Федорцов Игорь Владимирович
Лобное место

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая часть "Радуги над полем павших". Продолжение "Путеводной нити".
  Лобное место.
  
  ...и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем.
  Первая книга Моисеева. Бытие, гл 6.
   Ad notam.
  
  1. Кайонаодх. Левый берег Плейсы. Поле Киардха.
  
  Леерд, тяжело, с покряхтыванием, поднялся с колена, огляделся сверху донизу и кисло скривился. Видела бы его сейчас родимая матушка. Вразрез общепринятому, винтенар осенился большим пальцем правой руки - земля ей пухом! Покойница желала видеть сынка писарчуком или хлебопеком. В самых потаенных мечтах - церковным дверником. Не пропадет кровиночка, притулившись к слугам Господним. Не сложилось. Много чего не сложилось в жизни Леерда. Иначе не стоял бы заляпанным с ног до головы кровью, за сто верст от родительского дома, от которого поди ни головешки, ни камешка не осталось. Не дышал бы запаленной лошадью, не лупал глазами по сторонам на мертвяков. Вокруг, и близко и поодаль, на легком взгорке и за взгорком, в буйном вереске и на глинистых проплешинах, тела погибших майгар и подчиненных ему служивых. Тех, кому нынче крепко не повезло. И тех, кто самонадеянно мнил будто горцы бьются, что баба коромыслом машет. Вот сучьи вскормыши и махнули. Посчитать один к двум выйдет. Насчет драки майгары парни не промах. Не из самых-самых, до лютых северян далеко, но и не полоротые, послушно глотки под чужую сталь подставлять, за свою кровь чужой богато не стребовать. Стребовали.
  Винтенар привычно отер меч о правый рукав. Левша он. Сколько отец не шпынял за леворукость, не переиначил. Ловчее ему левой, что поперду гороховую хлебать, что хер держать, что головы людские рубить.
  − Управились, − выдохнул Леерд и сплюнул под ноги тягучую зеленую слюну.
  По молодости пристрастился жевать кат. Хитрая "травка" помогала взбодриться. Особенно в начале службы. Увидишь вывернутое нутро беременной бабы, детишек нанизанных на колья или деревеньку вырезанную и пожжённую, где из живых только мухи на трупах, сердце заходится. Ночи не спишь, поквитаться грезишь. И так их и эдак и через так. Дуростью, словом, маешься. А пожевал листочек, в голове легкая хмельность, в теле бодрость, и все похую! К дальнейшей службе готов и годен.
  Служил винтенар давненько. Спроси, самому покажется полвека. И солоно приходилось, и медово. В горах мерз, в степях Худдура гнил, в рейды хаживал, за собственной смертью гонялся. Многих схоронил, со многими куском последним делился, крепкое товарещество свел. Свое мнение о других не скрывал, но и встречное спокойно выслушивал. В кругу соратников слыл человеком простым, незаморочным. Вопросов напрасно не задавал, по пустякам не задирался, и задирать себя не позволял. Приказы свыше выполнял вдумчиво, инициативу проявлял разумную, лестью начальство не обхаживал, в глаза не заглядывал, голодным псом не ластился. Уважать его уважали, даром что левша. По делам и воздаяние. Денег займут беспроцентно, в кабаке угостят честь по чести, шлюшку попользовать предложат за счет общества.
  − Подох, курва! - перестал возиться с раненым противником Квигл и несколько раз, зло и напоказ, воткнул клинок в землю, очистить от крови. Под железом цокнул камешек. Попортил клинок сопляк. Тряпки не нашел отереть. Покойников вокруг на десяток возов. Хошь о бархат, хошь о кожу оружие обиходь. Нет, без выебону нельзя, геройской придурью страдать.
  − Надо было оставить, − заметил Аренц форсистому дурачку.
  На лучшего мечника сотни жутко смотреть. Доспех посечен, левая сторона лица вспухла и заплыла синяком в багровую крапинку. Подтоком копья-уаке приложили. А ну, как лезвием угадали?! От головы бы только нижняя челюсть осталась, а в ней язык и зубы.
  Мечник зажав оружие подмышкой трясущимися от усталости руками, сунул в рот веточку ката. Жуя, яростно задвигал подбородком. Сейчас полегчает. Попустит. Даст вздохнуть легче, стоять уверенней.
  − Кому надо? - сразу пузырит Квигл. Почитай полгода на ножах друг с другом. Бабий подол кого хочешь разведет. Раньше в друзьях-приятелях ходили. За один стол садились, из одной чашки ели, из одной кружки пили. Теперь по разным углам держаться. По хер граница, по манду рубеж. Тьфу! Смотреть тошно!
   − Кому-кому?.. Кха-кха... Попам... Кха-кха.... Кому еще?.. Кха-кха..., - харкает Фенс кровью пропоротого легкого. Левую руку кожаным ремнем перехватил, кровь унять. В тряпки укутал, рану закрыть. Напрасные старания. Не прирастет подрубок.
  С винтенаром Фенс недавно. До этого четыре года в горах отслужил. Ни в чем особенно не проявился. Берегся. Весь срок. Нынче, вот, оплошал. Против троих встал. Не мудрено оплошать. Надобно шестируким уродиться, справиться. Или Святой Элии выручить, широкой юбкой от недругов прикрыть.
  Леерд дернулся опять крестное знамение наложить. Обошелся без крыжмы*. Теперь-то чего? Дело сделано, обратно не отыграешь.
  − Ну, раз попам, пусть сами и ловят, − готов Квигл перечить всем и каждому.
  Гонор в сопляке пополам с дуростью. Кураж поймает, не остановить. Девки таких любят. И смерть тоже. Долго не заживется. Сам подставится ‒ никто не заплачет, а вот других подставит, многие горя хлебнут. В гарнизонной сотне половина женаты и мальков имеют. Хер при пизде - детишки в избе.
  − На кой попам майгар? - подошел Грид, завертывая в платок добычу. Нарезал с горцев ушных колец. Некоторые и в ноздрях носили. В Инхорне по майлю с ювелиров возьмет. Леерд мечника не любил. Нутром не переваривал. Не уважал. И брезговал. Что от чужого поганого рта, облизанной ложкой хлебать, что с этим рядом находиться.
  Гриду не очень-то и досталось. Наплечник помяли, у наруча ремешки лопнули, отвалился. Видом ‒ он тут всех положил, так употел ратиться.
  − У попа и спроси, − скалится Квигл, кивая в сторону.
  Леерд только сейчас вспохватился, действительно, приставленный к ним попик убеждал добыть пленников. И попугивал, дескать, от самого Великого Викария указание. И сулил. За живого или живых деньгу немалую отвалят. Только в схватке не деньги входу - кровь. Вот и расторговались. Десять майгар против его двадцати усиленных опцией лашских хольдов... по итогу тридцать один, с попиком до кучи.
  Винтенару не до пленных. С оплатой неясности, а возни много. А поп-то вооон там, вереск пузом примяв, лежит. Словил стрелу - и все! Некому спросить с них за нерадение и грозиться викарием или еще кем из высокого столичного начальства.
  − Какого хрена тут делали? - оглядел травяное безбрежье Грид, приложив руку ко лбу, закрыться от солнца. День ныне яркий, взор слепит.
  − Рейд... кха... готовили. Малон.. кха-кха... по их, − поясняет Фенс. Толковый он все-таки мужик. Жаль мертвый. Не прямо сейчас. Не доедет до своих, до лекаря. До заката отойдет.
  ˮНе ладно как-тоˮ, − до рези в глазах пялился Леерд в окружающее пространство, в неубывающем беспокойстве. Всматривался, будто отыскивал оброненную дорогую брошь. Не пропустить. Но почему такое паскудное чувство, пропустит. Непременно пропустит. Не добили кого? Не может такого быть.
  Вытянул шею, привстал на мыски. Наступил на мертвого горца, повыше сделаться. С тем же успехом. Живые, мертвые и в трехстах ярдах, над почти идеальной ровностью поля - два-три легких взгорка не в счет, торчит Киардха, еще Лиа Фалем величаемый. На черном боку многочисленные белые пятна-оспины. Над разогретым камнем легкое марево. Из-за движения воздуха, казалось оспины слабо двигались, а сам камень сонно дышит.
  "Привидится же," − подивился винтенар зрительному обману. Обману ли? Разное про Лиа Фаль рассказывают. Правду ли? Сунуться проверять желающих мало сыщется.
  ‒ Паскуда! ‒ ругался Аренц обирая горца.
  Есть с чего ругаться. Мертвый майгар все еще сжимал в руках уаке. Вокруг него "ромашка" хольдов. Считай в одного пятерых выхлестнул, прежде чем самого упокоили.
  − Закончили? Оглянулись? Отряхнулись? Двинули тогда, − приказал Леерд, отсекая тревоги и беспокойства. Пустое видимо. С бою не остыл, враг мерещится. Пролитая кровь ум и глаз дурит.
  − А с этими? - спросил Грид, кивая на ближайшего мертвого соратника, от глотки вскрытого. Ребра торчат растопыренными пальцами - мясо с них слупилось. Сердчишко крохотное, с кулачок, в желтого жира пятнах, венами перевитое, телепится еще.
  − Некогда дохлятиной заниматься. Мимо Кирса будем, обскажу монахам, − пообещал винтенар, окрестием слово скрепив. Не шибко он верующий, но уважения ради. - Подберут.
  На то у него и лычка, о живых думать. О мертвых пусть думает Всевышний. Они теперь в его воинство перешли, к нему на довольствие приписаны.
  "И службу нести, и яйца скрести," - и пожелание и жаль-кручина о павших соратниках.
  − Братия денег затребует, − предупреждает Аренц. Ему ли не знать. Расстрига. - Привоз, обмывание, отпевание, погребение....
  − Грид... кха... ушей побольше... кха-кха... нарежет, − подначивает Фенс, сдерживая кашель. С бороды кровь утирает. - Им долю... кха... выделим.
  Квигл поддержать поданную идею, резко, без выдоха, отрубил голову мертвому майгару. Подхватил за волосы и швырнул сослуживцу. Взнос в общую казну сделал.
  ‒ Обдери. Пропустил.
  Грид жадюга из жадюг. За фартинг удавится. Или удавит. Серьгу не срезал, выдрал с куском плоти. Сунул в узел к остальной добыче.
  − Камерарий Эккер рассчитается, − не согласен мечник и озирается еще какой недогляд исправить.
  ˮНе всех обобрал... К дальнему краю не пошел...,ˮ
  Что ты будешь делать! Не отпускало Леерда беспокойство. Не он один беду чует. Верно не обманывается в подозрениях. Неладное что-то. Сходить все-таки глянуть? Или отправить кого? Осмотрел живых. Если горцы поблизости, хотя бы десяток, верная смерть. И минуты не сдюжить.
  − Протухнут... кха... ждать... кха.., − духарится Фенс, но видно - плох совсем. Речь тянет, головой тяжелеет, на бок оползает.
  ‒ Ничего, долежат, ‒ грызется Грид. Хабар взял, остальное гори огнем, полыхай пламенем!
  − Неспроста майгары здесь, − делится Аренц беспокойной мыслью.
  Верно подмечено. Горцам в такую даль переться, интерес нужен. Пограбить ближе могли. И уходить с награбленным ловчей. В горах за ними не угонишься.
  − Может их Йеш Губастый сосватал? − озвучивает Грид свою догадку. Ходил такой слух, империя к майгарам людей подсылала, дружить звала против Асгейрра. Будто мирно жили. Горцев упрашивать не надо за мечи взяться. Им любой день повод, любой иноплеменник враг.
  − Сосватал и сосватал! - Квигл картинно с подбросом, убрал попорченный клинок. Рожа довольная, что у отъевшегося к зиме барсука. ‒ Кровь она у всех одинаковая. Теплая, соленая да красная. Голубой и сладкой ни у кого не встречал.
  Гляньте удалец выискался. Одного и то не держал, пятился.
  − Это да, − швыркает зеленую слюну Аренц. Моргает медленно. Захорошело вою. − Другое дело, чьей больше окажется?
  Подсел к Фенсу. Тот через силу не валился улечься. Глаза прикрыл. Тяжко ему. Смертно.
  ‒ Покажи беду, ‒ участлив помочь хольд боевому товарищу. ‒ Перетянул херово. Кровь сочит. И намотал целую куклу. Не новик вроде, спеленал.
  ‒ Сойдет, ‒ вяло протянул Фенс здоровую руку помочь ему встать.
  ‒ Как скажешь, ‒ согласился Аренц и ударил припрятанным шабером прямым в сердце.
  Придержал дергающееся тело. Узкое лезвие отер, острие облизал. Уважил покойника.
  Поднялся, глянул на винтенара. Остальные ему побоку, объясняться.
  ‒ Мучился бы дольше. А выжил бы, на шею матери сел. С калечного какая старухе помощь?
  ˮТвоя правда,ˮ ‒ понимающе кивнул Леерд.
  Кровянил закат за дальним краем поля. Ветер морщил и гнал зыбь по макушкам трав. Поднималось в небо и терпеливо кружило крикливое воронье. Богато собралось. Северной стороной крались, не различишь кто. Волки ли, псы ли.
  "Всем хватит," ‒ это не о сейчас. О ближайшем будущем думалось винтенару.
  
  
  2. Место не определено. Предположительно Кайонаодх.
  
  Степнячка настороженно вступила в комнату. Быстрые рысьи взгляды по сторонам. Бело и чисто как в храме. Слева окно. Судя по макушке разросшегося клена второй... третий этаж... Высоковато прыгать. Виден краешек соседней крыши. Если карниз длинный, можно попробовать перебраться. Плохо рама узкая, легко не протиснуться.
  Справа креденца. За стеклом и слюдой дверок, по полкам, посуда. Дорогая. Белой расписной глины. Такой нет даже у рубасы - главы рода. Ближе стол. Ваза с фруктами. Кувшин с вином. Тарелки. Миса накрытая крышкой. Умопомрачительный аромат жареной рыбы. Подсвечники с восковыми толстыми свечами. Яркими и пахнущими медом. Под ногами цветной длинноворсовый ковер. Пушистый, мягкий, что шкура годовалого медведя. Терпела не поддаться искушению разуться и ходить, но все равно поддалась. Сбросила башмаки встать босиком. Щекотно и приятно.
  У фронтальной стены кровать с резными ножками-столбиками и под дорогим, двойным балдахином. Прозрачным шелковым и плотным, с золотом и вышивкой, парчовым. Дорого. Богато. Отталкивающе и привлекательно.
  Из-за спины Балджан на середину комнаты вынырнул мужчина. Он расслаблен и занят разглядыванием собственных ногтей. Скусил заусенец, сплюнул, чуть ли не в тарелку. Вопросительно глянул на степнячку. Чего ждешь, замерев пугалом?
  Ни обнимашек, ни речей, ни здравия, ни лая матерного... Бой. Быстрый подшаг, ударить кинжалом. До безумия острым и жадным до крови.
  ‒ Железа у тебя не будет, ‒ легко перехвачен удар, выкрутить кисть, отнять оружие. Саму девушку отшвырнули на пол, кинжал бросили на стол, расколотив носатую чеплагу с соусом. Густая жидкость расплылась и тягуче закапала с края.
  Балджан прытко - "хлыстом", вскинулась на ноги. Повторить нападение, вытянула из волос длинную заколку-стилет. Полированный конус с цапкой. Годная вещица лишить жизни зазевавшегося противника. Мужчина не зевал.
  ‒ Тебя осмотрят с ног до головы. Во все складки и дырки заглянут, ‒ проинформировали степнячку и вторично, жестко опрокинули, отвесив полновесную плюху.
  В голове муть, в ушах звон, в глазах мельтешение мух. Стряхнув наваждение, вскочила. Схватила подсвечник, воспользоваться тяжестью литья, сокрушить кости и череп. Смять ненавистную рожу, как сминают скалкой хлебное тесто.
  ‒ Боже мой! Ты просто неуклюжая корова! ‒ перехвачен удар, заблокирован пинок, пресечен захват, остановлена подсечка. Балджан отлетела на стул. Вместе с ним опрокинулась на спину, неуклюже задрав ноги.
  ‒ Двигайся! ‒ поторопили девушку подняться и продолжить нападать.
  Разбила кувшин о край стола, залила скатерть и ковер вином. Атаковала верткого и умелого противника острым венчиком глиняного горла, гожего резать и колоть. Дотянуться выпустить кишки, проткнуть гортань, разрисовать щеки и лоб кровавыми зигзагами.
  Каторжные усилия не поддаваться буйной фантазии, обуздать клокочущую ярость. Не торопиться. Действовать верно. Результативно. Успешно.
  ‒ Время идет! ‒ избежал рассечения мужчина. Он почти не сдвинулся с места. Колыхнулся камышиной на ветру, избегая напасти. Прогнулся гибким рогозом, от смертельной напасти.
  Степнячка не сдавалась, старалась. Широкий полосующий замах. Рядом, но мимо. Повтор с подшагом. Не достала! Выпад! Заблокирован. Двинули пятерней в грудину остановить и уронить. Ударом сапога выбили оружие в потолок. Схватили за ворот вздернуть кверху, едва не вытряхнув из одежды.
  ‒ Нет у тебя ничего. Действуй! Ну!
  За удар... За неудачную попытку травмировать пах, болезненный тычок, отправить Балджан спиной в креденцу. Отвалились сломанные дверцы, посыпались полки, зазвенела хрупкими осколками дорогая посуда.
  На ощупь выбрала кусок битой тарелки. Грозный, но, в общем-то, бесполезный.
  ‒ Дольше возишься, меньше времени убраться. Почти не останется. Ты же хочешь вернуться к своим? Обратно в Песчаные Рыси тебя не возьмут. Честь уронила. А замуж отдадут запросто. Детишек рожать от жолана (инородца). Говорят полукровки красивы и умны. Не в маму будут.
  Скорчил рожу, намекая на себя любимого и замечательного.
  Дать волю чувствам, накопившейся злости и обиде, начать последний бой. Безоглядный. Наплевав на полученную науку.
  Атака. Со звериным рыком. С бабьим желанием вырвать глаза, изодрать лицо, исцарапать, покусать.
  Ей снова досталось. Оплеуха левой остановить под удар правой раскрытой ладонью. Областью между большим и указательным пальцем. В горло. Сбить дыхание.
  Стоп всему! Воздух! Его нет! Высохли и сдулись легкие, сжало желудок, заметалось сердце. Дышать! Дышааааать!
  Степнячка рухнула на колени. Стукнула себя в грудь. Раз, другой. Схватилась за шею мять. Ну! Ну! Ну же!
  - Эххх! Эххх! - дёргано, с усилием, втягивала воздух по каплям. Мало. Почти ничего. Руки рвут ворот. Убрать малейшую помеху вдоху!
  Мужчина постоял, нависая грозой. Обреченно - ну, что воительница? поморщился и мило улыбнулся.
  ‒ Жулдызым (звезда моя), я пригласил тебя на охоту, но похоже придется организовывать твои похороны. Роль суйекши (омыватель покойника) мне не нравится. У меня нет кошмы завернуть твое тело. Я не пою жоктау. Не читаю ыскат и не собираюсь перевозить твои кости в сёре. У меня не будет времени даже на аманат жерлеу (временное захоронение). Все это означает, твоей плотью насытят псов в крепостном рву. О перерождение не приходиться мечтать. Великий Тенгри не любит неудачников даже из Песчаных Рысей.
  ‒ А тебя он любит? ‒ прорычала степнячка, негодуя на собственное поражение. Полное и безоговорочное.
  ‒ Я и есть он! ‒ мужчина лучился удовольствием говорить. Вразумлять бестолковую ученицу. ‒ Для тебя, - отпустил наигранный смешок. - Некоторые, для удобства, зовут меня Локус. Другим ближе Лукос. Третьим - Люфтаз. Какое выберешь? - Улыбаясь мужчина обмакнул большой палец в пролитый соус и облизнул его. - Мммм! Недурно, - макнув вторично, предложил облизать Балджан. - Попробуй!
  Вполне достаточно возобновить безнадежную схватку.
  
  
  3. Туат Лафия. Дорога на Дойвиц, к монастырю Святого Хигга.
  
  Обоз тащился сквозь чахлый березняк по узкому извилистому проселку. Двое верховых в голове, еще двое за ними, пять телег в середине, четверо замыкающими. Конские копыта месили липкую грязюку. Колеса ухали в дождевые лывы, едва ли не по оси, и застревали. Дружно, под раз-два взяли! надрывая пупы и спины, пачкая руки и лица, натужно, колымагу вытаскивали и двигались дальше. В обозе поголовно обряжены в широкие плащи с капюшонами. Подпоясаны вервием с разлохмаченными концами. У кого на шее, у кого на локте, болтаются четки. Не малые, обихода обычных богомольцев, а большие, таскать по белу свету паломникам. Обоз и обоз, ничего примечательного. Сколько их встречается по осенним дорогам в поисках приюта на зиму. Божьи скитальцы. Святые люди. Грехи чужие отмаливают, свет веры несут в темные души. Новости разносят, что собаки блох. Лошадки, что странно, под седлами боевые, семижильные. И в упряжках ‒ боевые. Приученные к свалке, драке и железной яростной звени накоротке. Попадись обоз опытному глазу, сколько бы вопросов возникло! С чего кому-то рядиться в монастырские ремуги и впрягать дистрееров, изображая из себя богомольную братию. Но такой глазастый на проселке не встретился.
  − Послушайте, Дезли, у меня возникли сомнения. Верите ли вы в бога? - жевал имбирный пряник Зонг, угостившись у приятеля. Крошки падали на плащ и прилипали к волглой от дождя одежде. Как такую дрянь грызть? Зубы только ломать. И пальцы клейкие делаются, противные. Ни зад почесать, ни нос потереть.
  - Всемогущего и Единого?
  - А какого еще? - изображал элиец праведника. Получалось до смешного достоверно. Того гляди вспыхнет проповедью.
  − С чего вдруг усомнились? - отозвался круадец, отрываясь от созерцания вселенской серости, сырости, дорожной грязи и дорожных луж. Дезли не любил непогожее время, если не проводил оное под теплой крышей. Странная неприязнь для человека, большую часть жизни крыши вовсе не имевшего. Заделаться домоседом не позволяла редкая неуживчивость, отсутствие пристанища и службы, относительно честно заработать денег на четыре стены, в них осесть постоянно. Отсиживаться в снег и слякоть.
  − Не вдруг.... Но бросить нищему монету и тут же его зарубить?.. Это не вяжется с божескими заповедями вдолбленными мне в родительском доме. Не убий и все такое... Заканчивая тридцать шестой страницей.
  − Вы обучены грамоте? ‒ Дезли придержал лошадь. Первая телега, в очередной раз утонула в грязюке. На ней грузом покойный прот. Даже после смерти Арисий докучал людям рийи.
  Возница не дожидаясь спрыгнул с козл, подтолкнуть. Ему уже спешили помочь, не задерживать остальных.
  ‒ Предложите читать вам на ночь Святое Писание? ‒ гордился Зонг умением складывать буквы в слоги, слоги в слова, слова в предложения. Познавать смысл и избыточно обременяться знаниями, по большей части практической ценности не представляющими.
  ‒ Поражаюсь вашей усидчивости, - восхитились грамотеем. - Тридцать шесть это тридцать шесть страниц. Почему столько, а не пять или сто сорок?
  ‒ Дальше неинтересно. Там под заповедью не возжелай, нарисована голая баба. Первая голая баба мною увиденная, − откровенен Зонг. - Хоть и не вживую..., − бруги грызнул пряник, рискуя лишиться передних зубов. − Днем я книгу читал, а вечером, под одеялом, мучился страстью рукоблудия.
  ‒ Тяга к прекрасному похвальна, ‒ не осуждал круадец своего компаньона и приятеля.
  ‒ Вы про чтение?
  ‒ И про него тоже, ‒ не стали попрекать грешника невинной слабостью.
  Им, слабостям, подвержены все от мала до велика, особо заостряться и раздувать из лягушки вола.
  ‒ Вы не ответили... За что раскроили бедняге черепушку? - не отступался Зонг выведать логику поступка. - Судя по разлетевшимся мозгам, не глупый парень.
  - Вот именно, - отнюдь не хвалили содержание попорченной головы.
  - Что вот именно? - желали определенности и ясности в убийстве ближнего. Нищий ничем не мешал.
  − Разочаруетесь очевидностью, - предупредил Дезли, затягивая ответ элийцу.
  − Я? Разочаруюсь? Пффффф.... Последний раз со мной подобное непотребство случилась, когда я из собственного дома переехал на житье в конюшню. Греть руки, ноги и задницу в свежем конском навозе. Бррррр!
  - Не ели же, - не увидели зазорного в рачительном использовании скотского дерьма. Умение приспосабливаться одно из востребованных, прожить дольше в скудной на блага и неприветливой среде.
  - Жрать я ходил на псарню, - поделился Зонг воспоминаниями счастливого детства. - Слава Всевышнему, вашими пряниками там не кормили.
  Дезли на подначку не отвлекся. Прибывал в легкой рассеянности, присущей людям уверенным в своих действиях, но озабоченных быть верно понятыми окружающими.
  ‒ Что же вас примирило? - спрошено у элийца, не отвлечь, а подготовиться к ответу.
  - С чем?
  - Вы помянули последнее разочарование.
  ‒ А! Святое Писание. Создатель родился в яслях, а я в них ночевал! Чувствуете родство? Не абсолютное, но весьма близкое. Сказал бы духовное, но это прозвучит нагло и претенциозно.
  ‒ А вы чувствовали?
  ‒ В основном безбожно мерз и хотел жрать. И да, чувствовал. Нюхал скотское ссаньё и навоз.
  - Дышали одним воздухом..., - оценили обоснованность общности с Всевышним.
  - И еще узнал для чего встает хер.
  - Жизнь преподает только необходимые уроки.
  - Все же... Для чего швыряться золотом и тупить сталь о лобную кость божьего человека? - желалось Зонгу получить ответ. Всему есть причины и следствия. По крайней мере должны быть.
  ‒ Прямо-таки божьего?
  - Усомнились?
  - А вы нет?
  ‒ Он что-то нес невразумительное о Господе, - припомнил Зонг, пытаясь получить подсказку, разобраться в причинах святотатства. Чинить расправу на паперти, не рискуют ни отъявленные безбожники, ни попы. Круадец даже не колебался. - Может он хаял, а вам не понравилось?
  ‒ О нем беспокоитесь? - тронулись ехать дальше. Телегу вызволили из грязевого плена и обоз двинулся по дороге, в нескончаемый дождь.
  ‒ О нем беспокоится поздно. Я о золотой марке! Мое жалование за два месяца прежней службы!
  − Я бросил ему марку..., ‒ готов объясниться Дезли.
  − Заранее оплатили выбитые мозги? ‒ перебили рассказчика, высказать что-то вроде порицания за неуместную расточительность. - Ни чье содержание черепной коробки не стоит таких денег. Даже Святого Колумба. В любом приличном шинке вам подадут свиные, бычьи, бараньи извилины за седмину от растраченной вами по чем зря суммы. Но то блюдо. А тут яство выплеснуто просто на мостовую!
  − ....а хнычущий паразит сунул марку в рукав, - продолжал круадец прерванную приятелем речь. За неучтивость не попенял. Сам страдал подобным. - Не поглядев в полглаза, что ему подали.
  − И...? - не прослеживалась для Зонга логика в поступке Дезли.
  − Либо ему всякий раз бросают золото, либо монета его не интересовала вовсе, - дано элийцу предварительное пояснение.
  ‒ Либо он поторопился её спрятать от чужих глаз, ‒ предложили более правдоподобный вариант поведения обитателя паперти. - Драки между нищими происходят чаще диспутов в университете Кэффы.
  - Вы посещали университет? - не особенно восхищены фактом покорения науки. Книжная ученость вещь спорная. Навязывает полагаться на чужие авторитеты и опыт, затеняя и опровергая собственные.
  - Бордель недалеко от него. Дочери Плоти. Отличное было место, пока туда не завезли сузак.
  - Триппер по нашему, - понимают разочарование приятеля. Утраты привычного болезненны по определению.
  - Знаете наречие Санглаха? - несколько изумился Зонг. В его спутнике немало секретиков. Оказываться узнать их, мало сидеть за одним столом, делить общий угол и пользовать шлюшку в складчину. Необходимо долго путешествовать дорогами поздней осени, мокнуть под ливнями и снегами.
  "И жрать имбирные пряники."
  Необязательное условие, но тоже показательное.
  - Торчал в Халангзаре полгода, - нисколько не рад прошедшей службе круадец.
  - А я десять месяцев, - преисполнен понимания элиец, выпавшему счастью выживать дикарем в местах, где дикость преступила все мыслимые границы общественного устройства и понимания человеческой сущности. Она, дикость, настолько расширила горизонты дозволенности, что прямо-таки тяготела к божественности. Необычное ощущения, когда ничего не довлеет, сдерживать врожденные и приобретенные наклонности. Ни мораль, ни закон, ни вера.
  - Весьма запоминающее место, - не ударились, но отказались от воспоминаний, несущих откровенный негатив.
  - Мы отвлеклись... Спрятал он монету и в чем грех?
  ‒ Там были другие? Прятать?
  ‒ Не было, ‒ признал Зонг с набитым ртом. Последний кусок велик, протолкнут в глотку. Пришлось запить из фляжки вином из монастырских запасов. Оказывается попы не дураки. Вердеш не пьют. Им руфете подавай и риоху. Сволочи!
  − Для нищего у него слишком холеные руки, ухоженные ногти и упитанная морда. Он достаточно чист, не смердеть хлевом и помоями. И под тряпьем шелк, не завести вшей, - выдали ряд подробностей, очевидно в спешке ускользнувших от элийца.
  − Следил? За нами? ‒ сразу осознал Зонг важность им услышанного.
  − В пользу кого, - поправили спутника, задать направление совместной обеспокоенности.
  − Хмм... И вы сделали вывод, его интересовали исключительно мы?
  − В обозе полно денег, ‒ напомнил Дезли, протягивая спутнику пряник. ‒ Жаль вы не осилили Святое Писание дальше тридцать шестой страницы. Весьма сурово и красочно порицают людское корыстолюбие и тягу к стяжательству. Не укради! - указали за спину на объект непременных сторонних поползновений обездолить.
  − Мы люди руки и воли рийа Элори, − приведен круадцу правильный по смыслу, но смешной по сути аргумент. - У нас зад прикрыт ордонансом с прописанными полномочиями. Охранная грамота и индульгенция, действовать с позволения короны и во благо ей без стеснений.
  ‒ С рийей мы рассчитались, - совсем другое беспокоило круадца. Единомышленники на то и единомышленники понимать друг друга без лишних преамбул, но мысль свою кратко пояснил. - Кесарю кесарево и оно отдано.
  То, что звучит здорово, используют при удобном случае. Не впасть в ненужное и неуместное многословие.
  Зонг не удержался, повернулся в седле, глянуть обоз.
  - Вы удивительно подкованы для подобных обстоятельств, - похвалили круадца, но как-то насторожено. Еще не подозрение, но рядом. Где нахватался?
  ‒ Стараюсь соответствовать. Если не в курсе, бруги обязаны блюсти веру, нести её свет ближним, посещать церковь еженедельно, прослушивать проповеди и исповедоваться, - предупредил Дезли о наложенных на них повинностях.
  - Еженедельно? - запустил Зонг угощением в птичку на кусте. В пернатую живность не попал, но сбил с ветки дождевые капли, красиво разлететься им по сторонам.
  - Если вам жалко пары лишних майлей для священника, то да.
  ‒ Лишних? - не приемлет элиец кощунственных для себя трат. Отобрать у одних попов, раздать другим? С какого счастья?
  ‒ И я о том же! - понят Зонг спутником.
  ‒ Вернемся к проломленной вами голове, - откатил тот разговор к интересующему событию. Поставить в нем точку.
  ‒ Вернемся..., - задумался Дезли, выразиться понятней. Не суметь изъясниться коротко и ясно, сыграет дурную шутку. Тебя устанут слушать и смысл слов ускользнет. Придется повторять. Многих это раздражает. Заставляет чувствовать умственно неполноценными.
  ‒ Как понимаю, есть еще что-то, кроме сытой рожи и шелковой рубахи, ‒ призвали круадца не скрытничать. Момент подходящий. Дождь, дорога, обоз... Посторонних никого. Удобно все разногласия решить любым удобным способом.
  − Рийя не вызывает у меня должного доверия, безоговорочно принимать и следовать её воле, - выложил Дезли.
  − Тоже самое она скажет про нас, - объективно замечено Зонгом в ответ.
  - И будет от части права, - согласен Дезли. Как ты, так и к тебе. Всегда найдется что предъявить. В их случае, долго искать не придется. Упрятано под тряпьем на телегах от посторонних и статуса отчуждения короне не имеет.
  - Гибель маршалка тому пример. Он жмур, а мы почему-то нет. Чем не повод Блаженной коситься в нашу сторону? - прозорлив элийц на неприятности. Щекотливая тема еще не раз всплывет, послужить поводом требовать с них объяснений, притянуть к Суду Танов.
  - Рийи самой следовало придушить Ива подушкой в собственной спальне.
  ‒ А он туда был вхож? - очень сомневался Зонг в близких отношениях Элори и теперь уже покойного маршалка.
  ‒ Могла бы и зазвать. Политику не сделаешь сидя в сортире на королевском стульчаке. Она... я о политике... продвигается за столом переговоров и пиров, - загибал Дезли пальцы не сбиться со счета и ничего не пропустить. - В подвалах тюрем и казначейств. На войне и в походе. В спальне и всяческими кривляниями в спальню заманить или хотя бы её обещать. Но никак не стоя раком в брошенной базилике, с молитвой на губах, посинелых от холода и голода.
  - Святые везде глухи.
  - Я о рийи! - поправили элийца.
  − Клоните, место промеж ляжек Блаженной вакантно, и от того внутренняя и внешняя политика туата не сформирована окончательно? ‒ прозвучало до нельзя ехидно.
  ‒ Политике никогда не может быть задано окончательное направление. Важнее, кому её вести? И куда? И рийю и политику. Но и это так себе... Где мы с вами во всем этом блядстве?
  Взгляд илийца проследовал за жестом Дезли. Ладонь кверху, полукруг... "Все это" предлагали или убирали из-под носа?
  - На данный момент, как видите, на дороге, под дождем и ветром, - и огорчен и обеспокоен круадец.
  Зонг долго не отвечал. Ответ требовал основательного подхода. Приятель правильно подвел к острой проблеме несоответствия результатов их усилий к их теперешним положению.
  "Бродячие псы. Чуть лучше нищего с паперти," - малоутешительная мысль, подкреплена осознанием, бруги они заделались вовсе не волей благодарной им Элори Блаженной. Порадоваться бы легко пришло. Но у поговорки весьма мрачное окончание. Легко ушло. Следовательно, опять дождь, дорога и ветер. И это не худший вариант. Головы разбивают не только побирушкам.
  
  
  4. Туат Хюльк. Эсбро. До полудня.
  
  Солнце только проткнуло горизонт, а жизнь в замке вовсю кипела и бурлила. Волей риага Дуанна чествовали гонца от тана Дьюсса, признавшего над собой властную длань Амаля-младшего. Под окнами донжона расставили наспех сколоченные из сосновых плах столы. Собрали нехитрую снедь, щедро подали вино. Били свиней и баранов, жарить на открытом огне, угощаться скворчащим от жара мясом. Повсеместно счастливый гомон человеческого праздника. На разгуляй приглашен каждый и всякий. И даже охрану на стене не обделили едой и выпивкой. Не до поросячьего визга наесться-напиться, но жаловаться грех, не обжали.
  ‒ Перепьетесь, шкуры сдеру, ‒ грозился мессир Веронн, обходя и проверяя посты. Обещания он всегда выполняет. Уж что-что, а в этом дотошен старый кобель. Можно сказать, друг друга отлично поняли, договоренности неукоснительно соблюсти.
  Риаг к торжествам не одет. Не его это. Он в легкой рубахе, домашних штанах и деревянных сабо на босу ногу. Зябнет у окна, наблюдая гуляния через приоткрытый ставень. Заманчивый запах мяса обостряет голод и ему банально хочется жрать. До стола с закусками от вчерашней трапезы пару шагов, но он терпит. Бесцельно, без пользы, ни для чего. Вопреки и назло. Себе. Но допускает мысли - другим.
  Пнув дверь, устроив в комнате сквозняк, вошли. Без доклада, без стука, без дозволения. По-свойски. Дуанн поежился, обхватил плечи, согреться. На вторженца не отвлекся.
  "Фрайх," - слово ассоциировалась со слюной во рту, смачно плюнуть. - "В меня." - тоже ассоциация. Еще более болезненная, чем вторжение без приглашения.
  ‒ Любуешься? ‒ спросили у риага, становясь рядом и распахивая ставень шире, улучшить обзорность на людское гоношение и окончательно заморозить легко одетого наблюдателя.
  Веронн с самого начала настроен против праздника. Какие гуляния? Дел невпроворот, людей мизер, денег скудные крохи. О том он говорил вчера и готов напомнить сегодня. Дуанн не согласен слушать, думать, подчиняться. Потому утренний холод во благо. Остудить. Не начать склоку и лай, столь частые между ними в последнюю неделю. В ссоре не победить. Но Дуанну хочется. До истечения желудочного сока и слюны.
  "Научиться побеждать, надо научиться делаться голодным до драки," - пестовал в нем наставник неприкрытое людоедство.
  "Душегубство," - видится риагу нехитрая, но трудная наука.
  Не одно и тоже? Нет? Со слов Веронна абсолютно разное. Лишаешь жизни сколько сможешь, а сожрешь сколько хочешь или влезет. Пропорции не совпадают. Так-то...
  ‒ В Хюльке заведено публично чествовать союзника. Выказать уважение. Показать расположение, - вялы пояснения Дуанна, наверное потому что бесполезны. У них с фрайхом разная правда, разный взгляд на происходящее во дворе замка. Консенсуса им не достичь.
  - Дьюсс еще в ворота не въедет, денег запросит, - предвидит Веронн, чем обернется внезапное союзничество. ‒ Могли бы обойтись и не устраивать гулянки. Отослать вербовщика в Дабл. Наемников пригласить. Десяток-полтора. Уже кое-что в строй поставить!
  - Меня не поймут.
  - Кто?
  - Сам говорил, у худой молвы четыре ноги, у доброй славы одна. Дьюсс первый и надеюсь не последний, - рассказывал риаг. Не фрайху. Себе. Быть уверенней. - Товар стоит не выставленную цену, а за сколько сумеешь продать. Дьюсс хочет за дорого.
  - У тебя завелись денег?
  В этом весь Веронн, говорить неприятные вещи. А если не говорит, то делает весьма непрозрачные намеки. "На всякое дерьмо," из разряда намеков.
  - У меня их нет, - признал Дуанн плачевное состояние с наличностью. - И других танов у ворот Эсбро не просматривается.
  - Почему он? Почему сейчас? - не нравилось фрайху скудоумие владетеля Хюлька, не замечать опасности, не проявлять осмотрительности.
  - Идентично почему в мятеже шли под руку Аерна в мятеже против Гильфа, - не слышат сути вопроса. - Видит возможности.
  Был бы Дуанн менее глух говори с ним на подобную тему кто другой, не выяснить. Потому как никого другого он и слушать не станет. Он риаг. Любой голос кроме собственного не в счет. Любой сторонний довод так же.
  - Ни хера он не видит. И сейчас не мятеж! И ты не Аерн! - предельно резок Веронн. Обыденность в последнее время.
  - Да, - постарался вернуть резкость Дуанн. - Я здоров!
  "Надоел," - очень верно подобрано слово охарактеризовать их теперешние отношения. Кто кого перетерпит. - "Как же ты мне надоел," - резались зубы у Дуанна. Наверное потому, глядя из окна на бурлящую людьми эспланаду, пытался ощутить себя кем-то большим, чем младший Амаль. Риагом. В присутствии Веронна не получалось. Отсюда и ассоциация плевка. "Фрайхххх". Нет, сам плевок.
  "Отец таких убирал," - видит он пример поступать дальше. Что мешает? Тяжело отучиться от материной груди. Не легче оторваться от штанов родителя, шагать самостоятельно. Он готов, но держит страх. - "Незаменимых нет," - короткое пособие страх преодолеть.
  - Гонец сказал сколько с таном прибудет людей? - подталкивали Дуанна очнуться от созерцательности.
  - Ты же слышал его вчера, - противился риаг разговору с Веронном. Не нуждался он в подобном разговоре, где ему отводилась привычная говорящему роль благодарного слушателя и ответчика. За что благодарного?
  - Тонд далеко не дурак, - напомнил Веронн с кем придется столкнуться в ближайшие дни. Угроза утратить Эсбро велика.
  - Хвалишь его или подозреваешь меня? - голос Дуанна насыщен "рыбьей" отстраненностью. Он тяготился фрайхом. Тяготился всем, что не отвечало его внутреннему состоянию.
  И какое оно?
  Рыбье. Смотреть в окно, будто через толщу воды. Наблюдать за жизнью на берегу. Фрайх сказал бы страдает дурью. Опять фрайх. Снова фрайх. Поводок и удавка. Еще худшая ассоциация. На плевок можно ответить. Как вырваться из петли? Высвободиться? Слезть, сорваться с крючка.
  Несколько неожиданное молчание. Но разговор необходимо продолжить, раз он начат.
  - Надумал что? Раз пришел. В спальню, - согласились выслушать фрайха. Не уступить его навязчивости. Сделать по-своему. Объявить о том. Указать кто есть кто.
  Еще одна неожиданность. Веронн отступился, будто прочувствовав, с воспитанником не сладить. Сейчас и очень похоже вообще.
  ‒ Ты здесь риаг.
  Ответ заставил Дуанна дернуться и обернуться. Случайно ли во фразе обозначено место. Здесь! А там? За окном. За замковой стеной? В танстве? В межах и чересполосицах владений? В границах туата? Они видят мир по разному. Теперь окончательно.
  Эспланада тонула в людской разноголосице. Меднея лицами и невообразимо раздувая шары щек, играли волынщики. Яростно отбивал бубен с металлическими тарельцами. Визжали и пиликали виолы. Отыграв "Холмы Мруада", без передышки начали привычные "Зеленые Рукава". Музыкантов заткнули, затребовав вжарить "Тощую Лиззи". Они и вжарили!
  ‒ Когда на улице темно,
  А ночка холодна!
  Нельзя ли влезть к тебе в окно,
  Коль дома ты одна.
  Когда погода холодна
  Согласна ли помочь,
  Согреть озябшего меня
  В такую злую ночь...**
  Плясуны выделывали коленца и совершали подскоки. Плясуньи вертелись, изгибались, оттопывали ритм каблуками. Пары расходились, перестраивались и сходились. Некоторые целовались. Им хлопали, отбивая руки. Орали и отпускали сальные шуточки. Жонглеры (откуда прибились?) перебрасывались колотушками. Заезжий фохлок*, хмельной и расхристанный, тихонько перебирал струны, ожидая очереди выйти в круг, спеть и сыграть:
  Тиха, тиха, она пришла
  И тихо так легла;
  Я холодок у губ узнал
  И то, как грудь кругла.
  Ни слова. От ребра ребра
  Не отнимали прочь.
  И сердца совпадал удар
  Ее с моим - всю ночь...
  Хорошая бражка за теплой печкой так не ходит, как чествовали гонца мессира Дъюсса. Именем посыльного никто и не поинтересовался. И пусть за новоявленным владетелем Хюлька, мессиром и риагом Дуанном, лишь долги, едва сотня народу и нищий замок, праздник сегодня и сейчас. А завтра наступит завтра, думать о нем в такое веселое и короткое время.
  ...На спор луженый глотки хлестали дешевый вердеш. Под гогот, свист и похабщину.
  ‒ Лей, не жалей! ‒ орали зрители устроенного питейного поединка.
  ‒ Не утонет? - не жадничал, подначивал народ. Вина вдосталь и повод серьезный имеется! Союзники стекаются под королевский стяг!
  ‒ Говно-то? - хохмят ответно.
  ‒ Ха-ха-ха! Оно самое! - соглашаются с остряком.
  ‒ Взялись! - командует самопровозглашённый виночерпий битвой на кружках. - На счет три!
  ‒ Хер свой три! На два и до дна! - поправляют распорядителя.
  Годиться такое!
  ‒ Оп! Оп! Оп! Пошла! Пошла! Пошла! - наблюдают схватку глоток.
  Рослый парень подавился жадным хлебком, закашлялся, сблевал на грудь и мотню. Его противник, коротышка гвентиец, лихо перелил кружку в утробу, крякнул залихватски, отер подбородок рукавом.
  ‒ Тут тебе не простоквашу хлебать, ‒ снисходителен победитель к красному от позора юнцу. Сам сидит гоголем, глядит орлом.
  ‒ А-ну, я! ‒ подкатилась раскрасневшаяся баба. Из солдаток. Тех, кто долго не тоскует ни по живым, ни по мертвым.
  ‒ Óно как повернулось! ‒ оживился геройский выпивоха. Был шельмой, а тут в два раза ошельмел. И улыбнулся, и облизнулся, и бровью повел. ‒ На интерес сойдемся?
  ‒ Без интересу и кур по двору не ходит.
  ‒ Проиграешь, чего с тебя? ‒ цветет коротышка. Баба ладная. Есть что потрогать-погладить-обнять.
  ‒ Покажу! ‒ обещает та и громко хохочет. И не только она. Народ вокруг понятливый.
  ‒ Чего я не видел, ‒ не соглашается соперник. Торг, он такой. Слово на слово, речь на речь, свое с большей выгодой взять, меньше потратиться.
  ‒ Вот и сравнишь! С увиденным! Может у меня две! - неймется хохотунье языкатиться, под общее одобрение. В её пользу треп. Бойких на язык любят.
  ‒ Ха-ха-ха! - заливается довольный народ. Эдак сказанула! Умыла бойца, спал с лица!
  Налили вровень. Капля в каплю.
  ‒ На три! ‒ напомнил коротышка, блестя веселыми хмельными глазами.
  ‒ Доставай! ‒ соглашается солдатка. - Потру, коли предлагаешь!
  Народ окружной аж уссывается перепалке.
  ‒ Еще ж не выиграл, ему тереть!
  - А я для задору!
  И на второй раз шутка зашла. Она и в третий проканает, коли еще пойла хапнуть.
  Мужик выпил одним дыхом, что воду, и опрокинулся вслед за кружкой. Помычал и затих.
  Баба доцедила свое вино и подбоченилась. Осанку держит. Хоть с дырой, все одно герой.
  ‒ Ох, погляжу! Одна не ебана хожу! Хоть и хер с вершок, да лежит дружок! В кулаке помять, все одно не поднять! Можа дунуть разик, в малый глазик?
  ‒ Ха-ха-ха! Теперь жди пока поднимется.
  - Сам? Или у самого?
  - Оба!
  ‒ Пересохну ждавши, - жалуется баба, мотает подолом, обмахивается.
  ‒ Нальем смочить.
  ‒ Куда?
  ‒ А иде сухо! Не потрескаться!
  ‒ Ха-ха-ха!
  Бабу согнали, других пустили. Тощему гвилу (глист глистом) никакой конкуренции. Заглатывал вино в утробу, будто вливал. Раз и пустая посудина. Ему вторую. Повторно опростал. Кувшин поставили. Справится? Справился!
  За соседним столом борьба на руках. Ладони в захвате. Пыхтение, сопение, морды красные... Зрители, подогреть схватку, деньги кидали в кружку. Осилил противника, выигрыш забирай.
  В стороне ‒ бой мешками туго набитыми шерстью. В квадрате натянутых веревок, семь на семь шагов, с завязанными глазами, метелило друг друга бабье.
  ‒ Влево! Влево уходи, ‒ орали непонятно кому. Не помочь, сбить с толку, запутать.
  ‒ Выше махни! ‒ подсказывали другие, перекрывая гогот. Поединщицы криков не слушали. Действовали собственным разумением. Мах ‒ мимо! Мах ‒ далеко мимо! Мах...
  Тяжелая снасть влипла в морду зазевавшемуся зрителю, отбросив от ограды.
  ‒ Охренела! ‒ взвизгнул пострадавший, обиженный и обсмеянный.
  Баба пощупала себя между ног.
  ‒ Не, еще не вырос.
  ‒ Ха-ха-ха!
  На утоптанной площадке зрелище - крепкие мужики тягались на поясах. До перду пыжились, стараясь непросто опрокинуть противника, а специально свалить в лужу, вляпать в грязь. Чтобы брызги во все стороны.
  Хан сидел на комлевом спиле и по обыкновению строгал деревяшку. Под ногами и вокруг него сорно от стружки, ободранной коры и мелких веток. Наработанная монотонность действия не мешает думать. Было ли о чем? Где у других длинный шлейф прожитых лет, у него куцый охвосток дней. Всей жизни декады не наберется. Будто народился недавно. Так и с чего думы? К чему? Худо ли не помнить? Вот и стружит, словно ответ спрятан под срезом годовых колец деревяшки.
  
  
  5. Место не определено. Предположительно Кайонаодх.
  
  Балджан осмотрела знакомое помещение. Прошлый разгром старательно убрали. Ломаное и разбитое заменили. Креденца под темный лак. Выше. Шире. С узорами лазурью по стеклу. Посуда на полках еще богаче. Белой глины - с золотой тонкой росписью. Медная - с серебряной патиной. Стол широким полем. За овал два десятка поместятся. Сегодня не накрыто угощать. Ковер на полу другой. Вышивной, подобный цветущему лугу, но пахнет не травами, а старой пылью. Не вкусно. Ложе закрыто балдахинами. Сквозняк колышет ткань, создавая иллюзию сокрытого присутствия. Простыни заняты.
  ‒ Раздевайся, ‒ приказали девушке абсолютно спокойным тоном, будто потребовали чего-то обыденного, естественного, рядового и повседневного.
  ‒ Что? ‒ возмутилась степнячка. Брови сдвинулись к переносице. Она повернулась проследить и проводить Люфтаза пройти. Мужчина опять в центре комнаты. В центре пространства. Пуп времени и событий. Прошедших, текущих и будущих.
  ‒ У меня плохо с речью или у тебя случилась тугоухость? Раздевайся.
  Кое-чему она все-таки научилась. Терпению выходкам наставника.
  ‒ Не похоже на баню. И ты не йенге, готовить меня к брачному ложу, ‒ процедила степнячка. Не дернула ни рукой ни глазом, а вот голос подвел.
  ‒ Тебя досмотрит лекарь. Проверит, девственна ли. Не больна ли. Раздевайся. Сегодня я побуду лекарем, ‒ Люфтазу нисколько не смешно. Он серьезен, собран и мало настроен уговаривать и спорить. Он и раньше не страдал сговорчивостью, теперь и вовсе подобен непреклонной скале, нависшей над муравьем. Кто прислушивается к мелкой букашке?
  "Котакбас (хуиголовый)!" ‒ обозвала его девушка в раскатах собственных гневных мыслей.
  С места не сдвинулась.
  ‒ Напомнить уговор?
  ‒ В нем ни слова заголяться перед тобой и другими, - не желали подчиняться. Обнажение перед посторонним против всех традиций и устоев.
  ‒ Не передо мной. Перед лекарем. Если заголишься передо мной, боюсь после этого тебе один путь в жезокше (шлюхи). Или вздернуться в удавке из собственных кос.
  Время на передышку. Ситуация не упростится, нечего и надеяться.
  "Котакбас," - сопит и хмуриться степнячка, не готовая уступить.
  ‒ У нас не принято, - упрямо талдычит о своем, отказываясь подчиняться мужчине. Бесполезные траты времени и слов доказывать, но и молчать не выход.
  ‒ Мы не у вас. И сейчас я лекарь. Раздевайся.
  Бодание взглядами из которого Люфтаз вышел победителем. Бесит ему уступать, но придется. Предел неповиновения достигнут.
  "Солнце не остановить руками," - говорят старики рода. Мужчина не солнце. Он... Он...
  "Котакбас!" - найдено утешение.
  Балджан не торопясь, намеренно медленно, играя на нервах, скинула тунику, шалите, шалбар, остаться обнаженной. Прикрыла лобок руками.
  ‒ Симпатичные кудряшки, - осматривал мужчина товар.
  Не комната, а курик - круг для осмотра лошади, а она - бышты байтал (половозрелая кобыла).
  - Руки подними?
  Девушка лишь часто задышала.
  Щелчок пальцами ‒ указательный вверх.
  Второй щелчок ‒ указательный и средний.
  Третий ‒ безымянный, средний и указательный вверх.
  Обучая бою - пешему, конному, оружному, рукопашному, обязательно преподают умение падать и подниматься. Вдалбливают, лишь способный вернуться в схватку, остается воином достойным победы.
  Балджан отвела руки в стороны и потом подняла над головой.
  Обход по кругу, чему-то хмыкать. Непонятно чему, но задевало степнячку до сердечного сбоя.
  Люфтаз дунул ей подмышку.
  ‒ Зачем тебе шерсть? Мерзнешь?
  ‒ Песчаные Рыси не пользуются нурэ*, - дано пояснение с предупреждением. Или просто пояснение.
  ‒ А чем пользуются? - сошелся взгляд на взгляд. - Речными раковинами выщипывать волосенки? Подпаливают подожженной лучиной? Мажут липкой патокой, драть и плакать?
  ‒ Ничем. Мы не трогаем волос, - лучше глаз не отводить. Еще лучше даже не моргать. - Не делаем танвир*.
  ‒ А придется, ‒ обозначили неизбежное. ‒ В качестве маскировки, не признать в тебе воительницу степи. И вонять меньше будешь. И выглядеть моложе, на пару лет. Увы, за кыз бала (малолетка) не сойдешь. Мяса много наросло.
  Люфтаз дополнительно обошел девушку по кругу. Легко царапая ей кожу, оставлял слабый белый след. Провел по спине до копчика. Мышцы девичьих ягодиц напряглись, сжались.
  ‒ Приемлемо, ‒ согласились с увиденным.
  Крепкая небольшая грудь, впалый упругий живот, бедра еще не рожавшей. Не широки. На заднице и ляжках все упруго. Нет грубых шрамов, а те что имелись весьма пикантны. Особенно один. Под пупком. Как мужчина сказал, приемлемо и не более.
  Послюнил палец и потер плечо девушки.
  ‒ Мыльню посети. Грязь катается.
  - Я была!
  - Сходить с тобой? Помыть? С мочалом?
  Издевка без всякой иронии и веселья.
  Котакбас! Его хочется убить. Медленно. Наслаждаясь каждым мгновением его смерти. Это как есть мед. Много. Маленькой ложечкой. Пока не сделается приторно сладко. Пока сладость не встанет поперек горла, но все равно есть, есть, есть...
  ‒ Ложись, - указано на стол.
  Долгое время ничего не происходило. Ни слов, ни движений.
  ‒ На стол. На спину, ‒ повторено давящим голосом. Один из талантов "котакбаса", которому нечего противопоставить и тошно покориться.
  ‒ Ты действительно емши (целитель)? Разбираешься в женских делах? Ты - Момо... Покровительница повитух? - ей нужно выговориться. Она подчиниться. Но не сразу. Сразу не может. Все естество бурлит против подчинения. Цель оправдывает средства, учили её. Все ли средства оправданы? Применимы? Спросить? Она даже знает его ответ. Главное - цель! И только она определяет достаточность средств достижения.
  ‒ Поверь, порченную девку от не порченной отличу. Аерн не примет гарид (недевственница). Лекарь прописал ему целок водить. Еженедельно, - сказано без всякого смеха и иронии. Но почему такое обидное чувство, он над ней потешается? - К тому же ты экзотика. Степнячка Худдура. Вдруг у вас все по другому, - он неплотно сложил ладони вертикальными лодочками. Глянул в оставленную щель, уложил в ладоши в горизонталь.
  ‒ Ты... - возмущены жестом Люфтаза до высшего предела.
  Мужчина помотал головой и указал на стол.
  - У меня не было мужчины, - шипела и гырчала Балджан, теряя всякую выдержку. Ей припомнят. Не гырчание. Срыв гырчать и шипеть. Самовольно.
  - А подружки с шаловливыми ручками и горячим языком были?
  - Ты..., - краснела девушка, уступая эмоциям. Вселенский потоп недалек.
  - Понял-понял! Я сволочь. Еще какая. Но лучше тебе не убеждаться, какая я сволочь. Это мало кому нравится. Никому не нравится. Во всяком случае, никогда прежде. И ты не будешь исключением. Или у тебя какие-то предпочтения? Все девять дыр твоих в моем распоряжении**... Ах, да... Вы еще до подобно не докатились. Уметь словами выразить не суть вещей, но состоянии души. Душу трогать не будем. Не интересна. В ней нет нужных дырок.
  Ей дали (пожертвовали) время, в который раз за сегодня, на передышку. Напутствовали.
  - Будь добра, не изображай из себя кошку. Девять жизней... Опять девять!.. Слишком много, им радоваться. Радости не хватит. Чего не сказать о всем остальном.
  И еще время. Постоять. Подышать.
  Балджан легла. На ожесточенном лице обещание лютой смерти. Быть сволочью... Она научится. Ученица превзойдет учителя. Ему посчастливиться в том убедиться. Он не будет ею горд. Будет умолять быстрее сдохнуть!
  ‒ Не пойдет, - забраковали грозное выражение. - Растерянность. Стыд. Скромность.
  Девушка растянула губы. Волчий оскал выглядел бы милей и безопасней.
  ‒ Придется поработать над мимикой. Ноги...
  - Что?
  - Ноги раздвинь.
  Раздвинула. Палец не протиснуть.
  ‒ Над этим тоже придется поработать. Над послушанием, а не раздвиганием чудесных коленок. Ну и танвир. Без него...
  - Песчаные Рыси...
  - Ты не Песчаная Рысь, - оборвали степнячку жестко и властно, пояснить. - Ты никто. Ты моя собственность.
  Мужчина провел пальцем по телу девушки от паха до горла. Склонился горячо шептать, едва не касаясь губами её носа.
  ‒ Слыхала такое слово предназначение? Дурацкое, но какое есть. Оно у каждого свое. Мое отыскать тебя. Твое прикончить одного единственного человека, охраняемого пуще всякой святыни. И когда ты это проделаешь... С этим без вариантов... Тогда Великий Тенгри снизойдет к тебе своей милостью, услышать твои самые сокровенные пожелания. Но не раньше, ‒ и с ехидцей добавил. ‒ Потому как те, кого он любит, не лежат раздвинув ноги перед незнакомым мужиком, позволяя заглядывать в...
  ‒ Котакбас! ‒ обозвала Балджан насмешника, сдаваясь ярости.
  ‒ Выдержка дерьмо. Как ты охотишься? - открыто смеялся Люфтаз над своим одушевленным имуществом.
  
  
  6. Туат Лафия. Дорога на Крох, к монастырю Св. Арайде.
  
  За спинами всадников густой дым сожженной обители. Ветер навстречу и потому чад и угар пожарища остались позади, не ели глаза и кашель не выворачивал внутренности.
  − Вам не кажется, прот попахивает, ‒ прервал Зонг дорожное молчание. ‒ До чего хлопотный старикан.
  - Подкоптился немного, а так... вполне ничего. Пригодится, - твердо убежден круадец. Он даже извлек очередной пряник. Кто-то сыплет доказательствами, кто-то давит глоткой отстоять правоту, кто-то показательно грызет имбирное лакомство. Все одно что послать на хер, но в мягкой форме.
  − Мы злоупотребляем его обществом, - осклабился Зонг. Для чего им мертвяк он прекрасно понимал и представлял. Но запах! Точно не фиалковый.
  Подтухший прот волновал Дезли меньше всего. Не настолько не вернуться к однажды уже затронутой им теме. Тогда недосказанности остались недосказанностями и напрашивалось внесение ясностей. Обоюдных. От этого не увильнуть.
  ‒ Примите место маршалка, - открыто предложил он Зонгу, решив, дальнейшее замалчивание, затягивание и хождение вокруг да около проблемы, ни к чему хорошему не приведет. Приведет ли её решение в рассматриваемом ключе к чему-нибудь лучшему, покажет ближайшее время.
  Прямолинейность ни есть сильный ход в переговорах, но что поделать, обстановка поторапливала, сроки поджимали. Вон поп и тот стух. Дезли с сожаление вспомнил собственный отказ поместить тело в мед, дольше сохранить. Тогда ему показалось хорошей идеей мед продать, а на место Арисия найти кого другого. Посвежей.
  ‒ Борво вас не устраивает? - не вдохновлен Зонг соглашаться лезть под подол к Элори в чьих бы то ни было интересах. В личных тоже. С Блаженной он не первый месяц и не в первом деле, хвататься за возможность обеими руками.
  "Отпихивался бы ногами и отплевывался ядовитой слюной," - не видит элиец счастья заделаться близким свитским.
  ‒ Он не политик. Ему и васлета за глаза. К тому же Борво и иже с ним сторонние нам люди. А нужен свой человек.
  - Спать с рийей?
  - Без этого никак. Женщины по природе своей овечки. Не божьи, а просто. При всех наличествующих в них талантах, овечек следует пасти.
  ‒ Задница у нее выдающаяся, - вспомнилось Зонгу положительное в рийи Лафии. - Но знаете, за честно заработанные, я скуплю всех столичных шлюх, а добавив пару сотен наберу продажных девок со всего туата, иметь неограниченный выбор. А вы мне предлагаете содержать одну, отнюдь не лучшую. Заметьте, за деньги гораздо большие. Которых, кстати, у меня не особенно и много. Золото на милостыни, в отличие от некоторых, не раздаю.
  - Это от широты души, - говорил Дезли, вгрызаясь в выпечку не хуже пилы в твердое дерево. Имбирным лакомством он разжился в обители Арайде.
  - Намекаете, связавшись с рийей я обрету подобное качество?
  ‒ Решать что-то надо, - сделал отступление круадец от сторонних тем к наиболее важной. - Бродяжничество, порицаемо обществом. А мы с вами на данный момент больше бродяги, чем почтенные бруги. Осесть - скоро потерять то немногое, что имели. Но больше угрозы скорого и неизбежного разорения угнетает зависимость. Положение обычного исполнителя. Поход в любой момент прервут, поставят иные цели и задачи. Придется подчиняться и тогда не скоро к нашим фамилиям добавят "мар". Мар-Дезли и мар-Зонг звучат представительней, чем просто Дезли и Зонг. Без "мар".
  - Надо, - согласен элиец, прекрасно осознавая, не имея надлежащей власти ни земель ни денег не удержать за собой. Но и абсолютного сюзеренитета не обрести, не обладая в достатке солидными средствами и наделами, сажать на них верных людишек. Заколдованный круг!
  ‒ Давайте решать, - настаивал Дезли.
  - Прямо тут? Под дождем, на раскисшей дороге, нюхая вонь покойника? - слабо брыкался Зонг, изыскивая лазейку отсрочки. Взвесить. Подумать. Не семь раз отмерять, но семь раз по семь.
  - Отстаньте от попа, - потребовал Дезли от элийца не отвлекаться. - Он занимается своим делом, мы своим. Не надумаем с рийей, окажемся в канаве, в лучшем случае живыми.
  Серьезный довод. Никто долго не потерпит выскочек с деньгами. Сегодня промолчат, до завтра поскрипят, послезавтра придут. И за золотом и за головами. Припомнят все грехи. Еще и чужие навесят. Рийа не спасет. Жизнь стоит дорого, но чего-то стоит. У всего есть конечная цена. И, увы, их пока не высока, не смотря на обретение звания бруги, которое легко оспорить и сундука с серебром, недостаточно наполненного.
  ‒ Почему тебе не взяться? - выдал элиец альтернативный вариант.
  ‒ У меня вид не представительный, - названа вполне уважительная причина не взваливать тяжесть короны Лафии. Умение "торговать лицом" для риага неотъемлемое качество. Для пристяжного к рийи значимость внешности возрастает в разы.
  - А у меня?
  ‒ У тебя елда десять дюймов! Это укрепит внутреннюю политику и задаст направление внешней.
  Нисколько не шутки. Раздражает упорство элийца не соглашаться с очевидным.
  - В качестве флюгера я свой хер не рассматривал, - признался тот.
  - Теперь придется.
  - Поэтому ты пихаешь меня в маршалки, оставляя себе прерогативу грызть имбирные пряники пудами? ‒ не спешит поддаваться уговорам Зонг. Короны снимают вместе с головой. Голова ему дорога. Дорога ли ему корона? Никакого внятного отклика в душе. Если бы речь шла о чужой голове...
  - А тебе носить кальсоны из виссона, - достойно парировал Дезли.
  − Никогда не носил, - не скрывал элиец от приятеля упущение.
  − Отличная возможность. Заодно проверишь, какова из Блаженной прачка.
  Ржали на всю округу, заставляя недоумевать возниц - с чего вдруг смех. Пугая придорожных пташек - не к худу ли веселятся, занять сук покрепче?
  ‒ Даже не представляю себе такое! - сетовал Зонг на бедность фантазии.
  С небес плеснуло дождиком, мелким и пакостным. Успокоить веселых дурней, с дурным поводом зубоскалить под осенней непогодой.
  Холодный ветер мотал верхушки дерев и трепал края плащей. Надсадно скрипела подломленная в комле березина. Чивкнула одинокая пичуга и какой-то перепуганный зверек перескочил через дорогу.
  − Его дружки встанут в позу, ‒ кивнул Зонг на покойного прота. − Упрутся договариваться. Не захотят мира.
  - Не захотят, - полностью согласен Дезли. - Но пойми, Удача не кобыла, далеко и долго не катает, ничего не предпринимать, усидеть на ней.
  Весьма куртуазно. В Круаде говорят попроще: "Ухватив Фортуну за хвост, слишком не радуйся. Все равно обсерет."
  Элиец привел бы слова еще выразительней, но пообтерся при дворе, воздерживаться говорить вслух гривуазности, даже на пустой осенней дороге.
  
  
  7. Туат Хюльк. Эсбро. Полдень праздника.
  
  Смоляной, в затяжках узлов, веревкой, огорожено ристалище для метания ножей. Распорядитель Хромой Дункан деловито прикрепил к щиту кошель на длинном кожаном ремешке. Правила просты − перебить ремешок, уронить вес. Перед броском вложи в кошель монетку. Кидают своим ножом, руке привычному. Но лезвие не шире двух пальцев.
  − Пять майлей, − объявлена наличность к началу состязаний. − У кого глаз не кривой и сам прямой, выходи!
  Желающих много. Сноровистых гораздо меньше. Близко не попали, отсеивались, уступали самым денежным и упертым, за выигрыш стоять.
  ‒ Не меньше двадцатки накопилось, ‒ шептались зрители, по завершению первого круга, завистливо поглядывая на увесистый мешочек.
  ‒ Точь в точь, как у моего муди! ‒ веселится сама и веселит народ пьяненькая стряпуха. Рябенькая, косенькая, помятая. ‒ Поглядишь сердце запирает, а в руки возьмешь одна шерсть!
  ‒ Ха-ха-ха!
  Дункан надвинулся на ржущую толпу. Вид держит уверенный и грозный, команды отдавать.
  ‒ Цыц все! Сбиваете парней, шумите под руку.
  Воинские потехи серьезности требуют, ему ли не знать.
  Стряпуха не унималась. Праздник ведь!
  ‒ Со стола упала кружка
  И свеча качается!
  На столе когда ебут,
  Шумно получается!**
  Поднырнула под ограждение и пошла, с приплясом, с притопом, то левым боком, то правым. Дескать, товар хорош, чего не берешь! Покружилась, взбивая подол выше колен. Еле вытолкали, не мешать.
  Госк первым. Подкинул нож. Взвесил. Повертел в пальцах варначьим манером. Не воинской науки ухватка. Городские таким балуются. В подворотнях стоять, выжидая денежный бок.
  − Собственным хером играйси. Кидай, не томи людей, − поторопили его. Невтерпеж зрителям поглядеть, как дурную деньгу единым махом зашибают.
  Метатель не спешит, примеряется. Топчется, что коник в стойле. Глаз сощурит, руку подымит.
  Жихххх!
  Нож рядом с ремешком впился. Даже чуть надрезал. Видно на вязке сторона разошлась. Народ взорвался одобрительной руганью и охами. Не повезло. Следующий!
  Багуц сунул в кошель деньгу, поправил мишень.
  − Не тискай, не сиськи, − орут ему, свистят и машут руками.
  ‒ За мои подержись, ‒ лиходействовала в первых зрителях "рябка", норовя проскользнуть под ограждение в лапы грозного распорядителя. Такой помнет, сок потечет.
  Её уже и гнали, и уводили, и плетей грозили, она все тут. Чисто репей в жеребячьем хвосте.
  ‒ Слава Богу, понемногу
  Стала я богатая!
  Титьки выросли по пуду
  И пизда лохматая!**
  ‒ Ха-ха-ха!
  Оплошал мужик. Вспомнил чего под руку. Привиделось ли. Ворсом наружу. На пядь влево сталь вбил.
  На смену ему - Олонер. Брешут из-за Пролива, из Мормерств родом. Сам "дует" с Белого Побережья. Откуда там белесому, что березовое полено, взяться? Шутковал от Hvitabjörn (белого медведя).
  Фарт испытать, с разворота, не примеряясь, метнул и попал. Нож не перерезал ремешок, а проткнул вдоль.
  − Ах! - выдохнули переживальщики. Засвистели одобрительно, загикали.
  Нож вернули. Последним в очередь поставили. За Госком.
  Бьер не таков. Канителится долго. Поплевывает на ладонь. Разминает плечо, влево-вправо башку наклоняет, шею по-гусиному тянет, примеряется.
  − Глаз сощурь али вовсе закрой.
  − А то оба.
  − А чего смотреть? Ночью ни хера не видать, а попадаешь!.. Попадешь?..
  ‒ Куды-ть только.
  − Не попадет! - захлебывается от счастья певунья. - Седни ни разу не попадал. Все не туда.... То в срамное макнет, то в пупок толкнется.
  − Ха-ха-ха!
  Бьер хладнокровно всадил нож. Лезвие ширкнуло ремешок, разрезав почти на три четвертых. Разрез потянулся немного, но кожа не разошлась.
  − Ну! Ну! Ну! - подбадривали зрители. Не Бьера − мошну. Висит - держится. С конский волос осталось, а не рвется.
  Пастер кинул нож с шага. За линию не заступив.
  Ток! Вонзилась сталь в дерево, четко рассекая ремешок выше надрезов.
  ‒ Ха! ‒ счастливо заорали зрители.
  Стряпуха, вырвавшись из рук, выскочила вперед, пока люди не разошлись.
  − А теперь такой бой! У кого дойки больше, − верхом тела заголилась бесстыдница. ‒ Та и Дева Самайн!
  − Не! Давай у кого манда шире! - ржали мужики, не думая одернуть выпивоху. ‒ Та и блядь первая.
  ‒ Первея первой! - не прошибаема потешница. Совсем совесть прожила, при казарме кашеваря.
  По соседству резались в "тютю". Метали топорки. Парами. Чем ближе воткнуться, тем лучше результат. Мерили тонкой щепкой, укорачивая при необходимости.
  ‒ Пока Содоф первым, ‒ махали перед зрителями не хитрым измерителем, в качестве доказательства мастерства гвила.
  Подходят к рубежу новые участники, глухо тукают лезвия, вонзаясь в дерево. Орут и беснуются зеваки. Им вообще все равно по какому поводу драть глотку. Выпито-сожрано немало. Близко к лишнему. У кого-то назад просится, кому-то мало, добавить не грех. А что? Праздник. Вспомнить бы какой? Может Имболк (1февраля)? Или другое что?
  Несколько раз подкатывали к Хану, за столы приглашали, на состязания выйти. Тот отмалчивался или коротко отказывался.
  ‒ Ты, парень вроде и не живешь, ‒ пытались расшевелить молчуна хитрыми заходами. ‒ Дело ладишь, ешь, пьешь, двух баб греешь...
  Кензи сделалась свекольной. Недалеко толклась. Услышала.
  - ...а не схож с живым человеком.
  ‒ Тебе-то что?
  Чтоооо, - шепчет сталь, каленой кромкой тонко срезая с дерева.
  ‒ Мне-то? Может и чего? Ты вроде головешки прогоревшей и тепла никому нет и дымом не чадишь, - крутили речь, зацепить Хана. К непонятному всегда интерес. А он, Хан, непонятный. Ни уму, ни сердцу, ни человеку, ни зверю.
  ‒ Тебе-то что?
  Чтоооо, - шкурится, слазит кора с березового бока.
  ‒ Эх, парень. Глаза-то разуй. Не один ты лиха хлебнул, - старались увещевали. - Душу-то отпусти из неволи. Не хер в кулаке держать! Сам согрейся и другого кого согрей.
  ‒ Нет у меня души, ‒ открыли уговорщику не усердствовать с настойчивостью. Не выпрашивать. Не получить чего не просил, не загадывал. Потом обиды строить.
  Шииии, - вьется луб тонкой бечевкой, в кольца змейкой ложится.
  ‒ Откель ты такой взялся? - притворно удивились, не получив нужного отклика. Не уговорили, не расшевелили. Истукан истуканом, честное слово.
  ‒ Какой?
  Тч! - отлетел острым шипом черный сучок.
  ‒ Что волчья ягода. Не тронь, так и не сдохнешь.
  ‒ Вот и не трогай.
  Не сдооохнееешшшшшшь! - изново бежит стружка из-под отточенного лезвия.
  ‒ Жизнь в одиночку не загрызть. Стаей только. Люди к тебе с уважением, по доброму. Приглашают выпить, знакомства свести. Ты с кем. С тобой кто, ‒ обронили напоследок, рукой махнув. Сидит сам себе кум. Не подступиться.
  − Не умею я по доброму, − прозвучало в ответ предупреждение не дразнить судьбу.
  Не со злостью сказано. Как есть. Правда. Кому только нужда в правде его? У всякого она своя. Правильная. На том и разошлись. Вроде бы.
  На фехтинг выходят исключительно и только за деньги. Любым оружием, до первой крови или падения на землю.
  − Самая мужская забава, железом махать! ‒ скалился волосатый Орм. Бывший королевский (и нынешний получается) опцион, толк в воинских делах знал и тягу к ним имел неимоверную. Подчиненным прививал и всячески поощрял. За то имел уважительное прозвище "дядька".
  Желающих удаль показать полно, но слова обращены и к Хану в том числе. Тот пропустил приглашение, подобно предыдущим. Занят он. Нож послушно истончал деревяшку. Белые кудри под ногами и по округе ветром рассыпаны.
  "Больше на ложкореза похож, чем на воина," − отслеживал фрайх тщетные попытки заполучить Хана в круг. Впрочем, этот ложкорез сподобился в одиночку справиться с охраной замка, и очень вовремя выручил у казармы, спалив хольдов Мюрра.
  Высказанная винтенаром мысль, не давала Веронну покоя. Майгар ли? Фрайх твердо веровал, стоит человеку взяться за оружие и сразу понятно, кто он есть. Учился ли биться на Севере. Прятался ли за щит среди восточников. Проявлял удаль и бесстрашие налетчика с Островов. Омастерел в Вольных Мормерствах. Набил шишек на просторах Худдура. Хватанул кровавых соплей в Кайонаодхе. Доброе умение за гонором прячет или пустым гонором на голом пупу народ попугивает. Ситуация требовала ясности с учетом, где Кхана встретили и как он к ним попал. Во избежание, так сказать. Опять же в нужную минуту не подвел. Чего еще хотеть? Многого. От того червяк сомнений сердце точит и точит. И память свербит.
  Керсо... Что он хотел показать? Упущенное остальными. Им самим упущенное.
  ‒ Кто еще вкупается? ‒ обходили зрителей с мешком, собирая призовые. Больше участников и в мошне больше. Народ крепенько поддав, деньги плохо считает. Не до денег ему. Душа просит гульбища. Не последний ли день живем, жмотиться крохам?
  "Такое ощущение, мешаем ему," − подметил фрайх отстраненность Хана от происходящего вокруг него. За такими смерть приглядывает. За плечом стоит.
  "В доле они," - подумал и повторил, смакуя. Родным повеяло. Северным.
  Свистнув, швырнул Орму кошель.
  ‒ От мессира Веронна! Победителю, ‒ опцион, вздернув руку, тряс взносом, привлечь зрителей и участников. Поддать задору и азарту.
  По рядам покатили возбужденные шепотки.
  − Серебром-то монет сорок.
  ‒ А ну, как марками? ‒ загнул кто-то с жадности и сквалыжничества.
  ‒ Это ж какие деньжищи достанутся! ‒ давились завистники слюнями.
  У многих на памяти, фрайх в столице, на состязаниях, не скупясь, швырнул тридцать золотых марок. Проигрался, конечно. Но каков жест! Человек не считает денег в двух случаях. Или их много, или это последние. В бедность наставника риага никто не верил. Зачем плохому верить? Верить надо только в хорошее и лучшее, прирастать ему и копиться, на вроде сала на боках откормленного хряка.
  − Не уж-то и денег не потребно? ‒ замкнулся очередной обход на Хане, выманить на ристалище.
  Орм выжидал ответа. До халявской деньги все падки. На медь не клюнут, серебра предложи. Серебро не взяло, золотишком блесни - кинутся. Рано или поздно продаются и нестяжатели и бессребреники. Как жрать захотят много и вкусно. К жизни легкой потянутся.
  ‒ Мессир Веронн смотрит... Зад-то оторви, ‒ почти вежливо попросили Хана не артачиться лишнего. ‒ Голодранок своих приоденешь. Сам приоденешься. В васлеты поднялся, а голь голью. Своего ничего. С чужого плеча обноски. Не позорно ли?
  Хан не отвлекался, гнал с палки колечки и завитки, старался. Истинный мастер дерево изводить.
  − Ох! Ох! Деньги-то какие! - тихонько квохтала Аннис, лисой крутясь. Напрямую обратиться побаивалась. Наслушалась, насмотрелась всякого. - Повозку починить. Одежку справить. Запасов прикупить. Зима на носу. Угол теплый нужен. Платить чем?
  Кензи знай помалкивала, свои думки катала перекатывала. Может права наставница насчет их неприглядного необщительного попутчика? Тогда его стороны держаться следует. Не желает участвовать в празднике и ладно.
  Веронн спокойствие Хана толковал в свою пользу. Какой к херам майгар! Горец давно бы сцепился с противником, не силой, характером взять. Северянин он! Паскудный нищий северянин, позволить себе роскошь биться, когда желает он, а не другие. Северной голозадой ерепенистой породы! То не выманить, то кровь без удержу льют... Вспомнил как сам, в раже и гоноре, в первом сражении хлебал человеческую кровь с пригоршней, черпая из вскрытого брюха. Боевую жажду утолял, позже блевать больше выпитого. Ночью от кошмаров холодным потом исходил, лежал под шкурой что обоссанный.
  Вполне возможно от Хана ничего не добились бы. Не желал человек ни потехи, ни денег с неё. Случай просителей выручил. Щенок-хромоножка, побегав по округе, получив зубов от жадных до жратвы сородичей, двинулся по памятному запаху за подачкой. Голод, как известно, не родня вовсе. Цель вынюхал, а путь выбрал неудачно, совершенно забыв осторожность.
  Озлобленный мечник, из дружков Нилса не в славе почившего, пиком вбил щенка в забор. Собачонок слабо вякнул и затих, пуская из пасти и носа кровяную юшку.
  - Крутишься тут, погань блохастая!
  И просить не надо...
  Обжигающий промельк в темноте памяти и Хан вихрем сорвался с места. Подхватил приставленный к фургону фалк.
  ‒ Иди-иди! Приголублю! ‒ осклабился Борг, смещаясь назад, разорвать дистанцию, выманить в круг.
  Руки Хана цепко перехватили древко, крутанули оружие в воздухе. Скорый шаг атаки. Мечник выставил щит прикрыться. У копья против меча спорное преимущество. Против меча и щита и говорить не о чем. Строй на строй еще потягается. Рагамцы, известные копейщики, выстоят, а вот Хюльк или Лафия в противостоянии жидковаты.
  Взвыв во вращение, фалк с чудовищной дурной силой пал на кант щита тульей. Удар сорвал с руки Борга защиту, уронил к ногам. Длинное лезвие развалило мечника от плеча до соска. С протягом, увеличить рану, оружие выдрано из тела. Кровь салютовала на добрый локоть.
  Закончилась схватка и вовсе дурно. Мельница в воздухе. Сталь зачеркнула воздух и голова Борга, хряснув костями шеи, отлетела к забору, громко стукнуться в доски, оставить кровавые брызги, на сером дереве. Нос к носу с щенком легла.
  ‒ Сука..., ‒ раздалось от зрителей короткого боя. Ни ноты восхищения. На их глазах произошло что-то унизительное. Борг не сопляк, бывалый мечник. И вот так двумя махами... Сука и есть!
  "Сука!" - повторил фрайх мыслено, высоко оценив содеянное Ханом. Редкой красоты удар, не запомнить. На то и красота. Увидеть и долго восхищаться.
  К Хану двинулись гвилы стражи. Кровь пролита в дружеском поединке. Смерть допущена умышленно. Целил и бил наверняка.
  Веронн погрозил кулаком не вмешиваться в события. То, что еще не конец и гадать не нужно.
  На смену павшему кинулся один из очередников схваток, торопясь выдернуть меч с пояса.
  "Родер," - узнал фрайх бойца. Вояка добрый, а человек дерьмовый. Никакие заслуги не искупят жадность, склочность, склонность унижать и издеваться. Но чем богаты, тому и рады...
  Хан поддернул фалк вверх. Перевернул хитро, перехватиться, и буквально выстрелил оружие навстречу набегающему мечнику. Тот приостановился, избежать укола и самому атаковать. Попался на простую уловку. Не зафиксированное хватом древко, продолжало по инерции скользить в ладони. Преодолело разделяющее расстояние в локоть и наконечник раздробил нижнюю челюсть. Вошел через рот, едва ли не до затылка. Хан держал фалк на вытянутой руке фактически за подток. Подыхающий противник забыв о мече и драке, ухватив древко, пытался вытащить лезвие из своей головы. Казалось вытягивает собственный язык. Длинный, коровий. Было видно, Родер быстро слабнет, ноги подгибаются, а тело почти висит. Древко дрожало, но не опускалось, не теряло горизонта.
  Взгляд Хана поискал среди зрителей желающих продолжить знакомство. Те проявили разумную выдержку не рыпаться и лишний раз рта не разевать. Может по ассалу* нового Луга Длиннорукого признали. Или Кухулина по гаэ булгу*.
  Стража, поглядывала на окно донжона, ждала отмашки от фрайха, взять убийцу. Веронн отмашку дал. Убираться и не вмешиваться.
  Шустрая маркитантка верно истолковала затишье. Отобрала у Орма призовые от фрайха и мошну со ставками зрителей. Тот и не противился. Буравил взглядом Хана, решая для себя критически важную задачу. Говорить что или голову поберечь. Языком-то не отделаешься.
  ‒ Лихо, ‒ все же открыл Орм рот. Бывшему опциону не положено молчать. На все свое мнение и веское слово высказаться.
  Покрывшийся потом от напряжения, Хан выдернул фалк из мертвого мечника, позволив телу упасть.
  ‒ Продолжаем? ‒ пригласили распорядителя к поединку, неприятно удивив инициативой.
  ‒ Чего бы и нет, ‒ отозвался Орм. Зря получается рот открыл.
  "Кровью разохотился," - вынесен вердикт опционом неожиданной активности противника.
  Фрайх, прочитав ситуацию, звонко свистнул из окна, привлечь внимание бойцов.
  ‒ Закончили возню! - пресек Веронн конфликт и швырнул еще один кошель. Под ноги Хану. Откупил дурака опциона.
  Удивительно, Аннис не сунулась за деньгами. Не подобрал подачки и сам Хан. Кошель остался на истоптанном песке.
  "Не откупил значит," ‒ рассудил фрайх не очень опечаленный. - "Херов северянин," - почти гордился он увиденным.
  
  
  8. Пфальц. Зеленое крыло.
  
  Гильф тяжело уронил задницу в кресло. Не опустил, а именно уронил. Выглядел Амаль истрепанным и измученным. Просилось сравнение дышит на ладан. Но дышал король исключительно добрым перегаром многодневного запоя.
  − Сир, вы плохо спали, - целился и бросал Херцл виноградины в кубок. Когда попадал, когда мазал и лишь на миг оторвался констатировать последствия королевской бессоницы, причины которой общеизвестны.
  То, что последнее время у короля в спальне прижилась юная Дафна, обсуждалось не только в Пфальце, но и в столице. Передавались разные мнения, сомнения и пожелания, но прямо и по существу высказалась отлученная от королевского уда королева Лисбет Безумная.
  - Быстрее сдохнет!
  В женщине говорила не ревность. Не обида. Незамутненное искреннее желание. Она даже подключила Ассафа проверить по звездам и планетам, сбудется ли?
  "В чем-то она права," - виделось Эмсу в эту самую минуту. Новая фаворитка пользовалась у сира не проходящим интересом. Но в ней ли дело, выглядеть сюзерену столь удручающе плохо? На этот важный вопрос Херцл мог бы ответить честно и компетентно... Любимое словечко живущих от обратного. Не честных и не компетентных. Но он не ответит. Оставит при себе. Великая мудрость молчать и в мыслях тоже, когда говорят все кому нельзя и не лень.
  "На свежатину потянуло," - посмеивались свитские нечаянному увлечению короля. Некоторые припомнили стихи Херцла, правда написанные им по другому поводу, о других действующих лицах. Но верные и созвучные текущему моменту. Поэты сродни прорицателям. Ими восхищаются, но их мало кто любит. Вне зависимости прорицают ли доброе или злое.
  Ту штуку знатную в кровати,
  Что не могу, стыдясь назвать я,
  Сковали холодом года
  Но в избавленье ото льда
  Рукой и ртом возбуждена,
  Вновь встанет с пылкостью она**...
  
  Нашлась и иная рифма. Чья краткость подчеркивала талант сочинителя.
  
  По-прежнему живо искусство
  Через пизду посеять в сердце чувство**...
  
  Про сердечные дела явный перегиб, но принцип добиться своего подмечен верно.
  В комнате собрались трое. Не Малый королевский Совет и не тайная аудиенция. Встреча по необходимости. Острой.
  "Сборище озабоченных," - охарактеризовал Херцл сегодняшнюю сходку. - "Эккер в тревоге за должность, король мучим похмельем и Я..."
  Ничего возвышенного и достойного на ум не приходило, оправдать собственное присутствие.
  "Поэты там, где смерть и жизнь. Сошлись... сошлись... сошлись... на сидик шаптырым (на расстоянии струи мочи)...," - продекламировал Эмс, но признал. - "С рифмой беда..."
  - Вам надо больше отдыхать. Бессонница вас доконает, - весьма корректно пожелал камерарий Гильфу. А что еще пожелать? Сдохнуть? Как пожелала взбешенная Лисбет? Не простят, не поймут, и не преминут на всех углах растрезвонить, разукрасят отсебятиной, обременят смыслами, добавят то, чего не было и не подразумевалось в малом.
  - За каким хером тогда выдернули? - отдыхивался Гильф, борясь с дурнотой, духовной и телесной слабостью. Больше молодой любовницы, которая ничего в постели не умела ни задом, ни передом, ни ртом, ни руками - его изводило похмелье. Многодневное.
  "Пьет как лошадь", - отнюдь не благожелательный отзыв Дафны, по неосторожности высказанный в присутствии посторонних. Ей простили, но запомнили. Позже предъявить к оплате не разглашение услышанного. И за меньшее легко попадали в кухарки. Эскападу фаворитки Херцл нивелировал по своему. Переиначил. Переврал. Не вылететь юной деве и его протеже из королевской почивальни.
  ...Любовь - и мощь, и благодать,
  Но неприятно мне
  Девиц в дни месячных бодать,
  И если зад в говне.
  Грязнуля, мойся, не дури,
  Тогда мне в страсти прок.
  Бумажкой задницу протри,
  А губкой - передок.
  Мой не угас бы чистый пыл,
  Коль после разных поз,
  Мой "шип" из драки выходил,
  Не окровавив нос...**
  
  Сказанное моментально угодило в поэтические альбомы девиц на выданье, после чего их сердобольные мамаши подвергли его остракизму, отлучив от многих домов, в коих он долго и успешно столовался.
  - Срочные обстоятельства, - пояснил Херцл безбожно страдающему королю, пребывавшему в полном неведенье причин неоговоренной загодя встречи.
  "А что начнется, когда узнает?" - фантазировал оллам реакцию Гильфа на сногсшибательное известие, ради которого венценосца выманили из-под одеяла. Или из-под Дафны?
  Камерарий разговора выжидательно сторонился, предоставив роль черного вестника Херцлу. Король простит языкастому олламу. До сего дня прощал. Многое. Вызывая недовольный ропот приближенных. Эмс умел наживать врагов. Умел от них избавляться. Что служило сдерживающим фактором для желающих проверить частным порядком шкуру Херцла на прочность. Теми, чьи желания возобладали над разумом, полакомились могильные черви. Потому оставалось уповать на королевскую волю и закон, который по присловью "что дышло, куда повернут туда и вышло". Повернуть желали в сторону Висельной площади.
  ‒ Солано где? - хмурился Гильф, икая и отрыгивая кислятиной непереваренной еды, раз за разом вытирая кончик носа и губы, при этом странно принюхиваясь.
  "Старость," - наблюдал Херцл обезьяньи ужимки короля, не оставляя занятие метко бросать. Поэтическая фантазия куда Гильф мог макнуть лицо, оставлена для другого случая. Рифма сегодня не катила.
  - Сир, мейстер.., - начал и сбился Эккер. Он не готов к разговору. Сколько бы время и сил не потратил, не готов. Заготовленный текст скорее помеха, чем помощь. Мысли испарились, а читать дрожат руки.
  ‒ Дебатирует с приором и пробстом, - отщипнул Эмс очередную виноградину использовать в качестве снаряда.
  ‒ По поводу? ‒ не сообразил Амаль сказанного ему. Определенно, не все выпитое переваривается, выйти с мочой. Часть застаивается и киснет под теменем. Потрясти головой забулькает.
  ‒ Вы же знаете, фра Мюриса прикончили в Чедвиге. Подозревают юного Дуанна, - следовали точнёхонькие попадания. Три их трех! - Служение вакантно и думается мейстер Солано первый претендент облачиться в рясу далака.
  - Меня спросили? - через силу фырчит Гильф.
  Говорить громко - провоцировать головную боль. Лишнего двигаться, позволить ей захватить каждую клеточку тела. Поддаться негативным эмоциям - преумножить убийственные ощущения распада духа и плоти.
  - А разве секрет, что вы против? - недоумевал Эмс. Якобы недоумевал. Солано нужен Гильфу исключительно омоньером. Иначе не объяснить, почему храмовник обласкан в Пфальце и вхож во все двери. Другим это не позволено или сильно урезано.
  "Кастрировано," - подобрана Херцлом образность с допуском в Пфальц пробсту и приору Ордена. И не только им.
  Король потер лоб, отвлечься от колющей пульсации. Терновый венец похмелья сбивал с мыслей. Расчленял целое на части. Все равно что содержимое кувшина представлять глотками, а не объемом в пинту.
  ‒ Палатин куда подевался? - туго соображал Амаль-старший, называя кого вспомнил. В Совете соберутся - сесть негде, а спросить помощи, имена запамятовал.
  ‒ Ловит Хенка Ксана. В спальне мистресс Добар, - безжалостно выдал Херцл законника. Было бы за что жалеть. И кого? Законника?
  Посмотрев на оллама, Гильф даже прикрыл один глаз, четче того видеть. Затем скосился на мнущегося в стороне камерария.
  - Стряслось чего? - почуяла беду королевская шкура. С годами она сделалась весьма чувствительной на неприятности. Которые не ждешь, не загадываешь. Мысли не допускаешь им произойти.
  Херцл жестом пригласил камерария изложить суть возникшей проблемы, требующей непременного королевского внимания.
  Эккер... его несколько потряхивало... развернул свиток. По-индюшачьи дернул горлом, справиться с накатывающим волнением. Заговорил, проглотив несколько начальных слогов.
  - ...наодха со..бщают. Нае..мники захва..тили Ше..ндам.
  Тихо ровно три удара сердца.
  - Чего! - взвился Гильф из кресла, в которое столь трудно усаживался. - Шендам захватили!? Шендам!? - и пошел в разнос. Пинком опрокинул герион. Посуду разбросало по полу, рассыпался виноград и раскатились фрукты. - Ты что несешь, тварь? Ты что блядь, несешь!? Захватили!? - прорвало Амаля орать и топать. - Как!? Кто!? Удавлю сволочей! Перевешаю до единого! - стремительно багровело лицо короля. - Всех на Висельную! Всех! Весь сучий гадючник!
  "Хорошо таны не слышат. Кайонаодх и вдруг гадючник! Ай-яй," - порицали монаршею несдержанность. То что не скажешь в лицо, не стоит говорить и за спиной. Передадут стыдно будет. Хе-хе-хе...
  - Бон-командор Йофан Изер и бриган Грязнуля Герч..., - поспешно названы Эккером виновные королевского гнева, отвести грозу от себя.
  Услышанное заморозило Гильфа. Лишь глаза метались по сторонам.
  - Медани! Её дружки? Её! Не молчи, сука! Не молчи, когда спрашиваю!.. Не знаешь?!
  Не знать в такой момент, чревато непредсказуемыми последствиями. Королю надобно отвечать.
  - Из полученного сообщения причастность рийи не очевидна, - юлил Эккер. То, что в комнате трое ничего не значит. Часу не пройдет, каждое произнесенное слово станет известно в Пфальце. Зачем наживать неприятности? Медани не та особа составлять ей оппозицию в любой из партий двора. Будь то король, Пустоглазый, Крысеныш или Безумная. Хоть кто!
  - Мне очевидно! Мне! Надо было эту паршивую потаскуху в детстве удавить собственными руками! Когда она еще под себя гадила и ссалась в пеленки! - потрясли кулаками перед собственным лицом.
  Стравить избыточные эмоции, Гильф растоптал кубок и еще раз пнул лежащий на боку герион. От накала страстей и наплыва чувств у короля пошла носом кровь.
  - Что еще известно? Подробности давай!- не обращал внимание Гильф на кровавые сопли. Высмаркивал в пальцы, сбрасывал на пол и вытирал руку о брюхо.
  - Существуют подозрения, к произошедшему причастен Эерих, риаг Швальба, - дополнил Эккер скудные сведения.
  - Ублюдок? - удивился и насторожился Гильф. - Он живой? Его не прирезали таны? - возрастало недоумение короля.
  "Не известно что хуже, его гнев или его растерянность," - предвидел Эмс "ловлю блох в королевской шерсти". Простые смертные не ведая как поступать ищут советов, самодержцу приличествует украшать виселицы проштрафившимися подданными или неудачно подвернувшимися под руку.
  Амаль обернулся к Херцлу. Тот развел руками, что должно было означать - выходит не прирезали.
  - Что с Марчем? Постарел? Хватку потерял? Немощи одолели? Воли много взял? - накатывали волны королевского гнева.
  - Здоров, - заверил Эмс, поглядывая на камерария. Говорить будешь?
  - Продался, тварь болотная! - рыкал Амаль, брызгая на выдохе кровь.
  - Марч? - выказали непонимание абсурдному обвинению.
  - Тогда почему ублюдок жив?
  - Надо знать, чей он ублюдок. Весь в папашу, - похвалили несостоявшегося риага Швальба.
  Гильф сделался еще злее и свекольней. Кубок под державной ногой превратился в лепешку, фрукты в кашу, герион в щепки. Король бушевал, преисполнившись дурных эмоций. Не тигр - дракон в клетке!
  Ни камерарий, ни Эмс не вмешивались. Терпели. Надолго короля взбрыкивать и бесноваться не хватит.
  - Блядство! Блядство! Блядство! - наконец-то остывал Гильф. Задыхался, хватая ртом воздух, сгребая одежду на груди, терпеть сердечную боль. Возраст, похмелье, молодая любовница... Ничего, способствовать бодрости тела и духа.
  Венценосцы не умирают сами по себе. Всегда найдется крайний. Камерарий даже зыркнул на Херцла. Осенило подозрение, к чему тот последнее время дружит с Лисбет. Плюс слушок, кто королю подсунул молодую девку. И кто подсунул. Он же! Оллам! Локи!
  - Подробностей ждем со следующим гонцом, - поспешил заверить Эккер, пугаясь шатающегося короля.
  - Шендам! Захватили Шендам! Ты понимаешь что это значит? Мормерства меня теперь в грош ставить не будут.
  - А раньше ставили? - не удержался спросить Эмс, вызвав у камерария оторопь, а у Гильфа новую волну гнева.
  - Заткнись! - замахнулись на оллама. - Нихера не понимаете! Ни ты, паршивый рифмоплет! Ни этот дуб, - тыкнули пальцем в Эккерта. - Ни другие!
  - Тоже паршивые? - не смолчал Эмс.
  - Хуже! Выблядки! Неблагодарные, продажные твари! - Гильф заметил посередине разгрома уцелевшее яблоко и с удовольствием растоптал. - Проклятье! Солано нет, когда он позарез нужен! Нахер ему сдалась ряса далака?
  - Вот и я о том же. Нахера она ему? - выказал Херцл полное недоумение возможным изменением статуса омоньера.
  Гильф замолк на вздохе и пристально посмотрел на Эмса. Сообразил что сказали и кто. Взгляд короля сделался осмысленней. Похоже в его дела сунули длинный нос. А там, где длинный нос, скоро появиться длинный язык, а там где длинный язык...
  - Не забывайся, - прошипел король голодным змеем.
  "Будет обидно," ‒ признал Херцл реальную опасность оказаться вздернутым в ближайшее воскресенье. Амаль припомнит все обещания данные себе и другим, и отправит сохнуть на Висельную площадь, проигнорировав пасмурную погоду.
  
  
  9. Туат Лафия. Дорога на Кашир, к обители Святой Бальды.
  
  − Наш дружок воняет, спасу нет, − в который раз пожаловался Зонг. Илиец сморщился, стягивая с головы надоевший капюшон. По правде сказать, вонь его нисколько не смущала, дорожная грязь не волновала, непогода неудобств не доставляла. Сейчас он выступал духоборцем со множеством "не", неспособных поколебать его стойкости. Дополнительные три-четыре часа, мизерная прибавка к пережитому в седле и пешим, под дождем, на убогих дорогах убогой Лафии.
  - За регулярные поступления по двадцать тысяч грот... Не майлей!.. согласен нюхать прота до Имболка, − признался Дезли терпеть дискомфорт доставляемый соседством с покойником.
  К телу Арисия приставлен кокийяр. Ранее роль смотрителя исполнял Ройс, но околел не вынеся тягот осеннего путешествия и сподвижничества. Скинули в канаву поглубже, притопили в жиже и забросали ветками. Пролежит до весны нетронутым, а там глядишь кто сердобольный отроет дахиару могилу. Сейчас некогда, дожди и дела.
  - Боюсь, мессиры, столько он не протянет, - предупредили круадца и элийца. - У него черви в носу. И во рту. Хорошо требуху выбросили и вином промыли. А то бы...
  - Жаль морозы не ударили. Выглядел бы посвежей, - сокрушался Дезли перспективе скорого расставания с покойником. Успешное предприятие исчерпало ресурсы. Прот из Хигга исхитрился удрать. Из рук выскользнул. Настоятель в Арайде сгорел, запершись в ризнице. Поменять не на кого. Бродягу отловить? Босяка за приличного человека не выдашь. Подмену могут заметить. Арисий в Лафии личность известная. В проты кого попало не ставят.
  Дезли подобрался ближе и свесившись с седла приподнял рогожу с тела. Сегодня он пряники не грыз. Кончились. Однако прибывал в благодушном настроении.
  - Не... наш дед еще вполне молодец! Подъезжать к обители будем, морду толченым мелом припудришь. Походить на человека, - распорядились кокийяру обиходить усопшего.
  Тот покивал и дополнительно накинул на мертвеца худую дерюжку. Не мокнуть лишнего.
  ‒ Как ты его терпишь? ‒ спросил Зонг "няньку" безропотно находиться рядом с покойником.
  ‒ Служба такая, - смирен кокийяр не простым трудам. - Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis... ( Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет...)
  ‒ Колыбельную бубнишь что ли? - посмеялся элиец, изображая нежное баю-бай. Повеселил извращенной подначкой и себя и круадца.
  ‒ Молитву повторяю. Чтобы без запинки и подать правильно. Поверьте, мессиры, надо соответствовать моменту скорби. Сестры святой Бальды не столь легковерны, а уж настоятельница Гунга, сущая ведьма! − поделились виденьем возможных эксцессов с лицедейством. - Бабы брехню тонко чувствуют.
  Сколько дней минуло с осады Идрака? Всего ничего. А Орсер за презренный талант кокийяра, в просторечье масочника, разыскиваемый законом и бейлифом, легкой и щедрой рукой Зонга, поднят на первую ступень благородства. Теперь кокийяр васлет. Более ста тысяч монетами, утварью и прочей церковной рухлядью, сумма вытряхнутыми из братии обителей Святых Идрака, Хигга и Арайде, расчувствовали обоих бруги. Элиец мало не прослезился. Столько денег он не то чтобы не видел, не слышал о наличии у простых смертных. Теперь же он владел без малого тридцать пять тысячами из общей суммы. Столько же у Дезли. Итогом ‒ семьдесят. И это только деньгами! Десять тысяч они отправили и двадцать приготовили передать рийи Элори, на шпильки, подвязки и политику.
  − Доводилось сталкиваться? - не гнушался получить круадец полезные сведения. Порой мелкий штрих к портрету, кардинально менял мнение о человеке. Заставили пересмотреть сложившееся мнение. Чаще не в лучшую сторону, но бывали и исключения. Вот исключения большего всего возни и доставляли.
  − Раньше работала у Бовии. За мостом. Кто едет в город, не минует.
  − В Лиловом брагетте? Подол задирала за три пенса? - поражен Зонг услышанным. Он был готов восхититься незаурядностью женщины, столь круто взнуздавшей удачу.
  − Не за три конечно. Грот с клиента сбивала легко. Обхаживать умела. И подмахивать.
  ‒ Грот? Старухе? У нее что? Зубы во рту золотые? Или манда елеем текла? - не верилось бруги Зонгу, платить такие деньги за соитие. Как говориться, а кобыла в конюшне на что, не тратиться?
  ‒ Не вчера было. Почти пять лет настоятельницей. Она и сейчас вполне ничего, - выдавал Орсер малоизвестные обоим бруги подробности личной жизни преподобной Гунги.
  − Настоятельница ‒ шлюха! Куда глядят попы?
  ‒ Туда же что и остальные. Только грот не платили и не платят. Шлюха она до смерти шлюха.
  - Что тебя удивляет? - не понял Дезли элийца. - В святые так и пролазят. Чем грязнее прошлое, тем чище будущее.
  Под макушками елей, показалась острая крыша обители, украшенная коньком. Подобное более приличествовало купеческому терему или жилищу тана средней руки, но не сподвижницам великой аскезы святой. Вслед за крышей центрального здания, проглянула новая дранка подсобных хозяйств: сараев, амбаров, свинарен. Обитель не бедствовала. Что не могло не радовать. Элиец глянул на круадца. Круадец на кокийяра. Прибыли.
  - Всем готовность! - громко произнес Зонг, взбодрить сонное сопровождение. Прекратить жевать, зевать и дремать. Взяться за четки, принять благообразный измученный вид. Беженцы они... страстотерпцы или кто?
  Дорога, совершив змеиный зигзаг обогнуть болотистое озерцо, протиснулась между грядок капустного поля и нырнула за ограду. В распахнутые ворота видно суетятся сестры. Таскают корзины, тугие мешки, большие чаши. Пахло хлебом, пареной картошкой, дымком коптилен.
  − Так просто? - подивился Зонг и переглянулся с Дезли. − Въезжаем?
  − А чего ждать? ‒ круадец поправил меч под плащом. ‒ Хлеб-соль и приглашение совместно провести мандатум*? Так сегодня не четверг, ‒ и бросил за спину. ‒ Не дергаемся.
  Телега с телом Арисия осталась на краю капустных рядов. Ветер трепал и дергал дерюгу, заголяя тощие, с синими ногтями, ноги покойника. Начался дождь. Рясный, скорый. Вода заполнила глазницу, и казалось прот, обратив лик к холодным и равнодушным небесам, горько исходит слезами. Печально, но и весело. Та же вода скапливалась в открытом рту и бодро булькала. Создавалось впечатление, мертвец полощет больное горло. Погода мерзопакостная, простудная. Забавно все-таки. Еще забавней разворачивались события за оградой обители святой Бальды. Волки нагрянули к овцам.
  
  
  10. Место не определено. Предположительно окраина Кайонаодха.
  
  "Котакбас" расхаживал вокруг Балджан минуту пять. Разглядывал, присматривался, иногда подозрительно довольно хмыкал. Поправлял складки на её дорогой - шитый золотой нитью бархат - одежде. Принюхивался к запаху, оставленному цветочной водой и мылом. К дыханию с легкой, приятной ему, примесью гвоздики.
  ‒ Никто не против умеренной экзотики, - одобрен контраст между нынешним и прошлым видом девушки.
  Затем пальцем раздвинул шнуровку платья, увидеть тончайшую ткань нижней рубахи.
  ‒ Возможно, позволят надеть. Возможно будешь только в одной тунике, - говорили, отмечая спокойствие на лице Балджан. Бешеные искорки в глазах не в счет. Кого они привлекут, когда в вырезе сбернии такие формы. - Панти на тебе?
  Вопрос не на знание, на реакцию степнячки на откровенное хамство. Поддалась. Легкий румянец и перекаты желваков. Возросшая интенсивность сопения. Над выдержкой следует еще поработать.
  ‒ Мне проверить? ‒ не отступался Люфтаз. Гнев либо проявится атакой голодной эфы, либо угаснет, придавленный волей девушки.
  ‒ На мне их нет, ‒ произнесла Балжан. По первому слову понятно, степнячка близка к срыву. Запас прочности минимален, но раньше и его не наблюдалось.
  Мужчина принялся расшнуровывать лиф. Не торопясь. Намеренно провоцируя на бурную ответную реакцию. Что проявится первым, выдать с головой? Гнев?.. Ему предпочтение. Злость?.. Та же песня. Страх?.. Вряд ли. Стеснительность?.. Крайне желательно. Страсть?.. О-хо-хо, куда понесло!
  ‒ Не за моими руками следи. Они там, где их чувствуешь, - выговаривали Балджан. - Комнату изучай. Смотри, чем воспользуешься. Что пригодится. Придется к руке. Оружие точно не оставят. В спальне другие битвы. Глупые или не сдержанные их проигрывают. Разочаруй их, а не меня.
  Степнячка попробовала, у нее не получилось. Взгляд прилип к бесстыжим ладоням.
  ‒ Что же... Продолжим... Пока не добьемся желаемого результата. Ты знаешь песни невесты?
  Надо сообразить ответить... Его пальцы... Они... Сообразила.
  ‒ Сынсу... Песня невесты. Ауджар... Песня разлуки. Беташар... Снятие фаты. Женге... Прощальная песня. Кыз узату... Прощание с родней.
  ‒ Впечатляет. Тебе не грозит, если продолжишь изображать из себя плохо дрессированную волчицу.
  Люфтаз справился с завязками и платье тканевым водопадом опало с Балджан. Белоснежная ткань походила на небольшой сугробчик у девичьих ног. Мужчина взял степнячку за руку и помог переступить. Она закрыла глаза не видеть своего позора, но эмоций держала в узде. Плохо, но справлялась.
  "Кто-то любит необъезженных кобылок," - неодобрительно наблюдал мужчина кипение девичьих страстей. - "Молодому Амалю телушек подавай. С глазами большими и добрыми. Послушных во всем. Не утруждаться."
  ‒ Что приглянулось? - спрошено у степнячки, вернуть к поставленной задаче.
  Комната. Сколько она уже из повидала, а антураж один и тот же. У стены непременно кровать под занавесями. Креденца. Креслица с невысокими спинками. Накрытый для трапезы стол. Расставлены тарели, мисы, чаши. Самой еды нет.
  "Добро не переводить," - ранее замечено "котакбасом". Его уроки не всегда заканчивались мирно.
   ‒ Кувшин с вином. Тяжелый. Горло длинное, удобно взять, - назван Балджан простой вариант.
  ‒ Будет странно если потянешься к нему. К тому же посудину легко не заполучить. Она на другом краю стола и до самого стола пять шагов. Стоит тебе рыпнуться и тебе конец. Король не полоротая баба. Амаль умеет сражаться.
  ‒ Пф..., ‒ пренебрежительны к прозвучавшему утверждению. Настоящие короли не проигрывают и не сдаются. Побеждают или гибнут, прославляя свое имя и им рода. Потомки помнят героев, трусов забывает и могильный камень.
  ‒ Твои действия должны быть естественны. Дальше предлагай, ‒ не останавливался мужчина возиться с её одеждой.
  Девушка промолчала. К сожалению она излишне отвлеклась на раздевание. Ей и сейчас с трудом давался осмотр окружающего пространства. Она чувствовала себя запаленной лошадь. Скорее сдохнет, чем доберется до назначенной цели.
  Распустив вязки, Люфтаз взялся за горловину туники и одним резким движением распластал её до лобка. Он не усердствовал, мог бы и совсем порвать. Но так у его подопечной будет немного больше времени на исследования.
  Балджан дернулась, но руки не подняла, прикрыться или помешать "котакбасу". Бездеятельной все-таки не осталась. Вцепилась в ткань на бедрах, не упасть с нее последней тряпке. Спина и грудь обнажены. Соски торчат.
  ‒ Шнур на кровати, подвязывать ткань балдахина. На столике у изголовья нож для фруктов, - скоро названы предметы способные послужить орудием умерщвления.
  ‒ Душить долго, а добесчувствия Аерн не напьется. Ему еще э.... амады айырам (рвать твою пизду). Справишься? С мужиком? ‒ усомнился Люфтаз. - У подобных ножей нет острия. Заколоть трудно, резать долго. Если умеешь...
  - Ударить в глаз!
  - Попадешь? - он нарочно пялился на нее, вывести из душевного, и без того шаткого, равновесия. - Ткнуть мало. Достать до мозга сможешь?
  Полное смятение. То ли от собственной наготы, то ли от поставленного вопроса.
  - Сможешь? - требуют от нее убедительной уверенности.
  - Смогу.
  Больше походило на обещание себе самой. Что-то из детских фантазий. Я полечу! И сколько полетели?
  - Так да или нет?
  Мотнула головой отрицая. Она не настолько хороша, безоговорочно выиграть в открытой борьбе с воином. К тому же в схватке, сколь ты ни хороша, всегда присутствует элемент везения. Или невезения. Для кого как обернется.
  ‒ Научу позже, - пообещал Люфтаз. - Но вариант. Еще!
  Новый рывок и туника разорвана окончательно. Упасть на пол. Девушка осталась обнаженной. Легкие сандалии на ногах одеждой трудно воспринимать.
  ‒ Великий Тенгри..., - слетело с её губ нервное обращение.
  ‒ Не шепчись. Я уже здесь, с тобой. На чем мы остановились?
  ‒ Надо за стол. Там вилка для разделки и раздачи мяса. У нее длинные зубцы. В горло... снизу...
  ‒ Предложи.
  ‒ Сир..., ‒ дальше у Балджан застопорилось. Просить врага унизительно и не допустимо. Ни глотка воды, ни мгновения жизни, ни скорой смерти.
  ‒ Простите, можно отведать ваших блюд. Завтрак был слишком давно, ‒ подсказал мужчина, делая голос не плаксивым и не просящим. Смиренным. Главное в голосе смирение. Продать желаемое за действительное. - Аерн по своей природе не насильник, с третьего шага опрокинуть тебя, но это не значит, он не прибегнет к насилию, когда потребуется. Должно признать, ты довольно... Мммм..., - облизнулся Люфтаз.
  ‒ Можно мне отведать..., ‒ эхом повторила Балджан сказанное "котакбасом". Мысли лихорадочно скакали. Что говорить дальше? Как убедить? Расположить? Заставить?
  ‒ Свое придумай! ‒ оборвали девушку. - Больше вариантов, верней успех. Люди везде одинаковы. В городах, в горах, в степях. Отвлеки его от своих сисек!
  Две протянутые ладони едва не касались сосков, заставить поторопиться. Она даже чувствовала исходящее от них тепло, тот час замерзнуть!!!
  ‒ Сир, вам подали порченые блюда, - выпалила Балджан неожиданно.
  - Порченое? - отыграли удивление за хозяина покоев.
  Рук не убрал. Опять сблизился лицо к лицу, видеть малейшую реакцию, следить за эмоциями, отражениями мыслей. Ложь всегда тиха. Правда еще тише. Кто-то сказал, у человека две ноги - ложь и правда, далеко шагать. Две руки - правда и ложь, многое сделать. Голова скрывать правду и ложь. Язык их чередовать и дозировать. По обстоятельствам. Сейчас очередь лжи.
  - Мясо обязательно подавать с огня. Оно уже не горячее, - объясняла Балджан причины считать блюдо негодным к употреблению.
  ‒ И поэтому оно порченое?
  ‒ Жир остыл. Не вкусно есть и тяжело желудку.
  Мужчина ободряюще кивнул.
  ‒ Не забывай, ты степнячка. Ничего того, что вокруг не видела в юрте. Больше распахни глаза! Больше раскрытого рта. Удивления, которое пытаются безуспешно скрыть за нищей гордостью. Для тебя интересней окружающие предметы, чем сам мужчина. Ты еще наивна и чиста, думать о нас плохо. Возможно, спальня атлинга будет по соседству. Возможно накроют в спальне. Но до той поры, когда тебе заведут ноги за шею, много времени. И потратить его следует с умом, не оказаться под мужиком, податливой сукой.
  ‒ Поняла.
  ‒ Тогда не изображай голодную львицу. Ты ярка! Невинная овечка! И вести должна соответственно. Чтобы что? - открытой ладонью провел перед глазами Балджан, быть внимательной, сосредоточиться слушать.
  Щелчок у самого носа - указательный вверх.
  - Найти оружие или способ убить!..
  Щелчок - указательный и средний.
  - Исполнить задуманное... Быстро...
  Щелчок - указательный, средний и безымянный.
  - Сподобиться удрать! Откуда удрать трудно.
  - Я помню.
  ‒ Помни другое. Требуется достичь цели и выжить. Ты ведь хочешь выжить? Хочешь услышать, в своем ру (роду), как с восхищением и завистью заговорят, Балджан - Убийца короля! О живой заговорят. Потому как если тебя прикончат по твоей же самоуверенной дурости, некому будет рассказать о славной охоте, на которую я тебя позвал и подготовил.
   ‒ Я справлюсь! - немного растерялась девушка словам мужчины. Он действительно за нее переживает?!
  ‒ Справишься? Точно? ‒ Люфтаз провел пальцем по груди, спустился по животу, к пупу. Обвел впадинку и палец скользнул ниже. К безволосому лобку.
  Растерянность прошла. Балджан сильно стиснула зубы не зарычать. Заметно по напрягшимся скулам, по сощуренным векам, по заблестевшим глазам.
  ‒ Собралась драться?
  ‒ Нет, ‒ произнесла девушка одними губами.
  Он ей не верил и спросил по другому. Прозвучало насмешкой.
  ‒ Попробуешь пустить слезу?
  Балджан дрогнула. Не сдержалась, ответить с вызовом.
  ‒ Песчаные Рыси не плачут.
  ‒ Тогда сделай хотя бы вид, хочешь заплакать. Все-таки предстоит...
  Похабный жест пастухов обозначающий случку. Однако Люфтаз не засмеялся. Не улыбнулся. Вообще спрятал эмоции.
  Неожиданно, странно и непонятно. Путано. Зачем...
  ‒ Вы так заинтересованны в его смерти? - вновь демонстрирует Балджан внешнее спокойствие. О внутреннем говорить не приходилось. Близко нет. Но кого касается, что твориться у нее внутри.
  ‒ В ней много кто заинтересован. Я из их числа.
  ‒ Мужчины сами убивают своих врагов, - куснула она своего наставника. Не только он умеет "выедать печень шай шопулаа (чайн. ложка)".
  Скрытый вызов к схватке двух хищников. Где каждое слово ловушка, где каждая фраза яд. Где сильный хитер и последователен, а ловкая мстительна и упряма. Им трудно договориться, а ужиться - никогда!
  ‒ А я котакбас! ‒ напомнил Люфтаз степнячке данное ему прозвище и приблизился доверительно шептать. Дрянная, неприятная ей привычка. Все время кажется лезет целоваться.
  В долгой и хитрой игре хороший ход берегут, получить максимальную выгоду и преимущества и он мужчиной сделан.
  - Мен сени жаланаш кердим (я видел тебя обнаженной).
  Сакральная фраза-заговор. Обращение мужа к жене, после ак неке туни (первой брачной ночи).
  
  
  11. Кэффа. Пфальц. Зеленое крыло.
  
  На дворе снег с дождем и порывистый ветер. В комнате растопленный камин и горячий херес с перцем, медом и дольками фруктов.
  Глядя на непогоду сквозь ослепленное водой окно, Гильф выхлебал полную кружку вина. Сплюнул яблочную кожицу и вернулся в кресло. Поморщился садясь в него. Тесно, жестко и настроение под стать погоде.
  ‒ Геморрой? ‒ высказана Херцлом догадка в его излюбленной козлиной манере ерничать без повода и по поводу. На его роже так и читалось, ах-ах, какая беда!
  ‒ Геморрой сейчас Кайона, - кряхтит Амаль. Беду он видел в ином, о чем сказал. - Шендам только самое начало. Затравка.
  - Ты же именно этого добивался. Геморроя.
  - Откуда тебе знать, - даже не вопрос. Обвинение.
  - Догадался.
  Молчание. Тревожное. Когда готовы принять важное решение, но склонны его в очередной раз отложить. На завтра или более короткий срок и счет пойдет на часы.
  - Давно собираюсь спросить, - заговорил Гильф прервав размышления. - Почему локи? Насколько знаю, среди вашего брата нет такого ранга. Фохлок, фурмид, досс, кано, кли, анкпуткс, оллам... Откуда взяться локи? Саг переслушал? Или тебя сразила мания величия?
  - Прозвище. Сокращенно от lokkari. А не то о чем подумал. В переводе означает соблазнитель, искуситель, обольститель. Локи это уменьшенное, - разъяснили королю под мелкие глоточки обжигающего хереса.
  - Пустое выходит, - не признал Гильф справедливость наречения.
  - Кто-то носит гордое Завоеватель, а кто-то довольствуется локи. Обсуждение, кого будут помнить дольше, а кому припоминать, оставим до следующего раза. Но у меня преимущество.
  Гильф не отвлекся на провоцирующее суждение оллама, вернулся к более нервной теме.
  - Деду моему Круад платил сто майлей в год. Смехотворная сумма, но сам факт говорил о многом. О признании власти. Нынче выходит любая сука может безбоязненно разевать пасть на королевскую долю, какая бы она ни была. Велика или мала. В гору золота или в горсть меди.
  - Да. За суками надо присматривать, - отзывчив Херцл посочувствовать королевской беде. Сказано грубо, но суть отлично передана. Задевает? Задевает.
  Гильф уставился в огонь. Монарх не должен сожалеть о содеянном. Он и не сожалел. Никогда не страдал угрызениями совести, муками раскаяния, склонностью переосмысливать прожитое. Даже отправляя вчерашних союзников на виселицу. Даже разделяя со вчерашними врагами кусок и глоток, на свежих могилах друзей и соратников. Что же тогда гложет и гложет который день? Толкает оглядываться назад. И главное для чего? Увидеть в зеркале минувшего кривое будущее?
  Покосился на оллама... или локи. Этот наверное знал. Или по обыкновению "догадывался". Не потому ли локи. Искушать спрашивать, лезть к нему с вопросами.
  - Выкладывай новости, - потребовал Гиьльф от своего непростого собеседника. Он Эмса и не любил и ненавидел. Но терпел. Как терпят прыщ на заднице. Как свыкаются с обретенным уродством. Со сварливой женой, данной богом или обретенной собственной глупостью. С прочими житейскими неудобствами. Когда избавиться от досады выйдет хлопотней, чем её терпеть.
  Король несколько раз прокрутил последнюю мысль. Оллам рудимент доставшийся от предшественников. Традиция короне содержать поэта. Традиция Кайонаодха. Как не бывает туата без короля, так не подобает королю не кормить в доме стихоплета. В его случае талантливого, деятельного, пронырливого и досадливого. Наблюдая его ни за что не угадаешь на чьей он стороне. Верно усомнишься, на твоей ли? На чьей тогда? С кем он? Против кого? То, что вызывает сомнения, трактуется не в свою пользу, а раз так...
  "После посольства," - назначил Гильф последний срок. Сколько их уже было назначено, но теперь точно последний. - "Встретим, проводим," - выстраивал король последовательность дел. - "И все!" - это уже не мыслью, образом лобного места на одну петлю. Для оллама. Или локи. Кто он там...
  - Прерогатива выступать с докладами у нас закреплена за Эккером и палатином, - напомнил Херцл королю. - Мой удел...
  Эрин я кличу зычно
  зычное море тучно
  тучны на взгорье травы
  травы в дубравах сочны
  сочна в озерах влага
  влагой богат источник...**
  - Не придуривайся, - отмахнулся Гильф от стихов. Чушь в коротких строчках. То и радует безмерно. В коротких.
  - Малый Совет прошел. Большой через неделю, - вертелся локи, избежать разговора, но лишь убеждал и раззадоривал Гильфа не отступаться. Локи это ведь от lokkari.
  - Говорим о сегодня. О сейчас, - настаивали на своем, в полной уверенности, правильно настаивают.
  - Сейчас прекрасный херес согреться, - смаковал Херцл вино. В отличие от королевского, яблочных долек в нем не плавало.
  - Для этого у меня шлюха в спальне! - терпел Гильф. Обещал же. После посольства.
  - Я не шлюха, - перечил сволочной оллам, заразительно хлебая из кружки.
  - Поэтому тебя и спрашиваю! - король было потянулся к хересу, но передумал. - Рассказывай о Кайонаодхе.
  - Если кратко... Мочиться в гнездо земляных ос, не лучшая твоя с омоньером идея, - такова преамбула, согласно закону жанра.
  Про храмовника Гильф пропустил. Сделал вид не расслышал.
  - Мне подробности, - Амаль забирал кружку у оллама. Допил. По-королевски. Одним глотком. Демонстрируя кто здесь хозяин, и чьих прав больше, другим меньше артачиться. Успел подивиться. Херес налит локи первому. Ни дольки, ни семечка, ни кожуры от фруктов в напитке не плавало.
  Херцл и не думал дольше тянуть. Преамбула уже им сказана.
  - Элори потрошит монастыри... Увлекается, но гнет свое. У нее подобралась славная компания, - открыв символический отсчет, локи поднял палец вверх и не опускал его.
  - Имена назовешь?
  - Ты их не знаешь, - не собирался Херцл заниматься доносительствам. Другие пусть свой хлеб отрабатывают. Его задача расставить приоритеты, как он их понимает для других.
  Амаль скривил лицо, что означало разберется позже. Очевидно с Элори. Поскольку остальным откровенно пообещал.
  - Попадутся, повешу.
  - Желаешь добрый совет?
  - Нет, - отказал Гильф. - У меня от них несварение.
  - Вообще или от меня? - задан наводящий вопрос, прояснить отказ.
  Гильф нарисовал в воздухе полный горизонтальны круг. Обозначив, советов от кого бы они не исходили, не примет. Ерунда полная, но подано красиво. Вроде - одной голове корону носить, ей и пухнуть от дум. От того и круг горизонтальный. К чему тогда вести разговоры у камина, под херес, в компании оллама, а не кого другого?
  - Оставь младшую Викарию. Сам не лезь, - высказался Херцл вполне серьезно, заставив Амаля навострить ухо.
  В расположенности к Блаженной локи не замечен. Противостояние обоими не обозначено. Как говориться, жили счастливо врозь по разным берегам моря. Что изменилось, отказаться от невмешательства в дела Лафии?
  - Протяну время, Викарий пришлет своих ко мне разбираться, - названа причина не оставаться в стороне.
  - А ты пошлешь Викария, - очередной добрый совет от оллама. Просто и не затратно.
  "Или от локи. Это разные люди или один человек?" - подобная постановка никогда Гильфом не рассматривалась. Пора подошла? Беспокоиться двойственностью? Двойственность присуща всем. Что с этим не так?
  - Соображай что и для кого советуешь, - одернул Гильф. Викария король мужественно терпел сколько лет. Когда-нибудь Бог вознаградит за долготерпение. Самостоятельно решить проблему Амаль не брался. Юэн не являлся его союзником, не поддерживал явных врагов короны, много оппонировал и греб под себя мирские блага всеми доступными смертным способами.
  "Как и все прочие," - не оправдание, но понимание. В волчьей стае на подножном корме не проживешь.
  - Он же у нее духовный наставник. Тебе зачем лезть.
  - Вроде бы нет, - усомнился Гильф. Подобными сведениями не располагал и сплетен не слышал. Взять викарию Блаженную в духовные дочери.
  - Значит скоро объявит.
  Гильф представил, чем обернется для Кайона усиление Элори. Невольно напросилась аналогия с игрой в фидхелл. Фигуры расставляешь сам, а двигать их лезут другие. Младшая Амаль не самая сильная из набора. Зачем она понадобилась Викарию? Прибрать деньги тамошних попов? Перевести их из Лафии в апостольские закрома?
  - А Киффа куда денет? Откажеться?
  Покровительство церкви Пустоглазому давно не секрет. И ключ к секрету - королева Лисбет. Которую одно время подозревали в весьма близких отношениях с главой церкви.
  - Две лошади тянут воз быстрее, чем одна.
  - А после? Когда довезут? В одну постель их не уложишь.
  - Кто запретит? - едва не обвинили Гильфа в неумности.
  - Ты чего мелешь!? - возмутился отец. Возмутился ли король и политик? Их таким не смутишь. Если надо...
  - Элори предпочтительней, - получены Амалем человеческие разъяснения.
  - Послушней, хочешь сказать.
  - Вот и разобрались... Кифф сунулся в Лафию, - поднят второй палец руки локи.
  - Мамаша надоумила. Порадела за любимчика. За остальных постеснялась? - хмыкнул король. Лисбет кривого отмечала.
  "Только его," - признал он. Не обвинял, но и не понимал. Понять предпочтения матерей трудно.
  - Она из Байскинна. Там в голод детей выбрасывали на улицу. Зачем лишние рты за скудным столом, - объяснили Гильфу.
  - А сейчас голод?
  - Еще какой. Кусок один, - Херцл постучал себя по макушке. Намекая на корону. Голов много, а она одна. - Но Лафия чистое самоуправство Киффа. Он считает сестрицу убогой. Не терпит Викария по твоему подобию. Как все непослушные дети не внемлет мудрости матерей. Ему еще отрыгнется.
  - Почему не в Голажд? - вопрос Гильфа в поддержку собственных мыслей. Он бы полез к Экруту. Рядом. Туат богатый. Воюют без особой охоты.
  - Голадж придет к Пустоглазому сам, - очевидно Херцлу, но не королю.
  - Почему это?
  - Экрут готов воевать, но на чужие денежки, - задран трезубец пальцев. - Ему ссудят, он решит просто дадут. Но и полученного Крысе покажется мало. Расходовать легче, чем наживать.
  - Он купил Шендам.
  В глазах короля это стоящее приобретение.
  - Твой город ему продали. От счастья он забыл, покупку не увезешь из Рагама. А в Рагаме у нас...
  "Медани," - пил Гильф отраву догадки.
  "Бастард," - внес поправку локи.
  Амаль непроизвольно глянул в свою кружку. В опитки. На дне гуща из фруктов и пряностей. Экрут никогда не оставлял. Съедал. В этом он весь. Ничего не оставит другим. Не будь старший от Лисбет торгашом, из него бы вышел вполне сносный венценосец. Но он торгаш. Война не для него. Но он попробует сыграть и на этом его поймают.
  "Поймали," - согласился Гильф с олламом. Еще не построив батальи и роты к битве, Экрут проиграл.
   - Дуанн захватил какую-то деревню и очень гордится успехом, - продолжил Херцл, перебирая четырьмя пальцами в воздухе. Вроде бы сказанное понятно, но всегда обнаружится маленькое дополнение, оказаться важнее самой новости.
  - Веронн помог, - Гильф хлопнул по подлокотнику кресла. Для него младший родительская горькая горечь. Горчайшая. Своевольная посредственность, мнящая себя то гением, то злодеем. Метания не способные принести ни пользы самому, ни урона врагам. Захвати Дуанн город, два, целое танство. Будет ли в успехе пылинка заслуги его отпрыска? Честно? Честным быть необычайно легко, когда ответ очевиден, однозначен и отрицателен. Но какого отцовскому сердцу?
  - Помог, - ожидаемо подтвердил Херцл. В отличие от короля, оллам в Дуанна поверил. Худшее имеет тягу воплощаться поперек всему и вопреки.
  - Не надоело нянчиться?
  - Видимо не особенно, - готовы согласиться с Амалем, с затянувшейся опекой Дуанна. Риагу непотребны няньки, нужны советники. Но советы воспринимаются Дуанном отрицательно. Гению ни к чему, а злодеям в них нет нужды. В этом он близок Киффу.
  "Но у Пустоглазого мозгов больше. Плюс мать," - увидел бы Гильф изьян.
  "Изощренной дури," - сделал бы поправку Херцл к ярко выраженному таланту.
  - Медани, - торчала вверх растопыренная пятерня локи. Ограничился одним именем. Без дополнений. Кратких или развернутых.
  Гильф сердито засопел. Потеря контроля над городом еще недавно ввергла короля в состояние близкое к бешенству.
  - Шендам обговорили, - не желали углубляться в болезненную тему.
  - У нее далеко идущие планы.
  - У кого их нет.
  - Заграбастать себе Кайонаодх. И не поделиться, - объяснены замыслы рийи Рагама, лучше понимать её поступки. Сидеть и ждать в засаде Медани не станет.
  - Широко раздвинулась, - заклокотала в Гильфе злость. Он ненавидел её и немножечко гордился. Все-таки она его дочь.
  - Вы хотели сказать разинула рот? - горазд Херцл на двусмысленности.
  - И рот тоже, - раскалялся отец и король.
  Минуту или две в комнате тишина. Хересом её не заполнить.
  - Ты не обмолвился об ублюдке. Он с ней? - важно знать королю. Утвердиться в подозрениях. В Швальбе Эериха нет, но где-то же он пристроился.
  - В каком смысле? - у поэтов змеиный язык говорить одно, подразумевать другое.
  - В самом прямом и простом.
  - Вам не понравится, - предупредил Херцл, сжимая пятерню в кулак.
  - Мне уже не нравится, так что..., - по-своему прочитан королем жест собеседника.
  - Эерих лег под Медани. Фигурально, - оповестили Гильфа-отца. Гильфу-королю все равно с кем путается его дочь. Чего не скажешь о Гильфе-политике.
  Кулак оллама оставался сжатым. Война всех против всех не предполагала союзов. Ни временных, ни постоянных. Но предполагать не возбраняется. Все что угодно. В яви выйдет много хуже и замысловатей.
  - И..., - подталкивали локи продолжать.
  - А что тут неясного?
  Король недовольно закусил нижнюю губу. Самые тяжелые оковы - королевские. Венец владетеля суш и вод надевают добровольно, таскать до гроба, не снимая. За много лет, к тяжести обвыкнешь, а заодно выучиться вычленять из сказанного сокрытое. Улавливать в непроизнесенном ниточки слов, пройти до самой сути. Добывать золото там, где для других его нет. Поскольку для короля понятия, разряда, категории "нет" не существует. Вот и теперь Гильф разглядел назревающую проблему. Из-под Медани Кайону не выдернуть. Пока с ней ублюдок. А ублюдку некуда деваться, рийю Рагама не бросит. Такова проблема изыскать её решение. Не прибегая ни к многочасовому сидению в тишине, ни к звездам Ассафа, ни к сборищу Совета, ни к щебету ночной кукушки, ни к прочим ухищрениям, стимулировать работу мозгов. Вымыть песок и заполучить самородок. В некоторой мере беспокоило кто натолкнул его на размышления.
  "Сам просил," - признал Гильф инициативу разговора вдали от посторонних глаз. Следовало тут же задаться вопросом почему Херцл? Вряд ли оллам подставит дружеское плечо или протянет руку. Скорее подаст яду.
  "Или единственный кто не подаст," - оправдали локи, заострившего его внимание в нужную сторону к нужным событиям.
  - Приглашу ЭТИХ на бракосочетание Кэрен, - Амаль кивнул куда-то за окно. Дождь, слякоть и ничего хорошего на ближайшую неделю. Недели. Осень. Её цвета быстро блекнут, сделать окружающее безрадостным.
  - Не рискнут, - оппонировал локи королевской задумке. Откровенных простофиль среди наследников Гильфа не замечено. Во всяком случае, попасться на такую простую уловку. Не сами догадаются, подскажет кто.
  "Но могут и подсказать обратное. Надо знать людей Кайонаодха," - допустил Херцл. Таны не пристяжные волы безропотно тянуть тяжесть риагов. Законная власть им без надобности. Они сами власть.
  - Под мои гарантии, - твердо намерен Амаль собрать семейство под одной крышей, маскируя свои предпочтения. Гулена и Бастард. Эти обязательно!
  "Ӳблядь и Ублюдок," - весьма поэтичен локи. - "В суматохе празднеств многое случается. Со многими," - таковы перспективы для Медани и Эериха. У обоих много врагов, но главный сидит рядом.
  - Какие? - уточнил Херцл, вполне представляя чего наворотят обещая родне. Гильф в состоянии продать воду в решете. Важно успеть до того, как она растает, протечь в дырки.
  - Любые, - убедителен Амаль. Королевское слово это вес!
  - Всем? - теребит локи прояснить настрой короля, действовать жестко.
  - Всем! - не колеблются обещать.
  - Нахрена тогда приглашать? - сыграно Херцлом полное недоумение, вытянуть короля на откровенность. Поделиться мыслями. Не зря же не притрагивается к вину, морщит лоб и хмурит лохматые брови. Даже сопит энергичней.
  Не прошло. Королевские думы остались с королем. Похоже о Кайона наговорились, продолжать не следует.
  - Жаловались мертвые в канале. Дохнет народ... В трех районах чума, - выдана Гильфу не самая замечательная столичная новость. Она еще не достигла той степени нагрева, прорваться к лидерству, затмить все остальные.
  ‒ Я не лекарь, - совершенно равнодушен король к покойникам на улицах и в воде.
  ‒ К нам посольство из Ногра, а у нас полное безобразие. Предстанем в неблагоприятном свете, - поддразнили Гильфа. Мор мог помешать празднествам и сорвать планы венценосца. У приглашенных появится уважительная причина не появляться в столице и ею воспользуются непременно.
  "Появится... Не появляться...," - прозвучало по особенному хитро.
  ‒ Чтобы свет был для нас благоприятным, выжгут все к херам собачьим, ‒ нашел Амаль выход. Не дрогнув ни струной души, ни мускулом лица. Вполне в его духе.
  Болезнь ничто иное, как наказание божье! А лечение чье наказание? И кто тогда лекарь, предлагать подобное лекарства. Король?
  ‒ Поможет? - усомнился Херцл в безумной идеи, огнем извести заразу.
  Но и этого Гильф обсуждать не собирался.
  - Ты часто пропадаешь последнее время, - понадобились королю совсем иные подробности. Можно сказать, застиг собеседника врасплох.
  Лишнее внимание Амаля, сродни его предложению искоренить заразу. Результат плохо предсказуем.
  - Я рассказывал. Вступаю в наследство, - напомнил локи однажды сказанное.
  Именно сейчас у Гильфа не возникло никаких сомнений в собеседнике. Не оллам. Ни Херцл. Ни Эмс. С ним локи. От lokkari. Или чего другого.
  "Прощелыга," - обобщение и зарок не забыть обещание.
  - Трудности?
  - Ничего серьезного вмешивать третью сторону, - заведомо отказались от предлагаемой помощи. А её ведь предложили. Ненавязчиво. Взамен потребуют подробностей, вызнать тонкости наследственного спора. Все равно, что добровольно сунуть за пазуху, к голому пузу, ядовитую змеюку.
  Отказ принят, но не закончено с вопросами.
  - А с Лисбет у тебя что? - заглянул Гильф в кружку. На дне неприглядная гуща из раскисших фруктов. Ассоциация? С чем? С кем? С Безумной? Кому понадобиться вот это?
  "Плюнуть косточкой," - то же своего рода ассоциация.
  - А что у меня может быть со старухой? - несколько смягчил фразу Херцл. В первоначальном варианте она оканчивалась "с твоей каргой". Остерегся. Оллам может и равен честью королю, но вешают то за шею. Первого, а не второго. Второй командует вешать.
  - Вот я и хочу знать что, локи?
  Ответить просто? Простые ответы королям не по нарву и потому не подходят.
  
  
  12. Окраины Кайонаодха. Городок Сайтне, недалеко от Тайра, монастыря-замка храмовников.
  
  Матушка Кугана неустанно твердила, раз её сынок родился в омнионе, быть ему непременно счастливым и не суждено утонуть ни в реке, ни в болоте, ни в блевотине. Правда батюшка считал наследника трусом, бездарем и лодырем, каких земля не видывала. Исправить положение, увлеченно прикладывал к перевоспитанию суровую родительскую руку. Раз в месяц шкура со спины и с задницы Кугана слазила. Касаемо личного мнения, к счастливчикам и везунчикам себя не относил. Не проявляла Фортуна благосклонности. Никак, ничем и не в чем. В очередь за счастьем не поставила. В списки привилегированных не внесла, не забыть облагодетельствовать.
  Исходя из неудачно сложившихся жизненных обстоятельств, Куган рассматривал несколько вариантов исправить собственное бедственное положение. Очевидный - ступить на скользкий путь вооруженного отъема чужого добра. Найти крепких ребят и потихоньку шерстить купчиков по дорогам, добывая серебро на достойное прожитье. Тут велика опасность оказаться в петле, не успев сносно заработать и широко потратиться. Опять же, преступить закон, необходимо обладать определенным мужеством. Куган не обладал. Ко всему, висельники поощряли в нем стоицизм не ввязываться. Большая дорога не для таких неженок как он. Лихих вешали скоро, не допуская к причастию и покаянию.
  - Сразу Богу покаетесь! - напутствовали неудачников, мечтавших жить незаслужено сыто. Подобному он многократный свидетель. Перекладина в Сайтне никогда не пустовала.
  Менее привлекательно - записаться в гелды или сервиенты к бейлифу. Работенка гнилая, но платят. Правда, узнают ссучился и работаешь на законника, ни в один приличный кабак не пустят, в долг никогда не нальют, при случае в кружку плюнут, в рожу кулаком сунут.
  Совсем пропащий вариант, отправиться к риагу Дуанну, записаться в его дристлявое воинство. С этим много сомнений и шатаний. Ходили упорные слухи, младшему нечем платить и он горазд только на сладкие обещания. Однако, Амаль-младший недавно захватил Эсбро. Не ахти какая удача, но замок достойное имущество. А ведь еще недавно риаг вообще ничем не владел, кроме сменного белья и горстки верных людишек. Верности за бесплатно не бывает. Значит... много что значит, но причин подрываться и нестись в Эсбро мизер. Пока мизер. А когда наберут вес, можно обмозговать.
  Последнее дело - податься в поденщики за хлеб и крышу... Низко пасть до скотского положения бесправного серва. С голоду не околеешь, но и только. Кануть в такую глыбь и уже не выбраться никакими судьбами.
  Более ничего в голову Кугану не приходило. Но прежде чем печалиться о будущем, предстояло выкрутиться из теперешней несладкой ситуации. Забравшись под самую крышу, прятался на сеновале. Вчера сжульничал в игре и ему грозились переломать ноги, руки и вырвать глаза. Запросто могли угрозы воплотить, поскольку удирая, прихватил со стола неправедно нажитое. Теперь сидел в сумраке, холоде, голодный до головокружения, слушать завывания пустого брюха.
  Легонько стукнула дверь входа. Кто-то мышью прокрался в постройку и Куган насторожился. Сердчишко затрепыхалось, ладони вспотели, захотелось ссать. Нервы все! Страх! До спазмов в глотке и ослабленности в паху.
  Остро прислушался к доносящемуся запальчивому разговору. Не о нем ли толкуют. Не о нем.
  - Давай же! Скорей! - задыхался внизу женский голос.
  - Щас- щас- щас! - тараторила вторая.
  Привлеченный будоражащей возней, Куган приподнялся из соломы. Вытянул шею глянуть. От увиденного жадно сглотнул. Две пригожие девки заголившись, бесстыже миловались, запуская пальцы и языки в срамные места.
  - Ах-ах-ах-ах! - выгибалась на встречу ласкам сисястая, с сальной складкой на животе и пупком в палец глубины.
  - М... М... М..., - отрывисто вторила вторая, ладненькая чернявочка. Такая смуглая, что голая задница ничем не отличалась по оттенку от загорелых рук и спины.
  Никакого стеснения девки не испытывали. Ни в чем друг дружке не отказывали. Отзывались на просьбы. Похабничали в удовольствие.
  Наблюдая за девицами согрешил и Куган. Не находись он в столь бедственном положении, предложил бы себя, поучаствовать в любовных забавах на соломе. Но он скрывался от гнева и возмездия, а девки местные. Могли сдать с потрохами.
  Наласкавшись, толстушка и чернявочка лежали в обнимку. Притихший наблюдатель ждал продолжения занимательного действа. Жрать хотелось по прежнему, но глаза, по куда не вырвали, потешил бабьим живым мясом.
  - Не думала скоро встретиться, - жмурилась темненькая и терлась кошкой, ерошила шерстку.
  - Ушла я из замка, - призналась ей подружка, заботливо вытаскивая соломинки из курчавых волос.
  - Обидели чем? - ластилась смуглянка. Быть ближе, лежать теснее. - Опять что-нибудь без спроса взяла и попалась?
  - Да, ну их! - не призналась полненькая. - Кругом одни мужики. Здоровые. Матерые. Особенно храмовники. Приловят где, порвут!
  - Не порвали? Дай погляжу! Ну, дай!
  Потискались. Разговор для них не столь важен. Важно чувствовать кожей кожу, телом тепло, влагу влагой.
  - Хочешь про атлинга секрет скажу? - благодарно жалась толстушка к товарке за ласку.
  - Я тебя хочу! - облизывала чернявая подружки грудь. Заводила не столько любовницу, сколько себя.
  Как отказать? Как утерпеть? И главное зачем? М..! м..! м..! А..! а..! а..!
  Мычали и ахали, бились-выгибались рыбами на берегу, хватали воздух широко открытыми пересохшими ртами.
  - Не заразный он, - выдала толстушкой, разнеженная продолжительной возней.
  - Излечился? В монастыре все же. Святое место. Намоленное, - чернушка плохо слушала, переполненная любовной чувственностью. Сводило горло, сжимало бедра, руки не знали покоя и устали.
  Куган сделал стойку. На чужих секретах запросто неплохо заработаешь.
  - Не болел он. Девки его, их уже с десяток в Тайре пасется, тоже все здоровые. По очереди пользует. Сегодня эту, завтра ту. Каждой по браслету подарил. Серебро с камнями. Наряжает. Обхаживает. Будто королев. Ни одна не жалуется. Совсем молоденькая, Арси кличут, брюхатая ходит. Над ней все трясутся. Как же! Атлингово семя!
  - Зачем же заперли? Охрану выставили... Сказывали, заезжих купцов и торговцев в замок не пускают, только по приглашениям, - не интерес в смуглянке прорезался, опаска обидеть подругу невниманием. Тайна сближает. А!.. А!.. А!.. М!.. М!.. М!..
  - Обманывали. И продолжают обманывать! Сама подглядела, - понизила голос любовница. Куган едва слышал её речь. - Соком чистотела и раствором едким кожу прижигают, сыпь наводят. Голову клочьями стригут и ржаным тестом и белой глиной мажут. Ну и морду конечно. Раньше много, а сейчас меньше.
  - Прячут от кого, - предположила темненькая на доверительное признание.
  - От отца верно. Тот сильно гневался за бунт. Прознает... , - договорить толстушке не позволили. Закрыли рот поцелуем, не болтать ненужного.
  Куган едва улежал, выжидая пока ненасытные девки натешатся и уйдут. Срочно следовало обдумать, кому секрет о мнимой болезни Аерна выгодней продать. В столицу далеко. Опять же там храмовников на каждом углу трое. С ними лучше не связываться, раз в монастыре крутятся, значит с их подачи обман. Если к Дуанну идти... Слаб он. В риагах, а владеет только замком. К Пустоглазому сунуться? Уверяют уродец простых людей не привечает. К Экруту... вот у кого денег прорва... но пока добредешь, новость прокиснет. В Лафию податься? Там замятня знатная. Попы против Блаженной встали. Она у них земли отбирает. Значит у самой нету. В Швальбе делать нечего. Таны колобродят. Остается Медани. Про нее много разных слухов и сплетен ходят. И шлюха, и хитрая, и с Соломой кумиться. Но никто её бедной не обзывал. Не уж-то пожадничает серебра за доброе известие, здоров братец.
  
  
  13. Асгейрр. Северная дорога. Выезд из столицы.
  
  Всадник закрывал лицо высоким воротником, втягивал голову в плечи и кутался в двойного кроя дорожный плащ, спастись от беснующегося ненастья. Стоило отъехать от Кэффы на полдня и небо сошло с ума, опрокинуло океан холодной осенней воды, пустило по следу шквальный ветер. В такую паскудную пору хорошо забиться под крышу, подсесть ближе к пышущей жаром печи, заказать горячей еды и забористой выпивки. Сгодился бы и обжигающий кипяток глёга. Отстойное пойло, хуже которого только эгг-ног и пиво по-дакски, с паром. Перетерпел бы поганый вкус, согреться. Но ни крыши, ни огня, ни нелюбимого глёга, всадник позволить себе не мог. До Кенел-Энди путь неблизкий, а обернуться надо скоро. Выполнить личное распоряжение короля, подкрепленное подорожной, не чинить подателю малейшей задержки. В другой бумаге отписано требование, всячески способствовать, разузнать подноготную оллама Эмса Херцла, окончившего тамошнею школу филидов.
  - Сдохнуть ему от эстемнэ (онанизма), - нет-нет произносил в досаде королевский порученец. Дождь, ветер и он верховым в дороге. Предел мечтаний!
  Из экспрессивного выражения, вроде бы ничего особенного, кроме негатива не несущего, правильно предположить, довелось бедняге послужить в Халангзаре. И воспоминания об этой службе портили всаднику кровь и сон много дней и лет спустя.
  
  
  14. Пограничье. Акмола (Белый холм).
  
  В тегене кумыса на дне. Шаугим (чайник) и аккуман (заварник) пусты. Кесе - расписные чашки, отставлены. Баурсаки, сладкие шелпеки, жент, орик-мейиз (сухофрукты) гостем отведаны. Похвалы хозяйке сказаны. Шай бата - благополучия произнесены. Пора продолжать начатый вчера разговор.
  Необычный гость нынче у рубасы (глава рода) Буйту. Кудайы конак (божий гость)! Из далека проделал путь к становищу, войти в юрту, исполнить ырым (обычай).
  Крепок, ловок, жилист. При добром оружии и богатой броне. Под седлом резвый айгыр. Но вот незадача, собственное имя гостю не шло. Не отражало всей внутренней сути. Человек отдельно, имя отдельно. Возможно рубасы плохо понимал чужую речь, поэтому называл пришлого в мыслях по-своему. Айлакер. Хитрец. Оно подходило идеально. Айлакер и есть!
  - Кобылица в обмен на жеребца..., - произнес хозяин юрты, пряча улыбку в седые усы. У его гостя хорошо подвешен язык. Такому и сватовство доверить можно. Но речь у них не о сватовстве. О кеширим (выкуп). Айлакер называет это обменом, но он чужеземец. Ему простительно не знать тонкости традиций степи.
  - Совершено верно, уважаемый тайша (князь), - подтвердил гость, поправив слова хозяина. - Жеребец против кобылицы.
  Величание не по чести, но приятно. Не похоже по незнанию назвал. Как есть хитер. И речь хитра. И дело его. Интересен он рубасы, потому занимает в юрте тор - почетное место. Буйту готов согласиться с поправкой. Правильней звучит. Ценность жеребца много выше спрашиваемого. Она просто занебесно высока. За красавца просят "кобылицу" из их рода. Но и "кобылица" чего-то стоит, предлагать тулпара (скакуна).
  Буйту легко вызвал в памяти образ грациозного животного редчайшей масти. Иссиня-черной. Почти фиолетовой. Каруд! Не припомнит у кого из соседей и не только у них, во всем Худдуре, найдется такой. А у ру (род) Кумши будет! Если он, рубасы, примет необычный кеширим.
  - Ты предлагаешь мне не сопоставимое, - не торопился соглашаться Буйту. В таких вопросах спешка ни к чему. Свою честь уронишь и гостю чести не окажешь. Даже если мысленно охотно согласился, вести разговор следует, будто ничего еще окончательно не решено. - Твое предложение гораздо значимей.
  Айлакер, слушая, покивал в знак понимания сомнения хозяина.
  - Люди будут спрашивать, не нарушен ли Жети Жаргы. Закон Великой степи, - говорил Буйту, проникнуться гостю значимостью отсылки. Не сиюминутной прихоть и выгодой живет ру, но по заветам предков. И аруаки - духи их, в том порукой. И Камбар-ата, покровитель табунов.
  - А он нарушен? - удивлен и спокоен Айлакер. Спокоен с самого начала, будто заранее предвидит исход их торга.
  Сколько не плети хитрую вязь слов, смысл их - торг. Обычное дело? Обычное. Обставлено для торга необычно. Это смущало, заставляло осторожничать и восхищаться одновременно.
  "Обмен!" - предпочел бы гость назвать предлагаемую им сделку.
  "Кеширим!" - готов стоять на своем рубасы. К нему обратились, не он просит.
  Каждый прав по своему. Это сближает. Но еще больше сближает понимание, они договорятся. Сторгуются. Выпьют весь кумыс и чай, угостятся шеке - ритуальным блюдом и договорятся. Не могут не договориться.
  - Закон не нарушен, - дан ответ гостю.
  - И в чем сомнения уважаемого тайши?
  - Никто не предлагает больше, чем требуемое стоит. Неразумно. Можно поискать в ином месте и найти. Никто не просит больше положенного, поскольку уйдут к другим и останешься ни с чем.
  - Тебя только это смущает, уважаемый тайши?
  Буйту кивнул. Будь гость равен годами, выглядело бы неуважением. Но он много старше Айлакера, дозволительно ограничиться легким киванием.
  "Трясти бородой," - наперед знает рубасы мысли молодых. Он не в обиде. Сам таким был.
  - Сколько бы мудрый тайши отдал за кабуда, будь мы на базаре?
  - У меня нет столько, - честно признался Буйту. Врать кудайы конаку, вызвать гнев Тенгри. Не простит. Нагонит кернезов - вестников зла, беспокоить стада. А то и пришлет яланкыч - злую ведьму, вредить младенцам и роженицам.
  - А если бы имелось?
  - Пять тысяч голов, - названа малая цена, но при необходимости отдал бы и семь и десять. За кабуда не жалко!
  - А сколько предлагают за кобылицу? - хитро щурит глаз Айлагер.
  - За обычную сорок семь, - Буйту сдержал улыбку. Лукавит. Ой, лукавит его гость!
  - А за породистую? Чьи предки известны утуз уул (тридцать поколений).
  - Четыреста, - озвучил рубасы, вспоминая недавние семейные торжества. Имена предков он знал до восемнадцатого колена. Это много. Редко кто может похвастать большим количеством. Войны извели многие славные рода. Не оставив ни мест погребений, ни имен, ни людей, помнить имена и деяния.
  - И в чем сомнения мудрого тайши?
  - Мы говорим и сравниваем несопоставимое, - повторил рубасы понравившееся слово. Оно полно отражало их алыс-берис (взять-дать).
  - Разве?
  Рубасы промолчал. Были бы наполнены кесе, отпил. Но чаевание закончено. Время разговора. Говорить мало - проявить негостеприимство. Говорить много - выставиться пустомелей. Пора остановиться. Того же желает и Айлагер.
  - Предлагаю уважаемому тайши свернуть речи и принять мое предложение, - гость изобразил ладонями весы. - Здесь кабуд, - покачнул правой. - Здесь, - качание левой, - сомнения уважаемого тайши, жак басы - особо ценные подарки, сговор - қалыңдық айттыру, взаимодарения - карбыгау и шегешапан, вручение совиного пера - укитагар и сережек - сырга тачу, сватовство - қуда тусу, разрешение на свидание - урун бару, тайные встречи - қалындық ойнау, пиршества - қыз узату той и уйлену той, приданное - жасау, визит к родне - тэркендеу. Отведаем куйрык баурык, произнесем жан беру - клятву души и кон жене ерик - клятву крови и воли. Скрепить обмен.
  - Кеширим, - теперь уже рубасы поправил гостя.
  Айлагер лишь посмеялся, но не стал настаивать на своем. Проявить уважительность к старшему, хороший тон в делах.
  Для чужака, а гость чужак... жолан... слишком хорошо осведомлен об обычаях Худдура. Для чего ему знания? Не ради же принесения необязательного кеширима роду Кумши и лично ему?
  - И все равно ты предлагаешь мне больше, даже с учетом тобой названного, - последняя попытка отговорить Айлагера и дать согласие самому. Кабуд! Как отказаться!?
  - И я на это иду, мудрый тайши, - уважительно поклонился гость.
  О таких акыны говорят: Камчы бойлуг ер-угулны коймады. Не пощадит никого из мужчин, включая детей ростом с рукоять нагайки. Ссориться с ним - жаткан жыланнын куйрыгын басу - наступать на хвост спящей змее.
  Такой человек может пригодиться. Потому Жети Жаргы в их уговоре упомянут, но не участвует.
  
  
  
  Ad rem.
  
  " ...И взывал брат к брату, образумить.
  - Мы одной с тобой крови. Едины у нас и мать, и отец.
  Смеялся младший в лицо старшему. И поднял меч, всякое родство призрев... "
  "За дверями Рая." Неизвестный автор.
  
  1. Туат Хюльк. Северо-запад от Эсбро.
  - Отошел, - опустили голову Йюхена на пожухлую, битую холодами, траву. В застывшем взгляде десо отразились сумерки вечера. Темнота и никаких звезд с ущербным пятаком луны. Смерть, чтобы там не придумывали олламы, исключительно темень. Для Йюхена теперь вечная.
  Склонившись, гвил прошептал скороговоркой: "Покойся с миром", закрыл павшему глаза. Не видеть мертвым дела живых. Не их заботы и тревоги.
  Дуанну безразлична смерть соратника. Риаг на нервах. В бездонном омуте паники. Во снисхождении в глубины обреченности.
  - Что делать? - обратился он к фрайху, цепляя за рукав. В голосе отчаяние. На лице отчаяние. В мыслях отчаяние. Не риаг - олицетворение полной безнадеги, разом навалившейся на его, как оказалось хлипкие плечи.
  - Зарыть, - дан Дуанну сердитый ответ.
  - Я о другом...
  Амаль-младший нервно сдернул с руки латную перчатку. Она не мешала, но он снял... вывернул... сжамкал в трясущихся пальцах... Собрать волю в кулак. Красиво. Воодушевляюще. Непреклонный характер против необратимых обстоятельств. Человек против судьбы. Веронн бы поправил, против собственной глупости, но нынче он сознательно держится в тени. Потому риагу остается тискать до боли кольчужную бронь, не заорать дурным голосом, требуя скорого ответа фрайха. Потому ни красоты. Ни воодушевления. Ни воли.
  "Эдак его придавило," - поглядывал Веронн на бывшего ученика. Доверительность между ними разладилась не сегодня и не вчера. Их отношения односторонне подверглись ревизии и переоценке. Быть риагом - быть извечно проклятым. Старик не против уйти. Время растить и натаскивать, время пожинать плоды и гордиться. Последовательность дала сбой. Плоды горьки, гордиться нечем. Сорвавшийся с поводка воспитанник проявил характер не приложив ума. Самостоятельность вышла боком. И не только самому риагу. Всем, кто имел неосторожность ему довериться. Таких три десятка живых. Покойников столько же.
  - Тебя хотел послушать, - нарочито выдержан фрайх. Поздно орать и тыкать носом в дерьмо очевидных ошибок и просчетов. Нет смысла искать виновных. Сейчас требуется иное. Верный способ исправить положение. Ни молитва, ни волшба не подойдут, а дураков Удача не любит. Обходит стороной. Чурается что модница золотаря.
  Склон Осинового Холма, от подножья до вершины усеян телами риаговых гвилов. Бродят беспокойные лошади, шарахаясь от любого движения. Внизу возятся хольды из отрядов танов. Режут раненных, собирают трофеи. Их возбужденные голоса разносятся далеко, заглушая все прочие звуки. Ни самого Тонда, ни его приятеля Ли мар-Сеста, ни Чета Гэмая (он третьим) не видно. Для них противник ничтожен и жалок, лично присутствовать и участвовать в заключительной фазе "разделки туш". Совместно загнав риага и его людей в ловушку, можно далее не особо торопиться. Не сбегут.
  "Кто такое название дал?" - осматривал фрайх убежище остаткам отряда риага. На холме ни единой осинки. Редкие кусты, ковер земляничных листьев, рана овражной размоины.
  - А я тебя! Не забылся? Нет? - готов Дуанн выплеснуть собственный страх, подобно содержимому помойного ведра. Чувство переставало являться абстрактной величиной, обретая конечный, вполне реалистичный образ. Перепуганный до усрачки риаг.
  - Голову не теряй, - призвал Веронн к сдержанности в словах и поступках. Душа может гореть огнем, а лицо должно отображать спокойствие и уверенность. Вокруг люди, доверившие тебе свои жизни. Не стоит их шаткую веру подвергать лишним испытаниям на прочность.
  - Можешь отрубить её к херам! - Дуанн постучал ребром ладони по шее. - Отруби и отдай этим! - уже почти орал он. Страх. Риага сожрал страх. Со всеми потрохами. Ничтожность не красит любого человека, но риага вдвойне.
  "Поплыл мозгами, сосунок," - разозлился Веронн. Злость северянин в себе не держит. Не деньги, копить.
  Тяжелая зуботычина опрокинула риага на траву, но в чувство привела. Дуанн, упав, не попытался подняться. Буравил взглядом обидчика, сжав губы в нитку, не сказать лишнего. Загнанный внутрь гнев, сдобренный страхом, богато прорастет ненавистью и желанием показательно отомстить. У мести самый сладкий вкус и примечательная способность оборачиваться геройством в глазах свидетелей.
  Но это потом, в необозримом будущем. Сейчас, по верх всего, что ржа по железу, осознание, Веронн оказался прав.
  "Он всегда прав, паскудный нищеброд! Всегда!" - обвиняли бывшего учителя, не признавать вины собственной. Позиция не слабых, но бесконечно самолюбивых и проигравших. Гордецов и неудачников....
  ... Гонец от единственного союзника объявился в Эсбро перед заутреней. Влетел в ворота, размахивая потрепанной фламулой тана Дьюсса.
  - Там... Нас... Мы.... Они... На холме..., - пытались одним выдохом сообщить тревожные новости. Торопыгу придерживали на безопасном расстоянии. Он вырывался подойти ближе, будто от близости нахождения к риагу и свитским, зависело понимание важности им сказанного.
  Фрайх плеснул гонцу в лицо воды. Мало не заехал в зубы ковшом.
  - Внятно расскажи, - приказал Веронн недоброму вестнику. С хорошими вестями не спешат, загоняя лошадь.
  - Апф... Апф.., - отплевывал и мотал головой тот, вытирался рукавом, привести себя в порядок.
  - Что там с Дьюссом? - выбрался вперед Дуанн, говорить с гонцом. Грело хорошее чувство хозяина положения. За помощью обращаются к тебе, а не ты просишь помощи.
  - Мы двигались к вам. В Эсбро. Неожиданно нас атаковали люди танов Тонда и Сеста, - скупо поведали риагу, оставляя простор для уточняющих вопросов. Но задан один.
  - Где? - уже готов действовать Дуанн. Дьюсс подданный и союзник. Нападение на него, нападение на риага. Пусть тан еще не принес личной клятвы, а только собирался. Для того и выдвинулся к замку. Законно встать под венценосную длань.
  - По дороге от Руэ. Мы отступили к Осиновому Холму. Их человек пятьдесят. Вооружены хорошо. Если бы не подлость, мы бы их...
  - Мы..., - перебил фрайх, изобразив в воздухе вопросительный знак.
  - Нас выехало около сорока. Тан Дьюсс просит содействия. Тонд послал за подмогой к Гэмаю. Тут недалеко за Драу их вотчина. Они не из наших, сир....
  И завертелось. Вой сигнальной трубы, звон колоколов. Срочные сборы в безрассудной спешке.
  - Отряди кого проехать вперед, посмотреть округу, - еще до отъезда напомнил фрайх риагу, проявить осмотрительность. Вчера он втолковывал Дуанну, сравнивая их положение с молодой улиткой. От своей ракушки далеко отползать вредно. Высунуться, хапнуть и скорее назад. Никаких прямых столкновений и ненужного геройства.
  - Само собой! - обещал пустое риаг. Мысли заняты другим. Он весь на подъеме, на взлете, у вершины, у пика. - Зажмем с двух сторон. Их всего-то полсотни! Час делов. Добираться дольше!
  - Разъезд вышли! - постарался фрайх передать свою подозрительность молодому горячему стратегу. Остудить лихорадку действовать сломя голову, поскольку подставляет не только собственную, но и остальных. Сработает пословица. Один за всех, все за одного. Один думает (или не думает) за всех, а отдуваться за недуманье всем!
  - Под Грешамом. Помнишь? Мы с Аерном прихватили наемников Рагда, - фонтанировали эмоциями и не слушали фрайха.
  Дуанну нравилось командовать. Нравилось видеть, команды исполняют. Нравилось вмешиваться при возникновении заминок с выполнением. Бросаться короткими фразами, схожими с ударами плети. Подстегивать нерадивых и медлительных, а расторопным придавать большей прыти.
  - Здесь не Грешам, - не стал Веронн распаляться, убеждать в различиях ситуации тогда и теперь.
  Рано или поздно, желаешь того или противишься, птенцы встают на крыло, покинуть родное гнездо, избавиться от опеки.
  "Почему бы не сейчас," - согласился фрайх добровольно отступиться от наставничества. Не лезть, не мешать, не раздражать. Впервые за долгие годы повернул против собственного характера. Подавил всякие сомнения, справиться ли ученик самостоятельно? Не задался подобным вопросом вовсе. Ответ известен заранее. Ошибиться было бы благом для многих. Но и тогда фрайх ничего не предпринял. Сам, значит сам. Ему же удивительно, с какой готовностью устранился. Надоело стоять за плечом? Или все дело за чьим плечом торчал, рассыпая советы и поучения. Очень похоже впустую.
  Риаг жаждал победы. Быстрой, яркой, неоспоримой, показательной. Убедительной. Сила всегда убедительна. И имя ей - Дуанн Амаль! Фрайху и остальным отводилось свидетельствовать скорый и безоговорочный триумф. Древние рукоплескали и подносили лавровый венок. Рукоплесканий и венка ему мало!
  Заполошная гонка, стремительно угодить в западню. Бой жестокий и короткий. Бой, где преимущество на стороне неприятеля, загнать на Осиновый холм, где полагалось обороняться Дьюссу, дожидаясь помощи из Эсбро. Маленькая поправка. Союзника не было и в помине. Возникает вопрос, возможно ли мыши спрятаться от кота в мышеловке? Определенно. Но будет ли это являться спасением от смертоносных когтей и зубов?...
  ... Содержательную на эмоции беседу с Дуанном фрайх прервал. Пришлось организовывать встречный бой, отгонять обнаглевшего противника, нацелившегося угнать часть лошадей. Наглецы в отместку, вздернули на скрещенных копьях несколько раненных. Оскопили и выпустили кишки. Отрезанные гениталии швырнули гвилам риага.
  - Пожуете, как проголодаетесь.
  На оскорбление не ответили.
  - Чего легли? - орал взбешенный Веронн на поникших воев. Не отряд, а сборище обозных подстилок.
  - Пошел нахер! - слабо огрызнулись ему.
  Смельчак закончил показательно плохо. Удар мечом плашмя поставил на колени. Вторым сбили с плеч голову. Не столь впечатляюще, как Хан на празднике, но тоже мастерски.
  - Штаны на всех надеты? Вижу на всех. Нюни подобрали! - коршуном кружил фрайх, высматривая среди перетрусивших недовольных. Серьезная ревизия состава грозила обернуться бедой. Рука устанет головы снимать. Половину в расход - мало! Ни то что за риага, за себя не впрягутся.
  Всего боеспособных двадцать шесть потрепанных воев. Четверо легко раненных. Двое тяжело. Двое безнадежны. Не откровенный сброд, но уже и не герои. Не те бравые парни, что стрелой неслись на выручку сучьему Дьюссу.
  "Герои битыми не бывают," - таково мнение Веронна. - "Только собаки. Скулить. Риаг в пример."
  У противника навскидку под сотню. Железом испытанные, войной просеянные от человеческого мусора. Криворуких не наблюдается. Командуют сами таны Тонд, Сест и Гамэй. Не скрываются. Под собственными стягами и фламулами. Первые двое не новички водить дружины. На мякине таких не проведешь.
  "Дуанна им подсунуть," - рассматривал Веронн лагерь врага, оставаясь внешне спокойным. Смерть в бою, неплохая смерть. Время ли о ней думать? О ней думать всегда время. Кто разделяет подобный взгляд, живут дольше тех, кто не уделил Королеве Воронов, деве Морриган, должного внимания и должного почтения. У наргов, одного из северных кланов, её ласково зовут Бабушка. И каждый с рождения носит в волосах белую ленточку "седины", в наивной надежде старая не тронет. Еще как тронет!
  Хольды танов, захлестнув петлями ноги покойников, стаскивают их в овражек. Не овражек... дождевая промоина. Голые тела лежат с верхом. Победителям не нужно тряпье. Унизительный жест. Те, кто бросает павших без должного погребения, сами достойны собачьей смерти и придорожной канавы.
  Фрайх глянул на Дуанна. Пришел в ум или извилины еще путаются? Риаг молчалив, гневен и обижен. На всех. Губы подрагивают. Другим покажется молится. Но заставить Амаля-младшего произнести строчку из святого текста, занятие непосильное и святым.
  "Святых здесь не сыскать," - признал Веронн худость ситуации. Ночь. Холм. Люди. Не шабаш ли творить, кровавый и бесчеловечный?
  Ближе к закату состоялись переговоры. От лагеря Тонда поднялся васлет. Крепкий, хорошо одоспешенный и не бестолковый. Пришел один, держа "ветвь мира" - стебель бурьяна, подмышкой. Знаково. Кто долго воевал, хорошо читает подобные телодвижения.
  - Условие мессиров одно, сдаетесь, - преисполнен непоказного презрения переговорщик. Противника он не видит, видит жертву. Кто с жертвой серьезно договаривается?
  - А если мы тебе сейчас кишки выпустим? - сорвался один из гвилов на вызывающий гонор визитера.
  Веронн выскочку приметил. Поставить рядом. Бою быть и ему нужны кто не выронит меч с испугу или из жалости к себе.
  - А если вам? - парировал переговорщик грубость. Держался отменно. Обладание не подвело, ответить достойно. Опытен.
  Фрайх запоздал вмешаться в перепалку. Вспомнилось... Не часто ли в последнее время? К месту ли? В молодости, семнадцати не прожил, разорив налетом островной бург, прилюдно обабили старейшину.
  "Ему за прялкой сидеть, а не меч держать!" - кричали и хохотали над несчастными.
  Он, Глен Веронн, и обабил. Стыдно? Противно? Мучительно? После стольких лет войны, мало чему удивишься, мало какой грех не примешь. В церкви лучше не показываться. Ни денег не хватит внести, ни свечей поставить отмолить. Напрасные утруждения. Зряшные. И ненужные. И потребности нет.
  - А после сдачи? - желали полной картины дальнейшего.
  - Кто из Эсбро, плетей получат. Пришлых по здоровью в холопы. Хлипеньких на веревку. Смотреть надо, - толкует переговорщик, без всякого интереса к чужой судьбе. - Людей значимых..., - поискал глазами, но не находил нужную ему фигуру объявить участь. - Найдутся такие?
  - Здесь риаг, Дуанн Амаль. Мессир Веронн.
  Фрайха задело. Его упомянули в связке с Амалем-младшим. Раньше не трогало, а теперь покоробило.
  - Где? Баннероли нет. Герольда нет, - пожал плечами переговорщик в недоумении. - Назваться риагом может всякий, но он ли?
  "Не сам придумал," - открыты Веронну тонкости сказанного и не сказанного. Баннероль они потеряли вместе со знаменщиком. Один из первых слетел под копыта и не поднялся. И баннероль в грязи осталась.
  Из услышанного единственный и безрадостный вывод - никого с холма не отпустят. Тридцать жизней... Даже разговаривать не о чем. И большее число разом к Богу отправляли.
  "И не так давно," - обращается мысль к провальному мятежу атлинга. - "Всех побьют."
  Война все спишет. Одно из отличнейших её свойств. Победитель прав, поступать руководствуясь собственной выгодой. У танов вполне понятная. Риаг им не ко двору. Особенно такой. Дуанн Амаль это бесконечная бестолковая междоусобица, обнищание и разорение. По другому его не воспринимают в Хюльке. Хуже чумы. Мор приходит и уходит, забрав положенное, а риаг? Риаг остается и ему всегда мало. Голоден, не прокормить.
  "Верно Гильф подметил, его тут знают как облупленного," - припомнилась Веронну фраза короля. От себя бы дополнил. - "Не политик, не хозяин, не воитель."
  Запоздалое... не прозрение, слепым он никогда не был. Признание негодяще потраченного времени и малой расплатой тому - найти выход. Скатиться и не разбиться. Помощи не дождаться. В замке не более двух десятков оставлено. И тем приказано не высовываться. Ждать "триумфатора".
  Переговорщик убыл и фрайх громко разъяснил притихшим в ожидании гвилам.
  - Живыми мы не нужны.
  В сложившийся момент правда гораздо уместней, чем волшебные рассказы про чудесное спасение.
  "Как известно, чудеса не часты и случаются не с теми, кому в них острая нужда," - язвительна дума фрайха. Сегодняшняя схватка далась ему как никогда тяжело. Мечом помахал и в седле покрутился. Но сравнивать с Йюхеном, результат отменный. Жив пока. Хотя и порядком устал.
  Народ возмущенно зароптал. Высказались об денежном откупе. Предложили без боя сдать Эсбро. До обмена на голову Дуанна не добрались. Дойдут погодя. Нехитрая мыслишка, но притягательная. Один за всех... Вот пусть и отвечает!
  - Плохо слушали? Ненужны мы им. Ни врозь, ни вкупе. И деньги наши не нужны. И служба, - вразумлял фрайх воинство. Вразумил ли? Человек семь-восемь наберется. Уже что-то, удержать остальных. Долго ли? Время спорный союзник, к тому же сегодня не на их стороне.
  Веронн с упоением вдохнул холодный воздух осени. Сладкий, не смотря на дымы костров, флюиды крови и хмарь закатных небес. Плохо темно, округу осмотреть. Глубокую зелень елей, золото берез, бронзу жухлого подлеска, свинцовую воду остывших озер, серебряную прожилину реки.
  Риагово воинство расположилось, как смогло. Разожгли скудный огонь, не мерзнуть и разогреть еды. Немногое обнаруженное в седельных сумках. Хлеб, сыр, вино... Лошадей, под усиленной охраной отпустили пастись. Животные недовольно фыркали. Травы мало, воды нет. Пахнет мертвечиной.
  Веронн злым вороном покружил по склону, лишний раз убедиться сделано все возможное. Невозможное предстоит завтра.
  "И не всем его пережить."
  Абсолютная честность требовала признать - никому. Но кто грешит честностью высшей пробы? Нет таковых.
   Риаг держался наособицу. От еды и питья демонстративно отказался. Не по деяниям епитимья, но какая есть. Малыми страданиями большую глупость не искупишь. Но выглядит красиво. Икону пиши. Со страстотерпца и мученика.
  - Твои соображения, - подошел фрайх к Дуанну, дожевывая скромный кусок, полученный у костра. Жесткая лепешка подогретая на огне, пластик сыра пахнущего, чем угодно, но не сыром, срез колбасы.
  "Выбросить наверное хотели, а я подвернулся скормить," - нисколько не в обиде Веронн.
  Железом махать силы потребуются. На войне пожрать и поспать, первое дело. Ну и шлюху бы, от дурных мыслей и пустых надежд отвлечься.
  Вспомнилась старая воинская шутка, выбирать в запас маленький колбасный круж. Мол, сгодится и такая дырка, когда лохматую не достать.
  Ничего не поменялось за истекшее время. Ответ бездумно прост, его и услышал.
  - Примем бой, - высказался риаг достаточно уверено.
  Прозвучало здорово, если не оглядываться на подножье холма. Под сотню мотивированных на победу хольдов, на удобной позиции. Принять, погасить и уложить на землю их жиденькую атаку.
  "Удачно мы устроились," - недобро, в который раз, оценил фрайх позицию гвилов. - "Ни камня, ни деревца. Троим посрать сесть, кустов не хватит."
  Веронна выбор риага, устроить прощальное жертвоприношение, не вдохновил. Не сказать ожидал большего, но хоть какое-то шевеление мозгами должно было произойти. Выиграть в прямом столкновении у превосходящего числом и мозгами противника? Где тут мысль? В чем?
  "Танов лбом не прошибешь," - констатировал фрайх. - "Да и кем прошибать?" - еще довод не в пользу бесхитростного плана риага.
  - Молочный туман не упадет... Да и на холме, не укроет... Ливень не зарядит, мешать нас увидеть. Мы что голый в бане... Крылья не отрастут улететь в ночь... Кхана попросить, так не спят у Тонда и стражу двойную выставили. Развиднеет, пойдем на прорыв, - многословен Дуанн пояснить идею прямого столкновения. Наговорил воз, а фактически ничего. Пусто. Идея это не слова. Порядок действий. Чем и не пахнет. Зато по боевому, мечом в ножны коротко клацнул. Вроде точку в разговоре поставил. Я сказал и быть по сему!
  - Насчет Кхана..., - нашел с чем согласиться Веронн, - прозвучало здраво.
  - Ты серьезно? - не ожидал подобного заявления Дуанн. У него даже прорезались нотки негодования. Сам к Кхану обратится в последнюю очередь. Вообще не обратится! Хорошо быть гордым и неприклонным, когда найдется кому за тебя кланяться.
  - А время шутить?
  Риаг посопел, но не вступил в перепалку. Не ему на поклон идти. А другое предложить, слов не наскрести, злость в голове. И обида, какую ничем не вымыть. Хоть луну в зубах принесите.
  - Значит говоришь атака. Как развиднеет. В рожу не плюнут, за такое риагство? - не особо и злился фрайх на Дуанна. От трезвого понимания напрасный труд, что-то в человеке исправлять. Ситуация не располагает, поздно и никакого желания устраивать правёж.
  - Может и плюнут, - согласился Дуанн. Угас человек. Смерть завтра. Сколько ни храбрись, мечом о ножны ни клацай, плечами на слова ни дергай. Внизу ждет.
  "Смерть завтра, а помер вроде как сегодня." - глядел фрайх в ночь и костры. Слишком красиво, взять и подохнуть. И есть ли возможность не подыхать? О чудесах говорить, проявить оптимизм скудоумия, а думать кто запретит? Невозбранное занятие, хотя и бесполезное.
  Прошлый раз с Кханом разменялись на жизни его двух баб. А нынче какой размен предложить?
  Веронн побродил у костров, погрелся, послушал разговоры, угостился дешевым вином.
  - Можа ЭТОГО попросить? - обратились к фрайху, махнув в нужную сторону, не перепутать о ком речь вели. - Сообразит чего. С замком же управился.
  - Поговорю, - охотно отозвался Веронн. Мысль гвила поразительно созвучна с собственной. Осталось решить что предложить, расстараться Кхану спасать чужие жизни. Свою, фрайх уверен, он спасет не прибегая к посторонней помощи.
  - А мы его обществом отблагодарим. Не забудем, - обещали за всех под одобрительный ропот.
  Удивительно ли, возле северянина полно стружки. Сам спокоен. Привычно спокоен. На фоне остальных, льдина - не человек.
  "Непрошибаем," - завидовал Веронн и восхищался целеустремленности и сосредоточенности строгальщика. - "Присоединиться?" - даже поискал глазами подходящую палку.
  Не попалась. Впрочем... хороший сук торчал из свежей могилы Йюхена. Но обирать мертвых, грех на севере не простительный. Земле отданное возврату не подлежит.
  Гибель десо серьезная потеря. Но был ли он хорошим воином? Был ли отменным командиром? Был ли достойным товарищем? Был ли добрым собутыльником? ОН БЫЛ. Главный недостаток покинувших мир живых. Они бы-ли! Теперь их нет! Сколько не оглядывайся, сколько головой не крути.
  На подходе, на последнем шаге, Веронн снял с себя пояс с мечом. Богатые цацки, королем жалованные с собственных монарших чресл. Не вспомнить за что. Давно было. Раз забылось и вспоминать не стоит.
  - Вытащи нас! - щедро кинули Хану дар венценосца.
  Тот лишь на мгновение задержал свою важную работу. Посмотрел на оружие, перевел взгляд на Веронна. Ничем согласия не выразил. Продолжил строгать, срезая против прежнего два слоя. Но кто это отметит?
  Ночь нынешняя и одна из прошлых... Связаны ли? Какой нитью? Чувствовать её.
  Сталь покорно вонзалась в дерево. Не снимала стружку, щепила толсто... Сыщется ли подсказка за годовыми кольцами?.. Или хватит короткой памяти жить?.. Руку протяни только...
  ... В чаше крепостных стен сгущается темнота. Шумит ветер. Шуршит куцая трава. Скрипит дерево. Вяло перекликается стража. Мелькнет по небу пролетом черная птица, накрывая широкими крыльями. Пискнет перепуганная мышь. Занудит тоскливый сверчок. Тявкнет на блошиный укус сонный пес. Кто не хочет спать, тому и перина камни. Он не хочет. Ворочается на слоях шкур, постеленных на землю. В головах жесткий скаток тряпья. Накрыться стеганка. Короткая. Колючая. С запахом залежалости. Он слушает ночь. Слушает или ждет? Как в детстве, которое не помнит. Тогда выходит ждет. Чего? Кого? Вопросов нет, лишь сосущая сердце тревожность.
  Трепыхнулся край тента на фургоне. Противно скрипнул борт. Качнулось колесо, под легкой ногой. Кензи. Потопталась нерешительно и юркнула к нему под бок.
  − Жарко там.... И тесно, − мостилась она удобней улечься.
  Обманывала. Руки холодные. С чего разжарилась? Вчера камни калили на огне, не мерзнуть. Нынче не теплей.
  - Подвинься немного. На краю вишу, - пихали Хана.
  Подвинулся, прислушиваясь к себе, к возне, к ночи, к ветру, к небу. Не определенно. Не контрастно. Затаенно, будто перед большой бедой.
  - Так хорошо, - обхватила девушка его торс. - Не укачусь.
  Дыхание. Оно у неё изменилось. Сделалось неспокойным, частым.
  Ответно колокола крови забили в висках набат. Накатывало морской волной желание. Далеко отступив, сорвалось в разбег. С каждым мгновение убыстряясь. Ударить всей мощью, сотрясти, накрыть. Взметнуться тысячами брызг к самым облакам. Умыть небо, сделать чище. Зависнуть спокойной голубизной над волнующейся лазурью. Изумительно! Волна... Небо... Облака... Лазурь... Новый заход, взбить со дна муть скотской грязи. Бабье хмельное тепло, податливое и ответливое. Упругая грудь, мягкий живот, жесткий лобок... Животная потребность взять самку. Свободная от всяких чувств, стеснений, сомнений, метаний. Понятная и простая. Без табу и запретов. Кто играет во взрослые игры - пришла ведь, априори принимает взрослые правила. Самец сверху. Самка внизу, под ним. Не плохо и не хорошо. Правильно. Правильно навалиться, чувствовать под собой живую горячую плоть. Правильно распластать кофту от горла до пупа, отрывая пуговицы с мясом. Правильно сквозь тунику, гладить встопорщенные соски. Они ведь встопорщенные. Правильно вдыхать её запах, вбирать в себя пряную смесь пота, кожи, горячих сочений лона. Сука текла. Его сука - ТЕКЛА! Готовая принять его, всхлипывать, скулить и стонать под его неутомимыми движениями проникновения.
  Что сдерживало? Заставляло медлить. Память? Дыра вместо памяти? Будто холодным сквозняком из черного подвала принесено.
  - Нет! Нет! Нет!
  Что нет? Почему нет? Что такого, не позволять себе течную суку? Вот она, под боком. Ждущая, покорная, согласная.
  Кензи обхватила за шею, говорить жаром. Упростить ему выбор. Подтолкнуть действовать. Ей ЭТО нужно! Нужно ли ему?
  "Нужно, нужно, нужно!" - долбило в висках, давило в горле так, что тяжко дышать.
  - Ты сильный. Я видела, - обжигал девичий шепот.
  Медлил он, не медлила она. Расстегнула кофту, освободить грудь. Задрала подол, открываясь ему.
  − Я потерплю... У меня никого....
  Было. Ничего о себе не помня, Хан мог поклясться, так уже было. Тело помнило. Отразить прошлое в настоящем. Подобное им совершалось. И?.. Память не давала ответов. Надежно скрывала их от него. Может правильно? Выбор тогда и выбор теперь, два разных выбора.
  Она легко дается его власти и рукам. Хрупкая девчонка, которую он сломает. Обманувшуюся. Напридумавшую разного. Поддавшуюся стороннему влиянию. Из простого желание перемен в жизни. Хороших перемен. Добрых. Значимых. Потому она здесь. С ним. Самозаклание. Жертва во имя себя. Что получит взамен? В храме, где свод ночное осеннее небо, а алтарь грязная шкура? Вера в доброе похвальна, но всегда ли её достаточно?
  Вопросы не к ней, к самому себе. Но время ли им, когда кровь гудит в висках сладкой мутью, во рту сладкая слюна и расстегнут брагетт.
  Хан стиснул зубы не зарычать. Подмял девушку, растолкал коленями ноги. Кензи не противилась. Мысли выбило из головы, сделать пустой. Такой же пустой, как его ущербная память.
  − Я потерплю, - обещание не медлить ему. Действовать. Действовать. Действовать.
  Она гладила его по лицу, целовала в губы и подставляла губы под поцелуи.
  - Ты же любишь меня? Любишь?
  Пора лжи во спасение? Чье спасение? Кого надо спасать? От кого? Надо ли?
  Кензи трясло. Ей жарко, но её трясло. От страха, желания, давления мужского тела и сырой тяжести внизу живота.
  Сколько в человеке звериного? Пропорционально человеческого в звере. Эффект песочных часов. Одно перетечет в другое. Подчиняясь закону природу с обременением выбирать. Останавливаться, когда кажется остановиться просто нереально. Ничто не удержит. Понимать это. Принимать. И удержаться.
  К черноте прошлого чернота настоящего и мрак будущего. Щемящая боль прежней утраты. Так было. Боль из неоткуда. Эхо боли. Из пустоты. Из далека. Из далекого далека. Из самой-самой дальней дали. Оттуда, где ничего нет. Не осталось. Не оставили. Кроме боли. Острой, до предела. До последней возможности терпеть.
  − Нельзя..., - приказ самому себе. Замереть. Запретить. Остановиться. В последний момент. На тонкой грани невозврата. Сделать выбор отличным от очевидного.
  Она целует его, согласная со всем что он скажет и сделает с ней. Примет его волю.
  - Нельзя..., − рвалась из пустоты спасительная мысль. Мелкая, писклявая, что комар. Разве не волшебство. Из прошлого, где ничего нет (или все-таки есть?) спасение. - Надо в церковь... По настоящему. По правде...
  Он врет. Нагло. Безоглядно. Обреченно. Тогда не врал. В прошлом. И ничего подобного не говорил. Почему же сейчас говорит? Не может не сказать. Иначе... Что иначе? Ну! Ну! Давай! Что иначе? Вытаскивай на свет из своей дырявой башки. Что иначе? Кому?
  − Мы будем венчаться? - в шепоте Кензи благодарная восторженность.
  − Да-да. Венчаться, - обещает он. Готов обещать. Готов в тех обещаниях поклясться. Кровью. Плотью. Все чем есть. А выполнить? Выполнить готов?
  "Потом... потом...," - отрезвляет, стучит в висках. - "Все потом!" - отойти от края, столь близкого и манящего. Отползти. Выцарапаться. Не искушаться упасть.
  Она улыбается. Хан чувствует её улыбку своими губами. Он благодарен Кензи. Если бы девушка знала, как он ей благодарен.
  Хан все еще сверху, давит девчонку своим телом, но уже нет того дикого запала взять свое. Получить принадлежащее по праву.
  − С кольцами... И платьем... - загадывает она счастливое будущее. В голосе плещется радость. Чистая, незамутненная хитростями и выгадыванием. Все как в сказке. В конце праздник и все счастливы. Она будет счастлива. Скоро. Ждать недолго.
  Напряжение спало и Хана отпустило. Сделалось светлее. Легче дышалось. Легче думалось. Виделось дальше. Такая же чернота, но не черней теперешней. Разряженней. Чуточку. Совсем чуть.
  - Все будет хорошо, - обращался он к неведомому.
  Оглянись в пожарище, увидеть свой путь, забраться в самое пекло. Он не оглядывался. Может потому что позади только пепел. Всегда пепел. Вне всяких исключений. Пепел и сажа. Легко читаемые руны прошлого и темноты.
  Просто лежали, тесно прижавшись. У них много времени, до восхода, чувствовать тепло и слушать дыхание друг друга. Она радовалась. Он стыдился. Ложь всегда слабость. Он не привык быть слабым. Это опять оттуда, из позабытого минувшего. Не много ли за одну единственную ночь? Много. Сбежать на следующий день из замка с риагом.
  ...Теперь другая ночь и у него прорва времени, темнота, нож и остро оструганная палка. Он обещал счастье. Он согласился. Он помнил жаркие губы Кензи. Её дыхание. Её запах. Её тело. Помнил и эхо пустой памяти. Раз имелось эхо, значит уже не пустая. Что-то в ней прячется, играя с ним в прятки. Узнать наверное, требуется вернуться. Он вернется. Змея линяя выползает из старой шкуры. Он выползет из своего прошлого, на свет будущего.
  "Ты в это веришь? ТЫ... В ЭТО... ВЕРИШЬ?"
  Почему-то не хочется отвечать.
  Веронн выбрал местечко ровней, постелил под спину попону и лег. Поворочался, привыкая к жесткому неудобному ложу. Не противясь прикрыл глаза. Ощутил ноющую усталость во всем теле. Сегодня день для него закончился. В пору думать о завтрашнем. О чем конкретно? О ком. О Кхане. Странном молчуне, встреченном в проливной дождь на распутье. Символично? И что служит символом? Распутье? Встреча? Сам Кхан? У фрайха спонтанно возникла некая непонятая им до конца уверенность... даже убежденность, северянин, а Кхан северянин! просьбу... не приказ, просьбу - выполнит. Чем обосновано? Чем подкреплено? Справится в одиночку, где гарантированно потерпят поражение многие. Вера доказательств не требует. Впрочем один довод имелся. Весомый и достаточный. Кхан - северянин!
  "А ты?"
  Без диалога в бессонице, с неудобными вопросами и умными ответами, не обойтись.
  "А я уже забыл кто я," - честен Веронн. С собой лучше не кривить душой. Врать другим - хитрость, обманывать себя... Все равно, что врать Богу. А врать ему незачем. - "Краше не сделаешься."
  Вспомнил одного из святых пантеона Севера. Не канонизированного. Кто бы позволил? По вере и икона. Все битвы выиграл, жен с десяток имел. Имел и не жен. Родил детей двадцать или тридцать. Конунга своего в грош не ставил. В церкви с крещения не появлялся. Как родоки занесли в святую воду макнуть, с той поры дорогу в храм забыл и не вспоминал. Попов на дух не переносил. Когда терпел, когда в огонь кидал, весточку на небо предать, поскольку ни единого слова молитвы не выучил. И ничего. Дожил до девяноста лет и "живым в пределы небесные вознесен!"
  "Девяносто... Хороший срок...," - думалось фрайху в ночной тиши, в отстветах костра, под беззвездным слепым небом.
  Подремав сколько-то, покрутившись на жестком, поднялся пройтись. Вроде дозоры проверить. На самом деле, сознавал и принимал, глянуть Кхана. Изводитель деревяшек исчез. Палка струженная вместе с ним.
  Веронн запрокинул голову к ночному своду, проводить чиркнувшую на востоке звезду. Черуве. Майгары называют черуве. Чья-то душа вернулась в мир живых из пределов мертвых. Йюхена? Керсо? Кого иного? Многих он забыл. И по именам, и на лица. Вспомнят ли его, когда также чиркнет по ночному небу искрой, вернуться в земную юдоль. К кому? В груди неспокойно ворохнулось. Действительно к кому? Фрайх потоптался додумать, огляделся. Спят люди, бродят фыркая кони, бдит выставленная охрана. Внизу горят костры врагов. С вершины мир широк, принять любого. Но нужен ли он миру теперь и понадобится ли позже, возвращаться в него?
  Улегся вновь. Потеплей накрылся, прогнал мысли. Завтра вот-вот наступит. Завтра он еще пригодится.
  Ночь беспокойна людям звуками, но еще больше внезапной тишиной. Звенит, шуршит, дышит, топчется и вдруг... Нет ничего! Пропало, растворилось без остатка, бросить наедине с вселенской пустотой.
  Хан, припав к земле, выжидал. Свет костра близко. Не добивает буквально шаг-полтора, выдать его. Охрана дальше, переговаривается. Складку на поверхности он выглядывал долго. Выглядев и выгадав момент, перебрался и залег.
  - Риаг-то с ними? - спрашивали в кругу сидящих у малиновых углей. Лица будто маленькие луны, висели кольцом, над теплом и низким светом с дымным узором.
  Вкусно пахло хлебом с салом. Резанным луком и вином. Виноградная сластинка парила в ночи, не уходящей дразнящей ноткой. Выпил - закуси. Закусил - выпей. Нехитрая приятная уму и желудку последовательность, её придерживаться.
  - Там. Я его по плащу признал, - успокоили круг у огня.
  - Приметный? - с диагонали вопрос к видоку.
  - Ага. Дырами. Как под Манэ напялил, так на всякую драку надевает. Знатно тогда рубился. Глаза выпучил, орет, железом машет. Ни своих ни чужих не различает. Прет дурным медведем.
  - Со страху. Дерьмецом не попахивало?
  - Кто ж его нюхал?
  - Лучники в него с десяти шагов садили, попасть не могли, - продолжали рассказ прерванный смехом. - Две лошади под ним уронили, охрану повыбили, а паскуде царапины не нанесли.
  - Везучий... стало... быть.., - мелко прихлебывали из баклаги, продлить удовольствие.
  Пустой треп, допить вино, дожевать харч и улечься спать.
  - Кончилась нынче его везуха, - приговорили риага Хюлька с нескрываемым злорадством.
  - Выкуп наверное спросят. С благородных обычно деньги берут. На что Грокдар на молодого Свендика зло держал, балбес дочь его обрюхатил, но когда ебарь ему попался, десять тысяч заломил. Отступил от клятвы хер отрезать, шкуру с живого снять, в котле заживо сварить, а мясо псам скормить и самому наесться.
  - Откуда у нищего Свендика деньги? Ветер в кошеле, в башке и в амбарах. Бывал я у него в Нерди. Грязь и нищета. Сам тан чуть ли не в лаптях ходит и нестираной рубахе! Переодеться не во что.
  - Нашлись. В яме сидеть, не пиво в кружале хлебать. Родня собрала. В долги залезла.
  - А Грокдар чего?
  - Деньги забрал, а Свендика оженил на дочери своей. В церкви стояла, брюхо в алтарь упиралось.
  - И поп согласился срамоту прикрыть?
  - А поп что? Деньги не любит? Ты ему занеси монет побольше, он тебе и матушку родную простит.
  - А за батюшку?
  - Решил наследство получить?
  - Ага. Пока старик все не пропил.
  - Ха-ха.
  Жевали. К баклаге прикладывались, сухой кусок смочить.
  - Интересно, чего наши с риага спросят?
  - Прикончат, дурня, - убежден хольд. Сидел он близко к огню. Чуть ли не носом пламя клевал. - Ненадобен. Не будет порядка с ним в туате. А так в землю кинули и забыли.
  - Неужели Гильф спустит гибель танам. Сын ведь?
  - Ему Аерн по сердцу. Ума атлингу отмеряно за троих. В драке только слабоват, да на баб смазливых падок.
  - Вон какую заразу подцепил. Хворому да калечному никакой туат не поклонится.
  - А чего Пустоглазого приняли? По старому праву, не должен риаг изъян ни телесный, ни духовный иметь.
  - Кто его ныне блюдет, старое право? Отринуто и забыто!
  - В Бахайи видней кого в зад целовать.
  - Может он сладкий у Киффа! Медком сочится!
  Сдержано похмыкали шутке. Кто на ночь громко смеется, утром еще громче плачет. Примета верная.
  По соседству загомонили в споре, отвлекли круг. Хану достаточно, метнуться за спинами сидящих. Ужом проползти в тень палатки, заслониться от чужого взгляда. Переждать, не выдал ли себя? Не насторожил ли врага? Спокойно вроде. Ни суеты, ни беготни, ни криков.
  Отлежав сколько, перебрался вглубь лагеря, к шатрам танов. Каждый усеченный конус в полосы цветов владельца. На макушках фламулы, у входов геральдический щиты.
  В одном из шатров слабым огнем едва подсвечены три фигуры. Хан подкатился под тканевую стенку, слушать и ждать. Повечерие долго не длится.
  Внутри трапезовали и говорили.
  - С чего завтра начнем? - спрашивал Сест друга и соратника, цепляя хлебом густой соус, кольца лука и перца. Подался навстречу куску, жадно ловить ртом капающий жир. Готовка с костра, с дымком и паром! Не оторваться, когда не жравши с утра!
  - Пока не решил, - медленно жевал Тонд. Он не в настроении и некотором смятении. Война любит быстрые решения, но не поспешные. Покажется странным, но у него, негласного главы триумвирата, нет никаких. И дело не в усталости.
  - Рассчитываете принять у риага почетную капитуляцию? - третий говоривший молод. Много ненужного задора. Необязательного. Не к моменту, не к часу, не к поре. Поведение еще не победившего, но уже победителя.
  По возрасту Гамэй годился своим соратникам в сыновья. Но он весс - младший тан одной из первых фамилий Хюлька, а значит равен им честью, обходиться минимумом этикета. Расшаркивания приняты на приемах и высших встречах, но не на войне. Здесь все по-свойски, без оглядки на седины и шрамы. Так он думал, ставя знак равенства между собой и сотрапезниками.
  - После переговорщика? - справедливо упрекнул Тонд юнца. Вполне мог выразиться более резко, но что изменится? Глупость допущена с его попустительства. Понадеялся не пойми на кого и как результат проявлено самоуправство. Выходка Гамэя ничем не оправдана и не обоснована, и на молодость не погрешишь.
  "А на что грешить?" - искал Тонд объяснения или подсказку поставленному Дуанну ультиматуму. Покосился на своего давнего приятеля. С его слова, весс с людьми принят в поход.
  Сест увлеченно и с удовольствием ел. Слишком с удовольствием. Его больше ничего не волнует? Разговор для него вроде соуса к жаркому. Ароматная приправа подчеркнуть вкус поглощаемого блюда.
  "Он дурно воспитан," - отметил тан вольность манер. Благородному человеку не подобает торопиться насыщаться. Воина не красит уподобляться голодному зверю.
  - У Амаля неполных три десятка людей. Худо-бедно организованны. Надо полагать не первых попавших с собой брал. С конюшни или хлева. Не забывайте, с риагом Веронн, - толковал Тонд не столько Гамэю, сколько самому разобраться в дальнейших действиях. Когда ты во главе, не важно маленького отряда или большой баталии, обязан соответствовать. Предсказывать и выстраивать последующие события с предельной точностью. Влиять по мере необходимости, удаляя препятствия и опасности. Воюют побеждать. Они победят, взяв кровью и кровью отдарившись. А дальше непростой вопрос, что с победой делать?
  Обрисованная ситуация с окруженным холмом предполагает трудный бой. И то, что отложено, не свершилось, имеет неприятную особенность, в какой-то момент не укладываться в прокрустово ложе желаний. Три десятка обреченных, ведомых фрайхом могут весьма удивить непредсказуемостью.
  "Легко обратят любое преимущество в пшик," - не лез кусок Тонду ни с вином, ни без вина. Одна из причин едва двигать челюстью. Была и другая...
  - Весь вопрос, сядут они в оборону или же попробуют прорваться и удрать, - не прекращал Сест жевать, капать жиром, облизывать и обсасывать пальцы, разговаривать в перерывах между кусками. - По мне, стоило попробовать предложить обмен.
  - Голову риага за жизни его гвилов? - прет ирония с Гамэя. За этим ли мы здесь?
  - Я не говорил о головах, - поправил Сест весса. - Но если бы потребовал, то голову Веронна. Все-таки риаг не фигура в фидхелл, запросто смахнуть её с доски. Даже такая ничтожная фигура, как младший Амаль.
  Если не знать начал затеи выманить Дуанна из замка, весьма странное суждение.
  - Именно, что ничтожная, терзаться, как поступать. Как с обыкновенным вором! - нет сомнений у Гамэя по риагу. - Что же до вашего фрайха... Хорош воитель, попался на простецкий трюк.
  - Командуй гвилами Веронн из затеи ничего бы не получилось, - поделился Тонд виденьем причин собственного успеха. - Полагаю щенок Амаля дорвался проявить самостоятельность.
  - Вопреки фрайху?
  - Вопреки здравому смыслу.
  - Он и Аерну не больно подчинялся. Сам себе указ. После захвата Эсбро и подавно, - поддержал Сест мнение приятеля и словом, и жестом, и жирным куском, сунув мясо в рот.
  - Тогда его ли в том заслуга, сковырнуть Мюрра с насиженного места? - непреклонно настроен Гамэй против риага. Только этим можно объяснить отправку непонятного васлета к гвилами. Сказанное на холме более напоминает приговор нежели предложение и условия сдачи.
  - Побеждают короли, юноша, - указали молодому тану на тонкости традиции, приписывать успех венценосцу, а не исполнителям его помыслов. Малая ли, большая ли корона, она над всеми. Подобна грозовой туче. Намочит всякого, кроме себя, конечно.
  - Он не король! - категорически отказано Амалю. В том Гамэй готов бросить вызов любому и стоять на своем. Еще одна странность подмеченная Тондом. В стае щенки редко задирают хвост. Что не так в их стае?
  - Не горячитесь юноша, не горячитесь, - оторвался Сест от жевания. Перст поднял. - Он из Амалей и в Хюльке волей ri bunaid cach cinn (верх. король над всеми.).
  ‒ Что это меняет? - отложил Гамэй еду, брякнув вилкой по блюду.
  "Не ешь с врагом, не пей с попом," - хорошо известное в туате предупреждение. Можешь ему не следовать. Но если следуешь, именно так и истолкуют твое не желание разделить куска за общим столом.
  - Ничего не меняет, но об этом стоит помнить. И когда идешь в бой и когда посылаешь переговорщика.
  Немного сбить накал, ссориться не годиться, Сест переключился говорить с Тондом.
  - Слышал Веронн не в чести в Кэффе.
  - Вполне возможно, - не исключил тот. - У Амаля могло закончиться терпение. Он еще разбирается с мятежом. Судит и вешает.
  - Допек обоих, - выказал удивление Сэст. Не ладить с короной надо иметь крепкий характер. Настроить против себя всех? Это за гранью разумения.
  - Он это умеет, - признал Тонд неуживчивость фрайха.
  Испытывал ли он пиетет к северянину? Определенно. Но все же главными сейчас были сомнения, сомнения, сомнения. Окружен ими подобно Дуанну на Осиновом холме. Не от того ли, что там, вместе с риагом, находится Веронн?
  "И это тоже," - допустил Тонд с неохотой.
  - Гамэй, знаете шутку? - вернулся Сест говорить с сердитым вессом. - В Кайона три неоспоримые величины. Всевышний, Лиа Фаль и фрайх Веронн.
  - Киардха, - тут же поправил молодой тан в раздражении. - Не Лиа Фаль! Так же, как Кайонаодх, а не Кайона.
  - Совершенно верно, - выражено согласие с Гамэем.
  "Слишком задирист," - оценил Сест зубастость молодому спорщику. Подыскал и иную характеристику. - "Петушист."
  "В нем все слишком," - наблюдал Тонд, лучше понимать чего ожидать от весса в дальнейшем. Он достаточно предсказуем. Но в жизни место маневру остается всегда. Перепутать. Усложнить. - "Совсем как с переговорщиком," - в какой раз цеплялась мысль за факт совершенного.
  - Такие как Дуанн недостойны допускаться к святыне! - развивал свою мысль молодой тан. Она у него причудлива. - Любой из Амалей не должен к Киардхе приближаться! Им вообще нечего делать в туате! Их не признают!
  "Понятно-понятно," - слышит его Тонд, но не слышит себя. Не чувствует, не осознает, согласен он или нет с вессом. Гамэям риаг... Амаль не нужен. Нужен ли кто-то другой, следовало хорошенько разобраться. Это позволит лучше понимать расклад сил в туате и возможно даст ответ, куда сместиться самому.
  "Прибиться," - покоробило Тонда. Будто он какая дворняга, так думать.
  - Можно заподозрить претендуете оставить замок, - повернул по своему Сест, чем несколько удивил Тонда. Значит не только ел и пил.
  - Было бы неплохо, - согласен Гамэй.
  Еще одна неожиданность? Сколько их наберется к концу разговора?
  - И во сколько Эсбро оцениваете? - явно провоцировал Сест молодого тана раскрыться. Полная чарка и дружеское участие многим развязывало языки, делиться сокровенным.
  - Обсуждаемо с учетом заинтересованных сторон, - не потерял бдительности Гамэй, не ляпнуть за столом лишнего.
  "Он умнее, чем кажется и хитрей, чем выглядит," - выставили вессу высокий балл за сдержанность.
  - Замок не отдадут. Мюрры, родня жены тана. Претендентов достаточно, - раскрыл Тонд трудности закрепить недвижимое имущество за собой. Себя не упомянул. С бывшим владельцем они родственники. Неужели вессу неизвестно? Как поведет, узнав о родстве? А если осведомлен, почему так ведет? Ищет ссоры? Зачем? - пытались заставить работать собственную голову. Решить задачу, надо знать полные условия. Условия не складывались, следовательно и решение задачи не находилось.
  - Не все столь однозначно, - заявил Гамэй, удивив обоих "стариков".
  "Кажется кого-то хотят купить," - подозрительно Сесту. Гамэя в их компанию привел именно он. И не просто так, а по просьбе, по которой не смог отказать. Значит вариант с переуступкой замка уже рассматривался. За какие заслуги?
  "Что-то новенькое...," - пытался осознать Тонд им услышанное. Получается, он, вольно или невольно, влез в чью-то игру и его хотят использовать о том не предупредив. Причем отводят роль скорее всего незавидную. Какую? Палача риага? Или смерть Дуанна только начало интриги, определиться с составом её участников? И какова конечная цель? Что в итоге?
  - Как ты себе это представляешь? - полез за подробностями Тонд. Его не устраивает катать других на собственной спине.
  - Никак. Но думаю Совет туата распорядиться Эсбро по своему усмотрению.
  - Обойдя родню Мюрра? - покосился Сест на приятеля. Отреагирует? Ничего определенного. Ярко выраженного. Окончательного. Что поразительно, создается впечатление с ними не прежний Тонд. Не тот, кто инициировал противостояние с риагом.
  - Они его утратили. Замок за Дуанном. Наследует право меча, - уверенно трактовал весс ситуацию. Право такое действительно существовало и применялось. Но воспользоваться им придется упомянутый меч очень долго не выпускать из рук, закрепить отчужденное имущество за собой.
  Сест обвел пальцем окружающих. Кто имеешь в виду? Взгляд остановился на Тонде.
  "Ты его слышал?"
  - Совету видней, - не взялся Гамэй ответственности отвечать.
  Тонда зацепило другое. С чего решать подобный вопрос полезет Совет? Имеются наследники. Прямые, косвенные, ближние, дальние. Они имеются. Забрать Эсбро создать прецедент. За меньшее начиналась смута в туате.
  "А может именно новой смуты и добиваются? От чего ушли к тому и придем?" - тревожился Тонд. Он уже представлял, как все перепутается, перевьется, перекорёжится. Брат на брата, сын на отца, род на род, фамилия на фамилию. Это только в кузне в жаре горна рождается крепкая сталь. В пожарищах войны сгорают люди. Безвозвратно. Освободить место. Кому? Тем, кто уцелеет, кто хитрее, цепче, сильнее, продуманней. Кто победит. И отправной точкой пожару, искрой полыхнуть туату - он! - "На пепелище удобно строить. Ничто не мешает. И никто."
  Мысли, мысли, мысли без конца. Длиннющая веревка мыслей. Не вытянутых путеводной нитью, но скрученных в бухту, с узлом и петлей на конце. Длины и петель хватит на многих.
  - За успех! - поднял Сест кубок выпить, отвлечь приятеля от раздумий. Весьма неоднозначно в свете услышанного в разговоре. Но поддержали. Кто за что пил, непонятно.
  - Если гвилы (не риаг, не Веронн!!!) упрутся, будем ждать? - спрошено Гамэем у старших. Он по всему топтаться на месте не намеревался. Желал драки. Насколько самостоятельное желание? Не оплатил ли кто рвение весса? Бескорыстие сродни безгрешности. Упоминается, но не встречается. Сотни свидетелей и не одного достоверного факта.
  - На сколько позволит время, - уклончив ответ рвущемуся воевать.
  - Значит штурм? - готов действовать Гамэй.
  - Одно скажу, сдачи не будет. Вашими стараниями, - припомнили молодому тану проведенные переговоры.
  Весс отнесся к обвинению со спокойствием человека, добившегося своего. Он поступил и поступает правильно.
  - Присказку о загнанной в угол крысе, помните? Я бы с ней согласился, будь там, на холме только Амаль. Но с ним Веронн. А фрайх не крыса. Волк. Старый, опытный и никем не битый, - верно опасался Сест непредвиденных вывертов изменчивой удачи. Особенно когда в игре Веронн. Чтобы про северянина не болтали, как бы не косились в его сторону, некая толика всеобщего пиетета и мандража присутствовала. И у недругов, и у почитателей, признающих за ним воинские таланты. Но была у славы и обратная сторона. Друзей фрайх не нажил, чего не скажешь о врагах. Во всех уголках Кайона, Асгейрра и за их пределами.
  - Соглашусь с вами, Ли, - поддержал Тонд прозвучавшее предупреждение.
  Достигнутое преимущество в позиции и численности не позволяло чувствовать себя безоговорочно уверено. Пусть у фрайха скромный шанс на спасение, но этот шанс присутствовал. Один! Достаточно много, волноваться.
  - В связи с событиями в коих мы непосредственно участвуем, приходит на ум, мессиры, решим ли своими действиями первостепенную проблему туата? - обратился Сест к сотрапезникам. - Которая как вам известно называется риаг.
  Он умышленно не стал упоминать имя Дуанна Амаля не дразнить Гамэя.
  "Подобрались к самому главному," - обострилось беспокойство Тонда, не оставлявшее его с начала разговора.
  Перед самым отъездом, жена, в ответ на успокаивающие заверения, быстро управиться, лишь сильнее распереживались. Квинтэссенция ворчаний Сенги: "Амаля сменит Амаль".
  Тогда, в запаре, он не придал сказанному значения. Позже трезво осмыслил. В сущности она права. Устранив Дуанна всего лишь освободят место другому из выводка Гильфа. Сделают чужую, грязную, неблагодарную работу своими руками. Добровольно. И что? Амаля сменит Амаль. Некто отличный от взбалмошного дурачка. Дуанн он... Он дешевка. Сосунок, возомнивший себя хищником.
  "А хищники еще и не объявлялись," - признал Тонд. Всего из-за одной фразы, брошенной взволнованной женщиной в предотъездной суете, все съехало набекрень. Получалось жизненно важно, взвесив все за и против, последствия действий и последствия бездействия, решить, оставлять ли в живых Дуанна. Он склонялся прикончить риага. Убиенный Мюрр только повод. Не лучший и не худший. Сейчас, в эти минуты, он сомневается в правильности ранее сделанного выбора. Как сомневается от выбора отказаться. Эдакая раздвоенность. Почему так? Политика. Здесь ни ум, ни совесть, ни убеждения, ни мщение не являются руководством к неукоснительным действиям. Исключительно выгода. Сиюминутная, а лучше долгосрочная. Уподобляться торгашу? Претит. Но даже Эсбро уже предназначен в оплату. Если он все правильно понимает. Вполне возможно ему. За что?
  - Временно. Уберем одного Амаля, придет другой. Тоже Амаль, - согласен Тонд со сказанным ему старому соратником. Звучит как мысль собственная. На самом деле первоисточник известен.
  - Боюсь вы правы, Ангус. Сам бы предпочел Блаженную или Гулену, - размышлял Сест. Размышлял ли? Подлинными предпочтениями, он не поделиться. Они у него образовались не так давно. Пять тысяч марок оставить Дуанн в живых. Если потребуется отбить, но сохранить риагу жизнь. Чьи хлопоты неизвестно. Пять тысяч это пять тысяч. И они ему очень пригодятся. - Полгода терпения и выдаем рийю замуж за нужного человека. Гамэй вы же не в браке?
  - Между блядью и святошей, я выберу нечто третье, - решительно не устраивают молодого тана предложенные кандидатуры. Он уже озвучил свою позицию. Никому из Амалей не место в Хюльке. Никому!
  - Не Мариам Годли? - справился Сест у весса. С семейством Гамэев он знаком. Соседствовали. То, что Гамэй-младший участвует в деле с риагом, последствия соседства. Долг в половину суммы обещанной за Амаля. К сожалению деньги предложили после того, как он похлопотал за юношу перед Тондом. Судить по настроению, у молодого тана цель Дуанна извести. Гарантированно. Т.е. противоположно поставленной ему задаче.
  "Сколько обещали ему?" - проскальзывает забавная мыслишка. - "Неужели Эсбро?"
  - Это выбор отца, - покривился Гамэй, выразить свое отношение к женитьбе по указке родителя. Очевидно, у него по этому поводу свое собственно мнение, отличное от родительского. Но так со всеми и повсюду. У глав фамилий личные представления о благополучии наследников. И чувства в них во внимание не принимаются и не рассматриваются, сколь они не горячи.
  - А ты против? - спрошено Тондом. Чувствовалась в молодом тане некая двойственность. Весс не просто настроен против Дуанна, он бескомпромиссно заряжен настаивать на его смерти. Этого же добивается от остальных. Если ему не мешать, он прилюдно прикончит Амаля-младшего. А если вмешаться? Как далеко зайдет? Или он уже предусмотрел подобный исход? Предусмотрел. Переговорщик. И по всему не только он.
  Тонд к собственному удивлению испытал некую благодарность, находиться фрайху рядом с Дуанном. Этот не позволит гвилам наделать глупостей. Поможет сохранить голову риага в неприкосновенности. Хотя бы до завтрашнего утра, когда он... Когда он что? Справиться с собственными метаниями, взнуздает, командовать ими, а не им командовать его мыслями и действиями.
  - Категорически, - четко обозначил свое отношение Гамэй к выбору отца. Все мы когда-то ошибались видеть ошибки за родительскими намерениями. Прозрение, как всегда опаздывает. Часто - слишком.
  - Что предпримешь?
  - Надеюсь после завтрашнего успеха невестку себе пересмотрит.
  Тревоги весса, мнимые и действительные, только его тревоги. Со своими бы справиться. Определиться самому, за что ратует он, Ангус мар-Тонд, а потом рассматривать устремления остальных. В конце концов, это его затея разобраться с младшим Амалем. И уже на "сладкое", что мухи на мед - Сест, Гамэй, Совет туата и кто там еще?
  - И в чью пользу? Только честно, - тормошил Сест, догадываясь, зачем ему... им подсунули Гамэя. Риаг только полдела, вторая половина Тонд. Кому-то он очень понадобился. Гибель Дуанна своеобразное испытание, по окончанию которого вынесут вердикт. Непонятно какой результат устроит хитрецов.
  "Кому-то понятно. У юнца родня в Совете," - припомнилось Сесту. Припомнилось и родня Тонда. Шелдоны... Шайо из Рагама. А там рийя Медани. Вот уж кто здоровья Дуанну не пожелает. Оттуда хвост? Не обязательно. На что самому решиться? Заработать пять тысяч или деньги потерять.
  "Во имя дружбы."
  Стоят ли личные привязанности таких денег?
  - Младшая Эриев. Соллен, - признался Гамэй с нескрываемой теплотой.
  - Проще уговорит скалу подвинуться, чем сторговаться с Люфом Скрягой, - закрыл свадебную тему Тонд.
  Его беспокоили отнюдь не виды весса на одну из первых невест туата. Вопрос стратегический, кто "оседлает" Хюльк, если они завтра уберут (уберут ли?) младшего Амаля. Кандидатуры известны. Не из двух, а им из шести (Дуанн еще жив) зол, выбирать меньшее. Совершенно не хотелось такого выбора, но к утру, не позднее, должен определиться. За него никто не расстарается.
  - Думаете о риаге? - уловил Сест нервные настроения друга. - Об уходящем или о грядущем?
  - Об этом рано. Дуанн там, - уклонился Тонд от ответа и ни личными сомнениям, ни личными соображениями с окружающими не поделился. Открытость хороша в разговорах и пересудах об предстоящей охоте. Да и то смотря на кого. На риага - лучше помалкивать. И за умного сойдешь и в дураках не окажешься.
  Гамэй промолчал. Дуанн для него мертв. Остальные суждения он оставил при себе.
  - Я склоняюсь, Совет пригласит Экрута. У него денег полно, - высказался Сест услышать мнения других. Не исключено всплывет нечто такое, от чего пять тысяч покажутся мизером, подбирать их. Про Эсбро сведения довели.
  - А у нас полно нищих, - дополнил Тонд, мысленно удивляясь. Еще недавно его и Сеста объединяло противление любой верховной власти. Даже власти Совета туата. До открытого противостояния не доходило, но оппозиционировали настойчиво и достойно. Сейчас в Хюльке отсутствует единство, нужен ли Амаль. Нет? Кто тогда нужен? Не бывает туата без короля, буквально выжжено на лбу каждого действующего члена Совета и у тех, кто в Совет метит. И у тех, кто проталкивает метящих в Совет. Он желал... кажется так давно... обойтись без верховной власти и урезать Совету полномочия. Находились, поддерживали введение ограничений. Были кому люба всякая сторона. Они за победителей. И вот когда показалось момент настал, воплотить желания в явь, выясняется только показалось. И вмешиваясь в события, ему, Ангусу мар-Тонду и иже с ним, ничего существенно не изменить. Ярмо - таскать! Его даже можешь выбрать!
  - За Пустоглазого радеет викарий, - еще реплика от Сеста. Как в спектакле у проходного героя. Ему нужно сказать, он сказал, не стоять безмолвным истуканом. Сказал и хорошо. Занял паузу. Обозначил присутствие. Дополнить количество голосом.
  У Гамэя скромный опыт в политике, участвовать и устраивать полемику и обсуждения. Но так уж ли подобный опыт ему сейчас и здесь необходим? Ему обещана младшая Эриев. Он её получит при одном условии. Дуанн Амаль обязательно умрет. Или от рук его людей или сам приложит карающую длань.
  - И викарий, и его мать, и много еще кто, включая наш Совет, - видит ситуацию Тонд. Она лишь в подтверждение его неотступным мысли. Амаль сменит Амаля. Хотелось спросить себя. Как же так? Куда смотрел? О чем думал раньше? Ответ был. Но он подходил наивному мечтателю, взобравшемуся на утес, уверенного в себе и убеждающего других - взлетит! Не бывает туата без короля. Написать на дверях собственного дома, видеть всякий раз покидая и возвращаясь. Читать как молитву. Запомнить накрепко, не жить мечтами. Не лезть на утес. Пастись внизу... Пасть в низ... Пасть исть... Пос-тись... Сколько созвучий к смыслам...
  - Не бывает туата без короля, - эхом звучит речь Сеста.
  Бесспорно. Разногласия лишь, кому возглавить Хюльк. Отсюда каждый со своим, каждый за свое.
  - Мы разучились жить своим умом, - выдал Тонд сокровенное души. Поделился отмирающим. Попрощаться. - Нам обязательно нужен не пастырь, но поводырь.
  - И в чем разница? - спросил Гамэй. Слова тана ему не понравились. В них не то, что сомнения, не определенность, с кем он завтра. За что его меч и он сам.
  - По видимому ни в чем, если безропотно соглашаться принимать чужую власть над собой. Принимать за должное.
  - Разница есть! Ублюдки не занимают тронный зал. Мы не примем Дуанна, как Швальб не принял бастарда, - горячился Гамэй говорить. Ему очень хотелось Соллен. Хороша! Не лучше обещанного за нее приданного, но приятное дополнение к нему. Как к кувшину вина кружка. Пить можно и из горлышка, но удобней из кружки.
  "А кого примем?" - хотел спросить Сест молодого тана. О том же желал знать Тонд, но оба держали рот на замке. Один уже сделал свой выбор, второй так ни к чему и не пришел. Может потому, что еще связан обещанием самому себе, не признавать ничьей власти кроме бога. Попы бы сказали, лукавишь и сунули целовать персты унизанные каменьями и золотом.
   - И Гильф об этом прекрасно знал, засылая их в Кайонаодх, - предупредил Сест. Именно предупредил. - Думается, поступил так не спроста.
  - И в чем великий замысел великого ri? - не обязательно знать, но спрошено Гамэем. От своего не отступится и эти двое ему не помешают.
  - Наставит виселиц. Как после мятежа Аерна, - нашелся ответ у Тонда. Это за горизонтом близких событий, но не сложно догадаться, так и произойдет. - Он или кто-то иной.
  "Эерих Бастард," - обозначились его предпочтения. Вовсе не из-за признаний за несостоявшимся риагом Швальба каких-то особенных дарований. Они его интересовали и привлекали меньше всего. Устраивало - Эерих ублюдок и всегда можно оспорить его права повелевать. Заставить не забываться, кто он есть! Ублюдок! Не риаг, а полриага. Третья часть от него. Четвертая... Меньше!!! Политика это традиции соглашательств. Туат согласиться на его четверть, Эерих - не мешает им. Не полезет, куда не просят. Правило соблюдено. Не бывает туата без короля. Как не бывает пса без блох. Можно назвать это компромиссом? Терпеть риага? Терпеть псу блох? Очень, очень удивительная образность. Удивительная, обидная и отрезвляющая.
  Что настораживало? Напрягало? Эерих - королевский ублюдок. Ублюдок это не порченная родословная фамилии. Свойство характера, не стесняться своего происхождения, быть дворнягой. Эерих не стеснялся.
  Из всякого зла приходится выбирать и наиболее приемлем, не Совету туата, а ему, Ангусу мар-Тонду, ублюдок Гильфа, прижитый на конюшне.
  - Давайте расходиться, мессиры - предложил Сест насытившись. Пить и есть некуда. Разговор невесел, а в мыслях каждого политика. - Время позднее, необходимо хорошенько отдохнуть. Завтра много важных дел. Сказал бы судьбоносных, но судьбу решают на Небесах. Правда, приложив руки обитателей грешной тверди.
  По глоточку гарганеги на отходную.
  Отдернули полог шатра и свет вырвался наружу, лег конусом на траву. Поочередно вышли гости. Последним хозяин - Ангус мар-Тонд.
  - Хорошей ночи! - пожелал тан своим соратникам. Соратники ли? Не уверен. Не уверен в них. Не уверен в себе. Все еще не уверен. Но как в пословице, рано или поздно щепку к берегу прибьет.
  - Взаимно Ангус. Взаимно! - прощался Сест, поглядывая в небо. Тучи и вероятно опять пойдет дождь. - День обещает выдаться отличным!
  - Пока жив все дни хороши! - поддерживает его Гамэй. Выпитое грело и воодушевляло. Жаль они не взяли с собой обоз. Скрасить ночку со шлюхой.
  - Вы правы, юноша. Вы абсолютно правы.
  Пока Тонд стоял на пороге, провожая взглядом уходящих гостей, и оглядывая сонный лагерь, Хан уверенно вспорол ткань. Острая сталь бесшумно справилась с плотной материей. Стрельнув глазом на расположение, заполз внутрь. Первым делом шлепнул по свече, погасить.
  - Чтоб тебя, - заворчал хозяин на сквозняк. А кого еще заподозрить в безобразии?
  - Остались без света? Приказать принести? - обернулся Сест к приятелю.
  - Все равно ложиться, - отказался Тонд. Ему не хотелось лишней суеты. Он желал остаться один и наконец определиться, чего больше хочет, смерти риага или его унижения. Все ли это варианты их держаться? И что выйдет по окончанию раздумий. Протянуть руку, подать оковы или лишить головы. Предстояло обдумать наиболее выгодный для себя исход конфронтации. Очень редко совпадает поиметь выгоду и улестить душевные устремления. Чем-то придется пожертвовать, но только не сыном и женой.
  "Амаля сменит Амаль," - с этим ничего не поделаешь. Условие теперешние и дальнейшие бытия туата. Его бытия.
  Подождав пока гости отойдут на десяток шагов, тан помочился в сторону, все-таки пить на ночь легкомысленно. С удовольствие подышал ночной прохладой. Постоял, всматриваясь в редкие огни на холме.
  "Поторопились с переговорщиком," - сожалел Тонд о своем невмешательстве в инициативу Гамэя. Сожалел что поддался эмоциям и устроил войну с риагом. Она принесет ему славу и деньги. Сейчас. А завтра? Завтра придет другой Амаль и все проглоченное выдерет с кишками. В этом он убежден. Историю не подашь в верноподданническом ключе. Поскольку неизвестно кто заявится. Пустоглазый, Блаженная, Шлюха или Ублюдок. Зато, кто бы не явился, хороший повод отправить его на плаху. Он пролил королевскую кровь. Будь за его спиной риаг все выглядело бы иначе. Но он сам собирается риага прикончить. Собирался.
  Ангус вернулся в шатер, укладываться спать. Утро расставит мысли по местам.
  Стремительное движение тени сбоку. Острый кол вбили под подбородок, протолкнув в мозг. Тан сразу обмяк. Тело подержали навесу, осесть на острую деревяшку до макушки, потом уложили. Хан в темноте нашарил запримеченный при осмотре небольшой мешок. Очень кстати. Про такую нужную вещь загодя не подумал, прихватить, не одалживаться у чужих.
  Задержавшись на несколько минут, пошарить по углам, по-хозяйски заглянуть в дорожные баулы, выполз в разрез дыры. По дуге, скрываясь от охраны, добрался до следующего шатра. Судя по просвеченному контуру, Гамэй не спешил на боковую. Забавляясь, грел руки над нервной свечой. Плащ не снял. Поглядывал на выход, раздумывая выйти. Посидеть у костра за глотком вина. Поговорить со своими людьми о завтра. Соллен хорошая для него партия. Многое следует предусмотреть. Быть уверенным, свое не упустит.
  Хан укараулил тана на шаге за порог. Ударил в горло и вместе с хрипящей жертвой ввалился внутрь. Побыл с умирающим до последнего движения и вздоха, прижимая к полу, не возиться лишнего. Гамэй цеплялся за каждый оставшийся ему миг. Скулил побитой псиной, дергался, вырывался, но в конце концов затих. Жизнь ушла слезой из глаза. Упала никем не примеченной блескушкой.
  Никаких эмоций Хан не испытывал. Никакие переживания его не коснулись. Пульс не участился. Сердце не дергалось. Память молчала. Даже не запыхался, возясь с таном. Оказалось, он многое умеет. Навыки мирными не назовешь. Способность лишать жизни себе подобных, воспринималась основополагающей. Повод разочароваться или причина радоваться? Хоть что-то в нем определилось с высокой степенью достоверности. Мясник - тоже призвание. Это он о себе.
  Третья жертва ночной охоты тому в подтверждение. Вошел в шатер к Сесту в наглую. Хозяин тянул рубаху через голову, снять. Тан умер полураздетым, слабо мыча и трепыхаясь. Завершающие действия - три сильных реза острым ножом, хруст хрящей позвоночника и голова отделилась от туловища. На лице дергались мышцы и казалось убитый хочет говорить. О важным. При жизни не случилось, а теперь подходящий момент выдался. Дальше тянуть некуда. Из уголка приоткрытого рта потянулась слюнка... Следом отвисла челюсть и показался язык. Вот и весь разговор.
  Голову сунул в мешок. Потряс лечь плотнее с остальными. Чуть отогнул край полога посмотреть в ночь. До рассвета не так много времени успеть вернуться на холм.
  Солнце на восходе не проклюнулось, а фрайх поднял людей. Пока достаточно темно, не увидеть их приготовления.
  - Никого не забыли? - язвителен голос из рядов гвилов.
  Дуанн молчалив. На скуле риага саднила памятная ссадина. Еще памятней она в душе. Командование фрайха принял без возражений, наступив на сердце собственной гордости. Не от признания высоких талантов наставника вести за собой людей, а от четкого понимания, за ним не пойдут. Сейчас. И как удручающая перспектива - никогда больше.
  - Все здесь, - заверил фрайх рыхлый строй. - Кроме покойников.
  - А Кхан?
  - Объявится, - спокоен Веронн. Действительно спокоен. Придет северянин, опоздает, сгинул ли, сбежал ли, не имеет сейчас значения. Нельзя оглядываться на кого бы то ни было. Делай что способен. - Быстро седлаем... Безлошадные держаться у стремени. Успевайте. Атакуем на полный шаг. Не останавливаемся. Упали, поднялись. Не смогли, ползите. Не получается, не цепляйтесь. Или пробьемся или все до единого здесь ляжем.
  - А раненые как же? Бросим?
  - Бог присмотрит.
  Справа движение в задних рядах.
  - Объявился.... Проспал что ли?.. Барахло-то оставь... Брось тряхомудию...
  "Кхан," - угадал фрайх причину оживления, разговоров и недовольства.
  Не произнося не слова Веронну бросили мешок.
  "Предположу..." - наступил фрайх, выдавливая через узкую горловину голову. Опознал мар-Тонда. Носком сапога подцепил подарок, швырнуть к строю гвилов. Познакомиться с тем, кто их на холм загнал.
  - Чего замерли?! - гыркнул Веронн на примолкшее притихшее воинство. - Двинули!
  Опережая пробуждение лагеря танов, конская масса ринулась вниз по склону, пробивать победный путь к спасению. Кто-то ловкий вытряс мешок и наколол головы танов на копья.
  - Fag an Bealach (Прочь с дороги)! - разнеслось со склона Осинового холма.
  Старый добрый клич темных времен буйного железа, горячей крови и легкой смерти.
  "Амаль!" никто не кричал.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"