чертыхаясь на погоду и свою неосмотрительность, кутал её в свой плащ, прижимал к груди и согревал дыханием её озябшие тонкие пальцы. И как-то само собой получилось, что его губы коснулись её губ и не смогли уже оторваться. Они даже не целовались. Просто затихли, соприкоснувшись губами и боясь пошевелиться, и даже конь Бюсси остановился посреди улицы, прядая ушами и осторожно переступая с ноги на ногу. Отогревшаяся было под плащом графа Регина снова задрожала и, чтобы согреть её, Луи обнял её покрепче и задохнулся от ощущения хрупкости и гибкости женского тела, затянутого в плотный бархат. Пальцы его пробежали по узкой спине, по трогательным позвонкам на шее, зарылись в мягкие, тонко пахнущие волосы, сомкнулись на затылке и её нежные, горько-медовые губы дрогнули, превращая случайное соприкосновение в поцелуй. Плотная занавесь тумана укрыла их от мира, и они целовались, уже ни о чём не думая и ничего не боясь. В целом свете был сейчас только туман, недовольное ворчание Лоренцо и их непреодолимое влечение друг к другу. Их несло этим поцелуем в бездну, которой нет имени, несло неудержимо и стремительно. Шумное дыхание и мучительные стоны заглушались бешеным грохотом сердец. Кровь уже закипала в жилах и ревела на пределе возможного. И, казалось, нельзя прерывать этот поцелуй, иначе небо непременно обрушится всей своей тяжестью на землю, и земля содрогнётся и уйдёт из-под ног, и наступит тот обещанный конец света.
   Но Луи уже мало было этого слияния губ, этого жара, вырывавшегося из-под бархата платья. Живой огонь трепетал в его руках и вот-вот готов был вырваться на волю и сжечь всё вокруг себя.
   - Подожди, сейчас, сейчас, - шепнул он, отрываясь от губ, потрескавшихся от полыхавшего внутри пожара.
   Он пришпорил коня и пустил его бешеным галопом вдоль улиц. Прохожие едва успевали увертываться из-под копыт графского коня. Нескольких человек перепугал до полусмерти и сшиб с ног летевший следом Лоренцо. Регина из последних сил цеплялась за плечи брата, пальцы её скользнули ему под рубашку и их обожгло, ударило неистово бившееся под кожей сердце. Она осыпала быстрыми, жадными поцелуями его колет, воротник-голилью, шею, грудь под расстегнутым колетом, а он прижимал одной рукой её голову к своему телу и умолял прекратить эту сладкую пытку хоть на время, иначе у него не хватит сил добраться до дома.
  
   Он любит меня! Любит. Меня. Он вернулся из-за меня. Он желает меня так же сильно, как и я Его. И гори оно всё огнём! Я буду с Ним. Я буду принадлежать Ему. И больше ничего не нужно скрывать. Ничего не нужно бояться. И отступать некуда. Он всё знает. И у Него тоже нет другой дороги.
   Как странно... Я всегда думала, что в тот миг, когда Он поцелует меня, моё сердце вспыхнет и сгорит от счастья, и я умру. Но вот Он целует меня без счёта, и обнимает меня, и дрожит под моими прикосновениями. А я живу. И отвечаю на Его поцелуи, и осмеливаюсь ласкать Его. Я жива!!! Я впервые по-настоящему чувствую себя живой. Я слышу шёпот тумана и вижу ветер со стороны набережной, я чувствую вкус зимнего холода и дыхание тёмного неба.
   Теперь всё будет иначе. И я буду счастлива. И я смогу, наконец, отдать Ему свою любовь. Он узнает теперь, что я люблю Его, как другие дышат и пьют воду, - так же легко и естественно и так же необходимо. И вечно. От первого дня рождения и до последнего глотка воздуха.
   Наверное, я схожу с ума, потому что того, что сейчас происходит, наяву просто не может быть. Но я хочу сойти с ума вместе с Ним...
  
   Конь летел галопом по тёмным туманным улицам, и наездник со своей драгоценной ношей чудом не свернули шеи, когда он споткнулся в узком переулке почти возле самого дома. Наконец, конь вынес их на улицу Гренель и остановился возле знакомых ворот. Луи спрыгнул на землю, мгновением позже Регина скользнула в его объятья и они замерли, боясь отпустить друг друга, прижавшись лбами и не в силах вымолвить ни слова. Только громкое, учащённое дыхание и судорожное переплетение рук всё сказало за них.
   - Конь, - еле слышно выдохнула Регина, ткнувшись губами куда-то в колет брата.
   - Что - конь? - так же выдохнул он ей в затылок.
   - Надо позвать слуг. Отвести твою лошадь на конюшню. И Лоренцо спровадить на кухню.
   - Слуги нас увидят.
   - Тебе уже не всё равно? - светлые глаза сияли в сумерках ярче тысячи огней.
   Счастье выплёскивалось из этих глаз и заливало своим сиянием всю улицу, накрывало с головой Луи и не было совершенно никакой возможности добровольно отказаться от этого ослепительного потока.
   - А! - Луи тряхнул головой, подхватил невесомое, горячее, запертое в бархат тело, прижал к груди.
   Регина мгновенно обвила руками его за шею, потянулась к губам вся, без остатка. Граф ногой распахнул ворота и понёс сестру в дом. Он не замечал поспешивших следом Лоренцо и коня, не замечал выбежавших навстречу пажа и конюха. Он держал на своих руках весь свет, всё счастье этого мира. Самую главную, самую манящую загадку в своей судьбе. И ответ на все вопросы, разгадка этой тайны была совсем близко. Несколько десятков шагов до дверей, вверх по лестницы и до порога спальни. Несколько минут уже заканчивающегося ожидания, томительного и желанного. Ему бы выдержать эти несколько минут, справиться с собой, а потом мир упадёт к их ногам. Каждый шаг отдавался оглушительным ударом сердца, взрывом взбесившейся крови в клетке плоти.
   Перепуганный дворецкий настежь открыл перед ними двери, Луи шагнул в озарённый сотнями свечей дом, не удержался - ликующе выкрикнул имя Регины и закружил её по залу.
   И так, кружась, они налетели на гостей...
  
  
   Регина беспомощно переводила взгляд с каменеющего на глазах лица Бюсси на растерянную улыбку Филиппа. От неожиданности Луи едва не выронил её из рук, но де Лорж, как всегда, оказался рядом и просто забрал её, притихшую, испуганную, в свои объятья. Так они и стояли втроём целую вечность: тяжело дышащий, бледный Луи, протянувший руки к Регине, она сама, ещё смотрящая на него, но уже прислонившаяся к Филиппу, и Филипп, обнимающий её и не сводящий упрямого взгляда с Бюсси. И за всей этой немой сценой наблюдала Анна Лаварден, ровным счётом ничего не понимающая в происходящем.
   Бюсси пошатнулся, как от удара, и уронил руки. Мир, ослепительный, искрящийся, звенящий, рухнул в один миг, расколовшись на сотни неподъемных каменных глыб, раздавивших своей тяжестью его сердце. Он взглянул на Регину: опустив ресницы, она не говорила ни слова и только дрожащие пальцы её обвились вокруг надёжной руки Филиппа. По её божественному лицу ничего невозможно было прочесть, а покрывало ресниц прятало ответ на единственно важный вопрос. В зале повисла почти осязаемая тишина, липкая и густая. "Она всеми нами только играет, - мелькнула горькая, как полынь, догадка у Луи, - Убивает время. Сравнивает и выбирает. И, судя по всему, выберет, в конце концов, нашего добренького, чистенького Филиппа. Что ж, на её дороге я становиться не буду. Женщина всегда права. А Регина не просто женщина - она Богиня. Мне ли с нею спорить. Мне ли ломать ей жизнь". И он отступил назад, улыбнулся:
   - Полагаю, твой визит, мой друг, тоже закончится просьбой руки и сердца моей сестры?
   Регина ещё могла остановить его, ещё могла спасти тот живой, сверкающий и поющий водопад счастья, открывавшийся перед ними каких-то две минуты назад. Но появление Филиппа она приняла как знак свыше. Филипп всегда оказывался рядом в самые тяжёлые часы её жизни, он всегда спасал её от беды, всегда находил нужные слова. Видимо, и на этот раз небеса послали его, потому что он один мог удержать её на краю, спасти от вечного проклятия её душу и душу Луи, не позволить им искалечить свои жизни. Они провели бы вместе эту ночь, а наутро Луи проклял бы её и себя. И стоила ли одна-единственная ночь бреда и страсти долгих лет взаимных обвинений и горечи? И кто знает, какую бы цену пришлось заплатить благородному графу де Бюсси за страшный грех, в который его вовлекла она?
   Но не это было главной причиной. В присутствии Филиппа что-то менялось в ней, будто просыпалась какая-то другая Регина, спокойная, нежная, мудрая. И счастливая. Та, которой не касалась дикая, кровосмесительная страсть. Та, которая была бесконечно далека от придворных интриг и мести. Простившая все обиды и забывшая ужасы Блуа. Регина, которая родилась однажды на виноградниках Бордо.
   Это она прильнула к Филиппу, и он, чувствуя смутную тревогу за неё, решительно положил руку на её плечо и кивнул Бюсси:
   - Да, Луи, ты не ошибся. Я приехал объясниться с тобой, раз уж наша последняя встреча закончилась...м-м-м
   - Не очень хорошо, - подсказал Бюсси.
   - Да, именно. Не очень хорошо. Мы много лет были с тобой настоящими друзьями и, думаю, это поможет нам понять друг друга и сейчас. Я не знаю, чем так разозлило тебя желание Регины погостить в моём доме. Хотя, признаться, на твоём месте я бы тоже отстаивал честь семьи. Но ты же сам не однажды высказывал своё желание видеть сестру графиней де Лорж. И я снова прошу у тебя благословения на мой брак с нею.
   - Знаешь, сейчас я как-то не готов к принятию столь кардинальных решений, - Луи качнул головой и едкая усмешка исказила его безупречное лицо, - Сегодня все как сговорились. У меня такое чувство, что весь Париж собирается жениться на моей сестре, а я буквально час назад переступил порог родного дома после долгого отсутствия. Думаю, будет разумнее, если мы все поужинаем в спокойно обстановке, обсудим всё еще раз и придём к окончательному решению. К тому же я давно не виделся с сестрой и хотел бы услышать, чего она сама хочет. Ваше сиятельство, распорядись, чтобы нас всех накормили как можно скорее и приготовили комнаты для гостей, поскольку наш общий друг прибыл не один.
   Луи вопросительно посмотрел в сторону Анны, делавшей какие-то отчаянные знаки Регине. Регина проследила за его взглядом и, увидев подругу, слабо улыбнулась, приветствуя её.
   - Это моя кузина, - пояснил Филипп, - Анна, подойдите, пожалуйста, я хочу представить вам своего лучшего друга Луи д'Амбуаза, графа де Бюсси.
   Залившаяся пунцовой краской Анна сделал несколько неуклюжих от робости шажков в сторону мужчин и, кое-как справившись со смущением, более-менее грациозно присела в реверансе. Луи окинул молодую женщину оценивающим взглядом с ног до головы, по-видимому, остался доволен, и обернулся к Регине. Она снова спрятала под ресницами и беспомощной улыбкой всё, что творилось у неё в сердце, и граф шагнул навстречу Анне Лаварден. Филипп представил их друг другу, мельком упомянув о том, что Анна и Регина успели подружиться ещё в Бордо. Замиравшая от счастья Анна протянула графу руку для поцелуя и когда он, коснувшись дрожащих пальцев своими губами, заглянул ей в глаза, она поняла, что пропала окончательно и бесповоротно. Луи тоже это понял - для такого опытного героя-любовника не составляло труда прочесть все мысли и чувства неопытной провинциалки на её простодушном личике. Он ещё раз обернулся к Регине, но та уже что-то шептала Филиппу и доверчиво прятала лицо у него на плече. Злость, обида и мальчишеское желание ударить несносную девчонку так же больно завладели им сейчас всецело. И Луи с обворожительным нахальством придворного сердцееда взял Анну под руку и, отпустив пару дежурных комплиментов, увлек её к пылающему камину.
   Регина скользнула равнодушным взглядом по уединившейся парочке, отметила неожиданно расцветшее лицо Анны и лихорадочно блестящие глаза брата. "Это конец", - вдруг осознала она и сама испугалась этого понимания, и чтобы спрятаться от своего страха, от сияющей Анны и соблазняющего голоса Луи, она выскользнула из залы и, пробежав по коридорам, ворвалась на кухню.
   Даже в обители урсулинок кухня всегда была её убежищем от житейских неурядиц и душевных бурь, а уж в своём доме она проводила на ней больше времени, чем где бы то ни было. Гудение огня в очаге, беготня поварят, деловитое ворчание кухарки, бульканье воды в огромном котле успокаивали её лучше всяческих лекарств и бессмысленных слов. Здесь всегда было тепло и уютно. Здесь всегда вкусно пахло свежей сдобой или измельчёнными и оттого одурманивающими своим ароматом пряностями и травами; здесь аппетитно шипел и плевался соком на вертеле бараний бок, томились в медном котле овощи, истекали соком в глубокой сковороде карпы. Чтобы не мешаться под ногами и не смущать поварят, Регина обычно устраивалась где-нибудь в углу, на бочке с яблоками, предварительно стащив со стола кусок жёлтого, остро пахнущего сыра и огромное, прозрачно-розовое яблоко или горбушку горячего хлеба, с аппетитом грызла это лакомство и наблюдала за кухонной вознёй, наслаждаясь покоем, теплом, едой и облаком ароматов, от которых слюнки текли.
   Но сегодня Регина просто укрылась здесь, чтобы получить короткую передышку, собраться с силами и принять очередной удар, не согнувшись, улыбаясь и делая вид, что всё складывается замечательно. Она прислонилась к двери, закрыла глаза, вдыхая тёплый, насыщенный всевозможными запахами воздух, заставила отступить назад готовые пролиться слёзы и шагнула к очагу.
   - Жанна, - позвала Регина кухарку, но голос сорвался и на какое-то мгновение она испугалась, что вообще никогда не сможет говорить.
   Она ухватила за ухо пробегавшего мимо вихрастого поварёнка и знаками объяснила ему, чтобы позвал Жанну и заодно принёс вина. Что уж мальчишка сказал Жанне, Регина не услышала, но кухарка, привычным жестом вытирая руки о передник, поспешила к графине, раздавая на ходу указания своим помощникам. Шустрый поварёнок, однако, опередил её и сунул в руки Регине целую бутылку вина, преданно глядя при этом снизу вверх и так заразительно улыбаясь, что графиня не удержалась и тоже улыбнулась в ответ, чувствуя, как боль внутри понемногу начинает отпускать её сердце. Подоспевшая Жанна отвесила мальчишке неласковую затрещину:
   - Болван, кто же хозяйке вино в бутылке подаёт? Не мог догадаться в бокал налить? Учишь вас, деревенщину, учишь, всё без толку.
   Но Регина тем временем лихо приложилась к горлышку бутылки и, после нескольких глотков обретя способность говорить, вступилась за бедолагу:
   - Жанна, не ругай его, я сама велела так подать.
   Поварёнок напоследок благодарно блеснул улыбкой и поспешил скрыться подальше от строгой кухарки. Женщина недовольно покачала головой, всем своим видом показывая госпоже, что зря та балует сорванца.
   - Жанна, поспеши с ужином, у нас гости. Стол пусть накроют на четверых, будут граф де Лорж с кузиной. Вино нальёте из бочонка в дальнем углу подвала, ну, ты знаешь, для особых случаев, самое лучшее. Кузина Филиппа жуткая сладкоежка, но вообще за столом клюет, как птичка. Я ничего не хочу. У хозяина, думаю, тоже нет аппетита. А вот граф де Лорж с дороги, устал, оголодал, так что побольше мяса, хлеба и рыбы. Думаю, ты меня поняла и распорядишься дальше сама.
   Убедившись, что кухарка всё сделает, как надо, Регина вышла из кухни, не выпуская бутылку из рук, и в коридоре нос к носу столкнулась с Филиппом, отправившимся на её поиски. Граф молча забрал у неё вино, одной рукой притянул её голову к своей груди и нежно поцеловал в затылок.
   - Всё хорошо, - шепнул он ей, умело скрывая уже привычную горечь в голосе.
   Филиппу никогда ничего не нужно было объяснять. То, что Регина его не ждала, было видно невооружённым глазом. Слухи о её бурном романе с герцогом Майенном докатились до порога его дома. А теперь он своими глазами увидел, кого она любила в действительности. И это была не любовь брата и сестры, но обжигающая страсть мужчины и женщины. Вот только Филипп заметил, что боли и отчаяния в каждом жесте, в каждом взгляде Регины было намного больше, чем любви. И что он мог ей сказать? В чём имел право обвинить? Над ней не было судьи и быть не могло. Её красота оправдывала всё, искупала любой грех.
   - Не оставляй меня, пожалуйста, - всхлипнула под его ладонями Регина и обвила его руками.
   - Я же дал слово никогда тебя не оставлять, - ответил ей Филипп и, к своему несказанному облегчению, Регина не услышала в его словах ничего, кроме всепрощающей любви и теплоты, - Пойдём, Анна и Бюсси, наверное, уже потеряли нас.
  
   Анна и Бюсси никого не теряли, потому как были неожиданно увлечены друг другом. Впрочем, в случае Анны это не было неожиданностью: в темноглазого графа она влюбилась в первого взгляда. И так же мгновенно поняла, что у неё нет и не будет никаких шансов: граф слишком хорош для неё, ему вровень только королевы. Впрочем, безнадёжно теряющийся на его фоне Филипп сумел ведь как-то покорить сердце его красавицы-сестры, которая казалась сошедшей с недосягаемых высот богиней, недоступной, гордой и всемогущей. Быть может, чудо повторится и Благородный Бюсси обратит свой взор на тихую провинциалку. В чём-то Анна оказалась права: Луи действительно обратил на неё своё внимание, и тому были две причины, к чуду мало относящиеся. Во-первых, он жаждал элементарной отместки. Если Регина выбрала Филиппа, то её брат просто не был бы знаменитым Бюсси, если бы в тот же миг не нашёл ей какую-никакую замену. А то, что "заменой" оказалась кузина де Лоржа, только добавляло необходимую остроту к неостывшему блюду под названием "месть". Во-вторых, Луи буквально потрясло сходство двух девушек. Переоденься Анна в платье графини де Ренель и закрой лицо вуалью - и никто не различит их. У них даже форма рук и изгиб шеи были одинаковыми, разве что Анна в силу природной скромности была изящнее и грациознее в движениях, в то время как в каждом жесте Регины струилась властная царственность древней королевской крови.
  
   Она лишь бледная тень, слабый отблеск Тебя. Но зато в её взгляде я вижу чистую, как хрусталь, любовь и простодушную наивность неискушенного создания. На дне её голубых глаз не бушует пламя ада, не клокочет вулкан страстей. И мне хочется окунуться в ласковые волны её обаяния в надежде, что однажды и меня прибьёт к какому-нибудь спокойному берегу, к обыденности семейного очага "как у всех". И не надо будет вечно гореть на огне безумства, беситься от ревности и тоски, и неутолимых желаний. И не надо будет мучить ни Тебя, ни себя.
   Может, это и нечестно с моей стороны. По отношению к Тебе, по отношению к Анне. Но сейчас это единственный выход. Я устал от той боли, которую Ты ежеминутно причиняешь мне.
   Ты права сейчас, выбирая Филиппа. И для меня лучшим выходом была бы Анна. Пусть хоть двух человек на земле мы сделаем счастливыми. А наша с Тобой любовь погубит всех...
  
   Регина за ужином давилась куском хлеба. Вино постоянно проливалось из бокала то на скатерть, то на рукава; сыр крошился и попадал не в то горло и она кашляла до слёз; мясо не отрезалось от костей и нож то и дело вываливался из рук и со звоном падал под стол. Недоумевающая Анна удивлённо смотрела на подругу, не понимая, куда вдруг исчезли её безупречные манеры и крестьянский аппетит. Сама-то баронесса была на высоте и даже пару раз блеснула довольно остроумными шутками, чего Филипп отродясь за ней не замечал. В-основном, говорили наперебой только она и Бюсси, Филипп включался в разговор, только если обращались непосредственно к нему. Регина хранила тяжёлое, мрачное, как родовой склеп, молчание. Де Лорж не сводил с неё погрустневших, встревоженных глаз и молился, чтобы этот ужин поскорее закончился.
   Притихшие слуги двигались бесшумно, словно тени, разве что недавно принятая служанка пару раз с грохотом уронила огромное фамильное блюдо, к счастью, пустое. Но этот оглушительный звон заставлял всех вздрагивать, пока Регина, потеряв всяческое терпение, не сверкнула гневным взглядом на неумеху так, что та выпорхнула из залы и спряталась на кухне. Дрожащее пламя свечей отражалось в сверкающих зеркалах, играло в серебре и хрустале посуды и в этих волшебных отблесках оживали старинные гобелены и портреты. Библейские царевны и рыцари в роскошных доспехах молча взирали со стен на хозяев замка и их нежданных гостей и, казалось, покачивали головами. Многое повидавшие на своём веку, вышитые и нарисованные герои знали прошлое и будущее и видели витавшие над столом призраки затаившихся страстей и грядущих бурь.
   - Так что же, всё-таки, заставило тебя покинуть свой замок и вернутся в столь нелюбимый тобой растленный Париж? - поинтересовался Луи, ополаскивая руки в глубоком золотом блюде с розовой водой.
   - Наверное, потому что ангелы живут только в этом городе, - улыбнулся Филипп и красноречиво посмотрел на Регину.
   Луи качнул головой, хищно оскалился:
   - Вполне предсказуемый ответ. Я мог бы и не спрашивать. Но ведь ты же приехал не только за тем, чтобы полюбоваться несомненной красотой моей сестры? Насколько я могу судить, в Бордо тоже есть на что посмотреть, да и ангелы там с некоторых пор появились.
   Анна зарделась, пряча счастливую улыбку.
   Регина метнула в сторону брата ревнивый, яростный взгляд.
   Филипп, чувствуя приближающуюся бурю, поспешил перевести разговор в другое русло:
   - Нет, конечно, хотя эта причина - основная. Но я давно обещал кузине показать ей Париж, вывести в свет, пусть развеется немного.
   - А у тебя временами бывают неплохие идеи, дружище! - почти натурально хохотнул Луи, делая вид, что не заметил презрительного фырканья сестры.
   - Но у меня был особый повод вернуться в Париж. Насколько я понимаю, ты только сегодня приехал из Анжу, так что тебе, наверное, хотелось бы поговорить сначала с Региной, разобрать семейные дела, пересмотреть корреспонденцию и прочие мелочи. Так что давай причины моего визита отложим до завтра.
   Луи пожал плечами:
   - Не возражаю. Утро вечера мудренее. Заодно и с Региной обсудите свои дела. Наедине. При мне она что-то не хочет откровенничать.
   - Потому что мои откровения в этом доме никому особо-то и не нужны, - обронила Регина с отсутствующим видом.
   За столом воцарилось неловкое молчание.
   Анна чувствовала себя не в своей тарелке. До сегодняшнего дня о взаимоотношениях в семействе Бюсси она знала только из редких рассказов Филиппа и самой Регины, и потому ей представлялись возвышенные, трогательные чувства, которые питали друг к другу брат и сестра. Регина, по её мнению, боготворила брата - ну, здесь-то она почти не ошибалась, - и его слово являлось для неё истиной в последней инстанции, а благородный Луи, должно быть, баловал и всячески опекал младшую сестрёнку и видел в ней прелестного беззащитного ребёнка. Как выяснилось, бури в доме Бюсси гремели довольно грозно и без каких бы то ни было явных причин, и нежно любящие друг друга родственники обменивались злыми, некрасивыми упрёками и обвинениями. Хотя, по твёрдому убеждению Анны, Регина как младшая, и к тому же женщина, могла бы и не перечить графу. Благородный Бюсси не может просто так, безо всяких оснований разговаривать с ней в таком тоне, следовательно, за Региной действительно есть вина.
   Размышления Анны прервал ослабевший голос графини:
   - Приношу свои извинения, но у меня сегодня был нелёгкий день и я неважно себя чувствую. Я желаю вам приятно провести вечер. Комнаты для гостей уже приготовили, Иветта проводит вас.
   Рассеянно потирая шею, она поднялась из-за стола и вышла, оставив в зале лишь зыбкое облако своих знаменитых на весь Париж духов.
   Через полчаса, небрежно позёвывая, сославшись на крайнюю усталость, поднялся в приготовленную для него спальню Филипп. Всецело поглощённая рассказами Луи о ратных подвигах, его песнями и философскими сентенциями, Анна даже не заметила ухода Филиппа. Граф де Бюсси проводил друга взглядом, отчаянным напряжением воли поборов искушение проверить, не в спальню ли Регины свернёт он по дороге.
   А Филипп между тем действительно направлялся в комнату Регины. Дверь была не заперта, он вошёл, по-хозяйски защёлкнул замок, скинул на ходу колет. Спальня была освещена тремя свечами в тонком, высоком канделябре. Грустный серебряный ангел, скорбно уронивший крылья, держал в сложенных ладонях одну свечу, две других поднимались из переплетённых стеблей у его ног. Регина не спала, сидела на подоконнике, укутавшись в бесценный кашемировый палантин, обхватив руками колени и склонив на них голову.
   - О чём задумалась, моя богиня? - тихо спросил Филипп, невольно залюбовавшись её профилем.
   Казалось, что спальня была озарена не трепетным пламенем свечей, но сиянием, которое излучали волосы и кожа девушки.
   - Ни о чём, - полушёпотом ответила Регина, - просто жду, когда ты догадаешься придти.
   - Извини, пришлось задержаться. Я же не мог бросить Анну на растерзание Бюсси.
   - Ну, не такой уж он кровожадный хищник, да и насколько я могу судить, Анна вовсе не прочь оказаться на месте добычи.
   - Ты права, пусть они сами разбираются. Я беспокоюсь только за тебя.
   Регина удивлённо приподняла брови:
   - Я не вижу повода для беспокойства.
   Филипп улыбнулся одной ему свойственной улыбкой, лучистой и светлой.
   - Ты можешь простудиться. На улице холодно и от окна дует. Иди ко мне, я тебя отогрею.
   Девушка легко соскользнула с подоконника, шагнула к Филиппу и прижалась щекой к прохладному батисту его рубашки. Он, радостно вздохнув, обнял её, нашёл губами её губы.
   - Ты позволишь мне остаться сегодня с тобой? - прерывая поцелуй, спросил он её.
   Она лукаво стрельнула глазами:
   - А не передумаешь жениться на такой вздорной особе?
   Филипп зарылся лицом в пушистые, остро пахнущие дурманными травами волосы:
   - Господи, Регина, если бы ты могла себе представить, как я тосковал по тебе! Как мечтал вновь хотя бы увидеть тебя! После той ночи в лугах я больше ни о чём другом и думать не мог, ты меня совсем с ума свела. Скажи, ты вспоминала обо мне хоть изредка?
   Регина обвила руками его плечи, осыпала короткими, лёгкими поцелуями его лицо и увлекла к постели:
   - Как могла я забыть всё это? Ни единого дня после отъезда не была я счастлива. И чтобы ни услышал ты в Париже, в Лувре - не верь никому. Я осталась верна тебе. Никто другой не владел моим телом и моим сердцем. Только ты. Слышишь, ты один. Я хочу повторить ту ночь. Снова и снова. Я так соскучилась по тебе, мне не хватало твоих губ, твоих рук, твоей любви.
   От одного звука её низкого голоса, от одного шального, брызжущего искрами взгляда он терял рассудок. Муки ревности, невысказанные упрёки, незаданные вопросы, боль сомнений - всё растворялось, исчезало под прикосновениями её невесомых рук. И он снова поверил в то, что она его любит. Ему очень хотелось в это поверить, к тому же доказательства, предъявленные ею в ту ночь, были совершенно неоспоримы.
   Регина знала, что Луи не спал. Она слышала его беспокойные, быстрые шаги в галерее, злое рычание и нервный смех за стеной. "Я забуду тебя. Я забуду тебя. Я убегу от тебя", - упрямо твердила она про себя и уже готова была сама поверить в это, если бы не рассвет.
   Свечи оплыли и погасли, но тусклые, больные лучи зимнего солнца просочились сквозь зелень портьер и наполнили комнату неясным утренним светом. И Филипп ушёл. Дабы соблюсти рамки приличия. Как будто никто не догадывался, где он провёл ночь, хм! Регина завернулась в тяжёлое, уютное одеяло, ещё хранившее тепло и запах Филиппа, и с облегчением провалилась в беспечную дремоту. Сладко нывшее после бессонной ночи и жадных мужских ласк тело требовало отдыха.
   Насмешливый, с тонким налётом презрения голос просочился в её сон, отравил зыбкое блаженство, в котором парила её душа. Регина вздрогнула и открыла глаза: так и есть, бледный, с осунувшимся от бессонной ночи лицом, над ней склонялся Луи. Горькая усмешка рваным шрамом уродовала его лицо.
   - Доброе утро, ваше сиятельство. Как провели ночь?
   - Спала как убитая, - не очень дружелюбно буркнула из-под одеяла Регина.
   - А я думал, ты до утра гадала, за кого же тебе всё-таки выйти замуж, чьё предложение принять...
   - Что тут долго думать, всё уже решено. Без меня.
   - ???
   - Не ты ли полтора года назад настоятельно советовал мне одарить своей благосклонностью Филиппа? Не ты ли толкал меня в его объятья, оставляя на его попечение всегда и всюду? - Регина совсем проснулась и теперь могла дать отпор ядовитым намёкам брата.
   - Значит, ты выбрала его?
   - Значит, я согласилась с твоим выбором и дала согласие графу де Лоржу. Если, конечно, в ближайшее время не поступит предложение от герцога де Жуайеза. Тогда, наверное, я передумаю и сбегу с королевским фаворитом прямо из-под венца.
   - Ну-ну, развлекайся дальше. Благо, в скором времени это уже будет не моей головной болью, - процедил сквозь зубы Луи и, круто повернувшись на каблуках, вышел из спальни, яростно обрывая дорогие фламандские кружева манжет.
   Продлись этот бессмысленный разговор ещё пару минут, и он бы не сдержался, оторвал бы не кружева с безвинной рубашки, а рыжеволосую голову сестры от плеч. Бело-розовых, хрупких, невыносимо нежных. Зацелованных Филиппом.
  
  
  
   К завтраку Регина не вышла, дождалась, когда Филипп с Анной отправятся в парижский дом де Лоржа на улице Кенкампуа, по соседству с колокольней Сен-Маглуар, потом по чёрной лестнице спустилась в кухню и без аппетита перекусила вместе с обалдевшими от удивления поварятами. Возмущённая до глубины души подобным поведением своей воспитанницы, Франсуаза стояла у неё над душой, как курица-наседка, и беспрестанно ворчала:
   - И где же это видано, чтобы урожденная Клермон подъедала остатки ужина наравне со слугами, да ещё на кухне! К гостям не вышли, брату доброго дня не пожелали, а с сопливыми поварятами запанибрата скачут по чёрной лестнице и уплетают остывшие объедки! Матушка ваша в гробу переворачивается, глядя на такое непотребство!
   Регина время от времени тяжело вздыхала, всем своим видом показывая, до чего же ей надоели нравоучения кормилицы, однако в спор не вступала, по опыту зная, что ничем хорошим это, как правило, не заканчивается. Наконец, её терпение лопнуло, она стукнула кулаком по столешнице:
   - Я сейчас отправляюсь на Монмартр к своему духовнику, а ты проследи, чтобы к моему возвращению была приготовлена горячая вода, душистое мыло от Рене-флорентийца, розовое масло, новые юбки, которые я на той неделе купила у фламандских купцов, и моё любимое платье из золотого шёлка. И никаких расспросов, советов и пререканий! И пусть Иветта немедленно уберётся в моей спальне. Кстати, с сегодняшнего дня чтобы больше ни одна горничная, кроме неё, не совала туда свой нос. Мне надоели сплетни и домыслы, которые некоторые служанки выносят из этого дома, а в частности, из моей спальни. Никого не касается, чьи платки и манжеты валяются под моей кроватью.
   Она с грохотом захлопнула за собой дверь, успев услышать, как разъярённо зашипела на горничных Франсуаза.
   - Надо было пораньше напустить на этих девчонок мадам Беназет, - усмехнулась про себя Регина и, довольная собой, поднялась на второй этаж.
   Позвонив в колокольчик и вызвав Иветту, Регина торопливо оделась, свистнула Лоренцо и отправилась на Монмартр. Оглянувшись на дом, она увидела, как в окне кабинета Луи мелькнуло и исчезло любимое лицо. Вызывающе вздёрнув подбородок, Регина решительно продолжила свой путь. В первую очередь, нужно было объясниться с Этьеном, внушить ему, что её брак с Филиппом - необходимость. Нужно было обеспечить себе более определённое положение при дворе, к тому же династические интересы, продолжение рода, желание брата и прочее-прочее... Этьен всегда верил каждому её слову, поверит и на этот раз, главное - не потерять свою власть над ним, иначе их с Катрин честолюбивые планы рухнут, как карточный домик. Сложнее будет объясниться с ревнивым Майенном. Пожалуй, эту опасную миссию лучше будет возложить на герцогиню.
   Размышляя в таком духе, Регина вышла к Монмартру. Угрызения совести и нехорошие предчувствия беспокойно ворочались в её душе, но дело надо всегда доводить до конца. Этому её учили ещё в монастыре, правда, матушка-настоятельница, твердя это, имела в виду несколько иное, нежели соблазнение монахов и государственные заговоры. Собравшись с духом, Регина вошла в левый придел, слабо освещённый догоравшей свечкой.
   Этьен стоял на коленях перед распятьем и жарко шептал что-то на своей извечной латыни с сильным бретонским акцентом. Худенькие, мальчишеские плечи его под сутаной изредка вздрагивали и от этих едва сдерживаемых рыданий сердце Регины защемило от острой, незнакомой жалости.
   - Этьен, - она положила леденеющую руку ему на плечо, - извини, что прерываю твою утреннюю молитву.
   Юноша резко обернулся и его вмиг просиявшие глаза без слов сказали ей, что единственная молитва для него - её гордое имя.
   - У меня плохие новости.
   - Что? Что случилось? Вам снова угрожают?
   - Нет-нет, дело совсем в другом, - Регина опустилась рядом с ним на колени, нещадно пачкая в пыли кружевные юбки, - Вчера вернулся из Анжу мой брат. С ним приехал граф де Лорж.
   Этьен смотрел на неё, безмолвно умоляя о пощаде. Он всё уже понял.
   - Луи выдаёт меня замуж за графа де Лоржа. Это его окончательное решение. Он давно хотел этого брака, в самый первый день нашего знакомства с Филиппом. Мой брат уже всё решил. Я с самого начала предназначалась в жёны его лучшему другу.
   - А что же вы, ваше сиятельство? Вы тоже хотите стать женой графа? - голос Этьена упал до шёпота, беспомощного и слабого.
   Регина смахнула платком несуществующие слёзы, горько вздохнула и, сжав в руках дрожащую ладонь иезуита, зашептала:
   - Пожалуйста, не вини меня ни в чём! Мы ведь оба знали, что рано или поздно это должно было случиться. Так надо. Так принято. Интересы семьи - превыше всего, так было и будет всегда. Я всего лишь женщина, но женщина, принадлежащая к древнему роду Клермонов. Мы всегда несли высоко своё имя, свой герб. Один из Монтгомери - не просто блестящая партия для меня. Я могла легко стать супругой наследника одного из европейских престолов или членом Лотарингской ветви. Но Филипп - это лучшее, чего можно пожелать. Ты же понимаешь, что Филипп - мой лучший друг. Он единственный, кому Луи может доверить мою честь, мою жизнь. И он может меня защитить от придворных сплетен и клеветы и от посягательств короля. К тому же Филипп очень любит меня и сделает всё возможное для моего спокойствия и счастья.
   - А вы? Любите ли его вы?
   - Я? А разве кто-то спрашивает женщину, кого она любит и с кем хотела бы пойти под венец? Да и хочет ли она вообще быть чьей бы то ни было женой? Никому, кроме тебя, не важно, чего хочет моё сердце.
   Этьен начал осознавать, что теряет её. Теряет безвозвратно, безнадёжно. Свет этих глаз, нежность улыбки, мягкий бархат голоса теперь будут теперь принадлежать другому. Филипп, граф де Лорж, сможет прикасаться к её прозрачной коже, целовать до одури её губы, владеть её беззащитным, хрупким телом. Он будет полновластным хозяином этой редчайшей жемчужины и пусть даже он будет беречь её, как зеницу ока, Этьену от этого знания легче не становилось.
   Филипп де Лорж, несомненно, был достоин стать мужем Регины, вот только что оставалось делать ему самому? Завидовать чужому счастью и любоваться издали на ту, которую любил всем сердцем, больше спасения собственной души? Год за годом смотреть за её семейным счастьем, за тем, как рождаются и растут её дети? Довольствоваться встречами в церкви и долгими беседами, робкими взглядами и случайными прикосновениями? Каплями недопитого вина из чужого бокала... Он проклинал в душе своё низкое происхождение, свою бедность и нелепый закон целибата. Всё, что стояло между ним и любимой женщиной.
   - Что же будет теперь?! - горький вздох невольно сорвался с его губ.
   - Жизнь.
   Регина коснулась его щеки мимолётным, ускользающим поцелуем и оставила его коленопреклонённым наедине с безучастным изображением мёртвого бога.
   На улице её дожидался вечно недовольный отлучками хозяйки Лоренцо. Увидев, что она торопливо покидает церковь, пёс поспешил ей навстречу, ткнулся мокрым носом в ладонь.
   - Ну, что, мой умница? Какое счастье, что хотя бы тебе не нужно врать. Ты у меня всё понимаешь, ничего не просишь, никогда не разлюбишь. Жаль, что ты не мужчина, за тебя бы я пошла замуж, не раздумывая. Впрочем, может, оно ещё и лучше, что ты собака - люди гораздо хуже по своей природе.
   Пёс не сводил с неё преданных, мудрых глаз.
   - Ладно, здесь мы кое-как справились. Теперь нам нужно вернуться домой, привести себя в полную боевую готовность и ринуться в атаку на семейство Гизов. Если Катрин не испепелит меня взглядом в первые пять минут, то уж Майенн наверняка задушит в порыве ревности. Так что, Лоренцо, будь начеку!
   Лоренцо довольно заурчал, видимо, вспомнив вкус благородной крови Гизов.
   Вернувшись домой, Регина, к своему великому облегчению, брата не застала. В записке, которую ей передал новый паж графа Лион де Шарни, Луи сообщал, что решил нанести визит Анне Лаварден и заодно обсудить с Филиппом все формальности, касающиеся будущей помолвки Регины.
   - Ну и дьявол с тобой! - в сердцах она разорвала листок, исписанный мелким, нервным почерком брата. - Иветта, Франсуаза, Аньез! Где вас всех черти носят?! Сию секунду чтобы всё было готово для купания! И подайте мне обед через час, не то я с голоду помру!
  
  
   В то время, когда Регина нежилась в горячей, насыщенной запахами душистых трав воде, Луи прогуливался по набережной с Анной Лаварден. Филипп проверял счета, скопившиеся за время его отсутствия в Париже, и попросил друга показать Анне город.
   - Решил отыграться за тот вечер, когда я оставил Регину на твоё попечение? - лукаво блеснул глазами Луи.
   Женщины, конечно, всегда были и останутся единственным поводом для всей войн и дуэлей, но мужская дружба для них двоих никогда не была пустым звуком. Слишком многое связывало их столько лет, чтобы теперь стало невозможным найти компромисс. Тем более, что женщин в итоге оказалось две. Никому не обидно. Филипп искренне радовался, что всё так складывалось. По крайней мере, теперь появился шанс на то, что всё не окончится трагедией.
   - За тот вечер я буду благодарен тебе всю свою жизнь. И вряд ли когда-нибудь смогу отдариться. Думаешь, я не понимаю, что Анне никогда не сравниться с твоей сестрой? Но она хорошая девушка, добрая, чуткая. Только несчастливая и не очень умная. Не уверен, что ты воспылаешь к ней безумной любовью, просто - не обижай её.
   И Луи пообещал...
   Из таких женщин выходят хорошие жёны, покорные и ласковые. Но... таким не бросают под ноги короны, ради них не начинают войны и не покоряют государства. Из-за них не теряют последний рассудок. Пожалуй, Анна будет очень хорошей женой. Но лучше бы она была его сестрой или кузиной, как Филиппу. Бог, словно проснувшись, решил, видимо, наказать Бюсси одним ударом за все его грехи и проступки, дав ему в сёстры ту единственную женщину, которую Луи полюбил всем своим горячим сердцем, а в невесты - ту, что была бы для него лучшей из сестёр, преданной и нежной, о которой было так легко заботиться и так приятно опекать.
   Луи понимал, что никогда не сможет полюбить Анну даже тенью той любви, которую испытывал к Регине. Но он мог полюбить её как друга, как младшую сестру. Немного нежности, немного доброты и покровительственной снисходительности - Анна была благодарна и за это. Луи как-то исподволь начинал испытывать к ней ту трепетную теплоту, с какой всегда относился к ней и Филипп. Он часто и подолгу с ней беседовал, потому что, не отличаясь хорошо подвешенным языком и острым умом Регины, она обладала несомненным талантом внимательного и чуткого слушателя, и Луи всё чаще ловил себя на мысли, что рассказывает ей о себе гораздо больше, чем своей настоящей сестре. Ему нравилось баловать её и дарить милые пустяки и дорогие безделушки, от чего у неё на глазах каждый раз блестели трогательные слёзы признательности. Он учился оберегать её от изощрённых жестокостей и колкостей Лувра и опасностей парижских улиц, от злых языков и сплетен, от всего, что могло ранить её наивную, чистую душу, потому что прекрасно видел - у этого непритязательного полевого цветка никогда не будет беспощадных ядовитых шипов, которые так быстро появились у Регины.
   Анна радовалась не столько прогулке по Парижу, сколько обществу графа де Бюсси, и его царапнуло чувство неприязни, едва он это понял. Невольно он во всём сравнивал её с Региной. Уж его-то сестра в первый свой "парижский" день наверняка в неистовом детском восторге крутила головой во все стороны и широко распахнутыми глазами жадно смотрела на всё и бежала сломя голову туда, где что-то привлекало ей внимание. Кузина Филиппа, казалось, ничего и никого, кроме Луи, не замечала. Другому мужчине бы это польстило, но Бюсси, избалованного и пресыщенного женской любовью, это только раздражало. Анна слушала его голос, но не то, что он говорил. Она смотрела, но не видела. Миловидная, недалёкая кукла. Такая же, как миллионы других. Добрее, нежнее и скромнее Регины бесспорно, но на этом её достоинства заканчивались.
   Вот и сейчас он гулял с ней по городу, как тысячу лет назад гулял с Региной. Через главный подъезд Дворца правосудия, миновав часовню, они вышли на набережную. Западая часть Сите, узкая, обдуваемая студёным ветром, вдавалась в этом месте в реку, словно корма плывущего в тумане корабля.
   - Смотри, - Бюсси протянул руку вперёд и девушка тихо ахнула, очарованная открывавшейся здесь панорамой.
   Прямо перед ней медленно катила свои глубокие серые воды ленивая и древняя Сена и поднимался из туманной предрассветной дымки правый берег с протянувшейся вдоль него вереницей величественных и прекрасных зданий, столетиями украшавших Париж. Слева зеленел восхитительный Тюильрийский сад, окаймляя боковое крыло этого замка, который нынешний король почему-то недолюбливал. Чуть ближе возвышался над окрестностями великолепный, порочный, властный и мрачный Лувр. Дальше взгляд упирался прямиком в церковь святого Жермена, а справа можно было увидеть силуэты Шатле и Ратушу. И всю эту застывшую каменную сказку гранитной чертой отделяла от тихо плескавшей в берега реки набережная.
   От холодного ветра щёки Анны горели румянцем, вздёрнутый нос и округлый подбородок тоже покраснели, но от этого она казалась ещё прелестней. Синие глаза её радостно сверкали и дарили Луи беззаветной любовью, и в каждом слове женщины звучало искреннее, неподдельное восхищение. Она была околдована графом, заворожена его голосом, его умом, его утончённой красотой. Когда он склонялся к её руке и отогревал в своих ладонях её озябшие пальцы, Анна переставала дышать, боясь спугнуть сбывающуюся наяву мечту.
  
  
   Регина явилась к Гизам, что называется, во всеоружии. Чтобы Екатерина-Мария с первого взгляда поняла, что подруга настроена решительно и возражать ей бессмысленно. Но при этом - чтобы Шарль Майенн потерял дар речи от величественной красоты единственной женщины, отказавшей ему и так и не ставшей его любовницей.
   Внешний вид девушки был вскоре оценён по достоинству придирчивой герцогиней. Она выглядела воистину безупречно. Тёмно-коричневый с медовым отливом цвет платья изумительно шёл к её рыжим волосам и золотисто-розовой коже. Тёплый бархатный плащ на меху, белый, расшитый золотом и богато отороченный соболем, не только согревал, но и давал ясное представление о своей баснословной цене. Точно такая же шапочка с сияющим бриллиантовым эгретом в виде павлиньего пера смотрелась на гордой головке графини, словно корона. Довершало картину чудное ожерелье, подаренное на прощанье герцогом Жуайезом, из-за которого Катрин дулась на подругу несколько дней.
   Герцогиня встретила подругу в своём кабинете. Стол, по обыкновению, был завален бумагами, в которых Катрин в данный момент озабоченно копошилась, безрезультатно пытаясь что-то найти. Поскольку губы её были испачканы чернилами, Регине не составило труда догадаться, что минуту назад она составляла какое-то весьма важное письмо и, подбирая правильный тон, немилосердно грызла перо. Услышав шаги, герцогиня подняла голову и приветливо улыбнулась подруге:
   - Что-то сегодня рано. И выглядишь великолепно. По какому поводу торжество?
   Регина решила не разыгрывать спектакль, ответила прямо:
   - По поводу моей скорой помолвки с графом де Лоржем.
   Екатерину-Марию трудно было чем-то удивить, тем более известием о будущей свадьбе Регины и Филиппа. Конечно, она никогда не расставалась с надеждой организовать междинастический брак графини де Ренель и своего брата, но при этом она понимала, что между Майенном и де Лоржем Регина неизменно выберет второго.
   - Значит, всё уже решено? - даже не скрывая разочарования, спросила она.
   Девушка кивнула:
   - Луи встал намертво. И я даже не знаю, кто из них больше спешит с помолвкой, он или сам жених. Братец готов отдать меня замуж хоть завтра, если бы такая спешка не вызывала сплетен о беременности.
   - Торопится избавиться от хлопотной обязанности быть единственным опекуном красавицы на выданье? - цинично скривила губы Екатерина-Мария, - Что ж, его можно понять. Только как теперь быть с нашим планом?
   - Потому я и пришла. Одна я ничего придумать не могу. К тому же надо как-то сообщить об этом Шарлю.
   Герцогиня подняла обе руки вверх:
   - Это без меня. Объясняйся с ним сама. Сумела приручить - сумей и дать отставку.
   - Ох, Катрин, я даже не представляю, как это сделать!
   - Будешь действовать по обстановке, в зависимости от того, в каком настроении будет пребывать наш герцог. Бог мой, чему я тебя учила целый год? В конце концов, разговор сейчас не об этом. Меня, как ни странно, больше волнует твой духовник.
   - Этьен? Я уже с утра поговорила с ним, можешь быть спокойной. Глупостей он делать не станет, я убедила его в необходимости своего замужества и в том, что спорить с братом не могу. Теперь Этьен уверен в том, что я ДОЛЖНА стать графиней де Лорж.
   - Ты быстро учишься искусству управлять мужчинами. Не знаю, что конкретно планировал Создатель, когда отдавал нашу праматерь Еву в подчинение Адама, но за столько веков с сотворения мира первоначальный сценарий успел измениться. Миром правим мы, слабые женщины. Кто управляет нашим королём? Его мать. Кто сидит на английском троне? Елизавета Тюдор. И что бы там не говорили о непогрешимости святой Церкви, но мы-то с тобой знаем, что кардиналы, епископы и прочие святые отцы в большинстве своём - послушные игрушки в руках своих любовниц.
   - Ты уходишь от ответа, - перебила её Регина, - как мне объясняться с Шарлем?
   Екатерина-Мария пожала плечами:
   - А я почем знаю? Как хочешь. Кто тебе мешал вчера брать Бюсси тёпленьким и вместе с Шарлем просить его разрешения на брак?
   Это, без сомнения, была маленькая месть герцогини, и Регине не оставалось ничего другого, как принять брошенный вызов.
   - Ладно, справлюсь и с этим. Главное, чтобы наши с тобой планы не пришлось пересматривать на ходу. Если я не ошибаюсь, и в твоих интересах, чтобы герцог Майенн не вышел из игры.
   - Не беспокойся, никуда он не денется. Он в тебя, конечно, влюблён, но не настолько же, чтобы забыть о Главном деле Гизов - французской короне. Так что свадьбу с Филиппом он тебе простит. Измена с Филиппом - это не измена с Валуа, это не смертный грех. Он, конечно, будет обижен и оскорблён в лучших чувствах и его, согласись, можно понять.
   - Катрин, ты сегодня непривычно многословна. Что-то случилось?
   Герцогиня на секунду смолкла, а потом подняла на подругу печальные глаза:
   - Случилось. Гийом у меня случился.
   Регина, подозревая худшее, шёпотом спросила:
   - Дуэль?
   - Если бы, - горько усмехнулась Екатерина, - влюбился в потаскушку с улицы Глатиньи.
   - Ты серьёзно? - Регина не верила своим ушам.
   Чтобы Гийом де Вожерон, умный, тонкий, неулыбчивый, с застенчивыми ресницами, променял герцогиню Монпасье на ... на... На кого?!
   - Серьёзней некуда. Вчера плакался у меня на плече. Когда вы все разъехались по домам. Потянуло его, дурака, на откровенности. Он, видите ли, устал! От чего, скажи на милость? От меня, сделавшей из никому не известного беарнского дворянчика одного из блестящих придворных? От моих денег, которые я никогда не считала, если он просил? От образования, которое ему давала я? - голос герцогини звенел струной, но сильнее боли в этом звуке был гнев и ярость покинутой женщины. - Она, оказывается, чище и благороднее меня! Она не плетёт интриг, не лжёт на каждом шагу, не разыгрывает спектаклей! С ней ему просто! Государственные заговоры, тайные письма и продажные монахи ему не по душе. А эта шлюшка без него погибнет. Он её спасать собрался.
   - Он сошёл с ума? - графиня уже успела забыть, зачем пришла.
   За всё время их дружбы она впервые видела герцогиню в таком состоянии. Ироничный, холодный и расчётливый Чёрный ангел Гизов впервые испытала настоящую любовь и это чувство отвергли. Использовали и выбросили, как ненужный хлам. Это был удар в спину. Такого не ожидала от Гийома даже Регина, видевшая людей насквозь. Видимо, гугенот действительно увлёкся не на шутку. И, скорее всего, неожиданно для самого себя. Любовь - это стихия и ничего тут не поделаешь. Кому как не Регине было это знать.
   - Не знаю, - глухо проговорила Екатерина-Мария, - во всяком случае, он не производил впечатления умалишённого. Похоже, у семьи Гизов на любовном фронте началась полоса неудач и поражений. Можешь себе представить, я вчера сама его почти пожалела. Он был так смешон и жалок в этой своей нечаянной ЛЮБВИ! У его Жанетты или Жакетты - не правда ли, подходящее имя для проститутки? - сифилис. Вполне обычная для женщин её профессии болезнь.
   У Регины внутри всё похолодело:
   - А ты?
   - Что - я? На моё счастье, втрескавшись по уши в этот цветок сточных канав, мой благородный рыцарь ко мне охладел. Хоть в чём-то повезло, ты не находишь?
   - Гийом теперь тоже болен?
   - Честно говоря, мне наплевать. Меньше всего меня волнует состояние его здоровья. К тому же для него совсем скоро тоже всё будет безразлично.
   Улыбка, зазмеившаяся на губах герцогини, совсем не понравилась Регине. Екатерина-Мария в последнее время с головой ушла в науку составления ядов и несколько раз проговорилась о желании опробовать некоторые свои изобретения. Мурашки дурного предчувствия пробежали по спине и рукам графини.
   Екатерина-Мария поймала её взгляд и кивнула в ответ:
   - Мне в своей жизни за всё приходилось платить. По всем счетам. Так что не надо мне говорить о христианском прощении. Не думаю, что этот мир много потеряет из-за смерти продажной девки и её любовника. Я, между прочим, проявила милосердие, избавив их обоих от тех мук, которые им принесла бы их дурная болезнь. А так хоть пользу науке принесли.
   - Как ты можешь так спокойно говорить об этом? Ты же... О, Катрин, ты же убила Гийома! Ты убила человека, которого ты любила! - ужаснулась Регина.
   В чёрных глазах Катрин не было ни тени раскаяния или жалости. Только жгучая боль разбитого сердца и ярость.
   - Я отомстила человеку, который меня предал. И убрала с дороги девку, которая посмела встать на моём пути. И если ты собираешься бросать в меня камни, то сначала подумай, что бы ты сделала на моём месте?
   Герцогиня де Монпасье не зря считалась умнейшей женщиной своего времени. Она благоразумно открыла подруге только половину правды. Как говорится, если хочешь, чтобы тебе поверили, в бочку вранья добавь крупицу правду. Екатерина-Мария добавила больше. Она скрыла от Регины истинную причину смерти Гийома. Нет, историю с проституткой она не придумывала, поскольку действительно застала любовника в обществе красотки с улицы Глатиньи. Но ревновать провинциального дворянчика к уличной девке было ниже достоинства гордой дочери Гизов. Приятного, конечно, мало, но обычно она - да и не только она, такой уж был весь этот легкомысленный и любвеобильный век! - не придавала подобным шалостям большого значения. Тем более, что сама никогда не отличалась постоянством и добродетельным нравом. И кто знает, сколько лет продолжалась бы её бурная связь с капитаном рейтаров, если бы Гийом на свою беду не оказался слишком любопытен и предан своему королю...
   Откровенно говоря, во всём была виновата сама Екатерина-Мария. Это она забыла перепрятать письмо испанского премьер-министра - как сунула его в корсаж ещё в Лувре, где его тайно передал ей доверенный человек испанцев, так и оставила там, по возвращении домой до кабинета она дойти не успела по той простой причине, что в переулке возле дома её ждал Гийом. И они сразу поднялись в спальню, а там уже, ясное дело, Катрин забыла про всё на свете. Утром Гийом проснулся раньше и совершенно случайно наткнулся на выпавший из платья листок бумаги. В недобрый час пришла ему, обычно не любопытному человеку, мысль поднять этот листок. А потом словно сам дьявол нашептал его развернуть.
   А в письме том были очень интересные вещи. В частности, что Франция должна быть католической и Генрих Наваррский не более чем отвлекающий маневр для Валуа, а графиня де Ренель - орудие в руках Гизов. У Лотарингской ветви и испанского короля были свои планы на французский трон и гугенотам в новой Франции места не было.
   Гийом не мог поверить собственным глазам. Он снова и снова перечитывал это письмо, чувствуя, как пол из-под ног начинает уплывать. В это время проснулась Екатерина-Мария и увидев застывшее лицо Гийома, склонившегося над бумагой, мгновенно всё поняла.
   - Отдай письмо и забудь про него раз и навсегда. Ты ничего не видел, - спокойно и холодно отчеканила герцогиня.
   Гийом отбросил листок от себя, словно всё это время держал в руках скорпиона, и не скрывая брезгливого выражения лица, произнёс:
   - Ты страшный человек. Ты не женщина - ты чудовище. Бессердечное и глупое.
   - Что?! - больше всего поразило Екатерину-Марию обвинение в глупости, всё остальное она пропустила мимо ушей, ибо слышала подобное в свой адрес уже не раз.
   - Зачем тебе всё это? - он кивнул на злосчастное письмо. - Чего тебе не хватает? Ты богата, красива, ты можешь получить всё, что захочешь. И я действительно любил тебя и восхищался твоим умом, твоим великодушием, твоей отчаянно дерзостью и смелостью. А ты всё это время играла мной, играла даже Региной. Но однажды ты потеряешь её дружбу так же, как сейчас потеряла мою любовь. И что тогда у тебя останется?
   Герцогиня смотрела на него, не в силах произнести ни слова, и чёрные глаза её казались двумя глубокими ямами на стремительно бледнеющем лице. И Гийом вдруг как-то сразу увидел, что она уже не молода и далеко не так красива, как ему раньше казалось, что вокруг её тонких губ давно легли горькие глубокие складки, а лицо без притираний и помады похоже на застывшую бесцветную маску. Жалость и грусть на долю секунды отразились в его глазах, окаймлённых девичьими ресницами, и то, что герцогиня это поняла, стало для него смертным приговором. Впрочем, у него ещё был шанс спастись, если бы он не сказал неосторожно:
   - Ни я, ни тем паче мой король не будем отныне послушными игрушками в ваших руках, ваша светлость. Графине де Ренель я ничего не буду говорить, её сиятельство сама скоро во всём разберётся. К тому же Бюсси вернулся, а ему заморочить голову очень сложно. Думаю, ему не понравится то, что его сестра участвует в ваших интригах. Прошу прощения, ваша светлость, но я не могу более оставаться в вашем доме.
   Он учтиво поклонился и вышел.
   Екатерина-Мария не рассказала об этом даже братьям. Это был её просчёт, а значит, исправлять всё нужно было самой. И как можно быстрее. Кроме того, где-то глубоко в душе едва теплилась надежда на то, что Гийом одумается. К полудню Екатерина-Мария уже убедила себя в том, что юноша просто погорячился и, не подумав, наговорил лишнего. Не исключено, что он сам уже пожалел о своём поступке. Из них двоих она была старше, опытнее, мудрее и сильнее. Следовательно, делать первый шаг к исправлению ситуации надлежало ей. И вечером, накинув длинный плащ с глухим капюшоном, герцогиня отправилась к своему провинившемуся любовнику.
   Ни одной живой душе Екатерина-Мария не призналась бы, что юный капитан рейтаров со своими длинными ресницами и тихим голосом занимал в её сердце гораздо больше места, чем следовало. И она до последнего цеплялась за хрупкую надежду на то, что сможет найти нужные слова и убедить Гийома в своей правоте.
   Но всё оказалось напрасным. Гийом не ждал её. Он искал утешения в бутылке вина и объятьях молоденькой, вульгарно накрашенной и растрёпанной уличной девки. И пока Екатерина-Мария, уподобившись жене Лота, стояла в дверях, обнаглевший от выпитого вина и разочарования юноша крикнул ей в лицо те самые слова о женском коварстве и тому подобное, которые сейчас она повторила Регине.
   Герцогиня была сильной женщиной. А жизнь при дворе сделала её жёсткой и предусмотрительной. Она швырнула под ноги Гийому кошелёк с золотыми монетами и молча вышла из комнаты. Расчёт оказался верным. Даже если бы рядом с юношей не было жадной до денег девки, он всё равно взял бы в руки изящную парчовую безделицу хотя бы для того, чтоб вернуть герцогине её то ли прощальный подарок, то ли плату за былые заслуги. Но Жакетта-Жанетта проворно выхватила кошелёк из рук Гийома, путаясь в шнурках, развязала его, высыпала монеты на разорённую постель. Пересчитала и сверкнула обрадовано чёрными глазами. Щедрость герцогини границ не знала. Напоследок она оставила незадачливому любовнику кругленькую сумму. Среди золотых экю блестел перстенёк с изумрудом. Видимо, на память...
   Отлично зная нрав Регины, Екатерина-Мария рассказала ей только половину правды, другую половину утаила, а вместо неё сочинила душещипательную историю о трогательной любви молодого дворянина к падшей женщине. Она знала, что Регина скорее поймёт убийство из ревности, нежели политическую подоплёку. Стоило ей предложить Регине встать на её место, как девушка отчётливо вспомнила вчерашнюю сцену у камина: Луи с Анной Лаварден мило щебечут и рука графа то и дело касается талии юной вдовушки. Будь её воля, Регина живьём содрала бы с Анны кожу. Одними ногтями. И бросила бы окровавленные останки соперницы в котёл с кипящим маслом. Так что Екатерина-Мария в её глазах в каком-то смысле проявила своеобразное милосердие.
   - Молчишь? И больше меня не обвиняешь? - с изрядной долей яда поинтересовалась герцогиня. - Представила своего Филиппа в объятьях Марго Валуа? То-то же. Легко быть справедливой и милосердной, когда дело не касается твоих врагов. Легче только любить покойников. Эти точно никогда не изменят. И помнишь почему-то всегда только хорошее. Мой покойный муж, к примеру, сейчас представляется мне идеалом мужчины. Диана де Пуатье тоже до смертного одра оплакивала своего коронованного любовника, так неудачно выступившего на турнире.
   Первая волна ужаса прошла и на её место пришло сочувствие. А потом в голосе её просочилось любопытство:
   - А как ты это сделала?
   Герцогиня восторженно хлопнула в ладоши:
   - Я ждала от тебя именно этого вопроса! Кошелёк. Сегодня утром я послала своему неверному возлюбленному увесистый кошелёк золотых экю, письмо и скромное золотое кольцо с фальшивым изумрудом для его "невесты". Какая невеста, такой и изумруд, так что не надо обвинять меня ещё и в жадности. Прекрасно зная плачевное состояние его финансов и то, что на первое время его "молодой семье" будет не на что жить, и в знак своего прощения я вручила ему сей прощальный дар. Вернувшийся слуга сказал, что Гийом был сражён наповал моим великодушием и рыдал от избытка чувств. От стыда, значит. Деньги, однако, принять не постыдился. И колечко его Жанетта-Жакетта тут же нацепила. А я ведь дала им шанс. Мог бы проявить характер и всё вернуть назад. Гордо отречься от подачки. Ан нет! Всё-таки плебейскую кровь трудно перешибить в человеке. Ни один из Гизов или Клермонов, или Монтгомери не принял бы денег от брошенной любовницы, ни при каких обстоятельствах!
   - Кольцо и кошелёк?
   - Угадала. Кольцо с незаметным изъяном - одна из лапок, держащих камень, немного царапает кожу. И яд, которым я обработала колечко, попадает в кровь. Кошелёк тоже пропитан ядом, правда, другим, действующим через поры кожи. Гийом умрёт первым, так что Жанетта-Жакетта успеет оплакать его и вернуться к своему ремеслу. Ненадолго. Но я не настолько жестока, как многие говорят. Их кончина будет лёгкой. Мне их мучения не нужны, мне нужна их смерть.
   - А если твой эксперимент не получится? - Регине, конечно, было жаль Гийома, но подруга была дороже, а природное любопытство - сильнее.
   - Что значит - не получится?
   - Ну-у...вдруг ты неправильно составила яд?
   Герцогиня пренебрежительно пожала плечом:
   - Значит, кому-то из них повезло. Повторяться я не люблю, а от сифилиса они всегда успеют сгнить. Этот алхимик не ошибается.
   - Катрин, я не хочу бередить твои раны, но скажи, неужели тебе совсем его не жалко?
   Она молчала долго, раздумывала, сказать ли тяжелую правду и выдать себя с головой или продолжать бесполезную браваду. Но какой бы сильной и циничной она ни была, ей вдруг отчаянно захотелось выплеснуть хоть каплю горечи, разъедавшей её сердце. И юная графиня была, как ни странно, единственным человеком, перед которым она могла пусть на одну единственную краткую минуту оказаться слабой.
   - Мне жаль его. Безумно жаль. Он был единственным, кого я любила. Я была с ним просто счастливой женщиной и думала, что так будет всегда. Мне и в голову не приходило, что я не смогу его удержать.
   Жалость, отразившаяся в глаза Регины, подействовала, как ушат холодной воды, и Екатерина-Мария закончила торопливой импровизацией:
   - Знаешь, я почти простила ему измену. Я простила бы ему даже эту плебейскую мелочность и пусть жил бы со своей девкой. А знаешь ли ты, какого это - заживо гнить от сифилиса? Ты видела, во что превратила эта болезнь маркизу де Сент-Эньян? Её все называют старой маркизой, а ведь она всего на несколько лет старше меня.
   - Не может быть, - охнула потрясенная Регина, которая всегда считала, что ссохшаяся, сгорбленная, с проваленным носом и беззубым ртом, дурно пахнущая маркиза - ровесница её прабабки.
   - Может. Её заразил муж много лет назад. По-твоему, я должна была позволить Гийому превратиться в такую же безобразную развалину? Обречь на эту казнь его будущих детей? Могу поклясться, умирая, он будет мне только благодарен. За всё.
   Регина беззвучно плакала. Плакала за себя и за подругу, потому что герцогиня Монпасье не умела этого с детства. Графиня оплакивала сейчас разбитую любовь Катрин, несчастливую судьбу Гийома и, заранее, его смерть. Она не ошиблась на сей счет - юноша с ресницами небывалой красоты умер вечером. Просто заснул за столом и больше не проснулся. Его любовница умерла в борделе через месяц, корчась от нестерпимого зуда под кожей и ломоты в костях, уже съедаемых неизлечимой болезнью (герцогиня и тут слукавила, говоря, что не хочет ничьих страданий).
  
  
   Герцог Майенн, конечно же, не нашёл более подходящего времени для визита к сестре. Герцогиня была поглощена задушевным разговором с графиней де Ренель - которую Шарль, собственно, и надеялся там застать, - и решительно не желала присутствовать при сцене их объяснений.
   - Ну вот, сейчас в этом доме разобьётся сердце ещё одного Гиза, - вздохнула она в ответ на приветствие Шарля.
   Герцог вопросительно посмотрел на Регину. Она опустила глаза, но поспешность, с которой это было сделано, сказала ему многое.
   - Бюсси против? - заранее зная ответ, спросил он.
   - Да. Но это ещё не всё. Вчера он благословил мой брак с Филиппом.
   Сказав это, Регина невольно прикрыла глаза, ожидая очередной вспышки ревности.
   Но, к её великому удивлению, новость Шарль воспринял до обидного спокойно:
   - Этого и следовало ожидать. Не скажу, что для меня это неожиданность. Я всегда знал, да что там скрывать, все всегда знали, что ты рано или поздно станешь графиней де Лорж.
   - Все, кроме меня? - ахнула Регина и хотела возмутиться, но Шарль её перебил.
   - И ты сама это знала. Ну, признайся хотя бы сейчас сама себе, что одного Филиппа ты всегда, с первого дня, воспринимала, как своего будущего мужа, и относилась к нему, как к своей собственности. Конечно, заслуга твоего брата в этом деле велика. Что поделать, я смирился.
   Обе подруги, не сговариваясь, с подозрением уставились на рассудительного Майенна. И облегчённо вздохнули, когда он сверкнул нахальной улыбкой:
   - Но я не сдался! Конечно, Филипп мне друг и мы с ним всё давно решили без ваших женских советов, НО, - Шарль назидательно поднял указательный палец, - место любовника остаётся за мной. И не надо сейчас возмущённо кудахтать и рассказывать мне о супружеской верности! Когда вам, моя прекрасная графиня, наскучит в Бордо и вы сорвётесь на недельку в Париж, вам не избежать моих объятий. Уж поверьте, я слишком хорошо знаю женщин.
   По своему обыкновению, Шарль Майенн говорил то, что действительно думал. Его вполне устраивало место любовника. Быть мужем несравненной графини де Ренель было весьма хлопотным и неблагодарным делом, как он справедливо полагал. Да, он был влюблён в неё и нисколько этого не скрывал. Но он нисколько не заблуждался на сей счёт: божественные любовницы почти никогда не становятся примерными жёнами, а Регина принадлежала именно к этому типу женщин. В любом случае, Шарль не считал себя способным удержать в руках райскую птицу, пусть Филипп обжигает себе руки и подставляет под удар сердце.
   Регина растерялась: она не знала, то ли ей радоваться тому, что не пришлось объясняться с герцогом, то ли обижаться на то, что его нисколько не задел её окончательный выбор. Очень хотелось обидеться, но это выглядело бы смешно, так что пришлось согласиться с Шарлем.
   - Вам что, вы-то между собой договорились, - нахмурилась герцогиня Монпасье, - а вот кто будет объяснять кардиналу Лотарингскому, по какой причине придётся вносить изменения в первоначальный план. Этьен может остыть к прекрасной графине, когда она станет супругой де Лоржа и справедливо возложит миссию отмщения за её честь на законного мужа. И что мы тогда будем делать? Кардинал только-только убедил иезуита в том, что папа ведёт Церковь не тем путем, что он служит антихристу. Папа и его окружение забыли своё предназначение, они одержимы алчностью, похотью, властолюбием и прочее-прочее, а рыба, как известно, гниёт с головы. Завтра уже будет готово подложное письмо и как только нам удастся получить печать главы парижского отделения ордена иезуитов, Этьен отправится в Рим, якобы с тайной депешей для самого папы.
   - Яд или кинжал? - заинтересованно спросила Регина.
   - Старинный рецепт, испытанный не так давно королевой-матерью на Жанне Бурбонской. Только вместо перчаток - письмо.
   - А если папа не будет брать его в руки, а попросит секретаря прочитать? - усомнился в удачном исходе операции Майенн.
   Екатерина-Мария театрально схватилась за голову:
   - Вот уж правду говорят - в семье не без урода! Шарль, мы который месяц занимаемся ИНСЦЕНИРОВКОЙ покушения! Нам и не надо, чтобы письмо оказалось непосредственно в руках папы. Для чего, по-твоему, в одно время с Этьеном в Рим отправляется секретарь нашего дорогого брата кардинала? Иезуита схватят в приемной гвардейцы из охраны папы.
   - А вам не приходило в голову, мои очаровательные интриганки, что под пытками этот мальчишка выложит как на духу, кто на самом деле направил его в Рим?
   - Выложит, - герцогиня подтвердила худшие подозрения брата, - но назовёт при этом имена наших злейших врагов. И для короля Франции Генриха III Валуа наступят тяжёлые времена.
   - Вы так уверены в том, что даже в руках мастеров инквизиции Этьен будет верным рабом графини де Ренель?! - Шарля в который раз поразила самоуверенность этих молодых женщин.
   Регина вскинула голову и задержала пристальный взгляд на лице герцога. Её серые глаза смотрели ему в прямо душу. Отчётливо и очень тихо она спросила:
   - А ты бы назвал под пытками моё имя, если бы однажды я пообещала тебе свою любовь? Если бы поцеловала тебя так, как никто и никогда до этого дня не целовал? Если бы ты поверил в то, что я - твой бог и твоя молитва ежевечерняя? Ты бы отдал моё тело, которое уже видел однажды поруганным и изуродованным, в руки палача?
   Герцог на мгновение задержал дыхание, погружаясь в бесконечную глубину её глаз, и после долгого молчания ответил:
   - Нет. Я молчал бы, даже распятый на кресте.
   И добавил через секунду:
   - Если бы верил в то, что ты меня любишь.
   Регина зловеще улыбнулась:
   - Он в это верит. И ради моей безоблачной жизни в замке Монтгомери он готов сгнить в тюрьме Ватикана.
   - Дьявол бы вас обеих забрал! - Шарль содрогнулся при виде такой чудовищной готовности идти до конца к своей цели, перешагивая через окровавленные трупы.
   Графиня холодно рассмеялась и, прошелестев юбками, вышла из кабинета подруги. Интуиция подсказывала ей, что пора остановиться. Но Клермоны никогда не оглядывались назад и не сворачивали с полпути. Каждый должен до конца пройти свой путь.
  

ГЛАВА ХII. Начало конца.

   "За тех, кого она любила, она дралась когтями и зубами, отметая все соображения нравственности, ради них лгала и жульничала, и плевать хотела на чужие права и сердца".

Айрис Мэрдок "Море, море...".

   Потом наступило унылое и тягучее время Великого Поста и Регина заскучала окончательно. Никаких балов, никаких развлечений и прочее-прочее. Эти недели перед Пасхой Регина ненавидела с детства. Строгий пост и долгие молитвы превращали это время в сущую пытку для неё. Конечно, в Париже всё было не так серьёзно, все старались соблюдать приличия и обычаи, но лишь в той мере, в какой считали нужным. Екатерина-Мария, к примеру, исправно ходила на все службы в церковь, Анна Лаварден постилась, Шарль Майенн ограничился тем, что меньше нацеплял на себя перстней и кружев.
   Регина внимательно слушала Этьена и проповеди в церкви, потом возвращалась домой и уплетала за обедом всё, что ей хотелось, а ночи проводила в объятьях Филиппа. Это, конечно же, во время Великого Поста возбранялось, но любвеобильный Париж, а вслед за ним и его любимица графиня, почти никогда не соблюдали эту заповедь. Уткнувшись лицом в сильное плечо Филиппа, Регина пряталась от своих ночных страхов, от страшных, пахнущих кострами инквизиции и королевским судом идей Екатерины-Марии, от своей ненависти к королю и от безумной страсти к родному брату. Только пока Филипп обнимал и ласкал её, она могла ни о чём не думать. Иногда ей хотелось всю жизнь провести в тепле его рук, но чаще ей хотелось плакать от обиды на судьбу, потому что по всем законам бытия Филипп, мудрый, ласковый и надёжный, должен был быть её братом, а красивый, дерзкий и отчаянный Луи - её любовником и женихом. И ничего бы ни случилось, и не было бы этой боли, и не разбивались бы со звоном их сердца. Но по какой-то прихоти богов всё оказалось наоборот.
   Но в первые же дни Пасхи Бюсси, измученный ревностью и смертельно уставший от всего этого безумия, отравлявшего кровь им обоим, решил одним ударом разрубить запутанный узел несчастных любовей. Во-первых, в Лувре было официально объявлено о помолвке графа де Лоржа и графини де Ренель. Но к этому Регина уже давно была готова, в глубине души она ждала того дня, когда станет женой Филиппа и всё закончится, потому что дороги к Луи уже не будет. Он, судя по всему, тоже торопился окончательно определить судьбу сестры и настаивал на том, чтобы венчание состоялось сразу после ярмарки в Ланди, чтобы один праздник перетёк в другой и весь город праздновал свадьбу графини де Ренель. Но Филипп, ещё не забывший, как счастлив он был осенью, посоветовавшись с Региной, выбрал датой венчания Рождество Богородицы.
   Мадам Беназет ходила по городу гордая и счастливая - все кумушки и товарки поздравляли её с тем, что она выдавала замуж свою любимицу. Собиралось приданое, шились наряды, предсвадебные хлопоты должны были продлиться до сентября, но Регину никак не затрагивала эта праздничная лихорадка. Почти всё время она проводила на улице Де Шом, а если Филипп заводил разговор о предстоящей помолвке, она отмалчивалась или меняла тему. Примерки платьев для помолвки, выбор украшений - всё шло как-то мимо неё. Это было так непохоже на прежнюю, озорную и взбалмошную Регину, что Филиппу всё чаще хотелось спросить её, а хочет ли она этой свадьбы. Но услышать ответ он боялся, потому что не знал, какое слово сорвётся с её жестоких губ. Хотя гораздо больше его беспокоило подозрительно плотное общение Регины с Гизами. Отчаянный и неосторожный нрав графини был, по его твёрдому убеждению, на руку хитрым и изворотливым представителям Лотарингской ветви. Кроме того, таинственная и скорая смерть капитана рейтаров Гийома де Вожирона, последнего и довольно неожиданного увлечения герцогини Монпасье, встревожила Филиппа. Он пытался поговорить об этом с Бюсси, но тот упорно не желал ничего слушать. Возможно, если бы он знал о сестре то, что знал Филипп, то вряд ли бы он вёл себя так спокойно и безразлично.
   - Филипп, я тысячу раз говорил ей, чтобы она прекратила эту дружбу с семейством Гизов, - усталым голосом каждый раз отвечал Бюсси, - но она всё делает мне назло. Если ей так интересны их интрижки и сплетни, бог с ней. Может, тебе и удастся после свадьбы перевоспитать её, в чём я лично сильно сомневаюсь, а мне всё это изрядно надоело.
   - Она твоя единственная младшая сестра, неужели тебя не волнует её судьба? Или ты не видишь, что она в последнее время сама на себя не похожа? Ты в самом деле ничего странного не замечаешь или просто делаешь вид, что тебя это не волнует?
   - Она вполне взрослая девушка и она терпеть не может, когда кто-то вмешивается в её жизнь. Все мои попытки навязать ей своё мнение заканчиваются каждый раз громким скандалом и безобразной ссорой. Если тебе так приспичило - сам занимайся спасением души своей невесты, а меня - увольте от подобных хлопот, - Луи нервно махнул рукой, всем своим видом давая понять, что не желает разговаривать на эту тему. - И вообще, что ты раскудахтался, как мадам Беназет? Девицы перед свадьбой всегда ведут себя странно. Не обращай внимания.
   Обсуждать эту тему Луи действительно не желал, потому что боялся, что подтвердятся его самые плохие предчувствия. Он давно заметил, что Регина, его Регина, яркая, искренняя, озорная, умеющая так заразительно смеяться и так по-детски удивляться всему новому юная красавица, которая приехала полтора года назад в Париж, стала бесследно исчезать, а вместо неё Луи всё чаще видел жёсткую, холодную, несгибаемую и циничную. И ещё что-то неуловимое, бездонно-чёрное, стоявшее, словно туча, за её прямыми плечами, внушало ему неясную тревогу. Не зная, чем объяснить случившуюся с ней перемену, Луи по привычке связывал это с дурным влиянием Екатерины-Марии и видел только один способ уберечь сестру - отдать её за Филиппа. Вернуть туда, где, как он сам видел, она была безмятежно счастлива - на виноградники графа де Лоржа.
  
  
   Регина действительно нервничала. Но не из-за свадьбы. Она просто боялась, что их план с Екатериной-Марией сорвётся. Всё нужно было сделать до венчания с Филиппом, потому что в случае неудачи он тоже мог попасть под суд. Пока графиня де Ренель не стала его женой, она сама отвечала за свои поступки, вмешивать Филиппа в опасные и грязные игры Гизов и в свою месть королю она не хотела. Филипп и так прошёл с ней все круги ада, пока она рыдала от унижения и мучилась собственным бессилием. Он спас её тогда и сейчас она не имела права подвергать его опасности. Сначала нужно было оплатить все счета королю, а уж потом думать о венчании. Впрочем, если бы им с Гизами удалось воплотить в реальность свой план, дальнейшее развитие событий предсказать было бы очень сложно. Она старалась сейчас не думать ни о чём, кроме мести. Но её злило, что вся эта история так затянулась. Гизы осторожничали, Этьен, судя по всему, тоже не собирался ехать в Рим раньше окончания пасхальной недели. Дурацкий Великий Пост путал Регине все карты.
   - Сколько можно ждать? - рвала и метала она в особняке на улице Де Шом. - Я жду почти целый год, когда вы с кардиналом раскачаетесь и соберёте Этьена в Рим!
   - Нужно немного подождать, - качала головой Екатерина-Мария, - возникли непредвиденные обстоятельства.
   - Какие? У меня вся жизнь сплошное непредвиденное обстоятельство. Если так тянуть, может случиться всё что угодно. Этьен перегорит, я стану женой графа де Лоржа и выйду из игры. В конце концов, король помрёт собственной смертью!
   - Генрих III прибирает к рукам наше детище - Католическую Лигу. Не сегодня-завтра он вообще её распустит или создаст свою собственную. Опять пошли разговоры об окончательном примирении с гугенотами. За кардиналом и герцогом де Лоррен следят люди канцлера. Нужно на время затаиться, потом пасхальная неделя отвлечёт ненужное внимание на себя и мы под шумок спровадим Этьена к Папе. Если Этьена перехватят люди короля, нам несдобровать.
   Регина ещё не знала, какое потрясение ждало её в ближайшие дни. Удар был неожиданным и такой силы, что все остальные прошлые беды показлись ей безобидными комариными укусами.
   По возвращении с исповеди её окликнул из своего кабинета Луи. Нехорошее предчувствие тяжело заворочалось где-то внутри, но Регина всё же вошла в приоткрытую дверь.
   В кабинете было светло. По-весеннему яркое, бесшабашное солнце прорвалось из-за туч и теперь лезло в окно, пользуясь тем, что портьеры были раздвинуты, и заливало тёмную обивку стен, массивную мебель, тяжёлые шкафы с книгами. Камин давно прогорел и в комнате было зябко. Регина поёжилась и поспешила застегнуть плащ. Бюсси, которому холод, похоже, был нипочём, в тонкой батистовой рубашке стоял у окна, скрестив руки на груди. К Регине он демонстративно повернулся спиной и не оборачиваясь, официальным тоном поставил её в известность о том, что намерен жениться на Анне Лаварден.
   Где-то в дальней галерее уронила корзину с фруктами служанка. За окном простучали копыта, донёсся чей-то смех. Везде продолжалась жизнь, говорил и искрился обычный день, и только в кабинете Луи время остановилось. Регина почувствовала, как медленно, тягучей тонкой струйкой из неё уходит жизнь. Капает в такт неумолимо отщёлкивающим бег секунд старинным часам и беззвучно исчезает в ворсе ковра. Надёжные каменные плиты пола вдруг выгнулись дугой, уходя из-под ног, и застывшие за окном бело-голубые облака окрасились в чёрный цвет.
   - Поздравляю. Хороший выбор, - не слыша своего голоса, произнесла она и вышла прочь, не дожидаясь ответа.
   Казалось, коридору не будет конца. Эти два десятка шагов, разделявшие её спальню и кабинет брата, Регина всегда пролетала на одном дыхании, стоило ей услышать родной голос. А сейчас она добрела до своей двери лишь благодаря железной воле, не позволившей ей сорваться в присутствии слуг, и - любви, даже сейчас оберегавшей Луи от ненужных тревог. Наконец, она закрыла за собой дверь и вцепилась зубами в руку, пытаясь удержать рвущийся наружу вой. Ноги подкосились и она упала. Никогда в жизни Регина не испытывала такой боли - по сравнению с нею даже та боль, что причинил ей Генрих Валуа, казалась не стоящим внимания пустяком.
  
   Сухие, обгоревшие ветви яблонь мерещатся мне повсюду. Стучат в окна, царапают в кровь лицо. Ещё немного - и они пробьют стекла, ворвутся внутрь и заполонят комнату от пола до потолка, и я уже не выберусь из их ловушки. Пространство вокруг меня сжимается и некуда бежать, и воздуха всё меньше. Я задыхаюсь. Я надрываюсь от крика, но не слышу своего голоса. Я знаю, что нахожусь в родном доме, но почему-то не вижу ничего, кроме почерневших мёртвых ветвей. Они исцарапали моё тело и на нём уже нет живого места, болит каждая ресница, каждый волос, каждый ноготь. Горький дым вливается с каждым вздохом в мою грудь и разрывает болью изнутри.
   Я скоро выгорю дотла, превращусь в невесомый чёрный пепел, и холодный ветер с берегов Сены унесёт меня вдоль по лунному лучу в небо. Туда, где нет боли. Нет тоски. Нет Тебя. Где только пустота, высота и свобода. Как хочу я улететь от Тебя прочь!!! Чтобы Тебя не было в моей жизни. Чтобы в моей груди вместо изболевшегося сердца осталась пустота, потому что пустота не болит. Чтобы вместо крови в моём теле струился дым от яблоневых веток, потому что дым не вскипает и не превращается в обжигающую лаву. Чтобы вместо памяти о Тебе в моей душе была только птичья трель, стук дождя по черепичным крышам, ветер в заброшенной горной пустоши.
  
   Время, остановившееся в кабинете Луи, сдвинулось с мёртвой точки, но растянулось до бесконечности. От одной секунды до другой, казалось, проходила половина жизни. И боль, охватившая всё существо Регины, длилась в этом растекавшемся времени, выматывала душу, как палач, вытягивающий жилы из своей жертвы. Заточенная в клетку своих страданий, она даже не почувствовала, как за дверью остановился Луи.
   Он вышел в коридор через несколько минут после неё и его ударила волна бескрайнего отчаяния, затопившая комнату Регины и переполнявшая теперь весь дом. Он словно воочию видел чёрный, тягучий дым, стелющийся над полом, пахнущий горечью пепла. Там, за дверью сгорала дотла душа Регины. Луи остановился напротив комнаты сестры, но войти так и не решился. Тяжесть того, что происходило сейчас там, внутри, была невыносимой для него, она давила на него, так что не хватало дыхания. Он схватился за голову, сдавил виски, пытаясь вытеснить из памяти тот единственный зимний вечер, когда всё счастье мира и бессмертие богов были в его руках, и понял, что малейшее промедление обернется для него безумием. Он разрубит этот гордиев узел двумя ударами кинжала, остановив своё и Её сердце, чтобы навсегда оборвать этот неудержимый поток мучительной, неутолимой тоски. Луи метнулся прочь, в беспамятстве скатился по лестнице, ворвался на конюшню, взлетел птицей на неоседланного коня и вынесся на улицу. Топча и пугая подвернувшихся прохожих, путая улицы и сворачивая в незнакомые переулки, он, словно бледный всадник Апокалипсиса, прогрохотал по Малому мосту и через ворота Сен-Марсель вылетел из города. Он мчался, сломя голову, не разбирая дороги, перемахивая через канавы и повозки, пока конь не начал храпеть и спотыкаться, а потом и вовсе встал, как вкопанный, тяжело поводя вспененными боками. Луи соскользнул со взмокшего лошадиного крупа и упал на сырую, не успевшую согреться землю.
   Он долго лежал недвижимо, лишь судорожно сжимая в кулаках смерзшиеся комья земли. Конь смирно стоял рядом, осторожно тычась бархатными губами ему в затылок. Луи лежал, распластавшись на голом поле, и уже не чувствовал холода, пока конь не ухватил его за воротник зубами и потянул. Нужно было подниматься и возвращаться домой. Туда, где стены, лестницы, потолки - всё до основания было пропитано сумасшедшей любовью, перемешанной с неизмеримой тоской. Океан этой тоски не имел ни дна, ни берегов.
   Пошатываясь, граф поднялся с земли, обнял гладкую, влажную шею коня, уткнулся лбом в растрёпанный шёлк гривы:
   - Боже мой, что мне делать? Милосердный и всеведущий Господь и Творец мой, что делать мне? Как вырвать из своего сердца эту грешную и преступную любовь, эту нечистую страсть, если одним лишь именем её я живу? Регина! Рядом с ней мне тяжело и так больно, что я ни о чём не могу больше думать, кроме как о её губах, её руках, её глазах. Но стоит мне покинуть Париж, сбежать от своей нескончаемой казни - и становится нечем дышать. Хочется закрыть глаза и ничего больше не видеть, потому что если и есть на что смотреть в этом мире, так это на её бесподобное лицо.
   Наконец, Луи птицей взлетел в седло и конь, не дожидаясь приказа, легко взял с места своей грациозной, размашистой рысью. Он уже почти отдохнул и теперь без труда нёс на себе хозяина, осторожно и бережно, ощущая своей чуткой лошадиной душой хрупкое равновесие между болью невыносимой и болью смертельной, между одержимостью и безумием, равновесие, которое каким-то чудом ещё удерживалось в сознании Луи.
   Бюсси вернулся в город и ещё долго бесцельно блуждал по пустынным, продуваемым весенними ветрами улицам, пока утомившийся конь уже заполночь не вывез его на улицу Гренель. Луи поднял голову: в комнате Регины не было огня, значит, она либо уснула, либо отправилась полуночничать к своей подруге Монпасье. В любом случае, встреча с ней где-нибудь у камина или на лестнице ему не грозила. Он с облегчением вздохнул и направил лошадь к конюшням.
  
  
   Регина металась по комнате, неудержимо сползая в глубокий колодец беспросветного безумия. Жгучая, растянувшаяся, как пытка изобретательного палача, боль заставляла ее выгибаться и биться, и выть от бессилия. И вдруг посреди этой сгустившейся вокруг неё пелены отчаяния и мрака короткой яркой вспышкой взорвалось в памяти имя Филиппа, и Регина совершенно четко поняла, что только он может ей сейчас помочь. Как будто с края колодца упала прочная верёвка и она ухватилась за неё, пытаясь из последних сил выбраться туда, где было высокое звёздное небо и вольный ветер, бурное море и белые кружева яблоневого цвета.
   Регина, пошатываясь, поднялась с пола, добрела до шкафа, вытащила припрятанный на всякий случай костюм несчастного Мишеля. Силы вернулись к ней вместе с надеждой. Она наспех оделась, завернулась в глухой тёмный плащ, надвинув капюшон на глаза, и бесшумной тенью выскользнула из дома через чёрный ход. Ударивший в лицо ветер с реки едва не сбил её с ног, но она упорно шагала вперёд. Одно лишь воспоминание о Луи скручивало её тело судорогой мучительной боли и потому она спешила прочь от его голоса, его рук, его глаз, прочь от родного дома, ставшего в одночасье пыточной камерой инквизиции. Она уже почти бежала по тёмным, грязным улицам, поскальзываясь и спотыкаясь на каждом углу. Несколько человек, попавшихся ей на пути, которых носила по улицам не то бессонница, не то нечистая совесть, не то дела государственной важности, шарахались от неё, как от зачумленной, настолько одержим был взгляд сверкавших из-под капюшона огромных глаз. Волна безумия, несшая её, готова была смести всё на своем пути.
   Не помня как, она, наконец, добралась до особняка графа де Лоржа. В комнате Филиппа горела свеча - видимо, его терзала бессонница. Регина невольно улыбнулась: значит, он ждал её. Стучаться, поднимать на уши прислугу и встречаться с ненавистной Анной Лаварден было выше её сил. На её счастье, у стен особняка росли вековые вязы и каштаны, один из которых тянул свои ветви до самых окон Филиппа. Сбросив плащ, графиня, вскарабкалась на дерево и, словно дикая кошка, цепляясь за ветки и сучки, добралась до освещенного окна. Предчувствие скорого избавления от страданий, надежда на спасение придали ей силы. Она подтянулась на руках, ломая ногти о решётки на ставнях, и балансируя на раскачивающейся ветке, заскреблась в окно. Филипп поднял голову от заваленного исписанными и скомканными листами бумаги стола и увидел еле различимое, призрачное лицо Регины среди листвы.
   В первое мгновение он решил, что ему померещилось: слишком долго он не спал, слишком много думал о ней, вот и начались видения. Но видение снова отчаянно застучало по ставням и серые глаза горели безумием. Филипп не на шутку испугался, сначала за себя, потом, когда признал в призраке живого человека, за графиню. Что должно было случиться, чтобы гордая дочь Клермонов, как уличная бродяжка, скреблась в окно. Да ещё на втором этаже! Он вскочил на стол и, ломая задвижки и переплёты резных рам, распахнул ставни. Графиня мёртвой хваткой вцепилась ему в руки и он буквально вдёрнул её в комнату.
   Тяжело дыша, они стояли на столе, уставившись друг на друга безумными глазами. Первым нарушил молчание Филипп, выдохнувший:
   - Что с тобой опять случилось?
   Регина ответила ему улыбкой сумасшедшей, окинула взглядом стол и ногами начала лихорадочно сбрасывать с него на пол бумаги, перья, чернила, бутылку и бокалы, - словом, всё, что там было. Потом вскинула совершенно шальные глаза на Филиппа, шагнула к нему, провела ладонями ему по груди и вдруг резко рванула ворот его рубахи, так что ткань с треском разошлась, обнажив покрытую капельками пота кожу. Регина прижалась пылающими губами к бившейся на шее жилке, заскользила ладонями по горячему телу.
   - Помоги мне. Удержи меня. Владей мною сегодня и всегда. Только не отпускай от себя! И не отдавай никому, прошу тебя! Если ты сейчас начнёшь говорить какую-нибудь чепуху, пытаться меня успокоить или нести романтические бредни, я выброшусь из твоего окна прямо на камни!
   Она едва успела договорить, как сильные, любящие руки Филиппа обняли её и подняли высоко-высоко над землёй, к самому небу, вытаскивая из колодца, дно которого она уже успела разглядеть. На небе были нагретые, остро пахнущие знакомым мужским телом простыни, пуховая перина, горячее вино с корицей, лимоном и сахаром. Но всё это было потом, а у самых ворот рая вместо ангельских крыльев были руки и губы Филиппа. Самые нежные, самые нужные, самые жаркие. И Регина заснула на рассвете уставшая, успокоенная и почти счастливая.
   Вот только проснулась она, на свою беду, раньше Филиппа и вместо того, чтобы растормошить своего жениха и любовника и начать новый день с наипрекраснейшего занятия на свете - занятия любовью, она задумалась. Ах, нельзя счастливым думать! Она любовалась умиротворённым лицом графа де Лоржа, его белоснежной кожей, чёрными волосами, тонкими сильными пальцами и тихо улыбалась. Пока не начала невольно сравнивать его с Луи. Она не находила никакого изъяна в нём, ничего, в чём он уступал бы великолепному Бюсси, и, если по правде, в глубине души не сомневалась, что её брат сам во многом уступает благородному потомку рода Монтгомери. И злая, ноющая досада начала подниматься откуда-то из тёмных закоулков её мятежной души. Может, Регина и смогла бы заглушить её нудный голос, но короткая, смертоносная, как взмах меча, мысль не пронзила всё её существо. Мысль о том, что это утро повторится сотни и сотни раз, как и ночь перед ним. И каждое утро она неизменно будет видеть перед собой лицо Филиппа и слышать одни и те же слова. Со временем лицо его изменится - но и только. Всё остальное будет длиться всю ту короткую вечность, которая называется жизнь. Круг замкнётся и она, Регина де Ренель, НАВСЕГДА останется внутри этого круга, а Луи де Бюсси - за его пределами. И никогда в этой жизни им не соединиться. И стоило два года страдать и бороться, цепляться из последних сил за призрачные мечты свои, чтобы в итоге променять клетку обители урсулинок, каменную и суровую, на золотую уютную тюрьму замка в Бордо. Луи женится на Анне Лаварден и с годами станет серьёзным и степенным отцом семейства и будет жить в своей клетке. Он уже во всём потакал своей новоявленной невесте, носился с ней, как с хрустальной вазой. Эта мерзавка тихой сапой влезла в их семью, в их дом и, того и гляди, займёт её, Регины, место. Никогда Луи не обращался с Региной так же трепетно и бережно, как с этой куклой. На Регину он мог сорваться и накричать, мог самовольно и бесцеремонно влезть в её дела или же, напротив, месяцами избегать её, словно чумной. Он, безусловно, уделял ей достаточно внимания, засыпал подарками, ничего для неё не жалел, бился за её честь на дуэли и во всеуслышание объявлял первой красавицей Европы. Он гордился ею, как гордился своими замками и лошадьми. Он отстаивал её честь, как отстаивал честь любой другой женщины. И до неё с таким же пылом называл первой красавицей Маргариту Валуа. И даже подарки он дарил без души: мог скупить целую лавку, не поинтересовавшись, что же именно ей было нужно на самом деле. Украшения - просто самые дорогие, книги - самые редкие, наряды - самые модные. А вот Анне он мог часами выбирать подходящее только к её глазам ожерелье или веер в тон её платья. Это с неё он не спускал заботливого взгляда во время дворцовых увеселений. И уж, конечно, с Анной бы он никогда не допустил того, что случилось однажды в Блуа с Региной. Всё, чего столько лет не хватало Регине, всё, чем судьба обделяла её с самого детства, теперь просто так отдавалось чужой женщине. Луи не мог быть любовником Регины, потому что был её братом, но он отказывал ей теперь даже в братской любви, изливая её на свою новоиспечённую невесту. Одно это уже лишало Регину сна и покоя.
   Она осторожно высвободилась из объятий Филиппа, скользнула с постели, бесшумно оделась и так же, как прошлой ночью, через окно спустилась на улицу. Проснувшийся четвертью часа позже Филипп нашёл на месте исчезнувшей любовницы только еле заметный след от головы и рыжий волос на подушке. Тающий запах её тела словно говорил ему, что она вряд ли вернётся сюда когда-нибудь ещё в этой жизни.
  
  
  
   Юный паж, одетый в цвета Клермонов, очень спешил. Улицы просыпающегося города ещё не заполнила разномастная горластая толпа. Расходились из кабаков проспавшиеся за столами гуляки, спешили то ли уже проснувшиеся, то ли ещё не ложившиеся студенты, надвинув на глаза шляпы, покидали своих любовниц дворяне, монахи, менестрели; кое-где уже слышались голоса уличных торговцев. У одного из них переодетая пажом Регина купила горячие вафли, присела ненадолго на пустую бочку, забытую каким-то торговцем на углу, торопливо позавтракала и уверенно зашагала в сторону улицы Брак, где жил единственный человек, который мог ей помочь - герцогиня де Монпасье.
   Обитателей особняка Гизов, разошедшихся по своим спальням далеко за полночь, разбудил настойчивый, оглушительный стук в дверь. Кто-то не жалея сил с размаха грохотал бронзовым кольцом и колотил каблуками по дверям. Заспанный слуга, чертыхаясь, собрался было задать основательную головомойку раннему гостю, а увидев юного щупленького пажа, вознамерился отвесить ещё и подзатыльник. Но дерзкий мальчишка отодвинул его в сторону столь царственным жестом и окинул таким повелительным взглядом, что дворецкий мигом признал в нём графиню де Ренель.
   - Позови её светлость. Немедленно, - небрежно распорядилась Регина.
   Дворецкому даже в голову не пришло пререкаться со своенравной графиней. Гнев госпожи герцогини ещё можно было пережить, но вот чего следовало ожидать в таких случаях от графини де Ренель - он не знал и потому почитал за лучшее не рисковать. Рыжая ведьма могла и в жабу превратить, и немощь наслать, и проклясть до скончания дней, так поговаривали служанки на заднем дворе.
   Но ждать Екатерину-Марию пришлось долго: она по утрам очень медленно всё делала. Когда она, наконец, соизволила-таки спуститься на первый этаж, графиня уже в нетерпении мерила шагами Большой зал и строила гримасы портретам династии Гизов, украшавшим стены. Чувства, бушевавшие в её хрупком теле: ревность, ярость, отчаяние, боль, - клокотали и рвались наружу и, казалось, что под их напором рухнут вековые стены дворца.
   Екатерина-Мария ещё спускаясь с лестницы поняла, что с подругой что-то неладно. От волнения у неё всегда усиливалась хромота, и теперь она с трудом преодолевала оставшиеся ступеньки. Регина, увидев, что герцогиня торопится и от этого спотыкается ещё чаще, бросилась на помощь.
   - Скажи мне, ради Бога, для чего ты содержишь чертову дюжину слуг, если их никогда нет в нужном месте? Они у тебя без дела слоняются по всему дому, сплетничают и едят, вместо того, чтобы открыв рот ждать твоих указаний! - разворчалась Регина, которая своих горничных и лакеев держала в чёрном теле.
   Мелкое раздражение на миг перекрыло бурлящий поток страстей, кипевших в ней, так случайная ветка, ставшая поперёк течения, на мгновение замедляет стремительный бег ручья.
   - Регина, ты примчалась в такую рань, чтобы разогнать мою прислугу? Что-то мне в это не верится. Может, скажешь, что у тебя опять случилось?
   - Луи женится на Анне Лаварден, баронессе де Гонто, - совсем тихо ответила графиня и бесконечное отчаяние, вырвавшееся в конце концов на волю, в одно мгновение, казалось, затопило все комнаты и галереи Дворца Гизов.
   Она произнесла эти слова и только теперь до конца поверила в возможность их существования. Лицо её менялось на глазах, превращаясь в окаменелую маску. Более всего она напоминала сейчас мраморную фигурку плакальщицы, стоявшую в фамильном склепе Гизов.
   - И всё? - в изумлении выдохнула де Монпасье. - И в этом трагедия всей твоей жизни? Регина, глядя на тебя, можно подумать, что, по меньшей мере, гугенот взошел на французский престол, а это всего-навсего твой несравненный братец решился-таки, наконец, связать себя брачными узами!
   - Катрин, ты не понимаешь. Луи женится на Анне, сестре Филиппа. ОН НА НЕЙ ЖЕНИТСЯ.
   Герцогиня смотрела на Регину и ничего не могла понять. То, что своего брата графиня возвела на пьедестал и искренне считала его совершенством и любила больше жизни, Екатерина-Мария знала всегда. Но в голове герцогини известие о помолвке графа де Бюсси никак не вязалось с искажённым от боли лицом Регины. Здесь было что-то, ей неизвестное, что-то, что следовало немедленно вытянуть из подруги, как вытягивают из раны беспощадное железо.
   - Так, Регина, сядь, выпей вот немного вина, оно тебя взбодрит, и расскажи всё. Понимаешь, абсолютно всё. Только тогда я постараюсь что-нибудь придумать.
   Регина кивнула головой, бессильно опустилась в кресло и медленно, не отрываясь, осушила полный бокал хереса.
   - Итак, твой брат решил жениться?
   Еле заметное движение ресниц.
   - Его избранница - бледный ангелочек Аннет, твоя подружка из Бордо?
   Судорожный вздох.
   - Насколько я помню из твоих рассказов, на тебя она произвела благоприятное впечатление: очаровательна, ровна характером, происходит из весьма богатой и знатной семьи, как-никак, младшая сестра твоего единственного любовника, а теперь и жениха, Филиппа. У тебя с ней установились очень тёплые, трогательные отношения. В общем, на первый взгляд, да и на второй, по-моему, тоже, она была бы вполне подходящей парой для графа де Бюсси. Я права?
   - Да.
   - Идём дальше. Она никогда не изменяла своему ныне покойному мужу, у неё не было любовников после его смерти, - что поделаешь, провинция! - и она влюбилась в Луи. Кто бы сомневался. Молоденькая дурочка впервые увидела Париж и первую в жизни прогулку по этому великому городу устраивает ей не менее великий граф де Бюсси! Я даже без гороскопа Рене могла бы предугадать такой поворот. Но, что уже интереснее, твоему брату она тоже понравилась, раз уж он принял такое решение?
   - Да, - это говорит голосом Регины сама боль.
   Эта боль обжигает, бьёт наотмашь герцогиню и её расчётливый, холодный рассудок отказывается верить смутному предчувствию, шевельнувшемуся в душе.
   - Регина, тогда в чём дело? - Екатерина-Мария уже догадалась, каким будет ответ, и боялась услышать его.
   - Потому что я его люблю. Люблю не как сестра.
   Регина сказала это спокойно, буднично, как сказала бы "Я купила этот шёлк у нашего Чезаре". И то, что она сказала это именно так, заставило герцогиню сразу и безоговорочно принять и понять это невероятное и страшное известие. Она приложилась к горлышку и одним духом ополовинила бутылку. Оставшееся она молча протянула подруге и та последовала её примеру. Только после этого Екатерина-Мария отважилась спросить:
   - Давно?
   - Полюбила? Как только увидела.
   - Господи, Регина, что ты наделала?! - простонала герцогиня, наконец, осознав весь ужас случившегося, и слёзы градом полились из её тёмных, полных сострадания глаз.
   - Клянусь, я не знала тогда, что это мой брат! Просто: увидела - и всё. А потом было поздно. Катрин, ты должна что-нибудь придумать! Катрин, я же сдохну без него, как бездомная собачонка на площади! Катрин!!!
   Терзавшая Регину боль выплеснулась, наконец, слезами и криками. Она рыдала в объятьях подруги и никак не могла успокоиться. И Екатерина-Мария впервые не знала, что делать...
   Выплакав свою беду и выпив горячего вина с пряностями и сахаром, Регина была готова трезво рассуждать и даже действовать. Сидеть и ждать рокового дня было выше её сил, это было просто невозможно. И Катрин понимала, как никто другой, что нужно действовать без промедления. Ибо в таком состоянии Регина была им не помощницей. Добро бы Этьен уже был по дороге в Италию, но проклятый иезуит всё никак не мог расстаться с городом, где жила его богиня.
   Слава богу, Регина пришла сюда не за утешением: за этим она обратилась бы к Филиппу. Значит, она готова действовать и рисковать, значит, она не сломалась. Что ж, это было даже на руку Гизам. Связанная с ними одним преступлением, одной страшной тайной, она пошла бы до конца. Если она сейчас не пощадит соперницу, то и уничтожить короля у неё рука не дрогнет.
   - Послушай, ведь ты уже всё решила, когда шла ко мне? Чего ты хочешь? - Екатерина-Мария пристально смотрела ей в глаза.
   Ни секунды не промедлив, Регина ответила:
   - Стереть Анну Лаварден с лица земли.
   Шумно выдохнув, герцогиня Монпасье откинулась на спинку высокого кресла:
   - Ты всех любовниц своего брата будешь уничтожать или только тех, на ком он захочет жениться?
   После минутного молчания Регина подняла на подругу уставшие глаза, в глубине которых прочно поселилась одержимость:
   - Всех.
   Герцогиня почувствовала, как у неё по телу пробежали мурашки. Прекрасный нежный цветок по имени Регина де Ренель отрастил ядовитые шипы. Что ж, сама Екатерина-Мария тоже ведь когда-то была юной, наивной и влюблённой и витала в облаках. До тех пор, пока её не швырнули на камни и не объяснили, что в этом мире ангельские крылья ничего не стоят по сравнению с дьявольской хитростью и умением идти по трупам. Теперь и Регина превращалась из драгоценного украшения в смертоносное оружие.
   - Хорошо, - кивнула головой Катрин, - я, пожалуй, помогу тебе. Для начала нужен безупречный план и его мы продумаем за обедом. Ведь не можешь же ты просто так всыпать яд в тарелку Анны за ужином? Нам нужно остаться вне подозрений. Во-вторых, прежде, чем приниматься за такое дело, следует посетить флорентийца Рене.
   - Господи, Катрин, ты веришь этому шарлатану королевы-матери?
   - Представь себе, верю. Кстати, он ещё ни разу не ошибался. Гороскопы он составляет просто удивительные. К тому же, в моей лаборатории недостаточно компонентов для изготовления хорошего яда.
   - Уговорила. Так и быть, навестим этого старого мошенника.
   За обеденным столом, расправляясь с дымящейся овощной похлёбкой, зажаренной уткой и пирогом и запивая всё это "Кровью ночи", любимым вином герцогини, две интриганки придумали поистине дьявольский план устранения Анны де Лаварден. Молодой женщине суждено было умереть в ближайшие дни, причём Регина, на первый взгляд, оказывалась абсолютно в этом не замешана. Мало того, имя Анны должно быть настолько опорочено, чтобы граф де Бюсси зарёкся даже вспоминать о ней.
   - Филиппа жаль, он будет очень огорчен. Анна у него в любимицах, - сочувственно вздохнула Регина и вонзилась жемчужными зубками в истекающую соком золотистую грушу.
   - Ничего, Филиппа ты как-нибудь утешишь, - небрежно махнула рукой Катрин.
   Судьба Анны Лаварден была решена.
   Подруги уже выходили из-за стола, когда дворецкий принёс записку, переданную чумазым гаменом, приплясывавшим у дверей в ожидании ответа и, разумеется, монетки. Записка была от служки церкви на Монмартре и в ней сообщалось, что брат Этьен болен. Он слёг в тяжёлой нервной горячке вечером того же дня, когда его в последний раз посещала Регина. Видимо, известие о её скором венчании с графом де Лоржем оказалось непосильным для него.
   - Чёрт! - выругалась герцогиня в сердцах, - Он то и дело путает нам карты! Нашёл время болеть! Уехал бы в Рим, выполнил поручение и там бы и умер в какой-нибудь горячке, нам только на руку. А теперь за ним глаз да глаз, чтобы богу душу не отдал раньше времени.
   Графиня молча вздохнула и, хоть где-то в глубине души её шевельнулась жалость по отношению к юноше и чувство вины перед ним, но то, что им с Катрин предстояло сделать, было гораздо важнее для неё сейчас. Она написала коротенькое письмо, полное беспокойства за здоровье Этьена и тёплых слов с пожеланиями скорейшего выздоровления. К письму они с герцогиней приложили корзину со всяческими лакомствами и кошелёк золотых экю для покупки лекарств больному и оплаты лекарей.
   - Ну вот, свой христианский долг мы выполнили, - сказала герцогиня, закрывая дверь за мальчишкой, стремглав помчавшимся с корзиной в руках обратно в церковь, - теперь тебе нужно переодеться, поскольку графине де Ренель не пристало разгуливать в наряде пажа без особых на то причин. Пойдём, выберем тебе что-нибудь из платьев, и отправимся к Рене.
   - Мы пойдём к нему днём?
   - Разумеется! Королева-мать, Марго и иже с ними ходят туда исключительно под покровом темноты. Потому весь Париж и в курсе их визитов на мост Менял. А кто обратит внимание на двух состоятельных горожанок, решивших заглянуть в лавку лекаря? Мало ли, за какой надобностью мы туда пойдём, может, нам нужно приворотное зелья для повесы-мужа, а может, порошок от расстройства кишечника, или, что скорее всего, помаду и белила.
   Через полчаса они вышли из дома, полностью преобразившись из знатных дам в молодых горожанок, типичных жён состоятельных ремесленников или торговцев. Благо, в обширном гардеробе герцогини оказались не только роскошные наряды придворной небожительницы. К мосту Менял они добрались довольно быстро. Дом Рене находился в самом конце моста, почти на углу набережной. Подруги переглянулись и Катрин уверенно стукнула несколько раз тяжёлым медным молотком по двери.
   Им открыл сам Рене и, мгновенно узнав в горожанках двух самых известных красавиц Парижа, казалось, нисколько не удивился их приходу. Он склонился в вежливом поклоне и грустная улыбка тронула его губы:
   - Счастлив видеть вас в своём доме, ваша светлость герцогиня де Монпасье и ваше сиятельство графиня де Ренель.
   - Вы как будто не удивлены нашим визитом? - улыбнулась в ответ Катрин.
   Регина держалась настороженно, чувствуя смутное беспокойство, и потому молчала.
   - Звёзды никогда не обманывают. И они обещали мне встречу с её сиятельством.
   Регина скептически хмыкнула, однако последовала за Рене и Катрин, тут же углубившимся в научную беседу о влиянии звёзд на судьбу человека и всяческих алхимических штучках. Они вели себя, как старые знакомые, взаимно уважающие друг друга, и Регине не оставалось ничего другого, как просто следовать за ними, разглядывая попутно карты, колбы, потрёпанные фолианты и прочую атрибутику жилья учёного мужа.
   Всё это настолько отвлекло её от той цели, с которой они пришли в дом флорентийца, что когда Катрин обратилась к ней с каким-то вопросом, Регина вздрогнула и торопливо переспросила:
   - Что-что?
   Герцогиня возмущённо уставилась на подругу:
   - Ты что, совсем меня не слушала? Я тут распинаюсь, объясняю, как нам необходима его консультация, а ты опять в облаках витаешь!
   Регина виновато опустила ресницы.
   Вдруг Рене с величайшим трепетом, как будто прикасался к невозможной святыне, взял её за подбородок и приподнял голову:
   - Дитя моё, чтобы сейчас не говорила герцогиня де Монпасье, я прекрасно знаю, зачем вы пожаловали в мой дом на самом деле. Я также знаю, что не в моих силах заставить вас свернуть с однажды выбранного пути. Но и просто так позволить вам шагнуть в бездну, из которой возврата уже не будет, я не могу. Поверьте, мой возраст и мои знания дают мне право говорить с вами в подобном тоне.
   Потрясённая Катрин молчала, затаив дыхание: никогда Рене не разговаривал столь осторожно и ласково ни с кем из её знакомых женщин, может быть, только со своей давней подругой Екатериной Медичи, да и то герцогиня не поручилась бы за это. Притихшая же Регина во все глаза смотрела на флорентийца и, казалось, не столько слышит, сколько предугадывает и чувствует каждое его слово.
   - Ваше сиятельство, я знаю, что и во имя чего вы собираетесь совершить. И от моих слов мало что изменится, потому что это - Судьба. Кто знает, какая малая случайность может повлиять на её ход. Возможно, моя попытка предостеречь вас станет лишь ещё одним звеном в той роковой цепи, которая подтолкнёт вас к избранному пути, вместо того, чтобы повернуть в другую сторону. Но знайте, сейчас вы берёте на себя ответственность и за судьбы других людей. Считаете ли вы себя вправе вершить жизни ни в чём не повинных случайных попутчиков, чьи дороги пересеклись с вашей? Уверены ли в том, что окажетесь в состоянии расплатиться по тем счетам, которые будут предъявлены вам потом? Найдёте ли оправдание своим поступкам?
   Регина на мгновение задумалась. Но только на мгновение и только лишь для того, чтобы, справившись с охватившим её страхом и неуверенностью, твёрдо заявить:
   - Да. Я вправе. Моей жизнью столько лет распоряжались другие, что, думаю, у меня теперь тоже есть основания для подобного. Что касается счетов, то я их оплатила сполна. Авансом. Слишком многое у меня было отнято. И оправдание у меня тоже есть, можете поверить. Почему-то никто не спрашивал оправданий Варфоломеевской ночи и сотен казней, творимых на Монфоконе.
   Рене внимательно посмотрел на графиню. В душе его боролись противоречивые чувства. Он понимал, что Регина сама выбрала свою дорогу и никто уже ничего изменить не сможет. Но её красота... Лучшее, что было у этого мира - её несравненное лицо, её светящаяся кожа. Так трудно было поверить в то, что совсем скоро всё это никому не будет принадлежать. И что останется тогда на тёмных улицах Парижа, под бесприютным и пустым небом?
   - Хорошо, - промолвил Рене, - говорите, что конкретно вы хотели от меня и уходите. Обе. Кстати, никаких предсказаний и гороскопов от меня не ждите. Всё, что следовало сказать, я уже вам сказал.
   Катрин сжала виски, безуспешно пытаясь разобраться в происходящем. Она чувствовала, что где-то совершила ошибку. Но где - не видела. Слова Рене испугали и озадачили её. Чего бы ради он так беспокоился об их с Региной затее? Даже если старый колдун что-то пронюхал о баронессе де Гонто, то с какой стати ему-то спасать её никчемную жизнь? В Лувре месяца не проходит, чтобы кого-нибудь не отравили, про дуэли и речи нет. Кто заметит смерть провинциальной дурочки, посмевшей дотронуться до звёзд?
   Регина тем временем молча вытащила из складок плаща герцогини список необходимых им компонентов и протянула его Рене. Лекарь мельком пробежал его глазами, подошёл к маленькой незаметной дверце между книжными шкафами и скрылся за ней. Его не было около десяти минут и за всё это время подруги не перемолвились ни словом, настолько сильно было державшее их напряжение. Вернувшийся Рене вручил им сверток, источавший слабый приторный запах, не пересчитывая, принял деньги и также храня свинцовое молчание, проводил посетительниц до дверей. И только когда Регина, пропуская герцогиню вперёд, замешкалась, зацепившись юбкой за гвоздь, торчавший из косяка, флорентиец тихо шепнул ей:
   - Помните, графиня, у любого яда есть противоядие. И у вас ещё есть несколько дней, чтобы всё исправить.
   Регина сделала вид, что не слышала ни единого слова.
   Рене поднялся к себе, со вздохом расстелил на большом, местами прожжённом реактивами столе старую, пожелтевшую карту звёздного неба, достал свои расчёты, ещё раз сверил их с картой и печально сказал, повернувшись в сторону двери в лабораторию:
   - Вы можете быть довольны, ваше величество. Всё идёт, как я и обещал. Для того, чтобы избавиться от графини, вам ничего не нужно делать. Она сама себя губит.
   В дверном проёме стояла королева-мать и плотоядно улыбалась.
   - Ты так и не спросил имя?
   - Зачем, ваше величество, вы его и так скоро узнаете. Первая же загадочная смерть в ближайшие десять дней многое вам объяснит и без моих комментариев.
   - Ты до сих пор её жалеешь? Всё ещё готов биться до последнего, отстаивая невиновность этой змеи?
   - Разве я могу спорить с небесами, которые всё уже решили? Когда в дело вмешивается злой рок, бессильны даже вы, могущественные короли и королевы. Вам это ещё предстоит испытать самой.
   С этого момента колесо судьбы закрутилось с бешеной скоростью, случайности нагромождались одна на другую, превращаясь в то самое роковое стечение обстоятельств.
  
  
   Вечером того же дня Бюсси отправился с визитом в дом графа де Лоржа, чтобы обсудить условия своей помолвки с Анной Лаварден и помолвки Филиппа с Региной. Воспользовавшись его отсутствием, Регина, в сопровождении верного, а главное - неболтливого Лоренцо, укутавшись с головой в глухой плащ, на одном дыхании пробежала несколько кварталов и остановилась перед высоким каменным домом на углу улиц Пти-Шантье и Катр-Фис, в котором сдавались несколько комнат на втором этаже и мансарда. На втором этаже горела свеча, отражаясь в блестящем медном кувшине. В полдень, после разговора с Екатериной-Марией, герцог Майенн снял две комнаты на втором этаже этого дома.
   Шарля в подробности всего задуманного герцогиня не стала посвящать, предоставив эту миссию подруге по вполне понятной причине: избалованный Майенн любил покуражиться, покапризничать перед сестрой, а Катрин терпеть не могла его ужимок. А вот своей Регине Шарль решительно не мог ни в чём отказать, чем обе подруги бесцеремонно пользовались не единожды.
   Издали учуяв присутствие герцога, Лоренцо недовольно заворчал: судя по его реакции, Майенн непредусмотрительно оставил его подружку дома.
   - Ладно тебе, успокойся. Потерпишь ради общего блага. Будешь смирно сидеть у дверей и грызть любого, кто осмелится приблизиться к комнате, - строгим голосом одёрнула собаку Регина.
   Лоренцо замолк и только изредка шумно вздыхал, выражая своё недовольство.
   Регина закрыла лицо капюшоном и собралась уже постучаться в дом, когда сообразила, что прячься-не прячься, а по Лоренцо её вычислят в два счёта, слишком уж знаменита была их пара в Париже. Поразмыслив какие-то секунды, графиня подол плаща:
   - Лоренцо, быстро полезай мне под плащ! Ты же любишь путаться под ногами, вот тебе случай и представился.
   Пёс внимательно посмотрел на хозяйку снизу вверх, не сразу поняв, что от него требуется: задевать роскошные одежды хозяйки было строжайше запрещено!
   - Ну, что уставился? Лезь под плащ да смотри, иди осторожней, меня не столкни своей тушей!
   Лоренцо послушно забрался под тяжёлую ткань, вплотную прижался к ногам госпожи. Регина расправила складки плаща, критически оглядела себя: в полумраке почти ничего не было заметно.
   - Ладно, пошли, Лоренцо. И веди себя тише воды ниже травы!
   Регина несколько раз ударила деревянным молоточком, висевшим на цепи, по дверям. Наконец, зарешеченное окошечко прямо перед её лицом отворилось и низкий глухой голос неопределённого пола весьма нелюбезно спросил:
   - Кого ещё черти носят?
   - К господину де Вивре.
   В руке графини блеснул золотой и дверь мгновенно отворилась. Хозяйка склонилась в почтительном поклоне, не забыв, однако, изъять монету и бросить в вырез платья с такой виртуозной быстротой, что сразу наводила на мысль о частоте оказываемых платных услуг разного рода. Регина мельком окинула взглядом помещение и осталась довольна: свечи, горевшие в коридоре у лестницы были хорошего качества, не чадили и не пахли прогорклым жиром, перила лестницы, поверхность мебели и пол поблёскивали в неярком пламени свечей, словно говоря об успешной борьбе с пылью и неопрятностью жильцов, да и сама хозяйка хоть и отличалась мужеподобной внешностью, одета была, однако, достаточно модно и отнюдь не безвкусно. Входя в дом, Регина едва не запнулась за Лоренцо, но умный пёс ни звуком не выдал себя.
   Осторожно, стараясь больше не запинаться за мощную собаку, графиня прошла вдоль по коридору, поднялась по лестнице на второй этаж и трижды постучала. Дверь мгновенно распахнулась, чья-то рука резко потянула её внутрь, но поскольку под плащом прятался Лоренцо, то, само собой, Регина за него запнулась, упала прямо в объятья Шарля, тот, в свою очередь, не удержал равновесия, и вся троица шумно вкатилась кубарем через порог прямо на середину комнаты.
   Шарль неудачно приложился затылком об пол и теперь изображал тяжело раненного и громко стонал, поглядывая снизу вверх на лежащую на нём Регину, однако же выпускать её ни в какую не хотел. Графиня чертыхалась, хохотала и безуспешно пыталась освободить недовольно ворчавшего пса, окончательно запутавшегося в складках плаща.
   - Герцог, ну, довольно уже. Отпустите меня, наконец, не то Лоренцо оставит вас инвалидом, - нежно проворковала Регина в ухо Майенну.
   Услышав имя Лоренцо, герцог припомнил всех чертей по именам, выпустил Регину из своих объятий и вместе с ней вытащил из-под плаща собаку.
   - Какого черта вы притащили за собой этого людоеда?! - завопил герцог, едва успев отдернуть руку от хорошо знакомых челюстей Лоренцо.
   - По-вашему, я должна была идти сюда без сопровождения? Вы в своём уме, Шарль? Так-то вы дорожите моей жизнью и честью?
   - Не меньше, чем вы с герцогиней Монпасье - моей головой, постоянно впутывая меня в свои авантюры.
   По капризному тону Шарля Регина поняла, что Катрин практически провалила их план, не сумев уговорить брата помочь им в весьма щекотливом и не очень благородном деле. Что ж, графиня это предполагала, а потому пришла на свидание с Шарлем во всеоружии.
   - Лоренцо, выйди за дверь и сторожи, - негромко приказала она и пёс, с обожанием лизнув руку госпожи, бесшумной тенью выскользнул из комнаты.
   Майенн восхищенно присвистнул и пошёл затворять дверь.
   - Запирать нет никакой нужды - Лоренцо надёжнее любых замков, - остановил руку герцога исполненный неги голос женщины.
   И столько было в этом голосе страсти и обещаний, столько желания и призыва, что оглушённый мужчина помедлил, прежде чем оглянуться.
   А когда оглянулся - забыл, на каком свете находится.
   Посреди комнаты, облитая дрожащим золотом свечи, стояла обнажённая Богиня. Рафаэлева мадонна, сошедшая со стены итальянского собора и случайно забывшая на фреске свою одежду. Тяжёлый меховой плащ лежал у её ног переливающимися тёмными волнами. На обнажённой груди таинственно мерцало роскошное ожерелье из крупного розового жемчуга. Бесценные жемчужины в несколько рядов обвивались вокруг нежной шеи, свешивались матово поблёскивающей завесой на грудь. И больше на графине не было ничего. Только её ослепительная, легендарная красота.
   Легко переступив через складки плаща, она подошла к Шарлю. Положила тонкие, неуловимо пахнущие чем-то пряным, волнующим, руки ему на плечи. Коснулась губами его шеи, мочки уха, виска, ресниц. Герцог сомкнул её в своих объятьях, зарылся лицом в густые шёлковые волосы и стоял так несколько долгих мгновений, не выпуская женщину из своих рук, боясь оторваться от её тела хоть на миг. А потом подхватил её на руки и отнёс на постель.
   Когда бездонное чёрное небо за окном стало свинцово-серым и бледное, словно после долгой болезни, солнце выползло из-за высоких башен города, уставшая, с ярко полыхающим лихорадочным румянцем на лице Регина обвилась плющом вокруг разгорячённого тела герцога, прильнула к нему, как ласковая кошка, и, легонько царапнув его плечо, соблазнительным шёпотом спросила:
   - Шарль, так вы согласны помочь нам с Катрин?
   Герцог одним рывком затянул любовницу на себя и, глядя снизу вверх в её прозрачные, обведённые тёмными кругами после бессонной ночи глаза, улыбнулся:
   - Моя прекрасная графиня, вы божественная любовница и восхитительная женщина и дорого бы я дал за то, чтобы посмотреть на того мужчину, который сможет отказать вам, находясь в таком положении, в котором сейчас нахожусь я. Не каждая красавица во Франции способна удивить меня в постели. Вам это удалось. И ради того, чтобы повторилось безумство прошедшей ночи, я согласен на любой ваш каприз, даже если мне придётся продать душу дьяволу или стать подданным английской королевы. Бог мой, как должен быть счастлив мужчина, которого вы любите! И как я ему завидую!
   - Напрасно, - шалые глаза Регины подёрнулись задумчивой пеленой, - вам повезло гораздо больше, чем тому, кого я люблю. Любовь моя больше ранит и приносит бед, чем радует. А вы, герцог, мне нравитесь. Очень-очень нравитесь. Я в вас почти влюблена.
   - Поистине, правы придворные рифмоплёты, величающие вас богиней! За ту плату, что вы мне сегодня предоставили, я готов стать вашим рабом. Надеюсь, вы позволите мне ещё раз доказать свою готовность?
   Тихий, лукавый смех и жадный поцелуй был ему ответом.
   Наконец, утомлённая его доказательствами, Регина сладко уснула, уютно свернувшись клубочком подле его большого, мягкого тела. Шарль вскоре последовал её примеру. Их разбудило в полдень громкое царапанье в дверь и скулёж Лоренцо, который проголодался и был весьма обижен тем, что о нём забыли.
   Регина покинула их любовное гнёздышко первой. По дороге она завернула к герцогине Монпасье и вышла от неё через полчаса, с небольшим свёртком в руках. Когда она уже сворачивала на улицу Монторгей, к дому Гизов подошёл Шарль Майенн. Он задержался у сестры гораздо дольше, чем графиня, и вышел оттуда не в самом радужном настроении. На его холёном породистом лице бушевала целая буря эмоций и торговец вафлями, не вовремя подвернувшийся ему под руку, от его удара вылетел на середину улицу, уронив весь свой товар на радость набежавших сорванцов.
   - О! Ангелоподобная дьяволица с королевским именем, - сквозь зубы рычал по дороге герцог, - если бы не твоя красота! Если бы не безумное желание, овладевающее мною каждый раз, как только я тебя вижу! Чёрта с два согласился бы я на такой подлый поступок только потому, что тебе не нравится какая-то провинциальная дурочка! Я, герцог Майенн, Шарль де Лоррен, ГИЗ! послушная игрушка в руках взбалмошной и коварной девчонки! Хотел бы я знать, что эти две ведьмы на самом деле задумали. О, как хорошо я теперь понимаю покойного Гийома, который как огня боялся своей титулованной любовницы. Боюсь только, пройдёт совсем немного времени, и моя восхитительная Регина даст сто очков вперёд по части интриганства своей умудрённой годами подруге.
  
  
  
   Тем временем проклинаемая и обожествляемая герцогом Майенном Регина направлялась прямиком на улицу Кенкампуа. Ей нужно было во что бы то ни стало опередить своего брата и первой встретиться с Анной Лаварден.
   Ей повезло даже больше, чем она могла ожидать: Анна была в доме одна. Филипп уехал куда-то вместе с Бюсси и его закадычными дружками. Новоявленная невеста, похорошевшая и расцветшая от любви, может быть, впервые в жизни чувствовала себя счастливой женщиной. Ясные глаза её так радостно сияли, так растерянно-нежно улыбались её губы, что Регина невольно залюбовалась ею. Конечно же, если бы причиной этому был кто угодно, только не Луи, Регина была бы рада за неё и уж точно принесла бы сейчас совершенно другой подарок. Возможно, они бы стали хорошими подругами. Если бы не Луи. И как только живое воображение графини нарисовало сцену его венчания с молоденькой вдовушкой и подробности их брачной ночи, несчастной кузине Филиппа был подписан смертный приговор.
   Тем временем ни о чём не подозревающая Анна с радостным щебетанием выпорхнула навстречу Регине.
   - Ах, милая Регина! Я так счастлива, что ты пришла! Луи, наверное, уже рассказал тебе?
   Графиня собрала в кулак всю свою железную волю и вполне правдоподобно расцвела самой доброжелательной из своих улыбок:
   - Конечно же. Разве он мог не похвастаться и утаить от меня столь знаменательное и радостное событие в жизни нашей семьи! Я пришла поздравить тебя и, в знак того, что ты будешь с радостью принята в нашу семью, принесла тебе небольшой, но милый подарок. Который, кстати, весьма скоро тебе пригодится.
   - О, ты так добра ко мне! Можно, я буду называть тебя сестрою? Мы ведь скоро дважды породнимся, не так ли? Ты ведь тоже ответила согласием на предложение Филиппа?
   - Ну, кто бы на моём месте отказался от собственного счастья? И я уверена, что мы станем с тобой самыми настоящими сёстрами. Знаешь, я в детстве была очень одинока и именно сестры мне всегда особенно не хватало.
   Мило щебеча, как и подобает старинным приятельницам и почти родственницам, девушки поднялись в комнату, отведённую для Анны. Цепкий взгляд Регины не мог не отметить той любви и готовности осыпать кузину подарками со стороны Филиппа: комната была обставлена дорогими, изящными безделушками, видимо, исполнялся любой каприз гостьи. Но от налёта безнадёжной провинциальности и простодушия, граничащего с недалёкостью ума и отсутствием вкуса, эту комнату могло избавить только вмешательство таких опытных модниц, какими были Регина с герцогиней Монпасье. Подлинные произведения искусства здесь соседствовали с миленькими безделушками, уютные подушки золотого шёлка в восточном стиле были разбросаны по высоким английским креслам с резными спинками, золотое мешалось с белым и голубым, утончённые духи - явная дань подражательства графине де Ренель - стояли на старомодном туалетном столике, выкрашенном в зелёный цвет (в доме графа Бюсси всю разноцветную мебель уже давно сменили по приказу Регины на покрытую лаком). Впрочем, Регина только злорадствовала в душе, с каждой минутой убеждаясь в своей правоте: эта дурочка Лаварден никогда не была и не будет достойна носить имя Клермонов. И Луи НИКОГДА не сможет полюбить эту пустышку. Он изломает свою жизнь, лишь бы причинить боль ей, Регине. Вот только молодая графиня уже давно научилась не только держать удар, но и обороняться. И защищать свою любовь она будет до конца. Не зря же она всю ночь ублажала Шарля, а Екатерина-Мария возилась в своей лаборатории. Первые шаги по опасной и страшной дороге уже были сделаны, сворачивать назад она не привыкла. Вот только что будет с Филиппом...
   Стараясь гнать от себя мысли о Филиппе, Регина вручила Анне Лаварден свой подарок. Будущая жена графа де Бюсси развернула обертку и ахнула: в её руках вспенилась тончайшим кружевом белоснежная ночная сорочка. Более прелестной вещицы она не то что никогда не носила - даже в руках не держала. Неподдельный детский восторг вылился в водопад маловразумительных возгласов и слов восхищенья.
   - Ну, право же, Аннет, работа, конечно, искусная, но она не стоит такой благодарности. Просто возьми это и всё. И сегодня же надень. И даже не говори, что оставишь её до первой брачной ночи: для этого случая я уж раздобуду для тебя что-нибудь действительно волшебное. А тем, что ты сейчас так трепетно рассматриваешь, моего брата не удивишь, он и не к такому привык.
   Анна устремила беспомощный, непонимающий взгляд на Регину и та, словно спохватившись, что сболтнула лишнее, тотчас же изобразила искреннее замешательство:
   - Я имела в виду совсем не то, что ты думаешь! Я просто неверно выразилась. Просто у моего брата очень взыскательный вкус и капризный характер, когда дело касается туалетов. Он не рассказывал тебе, как однажды нарядил своих пажей в наряды столь роскошные, что король и его миньоны едва не задохнулись от зависти, а сам появился в простом черном камзоле и с одним-единственным золотым перстнем на руке?
   - Господи, но я ...у меня совсем нет модных нарядов! Граф собирается пригласить меня на прогулку, а что же я надену? В Париже так много красиво одетых женщин. Я рядом с ними выгляжу просто глупо. Что уж говорить о том, какой контраст представляю я по сравнению с тобой! - в голосе Анны звучало неподдельное отчаяние.
   Регина в который раз поразилась той лёгкости, с которой Анна шла в расставленные сети.
   - Я уже думала об этом, но не знала, как бы поделикатнее предложить тебе.
   - Что?
   - Поход к моему портному. Я недавно вместе с герцогиней Монпасье купила совершенно немыслимой красоты ткани. Что же, я не могу себе позволить нарядить по последней моде свою сестру? Собирайся, идём. Устроим сюрприз нашим женихам!
   Анна расцвела в ответ благодарной улыбкой. Она никогда не узнает, что прелестная сорочка, которую она сейчас с таким трепетом держала в руках, была передана Регине Екатериной-Марией. Всю ночь истинная дочь своего времени трудилась, обрабатывая нежную ткань голубоватым порошком с еле уловимым запахом горьких лесных трав. Едва соприкоснувшись с нежной кожей молодой вдовы, искусно составленный, редчайший яд начал своё медленное смертоносное действие. А ночью, когда Анна снова наденет подарок своей любящей подруги, новая порция отравы попадёт в её кровь.
   Но ни малейшей тени испуга или жалости не промелькнуло на божественном лице юной графини.
   В мастерской одного из лучших портных Парижа на мосту Менял Регина помогала будущей родственнице выбрать ткань и фасон нового наряда, в котором она должна была сразить Луи наповал. Регина копалась в грудах ткани и кружев, спорила с портным и Анной, вертела последнюю перед зеркалом и, наконец, часа через два все вместе остановились на небесно-голубом шёлке для самого платья, тончайших серебристых нитях и мелком жемчуге для вышивки, роскошных брабантских кружевах и жемчужно-сером батисте для нижних юбок. Заплатив мастеру аванс, девушки вышли из его дома и уже прошли приличное расстояние по мосту, когда Регина спохватилась, что оставила в мастерской свои перчатки. На улице было прохладно и графиня решительно не могла без них.
   - Дорогая моя, ты пока прогуляйся, зайди в ювелирную лавку или ещё куда-нибудь, а я быстро. Туда и сразу обратно. Ты и заметить не успеешь, - предложила она Анне.
   - Так давай вернёмся вместе.
   - О нет! Анна, извини, но ты так медленно ходишь, что у меня окончательно замерзнут руки, пока мы с тобой доберёмся до мастерской. Одна я гораздо быстрее обернусь.
   И Регина, подхватив юбки, стремительным шагом направилась назад, оставив Анну посреди моста.
   Она действительно вернулась очень быстро, не прошло и четверти часа. На лице её сияла победная улыбка, руки прятались в тёплых перчатках. А о том, что содержимое её кошелька уменьшилось на стоимость ещё одного платья, Анне вовсе не нужно было знать. В тот день в мастерской старого опытного портного (кто знает, что ценилось женщинами больше - его мастерство или его умение молчать самому и заставить держать рот на замке своих учеников) приступили к пошиву двух платьев-близнецов, причём за второе было заплачено вдвое больше. То, что у обеих девушек было практически одинаковое сложение, сыграло для Анны роковую роль.
   Через несколько дней Анна, сияя счастливой улыбкой, с детской непосредственностью кружилась перед кузеном и женихом в новом, совершенно прелестном красивом платье. Регина изображала довольную успехами своей подопечной наставницу и всем своим видом показывала сдержанную гордость за неё. И только Луи, обеспокоенный и раздосадованный неприкрытым спокойствием сестры, искал подвоха. И нашёл: на самом дне безмятежных серых очей то и дело вспыхивала белыми искорками НЕНАВИСТЬ. И тут же сменялась ядовитым отсветом наслаждения чем-то страшным, настолько пугающим, что Луи невольно отвёл глаза. В сердце его толкалось и ворочалось глухое предчувствие близкого, неотвратимого несчастья. Регина поймала его настороженный взгляд и ответила на него таким хищным оскалом, что Бюсси невольно отшатнулся. В который раз за последнюю неделю его посетила вполне здравая мысль, что всю эту жестокую игру с помолвкой он затеял совершенно напрасно. Но, как и все Клермоны, он не привык отступать. Он не подумал, что сестре тоже присуща это фамильное упрямство и готовность идти до конца, не сворачивая и не оглядываясь.
   И уже на исходе следующего дня прогремели первые раскаты надвигающейся грозы...
  

ГЛАВА ХIII. Падение в облака

Nec deus intersit.

  
   После вечерней мессы, как и договаривались, Анну Лаварден встретил у церкви Сент-Эсташ портшез графини, чтобы доставить её на улицу Гренель. Едва очутившись в устланном мехами, тёплом, надушенном какими-то очень тонкими, чарующими духами портшезе, Анна незаметно для себя задремала. Сквозь дрёму она не заметила, что портшез движется до странности медленно, да к тому же не кратчайшим путём, как обычно, а делает большие, непонятные крюки и обходы. Разбудил Анну звучный голос герцогини Монпасье, которая остановила портшез, решив, что там находится её подруга Регина.
   - О, простите, баронесса. Я ошиблась, - мило улыбнулась Екатерина-Мария позевывавшей Анне.
   - А вы хотели увидеть графиню де Ренель? Но тогда вы можете смело составить мне компанию, потому что именно к ней я и направляюсь. Регина пригласила нас с Филиппом на сегодня.
   - О! понимаю, - заговорщицки подмигнула герцогиня, - предсвадебная подготовка. Две свадьбы в одной семье - это замечательно. Пожалуй, я приму ваше предложение.
   За то время, пока они добирались до улицы Гренель, Екатерина-Мария разделила чувства Регины к провинциальной баронессе. Прелестная простушка действительно не отличалась ни глубиной ума, ни блеском образования, ни даже острым хорошо подвешенным языком. Она была банальна и скучна до неприличия. Подобных посредственностей, как искренне считала герцогиня, можно было не брать в расчет - мир и так был ими переполнен. Одной больше, одной меньше - никто не заметит. Если ты не можешь устанавливать свои правила - будешь играть по чужим.
   Между тем Анна, увлечённая беседой со знаменитой герцогиней, окончательно потеряла счёт времени и даже не заметила, что вместо обычных получаса добиралась до дома Бюсси гораздо дольше. Зато Екатерина-Мария могла себе позволить беззаботно улыбаться, глядя на баронессу: им с Региной без труда удалось выиграть необходимое время. Вышедшая им навстречу графиня де Ренель незаметно для Анны кивнула подруге. Всё шло по плану. Торжествующее выражение её лица говорило само за себя. Чудовищная интрига Регины и Екатерины-Марии пока что успешно воплощалась в жизнь.
   Анна не подозревала, что после полудня графу де Бюсси принесли записку от бывшей любовницы Франциски-Фоссезы. Надушенный её сладкими цветочными духами листок был исписан мелким вычурным почерком. Она поздравляла его с грядущей помолвкой и несколько ехидно намекала на то, что он мог сделать выбор и получше. Не смогла она удержаться и от напоминания о том, что до сих пор хранит в сердце его образ и бережёт его письма все до единого в надежде на возвращение лучших дней. И в самом конце, уже в постскриптуме она настойчиво просила его быть после вечерней службы у церкви Сент-Эсташ. Именно в это время и именно на этой улице, по словам Фоссезы, граф мог увидеть кое-что весьма интересное.
   Луи не знал, как отнестись к этому письму. Франциска славилась на весь Париж своим умением первой узнавать все сплетни и новости и быть участницей почти всех интриг и интрижек одновременно и если уж она на что-то намекала непосредственно графу, к её словам стоило прислушаться. И почему-то в тот момент Бюсси подумал, что дело касается Регины и, скорей всего, его сестра оказалась втянутой в какую-то авантюру. Не зная, во что она впуталась, он не смог бы её защитить. Конечно же, в назначенное время он был на месте и наблюдал из ближайшего трактира за воротами церкви.
   Какого же было его удивление, когда вместо огненных кудрей и царственной походки сестры он увидел бело-голубое новое платье Анны. Его невеста выскользнула из дверей церкви и торопливо направилась к портшезу с гербом Гизов. Занавески откинулись и взору Луи предстал не кто иной, как Шарль Майенн. Он заключил девушку в свои объятья, поцеловал ей ладони. Потом оглянулся по сторонам, убеждаясь в том, что их никто из знакомых не видит. Слуги привычно подхватили свою ношу и не спеша двинулись в сторону улицы Де Шом. Бюсси выскочил из таверны, не зная, что и думать. Он бы не поверил своим глазам, если бы на дороге, там, где минутой раньше стояли обнимавшиеся любовники, не лежал оброненный Анной платок. С гербом и вензелями покойного барона де Гонто. Луи, стараясь не привлекать к себе внимания, решил проследить за любовниками.
   Открытие настолько потрясло его, что, кроме растерянности, он не испытывал никаких чувств. Ни ревности, ни ярости, ни обиды от нанесённого оскорбления, ни боли разочарования. Пожалуй, известие о том, что его сестра стала официальной любовницей герцога Майенна, в своё время потрясло его гораздо сильнее, тогда он готов был стереть в порошок всё семейство Гизов. Теперь же он просто хотел выяснить всё до конца. Хотя, и так уже всё было очевидно.
   Портшез двигался очень медленно и так раскачивался, что это наводило на некрасивые мысли. Луи передёрнуло от столь грубого проявления любовной связи. Наконец, возле особняка Гизов портшез остановился и любовники укрылись в родовом гнезде Майенна. Бюсси, яростно комкая в руках платок Анны, проклиная себя за глупость и минутное ослепление, за то, что купился, как мальчишка, на безгрешные глаза и наивную улыбку, продолжал следить. Он всё-таки дождался, когда его невеста покинула дом своего любовника и в его портшезе направилась к улице Гренель. Меньше всего Луи хотел сейчас видеть Анну в своём доме. Он ещё не знал, что скажет ей, ещё не решил, что будет делать дальше. В любом случае, рубить сплеча не стоило. Ему нужно было время, чтобы всё обдумать, нужен был чей-то совет. Ах, до чего же ему сейчас не хватало Регины! Вот кто мог ему помочь. Её мудрость, её знание людей, её сверхъестественное чутьё - только она могла в чём-либо его убедить. Но именно ей он не мог ничего сказать...
   С головой, гудящей от тяжёлых, неповоротливых мыслей, Бюсси отправился в "Лилию и меч". Робер и Бертран, разумеется, были там, но им-то как раз Луи ничего сказать не мог? Выставить себя рогоносцем ещё до свадьбы и признать, что он ничем не отличается от тех несчастных мужей, у которых не без его помощи росли и крепли рога? Позволить облить грязью имя кузины своего лучшего друга? Луи находился в полной растерянности и, терзаемый подозрениями и необходимостью принять хоть какое-то решение, очень быстро опьянел. Уже в пьяном угаре он вознамерился отправиться немедленно к герцогу Майенну и вызвать его на дуэль. К счастью, друзья списали это намерение на слухи о том, что Регина де Ренель в который раз не устояла против мужского обаяния младшего Гиза и вернулась к старым шашням, решив, видимо, развлечься напоследок. Побоявшись за репутацию прекрасной графини и за жизнь своего друга, они сочли за лучшее отвести его домой. За что и были вознаграждены искренней благодарностью Регины, её многообещающими взглядами и потрясающим ужином в обществе герцогини де Монпасье, Анны Лаварден и, конечно же, несравненной хозяйки дома.
   Утром Луи разбудили громкие женские голоса, доносившиеся из комнаты Регины. Вчерашний вечер начал медленно всплывать в памяти, когда до его слуха донеслось имя Шарля Майенна. Луи прислушался: голоса принадлежали его сестре и её чертовке-подружке герцогине Монпасье. Последняя что-то очень темпераментно, едва ли не истерически доказывала Регине, а та время от времени громко восклицала и трагическим голосом пыталась добиться каких-то подробностей. Луи на цыпочках подошёл к двери. Вообще-то он всегда считал зазорным подслушивать женские разговоры, но после вчерашнего его интересовало всё, что было связано с именем Шарля.
   Уже через минуту подтвердились его худшие подозрения: Регина знала о связи своего ветреного любовника с Анной Лаварден. Разумеется, Екатерина-Мария тоже была в курсе происходящего и теперь обе подруги бурно обсуждали сложившуюся ситуацию. До Луи долетали обрывки разговора, но и этого было достаточно, чтобы всё понять и ужаснуться. Анна Лаварден буквально за считанные часы попалась на крючок к Шарлю Майенну и совершенно потеряла голову, причём она беззастенчиво обманывала не только своего жениха и Регину, но и Филиппа. "Бедный де Лорж, - невесело подумал Бюсси, - его-то обманывают все, кому не лень, начиная с любимой кузины и невесты, изменяющей ему направо и налево, и заканчивая его другом, который боится признаться, что влюблён в эту самую невесту! Чёрт, как всё запуталось!"
   - Бог мой, мне бы в голову никогда не пришло, что это невинное создание на самом деле столь безнравственно, столь порочно! - в отчаянии восклицала Регина и Луи легко дорисовал картину: заломленные руки, горящие праведным гневом глаза, дрожащие на ресницах слёзы разочарования.
   - Я бы и сама не поверила, а, согласись, уж кто-кто, а я-то разбиралась в людях до недавних пор. Но эта! Какова актриса! - громко чеканила в ответ герцогиня, и если бы не похмелье, у Луи возникли бы подозрения по поводу нарочито громких, почти театральных высказываний женщин.
   - Послушай, может, это просто недоразумение? Очередные сплетни?
   - Ничего подобного! Или ты никак не можешь поверить, что твоего несравненного брата, великолепного Бюсси могли променять на кого бы то ни было чуть ли не накануне свадьбы? Как бы не так! Шарль третьего дня перебрал лишнего и в пьяном угаре расхвастался перед нашим братцем-кардиналом о своих похождениях. Клянусь, я не подслушивала! Я случайно проходила мимо и оказалась вовлечена в их спор. Мы с братом пытались отговорить Шарля от этой интрижки, потому что дуэль с Луи - сама понимаешь, нам это не нужно.
   - Господи, бедный Луи! Что с ним будет, если он узнает! Катрин, я должна как-то уберечь его, что-то предпринять!
   - Бедный Луи?! Регина, твой брат не только Красавчик, он Счастливчик.
   - Что ты такое говоришь?! Невеста изменяет ему ещё до свадьбы, чего дальше ждать от такой лицемерки?
   - А я тебе говорю, что твоему брату повезло. В отличие от нашего бедняжки Шарля. Я с ног сбилась в поисках лекарств.
   - Ты меня пугаешь, Катрин. Что произошло?
   - А ты не догадываешься? Сегодня утром Шарль обнаружил у себя признаки не очень приятного и трудно излечимого заболевания. Сгорая от стыда, он вынужден был во всём мне признаться и обратиться за помощью. Он заразился от Анны Лаварден. Эта невинная овечка, кузина твоего возлюбленного Филиппа, где-то подцепила болезнь, которая очень хорошо известна на улице Глатиньи.
   Послышался сдавленный стон, шум, грохот падающего тела. Судя по всему, чувствительная Регина упала в обморок от такого известия. Некоторое время слышны были причитания и ругань герцогини Монпасье, потом до слуха Луи донеслись бурные рыдания сестры, перемежавшиеся возгласами "Боже, какой позор! Какой кошмар!". Истерика была прервана хлёстким звуком пощёчины - герцогиня приводила подругу в чувства.
   Луи в своей комнате медленно опустился на пол. То, что его сестра была любовницей Шарля, теперь не имело никакого значения. В конце концов, это была его, Луи де Бюсси, вина, его недосмотр - нужно было сначала устроить судьбу сестры, а уж потом думать о себе, о своей карьере, о своих бесчисленных любовницах. Такая красавица, как Регина, в одиночку не могла бесконечно противостоять всем соблазнам Парижа, этой столицы сладчайшего из грехов - прелюбодеяния. Да и кого в те времена можно было назвать примером целомудрия и благоразумия? Всё это было не в моде. Так что ничего удивительного в том, что младший Гиз соблазнил юное прелестное создание, никто не видел.
   Но вот поступок Анны Лаварден никак не укладывался у него в голове. Нет, конечно, в жизни ему встречались разные женщины, были среди них и неверные, и неумные, и распутные. Только с таким лицемерием, с такой глупостью он сталкивался впервые. Что ж, Шарль Майенн впервые в жизни, быть может, принёс кому-то пользу: если бы не его любвеобильная натура, Луи узнал бы подлинную сущность своей невесты только после свадьбы. Вот тогда у Регины действительно был бы веский повод оплакивать честь семьи. Что ж, пришло время Бюсси всерьёз заняться семейными делами, пока всё не пошло прахом.
   Холодея от гнева, он толкнул дверь и вышел в коридор. Услышав его шаги, две подруги всполошились и попытались принять непринуждённый вид, хотя, заметив, что дверь в комнату Регины была приоткрыта, быстро догадались, что Луи, скорее всего, всё слышал.
   - Я всё знаю, можете не разыгрывать никаких сцен и не пытаться своим лепетом ввести меня в заблуждение. Я хочу только услышать от вас сейчас подтверждение этих сплетен о моей невесте.
   Регина, переглянувшись с герцогиней, собралась упасть в обморок, чтобы Луи отказался от продолжения разговора. Испуг, бледность и смятение были разыграны бесподобно, но его сложно было купить на такие женские уловки.
   - Регина! - резким тоном одёрнул он сестру, - я прекрасно знаю, что ты хочешь увильнуть от ответа. Если у тебя столь слабое здоровье, я всегда могу отправить тебя в какое-нибудь из наших поместий на юге. Морской воздух будет для тебя полезнее луврской отравы. А ещё лучше - не затягивай в следующий раз корсет так туго, реже будешь падать в обмороки.
   - Доброе утро, граф, - Екатерина-Мария смело перебила Бюсси и теперь чуть ли не с вызовом смотрела прямо ему в глаза, - Вы хотели о чём-то меня спросить?
   - Рад видеть вас в своём доме, ваша светлость. Но то, что у вас плохо со слухом, я не подозревал.
   - Граф, вы забываетесь! Не следует говорить со мной подобным тоном. Женщина задала вам вопрос - извольте отвечать.
   - Прошу прощения, герцогиня, я просто случайно стал свидетелем вашего разговора с моей сестрой, и выяснилось, что он напрямую касается меня. Думаю, я вправе знать, что происходит в этом доме.
   - Надо же, неужели мой вечно занятой брат, наконец, заинтересовался происходящим у него под носом?! - не удержавшись, съехидничала Регина.
   - Регина! - в два голоса укоризненно воскликнули Екатерина-Мария и Луи.
   - Да я вообще могу молчать! - возмутилась она в ответ, - И пусть пикантные подробности из жизни твоей невесты тебе расскажут без моего участия, чтобы ты не обвинял меня в наговорах и клевете!
   - Ваша невеста, баронесса де Гонто, безнадёжно скомпрометировала своё имя.
   - Став любовницей одного из Гизов? Что ж, в таком случае скомпрометирована добрая половина женщин Парижа, в том числе и некоторые из здесь присутствующих, - горько усмехнулся Бюсси.
   Регина даже бровью не повела, храня гордое молчание.
   - Мне льстит ваше мнение о талантах и достоинствах мужчин нашего рода, - с улыбкой склонила голову герцогиня, - но речь сейчас не о моём брате. У меня есть доказательства, что Анна Лаварден имела любовников до него. Это, конечно, не преступление, но есть одно обстоятельство... Я не знаю, как это объяснить, мне, право, неловко говорить об этом.
   - Наша невинная овечка спуталась неизвестно с кем и подцепила не то сифилис, не то ещё что-то из этого же разряда, - выпалила в крайнем раздражении Регина и тут же в испуге замолчала, встретив испепеляющий взгляд Луи.
   - Какие у вас обеих есть доказательства, кроме пьяной болтовни герцога Майенна?
   - Почему бы тебе не спросить саму Анну? - предложила она, - Неужели её наглости хватит всё отрицать перед тобой и Филиппом?
   - Хорошо, - неожиданно легко согласился Луи, всё уже для себя решивший, ему достаточно было вчерашней сцены, - давайте сейчас все вместе нанесём визит Филиппу де Лоржу и его очаровательной кузине.
   - И как это будет выглядеть? - поинтересовалась Екатерина-Мария, - Святая инквизиция допрашивает одержимую еретичку?
   - Нет, - отрезала Регина, - к Филиппу пойду я одна. Я сама с ним поговорю и пусть он лично выясняет, что в этих слухах правда, а что наговор. Думаю, с тем, что графа де Лоржа никто ещё не мог упрекнуть во лжи, согласятся все здесь присутствующие? Луи, я ведь знаю, что ни мне, ни герцогине Монпасье ты до конца всё одно не поверишь. Ты должен узнать правду, какой бы она ни оказалась, из уст Филиппа.
   - Ладно, я в ваши семейные дела вмешиваться не намерена, - словно отстраняясь, подняла ладонь герцогиня Монпасье, - мне уже пора. Я волнуюсь за Шарля, как бы он не наделал глупостей.
   - Ну, хуже ему уже вряд ли будет, - не удержался от шпильки Луи.
   Герцогиня ответила ему презрительным взглядом, мол, вы, граф, недалеко ушли, вознамерившись жениться на распутной вдовушке, и вышла из комнаты. Но в дверях не утерпела и небрежно обронила:
   - Кстати, кто-нибудь интересовался, от чего умер барон де Гонто? В наше время, знаете ли, не составляет особого труда стать молодой вдовой.
   Едва за герцогиней закрылась дверь, как Луи повернулся к сестре и молча начал сверлить её взглядом.
   - В этом ты тоже меня обвинишь? - тихо спросила Регина.
   Бюсси опустил глаза и после минутного молчания ответил:
   - Извини. Мне просто сейчас очень плохо. Ты права, нужно говорить с Филиппом. Ступай к нему. Вряд ли он в курсе похождений своей кузины, но в любом случае, лучше будет, если он узнает об этом не так, как я. Лучше, если ты ему всё скажешь. Для него главное - слышать твой голос и видеть твоё лицо. Всё остальное в этом мире значения не имеет. Впрочем, как и для меня.
   - Для тебя? - еле слышно переспросила она.
   Луи поднял на неё измученный взгляд, умоляя более не спрашивать ни о чём, и вышел, оставив сестру одну. Как делал всегда.
   Регина подошла к зеркалу, пристально посмотрела на своё отражение:
   - Что ж, графиня де Ренель, пока всё идёт, как ты и хотела. К черту угрызения совести, к черту мораль, к черту всех, кто помешает тебе завоевать Луи. Нужно потерпеть ещё немного, и призрак Анны уже не будет маячить на твоём пути. Об остальном мы думать не будем вовсе.
   Пока уставший, выбитый из колеи всем происходящим Бюсси лежал на постели, бесцельно глядя в потолок, подруги действовали.
  
  
   Екатерина-Мария, вернувшись от Клермонов, первым делом разыскала в Лувре своего ветреного брата и, буквально силком вытащив его из шумной компании таких же придворных хлыщей, потянула его прочь из дворца.
   - Идиот! - шипела она по дороге, - Когда ты только поумнеешь! Не мудрено, что Регина предпочла на роль своего мужа графа де Лоржа. Как можно было столь беспечно себя вести! Появиться в Лувре и, как ни в чём не бывало, слоняться по галерее в обществе безмозглых дворянчиков!
   - А что я должен делать? - возмущался Майенн. - Всё, что вы задумали с Региной, я выполнил. По-моему, вы и так слишком многого от меня хотите.
   - Сейчас речь идёт не о том, чего хотим мы, а о том, хочешь ли ты жить.
   - Я так и знал! Я знал, что этим всё кончится и вы с ней загубите мою молодую жизнь! - не без пафоса возопил герцог.
   - Хватит валять дурака! Пока Бюсси не до тебя, но когда он оклемается от новостей, которыми мы его обеспечили, ему нужно будет на ком-то сорвать зло. Угадай, кого он обвинит во всех смертных грехах?!
   - Ты предлагаешь мне, Шарлю де Лоррену герцогу Майенну, Гизу, сбежать в провинцию от гнева какого-то графа? По-твоему, больше всего на свете я боюсь дуэли с Бюсси?
   - Шарль, сейчас не время геройствовать! Твоё упрямство только добавит хлопот мне и Регине! Тебе плевать на сестру, так подумай хоть о любовнице. У нас ещё больной Этьен и неотправленное письмо папе, а тут эта блажь Регины, сватовство Бюсси и только твоих капризов для довершения картины нам не хватало!
   - Ну, вы с Региной справитесь с самим дьяволом и без моей помощи. Меньше всего я беспокоюсь за вас. Мне лично одно непонятно: что нашло на Регину, раз уж она во что бы то ни стало решила расстроить свадьбу брата? Где эта несчастная баронесса перешла ей дорогу? Может, хоть ты меня просветишь на этот счёт?
   Иногда Майенн умудрялся задавать неуместные вопросы и эта его черта больше всего бесила Екатерину-Марию, в такие моменты она готова была разорвать его на части. Но вот беда - без этого смазливого ветреника все её планы восшествия на трон династии Гизов летели в тартарары.
   - Бог мой, ну ты же знаешь эту фамильную спесь всех Клермонов, - состроила снисходительную гримасу герцогиня, - Регина вбила себе в голову, что брак с какой-то баронессой будет для Луи мезальянсом. Она видит его ни кем иным, как только королем. Не суть важно, какого государства. В последнее время она очень сильно начала интересоваться внутренней политикой Англии, понимаешь, о чём я?
   Майенн восхищённо присвистнул:
   - Да уж, до амбиций и запросов нашей прекрасной графини тебе далековато будет, сестрица!
   - Ах, Клермоны уже лет триста кричат на всех перекрёстках, что в их жилах течёт королевская кровь, а тут ещё масла в огонь подлила блаженная матушка Луи, упокой Господи её душу, по секрету шепнувшая десятку своих подруг о случайной интрижке с Генрихом II. У Регины на почве всего этого развилась мания величия. И вдруг какая-то провинциальная кукла вмешивается в её планы. Ты же сам видишь, Регина в последнее время стала совершенно неуправляемой. Анна ей как бельмо на глазу. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что тебе стало нестерпимо жалко эту дурочку из Аквитании?
   Шарль передёрнул плечами:
   - Она не в моём вкусе. К тому же я обещал Регине выполнить любую её просьбу.
   - Что ж, - усмехнулась Катрин, - я вижу, твои с Филиппом уроки не прошли для неё даром, раз уж за одну ночь она уговорила тебя на эту авантюру.
   - Прости, сестра, но тебе бы её таланты, и трон Франции уже бы занимал наш старший брат Генрих.
   Герцогиня бросила на Шарля многообещающий взгляд, от которого ему стало не по себе. Ох, припомнят ему когда-нибудь эту поддёвку!
   - Куда мне ехать-то прикажешь? - поспешил перевести разговор в другое русло Майенн.
   - В Пуату. Отсидишься в провинции, заодно наведёшь порядок в поместье, проверишь управляющего, а то он заворовался уже окончательно.
   - Может, всё-таки зря вы затеяли всё это? Два заговора одновременно - вы свои силы не переоценили?
   - Убрать с дороги провинциальную дурочку - это, по-твоему, заговор? Мелко плавать стали, ваша светлость. Регине полезно наточить коготки и набраться опыта в таких делах. Расправится с ней, успокоится и будет готова идти дальше. Заодно посмотрим, на что она способна.
   - Что ты на самом деле задумала? Чего ради ты потакаешь ей в подобных, как ты выражаешься, мелкого разлива делишках? Ведь это не твой уровень.
   - И не её. Ты прав. Убирая Анну Лаварден, мы убиваем двух зайцев. Во-первых, отводим глаза старой жабе. Могу поклясться, что Рене уже проболтался ей о нашем визите. Королева-мать спать ночами перестанет, думая, для кого мы покупали яд.
   - А что, обязательно было идти именно к Рене?
   - Нужные мне компоненты были только у него. Так что королева-мать и её канцлер сейчас глаз с нас не спустят. А смерть невесты Красавчика Бюсси их успокоит. Чем она помешала графине де Ренель, они придумают быстро, и на какое-то время перестанут следить за нами. Вот в этот-то момент Этьен и поедет с письмом в Рим.
   - Святые угодники, - охнул Майенн, - какой же у вас обеих извращённый ум! Кой чёрт дёрнул меня с вами связаться.
  
  
   Регина блаженствовала в объятиях Филиппа. Она знала, что сейчас допивает последние капли покоя в своей жизни, как знала и то, что через несколько минут скажет близкому и родному человеку горькие и ядовитые слова, которые искалечат ему душу. На другой чаше весов опасно качалось сердце Луи, но Регина никак не могла решиться заплатить страшную цену за его любовь. Спокойствие и счастье Филиппа были частью той высокой платы. Ей было откровенно наплевать на жизнь Анны Лаварден, на её чувства и прочую чепуху. В этом мире имели значение только три вещи: любовь Луи, месть королю и жизнь Филиппа. И Регина в который раз проклинала себя за то, что все её ошибки и грехи ложатся на плечи Филиппа. Горечь скапливалась в её душе, разъедая её, как кислота разъедает тонкий пергамент. Но ни оглядываться назад, ни отступать она не умела.
   Разметавшись по постели, Филипп играл с её отросшими кудрями, целовал тонкие пальцы. Чувство того, что она уходит от него, что он её неизбежно теряет, не покидало его ни на минуту, и он не знал, откуда оно появилось. Регина опять пришла к нему в поисках покоя, напрасно пытаясь вернуть оставленное в Бордо безмятежное счастье, и Филипп понимал это. Никогда она не приходила к нему отдать свою любовь и нежность, он был нужен ей, когда непостижимая и мятущаяся душа её жаждала короткой передышки, призрачного покоя. Но когда она вот так лежала рядом, обвившись гибким, нежным телом своим вокруг него и её дыхание обжигало его кожу, он хотел лишь одного - чтобы она оставалась в его жизни. Пусть не любя, пусть изменяя и обманывая, нанося рану за раной его открытому сердцу - но только пусть она будет рядом. Чтобы он мог, как сейчас, утешить и защитить её, укрыть в своих объятиях от всех бед этого мира. Так легко и так естественно эта прекрасная, непостоянная и несчастная, в общем-то, девушка стала его жизнью. Майенн был тысячу раз прав, говоря, что Филипп не сможет без неё. С того самого дня, когда он, на свою беду, заглянул в её бездонные глаза, отведал обманчивой отравы её губ и навсегда запутался в сетях её ласк, всё остальное перестало иметь какое-либо значение.
   Вот и сейчас он слышал лишь её голос и думал лишь о том, сколько ещё мгновений зыбкого и неверного счастья она захочет ему подарить, совершенно забыв о том, что беспокоило его самого уже несколько дней.
   Регина говорила об их скорой помолвке, о свадьбе, о том, как счастливы они будут в Бордо, о путешествии на собственной каравелле в Вест-Индию - о! это было в духе прежней Регины, ибо если и плыть, то на край света, а не в банальную и близкую Англию или Италию. Она говорила то, что он хотел услышать, то, о чём когда-то думала сама. То, во что теперь они оба не верили и скрывали своё неверие друг от друга.
   - Кстати, я хотела предложить, раз уж Луи с Анной тоже решили пожениться, то почему бы нам не обвенчаться в один день у вас, в Бордо? Там такая красивая церковь! В той деревне, где мы с тобой танцевали на празднике винограда, помнишь?
   - Разве можно такое забыть? Это был самый счастливый день в моей жизни!
   - И в моей...тоже, - совсем тихо прошептала Регина, но этим словам Филипп безоговорочно и сразу поверил.
   Что бы ни творилось сейчас в сердце его богини, что бы ни происходило в её жизни, она тоже вспоминала тот шумный, хмельной вечер и безумную ночь, пропитанные ароматом винограда, молодого вина, свежескошенной травы и утренней росы в лугах. Тогда они не знали, что это время им не суждено будет ни продлить, ни вернуть. Такая ночь бывает лишь раз в жизни и далеко не у всех, и им ещё несказанно повезло, что у них она - была. Одна на двоих.
   Но упоминание имени кузины отбросило нехорошую тень на ясное лицо Филиппа. Регина заметила это и сердце её заледенело не то от страха перед собственным преступлением, не то в предчувствии будущей катастрофы. Но через мгновение уже забилось гулко и быстро, захлёбываясь в жестоком восторге - план Екатерины-Марии сработал. Яд подействовал и, значит, можно было применить его и в деле с инсценировкой покушения.
   - Тебя что-то встревожило? - она ласково погладила Филиппа по щеке.
   - Да. Я хотел посоветоваться с тобой. Вы с Анной хорошо ладите между собой и ты, наверное, единственная близкая её подруга. Поговори с ней, потому что от меня она таится.
   - Какие у неё могут быть тайны от тебя? Ты ничего не путаешь?
   - Она в последние дни стала сама не своя. Не ест, почти не спит, всё время плачет, глаза насмерть перепуганные. А сегодня с утра заперлась в своей комнате и отказывается выходить. На все мои уговоры открыть дверь, на все расспросы в ответ только истерические рыдания и маловразумительные извинения. Я не понимаю, что происходит. Я боюсь за неё.
   Регина затаила дыхание. Сейчас главное было не подать вида и не насторожить Филиппа. Это Луи в кипении своих страстей не видит ничего дальше своего носа, де Лорж - совсем другое дело. Он мудр, как змей, и проницателен, как дельфийская сивилла. И он чувствует всё, что думает сама Регина. Его любовь - единственное её укрытие в этом мире и единственное оружие, способное её победить. И в который уже раз мелькнула у Регины мысль о том, каким было бы счастьем, если бы Филипп был её братом вместо Луи. О, как нежно и преданно могла бы тогда она любить его! Всё сейчас было бы по-другому, проще и легче, светлее...
   Но случилось то, что случилось. Уже ничего нельзя изменить. Нужно пройти до конца этот гибельный, усеянный ядовитыми шипами путь. Никто не знал, что было там, в конце него, но это теперь не имело значения. И Регина продолжала свою блестящую и бесчестную игру:
   - Я думаю, ты напрасно беспокоишься. Просто Анна влюблена. А тут ещё столько новых впечатлений! У неё очень нежная, восприимчивая натура и она всё переживает гораздо острее и, быть может, с излишним надрывом. Париж, Лувр, любовь, предложение руки и сердца от одного из завиднейших женихов Франции - неудивительно, что она переволновалась. Поверь мне, Анна скоро успокоится и жизнь вернётся в нормальное русло. Все девушки перед свадьбой необычайно ранимы и впечатлительны.
   - По тебе-то не скажешь, что скорая свадьба заставила тебя поволноваться, - не смог удержаться от упрёка Филипп.
   - Кому как не тебе знать, что после всего, что я пережила, меня трудно чем-то удивить или испугать. К тому же, я гораздо сильнее Анны, да и наша с тобой свадьба с самого начала была делом решённым. У меня просто нет повода для волнения.
   - Ты станешь моей женой?
   Когда он смотрел на неё своими чистыми ярко-синими глазами, она не могла лгать. Но сейчас у неё другого выхода не было. Впрочем, она действительно хотела бы быть его женой. Верной и любящей, преданной и нежной. Хотела - и не могла.
   - Да, - ответила она, - конечно.
   Филипп помолчал немного. Наклонился к ней и поцеловал её с такой нежностью, что слёзы едва не хлынули из её глаз. Если бы он не разжал объятий, если бы его губы ещё раз коснулись её лица - она отказалась бы от своей мести, от убийства Анны, от всех своих честолюбивых желаний. Просто ей нечего было бы противопоставить этой неподдельной нежности, этой всепрощающей любви. И воспоминания о тех летних месяцах в Бордо заслонили бы собой все беды, всю ненависть, всё, что скопилось на тёмной стороне её мятежной души.
   Но Филипп отпустил её. Так открывают птичью клетку, выпуская на волю певчую пленницу, забыв, что за окном зима и хрупкое создание обречено на гибель.
   - Пойдём, я всё же хочу, чтобы ты поговорила с Анной, - попросил он.
   И это ненавистное имя мгновенно опьянило жгучим вином ненависти и страсти Регину. Большую ненависть мог вызвать у неё только запах левкоев и голос короля. Женщина, которая осмелилась занять её место в доме и в сердце Луи, должна была исчезнуть. Это было непреложной истиной. Единственной гарантией того, что катившаяся под откос судьба Регины вернётся в свою колею, была смерть Анны. Им двоим не было места в жизни Луи.
  
   Как и говорил Филипп, с Анной действительно творилось что-то неладное. Зачарованная суматохой Парижа, блеском Лувра, роскошной жизнью Регины де Ренель, а паче всего - вниманием великолепного Бюсси, она все эти недели жила, как во сне, волшебном и радостном, какие бывают только в детстве. Утро начиналось для неё с золотых лучей весеннего солнца, парящих над величавой Сеной, с гула просыпающегося города, грохота колёс и копыт и стука молотков, доносившегося со стороны ремесленных кварталов. А потом приходил граф де Бюсси и его красивое, породистое лицо заслоняло для неё весь мир. Именно о таком рыцаре и менестреле, бретёре и сердцееде мечтала она в юности, наслушавшись рассказов подруг, о нём тосковала долгие годы безрадостного замужества. И когда впервые увидела из окна замка высокую, стройную фигуру, услышала надменный властный голос и обожглась о звёздно-чёрные его глаза, то не посмела даже и помыслить о том, что однажды его губы коснуться её руки, что он назовёт её своей невестой и поведёт её к алтарю.
   Она была так искренне, так безоглядно счастлива, что порой сама пугалась своей нечаянной радости. Боялась, что вот сейчас откроет глаза - и окажется в знакомой, пустой комнате и даже запаха духов Бюсси не будет витать в воздухе, что парижская сказка окажется прекрасным и несбыточным сном. И тогда она испуганно взмахивала ресницами и неотрывно глядела на спокойное, непроницаемое лицо Бюсси, крепко сжимала его сильную руку и прислонялась пылающим лбом к золотому шитью его колета.
   - Ну, что такое? - спрашивал он её тем снисходительным тоном, которым обращаются к детям и любимым лошадям, когда они капризничают или пугаются.
   Но её не обижал подобный тон. Она с самого начала знала, что Бюсси, великолепный, несравненный, знаменитый Красавчик Бюсси никогда не полюбит её, обыкновенную, не отличающуюся ни яркой красотой, ни живостью ума, ни колдовским обаянием провинциальную простушку так, как Филипп любил графиню де Ренель. И всё-таки она порой готова была пожертвовать спасением своей души, если бы в чёрных глазах Бюсси мелькнул хоть отблеск того слепого обожания, с каким он смотрел на свою сестру. Увы, Анна и сама осознавала, что проигрывает несравненной графине по всем статьям. Ну что ж, если даже Бюсси никогда не будет искренне и пылко любить её, то, по крайней мере, он с благодарностью будет принимать её любовь и верность. Она станет его женой и матерью его детей. Спокойная и ясная уверенность в этом наполняла смыслом всю её жизнь.
   А потом, накануне Пасхи, она вдруг стала просыпаться по ночам от тревожного, леденящего предчувствия неотвратимой беды. Странное недомогание начало мучить её день ото дня всё сильнее и она сама не могла понять причины своего состояния. При таком хрупком и воздушном сложении, она, тем не менее, всегда отличалась завидным здоровьем и никогда не испытывала ничего подобного тому, что происходило сейчас с её телом.
   Поначалу Анна списывала всё на резкую смену обстановки и предсвадебное волнение и более всего боялась подурнеть перед свадьбой. Но несколько фраз, оброненных в разговоре герцогиней де Монпасье, заставили её похолодеть от ужаса. В тот день они мило болтали, гуляя втроём по набережной - Анна, герцогиня де Монпасье и Регина де Ренель. Последняя невзначай спросила герцогиню, не знает ли она, куда запропастился капитан рейтаров Вожирон. Она, де, хотела передать ему письмо для Генриха Наваррского. Анна, разумеется, знать не знала, кто такой де Вожирон и какие отношения связывают его и Генриха Наваррского с Екатериной-Марией и потому ничего странного в вопросе Регины не заметила.
   - О! Разве ты не слышала об этом конфузе? - брезгливо сморщила точёный носик герцогиня.
   - Нет. А что случилось? - полюбопытствовала Регина.
   - Бедняжка капитан подхватил дурную болезнь. Может, в квартале Глатиньи, а может, и после тесного общения с проказницами из Летучего эскадрона. Впрочем, это почти одно и то же.
   - Что-то я не обращала внимания до сегодняшнего дня на фрейлин королевы-матери, - Регина озадаченно свела брови, - А кто из них, по-твоему, может быть болен?
   - Дорогая моя, ты просто воплощённая невинность! - хохотнула герцогиня, - да кто ж их разберёт? У них же на лбу не написано.
   - Но разве эти... дурные болезни... никак не проявляются? Ты же мне сама рассказывала про маркизу... как там её, запамятовала
   - В первое время - конечно нет. Маркиза-то уж сколько лет болеет. Это только сам человек может заметить неладное, да и то не сразу. Ну и, конечно, врач может распознать. Есть, конечно, определённые симптомы, которые сразу проявляются.
   И герцогиня мимоходом перечислила основные признаки болезни, продемонстрировав в очередной раз свои познания в медицине. Но услышанное бросило Анну в холодный пот: всё, только что описанное герцогиней, происходило с ней. Екатерина-Мария словно угадала недуг, поразивший её тело. Оглушённая невозможностью происходящего, Анна не заметила, как подруги переглянулись между собой.
   Вернувшись с прогулки, она, не помня себя, взлетела вверх по лестнице, кликнула камеристку, помогавшую ей раздеваться, и едва служанка расшнуровала корсет, вытолкала её прочь. Заперла двери, кое-как стянула с себя всю одежду, путаясь в юбках, и замерла перед зеркалом, пристально разглядывая своё отражение. Страшные признаки постыдной болезни уже мерещились ей в каждой родинке на теле, в каждом блике или тени на зеркале. Животный ужас сжимал её в своих тисках. Умом она понимала, что никакой дурной болезни у неё быть не может, ведь после смерти мужа у неё не было ни одного любовника, да и до свадьбы она была честной девушкой, и после хранила супружескую верность. Если бы она заразилась ею от мужа, то, по словам герцогини, болезнь бы уже давно дала о себе знать, но уже прошло много времени. Испуганная и дрожащая, она не знала, к кому обратиться и что делать. Вне всякого сомнения, она была больна. Но чем? И если это всё-таки та самая болезнь, то откуда она у неё и как объяснить всё это Филиппу и Бюсси?
   Одно она знала точно - сказка закончилась. Сон, как и полагается сну, растворился без следа. Анна медленно опустилась на пол, кутаясь в вороха одежд, и жалобно заплакала. Страшной бедой своей она не могла ни с кем поделиться, даже с самым близким и родным человеком - Филиппом. Стыд и боязнь огласки туманили невеликий её рассудок, лишали воли. Робкая Анна отродясь не обладала и сотой долей той силы и выдержки, которая позволила выстоять Регине, когда её изнасиловал король. Сопротивляться, бороться, гордо держать любой удар она не умела.
   День за днём болезнь всё глубже въедалась в её измученное тело, стирая последние краски с нежного лица, отнимая силы, превращая жизнь в сплошной комок боли и стыда. Больше болезни, больше самой даже смерти боялась она того, что проницательная Регина де Ренель может догадаться о причине её недомогания и рассказать об этом Бюсси. И вряд ли гордый и честолюбивый граф потерпит рядом с собой опозоренную невесту.
   И потому, когда за дверью раздался решительный и властный голос Регины, Анна наотрез отказалась открывать и на все настойчивые просьбы Филиппа отвечала глухим молчанием. Наконец, Регина, вспомнив, как Мадлена орёт на своих бестолковых учеников, рявкнула на весь дом несколько крепких выражений и со всей силы пнула в дверь:
   - Хватит устраивать мне сцены! Анна, я не Филипп, я не буду дежурить у твоего порога и умолять тебя подать голос! Либо ты сейчас же впустишь меня, либо я попрошу слуг разнести эту чертову дверь в мелкие щепки и за волосы вытяну тебя оттуда! Клянусь задницей святой Маргариты, я лично выколочу из тебя всю провинциальную дурь!
   Угроза оказалась действенным средством, и пока Филипп, ошарашенный знанием Регины уличного жаргона, стоял истуканом, Анна, громко и жалобно всхлипывая, вышла к ним. Едва взглянув на её опухшее от слёз лицо и несчастные глаза, Регина с удовлетворением отметила, что снадобье Екатерины-Марии подействовало. С хорошо отрепетированной дрожью в голосе он воскликнула:
   - Аннет, что с тобой? Что происходит? Кто тебя обидел? Это из-за Луи?
   Анна подняла на неё полные слёз глаза и отчаянно замотала головой. Она попыталась что-то сказать, но вместо слов с губ срывались горестные рыдания.
   Регина в панике переглянулась с Филиппом, на секунду нахмурилась, потом решительно затолкнула несчастную женщину назад в комнату, шагнула следом за ней и захлопнула дверь перед самым носом у Филиппа. Он остался стоять у порога, напрасно прислушиваясь к происходящему в комнате. До его слуха доносился только взволнованный голос Регины и громкий плач кузины. Наконец, всё смолкло и повисла звенящая, напряжённая тишина, которую через минуту разбил испуганный возглас графини де Ренель. В тот же миг дверь распахнулась, едва не задев графа, Регина стрелой вылетела в коридор и, вся дрожа, прислонилась к стене.
   Де Лорж заглянул в комнату: на постели, беспомощно кутаясь в покрывала, сидела Анна и горько рыдала. И столько безнадёжности, столько страдания было в её позе, в выражении её лица, что у Филиппа сердце зашлось от дурных предчувствий.
   Он дотронулся до плеча Регины и еле слышно спросил:
   - Что?
   Она ответила ему каким-то совершенно отстранённым взглядом и, немного помолчав, обронила:
   - Я не знаю, как это могло случиться, но... Похоже, твоя кузина не та, за кого мы её принимали. Я даже не знаю, что и думать теперь. Брату я сообщать ничего не стану, поскольку у меня нет никаких разумных объяснений происшедшему. Это всё так невероятно и... так некрасиво. Или просто глупо. Извини, Филипп, но я бы на твоём месте поговорила с Анной начистоту. Я боюсь в это поверить, но, кажется, она попала в очень нехорошую и грязную историю. Нужно что-то решать, пока не поздно. С Луи пусть объясняется сама, как хочет. Конечно, вы оба можете рассчитывать на мою помощь, но боюсь, что их свадьба не состоится. Теперь я и сама не допущу этого.
   Она стремительно зашагала прочь, оставив де Лоржа в полной растерянности.
   Вечером Регина предпочла отсидеться у герцогини Монпасье. Конечно, здравый смысл требовал не оставлять без присмотра ситуацию ни на минуту, но она не нашла в себе сил присутствовать при разговоре Филиппа и Луи. С другой стороны, дальнейшие действия обоих мужчин были вполне предсказуемы.
   Филипп, узнав страшное известие о дурной болезни своей кузины, не мог не пожалеть Анну. Но порой жалость убивала быстрее ненависти, и это был как раз такой случай. Как и предполагала Екатерина-Мария, Анна истово клялась в своей невиновности, но этим ещё больше восстановила против себя Филиппа. Разочарование и нетерпимость лжи вытеснили из его сердца жалость. То, что он легко мог простить Регине, в случае с Анной только оттолкнуло его.
   - Анна, почему ты сразу мне ничего не сказала? - в который раз усталым голосом спрашивал он.
   Анна видела, как сострадание и нежность в его глазах покрываются тонкой ледяной корочкой равнодушия и брезгливости, и всё глубже замыкалась в себе.
   - Что ты молчишь? Этому ведь должно быть какое-то объяснение.
   - Я не знаю. О, я ничего не знаю, - беспомощно лепетала девушка и заливалась слезами.
   - Поздно плакать. Раньше надо было думать. Для чего нужно было заводить интрижку с Майенном, право, не понимаю.
   В отчаянии Анна заламывала руки, не зная, как объяснить всё произошедшее и как доказать свою невиновность. У неё просто в голове не укладывалось, почему все вокруг приписывают ей роман с младшим Гизом и откуда взялась эта сплетня. Растерянная, испуганная, она не могла толком даже объяснить нелепость всех этих слухов и домыслов не то что Филиппу, но и самое себе.
   - Завтра придёт лекарь и осмотрит тебя. Может, всё ещё поправимо. Но... на твоём месте, кузина, я бы не рассчитывал более на брак с графом де Бюсси.
   Уже в дверях Филипп, покачнувшись, ухватился за стену и, не сдержавшись, воскликнул:
   - Но как ты могла допустить такую глупость, Анна! Я чувствую, что все наши беды только начинаются.
   Дверь за ним захлопнулась и Анне показалось, что вместе со звуками его удаляющихся шагов её покидала последняя робкая надежда. Филипп встретится с Луи, наверное, прямо сейчас и всё ему расскажет. Он слишком честен, чтобы скрывать от друга подобные вещи. И тогда Бюсси отречётся от неё, проклянёт её имя и навсегда забудет. Несчастливая судьба лишь поманила её зыбким миражом радости и обещанием любви, а взамен бросила в бездну страха и стыда. Жить дальше было не зачем. И посмотреть в холодные, безразличные глаза Бюсси было бы для неё страшнее самой мучительной смерти.
   Едва по дому расползлась тишина и слуги разошлись по своим комнатам, Анна бесшумной, дрожащей тенью выскользнула в темноту улиц и торопливо зашагала к набережной. Холодные воды Сены казались ей единственным убежищем от того страшного и смутного будущего, которое ждало её на рассвете.
  
  
   Поздно вечером Филипп и Луи сидели друг напротив друга и молча вертели в руках полупустые бокалы. Густое янтарное вино тяжело, словно ртуть, колыхалось за тонким стеклом. В комнате царила тревожная, глубокая, как ночь, тишина, разбавленная только мерным плеском вина и осторожными шагами слуг за дверью. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Луи решился нарушить её.
   - Я до сих пор не могу до конца поверить в случившееся. Анна казалась мне такой чистой, такой непосредственной и доверчивой, - он пристально рассматривал дно бокала, просвечивающее через золото вина.
   - Боюсь, что эта её доверчивость и подвела её в конце концов. Бедняжка Анна никогда не отличалась умом, но я всегда надеялся, что природная робость убережет её от подобных поступков.
   - Я всё могу понять, но - герцог Майенн!
   - О, в этом как раз ничего удивительного нет, ибо кому, как не Гизу воспользоваться женской наивностью. Услышав о нашей с Региной помолвке он опять пустился во все тяжкие. Другое дело, что такой подлости, как соблазнение моей кузины, я от него не ожидал.
   - Меня удивляет другое - как у него хватило смелости соблазнить мою невесту, - невесело усмехнулся Бюсси. - Если бы я своими глазами не увидел, как они ворковали возле церкви, чёрта с два бы я поверил болтовни этих двух сорок!
   - И всё-таки это так непохоже на Анну, - мучившие Филиппа сомнения начинали передаваться Луи.
   - Да, непохоже. Есть что-то во всей этой скверной истории, что никак не даёт мне покоя. Какая-то мелочь, которая всё время ускользает от меня. Я не могу понять, что именно меня настораживает. Нет, что-то здесь определённо неправильно. Не складывается головоломка.
   - И всё же, Луи, каковы бы ни были причины произошедшего, факт остаётся фактом - Анна больна и опозорена, ни о какой помолвке не может быть и речи и мне остаётся только послать картель герцогу Майенну.
   - С дуэлью ты уже опоздал, мой друг. Я сам намеревался проучить мерзавца, но его и след простыл. Наш неотразимый Гиз спешно покинул город. Может, оно и к лучшему? Регина бы потом не простила мне этого. К тому же, он и так достаточно наказан за свою беспечность, если верить словам герцогини Монпасье.
   - Что ж, даже хорошей дракой не суждено мне сегодня утешиться. Пожалуй, лучше всего мне сейчас вернуться домой и присмотреть за кузиной. Не нравится мне её состояние. Бедняжка себя не помнит от ужаса и раскаяния.
   Филипп уже вышел на улицу, когда нос к носу столкнулся с возвращавшейся домой Региной. Он склонился к её руке и при виде его усталых, покорных плеч и глубоко несчастных глаз сердце Регины пронзила острая жалость и раскаяние за то, что причиняет ему сейчас новую боль.
   - Пусть он ещё несколько часов побудет счастливым и спокойным, прежде, чем разобьётся его сердце. Я искалечила всю его жизнь, но эти капли радости и любви я одна ещё могу ему подарить. Может, эта малость снимет хотя бы частичку моей страшной вины, - еле слышно прошептала Регина, подняв тёмный и упрямый взор к пустому небу.
   Она обняла Филиппа, обдав его будоражащей волной холодного ночного воздуха и шлейфом тающих духов:
   - Куда ты так торопишься, любимый? - игриво промурлыкала она, - Останься со мной. Ночь так холодна, я озябла и соскучилась по тебе. День был такой тяжёлый и неприятный и мне так не хватало тебя. Останься.
   Никогда и ни в чём Филипп не мог ей отказать, а уж в такой просьбе... Да ради того, чтобы услышать такие слова из уст прекрасной графини, любой мужчина в Париже не задумываясь пожертвовал бы спасением души.
   После Филипп часто будет думать, что было бы, не останься он с Региной в ту ночь. Возможно, всё сложилось бы иначе. Но как бы он потом не винил себя в грянувшей трагедии, ни об одной минуте, проведённой в объятиях Регины, он ни разу не пожалел. В ту ночь она была так немыслимо нежна с ним, так жадно и отчаянно целовала и ласкала его, что Филипп забыл все тревоги и печали. Она словно опустошила его, выпив своими поцелуями всю горечь до капельки со дна его души, оставив взамен сладкую, томную теплоту своего дыхания. И когда неуловимая, ускользающая улыбка качалась на её губах, а её гибкое тело покорно таяло и горело в его руках, исчезал весь мир - оставалась только её красота и любовь к ней. Слепая, преданная, пульсирующая болью, до краёв переполненная полынной отравой её обманов и измен любовь.
   На рассвете, когда Филипп, уставший и счастливый, безмятежно спал, а Регина, не сомкнувшая потемневших от горя и сознания собственной страшной вины глаз, притихла в железном кольце его горячих рук, боясь шевельнуться, чтобы не потревожить его сон, в двери дома уже громко и требовательно стучалась беда.
   О самоубийстве Анны Лаварден первым узнал Луи, которого разбудила бледная, смертельно напуганная мадам Беназет. И когда он увидел в спальне Регины спешно одевающегося Филиппа, ему было уже не до сцен ревности. Регина, непривычно тихая и какая-то настороженная, стояла у окна, вцепившись бледными до синевы пальцами в тёмный бархат портьер.
   Она не слышала ни слова из того, что сказали друг другу мужчины - в голове победным звоном гремели трубы "Анна мертва! Мертва! Мертва! Луи мой! Он мой! Он мой!", но сквозь их дьявольский звон пробивался глухой рокот набата, предвещающего страшную кару.
   Перед отъездом в Бордо Филипп пришёл попрощаться к Бюсси. Регину он не застал дома - она отсиживалась у Екатерины-Марии. Открыто посмотреть в глаза Филиппа, доиграть роль непричастного к смерти Анны человека она так и не осмелилась, предпочла спрятаться и не видеть ни его страданий, ни смутных подозрений во взгляде Луи.
   Уже садясь в седло, Филипп посмотрел на друга помутневшими от горя, когда-то синими глазами:
   - Я мог её спасти. Если бы я был рядом, был дома, ничего бы не случилось. Она бросилась с моста в Сену в тот самый час, быть может, когда я обнимал твою сестру. Пока сбежались люди, пока искали тело... Знаешь, я почему-то никак не могу отделаться от мысли, что это мы её погубили. Да, я всё понимаю, для неё это был, возможно, единственный выход, но всё же... Всё же я не могу поверить в произошедшее. Не говори мне ничего, я понимаю, что доказательств её вины было предостаточно! Но не может у падшей женщины после смерти быть такого невинного выражения лица! И не может человек перед смертью в прощальном письме клясться в своей невиновности, если в самом деле совершен грех.
   - Дай мне её письмо. Пожалуйста!
   - Нет, - Филипп покачал головой, - не могу. Оно предназначалось не тебе. Она только просила передать тебе, что никого и никогда не любила на этом свете так, как тебя. Что у неё и в мыслях не было изменять тебе. Она не знала, как объяснить всё случившееся. Но она простила и наше с тобой недоверие, и жестокие слова Регины. Она простила всех. Вот только простим ли мы сами себя?
   Луи обессилено упал в кресло и сжал ладонями виски.
   - Господи, да что же происходит с нами! - простонал он сквозь зубы, - Двое сильных, умных, богатых мужчин не смогли уберечь одну глупую беззащитную девчонку!
   - Луи, - Филипп положил руку ему на плечо, - я утром уезжаю в Аквитанию. Анну нужно похоронить дома. Париж не принёс ей счастья живой, не даст и покоя после смерти. Тебе не стоит ехать вместе со мной - кто-то должен остаться с Региной. Она сейчас начнёт во всём винить себя, а ей нельзя так волноваться. Ты как-нибудь сам объясни ей всё и позаботься о ней до моего возвращения. И не отпускай её никуда ни на минуту! Если мы и её потеряем, то грош нам с тобой цена.
   - Я обещаю, что из двух свадеб ваша с ней - будет.
   Нелепая, жуткая смерть нежной Анны смогла воскресить их былую дружбу. Теперь Бюсси готов был уступить сестру Филиппу, чтобы хоть как-то облегчить его боль и снять с себя это гложущее чувство вины.
   Откуда им было знать, что две амбициозные и решительные женщины давно уже всем распорядились за них и теперь воплощали свои планы в жизнь.
  
  
   Одна из них, Регина де Ренель, не теряя зря времени, решила навестить больного Этьена. Герцогиня Монпасье очень уж нервничала из-за того, что их затея с письмом папе римскому оказалась под угрозой срыва.
   - Послушай, - убеждала она подругу, - в последнее время нам с тобой подозрительно легко всё удаётся, а мой опыт подсказывает мне, что подобная удача весьма недолговечна и хрупка. Шарль сейчас по дороге в Пуату, в Лувре пока ничего не известно, и твоя соперница почила в бозе.
   - Да уж, великолепная новость! - Регина торжественно подняла бокал с вином, - неплохо бы помянуть её отлетевшую душу. Точнее, утонувшую.
   - Ты становишься очень циничной и жестокой, - не то одобрила, не то укорила её Екатерина-Мария, - но, в любом случае, одно дело сделано. И на его примере я убедилась в том, что ты учишься на лету. Вот только пока мы расправлялись с этой круглолицей дурочкой, Этьен пошёл на поправку, а вестей от него нет. И ни о какой поездке в Рим он не заикается. И записок от него не было ни к тебе, ни к кардиналу Лотарингскому.
   - И что ты по этому поводу думаешь?
   - Думаю, как бы этот кретин не раскаялся на одре болезни и не принёс какой-нибудь дурацкий обет святой Марии. Вдруг он сейчас замаливает свои грехи, в том числе и вожделение чужой невесты и сотворение себе кумира, и клянётся наставить на путь истинный свою паству, то бишь тебя?
   От подобной перспективы Регину передёрнуло.
   - Чёрт! - выругалась она, - И что мы тогда будем делать?
   - Делать, моя дорогая, нужно уже сейчас. Отправляйся-ка ты к своему духовнику, пока братец тебя не хватился, и выведай, что творится у него под тонзурой.
   - Но как?!
   - Это ты меня спрашиваешь? Регина, я в тебе начинаю разочаровываться! В твоём арсенале есть одно оружие, которым ты владеешь виртуозно и против которого не устоял ещё ни один мужчина, - твоя красота. Не думаю, что этот случай будет сложнее, чем с Шарлем.
   Ну что могла Регина тут возразить? Катрин снова была права. Королевская семья должна была быть уничтожена любой ценой и о священном праве на месть нельзя было забывать. В тот день, когда Луи сообщил ей о своей помолвке, в ней что-то надломилось и стало уже ничего не страшно и не стыдно. А после убийства Анны - Регина отдавала себе отчёт, что по большому счёту это было убийством, ведь даже если бы Анна не утопилась, яд убил бы её всё равно, - она словно шагнула в полыхающую адовым жаром, пыльную, душную пустыню и теперь шла и шла, всё глубже увязая в раскалённом песке собственных страстей и преступлений. Что ж, Этьен так Этьен. По сравнению с убийством соблазнение монаха было таким пустяком. И пусть Филипп поскорее всё узнаёт и обрадуется, что судьба уберегла его от такой жестокой и недостойной женщины, пусть поскорее вычеркнет её из своей жизни, из своей памяти, чтобы её любовь к Луи не разбила ему сердце вдребезги. Она довела до самоубийства ни в чём не повинную девушку, сестру человека, столько раз спасавшего её, и теперь ей уже нечего было терять. Две чёрные звезды отныне освещали ей путь - непокорное сердце Бюсси и страшная месть королю. Выбор был сделан.
   Когда часы пробили полночь, дверь в келью, где оправлялся после болезни Этьен, тихонько скрипнула и на пороге возникла высокая тонкая фигурка, закутанная в монашескую сутану. Низко опущенный капюшон закрывал глаза и только слабый огонёк свечи дрожащим золотом обливал узкую женскую руку. Не веря своим глазам, Этьен приподнялся на локтях:
   - Это вы? Но, богиня, что вы здесь делаете? Как вы очутились в столь поздний час в моём убогом приюте?
   Стремительным летящим шагом тонкая фигурка приблизилась к ложу монаха, опустилась на колени на холодный каменный пол. Нежная рука легла на пылающий лоб Этьена и его окутал еле уловимый колдовской аромат женского тела и диких трав.
   - Лежите, лежите, любовь моя, вам нужно беречь силы, вам нужно выздоравливать! - серебристый голос хрустальной трелью рассыпался по келье и словно бриллиантовые искры от него озарили мрачные серые стены.
   Неверный огонёк свечи, дрожа, выхватывал из темноты прекрасное лицо со следами усталости и страданий. О, Регина тщательно подготовилась к этой встрече. Она две ночи не позволяла себе уснуть и целые сутки промучилась голодом, зато теперь на её лице залегли неподдельные тени и круги под глазами, а щеки вместо прозрачного румянца покрывала непривычная бледность.
   - Мой бедный, мой единственный друг, - трогательно лепетала Регина, сжимая в своих пальчиках руку Этьена, - я так устала. Только вы можете меня понять, только вы можете постичь всю глубину моих страданий и хоть отчасти разделить их со мной! Клянусь вам, я молилась, я просила Господа и Святую Деву Марию даровать мне смирение в супружеской жизни и найти в своём сердце место для прощения короля. Но я не могу!
   Регина залилась безудержными слезами и Этьен, повинуясь безотчётному порыву, бросился утешить её, обнял, неосторожно задев пышные юбки. Регина вскрикнула. Словно от боли, испугав его:
   - Что случилось? Я причинил вам боль?
   Она, торопливо стерев слёзы, выдержала паузу, словно раздумывая, признаться или нет, потом махнула головой и приподняла кринолин, обнажив круглые, безупречной формы колени, обезображенные ссадинами и припухшие, словно от ударов (не далее как утром Регина, стиснув зубы, нещадно натёрла их ореховой скорлупой и потом смочила солёной водой, кожа саднила неимоверно, но тут цель оправдывала средства, ради того впечатления, которое её страдания должны были произвести на иезуита, можно было и потерпеть).
   - Что это? - в ужасе выдохнул Этьен, боясь услышать историю очередного бесчинства короля.
   - Я молилась. Вчера я на коленях ползла в церковь, надеясь своим раскаянием вымолить у бога всего лишь каплю терпения и сил нести свой крест. Но я... я слишком слаба. Я не могу заставить себя ни полюбить искренне своего жениха, ни простить своих врагов. Словно та ночь в Блуа что-то сломала во мне.
   Она ещё что-то говорила, но Этьен, заворожённый зрелищем трогательных сбитых коленей и нежной, бело-розовой кожи её ног уже не разбирал произносимых ею слов. Как во сне, он прикоснулся дрожащими пальцами к ссадинам и, едва ощутив тепло этого волшебного тела, уже не мог остановиться. Руки его скользнули по её бедрам, теряя остатки самообладания, он припал пересохшими губами к её коленям. Последнее, что он слышал отчётливо, был испуганно-удивлённый возглас Регины и её слабеющий стон.
   И время остановилось. Исчезло всё, кроме благоухающей кожи и трепещущей, дарящей почти болезненное наслаждение женской плоти. Дикое, необузданное желание захлестнуло Этьена, заставив отступить и болезнь, и душевные муки, и голос разума. Висящее на стене распятье и открытый на середине молитвенник были бессильны в борьбе со всемогущей и всевластной женской красотой, с живым телом. Этьен таял, как восковая свеча, под страстными, долгими поцелуями желанных губ, под искусными ласками гибких рук. Рыжие кудри падали ему на лицо, нежные груди сами ложились в его ладони, длинные ноги обвивались вокруг его чресел - и не было в мире силы, способной заглушить ревущее в крови желание.
   Это была не та греховная, плотская связь с женщиной, в которые он вступал по приказу ордена, чтобы получить нужные сведения, деньги, влияние. Это было не ублажение скучающих избалованных прелестниц, древний животный инстинкт на службе ордена. Это было веление сердца, но не разума. Крик взбунтовавшейся плоти, заглушивший монотонные молитвы и данные тысячелетия назад обеты.
   На рассвете у Этьена Виара была только одна молитва - имя Регины, одна святыня - её чарующее лицо, один закон - её слово. Всё, что Этьен любил, он поднимал на недосягаемую высоту и преклонялся перед этим со всей преданностью своей страстной души, порой граничащей с фанатизмом. Но если в ордене он был всего лишь одним из слуг Господа и Церкви, то рядом с Региной он сам чувствовал себя всемогущим властителем и богом, потому что у этой беззащитной, слабой женщины не было над земным миром ни власти, ни силы, кроме её обезоруживающей красоты. Этьен, как ему казалось тогда, был её единственной защитой и опорой среди окружавших её лжи, предательства и похоти. Регина полностью зависела от его воли.
   Она уже ушла, а у него в ушах не замолкали её слова: "Король и его мать поклялись расправиться со мной. Я не знаю, что меня ждёт. Брат решил спрятать меня на время у моего жениха, но я не могу скрываться вечно. Кто знает, может, я уже никогда не увижу вас! Быть может, эта ночь станет последним подарком судьбы в моей жизни. Я пришла проститься с вами. Ведь вы тоже не забудете всё, что сегодня было между нами?". Сама мысль о том, что это полночное безумие уже никогда не повторится, что он никогда уже не увидит её несравненного лица, никогда не коснётся её трепещущего тела, была для него невыносима. Ему легче было сгореть в аду, чем смириться со скорой гибелью своей возлюбленной. Все сомнения, все страхи рассеялись, как рассеивается ночная тьма на рассвете. Любовь графини де Ренель стоила того, чтобы отдать за неё жизнь, более того - заплатить бессмертной душой.
  
  
   Мадам Беназет, давно уже заподозрившая неладное, с облегчением вздохнула, когда её любимица явилась на рассвете неизвестно откуда, замёрзшая, как нищий под мостом, но зато довольная и цветущая. Она первым делом потребовала горячей воды и нагретых полотенец, потом, приведя себя в порядок, плотно позавтракала с аппетитом, которого хватило бы на троих здоровых мужчин, и, благодарно чмокнув кормилицу в обе щеки, завалилась спать. Франсуаза велела служанкам ходить на цыпочках и говорить шёпотом, а ещё лучше - онеметь и научиться летать по воздуху, и, пообещав самой себе, что вечером устроит своей девочке допрос с пристрастием, отправилась на кухню печь любимый пирог Регины.
   На кухне, как всегда, судачили горничные Николетта и Марианна и конюший графа Жозеф. Разумеется, главной новостью недели было самоубийство невесты графа. Мадам Беназет появилась как раз в самый разгар спора: горничные искренне оплакивали молоденькую красотку, а Жозеф утверждал, что Анна никак не была бы достойной парой его хозяину. Увидев кормилицу графини, он тут же призвал её в свидетели.
   - Мадам Беназет, вы женщина всеми уважаемая и необычайно мудрая. Вот и рассудите нас. Я объясняю этим двум курицам, что баронесса ничего особенного из себя не представляла и что женитьба на ней со стороны графа была чистой блажью! А что она утопилась - так туда ей и дорога. Самоубийц господь наш и святая церковь не жалуют и прощения ей теперь на том свете не дождаться!
   - Женитьба хозяев - не нашего с тобой ума дело, - сурово отрезала Франсуаза, - а что до баронессы, так тут моё мнение таково. Девица эта нашему графу и в подмётки не годилась. Она, конечно, и хороша собой была, и нравом и статью вышла, да и, как никак, кузиной его сиятельству графу Филиппу приходилась, а только всё одно - не пара. Кому другому бы ещё и подошла, а в этом доме рядом с госпожой Региной её бы и не заметил никто. Года бы не прошло, как наш граф её стыдиться бы начал. Всё одно счастья ей на роду не написано было. Сук надо по себе рубить, тогда и топиться не захочется.
   - Ах, какие вы бессердечные! - всхлипнула Николетта, - Госпожа баронесса была так молода, так хороша собой! Вы просто помешались на хозяйке и кроме неё никого не видите. Вы не видите даже того, что она стала сущей ведьмой!
   Внушительная затрещина от мадам Беназет заставила Николетту замолчать. Зато дерзкая Марианна молчать не намеревалась. Срывающимся от волнения голосом она выдала, всё что думала:
   - Да вы что, совсем ослепли все! Может быть, баронесса и не была столь красива и родовита, как наша графиня, но сердце у неё было доброе, а душа чистая! Тётушка Франсуаза, глядя на тебя признаёшь правоту поговорку, что любовь слепа. Госпожа наша и раньше-то голубиным характером не отличалась, а теперь уж от неё совсем житья не стало. То ей не так, это не эдак, чуть что - так глазищами полыхнет, уж лучше бы прибила, ей богу, не так страшно! А уж как она своему духовнику голову заморочила, так тут только ленивый язык не чешет!
   - Это не грех, - подал голос насмешник Жозеф, - это милость, оказываемая сознательными прихожанками святым отцам. Вот ты, Марианна, что сделала в своей жизни для святой церкви? То-то же, что ничего. Оно, конечно, там всякие сборы и милостыни, десятины да налоги, ну так за это тебя и причастят, и исповедуют, и обвенчают, и в последний путь спровадят. А вот лично ты о ком-нибудь из монахов этих разнесчастных подумала? Каково им во цвете лет себя лишениям подвергать? О! молчишь! А они ведь то же люди! Вам, женщинам, где уразуметь, что такое - воздержание.
   - Да уж, можно подумать, будто тебе, охальнику, оно знакомо! - с ядовитой усмешкой процедила Николетта, которой он прохода не давал.
   - Цыц, разговорились больно много! - грозно рявкнула мадам Беназет. - Нечего в господские дела нос совать да в чужие спальни подсматривать. Видно, действительно, мало работы у вас, если находите время сплетни собирать! А если кому не нравится хозяйка, так можно в одну минуту расчет попросить. В этом доме силком ни одну посудомойку не держат. Так что прикуси язык, Марианна, и благодари бога за то, что послал тебе госпожу графиню!
   Горничные угрюмо переглянулись, однако спорить дальше не осмелились, да и Жозеф придержал крутившиеся на языке солёные шуточки.
  
  
  
   В полдень Регина, злая как легион чертей и взвинченная до предела событиями последних дней, нанесла визит на улицу Де Шом, дабы сообщить герцогини Монпасье, что миссия прошла успешно и вечером Этьен Виара придёт к кардиналу за тем самым письмом. Но не смотря на то, что всё задуманное ей удавалось и пока сходило с рук, на душе у неё было неспокойно и тяжело. Голова горела, как в огне, и сердце взбесившимся зверем колотилось в груди, кровь в венах ныла и звенела, словно просилась на свободу. Столько событий свалилось на её слабые плечи в последнее время, столько сил было потрачено на то, чтобы подчинить своей воле Шарля и Этьена, разыгрывать по несколько представлений за день, ежечасно меняя маски - одна для Филиппа, другая для Луи, третья для монаха, четвёртая для всего Лувра. Регина уже начала забывать, какая же из них настоящая. Она злилась на саму себя, потому что добивалась, кажется, всего, чего хотела ненасытная её душа, но почему-то это не приносило ей ни радости, ни покоя, ни простого удовлетворения. И всё чаще ей казалось, что она раздваивается. Одна Регина, чистая, впечатлительная, радостная, которая приехала солнечным весенним днём в Париж, оставалась где-то за спиной, превращаясь в бледный призрак, печально глядящий вслед из осенних виноградников Бордо. Другая, честолюбивая, жестокая и необузданная в своих желаниях, родившаяся в её сердце в тот день, когда в него ворвалась безумная любовь к родному брату, безоговорочно и упрямо шла к своей цели, круша чужие жизни, совершая страшные грехи и роковые ошибки, сжигая дотла все мосты за собой.
   Эта новая Регина радовалась вместе с Екатериной-Марией в предвкушении победы над Валуа и, заливаясь беспечным смехом, рассказывала о том, как легко попался на вечную женскую уловку влюблённый иезуит. Это она торжествовала победу - не суть важно, какой ценой одержанную - над слабой и безобидной Анной Лаварден. Они с Екатериной-Марией строили грандиозные планы, подшучивали над кардиналом Лотарингским и пили густое, как кровь, чёрно-красное вино.
   Домой Регина вернулась уже в сумерках. Голова была пустой и звенела не то от усталости, не то в предчувствии какого-то стремительного поворота в запутанной и бурной судьбе. Опьянённая вином и своей новой победой, мурлыча фривольную уличную песенку, она поднялась по лестнице и озадаченно остановилась: дверь в её комнату была распахнута настежь и оттуда явственно доносился грохот мебели, звук рвущейся бумаги и раздражённый голос Луи. Слуги, видимо, где-то затаились и не подавали признаков жизни, боясь лишний раз попадаться графу на глаза. В отсутствии Регины в доме, судя по всему, происходило что-то весьма интересное. А поскольку это интересное творилось в её комнате, то Регине это никак не могло понравиться. Воинственно вздёрнув подбородок и оглушительно стуча каблуками, она направилась туда.
   Как и следовало ожидать, Луи переворачивал содержимое её шкафов и шкатулок, в очередной раз пытаясь найти доказательства каких-то одному ему ведомых интриг и заговоров (ибо все его подозрения, по твердому убеждению Регины, были далеки от страшной истины). Горячая кровь Клермонов мгновенно вскипела и ударила в голову. С искажённым от злости лицом, она влетела в комнату, как разъярённая фурия.
   - Довольно! Сколько можно устраивать обыски и обвинять меня во всех смертных грехах, ваше сиятельство! - голос её дрожал от гнева.
   Луи стремительно повернулся к ней и в чёрных глазах его плескались, перемешиваясь и пылая, дикая злость и ничем не прикрытое страдание. Не говоря ни слова, он кивнул на кровать, где лежало бледно-голубыми волнами платье. То самое платье-двойник, в котором Регина так ловко выдала себя за Анну Лаварден. Шёлковая тряпка с серебряным шитьём была одним сплошным обвинением, брошенным в лицо графине де Ренель.
   Регина умолкла на полуслове, но сумела взять себя в руки и дерзко уставилась на брата, не пряча холодных серых глаз. Ни отблеска раскаяния, ни тени стыда или страха не отразилось в их прозрачной безмятежной глубине и это привело Луи в полное замешательство.
   - Почему ты молчишь? Ты ни о чём не хочешь спросить?
   Растерянные слова падали в застывший воздух и увязали в нём, как в трясине, не доходя до слуха Регины. Она продолжала стоять и смотреть на Луи. Это пленительное, ранящее своей красотой лицо бросало всему миру и ему, храброму Бюсси, вызов.
   - Почему ты молчишь? - повторил он, чувствуя, что окончательно теряет рассудок от ярости.
   - А что ты хочешь от меня услышать?
   - Откуда у тебя это платье?
   - Оттуда же, откуда и все остальные. От портного, - невозмутимо ответила Регина и Луи почудилась насмешка в её остывшем голосе.
   - Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду. Ты думала, что я не узнаю этого платья? Что я ни о чём не догадаюсь?
   - Ну и о чём же ты догадался?
   Ей вдруг стало совершенно безразлично, чем закончится вся эта история с разоблачением. Она уже упала на самое дно, дошла до края в кровавой войне за его любовь, так что сейчас даже обрадовалась тому, что хоть перед Луи не нужно больше лгать и можно бросить ему в лицо горькую и страшную правду.
   - Возле церкви Сент-Эсташ была не Анна. Майенн встречал тебя, не так ли? Бог мой, как я мог вас перепутать, ведь твою королевскую походку, кошачью, опасную грацию в каждом твоём жесте я узнал сразу, вот только не придал этому значения, отвлечённый, как бык красной тряпкой, этим чёртовым платьем. А потом всё никак не мог понять, что же меня так насторожило. Бог мой, сколько ещё ты скрывала бы правду, если бы твои горничные не вздумали убраться в гардеробе и мне на глаза не попалось это свидетельство твоей подлости, твоего коварства! И письмо от Фоссезы тоже было подделкой? Ты подстроила всё это, ведь так? Ты и твоя подруга?
   - Да.
   Луи отшатнулся, услышав её признание, сказанное так просто и спокойно:
   - Ты чудовище.
   - Возможно. Но покажи тогда мне хоть одного святого в этом доме. То-то я смотрю, что у тебя вся комната в белых перьях. Наверное, твои ангельские крылья линяют?
   Насмешка, сквозившая в её голосе, была вовсе не той реакцией, которую он мог ожидать. Юная и обворожительная младшая сестра снова поставила его в тупик. То, что она натворила, было ужасным, непростительным, диким преступлением. Ложь, подлог, клевета, распутство и убийство - на что ещё способна была эта хрупкая, немыслимо красивая девушка? Чего ещё не знал он о её загадочной и пугающей душе, о её неукротимом сердце? Что творилось в этой рыжеволосой легкомысленной, как он всегда думал, голове?
   Но где-то в тёмных глубинах его собственного сердца рождалась радость. Он бы самому себе никогда не признался, что, узнав о болезни, а потом и смерти Анны, в первую очередь почувствовал облегчение, словно тяжёлый камень скатился с его плеч. Ему была неинтересная эта девушка и совершенно не нужна. Это был бы даже брак не по расчёту, не из династических или каких-либо других разумных соображений. Это была элементарная, глупая месть сестре, а несчастная кузина Филиппа просто оказалась под рукой. Бюсси знал, что пожалеет о своём опрометчивом решении в первую же брачную ночь, но отступаться от своего слова, да ещё в таком деле, было недостойно мужчины и дворянина. Что ж, Регина очень быстро, без лишних сомнений и размышлений, разрубила этот узел. Судя по всему, её голова не была так забита морально-нравственными категориями.
   - Хочешь прочесть мне мораль и в который раз изумляешься тому, какое дурное воспитание я получила под присмотром тётки де Гот? Или тебе нужны подробности того, как я избавила тебя от постылой невесты? - Регина чувствовала, как её подхватила и понесла волна слепой, неуправляемой ярости.
   В этот миг она ненавидела саму себя за свою гибельную любовь к Луи, злилась на него, потому что он всё это видел - и не находил в себе смелости принять хоть какое-то решение, жалела и презирала несчастную Анну и винила себя за разбитую - теперь это уже стало фактом - жизнь Филиппа, за то, что отправила на верную смерть ни в чём не повинного Этьена. И всё это за один влюблённый взгляд бархатных чёрных глаз, за одну улыбку, за один поцелуй Луи. Мужчины, который боялся собственных чувств и обвинял её в том, что она решилась одна расплатиться по всем счетам, лишь бы он не замарался, не мучился, не страдал. Мир вокруг неё закачался, закрутился вокруг его оси, как неисправная карусель.
   - Да, я отравила твою драгоценную Анну! Да, это я была у церкви Сент-Эсташ и герцог Майенн мой любовник, а не её! И я нарочно заказала второе платье-двойник, и это я подбросила тебе липовое письмо от Фоссезы! И это я довела Анну до самоубийства! И я ни о чём не жалею, слышишь?! И если можно было бы вернуть всё назад, я поступила бы точно так же!
   Обжигающие, колючие слова летели ему в лицо отравленными стилетами. Незнакомый, дьявольский огонь зажёгся в бездонных светлых глазах.
   - А теперь убирайся из моей комнаты! Убирайся из моей жизни ко всем чертям! К дьяволу в преисподнюю следом за своей Анной!
   Это было последней каплей. В порыве безудержного гнева Луи с размаху ударил Регину по искажённым от ярости губам. Тёмная кровь тонкой, тягучей струйкой медленно поползла из угла рта на гордый подбородок, закапала на тяжело вздымающуюся грудь. Регина мгновенно замолкла, застыла, боясь пошевельнуться. Бешено вращавшийся мир остановился, замер. Луи тут же метнулся к ней, обнял, крепко прижимая её голову к своей груди. Одна рука его зарылась в пушистую гущу волос на затылке, вторая нежно гладила напряжённую спину.
   - Бог мой, прости меня! Прости, я сошёл с ума, наверное. Я не имел права прикасаться к тебе. Прости, прости меня!
   Регина безнадёжно всхлипнула, изо всех сил оттолкнула брата от себя и вкатила ему одну за другой две роскошные пощёчины.
   - Ненавижу тебя! Ненавижу! - исступлённо выкрикнула она и тут же зажала себе рот ладонью, потому что следом рвались совершенно другие слова.
   Но Луи ничего уже не нужно было говорить. В нём самом уже со звоном оборвалась натянутая струна, сдерживающая волну безумия. И сопротивляться не было сил. Оставалось только очертя голову броситься в бездну. Одним неуловимым движением хищника он дёрнул Регину на себя, обнял её за талию, сковывая железным кольцом слабые женские руки и закрыл её рот поцелуем.
   Это было падением в пропасть, у которой не было дна, прыжком в ледяную реку без берегов. Мир исчез, будто всё это время служил лишь декорацией к их встрече, а теперь стал не нужен и его убрали чьи-то руки. Луи сразу, едва их губы соприкоснулись, понял, что больше никто и ничто не сможет заменить ему этой женщины, горько-медового вкуса её поцелуев, трепета её гибкого тела, что все остальные дни и ночи с другими женщинами растворятся без остатка через минуту и никогда не всплывут из глубины прошлого. И в будущем уже никого не будет. Ничего больше в его жизни не будет. Только этот бесконечный поцелуй. И знал, что Регина тоже это понимает. Но остановиться было уже не в их силах. Они не могли ни оторваться друг от друга, ни полностью отдаться страсти. Пошатываясь и держась только друг за друга, они стояли и целовались, как сумасшедшие. Наконец, Луи опустился на ковёр и увлёк за собой Регину. Их страсть перехлестнула края и дикие, необузданные сущности вырвались наружу. Лентами, клочьями, лоскутами полетели по комнате срываемые одежды, зазвенели падающие на пол браслеты и серьги, раскатились горошины жемчуга и бирюзы. Воздух пропитался запахом цветов, смятых двумя разгорячёнными, мечущимися по ковру телами. Небо рухнуло и разбилось на осколки и взмыл над землёй вихрь яблоневых лепестков. На персидском ковре смешались каштановые и рыжие кудри, руки тонкие золотисто-розовые и могучие матово-белые, длинные стройные ноги и перекатывающиеся мускулами широкие плечи, жадные пересохшие губы и нежные налитые груди. И над всем этим безумием гремели торжественным гимном трубы победы. Победы страсти над всем миром, земной любви - над равнодушным небом.
  

ГЛАВА ХIV. Братья, сестры, любовники, соратники

  
  
  
   Но любви простятся вольные
   И невольные вины.

А.А. Ахматова

   Этьен Виара, уже собравшийся в дорогу, в последний момент решил получить благословение не у своего наставника, не у кардинала Лотарингского, но у женщины. Ему просто необходимо было увидеть на прощанье своё божество, свою единственную любовь. Убедиться в том, что она его любит, что она его ждёт. В том, наконец, что эта сказочная красота действительно живёт на грешной земле. И он свернул на улицу Гренель.
   Дворецкий сказал, что госпожа отдыхает, но отправлять восвояси святого отца, духовника графини не осмелился. Тем более, что иезуит обещал смиренно подождать в гостиной, пока девушка проснётся. Он действительно около получаса ждал, когда Регина спустится, но время шло, а её всё не было, и тогда монах встревожился. Слухи о трагической гибели невесты Луи тоже не давали ему покоя и, кто знает, как отразилось на нежной красавице случившаяся беда. И не опередили ли его приспешники короля, чтобы погубить её, Регину?!
   При этих мыслях сердце бешено забилось в его груди и он опрометью бросился наверх, в спальню графини. И замер в коридоре: из-за приоткрытой двери доносился чей-то негромкий плач вперемешку со счастливым смехом и приглушённый низкий голос, в котором бурлила и клокотала такая страсть, что, казалось, вот-вот обрушится каменный потолок дворца. Потом всё это накрыл мучительно-сладостный стон, от которого у монаха подкосились ноги. Обмирая от предчувствия чего-то непоправимого, он тихонько приоткрыл послушную дверь. На ковре, среди вороха разорванных, беспорядочно разбросанных одежд, изломанных цветов, осколков посуды и перевёрнутых кресел лежали граф Луи де Бюсси и его сестра Регина де Ренель. Обнажённые, как Адам и Ева в день сотворения. Дрожащие, как застигнутые непогодой дети. Она изгибалась навстречу его яростному натиску и заливалась своим серебристым смехом, и стонала от каждого его рывка. Изящные пальцы её хватались за его плечи, как будто она тонула в штормовом море. И в глазах её светилось немыслимое счастье. Он наполнял её собой без остатка и каждое их движение, каждый вздох были так естественны и гармоничны, так совершенны были в своей любви их тела, такая бездонная любовь жила в их глазах, что Этьен был не в состоянии отвести глаз. Их грех был страшен и прекрасен.
   Но потрясение сменилось ужасом, а затем сметающей всё на своём пути, выжигающей дотла все чувства ненавистью. Богиня оказалась суккубом. Под одеждами святой скрывалась шлюха и лгунья. Та, которую он боготворил, ради которой готов был отдать жизнь, совершить любое преступление, отважиться на самый страшный грех и вечное проклятие, обманула его. Использовала в каких-то своих, одному сатане ведомых, целях. Она посмеялась над ним. Каждое её слово было отравленной стрелой, её поцелуи были пропитаны трупным ядом, а ласки оказались страшнее объятий змеи. Она толкнула его в бездну смертных грехов, а сама прошла мимо, заманивая в свои сети другие души и также предавая их во власть дьявола. Её сказочная красота была творением нечистых, тёмных сил, орудием, созданным для того, чтобы соблазнять, обманывать и губить. Чудовище с обликом божества, вот кем была юная графиня де Ренель.
   - Будь ты проклята, ведьма! Да настигнет тебя кара небесная, дьяволица, нечестивое отродье Лилит. Будьте вы оба прокляты! - прошипел одними губами потрясённый до глубины души юноша и отпрянул прочь от дверей, словно пламя ада раскалило их докрасна.
   Но двое влюблённых, для которых ничего больше не существовало в мире, кроме их любви, которая, выплеснувшись, наконец, через края, затопила собой всю вселенную, даже не заметили его. Ни его почти осязаемая ненависть, ни глухое проклятие, произнесённое почти шёпотом, ибо весь голос иезуита переплавился в боль, ни его взгляд, которым он пытался испепелить их сплетённые в объятье тела, их не коснулись. Призрак Этьена растворился в гулких коридорах дворца Бюсси.
   Ночью они так и не смогли сомкнуть глаз. Даже когда сил на любовь уже не оставалось, они просто лежали, тесно прижавшись друг к другу, и руки их изучали каждую клеточку кожи, каждый волосок, каждую трещинку на губах, каждую складочку на теле. Они не говорили ни слова: все слова были сейчас лишними и могли только спугнуть нечаянное счастье, разрушить тонкую прелесть этой ночи. Слова могли напомнить о преступности их любви, о страшном грехе, совершённом ими. Сейчас они просто лежали, обнявшись, не сводя друг с друга счастливых глаз. Их дыхание сливалось в одно, одновременно опускались и поднимались их ресницы. Они оба были созданы только друг для друга и ни для кого больше. Их губы, тела и души сходились изгиб в изгиб, как две половинки одного неба, два осколка одного зеркала. За это совершенное единение плоти и души можно было заплатить самую страшную цену. Счастье, обрушившееся на них так внезапно и с таким грохотом, искупало сейчас любой грех.
   Какое дело было этим двоим до законов Божьих и человеческих! В этом мире им нужно было только одно: чтобы эта ночь никогда не кончалась. Когда-то родные и любимые лица остались далеко в прошлом, голоса друзей и любовников растворились и исчезли напрочь из памяти. Они забыли даже собственные имена. На всей земле существовала сейчас только их Любовь и она диктовала свои законы и правила.
  
  
   По-весеннему рано поднявшееся солнце ласково и насмешливо будило Город. Рассыпалось золотой пылью на шпилях соборов, озорными искрами блестело на замерших флюгерах, любовалось своим отражением в сонных водах величавой реки, заигрывало с разноцветными витражами церквей и дворцов, брезгливо касалось немытых окон и раскисших дорог. Город просыпался и постепенно, сначала медленно: где стукнут ставни, где прокричит шальной петух, где шумно выплеснут из окна содержимое ночного горшка, - потом беспорядочно, с гвалтом и суматохой, со стуком копыт и грохотом колёс, криками уличных торговцев и звонким смехом прачек и белошвеек. Запахи и звуки наполняли утренний Город, как рачительная хозяйка наполняет корзину для покупок. С глухим стуком открывались двери и лотки в торговых рядах, с шорохом и шуршанием разворачивались рулоны тканей, откуда-то уже лилась мелодия бродячих музыкантов и жалобная песенка сироты-побирушки. Поднимался тяжёлый, пропахший щелочью и дешёвым мылом пар от прачечных и вкусный манящий запах горячего хлеба из пекарен, вонь со стороны кожевенных мастерских сбивала с ног и дурманили легкомысленные ароматы парфюмерных лавок с мостов Менял и святого Михаила.
   Протяжные, звонкие крики уличных торговцев разбудили Регину. Она лениво потянулась и, спросонок медленно осознавая, что покоится в чьих-то ласкающих руках, открыла глаза. И сверкающее ослепительной бриллиантовой россыпью и звенящее тысячи птичьих трелей СЧАСТЬЕ обрушилось на неё, как июльский ливень на иссушенную засухой землю. Прошлая ночь была не сном. Всё было наяву. И она впервые проснулась рядом с Луи. И первым ощущением после сна было тепло его рук, первым, что она увидела, были его влюблённые глаза. Его бархатный, густой голос окутал её пушистым покрывалом и говорил этот голос слова любви.
   - Как ты прекрасна, когда просыпаешься! И я не знаю, чего больше сейчас в этом мире, твоей ошеломляющей красоты или моей любви к тебе. Как мог я когда-то быть с другими женщинами? Как мог я наслаждаться ими и любить их? Неужели это и вправду было? Я сам сейчас верю в это с трудом. Я не помню ни их имён, ни голосов, ни цвета глаз и волос. Во всём мире есть только ты, любовь моя. Нет ничего нежнее твоих рук, отзывчивей твоего тела, горячее твоих губ. Твоя красота - это насмешка над ангелами и вызов всем святым и демонам. Моя любовь к тебе сильнее смерти и выше неба. Я тону в тебе, растворяюсь без остатка. Каждый раз обладая тобой, я чувствую себя равным Богу. Пусть это смертный грех, пусть это дьявольская гордыня и неизлечимая болезнь. Мне всё едино. Нет никого во всём свете, кроме тебя. Нет ничего на земле, кроме моей любви к тебе. Я и представить себе не мог, что такое счастье возможно под этим синим небом, на грешной земле.
   - Если б ты знал, возлюбленный мой, как долго ждала я этих слов! - слёзы прозрачными ручьями струились по её нежному лицу и Луи благоговейно собирал их губами, словно пил колдовское зелье.
   Регина обняла его, приподнимаясь с измятых простыней, уткнулась носом ему в плечо и счастливо засопела, вдыхая запах его тела, прижимаясь щекой к груди, где гулко и неровно билось сердце. Билось только для неё.
   - Дай мне слово, что больше никто, ни один мужчина к тебе не прикоснётся! - стискивая в железных руках её хрупкие плечи, потребовал Луи, - Я не смогу вынести этого, понимаешь ли ты? Знать, что чьи-то чужие руки касаются этого живого бархата, что твои волосы струятся в чужих пальцах и кто-то пьёт волшебное вино твоих губ, для меня страшнее инквизиторских пыток. Ведь ты принадлежишь только мне, как и я тебе. Ты была создана для меня, а я - для тебя. Я с ума схожу от ревности и ненависти.
   - Луи, я люблю тебя. Только тебя, неужели ты не видишь? Или тебе этого мало?
   - Я не хочу ни с кем делить тебя. Как можно разделить последний глоток воздуха перед гибелью, единственный глоток воды в пустыне?
   - А зачем меня делить? Меня ведь больше нет. Есть только моё отражение в твоих глазах. Есть моя рука, спящая на твоём плече. Есть моё дыхание на твоих губах. Есть только моя любовь к тебе. Иногда мне кажется, что я родилась с этой любовью в своём сердце, с этой тоской по тебе и болью в каждой клеточке тела. Я умирала без тебя все эти годы и теперь мне целой жизни не хватит, чтобы насладиться этим счастьем - просто засыпать на твоей груди и просыпаться от твоих ласк. И слышать, что ты меня любишь.
   - Бедная моя богиня, прости слепого и бестолкового меня. Прости. Любимая моя, как я жил без тебя всё это время? Неужели я мог видеть чьи-то лица и говорить, что они красивы? Неужели это я жаждал других женщин и добивался их любви? Я сам верил в то, что люблю их! Я писал им стихи, я мучился и ревновал! А на самом деле я всюду искал тебя. Твоё неповторимое лицо, твой дурманящий запах, твой колдовской взгляд, твою невероятную любовь.
   - Ты был юным и глупым. Меня не надо было искать. Достаточно было просто позвать. Мы с тобой испугались своей любви и потеряли столько времени из-за ненужных предрассудков и страхов. Мы думали, что, отказываясь от своей любви, сможем сделать друг друга счастливыми, даровать покой. Но всё это не так! Я могу быть счастлива только с тобой. Только я могу любить тебя так, как ты хочешь.
   - Любовь моя, беда моя, сестра моя, я едва не потерял тебя! Это Филипп учил тебя поцелуям, это Шарль учил тебя радостям тела, это Катрин учила тебя нарушать запреты и устанавливать свои правила игры. Я только смотрел со стороны и сгорал от желания и ревности, терял друзей, связывался с какими-то пустышками, прожигал жизнь. И причинял тебе боль. Бедная моя, как ты всё это выдержала?
   - Ради любви к тебе. Ради твоего счастья я пойду на что угодно и выдержу всё. Я убью и солгу, предам и пройду по горящим углям. Я умру ради тебя.
   Она смотрела на него открыто и прямо, готовая в это же мгновение умереть самой лютой смертью по одному лишь его слову. Готовая отстаивать до последнего глотка воздуха своё право на любовь перед лицом самого Господа Бога. И не было в мире такой силы, которую не смогла бы победить её страсть, неподвластная законам ни земным, ни божеским.
   Луи глубоко и шумно вздохнул, словно хотел напиться досыта этой любовью, причаститься каплей той власти, которую имела над ним её красота.
   - Нам надо уезжать из Парижа, - решительно сказал он. - Уезжать сегодня же. Медлить нельзя.
   Регина молчала, прекрасно понимая, что стоит за решением Луи. Отлучение от церкви, пытки в подвалах инквизиции, позор, неизбежно падавший на их семью, публичная казнь, глумление толпы... Призрак кровавого кошмара, раньше только маячивший где-то за гранью сознания, за одну ночь превратился в реальность. Такого шанса раз и навсегда разделаться с Клермонами королевское семейство не упустит. На казнь сбежится весь Париж. Посмотреть на то, как полетят с плеч две самые красивые и самые безумные головы в городе, найдётся много желающих. Да ещё по обвинению в кровосмешении... Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Страшно было умереть сейчас, когда счастье только-только легло в её ладони. Страшно было оказаться в руках палача и потом нести до площади свой позор под градом насмешек, камней и нечистот. Страшно было вдвойне за Луи, который вместе с ней прошёл бы все эти круги ада.
   - Куда мы поедем? - покорно спросила она.
   - В Анжу. В Сомюр.
   - Почему не домой в Нормандию? Или в Амбуаз?
   - В Нормандии нас будут искать в первую очередь. И там быстро узнают в жене графа де Бюсси его родную сестру. Амбуаз уже давно не наша собственность, он принадлежит Екатерине Медичи. А в Анжу о тебе не знает никто. К тому же там я губернатор и притом губернатор уважаемый. К тому же став губернатором Анжу, я получил разрешение обосноваться в Сомюре. Рене Бирагу и церковникам не так-то легко будет добраться до меня в моей вотчине. Я спрячу тебя в Сомюре от короля, от церкви, от Гизов, от всего света. Потом вернусь в Париж и что-нибудь наплету, лишь бы никто не подумал, что мы уехали вместе. Потом вернусь к тебе. Будет день, будет и пища. Со временем что-нибудь я смогу придумать, доверься мне.
   - Но это не может продолжаться вечно! - в отчаянии прошептала Регина.
   - Ничто не длится вечно. Пока нам нужно выиграть время. А потом твой супруг что-нибудь придумает.
   - Супруг? Ты ещё не раздумал выдать меня замуж за Филиппа? - не удержалась она от колкости.
   Луи чувствительно ущипнул её за бедро.
   - Я себя имел в виду. Отныне ты - моя жена перед Богом, а мнение людей меня мало трогает.
   - Перед Богом мы с тобой преступники. Так тебе скажет весь белый свет. А я тебе скажу, что богу мало дела до того, кто с кем спит и кто кому рожает детей. Он вообще редко обращает внимание на людей.
   - Еретичка, - убеждённо припечатал Луи. - Обольстительная еретичка, прекраснейшая из ведьм, языческая богиня плотских утех, посланная мне небесами на зависть всему миру.
   Регина гибким, тёплым плющом обвилась вокруг него, ласкаясь бесстыдно и трогательно. Этим утром она решительно ни о чём не желала думать, только наслаждаться любовью человека, которого ждала так долго.
   Но Луи, столько времени предпочитавший плыть по течению и полагаться на судьбу - судьбу, которую всеми правдами и неправдами выстраивала Регина, - теперь начал действовать с присущей ему решительностью.
   - Одевайся. В полдень мы должны уже выезжать из Парижа.
   Регина захлопала ресницами:
   - В полдень? Но... но это никак не возможно! Я ничего не успею! Мне нужно встретиться с герцогиней, у нас очень важное дело! Я должна дождаться письма от Жуайеза и ещё у меня много необходимых дел, которые нужно завершить, и пара важных встреч, и...и я просто не успею собрать вещи!
   - Регина, - Луи говорил тихо, но в голосе его звучала гранитная твёрдость, так что у его любовницы-сестры не возникло даже мысли продолжать пререкания, - собирайся. В полдень мы уезжаем в Анжу. И об этом не должна знать ни одна живая душа. И больше никаких дел с семейством Гизов.
   - Екатерина-Мария - моя единственная подруга, - попыталась напомнить графу Регина.
   - Я знаю. Но и Гизов я знаю лучше, чем ты. И поверь моему опыту, они первые воспользуются нашим с тобой положением.
   Регина могла поспорить с братом и привести доводы куда более убедительные, чем его многолетнее плавание среди подводных камней придворной жизни. Чтобы он не думал о Гизах, но в самые тяжёлые моменты её жизни Екатерина-Мария и Майенн всегда оказывались рядом и поддерживали её. В отличие от Луи, который всегда был прекрасным призраком мечты. Мечты, ставшей реальностью только благодаря той страшной и кровавой цене, сполна оплаченной Региной. Всё это она могла бы ему сказать и имела на это полное право. Но сейчас было не самое удачное время для свержения богов. Она любила Луи воистину слепой и беззаветной любовью и если ради этой любви требовалось отказаться от друзей, от собственных желаний и решений - она делала это, не раздумывая.
   И потому она легко спрыгнула с постели, на мгновение ослепив Луи удивительной красотой и совершенством своего обнажённого тела, и принялась торопливо одеваться.
   Через четверть часа весь дом уже стоял на ушах. Горничные заметались, как угорелые, но их бестолковая беготня была моментально направлена железной волей графини в нужное русло. Николетта кинулась собирать платья Регины, Жанна Маленькая отвечала за нижние юбки и ночные сорочки, Марианна собирала по всем шкафам туфли и плащи, Жанна Старшая укладывала многочисленные драгоценности госпожи. Юные пажи графа де Бюсси и его личные слуги дружно собирали вещи, упаковывали корзины, баулы и сундуки, закладывали экипаж. Все расспросы и просьбы были пресечены грозным рыком Луи и коротким приказом графини, спорить с которой не решалась ни одна живая душа в этом доме.
   Мадам Беназет перехватила свою любимицу в её кабинете, когда та второпях выгребала из бюро свою переписку с Генрихом Наваррским и герцогом де Жуайезом. Кормилица медленно подошла к ней и долго, храня суровое молчание, наблюдала за сборами графини. Наконец, Регина, собрав все бумаги и тщательно перевязав их лентой, обернулась:
   - Почему ты молчишь? Хочешь сказать что-то малоприятное? - прямо спросила она кормилицу, зная, что провести её всё одно не удастся и потому не унижаясь до вранья.
   - Я могла бы многое сказать, девочка моя. Только ты вряд ли меня послушаешь и всё равно сделаешь по-своему. Слишком хорошо я тебя знаю.
   - Франсуаза, не рви душу! Говори, как есть. Меня уже сложно обидеть или укорить.
   Кормилица ухватила девушку за руки, крепко сжала её нежные ладони и едва не плача заговорила:
   - Девочка моя, одумайся! Что ты делаешь? Ты же погубишь и себя, и его! Пойми, назад пути не будет. Думаешь, никто ни о чём не догадывается? Думаешь, я не знаю, как ты ночи напролёт стояла у его дверей, только что на луну не выла? Господи, да уже завтра весь Париж будет судачить о том, что графиня де Ренель сбежала со своим братом и любовником! О себе не думаешь, так его пожалей.
   Регина молчала, опустив глаза и медленно наливаясь тяжёлым и неудержимым отчаянием обречённого, а кормилица всё говорила, из последних сил пытаясь спасти двух своих любимейших беспутных детей, заблудившихся в своей любви, как в тёмном лесу, и уверенно шагавших к пропасти:
   - Подумай, девочка моя, ведь эта страсть пройдёт, вы оба прозреете и сами ужаснётесь тому, что сотворили. Вы будет проклинать друг друга и возненавидите сами себя. От вас отвернутся все, вас отлучат от церкви. Луи никогда не сможет вернуться к положению блестящего придворного, любимца Франции. У тебя никогда не будет ни семьи, ни покоя, ни доброго имени. Вспомни о том, какое имя ты носишь! Сколько поколений ваших с ним предков перевернутся в фамильном склепе! Голубка моя неразумная, не позорь своё имя! Вспомни семейную честь! Что сейчас чувствует твоя матушка на небесах? Какие горючие слёзы проливает? Господи, да ведь король вас казнить велит! Тебе же голову отрубят или повесят, или на костре сожгут и Луи в пыточную отправят и позорной смерти предадут на площади! Никто из Клермонов ещё не заканчивал свои дни на Монфоконе!
   - Кто-то же должен открыть эту прелестную традицию французской знати, - передёрнула плечом Регина.
   Пламенная речь кормилицы разбередила ей душу, напомнила позабытые страхи и вернула дурные предчувствия. Мадам Беназет знала, куда бить: трезвый рассудок и семейная гордость могли удержать графиню на краю гибели. Могли. В любом другом случае. Но сейчас перед нею стояла не графиня де Ренель, а сама Любовь. Слепая, безумная, грешная, не ведающая ни законов, ни границ, бесстрашная. Истинная. И её колдовская песня заглушала и голос разума, и даже голос крови.
   Регина качнулась вперёд, обняла кормилицу, прижимаясь щекой к её влажному от пота виску и сказала всего одно слово, ставя точку в безнадёжном разговоре:
   - Прости.
   Взяла свёрток с письмами и вышла в коридор. Мадам Беназет безутешно разрыдалась, оседая на пол и сбивчиво повторяя слова молитвы. Её нежная, светлая, прекрасная девочка безумной птицей летела навстречу гибели и вместо крика ужаса из её горла лилась звонкая песня счастья. Искрящееся радостью будущее лежало у её ног; любовь и поклонение лучших дворян Франции, благосклонность сильнейшего клана Гизов были у неё; любой титул, любой замок, любые земли и почести ждали только её выбора. Она всё это отбросила, словно ненужный хлам, отбросила легко и бездумно ради нежного взгляда чёрных глаз великолепного Бюсси. Без сомнения, они были бы блистательной парой, они подходили друг другу, как два крыла одной птицы. Но они были родными братом и сестрой... Ах, если бы Регина полюбила Филиппа де Лоржа! Если бы их свадьба состоялась! Её бедная, неразумная девочка была бы счастлива с таким человеком, как Филипп. И тогда Франсуаза была бы спокойна за неё и могла умереть, нимало не волнуясь за её будущее.
   Но два огня, столкнувшись, не могли не выжечь всё вокруг. Регина и Луи летели навстречу гибели, увлекая за собой всех, кто их любил, и первой жертвой оказалась невезучая Анна. И мадам Беназет знала, ощущала каким-то внутренним чутьём, что самые страшные потери ещё впереди.
   Повозка тронулась и Регина оглянулась на родной дом: на пороге стояла, утирая слёзы, вмиг постаревшая кормилица. Девушка отвернулась и уронила голову на плечо Луи. Её мечта сбылась и впереди их с Луи ждали дни и ночи любви, годы счастья. И ни в какие дурные предчувствия верить не хотелось. Она выбросила из памяти убийство Анны, любовь Этьена, Филиппа и Шарля, загнала на самое дно души чёрные воспоминания о пережитом в Лувре кошмаре. Ей не хотелось уже ни мстить королю, ни возводить на престол Гизов, ни плести интриг с Катрин, ни веселиться с Майенном. Одна ночь перевернула всю её жизнь, стёрла все планы и намерения, и сейчас Регина жила и дышала только любовью. В который раз ей приходилось делать выбор и она вновь и вновь выбирала Луи. Будущее и прошлое, Лувр и Париж, честолюбие и сладчайшая месть и даже самое дорогое, что было у неё - любовь Филиппа - она поставила на карту ради того, чтобы услышать одно-единственное слово из уст Луи. Чтобы сейчас ехать с ним хоть на край света и не бояться ни смерти, ни вечного проклятия.
   Отведя рукой бархатную занавеску, она смотрела в окно экипажа, торопливо и жадно стараясь вобрать в свою память Город. Прощаться с ним было больно, и не было никакой уверенности в том, что какой-либо другой город сможет его заменить - другого Парижа на земле не существовало. Колёса экипажа прогрохотали по мосту и древние камни попрощались с нею. Безвозвратно исчезали вдали высокие шпили соборов, прекрасные в своём неповторимом уродстве горгульи с башен Нотр-Дама, высокий фасад Дворца Правосудия, витражи Университета, сады Лувра, шумные рынки, берега Сены. Растворялись в дорожной пыли яркие краски нарядов парижских модниц и заваленных зеленью, фруктами и овощами лотков уличных торговцев; тёмные силуэты лодок и барж, медленно плывущих в утреннем тумане; высокие лестницы и мансарды. Запах города, которые ни с чем невозможно было спутать, эту гремучую смесь духов, выпечки, нечистот, рыбы, цветов и гниения сменял чистый, вольный аромат утренних лугов и распускающихся почек. Пожалуй, единственным, что могло примирить Регину с отъездом из Парижа, был свежий воздух. Париж, город, подаривший ей самую жестокую боль и самый счастливые минуты, самую большую любовь и самое страшное унижение, друзей и врагов, открывший ей власть и бессилие её красоты. Город, в котором она училась жить, бороться за свою любовь и наслаждаться любовью, которую дарили ей другие. Для неё отныне и навек у Парижа было лицо графа де Бюсси.
   Ни Регина, ни Луи не заметили сутану иезуита, чёрной тенью мелькнувшую у городских ворот...
  
  
   А потом Регину целиком захватила дорога. Серые извивы её пыльной ленты завораживали графиню ещё со времён отъезда из монастыря, только тогда болтливая Ортанс портила всё впечатление, теперь же прелесть путешествия была вдвойне украшена присутствием Луи. Юной графине казалось, что он знает всё на свете! У Луи определённо был дар рассказчика. Он знал множество забавных историй обо всех постоялых дворах, где им доводилось ночевать; знал, какие битвы гремели во время Столетней войны в окрестностях той или иной деревушки, на чьи деньги и в память о ком были построены капеллы и гробницы, кому принадлежали замки на берегах второй великой реки Франции - Луары и чем были знамениты их владетели. Луи был живым путеводителем по стране и Регина только успевала удивляться, откуда он всё это знал, как легко запоминал малейшие подробности и как увлекательно мог всё это рассказывать. Он заставлял её то смеяться до боли в животе над очередной историей о подвыпившем монахе, то плакать, как наивную провинциалку, над трагической повестью о любви молодого вассала и жены старого ревнивого графа, то дрожать от страха, как маленькую девочку, во время рассказов о жуткой резне, устроенной наёмниками во время войны между Англией и Францией.
   Его внимательно слушал даже Лоренцо, роняя тягучую слюну на дорожное платье хозяйки и переставляя могучие лапы - внутри повозки ему было тесно и душно, и жутко скучно, и всей своей собачьей душой он желал бежать за колесами по нагретому, утоптанному тысячами копыт и ног тракту рядом с Шарбоном, но чувство долга не позволяло оставлять обожаемую хозяйку ни на минуту. Тем более что её второй охранник, занявший законное место Лоренцо рядом с ней, не вызывал у пса никакого доверия. Явная нелюбовь его к Бюсси забавляла Регину. Похоже, из всех окружавших её мужчин, пёс более-менее благоволил к молодому Гизу. Остальных воспринимал как соперников и врагов. Или добычу. Никаких объяснений Лоренцо не желал и слышать. У него была своя железная собачья логика и с этим приходилось считаться. Всё, что оставалось Луи - по возможности не раздражать верного телохранителя Регины.
   Их кортеж ехал не спеша, чтобы не привлекать лишнего внимания. Мчащиеся во весь опор пажи и грохочущая колёсами повозка, запряжённая вспененными лошадьми, вызывали бы ненужный интерес. А так они были очередной супружеской парой, устроившей после свадьбы объезд своих владений. Время пролетало незаметно за такими беседами и созерцанием раскинувшихся по сторонам виноградников, цветущих садов, дымящихся от пара полей, бедных и богатых деревень, процветающих придорожных харчевен и верениц бредущих по дороге путников: странствующих монахов, бродячих артистов, ищущих лучшую долю ремесленников и крестьян. Дорога словно жила какой-то своей, особенной жизнью и стирала из памяти Регины всё то, что ей и самой не очень хотелось теперь вспоминать. Ей нравились вечера на постоялых дворах, шумные разговоры за столами и разухабистые песни, которые горланили ваганты, загулявшие ремесленники или возвращавшиеся домой солдаты. Конечно, её красота не могла остаться незамеченной, но холодное спокойствие Бюсси, источавшее смертельную угрозу для всякого, кто осмелится посягнуть на его женщину, и вооруженные шпагами и мушкетами пажи, хранившие суровое выражение лиц с самого отъезда из Парижа, отбивали охоту у любого желающего пофлиртовать с таинственной красавицей. Разумеется, на вагантов не действовало даже это: лихие парни то и дело отпускали в адрес Регины недвусмысленные комплименты и вслух строили всевозможные предположения касательно красавицы и её спутника. И как ни хмурился Луи, Регина оставалась при своём мнении: сердиться или обижаться на вагантов было бессмысленно. Она лишь снисходительно улыбалась в ответ на их шутки, а когда на постоялом дворе близ Шатодюн один отчаянный студент ночью попытался влезть к ней в окно и застал её занимающейся любовью с Луи, только заговорщицки подмигнула ему и пожала плечом: мол, извини, место занято. Как-нибудь в другой раз. Благо, Бюсси не видел происходящего за окном - когда в его объятьях была самая прекрасная женщина на земле, весь остальной мир значения не имел.
   За день до приезда в Анжу Регина наняла себе новую служанку. В отличие от Луи, уверенного в молчании своих пажей, она не стала брать с собой в дорогу своих горничных, с чьей неистребимой болтливостью невозможно было справиться.
   Постоялый двор в Шато-ла-Валери, где они решили остановиться поужинать и переночевать, ничем не отличался от других подобных заведений в Иль-де-Франсе, Пуату и Анжу. Каменное двухэтажное здание с черепичной крышей, высокими воротами, чисто выметенным просторным двором, большим количеством построек от конюшни до сарая для бедняков. Над дверью красовалась свежевыкрашенная вывеска с изображением целого натюрморта и крупными оранжевыми буквами было написано многообещающее название - "Щедрый стол". Окно в кухне по причине тёплой погоды было открыто настежь и оттуда доносились умопомрачительные ароматы. Проголодавшиеся юные пажи графа дружно сглотнули слюну и заулыбались в предвкушении горячего ужина. Из дверей выкатился хозяин двора, и Регина прыснула со смеху при виде этого толстого розовощекого колобка, старательно раскланивавшегося перед знатными путешественниками. Он скороговоркой расхваливал своё заведение, попутно выспрашивая у Бюсси, что ему будет угодно.
   Регина не спешила войти под крышу - её цепкий взгляд наткнулся на сидящую у ворот бродячую цирковую труппу. В ней было человек пять: неимоверно худой черноволосый жонглёр в разноцветном тряпье, две хорошенькие девочки-акробатки, рослый бородатый старик с облезлым дрессированным медведем, прибившийся к ним уличный поэт - невысокий белобрысый малый с хитрыми глазами и нескладная замарашка с перепутанными, давно немытыми косами ниже колен, глядящая исподлобья затравленным взглядом на проходящих мимо людей. По их виду можно было понять, что они устали с дороги, а последние выступления не принесли существенного дохода. Артистов, видимо, не пускал под крышу хозяин двора, боявшийся, что подобное отребье отпугнёт приличных путешественников.
   Тем временем хозяин "Щедрого стола" так старательно раскланивался перед богатыми посетителями, что запнулся за курицу, мирно клевавшую что-то у ворот, и растянулся во весь свой невеликий рост. Луи невозмутимо возвышался над ним, раздумывая, перешагнуть ли через него и идти дальше, или же подождать, пока он поднимется. Под издевательский смех бродячих артистов, хозяин двора подскочил с земли, суетливо отряхиваясь и рассыпаясь в извинениях.
   Луи прервал его излияния небрежным взмахом руки и коротко бросил тоном человека, привыкшего к полному повиновению:
   - Самую лучшую комнату с чистой постелью, ужином и завтраком нам с женой. Три комнаты с тем же самым для моих людей.
   Он обернулся, ища жадным взором свою сестру-любовницу: Регина уже стояла, окружённая толпой артистов, и чему-то звонко смеялась. Жонглёр и акробатки не сводили с неё восхищённых глаз, а белоголовый поэт хрипловатым голосом читал свои вирши, на которые его, несомненно, подвигла божественная внешность юной графини. Замарашка с косами робко жалась к заморенному медведю и всё так же настороженно смотрела на небожительницу, спустившуюся к бесприютным бродягам.
   Луи со вздохом пожал плечами. Тягу сестры к общению со всякими бродягами и ремесленниками он искренне не понимал. Одна её дружба с простой башмачницей Мадлен чего стоила!
   А Регине просто было всё интересно! В ней ещё жила та девочка, которую не выпускали из монастырских стен, смиряя её буйный нрав и неуёмное любопытство. Ну, как было не подойти к этим странным людям, которые исколесили со своими представлениями пол-Европы и повидали ничуть не меньше, чем Луи. Потрясающая гибкость уличных акробаток и фантастическая ловкость жонглёров всегда завораживали её, когда она смотрела за их выступлениями на парижских площадях, а острые, яркие, не подчиняющиеся никаким правилам классического стихосложения песни и стихи этого бродячего поэта понравились ей куда больше слащавых сонетов и мадригалов в её честь и заумных философских поэм. И ещё подкупало их неподдельное, без тени зависти восхищение её красотой. Здесь никто не шипел вслед, здесь не нужно было ждать удара в спину или грязной сплетни за спиной. Ну, в крайнем случае, могли срезать кошелёк или снять с руки браслет, но когда потомки Клермонов, богатые до неприличия, расстраивались из-за подобной ерунды?
   Граф де Бюсси снисходительно улыбнулся и добавил:
   - Этих бродяг тоже где-нибудь размести и покорми. Я всё оплачу.
   Негромкое его повеление, однако, было услышано циркачами и встречено общим благодарным воплем.
   Регина неспешно подплыла к графу и, слегка склонив голову, игриво шепнула:
   - А я с лихвой оплачу вашу щедрость, сударь. Когда взойдёт луна.
   Уставшая от поездки, Регина после ужина решила немного пройтись, прогуляться по окрестностям. Луи, разумеется, отправился с ней. Они просто гуляли, держась за руки, как дети, вдыхали свежий воздух с вечерних полей, считали зажигавшиеся на небе звёзды. Луи нарвал целую охапку неярких душистых цветов и потом, смеясь, бросал их под ноги своей возлюбленной, а Регина, жалея эти жёлтые и лиловые звёздочки, старалась не наступать на них, путалась в юбках, запиналась за Лоренцо, разыгравшегося на воле, и падала в раскинутые объятия любовника. Тогда она обнимала его за шею и долго-долго целовала в губы. И это их незатейливое счастье наполняла особая сладость от осознания того, что впереди у них было ещё много таких вечеров, ранних звёзд, полевых цветов и долгих поцелуев. И не надо было ни от кого скрывать свою любовь.
   А ещё вечерние прогулки в лугах неизменно напоминали ей тот неповторимый вечер в Бордо. Привкус вина на губах, запах свежескошенных трав, зыбкий туман...и Филиппа. Она сама не могла себе объяснить, почему со дня отъезда из Парижа начала тосковать по Филиппу. Казалось бы, не было для этого никаких причин. Луи, самый главный человек в её жизни, был рядом с ней, он любил её, он принадлежал только ей, а она - только ему. Всё остальное не должно было иметь значения. Но откуда тогда это странное чувство, словно приручив и взяв в руки волшебную птицу, она потеряла что-то настолько необходимое, настолько ставшее частью её самой, что казалось незаметным...
   И что-то тихо-тихо, еле слышно трепетало в ней самой, что-то живое и светлое, словно проснувшаяся звезда или оживающий цветок и от этого загадочная, незнакомая никому улыбка то и дело распускалась на её губах. И Луи не мог отвести зачарованных глаз от этой улыбки.
   Уже на подходе к постоялому двору им навстречу вышел бродячий поэт. Он остановился у края дороги, в смущении разглядывая собственные дырявые башмаки. Весь вид его говорил о том, что у него есть какая-то очень важная и деликатная просьба к молодым любовникам. Когда они поравнялись с поэтом, он склонился в вежливом поклоне и Регина чисто по-женски отметила врождённую лёгкость и красоту его движений. Она одобрительно улыбнулась ему:
   - Вы хотите что-то спросить, сударь?
   Луи, не дожидаясь ответа, молча полез за кошельком, но бродяга торопливо остановил его жестом:
   - Нет-нет, господин, я вовсе не собирался просить у вас денег! Бродячему стихоплёту не нужно много золота. У меня просьба к прекрасной госпоже, если позволите.
   Он перевёл взгляд на графиню:
   - Госпожа, не сочтите за дерзость, но я заметил, что вы путешествуете без служанки. Конечно, это не моё дело и вовсе не из праздного любопытства завёл этот разговор. Дело не во мне даже. Вы помните ту девушку с длинными косами?
   - Эту робкую замарашку из труппы? - улыбнулась Регина.
   - Да. Она отзывается на имя Софи. Кто она, никто не знает. Бедняжка нема, как рыба, хотя слышит всё прекрасно. Она очень хорошая девушка, поверьте мне, госпожа. Она трудолюбивая и честная до смешного, без спроса даже ни к чему не притронется, пусть даже с голоду будет умирать. Она прибилась к нам зимой, совсем больная и слабая, мы её чудом выходили, но ещё год нашей бродячей жизни она не перенесёт. Жалко её, пропадёт ни за грош. Сударыня, пожалуйста, проявите милосердие, возьмите её в услужение. Она будет вам совсем не в тягость! Я вижу, у вас доброе сердце, иначе бы я не осмелился просить вас о милости!
   - Нема, как рыба, говоришь, - задумчиво протянула Регина и переглянулась с Луи.
   Граф одобрительно кивнул.
   - Хорошо. Пусть твоя протеже отмоется, причешется и завтра утром ждёт меня во дворе, - она порылась в кошельке, вытащила оттуда два экю и протянула парню, - вот, возьми. Одна монета тебе за услугу, на вторую пусть девочка оденется во что-нибудь поприличнее.
   Поэт склонился перед ней в глубоком поклоне, пряча навернувшиеся на глаза слёзы благодарности. Конечно, он понимал, что главным козырем, сыгравшим на руку нищей замарашке, была её немота. Молчаливые слуги во все времена пользовались большим спросом.
  
  
   Так и получилось, что в Сомюр Регина приехала с новой служанкой. Софи оказалась очень застенчивой, робкой и на удивление понятливой девушкой. Отмывшись от пыли и грязи, причесавшись и одевшись в новое платье, она превратилась в трогательное худенькое создание с ослепительно-белой кожей, большим неулыбчивым ртом и чёрными колодцами огромных глаз. Её длинные толстые косы стали предметом неустанного восхищения избалованных пажей Бюсси, но девушка боялась озорных мальчишек, как огня, а в присутствии графа вообще старалась превратиться в невидимку. Зато в преданности молодой графине она могла соперничать с Лоренцо.
   К великому облегчению Регины, суровый мастифф не стал пугать и без того не в меру робкую служанку, он избрал другую тактику - вообще не замечать девчонку, считая её предметом обстановки. Высокомерный хозяйский баловень воспринимал как равного только Шарбона. Два этих неразлучных друга служили неиссякаемым источником добродушных шуток для Луи. Софи же взирала на них со смесью священного ужаса и детского восторга. Роскошный тонконогий вороной скакун и огромный чёрный мастифф, повсюду сопровождавшие женщину фантастической красоты, - подобное зрелище так и просилось на картину.
   Сомюр предстал перед ними около полудня. Они стояли на правом берегу Луары, ожидая переправы, а замок вырастал из зелёной кущи садов, словно сказочное видение. Как ни прекрасен был Париж, но увидев это чудо архитектуры, не то что наивная Софи, даже Регина потеряла дар речи. Она в немом изумлении ухватилась за руку Луи и отчаянно жестикулировала, пытаясь выразить своё восхищение этой сказкой, которую он ей сейчас дарил. Белокаменные стены и серо-голубая кровля Сомюра парили в речном тумане и солнечные лучи отражались от стёкол и витражей.
   Регина дёрнула за руку ошеломлённую Софи:
   - Здесь мы будем жить, - шепнула она.
   Необычное сочетание военной крепости и утонченно-роскошного дворца поражало с первого взгляда, стоило только посмотреть на левый берег реки. Поднявшись на холм, можно было лицезреть Сомюр во всём великолепии. Он представлял собой неправильный четырёхугольник, укреплённый башнями, равелинами, бастионами. Но благодаря искусному декору башен, лестниц и флигелей, буйной зелени садов и просторным террасам замок больше походил на волшебную игрушку, чем на суровую крепость. Из дорожных рассказов Бюсси Регина знала, что когда-то Сомюр был отбит Фульком Нерра у Тибальда Лукавого и с 1246 года принадлежал герцогам Анжуйским. Его строили и перестраивали, украшали и реставрировали в зависимости от собственных нужд и вкусов сыновья Иоанна Доброго, Карл V и Рене Неаполитанский. Во многом стараниями последнего Сомюр и приобрёл свой гармоничный облик. Всё восточное крыло, которое планировал обжить Бюсси, было делом рук этого одарённого внука Людовика I.
   Регина приплясывала от нетерпения, пока паромщик переправлял их через Луару. Едва борт парома ударился о берег, она лихо спрыгнула в воду и, подобрав юбки, помчалась вверх по террасе к центральным воротам замка и через несколько минут замерла во внутреннем дворе, разглядывая трехцветный герб Сомюра с тремя королевскими лилиями и не зная, в какую сторону метнуться. От высоты стен и ширины лестниц замка захватывало дух. Это была воплощённая роскошь, одетое в камень величие.
   Не дожидаясь, пока Луи представит ей управляющего и всю многочисленную прислугу, пока объяснит, что они приехали надолго и с ведома непосредственного хозяина Сомюра герцога Анжуйского, она решительно зашагала к парадной лестнице. Как ребёнок, она облазила весь замок, забыв об усталости, голоде и даже о Бюсси, и только услышав из северной башни, как по всем галереям и флигелям разносится гулким эхом её имя, пробежала по коридору восточного флигеля к парадным балконам и выглянула во двор:
   - Я здесь, - крикнула она обыскавшемуся её Луи.
   Ругаясь на чём свет стоит, Луи поднялся по лестнице и поймал неугомонную красавицу на лоджии. Разгоряченный от бега и отчаянных поисков беглянки, он хотел отругать её за шалость, которую можно было ожидать от воспитанницы урсулинок, но никак не от спутницы графа де Бюсси. Но вместо сурового выговора он долго целовался с ней за статуей герцога Беррийского, украшавшую одну из ниш балкона.
   Они уже знали, что именно в этом благословенном уголке долины Луары их ждало ослепительное счастье, короткое и неспокойное. То, для которого они оба были созданы.
  
  
   В Париже к тому времени уже только слепоглухонемой не знал, что Бюсси спешно уехал из города, причём его сестра тоже бесследно исчезла. По городу ползли самые разнообразные слухи. Стараниями Екатерины-Марии основной была признана версия, согласно которой Бюсси вынужден был увезти графиню из Парижа, спасая её от притязаний своего сюзерена герцога Анжуйского. Но уже в те, первые дни, Рене де Бираг едва не во всеуслышание заявлял, что Бюсси д'Амбуаз состоит в кровосмесительной связи со своей сестрой и их исчезновение - не что иное, как бегство от осуждения церкви и королевского суда. На счастье любовников, у Бирага не было веских доказательств. Зато герцогиня Монпасье сумела объединить партию Гизов и выставить всё их могущество на защиту своей подруги. К тому же, в Лувре ни для кого не было секретом то, что герцог Анжуйский не раз предлагал графине де Ренель место своей официальной любовницы.
   Какие бури кипели в особняке Монпасье на улице Де Шом, мало кто знал. Знаменитая интриганка Екатерина-Мария впервые не знала, что делать. Пожалуй, такой паники она не испытывала со времён восстания гугенотов, когда Гизы вынуждены были скрываться вместе с Екатериной Медичи и доброй половиной королевского двора в Блуа. Хотя, сейчас было, наверное, даже хуже. В Блуа она всё же была уверена в глубине души, что всё закончится хорошо, и когда зачинщиков восстания казнили, в какой-то мере даже пожалела их. У неё даже мысли не возникло, что при другом раскладе на их месте могла оказаться она сама.
   Теперь её ни на секунду не покидало ощущение угрозы. Приближающейся, словно глухие раскаты дальнего грома, предупреждающие о своём появлении задолго до разгула стихии. Она последний год и так жила в каком-то бешеном темпе, вся в вихре новых безумных идей, водовороте интриг, разрываясь между Католической Лигой, собственными любовниками и Региной. А тут ещё эта дурацкая история с Гийомом. Кто бы мог подумать что этот гугенот "с ресницами" так западёт ей в душу. Умом Катрин понимала, что у неё на тот момент не было другого выхода. Не она была первой, не она последней, и любой из её окружения поступил бы так же. Всё это она понимала. Но как же завидовала она сейчас своей подруге, которая отказалась от всего ради возможности быть с любимым человеком! У Регины хватило смелости ли, безумия ли на то, чтобы преступить все божеские и человеческие законы, пожертвовать спасением своей души и подставить под удар не только весь род Клермонов-Амбуаз, но и дело всей жизни Гизов. Она выбрала любовь.
   И разве могла Екатерина-Мария осуждать её? Не она ли сама помогала ей, чем могла? Не она ли стала для неё примером несложившейся женской судьбы? У Регины тоже были все шансы стать одной из самых влиятельных женщин Франции, играть жизнями тысяч людей, развязывать войны и возводить на трон королей. Но за это нужно было платить цену вечного одиночества. Когда-то юная Катрин добровольно и осознанно избрала для себя этот путь и, видимо, оказалась не права, если, насмотревшись на неё, Регина не захотела для себя такой судьбы.
   Кто знает, если бы Екатерине-Марии де Лоррен в своё время встретился такой человек, как Бюсси д'Амбуаз, что бы в итоге выбрала она? Порой ей смертельно хотелось поменяться местами с Региной, которую любили беззаветно и безоглядно такие мужчины, как Филипп де Лорж и Бюсси, и которая сама умела ЛЮБИТЬ. Всемогущей герцогине де Монпасье этого таланта дано не было. Наградив её стойким характером и блестящим умом, бог обделил её здоровьем, красотой тела и великим талантом быть женщиной. И даже когда обычное человеческое счастье само шло к ней в руки, взмахивая длинными ресницами и застенчиво улыбаясь, она не смогла его оценить, не сумела насладиться им сполна.
   Ей оставалось только продолжать свою борьбу за корону и жить интересами семьи и Лиги. И защищать единственного человека, которого она согласно была любить просто так, лишь за то, что она была - Регину. Упрямую, взбалмошную, неуправляемую девчонку, вдребезги разбившую сердце её любимцу Шарлю Майенну, наотрез отказавшуюся поддерживать Католическую Лигу, дружившую с Генрихом Наваррским и Анном де Жуайезом. Всё это Екатерина-Мария легко и с радостью прощала ей. И даже её бредовую, дикую любовь к родному брату она восприняла, как нечто само собой разумеющееся. В конце концов, кровосмешение не было такой уж невероятной вещью для распущенного королевского двора. Беда Регины была не в том, что она отдалась своей страсти, а в том, что она действительно полюбила своего брата всей душой. И словно в насмешку, брат и сестра Клермоны были действительно блестящей парой.
   Но больше всех неприятностей Екатерине-Марии доставляли её собственные братья. Она и об отъезде Регины узнала от Шарля. Тот примчался к ней в полдень, как всегда, во взвинченном состоянии. Из всех Гизов он был самым эмоциональным, первым загорался новой идеей, но достаточно долго подогревать и удерживать его интерес было весьма непростым делом.
   Шарль вихрем ворвался в дом сестры, сметая со своего пути дворецкого. То, что молоденькой горничной не досталось привычного шлепка пониже спины, сразу же насторожило Екатерину-Марию, знавшую младшего Гиза как свои пять пальцев. Едва увидев герцогиню, Шарль рванул к ней на раздутых парусах, обвиняющее тыча пальцем и крича на весь дом:
   - Ты это знала?! Ты знала всё с самого начала, не так ли?
   Екатерина-Мария, делая вид, что целиком поглощена созерцанием новой шпалеры, невозмутимо ответила:
   - Я тоже рада тебя видеть. К завтраку ты опоздал, к сожалению, но пообедать в твоей компании я не откажусь.
   - Сестра, хватит притворства уже. Я разве многого требую от тебя? Просто скажи мне правду!
   Катрин перевела взгляд на Майенна и ахнула про себя: на нём лица не было, а бирюзовые глаза горели такой страстной мольбой, что она не нашла в себе сил продолжать игру.
   - Что именно ты хочешь знать? - вздохнула она, сдаваясь под таким напором.
   - Где Регина?
   Брови Екатерины-Марии удивленно взлетели вверх:
   - Что значит где? Должна быть дома. После полудня мы вместе хотели сходить сделать заказ у Мадлены.
   Всем своим видом Майенн выражал абсолютное недоверие к её словам.
   - Ты хочешь сказать, - негодующе зашипел он, - что не знаешь, куда уехала твоя единственная подруга? И это не очередная ваша интрига, которую вы затеяли в припадке авантюризма?
   - Что ты мелешь? Куда могла уехать Регина, если ещё вчера она никуда не собиралась? С чего ты вообще решил, что её нет в Париже?
   - Мне сказала её кормилица. Регина вместе с Бюсси рано утром уехали из города в сопровождении трёх пажей графа. Служанок Регина не брала, но свои вещи собрала почти все. Её секретер пуст. Никакой записки никому передавать не просила. Франсуаза что-то не договаривала, прятала глаза и постоянно охала да вздыхала, довела меня до белого каления. Регина, кажется, опять попала в неприятную историю.
   Брат и сестра переглянулись и Шарль громко чертыхнулся: такое ошеломлённое лицо Екатерина-Мария не смогла бы изобразить при всём своём желании, если бы действительно не была поражена.
   - Как - уехали? Она с ума сошла? Боже мой, Шарль, это конец... - она без сил опустилась на ковёр и теперь смотрела на Майенна снизу вверх совершенно растерянными глазами.
   - Катрин, объясни мне, что происходит? От кого она бежала? Что вы опять с ней натворили? Или... - голос его упал до шёпота, - опять король? Он преследует её снова?
   Екатерина-Мария глухо застонала и со всей дури стукнула ладонью по полу:
   - Чёрт бы её побрал! Как мы теперь будем выпутываться изо всей этой истории!
   - Да что происходит, скажешь ты мне наконец! - заорал Майенн, теряя терпение.
   - Всё! Всё происходит! Всё, что только могло случиться с этим семейством Клермон-Амбуаз, уже случилось. Мятежники у них в роду были, самозваные короли - были, сумасшедшие - были, фавориты и фаворитки - само собой разумеется. Теперь ещё и инцест добавился в их семейную летопись. Да, братец! И не надо смотреть на меня такими глазами. Пока вы с де Лоржем дежурили у её окон и занимали очередь в её постель, Красавчик Бюсси свёл её с ума. Да только слепой не замечал, что она без памяти влюблена в собственного брата! Между ними такие искры сыпались, что Париж чудом не сгорел! А вы с Филиппом её поделить не могли... два безумца. Ни ты, ни он, ни Этьен ей, по большому счёту, и не нужны были.
   - Регина - любовница Бюсси?! - вскрикнул Майенн и ухватился за шпалеру.
   - Если бы всё было так просто, - покачала головой герцогиня. - Она его ЛЮБИТ. Она им больна. И он, кажется, тоже.
   Майенн медленно опустился на пол рядом с сестрой:
   - Что теперь делать?
   - Ты о чём?
   - Король, Бираг, церковь. Инквизиция. Казнь. Регину надо спасать!
   - Не думаю, что она хочет спастись. Кроме любви Бюсси, её ничего уже не интересует. Ей наплевать на себя, на тебя, на меня, на короля и вообще на всё. Они с Луи закроются в каком-нибудь замке и, бог даст, со временем о них забудут.
   - А что делать мне?
   - Искать этого кретина Этьена Виара! - громыхнул на весь дом раскатистый, хорошо поставленный голос кардинала Лотарингского.
   Решительным шагом он направился к рассевшейся на полу парочке и навис над ними сумрачной грозовой тучей:
   - Что вы оба делаете на полу? Пока вы тут рассиживаетесь, я один должен за всех думать и действовать. Никакой ответственности от вас не дождёшься, никакой помощи. Кто из вас упустил Виара? Вы двое или графиня де Ренель?
   - Час от часу не легче, - пробормотала Екатерина-Мария, уже чувствуя приближение грозы, - и этот пропал.
   - Может, вы всё-таки встанете?
   - Да давай лучше ты к нам присоединяйся, - предложил Майенн старшему брату, словно забыв, что тот никогда не отличался чувством юмора, - не так уж часто можно увидеть кардиналов сидящими на полу.
   - И не увидишь, - отрезал тот. - Я сказал, поднимайся и изволь объяснить ваше с Катрин загадочное поведение.
   Шарль нехотя встал с пола и помог подняться герцогине. Отряхивая подол, Екатерина-Мария медленно, как будто слова с трудом ворочались на языке и не желали падать с губ, сказала:
   - Я не знаю, куда подевался этот проклятый иезуит, но подозреваю, что дела наши настолько плохи, что ты себе даже представить не можешь. Регина сбежала из Парижа. С Бюсси.
   Кардинал посмотрел на бледного Шарля, на то, как он нервно дергал шпагу, и понял то, о чём красноречиво промолчала герцогиня.
   - Бог мой, какие козыри оказались на руках Екатерины Медичи и её канцлера! - не смог удержать он разочарованного возгласа, но после минутного молчания, наконец, взял себя в руки и решительно заявил, - ладно, эту ситуацию мы как-нибудь исправим. Вашу Регину нужно спасать любой ценой, она ещё пригодится в нашем деле. Пока у королевы-матери нет доказательств кровосмесительной связи Клермонов, она не сможет предъявить им никаких обвинений. Сложнее с иезуитом и герцогом Анжуйским. Если Франсуа Валуа узнает о похождениях своего любимца и нашей красавицы, вся наша комбинация летит к чертям. А если мы упустим Виара...
   - Нам всем не сносить головы, - продолжила за брата герцогиня.
   - Господи, Шарль, я же просил тебя не спускать глаз с иезуита, пока он не окажется в Ватикане! Где были твои люди и где был ты сам?
   - Они его потеряли на рынке, - опустил голову Майенн.
   - Почему сразу не доложил мне?
   - Я подумал, что он непременно захочет увидеть перед отъездом Регину и мои люди весь вечер ждали его на улице Гренель. Сегодня я решил сам узнать у Регины, виделась ли она со своим духовником. Приехал к ним - а в доме одни слуги. Она уехала ещё до полудня. По словам дворецкого, Этьен был у неё, но совсем недолго, пронёсся по лестнице, как безумный, и стрелой вылетел из дома. Слуга сказал, что иезуит походил на выходца из преисподней, был словно не в себе.
   Кардинал и герцогиня молча переглянулись: обоим пришла в голову одна и та же мысль. Этьен каким-то образом узнал о том, что Регина любит другого. Или ещё хуже - он застал её с Бюсси. По времени всё сходилось. Регина ушла от подруги за два дня до отъезда с мыслями об одном только Луи. Этьен пришёл к ней на следующий день, выбежал через несколько минут в невменяемом состоянии и после этого исчез. Сама она вместе с Луи наутро тайно покинула Париж.
   - Это конец, - обречённо выдохнул кардинал.
   Герцогиня упрямо мотнула головой:
   - Нет. Ещё не всё потеряно. Самое главное - перехватить Этьена. Найти его любой ценой и убрать с дороги. Этот святоша свихнулся на графине и чтобы отомстить ей, пойдёт на всё. Мы не должны ему это позволить. Это главное. Что до Регины с её безумным романом... Шарль, ты говорил, что её секретер пуст. Там точно не было никаких писем?
   Майенн уверенно кивнул и добавил:
   - Точно. Я досконально знаю, что все свои бумаги она хранила в секретере, надёжно его запирала и служанки боялись даже лишний раз пыль с него стереть - Регина запугала их до полусмерти. Когда я заглянул в её комнату на правах давнего любовника, секретер был открыт настежь и пуст, как хорошенькая головка Ортанс д'О. Ни одна служанка не могла его открыть по определению, гнева хозяйки они боялись больше, чем Страшного суда. Да и Регина, конечно, могла потерять голову от любви, но глупой и беспечной её ещё никто не мог назвать. Я готов поспорить на что угодно, что даже Бюсси не знает и не узнает никогда, какие бумаги хранятся у его сестры.
   - Здесь я тоже готова поручиться за неё - Регина хранила все письма, как её саму охраняет Лоренцо. Ценность этих бумаг она прекрасно осознаёт, как и смертельную опасность, исходящую от них. Она влюблена, но она далеко не дура, - подтвердила слова Майенна Екатерина-Мария.
   - Верится с трудом. Умная женщина никогда не пойдёт на столь безрассудную и греховную связь накануне государственного переворота, от которого зависит её судьба, - засомневался кардинал.
   - Послушай, брат, - Екатерина-Мария откровенно заглянула в ярко-голубые, как у всех братьев де Лоррен, глаза кардинала, - не нам с тобой судить графиню. Ты ведь и сам не без греха. Кто из кардиналов не нарушал закон целибата? Может быть, ты? И твои любовницы и бастарды - плод моего воображения? А пьяная выходка нашего братца Генриха, который меня чуть не изнасиловал, спутав с очередной своей фавориткой? Я уж промолчу про своих легендарных любовников. Я ни в чём не могу упрекать Регину, ибо не её вина в том, что по какой-то злой насмешке судьбы единственным мужчиной, которого она могла полюбить, оказался её родной брат. Пойми, она полюбила его, ещё не зная, кто он. И кого теперь обвинять в том, что она не видела его восемнадцать лет? Её безвременно умершую мать? Отца, который любой ценой хотел убрать её с глаз? Самого Бюсси, забывшего о существовании своей младшей сестры? Кого угодно, только не это юное, романтически настроенное и неопытное создание, влюбившееся с первого взгляда в самого блистательного дворянина Франции. Что уж тут скрывать, я сама в своё время была неравнодушна к мужским достоинствам благородного Бюсси. Нельзя казнить человека за любовь! И ты тоже не смеешь первым бросать в неё камень! Я просто не позволю!
   Пламенная речь герцогини поразила обоих Гизов. Никогда ещё их сестра не отстаивала невиновность другой женщины столь рьяно. По всему видно было, что графиня де Ренель смогла покорить не только де Лоржа и Жуайеза, но и Екатерину-Марию де Монпасье.
   - Хорошо, - медленно протянул кардинал, - раз уж на то пошло, может, у тебя есть какие-то предложения, как спасти ситуацию?
   - Есть, - с готовностью ответила Катрин, у которой любой план рождался моментально, - но мне нужна ваша поддержка.
   - Ты сомневаешься в моей готовности помочь Регине? - возмутился Шарль.
   - А ты готов простить ей измену? - она пристально посмотрела на младшего брата.
   Тот развёл руками:
   - Что уж теперь, я и сам не ангел. К тому же, я не считаю, что в моём случае всё потеряно. Бюсси известный ветреник и рано или поздно Регина вспомнит обо мне. И я хочу в этот момент оказаться рядом. Так что говори, что я должен делать.
   - Поехать к Филиппу. Вы с ним, как это ни странно, стали друзьями, так что будет лучше, если он узнает правду от тебя. Только не стоит с ним лукавить - де Лорж мудр, как змея. Он сумеет выудить каплю истину из тех сплетен, что вот-вот распустит Летучий эскадрон вкупе с канцлером королевы. Постарайся обставить всё так, чтобы Филипп ни в чём не смог обвинить Регину, пусть лучше потом вызовет на дуэль Бюсси, ибо этой фигурой можно и пожертвовать в случае чего. Вы должны прикрыть её отъезд. Вовремя Филипп покинул Париж. Хоть в этом нам повезло. Проще будет убедить всех в том, что графиня де Ренель последовала за ним.
   - Помолвка и не разорвана ещё, - буркнул Майенн, - Филипп даже не знает, что его невесты уже нет в городе. Господи всемогущий, как же я ему это скажу?
   Он опустился в кресло и крепко задумался, не отвлекаясь на разговор герцогини кардинала.
   - Если я правильно понял, то мне ты тоже успела отвести роль в своей очередной постановке? - спросил Катрин старший брат.
   - Ты недаром считаешься самым умным из Гизов, - льстиво улыбнулась она. - Твоё задание не самое сложное, можешь не злиться заранее. Занимайся тем же, чем и раньше - Этьеном. В отсутствии Регины у нас нет никаких ниточек, за которые мы могли бы дёргать и управлять этим иезуитом. Власть над ним потеряна. Постарайся найти Этьена и любой ценой забрать у него письмо к Папе. Нам сейчас не до государственных переворотов, нам бы головы свои уберечь. А в том письме, сам понимаешь, наш смертный приговор. Если Этьену стукнет в голову покаяться во всём перед своими братьями во Христе, нам не сдобровать. Всей правды он, конечно, не знает, но и того, что он может разболтать, хватит, чтобы нам небо с овчинку показалось. Так что вся надежда на тебя.
   - А какую же роль, разреши поинтересоваться, ты отвела себе любимой?
   - Герцог Анжуйский. Я берусь обезвредить его. Есть у меня одно письмецо из его тайной переписки с графиней де Ренель, где он обещает положить к её ногам французскую корону и отрекается и от брата-короля, и от матушки. Регина как знала, побоялась оставить у себя, чтобы Луи на глаза не попалось. Вот с помощью этого письмеца я куплю его молчание и посильную помощь. От герцога требуется только одно - чтобы он не отрицал свою ссору с Бюсси и свои намерения разрушить её помолвку с графом де Лоржем. Все должны быть уверены, что Бюсси увез сестру по одной-единственной причине: из-за домогательств герцога.
   - А что ты скажешь самому герцогу, когда он спросит об истинной причине бегства Регины? - кардинал Лотарингский был ярым противником риска, недомолвок и плохо продуманных комбинаций.
   - Скажу, что Регина помчалась утешать беднягу Филиппа, тяжело перенёсшего смерть кузины.
   - А если он узнает, что Регины даже близко от Бордо не было? Тогда что?
   - Не узнает. Если Шарль прекратит, наконец, тупо разглядывать стену и отправится в Бордо, де Лорж никогда, под страхом самой страшной смерти, не выдаст Регину и не пожертвует её честью и её жизнью. А там уже, бог даст, она вернётся и сама с ним объяснится. Я не оставляю надежды, что у неё это помутнение рассудка всё же временное. Впрочем, я больше надеюсь на то, что наш искушённый в любовных авантюрах Красавчик сообразит появиться в Лувре и отвести от себя подозрения в инцесте. Бюсси не из тех, кто будет вечно прятаться и надеяться на чудо. Ему нужно только выиграть время и тут нам придётся ему помочь. Главное, чтобы, когда он вернётся, его версия не расходилась с нашей. Вот для этого нужно очень щедро заплатить слугам графа, чтобы они нас вовремя предупредили. А ещё лучше - расставить своих людей возле всех городских ворот. Пусть они его перехватят раньше, чем король. О! как не хватает мне сейчас Жуайеза! Этот изворотливый малый наверняка нашёл бы лучший выход!
   Кардинал усмехнулся:
   - Как всё-таки повезло Регине с её внешностью. Лучшие мужи Франции ни на что не надеясь и не рассчитывая, зная о ней даже самую страшную правду, готовы ради неё на любую ложь, на любое безумство. Ей под ноги бросают короны и головы. Из-за неё предают друзей, отрекаются от веры, проливают кровь, рискуют жизнью. И всё лишь потому, что она - прекрасна, как грех. Она может быть хоть распоследней шлюхой, может обманывать, убивать, плести интриги, колдовать, предаваться любым порокам. Но даже я, что уж греха таить, всё прощу ей, если она на мгновение остановит на мне ускользающий взгляд своих ясных глаз. Она стала любовницей собственного брата, а всё семейство Гизов, брат короля, опальный и блудный фаворит короля, один из благороднейших дворян Франции и чёрт знает, кто ещё, рискуют всем, чтобы спасти её репутацию. Невероятно!
   Екатерина-Мария только вздохнула в ответ:
   - Да, если бы я обладала половиной её красоты, Францией правили бы Гизы...
   - А если бы она обладала половиной твоих талантов, Францией правили бы Клермоны, - добавил кардинал.
   И оба, не сговариваясь, посмотрели на Майенна, но тот был так поглощён собственным страданием, что просто-напросто не услышал ничего из сказанного ими.
   Действовать Екатерина-Мария начала буквально сразу. Чтобы окончательно укрепить версию отъезда графини де Ренель в Бордо, Екатерина-Мария, досконально знавшая правила распространения сплетен, за вечерним туалетом поведала трагическим голосом тайну "истинного" исчезновения графини де Ренель своей горничной, девице весьма сообразительной и имевшей уйму знакомых служанок, кухарок и белошвеек в предместье.
   - Ах, бедняжка Регина, - заинтересованно разглядывая своё отражение в зеркале, вздыхала герцогиня, - поистине подобная красота в наше время скорее наказание или даже испытание, чем дар небес. Слишком много в Лувре охотников отведать столь лакомый кусочек. Но Клермоны всегда стояли насмерть, когда дело касалось их семейной чести. Бюсси при всём своём легкомыслии вовремя увёз сестру к жениху. Вдвоём с Филиппом, вдали от Парижа, глядишь, и уберегут Регину.
   Екатерина-Мария часто запускала в оборот нужные слухи через Мари, не упускавшую случая похвастать перед другими служанками доверием, которое ей оказывает госпожа герцогиня, так что девушку не удивляла нарочитая откровенность хозяйки. Герцогиня прекрасно знала, что слугам зачастую известно гораздо больше, нежели их господам, и потому нужные выводы будут сделаны и к вечеру следующего дня половине города станет известно, куда пропали брат и сестра Клермоны и от кого Филипп де Лорж спасал четь своей невесты. Ей осталось только договориться обо всём с герцогом Анжуйским и не пропустить возвращения Бюсси в Париж.
   Вечером в Лувре она узнала, что герцог Анжуйский уехал на охоту в Блуа, и утром, не мешкая, отправилась туда же. Всё складывалось как нельзя лучше. Во-первых, ни Екатерина Медичи, ни её канцлер не узнают об их встрече. Во-вторых, всё, что было связано с этим королевским замком, приносило Екатерине-Марии удачу ещё со времён последнего восстания гугенотов, чего нельзя было сказать о несчастной графине де Ренель. Особенно порадовало Екатерину-Марию то, что герцог не стал беседовать с ней в одном из многочисленных королевских кабинетах, а предпочёл обсудить всё на безобидной верховой прогулке по восхитительному весеннему лесу. Подобного романтического настроения она от Франсуа не ожидала. Впрочем, это объяснялось всего лишь предусмотрительностью сына Екатерины Медичи. Во дворце всегда нашёлся бы человек, решившийся подслушать их разговор, в лесу же они были одни и могли говорить о чём угодно.
   - Итак, герцогиня, что такого важного вы хотели мне сообщить? - в своей обычной нагловатой манере начал разговор младший сын Екатерины Медичи.
   - Вернее было бы спросить, ваша светлость, что есть у меня такого, что напрямую затрагивало бы ваши интересы, - загадочно улыбнулась она и в глазах её промелькнуло выражение столь явного превосходства, что герцог затревожился.
   - На что вы намекаете в этот раз?
   - Я? Намекаю? Господь с вами, Франсуа, я никогда не намекаю. Я прямо говорю. У меня есть некие письма, адресованные одной рыжеволосой бестии и подписанные именем Валуа.
   Франсуа резко остановился и повернулся к собеседнице с таким выражением лица, что она на мгновение оробела даже, ожидая, что ей сейчас попросту свернут шею. Однако, герцогиня не была бы тем, кем была, если бы не смогла справиться с минутным страхом и мило улыбнуться:
   - Что вас так обеспокоило, герцог? Или вы не знали о существовании этих писем? Вы ведь не думали, что графиня де Ренель утаит от меня ваши с ней честолюбивые планы?
   - Что вам нужно за эти письма? - в бешенстве процедил сквозь зубы Франсуа.
   Екатерина-Мария беззаботно рассмеялась в ответ:
   - А что вы можете предложить такого, чего у меня ещё нет? Послушайте, Франсуа, речь идёт не о выкупе этих бумаг. Речь идёт о взаимовыгодном альянсе.
   - Альянс? Между мной и Гизами?! - теперь пришло время герцога издевательски расхохотаться.
   - Ну вот видите, как нам весело вдвоём, - отметила она, - А будет ещё веселее. И почему вы решили, что я сейчас выступаю от лица всех Гизов? Я предлагаю вам объединиться с двумя умными и сильными женщинами, которые единственные могут помочь вернуть вам то, что отняла у вас родная мать.
   Герцог насупился и подозрительно посмотрел на Екатерину-Марию. Та поняла это, как готовность внимательно выслушать, и продолжила:
   - Всей Франции известно, что Карлу IX должны были наследовать вы, а ваш брат Генрих к тому времени уже был польским королем. И если бы королева-мать вовремя не предупредила своего любимца и он не примчался бы в Париж, забыв польскую шляхту, как страшный сон, короновали бы вас, ГЕРЦОГ. Я никогда не поверю, что честолюбивому потомку Валуа ни разу не хотелось восстановить справедливость и отнять то, что принадлежит ему по праву.
   Франсуа усмехнулся:
   - Вы хотите сказать, что вам было бы приятнее видеть королем меня, нежели моего брата? Вы, женщина из Лотарингской династии, делаете разницу между двумя сыновьями Екатерины Медичи?
   - Представьте себе - да. Но я не стану сейчас лукавить и говорить, что вы мне симпатичны, что вы более достойны монаршего титула и принёсете стране больше пользы. Для меня решающим фактом является то, что с вами, в отличие от Генриха, я смогу договориться. И вам благоволит Регина де Ренель. Не скрою, я оценила вашу с ней затею и согласилась, что вы с ней были бы блестящей КОРОЛЕВСКОЙ четой. Два династических брака и мощный политический альянс! Или вас самого не прельщает подобная перспектива?
   Герцог не торопился соглашаться, однако и возражать не стал.
   - Я вижу, что мы с вами можем прийти к взаимовыгодному согласию, - довольно кивнула головой Екатерина-Мария.
   - Говорите яснее, герцогиня, чего вы хотите?
   - Сущие пустяки. От вас пока требуется не много. Пока. Вам нужно только прикрывать своего вассала де Бюсси и его прекрасную сестру, вашу будущую королеву.
   Последние слова были сказаны так заманчиво, что Франсуа почти наяву увидел себя выходящим из Реймсского собора, в королевской мантии, об руку с ослепительной Региной, чью гордую голову венчала корона Франции. Сказочное видение рассеялось, как только до него дошёл смысл слова "прикрывать".
   - А где, собственно, сама претендентка на роль моей супруги и мой верный Бюсси?
   - Им пришлось тайно, в срочном порядке выехать из Парижа. Один из моих людей сболтнул на исповеди лишнее и ваша матушка узнала о назревающем заговоре. Подробностей, конечно, никто не знает, но имя Регины прозвучало. Она вынуждена была бежать. Сейчас она на пути в Бордо, а граф де Бюсси её сопровождает. В дороге, сами понимаете, с беззащитной женщиной может случиться что угодно.
   - Вот как? Вы хотите, чтобы я, как последний идиот, прикрывал эту авантюристку, пока она будет развлекаться со своим любовником де Лоржем? Не много ли вы от меня требуете? К тому же, насколько мне известно, граф де Лорж уже получил от короля разрешение на брак с ней. Что-то всё это никак не вяжется с вашим заманчивым предложением.
   - А что вы хотели, Франсуа? - Екатерина-Мария даже глазом не моргнула, только вздёрнула возмущённо свои длинные чёрные брови, - Вы ведь так и не набрались храбрости сделать хоть один шаг в сторону трона. Дальше пустых обещаний вы не пошли. Разумеется, слова графини тоже остались только словами. Лучше, знаете ли, синица в руках. Вот она и предпочла стать женой графа, чем очередной любовницей герцога. Вам ли не знать, как дорожат своей честью потомки спесивого Уго Амбуаза!
   - А как же интрижка с герцогом Майенном? Что такого предложил ей ваш брат, чего не было у меня? Насколько мне известно, у него пока тоже нет никакой короны, - Франсуа до сих пор не мог простить Регине, что она предпочла ему Гиза.
   - Помилуйте, ваша светлость, о графине гораздо больше сплетничают, нежели она того заслуживает. Из всех любовных и политических авантюр, в которых она якобы участвовала, смело можно больше половины считать выдумкой, а оставшиеся - приукрашенными случайностями, - Екатерина-Мария со всей возможной искренностью твердо опровергла подозрения герцога - Любовная связь графини с Шарлем - спектакль. Мой брат просто прикрывал Регину, поскольку в то время ей безопаснее было считаться любовницей Гиза. Ведь, согласитесь, когда ваша матушка узнала об этом, она сразу же вычеркнула графиню из своего чёрного списка, заявив, что шлюхи такого оболтуса, как младший Гиз, её не интересуют. Или вы скажете, что она таких слов не произносила?
   - Умный ход. Весьма умный, - склонил голову герцог, не уточняя, однако, что именно вызвало такую оценку, уловка с адюльтером или талантливая игра и находчивость Екатерины-Марии.
   - Вот видите, герцог, с такими умными женщинами иметь дело - одно удовольствие. Согласитесь, любую ситуацию мы сможем повернуть в свою пользу. Если будем действовать сообща, - герцогиня не отступала и упрямо перетягивала чашу весов на свою сторону.
   - Знаете, герцогиня, я понимаю, почему вас называют великой женщиной. Против вашего напора невозможно устоять, - Франсуа поднял руки вверх в знак полной своей капитуляции, - Но не забывайте, что я сделал свою ставку в вашей игре и она весьма высока. Если я почувствую измену, я пройду по вашим головам.
   - Благодарю за откровенность, но скажите, вам-то чего опасаться? Насколько я помню, вы принадлежите к королевской семье и вам в любом случае ничего не угрожает. Валуа всегда славились своей изворотливостью.
   - А Гизы - своей непотопляемостью, - парировал Франсуа. - Но я всё же не понимаю, какую выгоду Гизы видят в капризе графини де Ренель, которой вдруг захотелось примерить корону Франции на свою без сомнения прелестную головку?
   - Вы повторяетесь, герцог. И задаёте слишком много вопросов. Я пока что ничего конкретного вам не предлагала и ни в какие подробности не посвящала. Всего лишь попросила по возможности подтвердить, что Бюсси уехал из Парижа с вашего позволения, дабы сопроводить графиню де Ренель к жениху, который после трагической смерти своей кузины безутешен и повержен в печаль. В противном случае я ведь могу рассказать в Лувре и другую версию - что бедняжка графиня спасается в поместье своего жениха от ваших бесчестных преследований. Вы обезумели от страсти и готовы бросить к её ногам корону Франции, лишь бы она согласилась стать вашей. Вряд ли его величеству понравятся ваши мечты и желания, - в чёрных глазах герцогини плясал недобрый огонёк.
   Герцог Анжуйский переменился в лице:
   - Это шантаж?
   - Господь с вами! Разве пристало мне, герцогине де Монпасье, заниматься таким низким промыслом! Я всего лишь ставлю вас в известность, что если вы мне не поможете, то я буду вынуждена использовать последнее средство.
   - Хорошо, - проскрипел зубами герцог, - я помогу вам на этот раз. Но только при условии, что вы отдадите мне те злосчастные письма.
   - О, я даже не знаю, - Екатерина-Мария изобразила сокрушённое лицо, - графиня де Ренель так хранила их. Они дороги ей как память о вас, герцог. Не знаю, сможет ли она расстаться с ними.
   - Довольно сцен, ваша светлость. Вы мне отдаёте письма, я выполняю вашу просьбу. Если вы боитесь, что я забуду о ней, как только бумаги окажутся в моих руках, то я даю вам своё слово дворянина и принца крови, что графиня де Ренель на какое-то время останется вне подозрений.
   - На какое именно?
   - А это уж будет зависеть от её сговорчивости и вашей скромности, - Франсуа свернул с дороги, давая понять, что разговор окончен.
   - Будем и дальше надеяться, что счастливая звезда Регины не упадёт мне на голову, - пробормотала вполголоса Катрин и направилась в противоположную сторону.
   Той же ночью со двора дома герцогини де Монпасье чёрной тенью вылетел всадник с развевающимся за плечами длинным плащом. Он стремительно пронёсся по неосвещённым улицам, затоптав в переулке припозднившегося подмастерья, не торгуясь заплатил ночной страже, чтобы открыли ворота, и растворился в чернильной темноте дороги. Гонец был тайным исполнителем особых поручений герцогини. Его имя не знал даже кардинал Лотарингский, зато сама Екатерина-Мария очень хорошо знала, что этот человек выпутается из любой передряги и любой ценой выполнит поручение. Плату за свою работу он брал весьма высокую, такую, что была не всем по карману, но зато ему можно было безоговорочно доверять. Так что письма герцога в Блуа вёз именно он, потому что ни одна живая душа не должна была знать не то что о содержимом этих бесценных листков, но даже об их существовании вообще.
   Екатерина-Мария сделала всё, что было в её силах, чтобы спасти подругу.
   Шарль Майенн в это время уже мчался в Бордо к своему другу и сопернику.
  
  
   Филипп ещё спал, когда Майенн постучал в двери его дома. Открывший ему слуга сообщил, что господин граф ещё спят, будить не велено и не угодно ли господину что передать? Майенн смерил слугу взглядом с высоты своего роста и с вежливой улыбкой произнёс "Разбуди немедленно!" таким тоном, что толстенький коротконогий лакей стрелой взлетел вверх по лестнице на второй этаж, где располагались комнаты графа.
   Филипп спустился через четверть часа, явно невыспавшийся, с помятым лицом и воспалёнными глазами, но как всегда изысканно одетый, гладко выбритый и благоухающий модными духами. По спокойной умиротворённой улыбке, скользившей на его тонких губах, можно было смело предположить, что о бегстве невесты он не знал. Если Майенн дождался в гостиной, а не бросился вышибать дверь в его комнату, значит, ничего страшного не случилось. Скорее всего, у Гизов возникла очередная великая идея, в которую они постараются впутать по возможности большее количество людей. И Филипп уже приготовился выразить бурный протест против своего, а заодно и Регининого, участия в новой авантюре, как Шарль выпалил единым духом, словно боялся, что потом может не хватить смелости:
   - Регина уехала из Парижа с Бюсси. Сегодня рано утром.
   Филипп дёрнул головой, словно его наотмашь, со всей силы ударили по лицу, и побледнел так стремительно, что Шарлю показалось, будто его слова заморозили в нём всю кровь до капли.
   - Ты знал? - тихо спросил Майенн друга.
   - Догадывался, - так же тихо, в тон ответил Филипп.
   Медленно спустился с лестницы и сел в соседнее кресло, запрокинув голову и старательно пряча подозрительно блеснувшие глаза.
   - Пока об этом знаем только мы с тобой и Катрин, - Майенн не стал ходить вокруг да около.
   Филипп был не из тех людей, с кем следовало разговаривать обиняками. Ему сейчас было больно, но как не осторожничай, а задевать кровоточащую рану придётся ещё не раз. Лучше было договориться обо всём сейчас, пока сердце не начало останавливаться, а голова разрываться от боли и диких мыслей. "Начнёшь думать - сойдёшь с ума, будешь действовать - спасёшься", - любила говорить в таких ситуациях его мудрая сестрица, и Шарль в который раз воспользовался её советом.
   - Если мы промедлим, об этом узнает весь Париж. Регина погибнет. Канцлер и королева-мать сделают всё, чтобы их с Бюсси казнили на Монфоконе.
   Филипп повернул в его сторону измученное лицо, с печальной улыбкой вдруг сказал:
   - Знаешь, я вчера всю ночь не спал. Проверял счета и хозяйственные книги своих имений. Боялся, что управляющие разворовали семейную казну и я не смогу обеспечить молодой жене ту роскошь, к которой она привыкла. Ломал голову, где лучше венчаться и кого пригласить на торжественную церемонию. Несколько дней прошло, как я похоронил Анну, а тут уже надо думать о предстоящей свадьбе. Хотел сегодня отоспаться до полудня, а потом ехать в Париж. К ней. Чтобы снова увидеть её лицо, коснуться её руки. А теперь ты говоришь, что ничего уже не нужно. Ничего не будет. Она опять решила всё без меня.
   - Ты ненавидишь их? - спросил Майенн, даже не сомневаясь в ответе Филиппа.
   - Регину я не смогу возненавидеть, даже если она совершит все мыслимые и немыслимые преступления, запятнает своё имя и сравнится в безнадёжности своего падения с последней шлюхой из Летучего эскадрона. Я прощу ей всё, как простил убийство Анны. Ты молчишь и даже не изображаешь удивления? Значит, я не ошибся: в смерти Анны замешаны вы все. Очередной каприз Регины ты выполнил, не задумываясь. Убийство невинной женщины и покупка бриллиантового ожерелья - между ними нет разницы, если и то, и другое становится прихотью возлюбленной. Я не осуждаю тебя, Шарль. Я, наверное, поступил бы так же, если бы Она попросила. Что до Бюсси - его я ненавижу. Потому что никогда никому не завидовал, а ему - завидую по-чёрному. И если бы я не знал, что Регина не переживёт его дольше, чем на два вздоха, я давно бы убил его. Ещё тогда, когда он хотел вызвать меня на дуэль в таверне.
   Шарль не смог сдержать усмешки:
   - Ты не первый, кто готов пожертвовать жизнью Бюсси ради счастья Регины. Моя сестрица не так давно назвала его разменной монетой в большой игре. Нам с тобой и то она отводит определённую роль. Прикрытие для них с Региной и грубая физическая сила в крайнем случае. А вот Бюсси, как оказалось, всем только мешает. Слишком непредсказуем, чтобы с ним можно было договориться. Слишком дерзок и самонадеян, чтобы играть по чужим правилам. И слишком крепко связывает руки Регине, а значит, и нам всем. Господи ты боже мой!
   Он не выдержал, подскочил с кресла и начал нервными широкими шагами мерить гостиную, громко и эмоционально делясь с товарищем по несчастью тем, что не мог сказать сестре:
   - Всё ведь было так замечательно! Ты любил Регину, она была счастлива с тобой, я радовался, глядя на вас. Наша с ней любовная интрижка тоже никому не мешала. Мне иногда даже обидно было, что ты почти не ревновал её ко мне. Не принимал всерьёз меня как соперника. Ты был прав, как всегда до обидного прав. Со мной она просто переспала, когда я понадобился ей с потрохами, когда ей нужно было заполучить мою душу в своё полное распоряжение. А тобой... Тобой она восторгалась, тебе она доверяла, за тебя мечтала выйти замуж. Да-да, можешь мне поверить, она действительно хотела быть твоей женой. Катрин и мой братец кардинал сплели виртуозную, филигранную интригу. Просто не подкопаешься. Регина свела на себе все ниточки, железной хваткой держала всё в своих нежных тонких ручках. Ах, сколько силы было, оказывается, в её хрупком трепетном теле! Как они спелись с моей сестрой! Филипп, ты не представляешь, что они затеяли. Сбывалась вековая мечта Гизов: французская корона почти сияла на голове Генриха де Лоррена. Или даже на моей... Даже мелкие глупости и шалости безумицы Регины не могли спутать карты. Всё было продумано до мелочей. Нужно было рискнуть только раз. Один-единственный раз, а потом всё должно было покатиться, как снежный ком с горы, цепляя одно за другое и лавиной сметая царствующую династию. Вот только этот риск должна была гарантировать Регина. Никому и в голову не пришло сомневаться в её способностях.
   Филипп лишился дара речи. Слушая исповедь друга, он на какое-то время забыл о собственной беде. В своё время он явно недооценил Регину. Оказывается, это юное улыбчивое создание давно дало сто очков вперёд опытным придворным интриганкам. Конечно, она не собиралась размениваться на мелочи. Пока он сам пребывал в блаженном неведении, равно как и Бюсси, относительно опасных игр двух умнейших женщин Франции, они вершили судьбы целого государства. Причём делали это на полном серьёзе и так тонко, что никто посторонний об этом даже не догадывался. Сама Екатерина Медичи не подозревала всей степени опасности, нависшей над её семейством.
   А Майенн тем временем, вдохновлённый вниманием благодарного слушателя, продолжал свой монолог:
   - И вот, пожалуйста, именно Регина подставила всех под удар! За несколько часов переиграла план, месяцами вынашиваемый Гизами. Бюсси, разменная монета в большой игре! Как бы не так! Для неё он дороже всего французского королевства, просто лавровый венец на голове победителя! Она не побоялась ни позора, ни казни - ничего, кроме разлуки с ним. А этот мерзавец тоже хорош! Старший брат называется, надежда и опора. Пятнадцать лет знать о ней не желал, а теперь, вместо того, чтобы обеспечивать её благополучное будущее, устраивать её семейное счастье и укреплять положение при дворе, он сделал её своей любовницей. Наплевав на свою карьеру и перечеркнув её будущее. Умный, благородный, бесстрашный Бюсси пошёл на поводу у собственных безумных страстей и погубил ту, которую клялся любить и оберегать вечно!
   - Я хорошо знаю Бюсси и знаю Регину, - прервал излияния Майенна Филипп. - Готов поклясться, что он в этой истории мало что решал. Выбор был за Региной. И она выбрала. Кому, как не нам с тобой, знать, что единственной её молитвой было его имя. Она была одержима им. И нет на земле такой силы, которая могла бы устоять перед напором её страсти. Разве ты мог хоть раз устоять перед её немыслимой красотой? Разве из твоей воли не плела она верёвок? Или ты не таял мягким воском от прикосновений её обвивающихся вокруг твоих плеч рук, от её тонких пальцев, бесстыдно порхающих по твоему телу? Бюсси я прекрасно понимаю. Но ненависть моя от этого слабее не становится.
   - Да к чёрту Бюсси! - яростно выругался Шарль, вспомнив, наконец, за чем именно шёл к Филиппу, - Как будто говорить больше не о ком, как только об этом удачливом герое-любовнике! Регину придется теперь спасать нам с тобой, раз уж старший братец предпочёл менее хлопотную, но более приятную роль.
   - А разве мы с тобой ещё можем на что-то повлиять? По-моему, нам остаётся только напиваться в трактирах, утешаться в объятьях красоток с улицы Глатиньи и ждать, - почти равнодушно пожал плечами де Лорж.
   - Чего - ждать?! - моментально вскинулся импульсивный потомок Гизов. - Выбираешь самый простой вариант, хочешь забыться? У тебя это так и так не выйдет. Если уж мы с тобой, как последние ослы, упустили эту женщину, так винить в этом надо только себя. Регине сейчас как никогда нужна наша помощь, хоть она сама об этом и не знает. До её возвращения в Париж - а она вернётся, голову даю на отсечение! - её нужно прикрыть. Никто не должен знать, что она сбежала с Бюсси. Катрин сейчас обрабатывает герцога Анжуйского, перетягивает на нашу сторону.
   - Герцога?! Подожди, что вы там затеяли опять? - Филипп никогда не участвовал в дворцовых интригах, но чутье на них у него было отменное.
   - Не сейчас, - попытался отмахнуться Шарль, понимая, что де Лоржа придётся-таки посвятить в планы Гизов, хотя бы частично, - У нас с тобой другая миссия. Тебе ни в коем случае нельзя покидать Бордо, тем более появляться в Париже.
   - А что мне теперь делать в Париже? Этот город пуст без неё. На что там смотреть, если красота покинула его?
   - Тем более. Вот и сиди у себя в поместье, не высовываясь. Пусть все думают, что Регина уехала следом за тобой. Что благородный Луи, спасая сестру от притязаний своего сюзерена герцога Анжуйского или от преследований королевы-матери, тут уж кому какая версия больше по вкусу, сопровождает её в Бордо. Регина ведь однажды уже скрывалась в твоём замке, так что это ни у кого подозрений не вызовет. А вот если ты приедешь в Париж заливать тоску вином - слухи поползут очень и очень некрасивые, я бы даже сказал - опасные. Совершенно не нужные нам слухи.
   - Нам? - переспросил Филипп.
   По своей проницательности он мог сравниться разве что с кардиналом Лотарингским, так что Шарль не видел особого смысла темнить и дальше.
   - Ладно, - махнул он рукой, - я тебе всё расскажу, а там решай сам, с кем ты и на чьей стороне будешь биться.
   - Послушайте, герцог, я ведь уже говорил, что не принимаю участия в государственных переворотах и интригах Католической Лиги и семейства Гизов в частности, - упрямо покачал головой де Лорж.
   - Это не просто интрига, Филипп, - никогда ещё младший Гиз не был таким серьёзным, - это месть. Регина поклялась отомстить королю, а мы с Катрин обещали ей свою помощь. Во всём. Может быть, теперь ты выслушаешь меня?
   Филипп, не сводя удивлённых глаз с Шарля, вернулся в кресло, всем своим видом выражая готовность внимательно слушать.
   И Майенн рассказал ему всё о грандиозном плане двух подруг: про жажду мести, сжигавшую оскорблённую Регину, про безумную идею Катрин свергнуть с трона Валуа, про влюблённого Этьена, про отравленное письмо, про откровенные письма герцога Анжуйского и переписку с Генрихом Наваррским. И про то, как Регина собственными руками разрушила всё именно в тот день, когда началась большая игра.
  
  
   Младшие представители ветви Гизов со своей задачей справились, а вот кардиналу Лотарингскому пришлось действительно несладко. Сутки его люди рыскали по Парижу и его окрестностям в поисках Этьена, потом ещё сутки следили за ним, чтобы кардинал смог вычислить, что успел сделать иезуит и с кем встретиться. Старший Гиз понимал, что время безнадежно упущено и за эти дни Этьен мог половине Парижа разболтать о заговоре против короля. Но на счастье заговорщиков, король уехал на охоту, а королева-мать именно в эти дни страдала тяжелейшим расстройством желудка. Состояние её усугублялось тем, что она была уверена в попытке отравления, а потому канцлер со своими ищейками пытался найти заговор там, где его не было, пока великий флорентиец авторитетно не заявил, что недомогание Екатерины Медичи вызвано исключительно естественными причинами. Проще говоря, констатировала чуть позже Екатерина-Мария, в её почтенном возрасте жрать надо меньше и желчью в других не плеваться. Впрочем, всё это сыграло на руку Гизам, позволив выиграть необходимое время и перехватить Этьена до того, как он смог попасть к Рене Бирагу.
   После короткого разговора с Катрин и Шарлем кардинал отдал приказ своим людям избавиться от Виара сразу после того, как он отдаст им отравленное письмо. Смерть Этьена решала сразу несколько проблем и с его выходом из игры Гизы могли свободно вздохнуть. Участь молодого духовника графини де Ренель в тот вечер была решена и никто не дал бы за его жизнь и ломаного гроша.
   Только жизнь была бы вдвое не так интересна, если бы всё в ней складывалось так, как запланирует человек.
  

ГЛАВА ХV. Миражи

  
  
   Мы все убиваем тех, кого любим.
   Кто трус - поцелуем, кто смелый - ножом.

Оскар Уайльд

   Саму виновницу всего этого переполоха больше всего волновало обеспечение собственного комфортного проживания в Сомюре. И управляющий, и весь персонал Сомюра прекрасно знали Бюсси и его приезд в замок был далеко не первым. Каждый раз приезжая в Анжу, когда того требовали его обязанности губернатора, он останавливался в резиденции своего сюзерена. Пожалуй, больше Сомюра он любил только Амбуаз и родовой замок в Бретони. Но Амбуаз уже больше трехсот лет принадлежал французским королям и надменная династия Уго I Амбуаз стала всего лишь вассалами Капетингов, а потом и Валуа. Что касается Бретони, то она, как ни крути, была провинцией и светский лев Бюсси просто-напросто не представлял там жизни. Сомюр был обжит им уже давно. Власть потомков Амбуаз всегда была здесь непререкаемой, так что здесь он чувствовал себя в полной безопасности, не смотря на творимые им бесчинства по части податей и налогов. Но природное обаяние Бюсси, покорившее местную знать, и его благородство и щедрость, проявлявшаяся порой в самые неожиданные моменты, за что его полюбили простолюдины, сделали своё дело. В этой части долины Луары Бюсси стал не просто своим человеком - он стал хозяином.
   Регину прислуге представили как мадемуазель Анну-Регину де Лаварден, невесту графа де Бюсси. Слухи о его помолвке с несчастной Анной до Сомюра докатились, а вот о её смерти здесь ещё не знали, чем и воспользовалась красавица-графиня, присвоив себе имя ненавистной соперницы. Луи выразил, конечно, попытку протеста, но попытка эта была довольно слабой и для того, чтобы уговорить его, оказалось достаточно капризной гримаски на божественном лице Регины. Редкостная красота графини, конечно же, произвела неизгладимое впечатление на всё население Сомюра и его окрестностей, но прислуга недолго восхищалась новой хозяйкой. Крутой норов Регины проявился уже через два дня, когда она отдохнула с дороги и облазила весь замок от башен до подвалов. Началось всё с того, что ей абсолютно не понравились её кабинет и спальня. Спальня в восточной башне была предложена ей по одной причине - она была самой тёплой в замке, а кабинет просто находился рядом. Но в комнате не было ни единого (!) окна, а мрачно нависавший потолок, тёмно-красная обивка стен вкупе с солидной позолотой в стиле Екатерины Медичи только усиливали общее гнетущее впечатление. Кабинет был довольно тесным, с неистребимым запахом сырости, вышедшей из моды мебелью и безвкусными шпалерами. Увидев в первый раз это убожество, Регина задохнулась от возмущения. Бюсси в это время находился во внутреннем дворе и отдавал распоряжения конюхам по поводу особого ухода за Шарбоном, а заодно выслушивал бесконечные жалобы стекавшихся из окрестностей вилланов на управляющего и сборщика податей, поэтому не присутствовал при грандиозном скандале, который графиня устроила управляющему.
   - Что это?! - с яростным шипением в голосе поинтересовалась она у служанки, показывавшей новой хозяйке её апартаменты.
   Перепуганная женщина вжалась в стену, настолько кровожадное лицо стало у красавицы-графини.
   - Я спрашиваю, что это за конура? Даже мой пёс, да что там Лоренцо, Шарбон не станет заходить в этот ... отстойник. Сколько лет сюда не заходили и когда последний раз здесь убирались? Из какой выгребной ямы вытащили эти кресла и зеркала? И какой идиот додумался устроить спальню в самом глухом углу замка?! Что ты стоишь и кудахчешь, как курица?! Единым духом чтоб спустилась вниз и нашла этого мерзавца управляющего! Ну, я жду!
   Несчастная служанка, подобрав юбки, стремглав понеслась по коридору. Когда управляющий замком Бернар Тьевено, крепкий дородный мужчина с большим пунцовым носом и густыми бровями, внушающий уважение и трепет одной своей тяжёлой походкой, появился перед разгневанной Региной, с десяток слуг уже прятались за приоткрытыми дверями в ожидании крупной разборки между новой хозяйки и властным Тьевено. Кое-кто уже спорил на два су о том, за кем останется последнее слово.
   Регина к тому времени уже присмотрела подходящие комнаты для себя, вот только там, где она хотела видеть свою спальню, была королевская молельня, сплошь украшенная резными деревянными панелями на религиозные темы. Зато какой светлой и просторной она была! Какой вид открывался из высоких квадратных окон, не испорченных яркими витражами! Девушка настежь открыла ставни и свежий прохладный ветер с реки ворвался, словно звонкая песнь жаворонка, в большую комнату с высоким, поддерживаемым полукруглой аркой потолком, сквозь штукатурку которого просвечивали грубо замазанные белилами фрески. Она наклонилась, перегнувшись через подоконник: прямо под окнами расстилалась буйная зелень берегов, безмятежная гладь реки и разноцветье заросших террас. Ветер мгновенно растрепал рыжие кудри, разрумянил щёки, наполнил лёгкие чистым воздухом с тонким ароматом цветов и еле уловимым привкусом дыма дальнего рыбацкого костра.
   - Ваше сиятельство чем-то недовольны? - нарушил эту идиллию густой недовольный голос управляющего.
   Регина на время потеряла дар речи от несказанного удивления: в её доме ни один слуга не смел разговаривать с ней подобным тоном. Видимо, Тьевено ещё не понял, с кем имеет дело и кто теперь будет всем распоряжаться. Спокойным, медовым голосом, терпеливо и доходчиво, она пояснила управляющему, как малому дитя:
   - Прежде всего, месье Тьевено, я недовольна вашим тоном. Потрудитесь запомнить, что с этой минуты ничего - понимаете, абсолютно ничего! - в этом замке не должно происходить без моего ведома. Это первое. И не надо делать такое удивлённое лицо. Возражать мне тем паче не смейте. Второе. Меня категорически не устраивает этот каземат, который вы изволили отдать под мои апартаменты. Сегодня после обеда пусть заложат экипаж - я поеду в Брезе к торговцам купить новые шпалеры и приличную мебель. Я хочу, чтобы эту молельню в кратчайшие сроки переделали под мою спальню. Резные панели с западной стены нужно убрать, кстати, ими можно украсить капеллу, на восточной стороне Святого Себастьяна оставить. На место убранных панелей я куплю шпалеры. Камин переложить полностью. Обивку для стен я выберу сама, портьеры тоже. Где-то в западном крыле в одном из гостевых покоев на втором этаже я видела чудесный секретер и кресла. Перенесёте их сюда. По обустройству кабинета я отдам отдельные распоряжения, чуть позже, когда как следует осмотрюсь и решу, что именно мне нужно. На этом всё. Выполняйте.
   - Но, госпожа, это королевская молельня. И вообще этот замок - собственность французской короны, - возмущённо попытался поставить Регина на место управляющий.
   Обманчивого спокойствия графини как не бывало. Светлые глаза полыхнули такой яростью, что с Тьевено в миг слетела вся его многолетняя спесь, в нежном женском голосе зазвенел закалённый металл:
   - Вам что-то непонятно, месье? Или вы не согласны с моим решением? Что ж, место управляющего Сомюром всегда можно объявить вакантным. А что до того, в чьей собственности находится замок. Король ведь отдал его, если я ничего не путаю, герцогу Анжуйскому, не так ли? Граф де Бюсси на сегодняшний день является губернатором Анжу и герцог позволил ему пользоваться Сомюром как своей резиденцией во время пребывания в провинции. Я права?
   Тьевено шумно сопел, признавая правоту графини.
   - Так вот что я вам хочу сказать, месье Тьевено. Граф де Бюсси согласен заранее со всеми моими приказами. Если же вам, господин управляющий, необходимо личное разрешение герцога Анжуйского - оно у вас будет. Вот только в этом разрешении обязательно появится пункт о вашем увольнении.
   Она наклонилась совсем близко к багровеющему Тьевено и, понизив голос почти до шёпота, спросила:
   - Неужели вы всерьёз могли подумать, что герцог Анжуйский откажет мне в такой малости, как перестройка Сомюра?
   Управляющий вздрогнул, услышав этот опасный и манящий шёпот, и в священном ужасе заглянул в глубокие и беспощадные глаза красавицы.
   Да, глупо было даже допускать мысль о том, что герцог Анжуйский вообще может в чём-либо отказать этой колдунье, против безбожной красоты которой не было ни оружия, ни лекарства. Зная любвеобильную натуру герцога, нетрудно было догадаться, что не только граф де Бюсси, но и его сюзерен находились в полной зависимости от капризов рыжеволосой ведьмы.
   - Простите, ваше сиятельство, всё будет сделано, как вам угодно, - процедил сквозь зубы Тьевено, обреченно осознав, что спорить со стихией бессмысленно.
   Регина довольно фыркнула и, шумно взмахнув юбками, направилась вниз, осматривать конюшни.
   Луи остался в Сомюре всего на неделю, пока не убедился в том, что Регина устроилась здесь, как в собственном доме, и вновь вернулся в Париж, чтобы не вызывать ненужных сплетен и подозрений своим отъездом.
   - И что ты скажешь в Лувре? - спросила Регина его перед отъездом.
   - Любовь моя, я не держу отчёта перед герцогом. Я губернатор Анжу, мало ли какая надобность у меня возникла для отъезда, - Луи небрежно повёл плечом.
   - А если спросят обо мне? Всё-таки надо было нам уехать тайно, переодевшись в каких-нибудь торговцев или обедневших провинциальных дворян.
   - Вот тогда бы точно наше исчезновение переполошило бы весь Париж! Нет, это не самая хорошая идея. Не волнуйся, приеду в Париж, узнаю что да как, и что-нибудь придумаю. Не печалься, я скоро вернусь, совсем скоро. Разве смогу я теперь находиться долго вдали от тебя?
   - Ах, Луи, неужели обязательно так скоро тебе ехать в Париж? Разве тебе плохо здесь? Останься ещё хоть на день, прошу тебя, - она взяла его сильные, горячие руки в свои ладони, поднесла их губам.
   Столько лет, целую вечность ждала она этой возможности быть рядом с ним, дарить ему свою любовь, что сейчас от одной мысли о его отъезде глухая тоска вползала в её душу, вновь обретая свою изматывающую власть над нею. Призрак одиноких лунных ночей маячил совсем близко. Нет, не для того она убивала и предавала и шла по смертоносному лезвию, чтобы вновь слушать волчью песню безбрежной тоски.
   - Регина, ангел мой, ну что ты, право, так убиваешься? Я ведь ненадолго. Пойми, я должен уехать сейчас, чтобы потом нас никто не смог разлучить навечно. Я уезжаю ради нашего счастья, ради нашей любви. Ведь раньше ты одна боролась за свою любовь, а я прятался от тебя, от себя, от собственных чувств. Теперь пришёл мой черёд принимать бой. А ты, как и полагается прекрасной даме, будешь ждать своего рыцаря на высокой стене замка. Я вернусь так скоро, как только смогу, но даже в разлуке мои мысли, моё сердце будут с тобой.
   - Но Луи, что я буду здесь делать одна? Я умру от тоски! Не успела я надышаться тобой, не успела отогреться в твоих объятиях, как ты уже покидаешь меня!
   - У нас впереди вся жизнь, любимая моя. И если сейчас мы сохраним твёрдость духа и не потеряем головы, то сможем выстоять и победить. Доверься мне. Я знаю, что делаю. И не плачь, ты же у меня сильная и очень храбрая. Потерпи немного.
   Он уехал, как всегда пустив коня в галоп и, по привычке, не оглядываясь. Так уезжал он от неё в Париже, то на войну, то к другой женщине, а она всегда оставалась ждать. Но сейчас всё было иначе, сейчас она знала, что он её любит. И одна мысль об этом согревала её стынущее в разлуке сердце.
   Вот только ждать его на крепостной стене, не отводя бессонных очей от горизонта, Регина долго не смогла. Её хватило на полдня. Потом она откровенно заскучала. И чтобы обмануть подкрадывающуюся тоску и чем-то заполнить свою жизнь, разом опустевшую едва рассеялась пыль из-под копыт коня Бюсси, Регина оглядела хозяйским взглядом замок. Что ж, Сомюр был самым подходящим местом для её неугомонной натуры.
   "Я разворошу это сонное царство", - довольно потирая руки, думала она. Перспектива заправлять целой провинцией грела душу. Жажда власти, приправленная изрядной долей тщеславия, и королевские замашки всех Амбуазов забурлили в ней с удвоенной силой.
  
  
   Этьен чувствовал, как мостик под его ногами качается всё сильнее, и вряд ли в его силах будет удержаться на нём. Слишком могущественные люди включили его в свою игру, а он, согласившись по дурости, долгое время позволял течению чужой воли нести его к неизбежному омуту. Теперь-то он отчётливо понимал, во что вляпался, вот только взбрыкнул он не ко времени - поздно уже пытаться плыть против течения, особенно если с берега никто не торопится бросать надёжной верёвки. Эта дьяволица с глазами ангела и колдовским голосом, эта ведьма, перед чьей красотой не устоял бы и Лойола, эта шлюха, чьи сладчайшие ласки заставили бы и Мариану в своих письмах писать то, что она нашепчет ночью, эта женщина свела его с ума. До того трижды проклятого дня он, Этьен Виара, был настоящим служителем Господа, молодым, непреклонным, подающим большие надежды как на религиозном, так и на шпионском поприще. Он свято выполнял рекомендации Игнатия Лойолы: был неразговорчив, умел слушать и слышать, никогда ничего не упускал из виду и не забывал, он завоевывал любовь сильных и знатных и приспосабливался к любым условиям, правилам и нравам. Пока однажды не узнал от кардинала Лотарингского, что графине де Ренель требуется духовник, и он, кардинал, подумал о своём секретаре. Узнав всё это, наставник Этьена сказал ему: "Вы молоды и красивы, сын мой, и женщины к вам благосклонны. Такая особа, как графиня де Ренель, никогда не станет раскрывать душу перед убелённым сединами священником - юность так страшится старости. А восхищённый взгляд лишённого женской ласки молодого духовника польстит самолюбию этой новоявленной вавилонской блудницы. Молодое тянется к молодому и тут ничего не поделаешь. Станьте для неё надёжной опорой и правой рукой, станьте ей необходимым - и тогда все секреты и тайны Бюсси, Гизов и гугенотской оравы Генриха Наваррского будут в наших руках". Так сказал брат Дениз. Он искренне верил в то, что говорил, а Этьен, соответственно, слепо доверял своему наставнику.
   Брат Дениз, разумеется, видел графиню де Ренель. Но он никогда не вдыхал аромат её кожи, никогда не сидел за столом напротив неё, не слышал её соблазняющего смеха; никогда её глаза не останавливались на его лице и её рука не касалась его щеки. Он не знал женщины, которую должен был завлечь в свои сети Этьен. И уж, конечно, никто не мог предположить, что иезуит до мозга костей сможет ТАК полюбить вероломную и коварную красавицу. Регина околдовала его, да так, что открыто вила из него верёвки и толкала его всю глубже в пучину греха, разврата и преступлений. Он увяз в ней настолько, что согласился отнести пропитанное ядом письмо - верх безумия! - самому Папе. Мало того, она сама (!) предупредила его, что он будет неминуемо схвачен и подвергнут пыткам, едва только письмо попадёт в руки секретаря Папы. Он был готов к пыткам. Он согласен был ценой жизни отомстить за поруганную честь (ах, как он сомневался теперь во всей этой истории с изнасилованием!) своей возлюбленной и спасти её от преследований короля. Бесстрашно шагая по его истерзанному телу, она могла взойти на престол Французского королевства. О себе Этьен не думал. Совсем. С горечью он осознавал, что как только его миссия будет выполнена, он станет ей не нужен и даже если ему удастся чудом выжить, если его пощадят инквизиция и палачи, ему некуда будет возвращаться. Всё это было ясно как божий день. Но где-то в дальних закоулках его измученного, охваченного диким огнём сердца трепетала робкая надежда на чудо. Что Регина, любящая, нежная, покорная, будет помнить и любить его всегда.
   Она и в самом деле оказалась такой. Только не для него, Этьена, нет, не для него. Эта развратная придворная кошка мягким шёлком стелилась под ноги Бюсси. Любящей, верной и покорной она была - для своего родного брата. Одного взгляда на то безумие, творившееся в её спальне, было достаточно, чтобы понять: со всеми остальными, в том числе и с Этьеном, Регина забавлялась. Любила она всегда только Бюсси. Потому что ТАКОГО лица, ТАКОГО взгляда у неё не было, когда она, казалось, таяла как воск и теряла рассудок от наслаждения в объятиях Этьена. Она лишь использовала влюблённого дурака, обманывала его, чтобы удержать в своей власти, чтобы заставить его отважиться на самое страшное преступление, на святотатство и самоубийство. Божьему творению не под силу подобное коварство. Земная женщина не может обладать такой доводящей до безумия красотой. Настоящая католичка никогда не позволит себе в постели того, что вытворяла порой графиня. И только одержимая легионом бесов согласится стать любовницей своего брата. Именно дьявольскими кознями объяснялось всё.
   Что ж, любовная эскапада Регины, которая должна была окончательно сломить всяческое сопротивление слабеющего разума Этьена, всё же сыграла свою роль, пусть и не так, как планировала Екатерина-Мария. Возможно, если бы Этьена не свела с ума та единственная ночь с графиней, он бы сообразил пойти с опасным письмом Гизов к королю или к главе парижского отделения ордена иезуитов, и тогда самые удачливые из заговорщиков отделались бы вечной ссылкой, а кое-кто поплатился бы и своей благородной головой. Но рассудок молодого иезуита не выдержал двух потрясений подряд - ночи любви и собственными глазами увиденной измены - и теперь у Этьена не оставалось никаких сомнений в том, что Регина является демоном, посланным на землю Сатаной, дабы вводить в грех и отнимать рассудок и бессмертную душу у слабых людей. И раз уж только он, Этьен Виара, смог разглядеть её истинную сущность, значит, он избран Богом для борьбы с демоном. Он и никто другой должен уничтожить, стереть с лица земли это исчадие ада. И в этой войне он никому не может доверять, потому что не было во всей Франции человека, который смог бы устоять перед этой смертельной отравой - несравненным лицом и умопомрачительным телом Регины де Ренель.
   В тот же день он вернулся на улицу Гренель с твёрдым намерением убить Регину. Он сам окропил святой водой кинжал с выгравированным на рукоятке распятием и прихватил с собой всё необходимое для ритуала изгнания беса из человека, потому что опасался, сможет ли справиться обычным оружием с демоном. Но Сатана и здесь легко обошёл иезуита: когда Этьен уже выбежал на набережную, Регина выходила из дома и граф де Бюсси со своими пажами стоял на рядом с ней, готовый биться со всем Воинством Господним за свою любовницу. Так же, как когда-то, совсем недавно, готов был сражаться сам Этьен. Иезуит бежал за повозкой, сколько мог, но всей его одержимости не хватило на то, чтобы соревноваться с резвыми конями Бюсси и его свиты. Этьену удалось выяснить только то, через какие ворота они выехали из Парижа и по какой дороге направились. Ещё сутки он бесцельно скитался по опустевшему городу, то и дело ловя себя на мысли, что невольно кружит вокруг тех мест, где когда-то бывал вместе с Региной: набережная, Монмартр, Дворец Правосудия, особняк Бюсси. Потом с полудня до сумерек просидел в трактире на улице Гренель, пока надежда на возвращение графини не умерла окончательно.
   Всё было против него, словно сам Сатана берёг своё исчадие. Видимо, для борьбы с демоном недостаточно было одного его страстного желания, Этьену просто необходимо было получить благословение и мудрый совет человека, чьи святость и чистота помыслов не вызывали бы сомнений. Таким человеком, по стойкому убеждению самого Этьена, мог быть только брат Дениз. Тогда юноша решил вернуться к себе, чтобы забрать письмо Гизов и рассказать в ордене всю правду без утайки о той рискованной игре, в которую его втянула Регина де Ренель, покаяться в грехе прелюбодейства, в пучину которого она втянула его. Носить в себе эту тёмную и страшную тайну он более не мог. Мир должен был увидеть истинное лицо этой женщины.
   Но время - главный козырь в подобных делах - было уже безнадёжно им упущено.
   Захваченный своими мыслями, Этьен не заметил слежки. Люди кардинала благополучно довели его до дома, дождались, когда он выйдет обратно, и перехватили в узеньком переулке перед улицей Шантерень. Этьен не успел даже вскрикнуть, как его уже затянули в тёмный проход между домами, и держа у горла нож, принялись тщательно обыскивать. Ищейки старшего Гиза не задарма ели свой хлеб: драгоценное письмо было найдено в считанные секунды между страниц требника. Участь Этьена была решена заранее: его нельзя было ни в коем случае оставлять в живых. То, что его не пощадят, он понял сразу же, как только напавшие на него бандиты вместо денег принялись искать у него письмо, и едва оно оказалось у них в руках, Этьен каким-то невероятным образом исхитрился вывернуться из удерживавших его рук, не обращая внимания на то, что лезвие кинжала резануло кожу на горле, и рванулся прочь с криком о помощи. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы разгадать его намерения: в людном месте, посреди улицы они бы не осмелились преследовать монаха, тем более убивать его на глазах у прохожих. Этьену не хватило каких-то долей секунды, чтобы выбежать из переулка, - отправленный умелой рукой тонкий острый стилет оказался быстрее и догнал его, с хрустом врезаясь в плоть, разрывая кожу и пробивая кость. Иезуит, словно споткнувшись на бегу, рухнул на подогнувшиеся колени, зашатался и упал лицо в холодную вонючую жижу, заливавшую проулок.
   Метавший нож подошёл к распростёртому телу Этьена, склонился над ним, привычным движением выдернул стилет, толкнул ногой тело:
   - Мертвее не бывает. Я же говорил, мой стилет сам находит свежую кровь. Ладно, ребята, дело сделано - письмо у нас. Пора сматываться, пока никто не увидел нас рядом с трупом монаха. Иначе хозяин нас определит на такое кладбище, где могила на всех одна и называется она Сена.
   - Дело говоришь. Только вот что - красной сутане вряд ли понравится, что мы не избавились от мертвяка. Найдут его здесь, шум поднимется. Не бродяга ведь, а иезуит, будь они неладны. К тому же церковник. Монаха убить - грех страшный.
   - А ты что же, когда деньги вперёд брал, не знал, что охоту на иезуита открыли? Брось, Жак, нас на это дело сам кардинал благословил, а он всяко быстрее договорится с небесной канцелярией, чем простой монашек, у которого - будь я проклят, если вру! - рыльце в пушку до самых ушей.
   - Хватит трепаться, - оборвал обоих третий, беспокойно озиравшийся по сторонам и скрывавший лицо широкими полями старой потрепанной шляпы, - надо поскорее уносить ноги. Идём на встречу с господином, получаем свои деньги и ложимся на дно.
   Три укутанных плащами призрака растворились в полумраке переулков и сутолоке площадей, оставив в грязной жиже распростёртое тело монаха. И потому не увидели, как белые пальцы Этьена судорожно сжались, он вздрогнул всем телом, закашлялся, чудом не захлебнувшись в луже, и с мучительным стоном перевернулся на бок. Вытер дрожащей ладонью лицо, размазывая грязь и струившуюся с угла рта кровь, и медленно пополз в сторону улицы, где его, уже терявшего сознание от потери крови, подобрали проходившие мимо стражники.
   Случай, правивший судьбой Регины, в этот раз отвёл острие стилета от сердца Этьена на те спасительные полдюйма, позволившие ему выжить. Жак Боном, наемник кардинала Лотарингского, промахнулся впервые в жизни и это служило лишним подтверждением того, что графиня оказалась вовлечена в цепочку роковых случайностей, которая могла оборваться в любой момент и оборваться трагически.
  
  
   В отличие от людей кардинала, слуги герцогини Монпасье работали чище, что лишний раз подтверждало незаурядные организаторские способности Екатерины-Марии. Графа де Бюсси они перехватили ещё на подъезде к городу.
   Увидев людей в плащах и надвинутых на глаза шляпах, Луи без лишних разговоров положил руку на эфес шпаги и его пажи, заметив этот жест, также молча приготовились к драке. Но незнакомцы не притронулись к оружию, а лишь преградили им путь.
   - Кто такие? - Луи подъехал на коне вплотную к человеку, шагнувшему навстречу первым.
   - У нас поручение к его сиятельству графу де Бюсси.
   - Вот как? И от кого же? - мысленно Луи вознёс благодарность Деве Марии, он-то уже приготовился к встрече с людьми короля или, что ещё хуже, со святой инквизицией.
   - Нам приказано сопроводить вас на улицу Де Шом. Безотлагательно.
   Луи приподнял бровь - предусмотрительности клана Гизов можно было только позавидовать.
   Видя, что граф замешкался, человек герцогини решил, что Бюсси, видимо, подозревает ловушку, и протянул ему бумагу с печатью герцогини де Монпасье.
   "Подателю сего верить" было написано размашистым, решительным почерком Екатерины-Марии.
   - Ну что ж, желание женщины - закон. Если герцогине де Монпасье так необходимо видеть меня, то я, пожалуй, доставлю ей такое удовольствие.
   В доме герцогини его ожидал более прохладный приём, чем он рассчитывал. Едва выслушав положенную формулу приветствия, Екатерина-Мария недовольно скривила губы:
   - Вы заставляете себя ждать, ваше сиятельство.
   - Да?
   - Впрочем, - не обращая внимания на его удивление, продолжила герцогиня тем же раздражённым голосом, - радует уже одно то, что вы вообще догадались вернуться в Париж. А особенно то, что вернулись один.
   - А с кем я должен был вернуться?
   - Оставьте ваш невеликий актёрский дар для менее взыскательной публики. Я всё знаю. И поверьте мне на слово - гораздо больше, чем вы.
   - Ну уж в этом-то я никогда не сомневался. Может, всё-таки позволите мне присесть и отдохнуть с дороги, предложите бокал вина хотя бы? Я чертовски устал, если вы не заметили.
   - Ничего, это не смертельно. Перенёсете как-нибудь. Я позвала вас не для того, чтобы ублажать вашу уставшую и разбитую плоть.
   - Что ж, я не в обиде. От лотарингцев большего ожидать и не приходится. Тогда зачем же вам понадобилась так срочно моя недостойная во всех отношениях плоть?
   - Прекратите паясничать, Бюсси, вам это не к лицу. Лучше ответьте мне на один вопрос. Где Регина?
   - Вы только что поставили меня перед фактом, что вам известно больше, чем мне. Так откуда в таком случае подобный вопрос?
   - А я хочу услышать версию, которую вы будете говорить той половине Парижа, которая сломала голову, думая, куда исчезла так стремительно и необъяснимо графиня де Ренель.
   Бюсси глубоко вздохнул и приготовился уж было вдохновенно рассказывать, что графиня де Ренель пожелала осмотреть угодья и поместья, которые она должна была принести в качестве приданого графу де Лоржу после их свадьбы, но Екатерина-Мария нетерпеливым жестом остановила его:
   - Лучше не надо. Вряд ли ваше враньё выдержит хоть какую-то критику.
   - Ваша светлость, мне уже порядком надоела ваша манера подвергать сомнению мои умственные способности! Или я, по вашему, круглый идиот?
   - После того, что вы натворили, кем я должна вас считать, скажите на милость? В конце концов, зачем нужно было пороть горячку, срываться куда-то, неужели нельзя было устроить всё по-умному, жить как жили. А теперь по Лувру ходят слухи один нелепее другого и даже вы не в силах будете заткнуть своей шпагой все глотки разом!
   Резкие, хлёсткие слова герцогини сыпались, как пощёчины, на Луи. Хуже всего было то, что он признавал её правоту. Они с Региной так безрассудно и слепо шагнули в водоворот своей страсти, что у них не хватило ни благоразумия, ни элементарного хладнокровия остановиться и подумать. Всё случилось так спонтанно, так стремительно... И этот их отъезд, по большому счёту, был глупостью. Но в тот момент им обоим так хотелось уехать прочь из Парижа, а самому Луи не терпелось ревниво спрятать от чужих глаз свою любовь, своё сокровище, что они сорвались, совершенно не думая о последствиях. Впрочем, когда, в какие времена любовь была спутницей благоразумия?
   - А вы что предлагаете? - спросил он герцогиню.
   Екатерина-Мария торжествующе вскинула голову:
   - Вы проводили Регину в Бордо. Она, де, не захотела оставлять своего жениха во время траура по его нежно любимой и безвременно покинувшей юдоль земную кузине. К тому же Филипп оказался ревнив, да и вы беспокоитесь за честь графини и решили, что вдали от соблазнов Парижа ничто не запятнает её имени и репутации. А то три герцога - Анжуйский, Майенн и Жуайез - в поклонниках, да и прочих дворян без счёта... Так и свадьба может не состояться. Или графиня не устоит против очередного соблазна. С глаз долой, как говорится.
   Луи побледнел, как полотно, при одном имени Филиппа, бросил на герцогиню раненый взгляд.
   - Да, граф, вы не ослышались. И благодарите меня и Майенна за то, что многие именно так и думают, включая герцога Анжуйского.
   - А если Филипп приедет?
   - Филипп не приедет. Вчера из Бордо вернулся Шарль.
   - Что?! Вы хотите сказать, что Филипп...
   - Всё знает. И готов присягнуть на Библии и поклясться своей честью, что графиня де Ренель в Бордо. Сколько бы времени ни длилась ваша с ней идиллия, он будет прикрывать ваш грех и спасать честь и жизнь вашей сестры, граф. Если уж больше этим никто не озаботился.
   Луи в кровь закусил губу. Никогда в жизни он не испытывал такого стыда и такого унижения. Филипп оказался благороднее и сильнее него, он сейчас не просто подставлял под удар вторую щеку - он готов был пожертвовать не то что жизнью, но и своим добрым именем ради изменившей ему женщины и предавшего его друга. Впервые Бюсси не знал, что сказать на это. Растерянный и подавленный, сгорбился он в кресле, закрыв рукой глаза.
   - Поздновато изображать из себя кающуюся грешницу, ваше сиятельство. Нужно спасать то, что ещё можно спасти. Мы сделали всё, что было в наших силах, теперь очередь за вами. Идите и играйте свою роль до конца. Уж не знаю, сколько дней вы проживёте в Париже без Регины и под каким предлогом опять сбежите к ней, но уж постарайтесь образумить её. Хотя... что я говорю! Вас самого кто бы образумил, а уж Регина, как известно, опять поступит так, как посчитает нужным сама. Ступайте, ваше сиятельство, мне больше нечего вам сказать.
   Гордый и надменный Бюсси покидал улицу Де Шом с видом побитой собаки. Герцогиня де Монпасье отчитала его, как мальчишку, разве что по щекам не отхлестала, и была тысячу раз права. Но добило его известие, что Филипп самоотверженно встал на защиту Регины, тогда как он, Бюсси, ничего не сделал для того, чтобы удержать себя и её от падения. И случись ему ещё раз в этой жизни встретиться с де Лоржем лицом к лицу, наверное, он не смог бы и глаз поднять на друга. Ведь он знал, прекрасно знал, как сильно любил Филипп его сестру, как ловил каждый её вздох, каждый взгляд. Знал - и всё равно не смог ему уступить. И говорить о том, что выбор делала сама Регина, было не по-мужски. Получалось, что он перекладывал вину за свои поступки на женские плечи.
   Но в глубине души Луи знал, что никогда, ни под страхом смерти, ни за все блага мира, не откажется от её любви, никогда добровольно не выпустит её из своих объятий.
   Его появление в Лувре действительно вызвало сумятицу. Сплетни утихли, словно по мановению волшебной палочки. Шарль Майенн ходил с довольным лицом, всем своим видом показывая, мол, ну а я что вам говорил? Франсуа Анжуйский весьма правдоподобно сделал вид, что знал, где находился всё это время его вассал. На счастье Бюсси, королева-мать вернулась в Гасконь к зятю и дочери, поскольку не хотела оставлять ненадёжного Генриха Наваррского без присмотра. Предсказание Рене о том, что в скором времени Анрио станет королём Франции, не выходило у неё из головы, да и Марго тоже не всегда оправдывала материнских надежд, поскольку от неё можно было ожидать чего угодно. Лишь канцлер заподозрил неладное:
   - Что-то больно бледным вернулся наш Красавчик из Бордо, - процедил он сквозь зубы королю.
   - Ну, всё же у человека совсем недавно умерла невеста, - пожал плечами Генрих III, - вот если бы у него скончалась жена, с которой он прожил лет пятнадцать и всё имущество которой перешло к нему, тогда его бледность была бы подозрительной.
   Канцлер промолчал, но потом написал подробное письмо к королеве-матери, а в ожидании ответа от неё решил отправить надёжных людей в Бордо, чтобы проверили, действительно ли графиня де Ренель находится у своего жениха, и организовал слежку за Бюсси, дабы уличить его в кровосмесительной связи с сестрой. Он предвкушал день и час, когда у него в руках будут доказательства вины Клермонов и он сможет диктовать этому упрямому и независимому семейству свои условия. Такого подарка от него королева-мать не забудет, уж эту заслугу его она оценит по достоинству.
  
  
   В Париже Бюсси пробыл недолго. Отныне он не представлял себе этого города без Регины. Невольно искал он её лицо в толчее улиц, просыпаясь по ночам, искал рядом с собой её плечи и волосы и напрасно пытался услышать в гуле голосов и музыки Лувра её неповторимый смех. Через несколько дней он, отговорившись губернаторскими обязанностями, выехал в Анжу. К берегам Луары, где ждала его любимая.
   Во время недолгого отсутствия Бюсси жизнь в Сомюре круто переменилась. Как и следовало ожидать, жаждущая деятельности и перемен натура Регины взяла своё и юная графиня смело взялась за управления поместьем. Из замка выметалась вековая пыль, а восточное крыло было полностью переделывалось так, чтобы следов Медичи не оставалось вовсе. В комнаты закупалась новая мебель, стены обивали нарядными тканями, древние запылившиеся гобелены сменились роскошными резными панелями и модными шпалерами, в коридорах были повешены огромные зеркала, вдоль стен поставили высокие алебастровые вазы, цветы в которых меняли каждые три-четыре дня.
   Рыцарские доспехи на лестничных пролетах у дверей были начищены до блеска. Оружейный зал слепил глаза сиянием неподъёмных эспадонов, длинных эстоков, малхусов итальянской работы, кинжалов охотничьих и боевых, турецких киличей, венгерских дюсаков, внушительных корделачей, изящных арабских клинков, щитов. Такой коллекции оружия мог позавидовать и Бюсси, и старший Гиз, а между тем большинство редких экземпляров валялось на чердаках и в подвалах, где и были обнаружены вездесущей Региной и с почётом водворены на подобающее место.
   Кухни, выбеленные и выкрашенные заново, стали одним из самых уютных мест в замке. На террасах перед замком были разбиты дивной красоты и великолепия цветники, а в дальнем флигеле Регина подумывала устроить бесплатную лечебницу для местных крестьян.
   В сопровождении грозного чёрного пса и почти всегда верхом на стремительном вороном скакуне ветром носилась она по окрестностям, отдавая распоряжения тут и там, разбирая жалобы вилланов на управляющего, жён на мужей, стариков на непутёвых внуков, договариваясь со строителями и торговцами, и умудрялась успевать везде.
   Вернувшись из Парижа, Луи, к своему несказанному удивлению, не обнаружил Регину в замке. Из объяснений управляющего он понял, что графиня умчалась на дальние виноградники, чтобы лично посмотреть, как там идут работы. Насколько понял Бюсси, за несколько недель она стала полновластной хозяйкой Сомюра, и ему оставалось только удивляться её деловой хватке.
   - Господи, откуда в тебе это? - пожимал он плечами, - Ты же воспитывалась в монастыре, в своём поместье никогда не жила, жизни в провинции не видела. Нежный придворный цветок, украшение Лувра, муза поэтов и художников - и вдруг умная, расчётливая и предприимчивая хозяйка замка.
   Регина лукаво улыбнулась, подцепляя с тарелки возлюбленного золотистый кружок обжаренного лука:
   - В обители урсулинок учат многому. Кое-что из уроков тётки де Гот я запомнила.
   - И всё же ты ведёшь себя неосторожно. Слухи о новой хозяйке Сомюра могут докатиться до Лувра раньше, чем ты думаешь.
   - Я думаю, что если бы я таилась в замке и вела затворнический образ жизни, твой управляющий первым отправил бы гонца с письмом к герцогу, чтобы узнать, какая государственная преступница или чья беглая жена скрывается во владениях Анжу. Все эти тайны вызвали бы куда больше подозрений, нежели моё наглое поведение. Я показала себя полноправной хозяйкой и у Тьевено не возникло даже тени недоверия. Он уверен, что я очередная фаворитка герцога, которая по непонятным причинам ему наскучила и он подарил её своему любимцу Бюсси. Или ты на время позаимствовал меня у герцога. Сомюр, как и все королевские замки на Луаре, навидался такого, что бедняга Тьевено давно уже отчаялся разобраться в интригах и любовных похождениях королевского двора.
   - Я понимаю, было бы нелепо ожидать от тебя, что ты будешь проводить целые дни за рукоделием или молитвами. Конечно, тебе не хватает Парижа и всего, что было у тебя при дворе. Но всё же не забывай, что Сомюр - это не наш дом, мы не сможем долго оставаться здесь.
   - Нет ничего более постоянного, чем временное, - снова улыбнулась Регина и спросила - А почему ты не говоришь мне, как всё прошло в Лувре? Какие сплетни ходят о моём отъезде? Ты видел герцогиню де Монпасье? А Мадам Жаба ещё не сдохла?
   - Ты сыпешь вопросами, как горохом. Екатерина-Мария верна себе - её люди ждали меня на подъезде к городу. Думаю, нет смысла пересказывать тебе наш разговор, ничего приятного в нём не было. Насколько я знаю Гизов, скоро она засыплет тебя письмами. Король и старшие Гизы делят между собой власть в Лиге, грызутся между собой, как собаки под столом за кость. Как только один из них эту кость утащит в свой угол, так опять начнётся война с гугенотами. Королева-мать в Гаскони, видимо, она окончательно укрепилась в своём решении наставить зятя на пусть истинный. Кстати, по слухам, в дороге она страдала тяжелейшим расстройством желудка, так что можешь себе представить, каково теперь приходится бедному Анрио, ибо приехала она к нему не в самом благостном расположении духа.
   - Бьюсь об заклад, она решила, что её отравили. И конечно же, заподозрила во всём меня и Гизов. Представляю, что там творилось!
   - Да уж, - усмехнулся Бюсси. - Канцлер со своими ищейками пытался найти заговор там, где его не было, пока лекари хором не заявили, что недомогание Екатерины Медичи вызвано исключительно естественными причинами. Твоя подруга выразилась несколько проще, зато конкретнее: в почтенном возрасте Мадам жрать надо меньше и желчью в других не плеваться.
   - Узнаю манеру Катрин! - Регина захлопала в ладоши, рассыпая звонкий смех по столовой. - Что ещё нового при дворе?
   - Там ничего не изменилось. За исключением того, что титул первой красавицы теперь оспаривают Коризанда и Фоссеза, ибо самая ослепительная женщина Парижа покинула Лувр ради виноградников Бордо.
   Звонкий смех Регины захлебнулся и стих, едва смысл сказанного Луи дошёл до неё.
   - Кого ты сейчас имел в виду? - голос её упал до шёпота.
   Она уже знала ответ и всё поняла мгновенно, но боялась в это поверить.
   - В Лувре о нас с тобой никто не знает. Все уверены, что ты поехала в Бордо утешать Филиппа. А я просто сопровождал тебя. Не смотри на меня такими глазами! Гизы пустили этот слух без моего участия, меня просто поставили перед фактом. Они умудрились втянуть в это даже Франсуа Анжуйского. А твой Майенн лично ездил к Филиппу.
   - О боже, что я натворила! - выдохнула Регина, только сейчас до конца осознавшая всю немыслимую жестокость своего отношения к Филиппу.
   Она закрыла лицо руками и какое-то время сидела, почти не дыша, словно боялась смотреть на лицо человека, ради которого затеяла всё это.
   - Катрин... Зачем она так... Только не Филипп. Мне не будет прощения за это, - еле слышно шептала она.
   - Регина, - Луи дотронулся до её похолодевшей руки, - но ведь это действительно помогло. Герцогиня совершенно права, для нас же будет лучше, если все будут думать так. Да и Филипп сам согласился с этим.
   Регина мгновенно вскинулась, отбросила руку Луи и, стремительно перегнувшись через стол, ударила его по лицу.
   - Как ты смеешь такое говорить! Как ты мог вообще пойти на это!
   Луи прижал ладонь к загоревшейся щеке, зло выкрикнул в ответ:
   - А что, по-твоему, я должен был сказать? В конце-то концов, ты не хуже меня знала, на что шла. Когда ты сводила в могилу его кузину, тебя угрызения совести не мучили, а сейчас вдруг ты решила поберечь чувства Филиппа?
   - О! Как это похоже на тебя - винить во всём меня одну. А ты, как всегда, в стороне, и белее всех ангелов небесных!
   - Тебя если послушать, так у нас белее ангелов Филипп де Лорж! Ты всегда защищаешь только его и постоянно сравниваешь меня с ним, он-де благороднее, он тебя любит по-настоящему, он добрее и чище, - ревность и чувство собственной неправоты диктовали сейчас Бюсси колючие, горькие слова.
   Но и Регина не уступала ему в непоправимой своей беспощадности:
   - Но он действительно благороднее, и добрее, и лучше тебя. Во всяком случае, он никогда бы не позволил себе в чём-либо меня обвинять. Он и сейчас защищает меня, а ты...
   - И что же я? Гублю твою жизнь и твою бессмертную душу? Тогда почему ты не осталась с Филиппом? Почему предпочла играть с огнём, поставив всё на кон? Или тебе просто было скучно, а сейчас тебе и эта игра надоела? И чего тогда стоят все твои слова о любви?
   Регина отшатнулась, словно теперь он ударил её, став бледнее полотна, и боль, волной поднявшаяся из глубины её прозрачных глаз, окатила Луи, заставив остановиться. Дрожа, словно осенний лист, она поднялась из-за стола и, упрямо закусив губу, шагнула к дверям. Луи бросился к ней и, упав на колеи, принялся целовать тонкие, бессильно опущенные руки. Регина тихо плакала, когда он, поднявшись, обнял её:
   - Прости меня, если сможешь. Я не знаю, что со мной творится. Наверное, мы действительно погубили свои души, если говорим друг другу такие страшные слова.
   - Я люблю тебя, люблю, как же ты не понимаешь, - лепетала Регина, - как же ты можешь сомневаться в этом? Я скорее забуду своё имя и все слова всех молитв, чем свою любовь к тебе.
  
  
  
   Стремительные и безликие, почти неуловимые, словно смертоносные стрелы, мчались по дорогам Франции гонцы из Анжу в Париж и с улицы Де Шом до Сомюра. Всю весну Екатерина-Мария писала подруге отчаянные письма, то умоляя, то требуя вернуться назад и довести начатое дело до конца. Она злилась на неё и недоумевала, читая её туманные ответы. Регина писала ей хорошие, длинные письма, в которых с восторгом рассказывала о своей жизни в Сомюре, о том, как спокойно и вольно ей там, рядом с любимым человеком, в надёжном кольце его рук. Рассказывала о военных действиях, открытых ею против управляющего, о том, какую грандиозную перестройку затеяла она в замке и как Луи оплачивает всё это, нимало не скупясь. Она о многом писала, упорно умалчивая о главном - когда она намерена вернуться в Париж. Ни единого намека, ни единого упоминания имени Этьена, ни одного вопроса о королевской семье. Только иногда - редкие приветы Шарлю, Анну де Жуайезу и Мадлене. О Филиппе не было ни слова, как будто Регина боялась даже вздохом коснуться его, но это имя Екатерина-Мария читала между строк постоянно. Злясь на подругу, герцогиня намеренно не упоминала никогда о нём, надеясь, что хоть это заставит Регину одуматься. Но каждый раз, когда она читала письма из Сомюра, ей казалось, что Регина живёт в каком-то другом мире, в ином времени, там, где нет и не было Лувра, Валуа и сходивших с ума от ревности и нежности любовников.
   - Пропади оно всё пропадом! - высказывала она в очередной раз своё нелестное мнение об этом безумии кардиналу Лотарингскому. - Скажи на милость, на кого она променяла своё будущее? Ну, допустим, надоела ей вся эта затянувшаяся история с папой римским. Пусть перегорела в ней эта ненависть к Валуа. Пусть не нужны ей ни власть, ни Париж, ни светская жизнь. Видимо, ошиблась я в ней, переоценила её честолюбие и хватку. Девочка повзрослела и вместо государственных заговоров и мести ей захотелось любви. Красивой, пылкой, романтичной. Я могу ещё это понять. Но ради томных глаз и смазливого личика Бюсси оставить графа де Лоржа!
   Тут у неё обычно заканчивался словарный запас и оставались только эмоциональные возгласы и красноречивые жесты, на что кардинал снисходительно отвечал:
   - Нам всем нужно именно то, чего у нас нет, и в погоне за недостижимой мечтой мы упорно не замечаем истинной ценности того, что имеем.
   - Это ты кого сейчас имел в виду? - спросила как-то раз Екатерина-Мария, - Нас или графиню де Ренель? Мы ведь тоже гоняемся за короной. Чего же мы, по-твоему, не замечаем?
   - А ты загляни в себя поглубже и постарайся ответить честно. Хотя бы сама себе. Если бы Филипп де Лорж любил тебя, а не Регину, ты бы смогла отречься ради него от своей мечты? Изменить свою жизнь и уехать из Парижа, оставить двор?
   В кабинете повисло звонкое, хрупкое молчание. А потом тихий, задумчивый голос Екатерины-Марии сломал её:
   - Не знаю. Но если и есть такая любовь, которая творит чудеса, то Филипп на неё способен.
   Кардинал ошеломлённо посмотрел на сестру, которую, как вдруг выяснилось, он никогда не знал.
   Шарль, всё чаще за последние полгода уходивший в запои и всё реже из них выплывавший, начал подозревать, что с Региной что-то случилось, а письма пишет кто-то другой, совершенно ничего не знающий о настоящей графине. Несколько раз он порывался ехать в Сомюр или вызвать Бюсси, время от времени появлявшегося при дворе, на дуэль и только железная воля старшего брата удерживала его от подобной выходки. Сам кардинал и Екатерина-Мария давно уже потеряли надежду на то, что их план, грандиозный, безупречный, филигранно отточенный план свержения короля и перехода власти к династии Гизов, когда-нибудь воплотится в жизнь. Сражение было проиграно, не успев начаться, только потому, что генерал, командующий авангардом, забыл, в какой стороне находится поле боя.
   Бюсси клялся Майенну, что с Региной всё в порядке, что она счастлива в Сомюре и совершенно не хочет возвращаться в Париж, но Шарль не верил ни единому его слову. Жизнь всё чаще напоминала герцогу припорошенное снегом болото. Тишь да гладь, ровное поле с безобидными кустиками, но один неосторожный шаг - и тебя затянет холодная густая вонючая жижа. Ты захлебнёшься и канешь без следа, и никто о тебе не вспомнит. Твои кости будут медленно истлевать среди тысяч останков таких же неосторожных и глупых путников, нечаянно ступивших на опасную болотную тропу. И всё чаще снились ему по ночам пустые мёртвые глаза Регины де Ренель, лежащей на дне под толщей мутной воды. Он просыпался в холодном поту, вскакивал с постели, пугая мирно сопевшую в постели хозяина левретку. Что-то сломалось внутри неугомонного Майенна. Кардинал Лотарингский тихо радовался, считая, что его беспутный младший брат, наконец, повзрослел, но Екатерина-Мария продолжала хмуриться: такие перемены в поведении Шарля ничего, кроме беспокойства, не внушали. Самым тревожным признаком, по мнению герцогини, было то, что после отъезда графини де Ренель у него не было любовниц. Даже случайных мимолётных связей. Словно Регина забрала с собой всё, что составляло жизнерадостную, любвеобильную натуру младшего Гиза.
   Когда Шарлю становилось совсем невмоготу, он исчезал из Парижа на две-три недели и только Екатерина-Мария знала, что он в это время пьёт по-чёрному вместе с Филиппом де Лоржем. Бывшие соперники, ставшие товарищами по несчастью, заливали горькую тоску тёмным сладким вином, пытаясь забыть ослепительную и беспощадную красоту своей общей любовницы. Если в Лувр и доходили слухи об истинном местонахождении герцога Майенна в такие дни, то это лишь подкрепляло версию того, что графиня де Ренель обосновалась в Бордо. Иначе зачем ещё Гизу наносить постоянные визиты графу де Лоржу? Все знали, что их отношения никогда не были дружескими. По всему выходило, что Майенн всё ещё не оставил надежды увести невесту у своего более счастливого соперника.
   Екатерина-Мария лишь качала головой, выслушивая по очереди то старшего брата, то младшего, и вновь садилась писать к Регине. Опасность, по её мнению уже миновала: злополучное письмо было уничтожено ею собственноручно, поскольку проще было изготовить новое, чем спрятать в надёжном месте это, Этьен бесследно исчез - по клятвенным заверениям испытанных и верных людей кардинала, он был убит, и у неё не было причин в этом сомневаться. В любом случае, ни у кого не оставалось никаких доказательств существования заговора Гизов.
   А в королевстве было ой как неспокойно! Самое время для переворота: грызня между католиками и гугенотами не прекращалась ни на день, Генрих Наваррский подозрительно затих в своих владениях, Англия не оставляла своих притязаний на добрую треть французских земель, король вынашивал какие-то реформы и грандиозные, несбыточные планы. Графиня де Ренель давно уже превратилась для него в мимолётный эпизод, забавное приключение. Он нанёс удар по её несносной гордости, она изящно отомстила ему, рассорив с фаворитом, а то, что сейчас её вызывающая красота не маячила перед глазами, только радовало его. Красавчик Бюсси, дерзкий, наглый и высокомерный, как тысяча чертей, по слухам, с головой ушёл в губернаторские дела, приносившие ему немалую выгоду, и тоже перестал быть красной тряпкой для Генриха III.
   Королева-мать, получив письмо канцлера, не выбирала выражений:
   "Дьявол с ней, с этой девчонкой, - писала она, - убралась из Парижа и слава богу! Мне не важно, в чьей постели она валяется, лишь бы не шушукалась по углам с Гизами. Я точно знаю, что она не в Испании с подмётным письмом и не в Наварре крутит задом перед Анрио, а уж как её поделили между собой де Лорж и Бюсси, мне дела нет.
   Целомудрие в наше время не в почёте. А что касается инцеста - пока у графини в голове любовный хмель, ей не до государственных переворотов. Я лично была бы только рада, если бы герцогиня Монпасье и Генрих Гиз так же потеряли голову от страсти друг к другу, лишь бы не кружились, как стервятники, возле трона. Впрочем, кто знает, может, графиня действительно сейчас утешает в Бордо своего жениха, потому как Бюсси слишком быстро выбрался из тёплой любовной постельки и примчался в Париж.
   Займитесь этим делом сами, канцлер. И молитесь, чтобы графиня оказалась всё-таки любовницей своего брата. Тогда они оба будут у нас на надёжном крючке. Эта сучка будет ещё ползать передо мной на коленях и просить пощады. Она преподнесёт мне все планы Гизов на блюдечке. О! Она ещё будет служить мне так же преданно, как её чёрный пёс служит ей!".
   В общем, жизнь в Лувре шла своим чередом, королевский двор, словно падшая женщина, всё больше ввергался в пучину бездумного разврата, прикрытого роскошными нарядами и драгоценностями, и кочевал между Блуа и Парижем, проводя время в бесконечных балах, маскарадах, на охотах, прерываемых истовыми молебнами и покаянными шествиями. И - кто знает! - быть может со временем о мятежной графине де Ренель и вовсе забыли бы. Лувр вообще очень быстро забывал людей - слишком быстро вращалась безумная карусель придворной жизни. Восстания гугенотов, дуэли, эпидемии, яды, кинжалы, опалы... Люди появлялись и исчезали, теряясь в суете и толкотне дворянства, облепившего королевский трон, словно пчелиный рой соты. И давно уже стало закономерностью: чем ярче вспыхивала чья-либо звезда, тем скорее она сгорала. Как правило, без следа.
  

Глава XVI. Предательство

  
  
  
   "Если любовь была, то её ничто не может сделать небывшей. И умереть совершенно невозможно, если любишь".

М. Шишкин "Венерин волос".

   Регина сидела в своём заново обустроенном кабинете. Из огромного окна открывался изумительный вид на разбитый внизу цветник, расстилавшийся вплоть до самого берега реки. Луара игриво поблёскивала в солнечных лучах и на её волнах качались первые жёлтые листья - спутники золотой осени. Свет предзакатного солнца, ласкового и ленивого, безмятежно бродил по высоким потолкам с их тонкой лепниной и причудливой росписью. Кабинет молодой графини был закончен в конце лета и для его росписи Луи специально приглашал из Италии молодого художника, чья картина случайно попала на глаза Регине ещё в Париже и она загорелась видеть нечто подобное в своём доме. Так что не было ничего удивительного в том, что в итоге юноша расписал кабинет и спальню прекрасной Регины, за что и был более чем щедро вознаграждён Бюсси, никогда не скупившимся в таких случаях. И сейчас графиня наслаждалась окружавшими её сценами из Ветхого Завета, запечатленными божественной кистью юного итальянца: нежная Ребекка у колодца, Соломон и роскошная царица Савская, молодой Давид, играющий на лютне перед чернокудрой Мелхолой. Регина всерьёз подумывала о том, чтобы написать художнику и снова пригласить его во Францию и дать ему парочку рекомендательных писем к Гизам, обеспечив ему тем самым карьеру при французском дворе. Она напишет письмо чуть позже, через две недели, но всё равно опоздает: черноглазый, хрупкий юноша с мечтательной улыбкой и необычным талантом, с лёгкой и изящной манерой письма, ранимый и впечатлительный, как и все творческие натуры, сгорел от нервной горячки почти сразу после возвращения в Италию. Образ красавицы-графини стал для него проклятием: он не смог написать по памяти её портрет, неземная красота этой женщины преследовала его всюду, но как только он брался за карандаш - её лицо исчезало, таяло золотистым туманом. Влюблённый в Регину итальянец пытался написать ангела с лицом своей возлюблённой. Но образ графини никак не сочетался с ангельской сущностью. Возможно, ближе всего он подошёл к воплощению своей мечты, когда расписывал потолок в кабинете графини: над центральным окном лукаво выглядывала из-за облака ослепительно-золотых волос почти раскаявшаяся Мария Магдалина. Самой загадочной женщине Нового Завета художник неосознанно придал черты Регины.
   И вот сейчас эта женщина-загадка сидела за столом, перечитывая очередное письмо от герцогини Монпасье, но смысл написанного всё время ускользал от неё, потому что в голове кружилась бесконечно одна-единственная мысль: Луи в этот раз слишком задержался в Париже дольше обычного и её это тревожило. Она не знала, что там случилось: оказался ли он замешанным в новую интригу Франсуа Анжуйского, влюбился ли очертя голову в новую придворную красавицу или случилось самое страшное и Луи сейчас пытают в застенках королевской тюрьмы, - и потому от беспокойства не находила себе места.
   Последние месяцы её жизни в Сомюре и нельзя было назвать лёгкими и безоблачными: чего только не свалилось на её голову, какие только проблемы не пришлось ей решать, и зачастую - одной, потому что Луи разрывался между Парижем и Анжу, и, как правило, его отъезд выпадал на самое неподходящее время. Нет, Регина ни разу не пожалела о том, что выбрала Луи. Она любила его всё так же безумно, слепо, отчаянно, она горела в своей любви. Луи был её жизнью, её судьбой. А Филипп... Филипп был её дыханием. Лёгким и тёплым, тихим и чистым. Но жить, не дыша, она могла. Жить без Луи у неё не получалось.
   Они ссорились, ревновали, обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Буйный нрав Клермонов то и дело перехлёстывал через край и тогда Регина швырялась посудой, шкатулками, стульями - всем, что могла поднять, а Луи в ярости рвал её наряды, припоминал тёмные делишки с Гизами, бешено ревновал к бывшим любовникам, потом хлопал дверью и уезжал. Чтобы вернувшись, просить прощения, без конца целовать любимое, мокрое от слёз лицо и дрожащие от обиды губы.
   Причиной всех этих ссор поначалу было их опасное и шаткое положение. Каждый из них по отдельности мог беспечно ходить по лезвию ножа и играть своей жизнью. Но лишь при условии, что с другим, любимым человеком всё будет в порядке. Теперь же оба сходили с ума от беспокойства друг за друга и собственного бессилия в затянувшемся споре с богом и судьбой. А вскоре появилась ещё причина для размолвок и волнений.
   Регина была беременна. Она поняла это ещё в первые дни приезда в Сомюр, но не посмела сказать Луи, потому что он никакого отношения к этому ребёнку не имел. Его отцом мог быть только Филипп де Лорж. Шарль Майенн и Этьен Виара не принимались Региной в расчёт. Она точно знала, ЧЬЁ дитя носила под сердцем.
   В первые мгновения, когда она осознала своё новое положение, она задохнулась сначала от удивления, а потом от счастья. То, что будоражило и согревало её по дороге из Парижа, и наполняла сердце то смутным беспокойством, то трепетной радостью, оказалось новой жизнью, которой наполнил её Филипп. Но стоило Регине представить, каким счастьем лучились бы сейчас глаза де Лоржа, узнай он об этом, как радость её померкла: ни Филиппу не сможет она теперь сказать эту чудесную новость, ни порадовать Луи. Горькое разочарование - ведь она так хотела быть матерью его ребёнка - по здравому размышлению сменилось вздохом облегчения. Да, её ребёнок вне всяких сомнений был плодом греха. Но бастард графа де Лоржа ещё мог надеяться на какое-то положение в обществе. Бывали в истории Европы случаи, когда бастарды надевали корону. А вот дитя, рождённое от кровосмесительной связи графа де Бюсси и графини де Ренель, не имело бы никакого будущего.
   У Регины ещё была возможность всё исправить. Вернуться в Париж, написать Филиппу и он, конечно же, вернулся бы сразу. Он простил бы ей всё, что угодно, любой обман, любое преступление. И в тот же день потащил бы её в церковь, чтобы их дитя родилось в законном браке. Филипп плакал бы от счастья и, благодарный, целовал край её туфельки только потому, что она подарила бы ему ребёнка. Он мечтал об этом ещё тогда, в Бордо. Ах, если бы Регина понесла тогда, после тех исполненных негой ночей на виноградниках... Но дитя, видимо, обещало стать таким же своевольным и непокорным, как мать, ибо выбрало самое неподходящее время, чтобы дать знать о себе.
   И всё же отказаться от Луи было свыше её сил и потому она тянула, боясь признаться ему в своей беременности, ибо не знала, как он к этому отнесётся. Она боялась потерять его теперь, когда они были так счастливы вместе. Регина не раскаивалась ни в чём, ей плевать было на запреты церкви, угрозу инквизиции, и мысли о содеянном смертном грехе ей мало не досаждали - любовь Луи стоила гораздо большего. Она свято верила только в то, что Бог есть любовь, а значит, любовь всегда права. На истинно влюблённых нет и не может быть греха. Забываясь в любовной истоме на его груди, она не могла думать ни о ком и ни о чём.
   Но стоило Бюсси выехать за ворота Сомюра, как сомнения и страхи овладевали ею с новой силой. И об этом Регина не могла написать даже Екатерине-Марии. Уж та бы, ничтоже сумняшеся, сразу поставила бы в известность Филиппа. Он бы всё бросил и сломя голову примчался в Анжу за ней. И тогда дуэль между ним и Бюсси никто бы не смог предотвратить. Чтобы хоть немного отвлечься от подобных мыслей, она с головой окуналась в обустройство замка и управление поместьем, вспоминая уроки мадам де Гот и то, как вёл дела на своих землях Филипп.
   С удивлением для себя, она очень скоро обнаружила, что ей нравится целыми днями быть занятой перестройкой восточного крыла замка, разбирательством с жалобами вилланов, спорами с управляющим, ведением хозяйственных книг (Регина скорее согласилась бы умереть, чем доверила бухгалтерские книги постороннему человеку, который легко мог нажить себе целое состояние, обсчитывая своих хозяев). Хрупкую, рыжеволосую женщину, взявшую бразды правления Сомюром, в свои маленькие железные ручки, вскоре можно было увидеть повсюду. Но только в пределах замка и прилегающих к нему земель - загадочная невеста губернатора никому из представителей местного дворянства не наносила визитов, никого не принимала в Сомюре и вообще её чаще видели вилланы, бродячие музыканты, поэты и торговцы, нежели аристократия провинции. Занятая с утра до вечера, она порой так увлекалась своими новыми обязанностями, что Луи, возвращаясь из Парижа, пару раз даже не мог застать её дома и тогда уже ему приходилось ждать её на мосту.
  
  
   О ребёнке Луи узнал только в конце апреля. Регина к тому времени окончательно поверила в то, что они будут счастливы здесь, на берегах Луары, да и тянуть дальше с признанием было бы бессмысленно, Луи скоро мог и сам обо всём догадаться. Он уже начал замечать, что её лицо и тело менялись, что совсем другими стали её глаза. Они словно распахнулись ещё больше для всего мира, посветлели почти до полной прозрачности, став небывало глубокими, как будто видели и знали много больше, чем он, Бюсси, мог представить. На все вопросы его Регина поначалу загадочно отмалчивалась, но в самый разгар буйной и пьяной весны, в жаркий полдень, напоенный ароматом цветов, устилавших террасы Сомюра от главных ворот до берега Луары, звеневший от стрекота крыльев тысяч бабочек и стрекоз, когда Бюсси мирно дремал в беседке, накрыв лицо очередным липовым отчетом управляющего, лёгкая бабочка опустилась ему на щеку. Улыбаясь сквозь дрему, он осторожно повёл рукой, смахивая летающий цветок. Но крыльями бабочки оказались тонкие пальцы Регины, убиравшие с его лица письмо. Луи, не открывая глаз, нежно сжал руку любимой, прижал к своим губам.
   - Луи, у меня к тебе разговор, - тихо сказала Регина.
   Граф открыл глаза:
   - Ну, наконец-то. А то последнее время ты стала какой-то странной и я уже не знал, что и думать. Неужели в нашем маленьком раю что-то случилось?
   - Скорее, должно случиться. То есть уже случилось. Ах, Луи, я не знаю, как сказать тебе.
   Регина опустилась на скамеечку у его ног, уронила руки на мягкий бархат платья.
   - Очередное письмо от герцогини де Монпасье? - он нахмурился, готовясь услышать об очередной грандиозной и безумной затее Гизов и своей сестры, по-видимому, заскучавшей вдали от Парижа.
   - Нет. Катрин здесь ни при чём.
   Луи шумно вздохнул с явным облегчением:
   - Слава богу, я-то уж приготовился к худшему. Ну, говори как есть. Чего ты испугалась? Всё, что не касается лотарингских интриг, можешь говорить мне спокойно, - он снисходительно улыбнулся и поцеловал её нагретые солнцем волосы.
   - У меня будет ребёнок.
   Он бесконечно долго смотрел на неё, не говоря ни слова, и в чёрной бархатной глубине его глаз бестолково метались стаи вопросов, которые он боялся выпустить на волю. Голубая жилка отчаянно и торопливо билась под тонкой кожей у него на виске.
   - Мой? - наконец, спросил он на выдохе.
   Регина едва заметно качнула головой:
   - Нет. Это ребёнок Филиппа.
   Тишина, холодная и тяжёлая, как ледяная глыба, опустилась на них. Регина чувствовала, как эта тяжесть давит ей на плечи, пригибает к самой земле, а Луи всё молчал, не желая разбить этот лёд ни единым вздохом.
   - Почему ты молчишь? - не выдержала она.
   - Потому что не знаю, что теперь говорить и как поступать. Конечно, я рад, что это не дитя Шарля Майенна. И для тебя, и для будущего ребёнка, разумеется, большая удача, что его отец граф де Лорж. Но это всё мне говорит мой разум. А сердце моё... оно так дрогнуло, когда ты сказала, что ждёшь ребёнка, - Луи говорил с трудом, словно каждое слово было весом с каменную плиту, которыми был выложен пол в замке, и эту плиту надо было поднять над головой, - я целое мгновение был счастлив. Пока ты молчала, я был Отцом. Три вздоха я был отцом этого ребёнка.
   Она никогда ещё не видела Луи таким потерянным и опустошённым. Словно он только теперь столкнулся с реальной жизнью. 30 лет он жил, как все молодые, богатые, дерзкие дворяне: женщины, вино, карты, светская жизнь, дуэли и война. И даже его внезапная, невозможная любовь к Регине, в один миг сжёгшая все прежние мысли и чувства, вполне укладывалась в эту яркую, как звезда, звенящую литаврами картину. Но когда он узнал о ребёнке, перед ним словно открылась новая дверь, за которую он лишь успел заглянуть на мгновенье. Там была совсем иная, незнакомая жизнь, где на его руках спал маленький живой комочек; где мать его ребёнка, прекрасная рыжеволосая богиня с глазами цвета стали и зимнего неба кормила грудью это дитя и была так похожа на итальянских мадонн; где все придворные интриги, войны всех времён и короли всех стран не имели никакого значения перед детским смехом; где у него, Луи де Бюсси, был наследник, был сын, было продолжение его рода, плачущее и улыбающееся свидетельство его жизни на земле. Но тихий голос Регины навсегда закрыл для него эту дверь. И Луи почувствовал, что это навсегда. Что ему уже не суждено в эту дверь, в эту жизнь войти.
   - Прости меня, - тёплые, лёгкие слёзы падали ему на руки, - там, в Париже, я ещё сама не знала. А потом... я так боялась, что ты увезёшь меня к Филиппу, что я снова потеряю тебя. Если бы ты знал, как мечтала я однажды сказать тебе, что ты станешь отцом. И как боялась... Луи, ведь будь это несчастное дитя нашим, на него легло бы вечное проклятие!
   - Мы всё равно уже навлекли его на себя. Рано или поздно, но нам придётся покинуть Сомюр. И, возможно, навсегда уехать из Франции. Я уже подготовил кое-какие земли к продаже, написал в Польшу своему доброму приятелю... Никто не узнал бы в другой стране, что ты моя сестра. Мы вместе начали бы новую жизнь, воспитывали бы детей...
   - Но мы не смогли бы убежать от самих себя, Луи. Наша любовь - это наш грех, наша награда и наша казнь. Но как взвалить такую вину на дитя? Чтобы ребёнок платил по нашим счетам? Ты же знаешь, что в этой жизни ответ приходится держать за всё.
   - Регина, не ты ли говорила, что Бог - это и есть любовь, что если наша любовь принесла нам радость и счастье, то она не может быть грехом! Чего же ты испугалась сейчас?
   - Но и страдание она приносила нам. Даже сейчас мы не можем всегда быть вместе, тебе приходится то и дело уезжать в Париж, я здесь остаюсь совсем одна, со своими мыслями и страхами. Мы не испугались пойти против закона и против бога, я ни разу о том не пожалела. Но что принесла наша любовь Филиппу, твоей невесте? Когда я начинаю думать об этом, мне становится страшно: что если за мои грехи ответит моё дитя?
   - Ты любила Филиппа. Ты всё ещё его любишь... - Луи смотрел куда-то мимо неё и словно не слышал всего, что она говорила, - и ты ждёшь ребёнка от него. О! наверняка, он сейчас плакал бы от счастья, как я плачу от горя. Но он ещё будет счастлив - он будет отцом. А кем буду я?
   - Луи! О чём ты говоришь? Я люблю тебя! Слышишь, я люблю ТЕБЯ! Ты всегда будешь моей жизнью, моим светом, моим богом! Неужели тебе этого мало? Что с того, что это ребёнок Филиппа? Это ведь и моё дитя тоже, и твоя кровь в нём тоже есть. Моя дочь, она ведь будет и тебе не чужой! Так неужели ты сейчас откажешься от моей любви?
   Слёзы душили её и она, захлёбываясь рыданьем, закрыла лицо, сжавшись на скамье в один дрожащий комок боли и отчаянья. Любовь Бюсси принесла ей немыслимое счастье, но - боже! - сколько же страданий и горя в ней было!
   - Милосердная Матерь Божья, что же я делаю! - вскрикнул Бюсси и крепко обнял её, начал лихорадочно целовать её плечи, волосы, заплаканное лицо, - Прости меня, мой друг, прости! Я был неправ. Я жестокий, ревнивый, слепой эгоист. Я сделал всё возможное и невозможное, чтобы потерять тебя и только твоя любовь ещё спасает нас обоих. Прости меня за все те глупости, которые я наговорил. Не плачь, моя милая, не плачь. Я буду любить тебя всегда. И твоё нерождённое дитя я буду любить и беречь. Я всё сделаю, чтобы вы были счастливы. Не плачь, дорогая моя, любимая.
   - Пойми, пожалуйста, что теперь всё изменилось, - навзрыд, то срываясь на крик, то едва шепча, пыталась объяснить ему Регина, - Раньше главным для меня была только моя любовь и моё желание быть с тобой. Но теперь эта новая жизнь... Пойми, я отныне навсегда за неё в ответе. Это дитя уже - бастард. И я не знаю, что мне делать теперь. Мне придётся отречься либо от своей любви и от тебя, чтобы Филипп дал ребёнку своё имя, либо обречь ребёнка вечное проклятие и положение отверженного. Но я не могу жить без тебя! Не могу ни единой секунды жить без твоей любви, Луи! А, значит, мой ребёнок никогда не будет законным наследником древнего и гордого рода, он даже не будет признан законным! И я не знаю, что хуже для него - не знать имени своего отца или всю жизнь видеть свою мать несчастной. Если я отрекусь от тебя, я не прощу этого ни себе, ни Филиппу, ни ребёнку. Если я останусь с тобой - ребёнок потом не простит меня, Луи! Луи! Ну, придумай же что-нибудь!
   Он отстранил её от себя, жёстко встряхнул:
   - Не смей! Не смей даже думать о том, что твой ребёнок будет несчастен из-за тебя! Я не отпущу тебя никуда. И никому тебя не отдам, даже Филиппу, чтобы ты себе ни вообразила! Мы уедем. Уедем из Франции навсегда. Я скоро поеду в Париж и попробую поговорить с герцогом Анжуйским. Пусть пошлёт меня куда-нибудь на задворки Европы под каким угодно предлогом. Я увезу тебя туда, где никто не будет знать твоего имени, сделаем все нужные бумаги и обвенчаемся. И ребёнок Филиппа будет носить моё имя, слышишь? Он будет Бюсси. Даже если ты родишь сына, он будет моим наследником.
   - Нам никто этого не позволит!
   - Ни одна живая душа во Франции не узнает, кто моя жена. Мы обвенчаемся в Польше. Я всё устрою сам, не беспокойся. Будем жить в маленьком замке, и пусть ты никогда больше не увидишь Париж и Лувр, но зато и тебя никто не будет знать, никто не бросит нам в лицо страшного обвинения, никто не проклянёт наших детей. А там... кто знает. Время всё расставит по своим местам. Может, предсказание Рене сбудется и твой приятель из Наварры станет королем при моей жизни, а уж закроет глаза на что угодно, лишь бы ты сверкала при его дворе.
   - Господи, Луи, что я натворила! - она обняла его за шею, - я всё испортила. Я сломала твою жизнь, твою карьеру, разрушила твою дружбу с Филиппом, поставила под удар Церкви и короля, сделала преступником. Я разбила сердце Филиппа и убила Анну. Из-за меня тебе грозит вечное изгнание, мытарства на чужбине. Я принесла тебе столько горя! Я всем приношу только беды и несчастья...
   Луи крепко поцеловал её, прерывая этот поток самоуничижения, а когда Регина немного успокоилась, нежно взял в ладони её прекрасное лицо и заглянул в любимые глаза:
   - Перестань. Ты говоришь глупости. Ты - моя самая большая удача, моё единственное счастье. И все, кто хоть раз смотрел в твои глаза, говорил с тобой, касался твоих волос, могут считать себя счастливейшими из смертных, потому что богини не так часто балуют наш мир своим появлением. А ты и есть - богиня. Запомни это. И не верь никому, кто скажет иначе. Ты богиня, и однажды целый свет будет молиться на тебя. Любой - и Филипп, и Майенн, и Жуайез - согласились бы сейчас поменяться со мной местами, да что там - они были бы просто счастливы, если бы за все страдания и невзгоды наградой была твоя любовь. Пока ты меня любишь, я не боюсь ни гнева короля, ни преследований закона, ни кары господней, ни людской молвы.
  
  
   Но мечтам и планам Бюсси не суждено было сбыться. Та самая цепь случайностей, ставшая судьбой Регины, снова полным ходом запустила все свои механизмы совпадений, роковых событий и несчастных случаев, словно стараясь восстановить весь мир и самое законы природы против её Великой любви.
   Началось всё с очередного голодного бунта в Бретони, где который год не было хорошего урожая. В имении Бюсси дела шли несколько лучше, чем на соседних землях, поскольку управляющий, хоть и заворовался, но всё же страх перед гневом графа пока сдерживал его и обирать вилланов до последней нитки он не осмеливался. Чего нельзя было сказать о других землевладельцах: жизнь дорожала, провинциальное дворянство не желало отставать от столичных щеголей и кутил, а те, кто жил в Париже, тянул последнее со своих родовых земель, чтобы поддерживать "достойную" придворного жизнь. Оголодавшие крестьяне, питавшиеся капустными кочерыжками и отрубями, в конце концов дошли до края и взялись за вилы и топоры. Запылали хозяйские амбары и мельницы, полилась кровь, по дорогам невозможно было проохать без риска для жизни. В лучшем случае могли ограбить, но редко кто оставался в живых. По отчаянным мольбам и просьбам бретонского дворянства и монастырей на усмирение восставших были направлены королевские войска, командовать которыми король назначил Бюсси. Генрих прекрасно знал, что для такого гордеца и доблестного солдата, как Луи, мало почёта воевать с крестьянами, вооруженными вилами и косами. Король надеялся, что Бюсси в очередной раз взбунтуется и выкажет неповиновение, за что его можно будет весьма ощутимо наказать. Но Луи, к его великому удивлению, смиренно подчинился: неосторожные поступки и резкие высказывания были теперь для него непозволительной роскошью. Малейшее подозрение - и по приказу короля он окажется в тюрьме, а Регина и подавно попадёт в лапы какого-нибудь Ремигия и тогда каждая страница "Malleus Maleficarum" станет одним сплошным обвинением ей во всех существующих и несуществующих грехах. За свою жизнь он не боялся никогда. Его не страшили ни королевский суд, ни казнь. Но от одной мысли о том, что его Регина будет сидеть в сырой, холодной, кишащей крысами и вшами каменной норе или что её восхитительное, хрупкое тело распнут на дыбе и будут жечь калёным железом и рвать щипцами и крючьями, кровь стыла в жилах. И потому, запихнув свою гордость в самый дальний закуток, Бюсси отправился в Бретань выполнять приказ короля, успев лишь послать в Сомюр Симона с письмом для Регины.
   Его не было два месяца, и все эти долгие дни и душные летние ночи, Регина чернела от безбрежной тоски по нему.
  
   Я не могу без Тебя! Только до Тебя не докричишься, хоть до хрипоты закричись. Ты снишься мне по ночам, и я сквозь слезы шепчу Тебе "Я Тебя люблю". Но если бы Ты мог представить, как тяжело, как больно просыпаться по утрам с ощущением Твоих рук на своем теле - и вновь не находить Тебя. Мне так больно без Тебя, родной мой. И так страшно даже думать о том, что ничего не изменится, что завтрашний день ничем не будет отличаться от вчерашнего, а день сегодняшний - одно сплошное серое марево. И так будет до тех пор, пока ты не вернёшься в наш обманчивый, временный рай.
   Знаешь, когда Ты вернешься, я не упаду в обморок, не зарыдаю от счастья, не завизжу от восторга. На это моих сил просто не хватит. Я только прислонюсь к стене и буду смотреть на Тебя, и слезы будут тихо катиться по щекам. А Ты будешь стоять напротив и тоже молчать. Мы будем просто смотреть друг на друга целую вечность, пока не убедимся, что это не сон, а потом я сделаю шаг к Тебе. Только один. И, наверное, ноги подкосятся и я упаду перед Тобой на колени. А Ты подойдешь ко мне, опустишься рядом и уткнёшься лбом в мой лоб. Наши руки найдут друг друга и переплетутся, перепутаются так, чтобы больше никто никогда не смог их разъединить.
   Я люблю Тебя! Я всегда любила Тебя, даже когда целовала других, потому что в отражении их глаз я пыталась разглядеть Твоё лицо. Я не перестаю думать о Тебе, я Тобой живу, дышу. Память о Тебе - в каждой капле воды, в каждом куске хлеба, в каждом глотке воздуха. Чем Ты отравил меня, что до сих пор никто не может меня исцелить? Ненавистью или любовью, ревностью или нежностью? Чего было больше в нашей любви, не скажет уже никто.
   Но каким счастьем было просыпаться от Твоих шагов! Даже ссориться с Тобой, ревновать Тебя, уходить, хлопнув дверью, и возвращаться через два часа. Это и есть счастье. Счастье - просто дышать с Тобой одним воздухом, жить с Тобой на одной земле! И я, то проклиная Твоё имя, то молясь на Тебя, уже не знаю, чего во мне больше - любви или горечи, восторга или обиды. Ты - моё горчайшее счастье и моё сладчайшее преступление, до последнего вздоха буду я благословлять Твоё имя и где бы Ты ни был, я буду вечно и верно ждать Тебя...
  
   Тревога и беспокойство стали отныне её вечными спутниками. Мысли её вращались только вокруг ребёнка и Луи, и где-то на самом дне души плескалась горькая печаль о Филиппе. С отъездом Луи она чувствовала себя в Сомюре ещё более несчастной, чем когда-либо. В Париже была Катрин, были неунывающий и забавный Майенн, ироничный кардинал Лотарингский, откровенная Мадлена, тонкий и внимательный де Лорж. И владельцев ближайших поместий сторонилась она не столько по причине своей гордыни, сколько из-за того, что провинциальное дворянство казалось ей теперь безнадёжно скучным и непросвещённым. Париж был её родной стихией, там она познала любовь и ненависть, отчаяние и счастье. Сомюр был её домом, пока Луи был рядом, ибо её дом был только рядом с ним. Но стоило ему уехать, как весь её уютный и тёплый мир растворялся в пустоте, холодной и сумрачной. Когда и чем закончится этот бретонский мятеж, она не знала, и ей оставалось только одно - ждать. Потому и поднимала она на уши весь замок, придумывая тут перестройку, там уборку, в одном месте цветник, в другом беседку, лишь бы заполнить хоть на несколько часов Пустоту.
   А в самый разгар лета, небывало жаркого и дождливого, превратившего долину Луары в сплошную исходящую паром хлябь, окрестности поразило новое бедствие - холера. Эпидемия вспыхнула в соседней провинции и в считанные дни подобралась к стенам Сомюра.
   Луи как раз в те дни вернулся из Бретони, и по совершенно случайному стечению обстоятельств именно в это время в Париж ненадолго приехала из Наварры Маргарита. По её словам, она извелась от скуки вдали от блестящего королевского двора, ибо небогатое и менее легкомысленное общество гугенотов навевало тоску на молодую, не чуждую никаким радостям жизни королеву. Истинную же причину, имя которой было Регина де Ренель, мало кто знал. Именно из-за неё Марго крупно поссорилась с мужем. Спонтанная перебранка, закончившаяся взаимными оскорблениями, началась с того, что д'Обинье неосторожно упомянул имя графини де Ренель, сожалея, что при дворе короля Наваррского нет женщины столь же обольстительной и яркой.
   - И что вы, мужчины, все поголовно находите в этой рыжей, тощей кошке? - фыркнула Маргарита, возмущённая тем, что её так явно сбросили со счетов как уступающую графине по всем статьям, - Совершенно никакой особой красоты я в ней не увидела.
   - Видимо, у вас что-то со зрением, ваше величество, - отозвался Анрио, - Готов поклясться чем угодно, что если с вас снять всю эту золотую и атласную мишуру и смыть белила и румяна, ни один человек во Франции не узнает в вас королеву Марго и уж точно вряд ли назовёт красавицей. А Регину де Ренель хоть в рубище закутай и выпусти растрёпанной на улицу любого города, о её красоте уже к полудню заговорит вся округа.
   А вот это было уже оскорблением. Марго задохнулась от возмущения и попыталась испепелить мужа разгневанным взглядом:
   - Что вы хотите этим сказать, Анрио?
   - Только то, дражайшая моя супруга, что вашими устами говорит банальная зависть, которая так не к лицу коронованным особам.
   Марго изменилась в лице, прошипела громко и угрожающе:
   - Вы забываетесь, Анрио. Я не позволю вам оскорблять меня сравнением с одной из ваших любовниц!
   - Вам ли говорить о нравственности, моя дорогая? Вам, кого весь Париж называл Королевой шлюх! -Генрих, решил, видимо, до конца отстаивать честь графини де Ренель, покорившей его сердце и волей случая так и не ставшей тем, кем назвала её Марго.
   - Так значит, это правда?! - вскрикнула Марго, нимало не заботясь о том, что подумают свидетели этой милой семейной разборки, - Слухи, что графиня метит на моё место? И каким же образом вы оба собираетесь от меня избавиться?
   - Вы бесплодны, ваше величество, - беспощадно парировал он, - и церковь в таких случаях без возражений даёт развод. Королю нужен наследник и если вы не можете его дать, то я имею полное право подыскать другую королеву.
   Время его пылкой и безоглядной влюблённости в очаровательную дочь Екатерины Медичи прошло уже давно. Ни один из них не хранил верности другому, что, впрочем, было при дворе в порядке вещей. Остались лишь давние семейные дрязги и взаимные упрёки. Марго, сама не догадываясь о том, наступила на больную мозоль Генриха. Он уже не единожды пожалел о том, что так неосмотрительно связал свою жизнь с одной из Валуа - болезненной, вырождающейся, неспособной к продолжению рода семьи. Да, в своё время брак с Маргаритой Валуа спас его от участи родителей - Антуана и Жанны Бурбон, - которых убрала с дороги Екатерина Медичи. Но всё чаще он задумывался над словами верного д'Обинье о том, что в Клермонах тоже течёт королевская кровь и если бы королевой была Регина, Генрих Наваррский гораздо больше выиграл бы. И мысль о разводе с Марго, до сих пор не родившей ему наследника и, судя по всему, вовсе не способной к этому, прочно засела у него в голове. Да, пожалуй, Регина де Ренель гораздо лучше справилась бы с ролью королевы, а Бюсси, столь популярный во Франции и среди молодого дворянства, и в армии, помог бы Генриху справиться с Валуа.
   Глотая злые слёзы, Марго спешно удалилась к себе и уже в своём кабинете дала волю ярости. С того самого дня, как её угораздило вытащить из обители урсулинок эту змею Регину, все и каждый словно взяли себе в привычку сравнивать их. И всегда чаша весов склонялась в пользу более молодой и менее опытной девчонки-графини. И даже Бюсси, которого Марго рассчитывала крепче привязать к себе тем, что оказывала протекцию его сестре, в конце концов намертво прикипел всем сердцем к этой мерзавке. Да и сама Регина, едва освоившись в Париже, дала волю своим амбициям и вековечной клермоновской гордыне и спелась с хромой интриганкой Монпасье. Демарш Генриха Наваррского был последней каплей в чаше невеликого терпения молодой королевы. Марго, никому и словом не обмолвившись, поспешно выехала в Париж в сопровождении нескольких фрейлин и дворян из своего окружения, решив разделаться со своей соперницей. Надо ли удивляться, что в Париж она прибыла не в самом радужном расположении духа, но зато исполненная самых решительных намерений.
   Бюсси буквально нос к носу столкнулся с ней в Лувре, когда выходил от короля. Он только что доложился о подавлении бунта и теперь, получив соизволение вернуться в Анжу, торопился домой, чтоб собраться в дорогу как можно скорее. Почти два месяца не видел он любимого, несравненного лица Регины и, значит, практически не жил. Как она справлялась без него в Сомюре, не случилось ли чего недоброго с ней в его отсутствие, ведь она осталась совершенно одна, безо всякой поддержки и защиты, беременная, скрывающаяся от королевских глаз. Какие только безумные мысли не лезли в его голову, пока он был в Бретони. А тут ещё герцог Майенн с немым вопросом и тщательно замороженной ревностью, навсегда теперь, кажется, поселившихся в его голубых глазах, со своей небрежной просьбой передать известной особе подарок от герцогини! У Бюсси руки чесались проверить, что там такого напихала Екатерина-Мария в увесистый свёрток. Уж наверняка среди страниц книг, которые, судя по всему, были в свёртке, лежало небезынтересное письмо. Но герцогиня, передавая столь открыто вести для Регины, положилась на его благородство и было бы по меньшей мере некрасиво разочаровывать её.
   Нервно теребя на ходу злополучный свёрток, Луи сам не заметил, как перед ним появилась ослепительно нарядным видением из беззаботной прошлой жизни Маргарита Валуа.
   - Граф де Бюсси! - всплеснула она руками и обольстительная улыбка, ещё совсем недавно сводившая Луи с ума, засияла на её губах, - Бог мой, как долго была я лишена радости видеть вас около себя!
   - Я счастлив видеть вас, ваше величество, - Луи склонился в галантном поклоне, но проницательная Марго сразу уловила безразличие в его голосе.
   - Видеть - и только? Так мало нужно вам теперь? - она чуть наклонилась к нему, ровно настолько, сколь позволяли приличия, но притом чтобы вырез её платья открывал его глазам чарующий вид.
   - Увидеть хотя бы на мгновение ваши бездонные глаза и дивную улыбку уже счастье.
   Чёрные глаза Бюсси, как и прежде обволакивали томительной негой, и в каждом его слове таилась ловушка для открытого женского сердца, но по части обольщения Марго была не менее опытным специалистом. Узор за узором плели они кружева из слов, полных тайного смысла, и невозможно было понять, в чьих жестах и взглядах было меньше искренности. И миг, когда Луи поддался зову сверкающих глаз Марго, был так неуловим, что после он и сам не мог понять, как это случилось. Просто их легкомысленная беседа плавно перетекла в прогулку среди цветущих роз, потом по набережной. Прошлое выступило из светящегося тумана, нахлынуло дурманящей волной и Луи, казалось, всего на мгновение поддался ему, но этого оказалось достаточно, чтобы Маргарита смогла обрести над ним былую власть.
   Луи не случайно считался ветреником даже по луврским меркам. Ни одна из его любовниц не могла похвастать тем, что ей он хранил верность, даже Марго. Слишком уступчиво было его сердце женским чарам, слишком жаждало его молодое и сильное тело женских ласк, и даже любовь к Регине - видит бог, это была истинная любовь, самая большая и единственно настоящая в его жизни! - не могла изменить его натуру. Он никогда не мог устоять против соблазна, тем более когда за дело бралась сама Марго. Старая любовь, как говорится, не ржавеет. А быть может, всё дело было просто в том, что сердце Луи, измученное, истерзанное свыше меры обжигающей страстью к сестре, устало и захотело привычных, не до конца забытых чувств. Каковы бы ни были причины, но так или иначе, а Марго на одну ночь добилась своего и затащила Луи в стынущую без него постель. Может, всё бы и обошлось, и получив своё, Маргарита успокоилась бы, поверила в сказку о том, что ненавистная соперница действительно обживает окрестности Гаронны и привыкает к роли графини де Лорж или же вовсе отправилась в морское путешествие на собственной каравелле, что было в полнее в её духе, и тогда можно было надеяться на то, что в один прекрасный день её холёное тело пойдёт на корм рыбам, а Бюсси по-прежнему принадлежал бы только ей, своей восхитительной Марго, если бы одно неосторожное слово не погубило всё. Терзая в своих объятиях и жадных, диких ласках пылающее тело Маргариты, Луи прошептал имя Регины. И в этом шёпоте было всё, о чём она смутно догадывалась, и что таилось в глубине его бархатных глаз. Никогда он не произносил имя Марго с такой мукой, с таким обожанием, с такой нежностью и тоской.
   А утром все сомнения, которые ещё оставались у Марго, исчезли окончательно. В дом к Бюсси вломился оруженосец герцога Майенна (!), видимо, нёсшийся по Парижу во весь дух, с какой-то запиской, прочитав которую Луи смертельно побледнел, схватился за сердце, а потом, не обращая ни малейшего внимания на любовницу, бросился в Лувр. Марго лишь несколькими часами позже узнала, что Луи сообщили о вспыхнувшей в Анжу эпидемии.
   Бюсси поверг в смятение всех, кто его знал. Конечно, он был губернатором несчастной провинции, но мчаться туда сломя голову в разгар страшной болезни было самоубийством. Никто не ожидал, что он так неожиданно сорвётся туда из безопасного Парижа, тем более, что если бы он остался в столице, никто бы ему этого в укор не поставил. Приказа короля, в конце концов, не было.
   Зато Марго без труда догадалась, к кому он так спешил, из-за кого исчезла краска с его лица и остановилось в страхе сердце. Нестерпимое, жгучее желание стереть ненавистную соперницу из его сердца, из его памяти, из его жизни прочно засело в голове Маргариты. О, если бы Регина была сейчас в Париже! Марго бы собственными руками расцарапала это проклятое лицо, вырвала бы с кожей эти ведьминские волосы, разбила бы в кровь эти надменные губы. Её трясло от ярости, не находившей выхода. Одним неосторожным словом, одним безрассудным поступком Луи подписал смертный приговор той, которую любил, ибо Маргарита, достойная дочь своей матери, задалась целью расправиться с Региной во что бы то ни стало. Та, что потеснила её с пьедестала первой красавицы Франции, заняла её место в сердце (и в постели) Красавчика Бюсси и готовилась отнять у неё мужа и корону, должна была поплатиться за всё.
   Кипящая от ярости и ревности, ворвалась она без предупреждения к своему брату-королю.
   - Отруби ей голову! - была её первая фраза, которую она выпалила с порога, не обращая внимания на крутившегося возле короля д'Эпернона.
   - Кому? - король был озадачен и ранним визитом "дражайшей сестры", и её откровенной просьбой.
   - Этой рыжей сучке, этой гордячке, невесть что о себе возомнившей! Отруби ей голову! Немедленно! Я хочу своими глазами увидеть её кровь!
   - Мы оба сейчас подумали о графине де Ренель?
   - Разумеется!
   - И чем же она тебе не угодила? Не ты ли в своё время протежировала ей и повсюду таскала за собой?
   - Это единственный мой грех, в котором я искренне раскаиваюсь. Но это ведь нетрудно исправить, не так ли?
   - А что, собственно, нужно исправлять? Сестрица твоего любовника отбыла в Бордо и сейчас утешает своими ласками нашего благородного графа де Лоржа. Вот и пусть там остаётся на здоровье, мне без неё забот хватает. И уж тем паче не намерен я вмешиваться в ваши женские свары. Или у тебя, моя ненасытная сестрица, свои виды на Филиппа де Лоржа? Бюсси тебе уже прискучил, а среди гугенотов не нашлось никого подходящего на роль любовника?
   - Чушь! - фыркнула Марго. - Эта дрянь может быть где угодно, но только не в Бордо. Она любовница Бюсси. Своего брата!
   - О! Это уже интересно, - король усмехнулся, - впрочем, этого и следовало ожидать. И у тебя есть доказательства?
   - Ты король! Пошли своих людей арестовать её!
   - Ну, во-первых, тогда придётся арестовать и твоего любовника Бюсси. И что я ему предъявлю? Обвинение в государственной измене? Но на него нет даже доносов! Натравить на них инквизицию? О! это было бы проще простого, но в Испании, а не в нашей благословенной Франции, и ты первая должна радоваться этому обстоятельству.
   - Я точно знаю, что эта мерзавка Регина сговорилась с моим мужем! Анрио хочет развестись со мной, потому что я до сих не родила ему ребёнка. В жилах Клермонов тоже течёт королевская кровь и если Анрио возьмёт в жену Регину, она перетянет Гизов на свою сторону и новую войну с гугенотами ты проиграешь.
   Генрих нервно рассмеялся:
   - Да уж, наша красавица решила поохотиться сразу за двумя зайцами. Если Франсуа не отважится пойти против меня, чтобы самому сесть на трон, значит, у неё останется запасной вариант. А девушка-то у нас нарасхват! А главное, не мелочится - место фаворитки короля ей, видите ли, не нраву, она корону примеряет! Браво, графиня!
   - Боюсь, ваше величество, скоро нам всем будет не до шуток.
   - И откуда у тебя такие сведения? Ты перехватила её переписку с Анрио? Или подкупила кого-то из их людей?
   - Разумеется, нет! Анрио сам сказал мне, что графиня де Ренель лучше справилась бы с ролью королевы Наваррской, что он просчитался и женился не на той.
   - Ну, в пылу супружеской ссоры можно наговорить что угодно!
   - Арестуйте графиню и стоит показать ей раскалённые щипцы, как она расскажет вам все подробности и сдаст Гизов с потрохами!
   - Идея, конечно, неплоха. Правда, не уверен, что эта упрямая девица так легко выложит передо мной все карты, даже если рядом будет стоять пыточных дел мастер. Уж поверь мне на слово, стойкости и храбрости ей не занимать. Сталкивался я с её упорством. Такие не сдаются, скорее сдохнут. И к тому же, где мне её искать? Посылать солдат в Бордо? Филипп спрячет её. Если они оба, конечно, не уплыли куда-нибудь к берегам Нового Света.
   - Сколько можно повторять - она не в Бордо и даже не на борту каравеллы. Её нужно искать в Анжу. Иначе с чего бы Бюсси так сорвался туда, едва услышав про холеру? Кто поверит в то, что наш великолепный Красавчик, едва вернувшись из Бретони, сломя голову помчится спасать провинцию, где он губернаторствует? Что-то раньше я за ним такого не замечала.
   Глядя на злобно шипящую, взбешённую Маргариту, Генрих откровенно развлекался:
   - Кто бы мог подумать, что ты, всегда так рьяно отстаивавшая своих любовников, вдруг так резко остынешь к своей Великой любви! Давно ли ты всеми правдами и неправдами прикрывала выходки Бюсси - и вот уже готова толкнуть его на плаху. Воистину, любовь и ненависть ходят рука об руку.
   - Ты напишешь приказ об аресте графини?
   - Нет. Пока - нет. Пока Гизы сидят тихо, как мышь под веником, я тоже не стану тревожить это осиное гнездо. Я хочу лишь получить доказательства заговора, инцеста, колдовства - чего угодно. В игре против Гизов мне нужны козыри. Вот как только они зашевелятся - тогда я и припугну их, отдав суду или инквизиции обоих Клермонов. А пока что Регина мне нужна живой, потому что она и есть та ниточка, за которую в случае чего я могу потянуть и распутать весь клубок. Не будет её - Гизы найдут другую союзницу, только пока мы с тобой узнаем, что они задумали, время будет упущено. Чего ты испугалась сейчас? Анрио на своей земле, Франсуа у меня на виду, Бюсси и Регина заняты друг другом, Гизы молчат. И я не собираюсь торопить события. Тут только подними шум - весь Париж заполыхает, а мне только мятежей сейчас не хватает. Ты, может, и жаждешь крови неверного любовника, а я хочу, чтобы графиня при жизни ответила мне за все свои выходки и дерзости. Я хочу, чтобы она прилюдно, на коленях, просила у меня пощады и милости. Чтобы она раз и навсегда узнала своё место и долгие-долгие-долгие годы радовала меня своей покорностью и смирением. Просто уничтожить её мне мало.
   - Хорошо. В этом я помогу тебе, - прошипела Марго и в глазах её мелькнула недобрая усмешка.
  
   Поздно вечером в ворота замка постучал местный кузнец, чью дочку Регина взяла к себе в услужении, залюбовавшись её нежным румянцем и лукавыми глазами. Он и принёс весть о том, что холера появилась в соседней деревне. Регина ждала этого известия со дня на день и потому в Сомюре никакой паники не было, все готовились переходить на осадное положение. Немедленно были поставлены на огонь котлы с водой, служанки, горничные, кухарки, птичницы и всё остальное женское население, включая саму графиню, и дети вооружились тряпками и щелоком и по приказу графини протирали и мыли всё от пола до потолка. Дворцовые погреба были открыты и людям выдавалась только разведённая вином вода. Непьющий и суровый конюх был поставлен Региной на раздачу суточной нормы вина. Для местных сорванцов наступили невесёлые времена, ибо по утрам и вечерам их за шиворот тащили мыться, не смотря на их визг и отчаянное сопротивление. Многие косо посматривали на Регину, когда она кипятила какие-то отвары и развешивала на кухнях пучки сухих трав. Всё это попахивало колдовством, однако действовало - оказавшийся в кольце бушевавшей эпидемии замок стойко держался, словно заговорённый. Но это было лишь вопросом времени, а Бюсси, как назло, задерживался в Бретони, его всё не было, и никто не мог навести в провинции порядок, ввести хоть какие-то меры защиты от болезни.
   Когда, наконец, из Парижа примчался серый от усталости и тревоги Луи, Сомюр железной волей Регины уже был переведён на осадное положение. Обитатели замка жили в условиях строгой изоляции, за пределы двора не выпускали даже собак. Стекавшиеся со всех концов провинции нищие, бродяги, разорившиеся крестьяне и странствующие монахи не подпускались к замку на расстояние выстрела: дежурившие на стенах мужчины стреляли в каждого, кто пытался подойти к замку. Тут уже было не до милосердия.
   Луи по дороге едва не сошёл с ума от страха за Регину. Он успел уже увидеть и оценить весь масштаб охватившего провинцию бедствия и воображение уже рисовало ему вымерший Сомюр. Он проклинал себя за свою слабость, за то, что поддался чарам Маргариты и, быть может, в те минуты, когда он целовал её, Регина умирала от болезни. Она и её нерождённое дитя... Кара божья, дамокловым мечом висевшая над ними с того дня, когда они уступили голосу сердца, упала на их головы, ибо холера не могла быть ничем иным, как наказанием за их грехи. Одно Луи знал точно - если он не сумеет спасти Регину, жить ему будет незачем. Он последует за ней и на самое дно ада.
   Но, как выяснилось, он опять зря страшился за неё. Живая и здоровая, с явно обозначившейся беременностью, она выбежала ему навстречу как была - в мыльной пене, разгорячённая работой, с мокрой тряпкой в руках, - и тут же без сил опустилась на пыльную дорогу, протягивая к нему враз ослабевшие руки. Бурная деятельность, развитая ею, и драконовы меры по борьбе с холерой отнимали у неё немало сил, она держалась из последнего, живя надеждой на возвращение Луи. Он осадил коня, спрыгнул на землю и через мгновение уже держал в своих объятиях Регину. Живую, тёплую, смеющуюся.
   Они и не знали, что эпидемия, охватившая Анжу, сыграет им на руку. Пока в провинции бушевала холера, а Бюсси, используя всю свою губернаторскую власть и немалые знания Регины о медицине - дало о себе знать влияние Екатерины-Марии! - по мере сил боролся с этим несчастьем, и отправлял отчёты в Париж, король отложил сведение личных счетов. Бюсси блестяще справлялся со своими обязанностями, так что избавляться от него пока не имело смысла. Без вести пропавшая графиня де Ренель тоже не мешала никому, так что король позволил себе забыть на время о словах Маргариты, тем более что в королевстве действительно хватало забот и без любовных треугольников.
   И после того, как холера постепенно сошла на нет, собрав свой урожай, жизнь в Сомюре пошла своим чередом. Иногда Регине даже начинало казаться, что время, проведённое в Париже, было сном, а настоящая жизнь началась лишь здесь, на берегах Луары. Здесь у Регины было всё, о чём она так долго мечтала: любовь, большой светлый дом, щедрая земля, которую она всеми силами старалась сделать маленьким раем. И в перерывах между скандалами и отъездами в Париж Луи купался в её любви, как в огромном тёплом океане и она сама в его объятьях забывала о глухой тоске, которой когда-то были отравлены ночи полнолуния, о тревожных мыслях и собственных ошибках. Великолепный Лоренцо добродушно ворчал на прислугу и лениво разгуливал по террасам, не проявляя никакого беспокойства, точно знал, что здесь его обожаемой хозяйке ничего не грозит. Шарбон, частенько отпускаемый на вольные луга, словно вспомнил о бурлящей в нём крови диких предков и стремительной птицей носился по окрестностям, распугивая крестьян и отзываясь лишь на голос Регины. И даже смирная Софи, привыкнув к покровительству госпожи и к роскоши замка, стала понемногу оживать, и несколько раз Регина замечала, как девушка кокетничает с любимым пажом де Бюсси. Ради такого случая графиня, и без того баловавшая свою служанку, подарила ей одно из своих серебряных колец и пару золотых серёжек с маленькими жемчужинками, которые она носила в детстве. Для Софи это был просто царский подарок. Юный паж графа Симон дю Буа был одним из немногих, кто не считал маленькую Софи ведьмой, ведь немота по дикому суеверию считалась одним из признаков одержимости дьяволом. Он почти сразу взял девушку под свою опеку и остальные его сотоварищи не осмеливались зубоскалить по этому поводу или обижать бессловесную служанку, которая бы при всём желании не могла пожаловаться госпоже. Регине нравилось отношение юноши к Софи и однажды она довольно прозрачно намекнула, что дала бы за Софи очень хорошее приданое, если бы нашёлся достойный молодой человек, пожелавший бы взять эту девушку в жены. Симон происходил из древнего, но обедневшего, чтобы не сказать обнищавшего, дворянского рода и Регина это прекрасно знала. Посоветовавшись с Луи, она окончательно утвердилась в своем намерении устроить судьбу маленькой служанки. Луи потихоньку начал вводить Симона в дела управления поместьем. А поскольку дела в их родовом имении в Бретани шли неважно (проще говоря, управляющий нагло обманывал своего сюзерена), граф дал понять своему пажу, что у того есть все шансы стать управляющим в одном из самых богатейших поместий на севере Франции. При том условии, конечно, что остепенится, женится и проявит интерес и способности к хозяйственным делам. Наверное, если бы робкая Софи узнала о планах своей благодетельницы, к ней бы от потрясения вернулся дар речи.
   Но мирная, счастливая жизнь обитателей Сомюра, судя по всему, не просто заканчивалась - она висела на волоске. И Регина, и Луи это знали, но почему-то тянули до последнего, надеясь на чудо. Каждый день находился какой-то предлог, чтобы отсрочить отъезд. Сначала нужно было хоть как-то ликвидировать последствия эпидемии, потом пару раз Луи с неотложными делами ездил в Париж, а в конце лета из-за беременности Регины уже ни о какой дальней дороге не могло быть и речи.
   Оставшиеся месяцы беременности она переносила тяжело. Она очень сильно подурнела и порой боялась смотреть на себя в зеркало, потом начали чудовищно отекать ноги, так что она с трудом передвигалась по восточному крылу замка и не могла подниматься на верхние площадки башен, где раньше так любила гулять на закате. Рыдая навзрыд, она жаловалась безмолвной Софи на изменившуюся внешность. Зародившаяся в ней жизнь словно забирала себе прозрачность кожи и чудесный цвет лица, блеск волос и лёгкость тела. Рядом не было ни всезнающей Катрин, ни мудрой кормилицы, ни спокойной Мадлены и некому было объяснить испуганной, измученной женщине, что всё, происходящее с ней - не наказание за совершённый грех, не месть изначально поставленного в положение бастарда плода, а просто обычные симптомы тяжёлой беременности. К физическим страданиям добавились душевные: Регина извелась от ревности. Ей не давала покоя навязчивая мысль, что Луи её разлюбит. Устанет от её капризов, испугается её изменившегося лица, захочет вернуться к прежней жизни блестящего фаворита герцога Анжуйского, заскучает по своим друзьям и любовницам и, в конце концов, оставит её. Она не могла больше дарить ему жаркие страстные ночи, не могла поражать своей ослепительной красотой и занимать остроумными речами. И вдобавок, ждала чужого ребёнка. В одночасье ей опостылел Сомюр и все хозяйственные хлопоты, связанные с ним. Отяжелевшее, ставшее незнакомым тело растеряло свою царственную грацию и летящую лёгкость. Ночные кошмары и дурные предчувствия совершенно измучили её, она стала раздражительной и болезненно капризной, казалось, спокойно выносить её истерики, вспышки ярости и волны полнейшей апатии могли только безропотная Софи и преданный Лоренцо.
   И Бюсси действительно довольно скоро устал от всего этого. Замкнувшаяся в себе, подурневшая, нервная Регина уже не была той богиней, сошедшей с фресок итальянских мастеров, в которую мог не влюбиться разве что слепой. Буйство красок и огонь страстей, бьющие через край, выплескивавшиеся из неё и захватывавшие в свой водоворот всех, кто попадал в поле её притяжения, не то пропали куда-то, не то просто застыли, замерли до поры до времени. И Луи не знал, что ему делать с этой новой, изменившейся Региной. Ему было с ней тяжело, неуютно и, что самое страшное, скучно. Эту Регину он не мог любить. Он сам ненавидел и презирал себя за непостоянство, за то, что слишком часто сокрушался из-за ребёнка Филиппа, за то, что однажды изменив ей с Маргаритой, снова желал ненавязчивой и легкомысленной любви придворных прелестниц. И сколько бы он не пытался убедить себя, что его любимая - всё та же, что нужно немного подождать, и всё вернётся на круги своя, Регина вновь будет такой же изящной и пленительной, страстной и непредсказуемой, но ничего не мог с собой поделать.
   Возможно, если бы она была его законной женой, если бы всё это происходило в Амбуазе или, ещё лучше, в Париже и не давило бы столь сильно чувство вины за совершённый грех, ожидание неизбежной расплаты и необходимость прятаться от всего мира, лгать всем и каждому, боясь разоблачения... если бы она ждала ЕГО дитя... Ах, если бы Регина не была его сестрой! Разве стал бы он прятать глаза, слыша случайные разговоры о том, что его любовница ждёт внебрачного ребёнка, а о свадьбе нет и речи. Всё было бы, как у остальных, не проклятых богом и людьми, - и красивое венчание в соборе, и пышное празднество в честь молодой графини с фейерверками и карнавалом. Весь Париж завидовал бы их счастью, их молодости, богатству, их любви. А какой праздник был бы на улице Гренель в честь рождения наследника! Самая блестящая пара Франции, самый желанный ребёнок Парижа... Вместо этого: изгнание, угроза суда инквизиции, позор, дамокловым мечом висящий над всем родом. В Париже сейчас бурлит и кипит жизнь, решаются государственные дела, плетутся интриги, меняется мода, пишутся книги, мужчины сражаются на дуэлях, женщины... О, женщины Парижа! Вечная любовь Луи де Бюсси. Другие посвящают им стихи, хранят у сердца надушенные платки, проматывают состояния в угоду их капризам, умирают на дуэлях, соблазняют и покоряют их. Его, Бюсси, друзья сейчас, возможно, убивают гугенотов или бесшабашно гуляют в таверне, играют в кости, танцуют. Париж прекрасно справляется и без графа де Бюсси.
   А он, Луи д'Амбуаз, вынужден безвылазно сидеть в Сомюре, лишь изредка, наездами, появляясь в при дворе, чтобы изображать видимость важной государственной миссии в Анжу. Только в это верят всё меньше и меньше, поскольку раньше он никогда не жил в провинции так подолгу. И в окрестностях Сомюра уже шептались, что блестящий де Бюсси в опале, что его невеста понесла от герцога Анжуйского, а Луи всего лишь служит прикрытием для шашней своего сюзерена, что холера - это знак Божий, наказание за то, что губернатор со своей любовницей живут во грехе и что молодая красавица-графиня весьма редко ходит на мессу. И разве может обыкновенная добропорядочная женщина иметь такие рыжие волосы и такой взгляд? И уж никак не может быть творением Господа эта её пугающая нереальная красота! И пошли уже шепота, что, мол, ребёнок, которого ждёт любовница графа де Бюсси, дитя Сатаны, Антихрист. Постепенно вокруг Луи и Регины образовалась звенящая пустота - люди начали сторониться Сомюра, смотрели на гордого Бюсси чуть ли не с жалостью и откровенно ненавидели Регину.
   Вся эта обстановка невыносимо угнетала Бюсси, привыкшего к обожанию, восхищению, поклонению, рождённого, чтобы блистать при дворе, быть бретером, полководцем, поэтом, но никак не отцом семейства. Он и ранее попадал в опалу, но тому были причиной его одиозные высказывания и довольно легкомысленные провокации, которые он время от времени устраивал в Лувре. А сейчас он был изгоем, беглецом. Оказалось, что к таким страданиям и лишениям ради любви он был не готов. Романтика закончилась - началась обыкновенная жизнь со всеми её радостями и горестями, со своей обыденностью и земными заботами. И богиня столь естественно и безропотно сошла с пьедестала, превратившись в жену и будущую мать, что Луи как-то разочаровался в ней, словно этим она нанесла ему несправедливую обиду. И мысли о том, что Регине действительно лучше было остаться с Филиппом, всё чаще приходили к нему. Каждый раз, стоило ему заметить, что взгляд её становится туманным и ускользающим, словно обращается внутрь себя, и в серых глазах мелькают тени воспоминаний, ядовитая ревность к Филиппу оживала в его душе. Он собственными глазами столько раз видел, как она его целовала, как расцветала она, стоило Филиппу появиться рядом. А те полгода, что она жила в Бордо? Когда он приехал за ней, по её лицу никак нельзя было сказать, что она тосковала, скучала. Нет, глаза её лучились счастьем и радостью, а на губах играла довольная, сверкающая улыбка. А теперь ещё ребёнок. Ребёнок, которого она зачала от Филиппа ещё там, в Париже.
   И всё же стоило ему покинуть Сомюр на несколько дней, как тоска по Регине начинала глухо ворочаться в его душе, не давала покоя. Он любил её мучительно и горько, обжигаясь каждым воспоминаниям о днях, когда они были счастливы и бездумны, скучая даже в опустевшем без неё Париже. И снова казались нелепыми и пустячными всех их размолвки споры, её капризы и его претензии, и даже самые красивые женщины Лувра не в силах были сравниться с Региной, какой бы она сейчас не была.
   От скуки ли, в поисках ли спасения от невесёлых своих мыслей, Луи увлёкся охотой. Занятие это, столь модное при королевском дворе, графа де Бюсси как-то до сих пор не впечатляло. Конечно, он слыл великолепным охотником, но это было вовсе не проявлением охотничьего азарта, а всего лишь следствием того, что он привык везде вызывать восхищение, во всём быть лучшим. К тому же, где ещё, как не на охоте можно было показать своё виртуозное умение управлять лошадью, держаться в седле во время бешеной скачки по лесу, с первого выстрела валить с ног убегающего зверя, - в общем, похвалиться удалью молодецкой. Юношеское тщеславие ещё не перебродило в нём. Теперь же охота увлекла его. Загоняя зверя, с упоением трубя в рог, мчась сломя голову по буйным лугам, отыскивая в лесу свежие следы вепря, различая среди сплетения ветвей оленьи рога, он забывал обо всём, и казалось, вот-вот мелькнут из-за деревьев разноцветные наряды прелестных охотниц-фрейлин, совсем рядом рассыплется заразительный смех Робера, загудит вдали знакомый бас Бертрана и вкрадчиво вынырнет откуда-то из-за спины скользкий Франсуа Валуа. Охота сейчас была единственным, что напоминало Луи о прежней жизни, такой беззаботной и увлекательной.
   Так уж случилось, что в один из солнечных, ясных дней середины осени Луи отправился на охоту. Один из егерей доложил ему, что неподалёку видели стаю волков с матёрым вожаком во главе. Бюсси, разумеется, для полного счастья не хватало только лобастой волчьей головы на стене оружейной. Регина, бывшая в то время уже на сносях, относилась к новому увлечению брата равнодушно. Это всё-таки было лучше, чем любовная интрижка на стороне или очередная поездка в Париж. И кто бы мог подумать, что за каких-то полгода они смогут так отдалиться друг от друга! Видимо, их безумная любовь и всепоглощающая страсть могли гореть и жить только вопреки чему-то, только в разлуке, в океане невозможности даже прикоснуться друг к другу. Семейная идиллия убила эту любовь. Та самая семейная идиллия, о которой Регина так мечтала и которая так радовала её в Бордо. Как, когда, в чём она ошиблась? Где их с Луи души повернули на разные дороги? Эти вопросы занимали её куда больше, нежели сообщение Луи о том, что он на весь день уезжает охотиться. Луи такое молчаливое согласие вполне устраивало и он в сопровождении двух егерей, нескольких крестьян, вызвавшихся быть загонщиками, и одного из пажей на рассвете выехал за ворота замка.
   Но почему-то именно в тот день назойливое предчувствие беды тупой иголкой кололось в её сердце, словно над Сомюром распласталось пока ещё зыбкое, туманное крыло грядущего несчастья.
  
  
  
   Маргарита Валуа была не из тех, кто бросает слова на ветер. Бюсси глубоко оскорбил её своей изменой, столь явной и безумной. И сразу стала понятна заносчивость Регины де Ренель, её снисходительный тон и насмешливые взгляды. Однажды Марго уже предупредила её, что не стоит так зарываться, но графине, видимо, нравилось играть с огнём. Под крылышком Гизов она слишком уж уютно себя чувствовала, слишком безнаказанно вела себя. Маргарита вернулась в Гасконь, чтобы Гизы не пронюхали о её намерениях, и для начала отправила надёжных людей в Бордо, разведать, не живёт ли в замке графа де Лоржа некая молодая особа. Графиня де Ренель обладала, на свою беду, слишком яркой внешностью, чтобы остаться незамеченной где бы то ни было. Как и следовало ожидать, никого даже отдалённо похожего на Регину, в окружении Филиппа не было. Удостоверившись в этом, Маргарита тут же наладила дружеские отношения с одной из фрейлин королевы-матери Франсуазой де Шамбе. Насколько было известно молодой королеве, Франсуаза тоже не питала нежных чувств к семейству Клермонов и тоже имела кое-какие счёты к Регине. За неделю, проведённую Франсуазой при дворе короля Наваррского, женщины пришли к полному согласию в вопросе справедливой мести своим обидчикам. Любвеобильность Луи и гордыня Регины оказались тем самым ветром, породившим бурю. Кроме того, у самого графа де Шамбе был замок неподалеку от Сомюра, и Франсуаза могла, не привлекая лишнего внимания, разведать, что же на самом деле творится во владениях Бюсси, что так держит его на берегах Луары.
   Вскоре из замка Шамбе пришло известие. Подозрения Маргариты подтвердились - губернатор Анжу открыто жил в Сомюре со своей якобы невестой, по описанию невероятно похожей на исчезнувшую графиню де Ренель. Невесту эту звали Анной-Региной(!) де Лаварден и она уже находилась в интересном положении.
   - Вот это да! - воскликнула Марго, прочитав донесение, - Оказывается, в Анжу начали воскресать утопленницы! Вот уж не знала, что покойная баронесса Лаварден доплыла из Сены к берегам Луары и любовь Бюсси вернула её с того света! Просто чудеса творятся в Сомюре, если верить слухам. Анна-Регина! Нет, ну какова наглость! Ещё и присвоила себе имя этой бедной кузины Филиппа! Теперь-то мне понятна вся эта история с визитом к Рене двух ведьм Монпасье и нашей графинюшки... Ха, а моя-то матушка была уверена, что они её собрались отравить. Яснее ясного, что Регина отравила соперницу, а чтобы сбросить концы в воду, она в эту самую воду столкнула Анну. Филипп, видимо, совсем голову от любви потерял, что закрыл на всё на это глаза. Что ж, пора воздать ей по заслугам.
   На следующий же день Марго отправила письмо в Париж, к которому приложила донесение Франсуазы, со своими догадками и соображениями. По всему выходило, что графине де Ренель смело можно было предъявлять обвинения в кровосмешении и убийстве. Второе письмо, содержащее подробные указания к действию, гонец повёз в замок Монсоро к Франсуазе де Шамб.
  
  
   Октябрь выдался сухой, тёплый, ветреный, словно природа просила прощения у людей за гнилое, душное лето, принёсшее болезни и неурожай. Воздух был свежий, чистый, будто прозрачный. Небо, с которого утренние ветра, казалось, сдували пыль и хмарь, поражало звенящей густой синевой, не имеющей дна.
   Бюсси стрелой летел вдоль кромки леса, пестреющего то летней зеленью, то осенним золотом, не слыша и не видя ничего, кроме удаляющейся серой тени. Словно захваченный азартом всадника, Шарбон стелился над землёй, обгоняя ветер. Комья земли вместе с редкими колосьями и клочками травы летели из-под копыт, охота осталась далеко позади, в лесной чаще. Звук рогов, лай собак и звонкий голос пажа становились всё глуше. Во всём мире не было ничего, кроме этой погони. Вожделенная добыча то приближалась, то отрывалась так далеко, что становилась неясным силуэтом вдалеке.
   Только Луи напрасно доверился любимцу Регины. Этот конь и так всегда был с норовом, а тут, видимо, чувствуя, как изменилось отношение Бюсси к его хозяйке, решил устроить маленькую пакость седоку. И вот эта хитрая бестия в тот самый миг, когда волк уже начал припадать на одну лапу, остановился на скаку, да так резко, что Бюсси чудом не перелетел через его голову. Графу понадобилось всё его умение, чтобы удержаться в седле. От неожиданности он не сразу понял, что произошло, а когда попытался найти взглядом волка, понял, что добыча ускользнула, растворившись в густом подлеске.
   - Упрямая скотина! - с досады Луи стегнул плеткой жеребца.
   Шарбон, не привыкший к подобному непочтительному обращению, взбрыкнул и гневно захрапел.
   - Мне следовало ожидать подвоха! Не зря тебя выбирал проклятый Гиз! Если бы ты не принадлежал Регине и не стоил бешеных денег, я бы тебя уморил, клянусь подолом Марии Египетской!
   Конь тяжело поводил боками и мелко дрожал - в бешеной скачке он честно выкладывался до предела, но Луи уже понял, что от этого скакуна можно было ожидать чего угодно. Он бы не удивился, если бы Шарбон сейчас заговорил человеческим голосом и высказал много интересного из того, что думал сейчас о графе - а Бюсси был уверен, что этот конь на самом деле ДУМАЛ. Поистине, его сестрица обладала редким даром собирать вокруг себя всякую чертовщину - от герцогини де Монпасье до проклятого мастиффа, который взял себе в привычку заваливаться ночью в их постель, нагло влезая между ним и Региной. Та, естественно, хохотала - ей всё забава! - а Луи вынужден был полночи ворочаться, отвоёвывая у нахальной псины место в собственной кровати.
   Отведя душу в громких проклятьях и ругательствах, Луи всё же смирился с неудачей и повернул коня в сторону Сомюра. Но не проехал он и двух лье, как навстречу ему вылетела из-за пригорка прелестная амазонка, в которой он без труда узнал Франсуазу де Шамбе. "Да, всё-таки зря я выехал из дома", - подумал он. Но не поворачивать же теперь в другую сторону - Бюсси никогда в своей жизни не бегал от женщин. Даже если они сами преследовали его. Но на лице Франсуазы отразилось такое неподдельное удивление, что Луи мгновенно поверил - она никак не ожидала встретить здесь своего бывшего любовника. Увы, он не обладал прирождённой проницательностью Регины.
   Бюсси снял шляпу и почтительно склонил голову. Франсуаза подъехала ближе и протянула ему руку для поцелуя, словно намекая на то, что готова забыть прошлые обиды.
   - Приветствую вас, очаровательная амазонка, - уж что-что, а придворная галантность не изменяла ему никогда, - не сочтите за навязчивость, но каким чудом вы - здесь?
   - Я искренне рада встрече с вами, граф, хотя, признаться, она и стала для меня полной неожиданностью. Видите ли, замок моего мужа, Монсоро, совсем недалеко отсюда. После блеска и шума королевского двора невольно начинаешь скучать в провинции, даже в Анжу, вот я и решила немного развеяться, посмотреть окрестности. Познакомиться с соседями.
   - ???
   - Не успели мы с Шарлем приехать из Парижа, как на нас обрушилась целая лавина рассказов о новых обитателях Сомюра, о том, какой фурор произвела красота невесты губернатора, как мужественно вела она себя во время эпидемии и какую перестройку затеяла в замке. Говорят, в восточном крыле делается что-то грандиозное. Насколько я помню, должность губернатора Анжу король отдал вам. Жаль только, что я не знакома с вашей невестой. Если не секрет, кто она? Я питаю надежду подружиться с ней. Знаете, я здесь что-то совсем заскучала.
   Луи на мгновение прикрыл глаза, с ужасом понимая, что если Франсуаза хотя бы издали увидит его "невесту" - его родную сестру, да ещё и на сносях! - катастрофы будет не избежать. Франсуаза никогда не простит его любимой ни того, что Луи бросил её из-за сестры, ни саму Регину из-за скандальной истории с хорьком. И всё бы ничего - Бюсси и не из таких передряг выпутывался. Но Регина...
   Погасшая было любовь вспыхнула, словно сухая трава, от одной искры беспокойства за её безопасность. И за ребёнка. Луи должен был любой ценой оградить свою возлюбленную от опасной соперницы. У него был только один выход - отвлечь Франсуазу от мысли о приезде в Сомюр. Не дать даже малейшего повода к разговору о Регине. У него было сейчас только одно оружие - его знаменитое мужское обаяние, против которого графиня однажды уже не смогла устоять. И Бюсси ринулся в бой. Наверное, никогда ещё в его жизни не было более опасной дуэли, чем этот тайный поединок с женщиной.
   - Вы можете мне не поверить, графиня, воля ваша, но я безумно рад встретить вас здесь. Долина Луары, без сомнения, жемчужина Франции, но до сего дня у неё был один весьма существенный недостаток, - эту неприкрытую лесть сопровождал завораживающий взгляд томных чёрных глаз.
   - Какой же? - лукаво улыбнулась Франсуаза, пропуская первый удар.
   - Отсутствие таких красавиц, как вы.
   Женщина недоверчиво подняла брови, ожидая пояснения.
   - Я признаю себя полным идиотом. Только в разлуке с вами я понял, как бездумно разбрасывался истинными драгоценностями. Только вдали от вас я по достоинству оценил вашу красоту и благородство вашей души.
   - О! Знали бы вы, граф, как смущена я вашими словами. И как рада услышать от вас признание прошлых ошибок.
   Разговор вновь опасно приблизился к воспоминаниям о Лувре и - разумеется - Регине, и Луи с ловкостью виртуоза опять сменил опасную тему:
   - В моей жизни, графиня, было множество ошибок и разочарований. И если бы не ваш светлый образ, ваша красота, которая навеки осталась в моём сердце, можно было бы с уверенностью признать, что жизнь моя прожита зря. И смею ли я надеяться, что вы и дальше будете той путеводной звездной, тем чистейшим родником, который наполнит моё существование счастием и радостью?
   Он нёс эту возвышенную ахинею, невольно потешаясь в душе над недалёкой Франсуазой: с Региной подобный номер не прошёл бы никогда. Она бы ни секунды не стала слушать этот шаблонный бред из рыцарских романов. Ах, как едко и бескомпромиссно высмеяла бы она любого, кто наговорил бы ей такую чушь! Но Франсуаза не обладала умом и острым язычком Клермонов и потому слушала непритязательные дифирамбы Бюсси, затаив дыхание, и в её зеленоватых глазах уже поблёскивали слёзы восторга. Она была настолько уверена в своей неотразимой красоте, что её нимало не насторожило это неожиданное признание Бюсси и его внезапное желание вернуться к ней.
   Итак, она одарила Бюсси томным взглядом, манящей улыбкой и робким прикосновением пальцев к его руке.
   - Право, не знаю, граф. Нужно ли говорить о том, что вы жестоко ранили меня в самое сердце, нанеся совершенно несправедливую обиду? Но я глубине души я всегда знала, что мои недоброжелатели в чём-то оклеветали меня и наша любовь оказалась принесена в жертву интригам известных нам обоим людей. И Бог услышал мои молитвы. Я прощаю вас, мой возлюбленный благородный Бюсси! Я искренне прощаю вас и говорю вам, что ни на одну минуту не забывала о вас, что моя любовь к вам всё так же горяча и сильна.
   Луи пылко сжал в руке её изящные пальцы:
   - О, владычица сердца моего! Вы вернули меня к жизни. И всё же я смею требовать доказательства того, что получил ваше прощение!
   Тут, конечно, Франсуаза в слезах пала ему на грудь, и бесстрашный Бюсси заключил её в свои объятья, и слились они в долгом поцелуе.
   После бурного примирения Франсуаза и Луи разъехались каждый в свою сторону, условившись, что в среду, когда Шарль де Шамбе уедет в Блуа, чтобы подготовить всё к большой охоте королевского двора, Луи навестит графиню в Монсоро.
   Бюсси возвращался в Сомюр, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, он презирал себя за то, что так нечестно и бесстыдно играл честью и сердцем влюблённой женщины. А с другой стороны, он был рад, что смог отвести удар от Регины. И возрождённая любовь к ней вновь согревала его сердце. Потому что, при всех своих недостатках, Регина была единственной женщиной, которую он мог любить так безоглядно и страстно, ибо равных ей он не встречал. И она стоила гораздо большего, чем придворная карьера, благополучие, слава и все богатства мира. Бюсси сам удивлялся, как мог он хоть на мгновение забыть об этом. Нежелательная встреча с покинутой любовницей в итоге оказалась небывалой удачей. Ведь не появись на горизонте Франсуаза де Шамбе, так безнадёжно уступавшая во всём своей счастливой сопернице, его любовь к Регине угасла бы, как заброшенный очаг.
   Луи даже в голову не приходило, что не только он вёл свою игру. Да, Франсуаза попала в его сети, но не так серьёзно, как он сам. Ловкий охотник в действительности был добычей. Глупой, доверчивой добычей, легко попавшей в расставленные силки. Сам того не зная, принял навязанную ему игру. Как выяснилось, он мешал всем: Шарлю де Шамбе, не простившему своего публичного унижения - Париж слишком громко смеялся над остротой своего любимца Бюсси "Я подстрелил лань главного ловчего"; королю, которого он раздражал своей независимостью и тем, что откровенно не признавал над собой чьей бы то ни было власти; герцогу, которому изрядно надоел вассал, считавший себя выше сюзерена. Франсуа Анжуйский мечтал в скором будущем разделить королевскую власть с той, которая просто рождена была для короны, а Бюсси стоял у него на пути, надёжнее каменной стены ограждая свою сестру от любых посягательств. Кроме того - и это было немаловажным обстоятельством, повлиявшим на решение короля и на то, что герцог так безропотно отдал на растерзание своего вассала, - Бюсси был тем человеком, за которого Гизы не предъявили бы никаких претензий своим царствующим родственникам. Единственная, кто столько лет спасала его от расправы, Маргарита Валуа оказалась в числе тех, кто хотел его погубить. Это был реальный шанс избавиться раз и навсегда от надменного Бюсси, поставившего себя выше королевской власти.
   Судьба Бюсси и его возлюбленной сестры была решена.
  
  
  
   Луи возвратился в Сомюр уже на закате и сразу же прошёл в кабинет Регины. Бледная, усталая, хмурая, она кропотливо разбирала отчёт управляющего, громко стуча костяшками счетов.
   - Занятие более подходящее еврею-ростовщику, чем утончённой красавице, - мягко улыбнулся в дверях Бюсси.
   Регина вздрогнула от неожиданности и вскинула на него задумчивые глаза. И прежняя пленительная улыбка тихо зацвела на её лице: Луи принёс с собой свет и радость, потому что в его глазах в этот миг не было ничего, кроме любви. Словно и не было этих бесконечных недель размолвок и непонимания, словно стена, стоявшая между ними, оказалась лишь пеленой тумана, рассеявшейся под солнечными лучами.
   Бюсси подошёл к ней, обнял и зарылся лицом в пушистые, пахнущие вербеной волосы. Она закрыла глаза и притихла, слушая его дыхание.
   - Я люблю тебя, - вздохнул Луи и почувствовал в ответ прикосновение тёплых губ к своей руке.
   Они проговорили до полуночи, смеясь и ласково подшучивая друг на другом, толкались в кровати, воевали с добродушно урчащим Лоренцо, кидались подушками и хохотали. Рассказывали друг другу, как уедут в Польшу, как будут там счастливо и дружно жить, как назовут ребёнка. А потом тихо уснули, прижавшись друг к другу и крепко держась за руки даже во сне.
   На рассвете, когда Регина ещё крепко спала, закутавшись в одеяло, с трудом вытащенное из-под храпевшего Лоренцо, Бюсси уехал, оставив ей короткую записку, чтобы не волновалась, дескать, дела в провинции требуют срочного вмешательства губернатора.
   Он взял с собой только своего любимого пажа Симона. Мальчишка не выспался, видимо, опять всю ночь дежурил под окнами скромницы Софи. Луи беззлобно подшучивал над ним, откровенно забавляясь его смущением. Однако на душе у графа скребли кошки. Всё складывалось как-то скверно, словно пророча беду. Шарбон наотрез отказался ему повиноваться, храпел и бился в конюшне, не подпуская к себе никого и, в конце концов, выбил копытами перегородку, разогнал конюхов и умчался в неизвестном направлении. Луи в сердцах обругал всех без разбора и велел оседлать смирную рыжую кобылку. О том, куда он намеревался отправиться, так никто и не понял. Этого не знал даже постоянно зевающий спросонок Симон. Но какая-то чертовщина продолжала преследовать его. Не успел он сесть в седло, как через весь двор чинно прошествовала угольно-чёрная кошка, потом навстречу попались сразу две работницы с пустыми корзинами, в довершении всего первым, кто попался им навстречу за воротами замка был старый замковый капеллан. На мостике через глубокую канаву споткнулась лошадь, потом со стороны поля прямо под копыта выскочил какой-то шальной заяц и почти всю дорогу над головой кружилась стая пронзительно и мерзко каркающих ворон.
   Симон то и дело бросал тревожные взгляды на графа и пару раз уже совсем было собрался с духом, чтобы предложить вернуться, но на бледном лице Бюсси уже застыла та упрямая решимость, с которой ещё никто не пытался спорить. И Симона стало одолевать нехорошее предчувствие, он никак не мог отделаться от мысли, что сегодня утром видел свою маленькую Софи в последний раз...
   - Куда мы едем, ваше сиятельство? - юношеский ломающийся голос заметно дрожал.
   Луи недовольно обернулся, хмуро буркнул:
   - Недалеко. В замок Монсоро.
   - Зачем?
   Бюсси резко осадил коня и рявкнул на пажа:
   - Чего ты трясёшься? Мы же не на войну едем! С каких пор ты стал так бояться моих свиданий с женщинами? Мы едем к Франсуазе де Шамбе, надеюсь, ты её помнишь?
   Симон совсем уж бестолково закивал головой и опять спросил:
   - А как же... А что скажет госпожа графиня?
   Ответом ему был испепеляющий взгляд, которому позавидовал бы матёрый василиск. После такого взгляда задавать какие бы то ни было вопросы уже не хотелось.
   Раздражение на пажа скоро прошло, но глухая тоска поднималась откуда-то изнутри и звенела, и ныла, и, казалось, от неё было только одно спасение - война. Или дуэль со злейшим врагом. А потом хорошая попойка с друзьями и легкомысленными красотками в каком-нибудь парижском кабаке. И целая ночь - с Региной. С той Региной, счастливой, грешной и обольстительной, которая однажды вышла из утреннего тумана на виноградниках Бордо.
   Луи тряхнул головой, отгоняя наваждение. Всё, о чём он сейчас грезил, ещё будет. Потом, не сейчас, но будет. И Париж, и друзья, и счастливая Регина в его объятьях. Но чтобы всё это сбылось, сейчас ему нужно было встретиться с Франсуазой.
   На балконе, как и было обещано, развевался розовый шёлковый шарф - знак, что графа ждут.
   Его действительно ждали. Но не Франсуаза.
   Едва Луи со своим юным пажом вошли в просторный светлый холл замка главного ловчего, как рослый плечистый дворецкий с грохотом запер за ними двери. Симон испуганно оглянулся, но Бюсси уже всё понял. И для него не стал неожиданностью топот десятков ног на всех лестницах и звон вынимаемых из ножен кинжалов и шпаг.
   Это была ловушка. Нападавших было десятка два, но одно всё же не могло не вызвать язвительный смех Бюсси - самого Шарля де Шамбе, обманутого мужа, среди них не было. Как не было ни одного из миньонов короля.
   - Ну что, мой мальчик, - кивнул он побледневшему Симону, - продадим наши жизни подороже? Надеюсь, ты успел поцеловать на прощание свою маленькую Софи?
   Они бились на пределе возможного. Хрупкий Симон, как оказалось, многому научился у своего графа, не говоря уже о самом Бюсси, на которого не одно устраивали покушение. Но в этот раз убийство было продумано до мелочей. Никто не знал, где сейчас были Луи со своим пажом, значит, помощи неоткуда было прийти. К тому же Луи ехал не на битву, а на свидание и, разумеется, не был вооружен до зубов. Шпага и два кинжала плюс ещё одна шпага Симона - всё, что могли они противопоставить.
   Симон погиб первым. Упал с кинжалом в сердце, не успев даже вскрикнуть. Луи сражался до конца. Когда сломалась шпага, он понял - это конец. Но бился жалким обломком так, как не каждый может биться стальным клинком. Потом в ход пошли стулья, скамейки, вазы - всё, что попадало ему под руку. Он знал, что охота была открыта не только на него - следующей жертвой должна была стать Регина, которую в случае его смерти некому было защитить. От одной мысли, что ждёт тогда его возлюбленную, кровь леденела в венах. Страх за неё, почти осязаемое желание ещё хоть раз увидеть немыслимую красоту этого лица, ещё раз коснуться губами растрёпанных волос, и клокочущая ненависть к тем, кто решил разбить их жизнь придавали ему сил. Но даже этого оказалось мало.
   Успеть предупредить Регину, увезти из Сомюра в безопасное место, хоть что-то придумать, чтобы отвести от неё и от ребёнка неминуемую гибель. Ничего больше не просил он у небес в тот миг, когда сразу три клинка пригвоздили его к двери. Он почти пробился к выходу, почти освободил себе путь, но, видимо, чудеса в его жизни уже все закончились. Имя Регины последним вздохом сорвалось с его холодеющих губ, обломок канделябра выскользнул из его ладони и с глухим стуком покатился по паркету.
   Враги, испуганные его яростным сопротивлением, почти сломленные его мастерством и отвагой, теперь рубили и кромсали его тело. Алая кровь брызгами летела на их искажённые лица, тонким ручьём просачивалась в двери, словно сам Бюсси всё ещё не желал сдаваться, упрямо решив хотя бы так - каплей крови - выбраться на свободу.
   Обезображенные, окровавленные тела графа де Бюсси и его юного пажа бросили в Луару в нескольких лье ниже по течению. Белые, невесомые лепестки яблоневого цвета, невесть откуда взявшиеся посреди осени, закружились над рекой, качаясь, поплыли в розовых от крови волнах, напугав убийц своей сияющей белизной...
  
  
  

ГЛАВА XVII. Оплаченные счета

   "Всё имеет свою цену: за счастье - горе, за любовь - роды, за рождение - смерть".

М. Шишкин "Венерин волос"

   В одном из последних писем к Екатерине-Марии Регина не выдержала и сообщила ей, что ждёт ребёнка от Филиппа и потому не может больше участвовать ни в каких интригах и вообще вряд ли когда-нибудь ещё вернётся в Париж. Любовь Луи и ребёнок Филиппа были для неё отныне важнее всего.
   От такой новости герцогиня едва не хлопнулась в обморок. Странные изменения, творившиеся с её лицом, не укрылись от глаз случившегося рядом кардинала Лотарингского.
   - Что с тобой? Опять письмо от твоей задушевной подруги?
   - Да, - вздохнула Екатерина-Мария, - от неё. Так меня "радовать" может только она.
   - Я так понимаю, возвращаться в Париж и исправлять свои ошибки она не собирается?
   - И захотела бы, да поздно ей теперь что-либо исправлять. Граф де Лорж напоследок преподнёс ей подарочек. С Луи она уехала вдвоём. Беременная то есть. От Филиппа, если верить её словам.
   - Насколько мне известно, - усмехнулся кардинал, - кандидатур там было предостаточно, в том числе и наш дорогой брат.
   - Ну, раз Регина говорит, что ребёнок от Филиппа, значит, так оно и есть. Дьявол бы её побрал!
   - Сестра, ну ты бы хоть в присутствии духовного лица не богохульствовала.
   Екатерина-Мария вперила в него мрачные чёрные глаза и выругалась, перебрав имена чуть не всех святых в календаре. Кардинал расхохотался от всей души.
   - И что смешного в том, что я зла? Все планы коту под хвост!
   - Дорогая Катрин, они приняли это направление с того самого дня, когда ты втянула в наши дела графиню де Ренель. Всей Франции известно давным-давно, что Клермоны - семейство отчаянное, дерзкое и сильное, но чрезвычайно легкомысленное и увлекающееся. Пока они видят цель, они готовы - и ведь могут! - горы свернуть. Но стоит замаячить на горизонте более привлекательной наживке, как они сломя голову мчатся туда. Вспомни, сколько глупостей в своей жизни наделал Бюсси из-за юбки! Не свяжись он по глупости с Марго, был бы сейчас первым человеком в государстве и король слушал бы его, а не свою матушку. А если бы Регина была не из той же породы, что и он, то не пряталась бы сейчас в Сомюре, а была бы, по меньшей мере, герцогиней Анжуйской. Или королевой Наваррской. А то и могущественной фавориткой Генриха III. Так ведь нет же - побежала, как блудливая кошка, за своим братом, не думая, чьи головы вместе со своей подставляет. Она хоть раз подумала, что было бы, не перехвати мои люди Этьена Виара?
   - Что ты всё заладил "если бы, что было бы"! Никакого "бы" нет, есть только настоящее время и этой категорией надо оперировать. Ну что с того, что Регина всё сорвала? Нам не впервой танцевать на лезвии ножа. Не так уж давно мы все разминулись сначала с ножами мятежников, потом с королевским судом. Кто тогда был виноват? Этой старухе Медичи и её щенкам сам чёрт ворожит.
   - Нет, всё-таки прав был наш брат Генрих. Он сразу сказал, что из этой затеи с фанатичным священником и взбалмошной графиней ничего не выйдет. У нас только один шанс - Лига!
   - Ага, вот только Валуа и там обошёл вас. Обоих. И где сейчас ваша Лига? Так мы скоро и с гугенотами вечный мир заключим, да ещё и попрём против Испании. Генрих подомнёт под себя всё дворянство и будем мы его верными слугами. Никто в его присутствии тогда головы поднять не посмеет.
   - И всё же ваша затея с отравленным письмом была чистой воды авантюрой. Сам не понимаю, как ты умудрилась и меня в неё втянуть. Безумцы.
   - Чем выше ставки, тем выше риск, ты прекрасно это знаешь. И хватит уже об этом. Всё кончилось. Не так, как мы хотели, но ведь и не так плохо, как могло случиться при таком неудачном раскладе.
   Через несколько дней Екатерина-Мария не утерпела и написала письмо Филиппу, в котором с головой выдала свою подругу. "Езжай в Сомюр и забирай её оттуда. Если она ни о чём не думает, то ты должен позаботиться о своём ребёнке, пока Регина окончательно всех не погубила. Вытащи её из Анжу хоть за волосы, даже если надо будет перешагнуть через труп Бюсси. Когда родится дитя, Регина опомнится и сама тебе благодарна будет. Послушай меня, послушай своё сердце и поезжай за ней!" - писала герцогиня, снедаемая дурным предчувствием. Ну не верила она, что вся эта история с бурным романом между братом и сестрой не закончится катастрофой. Слишком яркими и буйными были эти Клермоны, слишком многим встали поперёк горла в последнее время. До Гизов докатились слухи, что у короля появились подозрения по поводу того, а не готовится ли в Анжу заговор? Уж больно зачастил туда губернатор и странно затихли две главные смутьянки графиня де Ренель и герцогиня Монпасье. А подозрения короля, как было хорошо известно герцогине, обычно ничем хорошим не заканчивались. Бюсси слишком легкомысленно обошёлся с Маргаритой, а кому как не Екатерине-Марии было знать, на что способна оскорблённая женщина. Но ей было мало дела до безопасности Луи, другое дело, что Регина, будучи рядом с ним, могла тоже пострадать. И вообще эта история всё отчётливее начинала пахнуть тюремной гнилью и костром инквизиции, а Гизам эти запахи не нравились. Она уже поняла, что ни кардинал, ни Генрих Гиз пальцем о палец не ударят для спасения другого человека, а если запахнет жареным, то первые же и отдадут Регину на растерзание короля, лишь бы самим откупиться. При других обстоятельствах она бы и сама так поступила, но графиня де Ренель умудрилась даже разделить Гизов на два лагеря, где Екатерина-Мария и Шарль оказались на её стороне и теперь ломали голову над тем, как же ей помочь. О беременности Регины она, правда, не сказала Шарлю. Не нужно ему было этого знать до поры до времени, не то вообразит ещё себя возможным отцом и наломает сгоряча дров.
   А вот Филипп, по твёрдому убеждению Екатерины-Марии, имел право всё знать.
   Но письмо герцогини не застало Филиппа - он в этот день как раз уехал в Кале, встретить корабль. А по дороге к замку его встретил перепуганный, запыхавшийся слуга. Он передал графу несколько писем, которые успел схватить с его стола, и предупредил, что в замке графа ждут люди короля. Филипп подозревался в сговоре с графом де Бюсси против короля Франции и должен был быть доставлен в Париж под арестом.
   - Обыск уже был? - стремительно бледнея, спросил он слугу, понимая, что если в руках короля окажется его переписка с герцогом Майенном, мало не покажется никому, а самое главное, под удар сразу попадала Регина.
   - Да, но ваш оруженосец успел спрятать ларец с письмами на мельнице.
   - Где? А что он там-то делал?
   - Так у мельника же дочка красавица, вот господин Арель туда дорожку и протоптал. Он первый солдат заметил, сразу сообразил, что дела плохи, бумаги все, которые нашёл, сгрёб и на мельницу. А эти письма недавно пришли, уже без вас, он велел их вам передать, вдруг что важное.
   - Наверняка должно быть. Иначе с чего бы королю посылать за мной солдат. Что ж, Николя, возвращайся назад. Ты меня не встречал и где я могу быть, не знаешь.
   Филипп щедро отсыпал верному слуге горсть золотых монет, понимая, что другого случая отблагодарить его может и не появиться. Торопливо перебрал пачку писем, остановился, увидев на одном из них решительный почерк герцогини де Монпасье и предчувствие того, что это письмо связано с появлением солдат, холодком прокатилось по сердцу. Филипп сорвал печать, начал тревожно вчитываться в строчки, меняясь в лице. Сопровождающие его заметили, как он побледнел, покачнулся в седле, закрыв глаза, и обескровленные губы его зашевелились, словно в тишайшей молитве. Один из оруженосцев поспешил на помощь, но Филипп мягко отстранил его:
   - Всё в порядке, со мной ничего не случилось, - но в глазах его билась, перехлёстывая через края, непонятная смесь боли и радости, искрящегося счастья и горького страдания.
   - Что с вами, ваше сиятельство? - всё же спросил оруженосец.
   Филипп качнул головой, снова вернулся к письму и, дочитав его, развернул коня:
   - Я еду в Анжу. Вы возвращайтесь в замок, скажете, что сопровождали меня и графиню де Ренель в порт, откуда мы на её каравелле "Stella Mare" отплыли в морское путешествие, а вам я приказал вернуться. Анри, Жан, Франсуа, вас я освобождаю от службы. Можете возвращаться домой или ехать в Париж, я не хочу, чтобы вы отвечали за мои поступки перед кем бы то ни было. Прощайте. И - молитесь за меня.
   Он пришпорил коня, не дожидаясь ответа, и вихрем помчался по пыльной, запорошенной опадающей листвой дороге. Двое из оруженосцев, Анри де Роан и Франсуа Ботрю, переглянувшись, последовали за ним, остальные же, выполняя приказ, продолжили свой путь к замку.
   Загоняя коней, мчался Филипп в Сомюр вместе с верными оруженосцами. Он сказал им, что должен спасти графиню де Ренель, даже если ради этого придётся рискнуть собственной жизнью и нарушить верность королю, но даже это не остановило юношей, однажды присягнувших на верность графу. Они готовы были выступить вместе с ним с оружием в руках даже против короля и святой инквизиции. А Филипп действительно готов был ввязаться в любую войну, в любой заговор, чтобы спасти любимую. И ребёнка, которого она ждала. Его ребёнка.
   Он мог уступить Регину своему другу, которого она любила, которого она выбрала сама, но уступить мать своего дитя он не мог. И потому он летел в Анжу, решительно настроившись забрать принадлежащее ему, пусть даже ради этого придётся схлестнуться с Луи насмерть.
  
  
  
   А в замке Сомюр Регина проснулась от леденящего ужаса. Она сама не могла понять, что так напугало её во сне, но на её истошные крики сбежалась прислуга.
   - Где Луи? - она лихорадочно вцепилась в руку перепуганной Софи.
   Та беспомощно пожала плечами и протянула хозяйке записку графа. Регина безрезультатно пыталась прочесть её, но знакомые с детства буква никак не желали складываться в слова, а если слова и получались, то она всё равно не могла понять их смысла. В это время в раскрытое окно долетел яростный стук в парадные двери.
   - Что происходит, чёрт возьми?! - накинулась Регина на бестолково переглядывающихся служанок.
   В спальню вбежала запыхавшаяся горничная:
   - Приехал граф де Лорж и требуют немедленно принять его.
   - Филипп?!
   Один звук этого имени мгновенно развеял все ночные страхи и ненадолго заставил замолчать колокольный набат тревоги, звенящий в сердце Регины.
   Кое-как завернувшись в халат, растолкав суетящихся вокруг служанок, Регина, придерживая обеими руками тяжёлый живот, неуклюже стала спускаться по лестнице. Навстречу ей, шагая через три ступени, спешил Филипп де Лорж. "Сейчас он увидит, какой безобразной я стала, и, наверное, даже не узнает меня. Или тут же уедет, забыв, зачем так спешил", - мелькнула в голове Регины горькая мысль.
   Но Филипп словно и не заметил её подурневшего, поблекшего лица. Он видел только её глаза, огромные, прозрачные, испуганно-обрадованные. Видел протянутую к нему тонкую руку. Слышал знакомое дыхание и тихий, срывающийся голос, зовущий его по имени. Ещё один шаг - и его певчая птица, его горькое счастье снова оказалось в надёжном кольце его рук. Она была всё так же прекрасна и желанна. И совсем не важно было, что, быть может, минуту назад её держал в своих объятьях другой - ребёнок, которого она носила под сердцем, был его, Филиппа графа де Лоржа, сыном. Его плотью и кровью. И это искупало все её ошибки и измены, всю ложь, которую ему пришлось когда-то проглотить. Это искупало убийство Анны и кровосмесительный грех с собственным братом, ради которого Регина бросила его. Сейчас она была матерью его ребёнка.
   С мучительным стоном Филипп прижался губами к пушистому облаку её волос. Регина громко всхлипывала у него на груди и сбивчиво что-то пыталась ему объяснить. Филипп взял в ладони её лицо:
   - Успокойся, моя любимая, не плачь. Всё хорошо. Видишь, я приехал. Теперь всё будет хорошо, - он готов был убить Луи, потому что счастливой назвать Регину было трудно.
   По крайней мере, она не выглядела таковой. В Бордо у неё не было таких грустных, растерянных глаз.
   - Где Луи?!
   Регина качнула головой:
   - Н-не... - короткий всхлип, - не знаю. Уехал по каким-то делам. Недавно, часа три назад.
   - Дьявольщина, - от души выругался Филипп, - вполне в его духе. Наш Бюсси, как всегда, при всём желании не смог бы найти более неподходящего времени для отъезда.
   - Что случилось? - страх, разбудивший её утром, снова сжал холодными, острыми когтями сердце.
   - Всё, - честно признался Филипп, - всё, что только могло случиться. Кажется, король открыл на вас с Луи охоту. И королева-мать вот-вот спустит на вас церковь, инквизицию, судей, ищеек Рене де Бирага. Не знаю, кто ещё в этом замешан. Наверное, король хочет сделать расправу с Клермонами уроком для Гизов. Шарль попытается сбить их со следа, но только тех, кто ищет тебя. Бюсси уже выдал его сюзерен, герцог Анжуйский, так что с минуты на минуту здесь будут солдаты. В моём замке уже орудуют люди короля, ищут тебя, ищут бумаги, которые могут быть доказательством заговора. Регина, у нас нет времени на долгие разговоры. Собирайся сейчас же, мы ещё можем сбежать.
   - А Луи? Что будет с ним?!
   Конечно, разве она могла хоть на мгновение забыть о нём! Филипп и сам знал - коснись его, и первое, о чём он будет беспокоиться - "А как же Регина?". И он ничего не мог противопоставить её любви к Луи де Бюсси, любви столь же слепой и отчаянной, какой была его любовь к ней. Сейчас оба они, и Регина и Филипп, были заложниками своих чувств.
   По большому счету, Филиппу уже было наплевать на Бюсси. Он приехал спасти Регину и своего ребёнка. Граф де Бюсси всегда умел сам о себе позаботиться, выкрутиться и на этот раз. Пусть скажет спасибо, что кто-то заботится о его любовнице, в конце концов. И Филипп в бешенстве высказал всё это Регине.
   На его крики выбежала Софи. Он мельком взглянул на неё и рявкнул:
   - Одевай свою госпожу, хватай всё необходимое и спускайтесь во двор. Я буду на конюшне. Нужно запрягать лошадей в дорогу.
   Регина продолжала в панике цепляться за его руки. Нет, с ней определенно что-то случилось в этом проклятом Сомюре!
   Филипп грубо встряхнул её за плечи:
   - Прекрати истерику! Вспомни, чья ты сестра! Вспомни, какое имя ты носишь! Сейчас не время рыдать и бегать по окрестностям в поисках блудного Бюсси! Ты знаешь Луи не хуже моего - он сильный и умный. Он выкручивался не из таких передряг. Собирайся скорее. Тебе нужно спасать ребёнка. Не смотри на меня так, Екатерина-Мария мне всё рассказала. Я знаю, чьё дитя ты носишь под сердцем. И я не позволю ни тебе, ни тем паче Бюсси рисковать жизнью МОЕГО ребёнка.
   Пока они спорили на лестнице, расторопная Софи уложила необходимые вещи и приготовила дорожное платье хозяйки.
   Через полчаса крытая повозка в сопровождении вооруженных оруженосцев графа де Лоржа и трёх пажей Бюсси выехала за ворота замка. Сбитые с толку, испуганные слуги толпись во внутреннем дворике, обсуждая творившееся в замке. Кто-то громким шёпотом передавал совсем уж неслыханное - что графиня не невеста Бюсси, а его родная сестра, вступившая с ним в кровосмесительную связь. И вообще её скоро приедут арестовывать. Наконец, появившийся управляющий разогнал всех по местам, а трёх наиболее надёжных работников отправил на подъезды к замку, дабы они предупредили графа, что ему опасно появляться в Сомюре.
   Регина молча сидела в повозке, прислонившись лбом к узкой спине Софи, правившей лошадьми. Запуганное беспомощное создание, которое графиня год назад подобрала на постоялом дворе, превратилось в уверенную, сообразительную и ловкую девушку, готовую защищать и поддерживать свою госпожу. И глядя на то, как Софи спокойно собиралась в дорогу, Регина перестала рыдать и начала действовать. Забрать шкатулки с драгоценностями и деньги из тайника было идеей Регины. Свою лошадь Филипп оставил в Сомюре и ехал теперь на Шарбоне. Глухо и тревожно ворча, рядом бежал Лоренцо.
   Но впервые присутствие Филиппа и Лоренцо не приносило с собой спокойствия. Регина продолжала задыхаться от невидимого, не объяснимого, но почти осязаемого ужаса. Мир вокруг стал прозрачным, как стекло. Каждый звук резал ей слух, рассеянный в пасмурном небе слабый свет нестерпимо резал глаза. И не было конца дороге...
   Огромным усилием воли Регина едва сдерживалась, чтобы не начать визжать от страха. Ребёнок внутри почти не толкался, словно тоже был чем-то напуган и теперь затих. Регина цеплялась за дрожащую Софи.
   - Где же Луи, - безнадёжно шептала она, положив ладонь на живот, словно не рождённое дитя могло дать какой-то ответ.
   До боли в глазах она вглядывалась в убегающую вдаль дорогу, но никто их не догонял. Луи не летел вслед за ними.
   И вдруг мир словно застыл. Регина на мгновение перестала слышать топот копыт, голос Филиппа, тяжёлое дыхание Софи. Только откуда-то издалека донёсся до нё непонятный глухой стук, словно что-то упало на деревянный пол и покатилось. И ещё тихий звук падающих частых капель.
   Регина судорожно вздохнула и мёртвой хваткой вцепилась в плечо Софи. Девушка в испуге оглянулась и резко натянула поводья: графиня была белее полотна и огромные глаза её смотрели куда-то вдаль с таким отчаянием, словно видели неотвратимую беду. Ещё через мгновение она стала медленно падать назад, теряя сознание. Но Регина успела услышать, как обрушившуюся на мир тишину разбивает взволнованный голос Филиппа.
  
  
   Дочь графа де Лоржа родилась в полночь. Роды начались в дороге. Филипп хотел успеть добраться хотя бы до какой-нибудь деревни или постоялого двора, но Регину растрясло во время поездки, она была так измучена и напугана, что везти её дальше куда бы то ни было не представлялось возможным. Пришлось свернуть с главной дороги в лес, чтобы отправленные за графиней де Ренель люди короля не попались навстречу. По счастью, Софи знала, что нужно делать в таких ситуациях, ей не раз доводилось присутствовать при родах - старушка, у которой она жила в детстве, была повитухой. Только умение этой девушки и её спокойствие спасли жизнь и самой Регины, и ребёнка, который должен был появиться на свет месяцем позже.
   Это было чудом, что роды прошли на удивление легко. Учитывая хрупкое сложение Регины, её душевное состояние, тяжёлую дорогу, всю эту обстановку, Филипп вообще не верил в то, что ребёнок родиться живым или что Регина всё это перенесёт. Но он явно недооценил ту силу, с которой обе эти женщины - мать и новорожденная - цеплялись за жизнь. Тонкая, изящная графиня на деле оказалась покрепче многих простолюдинок, а в ребёнке текла кровь Клермонов, живучего и упрямого семейства. И она желала этого ребёнка так, как ничего в своей жизни. Как-то сразу забылись все мучения последних месяцев, потерянная красота, размолвки с Луи, тревожные мысли о небесной каре. Всё оказалось таким незначительным по сравнению с новым, незнакомым чувством материнства, стоило только Регине услышать детский плач.
   В лесу, под древним раскидистым деревом, окутанным, будто серебряным покрывалом, мягким лунным светом, родилась наследница гордого имени и огромного состояния Амбуаз-Клермонов и Монтгомери, плод любви, маленькая дочь красавицы Регины де Ренель и благородного Филиппа де Лоржа. София-Екатерина. Обессиленную, рыдающую роженицу отпаивала горячим вином Софи, а Филипп осторожно держал на руках сопящий и хныкающий комочек и молча глотал слёзы. Это была его дочь. Маленький, тёплый, красный комочек, окончательно решивший спор Бюсси и Филиппа за сердце и тело Регины. Это дитя навеки привязывало Регину к нему узами крепче любви и страсти. Крошечная, тонко пищащая девочка держала сейчас в своём сморщенном красном кулачке всю жизнь Филиппа и щемящая нежность переполняла его. Он снова был счастлив точно так же, как когда-то на виноградниках Бордо, сжимая в своих объятьях её мать. Если бы кто-нибудь до этой минуты сказал ему, что однажды появится женщина, которую он будет любить больше, чем Регину, Филипп рассмеялся бы ему в лицо. Или убил на дуэли. Однако случилось именно так. Свою новорожденную дочь он полюбил с первого её вскрика, с первого вздоха больше собственной жизни.
   - Пора. У нас нет времени на отдых, - голос Регины был слаб и тих, но всё же в нём ещё звучала стальная неукротимая сила. - Мы едем в Париж.
   - Ты с ума сошла?! - воскликнул Филипп.
   - Нет. Возможно, впервые я всё понимаю ясно и трезво оцениваю ситуацию. Узнав, что на борту корабля нас нет и что каравелла вообще не возвращалась ещё из рейса, первым делом люди короля обыщут Сомюр и все твои земли, потом начнут переворачивать наши с Луи владения, потом возьмутся за опального Жуайеза и вечно во всём виновного Майенна. Никому не придёт в голову искать меня в Париже. Ты проводишь нас до ворот Сен-Жермен, а там я справлюсь сама. Меня спрячет Мадлена. О ней в Лувре никто не знает. Нас с дочерью никто там не найдёт и никто не выдаст.
   - А что потом? Что будет с ребёнком?
   - Потом? Я не могу сейчас думать про "потом", которого может и не быть.
   - Хорошо, возможно, ты и права. Но сначала нам нужно добраться до первой же деревни, найти священника, обвенчаться и крестить девочку. Я не хочу, чтобы моя дочь носила клеймо бастарда и не имела права ни на моё имя, ни на мои земли.
   - Филипп, - Регина не могла вымолвить ни слова.
   Благодарность, горечь, стыд, чувство вины и почему-то тихой радости - всё сразу захлестнуло её. Она всегда знала, что даже если судьба отнимет у неё всё, что она имеет или будет иметь, то единственным, чего никто никогда не сможет её лишить, будет любовь Филиппа.
   - Филипп, ты ведь мог не признать это дитя. Ты же знал, что я была неверна тебе. У тебя были все поводы не верить мне. Филипп. Я причинила тебе столько горя и зла, что теперь мне вовек не заслужить твоего прощения...
   - Мой, - твёрдо ответил он, отдавая себе ясный отчёт в каждом сказанном слове, - это мой ребёнок. Я это знаю. Мне нечего тебе прощать и на тебе нет никакой вины. Я не хочу больше ничего слышать о других мужчинах, я ничего не хочу знать о тебе и Луи. Это моя дочь и ты моя жена. И все должны это знать. И ты должна запомнить это раз и навсегда. И когда найдётся Луи, я повторю ему всё это слово в слово. Я сам во всём виноват, я не должен был отпускать тебя из Бордо год назад, я должен был знать, что он погубит тебя и вы оба наделаете глупостей. Если бы я тебя не отпустил, ничего бы не случилось. Но с этой минуты даже не пытайся со мной спорить. Мы все наделали достаточно глупостей, пора исправлять ошибки. Всё Регина, с этой минуты будет так, как решу я.
   Регина тихо плакала в его объятьях. От счастья, что он её простил, что она смогла подарить ему дитя. И от горя, потому что знала - Бюсси уже нет в живых и никогда более на этом свете она его не увидит. Луи был мёртв, она чувствовала разлитую в воздухе печаль, осенний ветер доносил до неё запах его крови. Запах смерти. В тот же миг, когда его сердце остановилось, её было разбито вдребезги. Всё, что отныне держало её на земле - ребёнок. Своей любовью она погубила всех: и Луи, которого любила она, и Этьена, который любил её, и Анну, любившую Бюсси. Она сломала столько жизней, но оставалась ещё одна, которую она должна была сохранить любой ценой - жизнь своей дочери. Дочери Филиппа. Быть может, сама судьба послала ей последний шанс исправить ошибки, замолить грехи.
  
  
   Они не успели. Регина ничего не успела исправить. Филипп не успел дать своё имя ребёнку и назвать своей женой единственную любимую им женщину.
   В полдень они остановились на ближайшем постоялом дворе, чтобы Регина смогла хоть немного отдохнуть, привести себя и ребёнка в более-менее приличный вид. Пока Софи помогала хозяйке, Филипп ушёл договариваться со священником.
   Он шёл по пыльной проселочной дороге и улыбался всем, кто попадался ему навстречу. Люди кланялись изысканному горделивому дворянину, а когда он проходил мимо, оглядывались и долго смотрели вслед: редко доводилось им видеть человека с такой сияющей улыбкой, с глазами, которые лучились счастьем.
   Он действительно был счастлив. Словно не было этого года разлуки, ревности, горечи, тревоги. Словно всё это время Регина была рядом с ним и любила его. А Бюсси был только сном, звучащей вдали грустной сказкой. Потому что сегодня сбывалась мечта Филиппа - он поведёт к венцу самую удивительную, самую прекрасную женщину на свете. Мать его маленькой, чудесной доченьки. Сейчас значение имело только это. И продолжая нести в себе это обманчивое счастье, эту переливавшуюся через край радость, он говорил со священником, покупал нежные полевые цветы, ласково кивал встречным прохожим и бросал чумазой детворе мелкие монеты. И пусть он совсем иначе представлял себе и венчание с Региной, и крещение своего первенца - гораздо пышнее, праздничнее, роскошнее, чем эта почти тайная, поспешная церемония в каком-то селе, - но он был счастлив.
   Чаша, полная радости и любви, вдребезги разбилась на постоялом дворе. Уставшая, измученная, но нарядная и тихо улыбающаяся Регина, ждала его в таверне. Софи, сидела у окна и баюкала спящего ребёнка. Юные оруженосцы и пажи зубоскалили во дворе с двумя молоденькими, румяными служанками, когда дробный стук десятков копыт и окрик "Именем короля!" иерихонской трубой разрушили безмятежную синеву сквозного осеннего дня и счастье Филиппа, казавшееся уже таким реальным и близким, в одно мгновение превратилось в мираж, растворяющийся в пыли, поднятой копытами лошадей. Отряд королевской гвардии окружал постоялый двор, отрезая пути к спасению.
   И Филипп со своими людьми, как за день до этого Луи де Бюсси, ввязался в неравный бой. Спасти Регину любой ценой и погибнуть с честью самому - всё, что он ещё мог успеть на этой земле. Его оруженосцы и пажи Бюсси, в своё время прошедшие хорошую школу верности и дерзости у своего сюзерена, не сговариваясь и не дожидаясь приказа графа, обнажили клинки, не думая о том, что этим подписывали себе смертный приговор. Почему-то измена королю показалась им всем более честной, нежели предательство опального графа и Регины де Ренель.
   Сталь сверкнула в ярких лучах осеннего солнца и отряд королевских солдат встретили молодые, оскалившиеся не то в бесшабашной улыбке, не то в яростной гримасе белозубые мужчины. Их было всего шестеро против целого отряда вооружённых гвардейцев, но им сам чёрт был не брат, когда дело касалось прекрасной дамы, хорошей драки и славной гибели.
   Филипп оглянулся на Регину, улыбнулся спокойной, ласковой улыбкой:
   - Не бойся, король больше не получит тебя, - и шагнул навстречу солдатам с обнажённым клинком в руке.
   Если бы с Региной не было Лоренцо и если бы Филипп поехал на своём коне, план короля и Маргариты Наваррской был бы осуществлён. Но у Регины в который раз оказались хорошие защитники. Пока Филипп с пажами бился, как разъярённый зверь, а Лоренцо беспощадно рвал своими чудовищными клыками руки, глотки, бока людей, пытавшихся захватить его хозяйку, сообразительная Софи, держа в одной руке младенца, другой умудрилась вытолкнуть графиню из общей свалки. Двое солдат преградили им путь, но одного Регина ударила в лицо тяжёлым котелком с кипящим бульоном (каким образом он оказался у неё в руках, она и сама не поняла), второму раздробил голову мощным копытом Шарбон, оборвавший привязь и бросившийся на яростное рычание пса и крики Регины.
   - Беги! Я задержу их! - крикнул Филипп, на миг перекрыв своим звонким голосом шум битвы.
   Регина запрыгнула в седло, взяла дочь у Софи и помогла той взобраться на коня.
   Шарбона не нужно было погонять, он стрелой сорвался с места, насмерть затоптав по пути кинувшегося наперерез солдата.
   - Я люблю тебя, Филипп! - успела, оглянувшись, крикнуть Регина.
   Она уже понимала, что никогда больше его не увидит, и молилась только, чтобы он сейчас услышал её слова.
   Филипп услышал. Он не мог не услышать её голоса. Неверное и зыбкое счастье его опять ускользало из самых рук. Принимая бой с людьми короля, он отдавал себе отчёт, что этот бой будет последним в его жизни, что ни ему, ни остальным живыми отсюда не уйти.
   Они все остались на том постоялом дворе. И солдаты, и оруженосцы Филиппа, и юные пажи Бюсси. И сам Филипп, погибший последним. Израненный, истекающий кровью, он лежал в воротах, словно пытаясь преградить путь тем, кто отправится в погоню за Региной, и улыбался. Ему было не страшно умирать - он отдал жизнь за тех, кого любил. Он услышал слова любви из уст той, ради которой жил. Он держал на руках своего ребёнка. И грезилось ему на пороге смерти, что белоснежные яблоневые лепестки, дурманящие своим ароматом, кружась, легко падают на его лицо...
  
   Шарбон унёс от смерти их троих. Он птицей стелился над дорогой, словно за ним гналась по пятам армия Сатаны. Никакому другому коню было не под силу его настичь. Бешеная эта скачка длилась два часа, пока, наконец, маленькая Кати истошно не завопила. Конь остановился, снова не дожидаясь приказа хозяйки, осторожно подогнул передние ноги, чтобы дрожащие, обессиленные его наездницы смогли сойти на землю.
   Регина кормила грудью свою дочь и рыдала в голос. Громко, отчаянно, как плачут прачки и кухарки в рабочих кварталах Парижа. Как никогда не плакали женщины Клермонов. Софи плашмя лежала в траве и только вздрагивала. Потом они до сумерек прятались в каком-то логу, где весело журчащий ручей мог скрыть детский плач и их робкие голоса.
   А потом их нашёл Лоренцо. Окровавленный, шатающийся от усталости, одуревший от вражеской крови, он тихо скулил, облизывая холодные, трясущиеся руки своей несчастной госпожи. Кое-как промыв и перевязав ему раны, осиротевшие женщины продолжили свой горестный путь в Париж.
   Регине больше некуда было идти. Теперь ей оставалось только уповать на Мадлену и поддержку Гизов. Впрочем, последние ради своего спасения вполне могли откупиться от короля жизнью опальных Клермонов. Такое уже было не раз и Регина, не зная, что сейчас творится в Лувре, не могла ни в чём быть уверенной. Ей сейчас во чтобы то ни стало нужно было спасти свою дочь - единственное, что осталось ей от великой любви Филиппа, от её обречённого счастья. Об остальном она пока старалась не думать - боялась сойти с ума. Филипп погиб из-за неё, из-за её ошибок и упрямства. Луи тоже не было в живых - она знала это. Она больше не чувствовала разлитого в воздухе его дыхания, огонь его мятежного сердца больше не грел её. Мир вокруг был слишком пуст, чтобы она могла обманывать себя тщетными надеждами. Она потеряла всё. И только дитя на её руках не давало её сердцу остановиться. Только дочь держала её душу по эту сторону жизни. Регина не имела права сдаваться теперь - Луи никогда не простил бы ей этого, и Филипп тоже. Их звонкие, родные голоса, не умолкая, звучали в её душе. Их молодые, улыбающиеся, красивые лица выплывали из тумана такого недавнего прошлого, что не было никакой возможности поверить в то, что это УЖЕ ПРОШЛОЕ. Невозвратное, неповторимое. Ей нужно было прожить этот день. И следующий. И ещё один.
   На рассвете она заметила огни костров на краю леса. Ветер доносил до её обострившегося, почти звериного слуха смутно знакомую мелодию.
   - Идём, - решительно потащила она за собой упиравшуюся Софи.
   Та боялась, что это могут быть лихие люди или бродяги, и как могла, отчаянно жестикулируя, пыталась остановить свою госпожу.
   - Идём, говорю. Это цыгане. Они могут нам помочь.
   Слово "цыгане" привело бедняжку Софи в неописуемый ужас. Из её испуганных жестов и мимики Регина поняла, что цыгане могут украсть ребёнка, а их заколдовать или опоить. Но у Регины вдруг появилась необъяснимая уверенность в том, что это те самые цыгане Рамиреса, которые когда-то звали её с собой. Когда-то давно, в прошлой жизни. Четыре года назад.
   - Как знаешь, - раздражённо отмахнулась она от Софи, - если ты такая трусиха, можешь вообще не вылезать из леса. А я пойду к цыганам. Больше мне помощи ждать неоткуда, а сама я до Парижа не доберусь. Если не убьют грабители по дороге, так люди короля поймают.
   Софи не оставалось ничего другого, как следовать за ней.
   Вместе с дымом костра и непонятными песнями кочевников навстречу Регине из предрассветного сумрака выплыла знакомая фигура.
   - Я знала, что это ты идёшь, - услышала женщина знакомый скрипучий голос.
   Зарычал в темноте Лоренцо, ахнула в ужасе Софи, но Регина уже узнала древнюю ведьму, когда-то гадавшую ей по ладони.
   - Да, я пришла. Это ты тоже тогда увидела на моей руке? - горько усмехнулась Регина.
   - И это тоже. Дай мне свою дочь, я посмотрю.
   Регина властным окриком усмирила готового броситься на врага Лоренцо и протянула старухе хнычущего ребёнка. На руках у ведьмы Кати мгновенно затихла, засопела носом. Цыганка долго смотрела на маленькое сморщенное личико, хмурилась, качала головой, потом провела рукой над крохотным детским лобиком, зашептала что-то и Регина на какой-то миг явственно ощутила дыхание тёплого, ласкового аквитанского ветра. Старуха меж тем удовлетворённо вздохнула и вернула ребёнка матери:
   - Тебе я счастья не обещала, да и сейчас нет у меня для тебя добрых вестей и предсказаний. Но эту девочку до последнего дня будет хранить любовь того, кто дал ей жизнь. Благодари своего бога, что у ребёнка был такой отец. Его любовь всё искупила. Это дитя будет счастливо. Счастливее вас обоих. Её судьба убережёт. Что же до тебя... ты ещё не до конца оплатила свои счета.
   - Я знаю. Можешь ничего мне не говорить. Что меня ждёт, мне уже всё равно. Страшнее и горше мне уже не будет. Лишь бы дочь спасти.
   Старуха кивнула:
   - Идём со мной. Отогреетесь у костра, подкрепитесь. Тебе подлечиться надо после родов-то, а то совсем слабая ты, на одном отчаянии и держишься. Есть у меня травка для тебя, сил придаёт, мысли чёрные отгоняет. Да и с Рамиресом поговоришь. Не откажет он тебе в помощи, помнит до сих пор тебя, запала ты ему в душу. Правда, вряд ли сейчас он тебя узнает.
   - Что, так мало осталось от моей красоты? - невесело засмеялась Регина и этот ледяной и горький смех был страшнее недавних слёз, ибо в слезах ещё оставалась тающая жизнь, в этом же смехе был мрак и пустота смерти.
   - Ничего, - ответила цыганка, окинув её внимательным цепким взглядом, - ничего не осталось. Всё ушло в оплату грехов.
   Нечего было ответить гордой графине де Ренель. Права была нищая бродячая ведьма - слишком многим одарила судьба прекрасную и надменную Регину. Слишком многим - но так ненадолго. И запросила за это двойную цену.
   Силы оставили Регину, едва она вошла в нагретый и освещённый пламенем костра круг. Она только слабо улыбнулась поднявшемуся навстречу Рамиресу и потеряла сознание. Растерянная, перепуганная Софи, вся дрожа, прижала к себе ребёнка, другой рукой ухватилась за надёжного, как скала, Лоренцо и переводила свои огромные глаза-колодцы с галдящих цыганок, шумной толпой обступивших её госпожу, на Рамиреса, сурового и могущественного в своём ледяном спокойствии. Цыганский вожак бережно поднял Регину на руки и понёс в ближайший фургон. Старуха, что-то гортанно крикнув на своём языке соплеменницам, отправилась следом.
   Цыганки загалдели, затормошили Софи, потянули её к огню, одна заворачивала девушку в тёплую шаль, другая совала ей в руки котелок с дымящейся похлёбкой, третья уже кормила грудью оголодавшую Кати. И только бедняга Лоренцо метался от фургона, куда унесли его хозяйку, к младенцу и обратно, не замечая брошенной ему кости.
   Регина очнулась от горького, обжигающего питья, которое лилось по её губам. Она закашлялась, отмахнулась рукой: над ней склонилась хмурая старуха, за чьей спиной смутно угадывался силуэт Рамиреса. Перед глазами всё плыло и качалось: цветные тряпки, птичьи перья, пучки высушенных трав, нечёсаные седые космы и бусы цыганки. Регина с трудом сообразила, где находится, и вспомнила встречу с ведьмой из своего монастырского прошлого.
   - Мне нужно в Париж, - прошептала Регина и провалилась в глубокий, тяжёлый сон смертельно уставшего человека.
   Цыганский табор оказался для беглой графини самым надёжным укрытием. По дороге до Парижа мимо них четыре раза проезжали солдаты, видимо, посланные на её поиски. Регине было и невдомёк, что озверевший от такого открытого проявления мятежа король уже вынес официальный вердикт, обвиняющий её в колдовстве, кровосмешении и убийстве Анны Лаварден. Он бы с радостью назвал её и заговорщицей, но для этого у него не было никаких доказательств. Открыто выступать против Гизов в отсутствии королевы-матери он так и не решился, зато на Регину его натравливала брызжущая ядом ненависти Маргарита. Практически приговорив к смерти своего любовника, она теперь обвинила во всём графиню. И потому королевская гвардия переворачивала окрестности Парижа и Сомюра в поисках преступницы. Искать гордую и высокомерную графиню де Ренель среди кочевого сброда никому не пришло в голову. Да и кто бы узнал знаменитую красавицу в немолодой, исхудавшей, плохо одетой женщине с ребёнком на руках? Лоренцо благоразумно прятали в фургоне, а красавца-коня цыгане перекрасили в гнедую масть и на нём теперь гордо восседал Рамирес. Как ни странно, Шарбон принял нового всадника безропотно, словно почувствовал родство дикой, вольной крови в этом бродяге.
   Те несколько дней, что они добирались до Парижа, старуха-цыганка отпаивала Регину отварами горьких степных трав. Измученная родами, страхом и потерями, молодая женщина качалась где-то на грани жизни и смерти, реальности и спасительного забытья. Снадобья кочевой ведьмы не могли исцелить её сердце, но хотя бы притупляли боль утрат, навевали бездумные сны. Единственное, что возвращало её каждый раз из страны теней и воспоминаний - плач дочери, требовательный и звонкий. У Регины не хватало молока и девочку кормила молодая цыганка, их дети спали в одной корзине и были запелёнуты в одинаковые тряпки, разве что в пелёнках малютки Кати была спрятана единственная драгоценность, которую Регина смогла сохранить даже после боя на постоялом дворе. Ожерелье, когда-то - тысячелетия назад! - подаренное Жуайезом, кормилица Кати каждый раз показывала Регине и снова добросовестно заворачивала в тряпки. Видимо, в её глазах драгоценность, принадлежащая младенцу, была неприкосновенной. Софи то и дело принималась тихонечко скулить, жалея хозяйку, младенца, себя саму - и пропавшего вместе с графом Симона. У Регины слёз уже не было. Они все застыли, иссякли в ту ночь, когда она оплакивала Филиппа.
   Она снова ехала в Париж. Но кто мог ответить ей на вопрос, почему с каждым разом возвращение в столь милый её сердцу город было всё горше и тяжелей? Ах, какая глубокая, беззвёздная пропасть лежала между её первым путешествием в Париж из обители урсулинок, когда она, юная, наивная, восторженная девочка летела на крыльях мечты туда, где ждали её любовь и счастье! И даже когда она возвращалась с Луи из Бордо, она была всё-таки счастлива, не смотря на затяжную ссору с братом. Потому что тогда все ещё были живы, ещё тело её хранило тепло рук Филиппа, ещё до слуха её доносился раздражённый голос Луи и глаза её могли любоваться его чарующим лицом. Таким молодым. Таким живым...
   Что теперь ждало её в этом городе роскоши и порока, нищеты и любовных приключений, блеска дворцов и вони канав, волшебных стихов придворных поэтов и тёмных тайн луврских коридоров? И как примет он её дитя, ни в чём не повинное, ничего не знающее?
   Но ей во что бы то ни стало нужно было вернуться туда. Хотя бы вернуться. Чтобы постараться выжить или хотя бы достойно встретиться лицом к лицу со своими врагами и призвать их к ответу за гибель Филиппа и Луи. И самой заплатить по всем счетам.
  
  
   А потом запахи нечистот, гнили, горячего хлеба, апельсинов и пригоревшего масла, принесённые утренним ветром, оповестил её, что долгий путь окончен - Париж был перед ней. И вот уже показались вдали шпили соборов, засверкали на солнце стёкла витражей, тихим рокотом докатился будничный шум огромного города.
   Париж снова, как и три года назад, встречал свою блудную дочь, свою заплутавшую богиню. Повзрослевшую, ослабевшую от потерь, обожжённую горем. Свою гордую и упрямую Регину де Ренель. Сероглазую, белокожую, неукротимую и своевольную.
   Софи изумлённо смотрела на раскинувшийся перед ней город, как когда-то смотрела впервые увидевшая его юная Регина.
   - Мы дома, - тихо вымолвила Регина, готовая опуститься на пыльную дорогу и поцеловать землю своего Города.
   Господи, она бы всё отдала сейчас, чтобы оказаться на улице Гренель в своей спальне, увидеть доброе лицо Франсуазы, принёсшей её завтрак. Услышать доносящиеся из кабинета голоса Луи и Филиппа. Вернуться на год назад, всего лишь на один год назад хотя бы на одно мгновение. Вернуться назад...
   Они заплатили пошлину и вместе с цыганами беспрепятственно въехали в город. Их никто не проверял, ведь стражникам приказано было задержать ослепительную красавицу в дорогом наряде, на вороном аргамаке, в сопровождении огромного чёрного пса. Этакую Вавилонскую блудницу со Зверем. Никто не обратил внимания на двух бродяжек среди такого же оборванного, галдящего, тощего отребья.
   Регина рассталась с Рамиресом неподалеку от моста Мельников. Подарила цыганке, кормившей Кати, свои бесценные жемчужные серьги, Шарбона, уже привыкшего к табору, оставила Рамиресу.
   - Тебе он больше подходит. Вы с ним одной крови. А мне уже всё равно не летать, - тихо сказала она, обняла и поцеловала напоследок коня и ушла, не оборачиваясь.
   Мудрые, хранящие вселенскую печаль глаза старой цыганки долго смотрели ей вслед. Между ними уже всё было сказано. Любые дары и слова благодарности были бессмысленны и не нужны. Круг замкнулся. Четыре года назад цыганка предсказал ей жизнь. Теперь она видела её смерть.
  
  
   Никто не смог бы узнать в этой немолодой, очень усталой женщине блистательную графиню де Ренель. Никто. Кроме Этьена Виара. А именно он стоял на мосту Мельников, со зловещей усмешкой ожидая Её.
   Почему из всех мостов города он выбрал этот? Что остановило Этьена в его бесконечных блужданий от одних ворот города к другим, от одного моста к другому, от улицы Гренель до особняка Гизов именно на мосту Мельников - там, где Регина почти никогда не проходила? Он и сам не знал, почему с такой уверенностью остановился на набережной и стал просто спокойно рассматривать лица всех проходивших мимо людей. Его затуманенный рассудок впервые за долгие месяцы работал трезво и ясно, чувствуя приближение Судьбы. Всё это время он жил одной только мыслью - отомстить, избавить мир от этого дьявольского создания, от этого воплощенного греха. Он не верил во власть короля - деньги и связи Клермонов не раз спасали Бюсси от расправы, спасли бы и Регину. Он не верил во всемогущество Церкви - если Регина совратила и обманула его самого, столь любящего Господа, столь преданного идеалам своего ордена, что ей стоит отвести глаза инквизиторам. Эти невинные прозрачные глаза введут в заблуждение Папу и всех его кардиналов. Этьен твёрдо знал: какие бы обвинения не выдвигали против графини де Ренель и её дерзкого брата, какими бы карами не грозил им королевский и церковный суд, оба этих порождения Сатаны смогут выкрутиться. Слишком много могущественных и известных людей были замешаны в их интрижках, слишком любил Париж своего Великолепного Бюсси, слишком неотразима была красота Регины, чтобы так просто можно было от них избавиться. Покарать эту великую грешницу мог и имел на то право только он, Этьен Виара. Только он знал её душу, потому что только он любил её по-настоящему.
   У него была и ещё одна причина убить свою бывшую любовницу: её кровь могла смыть страшный грех прелюбодеяния и нарушения обетов ордена с его души. В воспалённом мозгу иезуита убийство Регины встало по значимости в один ряд с уничтожением ордена тамплиеров. Он знал, что рано или поздно она вернётся в Париж, потому что это был Её город, здесь она была в своей стихии и ни роскошь Сомюра, ни тихая прелесть замка де Лоржей не могли заменить бешеный водоворот мыслей, чувств и событий, обещание головокружительных возможностей и острый привкус опасности и греха, которые ей дарил Париж - город её первой любви, первых радостей и разочарований.
   Его покрасневшие от постоянного недосыпа глаза пристально всматривались в бредущих мимо людей, цепко выхватывая из толпы высоких тонких женщин, сверкающую медь волос, большие светлые глаза. Он потерял счёт времени и лицам, проплывающим сквозь него. Ему казалось, что он стоит возле этого моста вечность. Конечно, было вполне возможно, что в этот день она не появится в городе, или войдёт через другие ворота, пройдёт по другому мосту, мало ли их здесь. Но что-то неподвластное удерживало Этьена именно на этом месте, заставляло снова и снова вглядываться в чужие, ничего не значащие женские лица.
   И вдруг на землю рухнула тишина. Мир вокруг замер и в этой неподвижной тишине Этьен сначала почувствовал знакомый до последней ноты, тонкий манящий запах Её кожи. Едва уловимый колдовской аромат, заслонивший собой все остальные запахи осеннего дня в центре Парижа. А потом на Этьена надвинулось Её лицо. Чужое, незнакомое лицо, которое он поначалу отказался узнавать, потому что потускневшая, серая кожа не могла принадлежать Ей. И эти беспорядочно выбивавшиеся из-под платка неухоженные волосы, нищенская одежда, огрубевшие руки, застывшие в горькой усмешке губы, тонкие морщинки на переносице и на лбу - всё это не имело никакого отношения к той богине, которую столько дней Этьен напрасно искал на городских улицах. Но его измученное, обугленное сердце ничто не могло обмануть - от этой чужой, бледной женщины веяло чем-то знакомым, колдовским. Бедная одежда не могла скрыть царственной грации и никакие беды не могли склонить гордо вздёрнутой головы. Это была Регина де Ренель вне всяких сомнений.
   Да, Этьен ненавидел её. Он мечтал её убить. Он лелеял мечту о страшном возмездии долгие месяцы. И вот теперь, когда Регина была так близка и так беззащитна, он ничего не мог с собой поделать - первой его мыслью, первым порывом было упасть перед ней на колени и целовать землю, по которой она шла, запылившийся подол её платья, тонкие руки. Снова обнять, коснуться нежных губ, запутаться в мягком шёлке волос. Подхватить её на руки и унести прочь. Отдать целый мир за возможность быть рядом с ней. О, если бы в её светлых глазах мелькнула хоть тень радости, отблеск былой страсти!
   Но любимые глаза взглянули на него холодно и безразлично. Регина узнала его. И сразу поняла, ЗАЧЕМ он ждал её. И ничего не почувствовала. Ни страха, ни ярости, ни раскаяния. Тупое, тяжёлое равнодушие овладело ей и стало совершенно безразлично, жить или умирать. Что могла она дать своему ребёнку? У неё самой больше не было ни имени, ни земель, ни положения в обществе, ни могущественных друзей - ничего. И будущего без Луи и Филиппа у неё тоже быть не могло. Дитя любви было рождено не для счастья. И кто знает, может, если Регина принесёт в жертву свою жизнь, непонятный и жестокий Бог смилостивится над безгрешным ребёнком? Она на мгновение опустила ресницы и вновь вскинула на Этьена взгляд, в котором отчаянно сверкал теперь откровенный вызов.
   Всё произошло мгновенно. Так быстро и неожиданно, что никто, кроме Регины и Этьена, ничего не успел понять. Этого мгновения не смог уловить даже Лоренцо. Они шли навстречу друг другу, не отводя глаз и не сворачивая, не пытаясь избежать своей судьбы, и когда поравнялись, юноша стремительно шагнул вперёд и острым стальным кинжалом полоснул по тонкой, не умеющей сгибаться шее. Алая, горячая кровь выплеснулась ему в лицо, залила одежду.
   Случайные прохожие шарахнулись в стороны, кто-то закричал. Софи, державшая ребёнка, какие-то доли секунды в ужасе смотрела на Этьена, продолжавшего обнимать истекающую кровью женщину, а потом истошно завизжала. Регина вздрогнула всем телом, пытаясь не то последний раз вздохнуть, не то что-то сказать, и обмякла в руках своего убийцы. Глаза её, мерцавшие из-под длинных ресниц обманчивым серебристым светом, ещё жили, словно мятежная душа не желала покидать этот мир, словно неутолимая тоска, жившая в их глубине, была сильнее смерти и безбрежней любви. Горячая густая кровь струилась по рукам Этьена, а он всё никак не мог оторвать взгляд от живых глаз Регины.
   Через мгновение, длившееся вечность, огромная чёрная тень вцепилась в горло Этьена. Всё смешалось в один безумный, кровавый клубок: бездыханное тело Регины, упавшее на пыльную дорогу; Лоренцо, с утробным рычанием рвавший глотку иезуита; Этьен, в предсмертной агонии пытавшийся оттолкнуть от себя пса; визжащая Софи и зашедшийся в плаче ребёнок, выскользнувший из её онемевших рук и беспомощно барахтающийся в уличном мусоре.
   Прошло полминуты, как всё было кончено. Тело Этьена с разорванным горлом безжизненно распласталось на пыльной дороге рядом с телом Регины, и кровь их, медленно и тягуче растекаясь по земле, смешивалась в одну тёмную, горячую реку. Насмерть перепуганная Софи билась в истерике.
   Лоренцо тихо рыкнул на столпившихся людей, пошатываясь, подошёл к мёртвой хозяйке, лизнул её стынущую руку и завыл. Грозно и страшно. От этого глухого безысходного воя маленькая дочь Регины заплакала ещё громче. Пёс сразу же замолк, потянулся к ребёнку, обнюхал его. Осторожно сжал клыками одеяльце, в которое дитя было завёрнуто, и пошёл по мосту. Ребёнок тут же успокоился, заулыбался и потянулся ручонками к страшной окровавленной морде. Софи, всхлипывая и спотыкаясь, побрела вслед за собакой, потому что из них двоих только пёс определенно знал, куда им нужно идти.
   Несколько человек кинулись было за собакой, чтобы отобрать у зверя-убийцы беззащитного ребёнка, но Лоренцо так посмотрел на них налитыми кровью глазами, что у них как-то само собой пропало желание его преследовать. Прохожие расступались, пропуская странную и жутковатую компанию, больше похожую на видение из кошмара: огромного чёрного мастиффа с окровавленной мордой, бережно нёсшего в зубах свёрток с младенцем, и беспрестанно плачущую, дрожащую девушку. Лоренцо уверенно шёл вперёд, петляя по знакомым переулкам, бесцеремонно разгоняя с пути горожан, Софи медленно брела следом, даже не задумываясь над тем, куда он её вёл. В любом случае, пёс знал город лучше, чем она, никогда здесь раньше не бывавшая и не имеющая возможности даже спросить дорогу. Обречённая покорность судьбе легла на плечи Софи и девушка бездумно брела по узким улочкам, запинаясь за вывороченные булыжники, натыкаясь на встречных. Слёзы застилали ей глаза и всё, что она могла разглядеть - маячивший впереди чёрный силуэт собаки.
  
  
   В доме Гизов царили переполох и неразбериха, впрочем, в последние полтора года это уже стало привычной картиной. Кардинал Лотарингский принёс неутешительные известия о том, что покушение на Бюсси, по всей вероятности, состоялось и дерзкого графа всё-таки убрали с дороги. Отряд королевской гвардии был послан в Бордо арестовать Филиппа, который словно в воду канул. Графиню де Ренель также безуспешно разыскивали по всей стране.
   - Я видел, как вчера из дома Бюсси выносили портрет Регины. Тот самый, который писал голландец.
   - Зачем? - ошеломлённо спросил Майенн.
   - Если её не найдут в ближайшее время, то приговорят к казни заочно, en effigie. По улицам города пронесут её портрет и чернь будет бросать в него гнилые овощи, грязь и фекалии. А потом этот великолепный портрет, на мой взгляд, гениальнейшее творение мастера, сожгут на площади. Имя графини де Ренель будет предано забвению, всё её имущество, равно как и имущество графа де Бюсси перейдёт французской короне, - безжалостно пояснил брату кардинал.
   - Но... для чего всё это? - прошептал Шарль.
   - А ты до сих пор не понял? - усмехнулся кардинал, - всё это не более чем показательный урок нам, Гизам. Чтобы сидели и не высовывались. Чтобы помнили, кто в этой стране является королём и до каких пределов распространяется его власть.
   Екатерина-Мария сидела мрачнее тучи, никак не реагируя на их разговор.
   - Что делать? Господи, что нам теперь делать? - монотонно повторяла она уже битых четверть часа.
   - Нам-то что переживать? - не сдержался Шарль и ехидно прошипел, - Испанское золото самая лучшая защита от немилости французских королей, не так ли?
   Герцогиня бросила на него испепеляющий взгляд - Шарль только поморщился и небрежно отмахнулся рукой.
   - Шут гороховый, - процедила она в ярости, - меня испанским золотом коришь, а сам что же не поехал вместе с Филиппом?
   - Ты меня сейчас в трусости обвиняешь? - завёлся Майенн.
   Но их стычке не суждено было перерасти в очередную семейную распрю: в кабинет герцогини вбежал бледный, заикающийся дворецкий и, размахивая руками, начал что-то сбивчиво говорить, но сбился на полуслове и только выразительно ткнул пальцем в сторону улицы.
   Шарль, Екатерина-Мария и кардинал, не сговариваясь, кинулись к окну: перед особняком стояла тонкая, одетая в забрызганное кровью платье молодая крестьянка, а рядом с ней - грозный Лоренцо с шевелящимся свёртком в зубах. И то, что пёс был без своей хозяйки, могло означать только одно - Регина попала в большую беду. Скорее всего, её уже не было в живых.
   Екатерина-Мария тихо, без единого слова опустилась на пол - кардинал не успел её подхватить, настолько неожиданной была её реакция. Герцогиня была единственной, пожалуй, женщиной при дворе, которая НИКОГДА не падала без чувств. Сейчас она лежала на полу в глубоком обмороке, все краски словно в один миг стёрло с её лица неведомой силой.
   Шарль, не обращая внимания на сестру, вихрем вылетел из кабинета и двумя минутами спустя уже держал на руках плачущего младенца и охрипшим голосом созывал всю прислугу. Софи сидела прямо на мостовой, опустив голову, словно безвольная, сломанная кукла, а Лоренцо жалобно скулил, уткнувшись мордой в колено герцога. Преданный пёс выполнил свой долг - принёс ребёнка единственному человеку, которому доверял, и теперь рассказывал, как умел, о своём горе.
   В особняке домашний лекарь Гизов безуспешно пытался привести в чувства герцогиню Монпасье и тихо молился перед распятьем кардинал.
  

Эпилог

   Тела загрызенного собакой монаха и убитой им неизвестной женщины были похоронены на общественном кладбище для бедных. Бесследно исчезнувшая графиня де Ренель была осуждена заочно судом святой инквизиции по обвинению в колдовстве и наведении чар. Доказательств её участия в заговоре против короля найдено не было. Знаменитый портрет прекрасной графини был провезён по всем мостам города и сожжён на площади. Её земли отошли в собственность короля, имущество же погибшего при загадочных обстоятельствах графа де Бюсси, чьи останки были случайно найдены на берегу Луары, после долгих судебных тяжб были разделены многочисленными наследниками. Графа де Лоржа, погибшего при оказании сопротивления королевской власти, также заочно признали виновным в мятеже, все его владения также по закону отныне принадлежали короне. Шпионы короля, инквизиция и бог знает кто ещё пытались следить за Гизами в полной уверенности, что пропавшая графиня скрывается где-то не без их помощи, но ничего узнать так и не смогли.
   Почти десять лет спустя, в декабре 1588 года, после продолжительной "тихой" войны Гизов и Валуа людьми Генриха III был убит Генрих Гиз - его закололи кинжалом. Под Рождество точно так же король избавился и от опасного кардинала Лотарингского. Екатерина Медичи понимала, что теперь уже ничто не остановит герцогиню Монпасье, хорошо помнившую судьбу своей подруги, от страшной мести и осознание этого свело-таки её в могилу.
   Екатерина-Мария тут же вызвала в Париж своего последнего остававшегося в живых брата - герцога Майенна, все эти десять лет посвятившего воспитанию маленькой дочери своего друга Филиппа де Лоржа и Регины де Ренель. Смерть короля открывала перед ними блестящие возможности, они могли не только поквитаться за смерть старших Гизов, Регины и де Лоржа, но и завладеть короной. Они подняли Лигу на мятеж и Францию снова озарило зарево восстаний. Но Чёрному ангелу показалось мало, что Париж в середине лета оказался в осаде. Возле колыбели маленькой Кати она поклялась своими руками отправить в ад Генриха III (поговаривали, что королева-мать всё же обрела вечный покой не без её помощи). Герцогиня вновь воспользовалась их с Региной излюбленной тактикой и соблазнила молоденького монаха-доминиканца Жака Клемана, который и зарезал Генриха III. Но умирающий король всё же смог спутать карты Гизов, назвав своим преемником Генриха Наваррского. Екатерина-Мария рвала и метала, развернув в стране гражданскую войну. После нескольких лет мятежей и распрей Франция признала нового короля - Генриха IV.
   Гизам всё сошло с рук, впрочем, как и всегда. Кроме того, Шарль сумел добиться от нового короля, чтобы тот признал дочь графа де Лоржа законной наследницей имени и земель своего отца и злосчастного маркизата Ренель. Генрих IV был одним из самых благородных королей Франции и потому в память о красавице-графине исполнил просьбу герцога Майенна.
   София-Екатерина де Лорж, графиня де Ренель выросла в доме Шарля Майенна. Никто не ожидал от ветреника и бабника, вечного авантюриста Шарля такой трогательной заботы и нежной любви, которой он окружил дочь своей погибшей любовницы. Девочка воспитывалась, как маленькая принцесса, ни в чём не зная отказа, слушая вместо сказок на ночь бесконечные истории о своей прекрасной матери, отважном дяде и своём благородном отце.
   Девочка выросла очаровательным, умненьким, неожиданно скромным и беззащитным созданием. Ослепительной красоты матери она, к сожалению или к счастью, не унаследовала. Пожалуй, только хрупкая фигура и благородные черты лица напоминали о крови Клермонов. Ярко-синие, ясные, как летнее небо Бордо, глаза Филиппа де Лоржа смотрели на мир с её робкого, нежного лица. В остальном она была обыкновенной девушкой, избалованной, хорошо образованной, но назвать её ведьмой или богиней никому бы не пришло в голову. Екатерина-Мария за глаза называла её "Крушением надежд".
   Тем не менее, ловкий Шарль де Майенн весьма удачно выдал её замуж в 16 лет. За Анна де Жуайеза, породнив тем самым двух богатейших наследников. Видимо, какие-то скрытые таланты у дочери Бюсси всё же были, ибо она не только превратила младшего Гиза в нежного отца, но и сделала перебесившего к тому времени Анна примерным супругом и отцом семейства.
   Наверное, Регина бы долго смеялась, узнав, что её случайный любовник и верный друг женился на её дочери. По любви.
  

г. Тара

13 февраля 2003 г. - 15 октября 2009 г.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Святая Анжела Меричи, основательница религиозного ордена урсулинок. Урсулинки (Ursulines) -- женский монашеский орден, основанный в 1537 г. и поставленный под покровительство св. Урсулы. Сначала он состоял из девиц и вдов, не дававших обычных монашеских обетов и занимавшихся бесплатно воспитанием молодых девушек.
   Одна из ветвей древнего и знатного рода Клермон-Галлеранд - семейство Клермон д'Амбуаз, баронов де Бюсси.
   Вассал Дома Блуа Уго Амбуаз, основатель Амбуазской династии, с 1106 года правил практически всем феодом в долине Луары. Династия властвовала вплоть до правления Карла VII.
   Робер де Клермон (1256-1317) - сын Людовика IX и Маргариты Провансской, младший брат Филиппа III.
    Гальярда - старинный танец итальянского происхождения, распространенный в Италии, Англии, Франции, Испании, Германии. Это веселый и живой танец, берущий свое начало в народной хореографии, хотя наибольшее распространение получил у привилегированных классов.
   Пьер де Ронсар (1524 - 1585) - один из знаменитейших поэтов французского Возрождения, входивший в так называемую Плеяду поэтов.
   Маргарита Валуа, известная как королева Марго, дочь Генриха II и Екатерины Медичи, первая жена Генриха Наваррского Бурбона.
   Генрих Наваррский, ставший королём Генрихом IV в 1594 году. В феврале 1576 года, т.е. в начале событий, описываемых в романе, бежал из Лувра, чтобы возглавить армию протестантов против Генриха III.
   Франсуа Алансон, герцог Анжуйский, младший брат Генриха III, во время Пятой релиозной войны (1574-1576 гг.) выступал на стороне протестантов.
   Екатерина Медичи держала при себе большое количество фрейлин (по некоторым данным их число доходило до двух сотен), принимавшихся из числа привлекательных девиц дворянских родов. Этих фрейлин и называли "Летучим эскадроном", т.к. девушки выполняли особые поручения королевы-матери: соблазнить, узнать нужные сведения, достать компрометирующий материал и пр.
   11 июня, в день святого Варнавы открывалась ярмарка Ланди, длившаяся почти месяц и собиравшая на равнине святого Дионисия торговцев со всей Франции.
   Гийом дю Вентре - гасконский дворянин, приехавший в Париж в свите Генриха Наваррского, ставший одним из многочисленных, в большинстве своем забытых поэтов-воинов, поэтов-гуманистов Франции второй половины XVI века.
   Рене де Бираг (1506-1683 гг.) - кардинал и канцлер Франции, имел большое влияние на Екатерину Медичи. Непримиримый враг гугенотов.
   Поставец - столик для посуды на кухне или в парадном зале для выставленных золотых и серебряных, вермелевых братин, ковшей, кубков. Количество полочек определялось рангом хозяина дома (у барона - 2). В праздник тела Господня поставец устанавливали прямо на улице.
   5 июня
   Графиня де Гиш Диана д'Андуэн (1554-1620 гг.), одна из любовниц Генриха Наваррского.
   Фоссеза, фрейлина Маргариты Валуа и, по совместительству, любовница её мужа Генриха Наваррского.
   Жак Монтгомери (1550-1609 гг.) - соратник принца Конде.
   Герцог Майенн Шарль де Лоррен (1554-1611 гг.) - родной брат герцога Генриха Гиза, кардинала Лотарингского и герцогини Монпасье.
   Популярный придворный танец конца XVI в., у французской шаги плавные, медленные, грациозные, скользящие, у итальянской более оживленны, беспокойны, чередующиеся с маленькими прыжками. Вероятнее всего, свое название павана получила от латинского слова pavo, paon, что означает павлин. И действительно, танцующие павану как бы подражают паве, важно шествующей с красиво распущенным хвостом.
   Франсуа Вийон, французский поэт XV века, автор знаменитой баллады "От жажды умираю над ручьём", "лучший поэт Парижа", по мнению Клемана Маро.
   Екатерина-Мария де Лоррен, герцогиня де Монпасье (1552-1596 гг.), сестра Генриха Гиза, ярый враг Генриха III.
   Луиза де Лаберодьер, дочь господина де Сурж и д'Иль Руэ, одна из самых красивых фрейлин "эскадрона", при дворе больше была известна, как красотка Руэ. Любовница короля Антуана Наваррского, отца Генриха IV.
   Любовница принца Конде.
   Мятеж гугенотов в марте 1560 г., во время которого Екатерина Медичи и Гизы вынуждены были бежать из Парижа.
   Брат Генриха Гиза, главы Лотарингского Дома, некоронованного парижского короля. Вместе со страшим братом стоял у истоков Католической Лиги.
   Излюбленное место встреч парижских бретёров (вспомните "Трёх мушкетеров").
   8 сентября
   14 сентября
   1 октября
   Фрейлины Екатерины Медичи, известные своими любовными похождениями, в частности, Габриэль была долгое время официальной любовницей Генриха Наваррского.
   "Домашнее" прозвище Генриха Наваррского.
   Шарлота де Сов, фрейлина Екатерины Медичи, одна из многочисленных любовниц Генриха Наваррского.
   Старшие сыновья Екатерины Медичи Франциск II (1544-1560 гг.) и Карл IX (1550-1574 гг.) рано умерли. Последний, по всей вероятности, был отравлен мышьяком.
   Барон Рони (1559-1641 гг.), позднее герцог Сюлли, гугенот из окружения Генриха Наваррского, с 1599 по 1611 гг. - сюринтендант финансов Франции, политик.
   Клеман Маро (1496-1544), поэт Плеяды.
   Куранта - придворный танец рубежа XVI-XVII веков, итальянского происхождения. Куранта - танец торжественный, его справедливо называли "танцем манеры", горделивым шествием. Название куранты происходит от итальянского слова corrente, что значит течение воды, плавное, равномерное.
   Пьер де Бурдей Брантом (1535-1614 гг.) - французский мемуарист.
   Имеются в виду члены Католической Лиги
   Жан-Людовик герцог д'Эпернон (1554-1642 гг.) - фаворит Генриха III, политический интриган, впоследствии перешедший на сторону Генриха Наваррского.
   Короткоклинковое колющее оружие, являющееся дополнительным к основному длинноклинковому (шпаге, палашу и т. п.), обычно удерживается в левой руке. Часто снабжалось захватами, зубьями и ловушками для захвата и обламывания клинка противника.
   Фехтовальные термины "парад" - парирование, отражение удара, "рипост" - быстрый ответный удар.
   Амбруаз Паре (предп. 1509-1517 гг. - умер в 1590 г.) - выдающийся французский хирург XVI в.
   Аббатство Сен-Виктор, находившееся в начале века за городскими стенами, к концу XVI в. было разрушено.
   При европейских королевских дворах в средние века и в начале эпохи Возрождения было в моде иметь при себе ручных горностаев, хорьков и прочих мелких хищников. Существует мнение, что эти зверьки избавляли своего владельца от блох и вшей, кишевших в обстановке чудовищной антисанитарии на теле и одежде людей.
   Шестая религиозная война 1576-1577 гг.
   Остров в центре Парижа и район Парижа.
   Лука Антонио Джунта-венецианский печатник (XVI в.)
   Клеман Маро сокрушался по поводу того, что стихи лучшего поэта Парижа, приобретя популярность во Франции, печатались на бумаге очень плохого качества, зачастую с ошибками. "Среди славных книг, опубликованных на французском языке, не сыскать другой такой, которая имела бы так много ошибок и искажений, как книга Вийона. Меня просто изумляет, почему парижские печатники так небрежно относятся к текстам лучшего поэта Парижа," - писал Маро. (прим. автора)
  
   По легенде, сожженный по приказу короля Филиппа Красивого глава ордена тамплиеров Жак де Моле проклял перед смертью короля и всё его потомство и напророчил скорую и страшную гибель династии Капетингов и Валуа.
   Le charbon - уголь
  
   Квартал в Париже, где располагались бордели и жили проститутки.
   Ещё одна излюбленная резиденция Генриха III на Луаре.
   Лилия царственная, она же регина.
   Герцог де Жуайез (1561-1587 гг.) - один из фаворитов Генриха III. Был герцогом и пэром, адмиралом и губернатором Нормандии, погиб в битве при Кутра.
  
   Великий итальянский скульптор эпохи Возрождения, некоторое время по приглашению Генриха II работал и жил во Франции.
   Семья де Шатийон владела замком Блуа с 1230 по 1391 гг., когда Ги де Шатийон передал графство герцогу Луи Орлеанскому.
   Френсис Волсингэм (1530-1590 гг.) - крупный дипломат времён Елизаветы Тюдор, выполнял наиболее деликатные дипломатические поручения королевы Англии.
   1 марта 1562 отрядом герцога Гиза были убиты в местечке Васей молившиеся кальвинисты; это послужило сигналом к открытым военным действиям.
   Кабинет - вид мебели с ящичками или отделениями, где располагались предметы туалета, письменные принадлежности, колоды карт, драгоценности. Ренессансные кабинеты украшались полудрагоценными камнями, в большой моде во Франции были кабинеты на немецкий манер.
   В то время папским легатом был Антонио Поссевино, один из виднейших членов ордена иезуитов.
   Средневековый врач, алхимик.
   Печатный дом в Венеции
   Покровительница Парижа.
   6 декабря
   2 февраля - Сретенье Господне. В этот праздник обычно на улицах и площадях Парижа перед публикой выступали менестрели.
   24 февраля
   Маленький, круглый, чуть накрахмаленный воротник - дань испанской моде.
  
   Король Франции Генрих II умер от случайно раны, полученной на рыцарском турнире.
   8 сентября
   И бог пусть не вмешивается.
   Х. Мариана - один из теоретиков ордена иезуитов
   большой пехотный двуручный меч, кон. XV - нач. XVI вв.
   двуручный меч-шпага с длинным, жестким клинком преимущественно треугольного сечения, предназначенный для пробивания доспехов мощным колющим ударом (немецкое название эстока - Panzerstecher-означает буквально "панцирепробойник").
   кривой короткий меч с сильным скосом обуха. Был распространен в Европе в XIV - XV вв.
   турецкая сабля, оказавшая большое влияние во время турецкого нашествия XV века на форму европейских сабель. Собственно говоря, "килич" по-турецки означает "меч" или "клинок" вообще.
   разновидность сабли, появившаяся в Венгрии и бытовавшая в Богемии и Германии в XVI в. Клинок короткий, изогнутый, однолезвийный, сужающийся к острию. Роль черена играет стержень, загнутый в виде петли, обращенной к лезвию. Использовался крестьянами и ремесленниками. При работе дюсаком на руку надевалась толстая кожаная рукавица.
   большая, часто двуручная сабля. Специфическое оружие "Марковых братьев". Один из первых профессиональных союзов "мастеров меча". Был основан в Нюрнберге: "Общее братство Святой и Пречистой Девы Марии и Святого и могущественного князя небесного Святого Марка", или, сокращенно, "Марковы братья".
   Никола Реми (Ремигий) - судья в округе Лоррен, приговоривший к смерти 900 ведьм.
   Знаменитый "Молот ведьм" Крамера и Шпренгера, настольная книга инквизиторов во время процессов над ведьмами.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   318
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"