В апофеозе своего творчества Фридрих Ницше метафизически сливался с Солнцем. Точнее, вначале оно просто приближалось, заливало жертвенным огнём сад, террасу, тусклую нешумную комнату, где чинился то ли поздний обед, то ли ранний ужин, затем его закатный и унылый узор вспыхивал с полдневною силой, потом наступало забвение и приходила Смерть. А, возможно, начиналась новая жизнь. Кто знает. Будем как Солнце, по-юношески призывал седой поэт в серебряной пудре. Все когда-то каждый по-своему веселились над пропастью. Вспомним, солнце взорвалось в голове у персонажа "Дьяволиады". То самое Солнце при жизни угнетало Во, Цвейга, Пруста (любили ночь). Человечество спасают гении, последних распинает окружение. Бессильные философы хотели в жизни иной быть, к примеру, камнями, тихо лежать в дорожной пыли, созерцая юдоль.
У поэтов другие мечтания, жить andante они не могут. В среде творческой пророков также побивают камнями. Меня порадовала статья "Ницшеанский акафист", автор которой рассматривает "Космополис архаики" как межконфессиональную литературно-церковную рукописную Библию. В принципе подобный взгляд не отличается экстравагантностью. Архаический налёт в книге прячет новые пророчества. Пророков не жалуют, убивают, значит, следует спасаться под некой личиной, нужно притвориться мёртвым, безопасным. Сколько ж мистической пудры в тысячестраничном томе? Очень много. Перманент накладывается едва не на всякое слово. Цель проста: попытаться обмануть преследователей, чтобы успеть сказать необходимое. Литература (в условном понимании) пророков не корреспондируется в том числе с великой мировой классикой, поскольку она и не литература вовсе. Именно к пророчествующим слетается вороньё, именно над их головами кружат тёмные и огненные многокрылые стаи. Вороны всегда летают стаями, их держат под низким Солнцем с определённой целью. Пророк-одиночка, преждевременно распознанный в толпе неофитов, будет мгновенно истреблён. Слушайте осенние крики ястребов - жертвы молчат.
Эзотерический посыл избранных глашатаев низких иль высоких истин (в чём и заданность, определённость) узнаваем, как притаиться, спрятаться. Да никак. Найдут красные закатные волки. "По разорам небесной юдоли всё равно от волков не уйдёшь". Архаические в "Космополисе архаики" даже литии, литании, мессы, они древнее и старше известных по канонике церковной. Солнца в книге мало, его практически нет, хотя автор с Солнцем и сливается. Но для читателя щедро и торжественно рассыпаются звёздные бриллианты. Магия ночного мира космополиса обворожительна, страшные, нередко ужасающие картины в новой эстетической вселенной воспринимаются спокойно, с лёгким сердцем, хотя, повторим за немыми и молвствующими, более тяжёлого письма в русской литературе не найти. Однако тяжёлая лира Есепкина по сути эфемерна, последняя из эфемерид. Правда, её эфирное благозвучие истребительно для губителей. Аваддон, адники всех оттенков порхают из страницы в страницу, они ищут. Найдут ли? Жертвы в гибели, найти не могут разве одного. Август, благословенный август струит свой роскошный огонь над миром и Вселенной литературными. Мессию ищут, а он только что и бросает пустые чернильнички вкупе с пудреницами в отражения неотражаемых. Если церковники ополчатся против книги за явную ревизию христианских догматов (ещё вспомним Салмана Рушди с "Сатанинскими стихами"), её в жёлтых и белых лилиях вознесут до небес масоны и спиритические магистры. Вновь одно допущение. Стоит ли пророческий слог вносить в пергаменты, покорные разным огням. Уж если Мессия пригласил всех на последний Август, позвал, кликнул истребителей, к чему печаль? И станем веселиться, литии слушать, акафисты внимать. Его равно убьют, всегда так в палестинах убивают пророков. Суть вновь же в ином. Учитель сумел бежать инферны, погони прокажённого Ада, серных жал бесноватой тьмы, теперь его можно лишь убить, его уже нельзя предать.