Федорцов Игорь Владимирович
Лобное место

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Верно ли... В каждом кубке - яд. В каждом поступке - умысел. За каждой улыбкой - предательство. За всяким голенищем - наточенный нож. У каждого за пазухой - камень и не один. Всякий союз не за, но против. Впереди враги, но за спиной друзья ли? Шесть корон это много? Что скорее, потерять свою или забрать чужую? Кто начнет первым - не опоздать. Опоздавший окажется ли последним? P.S. Вторая часть "Радуги над полем павших". Продолжение "Путеводной нити".
  Лобное место.
  
  ...и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем.
  Первая книга Моисеева. Бытие, гл 6.
   Ad notam.
  
  1. Кайонаодх. Левый берег Плейсы. Поле Киардха.
  
  Леерд, тяжело, с покряхтыванием, поднялся с колена, огляделся сверху донизу и кисло скривился. Видела бы его сейчас родимая матушка. Вразрез общепринятому, винтенар осенился большим пальцем правой руки - земля ей пухом! Покойница желала видеть сынка писарчуком или хлебопеком. В самых потаенных мечтах - церковным дверником. Не пропадет кровиночка, притулившись к слугам Господним. Не сложилось. Много чего не сложилось в жизни Леерда. Иначе не стоял бы заляпанным с ног до головы кровью, за сто верст от родительского дома, от которого поди ни головешки, ни камешка не осталось. Не дышал бы запаленной лошадью, не лупал глазами по сторонам на мертвяков. Вокруг, и близко и поодаль, на легком взгорке и за взгорком, в буйном вереске и на глинистых проплешинах, тела погибших майгар и подчиненных ему служивых. Тех, кому нынче крепко не повезло. И тех, кто самонадеянно мнил будто горцы бьются, что баба коромыслом машет. Вот сучьи вскормыши и махнули. Посчитать один к двум выйдет. Насчет драки майгары парни не промах. Не из самых-самых, до лютых северян далеко, но и не полоротые, послушно глотки под чужую сталь подставлять, за свою кровь чужой богато не стребовать. Стребовали.
  Винтенар привычно отер меч о правый рукав. Левша он. Сколько отец не шпынял за леворукость, не переиначил. Ловчее ему левой, что поперду гороховую хлебать, что хер держать, что головы людские рубить.
  − Управились, − выдохнул Леерд и сплюнул под ноги тягучую зеленую слюну.
  По молодости пристрастился жевать кат. Хитрая "травка" помогала взбодриться. Особенно в начале службы. Увидишь вывернутое нутро беременной бабы, детишек нанизанных на колья или деревеньку вырезанную и пожжённую, где из живых только мухи на трупах, сердце заходится. Ночи не спишь, поквитаться грезишь. И так их и эдак и через так. Дуростью, словом, маешься. А пожевал листочек, в голове легкая хмельность, в теле бодрость, и все похую! К дальнейшей службе готов и годен.
  Служил винтенар давненько. Спроси, самому покажется полвека. И солоно приходилось, и медово. В горах мерз, в степях Худдура гнил, в рейды хаживал, за собственной смертью гонялся. Многих схоронил, со многими куском последним делился, крепкое товарещество свел. Свое мнение о других не скрывал, но и встречное спокойно выслушивал. В кругу соратников слыл человеком простым, незаморочным. Вопросов напрасно не задавал, по пустякам не задирался, и задирать себя не позволял. Приказы свыше выполнял вдумчиво, инициативу проявлял разумную, лестью начальство не обхаживал, в глаза не заглядывал, голодным псом не ластился. Уважать его уважали, даром что левша. По делам и воздаяние. Денег займут беспроцентно, в кабаке угостят честь по чести, шлюшку попользовать предложат за счет общества.
  − Подох, курва! - перестал возиться с раненым противником Квигл и несколько раз, зло и напоказ, воткнул клинок в землю, очистить от крови. Под железом цокнул камешек. Попортил клинок сопляк. Тряпки не нашел отереть. Покойников вокруг на десяток возов. Хошь о бархат, хошь о кожу оружие обиходь. Нет, без выебону нельзя, геройской придурью страдать.
  − Надо было оставить, − заметил Аренц форсистому дурачку.
  На лучшего мечника сотни жутко смотреть. Доспех посечен, левая сторона лица вспухла и заплыла синяком в багровую крапинку. Подтоком копья-уаке приложили. А ну, как лезвием угадали?! От головы бы только нижняя челюсть осталась, а в ней язык и зубы.
  Мечник зажав оружие подмышкой трясущимися от усталости руками, сунул в рот веточку ката. Жуя, яростно задвигал подбородком. Сейчас полегчает. Попустит. Даст вздохнуть легче, стоять уверенней.
  − Кому надо? - сразу пузырит Квигл. Почитай полгода на ножах друг с другом. Бабий подол кого хочешь разведет. Раньше в друзьях-приятелях ходили. За один стол садились, из одной чашки ели, из одной кружки пили. Теперь по разным углам держаться. По хер граница, по манду рубеж. Тьфу! Смотреть тошно!
   − Кому-кому?.. Кха-кха... Попам... Кха-кха.... Кому еще?.. Кха-кха..., - харкает Фенс кровью пропоротого легкого. Левую руку кожаным ремнем перехватил, кровь унять. В тряпки укутал, рану закрыть. Напрасные старания. Не прирастет подрубок.
  С винтенаром Фенс недавно. До этого четыре года в горах отслужил. Ни в чем особенно не проявился. Берегся. Весь срок. Нынче, вот, оплошал. Против троих встал. Не мудрено оплошать. Надобно шестируким уродиться, справиться. Или Святой Элии выручить, широкой юбкой от недругов прикрыть.
  Леерд дернулся опять крестное знамение наложить. Обошелся без крыжмы*. Теперь-то чего? Дело сделано, обратно не отыграешь.
  − Ну, раз попам, пусть сами и ловят, − готов Квигл перечить всем и каждому.
  Гонор в сопляке пополам с дуростью. Кураж поймает, не остановить. Девки таких любят. И смерть тоже. Долго не заживется. Сам подставится ‒ никто не заплачет, а вот других подставит, многие горя хлебнут. В гарнизонной сотне половина женаты и мальков имеют. Хер при пизде - детишки в избе.
  − На кой попам майгар? - подошел Грид, завертывая в платок добычу. Нарезал с горцев ушных колец. Некоторые и в ноздрях носили. В Инхорне по майлю с ювелиров возьмет. Леерд мечника не любил. Нутром не переваривал. Не уважал. И брезговал. Что от чужого поганого рта, облизанной ложкой хлебать, что с этим рядом находиться.
  Гриду не очень-то и досталось. Наплечник помяли, у наруча ремешки лопнули, отвалился. Видом ‒ он тут всех положил, так употел ратиться.
  − У попа и спроси, − скалится Квигл, кивая в сторону.
  Леерд только сейчас вспохватился, действительно, приставленный к ним попик убеждал добыть пленников. И попугивал, дескать, от самого Великого Викария указание. И сулил. За живого или живых деньгу немалую отвалят. Только в схватке не деньги входу - кровь. Вот и расторговались. Десять майгар против его двадцати усиленных опцией лашских хольдов... по итогу тридцать один, с попиком до кучи.
  Винтенару не до пленных. С оплатой неясности, а возни много. А поп-то вооон там, вереск пузом примяв, лежит. Словил стрелу - и все! Некому спросить с них за нерадение и грозиться викарием или еще кем из высокого столичного начальства.
  − Какого хрена тут делали? - оглядел травяное безбрежье Грид, приложив руку ко лбу, закрыться от солнца. День ныне яркий, взор слепит.
  − Рейд... кха... готовили. Малон.. кха-кха... по их, − поясняет Фенс. Толковый он все-таки мужик. Жаль мертвый. Не прямо сейчас. Не доедет до своих, до лекаря. До заката отойдет.
  ˮНе ладно как-тоˮ, − до рези в глазах пялился Леерд в окружающее пространство, в неубывающем беспокойстве. Всматривался, будто отыскивал оброненную дорогую брошь. Не пропустить. Но почему такое паскудное чувство, пропустит. Непременно пропустит. Не добили кого? Не может такого быть.
  Вытянул шею, привстал на мыски. Наступил на мертвого горца, повыше сделаться. С тем же успехом. Живые, мертвые и в трехстах ярдах, над почти идеальной ровностью поля - два-три легких взгорка не в счет, торчит Киардха, еще Лиа Фалем величаемый. На черном боку многочисленные белые пятна-оспины. Над разогретым камнем легкое марево. Из-за движения воздуха, казалось оспины слабо двигались, а сам камень сонно дышит.
  "Привидится же," − подивился винтенар зрительному обману. Обману ли? Разное про Лиа Фаль рассказывают. Правду ли? Сунуться проверять желающих мало сыщется.
  ‒ Паскуда! ‒ ругался Аренц обирая горца.
  Есть с чего ругаться. Мертвый майгар все еще сжимал в руках уаке. Вокруг него "ромашка" хольдов. Считай в одного пятерых выхлестнул, прежде чем самого упокоили.
  − Закончили? Оглянулись? Отряхнулись? Двинули тогда, − приказал Леерд, отсекая тревоги и беспокойства. Пустое видимо. С бою не остыл, враг мерещится. Пролитая кровь ум и глаз дурит.
  − А с этими? - спросил Грид, кивая на ближайшего мертвого соратника, от глотки вскрытого. Ребра торчат растопыренными пальцами - мясо с них слупилось. Сердчишко крохотное, с кулачок, в желтого жира пятнах, венами перевитое, телепится еще.
  − Некогда дохлятиной заниматься. Мимо Кирса будем, обскажу монахам, − пообещал винтенар, окрестием слово скрепив. Не шибко он верующий, но уважения ради. - Подберут.
  На то у него и лычка, о живых думать. О мертвых пусть думает Всевышний. Они теперь в его воинство перешли, к нему на довольствие приписаны.
  "И службу нести, и яйца скрести," - и пожелание и жаль-кручина о павших соратниках.
  − Братия денег затребует, − предупреждает Аренц. Ему ли не знать. Расстрига. - Привоз, обмывание, отпевание, погребение....
  − Грид... кха... ушей побольше... кха-кха... нарежет, − подначивает Фенс, сдерживая кашель. С бороды кровь утирает. - Им долю... кха... выделим.
  Квигл поддержать поданную идею, резко, без выдоха, отрубил голову мертвому майгару. Подхватил за волосы и швырнул сослуживцу. Взнос в общую казну сделал.
  ‒ Обдери. Пропустил.
  Грид жадюга из жадюг. За фартинг удавится. Или удавит. Серьгу не срезал, выдрал с куском плоти. Сунул в узел к остальной добыче.
  − Камерарий Эккер рассчитается, − не согласен мечник и озирается еще какой недогляд исправить.
  ˮНе всех обобрал... К дальнему краю не пошел...,ˮ
  Что ты будешь делать! Не отпускало Леерда беспокойство. Не он один беду чует. Верно не обманывается в подозрениях. Неладное что-то. Сходить все-таки глянуть? Или отправить кого? Осмотрел живых. Если горцы поблизости, хотя бы десяток, верная смерть. И минуты не сдюжить.
  − Протухнут... кха... ждать... кха.., − духарится Фенс, но видно - плох совсем. Речь тянет, головой тяжелеет, на бок оползает.
  ‒ Ничего, долежат, ‒ грызется Грид. Хабар взял, остальное гори огнем, полыхай пламенем!
  − Неспроста майгары здесь, − делится Аренц беспокойной мыслью.
  Верно подмечено. Горцам в такую даль переться, интерес нужен. Пограбить ближе могли. И уходить с награбленным ловчей. В горах за ними не угонишься.
  − Может их Йеш Губастый сосватал? − озвучивает Грид свою догадку. Ходил такой слух, империя к майгарам людей подсылала, дружить звала против Асгейрра. Будто мирно жили. Горцев упрашивать не надо за мечи взяться. Им любой день повод, любой иноплеменник враг.
  − Сосватал и сосватал! - Квигл картинно с подбросом, убрал попорченный клинок. Рожа довольная, что у отъевшегося к зиме барсука. ‒ Кровь она у всех одинаковая. Теплая, соленая да красная. Голубой и сладкой ни у кого не встречал.
  Гляньте удалец выискался. Одного и то не держал, пятился.
  − Это да, − швыркает зеленую слюну Аренц. Моргает медленно. Захорошело вою. − Другое дело, чьей больше окажется?
  Подсел к Фенсу. Тот через силу не валился улечься. Глаза прикрыл. Тяжко ему. Смертно.
  ‒ Покажи беду, ‒ участлив помочь хольд боевому товарищу. ‒ Перетянул херово. Кровь сочит. И намотал целую куклу. Не новик вроде, спеленал.
  ‒ Сойдет, ‒ вяло протянул Фенс здоровую руку помочь ему встать.
  ‒ Как скажешь, ‒ согласился Аренц и ударил припрятанным шабером прямым в сердце.
  Придержал дергающееся тело. Узкое лезвие отер, острие облизал. Уважил покойника.
  Поднялся, глянул на винтенара. Остальные ему побоку, объясняться.
  ‒ Мучился бы дольше. А выжил бы, на шею матери сел. С калечного какая старухе помощь?
  ˮТвоя правда,ˮ ‒ понимающе кивнул Леерд.
  Кровянил закат за дальним краем поля. Ветер морщил и гнал зыбь по макушкам трав. Поднималось в небо и терпеливо кружило крикливое воронье. Богато собралось. Северной стороной крались, не различишь кто. Волки ли, псы ли.
  "Всем хватит," ‒ это не о сейчас. О ближайшем будущем думалось винтенару.
  
  
  2. Место не определено. Предположительно Кайонаодх.
  
  Степнячка настороженно вступила в комнату. Быстрые рысьи взгляды по сторонам. Бело и чисто как в храме. Слева окно. Судя по макушке разросшегося клена второй... третий этаж... Высоковато прыгать. Виден краешек соседней крыши. Если карниз длинный, можно попробовать перебраться. Плохо рама узкая, легко не протиснуться.
  Справа креденца. За стеклом и слюдой дверок, по полкам, посуда. Дорогая. Белой расписной глины. Такой нет даже у рубасы - главы рода. Ближе стол. Ваза с фруктами. Кувшин с вином. Тарелки. Миса накрытая крышкой. Умопомрачительный аромат жареной рыбы. Подсвечники с восковыми толстыми свечами. Яркими и пахнущими медом. Под ногами цветной длинноворсовый ковер. Пушистый, мягкий, что шкура годовалого медведя. Терпела не поддаться искушению разуться и ходить, но все равно поддалась. Сбросила башмаки встать босиком. Щекотно и приятно.
  У фронтальной стены кровать с резными ножками-столбиками и под дорогим, двойным балдахином. Прозрачным шелковым и плотным, с золотом и вышивкой, парчовым. Дорого. Богато. Отталкивающе и привлекательно.
  Из-за спины Балджан на середину комнаты вынырнул мужчина. Он расслаблен и занят разглядыванием собственных ногтей. Скусил заусенец, сплюнул, чуть ли не в тарелку. Вопросительно глянул на степнячку. Чего ждешь, замерев пугалом?
  Ни обнимашек, ни речей, ни здравия, ни лая матерного... Бой. Быстрый подшаг, ударить кинжалом. До безумия острым и жадным до крови.
  ‒ Железа у тебя не будет, ‒ легко перехвачен удар, выкрутить кисть, отнять оружие. Саму девушку отшвырнули на пол, кинжал бросили на стол, расколотив носатую чеплагу с соусом. Густая жидкость расплылась и тягуче закапала с края.
  Балджан прытко - "хлыстом", вскинулась на ноги. Повторить нападение, вытянула из волос длинную заколку-стилет. Полированный конус с цапкой. Годная вещица лишить жизни зазевавшегося противника. Мужчина не зевал.
  ‒ Тебя осмотрят с ног до головы. Во все складки и дырки заглянут, ‒ проинформировали степнячку и вторично, жестко опрокинули, отвесив полновесную плюху.
  В голове муть, в ушах звон, в глазах мельтешение мух. Стряхнув наваждение, вскочила. Схватила подсвечник, воспользоваться тяжестью литья, сокрушить кости и череп. Смять ненавистную рожу, как сминают скалкой хлебное тесто.
  ‒ Боже мой! Ты просто неуклюжая корова! ‒ перехвачен удар, заблокирован пинок, пресечен захват, остановлена подсечка. Балджан отлетела на стул. Вместе с ним опрокинулась на спину, неуклюже задрав ноги.
  ‒ Двигайся! ‒ поторопили девушку подняться и продолжить нападать.
  Разбила кувшин о край стола, залила скатерть и ковер вином. Атаковала верткого и умелого противника острым венчиком глиняного горла, гожего резать и колоть. Дотянуться выпустить кишки, проткнуть гортань, разрисовать щеки и лоб кровавыми зигзагами.
  Каторжные усилия не поддаваться буйной фантазии, обуздать клокочущую ярость. Не торопиться. Действовать верно. Результативно. Успешно.
  ‒ Время идет! ‒ избежал рассечения мужчина. Он почти не сдвинулся с места. Колыхнулся камышиной на ветру, избегая напасти. Прогнулся гибким рогозом, от смертельной напасти.
  Степнячка не сдавалась, старалась. Широкий полосующий замах. Рядом, но мимо. Повтор с подшагом. Не достала! Выпад! Заблокирован. Двинули пятерней в грудину остановить и уронить. Ударом сапога выбили оружие в потолок. Схватили за ворот вздернуть кверху, едва не вытряхнув из одежды.
  ‒ Нет у тебя ничего. Действуй! Ну!
  За удар... За неудачную попытку травмировать пах, болезненный тычок, отправить Балджан спиной в креденцу. Отвалились сломанные дверцы, посыпались полки, зазвенела хрупкими осколками дорогая посуда.
  На ощупь выбрала кусок битой тарелки. Грозный, но, в общем-то, бесполезный.
  ‒ Дольше возишься, меньше времени убраться. Почти не останется. Ты же хочешь вернуться к своим? Обратно в Песчаные Рыси тебя не возьмут. Честь уронила. А замуж отдадут запросто. Детишек рожать от жолана (инородца). Говорят полукровки красивы и умны. Не в маму будут.
  Скорчил рожу, намекая на себя любимого и замечательного.
  Дать волю чувствам, накопившейся злости и обиде, начать последний бой. Безоглядный. Наплевав на полученную науку.
  Атака. Со звериным рыком. С бабьим желанием вырвать глаза, изодрать лицо, исцарапать, покусать.
  Ей снова досталось. Оплеуха левой остановить под удар правой раскрытой ладонью. Областью между большим и указательным пальцем. В горло. Сбить дыхание.
  Стоп всему! Воздух! Его нет! Высохли и сдулись легкие, сжало желудок, заметалось сердце. Дышать! Дышааааать!
  Степнячка рухнула на колени. Стукнула себя в грудь. Раз, другой. Схватилась за шею мять. Ну! Ну! Ну же!
  - Эххх! Эххх! - дёргано, с усилием, втягивала воздух по каплям. Мало. Почти ничего. Руки рвут ворот. Убрать малейшую помеху вдоху!
  Мужчина постоял, нависая грозой. Обреченно - ну, что воительница? поморщился и мило улыбнулся.
  ‒ Жулдызым (звезда моя), я пригласил тебя на охоту, но похоже придется организовывать твои похороны. Роль суйекши (омыватель покойника) мне не нравится. У меня нет кошмы завернуть твое тело. Я не пою жоктау. Не читаю ыскат и не собираюсь перевозить твои кости в сёре. У меня не будет времени даже на аманат жерлеу (временное захоронение). Все это означает, твоей плотью насытят псов в крепостном рву. О перерождение не приходиться мечтать. Великий Тенгри не любит неудачников даже из Песчаных Рысей.
  ‒ А тебя он любит? ‒ прорычала степнячка, негодуя на собственное поражение. Полное и безоговорочное.
  ‒ Я и есть он! ‒ мужчина лучился удовольствием говорить. Вразумлять бестолковую ученицу. ‒ Для тебя, - отпустил наигранный смешок. - Некоторые, для удобства, зовут меня Локус. Другим ближе Лукос. Третьим - Люфтаз. Какое выберешь? - Улыбаясь мужчина обмакнул большой палец в пролитый соус и облизнул его. - Мммм! Недурно, - макнув вторично, предложил облизать Балджан. - Попробуй!
  Вполне достаточно возобновить безнадежную схватку.
  
  
  3. Туат Лафия. Дорога на Дойвиц, к монастырю Святого Хигга.
  
  Обоз тащился сквозь чахлый березняк по узкому извилистому проселку. Двое верховых в голове, еще двое за ними, пять телег в середине, четверо замыкающими. Конские копыта месили липкую грязюку. Колеса ухали в дождевые лывы, едва ли не по оси, и застревали. Дружно, под раз-два взяли! надрывая пупы и спины, пачкая руки и лица, натужно, колымагу вытаскивали и двигались дальше. В обозе поголовно обряжены в широкие плащи с капюшонами. Подпоясаны вервием с разлохмаченными концами. У кого на шее, у кого на локте, болтаются четки. Не малые, обихода обычных богомольцев, а большие, таскать по белу свету паломникам. Обоз и обоз, ничего примечательного. Сколько их встречается по осенним дорогам в поисках приюта на зиму. Божьи скитальцы. Святые люди. Грехи чужие отмаливают, свет веры несут в темные души. Новости разносят, что собаки блох. Лошадки, что странно, под седлами боевые, семижильные. И в упряжках ‒ боевые. Приученные к свалке, драке и железной яростной звени накоротке. Попадись обоз опытному глазу, сколько бы вопросов возникло! С чего кому-то рядиться в монастырские ремуги и впрягать дистрееров, изображая из себя богомольную братию. Но такой глазастый на проселке не встретился.
  − Послушайте, Дезли, у меня возникли сомнения. Верите ли вы в бога? - жевал имбирный пряник Зонг, угостившись у приятеля. Крошки падали на плащ и прилипали к волглой от дождя одежде. Как такую дрянь грызть? Зубы только ломать. И пальцы клейкие делаются, противные. Ни зад почесать, ни нос потереть.
  - Всемогущего и Единого?
  - А какого еще? - изображал элиец праведника. Получалось до смешного достоверно. Того гляди вспыхнет проповедью.
  − С чего вдруг усомнились? - отозвался круадец, отрываясь от созерцания вселенской серости, сырости, дорожной грязи и дорожных луж. Дезли не любил непогожее время, если не проводил оное под теплой крышей. Странная неприязнь для человека, большую часть жизни крыши вовсе не имевшего. Заделаться домоседом не позволяла редкая неуживчивость, отсутствие пристанища и службы, относительно честно заработать денег на четыре стены, в них осесть постоянно. Отсиживаться в снег и слякоть.
  − Не вдруг.... Но бросить нищему монету и тут же его зарубить?.. Это не вяжется с божескими заповедями вдолбленными мне в родительском доме. Не убий и все такое... Заканчивая тридцать шестой страницей.
  − Вы обучены грамоте? ‒ Дезли придержал лошадь. Первая телега, в очередной раз утонула в грязюке. На ней грузом покойный прот. Даже после смерти Арисий докучал людям рийи.
  Возница не дожидаясь спрыгнул с козл, подтолкнуть. Ему уже спешили помочь, не задерживать остальных.
  ‒ Предложите читать вам на ночь Святое Писание? ‒ гордился Зонг умением складывать буквы в слоги, слоги в слова, слова в предложения. Познавать смысл и избыточно обременяться знаниями, по большей части практической ценности не представляющими.
  ‒ Поражаюсь вашей усидчивости, - восхитились грамотеем. - Тридцать шесть это тридцать шесть страниц. Почему столько, а не пять или сто сорок?
  ‒ Дальше неинтересно. Там под заповедью не возжелай, нарисована голая баба. Первая голая баба мною увиденная, − откровенен Зонг. - Хоть и не вживую..., − бруги грызнул пряник, рискуя лишиться передних зубов. − Днем я книгу читал, а вечером, под одеялом, мучился страстью рукоблудия.
  ‒ Тяга к прекрасному похвальна, ‒ не осуждал круадец своего компаньона и приятеля.
  ‒ Вы про чтение?
  ‒ И про него тоже, ‒ не стали попрекать грешника невинной слабостью.
  Им, слабостям, подвержены все от мала до велика, особо заостряться и раздувать из лягушки вола.
  ‒ Вы не ответили... За что раскроили бедняге черепушку? - не отступался Зонг выведать логику поступка. - Судя по разлетевшимся мозгам, не глупый парень.
  - Вот именно, - отнюдь не хвалили содержание попорченной головы.
  - Что вот именно? - желали определенности и ясности в убийстве ближнего. Нищий ничем не мешал.
  − Разочаруетесь очевидностью, - предупредил Дезли, затягивая ответ элийцу.
  − Я? Разочаруюсь? Пффффф.... Последний раз со мной подобное непотребство случилась, когда я из собственного дома переехал на житье в конюшню. Греть руки, ноги и задницу в свежем конском навозе. Бррррр!
  - Не ели же, - не увидели зазорного в рачительном использовании скотского дерьма. Умение приспосабливаться одно из востребованных, прожить дольше в скудной на блага и неприветливой среде.
  - Жрать я ходил на псарню, - поделился Зонг воспоминаниями счастливого детства. - Слава Всевышнему, вашими пряниками там не кормили.
  Дезли на подначку не отвлекся. Прибывал в легкой рассеянности, присущей людям уверенным в своих действиях, но озабоченных быть верно понятыми окружающими.
  ‒ Что же вас примирило? - спрошено у элийца, не отвлечь, а подготовиться к ответу.
  - С чем?
  - Вы помянули последнее разочарование.
  ‒ А! Святое Писание. Создатель родился в яслях, а я в них ночевал! Чувствуете родство? Не абсолютное, но весьма близкое. Сказал бы духовное, но это прозвучит нагло и претенциозно.
  ‒ А вы чувствовали?
  ‒ В основном безбожно мерз и хотел жрать. И да, чувствовал. Нюхал скотское ссаньё и навоз.
  - Дышали одним воздухом..., - оценили обоснованность общности с Всевышним.
  - И еще узнал для чего встает хер.
  - Жизнь преподает только необходимые уроки.
  - Все же... Для чего швыряться золотом и тупить сталь о лобную кость божьего человека? - желалось Зонгу получить ответ. Всему есть причины и следствия. По крайней мере должны быть.
  ‒ Прямо-таки божьего?
  - Усомнились?
  - А вы нет?
  ‒ Он что-то нес невразумительное о Господе, - припомнил Зонг, пытаясь получить подсказку, разобраться в причинах святотатства. Чинить расправу на паперти, не рискуют ни отъявленные безбожники, ни попы. Круадец даже не колебался. - Может он хаял, а вам не понравилось?
  ‒ О нем беспокоитесь? - тронулись ехать дальше. Телегу вызволили из грязевого плена и обоз двинулся по дороге, в нескончаемый дождь.
  ‒ О нем беспокоится поздно. Я о золотой марке! Мое жалование за два месяца прежней службы!
  − Я бросил ему марку..., ‒ готов объясниться Дезли.
  − Заранее оплатили выбитые мозги? ‒ перебили рассказчика, высказать что-то вроде порицания за неуместную расточительность. - Ни чье содержание черепной коробки не стоит таких денег. Даже Святого Колумба. В любом приличном шинке вам подадут свиные, бычьи, бараньи извилины за седмину от растраченной вами по чем зря суммы. Но то блюдо. А тут яство выплеснуто просто на мостовую!
  − ....а хнычущий паразит сунул марку в рукав, - продолжал круадец прерванную приятелем речь. За неучтивость не попенял. Сам страдал подобным. - Не поглядев в полглаза, что ему подали.
  − И...? - не прослеживалась для Зонга логика в поступке Дезли.
  − Либо ему всякий раз бросают золото, либо монета его не интересовала вовсе, - дано элийцу предварительное пояснение.
  ‒ Либо он поторопился её спрятать от чужих глаз, ‒ предложили более правдоподобный вариант поведения обитателя паперти. - Драки между нищими происходят чаще диспутов в университете Кэффы.
  - Вы посещали университет? - не особенно восхищены фактом покорения науки. Книжная ученость вещь спорная. Навязывает полагаться на чужие авторитеты и опыт, затеняя и опровергая собственные.
  - Бордель недалеко от него. Дочери Плоти. Отличное было место, пока туда не завезли сузак.
  - Триппер по нашему, - понимают разочарование приятеля. Утраты привычного болезненны по определению.
  - Знаете наречие Санглаха? - несколько изумился Зонг. В его спутнике немало секретиков. Оказываться узнать их, мало сидеть за одним столом, делить общий угол и пользовать шлюшку в складчину. Необходимо долго путешествовать дорогами поздней осени, мокнуть под ливнями и снегами.
  "И жрать имбирные пряники."
  Необязательное условие, но тоже показательное.
  - Торчал в Халангзаре полгода, - нисколько не рад прошедшей службе круадец.
  - А я десять месяцев, - преисполнен понимания элиец, выпавшему счастью выживать дикарем в местах, где дикость преступила все мыслимые границы общественного устройства и понимания человеческой сущности. Она, дикость, настолько расширила горизонты дозволенности, что прямо-таки тяготела к божественности. Необычное ощущения, когда ничего не довлеет, сдерживать врожденные и приобретенные наклонности. Ни мораль, ни закон, ни вера.
  - Весьма запоминающее место, - не ударились, но отказались от воспоминаний, несущих откровенный негатив.
  - Мы отвлеклись... Спрятал он монету и в чем грех?
  ‒ Там были другие? Прятать?
  ‒ Не было, ‒ признал Зонг с набитым ртом. Последний кусок велик, протолкнут в глотку. Пришлось запить из фляжки вином из монастырских запасов. Оказывается попы не дураки. Вердеш не пьют. Им руфете подавай и риоху. Сволочи!
  − Для нищего у него слишком холеные руки, ухоженные ногти и упитанная морда. Он достаточно чист, не смердеть хлевом и помоями. И под тряпьем шелк, не завести вшей, - выдали ряд подробностей, очевидно в спешке ускользнувших от элийца.
  − Следил? За нами? ‒ сразу осознал Зонг важность им услышанного.
  − В пользу кого, - поправили спутника, задать направление совместной обеспокоенности.
  − Хмм... И вы сделали вывод, его интересовали исключительно мы?
  − В обозе полно денег, ‒ напомнил Дезли, протягивая спутнику пряник. ‒ Жаль вы не осилили Святое Писание дальше тридцать шестой страницы. Весьма сурово и красочно порицают людское корыстолюбие и тягу к стяжательству. Не укради! - указали за спину на объект непременных сторонних поползновений обездолить.
  − Мы люди руки и воли рийа Элори, − приведен круадцу правильный по смыслу, но смешной по сути аргумент. - У нас зад прикрыт ордонансом с прописанными полномочиями. Охранная грамота и индульгенция, действовать с позволения короны и во благо ей без стеснений.
  ‒ С рийей мы рассчитались, - совсем другое беспокоило круадца. Единомышленники на то и единомышленники понимать друг друга без лишних преамбул, но мысль свою кратко пояснил. - Кесарю кесарево и оно отдано.
  То, что звучит здорово, используют при удобном случае. Не впасть в ненужное и неуместное многословие.
  Зонг не удержался, повернулся в седле, глянуть обоз.
  - Вы удивительно подкованы для подобных обстоятельств, - похвалили круадца, но как-то насторожено. Еще не подозрение, но рядом. Где нахватался?
  ‒ Стараюсь соответствовать. Если не в курсе, бруги обязаны блюсти веру, нести её свет ближним, посещать церковь еженедельно, прослушивать проповеди и исповедоваться, - предупредил Дезли о наложенных на них повинностях.
  - Еженедельно? - запустил Зонг угощением в птичку на кусте. В пернатую живность не попал, но сбил с ветки дождевые капли, красиво разлететься им по сторонам.
  - Если вам жалко пары лишних майлей для священника, то да.
  ‒ Лишних? - не приемлет элиец кощунственных для себя трат. Отобрать у одних попов, раздать другим? С какого счастья?
  ‒ И я о том же! - понят Зонг спутником.
  ‒ Вернемся к проломленной вами голове, - откатил тот разговор к интересующему событию. Поставить в нем точку.
  ‒ Вернемся..., - задумался Дезли, выразиться понятней. Не суметь изъясниться коротко и ясно, сыграет дурную шутку. Тебя устанут слушать и смысл слов ускользнет. Придется повторять. Многих это раздражает. Заставляет чувствовать умственно неполноценными.
  ‒ Как понимаю, есть еще что-то, кроме сытой рожи и шелковой рубахи, ‒ призвали круадца не скрытничать. Момент подходящий. Дождь, дорога, обоз... Посторонних никого. Удобно все разногласия решить любым удобным способом.
  − Рийя не вызывает у меня должного доверия, безоговорочно принимать и следовать её воле, - выложил Дезли.
  − Тоже самое она скажет про нас, - объективно замечено Зонгом в ответ.
  - И будет от части права, - согласен Дезли. Как ты, так и к тебе. Всегда найдется что предъявить. В их случае, долго искать не придется. Упрятано под тряпьем на телегах от посторонних и статуса отчуждения короне не имеет.
  - Гибель маршалка тому пример. Он жмур, а мы почему-то нет. Чем не повод Блаженной коситься в нашу сторону? - прозорлив элийц на неприятности. Щекотливая тема еще не раз всплывет, послужить поводом требовать с них объяснений, притянуть к Суду Танов.
  - Рийи самой следовало придушить Ива подушкой в собственной спальне.
  ‒ А он туда был вхож? - очень сомневался Зонг в близких отношениях Элори и теперь уже покойного маршалка.
  ‒ Могла бы и зазвать. Политику не сделаешь сидя в сортире на королевском стульчаке. Она... я о политике... продвигается за столом переговоров и пиров, - загибал Дезли пальцы не сбиться со счета и ничего не пропустить. - В подвалах тюрем и казначейств. На войне и в походе. В спальне и всяческими кривляниями в спальню заманить или хотя бы её обещать. Но никак не стоя раком в брошенной базилике, с молитвой на губах, посинелых от холода и голода.
  - Святые везде глухи.
  - Я о рийи! - поправили элийца.
  − Клоните, место промеж ляжек Блаженной вакантно, и от того внутренняя и внешняя политика туата не сформирована окончательно? ‒ прозвучало до нельзя ехидно.
  ‒ Политике никогда не может быть задано окончательное направление. Важнее, кому её вести? И куда? И рийю и политику. Но и это так себе... Где мы с вами во всем этом блядстве?
  Взгляд илийца проследовал за жестом Дезли. Ладонь кверху, полукруг... "Все это" предлагали или убирали из-под носа?
  - На данный момент, как видите, на дороге, под дождем и ветром, - и огорчен и обеспокоен круадец.
  Зонг долго не отвечал. Ответ требовал основательного подхода. Приятель правильно подвел к острой проблеме несоответствия результатов их усилий к их теперешним положению.
  "Бродячие псы. Чуть лучше нищего с паперти," - малоутешительная мысль, подкреплена осознанием, бруги они заделались вовсе не волей благодарной им Элори Блаженной. Порадоваться бы легко пришло. Но у поговорки весьма мрачное окончание. Легко ушло. Следовательно, опять дождь, дорога и ветер. И это не худший вариант. Головы разбивают не только побирушкам.
  
  
  4. Туат Хюльк. Эсбро. До полудня.
  
  Солнце только проткнуло горизонт, а жизнь в замке вовсю кипела и бурлила. Волей риага Дуанна чествовали гонца от тана Дьюсса, признавшего над собой властную длань Амаля-младшего. Под окнами донжона расставили наспех сколоченные из сосновых плах столы. Собрали нехитрую снедь, щедро подали вино. Били свиней и баранов, жарить на открытом огне, угощаться скворчащим от жара мясом. Повсеместно счастливый гомон человеческого праздника. На разгуляй приглашен каждый и всякий. И даже охрану на стене не обделили едой и выпивкой. Не до поросячьего визга наесться-напиться, но жаловаться грех, не обжали.
  ‒ Перепьетесь, шкуры сдеру, ‒ грозился мессир Веронн, обходя и проверяя посты. Обещания он всегда выполняет. Уж что-что, а в этом дотошен старый кобель. Можно сказать, друг друга отлично поняли, договоренности неукоснительно соблюсти.
  Риаг к торжествам не одет. Не его это. Он в легкой рубахе, домашних штанах и деревянных сабо на босу ногу. Зябнет у окна, наблюдая гуляния через приоткрытый ставень. Заманчивый запах мяса обостряет голод и ему банально хочется жрать. До стола с закусками от вчерашней трапезы пару шагов, но он терпит. Бесцельно, без пользы, ни для чего. Вопреки и назло. Себе. Но допускает мысли - другим.
  Пнув дверь, устроив в комнате сквозняк, вошли. Без доклада, без стука, без дозволения. По-свойски. Дуанн поежился, обхватил плечи, согреться. На вторженца не отвлекся.
  "Фрайх," - слово ассоциировалась со слюной во рту, смачно плюнуть. - "В меня." - тоже ассоциация. Еще более болезненная, чем вторжение без приглашения.
  ‒ Любуешься? ‒ спросили у риага, становясь рядом и распахивая ставень шире, улучшить обзорность на людское гоношение и окончательно заморозить легко одетого наблюдателя.
  Веронн с самого начала настроен против праздника. Какие гуляния? Дел невпроворот, людей мизер, денег скудные крохи. О том он говорил вчера и готов напомнить сегодня. Дуанн не согласен слушать, думать, подчиняться. Потому утренний холод во благо. Остудить. Не начать склоку и лай, столь частые между ними в последнюю неделю. В ссоре не победить. Но Дуанну хочется. До истечения желудочного сока и слюны.
  "Научиться побеждать, надо научиться делаться голодным до драки," - пестовал в нем наставник неприкрытое людоедство.
  "Душегубство," - видится риагу нехитрая, но трудная наука.
  Не одно и тоже? Нет? Со слов Веронна абсолютно разное. Лишаешь жизни сколько сможешь, а сожрешь сколько хочешь или влезет. Пропорции не совпадают. Так-то...
  ‒ В Хюльке заведено публично чествовать союзника. Выказать уважение. Показать расположение, - вялы пояснения Дуанна, наверное потому что бесполезны. У них с фрайхом разная правда, разный взгляд на происходящее во дворе замка. Консенсуса им не достичь.
  - Дьюсс еще в ворота не въедет, денег запросит, - предвидит Веронн, чем обернется внезапное союзничество. ‒ Могли бы обойтись и не устраивать гулянки. Отослать вербовщика в Дабл. Наемников пригласить. Десяток-полтора. Уже кое-что в строй поставить!
  - Меня не поймут.
  - Кто?
  - Сам говорил, у худой молвы четыре ноги, у доброй славы одна. Дьюсс первый и надеюсь не последний, - рассказывал риаг. Не фрайху. Себе. Быть уверенней. - Товар стоит не выставленную цену, а за сколько сумеешь продать. Дьюсс хочет за дорого.
  - У тебя завелись денег?
  В этом весь Веронн, говорить неприятные вещи. А если не говорит, то делает весьма непрозрачные намеки. "На всякое дерьмо," из разряда намеков.
  - У меня их нет, - признал Дуанн плачевное состояние с наличностью. - И других танов у ворот Эсбро не просматривается.
  - Почему он? Почему сейчас? - не нравилось фрайху скудоумие владетеля Хюлька, не замечать опасности, не проявлять осмотрительности.
  - Идентично почему в мятеже шли под руку Аерна в мятеже против Гильфа, - не слышат сути вопроса. - Видит возможности.
  Был бы Дуанн менее глух говори с ним на подобную тему кто другой, не выяснить. Потому как никого другого он и слушать не станет. Он риаг. Любой голос кроме собственного не в счет. Любой сторонний довод так же.
  - Ни хера он не видит. И сейчас не мятеж! И ты не Аерн! - предельно резок Веронн. Обыденность в последнее время.
  - Да, - постарался вернуть резкость Дуанн. - Я здоров!
  "Надоел," - очень верно подобрано слово охарактеризовать их теперешние отношения. Кто кого перетерпит. - "Как же ты мне надоел," - резались зубы у Дуанна. Наверное потому, глядя из окна на бурлящую людьми эспланаду, пытался ощутить себя кем-то большим, чем младший Амаль. Риагом. В присутствии Веронна не получалось. Отсюда и ассоциация плевка. "Фрайхххх". Нет, сам плевок.
  "Отец таких убирал," - видит он пример поступать дальше. Что мешает? Тяжело отучиться от материной груди. Не легче оторваться от штанов родителя, шагать самостоятельно. Он готов, но держит страх. - "Незаменимых нет," - короткое пособие страх преодолеть.
  - Гонец сказал сколько с таном прибудет людей? - подталкивали Дуанна очнуться от созерцательности.
  - Ты же слышал его вчера, - противился риаг разговору с Веронном. Не нуждался он в подобном разговоре, где ему отводилась привычная говорящему роль благодарного слушателя и ответчика. За что благодарного?
  - Тонд далеко не дурак, - напомнил Веронн с кем придется столкнуться в ближайшие дни. Угроза утратить Эсбро велика.
  - Хвалишь его или подозреваешь меня? - голос Дуанна насыщен "рыбьей" отстраненностью. Он тяготился фрайхом. Тяготился всем, что не отвечало его внутреннему состоянию.
  И какое оно?
  Рыбье. Смотреть в окно, будто через толщу воды. Наблюдать за жизнью на берегу. Фрайх сказал бы страдает дурью. Опять фрайх. Снова фрайх. Поводок и удавка. Еще худшая ассоциация. На плевок можно ответить. Как вырваться из петли? Высвободиться? Слезть, сорваться с крючка.
  Несколько неожиданное молчание. Но разговор необходимо продолжить, раз он начат.
  - Надумал что? Раз пришел. В спальню, - согласились выслушать фрайха. Не уступить его навязчивости. Сделать по-своему. Объявить о том. Указать кто есть кто.
  Еще одна неожиданность. Веронн отступился, будто прочувствовав, с воспитанником не сладить. Сейчас и очень похоже вообще.
  ‒ Ты здесь риаг.
  Ответ заставил Дуанна дернуться и обернуться. Случайно ли во фразе обозначено место. Здесь! А там? За окном. За замковой стеной? В танстве? В межах и чересполосицах владений? В границах туата? Они видят мир по разному. Теперь окончательно.
  Эспланада тонула в людской разноголосице. Меднея лицами и невообразимо раздувая шары щек, играли волынщики. Яростно отбивал бубен с металлическими тарельцами. Визжали и пиликали виолы. Отыграв "Холмы Мруада", без передышки начали привычные "Зеленые Рукава". Музыкантов заткнули, затребовав вжарить "Тощую Лиззи". Они и вжарили!
  ‒ Когда на улице темно,
  А ночка холодна!
  Нельзя ли влезть к тебе в окно,
  Коль дома ты одна.
  Когда погода холодна
  Согласна ли помочь,
  Согреть озябшего меня
  В такую злую ночь...**
  Плясуны выделывали коленца и совершали подскоки. Плясуньи вертелись, изгибались, оттопывали ритм каблуками. Пары расходились, перестраивались и сходились. Некоторые целовались. Им хлопали, отбивая руки. Орали и отпускали сальные шуточки. Жонглеры (откуда прибились?) перебрасывались колотушками. Заезжий фохлок*, хмельной и расхристанный, тихонько перебирал струны, ожидая очереди выйти в круг, спеть и сыграть:
  Тиха, тиха, она пришла
  И тихо так легла;
  Я холодок у губ узнал
  И то, как грудь кругла.
  Ни слова. От ребра ребра
  Не отнимали прочь.
  И сердца совпадал удар
  Ее с моим - всю ночь...
  Хорошая бражка за теплой печкой так не ходит, как чествовали гонца мессира Дъюсса. Именем посыльного никто и не поинтересовался. И пусть за новоявленным владетелем Хюлька, мессиром и риагом Дуанном, лишь долги, едва сотня народу и нищий замок, праздник сегодня и сейчас. А завтра наступит завтра, думать о нем в такое веселое и короткое время.
  ...На спор луженый глотки хлестали дешевый вердеш. Под гогот, свист и похабщину.
  ‒ Лей, не жалей! ‒ орали зрители устроенного питейного поединка.
  ‒ Не утонет? - не жадничал, подначивал народ. Вина вдосталь и повод серьезный имеется! Союзники стекаются под королевский стяг!
  ‒ Говно-то? - хохмят ответно.
  ‒ Ха-ха-ха! Оно самое! - соглашаются с остряком.
  ‒ Взялись! - командует самопровозглашённый виночерпий битвой на кружках. - На счет три!
  ‒ Хер свой три! На два и до дна! - поправляют распорядителя.
  Годиться такое!
  ‒ Оп! Оп! Оп! Пошла! Пошла! Пошла! - наблюдают схватку глоток.
  Рослый парень подавился жадным хлебком, закашлялся, сблевал на грудь и мотню. Его противник, коротышка гвентиец, лихо перелил кружку в утробу, крякнул залихватски, отер подбородок рукавом.
  ‒ Тут тебе не простоквашу хлебать, ‒ снисходителен победитель к красному от позора юнцу. Сам сидит гоголем, глядит орлом.
  ‒ А-ну, я! ‒ подкатилась раскрасневшаяся баба. Из солдаток. Тех, кто долго не тоскует ни по живым, ни по мертвым.
  ‒ Óно как повернулось! ‒ оживился геройский выпивоха. Был шельмой, а тут в два раза ошельмел. И улыбнулся, и облизнулся, и бровью повел. ‒ На интерес сойдемся?
  ‒ Без интересу и кур по двору не ходит.
  ‒ Проиграешь, чего с тебя? ‒ цветет коротышка. Баба ладная. Есть что потрогать-погладить-обнять.
  ‒ Покажу! ‒ обещает та и громко хохочет. И не только она. Народ вокруг понятливый.
  ‒ Чего я не видел, ‒ не соглашается соперник. Торг, он такой. Слово на слово, речь на речь, свое с большей выгодой взять, меньше потратиться.
  ‒ Вот и сравнишь! С увиденным! Может у меня две! - неймется хохотунье языкатиться, под общее одобрение. В её пользу треп. Бойких на язык любят.
  ‒ Ха-ха-ха! - заливается довольный народ. Эдак сказанула! Умыла бойца, спал с лица!
  Налили вровень. Капля в каплю.
  ‒ На три! ‒ напомнил коротышка, блестя веселыми хмельными глазами.
  ‒ Доставай! ‒ соглашается солдатка. - Потру, коли предлагаешь!
  Народ окружной аж уссывается перепалке.
  ‒ Еще ж не выиграл, ему тереть!
  - А я для задору!
  И на второй раз шутка зашла. Она и в третий проканает, коли еще пойла хапнуть.
  Мужик выпил одним дыхом, что воду, и опрокинулся вслед за кружкой. Помычал и затих.
  Баба доцедила свое вино и подбоченилась. Осанку держит. Хоть с дырой, все одно герой.
  ‒ Ох, погляжу! Одна не ебана хожу! Хоть и хер с вершок, да лежит дружок! В кулаке помять, все одно не поднять! Можа дунуть разик, в малый глазик?
  ‒ Ха-ха-ха! Теперь жди пока поднимется.
  - Сам? Или у самого?
  - Оба!
  ‒ Пересохну ждавши, - жалуется баба, мотает подолом, обмахивается.
  ‒ Нальем смочить.
  ‒ Куда?
  ‒ А иде сухо! Не потрескаться!
  ‒ Ха-ха-ха!
  Бабу согнали, других пустили. Тощему гвилу (глист глистом) никакой конкуренции. Заглатывал вино в утробу, будто вливал. Раз и пустая посудина. Ему вторую. Повторно опростал. Кувшин поставили. Справится? Справился!
  За соседним столом борьба на руках. Ладони в захвате. Пыхтение, сопение, морды красные... Зрители, подогреть схватку, деньги кидали в кружку. Осилил противника, выигрыш забирай.
  В стороне ‒ бой мешками туго набитыми шерстью. В квадрате натянутых веревок, семь на семь шагов, с завязанными глазами, метелило друг друга бабье.
  ‒ Влево! Влево уходи, ‒ орали непонятно кому. Не помочь, сбить с толку, запутать.
  ‒ Выше махни! ‒ подсказывали другие, перекрывая гогот. Поединщицы криков не слушали. Действовали собственным разумением. Мах ‒ мимо! Мах ‒ далеко мимо! Мах...
  Тяжелая снасть влипла в морду зазевавшемуся зрителю, отбросив от ограды.
  ‒ Охренела! ‒ взвизгнул пострадавший, обиженный и обсмеянный.
  Баба пощупала себя между ног.
  ‒ Не, еще не вырос.
  ‒ Ха-ха-ха!
  На утоптанной площадке зрелище - крепкие мужики тягались на поясах. До перду пыжились, стараясь непросто опрокинуть противника, а специально свалить в лужу, вляпать в грязь. Чтобы брызги во все стороны.
  Хан сидел на комлевом спиле и по обыкновению строгал деревяшку. Под ногами и вокруг него сорно от стружки, ободранной коры и мелких веток. Наработанная монотонность действия не мешает думать. Было ли о чем? Где у других длинный шлейф прожитых лет, у него куцый охвосток дней. Всей жизни декады не наберется. Будто народился недавно. Так и с чего думы? К чему? Худо ли не помнить? Вот и стружит, словно ответ спрятан под срезом годовых колец деревяшки.
  
  
  5. Место не определено. Предположительно Кайонаодх.
  
  Балджан осмотрела знакомое помещение. Прошлый разгром старательно убрали. Ломаное и разбитое заменили. Креденца под темный лак. Выше. Шире. С узорами лазурью по стеклу. Посуда на полках еще богаче. Белой глины - с золотой тонкой росписью. Медная - с серебряной патиной. Стол широким полем. За овал два десятка поместятся. Сегодня не накрыто угощать. Ковер на полу другой. Вышивной, подобный цветущему лугу, но пахнет не травами, а старой пылью. Не вкусно. Ложе закрыто балдахинами. Сквозняк колышет ткань, создавая иллюзию сокрытого присутствия. Простыни заняты.
  ‒ Раздевайся, ‒ приказали девушке абсолютно спокойным тоном, будто потребовали чего-то обыденного, естественного, рядового и повседневного.
  ‒ Что? ‒ возмутилась степнячка. Брови сдвинулись к переносице. Она повернулась проследить и проводить Люфтаза пройти. Мужчина опять в центре комнаты. В центре пространства. Пуп времени и событий. Прошедших, текущих и будущих.
  ‒ У меня плохо с речью или у тебя случилась тугоухость? Раздевайся.
  Кое-чему она все-таки научилась. Терпению выходкам наставника.
  ‒ Не похоже на баню. И ты не йенге, готовить меня к брачному ложу, ‒ процедила степнячка. Не дернула ни рукой ни глазом, а вот голос подвел.
  ‒ Тебя досмотрит лекарь. Проверит, девственна ли. Не больна ли. Раздевайся. Сегодня я побуду лекарем, ‒ Люфтазу нисколько не смешно. Он серьезен, собран и мало настроен уговаривать и спорить. Он и раньше не страдал сговорчивостью, теперь и вовсе подобен непреклонной скале, нависшей над муравьем. Кто прислушивается к мелкой букашке?
  "Котакбас (хуиголовый)!" ‒ обозвала его девушка в раскатах собственных гневных мыслей.
  С места не сдвинулась.
  ‒ Напомнить уговор?
  ‒ В нем ни слова заголяться перед тобой и другими, - не желали подчиняться. Обнажение перед посторонним против всех традиций и устоев.
  ‒ Не передо мной. Перед лекарем. Если заголишься передо мной, боюсь после этого тебе один путь в жезокше (шлюхи). Или вздернуться в удавке из собственных кос.
  Время на передышку. Ситуация не упростится, нечего и надеяться.
  "Котакбас," - сопит и хмуриться степнячка, не готовая уступить.
  ‒ У нас не принято, - упрямо талдычит о своем, отказываясь подчиняться мужчине. Бесполезные траты времени и слов доказывать, но и молчать не выход.
  ‒ Мы не у вас. И сейчас я лекарь. Раздевайся.
  Бодание взглядами из которого Люфтаз вышел победителем. Бесит ему уступать, но придется. Предел неповиновения достигнут.
  "Солнце не остановить руками," - говорят старики рода. Мужчина не солнце. Он... Он...
  "Котакбас!" - найдено утешение.
  Балджан не торопясь, намеренно медленно, играя на нервах, скинула тунику, шалите, шалбар, остаться обнаженной. Прикрыла лобок руками.
  ‒ Симпатичные кудряшки, - осматривал мужчина товар.
  Не комната, а курик - круг для осмотра лошади, а она - бышты байтал (половозрелая кобыла).
  - Руки подними?
  Девушка лишь часто задышала.
  Щелчок пальцами ‒ указательный вверх.
  Второй щелчок ‒ указательный и средний.
  Третий ‒ безымянный, средний и указательный вверх.
  Обучая бою - пешему, конному, оружному, рукопашному, обязательно преподают умение падать и подниматься. Вдалбливают, лишь способный вернуться в схватку, остается воином достойным победы.
  Балджан отвела руки в стороны и потом подняла над головой.
  Обход по кругу, чему-то хмыкать. Непонятно чему, но задевало степнячку до сердечного сбоя.
  Люфтаз дунул ей подмышку.
  ‒ Зачем тебе шерсть? Мерзнешь?
  ‒ Песчаные Рыси не пользуются нурэ*, - дано пояснение с предупреждением. Или просто пояснение.
  ‒ А чем пользуются? - сошелся взгляд на взгляд. - Речными раковинами выщипывать волосенки? Подпаливают подожженной лучиной? Мажут липкой патокой, драть и плакать?
  ‒ Ничем. Мы не трогаем волос, - лучше глаз не отводить. Еще лучше даже не моргать. - Не делаем танвир*.
  ‒ А придется, ‒ обозначили неизбежное. ‒ В качестве маскировки, не признать в тебе воительницу степи. И вонять меньше будешь. И выглядеть моложе, на пару лет. Увы, за кыз бала (малолетка) не сойдешь. Мяса много наросло.
  Люфтаз дополнительно обошел девушку по кругу. Легко царапая ей кожу, оставлял слабый белый след. Провел по спине до копчика. Мышцы девичьих ягодиц напряглись, сжались.
  ‒ Приемлемо, ‒ согласились с увиденным.
  Крепкая небольшая грудь, впалый упругий живот, бедра еще не рожавшей. Не широки. На заднице и ляжках все упруго. Нет грубых шрамов, а те что имелись весьма пикантны. Особенно один. Под пупком. Как мужчина сказал, приемлемо и не более.
  Послюнил палец и потер плечо девушки.
  ‒ Мыльню посети. Грязь катается.
  - Я была!
  - Сходить с тобой? Помыть? С мочалом?
  Издевка без всякой иронии и веселья.
  Котакбас! Его хочется убить. Медленно. Наслаждаясь каждым мгновением его смерти. Это как есть мед. Много. Маленькой ложечкой. Пока не сделается приторно сладко. Пока сладость не встанет поперек горла, но все равно есть, есть, есть...
  ‒ Ложись, - указано на стол.
  Долгое время ничего не происходило. Ни слов, ни движений.
  ‒ На стол. На спину, ‒ повторено давящим голосом. Один из талантов "котакбаса", которому нечего противопоставить и тошно покориться.
  ‒ Ты действительно емши (целитель)? Разбираешься в женских делах? Ты - Момо... Покровительница повитух? - ей нужно выговориться. Она подчиниться. Но не сразу. Сразу не может. Все естество бурлит против подчинения. Цель оправдывает средства, учили её. Все ли средства оправданы? Применимы? Спросить? Она даже знает его ответ. Главное - цель! И только она определяет достаточность средств достижения.
  ‒ Поверь, порченную девку от не порченной отличу. Аерн не примет гарид (недевственница). Лекарь прописал ему целок водить. Еженедельно, - сказано без всякого смеха и иронии. Но почему такое обидное чувство, он над ней потешается? - К тому же ты экзотика. Степнячка Худдура. Вдруг у вас все по другому, - он неплотно сложил ладони вертикальными лодочками. Глянул в оставленную щель, уложил в ладоши в горизонталь.
  ‒ Ты... - возмущены жестом Люфтаза до высшего предела.
  Мужчина помотал головой и указал на стол.
  - У меня не было мужчины, - шипела и гырчала Балджан, теряя всякую выдержку. Ей припомнят. Не гырчание. Срыв гырчать и шипеть. Самовольно.
  - А подружки с шаловливыми ручками и горячим языком были?
  - Ты..., - краснела девушка, уступая эмоциям. Вселенский потоп недалек.
  - Понял-понял! Я сволочь. Еще какая. Но лучше тебе не убеждаться, какая я сволочь. Это мало кому нравится. Никому не нравится. Во всяком случае, никогда прежде. И ты не будешь исключением. Или у тебя какие-то предпочтения? Все девять дыр твоих в моем распоряжении**... Ах, да... Вы еще до подобно не докатились. Уметь словами выразить не суть вещей, но состоянии души. Душу трогать не будем. Не интересна. В ней нет нужных дырок.
  Ей дали (пожертвовали) время, в который раз за сегодня, на передышку. Напутствовали.
  - Будь добра, не изображай из себя кошку. Девять жизней... Опять девять!.. Слишком много, им радоваться. Радости не хватит. Чего не сказать о всем остальном.
  И еще время. Постоять. Подышать.
  Балджан легла. На ожесточенном лице обещание лютой смерти. Быть сволочью... Она научится. Ученица превзойдет учителя. Ему посчастливиться в том убедиться. Он не будет ею горд. Будет умолять быстрее сдохнуть!
  ‒ Не пойдет, - забраковали грозное выражение. - Растерянность. Стыд. Скромность.
  Девушка растянула губы. Волчий оскал выглядел бы милей и безопасней.
  ‒ Придется поработать над мимикой. Ноги...
  - Что?
  - Ноги раздвинь.
  Раздвинула. Палец не протиснуть.
  ‒ Над этим тоже придется поработать. Над послушанием, а не раздвиганием чудесных коленок. Ну и танвир. Без него...
  - Песчаные Рыси...
  - Ты не Песчаная Рысь, - оборвали степнячку жестко и властно, пояснить. - Ты никто. Ты моя собственность.
  Мужчина провел пальцем по телу девушки от паха до горла. Склонился горячо шептать, едва не касаясь губами её носа.
  ‒ Слыхала такое слово предназначение? Дурацкое, но какое есть. Оно у каждого свое. Мое отыскать тебя. Твое прикончить одного единственного человека, охраняемого пуще всякой святыни. И когда ты это проделаешь... С этим без вариантов... Тогда Великий Тенгри снизойдет к тебе своей милостью, услышать твои самые сокровенные пожелания. Но не раньше, ‒ и с ехидцей добавил. ‒ Потому как те, кого он любит, не лежат раздвинув ноги перед незнакомым мужиком, позволяя заглядывать в...
  ‒ Котакбас! ‒ обозвала Балджан насмешника, сдаваясь ярости.
  ‒ Выдержка дерьмо. Как ты охотишься? - открыто смеялся Люфтаз над своим одушевленным имуществом.
  
  
  6. Туат Лафия. Дорога на Крох, к монастырю Св. Арайде.
  
  За спинами всадников густой дым сожженной обители. Ветер навстречу и потому чад и угар пожарища остались позади, не ели глаза и кашель не выворачивал внутренности.
  − Вам не кажется, прот попахивает, ‒ прервал Зонг дорожное молчание. ‒ До чего хлопотный старикан.
  - Подкоптился немного, а так... вполне ничего. Пригодится, - твердо убежден круадец. Он даже извлек очередной пряник. Кто-то сыплет доказательствами, кто-то давит глоткой отстоять правоту, кто-то показательно грызет имбирное лакомство. Все одно что послать на хер, но в мягкой форме.
  − Мы злоупотребляем его обществом, - осклабился Зонг. Для чего им мертвяк он прекрасно понимал и представлял. Но запах! Точно не фиалковый.
  Подтухший прот волновал Дезли меньше всего. Не настолько не вернуться к однажды уже затронутой им теме. Тогда недосказанности остались недосказанностями и напрашивалось внесение ясностей. Обоюдных. От этого не увильнуть.
  ‒ Примите место маршалка, - открыто предложил он Зонгу, решив, дальнейшее замалчивание, затягивание и хождение вокруг да около проблемы, ни к чему хорошему не приведет. Приведет ли её решение в рассматриваемом ключе к чему-нибудь лучшему, покажет ближайшее время.
  Прямолинейность ни есть сильный ход в переговорах, но что поделать, обстановка поторапливала, сроки поджимали. Вон поп и тот стух. Дезли с сожаление вспомнил собственный отказ поместить тело в мед, дольше сохранить. Тогда ему показалось хорошей идеей мед продать, а на место Арисия найти кого другого. Посвежей.
  ‒ Борво вас не устраивает? - не вдохновлен Зонг соглашаться лезть под подол к Элори в чьих бы то ни было интересах. В личных тоже. С Блаженной он не первый месяц и не в первом деле, хвататься за возможность обеими руками.
  "Отпихивался бы ногами и отплевывался ядовитой слюной," - не видит элиец счастья заделаться близким свитским.
  ‒ Он не политик. Ему и васлета за глаза. К тому же Борво и иже с ним сторонние нам люди. А нужен свой человек.
  - Спать с рийей?
  - Без этого никак. Женщины по природе своей овечки. Не божьи, а просто. При всех наличествующих в них талантах, овечек следует пасти.
  ‒ Задница у нее выдающаяся, - вспомнилось Зонгу положительное в рийи Лафии. - Но знаете, за честно заработанные, я скуплю всех столичных шлюх, а добавив пару сотен наберу продажных девок со всего туата, иметь неограниченный выбор. А вы мне предлагаете содержать одну, отнюдь не лучшую. Заметьте, за деньги гораздо большие. Которых, кстати, у меня не особенно и много. Золото на милостыни, в отличие от некоторых, не раздаю.
  - Это от широты души, - говорил Дезли, вгрызаясь в выпечку не хуже пилы в твердое дерево. Имбирным лакомством он разжился в обители Арайде.
  - Намекаете, связавшись с рийей я обрету подобное качество?
  ‒ Решать что-то надо, - сделал отступление круадец от сторонних тем к наиболее важной. - Бродяжничество, порицаемо обществом. А мы с вами на данный момент больше бродяги, чем почтенные бруги. Осесть - скоро потерять то немногое, что имели. Но больше угрозы скорого и неизбежного разорения угнетает зависимость. Положение обычного исполнителя. Поход в любой момент прервут, поставят иные цели и задачи. Придется подчиняться и тогда не скоро к нашим фамилиям добавят "мар". Мар-Дезли и мар-Зонг звучат представительней, чем просто Дезли и Зонг. Без "мар".
  - Надо, - согласен элиец, прекрасно осознавая, не имея надлежащей власти ни земель ни денег не удержать за собой. Но и абсолютного сюзеренитета не обрести, не обладая в достатке солидными средствами и наделами, сажать на них верных людишек. Заколдованный круг!
  ‒ Давайте решать, - настаивал Дезли.
  - Прямо тут? Под дождем, на раскисшей дороге, нюхая вонь покойника? - слабо брыкался Зонг, изыскивая лазейку отсрочки. Взвесить. Подумать. Не семь раз отмерять, но семь раз по семь.
  - Отстаньте от попа, - потребовал Дезли от элийца не отвлекаться. - Он занимается своим делом, мы своим. Не надумаем с рийей, окажемся в канаве, в лучшем случае живыми.
  Серьезный довод. Никто долго не потерпит выскочек с деньгами. Сегодня промолчат, до завтра поскрипят, послезавтра придут. И за золотом и за головами. Припомнят все грехи. Еще и чужие навесят. Рийа не спасет. Жизнь стоит дорого, но чего-то стоит. У всего есть конечная цена. И, увы, их пока не высока, не смотря на обретение звания бруги, которое легко оспорить и сундука с серебром, недостаточно наполненного.
  ‒ Почему тебе не взяться? - выдал элиец альтернативный вариант.
  ‒ У меня вид не представительный, - названа вполне уважительная причина не взваливать тяжесть короны Лафии. Умение "торговать лицом" для риага неотъемлемое качество. Для пристяжного к рийи значимость внешности возрастает в разы.
  - А у меня?
  ‒ У тебя елда десять дюймов! Это укрепит внутреннюю политику и задаст направление внешней.
  Нисколько не шутки. Раздражает упорство элийца не соглашаться с очевидным.
  - В качестве флюгера я свой хер не рассматривал, - признался тот.
  - Теперь придется.
  - Поэтому ты пихаешь меня в маршалки, оставляя себе прерогативу грызть имбирные пряники пудами? ‒ не спешит поддаваться уговорам Зонг. Короны снимают вместе с головой. Голова ему дорога. Дорога ли ему корона? Никакого внятного отклика в душе. Если бы речь шла о чужой голове...
  - А тебе носить кальсоны из виссона, - достойно парировал Дезли.
  − Никогда не носил, - не скрывал элиец от приятеля упущение.
  − Отличная возможность. Заодно проверишь, какова из Блаженной прачка.
  Ржали на всю округу, заставляя недоумевать возниц - с чего вдруг смех. Пугая придорожных пташек - не к худу ли веселятся, занять сук покрепче?
  ‒ Даже не представляю себе такое! - сетовал Зонг на бедность фантазии.
  С небес плеснуло дождиком, мелким и пакостным. Успокоить веселых дурней, с дурным поводом зубоскалить под осенней непогодой.
  Холодный ветер мотал верхушки дерев и трепал края плащей. Надсадно скрипела подломленная в комле березина. Чивкнула одинокая пичуга и какой-то перепуганный зверек перескочил через дорогу.
  − Его дружки встанут в позу, ‒ кивнул Зонг на покойного прота. − Упрутся договариваться. Не захотят мира.
  - Не захотят, - полностью согласен Дезли. - Но пойми, Удача не кобыла, далеко и долго не катает, ничего не предпринимать, усидеть на ней.
  Весьма куртуазно. В Круаде говорят попроще: "Ухватив Фортуну за хвост, слишком не радуйся. Все равно обсерет."
  Элиец привел бы слова еще выразительней, но пообтерся при дворе, воздерживаться говорить вслух гривуазности, даже на пустой осенней дороге.
  
  
  7. Туат Хюльк. Эсбро. Полдень праздника.
  
  Смоляной, в затяжках узлов, веревкой, огорожено ристалище для метания ножей. Распорядитель Хромой Дункан деловито прикрепил к щиту кошель на длинном кожаном ремешке. Правила просты − перебить ремешок, уронить вес. Перед броском вложи в кошель монетку. Кидают своим ножом, руке привычному. Но лезвие не шире двух пальцев.
  − Пять майлей, − объявлена наличность к началу состязаний. − У кого глаз не кривой и сам прямой, выходи!
  Желающих много. Сноровистых гораздо меньше. Близко не попали, отсеивались, уступали самым денежным и упертым, за выигрыш стоять.
  ‒ Не меньше двадцатки накопилось, ‒ шептались зрители, по завершению первого круга, завистливо поглядывая на увесистый мешочек.
  ‒ Точь в точь, как у моего муди! ‒ веселится сама и веселит народ пьяненькая стряпуха. Рябенькая, косенькая, помятая. ‒ Поглядишь сердце запирает, а в руки возьмешь одна шерсть!
  ‒ Ха-ха-ха!
  Дункан надвинулся на ржущую толпу. Вид держит уверенный и грозный, команды отдавать.
  ‒ Цыц все! Сбиваете парней, шумите под руку.
  Воинские потехи серьезности требуют, ему ли не знать.
  Стряпуха не унималась. Праздник ведь!
  ‒ Со стола упала кружка
  И свеча качается!
  На столе когда ебут,
  Шумно получается!**
  Поднырнула под ограждение и пошла, с приплясом, с притопом, то левым боком, то правым. Дескать, товар хорош, чего не берешь! Покружилась, взбивая подол выше колен. Еле вытолкали, не мешать.
  Госк первым. Подкинул нож. Взвесил. Повертел в пальцах варначьим манером. Не воинской науки ухватка. Городские таким балуются. В подворотнях стоять, выжидая денежный бок.
  − Собственным хером играйси. Кидай, не томи людей, − поторопили его. Невтерпеж зрителям поглядеть, как дурную деньгу единым махом зашибают.
  Метатель не спешит, примеряется. Топчется, что коник в стойле. Глаз сощурит, руку подымит.
  Жихххх!
  Нож рядом с ремешком впился. Даже чуть надрезал. Видно на вязке сторона разошлась. Народ взорвался одобрительной руганью и охами. Не повезло. Следующий!
  Багуц сунул в кошель деньгу, поправил мишень.
  − Не тискай, не сиськи, − орут ему, свистят и машут руками.
  ‒ За мои подержись, ‒ лиходействовала в первых зрителях "рябка", норовя проскользнуть под ограждение в лапы грозного распорядителя. Такой помнет, сок потечет.
  Её уже и гнали, и уводили, и плетей грозили, она все тут. Чисто репей в жеребячьем хвосте.
  ‒ Слава Богу, понемногу
  Стала я богатая!
  Титьки выросли по пуду
  И пизда лохматая!**
  ‒ Ха-ха-ха!
  Оплошал мужик. Вспомнил чего под руку. Привиделось ли. Ворсом наружу. На пядь влево сталь вбил.
  На смену ему - Олонер. Брешут из-за Пролива, из Мормерств родом. Сам "дует" с Белого Побережья. Откуда там белесому, что березовое полено, взяться? Шутковал от Hvitabjörn (белого медведя).
  Фарт испытать, с разворота, не примеряясь, метнул и попал. Нож не перерезал ремешок, а проткнул вдоль.
  − Ах! - выдохнули переживальщики. Засвистели одобрительно, загикали.
  Нож вернули. Последним в очередь поставили. За Госком.
  Бьер не таков. Канителится долго. Поплевывает на ладонь. Разминает плечо, влево-вправо башку наклоняет, шею по-гусиному тянет, примеряется.
  − Глаз сощурь али вовсе закрой.
  − А то оба.
  − А чего смотреть? Ночью ни хера не видать, а попадаешь!.. Попадешь?..
  ‒ Куды-ть только.
  − Не попадет! - захлебывается от счастья певунья. - Седни ни разу не попадал. Все не туда.... То в срамное макнет, то в пупок толкнется.
  − Ха-ха-ха!
  Бьер хладнокровно всадил нож. Лезвие ширкнуло ремешок, разрезав почти на три четвертых. Разрез потянулся немного, но кожа не разошлась.
  − Ну! Ну! Ну! - подбадривали зрители. Не Бьера − мошну. Висит - держится. С конский волос осталось, а не рвется.
  Пастер кинул нож с шага. За линию не заступив.
  Ток! Вонзилась сталь в дерево, четко рассекая ремешок выше надрезов.
  ‒ Ха! ‒ счастливо заорали зрители.
  Стряпуха, вырвавшись из рук, выскочила вперед, пока люди не разошлись.
  − А теперь такой бой! У кого дойки больше, − верхом тела заголилась бесстыдница. ‒ Та и Дева Самайн!
  − Не! Давай у кого манда шире! - ржали мужики, не думая одернуть выпивоху. ‒ Та и блядь первая.
  ‒ Первея первой! - не прошибаема потешница. Совсем совесть прожила, при казарме кашеваря.
  По соседству резались в "тютю". Метали топорки. Парами. Чем ближе воткнуться, тем лучше результат. Мерили тонкой щепкой, укорачивая при необходимости.
  ‒ Пока Содоф первым, ‒ махали перед зрителями не хитрым измерителем, в качестве доказательства мастерства гвила.
  Подходят к рубежу новые участники, глухо тукают лезвия, вонзаясь в дерево. Орут и беснуются зеваки. Им вообще все равно по какому поводу драть глотку. Выпито-сожрано немало. Близко к лишнему. У кого-то назад просится, кому-то мало, добавить не грех. А что? Праздник. Вспомнить бы какой? Может Имболк (1февраля)? Или другое что?
  Несколько раз подкатывали к Хану, за столы приглашали, на состязания выйти. Тот отмалчивался или коротко отказывался.
  ‒ Ты, парень вроде и не живешь, ‒ пытались расшевелить молчуна хитрыми заходами. ‒ Дело ладишь, ешь, пьешь, двух баб греешь...
  Кензи сделалась свекольной. Недалеко толклась. Услышала.
  - ...а не схож с живым человеком.
  ‒ Тебе-то что?
  Чтоооо, - шепчет сталь, каленой кромкой тонко срезая с дерева.
  ‒ Мне-то? Может и чего? Ты вроде головешки прогоревшей и тепла никому нет и дымом не чадишь, - крутили речь, зацепить Хана. К непонятному всегда интерес. А он, Хан, непонятный. Ни уму, ни сердцу, ни человеку, ни зверю.
  ‒ Тебе-то что?
  Чтоооо, - шкурится, слазит кора с березового бока.
  ‒ Эх, парень. Глаза-то разуй. Не один ты лиха хлебнул, - старались увещевали. - Душу-то отпусти из неволи. Не хер в кулаке держать! Сам согрейся и другого кого согрей.
  ‒ Нет у меня души, ‒ открыли уговорщику не усердствовать с настойчивостью. Не выпрашивать. Не получить чего не просил, не загадывал. Потом обиды строить.
  Шииии, - вьется луб тонкой бечевкой, в кольца змейкой ложится.
  ‒ Откель ты такой взялся? - притворно удивились, не получив нужного отклика. Не уговорили, не расшевелили. Истукан истуканом, честное слово.
  ‒ Какой?
  Тч! - отлетел острым шипом черный сучок.
  ‒ Что волчья ягода. Не тронь, так и не сдохнешь.
  ‒ Вот и не трогай.
  Не сдооохнееешшшшшшь! - изново бежит стружка из-под отточенного лезвия.
  ‒ Жизнь в одиночку не загрызть. Стаей только. Люди к тебе с уважением, по доброму. Приглашают выпить, знакомства свести. Ты с кем. С тобой кто, ‒ обронили напоследок, рукой махнув. Сидит сам себе кум. Не подступиться.
  − Не умею я по доброму, − прозвучало в ответ предупреждение не дразнить судьбу.
  Не со злостью сказано. Как есть. Правда. Кому только нужда в правде его? У всякого она своя. Правильная. На том и разошлись. Вроде бы.
  На фехтинг выходят исключительно и только за деньги. Любым оружием, до первой крови или падения на землю.
  − Самая мужская забава, железом махать! ‒ скалился волосатый Орм. Бывший королевский (и нынешний получается) опцион, толк в воинских делах знал и тягу к ним имел неимоверную. Подчиненным прививал и всячески поощрял. За то имел уважительное прозвище "дядька".
  Желающих удаль показать полно, но слова обращены и к Хану в том числе. Тот пропустил приглашение, подобно предыдущим. Занят он. Нож послушно истончал деревяшку. Белые кудри под ногами и по округе ветром рассыпаны.
  "Больше на ложкореза похож, чем на воина," − отслеживал фрайх тщетные попытки заполучить Хана в круг. Впрочем, этот ложкорез сподобился в одиночку справиться с охраной замка, и очень вовремя выручил у казармы, спалив хольдов Мюрра.
  Высказанная винтенаром мысль, не давала Веронну покоя. Майгар ли? Фрайх твердо веровал, стоит человеку взяться за оружие и сразу понятно, кто он есть. Учился ли биться на Севере. Прятался ли за щит среди восточников. Проявлял удаль и бесстрашие налетчика с Островов. Омастерел в Вольных Мормерствах. Набил шишек на просторах Худдура. Хватанул кровавых соплей в Кайонаодхе. Доброе умение за гонором прячет или пустым гонором на голом пупу народ попугивает. Ситуация требовала ясности с учетом, где Кхана встретили и как он к ним попал. Во избежание, так сказать. Опять же в нужную минуту не подвел. Чего еще хотеть? Многого. От того червяк сомнений сердце точит и точит. И память свербит.
  Керсо... Что он хотел показать? Упущенное остальными. Им самим упущенное.
  ‒ Кто еще вкупается? ‒ обходили зрителей с мешком, собирая призовые. Больше участников и в мошне больше. Народ крепенько поддав, деньги плохо считает. Не до денег ему. Душа просит гульбища. Не последний ли день живем, жмотиться крохам?
  "Такое ощущение, мешаем ему," − подметил фрайх отстраненность Хана от происходящего вокруг него. За такими смерть приглядывает. За плечом стоит.
  "В доле они," - подумал и повторил, смакуя. Родным повеяло. Северным.
  Свистнув, швырнул Орму кошель.
  ‒ От мессира Веронна! Победителю, ‒ опцион, вздернув руку, тряс взносом, привлечь зрителей и участников. Поддать задору и азарту.
  По рядам покатили возбужденные шепотки.
  − Серебром-то монет сорок.
  ‒ А ну, как марками? ‒ загнул кто-то с жадности и сквалыжничества.
  ‒ Это ж какие деньжищи достанутся! ‒ давились завистники слюнями.
  У многих на памяти, фрайх в столице, на состязаниях, не скупясь, швырнул тридцать золотых марок. Проигрался, конечно. Но каков жест! Человек не считает денег в двух случаях. Или их много, или это последние. В бедность наставника риага никто не верил. Зачем плохому верить? Верить надо только в хорошее и лучшее, прирастать ему и копиться, на вроде сала на боках откормленного хряка.
  − Не уж-то и денег не потребно? ‒ замкнулся очередной обход на Хане, выманить на ристалище.
  Орм выжидал ответа. До халявской деньги все падки. На медь не клюнут, серебра предложи. Серебро не взяло, золотишком блесни - кинутся. Рано или поздно продаются и нестяжатели и бессребреники. Как жрать захотят много и вкусно. К жизни легкой потянутся.
  ‒ Мессир Веронн смотрит... Зад-то оторви, ‒ почти вежливо попросили Хана не артачиться лишнего. ‒ Голодранок своих приоденешь. Сам приоденешься. В васлеты поднялся, а голь голью. Своего ничего. С чужого плеча обноски. Не позорно ли?
  Хан не отвлекался, гнал с палки колечки и завитки, старался. Истинный мастер дерево изводить.
  − Ох! Ох! Деньги-то какие! - тихонько квохтала Аннис, лисой крутясь. Напрямую обратиться побаивалась. Наслушалась, насмотрелась всякого. - Повозку починить. Одежку справить. Запасов прикупить. Зима на носу. Угол теплый нужен. Платить чем?
  Кензи знай помалкивала, свои думки катала перекатывала. Может права наставница насчет их неприглядного необщительного попутчика? Тогда его стороны держаться следует. Не желает участвовать в празднике и ладно.
  Веронн спокойствие Хана толковал в свою пользу. Какой к херам майгар! Горец давно бы сцепился с противником, не силой, характером взять. Северянин он! Паскудный нищий северянин, позволить себе роскошь биться, когда желает он, а не другие. Северной голозадой ерепенистой породы! То не выманить, то кровь без удержу льют... Вспомнил как сам, в раже и гоноре, в первом сражении хлебал человеческую кровь с пригоршней, черпая из вскрытого брюха. Боевую жажду утолял, позже блевать больше выпитого. Ночью от кошмаров холодным потом исходил, лежал под шкурой что обоссанный.
  Вполне возможно от Хана ничего не добились бы. Не желал человек ни потехи, ни денег с неё. Случай просителей выручил. Щенок-хромоножка, побегав по округе, получив зубов от жадных до жратвы сородичей, двинулся по памятному запаху за подачкой. Голод, как известно, не родня вовсе. Цель вынюхал, а путь выбрал неудачно, совершенно забыв осторожность.
  Озлобленный мечник, из дружков Нилса не в славе почившего, пиком вбил щенка в забор. Собачонок слабо вякнул и затих, пуская из пасти и носа кровяную юшку.
  - Крутишься тут, погань блохастая!
  И просить не надо...
  Обжигающий промельк в темноте памяти и Хан вихрем сорвался с места. Подхватил приставленный к фургону фалк.
  ‒ Иди-иди! Приголублю! ‒ осклабился Борг, смещаясь назад, разорвать дистанцию, выманить в круг.
  Руки Хана цепко перехватили древко, крутанули оружие в воздухе. Скорый шаг атаки. Мечник выставил щит прикрыться. У копья против меча спорное преимущество. Против меча и щита и говорить не о чем. Строй на строй еще потягается. Рагамцы, известные копейщики, выстоят, а вот Хюльк или Лафия в противостоянии жидковаты.
  Взвыв во вращение, фалк с чудовищной дурной силой пал на кант щита тульей. Удар сорвал с руки Борга защиту, уронил к ногам. Длинное лезвие развалило мечника от плеча до соска. С протягом, увеличить рану, оружие выдрано из тела. Кровь салютовала на добрый локоть.
  Закончилась схватка и вовсе дурно. Мельница в воздухе. Сталь зачеркнула воздух и голова Борга, хряснув костями шеи, отлетела к забору, громко стукнуться в доски, оставить кровавые брызги, на сером дереве. Нос к носу с щенком легла.
  ‒ Сука..., ‒ раздалось от зрителей короткого боя. Ни ноты восхищения. На их глазах произошло что-то унизительное. Борг не сопляк, бывалый мечник. И вот так двумя махами... Сука и есть!
  "Сука!" - повторил фрайх мыслено, высоко оценив содеянное Ханом. Редкой красоты удар, не запомнить. На то и красота. Увидеть и долго восхищаться.
  К Хану двинулись гвилы стражи. Кровь пролита в дружеском поединке. Смерть допущена умышленно. Целил и бил наверняка.
  Веронн погрозил кулаком не вмешиваться в события. То, что еще не конец и гадать не нужно.
  На смену павшему кинулся один из очередников схваток, торопясь выдернуть меч с пояса.
  "Родер," - узнал фрайх бойца. Вояка добрый, а человек дерьмовый. Никакие заслуги не искупят жадность, склочность, склонность унижать и издеваться. Но чем богаты, тому и рады...
  Хан поддернул фалк вверх. Перевернул хитро, перехватиться, и буквально выстрелил оружие навстречу набегающему мечнику. Тот приостановился, избежать укола и самому атаковать. Попался на простую уловку. Не зафиксированное хватом древко, продолжало по инерции скользить в ладони. Преодолело разделяющее расстояние в локоть и наконечник раздробил нижнюю челюсть. Вошел через рот, едва ли не до затылка. Хан держал фалк на вытянутой руке фактически за подток. Подыхающий противник забыв о мече и драке, ухватив древко, пытался вытащить лезвие из своей головы. Казалось вытягивает собственный язык. Длинный, коровий. Было видно, Родер быстро слабнет, ноги подгибаются, а тело почти висит. Древко дрожало, но не опускалось, не теряло горизонта.
  Взгляд Хана поискал среди зрителей желающих продолжить знакомство. Те проявили разумную выдержку не рыпаться и лишний раз рта не разевать. Может по ассалу* нового Луга Длиннорукого признали. Или Кухулина по гаэ булгу*.
  Стража, поглядывала на окно донжона, ждала отмашки от фрайха, взять убийцу. Веронн отмашку дал. Убираться и не вмешиваться.
  Шустрая маркитантка верно истолковала затишье. Отобрала у Орма призовые от фрайха и мошну со ставками зрителей. Тот и не противился. Буравил взглядом Хана, решая для себя критически важную задачу. Говорить что или голову поберечь. Языком-то не отделаешься.
  ‒ Лихо, ‒ все же открыл Орм рот. Бывшему опциону не положено молчать. На все свое мнение и веское слово высказаться.
  Покрывшийся потом от напряжения, Хан выдернул фалк из мертвого мечника, позволив телу упасть.
  ‒ Продолжаем? ‒ пригласили распорядителя к поединку, неприятно удивив инициативой.
  ‒ Чего бы и нет, ‒ отозвался Орм. Зря получается рот открыл.
  "Кровью разохотился," - вынесен вердикт опционом неожиданной активности противника.
  Фрайх, прочитав ситуацию, звонко свистнул из окна, привлечь внимание бойцов.
  ‒ Закончили возню! - пресек Веронн конфликт и швырнул еще один кошель. Под ноги Хану. Откупил дурака опциона.
  Удивительно, Аннис не сунулась за деньгами. Не подобрал подачки и сам Хан. Кошель остался на истоптанном песке.
  "Не откупил значит," ‒ рассудил фрайх не очень опечаленный. - "Херов северянин," - почти гордился он увиденным.
  
  
  8. Пфальц. Зеленое крыло.
  
  Гильф тяжело уронил задницу в кресло. Не опустил, а именно уронил. Выглядел Амаль истрепанным и измученным. Просилось сравнение дышит на ладан. Но дышал король исключительно добрым перегаром многодневного запоя.
  − Сир, вы плохо спали, - целился и бросал Херцл виноградины в кубок. Когда попадал, когда мазал и лишь на миг оторвался констатировать последствия королевской бессоницы, причины которой общеизвестны.
  То, что последнее время у короля в спальне прижилась юная Дафна, обсуждалось не только в Пфальце, но и в столице. Передавались разные мнения, сомнения и пожелания, но прямо и по существу высказалась отлученная от королевского уда королева Лисбет Безумная.
  - Быстрее сдохнет!
  В женщине говорила не ревность. Не обида. Незамутненное искреннее желание. Она даже подключила Ассафа проверить по звездам и планетам, сбудется ли?
  "В чем-то она права," - виделось Эмсу в эту самую минуту. Новая фаворитка пользовалась у сира не проходящим интересом. Но в ней ли дело, выглядеть сюзерену столь удручающе плохо? На этот важный вопрос Херцл мог бы ответить честно и компетентно... Любимое словечко живущих от обратного. Не честных и не компетентных. Но он не ответит. Оставит при себе. Великая мудрость молчать и в мыслях тоже, когда говорят все кому нельзя и не лень.
  "На свежатину потянуло," - посмеивались свитские нечаянному увлечению короля. Некоторые припомнили стихи Херцла, правда написанные им по другому поводу, о других действующих лицах. Но верные и созвучные текущему моменту. Поэты сродни прорицателям. Ими восхищаются, но их мало кто любит. Вне зависимости прорицают ли доброе или злое.
  Ту штуку знатную в кровати,
  Что не могу, стыдясь назвать я,
  Сковали холодом года
  Но в избавленье ото льда
  Рукой и ртом возбуждена,
  Вновь встанет с пылкостью она**...
  
  Нашлась и иная рифма. Чья краткость подчеркивала талант сочинителя.
  
  По-прежнему живо искусство
  Через пизду посеять в сердце чувство**...
  
  Про сердечные дела явный перегиб, но принцип добиться своего подмечен верно.
  В комнате собрались трое. Не Малый королевский Совет и не тайная аудиенция. Встреча по необходимости. Острой.
  "Сборище озабоченных," - охарактеризовал Херцл сегодняшнюю сходку. - "Эккер в тревоге за должность, король мучим похмельем и Я..."
  Ничего возвышенного и достойного на ум не приходило, оправдать собственное присутствие.
  "Поэты там, где смерть и жизнь. Сошлись... сошлись... сошлись... на сидик шаптырым (на расстоянии струи мочи)...," - продекламировал Эмс, но признал. - "С рифмой беда..."
  - Вам надо больше отдыхать. Бессонница вас доконает, - весьма корректно пожелал камерарий Гильфу. А что еще пожелать? Сдохнуть? Как пожелала взбешенная Лисбет? Не простят, не поймут, и не преминут на всех углах растрезвонить, разукрасят отсебятиной, обременят смыслами, добавят то, чего не было и не подразумевалось в малом.
  - За каким хером тогда выдернули? - отдыхивался Гильф, борясь с дурнотой, духовной и телесной слабостью. Больше молодой любовницы, которая ничего в постели не умела ни задом, ни передом, ни ртом, ни руками - его изводило похмелье. Многодневное.
  "Пьет как лошадь", - отнюдь не благожелательный отзыв Дафны, по неосторожности высказанный в присутствии посторонних. Ей простили, но запомнили. Позже предъявить к оплате не разглашение услышанного. И за меньшее легко попадали в кухарки. Эскападу фаворитки Херцл нивелировал по своему. Переиначил. Переврал. Не вылететь юной деве и его протеже из королевской почивальни.
  ...Любовь - и мощь, и благодать,
  Но неприятно мне
  Девиц в дни месячных бодать,
  И если зад в говне.
  Грязнуля, мойся, не дури,
  Тогда мне в страсти прок.
  Бумажкой задницу протри,
  А губкой - передок.
  Мой не угас бы чистый пыл,
  Коль после разных поз,
  Мой "шип" из драки выходил,
  Не окровавив нос...**
  
  Сказанное моментально угодило в поэтические альбомы девиц на выданье, после чего их сердобольные мамаши подвергли его остракизму, отлучив от многих домов, в коих он долго и успешно столовался.
  - Срочные обстоятельства, - пояснил Херцл безбожно страдающему королю, пребывавшему в полном неведенье причин неоговоренной загодя встречи.
  "А что начнется, когда узнает?" - фантазировал оллам реакцию Гильфа на сногсшибательное известие, ради которого венценосца выманили из-под одеяла. Или из-под Дафны?
  Камерарий разговора выжидательно сторонился, предоставив роль черного вестника Херцлу. Король простит языкастому олламу. До сего дня прощал. Многое. Вызывая недовольный ропот приближенных. Эмс умел наживать врагов. Умел от них избавляться. Что служило сдерживающим фактором для желающих проверить частным порядком шкуру Херцла на прочность. Теми, чьи желания возобладали над разумом, полакомились могильные черви. Потому оставалось уповать на королевскую волю и закон, который по присловью "что дышло, куда повернут туда и вышло". Повернуть желали в сторону Висельной площади.
  ‒ Солано где? - хмурился Гильф, икая и отрыгивая кислятиной непереваренной еды, раз за разом вытирая кончик носа и губы, при этом странно принюхиваясь.
  "Старость," - наблюдал Херцл обезьяньи ужимки короля, не оставляя занятие метко бросать. Поэтическая фантазия куда Гильф мог макнуть лицо, оставлена для другого случая. Рифма сегодня не катила.
  - Сир, мейстер.., - начал и сбился Эккер. Он не готов к разговору. Сколько бы время и сил не потратил, не готов. Заготовленный текст скорее помеха, чем помощь. Мысли испарились, а читать дрожат руки.
  ‒ Дебатирует с приором и пробстом, - отщипнул Эмс очередную виноградину использовать в качестве снаряда.
  ‒ По поводу? ‒ не сообразил Амаль сказанного ему. Определенно, не все выпитое переваривается, выйти с мочой. Часть застаивается и киснет под теменем. Потрясти головой забулькает.
  ‒ Вы же знаете, фра Мюриса прикончили в Чедвиге. Подозревают юного Дуанна, - следовали точнёхонькие попадания. Три их трех! - Служение вакантно и думается мейстер Солано первый претендент облачиться в рясу далака.
  - Меня спросили? - через силу фырчит Гильф.
  Говорить громко - провоцировать головную боль. Лишнего двигаться, позволить ей захватить каждую клеточку тела. Поддаться негативным эмоциям - преумножить убийственные ощущения распада духа и плоти.
  - А разве секрет, что вы против? - недоумевал Эмс. Якобы недоумевал. Солано нужен Гильфу исключительно омоньером. Иначе не объяснить, почему храмовник обласкан в Пфальце и вхож во все двери. Другим это не позволено или сильно урезано.
  "Кастрировано," - подобрана Херцлом образность с допуском в Пфальц пробсту и приору Ордена. И не только им.
  Король потер лоб, отвлечься от колющей пульсации. Терновый венец похмелья сбивал с мыслей. Расчленял целое на части. Все равно что содержимое кувшина представлять глотками, а не объемом в пинту.
  ‒ Палатин куда подевался? - туго соображал Амаль-старший, называя кого вспомнил. В Совете соберутся - сесть негде, а спросить помощи, имена запамятовал.
  ‒ Ловит Хенка Ксана. В спальне мистресс Добар, - безжалостно выдал Херцл законника. Было бы за что жалеть. И кого? Законника?
  Посмотрев на оллама, Гильф даже прикрыл один глаз, четче того видеть. Затем скосился на мнущегося в стороне камерария.
  - Стряслось чего? - почуяла беду королевская шкура. С годами она сделалась весьма чувствительной на неприятности. Которые не ждешь, не загадываешь. Мысли не допускаешь им произойти.
  Херцл жестом пригласил камерария изложить суть возникшей проблемы, требующей непременного королевского внимания.
  Эккер... его несколько потряхивало... развернул свиток. По-индюшачьи дернул горлом, справиться с накатывающим волнением. Заговорил, проглотив несколько начальных слогов.
  - ...наодха со..бщают. Нае..мники захва..тили Ше..ндам.
  Тихо ровно три удара сердца.
  - Чего! - взвился Гильф из кресла, в которое столь трудно усаживался. - Шендам захватили!? Шендам!? - и пошел в разнос. Пинком опрокинул герион. Посуду разбросало по полу, рассыпался виноград и раскатились фрукты. - Ты что несешь, тварь? Ты что блядь, несешь!? Захватили!? - прорвало Амаля орать и топать. - Как!? Кто!? Удавлю сволочей! Перевешаю до единого! - стремительно багровело лицо короля. - Всех на Висельную! Всех! Весь сучий гадючник!
  "Хорошо таны не слышат. Кайонаодх и вдруг гадючник! Ай-яй," - порицали монаршею несдержанность. То что не скажешь в лицо, не стоит говорить и за спиной. Передадут стыдно будет. Хе-хе-хе...
  - Бон-командор Йофан Изер и бриган Грязнуля Герч..., - поспешно названы Эккером виновные королевского гнева, отвести грозу от себя.
  Услышанное заморозило Гильфа. Лишь глаза метались по сторонам.
  - Медани! Её дружки? Её! Не молчи, сука! Не молчи, когда спрашиваю!.. Не знаешь?!
  Не знать в такой момент, чревато непредсказуемыми последствиями. Королю надобно отвечать.
  - Из полученного сообщения причастность рийи не очевидна, - юлил Эккер. То, что в комнате трое ничего не значит. Часу не пройдет, каждое произнесенное слово станет известно в Пфальце. Зачем наживать неприятности? Медани не та особа составлять ей оппозицию в любой из партий двора. Будь то король, Пустоглазый, Крысеныш или Безумная. Хоть кто!
  - Мне очевидно! Мне! Надо было эту паршивую потаскуху в детстве удавить собственными руками! Когда она еще под себя гадила и ссалась в пеленки! - потрясли кулаками перед собственным лицом.
  Стравить избыточные эмоции, Гильф растоптал кубок и еще раз пнул лежащий на боку герион. От накала страстей и наплыва чувств у короля пошла носом кровь.
  - Что еще известно? Подробности давай!- не обращал внимание Гильф на кровавые сопли. Высмаркивал в пальцы, сбрасывал на пол и вытирал руку о брюхо.
  - Существуют подозрения, к произошедшему причастен Эерих, риаг Швальба, - дополнил Эккер скудные сведения.
  - Ублюдок? - удивился и насторожился Гильф. - Он живой? Его не прирезали таны? - возрастало недоумение короля.
  "Не известно что хуже, его гнев или его растерянность," - предвидел Эмс "ловлю блох в королевской шерсти". Простые смертные не ведая как поступать ищут советов, самодержцу приличествует украшать виселицы проштрафившимися подданными или неудачно подвернувшимися под руку.
  Амаль обернулся к Херцлу. Тот развел руками, что должно было означать - выходит не прирезали.
  - Что с Марчем? Постарел? Хватку потерял? Немощи одолели? Воли много взял? - накатывали волны королевского гнева.
  - Здоров, - заверил Эмс, поглядывая на камерария. Говорить будешь?
  - Продался, тварь болотная! - рыкал Амаль, брызгая на выдохе кровь.
  - Марч? - выказали непонимание абсурдному обвинению.
  - Тогда почему ублюдок жив?
  - Надо знать, чей он ублюдок. Весь в папашу, - похвалили несостоявшегося риага Швальба.
  Гильф сделался еще злее и свекольней. Кубок под державной ногой превратился в лепешку, фрукты в кашу, герион в щепки. Король бушевал, преисполнившись дурных эмоций. Не тигр - дракон в клетке!
  Ни камерарий, ни Эмс не вмешивались. Терпели. Надолго короля взбрыкивать и бесноваться не хватит.
  - Блядство! Блядство! Блядство! - наконец-то остывал Гильф. Задыхался, хватая ртом воздух, сгребая одежду на груди, терпеть сердечную боль. Возраст, похмелье, молодая любовница... Ничего, способствовать бодрости тела и духа.
  Венценосцы не умирают сами по себе. Всегда найдется крайний. Камерарий даже зыркнул на Херцла. Осенило подозрение, к чему тот последнее время дружит с Лисбет. Плюс слушок, кто королю подсунул молодую девку. И кто подсунул. Он же! Оллам! Локи!
  - Подробностей ждем со следующим гонцом, - поспешил заверить Эккер, пугаясь шатающегося короля.
  - Шендам! Захватили Шендам! Ты понимаешь что это значит? Мормерства меня теперь в грош ставить не будут.
  - А раньше ставили? - не удержался спросить Эмс, вызвав у камерария оторопь, а у Гильфа новую волну гнева.
  - Заткнись! - замахнулись на оллама. - Нихера не понимаете! Ни ты, паршивый рифмоплет! Ни этот дуб, - тыкнули пальцем в Эккерта. - Ни другие!
  - Тоже паршивые? - не смолчал Эмс.
  - Хуже! Выблядки! Неблагодарные, продажные твари! - Гильф заметил посередине разгрома уцелевшее яблоко и с удовольствием растоптал. - Проклятье! Солано нет, когда он позарез нужен! Нахер ему сдалась ряса далака?
  - Вот и я о том же. Нахера она ему? - выказал Херцл полное недоумение возможным изменением статуса омоньера.
  Гильф замолк на вздохе и пристально посмотрел на Эмса. Сообразил что сказали и кто. Взгляд короля сделался осмысленней. Похоже в его дела сунули длинный нос. А там, где длинный нос, скоро появиться длинный язык, а там где длинный язык...
  - Не забывайся, - прошипел король голодным змеем.
  "Будет обидно," ‒ признал Херцл реальную опасность оказаться вздернутым в ближайшее воскресенье. Амаль припомнит все обещания данные себе и другим, и отправит сохнуть на Висельную площадь, проигнорировав пасмурную погоду.
  
  
  9. Туат Лафия. Дорога на Кашир, к обители Святой Бальды.
  
  − Наш дружок воняет, спасу нет, − в который раз пожаловался Зонг. Илиец сморщился, стягивая с головы надоевший капюшон. По правде сказать, вонь его нисколько не смущала, дорожная грязь не волновала, непогода неудобств не доставляла. Сейчас он выступал духоборцем со множеством "не", неспособных поколебать его стойкости. Дополнительные три-четыре часа, мизерная прибавка к пережитому в седле и пешим, под дождем, на убогих дорогах убогой Лафии.
  - За регулярные поступления по двадцать тысяч грот... Не майлей!.. согласен нюхать прота до Имболка, − признался Дезли терпеть дискомфорт доставляемый соседством с покойником.
  К телу Арисия приставлен кокийяр. Ранее роль смотрителя исполнял Ройс, но околел не вынеся тягот осеннего путешествия и сподвижничества. Скинули в канаву поглубже, притопили в жиже и забросали ветками. Пролежит до весны нетронутым, а там глядишь кто сердобольный отроет дахиару могилу. Сейчас некогда, дожди и дела.
  - Боюсь, мессиры, столько он не протянет, - предупредили круадца и элийца. - У него черви в носу. И во рту. Хорошо требуху выбросили и вином промыли. А то бы...
  - Жаль морозы не ударили. Выглядел бы посвежей, - сокрушался Дезли перспективе скорого расставания с покойником. Успешное предприятие исчерпало ресурсы. Прот из Хигга исхитрился удрать. Из рук выскользнул. Настоятель в Арайде сгорел, запершись в ризнице. Поменять не на кого. Бродягу отловить? Босяка за приличного человека не выдашь. Подмену могут заметить. Арисий в Лафии личность известная. В проты кого попало не ставят.
  Дезли подобрался ближе и свесившись с седла приподнял рогожу с тела. Сегодня он пряники не грыз. Кончились. Однако прибывал в благодушном настроении.
  - Не... наш дед еще вполне молодец! Подъезжать к обители будем, морду толченым мелом припудришь. Походить на человека, - распорядились кокийяру обиходить усопшего.
  Тот покивал и дополнительно накинул на мертвеца худую дерюжку. Не мокнуть лишнего.
  ‒ Как ты его терпишь? ‒ спросил Зонг "няньку" безропотно находиться рядом с покойником.
  ‒ Служба такая, - смирен кокийяр не простым трудам. - Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis... ( Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет...)
  ‒ Колыбельную бубнишь что ли? - посмеялся элиец, изображая нежное баю-бай. Повеселил извращенной подначкой и себя и круадца.
  ‒ Молитву повторяю. Чтобы без запинки и подать правильно. Поверьте, мессиры, надо соответствовать моменту скорби. Сестры святой Бальды не столь легковерны, а уж настоятельница Гунга, сущая ведьма! − поделились виденьем возможных эксцессов с лицедейством. - Бабы брехню тонко чувствуют.
  Сколько дней минуло с осады Идрака? Всего ничего. А Орсер за презренный талант кокийяра, в просторечье масочника, разыскиваемый законом и бейлифом, легкой и щедрой рукой Зонга, поднят на первую ступень благородства. Теперь кокийяр васлет. Более ста тысяч монетами, утварью и прочей церковной рухлядью, сумма вытряхнутыми из братии обителей Святых Идрака, Хигга и Арайде, расчувствовали обоих бруги. Элиец мало не прослезился. Столько денег он не то чтобы не видел, не слышал о наличии у простых смертных. Теперь же он владел без малого тридцать пять тысячами из общей суммы. Столько же у Дезли. Итогом ‒ семьдесят. И это только деньгами! Десять тысяч они отправили и двадцать приготовили передать рийи Элори, на шпильки, подвязки и политику.
  − Доводилось сталкиваться? - не гнушался получить круадец полезные сведения. Порой мелкий штрих к портрету, кардинально менял мнение о человеке. Заставили пересмотреть сложившееся мнение. Чаще не в лучшую сторону, но бывали и исключения. Вот исключения большего всего возни и доставляли.
  − Раньше работала у Бовии. За мостом. Кто едет в город, не минует.
  − В Лиловом брагетте? Подол задирала за три пенса? - поражен Зонг услышанным. Он был готов восхититься незаурядностью женщины, столь круто взнуздавшей удачу.
  − Не за три конечно. Грот с клиента сбивала легко. Обхаживать умела. И подмахивать.
  ‒ Грот? Старухе? У нее что? Зубы во рту золотые? Или манда елеем текла? - не верилось бруги Зонгу, платить такие деньги за соитие. Как говориться, а кобыла в конюшне на что, не тратиться?
  ‒ Не вчера было. Почти пять лет настоятельницей. Она и сейчас вполне ничего, - выдавал Орсер малоизвестные обоим бруги подробности личной жизни преподобной Гунги.
  − Настоятельница ‒ шлюха! Куда глядят попы?
  ‒ Туда же что и остальные. Только грот не платили и не платят. Шлюха она до смерти шлюха.
  - Что тебя удивляет? - не понял Дезли элийца. - В святые так и пролазят. Чем грязнее прошлое, тем чище будущее.
  Под макушками елей, показалась острая крыша обители, украшенная коньком. Подобное более приличествовало купеческому терему или жилищу тана средней руки, но не сподвижницам великой аскезы святой. Вслед за крышей центрального здания, проглянула новая дранка подсобных хозяйств: сараев, амбаров, свинарен. Обитель не бедствовала. Что не могло не радовать. Элиец глянул на круадца. Круадец на кокийяра. Прибыли.
  - Всем готовность! - громко произнес Зонг, взбодрить сонное сопровождение. Прекратить жевать, зевать и дремать. Взяться за четки, принять благообразный измученный вид. Беженцы они... страстотерпцы или кто?
  Дорога, совершив змеиный зигзаг обогнуть болотистое озерцо, протиснулась между грядок капустного поля и нырнула за ограду. В распахнутые ворота видно суетятся сестры. Таскают корзины, тугие мешки, большие чаши. Пахло хлебом, пареной картошкой, дымком коптилен.
  − Так просто? - подивился Зонг и переглянулся с Дезли. − Въезжаем?
  − А чего ждать? ‒ круадец поправил меч под плащом. ‒ Хлеб-соль и приглашение совместно провести мандатум*? Так сегодня не четверг, ‒ и бросил за спину. ‒ Не дергаемся.
  Телега с телом Арисия осталась на краю капустных рядов. Ветер трепал и дергал дерюгу, заголяя тощие, с синими ногтями, ноги покойника. Начался дождь. Рясный, скорый. Вода заполнила глазницу, и казалось прот, обратив лик к холодным и равнодушным небесам, горько исходит слезами. Печально, но и весело. Та же вода скапливалась в открытом рту и бодро булькала. Создавалось впечатление, мертвец полощет больное горло. Погода мерзопакостная, простудная. Забавно все-таки. Еще забавней разворачивались события за оградой обители святой Бальды. Волки нагрянули к овцам.
  
  
  10. Место не определено. Предположительно окраина Кайонаодха.
  
  "Котакбас" расхаживал вокруг Балджан минуту пять. Разглядывал, присматривался, иногда подозрительно довольно хмыкал. Поправлял складки на её дорогой - шитый золотой нитью бархат - одежде. Принюхивался к запаху, оставленному цветочной водой и мылом. К дыханию с легкой, приятной ему, примесью гвоздики.
  ‒ Никто не против умеренной экзотики, - одобрен контраст между нынешним и прошлым видом девушки.
  Затем пальцем раздвинул шнуровку платья, увидеть тончайшую ткань нижней рубахи.
  ‒ Возможно, позволят надеть. Возможно будешь только в одной тунике, - говорили, отмечая спокойствие на лице Балджан. Бешеные искорки в глазах не в счет. Кого они привлекут, когда в вырезе сбернии такие формы. - Панти на тебе?
  Вопрос не на знание, на реакцию степнячки на откровенное хамство. Поддалась. Легкий румянец и перекаты желваков. Возросшая интенсивность сопения. Над выдержкой следует еще поработать.
  ‒ Мне проверить? ‒ не отступался Люфтаз. Гнев либо проявится атакой голодной эфы, либо угаснет, придавленный волей девушки.
  ‒ На мне их нет, ‒ произнесла Балжан. По первому слову понятно, степнячка близка к срыву. Запас прочности минимален, но раньше и его не наблюдалось.
  Мужчина принялся расшнуровывать лиф. Не торопясь. Намеренно провоцируя на бурную ответную реакцию. Что проявится первым, выдать с головой? Гнев?.. Ему предпочтение. Злость?.. Та же песня. Страх?.. Вряд ли. Стеснительность?.. Крайне желательно. Страсть?.. О-хо-хо, куда понесло!
  ‒ Не за моими руками следи. Они там, где их чувствуешь, - выговаривали Балджан. - Комнату изучай. Смотри, чем воспользуешься. Что пригодится. Придется к руке. Оружие точно не оставят. В спальне другие битвы. Глупые или не сдержанные их проигрывают. Разочаруй их, а не меня.
  Степнячка попробовала, у нее не получилось. Взгляд прилип к бесстыжим ладоням.
  ‒ Что же... Продолжим... Пока не добьемся желаемого результата. Ты знаешь песни невесты?
  Надо сообразить ответить... Его пальцы... Они... Сообразила.
  ‒ Сынсу... Песня невесты. Ауджар... Песня разлуки. Беташар... Снятие фаты. Женге... Прощальная песня. Кыз узату... Прощание с родней.
  ‒ Впечатляет. Тебе не грозит, если продолжишь изображать из себя плохо дрессированную волчицу.
  Люфтаз справился с завязками и платье тканевым водопадом опало с Балджан. Белоснежная ткань походила на небольшой сугробчик у девичьих ног. Мужчина взял степнячку за руку и помог переступить. Она закрыла глаза не видеть своего позора, но эмоций держала в узде. Плохо, но справлялась.
  "Кто-то любит необъезженных кобылок," - неодобрительно наблюдал мужчина кипение девичьих страстей. - "Молодому Амалю телушек подавай. С глазами большими и добрыми. Послушных во всем. Не утруждаться."
  ‒ Что приглянулось? - спрошено у степнячки, вернуть к поставленной задаче.
  Комната. Сколько она уже из повидала, а антураж один и тот же. У стены непременно кровать под занавесями. Креденца. Креслица с невысокими спинками. Накрытый для трапезы стол. Расставлены тарели, мисы, чаши. Самой еды нет.
  "Добро не переводить," - ранее замечено "котакбасом". Его уроки не всегда заканчивались мирно.
   ‒ Кувшин с вином. Тяжелый. Горло длинное, удобно взять, - назван Балджан простой вариант.
  ‒ Будет странно если потянешься к нему. К тому же посудину легко не заполучить. Она на другом краю стола и до самого стола пять шагов. Стоит тебе рыпнуться и тебе конец. Король не полоротая баба. Амаль умеет сражаться.
  ‒ Пф..., ‒ пренебрежительны к прозвучавшему утверждению. Настоящие короли не проигрывают и не сдаются. Побеждают или гибнут, прославляя свое имя и им рода. Потомки помнят героев, трусов забывает и могильный камень.
  ‒ Твои действия должны быть естественны. Дальше предлагай, ‒ не останавливался мужчина возиться с её одеждой.
  Девушка промолчала. К сожалению она излишне отвлеклась на раздевание. Ей и сейчас с трудом давался осмотр окружающего пространства. Она чувствовала себя запаленной лошадь. Скорее сдохнет, чем доберется до назначенной цели.
  Распустив вязки, Люфтаз взялся за горловину туники и одним резким движением распластал её до лобка. Он не усердствовал, мог бы и совсем порвать. Но так у его подопечной будет немного больше времени на исследования.
  Балджан дернулась, но руки не подняла, прикрыться или помешать "котакбасу". Бездеятельной все-таки не осталась. Вцепилась в ткань на бедрах, не упасть с нее последней тряпке. Спина и грудь обнажены. Соски торчат.
  ‒ Шнур на кровати, подвязывать ткань балдахина. На столике у изголовья нож для фруктов, - скоро названы предметы способные послужить орудием умерщвления.
  ‒ Душить долго, а добесчувствия Аерн не напьется. Ему еще э.... амады айырам (рвать твою пизду). Справишься? С мужиком? ‒ усомнился Люфтаз. - У подобных ножей нет острия. Заколоть трудно, резать долго. Если умеешь...
  - Ударить в глаз!
  - Попадешь? - он нарочно пялился на нее, вывести из душевного, и без того шаткого, равновесия. - Ткнуть мало. Достать до мозга сможешь?
  Полное смятение. То ли от собственной наготы, то ли от поставленного вопроса.
  - Сможешь? - требуют от нее убедительной уверенности.
  - Смогу.
  Больше походило на обещание себе самой. Что-то из детских фантазий. Я полечу! И сколько полетели?
  - Так да или нет?
  Мотнула головой отрицая. Она не настолько хороша, безоговорочно выиграть в открытой борьбе с воином. К тому же в схватке, сколь ты ни хороша, всегда присутствует элемент везения. Или невезения. Для кого как обернется.
  ‒ Научу позже, - пообещал Люфтаз. - Но вариант. Еще!
  Новый рывок и туника разорвана окончательно. Упасть на пол. Девушка осталась обнаженной. Легкие сандалии на ногах одеждой трудно воспринимать.
  ‒ Великий Тенгри..., - слетело с её губ нервное обращение.
  ‒ Не шепчись. Я уже здесь, с тобой. На чем мы остановились?
  ‒ Надо за стол. Там вилка для разделки и раздачи мяса. У нее длинные зубцы. В горло... снизу...
  ‒ Предложи.
  ‒ Сир..., ‒ дальше у Балджан застопорилось. Просить врага унизительно и не допустимо. Ни глотка воды, ни мгновения жизни, ни скорой смерти.
  ‒ Простите, можно отведать ваших блюд. Завтрак был слишком давно, ‒ подсказал мужчина, делая голос не плаксивым и не просящим. Смиренным. Главное в голосе смирение. Продать желаемое за действительное. - Аерн по своей природе не насильник, с третьего шага опрокинуть тебя, но это не значит, он не прибегнет к насилию, когда потребуется. Должно признать, ты довольно... Мммм..., - облизнулся Люфтаз.
  ‒ Можно мне отведать..., ‒ эхом повторила Балджан сказанное "котакбасом". Мысли лихорадочно скакали. Что говорить дальше? Как убедить? Расположить? Заставить?
  ‒ Свое придумай! ‒ оборвали девушку. - Больше вариантов, верней успех. Люди везде одинаковы. В городах, в горах, в степях. Отвлеки его от своих сисек!
  Две протянутые ладони едва не касались сосков, заставить поторопиться. Она даже чувствовала исходящее от них тепло, тот час замерзнуть!!!
  ‒ Сир, вам подали порченые блюда, - выпалила Балджан неожиданно.
  - Порченое? - отыграли удивление за хозяина покоев.
  Рук не убрал. Опять сблизился лицо к лицу, видеть малейшую реакцию, следить за эмоциями, отражениями мыслей. Ложь всегда тиха. Правда еще тише. Кто-то сказал, у человека две ноги - ложь и правда, далеко шагать. Две руки - правда и ложь, многое сделать. Голова скрывать правду и ложь. Язык их чередовать и дозировать. По обстоятельствам. Сейчас очередь лжи.
  - Мясо обязательно подавать с огня. Оно уже не горячее, - объясняла Балджан причины считать блюдо негодным к употреблению.
  ‒ И поэтому оно порченое?
  ‒ Жир остыл. Не вкусно есть и тяжело желудку.
  Мужчина ободряюще кивнул.
  ‒ Не забывай, ты степнячка. Ничего того, что вокруг не видела в юрте. Больше распахни глаза! Больше раскрытого рта. Удивления, которое пытаются безуспешно скрыть за нищей гордостью. Для тебя интересней окружающие предметы, чем сам мужчина. Ты еще наивна и чиста, думать о нас плохо. Возможно, спальня атлинга будет по соседству. Возможно накроют в спальне. Но до той поры, когда тебе заведут ноги за шею, много времени. И потратить его следует с умом, не оказаться под мужиком, податливой сукой.
  ‒ Поняла.
  ‒ Тогда не изображай голодную львицу. Ты ярка! Невинная овечка! И вести должна соответственно. Чтобы что? - открытой ладонью провел перед глазами Балджан, быть внимательной, сосредоточиться слушать.
  Щелчок у самого носа - указательный вверх.
  - Найти оружие или способ убить!..
  Щелчок - указательный и средний.
  - Исполнить задуманное... Быстро...
  Щелчок - указательный, средний и безымянный.
  - Сподобиться удрать! Откуда удрать трудно.
  - Я помню.
  ‒ Помни другое. Требуется достичь цели и выжить. Ты ведь хочешь выжить? Хочешь услышать, в своем ру (роду), как с восхищением и завистью заговорят, Балджан - Убийца короля! О живой заговорят. Потому как если тебя прикончат по твоей же самоуверенной дурости, некому будет рассказать о славной охоте, на которую я тебя позвал и подготовил.
   ‒ Я справлюсь! - немного растерялась девушка словам мужчины. Он действительно за нее переживает?!
  ‒ Справишься? Точно? ‒ Люфтаз провел пальцем по груди, спустился по животу, к пупу. Обвел впадинку и палец скользнул ниже. К безволосому лобку.
  Растерянность прошла. Балджан сильно стиснула зубы не зарычать. Заметно по напрягшимся скулам, по сощуренным векам, по заблестевшим глазам.
  ‒ Собралась драться?
  ‒ Нет, ‒ произнесла девушка одними губами.
  Он ей не верил и спросил по другому. Прозвучало насмешкой.
  ‒ Попробуешь пустить слезу?
  Балджан дрогнула. Не сдержалась, ответить с вызовом.
  ‒ Песчаные Рыси не плачут.
  ‒ Тогда сделай хотя бы вид, хочешь заплакать. Все-таки предстоит...
  Похабный жест пастухов обозначающий случку. Однако Люфтаз не засмеялся. Не улыбнулся. Вообще спрятал эмоции.
  Неожиданно, странно и непонятно. Путано. Зачем...
  ‒ Вы так заинтересованны в его смерти? - вновь демонстрирует Балджан внешнее спокойствие. О внутреннем говорить не приходилось. Близко нет. Но кого касается, что твориться у нее внутри.
  ‒ В ней много кто заинтересован. Я из их числа.
  ‒ Мужчины сами убивают своих врагов, - куснула она своего наставника. Не только он умеет "выедать печень шай шопулаа (чайн. ложка)".
  Скрытый вызов к схватке двух хищников. Где каждое слово ловушка, где каждая фраза яд. Где сильный хитер и последователен, а ловкая мстительна и упряма. Им трудно договориться, а ужиться - никогда!
  ‒ А я котакбас! ‒ напомнил Люфтаз степнячке данное ему прозвище и приблизился доверительно шептать. Дрянная, неприятная ей привычка. Все время кажется лезет целоваться.
  В долгой и хитрой игре хороший ход берегут, получить максимальную выгоду и преимущества и он мужчиной сделан.
  - Мен сени жаланаш кердим (я видел тебя обнаженной).
  Сакральная фраза-заговор. Обращение мужа к жене, после ак неке туни (первой брачной ночи).
  
  
  11. Кэффа. Пфальц. Зеленое крыло.
  
  На дворе снег с дождем и порывистый ветер. В комнате растопленный камин и горячий херес с перцем, медом и дольками фруктов.
  Глядя на непогоду сквозь ослепленное водой окно, Гильф выхлебал полную кружку вина. Сплюнул яблочную кожицу и вернулся в кресло. Поморщился садясь в него. Тесно, жестко и настроение под стать погоде.
  ‒ Геморрой? ‒ высказана Херцлом догадка в его излюбленной козлиной манере ерничать без повода и по поводу. На его роже так и читалось, ах-ах, какая беда!
  ‒ Геморрой сейчас Кайона, - кряхтит Амаль. Беду он видел в ином, о чем сказал. - Шендам только самое начало. Затравка.
  - Ты же именно этого добивался. Геморроя.
  - Откуда тебе знать, - даже не вопрос. Обвинение.
  - Догадался.
  Молчание. Тревожное. Когда готовы принять важное решение, но склонны его в очередной раз отложить. На завтра или более короткий срок и счет пойдет на часы.
  - Давно собираюсь спросить, - заговорил Гильф прервав размышления. - Почему локи? Насколько знаю, среди вашего брата нет такого ранга. Фохлок, фурмид, досс, кано, кли, анкпуткс, оллам... Откуда взяться локи? Саг переслушал? Или тебя сразила мания величия?
  - Прозвище. Сокращенно от lokkari. А не то о чем подумал. В переводе означает соблазнитель, искуситель, обольститель. Локи это уменьшенное, - разъяснили королю под мелкие глоточки обжигающего хереса.
  - Пустое выходит, - не признал Гильф справедливость наречения.
  - Кто-то носит гордое Завоеватель, а кто-то довольствуется локи. Обсуждение, кого будут помнить дольше, а кому припоминать, оставим до следующего раза. Но у меня преимущество.
  Гильф не отвлекся на провоцирующее суждение оллама, вернулся к более нервной теме.
  - Деду моему Круад платил сто майлей в год. Смехотворная сумма, но сам факт говорил о многом. О признании власти. Нынче выходит любая сука может безбоязненно разевать пасть на королевскую долю, какая бы она ни была. Велика или мала. В гору золота или в горсть меди.
  - Да. За суками надо присматривать, - отзывчив Херцл посочувствовать королевской беде. Сказано грубо, но суть отлично передана. Задевает? Задевает.
  Гильф уставился в огонь. Монарх не должен сожалеть о содеянном. Он и не сожалел. Никогда не страдал угрызениями совести, муками раскаяния, склонностью переосмысливать прожитое. Даже отправляя вчерашних союзников на виселицу. Даже разделяя со вчерашними врагами кусок и глоток, на свежих могилах друзей и соратников. Что же тогда гложет и гложет который день? Толкает оглядываться назад. И главное для чего? Увидеть в зеркале минувшего кривое будущее?
  Покосился на оллама... или локи. Этот наверное знал. Или по обыкновению "догадывался". Не потому ли локи. Искушать спрашивать, лезть к нему с вопросами.
  - Выкладывай новости, - потребовал Гиьльф от своего непростого собеседника. Он Эмса и не любил и ненавидел. Но терпел. Как терпят прыщ на заднице. Как свыкаются с обретенным уродством. Со сварливой женой, данной богом или обретенной собственной глупостью. С прочими житейскими неудобствами. Когда избавиться от досады выйдет хлопотней, чем её терпеть.
  Король несколько раз прокрутил последнюю мысль. Оллам рудимент доставшийся от предшественников. Традиция короне содержать поэта. Традиция Кайонаодха. Как не бывает туата без короля, так не подобает королю не кормить в доме стихоплета. В его случае талантливого, деятельного, пронырливого и досадливого. Наблюдая его ни за что не угадаешь на чьей он стороне. Верно усомнишься, на твоей ли? На чьей тогда? С кем он? Против кого? То, что вызывает сомнения, трактуется не в свою пользу, а раз так...
  "После посольства," - назначил Гильф последний срок. Сколько их уже было назначено, но теперь точно последний. - "Встретим, проводим," - выстраивал король последовательность дел. - "И все!" - это уже не мыслью, образом лобного места на одну петлю. Для оллама. Или локи. Кто он там...
  - Прерогатива выступать с докладами у нас закреплена за Эккером и палатином, - напомнил Херцл королю. - Мой удел...
  Эрин я кличу зычно
  зычное море тучно
  тучны на взгорье травы
  травы в дубравах сочны
  сочна в озерах влага
  влагой богат источник...**
  - Не придуривайся, - отмахнулся Гильф от стихов. Чушь в коротких строчках. То и радует безмерно. В коротких.
  - Малый Совет прошел. Большой через неделю, - вертелся локи, избежать разговора, но лишь убеждал и раззадоривал Гильфа не отступаться. Локи это ведь от lokkari.
  - Говорим о сегодня. О сейчас, - настаивали на своем, в полной уверенности, правильно настаивают.
  - Сейчас прекрасный херес согреться, - смаковал Херцл вино. В отличие от королевского, яблочных долек в нем не плавало.
  - Для этого у меня шлюха в спальне! - терпел Гильф. Обещал же. После посольства.
  - Я не шлюха, - перечил сволочной оллам, заразительно хлебая из кружки.
  - Поэтому тебя и спрашиваю! - король было потянулся к хересу, но передумал. - Рассказывай о Кайонаодхе.
  - Если кратко... Мочиться в гнездо земляных ос, не лучшая твоя с омоньером идея, - такова преамбула, согласно закону жанра.
  Про храмовника Гильф пропустил. Сделал вид не расслышал.
  - Мне подробности, - Амаль забирал кружку у оллама. Допил. По-королевски. Одним глотком. Демонстрируя кто здесь хозяин, и чьих прав больше, другим меньше артачиться. Успел подивиться. Херес налит локи первому. Ни дольки, ни семечка, ни кожуры от фруктов в напитке не плавало.
  Херцл и не думал дольше тянуть. Преамбула уже им сказана.
  - Элори потрошит монастыри... Увлекается, но гнет свое. У нее подобралась славная компания, - открыв символический отсчет, локи поднял палец вверх и не опускал его.
  - Имена назовешь?
  - Ты их не знаешь, - не собирался Херцл заниматься доносительствам. Другие пусть свой хлеб отрабатывают. Его задача расставить приоритеты, как он их понимает для других.
  Амаль скривил лицо, что означало разберется позже. Очевидно с Элори. Поскольку остальным откровенно пообещал.
  - Попадутся, повешу.
  - Желаешь добрый совет?
  - Нет, - отказал Гильф. - У меня от них несварение.
  - Вообще или от меня? - задан наводящий вопрос, прояснить отказ.
  Гильф нарисовал в воздухе полный горизонтальны круг. Обозначив, советов от кого бы они не исходили, не примет. Ерунда полная, но подано красиво. Вроде - одной голове корону носить, ей и пухнуть от дум. От того и круг горизонтальный. К чему тогда вести разговоры у камина, под херес, в компании оллама, а не кого другого?
  - Оставь младшую Викарию. Сам не лезь, - высказался Херцл вполне серьезно, заставив Амаля навострить ухо.
  В расположенности к Блаженной локи не замечен. Противостояние обоими не обозначено. Как говориться, жили счастливо врозь по разным берегам моря. Что изменилось, отказаться от невмешательства в дела Лафии?
  - Протяну время, Викарий пришлет своих ко мне разбираться, - названа причина не оставаться в стороне.
  - А ты пошлешь Викария, - очередной добрый совет от оллама. Просто и не затратно.
  "Или от локи. Это разные люди или один человек?" - подобная постановка никогда Гильфом не рассматривалась. Пора подошла? Беспокоиться двойственностью? Двойственность присуща всем. Что с этим не так?
  - Соображай что и для кого советуешь, - одернул Гильф. Викария король мужественно терпел сколько лет. Когда-нибудь Бог вознаградит за долготерпение. Самостоятельно решить проблему Амаль не брался. Юэн не являлся его союзником, не поддерживал явных врагов короны, много оппонировал и греб под себя мирские блага всеми доступными смертным способами.
  "Как и все прочие," - не оправдание, но понимание. В волчьей стае на подножном корме не проживешь.
  - Он же у нее духовный наставник. Тебе зачем лезть.
  - Вроде бы нет, - усомнился Гильф. Подобными сведениями не располагал и сплетен не слышал. Взять викарию Блаженную в духовные дочери.
  - Значит скоро объявит.
  Гильф представил, чем обернется для Кайона усиление Элори. Невольно напросилась аналогия с игрой в фидхелл. Фигуры расставляешь сам, а двигать их лезут другие. Младшая Амаль не самая сильная из набора. Зачем она понадобилась Викарию? Прибрать деньги тамошних попов? Перевести их из Лафии в апостольские закрома?
  - А Киффа куда денет? Откажеться?
  Покровительство церкви Пустоглазому давно не секрет. И ключ к секрету - королева Лисбет. Которую одно время подозревали в весьма близких отношениях с главой церкви.
  - Две лошади тянут воз быстрее, чем одна.
  - А после? Когда довезут? В одну постель их не уложишь.
  - Кто запретит? - едва не обвинили Гильфа в неумности.
  - Ты чего мелешь!? - возмутился отец. Возмутился ли король и политик? Их таким не смутишь. Если надо...
  - Элори предпочтительней, - получены Амалем человеческие разъяснения.
  - Послушней, хочешь сказать.
  - Вот и разобрались... Кифф сунулся в Лафию, - поднят второй палец руки локи.
  - Мамаша надоумила. Порадела за любимчика. За остальных постеснялась? - хмыкнул король. Лисбет кривого отмечала.
  "Только его," - признал он. Не обвинял, но и не понимал. Понять предпочтения матерей трудно.
  - Она из Байскинна. Там в голод детей выбрасывали на улицу. Зачем лишние рты за скудным столом, - объяснили Гильфу.
  - А сейчас голод?
  - Еще какой. Кусок один, - Херцл постучал себя по макушке. Намекая на корону. Голов много, а она одна. - Но Лафия чистое самоуправство Киффа. Он считает сестрицу убогой. Не терпит Викария по твоему подобию. Как все непослушные дети не внемлет мудрости матерей. Ему еще отрыгнется.
  - Почему не в Голажд? - вопрос Гильфа в поддержку собственных мыслей. Он бы полез к Экруту. Рядом. Туат богатый. Воюют без особой охоты.
  - Голадж придет к Пустоглазому сам, - очевидно Херцлу, но не королю.
  - Почему это?
  - Экрут готов воевать, но на чужие денежки, - задран трезубец пальцев. - Ему ссудят, он решит просто дадут. Но и полученного Крысе покажется мало. Расходовать легче, чем наживать.
  - Он купил Шендам.
  В глазах короля это стоящее приобретение.
  - Твой город ему продали. От счастья он забыл, покупку не увезешь из Рагама. А в Рагаме у нас...
  "Медани," - пил Гильф отраву догадки.
  "Бастард," - внес поправку локи.
  Амаль непроизвольно глянул в свою кружку. В опитки. На дне гуща из фруктов и пряностей. Экрут никогда не оставлял. Съедал. В этом он весь. Ничего не оставит другим. Не будь старший от Лисбет торгашом, из него бы вышел вполне сносный венценосец. Но он торгаш. Война не для него. Но он попробует сыграть и на этом его поймают.
  "Поймали," - согласился Гильф с олламом. Еще не построив батальи и роты к битве, Экрут проиграл.
   - Дуанн захватил какую-то деревню и очень гордится успехом, - продолжил Херцл, перебирая четырьмя пальцами в воздухе. Вроде бы сказанное понятно, но всегда обнаружится маленькое дополнение, оказаться важнее самой новости.
  - Веронн помог, - Гильф хлопнул по подлокотнику кресла. Для него младший родительская горькая горечь. Горчайшая. Своевольная посредственность, мнящая себя то гением, то злодеем. Метания не способные принести ни пользы самому, ни урона врагам. Захвати Дуанн город, два, целое танство. Будет ли в успехе пылинка заслуги его отпрыска? Честно? Честным быть необычайно легко, когда ответ очевиден, однозначен и отрицателен. Но какого отцовскому сердцу?
  - Помог, - ожидаемо подтвердил Херцл. В отличие от короля, оллам в Дуанна поверил. Худшее имеет тягу воплощаться поперек всему и вопреки.
  - Не надоело нянчиться?
  - Видимо не особенно, - готовы согласиться с Амалем, с затянувшейся опекой Дуанна. Риагу непотребны няньки, нужны советники. Но советы воспринимаются Дуанном отрицательно. Гению ни к чему, а злодеям в них нет нужды. В этом он близок Киффу.
  "Но у Пустоглазого мозгов больше. Плюс мать," - увидел бы Гильф изьян.
  "Изощренной дури," - сделал бы поправку Херцл к ярко выраженному таланту.
  - Медани, - торчала вверх растопыренная пятерня локи. Ограничился одним именем. Без дополнений. Кратких или развернутых.
  Гильф сердито засопел. Потеря контроля над городом еще недавно ввергла короля в состояние близкое к бешенству.
  - Шендам обговорили, - не желали углубляться в болезненную тему.
  - У нее далеко идущие планы.
  - У кого их нет.
  - Заграбастать себе Кайонаодх. И не поделиться, - объяснены замыслы рийи Рагама, лучше понимать её поступки. Сидеть и ждать в засаде Медани не станет.
  - Широко раздвинулась, - заклокотала в Гильфе злость. Он ненавидел её и немножечко гордился. Все-таки она его дочь.
  - Вы хотели сказать разинула рот? - горазд Херцл на двусмысленности.
  - И рот тоже, - раскалялся отец и король.
  Минуту или две в комнате тишина. Хересом её не заполнить.
  - Ты не обмолвился об ублюдке. Он с ней? - важно знать королю. Утвердиться в подозрениях. В Швальбе Эериха нет, но где-то же он пристроился.
  - В каком смысле? - у поэтов змеиный язык говорить одно, подразумевать другое.
  - В самом прямом и простом.
  - Вам не понравится, - предупредил Херцл, сжимая пятерню в кулак.
  - Мне уже не нравится, так что..., - по-своему прочитан королем жест собеседника.
  - Эерих лег под Медани. Фигурально, - оповестили Гильфа-отца. Гильфу-королю все равно с кем путается его дочь. Чего не скажешь о Гильфе-политике.
  Кулак оллама оставался сжатым. Война всех против всех не предполагала союзов. Ни временных, ни постоянных. Но предполагать не возбраняется. Все что угодно. В яви выйдет много хуже и замысловатей.
  - И..., - подталкивали локи продолжать.
  - А что тут неясного?
  Король недовольно закусил нижнюю губу. Самые тяжелые оковы - королевские. Венец владетеля суш и вод надевают добровольно, таскать до гроба, не снимая. За много лет, к тяжести обвыкнешь, а заодно выучиться вычленять из сказанного сокрытое. Улавливать в непроизнесенном ниточки слов, пройти до самой сути. Добывать золото там, где для других его нет. Поскольку для короля понятия, разряда, категории "нет" не существует. Вот и теперь Гильф разглядел назревающую проблему. Из-под Медани Кайону не выдернуть. Пока с ней ублюдок. А ублюдку некуда деваться, рийю Рагама не бросит. Такова проблема изыскать её решение. Не прибегая ни к многочасовому сидению в тишине, ни к звездам Ассафа, ни к сборищу Совета, ни к щебету ночной кукушки, ни к прочим ухищрениям, стимулировать работу мозгов. Вымыть песок и заполучить самородок. В некоторой мере беспокоило кто натолкнул его на размышления.
  "Сам просил," - признал Гильф инициативу разговора вдали от посторонних глаз. Следовало тут же задаться вопросом почему Херцл? Вряд ли оллам подставит дружеское плечо или протянет руку. Скорее подаст яду.
  "Или единственный кто не подаст," - оправдали локи, заострившего его внимание в нужную сторону к нужным событиям.
  - Приглашу ЭТИХ на бракосочетание Кэрен, - Амаль кивнул куда-то за окно. Дождь, слякоть и ничего хорошего на ближайшую неделю. Недели. Осень. Её цвета быстро блекнут, сделать окружающее безрадостным.
  - Не рискнут, - оппонировал локи королевской задумке. Откровенных простофиль среди наследников Гильфа не замечено. Во всяком случае, попасться на такую простую уловку. Не сами догадаются, подскажет кто.
  "Но могут и подсказать обратное. Надо знать людей Кайонаодха," - допустил Херцл. Таны не пристяжные волы безропотно тянуть тяжесть риагов. Законная власть им без надобности. Они сами власть.
  - Под мои гарантии, - твердо намерен Амаль собрать семейство под одной крышей, маскируя свои предпочтения. Гулена и Бастард. Эти обязательно!
  "Ӳблядь и Ублюдок," - весьма поэтичен локи. - "В суматохе празднеств многое случается. Со многими," - таковы перспективы для Медани и Эериха. У обоих много врагов, но главный сидит рядом.
  - Какие? - уточнил Херцл, вполне представляя чего наворотят обещая родне. Гильф в состоянии продать воду в решете. Важно успеть до того, как она растает, протечь в дырки.
  - Любые, - убедителен Амаль. Королевское слово это вес!
  - Всем? - теребит локи прояснить настрой короля, действовать жестко.
  - Всем! - не колеблются обещать.
  - Нахрена тогда приглашать? - сыграно Херцлом полное недоумение, вытянуть короля на откровенность. Поделиться мыслями. Не зря же не притрагивается к вину, морщит лоб и хмурит лохматые брови. Даже сопит энергичней.
  Не прошло. Королевские думы остались с королем. Похоже о Кайона наговорились, продолжать не следует.
  - Жаловались мертвые в канале. Дохнет народ... В трех районах чума, - выдана Гильфу не самая замечательная столичная новость. Она еще не достигла той степени нагрева, прорваться к лидерству, затмить все остальные.
  ‒ Я не лекарь, - совершенно равнодушен король к покойникам на улицах и в воде.
  ‒ К нам посольство из Ногра, а у нас полное безобразие. Предстанем в неблагоприятном свете, - поддразнили Гильфа. Мор мог помешать празднествам и сорвать планы венценосца. У приглашенных появится уважительная причина не появляться в столице и ею воспользуются непременно.
  "Появится... Не появляться...," - прозвучало по особенному хитро.
  ‒ Чтобы свет был для нас благоприятным, выжгут все к херам собачьим, ‒ нашел Амаль выход. Не дрогнув ни струной души, ни мускулом лица. Вполне в его духе.
  Болезнь ничто иное, как наказание божье! А лечение чье наказание? И кто тогда лекарь, предлагать подобное лекарства. Король?
  ‒ Поможет? - усомнился Херцл в безумной идеи, огнем извести заразу.
  Но и этого Гильф обсуждать не собирался.
  - Ты часто пропадаешь последнее время, - понадобились королю совсем иные подробности. Можно сказать, застиг собеседника врасплох.
  Лишнее внимание Амаля, сродни его предложению искоренить заразу. Результат плохо предсказуем.
  - Я рассказывал. Вступаю в наследство, - напомнил локи однажды сказанное.
  Именно сейчас у Гильфа не возникло никаких сомнений в собеседнике. Не оллам. Ни Херцл. Ни Эмс. С ним локи. От lokkari. Или чего другого.
  "Прощелыга," - обобщение и зарок не забыть обещание.
  - Трудности?
  - Ничего серьезного вмешивать третью сторону, - заведомо отказались от предлагаемой помощи. А её ведь предложили. Ненавязчиво. Взамен потребуют подробностей, вызнать тонкости наследственного спора. Все равно, что добровольно сунуть за пазуху, к голому пузу, ядовитую змеюку.
  Отказ принят, но не закончено с вопросами.
  - А с Лисбет у тебя что? - заглянул Гильф в кружку. На дне неприглядная гуща из раскисших фруктов. Ассоциация? С чем? С кем? С Безумной? Кому понадобиться вот это?
  "Плюнуть косточкой," - то же своего рода ассоциация.
  - А что у меня может быть со старухой? - несколько смягчил фразу Херцл. В первоначальном варианте она оканчивалась "с твоей каргой". Остерегся. Оллам может и равен честью королю, но вешают то за шею. Первого, а не второго. Второй командует вешать.
  - Вот я и хочу знать что, локи?
  Ответить просто? Простые ответы королям не по нарву и потому не подходят.
  
  
  12. Окраины Кайонаодха. Городок Сайтне, недалеко от Тайра, монастыря-замка храмовников.
  
  Матушка Кугана неустанно твердила, раз её сынок родился в омнионе, быть ему непременно счастливым и не суждено утонуть ни в реке, ни в болоте, ни в блевотине. Правда батюшка считал наследника трусом, бездарем и лодырем, каких земля не видывала. Исправить положение, увлеченно прикладывал к перевоспитанию суровую родительскую руку. Раз в месяц шкура со спины и с задницы Кугана слазила. Касаемо личного мнения, к счастливчикам и везунчикам себя не относил. Не проявляла Фортуна благосклонности. Никак, ничем и не в чем. В очередь за счастьем не поставила. В списки привилегированных не внесла, не забыть облагодетельствовать.
  Исходя из неудачно сложившихся жизненных обстоятельств, Куган рассматривал несколько вариантов исправить собственное бедственное положение. Очевидный - ступить на скользкий путь вооруженного отъема чужого добра. Найти крепких ребят и потихоньку шерстить купчиков по дорогам, добывая серебро на достойное прожитье. Тут велика опасность оказаться в петле, не успев сносно заработать и широко потратиться. Опять же, преступить закон, необходимо обладать определенным мужеством. Куган не обладал. Ко всему, висельники поощряли в нем стоицизм не ввязываться. Большая дорога не для таких неженок как он. Лихих вешали скоро, не допуская к причастию и покаянию.
  - Сразу Богу покаетесь! - напутствовали неудачников, мечтавших жить незаслужено сыто. Подобному он многократный свидетель. Перекладина в Сайтне никогда не пустовала.
  Менее привлекательно - записаться в гелды или сервиенты к бейлифу. Работенка гнилая, но платят. Правда, узнают ссучился и работаешь на законника, ни в один приличный кабак не пустят, в долг никогда не нальют, при случае в кружку плюнут, в рожу кулаком сунут.
  Совсем пропащий вариант, отправиться к риагу Дуанну, записаться в его дристлявое воинство. С этим много сомнений и шатаний. Ходили упорные слухи, младшему нечем платить и он горазд только на сладкие обещания. Однако, Амаль-младший недавно захватил Эсбро. Не ахти какая удача, но замок достойное имущество. А ведь еще недавно риаг вообще ничем не владел, кроме сменного белья и горстки верных людишек. Верности за бесплатно не бывает. Значит... много что значит, но причин подрываться и нестись в Эсбро мизер. Пока мизер. А когда наберут вес, можно обмозговать.
  Последнее дело - податься в поденщики за хлеб и крышу... Низко пасть до скотского положения бесправного серва. С голоду не околеешь, но и только. Кануть в такую глыбь и уже не выбраться никакими судьбами.
  Более ничего в голову Кугану не приходило. Но прежде чем печалиться о будущем, предстояло выкрутиться из теперешней несладкой ситуации. Забравшись под самую крышу, прятался на сеновале. Вчера сжульничал в игре и ему грозились переломать ноги, руки и вырвать глаза. Запросто могли угрозы воплотить, поскольку удирая, прихватил со стола неправедно нажитое. Теперь сидел в сумраке, холоде, голодный до головокружения, слушать завывания пустого брюха.
  Легонько стукнула дверь входа. Кто-то мышью прокрался в постройку и Куган насторожился. Сердчишко затрепыхалось, ладони вспотели, захотелось ссать. Нервы все! Страх! До спазмов в глотке и ослабленности в паху.
  Остро прислушался к доносящемуся запальчивому разговору. Не о нем ли толкуют. Не о нем.
  - Давай же! Скорей! - задыхался внизу женский голос.
  - Щас- щас- щас! - тараторила вторая.
  Привлеченный будоражащей возней, Куган приподнялся из соломы. Вытянул шею глянуть. От увиденного жадно сглотнул. Две пригожие девки заголившись, бесстыже миловались, запуская пальцы и языки в срамные места.
  - Ах-ах-ах-ах! - выгибалась на встречу ласкам сисястая, с сальной складкой на животе и пупком в палец глубины.
  - М... М... М..., - отрывисто вторила вторая, ладненькая чернявочка. Такая смуглая, что голая задница ничем не отличалась по оттенку от загорелых рук и спины.
  Никакого стеснения девки не испытывали. Ни в чем друг дружке не отказывали. Отзывались на просьбы. Похабничали в удовольствие.
  Наблюдая за девицами согрешил и Куган. Не находись он в столь бедственном положении, предложил бы себя, поучаствовать в любовных забавах на соломе. Но он скрывался от гнева и возмездия, а девки местные. Могли сдать с потрохами.
  Наласкавшись, толстушка и чернявочка лежали в обнимку. Притихший наблюдатель ждал продолжения занимательного действа. Жрать хотелось по прежнему, но глаза, по куда не вырвали, потешил бабьим живым мясом.
  - Не думала скоро встретиться, - жмурилась темненькая и терлась кошкой, ерошила шерстку.
  - Ушла я из замка, - призналась ей подружка, заботливо вытаскивая соломинки из курчавых волос.
  - Обидели чем? - ластилась смуглянка. Быть ближе, лежать теснее. - Опять что-нибудь без спроса взяла и попалась?
  - Да, ну их! - не призналась полненькая. - Кругом одни мужики. Здоровые. Матерые. Особенно храмовники. Приловят где, порвут!
  - Не порвали? Дай погляжу! Ну, дай!
  Потискались. Разговор для них не столь важен. Важно чувствовать кожей кожу, телом тепло, влагу влагой.
  - Хочешь про атлинга секрет скажу? - благодарно жалась толстушка к товарке за ласку.
  - Я тебя хочу! - облизывала чернявая подружки грудь. Заводила не столько любовницу, сколько себя.
  Как отказать? Как утерпеть? И главное зачем? М..! м..! м..! А..! а..! а..!
  Мычали и ахали, бились-выгибались рыбами на берегу, хватали воздух широко открытыми пересохшими ртами.
  - Не заразный он, - выдала толстушкой, разнеженная продолжительной возней.
  - Излечился? В монастыре все же. Святое место. Намоленное, - чернушка плохо слушала, переполненная любовной чувственностью. Сводило горло, сжимало бедра, руки не знали покоя и устали.
  Куган сделал стойку. На чужих секретах запросто неплохо заработаешь.
  - Не болел он. Девки его, их уже с десяток в Тайре пасется, тоже все здоровые. По очереди пользует. Сегодня эту, завтра ту. Каждой по браслету подарил. Серебро с камнями. Наряжает. Обхаживает. Будто королев. Ни одна не жалуется. Совсем молоденькая, Арси кличут, брюхатая ходит. Над ней все трясутся. Как же! Атлингово семя!
  - Зачем же заперли? Охрану выставили... Сказывали, заезжих купцов и торговцев в замок не пускают, только по приглашениям, - не интерес в смуглянке прорезался, опаска обидеть подругу невниманием. Тайна сближает. А!.. А!.. А!.. М!.. М!.. М!..
  - Обманывали. И продолжают обманывать! Сама подглядела, - понизила голос любовница. Куган едва слышал её речь. - Соком чистотела и раствором едким кожу прижигают, сыпь наводят. Голову клочьями стригут и ржаным тестом и белой глиной мажут. Ну и морду конечно. Раньше много, а сейчас меньше.
  - Прячут от кого, - предположила темненькая на доверительное признание.
  - От отца верно. Тот сильно гневался за бунт. Прознает... , - договорить толстушке не позволили. Закрыли рот поцелуем, не болтать ненужного.
  Куган едва улежал, выжидая пока ненасытные девки натешатся и уйдут. Срочно следовало обдумать, кому секрет о мнимой болезни Аерна выгодней продать. В столицу далеко. Опять же там храмовников на каждом углу трое. С ними лучше не связываться, раз в монастыре крутятся, значит с их подачи обман. Если к Дуанну идти... Слаб он. В риагах, а владеет только замком. К Пустоглазому сунуться? Уверяют уродец простых людей не привечает. К Экруту... вот у кого денег прорва... но пока добредешь, новость прокиснет. В Лафию податься? Там замятня знатная. Попы против Блаженной встали. Она у них земли отбирает. Значит у самой нету. В Швальбе делать нечего. Таны колобродят. Остается Медани. Про нее много разных слухов и сплетен ходят. И шлюха, и хитрая, и с Соломой кумиться. Но никто её бедной не обзывал. Не уж-то пожадничает серебра за доброе известие, здоров братец.
  
  
  13. Асгейрр. Северная дорога. Выезд из столицы.
  
  Всадник закрывал лицо высоким воротником, втягивал голову в плечи и кутался в двойного кроя дорожный плащ, спастись от беснующегося ненастья. Стоило отъехать от Кэффы на полдня и небо сошло с ума, опрокинуло океан холодной осенней воды, пустило по следу шквальный ветер. В такую паскудную пору хорошо забиться под крышу, подсесть ближе к пышущей жаром печи, заказать горячей еды и забористой выпивки. Сгодился бы и обжигающий кипяток глёга. Отстойное пойло, хуже которого только эгг-ног и пиво по-дакски, с паром. Перетерпел бы поганый вкус, согреться. Но ни крыши, ни огня, ни нелюбимого глёга, всадник позволить себе не мог. До Кенел-Энди путь неблизкий, а обернуться надо скоро. Выполнить личное распоряжение короля, подкрепленное подорожной, не чинить подателю малейшей задержки. В другой бумаге отписано требование, всячески способствовать, разузнать подноготную оллама Эмса Херцла, окончившего тамошнею школу филидов.
  - Сдохнуть ему от эстемнэ (онанизма), - нет-нет произносил в досаде королевский порученец. Дождь, ветер и он верховым в дороге. Предел мечтаний!
  Из экспрессивного выражения, вроде бы ничего особенного, кроме негатива не несущего, правильно предположить, довелось бедняге послужить в Халангзаре. И воспоминания об этой службе портили всаднику кровь и сон много дней и лет спустя.
  
  
  14. Пограничье. Акмола (Белый холм).
  
  В тегене кумыса на дне. Шаугим (чайник) и аккуман (заварник) пусты. Кесе - расписные чашки, отставлены. Баурсаки, сладкие шелпеки, жент, орик-мейиз (сухофрукты) гостем отведаны. Похвалы хозяйке сказаны. Шай бата - благополучия произнесены. Пора продолжать начатый вчера разговор.
  Необычный гость нынче у рубасы (глава рода) Буйту. Кудайы конак (божий гость)! Из далека проделал путь к становищу, войти в юрту, исполнить ырым (обычай).
  Крепок, ловок, жилист. При добром оружии и богатой броне. Под седлом резвый айгыр. Но вот незадача, собственное имя гостю не шло. Не отражало всей внутренней сути. Человек отдельно, имя отдельно. Возможно рубасы плохо понимал чужую речь, поэтому называл пришлого в мыслях по-своему. Айлакер. Хитрец. Оно подходило идеально. Айлакер и есть!
  - Кобылица в обмен на жеребца..., - произнес хозяин юрты, пряча улыбку в седые усы. У его гостя хорошо подвешен язык. Такому и сватовство доверить можно. Но речь у них не о сватовстве. О кеширим (выкуп). Айлакер называет это обменом, но он чужеземец. Ему простительно не знать тонкости традиций степи.
  - Совершено верно, уважаемый тайша (князь), - подтвердил гость, поправив слова хозяина. - Жеребец против кобылицы.
  Величание не по чести, но приятно. Не похоже по незнанию назвал. Как есть хитер. И речь хитра. И дело его. Интересен он рубасы, потому занимает в юрте тор - почетное место. Буйту готов согласиться с поправкой. Правильней звучит. Ценность жеребца много выше спрашиваемого. Она просто занебесно высока. За красавца просят "кобылицу" из их рода. Но и "кобылица" чего-то стоит, предлагать тулпара (скакуна).
  Буйту легко вызвал в памяти образ грациозного животного редчайшей масти. Иссиня-черной. Почти фиолетовой. Каруд! Не припомнит у кого из соседей и не только у них, во всем Худдуре, найдется такой. А у ру (род) Кумши будет! Если он, рубасы, примет необычный кеширим.
  - Ты предлагаешь мне не сопоставимое, - не торопился соглашаться Буйту. В таких вопросах спешка ни к чему. Свою честь уронишь и гостю чести не окажешь. Даже если мысленно охотно согласился, вести разговор следует, будто ничего еще окончательно не решено. - Твое предложение гораздо значимей.
  Айлакер, слушая, покивал в знак понимания сомнения хозяина.
  - Люди будут спрашивать, не нарушен ли Жети Жаргы. Закон Великой степи, - говорил Буйту, проникнуться гостю значимостью отсылки. Не сиюминутной прихоть и выгодой живет ру, но по заветам предков. И аруаки - духи их, в том порукой. И Камбар-ата, покровитель табунов.
  - А он нарушен? - удивлен и спокоен Айлакер. Спокоен с самого начала, будто заранее предвидит исход их торга.
  Сколько не плети хитрую вязь слов, смысл их - торг. Обычное дело? Обычное. Обставлено для торга необычно. Это смущало, заставляло осторожничать и восхищаться одновременно.
  "Обмен!" - предпочел бы гость назвать предлагаемую им сделку.
  "Кеширим!" - готов стоять на своем рубасы. К нему обратились, не он просит.
  Каждый прав по своему. Это сближает. Но еще больше сближает понимание, они договорятся. Сторгуются. Выпьют весь кумыс и чай, угостятся шеке - ритуальным блюдом и договорятся. Не могут не договориться.
  - Закон не нарушен, - дан ответ гостю.
  - И в чем сомнения уважаемого тайши?
  - Никто не предлагает больше, чем требуемое стоит. Неразумно. Можно поискать в ином месте и найти. Никто не просит больше положенного, поскольку уйдут к другим и останешься ни с чем.
  - Тебя только это смущает, уважаемый тайши?
  Буйту кивнул. Будь гость равен годами, выглядело бы неуважением. Но он много старше Айлакера, дозволительно ограничиться легким киванием.
  "Трясти бородой," - наперед знает рубасы мысли молодых. Он не в обиде. Сам таким был.
  - Сколько бы мудрый тайши отдал за кабуда, будь мы на базаре?
  - У меня нет столько, - честно признался Буйту. Врать кудайы конаку, вызвать гнев Тенгри. Не простит. Нагонит кернезов - вестников зла, беспокоить стада. А то и пришлет яланкыч - злую ведьму, вредить младенцам и роженицам.
  - А если бы имелось?
  - Пять тысяч голов, - названа малая цена, но при необходимости отдал бы и семь и десять. За кабуда не жалко!
  - А сколько предлагают за кобылицу? - хитро щурит глаз Айлагер.
  - За обычную сорок семь, - Буйту сдержал улыбку. Лукавит. Ой, лукавит его гость!
  - А за породистую? Чьи предки известны утуз уул (тридцать поколений).
  - Четыреста, - озвучил рубасы, вспоминая недавние семейные торжества. Имена предков он знал до восемнадцатого колена. Это много. Редко кто может похвастать большим количеством. Войны извели многие славные рода. Не оставив ни мест погребений, ни имен, ни людей, помнить имена и деяния.
  - И в чем сомнения мудрого тайши?
  - Мы говорим и сравниваем несопоставимое, - повторил рубасы понравившееся слово. Оно полно отражало их алыс-берис (взять-дать).
  - Разве?
  Рубасы промолчал. Были бы наполнены кесе, отпил. Но чаевание закончено. Время разговора. Говорить мало - проявить негостеприимство. Говорить много - выставиться пустомелей. Пора остановиться. Того же желает и Айлагер.
  - Предлагаю уважаемому тайши свернуть речи и принять мое предложение, - гость изобразил ладонями весы. - Здесь кабуд, - покачнул правой. - Здесь, - качание левой, - сомнения уважаемого тайши, жак басы - особо ценные подарки, сговор - қалыңдық айттыру, взаимодарения - карбыгау и шегешапан, вручение совиного пера - укитагар и сережек - сырга тачу, сватовство - қуда тусу, разрешение на свидание - урун бару, тайные встречи - қалындық ойнау, пиршества - қыз узату той и уйлену той, приданное - жасау, визит к родне - тэркендеу. Отведаем куйрык баурык, произнесем жан беру - клятву души и кон жене ерик - клятву крови и воли. Скрепить обмен.
  - Кеширим, - теперь уже рубасы поправил гостя.
  Айлагер лишь посмеялся, но не стал настаивать на своем. Проявить уважительность к старшему, хороший тон в делах.
  Для чужака, а гость чужак... жолан... слишком хорошо осведомлен об обычаях Худдура. Для чего ему знания? Не ради же принесения необязательного кеширима роду Кумши и лично ему?
  - И все равно ты предлагаешь мне больше, даже с учетом тобой названного, - последняя попытка отговорить Айлагера и дать согласие самому. Кабуд! Как отказаться!?
  - И я на это иду, мудрый тайши, - уважительно поклонился гость.
  О таких акыны говорят: Камчы бойлуг ер-угулны коймады. Не пощадит никого из мужчин, включая детей ростом с рукоять нагайки. Ссориться с ним - жаткан жыланнын куйрыгын басу - наступать на хвост спящей змее.
  Такой человек может пригодиться. Потому Жети Жаргы в их уговоре упомянут, но не участвует.
  
  
  
  Ad rem.
  
  " ...И взывал брат к брату, образумить.
  - Мы одной с тобой крови. Едины у нас и мать, и отец.
  Смеялся младший в лицо старшему. И поднял меч, всякое родство призрев... "
  "За дверями Рая." Неизвестный автор.
  
  1. Туат Хюльк. Северо-запад от Эсбро.
  - Отошел, - опустили голову Йюхена на пожухлую, битую холодами, траву. В застывшем взгляде десо отразились сумерки вечера. Темнота и никаких звезд с ущербным пятаком луны. Смерть, чтобы там не придумывали олламы, исключительно темень. Для Йюхена теперь вечная.
  Склонившись, гвил прошептал скороговоркой: "Покойся с миром", закрыл павшему глаза. Не видеть мертвым дела живых. Не их заботы и тревоги.
  Дуанну безразлична смерть соратника. Риаг на нервах. В бездонном омуте паники. Во снисхождении в глубины обреченности.
  - Что делать? - обратился он к фрайху, цепляя за рукав. В голосе отчаяние. На лице отчаяние. В мыслях отчаяние. Не риаг - олицетворение полной безнадеги, разом навалившейся на его, как оказалось хлипкие плечи.
  - Зарыть, - дан Дуанну сердитый ответ.
  - Я о другом...
  Амаль-младший нервно сдернул с руки латную перчатку. Она не мешала, но он снял... вывернул... сжамкал в трясущихся пальцах... Собрать волю в кулак. Красиво. Воодушевляюще. Непреклонный характер против необратимых обстоятельств. Человек против судьбы. Веронн бы поправил, против собственной глупости, но нынче он сознательно держится в тени. Потому риагу остается тискать до боли кольчужную бронь, не заорать дурным голосом, требуя скорого ответа фрайха. Потому ни красоты. Ни воодушевления. Ни воли.
  "Эдак его придавило," - поглядывал Веронн на бывшего ученика. Доверительность между ними разладилась не сегодня и не вчера. Их отношения односторонне подверглись ревизии и переоценке. Быть риагом - быть извечно проклятым. Старик не против уйти. Время растить и натаскивать, время пожинать плоды и гордиться. Последовательность дала сбой. Плоды горьки, гордиться нечем. Сорвавшийся с поводка воспитанник проявил характер не приложив ума. Самостоятельность вышла боком. И не только самому риагу. Всем, кто имел неосторожность ему довериться. Таких три десятка живых. Покойников столько же.
  - Тебя хотел послушать, - нарочито выдержан фрайх. Поздно орать и тыкать носом в дерьмо очевидных ошибок и просчетов. Нет смысла искать виновных. Сейчас требуется иное. Верный способ исправить положение. Ни молитва, ни волшба не подойдут, а дураков Удача не любит. Обходит стороной. Чурается что модница золотаря.
  Склон Осинового Холма, от подножья до вершины усеян телами риаговых гвилов. Бродят беспокойные лошади, шарахаясь от любого движения. Внизу возятся хольды из отрядов танов. Режут раненных, собирают трофеи. Их возбужденные голоса разносятся далеко, заглушая все прочие звуки. Ни самого Тонда, ни его приятеля Ли мар-Сеста, ни Чета Гэмая (он третьим) не видно. Для них противник ничтожен и жалок, лично присутствовать и участвовать в заключительной фазе "разделки туш". Совместно загнав риага и его людей в ловушку, можно далее не особо торопиться. Не сбегут.
  "Кто такое название дал?" - осматривал фрайх убежище остаткам отряда риага. На холме ни единой осинки. Редкие кусты, ковер земляничных листьев, рана овражной размоины.
  - А я тебя! Не забылся? Нет? - готов Дуанн выплеснуть собственный страх, подобно содержимому помойного ведра. Чувство переставало являться абстрактной величиной, обретая конечный, вполне реалистичный образ. Перепуганный до усрачки риаг.
  - Голову не теряй, - призвал Веронн к сдержанности в словах и поступках. Душа может гореть огнем, а лицо должно отображать спокойствие и уверенность. Вокруг люди, доверившие тебе свои жизни. Не стоит их шаткую веру подвергать лишним испытаниям на прочность.
  - Можешь отрубить её к херам! - Дуанн постучал ребром ладони по шее. - Отруби и отдай этим! - уже почти орал он. Страх. Риага сожрал страх. Со всеми потрохами. Ничтожность не красит любого человека, но риага вдвойне.
  "Поплыл мозгами, сосунок," - разозлился Веронн. Злость северянин в себе не держит. Не деньги, копить.
  Тяжелая зуботычина опрокинула риага на траву, но в чувство привела. Дуанн, упав, не попытался подняться. Буравил взглядом обидчика, сжав губы в нитку, не сказать лишнего. Загнанный внутрь гнев, сдобренный страхом, богато прорастет ненавистью и желанием показательно отомстить. У мести самый сладкий вкус и примечательная способность оборачиваться геройством в глазах свидетелей.
  Но это потом, в необозримом будущем. Сейчас, по верх всего, что ржа по железу, осознание, Веронн оказался прав.
  "Он всегда прав, паскудный нищеброд! Всегда!" - обвиняли бывшего учителя, не признавать вины собственной. Позиция не слабых, но бесконечно самолюбивых и проигравших. Гордецов и неудачников....
  ... Гонец от единственного союзника объявился в Эсбро перед заутреней. Влетел в ворота, размахивая потрепанной фламулой тана Дьюсса.
  - Там... Нас... Мы.... Они... На холме..., - пытались одним выдохом сообщить тревожные новости. Торопыгу придерживали на безопасном расстоянии. Он вырывался подойти ближе, будто от близости нахождения к риагу и свитским, зависело понимание важности им сказанного.
  Фрайх плеснул гонцу в лицо воды. Мало не заехал в зубы ковшом.
  - Внятно расскажи, - приказал Веронн недоброму вестнику. С хорошими вестями не спешат, загоняя лошадь.
  - Апф... Апф.., - отплевывал и мотал головой тот, вытирался рукавом, привести себя в порядок.
  - Что там с Дьюссом? - выбрался вперед Дуанн, говорить с гонцом. Грело хорошее чувство хозяина положения. За помощью обращаются к тебе, а не ты просишь помощи.
  - Мы двигались к вам. В Эсбро. Неожиданно нас атаковали люди танов Тонда и Сеста, - скупо поведали риагу, оставляя простор для уточняющих вопросов. Но задан один.
  - Где? - уже готов действовать Дуанн. Дьюсс подданный и союзник. Нападение на него, нападение на риага. Пусть тан еще не принес личной клятвы, а только собирался. Для того и выдвинулся к замку. Законно встать под венценосную длань.
  - По дороге от Руэ. Мы отступили к Осиновому Холму. Их человек пятьдесят. Вооружены хорошо. Если бы не подлость, мы бы их...
  - Мы..., - перебил фрайх, изобразив в воздухе вопросительный знак.
  - Нас выехало около сорока. Тан Дьюсс просит содействия. Тонд послал за подмогой к Гэмаю. Тут недалеко за Драу их вотчина. Они не из наших, сир....
  И завертелось. Вой сигнальной трубы, звон колоколов. Срочные сборы в безрассудной спешке.
  - Отряди кого проехать вперед, посмотреть округу, - еще до отъезда напомнил фрайх риагу, проявить осмотрительность. Вчера он втолковывал Дуанну, сравнивая их положение с молодой улиткой. От своей ракушки далеко отползать вредно. Высунуться, хапнуть и скорее назад. Никаких прямых столкновений и ненужного геройства.
  - Само собой! - обещал пустое риаг. Мысли заняты другим. Он весь на подъеме, на взлете, у вершины, у пика. - Зажмем с двух сторон. Их всего-то полсотни! Час делов. Добираться дольше!
  - Разъезд вышли! - постарался фрайх передать свою подозрительность молодому горячему стратегу. Остудить лихорадку действовать сломя голову, поскольку подставляет не только собственную, но и остальных. Сработает пословица. Один за всех, все за одного. Один думает (или не думает) за всех, а отдуваться за недуманье всем!
  - Под Грешамом. Помнишь? Мы с Аерном прихватили наемников Рагда, - фонтанировали эмоциями и не слушали фрайха.
  Дуанну нравилось командовать. Нравилось видеть, команды исполняют. Нравилось вмешиваться при возникновении заминок с выполнением. Бросаться короткими фразами, схожими с ударами плети. Подстегивать нерадивых и медлительных, а расторопным придавать большей прыти.
  - Здесь не Грешам, - не стал Веронн распаляться, убеждать в различиях ситуации тогда и теперь.
  Рано или поздно, желаешь того или противишься, птенцы встают на крыло, покинуть родное гнездо, избавиться от опеки.
  "Почему бы не сейчас," - согласился фрайх добровольно отступиться от наставничества. Не лезть, не мешать, не раздражать. Впервые за долгие годы повернул против собственного характера. Подавил всякие сомнения, справиться ли ученик самостоятельно? Не задался подобным вопросом вовсе. Ответ известен заранее. Ошибиться было бы благом для многих. Но и тогда фрайх ничего не предпринял. Сам, значит сам. Ему же удивительно, с какой готовностью устранился. Надоело стоять за плечом? Или все дело за чьим плечом торчал, рассыпая советы и поучения. Очень похоже впустую.
  Риаг жаждал победы. Быстрой, яркой, неоспоримой, показательной. Убедительной. Сила всегда убедительна. И имя ей - Дуанн Амаль! Фрайху и остальным отводилось свидетельствовать скорый и безоговорочный триумф. Древние рукоплескали и подносили лавровый венок. Рукоплесканий и венка ему мало!
  Заполошная гонка, стремительно угодить в западню. Бой жестокий и короткий. Бой, где преимущество на стороне неприятеля, загнать на Осиновый холм, где полагалось обороняться Дьюссу, дожидаясь помощи из Эсбро. Маленькая поправка. Союзника не было и в помине. Возникает вопрос, возможно ли мыши спрятаться от кота в мышеловке? Определенно. Но будет ли это являться спасением от смертоносных когтей и зубов?...
  ... Содержательную на эмоции беседу с Дуанном фрайх прервал. Пришлось организовывать встречный бой, отгонять обнаглевшего противника, нацелившегося угнать часть лошадей. Наглецы в отместку, вздернули на скрещенных копьях несколько раненных. Оскопили и выпустили кишки. Отрезанные гениталии швырнули гвилам риага.
  - Пожуете, как проголодаетесь.
  На оскорбление не ответили.
  - Чего легли? - орал взбешенный Веронн на поникших воев. Не отряд, а сборище обозных подстилок.
  - Пошел нахер! - слабо огрызнулись ему.
  Смельчак закончил показательно плохо. Удар мечом плашмя поставил на колени. Вторым сбили с плеч голову. Не столь впечатляюще, как Хан на празднике, но тоже мастерски.
  - Штаны на всех надеты? Вижу на всех. Нюни подобрали! - коршуном кружил фрайх, высматривая среди перетрусивших недовольных. Серьезная ревизия состава грозила обернуться бедой. Рука устанет головы снимать. Половину в расход - мало! Ни то что за риага, за себя не впрягутся.
  Всего боеспособных двадцать шесть потрепанных воев. Четверо легко раненных. Двое тяжело. Двое безнадежны. Не откровенный сброд, но уже и не герои. Не те бравые парни, что стрелой неслись на выручку сучьему Дьюссу.
  "Герои битыми не бывают," - таково мнение Веронна. - "Только собаки. Скулить. Риаг в пример."
  У противника навскидку под сотню. Железом испытанные, войной просеянные от человеческого мусора. Криворуких не наблюдается. Командуют сами таны Тонд, Сест и Гамэй. Не скрываются. Под собственными стягами и фламулами. Первые двое не новички водить дружины. На мякине таких не проведешь.
  "Дуанна им подсунуть," - рассматривал Веронн лагерь врага, оставаясь внешне спокойным. Смерть в бою, неплохая смерть. Время ли о ней думать? О ней думать всегда время. Кто разделяет подобный взгляд, живут дольше тех, кто не уделил Королеве Воронов, деве Морриган, должного внимания и должного почтения. У наргов, одного из северных кланов, её ласково зовут Бабушка. И каждый с рождения носит в волосах белую ленточку "седины", в наивной надежде старая не тронет. Еще как тронет!
  Хольды танов, захлестнув петлями ноги покойников, стаскивают их в овражек. Не овражек... дождевая промоина. Голые тела лежат с верхом. Победителям не нужно тряпье. Унизительный жест. Те, кто бросает павших без должного погребения, сами достойны собачьей смерти и придорожной канавы.
  Фрайх глянул на Дуанна. Пришел в ум или извилины еще путаются? Риаг молчалив, гневен и обижен. На всех. Губы подрагивают. Другим покажется молится. Но заставить Амаля-младшего произнести строчку из святого текста, занятие непосильное и святым.
  "Святых здесь не сыскать," - признал Веронн худость ситуации. Ночь. Холм. Люди. Не шабаш ли творить, кровавый и бесчеловечный?
  Ближе к закату состоялись переговоры. От лагеря Тонда поднялся васлет. Крепкий, хорошо одоспешенный и не бестолковый. Пришел один, держа "ветвь мира" - стебель бурьяна, подмышкой. Знаково. Кто долго воевал, хорошо читает подобные телодвижения.
  - Условие мессиров одно, сдаетесь, - преисполнен непоказного презрения переговорщик. Противника он не видит, видит жертву. Кто с жертвой серьезно договаривается?
  - А если мы тебе сейчас кишки выпустим? - сорвался один из гвилов на вызывающий гонор визитера.
  Веронн выскочку приметил. Поставить рядом. Бою быть и ему нужны кто не выронит меч с испугу или из жалости к себе.
  - А если вам? - парировал переговорщик грубость. Держался отменно. Обладание не подвело, ответить достойно. Опытен.
  Фрайх запоздал вмешаться в перепалку. Вспомнилось... Не часто ли в последнее время? К месту ли? В молодости, семнадцати не прожил, разорив налетом островной бург, прилюдно обабили старейшину.
  "Ему за прялкой сидеть, а не меч держать!" - кричали и хохотали над несчастными.
  Он, Глен Веронн, и обабил. Стыдно? Противно? Мучительно? После стольких лет войны, мало чему удивишься, мало какой грех не примешь. В церкви лучше не показываться. Ни денег не хватит внести, ни свечей поставить отмолить. Напрасные утруждения. Зряшные. И ненужные. И потребности нет.
  - А после сдачи? - желали полной картины дальнейшего.
  - Кто из Эсбро, плетей получат. Пришлых по здоровью в холопы. Хлипеньких на веревку. Смотреть надо, - толкует переговорщик, без всякого интереса к чужой судьбе. - Людей значимых..., - поискал глазами, но не находил нужную ему фигуру объявить участь. - Найдутся такие?
  - Здесь риаг, Дуанн Амаль. Мессир Веронн.
  Фрайха задело. Его упомянули в связке с Амалем-младшим. Раньше не трогало, а теперь покоробило.
  - Где? Баннероли нет. Герольда нет, - пожал плечами переговорщик в недоумении. - Назваться риагом может всякий, но он ли?
  "Не сам придумал," - открыты Веронну тонкости сказанного и не сказанного. Баннероль они потеряли вместе со знаменщиком. Один из первых слетел под копыта и не поднялся. И баннероль в грязи осталась.
  Из услышанного единственный и безрадостный вывод - никого с холма не отпустят. Тридцать жизней... Даже разговаривать не о чем. И большее число разом к Богу отправляли.
  "И не так давно," - обращается мысль к провальному мятежу атлинга. - "Всех побьют."
  Война все спишет. Одно из отличнейших её свойств. Победитель прав, поступать руководствуясь собственной выгодой. У танов вполне понятная. Риаг им не ко двору. Особенно такой. Дуанн Амаль это бесконечная бестолковая междоусобица, обнищание и разорение. По другому его не воспринимают в Хюльке. Хуже чумы. Мор приходит и уходит, забрав положенное, а риаг? Риаг остается и ему всегда мало. Голоден, не прокормить.
  "Верно Гильф подметил, его тут знают как облупленного," - припомнилась Веронну фраза короля. От себя бы дополнил. - "Не политик, не хозяин, не воитель."
  Запоздалое... не прозрение, слепым он никогда не был. Признание негодяще потраченного времени и малой расплатой тому - найти выход. Скатиться и не разбиться. Помощи не дождаться. В замке не более двух десятков оставлено. И тем приказано не высовываться. Ждать "триумфатора".
  Переговорщик убыл и фрайх громко разъяснил притихшим в ожидании гвилам.
  - Живыми мы не нужны.
  В сложившийся момент правда гораздо уместней, чем волшебные рассказы про чудесное спасение.
  "Как известно, чудеса не часты и случаются не с теми, кому в них острая нужда," - язвительна дума фрайха. Сегодняшняя схватка далась ему как никогда тяжело. Мечом помахал и в седле покрутился. Но сравнивать с Йюхеном, результат отменный. Жив пока. Хотя и порядком устал.
  Народ возмущенно зароптал. Высказались об денежном откупе. Предложили без боя сдать Эсбро. До обмена на голову Дуанна не добрались. Дойдут погодя. Нехитрая мыслишка, но притягательная. Один за всех... Вот пусть и отвечает!
  - Плохо слушали? Ненужны мы им. Ни врозь, ни вкупе. И деньги наши не нужны. И служба, - вразумлял фрайх воинство. Вразумил ли? Человек семь-восемь наберется. Уже что-то, удержать остальных. Долго ли? Время спорный союзник, к тому же сегодня не на их стороне.
  Веронн с упоением вдохнул холодный воздух осени. Сладкий, не смотря на дымы костров, флюиды крови и хмарь закатных небес. Плохо темно, округу осмотреть. Глубокую зелень елей, золото берез, бронзу жухлого подлеска, свинцовую воду остывших озер, серебряную прожилину реки.
  Риагово воинство расположилось, как смогло. Разожгли скудный огонь, не мерзнуть и разогреть еды. Немногое обнаруженное в седельных сумках. Хлеб, сыр, вино... Лошадей, под усиленной охраной отпустили пастись. Животные недовольно фыркали. Травы мало, воды нет. Пахнет мертвечиной.
  Веронн злым вороном покружил по склону, лишний раз убедиться сделано все возможное. Невозможное предстоит завтра.
  "И не всем его пережить."
  Абсолютная честность требовала признать - никому. Но кто грешит честностью высшей пробы? Нет таковых.
   Риаг держался наособицу. От еды и питья демонстративно отказался. Не по деяниям епитимья, но какая есть. Малыми страданиями большую глупость не искупишь. Но выглядит красиво. Икону пиши. Со страстотерпца и мученика.
  - Твои соображения, - подошел фрайх к Дуанну, дожевывая скромный кусок, полученный у костра. Жесткая лепешка подогретая на огне, пластик сыра пахнущего, чем угодно, но не сыром, срез колбасы.
  "Выбросить наверное хотели, а я подвернулся скормить," - нисколько не в обиде Веронн.
  Железом махать силы потребуются. На войне пожрать и поспать, первое дело. Ну и шлюху бы, от дурных мыслей и пустых надежд отвлечься.
  Вспомнилась старая воинская шутка, выбирать в запас маленький колбасный круж. Мол, сгодится и такая дырка, когда лохматую не достать.
  Ничего не поменялось за истекшее время. Ответ бездумно прост, его и услышал.
  - Примем бой, - высказался риаг достаточно уверено.
  Прозвучало здорово, если не оглядываться на подножье холма. Под сотню мотивированных на победу хольдов, на удобной позиции. Принять, погасить и уложить на землю их жиденькую атаку.
  "Удачно мы устроились," - недобро, в который раз, оценил фрайх позицию гвилов. - "Ни камня, ни деревца. Троим посрать сесть, кустов не хватит."
  Веронна выбор риага, устроить прощальное жертвоприношение, не вдохновил. Не сказать ожидал большего, но хоть какое-то шевеление мозгами должно было произойти. Выиграть в прямом столкновении у превосходящего числом и мозгами противника? Где тут мысль? В чем?
  "Танов лбом не прошибешь," - констатировал фрайх. - "Да и кем прошибать?" - еще довод не в пользу бесхитростного плана риага.
  - Молочный туман не упадет... Да и на холме, не укроет... Ливень не зарядит, мешать нас увидеть. Мы что голый в бане... Крылья не отрастут улететь в ночь... Кхана попросить, так не спят у Тонда и стражу двойную выставили. Развиднеет, пойдем на прорыв, - многословен Дуанн пояснить идею прямого столкновения. Наговорил воз, а фактически ничего. Пусто. Идея это не слова. Порядок действий. Чем и не пахнет. Зато по боевому, мечом в ножны коротко клацнул. Вроде точку в разговоре поставил. Я сказал и быть по сему!
  - Насчет Кхана..., - нашел с чем согласиться Веронн, - прозвучало здраво.
  - Ты серьезно? - не ожидал подобного заявления Дуанн. У него даже прорезались нотки негодования. Сам к Кхану обратится в последнюю очередь. Вообще не обратится! Хорошо быть гордым и неприклонным, когда найдется кому за тебя кланяться.
  - А время шутить?
  Риаг посопел, но не вступил в перепалку. Не ему на поклон идти. А другое предложить, слов не наскрести, злость в голове. И обида, какую ничем не вымыть. Хоть луну в зубах принесите.
  - Значит говоришь атака. Как развиднеет. В рожу не плюнут, за такое риагство? - не особо и злился фрайх на Дуанна. От трезвого понимания напрасный труд, что-то в человеке исправлять. Ситуация не располагает, поздно и никакого желания устраивать правёж.
  - Может и плюнут, - согласился Дуанн. Угас человек. Смерть завтра. Сколько ни храбрись, мечом о ножны ни клацай, плечами на слова ни дергай. Внизу ждет.
  "Смерть завтра, а помер вроде как сегодня." - глядел фрайх в ночь и костры. Слишком красиво, взять и подохнуть. И есть ли возможность не подыхать? О чудесах говорить, проявить оптимизм скудоумия, а думать кто запретит? Невозбранное занятие, хотя и бесполезное.
  Прошлый раз с Кханом разменялись на жизни его двух баб. А нынче какой размен предложить?
  Веронн побродил у костров, погрелся, послушал разговоры, угостился дешевым вином.
  - Можа ЭТОГО попросить? - обратились к фрайху, махнув в нужную сторону, не перепутать о ком речь вели. - Сообразит чего. С замком же управился.
  - Поговорю, - охотно отозвался Веронн. Мысль гвила поразительно созвучна с собственной. Осталось решить что предложить, расстараться Кхану спасать чужие жизни. Свою, фрайх уверен, он спасет не прибегая к посторонней помощи.
  - А мы его обществом отблагодарим. Не забудем, - обещали за всех под одобрительный ропот.
  Удивительно ли, возле северянина полно стружки. Сам спокоен. Привычно спокоен. На фоне остальных, льдина - не человек.
  "Непрошибаем," - завидовал Веронн и восхищался целеустремленности и сосредоточенности строгальщика. - "Присоединиться?" - даже поискал глазами подходящую палку.
  Не попалась. Впрочем... хороший сук торчал из свежей могилы Йюхена. Но обирать мертвых, грех на севере не простительный. Земле отданное возврату не подлежит.
  Гибель десо серьезная потеря. Но был ли он хорошим воином? Был ли отменным командиром? Был ли достойным товарищем? Был ли добрым собутыльником? ОН БЫЛ. Главный недостаток покинувших мир живых. Они бы-ли! Теперь их нет! Сколько не оглядывайся, сколько головой не крути.
  На подходе, на последнем шаге, Веронн снял с себя пояс с мечом. Богатые цацки, королем жалованные с собственных монарших чресл. Не вспомнить за что. Давно было. Раз забылось и вспоминать не стоит.
  - Вытащи нас! - щедро кинули Хану дар венценосца.
  Тот лишь на мгновение задержал свою важную работу. Посмотрел на оружие, перевел взгляд на Веронна. Ничем согласия не выразил. Продолжил строгать, срезая против прежнего два слоя. Но кто это отметит?
  Ночь нынешняя и одна из прошлых... Связаны ли? Какой нитью? Чувствовать её.
  Сталь покорно вонзалась в дерево. Не снимала стружку, щепила толсто... Сыщется ли подсказка за годовыми кольцами?.. Или хватит короткой памяти жить?.. Руку протяни только...
  ... В чаше крепостных стен сгущается темнота. Шумит ветер. Шуршит куцая трава. Скрипит дерево. Вяло перекликается стража. Мелькнет по небу пролетом черная птица, накрывая широкими крыльями. Пискнет перепуганная мышь. Занудит тоскливый сверчок. Тявкнет на блошиный укус сонный пес. Кто не хочет спать, тому и перина камни. Он не хочет. Ворочается на слоях шкур, постеленных на землю. В головах жесткий скаток тряпья. Накрыться стеганка. Короткая. Колючая. С запахом залежалости. Он слушает ночь. Слушает или ждет? Как в детстве, которое не помнит. Тогда выходит ждет. Чего? Кого? Вопросов нет, лишь сосущая сердце тревожность.
  Трепыхнулся край тента на фургоне. Противно скрипнул борт. Качнулось колесо, под легкой ногой. Кензи. Потопталась нерешительно и юркнула к нему под бок.
  − Жарко там.... И тесно, − мостилась она удобней улечься.
  Обманывала. Руки холодные. С чего разжарилась? Вчера камни калили на огне, не мерзнуть. Нынче не теплей.
  - Подвинься немного. На краю вишу, - пихали Хана.
  Подвинулся, прислушиваясь к себе, к возне, к ночи, к ветру, к небу. Не определенно. Не контрастно. Затаенно, будто перед большой бедой.
  - Так хорошо, - обхватила девушка его торс. - Не укачусь.
  Дыхание. Оно у неё изменилось. Сделалось неспокойным, частым.
  Ответно колокола крови забили в висках набат. Накатывало морской волной желание. Далеко отступив, сорвалось в разбег. С каждым мгновение убыстряясь. Ударить всей мощью, сотрясти, накрыть. Взметнуться тысячами брызг к самым облакам. Умыть небо, сделать чище. Зависнуть спокойной голубизной над волнующейся лазурью. Изумительно! Волна... Небо... Облака... Лазурь... Новый заход, взбить со дна муть скотской грязи. Бабье хмельное тепло, податливое и ответливое. Упругая грудь, мягкий живот, жесткий лобок... Животная потребность взять самку. Свободная от всяких чувств, стеснений, сомнений, метаний. Понятная и простая. Без табу и запретов. Кто играет во взрослые игры - пришла ведь, априори принимает взрослые правила. Самец сверху. Самка внизу, под ним. Не плохо и не хорошо. Правильно. Правильно навалиться, чувствовать под собой живую горячую плоть. Правильно распластать кофту от горла до пупа, отрывая пуговицы с мясом. Правильно сквозь тунику, гладить встопорщенные соски. Они ведь встопорщенные. Правильно вдыхать её запах, вбирать в себя пряную смесь пота, кожи, горячих сочений лона. Сука текла. Его сука - ТЕКЛА! Готовая принять его, всхлипывать, скулить и стонать под его неутомимыми движениями проникновения.
  Что сдерживало? Заставляло медлить. Память? Дыра вместо памяти? Будто холодным сквозняком из черного подвала принесено.
  - Нет! Нет! Нет!
  Что нет? Почему нет? Что такого, не позволять себе течную суку? Вот она, под боком. Ждущая, покорная, согласная.
  Кензи обхватила за шею, говорить жаром. Упростить ему выбор. Подтолкнуть действовать. Ей ЭТО нужно! Нужно ли ему?
  "Нужно, нужно, нужно!" - долбило в висках, давило в горле так, что тяжко дышать.
  - Ты сильный. Я видела, - обжигал девичий шепот.
  Медлил он, не медлила она. Расстегнула кофту, освободить грудь. Задрала подол, открываясь ему.
  − Я потерплю... У меня никого....
  Было. Ничего о себе не помня, Хан мог поклясться, так уже было. Тело помнило. Отразить прошлое в настоящем. Подобное им совершалось. И?.. Память не давала ответов. Надежно скрывала их от него. Может правильно? Выбор тогда и выбор теперь, два разных выбора.
  Она легко дается его власти и рукам. Хрупкая девчонка, которую он сломает. Обманувшуюся. Напридумавшую разного. Поддавшуюся стороннему влиянию. Из простого желание перемен в жизни. Хороших перемен. Добрых. Значимых. Потому она здесь. С ним. Самозаклание. Жертва во имя себя. Что получит взамен? В храме, где свод ночное осеннее небо, а алтарь грязная шкура? Вера в доброе похвальна, но всегда ли её достаточно?
  Вопросы не к ней, к самому себе. Но время ли им, когда кровь гудит в висках сладкой мутью, во рту сладкая слюна и расстегнут брагетт.
  Хан стиснул зубы не зарычать. Подмял девушку, растолкал коленями ноги. Кензи не противилась. Мысли выбило из головы, сделать пустой. Такой же пустой, как его ущербная память.
  − Я потерплю, - обещание не медлить ему. Действовать. Действовать. Действовать.
  Она гладила его по лицу, целовала в губы и подставляла губы под поцелуи.
  - Ты же любишь меня? Любишь?
  Пора лжи во спасение? Чье спасение? Кого надо спасать? От кого? Надо ли?
  Кензи трясло. Ей жарко, но её трясло. От страха, желания, давления мужского тела и сырой тяжести внизу живота.
  Сколько в человеке звериного? Пропорционально человеческого в звере. Эффект песочных часов. Одно перетечет в другое. Подчиняясь закону природу с обременением выбирать. Останавливаться, когда кажется остановиться просто нереально. Ничто не удержит. Понимать это. Принимать. И удержаться.
  К черноте прошлого чернота настоящего и мрак будущего. Щемящая боль прежней утраты. Так было. Боль из неоткуда. Эхо боли. Из пустоты. Из далека. Из далекого далека. Из самой-самой дальней дали. Оттуда, где ничего нет. Не осталось. Не оставили. Кроме боли. Острой, до предела. До последней возможности терпеть.
  − Нельзя..., - приказ самому себе. Замереть. Запретить. Остановиться. В последний момент. На тонкой грани невозврата. Сделать выбор отличным от очевидного.
  Она целует его, согласная со всем что он скажет и сделает с ней. Примет его волю.
  - Нельзя..., − рвалась из пустоты спасительная мысль. Мелкая, писклявая, что комар. Разве не волшебство. Из прошлого, где ничего нет (или все-таки есть?) спасение. - Надо в церковь... По настоящему. По правде...
  Он врет. Нагло. Безоглядно. Обреченно. Тогда не врал. В прошлом. И ничего подобного не говорил. Почему же сейчас говорит? Не может не сказать. Иначе... Что иначе? Ну! Ну! Давай! Что иначе? Вытаскивай на свет из своей дырявой башки. Что иначе? Кому?
  − Мы будем венчаться? - в шепоте Кензи благодарная восторженность.
  − Да-да. Венчаться, - обещает он. Готов обещать. Готов в тех обещаниях поклясться. Кровью. Плотью. Все чем есть. А выполнить? Выполнить готов?
  "Потом... потом...," - отрезвляет, стучит в висках. - "Все потом!" - отойти от края, столь близкого и манящего. Отползти. Выцарапаться. Не искушаться упасть.
  Она улыбается. Хан чувствует её улыбку своими губами. Он благодарен Кензи. Если бы девушка знала, как он ей благодарен.
  Хан все еще сверху, давит девчонку своим телом, но уже нет того дикого запала взять свое. Получить принадлежащее по праву.
  − С кольцами... И платьем... - загадывает она счастливое будущее. В голосе плещется радость. Чистая, незамутненная хитростями и выгадыванием. Все как в сказке. В конце праздник и все счастливы. Она будет счастлива. Скоро. Ждать недолго.
  Напряжение спало и Хана отпустило. Сделалось светлее. Легче дышалось. Легче думалось. Виделось дальше. Такая же чернота, но не черней теперешней. Разряженней. Чуточку. Совсем чуть.
  - Все будет хорошо, - обращался он к неведомому.
  Оглянись в пожарище, увидеть свой путь, забраться в самое пекло. Он не оглядывался. Может потому что позади только пепел. Всегда пепел. Вне всяких исключений. Пепел и сажа. Легко читаемые руны прошлого и темноты.
  Просто лежали, тесно прижавшись. У них много времени, до восхода, чувствовать тепло и слушать дыхание друг друга. Она радовалась. Он стыдился. Ложь всегда слабость. Он не привык быть слабым. Это опять оттуда, из позабытого минувшего. Не много ли за одну единственную ночь? Много. Сбежать на следующий день из замка с риагом.
  ...Теперь другая ночь и у него прорва времени, темнота, нож и остро оструганная палка. Он обещал счастье. Он согласился. Он помнил жаркие губы Кензи. Её дыхание. Её запах. Её тело. Помнил и эхо пустой памяти. Раз имелось эхо, значит уже не пустая. Что-то в ней прячется, играя с ним в прятки. Узнать наверное, требуется вернуться. Он вернется. Змея линяя выползает из старой шкуры. Он выползет из своего прошлого, на свет будущего.
  "Ты в это веришь? ТЫ... В ЭТО... ВЕРИШЬ?"
  Почему-то не хочется отвечать.
  Веронн выбрал местечко ровней, постелил под спину попону и лег. Поворочался, привыкая к жесткому неудобному ложу. Не противясь прикрыл глаза. Ощутил ноющую усталость во всем теле. Сегодня день для него закончился. В пору думать о завтрашнем. О чем конкретно? О ком. О Кхане. Странном молчуне, встреченном в проливной дождь на распутье. Символично? И что служит символом? Распутье? Встреча? Сам Кхан? У фрайха спонтанно возникла некая непонятая им до конца уверенность... даже убежденность, северянин, а Кхан северянин! просьбу... не приказ, просьбу - выполнит. Чем обосновано? Чем подкреплено? Справится в одиночку, где гарантированно потерпят поражение многие. Вера доказательств не требует. Впрочем один довод имелся. Весомый и достаточный. Кхан - северянин!
  "А ты?"
  Без диалога в бессонице, с неудобными вопросами и умными ответами, не обойтись.
  "А я уже забыл кто я," - честен Веронн. С собой лучше не кривить душой. Врать другим - хитрость, обманывать себя... Все равно, что врать Богу. А врать ему незачем. - "Краше не сделаешься."
  Вспомнил одного из святых пантеона Севера. Не канонизированного. Кто бы позволил? По вере и икона. Все битвы выиграл, жен с десяток имел. Имел и не жен. Родил детей двадцать или тридцать. Конунга своего в грош не ставил. В церкви с крещения не появлялся. Как родоки занесли в святую воду макнуть, с той поры дорогу в храм забыл и не вспоминал. Попов на дух не переносил. Когда терпел, когда в огонь кидал, весточку на небо предать, поскольку ни единого слова молитвы не выучил. И ничего. Дожил до девяноста лет и "живым в пределы небесные вознесен!"
  "Девяносто... Хороший срок...," - думалось фрайху в ночной тиши, в отстветах костра, под беззвездным слепым небом.
  Подремав сколько-то, покрутившись на жестком, поднялся пройтись. Вроде дозоры проверить. На самом деле, сознавал и принимал, глянуть Кхана. Изводитель деревяшек исчез. Палка струженная вместе с ним.
  Веронн запрокинул голову к ночному своду, проводить чиркнувшую на востоке звезду. Черуве. Майгары называют черуве. Чья-то душа вернулась в мир живых из пределов мертвых. Йюхена? Керсо? Кого иного? Многих он забыл. И по именам, и на лица. Вспомнят ли его, когда также чиркнет по ночному небу искрой, вернуться в земную юдоль. К кому? В груди неспокойно ворохнулось. Действительно к кому? Фрайх потоптался додумать, огляделся. Спят люди, бродят фыркая кони, бдит выставленная охрана. Внизу горят костры врагов. С вершины мир широк, принять любого. Но нужен ли он миру теперь и понадобится ли позже, возвращаться в него?
  Улегся вновь. Потеплей накрылся, прогнал мысли. Завтра вот-вот наступит. Завтра он еще пригодится.
  Ночь беспокойна людям звуками, но еще больше внезапной тишиной. Звенит, шуршит, дышит, топчется и вдруг... Нет ничего! Пропало, растворилось без остатка, бросить наедине с вселенской пустотой.
  Хан, припав к земле, выжидал. Свет костра близко. Не добивает буквально шаг-полтора, выдать его. Охрана дальше, переговаривается. Складку на поверхности он выглядывал долго. Выглядев и выгадав момент, перебрался и залег.
  - Риаг-то с ними? - спрашивали в кругу сидящих у малиновых углей. Лица будто маленькие луны, висели кольцом, над теплом и низким светом с дымным узором.
  Вкусно пахло хлебом с салом. Резанным луком и вином. Виноградная сластинка парила в ночи, не уходящей дразнящей ноткой. Выпил - закуси. Закусил - выпей. Нехитрая приятная уму и желудку последовательность, её придерживаться.
  - Там. Я его по плащу признал, - успокоили круг у огня.
  - Приметный? - с диагонали вопрос к видоку.
  - Ага. Дырами. Как под Манэ напялил, так на всякую драку надевает. Знатно тогда рубился. Глаза выпучил, орет, железом машет. Ни своих ни чужих не различает. Прет дурным медведем.
  - Со страху. Дерьмецом не попахивало?
  - Кто ж его нюхал?
  - Лучники в него с десяти шагов садили, попасть не могли, - продолжали рассказ прерванный смехом. - Две лошади под ним уронили, охрану повыбили, а паскуде царапины не нанесли.
  - Везучий... стало... быть.., - мелко прихлебывали из баклаги, продлить удовольствие.
  Пустой треп, допить вино, дожевать харч и улечься спать.
  - Кончилась нынче его везуха, - приговорили риага Хюлька с нескрываемым злорадством.
  - Выкуп наверное спросят. С благородных обычно деньги берут. На что Грокдар на молодого Свендика зло держал, балбес дочь его обрюхатил, но когда ебарь ему попался, десять тысяч заломил. Отступил от клятвы хер отрезать, шкуру с живого снять, в котле заживо сварить, а мясо псам скормить и самому наесться.
  - Откуда у нищего Свендика деньги? Ветер в кошеле, в башке и в амбарах. Бывал я у него в Нерди. Грязь и нищета. Сам тан чуть ли не в лаптях ходит и нестираной рубахе! Переодеться не во что.
  - Нашлись. В яме сидеть, не пиво в кружале хлебать. Родня собрала. В долги залезла.
  - А Грокдар чего?
  - Деньги забрал, а Свендика оженил на дочери своей. В церкви стояла, брюхо в алтарь упиралось.
  - И поп согласился срамоту прикрыть?
  - А поп что? Деньги не любит? Ты ему занеси монет побольше, он тебе и матушку родную простит.
  - А за батюшку?
  - Решил наследство получить?
  - Ага. Пока старик все не пропил.
  - Ха-ха.
  Жевали. К баклаге прикладывались, сухой кусок смочить.
  - Интересно, чего наши с риага спросят?
  - Прикончат, дурня, - убежден хольд. Сидел он близко к огню. Чуть ли не носом пламя клевал. - Ненадобен. Не будет порядка с ним в туате. А так в землю кинули и забыли.
  - Неужели Гильф спустит гибель танам. Сын ведь?
  - Ему Аерн по сердцу. Ума атлингу отмеряно за троих. В драке только слабоват, да на баб смазливых падок.
  - Вон какую заразу подцепил. Хворому да калечному никакой туат не поклонится.
  - А чего Пустоглазого приняли? По старому праву, не должен риаг изъян ни телесный, ни духовный иметь.
  - Кто его ныне блюдет, старое право? Отринуто и забыто!
  - В Бахайи видней кого в зад целовать.
  - Может он сладкий у Киффа! Медком сочится!
  Сдержано похмыкали шутке. Кто на ночь громко смеется, утром еще громче плачет. Примета верная.
  По соседству загомонили в споре, отвлекли круг. Хану достаточно, метнуться за спинами сидящих. Ужом проползти в тень палатки, заслониться от чужого взгляда. Переждать, не выдал ли себя? Не насторожил ли врага? Спокойно вроде. Ни суеты, ни беготни, ни криков.
  Отлежав сколько, перебрался вглубь лагеря, к шатрам танов. Каждый усеченный конус в полосы цветов владельца. На макушках фламулы, у входов геральдический щиты.
  В одном из шатров слабым огнем едва подсвечены три фигуры. Хан подкатился под тканевую стенку, слушать и ждать. Повечерие долго не длится.
  Внутри трапезовали и говорили.
  - С чего завтра начнем? - спрашивал Сест друга и соратника, цепляя хлебом густой соус, кольца лука и перца. Подался навстречу куску, жадно ловить ртом капающий жир. Готовка с костра, с дымком и паром! Не оторваться, когда не жравши с утра!
  - Пока не решил, - медленно жевал Тонд. Он не в настроении и некотором смятении. Война любит быстрые решения, но не поспешные. Покажется странным, но у него, негласного главы триумвирата, нет никаких. И дело не в усталости.
  - Рассчитываете принять у риага почетную капитуляцию? - третий говоривший молод. Много ненужного задора. Необязательного. Не к моменту, не к часу, не к поре. Поведение еще не победившего, но уже победителя.
  По возрасту Гамэй годился своим соратникам в сыновья. Но он весс - младший тан одной из первых фамилий Хюлька, а значит равен им честью, обходиться минимумом этикета. Расшаркивания приняты на приемах и высших встречах, но не на войне. Здесь все по-свойски, без оглядки на седины и шрамы. Так он думал, ставя знак равенства между собой и сотрапезниками.
  - После переговорщика? - справедливо упрекнул Тонд юнца. Вполне мог выразиться более резко, но что изменится? Глупость допущена с его попустительства. Понадеялся не пойми на кого и как результат проявлено самоуправство. Выходка Гамэя ничем не оправдана и не обоснована, и на молодость не погрешишь.
  "А на что грешить?" - искал Тонд объяснения или подсказку поставленному Дуанну ультиматуму. Покосился на своего давнего приятеля. С его слова, весс с людьми принят в поход.
  Сест увлеченно и с удовольствием ел. Слишком с удовольствием. Его больше ничего не волнует? Разговор для него вроде соуса к жаркому. Ароматная приправа подчеркнуть вкус поглощаемого блюда.
  "Он дурно воспитан," - отметил тан вольность манер. Благородному человеку не подобает торопиться насыщаться. Воина не красит уподобляться голодному зверю.
  - У Амаля неполных три десятка людей. Худо-бедно организованны. Надо полагать не первых попавших с собой брал. С конюшни или хлева. Не забывайте, с риагом Веронн, - толковал Тонд не столько Гамэю, сколько самому разобраться в дальнейших действиях. Когда ты во главе, не важно маленького отряда или большой баталии, обязан соответствовать. Предсказывать и выстраивать последующие события с предельной точностью. Влиять по мере необходимости, удаляя препятствия и опасности. Воюют побеждать. Они победят, взяв кровью и кровью отдарившись. А дальше непростой вопрос, что с победой делать?
  Обрисованная ситуация с окруженным холмом предполагает трудный бой. И то, что отложено, не свершилось, имеет неприятную особенность, в какой-то момент не укладываться в прокрустово ложе желаний. Три десятка обреченных, ведомых фрайхом могут весьма удивить непредсказуемостью.
  "Легко обратят любое преимущество в пшик," - не лез кусок Тонду ни с вином, ни без вина. Одна из причин едва двигать челюстью. Была и другая...
  - Весь вопрос, сядут они в оборону или же попробуют прорваться и удрать, - не прекращал Сест жевать, капать жиром, облизывать и обсасывать пальцы, разговаривать в перерывах между кусками. - По мне, стоило попробовать предложить обмен.
  - Голову риага за жизни его гвилов? - прет ирония с Гамэя. За этим ли мы здесь?
  - Я не говорил о головах, - поправил Сест весса. - Но если бы потребовал, то голову Веронна. Все-таки риаг не фигура в фидхелл, запросто смахнуть её с доски. Даже такая ничтожная фигура, как младший Амаль.
  Если не знать начал затеи выманить Дуанна из замка, весьма странное суждение.
  - Именно, что ничтожная, терзаться, как поступать. Как с обыкновенным вором! - нет сомнений у Гамэя по риагу. - Что же до вашего фрайха... Хорош воитель, попался на простецкий трюк.
  - Командуй гвилами Веронн из затеи ничего бы не получилось, - поделился Тонд виденьем причин собственного успеха. - Полагаю щенок Амаля дорвался проявить самостоятельность.
  - Вопреки фрайху?
  - Вопреки здравому смыслу.
  - Он и Аерну не больно подчинялся. Сам себе указ. После захвата Эсбро и подавно, - поддержал Сест мнение приятеля и словом, и жестом, и жирным куском, сунув мясо в рот.
  - Тогда его ли в том заслуга, сковырнуть Мюрра с насиженного места? - непреклонно настроен Гамэй против риага. Только этим можно объяснить отправку непонятного васлета к гвилами. Сказанное на холме более напоминает приговор нежели предложение и условия сдачи.
  - Побеждают короли, юноша, - указали молодому тану на тонкости традиции, приписывать успех венценосцу, а не исполнителям его помыслов. Малая ли, большая ли корона, она над всеми. Подобна грозовой туче. Намочит всякого, кроме себя, конечно.
  - Он не король! - категорически отказано Амалю. В том Гамэй готов бросить вызов любому и стоять на своем. Еще одна странность подмеченная Тондом. В стае щенки редко задирают хвост. Что не так в их стае?
  - Не горячитесь юноша, не горячитесь, - оторвался Сест от жевания. Перст поднял. - Он из Амалей и в Хюльке волей ri bunaid cach cinn (верх. король над всеми.).
  ‒ Что это меняет? - отложил Гамэй еду, брякнув вилкой по блюду.
  "Не ешь с врагом, не пей с попом," - хорошо известное в туате предупреждение. Можешь ему не следовать. Но если следуешь, именно так и истолкуют твое не желание разделить куска за общим столом.
  - Ничего не меняет, но об этом стоит помнить. И когда идешь в бой и когда посылаешь переговорщика.
  Немного сбить накал, ссориться не годиться, Сест переключился говорить с Тондом.
  - Слышал Веронн не в чести в Кэффе.
  - Вполне возможно, - не исключил тот. - У Амаля могло закончиться терпение. Он еще разбирается с мятежом. Судит и вешает.
  - Допек обоих, - выказал удивление Сэст. Не ладить с короной надо иметь крепкий характер. Настроить против себя всех? Это за гранью разумения.
  - Он это умеет, - признал Тонд неуживчивость фрайха.
  Испытывал ли он пиетет к северянину? Определенно. Но все же главными сейчас были сомнения, сомнения, сомнения. Окружен ими подобно Дуанну на Осиновом холме. Не от того ли, что там, вместе с риагом, находится Веронн?
  "И это тоже," - допустил Тонд с неохотой.
  - Гамэй, знаете шутку? - вернулся Сест говорить с сердитым вессом. - В Кайона три неоспоримые величины. Всевышний, Лиа Фаль и фрайх Веронн.
  - Киардха, - тут же поправил молодой тан в раздражении. - Не Лиа Фаль! Так же, как Кайонаодх, а не Кайона.
  - Совершенно верно, - выражено согласие с Гамэем.
  "Слишком задирист," - оценил Сест зубастость молодому спорщику. Подыскал и иную характеристику. - "Петушист."
  "В нем все слишком," - наблюдал Тонд, лучше понимать чего ожидать от весса в дальнейшем. Он достаточно предсказуем. Но в жизни место маневру остается всегда. Перепутать. Усложнить. - "Совсем как с переговорщиком," - в какой раз цеплялась мысль за факт совершенного.
  - Такие как Дуанн недостойны допускаться к святыне! - развивал свою мысль молодой тан. Она у него причудлива. - Любой из Амалей не должен к Киардхе приближаться! Им вообще нечего делать в туате! Их не признают!
  "Понятно-понятно," - слышит его Тонд, но не слышит себя. Не чувствует, не осознает, согласен он или нет с вессом. Гамэям риаг... Амаль не нужен. Нужен ли кто-то другой, следовало хорошенько разобраться. Это позволит лучше понимать расклад сил в туате и возможно даст ответ, куда сместиться самому.
  "Прибиться," - покоробило Тонда. Будто он какая дворняга, так думать.
  - Можно заподозрить претендуете оставить замок, - повернул по своему Сест, чем несколько удивил Тонда. Значит не только ел и пил.
  - Было бы неплохо, - согласен Гамэй.
  Еще одна неожиданность? Сколько их наберется к концу разговора?
  - И во сколько Эсбро оцениваете? - явно провоцировал Сест молодого тана раскрыться. Полная чарка и дружеское участие многим развязывало языки, делиться сокровенным.
  - Обсуждаемо с учетом заинтересованных сторон, - не потерял бдительности Гамэй, не ляпнуть за столом лишнего.
  "Он умнее, чем кажется и хитрей, чем выглядит," - выставили вессу высокий балл за сдержанность.
  - Замок не отдадут. Мюрры, родня жены тана. Претендентов достаточно, - раскрыл Тонд трудности закрепить недвижимое имущество за собой. Себя не упомянул. С бывшим владельцем они родственники. Неужели вессу неизвестно? Как поведет, узнав о родстве? А если осведомлен, почему так ведет? Ищет ссоры? Зачем? - пытались заставить работать собственную голову. Решить задачу, надо знать полные условия. Условия не складывались, следовательно и решение задачи не находилось.
  - Не все столь однозначно, - заявил Гамэй, удивив обоих "стариков".
  "Кажется кого-то хотят купить," - подозрительно Сесту. Гамэя в их компанию привел именно он. И не просто так, а по просьбе, по которой не смог отказать. Значит вариант с переуступкой замка уже рассматривался. За какие заслуги?
  "Что-то новенькое...," - пытался осознать Тонд им услышанное. Получается, он, вольно или невольно, влез в чью-то игру и его хотят использовать о том не предупредив. Причем отводят роль скорее всего незавидную. Какую? Палача риага? Или смерть Дуанна только начало интриги, определиться с составом её участников? И какова конечная цель? Что в итоге?
  - Как ты себе это представляешь? - полез за подробностями Тонд. Его не устраивает катать других на собственной спине.
  - Никак. Но думаю Совет туата распорядиться Эсбро по своему усмотрению.
  - Обойдя родню Мюрра? - покосился Сест на приятеля. Отреагирует? Ничего определенного. Ярко выраженного. Окончательного. Что поразительно, создается впечатление с ними не прежний Тонд. Не тот, кто инициировал противостояние с риагом.
  - Они его утратили. Замок за Дуанном. Наследует право меча, - уверенно трактовал весс ситуацию. Право такое действительно существовало и применялось. Но воспользоваться им придется упомянутый меч очень долго не выпускать из рук, закрепить отчужденное имущество за собой.
  Сест обвел пальцем окружающих. Кто имеешь в виду? Взгляд остановился на Тонде.
  "Ты его слышал?"
  - Совету видней, - не взялся Гамэй ответственности отвечать.
  Тонда зацепило другое. С чего решать подобный вопрос полезет Совет? Имеются наследники. Прямые, косвенные, ближние, дальние. Они имеются. Забрать Эсбро создать прецедент. За меньшее начиналась смута в туате.
  "А может именно новой смуты и добиваются? От чего ушли к тому и придем?" - тревожился Тонд. Он уже представлял, как все перепутается, перевьется, перекорёжится. Брат на брата, сын на отца, род на род, фамилия на фамилию. Это только в кузне в жаре горна рождается крепкая сталь. В пожарищах войны сгорают люди. Безвозвратно. Освободить место. Кому? Тем, кто уцелеет, кто хитрее, цепче, сильнее, продуманней. Кто победит. И отправной точкой пожару, искрой полыхнуть туату - он! - "На пепелище удобно строить. Ничто не мешает. И никто."
  Мысли, мысли, мысли без конца. Длиннющая веревка мыслей. Не вытянутых путеводной нитью, но скрученных в бухту, с узлом и петлей на конце. Длины и петель хватит на многих.
  - За успех! - поднял Сест кубок выпить, отвлечь приятеля от раздумий. Весьма неоднозначно в свете услышанного в разговоре. Но поддержали. Кто за что пил, непонятно.
  - Если гвилы (не риаг, не Веронн!!!) упрутся, будем ждать? - спрошено Гамэем у старших. Он по всему топтаться на месте не намеревался. Желал драки. Насколько самостоятельное желание? Не оплатил ли кто рвение весса? Бескорыстие сродни безгрешности. Упоминается, но не встречается. Сотни свидетелей и не одного достоверного факта.
  - На сколько позволит время, - уклончив ответ рвущемуся воевать.
  - Значит штурм? - готов действовать Гамэй.
  - Одно скажу, сдачи не будет. Вашими стараниями, - припомнили молодому тану проведенные переговоры.
  Весс отнесся к обвинению со спокойствием человека, добившегося своего. Он поступил и поступает правильно.
  - Присказку о загнанной в угол крысе, помните? Я бы с ней согласился, будь там, на холме только Амаль. Но с ним Веронн. А фрайх не крыса. Волк. Старый, опытный и никем не битый, - верно опасался Сест непредвиденных вывертов изменчивой удачи. Особенно когда в игре Веронн. Чтобы про северянина не болтали, как бы не косились в его сторону, некая толика всеобщего пиетета и мандража присутствовала. И у недругов, и у почитателей, признающих за ним воинские таланты. Но была у славы и обратная сторона. Друзей фрайх не нажил, чего не скажешь о врагах. Во всех уголках Кайона, Асгейрра и за их пределами.
  - Соглашусь с вами, Ли, - поддержал Тонд прозвучавшее предупреждение.
  Достигнутое преимущество в позиции и численности не позволяло чувствовать себя безоговорочно уверено. Пусть у фрайха скромный шанс на спасение, но этот шанс присутствовал. Один! Достаточно много, волноваться.
  - В связи с событиями в коих мы непосредственно участвуем, приходит на ум, мессиры, решим ли своими действиями первостепенную проблему туата? - обратился Сест к сотрапезникам. - Которая как вам известно называется риаг.
  Он умышленно не стал упоминать имя Дуанна Амаля не дразнить Гамэя.
  "Подобрались к самому главному," - обострилось беспокойство Тонда, не оставлявшее его с начала разговора.
  Перед самым отъездом, жена, в ответ на успокаивающие заверения, быстро управиться, лишь сильнее распереживались. Квинтэссенция ворчаний Сенги: "Амаля сменит Амаль".
  Тогда, в запаре, он не придал сказанному значения. Позже трезво осмыслил. В сущности она права. Устранив Дуанна всего лишь освободят место другому из выводка Гильфа. Сделают чужую, грязную, неблагодарную работу своими руками. Добровольно. И что? Амаля сменит Амаль. Некто отличный от взбалмошного дурачка. Дуанн он... Он дешевка. Сосунок, возомнивший себя хищником.
  "А хищники еще и не объявлялись," - признал Тонд. Всего из-за одной фразы, брошенной взволнованной женщиной в предотъездной суете, все съехало набекрень. Получалось жизненно важно, взвесив все за и против, последствия действий и последствия бездействия, решить, оставлять ли в живых Дуанна. Он склонялся прикончить риага. Убиенный Мюрр только повод. Не лучший и не худший. Сейчас, в эти минуты, он сомневается в правильности ранее сделанного выбора. Как сомневается от выбора отказаться. Эдакая раздвоенность. Почему так? Политика. Здесь ни ум, ни совесть, ни убеждения, ни мщение не являются руководством к неукоснительным действиям. Исключительно выгода. Сиюминутная, а лучше долгосрочная. Уподобляться торгашу? Претит. Но даже Эсбро уже предназначен в оплату. Если он все правильно понимает. Вполне возможно ему. За что?
  - Временно. Уберем одного Амаля, придет другой. Тоже Амаль, - согласен Тонд со сказанным ему старому соратником. Звучит как мысль собственная. На самом деле первоисточник известен.
  - Боюсь вы правы, Ангус. Сам бы предпочел Блаженную или Гулену, - размышлял Сест. Размышлял ли? Подлинными предпочтениями, он не поделиться. Они у него образовались не так давно. Пять тысяч марок оставить Дуанн в живых. Если потребуется отбить, но сохранить риагу жизнь. Чьи хлопоты неизвестно. Пять тысяч это пять тысяч. И они ему очень пригодятся. - Полгода терпения и выдаем рийю замуж за нужного человека. Гамэй вы же не в браке?
  - Между блядью и святошей, я выберу нечто третье, - решительно не устраивают молодого тана предложенные кандидатуры. Он уже озвучил свою позицию. Никому из Амалей не место в Хюльке. Никому!
  - Не Мариам Годли? - справился Сест у весса. С семейством Гамэев он знаком. Соседствовали. То, что Гамэй-младший участвует в деле с риагом, последствия соседства. Долг в половину суммы обещанной за Амаля. К сожалению деньги предложили после того, как он похлопотал за юношу перед Тондом. Судить по настроению, у молодого тана цель Дуанна извести. Гарантированно. Т.е. противоположно поставленной ему задаче.
  "Сколько обещали ему?" - проскальзывает забавная мыслишка. - "Неужели Эсбро?"
  - Это выбор отца, - покривился Гамэй, выразить свое отношение к женитьбе по указке родителя. Очевидно, у него по этому поводу свое собственно мнение, отличное от родительского. Но так со всеми и повсюду. У глав фамилий личные представления о благополучии наследников. И чувства в них во внимание не принимаются и не рассматриваются, сколь они не горячи.
  - А ты против? - спрошено Тондом. Чувствовалась в молодом тане некая двойственность. Весс не просто настроен против Дуанна, он бескомпромиссно заряжен настаивать на его смерти. Этого же добивается от остальных. Если ему не мешать, он прилюдно прикончит Амаля-младшего. А если вмешаться? Как далеко зайдет? Или он уже предусмотрел подобный исход? Предусмотрел. Переговорщик. И по всему не только он.
  Тонд к собственному удивлению испытал некую благодарность, находиться фрайху рядом с Дуанном. Этот не позволит гвилам наделать глупостей. Поможет сохранить голову риага в неприкосновенности. Хотя бы до завтрашнего утра, когда он... Когда он что? Справиться с собственными метаниями, взнуздает, командовать ими, а не им командовать его мыслями и действиями.
  - Категорически, - четко обозначил свое отношение Гамэй к выбору отца. Все мы когда-то ошибались видеть ошибки за родительскими намерениями. Прозрение, как всегда опаздывает. Часто - слишком.
  - Что предпримешь?
  - Надеюсь после завтрашнего успеха невестку себе пересмотрит.
  Тревоги весса, мнимые и действительные, только его тревоги. Со своими бы справиться. Определиться самому, за что ратует он, Ангус мар-Тонд, а потом рассматривать устремления остальных. В конце концов, это его затея разобраться с младшим Амалем. И уже на "сладкое", что мухи на мед - Сест, Гамэй, Совет туата и кто там еще?
  - И в чью пользу? Только честно, - тормошил Сест, догадываясь, зачем ему... им подсунули Гамэя. Риаг только полдела, вторая половина Тонд. Кому-то он очень понадобился. Гибель Дуанна своеобразное испытание, по окончанию которого вынесут вердикт. Непонятно какой результат устроит хитрецов.
  "Кому-то понятно. У юнца родня в Совете," - припомнилось Сесту. Припомнилось и родня Тонда. Шелдоны... Шайо из Рагама. А там рийя Медани. Вот уж кто здоровья Дуанну не пожелает. Оттуда хвост? Не обязательно. На что самому решиться? Заработать пять тысяч или деньги потерять.
  "Во имя дружбы."
  Стоят ли личные привязанности таких денег?
  - Младшая Эриев. Соллен, - признался Гамэй с нескрываемой теплотой.
  - Проще уговорит скалу подвинуться, чем сторговаться с Люфом Скрягой, - закрыл свадебную тему Тонд.
  Его беспокоили отнюдь не виды весса на одну из первых невест туата. Вопрос стратегический, кто "оседлает" Хюльк, если они завтра уберут (уберут ли?) младшего Амаля. Кандидатуры известны. Не из двух, а им из шести (Дуанн еще жив) зол, выбирать меньшее. Совершенно не хотелось такого выбора, но к утру, не позднее, должен определиться. За него никто не расстарается.
  - Думаете о риаге? - уловил Сест нервные настроения друга. - Об уходящем или о грядущем?
  - Об этом рано. Дуанн там, - уклонился Тонд от ответа и ни личными сомнениям, ни личными соображениями с окружающими не поделился. Открытость хороша в разговорах и пересудах об предстоящей охоте. Да и то смотря на кого. На риага - лучше помалкивать. И за умного сойдешь и в дураках не окажешься.
  Гамэй промолчал. Дуанн для него мертв. Остальные суждения он оставил при себе.
  - Я склоняюсь, Совет пригласит Экрута. У него денег полно, - высказался Сест услышать мнения других. Не исключено всплывет нечто такое, от чего пять тысяч покажутся мизером, подбирать их. Про Эсбро сведения довели.
  - А у нас полно нищих, - дополнил Тонд, мысленно удивляясь. Еще недавно его и Сеста объединяло противление любой верховной власти. Даже власти Совета туата. До открытого противостояния не доходило, но оппозиционировали настойчиво и достойно. Сейчас в Хюльке отсутствует единство, нужен ли Амаль. Нет? Кто тогда нужен? Не бывает туата без короля, буквально выжжено на лбу каждого действующего члена Совета и у тех, кто в Совет метит. И у тех, кто проталкивает метящих в Совет. Он желал... кажется так давно... обойтись без верховной власти и урезать Совету полномочия. Находились, поддерживали введение ограничений. Были кому люба всякая сторона. Они за победителей. И вот когда показалось момент настал, воплотить желания в явь, выясняется только показалось. И вмешиваясь в события, ему, Ангусу мар-Тонду и иже с ним, ничего существенно не изменить. Ярмо - таскать! Его даже можешь выбрать!
  - За Пустоглазого радеет викарий, - еще реплика от Сеста. Как в спектакле у проходного героя. Ему нужно сказать, он сказал, не стоять безмолвным истуканом. Сказал и хорошо. Занял паузу. Обозначил присутствие. Дополнить количество голосом.
  У Гамэя скромный опыт в политике, участвовать и устраивать полемику и обсуждения. Но так уж ли подобный опыт ему сейчас и здесь необходим? Ему обещана младшая Эриев. Он её получит при одном условии. Дуанн Амаль обязательно умрет. Или от рук его людей или сам приложит карающую длань.
  - И викарий, и его мать, и много еще кто, включая наш Совет, - видит ситуацию Тонд. Она лишь в подтверждение его неотступным мысли. Амаль сменит Амаля. Хотелось спросить себя. Как же так? Куда смотрел? О чем думал раньше? Ответ был. Но он подходил наивному мечтателю, взобравшемуся на утес, уверенного в себе и убеждающего других - взлетит! Не бывает туата без короля. Написать на дверях собственного дома, видеть всякий раз покидая и возвращаясь. Читать как молитву. Запомнить накрепко, не жить мечтами. Не лезть на утес. Пастись внизу... Пасть в низ... Пасть исть... Пос-тись... Сколько созвучий к смыслам...
  - Не бывает туата без короля, - эхом звучит речь Сеста.
  Бесспорно. Разногласия лишь, кому возглавить Хюльк. Отсюда каждый со своим, каждый за свое.
  - Мы разучились жить своим умом, - выдал Тонд сокровенное души. Поделился отмирающим. Попрощаться. - Нам обязательно нужен не пастырь, но поводырь.
  - И в чем разница? - спросил Гамэй. Слова тана ему не понравились. В них не то, что сомнения, не определенность, с кем он завтра. За что его меч и он сам.
  - По видимому ни в чем, если безропотно соглашаться принимать чужую власть над собой. Принимать за должное.
  - Разница есть! Ублюдки не занимают тронный зал. Мы не примем Дуанна, как Швальб не принял бастарда, - горячился Гамэй говорить. Ему очень хотелось Соллен. Хороша! Не лучше обещанного за нее приданного, но приятное дополнение к нему. Как к кувшину вина кружка. Пить можно и из горлышка, но удобней из кружки.
  "А кого примем?" - хотел спросить Сест молодого тана. О том же желал знать Тонд, но оба держали рот на замке. Один уже сделал свой выбор, второй так ни к чему и не пришел. Может потому, что еще связан обещанием самому себе, не признавать ничьей власти кроме бога. Попы бы сказали, лукавишь и сунули целовать персты унизанные каменьями и золотом.
   - И Гильф об этом прекрасно знал, засылая их в Кайонаодх, - предупредил Сест. Именно предупредил. - Думается, поступил так не спроста.
  - И в чем великий замысел великого ri? - не обязательно знать, но спрошено Гамэем. От своего не отступится и эти двое ему не помешают.
  - Наставит виселиц. Как после мятежа Аерна, - нашелся ответ у Тонда. Это за горизонтом близких событий, но не сложно догадаться, так и произойдет. - Он или кто-то иной.
  "Эерих Бастард," - обозначились его предпочтения. Вовсе не из-за признаний за несостоявшимся риагом Швальба каких-то особенных дарований. Они его интересовали и привлекали меньше всего. Устраивало - Эерих ублюдок и всегда можно оспорить его права повелевать. Заставить не забываться, кто он есть! Ублюдок! Не риаг, а полриага. Третья часть от него. Четвертая... Меньше!!! Политика это традиции соглашательств. Туат согласиться на его четверть, Эерих - не мешает им. Не полезет, куда не просят. Правило соблюдено. Не бывает туата без короля. Как не бывает пса без блох. Можно назвать это компромиссом? Терпеть риага? Терпеть псу блох? Очень, очень удивительная образность. Удивительная, обидная и отрезвляющая.
  Что настораживало? Напрягало? Эерих - королевский ублюдок. Ублюдок это не порченная родословная фамилии. Свойство характера, не стесняться своего происхождения, быть дворнягой. Эерих не стеснялся.
  Из всякого зла приходится выбирать и наиболее приемлем, не Совету туата, а ему, Ангусу мар-Тонду, ублюдок Гильфа, прижитый на конюшне.
  - Давайте расходиться, мессиры - предложил Сест насытившись. Пить и есть некуда. Разговор невесел, а в мыслях каждого политика. - Время позднее, необходимо хорошенько отдохнуть. Завтра много важных дел. Сказал бы судьбоносных, но судьбу решают на Небесах. Правда, приложив руки обитателей грешной тверди.
  По глоточку гарганеги на отходную.
  Отдернули полог шатра и свет вырвался наружу, лег конусом на траву. Поочередно вышли гости. Последним хозяин - Ангус мар-Тонд.
  - Хорошей ночи! - пожелал тан своим соратникам. Соратники ли? Не уверен. Не уверен в них. Не уверен в себе. Все еще не уверен. Но как в пословице, рано или поздно щепку к берегу прибьет.
  - Взаимно Ангус. Взаимно! - прощался Сест, поглядывая в небо. Тучи и вероятно опять пойдет дождь. - День обещает выдаться отличным!
  - Пока жив все дни хороши! - поддерживает его Гамэй. Выпитое грело и воодушевляло. Жаль они не взяли с собой обоз. Скрасить ночку со шлюхой.
  - Вы правы, юноша. Вы абсолютно правы.
  Пока Тонд стоял на пороге, провожая взглядом уходящих гостей, и оглядывая сонный лагерь, Хан уверенно вспорол ткань. Острая сталь бесшумно справилась с плотной материей. Стрельнув глазом на расположение, заполз внутрь. Первым делом шлепнул по свече, погасить.
  - Чтоб тебя, - заворчал хозяин на сквозняк. А кого еще заподозрить в безобразии?
  - Остались без света? Приказать принести? - обернулся Сест к приятелю.
  - Все равно ложиться, - отказался Тонд. Ему не хотелось лишней суеты. Он желал остаться один и наконец определиться, чего больше хочет, смерти риага или его унижения. Все ли это варианты их держаться? И что выйдет по окончанию раздумий. Протянуть руку, подать оковы или лишить головы. Предстояло обдумать наиболее выгодный для себя исход конфронтации. Очень редко совпадает поиметь выгоду и улестить душевные устремления. Чем-то придется пожертвовать, но только не сыном и женой.
  "Амаля сменит Амаль," - с этим ничего не поделаешь. Условие теперешние и дальнейшие бытия туата. Его бытия.
  Подождав пока гости отойдут на десяток шагов, тан помочился в сторону, все-таки пить на ночь легкомысленно. С удовольствие подышал ночной прохладой. Постоял, всматриваясь в редкие огни на холме.
  "Поторопились с переговорщиком," - сожалел Тонд о своем невмешательстве в инициативу Гамэя. Сожалел что поддался эмоциям и устроил войну с риагом. Она принесет ему славу и деньги. Сейчас. А завтра? Завтра придет другой Амаль и все проглоченное выдерет с кишками. В этом он убежден. Историю не подашь в верноподданническом ключе. Поскольку неизвестно кто заявится. Пустоглазый, Блаженная, Шлюха или Ублюдок. Зато, кто бы не явился, хороший повод отправить его на плаху. Он пролил королевскую кровь. Будь за его спиной риаг все выглядело бы иначе. Но он сам собирается риага прикончить. Собирался.
  Ангус вернулся в шатер, укладываться спать. Утро расставит мысли по местам.
  Стремительное движение тени сбоку. Острый кол вбили под подбородок, протолкнув в мозг. Тан сразу обмяк. Тело подержали навесу, осесть на острую деревяшку до макушки, потом уложили. Хан в темноте нашарил запримеченный при осмотре небольшой мешок. Очень кстати. Про такую нужную вещь загодя не подумал, прихватить, не одалживаться у чужих.
  Задержавшись на несколько минут, пошарить по углам, по-хозяйски заглянуть в дорожные баулы, выполз в разрез дыры. По дуге, скрываясь от охраны, добрался до следующего шатра. Судя по просвеченному контуру, Гамэй не спешил на боковую. Забавляясь, грел руки над нервной свечой. Плащ не снял. Поглядывал на выход, раздумывая выйти. Посидеть у костра за глотком вина. Поговорить со своими людьми о завтра. Соллен хорошая для него партия. Многое следует предусмотреть. Быть уверенным, свое не упустит.
  Хан укараулил тана на шаге за порог. Ударил в горло и вместе с хрипящей жертвой ввалился внутрь. Побыл с умирающим до последнего движения и вздоха, прижимая к полу, не возиться лишнего. Гамэй цеплялся за каждый оставшийся ему миг. Скулил побитой псиной, дергался, вырывался, но в конце концов затих. Жизнь ушла слезой из глаза. Упала никем не примеченной блескушкой.
  Никаких эмоций Хан не испытывал. Никакие переживания его не коснулись. Пульс не участился. Сердце не дергалось. Память молчала. Даже не запыхался, возясь с таном. Оказалось, он многое умеет. Навыки мирными не назовешь. Способность лишать жизни себе подобных, воспринималась основополагающей. Повод разочароваться или причина радоваться? Хоть что-то в нем определилось с высокой степенью достоверности. Мясник - тоже призвание. Это он о себе.
  Третья жертва ночной охоты тому в подтверждение. Вошел в шатер к Сесту в наглую. Хозяин тянул рубаху через голову, снять. Тан умер полураздетым, слабо мыча и трепыхаясь. Завершающие действия - три сильных реза острым ножом, хруст хрящей позвоночника и голова отделилась от туловища. На лице дергались мышцы и казалось убитый хочет говорить. О важным. При жизни не случилось, а теперь подходящий момент выдался. Дальше тянуть некуда. Из уголка приоткрытого рта потянулась слюнка... Следом отвисла челюсть и показался язык. Вот и весь разговор.
  Голову сунул в мешок. Потряс лечь плотнее с остальными. Чуть отогнул край полога посмотреть в ночь. До рассвета не так много времени успеть вернуться на холм.
  Солнце на восходе не проклюнулось, а фрайх поднял людей. Пока достаточно темно, не увидеть их приготовления.
  - Никого не забыли? - язвителен голос из рядов гвилов.
  Дуанн молчалив. На скуле риага саднила памятная ссадина. Еще памятней она в душе. Командование фрайха принял без возражений, наступив на сердце собственной гордости. Не от признания высоких талантов наставника вести за собой людей, а от четкого понимания, за ним не пойдут. Сейчас. И как удручающая перспектива - никогда больше.
  - Все здесь, - заверил фрайх рыхлый строй. - Кроме покойников.
  - А Кхан?
  - Объявится, - спокоен Веронн. Действительно спокоен. Придет северянин, опоздает, сгинул ли, сбежал ли, не имеет сейчас значения. Нельзя оглядываться на кого бы то ни было. Делай что способен. - Быстро седлаем... Безлошадные держаться у стремени. Успевайте. Атакуем на полный шаг. Не останавливаемся. Упали, поднялись. Не смогли, ползите. Не получается, не цепляйтесь. Или пробьемся или все до единого здесь ляжем.
  - А раненые как же? Бросим?
  - Бог присмотрит.
  Справа движение в задних рядах.
  - Объявился.... Проспал что ли?.. Барахло-то оставь... Брось тряхомудию...
  "Кхан," - угадал фрайх причину оживления, разговоров и недовольства.
  Не произнося не слова Веронну бросили мешок.
  "Предположу..." - наступил фрайх, выдавливая через узкую горловину голову. Опознал мар-Тонда. Носком сапога подцепил подарок, швырнуть к строю гвилов. Познакомиться с тем, кто их на холм загнал.
  - Чего замерли?! - гыркнул Веронн на примолкшее притихшее воинство. - Двинули!
  Опережая пробуждение лагеря танов, конская масса ринулась вниз по склону, пробивать победный путь к спасению. Кто-то ловкий вытряс мешок и наколол головы танов на копья.
  - Fag an Bealach (Прочь с дороги)! - разнеслось со склона Осинового холма.
  Старый добрый клич темных времен буйного железа, горячей крови и легкой смерти.
  "Амаль!" никто не кричал.
  
  
  2. Кэффа. Столица Асгейрра.
  
  Улица стремительно тонула в вечерних сумерках. Тени падали с крыш, выползали из подворотен, серели, чернели и сгущались в неприветливый мрак. Закрывались лавки, перегораживались проезды, зажигались фонари над вывесками питейнь и "голубятен". Горожане устремлялись к теплу и уюту, к очагам и лучинам, к любимым и родным, к чужим и ,,несвоимˮ. Жизнь затихала и таилась, но не останавливалась и не впадала в спячку. Ночь это не смерть, это другая жизнь. По другим правилам и другим канонам. Своеобразная и по своему привлекательная. Выставив дозоры, сходились и расходились фигуры, таская тяжести. В глухих переулках вовсю звенела сталь, громко кричали, дико визжали, размахивали факелами, в мольбе взывали к милосердию и умолкали под жадной до крови сталью. По-сиротски гремела колотушка квартального обходчика, примерзнув к месту до рассвета. В окнах вспыхивал и гас робкий свет.
  − Всегда хотел изучать анатомию, − перешагнул Локли брошенное тело молодого десо, с рубленой раной плеча. Модный берет с пером валялся поодаль, из неутоленной мстительности, втоптанный в глубокую грязь.
  − Что помешало? - слушал Солано привычный уху треп храмовника. Иногда своей болтовней тот напоминал ему Херцла. Они даже внешностью несколько походили. А сойдись в разговоре не заткнулись бы долго, испытывать терпение окружающих, фонтанируя словоблудием.
  "Оллам упоминал брата. Не о нем случайно?" - не первый раз возникала мысль у Солано. Не первый раз он от нее отмахивался. - "Несмешно."
  − Орден не готовит лекарей. А резать глотки и протыкать животы доступно без всяких научных познаний о внутреннем строении человека, описанном у Галена, Эмфедокла и Роджера Фригарди. У великого Теодорика Боргоньони в Cyryrgia и Red Book Хергеста. Весь мир анатомический театр и все в нем участвуют во вскрытиях ближних. Мне нравится.
  "А вам?" - подразумевалось признание в симпатии к ремеслу убойщика и рубщика мяса. Зачем спрашивать об очевидном. Категория "нравиться - не нравиться" не подходит и не рассматривается. С этим просто живут, приняв за должное и сопутствующее.
  − Нынче Орден много кого не готовит и еще от большего отказывается, - проворчал Солано. Не заданный вопрос им проигнорирован. Подобная полемика удел новичков или таких трепачей, как Локли.
  "И Херцл."
  Опять он в мыслях и на языке!
  − Потому останусь по старости сидеть на шее Ордена на хлебной должности, − знай посмеивался помощник и пособник. - Учить молодежь уму-разуму, передавать бесценный, но далеко ненаучный опыт хирургии ратным железом.
  "Не прошибаем," - претила Солано неуместная веселость храмовника. Сегодня Локли особенно раздражал, но омоньер смолчал одернуть зубоскала. - "А чего ему? Он не ходит каждый день к приору и пробсту. Не его ломают принять место далака," - отчасти оправдана легкость нрава храмовника.
  Больной вопрос последних дней - наследование фра Мюрису, пока завис. А еще Аерн в Тайре. Выздоравливающий мнимый больной. Плюс бумаги в ногрском архиве. Ключик к размолвке с Мормерствами. Свен в Брюхе. С его секретом королевской спальни и свернутыми мозгами. Король заведший молодую шалаву. Каойнаодх с его неистребимым бардаком. Великий Викарий и его интерес к майгарам. И далее, по нисходящей, ничего не упустить из виду и успевать.
  - И чему научишь? - слова в воздух, прогнать гнетущее чувство причастности ко всему и отчужденности от всех. С омоньером не дружат и дел его сторонятся. Не испачкаться в славе.
  - В Писании мою науку называют Семью смертными грехами, - похвалился Локли. - Добавлю парочку от себя.
  Легкость нрава подчиненного иногда (а ныне чаще и чаще) язвила Солано "в печенку". Порой просто приводила в тихое бешенство. Но Венс Локли являл собой образчик толковости, расторопности и ума. Без него, и омоньер честно признавал сей факт, не управиться в срок и с половиной дел. Подчиненный, которого не надо подгонять и объяснять десять раз, весьма ценен и редок. Одно это заставляло закрывать глаза на неподобающие храмовнику качества, а их у мейстера Локли немалое количество. Всех оттенков. От белого до черного. Черное преобладало и давлело. Когда-то, по молодости лет, Солано попалась книжонка. Тощая и вздорная. Называлась Фауст. Омоньер находил Локли воплощением Мефистофеля, что нисколько не мешало использовать многообразие его талантов в собственных целях и к собственной пользе. А польза от службы Локли не малая.
  − Пустые речи от пустого ума, - сердит фра Киан устроенному базару. Он третьим в их ночном выходе. Монах ни шуток, ни болтовни не переносил на дух. И подобных Локли, да чего греха таить и самого Солано, терпел по необходимости. Как ненавистники животных терпят кота, потому что в доме мыши. Псов, потому что за оградой воры. Овец - стричь шерсть. Коров - пить молоко. Лошадей - не ходить пешком. Тем не менее фра осознавал, омоньер единственный в Ордене занятый стоящим делом. Потому он с ним и за него.
  - Надеешься..., - отвлекся Солано обойти препятствие и продолжил. - Твои познания окажутся востребованы?
  Прирезанная шлюха, свернувшись калачиком, занимала обочину. "Голубку" распотрошили и в теплых внутренностях уже возились крысы, выедая тонкие прослойки жира брюшины
  − Что такое надежда? - тут же пустился Локли в рассуждения. Чем еще заняться, шагая через лужи и грязь мимо мертвых? - Упование на чью-то непроходимую глупость. Военачальник надеется на глупость врага, картежник на глупость партнеров, юный воздыхатель на глупость своей легковерной возлюбленной. Отсутствие перспектив самостоятельно достичь целей, приложив ум и волю, заставляет желать пособничества со стороны. В любом качестве. Чаще неприглядном и корыстном до безобразия.
  − По глупости, значит? - почти согласились с подчиненным.
  − Именно!
  − Долго думал?
  − Все время, вынюхивая и выспрашивая о ближайшем круге королевы Гвиннет. Мы НАДЕЕМСЯ, мистресс Янси, сделавшись к преклонным годам разговорчивой, либо поделится сокрытым, либо подтвердит уже известное. Причины ей выказать покладистость, НАДЕЕМСЯ сыщутся. Было бы проще окажись она в Брюхе. У нас бы прибавилось НАДЕЖД добиться успеха.
  − Она не в Брюхе, - справедливо замечено Солано дальше сомневаться в благосклонности старой адди. Достаточно вспомнить Лисбет и её окружение. Породистые курвы! И чем старше, тем хуже. Породистость уходит, а вот курвами быть остаются, переходя в превосходную степень, а то и достигая немыслимых вершин.
  − Шанс все же имеется. Представляй мы, скажем, коллегию нотариев или королевских мытарей, мистресс на откровенность не вызовем. Но Ордену Святого Храмна она ответит. Янси Ламб продолжительное время находилась при дворе, заблуждаться, чем обернется молчание или не разговорчивость. Преступления против короны не имеют сроков забвения. Пусть вспомнит папашу нашего короля. До коронации вешал, после коронации вешал и на смертном одре наказал наследнику вешать нещадно, не взирая на лица, должности и родство. Гильф тоже подсаживать в петли не стеснялся. Поскольку корона обид не прощает. Не ахти какой хитрый закон, Шенхус мор* и не пахнет, но действенный, не позволять подданным лишнего думать и творить.
  - Скажи лучше беззаконие.
  - Беззаконие это те же законы, но в другой, более подходящей моменту, трактовке. Или просто другие законы, - уверенно лавировал Локли в дебрях казуистики.
  − А ты не исключаешь, что мистресс Янси обыкновенная серая мышь, которой многого и знать не положено, - поинтересовался Солано у говорливого спутника. - Мне крайне подозрительно, она, свитская королевы и вышла замуж за бейлифа. Не очень блестящая партия.
  − Сведения, представляющие для нас ценность, для адди обязательны. Место службы обязывает. Королева не отшельница, а персона публичная. Публичные персоны опекаемы не только от чужих глаз, но и от собственных секретов. А бейлиф... подозреваю, вынужденный шаг с её стороны.
  − И что вынудило?
  − Никто не заключает невыгодных партий. Но внезапная беременность исключается, - отмел Локли частые обстоятельства устраивать неудачные браки. - Нет прямых наследников. Но с уверенностью скажу, моралью шкуру бывшей свитской не пробить. Придется договариваться. Я бы сказал, проще.
  - Мы же не с пустыми руками идем к ней? - впервые полюбопытствовал омоньер. Носить плащ храмовника быть еще тем пугалом. Но не все из пугливых. Тем более у них столь щекотливый вопрос, что некоторые предпочтут дыбу прямым ответам. Однако Локли чувствует себя уверено. Пожалуй, слишком уверено и беспечно. Весь мир в кармане не уместить, а выглядит так, будто поместил и именно в своем.
  - Надавим другим, − заверили омоньера. − Пообещаем не трогать её любовника. Старые ведьмы очень верны юным воздыхателям. По простой причине, они им редко попадаются, употреблять по назначению. Хо! Употре... блять! Употре... блядь! Я справлялся о нем. Как кобель он может и хорош, но в остальном у него дурная репутация. С такими не якшаются, даже за материальное поощрение.
  "Совсем как с нами," - неутешительна аналогия омоньера испытывать отчуждение к Ордену рядовым и нерядовым обывателям.
  - Кроме молодого любовника, есть что отнять? Или предложить? - спрошено фра Кианом. Он призван не помогать, а участвовать. Для этого надо знать чуть больше, чем ему рассказали тремя короткими предложениями перед выходом в ночь.
  − Вручи мы ей вторую молодость, она бы разговаривала с нами более охотно, но чего нет, того нет. У Эйкина я справлялся, - вовсю балаболил Локли, скоротать дорогу. Не самое лучшее время и место, торчать на открытым воздухе, собирая капризы непогоды за шиворот. Мокрое небо брызгало противной моросью, то переходящей в дождь, то иссякая на время, зарядить снова.
  Из темного тупика, на перекресток сунулись четыре широкие фигуры. Поклонники неосторожных любителей поздних городских прогулок. Блеснул клинок, звякнуло о камень длинное железо. Ладони огрешены булатом, пролить невинную кровь.
  Локли нисколько не стушевался внезапной угрозы. Не объявил спутникам об опасности. Шага не сбавил. Потянулся к мечу и поправил плащ не мешать движениям рук. Не попади он под жиденький свет уже гаснущего фонаря, схватке начаться через мгновение.
  - Храмовники! - предупредил приятелей самый глазастый из четверки. - Уходим!
  - Бляха! Омоньер! - прозрел второй и шайка дружно отступила в проулок, ждать в засаде своего счастливого часа.
  - Вы узнаваемы в народе, - посмеялся Локли, убирая оружие. За ночными охотниками не погнался. Славы не добудешь, трофеев не возьмешь. Только вспотеешь и в кровь изгваздаешься, а они направляются в гости.
  - Завидуешь? - шутка омоньеру не зашла. Намекнули - он пугало,
  - Предлагаю что-нибудь предпринять с вашей одеждой. Иначе к утру весь город будет знать, шатаетесь по ночи в неприглядной компании, - серьезен тон Локли. Недолго. - Я о фра Киане и его мешке. Для Рождества еще рано. И не похож он на добряка гнома с подарками послушным детишкам.
  Улица, Белых Плащей, подалась вширь, охватить фонтан. Слабая струя плескалась в черной гранитной чаше, в черной воде. Ни отражение звезд и луны, ни желтизны окон и фонарей. Провал посреди мостовой, обложенный крупным камнем. Чернота в черноте, как приглашение заглянуть. Да, да, да! Если долго смотреть в бездну... Почувствуешь с ней близкое родство. Кровное.
  Из вонищи сточной канавы, выползла старая карга. Не разглядев впотьмах, кто перед ней, предложила, вытаскивая из-за спины кроху.
  − Девочку не хотите, благородные мессиры?
  На ребенке старая дерюга, выброшенная хозяевами за ветхостью. Худенькие ручки-ножки девчушки кукольно торчат в стороны. Сколько ей? Пять? Шесть? Не больше.
  − Спрашивать, боишься ли ты бога, излишне, − мрачнеет Локли. Его бойкий нрав и веселый градус выпитого жаэна - всего-то кувшинчик - отступают пред людской алчностью.
  − Не боялась, давно бы удавила, − проскрипела карга. - Не жравши третий день. Помоев и тех жалеют.
  Вытирать слезы сирым и убогим не входит в круг обязанностей служителя Ордена Храмна. Дюк Солано отдал бы последнюю рубаху. Омоньер Солано - не снизойдет до медяка. Но в чем отказано одним, невозбранно другим.
  Локли кинул старухе мелких монет.
  - Сама не проешь.
  - Благослови, Господи! - быстро собирали мелочь с мостовой.
  - Пусть прямо сейчас начинает, - держит Венс Локли зло в сердце.
  "Пожалел нищенку?" - удивился Солано. Жалость последнее в чем заподозришь храмовника. Помнится как-то...
  Впрочем, придаваться воспоминаниям на темной улицы, о проявленной однажды подчиненным нечеловеческого жестокосердие, означало окончательно испортить себе настроение, а оно и так паршивей некуда. Предчувствие. Предчувствие оказаться втянутым в игру, где не он устанавливает правила. Хуже того, ни о каких правилах и речи вести не станут.
  "Полная топь!" - жаргонизм крайней безысходности о смыслах участвовать в правальном деле. Он уже участвует. Уже!
  Свернули в проулок. Желтым пятном манил далекий фонарь. Ночные букашки массово летят на огонь. Что им свет? Место укрыться или место охоты на тех, кто ищет надежного убежища.
  − За следующим перекрестком, − определил Локли по неведомым ориентирам местонахождение цели их позднего пути.
  В разрыв развалин блеснула вода канала, очертания моста Святого Гугона, а из темноты выплыли факельщики и громыхнули колеса.
  − Перед ликом твоим предстану в наготе своей..., − гнусил простуженный голос возницы, в одежде священника.
  В окружении фигур в балахонах и острых колпаках, тащилась телега, перегруженная телами, добро обсыпанных известью и солью.
  − Благословение подоспело, - остановился Локли пропустить ужасающее шествие.
  Ужасным он находил запах исходящий от разбухших тел. Вид... вид обычный, слезы не выжмет. Кто чаще держит в руках меч, чем ложку или перо, быстро свыкается с чужими смертями. Впрочем и к собственной относится вполне равнодушно. Атрофия к страху, оказаться на небесах чуть раньше желаемого срока.
  "Ну, не мы его устанавливаем."
  Весьма утешительно.
  Омоньер негаданной встречи с мрачной процессией удивился. Солано стиснул зубы не выругаться. Раньше о заразе в Бринморе узнали бы первыми. Теперь в Ордене не утруждаются владеть важнейшей информацией. Орден сам по себе, окружающая жизнь сама по себе. Кто-то мнил себя святыми, запамятовав - все святые мертвы.
  − Похоже от Сплавин, − подсказал Киан соратникам известное ему. - Из Заовражья. Слух был. Не врали значит.
   Солано не требовал, но Локли взял с собой фра. Монах славился хорошим зрением, отменной реакцией, волчьим чутьем на ловушки и умением обращаться с арсеналом мэтра Амбуаза. Походный набор зубилец, молотков, игл и спиц у него в большом мешке за спиной. Зачем? Локли заверил, для повышенного эмоционального воздействия. Омоньер более верил в воздействие прямое - телесное. Но ведь идут к старухе?
  Переждав проход процессии, двинулись дальше в ночь. Подходя к нужному дому, Локли ёрнически сокрушался.
  − Мне кажется? Пахнет чем-то заплесневелым. Уж не старостью ли?
  Жилище адди... бывшей адди Ламб, не представляло ничего выдающегося. Одно из многих. Тронуто эрозией равнодушного времени и проказой хозяйского недогляда. Местами отпала наружная штукатурка. Балки в трещинах и облупленной краски.
  − Судя по размеру здания и фасаду, прежний бейлиф честнейший человек. Или слишком мало бейлифом пробыл. Или его держали за яйца, не красть. Или он боялся божьего гнева. Или людского, - говорил Локли поглядывая на строение. Таких на улице большинство. Наглядность былого достатка.
  Солано подал знак не медлить, торчать лишнего на улице. Тем более в дождь. Локли забарабанил в закрытые ворота. Их долго не слышали и долго открывали. Сперва, одна пара глаз оценила поздних визитеров, потом вторая. Когда в окошке появилась третья, Локли пригрозил.
  − Терпение богоугодная черта, но не служителей Ордена Святого Храмна. Стоит ли испытывать узнать верно? - обратился храмовник к нерешительным слугам Ламб.
  - Агнцы не бродят в ночи, - буркнул сзади фра Киан весьма своевременно, поторопить с гостеприимством.
  Окошко шустро захлопнулось и некоторое время за воротами царила абсолютная тишина. Монах успел совершить недалекую прогулку вдоль забора и заглянуть через него. Убедиться, обитатели не сбегают, пользуясь темнотой.
  Мистресс Янси не собиралась никуда сбегать. Она готовилась принять. В гостиной, при зажженных сорока свечах. Помещение сияло от света. Ни уголка для тени. Ярко во всех закутках.
  Не тесно, но и не просторно. Стол круглый, семейный. За ним чувствуешь локоть сидящего рядом. Поставцы с дорогой и обычной посудой, глиняными зверушками и свистульками с ярмарок. Лукошко с клубками пронизанными спицами. Их давненько не пускали в дело, на цветных нитках серая пыль. На видном месте сандаловый старомодный комод. Святое Писание на расшитом, явно не хозяйкой, полотне. Ряд склянок. По запаху - настойки и притирания.
  Ламб не выглядела старухой. Взгляд жив, брови подчернены, на скулы нанесен легкий румянец. Ей не дашь шестидесяти. Ей и полтинник отмерять много! Одета не буднично, но и не парадно, со вкусом и опытом бывшей высокой придворной.
  − С чем связан столь поздний визит, - задан гостям вопрос, предлагающий внятно объяснить суть причин находиться в её доме в неурочный час.
  − Омоньер Ордена Святого Храмна, − первым представился Солано обозначить главенство. Оно очевидно без всяких слов. Но вежливость прежде всего. Бывших адди не бывает. Сколько змее не линяй, она останется змеей, в новой ли в старой шкуре. Повадок и ухваток не растеряет.
  − Ваша строгость подчеркнуть личную значимость или важность дела, по которому вы явились в представительном сопровождении? - выгнула бровь Янси. Мимикой владела в совершенстве.
  "Явились" отлично согласуется с более содержательным "притащились." Не скрытое ли желание конфронтации, игнорировать более нейтральные "пришли", "посетили", "навестили", "почтили своим присутствием"? Выбор предоставлен. Ошибки не исключены.
  − Солано, − поправился омоньер смягчить официальность. Ни что так не напрягает людей, как изъясняться с человеком облаченным немалой карательной властью. Несомненно, следовало учитывать, человек (омоньер!) пришел (явился!) к тебе сам. Ночью. Не один.
  − И более ничего?
  Бывшая адди королевы умела очаровывать. Жаль перед ней солдафоны. Люди, чей ум прям, как их мечи, а чувства выдублены не хуже воловьей кожи на пошив клаппенпанцера.
  − Достаточно, − отказался Солано называть собственное нелюбимое имя. Он привычно ограничился в представлении, но мистресс посчитала по-другому.
  - А кто с вами?
  − Это важно?
  − Конечно. Мне надо знать насколько подробно могу отвечать мессиру омоньеру в присутствии рядовых служителей Ордена. Или..., − легкий взлет бровей. − Или благоразумней продолжать держать язык за зубами.
  И опять игра слов. Подробно? Произнеси она "откровенно" прозвучало бы слишком обещающе, являться правдой.
  "Либо у нее крепкий покровитель заступиться, либо грянула пора распродаж чужих тайн и секретов," - Солано мысленно настроился на сложный разговор, поскольку склонялся ко второму варианту.
  − Мейстер Венс Локли, − назвался младший спутник омоньера.
  Галантный поклончик вызвал признательную улыбку у мистресс. Вспомнилась молодость. Тогда такие поклоны следовали чаще, а взгляды красноречивей, выдавать не самые благонравные намерения. Греховность что пыль, покрывает всех.
  "Молоки текли," - говорили про желающих свести близкое знакомство с наперсницами королевы Гвиннет.
  − Фра Киан, − бесцветен голос монаха Ордена. Он с омоньером и у него свои обязанности в их странной троице. Прикажут - исполнит. Но лучше обойтись, не доходить до крайностей.
  − Отложите свой ношу вон туда, фра. Она достаточно тяжела, держать её на плечах, − указала мистресс Янси на лавку. - Вы не молоды столь утруждаться.
  − Не стоит беспокойства, - сдержано отзывчив монах на проявленную о нем заботу.
  − Если опасаетесь побеспокоить меня лишнего, следовало выбрать другое время посещения и уж тем более не волочить сюда мешок из пыточной Брюха, произвести на меня необходимое впечатление, - проявлена мистресс Янси отменная проницательность. Все же жена бейлифа, остается таковой и много лет спустя после отлучения супруга от должности и мира живых. - Я бывала у мэтра Амбуаза в гостях и представляю для чего предназначены многие предметы с его стола.
  - И какие, например? - не вериться сказанному женщиной. В их породе много хвастуш и хотя мистресс не производила подобного впечатления, никто не поручится за обратное.
  - Воронка заливать кипяток. Лоток сыпать угли. Расширительная груша и прочие ухищрения слабого пола, - выказал Янси прекрасную осведомленность в пыточном деле. - Раздвигали границы кругозора и вырабатывали сдержанность языка. Наглядность в таком вопросе весьма продуктивна.
  Она с превосходством улыбнулась. Мило пусть улыбаются глупые девчонки, жаждущие получить внимание мужчин. От ее теперешних поклонников только неприятности гарантированы.
  − Вы умеете восхищать! - отпустил Локли похвалу хозяйке.
  − Раньше мной восхищались по иному поводу.
  - Подразумеваете спор с Гвиннет на рубиновую фибулу?
  - Право она того стоила, - согласилась Янси, улыбаясь приятным воспоминаниям.
  Локли охотно объяснил несведущим спутникам.
  - Мистресс вошла в мужскую мыльню облачившись в один лишь пар. Ошиблась дверью. Сколько вам выплатили вернуть утраченную безделицу?
  - Пять тысяч, - не думала отказываться от весьма сомнительной славы Янси. - Но вы же не за этим тащились по дождю и ночи, с мешком пыточного железа, расточать мне комплементы и похвалы. Время позднее. Перед сном я имею привычку молиться. Завела на старость лет. Некоторые обременяются комнатными собачками, а я молюсь. Мой духовник одобряет.
  - Молитвы? - сумел Локли передать недоумение. Время можно потратить на нечто более приятное. Например, любовника.
  - Вы сделали бы неплохую карьеру при дворе, - оценила Янси мастерство храмовника, сыгравшего сколь фривольно, столь и куртуазно. - Но таких сейчас туда не приглашают.
  - Что так?
  - Вы слишком кобель.
  - Охо-хо! Разве это недостаток?
  - Другое время, другие нравы.
  - И другие ценности.
  Они прекрасно поняли друг друга. Мейстер Ордена и бывшая адди королевы.
  Пока двое разговаривали, Солано недовольно подивился, насколько тонко им намекнули на их срок пребывания в доме Ламб. Смутить не смутила, но напомнила − перед ним человек свиты королевы. Рядом с Гвиннет полоротых не держали.
  "У Лисбет таких нет," - то ли порадовался, то ли попенял омоньер нынешней распорядительнице Алого крыла Пфальца.
  − Мы не задержим вас надолго, − зачем-то неубедительно пообещал Солано.
  − Вина? Закуски? - предложила мистресс своим гостям соблюсти приличия.
  Им, из упомянутых приличий, следовало от угощения отказаться. Что и было сделано.
  − Благодарим... И воздержимся от угощения, − отклонил омоньер предложение. Но не только из желания продемонстрировать воспитанность. Из осторожности. Медикус Эйкин предупредил, люди в столице помешались на ядах. Входило в моду травить себе подобных, по малейшему поводу, а чаще без, из неутоленного любопытства. Как оно происходит? Некоторые вели наблюдения и записи. Вроде поэтических альбомов, вносить понравившиеся стишки.
  − Что же, тогда остается узнать о цели вашего пребывания под моей крышей, - пожелала Янси от гостей.
  − Мы хотим поговорить о покойной королеве Гвиннет, − произнес Солано уверено нейтрально, понаблюдать за поведением и реакцией женщины. Тайны, как и грехи, не столько обременяют, сколько подогревают тщеславие. Не всякий может себе их позволить. И грехи, и тайны. Не поддающиеся учету богатства. Главное суметь распорядиться ими с умом.
  − Вас не устроили дворцовые хроники и старые сплетни? - последовало необязательное уточнение. Или обязательное. Многословие как способ защиты. Потянуть время, лучше понять собеседника. Что движет, чем дышит и в какую сторону.
  − О чем будем говорить, не отражено в бумагах и не отложилось в памяти надежных свидетелей, - посетовал Солано на сложившиеся обстоятельства встречи. - К тому же круг причастных весьма ограничен, оказаться полезными в том деле, по которому беспокоимся мы и беспокоим вас.
  − Возможно, заинтересовавшие вас события не имели места быть вовсе.
  − Мы знаем наверное, были. Нам интересны некоторые подробности минувших событий.
  "Некоторые" следовала понимать как "ключевые". Ламб поняла.
  Мистресс Янси опустила голову к груди и задумалась. Потом кивнула, соглашаясь продолжать разговор. Жестом предложила Солано сесть. Пригласила и Локли.
  − Фра Киану найдется небольшое дело, пока я с вами беседую. Если правильно поняла ваш интерес. Я редко ошибаюсь, но вдруг. К старости ум теряет былую остроту, а память притупляется и способна ввести в заблуждение.
  Монах толокся у порога. Четвертого стула в комнате не было изначально, либо вынесен загодя.
  ˮПредусмотрела,ˮ − понял хитрость омоньер. Слишком умна для адди. Такие плохо уживаются в любом избранном социуме. - "Если не умеют много молчать и изображать из себя полных дур," - известен Солано действенный рецепт не сделаться изгоем. Он одинаково справедлив и для мужчин и для женщин, в любой деятельности. От золотаря до короля.
  - Фра с нами, - напомнил Солано сопричастность монаха к их ночному визиту.
  − Будь по иному и речь бы иная была, - фактически отчитали омоньера.
  Женщина достала из комода небольшой свиток, чернила и перо. Села за стол, уверенно и размашисто написала несколько строк. Подождала, пока чернила просохнут.
  − Ваше одобрение, − подали лист омоньеру.
  Солано пробежал по ровным строкам. Рука у Янси при письме не дрожала. Буковки круглые, строки не сбились. Ни помарок, ни ошибок, ни клякс, ни мятых уголков.
  В тексте, Орден обязывался выкупить закладные на дом семейства Ламб, примерно тысячу грот, и еще тысячу безвозмездно передать некоему Уллису Кау.
  − Внучатый племянник. Очень славный мальчик. Единственный родственник по линии прялки*.
  − После нашего разговора, − согласился Солано на условия. Торговаться он бы не стал, попроси с него вдвое. Но надо знать, за что платить. Ему ненужны согласия с его догадками. Ему потребны факты!
  На отсрочку мистресс не согласилась.
  − Никаких после. Вы подписываете, я отсылаю это нотарию со своим человеком, и вы вольны спрашивать о чем угодно. Я отвечу максимально подробно и максимально искренне. Ничего не придумывая, ничего не скрывая.
  − Максимально? Уверены? - усомнился Солано. Честность столь же редка, как и солнечное затмение. Некоторые и вовсе причисляют её к категории невозможного и мифического, вроде единорога.
  Янси чуть откинулась на спинку стула и убрала руки со стола. Лицо спокойно. Безмятежно. Она не боялась разговора. Ведь разговор нужен, прежде всего, им, а не её.
  − На вопрос сколько раз я изменила своему мужу, назову имена и количество. Даже поделюсь, понравилась это мне или нет. Возможно, ответ вас разочарует, но это будет предельно откровенный ответ.
  − Мы будем говорить о Гвиннет, − озвучил круг интересов Солано.
  − Понимаю. Ордену нет дела до моих любовников, но есть дела до любовников покойной королевы.
  − Любовников?
  − А вы думаете Свен единственный? - хитро сощурилась Янси. - Но речь пойдет исключительно о Свене. Или я ошибаюсь?
  Солано, не говоря ни слова, подписал документ, поставил личный оттиск и вернул бумагу.
  − Пусть фра Киан проводит моего человека и вернется.... За своим неприятным мешком.
  Омоньер предпочел бы несколько иной тон разговора. Люди во всеуслышание обещающие говорить правду, охотнее всего поделятся ложью. Бочками лжи, в которых не наскрести и десертной ложки истины.
  Вызвали слугу. Тот явился уже готовым к выходу.
  "И тут предвидела?" - тревожился Солано происходящему.
  − Отдашь мэтру Хубэру. Лично в руки! - наказала Янси слуге.
  Тот понятливо кивал и кланялся.
  - Как прикажите, мистресс Ламб.
  Выпроводив посыльного и фра, женщина облегченно вздохнула.
  − Вы позволите? Мои капли?
  Накапала в глубокую ложку настойки. Добавила из другого флакона. Долила вина и выпила.
  − Молодым радуешься регенгушу и роришу, а теперь валериане и пустырнику. Раньше желаешь ярких чувств и ощущений, а сейчас предпочитаешь не чувствовать и забыть отчего плакала и смеялась день назад. Старость это зима. В ней много вьюг, но мало оттепелей и игривого солнца.
  - Вы на себя наговариваете, - любезен Локли с хозяйкой из простого правила. Диалог надо поддерживать в добром ключе и поощрять комплиментарностями.
  Мистресс Янси вновь села за стол, прихватив Святое Писание.
  − Не будет лишним....
  В силу богатого опыта, Солано не верил в благотворное влияние святых книг на правдивость. Скорее можно быть уверенным в совершенно обратном. Врать убедительней, призывая Святые Небеса в свидетели и клянясь на каждом вздохе и листе.
  Вот и сейчас, после всех выслушанных обещаний и заверений ничего не скрывать, придется проявлять сверхосторожность и сверхосмотрительность не попасться на уловки Ламб, выдать простой песок за золотые россыпи.
  − Как вы догадались? - спросила Янси у омоньера. Не полностью сказанное понятно присутствующим. Длинноречие в таких случаях необязательно и даже вредно.
  Солано предъявил медальон Свена. Женщина узнала безделицу.
  − Он заказал пару у мэтра Тьюри. Тогда вся столица заказывала подобную чепуху у чокнутого ювелира. Надо признать дерьмовая идея, но она нравилась обоим. При каждой встречи голубки медальонами обменивались. Вкладывали записочки со всякой чушью. Два-три слова, но читать невозможно.
  - Вам позволяли читать переписку?
  - Я её сама в большинстве и вела. За Гвинетт. У бедняжки совершенно не работала фантазия. Её ужасный подчерк трудно читался.
  − Значит медальона два, - уточнил на всякий случай омоньер.
  - Два. Один сохранился у Эрда, второй лежит где-то на дне канала.
  − Гвиннет выкинула медальон?
  Мистресс Янси с осуждением поглядела на Локли. Это же очевидно!
  ˮТрудно не согласится,ˮ − признал за ней победу Солано.
  − Вы предвидели, что рано или поздно придется ворошить прошлое? Придется рассказывать? - хотелось омоньеру некоторой ясности в начавшемся разговоре. Многие секреты подобны веригам. Их тяжело таскать. Но становится ли легче избавившись от них? Может статься, ценное в человеке заключено не в нем самом, а в его непомерной ноше.
  − О нем все время рассказываешь... о прошлом. Не обо всем, но часть. Поучаешь молодежь. Болтаешь со знакомыми и близкими. Тешишься сам. Но время идет. Молодежь не слушает, а число близких и знакомых уменьшается с каждым годом. Начинаешь воспринимать себя захламленным чуланом, в котором столько дорогого тебе, но не интересного и ненужного остальным, - много слов от хозяйки и мало что понятного.
  − Не всем.
  − Ну, вам не само мое прошлое любопытно, а поскольку оно связано с королевой Гвиннет и её любовной интрижкой с Эрдом Свеном.
  − Это была только интрижка? - уточнил Солано. Они потребуются. Уточнения и наводящие вопросы. Для лучшего контакта и уменьшения сорности диалогов.
  − Вы не поклонник бардов и это очевидно. Романы длятся долго, интрижки коротки. Они ярки, событийны. В них больше жизни, но они подобны праздничному фейерверку. Ослепительно пыхнут и пропадают, знаменуя окончания и праздника и ярких огней.
  − Однако их отношения имели последствия, − отметил Солано. Ему несколько не привычно. С ним не боятся говорить свободно и спокойно. Большинству из его визави развязывал язык мэтр Амбуаз. Упрямцы встречались редко. Молчуны никогда! Если только не скудны разумом, подобно Эрду Свену.
  Янси развела руками. Так уж вышло. Ей могли напомнить для чего набирают адди. Но не напомнили. Стража. Не держать в клетке обитательницу, а не впускать в клетку посторонних. Второе превалирует и значительно.
  − Начну с того что Гильф Амаль грубая скотина, - повела рассказ Ламб. - Именно с этого и начну. Воевать можно с подданными, с соседями, с врагами, но зачем тащить в супружескую постель походные привычки. А он так и делал. Он обходился с Гвиннет, как с обозной шлюхой. С той лишь разницей, не переуступал её своим дружкам, не платил денег, а пользовал исключительно единолично. После его визитов бедняжка ходила на раскоряку и в синяках на теле и ляжках. Полдня проводила в мыльне, мочалом сдирая с нежной кожи его пот, слюни и грязь. Вылавливая вшей и вытравливая мандавошек...
  Солано стукнул пальцем по столу - ближе к теме! Праведные негодования выслушает позже. Эмоции хороши в театре и на благородную публику. Чувствительные в комнате не присутствовали. Все толстокожие, с ороговевшими сердцами.
  − ...К спасительному решению избежать унижений, Гвиннет подтолкнул сам король. Кавычки здесь присутствуют. А Гильфа науськал исповедник. Амаль потребовал наследника, как требуют в шинке вина или жареную утку. Вынь, да положи! − Янси не удержалась от колкости. − Мужчины часто присваивают себе первенство в праве деторождения. Они заблуждаются. Достаточно прибегнуть к некоторым средствам... К лимонной цедре, пить семена моркови или по рецепту Эйкина, использовать хлопковый шарик с растертыми финиками и кожурой аниса, и все обернется в пользу другим. Но здесь интересы короля и Гвиннет совпали. Забеременев, она могла на законных основаниях отказывать вечно пьяному похотливому козлу.
  Ламб ненадолго прервалась.
  − Многие думают, женщины выбирают любовников по каким-то особым признакам. Красоте, богатству, уму или силе. Вполне возможно. Но Гвиннет руководствовалась другим. Сходством Свена с её дедом. Просто поразительным сходством. А так, ей достался худородный нищий, коих сотни трутся в Пфальце и по окресностям.
  − И как же они сошлись? Королева не уличная девка, сунуть ей букетик фиалок, угостить обедом и, задрав подол, нагнуть в конюшне или в подворотне.
  − Никак. Я привела его к Гвиннет.
  − Взяли и привели? - удивлен Солано. Ни фиалок, ни обеда. Обошлись. Сразу к подолу?!
  − Взяла и привела. Она сделала выбор, ткнув в него пальчиком..., - Янси не скрыла ухмылку. - Бросила в него хвостик от яблока. Этот! Прикажите спорить? Впрочем, если Гвиннет и прогадала, то не много. Свен, он.... он, скорее образчик возлюбленного, чем хорошего любовника. Но ему повезло очутиться под одним одеялом с королевой, вытеснив на время мистресс Гайд.
  Солано поднял палец, требуя пояснений.
  − Я могла бы не комментировать данный факт, прямого отношения он к нашему разговору не имеет, но скажу. В союзе Гайд и Гвиннет, королева олицетворяла мужчину. Это прибавит вам понимания, почему она не могла смириться с выходками короля.
  − Хотела быть сверху, − досказал Локли за женщину, получив признательную улыбку. Вернее её обозначили, вздернув уголки губ чуть вверх.
  − Именно. Но сверху или снизу, так или иначе, Гвиннет добилась желаемого. Когда Гильф вернулся, ему выложили приятную новость и указали причину, по которой ему заказан путь к ложу королевы в ближайшие девять месяцев.
  − А вы уверены, что Аерн плод греха Гвиннет и Свена?
  − Молодой человек, примите совет. Надумав жениться попытайте свою матушку или кого из близкой родни иметь полную уверенность - дети от вас.
  - Гарантий они не дадут.
  - Если вы только не проведете в супружеской постели весь нужный срок. Про наш с вами случай скажу, я уверена. Потому что знаю, чего это стоило Гвиннет. Свен приходил в королевскую спальню почти две недели. Он дразнил Гвиннет хормагун, а её... − мистресс Янси очень красноречиво сложила ладошки, оставив щель, − ...азаргун.
  Жест привлек омоньера. Однажды он его видел. Не смог вспомнить где, когда и кто показывал.
  − Королева имела рыжий цвет волос? - уточнил Солано, попеняв себе. Не удосужился рассмотреть портрет первой жены Амаля.
  − Скорее темной меди. Почему вы спросили?
  − Хормагун значит темно-рыжая. Масть лошади у юашей, - просветили адди.
  − Кобылы, которую он оседлал..., - поняла Янси незамысловатую аналогию. - А азаргун?
  − Огненно-красный цветок.
  − Кто бы подумал? У них было что-то общее! - и не откровение и не прозрение. Запоздалое недоумение. Видела, но не предала значения.
  − У кого у них?
  − У Гвиннет и Свена. Он звал королевскую менжу азаргун, а она ласково звала дырку Гайд фиалкой. У мистресс смуглая кожа, - откровенна Ламб. Нужны ли подобные подробности омоньеру. Она обещала.
  − Да, он оллам, наш любовник! - восхитился Локли воздыхателем королевы.
  - Кто угодно, но не любовник, − сморщила нос мистресс Янси, вспоминая. Она не в восторге от выбора Гвиннет. Ни тогда, ни годы позже. − Обычно узнав о беременности объекта преклонения, любовники сбегают.
  − Но ведь зачать Гвиннет могла и от Гильфа? Иметь потомство он способен. К чему такие опасные ухищрения?
  − Спросите лучше, а хотела ли она иметь от него детей?
  - Нет? - вроде бы удивился Локли.
  - Нет! - развеяли всякие сомнения. - Очевидно, вы плохо слушали о некоторых специфических женских уловках. Любая из нас умеет считать свои дни. А поскольку я являлась адди, то отслеживала и сроки Гвиннет. Подобное мимо меня никак не могло пройти. В моем ведении были и визиты Свена.
  - Вы сказали он кто угодно, но не любовник. Почему?
  - Узнав о ребенке предложил Гвиннет сбежать с ним.
  − Куда мог увести королеву нищий десо?
  ˮНищий ли? Десо ли?ˮ - задавал вопросы Солано, ответы на которые застряли где-то в Голадже или Бахайи.
  − Об этом лучше спросить у самого Эрда Свена.
  − Спросим. А как она отнеслась к предложению бегства?
   − Гвиннет - королева! Её дитя наследник не самой завалящей короны. Пускай Эрд обладал лучшими качествами мужчины и человека, чем Амаль, но Гильф король, а Свен просто Свен, умеющий подарить час наслаждений и прельщавший Гвиннет обещаниями вечного счастья с ним. Обещания и вечность слишком не материальны на них полагаться.
  − Сколько народу оказалось посвящено в подробности отношений королевы со Свеном? - хотел Солано знать точно. Пускать мужика к королеве, когда требовалось обратное? Надо суметь извернуться в пособничестве наставлять королю рога. Да еще столь результативно.
  "Дорогое удовольствие держать свечу в ногах королевской постели," - виделись последствия для причастных к интрижке. - "Гвиннет отделалась бы монастырем, а сводни угодили на плаху!"
  − Немного. Я, Гайд, Салма Прато, Эненс Пти-Пон и старая нянька. Только благодаря Гайд, сплетни не пересекли порога королевских покоев. Для всех Свен ухлестывал за ней, а не за Гвиннет.
  − У вас имеются какие-нибудь вещественные доказательства их связи. Письма, записки, предметы.
  − Я в здравом уме хранить подобное, - удивилась вопросу Янси, но подумав мгновение, добавила. − Но знаю, где бумаги спрятаны.
  − Какие и где?
  − Записки из медальонов. Я рассказывала. Находятся в склепе Гвиннет.
  − Почему там?
  − Свен положил. Эрд пробрался в церковь и подсунул их в гроб, под изголовье. Сам взял часть волос Аерна.
  − Откуда вы знаете?
  − Я и Гайд в тот момент находились у тела покойной для молитв.
  − Вы позволили ему святотатство?
  − Позволили. При ком другом, он мог попасться. И наша Гвиннет, вместо королевской усыпальницы, угодила бы на помойку. И вместе с ней и мы. А Ордену не пришлось бы искать встречи со мной так долго.
  − Вы не слишком любили королеву.
  − Любила? Её? Спросите слугу, любит ли он хозяина? Спросите свою лошадь, нравится ли ей возить вас на своей спине. Спросите пса, которого кормите и выгуливаете. Кота, которому чешите за ухом. Они ответят, что скорее ненавидят, чем испытывают к вам теплые чувства. Ненависть - плата за несвободу. Быть адди почетно, но слишком обременительно и хлопотно. И вовремя служения и долго после его окончания, - последовал явный намек на теперешний разговор.
  − Вы довольно часто упоминаете мистресс Гайд. Вы находились в приятельских отношениях с ней?
  − Скажем, я позволяла так думать.
  − Почему?
  − Иногда вместо Гайд, я исполняла прихоти королевы. В постели.
  − Она ревновала?
  − Всего лишь повод для небольшой размолвки, − Янси довольно откинулась на спинку. - Для близко находящихся к трону... Как говорили в ту пору в Пфальце, крепко держаться на ногах, надо их лишь широко расставить.
  - Насколько широко? - вопрос Локли без всяких жеманных стеснений. Мало кто не открещивается от подобных моментов своего прошлого, ссылаясь на что угодно. Янси вспоминала не стесняясь.
  - Достаточно, не рефлексировать, достанется тебе грязный хер короля, холеные пальцы королевы или шершавая ручка её гребня.
  Ламб дождалась чего хотела. На Святом Гугоне зазвонили вечерю.
  − Думаю мессиры уже поздно для дальнейших бесед. У меня время молитв. Его слишком мало, а грехов, которые следует успеть замолить, слишком много.
  − У нас еще остались вопросы, - попробовал настоять омоньер на продолжении общения. Надавил, но не слишком. Основное он услышал. Частности важны, но повременят. Следует обдумать, как поступать со свалившимся на них "богатством" и с чем прийти в повторный визит.
  − В следующий раз, непременно, - очень тонко намекнули посетителям удалиться. - И пожалуйста, не берите с собой мешок и фра Киана. У меня слабое сердце. Я пью капли.
  - И рориш? - сострил Локли.
  - И его тоже, - согласилась Ламб.
  На улице храмовник произнес с недоброй иронией.
  − Пугающая откровенность и всего за две тысячи грот. Её мемуары имели бы ошеломляющий успех, всполошив многие фамилии. Любопытно, что еще она выставит на продажу? И сколько запросит мистресс Янси, бывшая адди покойной королевы Гинннет, за горячие факты.
  − Мы узнали, что хотели, - прибывал в тревожной задумчивости Солано. Если до встречи с Ламб он сомневался по поводу визита в королевскую усыпальницу, то теперь очень отчетливо понимал - идти надо!
  Вопрос денег и искренности отходил для омоньера на второй план. Рассказ адди подтверждал подозрения вызванные неудачной попыткой Свена спрятать медальон в колодце Брюха. Переписку в склепе следовало срочно изъять. Срочно! Изъять и уничтожить. Солано справедливо сомневался, что возня вокруг происхождения атлинга долго останется в тайне. Свен в Брюхе, Янси в своем облупленном доме, Киан в Бронвиге, Локли... Любой может продать. И отнюдь не за две тысячи. И тогда их с королем хитроумная задумка относительно Аерна и Кайона с треском провалиться.
  "Полыхнет до Небес!" - уверен омоньер. Асгейрр рассыпется сам, без вмешательства и агрессии империи. - "Губастый просто немного подождет," - неутешителен прогноз Солано. - "Кайона ляжет под мечи, но не подчиниться ни Гильфу, ни его отпрыскам. Король-рогоносец? Традиции для туатов не пустой звук. Они скорей простят физическое уродство, чем попранную честь. Калека может быть героем, а обманутый собственной женой дурак никогда!"
   Осталось решить, дождаться ли сведений фра Лукко добытых в Бозо, иметь представление, кто же такой Свен или начинать действовать незамедлительно. Не потерять ключевую фигуру. Аерн нужен Гильфу. Аерн нужен Ордену. Аерн нужен короне. За атлингом туаты пойдут. Ни за кем другим, а за ним - да! Но переписка спрятанная в изголовье одра королевы, способна развалить не только Кайонаодх, но и Асгейрр.
  Солано даже остановился в проулке, глянуть в темноту. Их нагонял фра Киан. Омоньеру до боли в сжатых скулах захотелось вернуться. Не спрашивать. Просто свернуть старухе шею. Взгляд его поочередно прошелся по его спутникам. Они тоже в некотором роде свидетели. Им тоже свернуть? Тяжко вздохнул.
  - Говори с кротом, - распорядился омоньер храмовнику. Фра достаточно далеко его услышать и на дворе ночь, суметь прочитать по губам сказанное.
  
  3. Рагам. Столица туата. Дворцовые покои.
  
  - Что скажешь? - Медани неловко швырнула растрепанный свиток.
  Эерих успел подхватить бумагу, обвитую тесьмой с королевскими печатями. Свинчатки больно ударили по костяшкам пальцев, заставили зашипеть и поморщиться.
  - Приглашают в Кэффу на свадебные торжества. Лэйт Кэрэн Амаль выдают за сира Эрбра Ногрского. Высоким гостям гарантируется полная неприкосновенность и беспрепятственный въезд и выезд в любой момент, - не читая отвечал бастард. С аналогичным посланием, но уже на свое имя - Эериха, риага Швальба, он ознакомился, потому содержание ему не секрет.
  - Не смешно, - остановилась рийя у стола, выискивая вкусное. Не нашла. - Звучит как обещание жениться, которое легко дают и еще легче забывают, добившись своего.
  Медани забрала кубок с вином, приготовленный Эерихом для себя. Сделала глоток. Одобрительно покивала. Годно. Лизоблюдничая, попутно стрескала медовый орешек. Повторно хлебнула. Наблюдала за бастардом. Что скажет? Или нахмуриться. Выкажет в меру недовольства. Реакции ноль. А если плюнуть в кубок? Заподозрила и тогда Эерих не дрогнет. Не подходит...
  Скоро полдень, но рийа спокойно расхаживала в просторной столе, накинутой на ночную сорочку. Волосы не собраны в прическу. Простецки заколоты длиннозубым гребнем. Не умывалась и не прихорашивалась. Вообще к зеркалу не подходила, глянуть.
  "Могу позволить," - малоубедительная отговорка, выглядеть полной растрепой. - "И так хороша," - было объявлено по пробуждению себе и окружающим. Служанку, пришедшую помочь с одеванием, вытурила. Настроение у рийи было волшебным.
  "Как у беременной феи," - хохотала она, придумав причину веселиться. Впрочем, причина имелась и без мнимой беременности. К тому же феи не беременеют. Деньги с Экрута получены сполна. Даже договор какой-то состряпан. Доверенный нотарий из кожи вылез старался оставить в тексте несколько лазеек, получить в дальнейшем некоторое количество дополнительных, неоговоренных сумм с риага Голаджа. Именно так. С риага. Зачем ссориться со всем туатом, а с Экрутом она по жизни не в дружбе. Крыс давят, травят и разоряют. Пока ограничилась последним.
  О тонкостях договора противной стороне еще предстоит узнать и непременно удивиться. Братец бит на поле, где считался непревзойденным мастером. Осознание подобного не могло не радовать. Настолько, позволить себе ходить в домашнем, растрепой и пить вино из чужого кубка. Идти на поводу настроению "беременной феи".
  - Спросила твое мнение, - подчеркнуто акцентировала Медани. - Бумагу прочитала, слава Богу, грамоте выучена. Знаю о чем в ней накарябано. И что обещают. И кто.
  - Приглашение не надумано, - следит Эерих, как прихлебывают вино из его кубка. - О браке Кэрен трындели давно. Союз Гильфом не просто одобрен, он им инициирован. К торжествам готовились. Посольство или прибыло или вот-вот прибудет в столицу.
  - Трындели. Верно, - согласна Медани с распространенностью слухов о грядущем замужестве родственницы. - Ты не запамятовал? В Чедвиге, нас честно и открыто предупредили, из туатов ни на ногой. Надо знать нашего папашу. Милый старикан вовсе не милый. А добродетели и родительской любви и того меньше.
  - Наше присутствие повысит статус намеченных торжеств. Столько корон за одним столом и в одной семье. Амалей!
  Рийя замерла, будто мысленно услышанное повторила. Лично ей не понравилось. Но лично ей. За других отвечать не возьмется. Хотя... Риаг Кифф и Кифф Пустоглазый - отличия значительны, а суть одна. Поганенький уродец, материн любимчик.
  - Боком статус не выйдет? - отставила Медани допитый кубок. Не присаживаясь, ковыряла вилкой в блюде с жареными потрохами, по недосмотру макать туда же широким рукавом платья. Истинная дочь своего отца. Тот тоже любил насыщаться стоя и свинячить.
  - Я бы сказал обязательно, - согласился Эерих с ней, малым дополнив. - Нам.
  Рийя воткнула выткнула вилку в жаренный бок индейки. Не точка. Многоточие. Которое подразумевало... Много чего подразумевало, но первым на уме Шендам. Не слово - десерт. Вызвать у Медани легкое возбуждение. Она вообще придерживалась мнения, деньги лучший любовник, способный удовлетворить любые прихоти, в любое время, в любом месте.
  - Никому не позволено безнаказанно хватать из королевской миски жирные куски, - напомнил бастард ответственность за устроенную авантюру. Факт действительно вопиющий, оставить выходку безнаказанной. Подобное не забывают. И порка чаще всего производится публично. Причину, понятно, назовут другую, до кого надо дойдет.
  - Не такой уж он и жирный, - ковырнули паштета с горкой и съели его без хлеба. По-детски, оттопыриы губу, пососала кончики зубьев. - Мог бы быть жирней. И что значит никому? Кому-то можно.
  Очень. Очень красноречивый взгляд, истолковать неверно. Рийю прекрасно поняли. И даже прокомментировали.
  - Все-таки я королевский ублюдок, а не король, надеяться на снисхождение,
  Отличное настроение женщины Эерих отметил сразу при её появлении. Небрежность в одежде, вольность в манерах, легкость походки, нестеснённость движений, не требовательность к еде. Голова явно занята другим. Созерцанием себя великой в ореоле величия трудов.
  "Я счастлива, все остальное подождет!" - девиз сегодняшнего утра рийи. Он даже представил сколь долго её приподнятое настроение продлиться. Представил до минуты.
  Их отношения, в начале весьма натянутые, не сказать неприязненные, теперь больше напоминали сговор. Когда садятся играть на одну руку. Причем договоренность на чью играют весьма условна. Все зависит от карт, ловкости и ума. Как говорят в Раагаме, за большим куском не видят куски поменьше и никто не считает крошек. Поговорку знает ограниченный круг лиц. Не в широком она ходу. Не упускают и подбирать крохи и того меньше. Рийа находила её дурацкой. Королевский бастард наоборот, поучительной. Не отказываться от малого, быстрее достичь большего.
  - Обычно король и есть самый первый ублюдок. Хорошим людям корона не достается, - уселась Медани на угол стола, грызть яблоко с вилки. Столько положительных эмоций она не испытывала давно. Щелкнуть отца и брата по носу, да еще поиметь с того немалые деньги! Праздник, ни с чем не сравнимый. И этот замечательный праздник ей собираются испортить, заманив в Кэффу, посидеть за семейным столом.
  "А потом и в Брюхе," - виделось ей продолжение домашних посиделок.
  - Ты меня утешаешь? Или у тебя открылись глаза с кем связалась? - никак не мог определиться Эерих, хочет ли он есть, пить, рассматривать рийю, вести с ней беседу. Или же перечисленное второстепенно, в связи с некоторыми обстоятельствами.
  "Скорее всего,"- щелкнул бастард виноградное семечко со стола.
  Медани погрозила ему вилкой.
  - Родню не выбирают.
  С каждым днем бастард ей нравился больше и больше. Она даже склонялась затащить его в спальню, немного поездить. Вдруг понравиться. У желания несколько привлекательных сторон. Он крепкий мужчина. Он ей обязан. Он заслужил. Он её единокровный брат. Последнее выглядело весьма соблазнительным. Все равно что в незатейливый глёг добавить новый ингредиент. Обжигаться кипятком и вкусом. Стоило ли рисковать, испортить прекрасные отношения сюзеренна с вассалом? Рисковать она любила. Осознанно.
  "От меня не убудет."
  С точки физиологии убудет от него. Но ведь у них деловой союз и вертикаль подчиненности. Тогда все очень неоднозначно.
  "Перейдет в горизонталь," - приятно щекотали себе нервишки.
  - Мы отвлеклись. По твоему виду ты собрался ехать, - прямо сказано Эериху о своих подозрениях.
  - Как я могу отказать королю в просьбе, - высказались довольно туманно. Из чего следует, поездка не к душе, но выбора не предоставлено.
  - Рискуешь оказаться на Висельной площади, в качестве участника, а не зрителя, - предостерегла Медани бастарда. Рийа абсолютно уверена, за Шендам спросят. С кого? Экрута? Исключено. С нее? Могут попытаться забрать деньги. Шиш им! Остается бастард. Назначат козлом отпущения за все не святые прегрешения.
  "Все он понимает, что ждет в столице," - вперила она взгляд в Эериха, понять на чем основано его решение присутствовать на торжествах. - "Понимаю ли я его."
  Терять бастарда Медани не желала. Он умел составлять и воплощать красивые планы и идеи. Приносить легкие деньги. Такими фигурами жертвуют в последнюю очередь. Может уже подошла, принести жертву? Вопрос в никуда. Если избавляться от ублюдка, то по веской причине и с прибытком, а не по чье-то дурной воле и задарма. Подыгрывать Амалям - неважно кому отцу, брату, сестре, она не собирается.
  - Повод отсутствовать должен быть уважительным. Не выглядеть, а именно быть, - раскрыта дополнительная возможность сделаться Гильфу недовольным. За урон чести тоже спросят.
  - У тебя найдется такой?
  Эерих промолчал. О чем-то подумав. О чем? Пожалуй в такое прекрасное утро у него слишком много мыслей собирать морщины. Они нисколько его не красят.
  - Плевать. Я не поеду. Есть повод, нет повода. Не поеду! - грызла Медани яблоко. Еще минуту назад оно казалось ей медовым, теперь горчило. Или же переняло свойства хорошего меда, горчить на пике сладости, без всякого дегтя? - Ехать плохая мысль. Отпишу, в Рагаме полно дел, покинуть туат хотя бы на час или день. Его неудовольствие я переживу. В Рагаме. Чего не могу обещать, угодив в столицу, где не счесть храмовников.
  - Хотела сказать, у тебя достаточно денег, отказать королю в просьбе.
  Эерих наконец решился налить себе вина, затем выпил. Ей не понравилось. Пил один, не предложил и не озвучив за что пьет столь противно и медленно. Цедя сквозь зубы и дергая кадыком.
  "Деревня," - удостоили его уничижительным эпитетом, заподозрить. - "Психует?" - Нервничают женщины, мужчины психуют. К чему? Проще не ехать, чем ехать.
  Глядя на бастарда - не проще. Отчего так?
  Недопонимание настораживало и беспокоило. Читать людей обязательный талант владетеля. Сегодня ублюдок (ублюдок, ведь!) для нее закрыт. Не читаем.
  - Поэтому и не поеду, не потерять. И не только деньги. Голову. Я из бережливых.
  Свою меркантильность она никогда не перед кем не срывала. Главное преподнести красиво и стяжательство обернется хозяйственностью. Слово добычливость ей нравилось больше, поскольку вполне соответствовало внутренней заточенности, но это из лексикона охотников, а они сплошь мужчины.
  - Понимаю тебя, но..., - делать глоток не обязательно, но бастард сделал.
  "Вот совсем не обязательно," - сердится и злится Медани.
  - Что но? - хочет услышать она разорванную фразу целиком.
  - Мы в Кайона...
  "Эка новость," - прижгли бастарда взглядом.
  - Ты рийа, ты баба...
  Грубое слово заставило Медани поморщиться.
  "Да-да. У меня дырка, я помню."
  - ...ты просто обязана принимать мужские решения.
  - То есть приглашение принять, - понятны ей его речи. Не понятны мотивы им следовать.
  - Можно и нужно плевать на подданных, на законы, на попов, на уважение к частной собственности и жизни, но некоторые традиции придется соблюсти. Быть в первых рядах строя. Бой он не для слабых. А слабой тебе быть нельзя. Даже показывать слабость нельзя, не то что проявить. Подозрений таких не должно возникнуть. О твоей слабости.
  - Предлагаешь быть храброй, хитрой и разъезжать на жеребце, в броне и с мечом на поясе? Хер не отрастить?
  - Достаточно выглядеть с утра чуть лучше поломойки.
  Медани фыркнула набранным в рот глотком вина и заливисто рассмеялась.
  - Братец, ты конченный ублюдок! Говорить такое своей рийи? Рискуешь потерять голову раньше, чем доберешься до Кэффы, угодить в объятия папаши и его закадычного дружка из Ордена.
  - Мне можно.
  "Что еще тебе можно?" - Медани потыкала вилкой в одно блюдо, в другое. Ничего не выбрала, сунуть в рот. Не очень-то хотелось. Вернее, хотелось, но не еды. Может все-таки постель? Вернуть легкость беременной феи и попрощаться? Осуществить мечты.
  "Он об этом мечтает," - уверена рийа иначе не была бы женщиной. - "Они все об этом мечтают. А я суть добрая волшебница воплотить его мечту?" - фривольность нисколько не отвлекла. Дразнила. Меняла цвета и краски, вкусы и послевкусия, насыщала полифонию контрастами.
  - Гарантии короля ничего не стоят. Пустышка, - заверила Медани бастарда. - Говорю как дочь, как вдова, как рийя Рагама, как носительница крови Амалей. Нужно что-то существенней заверений Гильфа, не лишиться тупой башки.
  - Возьмем в заложники Элори, - крутил Эерих по дну бокала недопитый глоток рориша. Рубиновый цвет темен. Гораздо темней крови. Разве что крови давней. Подсохшей. Вчерашней или раньше.
  - Ты сейчас пошутил? - замерла рийа с куском у рта. Соблазнилась телятиной. Или мясо просто лежала близко, взять. Еда отвлекала от непонятного разговора. А когда ей что-то непонятно, её клонило на подушку рядом с мужиком.
  "Феи может и не беременеют, а вот дурные рийи запросто," - настроена Медани понять бастарда. Не спроста же он на себя не похож.
  - Не одобряешь?
  - Блаженная не Шендам. Покупателя не найдем. А родственники за нее гроша ломаного не дадут, пожалеют, - Медани отложила вилку так и не отведав выбранный кусок. - Встряхни мозги! Что за глупость ехать в Кэффу. Мало того, советуешь ехать мне. Или я на тебя действую расслабляюще? Тебе твой хер мешает трезво мыслить? Могу помочь. Отрежу под корень. Эта голова, - она постучала себя по лбу, понимать бастарду о чем говорит и о чьей. - Важней того что у тебя между ног. Даже если там лошадиный. Количество мозгов ценней количества спермы. В этом причина? Юношеские сны соображать мешают?
  Чего Медани не любила и не терпела в мужчинах, их ненормальное стремление непременно забраться под подол, не утруждаясь спрашивать разрешения хозяйки подола. Еще хуже, добиваясь заветного, обращаются в комнатных болонок, всюду лезть своим шершавым язычком. Ей по вкусу кобели. Зубастые, блохастые, неухоженные, ярые.
  "Под которым пищишь и просишь добавки. Что бы тебя трепали и драли."
  В каждой женщине дремлет шлюха, надо только разбудить. Некоторые изначально рождены жить блядьми. Не то что будить, усыплять приходится.
  - Отчасти, - признал бастард, не выпуска кубок из рук. Колдовал в него что ли? Или гадал на опитках рориша?
  - Не поняла. Звучит так, будто меня стесняются пригласить в постель третьей или четвертой дыркой.
  - Шестой, - поправил Эерих рийю и резко допил вино. Кубок не поставил, держал приподнятым над столом. Не отпускать внимания.
  - Даже так? Компания достойная? - наскоро соображала Медани о чем говорят. О Кайонаодхе! О чем же еще. Шестеро это риаги!
  Эерих вульгарно свистнул, заставив рийю вздрогнуть. Слугу позвал. Во время трапезы ни он, ни Медани присутствия посторонних не терпели. Еда, как и молитва, требует сакральности. Ни на чьи рожи не отвлекаться. Они садились по разные сторону стола, расстоянием обозначить уединение. Ныне же все кувырком.
  - Давай гостя, - приказал он явившемуся на зов.
  - Кто у нас? - нахмурилась Медани. Она не очень любила сюрпризы, которые не самолично устраивала. - Ты обратил внимание, я не сколько не одета для частных приемов и официоза.
  - Мы же не в бане?
  - Будь мы в бане, я бы не возражала. В бане со мной все в порядке. В отличие от сейчас, - выговаривали бастарду пустое.
  - Не велика особа приглашать его куда бы-то ни было. В свое время я довольствовался обычной каморкой.
  - Звучит как упрек, - постаралась рийа сохранять спокойствие. Резерв терпения и хорошего настроения стремительно истощался.
  - Констатация факта, не более. Без всякого умысла.
  Взгляд Медани сделался недовольным. Теперь за столом сидела исключительно рийа, по прежнему выглядевшая поломойкой. Не двойная опасность, а две опасности разом.
  - И кого ты притащил? Надеюсь не очередного жениха. Или обнаружил второй Шендам?
  Эерих покивал соглашаясь. Но согласен не с ней, с собственными мыслями, в которых она дремуче не посвящена.
  - Давай для начала выслушаешь.
  - Случайно не оллама приволок? - стремиться Медани вызнать хоть что-то. До того как гость войдет. Не разинуть рот от удивления.
  "Элори?" - беглая догадка, тут же отказаться от нее. - "Почему гость?"
  - Почти.
  В комнату ввели очень серого человека. Настолько серого, что тень от него, маравшая пол, представляла больший интерес, чем он сам. Одет... во что-то. Обут... Тоже самое... Не бос... Выражение лица... А есть ли лицо, что-то выражать на нем? Присутствующий своего присутствия ничем не обозначил. Не выказывал. Он вообще вошел? Существует воплоти? В мясе, костях и шкуре?
  - Рассказывай. Кратко, внятно и по делу, - потребовал Эерих от невидимки и обратился к рийи. - Будь внимательна, - попросил он.
  Попросил? Приказал. Рийя швырнула огрызок на стол. Как скажешь ублюдок. Настроение уже не было хорошим.
  Взялась за кубок с вином. Ближайший. С руфете. Дерьмо...
  - Я, Куган, - представился рассказчик почтительно склонившись перед Медани. - Из Сайтне. Септа неподалеку от Тайры. Монастыря, где поселили атлинга Аерна.
  - Слушаю, - поторопила рийя запасаясь терпением. Голос её прозвучал спокойно и несколько приглушенно. Она собрана и внимательна, и готова к любым известиям.
  - Совсем недавно мне удалось подслушать.... Чисто случайно, разговор двух наших местных девиц. Имен их не знаю, и прежде с ним не сталкивался. Все-таки в Сайтне около пяти тысяч жителей...
  Ему кивнули, выказать понимание. Такие случайности происходя сплошь и рядом, причем со всякими смертным. Ничего такого осуждать или гневаться на него.
  - Одну из них... полненькую... некоторое время нанимали в монастырь служанкой. Так она говорила второй, темненькой, своей подружке. На самом деле никто не знает, чем она в действительности в Тайра занималась. В монастыре полно храмовником и посторонним внутрь путь заказан крепко. Говорят из-за болезни атлинга.
  - Это ненужные частности, - тоже не удивились сказанному, стоически слушая сбивчивое повествование. Все рассказы строятся по одному шаблону. Самое познавательное в конце. Будто весь словесный сор вываленный на слушателя придаст финалу большую значимость.
  "Или повысит стоимость," - есть понимание стараний рассказчика к многословию, несмотря на приказ.
  - Так вот, полненькая поведала, прислуживая в монастыре лично видела, атлингу Аерну при помощи сока свежесорванного чистотела и алхимических растворов наносят на лицо сыпь. А смесью ржаной муки и крови делают мерзкой кожу, выглядеть больным. На самом деле, сир Аерн, нисколько не болен. Девки, которых ему приводят для лечения... Девственная кровь очищает от постыдной хвори... остаются здоровыми и нисколько не болеют. Одна из них брюхатая. Получается, атлинг Аерн, скрывается в монастыре, сказываясь хворым. Или его заставляют таким казаться храмовники. Они всем в Тайре заправляют.
  "А храмовники под рукой Солано. А Солано в близкой дружбе с отцом," - прекрасно представляла Медани столичное закулисье. Невольно уставилась в кубок. На дне плавал хлебная крошка. Крошка раскисла и рийя чувствовала противный фантомный вкус размоченного хлеба прилипшего к нёбу.
  - Сам слышал разговор или пересказали чьи-то слова? - заговорил Эерих с рассказчиком. Маленькая услуга Медани. Задавать вопросы. Ей вот грызться хотелось.
  "И гавкать!" - передано богатство собственных ощущений
  - Сам. Девицы встретились в сарае... для утех. Меня они не видели. И были очень откровенны и в речах и в поступках, - пояснили рийи и бастарду. Ей в первую очередь.
  - А ты что там делал? - нуждались в подробностях обстоятельств получения секрета.
  - Прятался. У меня долги, - не скрывал Куган правды. - Услышав рассказ, решил мистресс Медани будет интересно знать о сире Аерне. Он ведь её брат.
  Попытку подхалимства не зачли. Родственные чувства не котировались и на фартинг.
  - Почему ко мне? - отмерла рийа от созерцания хлебной крошки.
  - У вас, мистресс Медани, определенная репутация, - тускнел и без того невыразительный голос рассказчика. - Вы хорошо платите тем, кто вам окажется полезен. Сейчас я в весьма стесненных обстоятельствах.
  - Сколько? - говорила коротко рийа не сорваться, не показать слабости. Не потерять лицо перед лапотником. И бастардом.
  "Я же баба, мне не простят!" - хотелось ей рычать на недавнее предупреждение. От ублюдка.
  - Мистресс..., - мялся Куган назвать цену. Хочется многого, но ведь за чрезмерную наглость могут и наказать, отказав. И к кому пойдешь жаловаться?
  - Проси тысячу, дадут сто, - присоветовал бастард. Совету не последовали. Он же не для того дан, следовать ему.
  - Двести, - выползло из глотки взволнованного рассказчика.
  Эериех кинул рассказчику кошель с собственного пояса. Тонкая кожа бугрилась, распираемая содержимым. После продажи Шендама серебро перестало быть проблемой.
  - Здесь больше.
  - Премного благодарен, мессир Эерих, - склонился Куган, забирая оплату. За познавательный рассказ.
  Вызвать слугу повторно, бастард обошелся без свиста. Тренькнул колокольчиком.
   - Отведи на кухню. Накормите. А ты, - палец направлен на Кугана острием копья. - Не трепли лишнего. Больше помалкивай.
  Тот сложился в поклоне. Он вполне мог бы обойтись и без кормежки, но раз предложили... стрельнула мыслишка о сытой службе в спокойном месте.
  Охранять раков на дне реки, тоже не пыльная работенка. Но это вскользь, бледной тенью, и не зацепило. Верилось в лучшее. Он же, со слов матушки, родился в омнионе. Это что-нибудь да значит!
  - Веришь ему? - заискрилась гневом Медани. В отличии от буйного родителя, она лучше владела собой. Герионы не распинывала, фрукты не топтала. Её ум лихорадочно рассматривал паутину интриги, не упустить ни узелка, ни петельки. Важно все.
  - Верю, - короток ответ Эериха. По нему не понять отношения к раскрытому обману с атлингом.
  - Почему? - столь же кратка рийя. На длинные и развернутые фразы не хватит терпения. Сорваться что-нибудь расколотить.
  Трудно признавать, тебя не обманули - обдурили! Заставили поверить лжи, а еще приманили, принять участи укрепить её.
  - Из логики событий.
  - Хочу услышать. Логику, - клокотало у Медани в груди.
  - Замысел Гильфа прост...
  Медани отметила, бастард никогда не называл короля отцом. Не употреблял оскорбительных эпитетов. При ней. Очевидно, предпочитал не опускаться до базарных эмоций.
  - ...Империя загнала нас в угол и готовиться раздавить окончательно. Отсюда попытки вновь подружиться или хотя бы договориться с Мормерствами Пролива, брачный союз с Ногром, заигрывание со степняками. В общем-то, правильные усилия. Очевидные. Больной вопрос Кайонаодх. К сожалению Асгейрр только на бумаге един и не делим под державной дланью. Над туатами эта самая длань слаба. Ограничена реликтовыми традициями и обычаями. Это понимает Гильф, Иешуа Губастый, владетели Дакса и Ногра, Мормерства. Случись война сегодня, а она и так не за горами, туаты Кайона, кто больше кто меньше, кто в срок, кто поздно, отправят помощь. Мизер войск, озвучив при этом десяток условий. Хюльк не встанет с Лафией. Швальб с Голаджем. Бахайя с Рагамом. Внутренние неурядицы не позволяют. Внутренние Неурядицы! - повторил Эерих, но и без повторения рийа понимала о чем говорит. - Гильф принимая корону ri bunaid cach cinn (верх. король над всеми) обязался блюсти их права и свободы. Поэтому заполучить с Каойонаодха целиком, а не кусками, надо разрешить внутренние противоречия туатов. Как? Объединить между собой. Не из вне, а изнутри. Потому на роль ri ruirech (высший король) собирались ненавязчиво пристроить Аерна. Вспомни, кто его мать и дед. Да еще атлинг Асгейрра! Отличная кандидатура. Все бы хорошо, но нежданно подвернулась девица Люн Дард и все пошло кувырком. Аерн хотел брака, Дарды хотели брака, туаты не возражали. Противился Гильф. Уперся. Уперлись и в Кайона. Хюльк поднял знамя, собирая силы под знаменем triath (короля королей). Fir fhlathemon (правда короля) встала против gau fhlathemon (кривды короля). Был шанс разойтись малой кровью. Гильф даже склонялся женить Аерна, но не на дочери Дарда, целил выше. Кого-то из девиц Голаджа. А там полно денег. Кто-то поторопился вмешаться и семейная ругачка переросла в полноценную войну, где у атлинга не было ни шанса. Гильф понимал кто дергает за веревочки. Понимал и Орден...
  Многозначительная ужимка Эериха красноречива, в чем обвиняют Медани и иже с ней. Амали против Амаля. Наследники против отца!
  - ... Гильф вынужден был принять меры, не развалить Асгейрр. Мятеж задавили. Но идея себя не изжила. От нее не отказались. Ri bunaid cach cinn назначил риагов в туаты. Кого не жалко потерять. Пятеро кровь от крови Амали и один ублюдок, в качестве искры для нового противостояния. Все против всех! Сталь, огонь и воля - рецепт водворения порядка в Кайона. Как только кто-то из нас... а мистресс Медани и Элори предпочтительней, проще в последствии задвинуть, объединит Кайонаодх, излечившегося Аерна вернут, возложить венец ri ruirech. Призовут нести скипетр и державу. Совершит паломничество, облобызает стопы святым, набьет шишек молясь и выздоровеет окончательно. Чудеса у нас любят. А исцеление атлинга, чем не чудо. Запросто можно продать за благорасположение и милость Небес. Тот, кто милости достоин, достоин и короны. Любой. Думаю, Гильф на этой волне уступит корону ri bunaid cach cinn Аерну, встав за спинкой трона, давать сыну добрые советы по управлению единой и неделимой державы.
  - Складно, - согласилась Медани ни услышав противоречий в объяснениях бастарда. - Сомневаюсь что Губастый будет столь долго ждать или наблюдать, пока мы решим свои внутренние дела по слиянию.
  - Империя хапнула слишком много и слишком быстро. Может случиться несварение. Чем больше владений, тем больше глаз требуется уследить за всем. Уже в своих вотчинах не получить нечто подобное нашему Кайонаодху, постоянно оглядываться. Иешуа это прекрасно понимает. Потому спешит, но медленно. А возможно, почему нет, дает нам время объединиться, покончить сразу. Где-нибудь на просторах Киардха. Дакс выбыл, Ногр нас не сильно выручит, Худдур долго уламывать, да и не нужен им ни мир с нами, ни союз против кого-то, а с Мормерствами не договоримся. Дохлый номер.
  - Для выросшего на конюшне ты слишком умен, - преисполнилась подозрениями Медани. Братец открылся ей с неведомой стороны. До этого не походил на деревенского простачка, а сейчас и подавно.
  "Чем-то папашу напоминает." Это самое "чем-то" не угадывалось и может обернуться непредсказуемыми дарованиями. Амали славились талантами и грехами. Выворачивать действительность и судьбы ближних наизнанку.
  Сказанное ей, Медани поняла и приняла. Но когда осмыслил бастард, разложить по полочкам, развесить по жердочкам? Теперь он в её спальню никогда не попадет! Его мозги важней его спермы, даже если она вкуса амбросии.
  - Конюшни при Пфальце. Забыла? - нисколько не задет Эерих, чем еще больше расстроил рийю.
  - Старый козел, спрятал любимчика! - распирало владетельницу Рагама самыми не благими чувствами и пожеланиями в адрес хитрожопого родителя.
  - Аерн Второй. Звучит, - вроде сам с собой говорил Эерих. На самом деле подзуживал Медани выплеснуть гнев.
  Кто-то утверждает женщина хороша на ложе любви! Он просто не видел насколько она прекрасна в бешенстве! Стихия, обуздать которую значит познать истинную гордость. Я - смог!
  - Третий. Второй был, - боролась с внутренними демонами Медани. Не до них. - Ты над этим ломал голову целое утро и говорил мне дурости и гадости?
  - И целый вечер, и целую ночь, - признался Эерих. - Кугана я выслушал еще вчера. Так себе снотворное, дрыхнуть без задних ног.
  - Что теперь делать?
  Наступила пора правильных и нужных вопросов. Бездеятельность всегда плохо, но и оголтелый натиск не всегда хорош. В политике особенно. С Гильфом Амалем непременно проигрышное занятие, торопиться не подумав.
  - У нас приглашение в Кэффу.
  - Ублюдок! - досталось бастарду за промедление излагать ясно. Ведь у него уже были мысли и идеи выйти "сухими из воды". Неудивительно, если с "наваром".
  - Я помню.
  - Эерих! - требовала Медани внятной речи и помыслов. Особенно в свете вскрывшихся обстоятельств. Казенная формулировка подходила идеальна. Обстоятельства вскрылись и еще какие! Бездеятельно сидеть играться словами, обмениваться умилительными ужимками и строить друг другу умные глазки - некогда.
  - Я бы подсунул нашего друга Дуанну, - весьма раздумчив и собран Эерих советовать рийи.
  Если бы за шиворот Медани вылили ведро холодной воды со льдом, реакция была бы схожий. Она задержала дыхание, прикрыла глаза ничем не отвлекаться. Думать! Думать быстро, правильно и выгодно!
  - Я заберу Кугана с собой. В Кэффу, - принято ей решение. Попробуй кто-нибудь скажи, что с подсказки ублюдка. Сама. Исключительно и только сама. Беременные феи... Бывшие беременные феи весьма сообразительны.
  - Ты убеждала меня не ехать и вроде не собиралась в Кэффу лично, - напомнил бастард с легкой усмешкой. Как же, как же. Ветренность синоним женщин.
  - Ты не поедешь! - отказала рийя в категорической форме. В её власти подчинять и приказывать. - Придется за Шендам отдуваться одной. Если что, вытащишь меня из столицы.
  - Каким волшебным образом?
  Было видно, бастард прекрасно просчитал последовательности ближайших возможных событий. Что зачем последует. Куда шагнуть, когда подпрыгнуть.
  - Любым! - разрешила рийя. - Я оставлю распоряжения для Совета туата и несколько... ээ... хорошим людям.
  - Предпочту обменять, - тут же заявил Эерих, лишь подтвердив догадки рийи о предусмотрительности.
  "Скотина!" - очень не похвалили его. Мотал ей нервы. С утра!
  - На что?
  Догадка мелькнула искрой в темноте, но лучше услышать.
  - Зависит, где окажешься. Под замком в своих комнатах в Пфальце, в катакомбах дворца, в башне Бринмора или камере Брюха, по соседству с бывшим камерарием Амюсом.
  "Дважды скотина!"
  - Худший вариант.
  - Выйдет дорого, - прорицает Эерих. Специально же!
  "Трижды скот!"
  - На сколько дорого?! - грызли и грызли вопросами Эериха. Дотошность важна, когда рискуешь головой и короной на голове. Учат ни от чего в жизни не отказываться. Кто в здравом уме откажется от головы и короны?
  - Хюльк, - щелкнуло раздавленным орехом слово Эериха.
  - Что Хюльк? - несколько растерялась Медани.
  - Обменяю тебя на Хюльк.
  - Аааа...., - и сформулировать невозможно, спросить как он... Туат это же... Это же вообще!!!
  От излишних волнений допила вино вместе с хлебной крошкой. Лучше не знать деталей. Иначе плюнет и не поедет, а ехать необходимо. Задала вопрос. - Что тебе потребуется?
  - Твой бон-командор и его парни, - невелик список желаний Эериха. - Ну и обещанные бумаги к Совету и твоим хорошим друзьям. Но платишь ты.
  "Ну....," - и слов нет высказать кто он есть. - "Мерзкая... Мерзейшая... скотина!" - утерпела Медани не ругаться.
  - И все?
  - Да.
  - Тогда я собираюсь! Немедленно. Надо прибыть до..., - даже не стала пояснять кого опередив.
  Подхватила подол, попыталась стащить с себя роб заодно с ночной рубахой. Запуталась.
  - Все нервы... Да помоги... Сидишь...
  - С превеликим удовольствием, - отозвался Эерих, любуясь ногами рийи. Чулок на них не надето, скрыть чудесной белизну кожи, скрасть мрамор контуров. Оказывается Медани привержена обычаям Худдура. Лобок безволос.
  - На счет удовольствий мы договорились! - барахталась она, застряв в узости платья. Статус рийи сказался не только на поведении, но и на фигуре. - Ни превеликого, ни малого, ни какого! - наконец она вынырнула из одежки. Рубаха опала, сокрыть красоту. - Это не обсуждается!
  В глазах Эериха насмешка. Не наглость и вызов. Превосходство.
  "Подожду пока вернешься из Кэффы. Это не долго," - уверенно читалась на его роже. Чувствовалось в его позе. Воняла его потом. Светилось в глазах. Отложилось печалью на челе. Укрылось в уголках губ.
  Медани задергала колокольчик.
  - Кэтти! Кэтти! Мы срочно выезжаем! - и умчалась в свои покои, швырнув платье на стол, в тарелки и соусы.
  Эерих спокойно налил себе вина. Подышал вкусным ароматом. Когда женщина, и эта женщина рийа, занята собой, в доме, в городе, в стране наступает удивительное умиротворение.
  Сделал глоток. Ему есть чем заняться. Чем? Для начала в тишине допить чудесное вино... Умиротворяясь.
  
  4. Туат Хюльк. Замок Эсбро.
  
  Аннис в четырех стенах спокойно не сиделось. С зари настроилась на выход.
  - Чего ждать? Снега? В лес мне надо сходить, - ворчала она, собирая котомку в дорогу. Сыра, хлеба положила. Баклажку с вином. А как же без неё. - Корешков каких копну, ягод посмотрю. Грибков поищу. Остального, - махнула рукой. Дескать, сама понимаешь.
  - Какие ягоды-грибы? Холода стоят. Припорашивало уже, - дивилась Кензи активности наставницы уйти из дома. Она не великая травница, но понимает, поздней осенью, под самый Самайн, ничего из перечисленного не найдешь. Так, мелочь, бить ноги из-за этого.
  - Э, не скажи, голуба. Рябину глянуть, калину..., - гнула свое Аннис. - Да и морозов не было, - и поговоркой поддержала целеустремленность пошарить по округе. - Волка ноги кормят.
  - Смотри, как бы волки самой тебе ноги не отгрызли за ближайшим пнем.
  - Ляжки обоссу. Не тронут! - смешно Аннис. Последнее время у нее приподнятое настроение. На зиму пристроились. Фрайх им жилище выделил. Плохонькое, но ранее и такого не водилось. - По говну медвежьему потопчусь, отстанут, - на все готов ответ у лекарки. Свое загундит, впятером не сладишь.
  - А рубаха тебе чистая зачем? - подловила Кензи наставницу. Свернула аккуратно и сунула в сумку, думала не увидит. Увидела. Одежка приметная. Красной нитью расшита по подолу, рукавам, распаху груди и воротнику. Знаки мудреные. Что означают никому не сказывала. Саму рубаху одевала редко.
  - Ты своим занимайся, в мое не лезь!
  - Опять будешь деревьям поклоны бить, наговоры читать. В ручей купаться полезешь.
  Аннис сердитой сорокой глянула, не твоего ума забота.
  - Выйдешь как? За власть Риден оставлен. Ему накрепко приказано ворота запертыми держать. Стражу усилили, - увещевали женщину отступиться от затеи.
  - Меня выпустят, - заверила лекарка, вполне уверенная в успехе переговоров с десятником гвилов. - В охране кто? Мужики! С ними за всегда столкуешься.
  - Как у виселицы? Под Чедвигом? - Кензи наклонилась, отклячив задницу.
  - И такое годно, - не отрицает наставница верного способа добиться от мужчины уступчивости. - Или хворь какую подлечу. Старую. Или от новой загодя оберечься подскажу. С торгуемся.
  Толкнула Кензи в бок, озорно подмигнув.
  - По хозяйству шуруй. Вернется твой суженный голодным и злым, а у тебя в кастрюлях только вода пожрать и та не соленая. Ненаваристо хлебать будет. Поколотит.
  - Чего это он злым вернётся? - собралась спорить девушка. Хан, он слова лишнего не скажет, а тут ругаться. И в еде не привередлив. Чем потчуют, тем и довольствуется. - И колотить не станет. Он меня любит!
  - А голодные мужики всегда злые. Им пузо набить и с мудей слить, первое занятие! А с того и поколотит. С большой любви! - хлопнула Аннис себя в изгиб локтя.
  - Иди уже, коль собралась! - махнула Кензи на знахарку, розовея щеками. Наговорит мудростей, в передник не уместятся.
  - Ой, ой стеснительная! С мужиком жарко спать не стесняется, а говорить о том свеклой рдеет! - знай, посмеивалась лекарка, проверяя поклажу. Забудешь чего, в лесу где возьмешь? У добрых людей спросишь? Ага! Как бы они с тебя не спросили. И кожу, и рожу, и менжу.
  Собравшись, травница ушла. Кензи ждала, вернется. Нынче у ворот строго. Ни входа, ни выхода. Приспичило - жди! Не вернулась, видно договорилась с охраной и её в калитку выпустили.
  Кензи прошлась от окна к окну, в каждое глянула. Озабоченно вздохнула. Нет, не годиться бездельем маяться. Взяла веник и тщательно, на два раза, промела полы. Жили они теперь не в фургоне, продуваемом всеми осенними ветрами, а в небольшой пристройке у казарм. Хибара чудом не занялась при пожаре. Ни крыша, ни стены не затлели. Закоптились слегка. Хозяин прежний при осаде сгинул. Чего дом пустовать будет. Мессир Веронн Хану отдал. Переселились. Всяко лучше, чем в фургоне. Сквозняков в жилище не меньше прежнего, из всех щелей дует, но имеется хороший очаг, два оконца, четыре угла и крыша, спасаться от непогоды и холодов. Топчан шаткий и скрипучий. Лишнего на нем не ворохнись, выдаст.
  Закончив мести, девушка, тщательно протерла стол и лавки. Подбросила на угли полено, не прогореть в золу. Возись потом с растопкой. Заглянула в короба и мешочки в приочаговом ларе, где хранили запасы. Крупа, немного хлеба, окорок потемневший, заветренный и невкусно пахнущий. Вполне хватит обед сготовить, но хотелось не обыденного, а необычного. Не каждодневного. Достойного особой похвалы. Потому придется приложить и умение и старание. Первое что пришло на ум - колканнон. Блюдо из картофеля на капустном отваре. Для этого потребуется сам картофель, капуста, молоко, сливочное масло и зелень. И хорошо бы еще индейку. Мужчине без мяса никак нельзя.
  - И вина! - подана мысль, довершить предстоящий семейный праздник. С готовкой следовало поторопиться. Вчера Хан убыл в риаговом воинстве. Сказывали недалече, вернутся быстро. К сегодняшнему обеду или чуть позже.
  Поразмышляв, достала из собственной заначки сбереженные майли. Должно хватить на все покупки. Идея жгла. Приготовить птицу ей хотелось. Наверное, потому что умела. Уверена, Хану понравится.
  Монеты не сунула в потайной кармашек, как обычно поступала, отправляясь за покупками, а положила в небольшой кошель, с яркими, нарядными вязками с бахромой. На голову, из запасов Аннис, вытащила и надела замужний чепец, выглядеть зрелой хозяйкой. Посмотрелась в воду в ведре. Поправила волосы, разгладила на одежде складки. Подтянула поясок. Титек мало. В так вполне.
  "Размацает," - повторила она услышанное от Аннис. Самой смешно.
  Подхватила пустую корзинку и отправилась на рынок. За недолгое время обитания в замке, Кензи успела свести кое-какие знакомства, выведала где и чем торгуют. Прознала, замковый кухарь шельмует с хозяйским припасом по доступной цене. Если с ним сговориться... На этом Арта, новая знакомая, делала хитрые глаза, то и вина из господских запасов принесет. Кензи мечталось попробовать настоящего благородного вина и угостить Хана, но вот договариваться с толстым прыщавым боровом она не желала. С ним стоять-то рядом противно, не то что торговаться. Воняет кислым и прелым. Потому и решила поискать аринто. Слышала краем уха, гвилы спрашивали купить.
  До рынка два шага шагнуть. Рядом с дворовым колодцем, откуда черпали воду для нужд немногочисленных жителей замка. Круглой формы, каменной кладки, он имел крепкую крышу и ворот спускать и поднимать деревянную бадью. Рядом небольшая поилка для лошадей. Вокруг колодца, полукольцом расположились лотки и прилавки с товаром. Продавали все, кому было что выставить на продажу. В основной снедь, нехитрую выпивку и нужную в хозяйстве мелочевку. Имелась и несколько лавчонок, но они располагались дальше по проулку. И ходили к ним те у кого на руках побольше трех майлей водится. У Кензи больше.
  Неспешно прошлась вдоль торговок, присматриваясь к товару. Где-то замедляла шаг заинтересованная, где-то убыстряла, не находя покупку привлекательной и выгодной. Деньги надо с умом тратить. Не на что попало на глаза.
  - День добрый, - заговорила Кензи с полной женщиной, которую местные звали Толстая Маретт.
  - И тебе здравствовать - ответили на приветствие вполне доброжелательно.
  Кочаны сложены в пирамидки. Рядом мелкие плетушки с картофелем, свеклой, редькой и репой. Морковь ровным рядком. Листь хрена с корнями. Желтые шары лука. Россыпью и в косицах. Пучки осенней поздней зелени. Слабо пахнущие и вяловатые.
  - Почем у вас капуста?
  - Тебе солить или готовить? - уточнили у покупательницы, оценив внешний вид.
  - Готовить.
  - Тогда вот эта, - показала Маретт на отдельно сложенные небольшие плотные кочаны. - По три фартинга. На посолку дороже. По четыре. В хорошей бочке всю зиму как свежая. А рассол мужику на похмелье сгодится. И сама попьешь. Грудь молока больше даст.
  Кензи покрутила кочан, выбрала второй. Покрупней. Отложила ровных картофелин. Их легче и проще чистить. Возится с корявой мелочью замучаешься. Она хоть и дешевле, но руки лучше поберечь. Она всегда нет-нет да порежется. Аннис на нее ругалась.
  - Что ты за девка, картошку чистить не умеешь! Вот сразу видно мужицких яиц ни разу не держала. Научилась бы аккуратности.
  В сердцах, Аннис горазда браниться. Такое выдаст, вареным сделаешься со стыда.
  Приобретенный товар уложен в корзинку, Кензи рассчиталась, с сожалением расставаясь с накопленными деньгами. Она их долго собирала, откладывала по фартингу, затем меняла у Аннис на более крупные по достоинству монеты. Когда пересчитывала, представляла покупки. Больше монеток, больше приобретений. Мыслями воспарить высоко, тратиться по крупному на дорогое, на себя.
  Далее купила немного моркови, репчатого лука и репы, разнообразить стол и в запас. Набрала зелени. Подошла к молочнице за молоком и маслом. Здесь с ней не особенно общались. На здрасьте ответное здрасьте. Деньги взяли, товар подали.
  Приостановилась у торговки одеждой. Ношена, чинена, но чистая и опрятная. На крупного мужика.
  "Моему бы в пору пришлось," - прикинула Кензи размер на Хана.
  Очень ей понравился широкий пояс. Кожа пробита мелкими клёпками. Застегивается не пряжкой, а затягивается меленькой цепочкой.
  - Дешевле трех майлей не отдам! - уловила торговка интерес Кензи к вещи.
  Отбила всякую охоту о покупке говорить. Еще Кензи помнила предупреждение Аннис с чужими вещами осмотрительной быть.
  - Может с чумного тряпки, а то краденные.
  Так-то. Полюбовалась и дальше пошла.
  С основным управилась. Оставалось приобрести вина и индюшку. Добралась до виноторговца. Сухонький дядечка, на пропащего выпивоху не похож. На таком товаре сидит, но себя блюдет.
  - Чего тебе, молодка? - встретили Кензи вопросом. Хороший торговец одним взглядом определяет настроен человек потратиться или языком поляскать остановился. С разговоров не разбогатеешь, хотя время быстрей идет. Так куда его торопить? Сегодня молодой, завтра муж спелый в самой силе, а послезавтра старик, в инее седины и трещинах морщин. Если, конечно, доживешь до этих самых завтра-послезавтра. Жизнь что ветер, дунула и прошла-пролетела. Вчера крестили в купели, а ныне на погосте отпели.
  - Мне вина купить, - постаралась девушка выглядеть уверенной.
  - Есть азаль - белое. Розовое имеется. Бага и турига. Из красного шираз, - говорил и тыкал торговец, где у него названный товар.
  - Аринто есть? - спросила Кензи, приглядываясь к кувшинам и кувшинчикам, кружкам с изящными ручками и росписью. Хороший товар в чем попало не хранится и во что ни попадя не наливают.
  - Не держу, - ответил торговец, заподозрив, спросили его наобум. Шли мимо, да не больно торопились.
  - А какое лучшее? Хочу мужа порадовать, - придумала Кензи. Предметный разговор торговлю подтолкнуть. Со стороны глянь, не девица она, а мужняя заботливая бережливая женка.
  - А какое предпочитает?
  - Ни от какого не отказывается, - выкрутилась девушка. Врать так до победы. - Угостить ведь мудрю. Не до соплей напиваться.
  - Что же ты за баба толком не знаешь, что мужик предпочитает. Сверху, сбоку али с заду пристроиться? - пошутил продавец.
  - С этим порядок, а с вином не угадаю. Так-то аринто хвалил, - дальше выдумывала Кензи. Брехню брехать, что конфеты есть. Чем дольше, тем слаще и охотней.
  - Аринто белое вино, возьми тогда азаль, - порекомендовал торговец. - Была бы тражадура предложил бы, но кончилась.
  - Сколько за пинту? - старалась не показать Кензи опаски, вдруг дорого выйдет. Жалко серебра.
  - Пенс.
  Цена откровенно кусалась.Такие деньги за скромный объем. Пинта не бочка.
  - А мужа как зовут? Может знаю? Я всех помню, кто ко мне ходит. Может подскажу, - не хотелось торговцу упускать покупательницу.
  - Хан, - не без гордости заявила девушка. - Не здешние мы. С риагом Дуанном прибыли.
  Виноторговец сокрушенно покачал головой. Понял о ком речь. Сам бывший гелд, о воинском умении имел полное представление. Лично не видел, но в подробности оружной схватки на встречинах гонца, посвящен. Сволочина он. Мужик её! Сволочуга. Убивец! Чужая жизнь, что хлебные крошки на столе. Смахнул не заметил.
  Священник заходил, жаловался, монеты за упокой не подал. Молитву прочесть, свечу поставить. На исповедь не приходил, душу облегчить. У Бога прощение попросить, грех снять.
  "Cu glas (серая собака)*," - выразил он свою неприязнь к мужу девицы и самой покупательнице.
  - Пенс, - подтвердил цену торговец. С радостью бы накинул, но уже заявил, пересматривать.
  Кензи рассчиталась. Перемену в продавце уловила, потому выложила серебряную монету с невозмутимым видом, щелкнув ею по прилавку. Еще и потребовала.
  - Сдачу пожалуйста, не мелкими, дайте.
  Хозяин молча подал запечатанную баклажку с вином, и отсчитал причитающийся возврат.
  - Пейте...
  "...не подавитесь", - пожелал продавец не вслух. Приходить не позвал. Происходит такое. Не часто. Засаднит сердце на человека, не пересилишь. Ни денег от него не надо, ни разговора, ни помощи. Не приемлет душа живым. Пожалуй и мертвым вряд ли. Кто-то скажет, ненависть причина. Обманет. Страх. Страх подобному источник. Над дорогим трясемся из боязни потерять и ненавидим из страха его лишиться.
  - И вам того же, - ответила Кензи заучено. Аннис наставляла. Хорошему человеку не навредит, а худому пусть зло его вернется.
  Из задуманных покупок осталась только индюшка. Оглядев прилавки, не забыла ли чего, не пропустила ли потом не возвращаться и направилась в отвилок, к лавке птичницы. Идти недалеко, нести не тяжело. Десяток шагов по прямой, столько же свернув налево и вглубь улочки. Вывесок нет, но поди и так не ошибется.
  Мысли улетели куда-то ввысь. Представляла наденет свое лучшее платье, с пояском под грудь на городской манер. Зеленое со шлейфом. Платья у нее еще нет, но оно обязательно будет зеленым. Красиво уложит волосы, украсит венком. Поверх легкий плат. Весь наряд обязательно зеленый или зеленых оттенков. Цвет чистой молодости и непорочности. Неискушенности.
  "Хан же васлет теперь!" - вспомнила она и воодушевилась. Наряд можно украсить бледно-голубой накидкой и отворотами рукавов. Хотя ей больше бы подошел сумаховый. Цвет королевы-невесты. Говорят в таком будет лэйт Кэрен, когда её сопроводят в Собор Святых Бэдо и Кади, за благословением Великого Викария. Но про лэйт ей не интересно, про себя лучше загадывать.
  Они с Ханом войдут в церковь. Им свяжут руки расшитой лентой. Служки поднимут на ними короны. Хором прочтут молитву, восславляя Господа. Священник окропит святой водой и задаст вопросы. Спросит, согласен ли Хан взять её в жены. Тот ответить...
  - Да, - прошептала Кензи и поторапливая воображение, ответила за себя, возьмет ли в мужья Хана. - Да! - прозвучало громче и уверенней.
  Потом священник обойдет прихожан обратиться... Ух, мороз по коже!
  - Кто хочет сказать худое, пусть скажет сейчас или молчит во веки веков!
  Конечно никто не скажет о ней дурного. В замке мало кто её знает. Но и живи она в Эсбро с рождения, на виду у сотен глаз, не найдется языка придраться. Придумать только? Но в храме, перед святыми ликами, говорят только правду и врать не смеют.
  Она очень благодарна Хану за отказ той ночью, когда пришла к нему и влезла в постель. Наставница сказала бы... а она так и сказала: "На хер пялилась!"
  В посаженные матери она конечно пригласит Аннис. Она ей единственная родня. Жизнь так повернулась. Подобрала, отогрела, откормила. Учила, гоняла прутом и оберегала всячески от несправедливости и грязи. Иная мать сколько родному дитятку не отдаст, сколько Аннис на нее потратила души и бессонных ночей. Хан позовет фрайха Веронна. Всем известно, мессир его привечает. После венчания обязательно пир на двадцать или тридцать гостей. Фантазия сбилась подсказать кого именно усадят за стол, но они что-нибудь придумают, местам на празднике не пустовать. Будут пить вино, произносить здравицы, чествовать молодых, будет музыка и танцы. И они с Ханом конечно выдут пройти круг-другой. Показать себя. Они будут отличной парой. Превосходной! Потом их отпустят ночевать. В комнату, где нет окон. Хорошо бы с ясеневым потолком, но такие только в спальнях танов. Закрыв вход, Хан повесит на двери свой плащ, а она набросит свою ночную рубаху на образа...
  Кензи не удержалась тихонько хихикнуть. Ведь на ней ничего не останется. И потом... Она знала что происходи дальше. Видела. Подглядывала за уединившимися парочками. Мужчины целуют женщин, тискают за грудь, облизывают и сосут соски. Гладят тело и тяжело дышат. Пристраиваются между раздвинутых ног или нагибают встать сзади. Их любовницы тоже тяжко дышут. Принять мужчину в себя. Много стонов, вскриков и довольного рычания. Она тоже будет стонать и вскрикивать, обнимать Хана за шею и шептать ласковые словечки. Обещать любить. У них будет медовый месяц. К сроку, она даже знает какие травки пить, непременно заходит уткой, таскать большой живот, вынашивая ребенка. Делать работу по дому... Конечно, у нее будет дом. Не этот, другой. Большой, светлый. С отдельной спальней, где можно не стеснятся сторонних глаз. Возможно заведет служанку. Хан не простой гвил или хольд. Васлет! Он будет ворчать на нее, не поднимать ей тяжести и грозить отходить вожжами за непослушание. Повесит их на видное место. Для наглядности. У Аннис они сразу у входа, а в фургоне на первой дуге. Но все равно Хан будет её любить и пальцем не тронет.
  Таковы её мечты. Быстрые, легкие, хорошие. В маленьком проулке, в десяти шагах от дома птичницы. Ничего сверх естественного им не сбыться.
  - Ух, ты! - натолкнулись на нее двое гвилов или она на них. - Погляди красота какая гуляет! Одна! С угощением!
  - Как зовут? - надвинулись на Кензи грозой.
  Оба парня в подпитие, в хмельном азарте и настроении покуражиться.
  От неожиданности Кензи вздрогнула и часто заморгала, собираясь с мыслями, что с ней и вокруг нее происходит.
  - Обойдетесь! - попыталась она отстраниться от выпивох.
  - Ох, мистресс сердится, - весело тем. - Бровки хмурит, глазками сверкает, ножкой топает!
  - Пропустите, меня! - потребовала Кензи от гвилов. Теперь она испугалась. В памяти моментально всплыла неприятная погоня в деревне. Тогда её от разъяренного пьяного десо Лё-Рю спас Хан. Теперь Хана рядом нет. От этой мысли она испугалась еще больше, отступить на шаг. Плотный запах перегара только усиливал ужасное воспоминание о грозящей ей расправе.
  Её страх вызвал у выпивох новый прилив веселья и говорливости.
  - Пропустим, если поцелуешь меня и Райда.
  - По настоящему! - потребовал второй, вытягивая толстые губы в гузку.
  - Со слюной! - ржут оба, за бока держатся.
  Ей сделалось бы проивно, если бы не было столь страшно. И страх её только возрастал.
  - Пропустите. Меня ждут! Мне нужно сделать покупки, - попросила Кензи.
  Голос её предательски задрожал. Она намеривалась обойти приставал, но не получилось. Мешали. Оглянулась назад, ища поддержки и заступничества. Как назло никого.
  - Пропустим. Поцелуешь и пойдешь управляться с делами.
  - А может с нами? Ну их дела. Угостим хорошенько. Вином! Твоего попробуем.
  Райд ущипнул её за мягкое. Совсем не нежно. Синяк будет.
  "А если Хан увидит," - готова разреветься Кензи. Что за невеста, позволяет щупать себя чужим мужикам.
  - Согласна? Согласна..., - потянулись взять её за руку. - Но сперва...
  Кензи отступила еще. Не упустить, Райд схватился за корзинку. Не бросит ведь свое богатство.
  - Куда собралась, красотуля?
  Губастый показал пальцем на собственную щеку - целуй, но тянулся гузкой слюнявых губ!
  Кензи в отчаяние выдернула корзинку и двинула ею толстогубого. Поднырнула под руку растерявшегося Райда и побежала со всех ног.
  - Ах, ты, сучка! - вскрикнул от боли гвил, пригибаясь и накрывая мотню руками. - По мудям заехала!
  - Куда, шлюха позорная! - бросились ловить беглянку. Успеть ухватить за локоть и остановить испросить за дерзость.
  Кензи неловко отмахнулась, угодив Райду в лицо, подрала щеку под глазом.
  Малая фора проскочить девушке переулочек. Запоздало сообразила, могла забежать в лавку и укрыться там. Теперь поздно. Стоять на месте никак нельзя. Погоня рядом, в пяти шагах. Поискала помощи. Одни гвилы. Для них забава происходит. Кто-то озорно свистнул.
  - Держи, держи!
  Сердце Кензи стучало в ребра, подступала паника и кроме как бежать ни одной спасительной и доброй мысли. Возможно был другой выход. Не убегать, а открыто обратиться за защитой. Но все встречные казались на одно лицо. Покойного десо Лё-Рю. Во всех видела опасность и угрозу. И еще они орали, свистели и улюлюкали. Еще раз сработала недобрая память. В детстве. Её травят собаками. Она обреченно бежит. Спасла Аннис. Тогда. Теперь ни Аннис, ни Хана помочь выпутаться из беды. Сама. Кензи ясно представляла, что ей уготовано, попадись она в руки Губастого и Райда. Может только ужасная фантазия, может это страх отравлял её разум, насыщал воображение жуткими и постыдными сценами и все обошлось бы невинными шутками. В хорошее мало верилось. В жизни мало хорошего в него верить. И вот сейчас у нее отнимут последние крохи. Зеленое платье с голубой накидкой. Её дом, полный гостей. Её Хана... Её Аннис...
  Проскользнув мимо шутливо расставившего руки копейщика, побежала вдоль стены, выискивая возможности свернуть к дому и там спрятаться. Скрыться. Закрыть дверь на засов, забиться в дальний угол и отсидеться от опасности, пока не вернуться Аннис и Хан.
  Погоня не отставала. У парней взыграл азарт. Их подгоняли случайные зрители. Что оставалось? Догнать! Поквитаться за царапину и удар. Взять поцелуй и все что с таких сук положено взять. Пьяная забава превратилась в настоящую охоту. Добыча не уйдет. Возможно имей они трезвый ум и связываться с ней не стали, отказались бы от своей дурной затеи. Не из благородства, из чувства самосохранения. Они знали... не могли не знать, с кем устроили шутку. И перед кем придется отвечать за нее. Куда там! Мозги работали только в одном направлении. Догнать!
  - Райд, ловлю! - перегородили Кензи дорогу задержать.
  - Держи её Питф! - орал Губастый.
  В последний момент она юркнула в подъем на стену. Бросила корзинку. Взбиралась по лестнице, подбирая подол юбки не запутаться в краях.
  - Выше задери! Выше! - улюлюкали внизу. - До волос! До пупа! Совсем сними!
  Два пролета промелькнули одним мгновением. Догоняльщики не отставали. Тяжелый грохот их ног и шумное дыхание висели буквально за плечами. И запах! Перегар. Она его чувствовала. Он тоже гнался за ней.
  Последняя ступенька и Кензи понеслась по галерее. Обойти засаду, спустится где безопасней и спрятаться дома.
  Гвил, до этого безучастный торчавший у башни, поманил рукой.
  - Давай, давай, - и выставил на нее копье, будто собирался наколоть.
  Если бы он не так мерзко улыбался. Если бы он продолжал стоять и глазеть. Если бы не наставил копье. Если бы было пространство обогнуть препятствие. Если бы...
  Из двери башни вышел второй. С куском хлеба. Удивленно глянул и с улыбкой... с чего им всем весело улыбаться... пригласил внутрь темной комнаты.
  - Прошу!
  Беглянка посмотрела назад, где уже не спеша шли Райд и Губастый. Мечник развел руками, дескать и куда теперь. Второй, дразнясь, помахал - взлетай птицей! Нарочно снял поясной ремень. К встречи готовился.
  - Что? Не убежала. Теперь поцелуем не отделаешься, - обещал ей Райд. Выглядел он плохо. Загнанно дышал, пуская слюни по подбородку. - Мясом возьмем. Ты любишь мясо, Кронн?
  Второго звали Кронном. Подстать приятелю. Запыхался меньше.
  - Обожаю. Сырым и влажным!
  - А как делить будем? Кому перед, кому зад?
  - А выдержит? - ржал Кронн.
  - Сомневаюсь. Кость узкая, - несли они пьяную дурь, довольные сами собой.
  Дурь просто с них лилась, что с решета водица. Поскольку даже захоти они, одумайся, придя в ум, им не отступить.
  - Раздвинем! - шлепает губами Кронн.
  Копейщик держал не опускал свое оружие, целя в нее.
  Гвил кусал, жевал корку и манил в темноту
  Она знала что бывает с женщинами, когда те оказываются во власти мужчин. Она помнила соплюхой, озверевшие от крови и вина мужики терзают своих жертв. Под гогот, под крики, сменяя друг друга. Тоже сделают с ней. Им не нужны её поцелуи, её слова. Им не нужно её тело. Они идут забрать её мечты.
  Говорят надежды разбиваются с не меньшим звоном, чем горный хрусталь под ударом тяжелого молота. Полное вранье. Они тают, подобно облачкам, иссыхая дождем слез и отчаяньем. Но чего нет, того нет. И не будет!
  Кензи, удивительно спокойно, взобралась встать между зубцами. За спиной заорали. Не остановить! Не воззвать к разуму. Самоубийство тяжкий грех. Такая мелочь.
  - Неужто спрыгнешь? Давай!
  Девушка виновато заморгала сгоняя слезу, посмотреть. Где-то там Аннис, заменившая ей мать. Где-то там Хан. Человек, который её любил. Мужчина, которого любила она. Могла в том поклясться всеми клятвами мира, только не знала их ни одной. У них были бы дети. Много. Мальчики и девочки. И близнецы. Она в этом уверенна. У них были бы близнецы. Красивые и послушные. Был бы дом. Земля. Небо и солнце, что сегодня висит высоко, краем пробиваясь сквозь тучи.
  Кензи шагнула в синь полдня, забрав свои мечты с собой. Их не оставляют, когда уходят совсем.
  
  5. Место неопределенно.
  
  Воздух комнаты насыщен густым духом мясных блюд. Весь стол, а он велик! заставлен большими и малыми чашками. И на всех выложено умело приготовленное мясо! Хорхог из передней бараньей ноги. Борц - свежая копченая конина. Шарсан мах - жареная конина и баранина. Горка из хушуур - мясных пирожков, румяных и поджаристых. И! И! И! Миса с шулэн: бульон, лапша и кусочки разваренной в нитки мякоти. Поменьше с любимым хар шол! Мясным супом, где только мясо и немного душистой зелени. Отдельным островком, радующим взор - часкым тавак с резанным тонкими ломтями курдючным салом и печенью! И еще! Еще казы - конская колбаса с брюшным жиром! Картȧ*! Немыслимое объедение!
  Сторонкой, сиротской стайкой, выставлены кувшины. Торсык не торсык? Некоторые похожи, но выглядят лишними.
  Балджан возбужденно сглотнула слюну. Её кормили. Она сыта. Но разве насытишься чужой пищей за чужим столом, под чужой крышей, на чужой стороне? А здесь, в этой комнате, она почти дома! Нет голых стен. Ни пяди открытой каменной кладки и старого дерева. Ковры от окна до окна. Под ногами тоже. Длинноворсовые, делающие шаг мягким и неслышимым, богатые рисунком, насыщенные цветами.
  Мгновение - больше положенного, дольше отведенного - вернуть самообладание. Не подать виду, не выказать удивления и детского желания стащить хоть крохотный кусочек. Засунуть за щеку, зажмурить глаза и представить себя далеко отсюда. Расслышать ворчание матери и благожелательный шепот бабки.
  - Ешь, ешь, Айым.
  Она звала её "Айым". "Балджан" ей не нравилось. Считала грубым для любимой внучки.
  Степнячка сдержала вздох. С "котакбаса" станет подметить её реакцию на еду...
  "Слюни подбери, до пола тянутся!"
  ... самому усесться, беззаботно уплетать, не пригласив её. А то нарочито раздраженно, сгрести угощение в мешок, отдать слуге или запросто выбросить, выговаривая, через капризную губу.
  - На твоем лице печать предательства. Не хочу чтобы меня променяли на тарелку со жратвой или круг конской колбасы. Какой бы вкусной она не была, - и добавить шепотом, сунувшись нос к носу. - Я вкусней. Хочешь попробовать?
  Первое время она ярилась и огрызалась, а расписная красота белого фарфора вылетала в окно. Погодя упорно молчала, изображая степной менгир, отслеживая взглядом каждую тарелку. Со стола - на пол! Вдребезги! Под хорошее настроение, попробовала у "котакбаса" и замечательный шулэн. Вылили за шиворот. Горячая жидкость обожгла кожу, гнев хищно сузил глаза. Сжались кулаки. Сердце взяло боевой ритм. Выдох сделался длиннее.
  - Все вижу и понимаю! - заглядывали ей в лицо с язвительной насмешкой. - А под рукой ничего нет! Одолжить? - хлопал "котакбас" себя по поясу, где в посеребренных ножнах висела дага, с причудливой рукоятью в виде головы змеи, с рубиновыми глазами, аквамаринами в ноздрях и золотыми клыками в разверзнутой пасти.
  Ей было жаль расписной посуды. Такую красоту превратил в черепки! Но еще больше жалела, не поддается горячему искушению, выхватить нарядный клинок и всадить в брюхо "котакбасу". Что мешало? Сдерживало? Останавливало? Острое ощущение опасности, звериное чутье - ты в ловушке! А возможно, и этого она не отрицала, некое саднящее чувство. Подобное дискомфорту от засевшей занозы. Беспокоила, но не очень. Досаждала, но критично. Не настолько уделить внимание, понять природу дискомфорта. Разглядеть отчего, почему? Воину ли отвлекаться на мелочи. Мелочи ли? И тоже нет времени на ответ.
  Сейчас, натренировано подавив рвущиеся наружу эмоции и слова, примерно сдержана.
  - Проходи, - предложил Люфтаз с видом гостеприимного хозяина. - Решил тебя побаловать. А то прикус испортишь, скрипя на меня зубами.
  Балджан умостилась за стол на краешек стула. Воробьиная посадка мужчине не понравилась.
  - Нормально садись, а не на полжопы, - контролировал Люфтаз её действия. От него ничего не скрыть.
  Послушалась. Сидеть ровно, когда рядом столько всего, сущее испытание. Взгляд невольно обежал заставленный блюдами стол. Во рту слюна и привкус хушуур. Еще не откусила, а вкусно!
  - Снимай пробу, не стесняйся, - разрешили Балджан, поясняя. - Снять пробу это ложечка-две. Изобилие не повод жрать в три горла, - Люфтаз выхватил из стайки кувшинов, красно-глиняный с расписанными боками. Горлышко запечатано старым воском со слоем въевшейся пыли. Потряс погремушкой. - Просвети, что вы пьете у себя? Имею ввиду не воду. Воду пьют все. И люди, и лошади, и верблюды. Хотя некоторые утверждают, горбатые не пьют.
  Время, когда она с трудом открывала рот отвечать, давно минуло.
  - Кумыс. Катык. Айран. Жарма. Ашыган, - перечислила Балджан, неторопливо подцепив кусочек вяленой конины. Крохотный, кошке постесняются кинуть, так мал.
  - Понятно, - внимательно выслушал Люфтаз. - А на праздники? Выпей ведро кумыса, песен не запоешь, по степи на коне не проскачешь, у красивой девушки поцелуй не получишь.
  - Кто бы позволил себя целовать?! - отказано в нежностях хмельным удальцам.
  - Брось, - отмахнулся Люфтаз. - Тебя послушать, с бешеной львицей проще детей завести, чем к вам подкатить.
  - Допустить недозволенное, покрыть род позором. Не забудут и не простят. Проще отмыть ворону до бела, чем девушке спрятаться от дурной молвы.
  - Хорошо-хорошо. Давай про это, - встряхнули кувшин, булькнуть содержимым.
  - Мужчины пьют архи. Шубат. Хурэмгэ. Саумал. По большим праздникам. В остальные дни кумыс.
  - А женщины? Неужто только воду и чай?
  - Тай к`мыс или бал к`мыс. Некоторым қысырақтың қ`мыс.
  - Что за питье? Вкусное хотя бы?
  - Кумыс из молока кобылы первой жеребости. Её дают девушкам, - терпеливо объяснила Балджан. Терпения у неё нынче в разы больше прежнего. Неисчерпаемый запас!
  - Понял-понял. Полезное питье. Хитро. А общее застолье? Той по вашему. Бывает? На Кымызмурындык (праздник лета)? На Согым басы (праздник зимы)?
  - Ты знаком с нашими ырым... традициями? - нисколько не обрадовалась Балджан осведомленности Люфтаза. Тревожили причины утруждаться знать их. "Котакбас" ничего в пустую не делает. Все с прицелом.
  - Пришлось, - признались ей хитро и насмешливо щурясь.
  - Пить с мужчинами? Никогда! - строг голос степнячки. Не нравились ей расспросы, а воском запечатанный кувшин вызвал неприязнь. Балджан чувствовала подвох. У нее даже аппетит пропал. Стол не казался праздничным.
  - А без мужчин? Чисто женским кругом. Посиделки, - потянулся Люфтаз и взял с блюда хушуур. - Для настроения. Для душевности. Попеть, посплетничать, поделиться секретами, поплакаться подружке в бешмет.
  - У нас подобное не принято, - подчеркнула Балджан отличие Худдура от прочих стран света. - Если женщины собрались, они или прядут, или готовят или еще чем-то заняты полезным для хозяйства.
  - А Песчаные Рыси? Или Огненные Ласки? Им что за дело до домашних забот?
  - Сестры Меча делятся мастерством, учат молодых.
  - А кто готовит еду, стирает и чинит одежду?
  - К котлам приставлены младшие. К остальному кулдар (невольницы). У нас их около десятка. Песчаные Рыси не худшие из Сестер. К чему спрашиваешь? - отодвинула Балджан от себя тарелку с недоеденным хорхогом.
  - Нужна достоверная информация из первых уст.
  - Я ответила. Хмельное наши женщины не употребляют, - твердо заявила девушка, присечь любую вариативность с алкоголем. - Ни в праздники, ни на тризнах.
  - Придется научиться, - выдал Люфтаз, делая выразительное лицо. И считать с него можно много всякого, но ничего хорошего, конкретно для нее.
  - Нет! - сразу отказалась степнячка и для усиления отрицания помотала головой. - Архи для мужчин и только.
  - Мечи и штаны им тоже заповеданы, но вы как-то пристроились их носить. Не спрашивая дозволения у своих ата и рубасы. Можно ли? Нужно ли?
  - Это другое! Защищать свою землю и ру (род) почетно! - злилась, но сдерживала себя Балджан. Опыт. Опыт учит и закаляет.
  - Тогда и выпить во славу и процветание не грех!
  - Пить не буду! - отказано девушкой. Последнее время она столько раз нарушила запреты и отступала от норм и правил Жети Жарге, сколько все Песчаные Рыси не сподобились за год!
  - О том, что глотнешь винца, в целом мире будут знать трое, - не принимали её упрямства и не внимали отказу. - Я, ты и наш друг, с которым у тебя предстоит скорое свидание наедине.
  - Ты забыл о Тенгри! - едва сдерживалась Балджан, уже самой, опередив мужчину, не смахнуть со стола тарелки на пол.
  - Себя я назвал..., - согласно покивал головой Люфтаз, не обращая внимания на грозящую ему опасность.
  Взгляд девушки шарил по столу, схватить острое. Вилка! Вполне достаточно. Степнячка отчетливо осознавала, "котакбас" только выглядит беспечным. Обнадежить и обмануть. Спровоцировать действовать.
  "Смерть не может быть легкой. Иначе что это за смерть?" - сколько раз он сбивал её с ног и всегда сказанная фраза звучала предельно двусмысленно. Можно попробовать воспользоваться его дагой. Но это совсем никудышный и безнадежный вариант. Ей порой казалось, мужчина читает мысли, опережать во всем.
  - ...Поэтому, не попасть впросак в простом вопросе распития вина, ты его попробуешь. В просвещенном мире... в отличии от Худдура, пьют все. Старики, старухи, мужчины, женщины, юноши, юницы и дети. Правда, последние исключительно в праздники и мало. Это не предосудительно. Пьют по случаю и без случая. При расставании и при встрече. На крестинах, на именинах и на поминах. Потому выбора не предоставляю. Пить придется, Айым, - удивил он степнячку знанием полузабытого прозвища. - Не из чье-то глупой прихоти, а исключительно соответствовать ситуации. Переплывая реку или вступая в поток, остается лишь мечтать не промокнуть до нитки. Но помимо этого необходимо умение не тонуть. Как видишь, промокшая одежда для пловца меньшая из проблем.
  С горлышка кувшина сковырнули воск и лихо, разбрызгивая, налили в два кубка. Емкие, изящные, тонконогие. Совершенные формой.
  - Один глоток, - настоятельно предложили Балджан.
  Степнячка гневно смотрела на мужчину. Ничего не измениться. Её не слышат. А если и слышат, к рассмотрению противление не принимают, за ничтожностью. Её слова не значимы.
  - Тогда начни с вилки, на которую ты так многообещающе косишься. Разочарую тебя. Она под левой рукой. Потянешься, подставишь свой бок для удара. В нижние ребра. Очень болезненно и легко ломаются. Но бить буду в локоть. Суставы запросто травмируются и долго приходят в норму. Можешь понадеяться на дагу. Но это совсем на дурака и разиню. Вот если бы мы с тобой этот кувшин приговорили... Ты просто не представляешь сколько возможностей открылось бы для тебя поквитаться.
  Девушка наклонила голову, будто собиралась боднуть. Выговаривать "котакбас" больше не приносило сколь нибудь должного облегчения. Лишь сильнее саднила "заноза". Там, внутри. Как получила и чем извлечь? Надо об этом думать. Потом. Позже.
  - Могу поделиться историей о великом воине..., - откровенно смаковал Люфтаз налитое в кубок. - Величайшем! И в чем его величие? Не поверишь! Провел в нужнике, по горло в дерьме и по ноздри в моче, почти день, без помех поразить своего врага. Нанести один верный удар расслабившемуся противнику, полагавшему себя в полной безопасности. Успех дела искупает все отступления от правил и принятые грехи. Победителя не судят. Им гордятся. Его любят. С ним считаются. Приглашают в такие компании, куда раньше не пускали. Говорят с ним, хотя раньше в его сторону не глядели. Потому что взявшись вершить, он свершил. Без всяких отговорок... Один глоток.
  Степнячка медлила, сделать нелегкий выбор. Не подчиниться слову мужчины или же следовать ему. Неприятное признание. Определенно, в чем-то "котакбас" прав. Свершая свершай! Не преодолеть бурной реки, не замочив ног. Не проехать степь, не нацепляв колючек. Не набить брюха, не оторвав задницы от мягкой кошмы.
  Всегда возможно уговорить себя на невозможное, ранее немыслимое.
  - Тот воин... Он кто?
  - Принесу тебе книгу, где история описана подробно. Научу грамоте, самолично историю прочесть.
  Балджан, посопев, настороженно взяла кубок и сделал птичий глоток. Зря опасалась. Не моча из упомянутого в рассказе нужника. Испорченный виноградный сок со странным привкусом на языке. Сладкая терпкость и легкое тепло.
  - Ничего страшного? - наблюдал за ней Люфтаз. - Дивы за тобой не явились? Волки не покусали?
  - Нет, - буркнула Балджан, собираясь поставить кубок.
  - Тогда еще глоток, - опередили её, предложив повторить.
  Вкус сделался мягче. Стаяли резкие нотки. Сладость обволакивающа и приятна. Сделалось спокойней. Мир не глядел тысячью глаз, вонзить тысячу мечей в озанозенное сердце.
  - Понравилось? - наблюдал Люфтаз за степнячкой с нескрываемым любопытством.
  - Нет! - отказано из чистой вредности. Вино если оно не противное, значит приятное? До чего согласуется с "запретный плод сладок". Не важно кем и почему запрещено. Собой, предками, Небом. И дело не в сладости. В познании.
  - Совсем? - умело отразил на лице Люфтаз истинное удивление. Его способности к лицедейству во истину безграничны, а усилия разнообразно менять личины ничтожны.
  - Совсем.
  - Ощущения как? Я не о вкусе. Греет? - мужская рука легла девушке под левую грудь.
  Вспыхнула заревом стыда и гнева.
  - Никак. Ничего, - заспешила она с отрицанием. То, что отстанет и не надеялась. Он и не отстал.
  - Тогда делай еще глоток. Нормальный. Будто пьешь обычную воду в жаркий полдень.
  - Мне не жарко, - противилась Балджан. В ней что-то происходило. Непонятное. В чувствах, в ощущениях, в настроениях смещался акцент, менялись краски, исчезала острота, колючесть. Входила успокаивающая созерцательность. Не сонная, а раскрепощающая. Будто после тяжкой дороги, скинул надоевшую обувь, ходить босиком по цветущей зелени луга.
  - Тогда просто пей, - не обращали внимания на девчачье упрямство.
  Балджан заглянула в кубок. Вина еще много. Выдуть за один раз не сможет. Но ведь не отвяжется? Не отвяжется. А если смочь? Сделать больше, чем от тебя ожидают? Удивить. Могу, потому отстань!
  - Пить тебе придется, - говорил ей Люфтаз. - В этом сосуде не просто вино. Оружие против тебя и его обязательно применят. Чем хорошо, его с успехом можно обратить против врага. Но для этого оружием следует овладеть. Узнать остроту. Не пораниться самой и ранить противника. На смерть. История знает пример когда упившееся войско победителей перерезали вчерашние побежденные. Сторицей вернули обиды. Был случай, когда человек приговоренный к смерти, выбрал утопление в бочке с вином. Что тебя ждет? - Люфтаз понюхал из ближайшего к нему кувшина и передал Балджан. Снять пробу. - Mjod... Медовуха. Сброженный мед. После него голова некоторое время остается ясной, но плохо слушаются ноги-руки. - Подал следующий кувшин. - Брага. Напиток специфический. Местечковый. Там, где окажешься, её делают на основе зерна. Вкус дерьмо, но дури в голове прибавляет. Кое-где в нее перед употреблением мелко шинкуют мухоморы. Полная отключка мозгов. На улице холодно, вполне могут предложить глёг или эгг-ног. Горячий херес со специями. Вероятность мала, но знать ты должна. Аерн отдает предпочтения другому. Гарганега... действует верно и не торопясь. Пьянеешь постепенно. Соображение уходит соответственно с количеством выпитого. Сродни ей турига, тражадуро. Пожалуй шираз. Бага и мальвазия, плюс к ним менсия... первый бокал подобен удару. Бьет в голову и если ты новичок в питие считай окажешься на полу или в постели. С первых десяти глотков. Рориш..., - щелчок по кувшину. - Приятен, легкий градус. После него мир видится светлым, люди милыми. Даже ели ты среди убийц и людоедов, в самом грязном вертепе. Надеюсь запомнила хоть что-то, ни на мгновение не забывать, ты на охоте. По крайней мере так задумывается, а как получится... Предскажешь, исход моей затеи?
  В место ответа, Балджан с отчаянной отрешенностью сделала три глотка. Ничего сакрального. Три глотка это только три глотка. Не больше, но и не меньше.
  Люфтаз подвинул к девушки мису с хар шол, наваристым супом. Сунул ложку.
  - Чем плотней поешь, тем дольше не охмелеешь. Вовсе не значит, будешь бесконечно сопротивляться воздействию рориша. В этом кувшине он. Не знаком с такими, кто не упадет после третьего кувшина. Или пятого. Не рожден такой богатырь ни в степи, ни в горах, ни за морем. Весь вопрос в том, сколько времени продержишься ты, не свалиться с ног. Сколько минут или часов, действовать целенаправленно и осмысленно. Запомни, каждый съеденный сытный кусок немного замедляет хмеление. Немного! Для примера. Простой трюк. Притворись пьяной. Ввести неприятеля в заблуждение. Он думает ты пьяна, а ты всего лишь навсего хитра, позволить ему думать о твоей беспомощности и до поры торжествовать легкой победе над тобой. Обманывать надо уметь, взять преимущество там, где оно для тебя не предполагается вовсе.
  Выслушав, со злости, на себя? на него? Балджан решилась допить содержимое. Согласно просьбе. Как воду.
  Не получилось. Сбилась дыхание, перехватило горло.
  - Не вздумай мне блевануть! - в голосе мужчины именно те нотки, заставить собраться. Взнуздать беспомощность.
  Пересилила. Справилась. Выдержала. Сжав кулаки, с выражением одержимости на лице, не поддаться подкатившей слабости. От сердца (от сердца ли?) в голову пришла шалая волна. Покачнула.
  - Посиди, подыши, - позволил Люфтаз с удовольствием потягивая вино из своего кубка. Он даже подал ей курдючного сала. Она замотала головой, боясь расцепить зубы. Выпитое только и дожидается, неосмотрительно раскрыть ей рот.
  Все не так как минуту назад. Окружение шаталось и плыло. Сделало наклон, перетечь из угла в угол. Балджан запоздало среагировала на наваждение. Вдруг не упасть, непроизвольно вцепилась в стол.
  - Необычные ощущения. Мир-вода. В нем хочется плыть бесконечно. Мир-колыбель. Тянет завалиться на боковую и видеть чудесные сны. Как в детстве. Мир-игра. Смеяться и видеть солнце в лицах других. Мир-схватка. Устоять, где хочется поддаться. Мир-битва. В которой обречен проиграть и вопрос лишь времени, когда ляжешь под победителя. Мир-бездна. Падать в черную пропасть. И нет в ней дна, прервать падение. Разве не прав?
  Девушка помотала головой. Не столько в ответ, сколько прогнать, рассеять, развеять муть слабости. Такую необычную, текучую, противоречиво приятную и пугающую.
  - Нет? - рассмеялся Люфтаз, как смеются над малыми детьми. По доброму. С пониманием. С желанием помочь. Не заставить, а именно помочь. Подставить плечо. Опереться. Обнять.
  - У меня для тебя подарок. Дай свою руку, - попросил он Балджан.
  Попросил?? Попросил? Попросил... уплывала мысль в отуманенное сознание. Ощущения самые... самые... Успокаивающие. Приятные. "Заноза" в сердце. С ней необычно, но хорошо. Ново... Схоже с вином. Хочется еще. Явственней чувствовать и сердце и "занозу" в нем.
  - Я жду, - напомнили девушке о просьбе, сбив концентрацию, разгадать, что она чувствует. На что или кого чувства направлены. Их не бывает в пустоте, и не обращены они на пустое.
  Степнячка отцепилась от подлокотника и неуверенно протянул руку. Мир непрочен, оставаться без опоры. А опора... Она заинтересовано глянула на мужчину.
  - Зачем мне правая? Мы не будем обмениваться рукопожатием. Все-таки я - Тенгри, - и тихо. Заговорщицки тихо добавил. - Мен сени жаланаш кердим (Я видел тебя голой).
  Вот же! Ну, вот! Фраза-заноза. Дать понимание непонятной ей сладкой тревожности. Смутное тяготение. Предосудительное и желаемое.
  - Это что? Илу (дар невесте)? - спрошено Балджан с осторожным сомнением. Подношения всегда подозрительны. Или чем-то обяжут, или чего-то захотят. Или... Желалось продолжения... Подойти... подобраться к сути своего зародившегося чаяния.
  - Пусть илу, - согласился Люфтаз. - А может укитагар или сырга тачу.
  - А..., - путались мысли. Чего он ей наговорил? Укитагар? Сырга тачу? Как он смеет...
  - Я просил рукууии...
  Последний звук смазан. Опять двусмысленность. В ней следовало разобраться. В степи говорят, всякое слово золото, разбрасываться им.
  Нужно ли ей золото его слов?
  "Золото нужно всем," - сказано Люфтазом в одну из первых их встреч. Тогда она еще сидела в железной клетке, но чувствовала себя гораздо уверенней и свободней, чем время погодя. Чем нынче. В этой комнате. За одним столом с пленителем. К которому чувствовала. Вот правда... Что она чувствует? Что испытывает? Занозу? Занозу. Он и есть заноза! Ведь так?
  Медленно, но левая рука протянута.
  - Отлично, Айым, - согласился мужчина.
  Он извлек нечто спрятанное в мягкую кожу. Развернул.
  Билезик (браслет). Серебро в золотой вязи и ограненными камнями, искрящимися на свету.
  Легкий щелчок и украшение надежно охватило запястье. Балджан в удивлении часто заморгала, не сронить слезы. Вот откуда они? Внутри сделалось необычайно воздушно. Захотелось улыбаться и петь. Ни от чего.
  Посмотрела на Люфтаза. Что хотела разглядеть? Развидеть?
  Разглядела? Развидела?
  - Я... мне..., - тянулись слова. Ими трудно выразить свое воздушное состояние.
  - Тщщщщ! - приложил мужчина палец к губам. Налил в кубки. Поднял, предлагая выпить с ним.
  Она не отказалась. Пила медленно, вровень.
  Глоток... Два.... Пять... Укротитель гипнотизирует змей движением своей дудки. Здесь в ходу другое. Утонченное до остроты клинка. Уподобиться сильной. Не быть - уподобиться. Тянуть за ним, повторяться в действиях и мыслях. Не отставать. Не отступать.
  Знай Балджан язык науки, сказала бы: "Mobilis in mobile" - подвижное в подвижном, охарактеризовать свое состояние. Ощущение легкости лебяжьего пера летящего по ветру. К солнцу, над степью, маленьким беззаботным облачком.
  - Захотелось сделать тебе подарок, - глядел на нее Люфтаз с несвойственной теплой улыбкой. Едва обозначенной губами. Её не прочитать. Если не смотреть в глаза. А что глаза? Убедить себя можно в чем угодно. Об этом уже сегодня было. - Сейчас. Пока никто не мешает.
  Она кивнула, ощущая приятную тяжесть браслета. Он хорош. Браслет?
  - Похоже на сказку, верно?
  Вновь кивок.
  - Только наша наоборот, - продолжил говорить Люфтаз.
  - Наоборот? - совсем не поняли его.
  - Другие начинаются плохо, но заканчиваются благополучно...
  В его голосе трогательная печаль. Забота. Опека. И что-то еще. Чему нет слов. Они есть, но...
  - Бори жаксы болады (все будет хорошо). Ойластырылгандай (как задумано), - заговорила она с мужчиной словами степи. Она так давно не слышала их, а сейчас они более, чем уместны. Передать полно её ощущения. Он поймет. Почему-то уверена, он её поймет.
  Балджан, твердо, ей так казалось, подхватила кубок, расплескав на стол вино и отпила. Осушить не хватило духу или навыка.
  - Ты делаешь большие успехи, - вовсе не похвалили её.
  - Ты просил...
  - Разве?
  Треск молнии разделить Бытие. Молнии не выпало, не произошло, но Бытие разделилось опять. Снова. Как прежде. Когда она сидела в клетке.
  Спасаясь от накатившего "шторма", Балджан похлебала жирного супа. Шлепала ложкой, брызгала на скатерть, вытирала капли с губ ладонью. Мысли? Они были. Чувства? Присутствовали. Но сейчас... Сейчас она плёхала ложку в суп, что неумелый гребец веслом.
  Мир кружился, качался, вращался, падал и вздыбливался волной. Хотелось лечь, закрыть глаза. Быть в покое. Отрешиться от всего. От разговоров. От "котакбаса". Он теперь вновь для нее "котакбас". От его подарка. От его дел. От всего, что окружало. Покоя и больше ничего.
  - Не рановато, валиться на кошму дрыхнуть? Возьми вилку, выбери кусок мяса и предложи мне, - строго сказано девушке.
  Она его слушала и только.
  - Встряхнись!
  Не ответила. Медленно сопела, готовая уснуть. Самое верное что можно сделать.
  Люфтаз стал едва слышно насвистывать мелодию. Поминальную. Жоктау.
  Не сразу, ей удалось побороть сонливость. Пересилить.
  Вилка попалась в руку не с первого раза. Подцепила мясо, но оно, вот чудеса! спрыгнуло с зубцов на пол. Балджан потянулась поднять кусок и едва не свалилась со стула.
  - Собаки подберут, - одернули её не стараться напрасно.
  - Я хочу спать, - призналась она. После того как наклонилась и выпрямилась. Мироздание моталось подобно сосне в бурю. Не просто влево-вправо, а ложилось на левый бок и правый.
  - Ты еще не накормила меня мясом.
  Степнячка посмотрела на Люфтаза, потом на вилку в собственных руках. Один удар. Один. Крепче сжала, выцеливая место вонзить. Грудь? Попадет в ребра. В шею? Хорошо. В горло. Лучше под подбородок, пронизать его поганый язык. За все сразу. За все! И за сегодняшний день особенно. За илу. За сказку наоборот. За вино. За то, что сама сидит квашней и размышляет, куда ударить. Вместо того что бы бить! Быстро, сильно и верно!
  Это только мысли. Вялые, медленные, сбивчивые, неуклюжие.
  - Мне с голоду помереть? - запросто поинтересовались у нее, выводя из оцепенения раздумий. Её нисколько не опасались.
  Все-таки бить. Бить! Сейчас!
  Хмыкнула сама себе. Он лжёт. Он великий притворщик. Он знает её мысли. Угадает её действия. Посмеётся над ней. Ей самой смешно.
  Балджан фыркнула. Взгляд зацепился за подарок мужчины. Перемигиваются веселые искорки. Вьются, ползут золотые нити таинственных письмён. Чистое серебро охватывает запястье, холодит кожу.
  Ладно... Как скажешь... Покормлю...
  Балджан дотянулась схватить с тарелки первый подвернувшийся кусок, нанизала на зубцы и протянула мужчине.
  - Не жамбас... но, - она хитро улыбнулась. Изобразила нечто похожее на улыбку, отчего Люфтаз расхохотался, забирая тонкий пластик мяса.
  Выпачканную руку вытерла о нарядное платье, оставляя жирный след. Чего еще попросит? Танца? Экшелеу (ход с каблука)? Дулей? (вьюжные закручивания)? Ааааа! Бурқасын (полет метели)! И! Бураңбел (гибкость талии)! Пускать слюни и следить за ней жадными глазами.
  - Вкусно, необычайно, - сдерживал смех мужчина, наливая в кубки.
  - Не буду..., - вяло отмахнулась Балджан, понимая еще глоток и она... она просто уснет.
  - Не настаиваю, - глотнул он рориша. В покое, как того желала степнячка, не оставил. - Вставай, Песчаная Рысь, дочь Худдура, уйсуна Шегел, тайпа Кылыш, ру Кумшу, ата Шайкурай.
  Откуда он знает? Откуда!? Она ему не говорила! Забеспокоилась мысль, столь же летучая, что пух с одуванчика в ветреный день. Раз и нету. Пропала.
  Две тщетные попытки подняться и признание невозможности исполнить простое действие самостоятельно.
  - Я помогу, - протянули руку и потребовали. - Левую.
  Стоять без опоры трудно. И Балдажн её нашла. Навалилась на Люфтаза.
  - Теперь закрой глаза...
  С удовольствием. Сами закрывались.
  - Вспоминать. Синее небо над весенней степью. Зелень и цветы до горизонта. Воздух, - он шумно вдохнул и она повторила за ним, - полон ароматов и дымков очагов. Табун. Широкий поток спин. В погоне за ветром или ветер мчится за ними? Кто быстрее? Резвее? Кто?
  - Ветер..., - шепчет Балджан. Она видела сказанное мужчиной в яви, легко вспомнить. Кажется, сделай шаг и покинешь каменные стены, оказаться на воле. В цветущей степи, наполненной запахом трав. Украшенной белыми шапками юрт ру Кумши.
  - Ветер, - согласен мужчина. - Табун мчится низиной, взлетает на взгорок... Торы, кула, боз ат, бурын ат, кер ат, кара ат, шабдар..., - перечисляет он масти лошадей. - Ты видишь их?
  - Вижу.
  - А его? Черного красавца с гривой вороного крыла?
  - Вижу.
  - А её? Огненно-медную, с золотым отливом.
  - Вижу, - зачаровано шепчет Балджан.
  - Они разные... Вороной и Рыжая... но они рядом. Близко, - Люфтаз прижал девушку к себе, говорить дальше. - Он кружит вокруг, добиваясь внимания. Она кусается, взбрыкивает, отворачивается и бежит гордо, развивая густую гриву и хвост. - Понизил голос шептать. - Он всхрапывает призывно, но получает отказ за отказом. Вороной настойчив. Медняная неподатлива. Он догоняет, она убегает, - говорил он касаясь щекой её щеки. Согревая дыханием ухо и шею. - Они не торопятся. Это их ритуал. Их выбор. Священнодействие быть вместе. И вот они рядом. Близко. Доверительно трутся шеями. Кладут головы друг другу на спины. Они вдвоем.
  "Как мы," - думать об этом не нужно усилий и легко ощутить.
  Сквозь хмельную дремоту поднималось новое для нее чувство. Горячее, пекущее, пьянящее сильней вина. Вкусней его. Превосходней. О чем он ей говорил? Мен сени жаланаш кердим (Я видел тебя голой). Или мен сени куйде кердим? Я видел тебя пьяной. Балджан хихикнула. Ей не стыдно.
  - Истинная красота доверия. Уступить его силе, скрепить свой выбор. Ырымдау (след.традиции).
  Он держит её. Она не упадет. Но все равно не противится. Ей тепло. Покойно. Не этого ли она хотела.
  "Ырымдау... Ырымдау..."
  Уютно. Хорошее слово. Уместное ли сейчас? Уместное передать ощущения, испытываемые рядом с ним. Ведь он... кердим онын жагатын (видел её обнаженной)!
  Люфтаз поднес к её губам кубок.
  - Пей, но не глотай.
  Она послушалась, задержав вино во рту.
  - Отдай мне, - потребовал он, приникая к её губам.
  Отдала. Их языки встретились. Влажное касание кончиков. Вкус. Не вина. Плоти. Усилить его - легкие встречные движения.
  Сонливость и вялость отступали. Стремительно. Под напором взбудораженной крови.
  Язык к языку. Две ядовитые змеи в брачном танце. В предвосхищении великого выбора им не нужен яд. Лишь отвечать движением на движение. Повторять и придумывать новые. Чувствовать острее. Его. Себя. Хотеть запретного. Его всегда хочется больше остального. Познание - путь греха. К греху. Познание - желать большего, разделить грех на двоих.
  Она не сопротивлялась, когда он отнес на постель. Не сопротивлялась, когда стаскивал с нее рубаху и шалбар.
  - Мен сени жаланаш кердим..., - шептала Балджан волшебную фразу.
  Она хотела его поцелуев. Он целовал. Нежно. Страстно. Греховно. Поцелую будили в ней неведомую доселе бурю желаний.
  Взрывная смесь опьянения и страсти. Жить мгновением. Уподобляться выдернутой странице из книги Жизни. Когда не важно что было до и что будет после. Важно сейчас. Важны эти быстрые мгновения.
  Щелчок пальцами и к мужчине присоединился еще кто-то. Поздно противиться, утонуть в собственных необузданных желаниях.
  - Это табагзан (лесбиянка)... Поможет тебе. Меньше мужчинам занимать твой ум.
  Она согласилась. Не уступила, не подчинилась, а согласилась с ним. Прошлое. Будущее. Нет повода отказываться от настоящего.
  - А ты...
  - Я никуда не уйду, Айым. Я - Тенгри. Я всегда рядом.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"