Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ВОДА
Жизнь словно чай: она не надоест.
Вы замечали: пресыщает кофе.
Душистый чай душе близнец по крови -
так завершить строфу имею честь.
Она - вино: она всегда пьянит.
В ней бриллиант, янтарь, рубин и яхонт -
то, что приводит прямиком на плаху,
но все-таки расцвечивает дни.
Она - вода: иссякнуть ей дано.
И ею до конца не насладиться.
И будет жизнь сочиться, как водица,
хотя в колодце обнажилось дно.
Вода вберет в себя и мед, и соль -
жизнь то горчит, то вновь бывает сладкой.
И яд в ней растворится без остатка,
сыграв однажды роковую роль.
ГОРОД БЕЗ СОФИТОВ
Я понимаю город так:
бегущая рекой брусчатка
куда-то вниз. Подвал - чердак -
кафе... дежурная тетрадка.
Я что-то пью и что-то ем,
и дымные стихи слагаю,
в которых прячется за всем
нагроможденьем быль нагая.
И на меня в кафе глядят
вполне супружеские пары,
юнцы с глазенками ягнят,
субъект кудрявый в джинсах старых:
детали это, не пустяк -
артист, возможно, и бродяга.
Я понимаю город так:
дорога вьется из оврага
наверх - и попадаешь в центр.
Заиндевевшие трамваи,
коленом скрипнув на кольце,
со звоном в небыль убывают.
Среди распаханных снегов
скульптуры там честны, как звери.
И ты проскальзываешь в двери
подвала мыслей и стихов.
ВЕТЕР ИЗДАЛЕКА
И стала бы она простолюдинкой,
ходила бы - святая простота -
с рассвета и до сумерек с корзинкой
по улицам, бульварам и мостам,
и зелень предлагала всем пугливо -
фиалки, что с Монмартра, не для нас.
А мимо лошадь с заплетенной гривой
катила бы плетеный тарантас.
Как будто прошлой жизни атрибуты
за окнами увидела сейчас.
Она - в полуботиночки обута -
глотает щи в трактире при свечах
и слушает запальчивые речи
и ругань. А потом, в себя придя,
бежит к дверям, набросив шаль на плечи,
под взглядами тоскующих бродяг.
Порою оживают эти сцены -
каких-то пьес, романов и картин.
И для стихов моих они бесценны,
как ветер для плывущих бригантин.
НИЧЕГО...
У него ничего за душой, только мир да кровать.
Мир в окошко на кухне увидеть и спать сладко-сладко.
У него и молитвы-то всей - про могилку слова
и про то, что пора уже красить наверно оградку.
У него даже сердце давно ни о чем не болит:
шелохнется чуть-чуть и замрет под рукой, словно кошка.
Вот досадно ему, что опять подоконник в пыли -
протереть его тряпкой и выгнать на улицу мошку.
У него и рассказов-то, может, на часик-другой,
как увел он чужую невесту, влюбившись навеки.
Мол, певунья была и с косой... ну и что? Ничего...
И вздохнет тяжело, задрожат подбородок и веки
А потом, как в тумане, вся жизнь. Все не то и не то.
Ничего удержать не смогли ослабевшие руки.
У него и любви-то осталось на боли глоток.
И терпение есть переждать полстолетья разлуки.
КОГДА-ТО
Когда я сидела на подоконнике,
высоты немного боялась.
Доярки по небу несли подойники.
Сушились подушки и одеяла.
Сосед просил у мамы деньги.
Она его в последний раз жалела.
Старьевщик увозил тряпье на телеге.
Было жестко и затекало тело.
Я записывала какие-то фразы,
не считая их вовсе никчемными.
И поэтом не была ни разу.
Мне хотелось гулять с девчонками.
Но подруги мыли полы и посуду:
прилежны были и скромны.
Ветры майские приносили простуду
и рокот первого грома.
Возвращался из сада папа - на ужин.
Утром снова ему в дорогу.
Сывороткой голубели лужи.
И счастья было ужасно много.
НА ХОЛОДНОЙ НАКОВАЛЬНЕ...
На холодной наковальне
выковали тонкий месяц.
Облака заночевали
снова в незнакомом месте.
Как петух проснется первый -
солнце разольется воском.
День качнется грустной зеброй -
в арестантскую полоску.
А когда наступит лето,
станет день большим жирафом
с шеей, к яблокам воздетой,
а ногами - в сене ржавом.
РЕЙС ПО РЕЛЬСАМ
Когда помчится скорый поезд -
к тебе, к тебе, к тебе -
тогда бояться будет поздно
нехоженых небес.
Следить я буду из окошка
за сменой облаков,
и среди них моя дорожка
протянется легко.
И буду мчаться я в вагоне -
туда, туда, туда -
где нет ни боли, ни агоний,
и тихая вода
небесных рек прохладой манит.
Растает солнца лик,
дорога кончится в тумане.
Нет рельсов. Все, тупик.
Толпа попутчиков случайных
усядется в бурьян.
И кто-то выйдет в поле с чаем,
а кто-то будет пьян.
- Мы не доехали, нечестно, -
воскликнет паренек, -
давай вернемся, так чудесно
пожить еще денек.
И над толпой сгустятся тучи,
вот-вот - и хлынет дождь.
Как тяготит любая участь,
когда другую ждешь.
Пройдутся люди вдоль вагонов,
а двери заперты.
И все поймут, что это зона
немыслимой черты.
Тебя куда-то не пускают,
и нет пути назад,
как будто на глухом вокзале
тисками ты зажат.
И снова тронутся вагоны.
Домой? Скорей, скорей...
Но люди оторвут ладони
от запертых дверей.
СОЛНЦЕ
Солнце старательной золотошвейкой
вкось вышивает весну.
Снова иду кружевною аллейкой,
грусти давая уснуть.
Мимо несутся в коробочках люди
по городской мостовой.
А вдалеке на серебряном блюде
озера рыбарь живой.
Словно кусочки гигантского торта,
строги слоями дома.
На полотенцах лугов распростертых
замерли чада мамаш.
Вот он - несет мне цветок одуванный -
мальчик весенних кровей.
Солнце склоняется над вышиваньем -
новых цветочков в траве.
УЛИЦА
Я никак не разберусь,
как здесь солнце крутится.
Тени, словно сердце - грусть,
наполняют улицы.
Но за угол поверни -
все полно сияния.
В общем, улица сродни
сердцу россиянина.
То бурлит, а то тиха...
То пряма, упрямица,
то, хитрюга, в лопухах
где-то затеряется.
Ночь гуляет напролет,
утром в церкви молится.
А бывает, что умрет
тихо за околицей.
ЖЕНЩИНЕ
И ступать ей в следы от сапог золоченых солнца,
на рассвете вставать, на закате стелить постель.
И за место под облаком розовым не бороться,
и не мчаться куда-то, преследуя чью-то цель.
Ей - лучиной - не рвать непроглядную тьму в темнице,
только - деревом - бросить к ногам утомленным тень.
И домой поспешить, если солнце уйти стремится.
И не рваться к закату - к своей огневой черте.
ЛЕТО И ТЕЛО
Пышным цветом расцвело прекраснотелье,
блузолюбие и голое подбрючье,
шляповатость головы. На самом деле,
летом люди откровеннее и лучше.