- Ха-ха, забавно. Но никого здесь нет, и слишком тихо, только вот этот писк... - мечтательница оглянулась, сморщилась. - Ты слышишь? Покажись! Откуда он идет? Немного действует на нервы. Так я пришла? Как здесь встречают?..
- Мне жаль... Но у тебя не вышло... Но, если сможешь, ты прости....
Она нахмурилась:
- Пффф. Что? Ты, видно, шутишь? Давай, явись! Я долго добиралась...
Но этот мерзкий свист как будто надвигался...
- Ну прекратите... Я прошу... - она старалась улыбнуться. - Пока прошуууу, но стоит прекратиииить... Эээээй. Кто свистит?! Довольно!
Никто не отвечал ей.
Ушные перепонки уже едва справлялись. Звук быстро нарастал.
- Нет! Прекратите! Посмотрите - я пришла! - она почувствовала, что ведет себя так жалко. Она! И так при них... В мыслях возник образ дочери. Та совсем юная, с огромным круглым пузом. А рядом старший сын и тот бездарный толл! Отец семейства... Ха-ха-ха! И обнимает их. - Будьте вы прокляты! Идиоты... - Ненависть к дочери за то, что в ней не оказалось гена мечтателя. Презрение к этим низким радостям. Быть матерью. На большее та не способна! - настолько мерзко, что появился привкус горечи во рту. И подступила тошнота. Мечтательница закашлялась, ей не вздохнуть, и свист!.. Она схватила голову. Пальцы сжимались и деревенели, нарастала боль. - Вы не сделаете это со мной! Только не со мной... За что?.. - простонала она. Но руки не слушались: сила мечты побеждала желание жить. - Вы что не видите, кто я?! ФУ-У-У-У!!! ХВАТИТ!!! - Свист раскаленными спицами вошел сквозь ушные раковины прямиком в мозг. Взрыв, и в мгновение вновь разлилась тишина.
- Почему так случилось? - раздался вопрос.
- Она не подошла. Она другая, - с грустью излился чей-то голос.
- Но разве так должно быть? - спросил кто-то юный.
- И так случается.
- Печальная мечта, - промолвил некто.
- Я сожалею, - сокрушился мужской бас.
Десятки, сотни голосов вступили в разговор. Каждый раз звучал новый мотив, ни разу не повторяя предыдущий:
- Я плачу...
- Она успела промечтать?
- Не точно.
- Успела, к сожалению...
- Беда.
- Мы виноваты?
- Все, как есть.
- Не стоит сокрушаться.
- Все же стоит.
- Мир стерпит все...
...и разговор не утихал годами, пока не высказался каждый, кто здесь был...
***
Из палаты Воллдримской лечебницы, где была в родах Магдалена, раздался первый крик Элфи. Он пронесся по коридорам, возвестив о приходе в мир нового человека. Это случилось на исходе зимы, а точнее - последней февральской ночью, семь с половиной лет назад. Разбушевавшуюся погоду тогда, как будто утихомирил этот крик, и мягкая морозная тишина опустилась на город, как бывает в преддверии чуда. Лишь малыши-смерчи притворялись, что не слышат. Они игрались снегом в узкой улочке у одного из домов, недалеко от центра - в старой части города.
Всего час спустя в просторной палате Магдалена Смолг смотрела на новорожденную. Ее родители и муж Генри были рядом. Магдалена нежно поцеловала дочку в крохотную щеку:
- Посмотрите, у нашей Элфи глаза, как летний луг!
- Ого - зеленые! Они действительно зеленые! - изумилась бабушка.
- О, чудная мечта! Моя девочка. Моя Элфи! Я верю: ты будешь счастливой! - Генри Смолг поднял малышку вверх, а потом аккуратно опустил. Кроха уместилась на ладонях отца. - Малютка, а какая красивая!
Уже на утро Элфи в сопровождении близких отправилась домой. Букет незабудок в такт дорожным ухабам качался в руках у ее мамы. Генри вырастил цветы в зимнем саду специально для любимой жены. Голубые бутончики раскрылись точно в эту ночь, будто специально к рождению Элфи, хотя привычно открывались солнцу и теплу. Кто-то посчитал бы это совпадением, но только не члены семьи Смолг. Ведь они знали толк в чудесах!
Автомобиль катился в Зюжно - район, где жили богатеи; к воротам роскошного особняка на окраине Воллдрима.
Город еще не знал, что в доме семейства Дриммернов всего за двенадцать минут до рождения Элфи, Вольга Дриммерн явила миру еще одного младенца. Суровые тучи бил ураган, вырисовывая страшные узоры на небесном своде, а за окном метался снег, сквозь который едва различались соседские окна. Казалось, небеса пытались вырваться из плотного строя облаков, будто догадывались, что вскоре им предстоит встретить появление Элфи. В этом яростном противостоянии стихий без плача пришел в мир мальчик. Его подняли с пола, завернули в коричневую наволочку и положили на изломанный годами матрац.
- Как мы его назовем? Ты куда? Не уходи... - позвала Вольга мужа.
Константин обернулся:
- Потом... Я подумаю потом... - и вышел прочь.
Малыш, рожденный в буре, долго оставался безымянным.
Лишь ровно год спустя это изменилось. Никто из домочадцев не вспомнил что день особенный, а соседка Дриммернов, ругавшая во дворе своего и без того зашуганного пса, истошно кричала:
- Замолчи, глупый! Что с тобой? Харм, ив дудиг! Харм, заткнись!
Ее ворчливый старикан-муж орал не тише:
- Уйми эту тупую собаку! Надоела бешеная...
Крики соседей испугали малыша, и тот заплакал. Он кричал, захлебываясь слезами, но никто не брался его пожалеть, успокоить. Не выдержав, мать сказала:
- Ты прямо как Харм: визжишь без причины! Харм!
С тех пор ребенка стали звать 'Хармом', поначалу, чтобы выказать недовольство плачем, но позже имя приросло к нему навсегда.
На старофоландском языке, ныне почти позабытом, слово 'харм' означает 'тихо'. Имя привычно произносилось родней с упреком или претензией. Мальчик другого отношения и представить себе не мог, отчего вел себя тихо, как и должно человечку, названному 'Хармом'.
Шли годы. Харма - третьего из сыновей Дриммернов - поселили в бывшей кладовой. Других комнат к тому времени не осталось. Раньше в тусклом помещении два на три метра в банках разных размеров красовались всевозможные соки и варенья, пряные засолы, а под потолком висели вяленая рыба и куски говядины. Как же давно это было! Но об этом позабыли даже его родители. И еще до рождения нынешнего хозяина комнаты. Теперь, казалось, будто в доме всегда царила нужда.
В так называемой детской у входа стоял сундук с покатой крышкой, загораживающий дверной проход на половину. Емкий, повидавший века. Рядом треногая табуретка. Сундук служил столом и шкафом одновременно, а напротив расположилась кровать, точнее полка от стены к стене, раньше служившая для банок, на которую настелили сложенное вдвое старое одеяло из ваты. Мало обстановки. Но больше и не влезло бы. Единственное оконце над спальным местом выходило на въездные ворота и дорогу. Шумную, со стертым до грунта мощением. Летом окно едва пропускало солнечный свет, а зимой без особых преград сквозь щели в раме пробиралась стужа. Щели были настолько велики, что в некоторые Харм мог просунуть палец. Холод частенько заставлял Харма скручиваться в комочек и греть дыханием замерзающие ручонки.
Он жил в доме, полном людей: мать, отец, старшие братья, и младшая сестренка - большая семья, но посторонние люди. Возможно, Харм был красив или хотя бы мил, но разве тут разберешься? Никто не научил его следить за собой.
Отрастающие волосы Харм отпиливал тупым ножом, когда они начинали свисать на глаза. Ногти отгрызал, пытаясь уснуть. А ветхая куртка и брюки наконец сравнялись с его ростом, и в ветреную погоду не трепетали на нем, как знамя на флагштоке. В доме все так ходили: дырявые штаны и юбки как должное смотрелись на Дриммернах. Порой, казалось, семья скиталась или жила где-нибудь в лесу и только недавно выбралась в мир людей. Новые штаны и рубашки покоились в шкафах и сундуках, как говорится: 'на потом'. Однако 'потом' никогда не наступало. Здесь только планировали зажить 'по-человечески' или хотя бы просто зажить, но почему-то все время откладывали.
У Харма, неухоженного и погруженного в тяжелые мысли, все же было чему позавидовать: большие синие глаза и длинные ресницы. Только не хватало в них искры детской любознательности, не было в них и надежды.
Конечно, в семье Дриммернов любили порядок. К уюту и красоте, правда, это не имело отношения. Важна была сама работа: уборка, чистка посуды, раскладывание и перекладывание всего с места на место, по полочкам, по шкафчикам. А на дворе: метелки, лопаты, тяпки, грабли... Одна лишь работа - бесконечная работа. И, что удивительно, трудовая круговерть у Дриммернов никогда не заканчивалась. Всегда находилось нечто, не дающее покоя матери, требующее немедленного исполнения.
В таком темпе выделить минутку на Харма и других детей было просто невозможно. Такие вот семейные дела.
Детство Элфи складывалось иначе. В любви, заботе близких она расцветала и наслаждалась жизнью. К семилетию волосики Элфи превратились в густые черные локоны. Эти вьющиеся кудри и непослушный вихор каштанового цвета, были в точности как у ее мамы Магдалены. Элфи еще кое-в-чем походила на нее: смуглая кожа, пухлые губы и длинные пальчики, под стать пианистке.
Но вот зеленые глаза, круглый нос и крохотная родинка на щеке, напоминающая ежика. А еще эти ямочки на щечках. А озорной характер! А неумная энергетика! О, это было только ее.! Ох, эта милая улыбка, как взаправдашнее оружие поражало окружающих, и те безропотно исполняли прихоти Элфиных ямочек.
Малютка Смолгов, сидя у камина в объятиях отца, слушала, как бабушка читала ей книжку о волшебниках, гномах или маленьких эльфах, полюбившихся Элфи больше других. Она представляла себя их королевой, доброй повелительницей, красивой и справедливой. Бабушка виртуозно изображала книжных персонажей: и скромных, и бойких. У нее выходило так правдоподобно и жуть как захватывающе!
Бабуля в роли птички приседала на корточки и, причирикивая, клевала зернышки из рук 'эльфийской королевы'. Но, лишь она оказывалась в роли прекрасной царевны-лебедя, тут же горделиво вскидывала голову и грациозно проплывала, шелестя юбками. Да так плавно, что казалось, скользит не по полу, а по воде, и ноги ее в этот момент будто превращались в лебединые лапки.
Дед Элфи, Петр Либель, слыл заядлым путешественником. Посоперничать с этим его званием могла лишь его супруга Елизавета. Ох, будоражили они наш мир! А сколько они пережили! Дед красочно описывал приключения, примешивая к рассказам остренькое чувство юмора. Они успели посетить отдаленные территории Африки, Южной Америки, Австралии и Азии, сотни островов, десятки вершин, бесчисленные водные просторы... Актерский талант бабули превращал рассказы о путешествиях в настоящее театральное зрелище. На такое представление приходили посмотреть даже соседи!
Однажды, когда бабушка Елизавета читала перед сном веселую книжку. Внучка приподнялась и спросила:
- Бабушка, а это правда, что мечты сбываются, но только не все и не всегда?
- Не совсем так. Мечты сбываются не у всех.
- Как это?
- Они сбываются только у настоящих мечтателей!
- У настоящих? А кто такие настоящие мечтатели?
Бабушка рассмеялась и заглянула в книгу:
- Глава три 'Приключения в пригороде Зеландера', - Элфи обрадовалась и упала назад в подушку, а бабушка продолжила читать...
А что же Харм? О чем он говорил с родными?..
Харм никогда не слышал об эльфах, колдунах и феях и даже не знал, что есть на свете сказки! Мир так огромен: не хватит жизни, чтобы улицезреть все его красоты. Для Харма же он ограничивался куском земли вокруг старой хижины, в которой он когда-то родился. Дальше двора Дриммернов Харм не выходил. Грусть уже не сжимала детское сердце от радостей, время от времени будоражащих округу. Радостей, которые мальчик никогда не знал. Праздники и веселье проходили мимо, пролетали прочь по дороге за оградой, вместе с многочисленными автомобилями и ленточками, шарами и смешливыми вскриками горожан.
В своем крохотном квадрате мира в двадцать девять соток, покрытых мамиными огородами, он бродил, поглощенный угрюмыми мыслями. Что происходило дальше мальчишку не трогало. Пытливый взгляд давно потух.
'Хоть провались!' - то и дело свербело в его голове, когда в очередной раз Харма ругали.
Хотелось зарыться глубоко в нору, чтобы никто его не видел, чтобы не видеть никого...
Но не только Харм - никто из Дриммернов - не смел мечтать о чем-то большем, существующем где-то там, куда взору не добраться.
Мама боялась, что станет еще хуже, и выказывала об этом опасения. И действительно вскоре являлась беда и перекраивала ход их жизни на свой лад. Быт и отношения в семье сворачивали в негодное русло, в еще большие проблемы и лишения. Харм сам давно заметил, что притягивает несчастья. Его страхи и дурные мысли неизменно воплощались. Посему он давно свыкся, что жизнь тяжелая и грустная, и принимал это как само собой разумеющееся.
А еще мама частенько говорила, будто Харм и есть причина всех бед в доме. Впрочем, она могла сказать это любому из своих детей. Харм мучился от таких слов и в какой-то момент отстранился, в глубине души надеясь, что так несчастий станет меньше. С тех пор малыш почти не говорил. Только исполнял мамины поручения.
Так взрослели два человечка, Элфи и Харм. Неподалеку друг от друга. Один - счастливый, другой - пораженный печалью. И разве можно сказать, что жизнь несправедлива? Ведь мир не навязывает свою волю человеку.
Дети пока не знали столь очевидных законов мироздания, и потому Харм пребывал в унынии, а Элфи, видя во всем только хорошее, пролетала по жизни, оставляя позади себя умиленные улыбки и тонкий аромат незабудок.