Фомин Роман Алексеевич
Вендор Пяти Колец. Главы 1-3 (в процессе)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    2024 год. Циничный международный бизнес. Здесь нет места сантиментам. Значение имеют только результат, только прибыль. На кону многомиллионные контракты.
    Что-то происходит с Дэном Абрамсом вице-президентом крупной корпорации. По его репутации проженной, бескомпромисной акулы бизнеса бегут трещины. На фоне непрерывной гонки за прибылью, его мучают кошмары и провалы в памяти.
    Опытный врач-психотерапевт исследует феномен и открывает спрятанную в подсознании Дэна параллельную жизнь в другом времени, в другой стране. В ней свои правила и рамки, и своя цена ошибки.

Вендор Пяти Колец


Книга 1. Отрицание

  

Глава 1. Картина крупными мазками - 1612

Черный ветер гудит над мостами,
Черной гарью покрыта земля.
Незнакомые смотрят волками,
И один из них, может быть, я.
(Аквариум, "Голубой огонек")

  
   Просторный и светлый офис надменно парит над Стейт-стрит, озирая сквозь панорамные окна десятого этажа грязевой поток суетливого туристического многолюдья. Вид на даунтаун Бостона причудлив, как высокотехнологичные ручные часы: тригонометрия плоских и покатых крыш перемежается с представительными импозантными высотками. Заточенным карандашом торчит ново-английская классика - отель Марриот-Вэкейшн Клаб. Рядом с ним, терракотовым кирпичом, испещренным ручейками окон, упирается в землю с баснословной ценой квадратного метра Скотья-бэнк, а неподалеку отбрасывает мрачную тень стеклянный исполин Вэолия-Норт-Америка.
  
   Дэн расслабленно сидит, нога на ногу в чреве пухлого кожаного кресла. На нем пятничный бизнес-кэжуал: джинсы, легкий пиджак и рубашка с эрегирующими углами воротника.
  
   Окружающая Дэна приемная - зависть рекламного плаката. Стены накрыты деревянными панелями с потолка в пол, встроенный в стену книжный шкаф манерно поблескивает книгами в дорогих переплетах. Над массивным, светлого дуба столом, в шахматном порядке висят дипломы и сертификаты.
  
   По натуре Дэн непоседлив до паранойи. Сидеть без движения - мука и зуд, потеря драгоценного времени. Ожидание раздражает его.
  
   Некоторое время взгляд его рисует нервические зигзаги по стенам и стыкам потолочных панелей.
  
   Сам собой из кармана в ладонь выпрыгивает смартфон и загорается OLED-экран. Синопсисы свежих, неотвеченных имейлов угодливо ползут по экрану. На парочку надлежит ответить.
  
   Он сосредотачивается на вводе текста.
  
   - Простите, сэр, - из-за стола раздается низкий, раскатистый голос, словно откашливается проснувшийся медведь или гиппопотам.
  
   Секретарь, он же офис-менеджер доктора Коуэлл, - персона примечательная. Зовут его Саймон, в обычное время он глубоко утоплен за ресепшен столом, за широким монитором, в давнишней стычке с клавиатурой. Добавим тут же, что ростом Саймон на голову выше Дэна, с плечами американского футболиста и кустистыми седыми усами в стиле рестлера Халка Хогана или Пола Тютла из шоу "Американский Чоппер". Возраст Саймона угадывается плохо - Дэн навскидку предложил диапазон между сорока и пятидесятью пятью. Улыбается Саймон широко, крупнозубо; голос его низок и бархатист. На посетителя производит он неизменное впечатление дружелюбнейшего, располагающего к себе метрдотеля. Но когда приходится ему выпростаться из-под грандиозного стола, взвиснуть под потолком в полную стать, гость невольно съеживается, чувствуя себя нашкодившим ребенком.
  
   - Позволю себе напомнить, сэр, что на приеме у доктора Коуэлл запрещается пользоваться телефоном.
  
   Глубокий, чарующий бас Саймона звучит ровно, без крупицы нажима и извинения. Всего лишь благожелательная, неизбежная констатация.
  
   Дэн благоразумно сдерживает самый первый ответ, вертящийся на языке, имея привычку отвечать на каждую брошенную ему фразу. "Телефонное" правило доносилось до него уже трижды, и каждый раз он брал обязательство ему следовать.
  
   Он награждает Саймона недовольным взглядом и послушно гасит смартфон. Желваки его при этом напрягаются.
  
   - Если бы доктор Коуэлл не заставляла пациентов ждать, соблазна бы не было, - миролюбиво ворчит Дэн. - Электронную читалку хотя бы можно?
  
   Саймон улыбается огромными зубами и качает головой. Доносит он рассудительно, спокойно, с выраженным бостонским прононсом.
  
   - Мистер Абрамс, возможно я повторяюсь, но в отдельных случаях, короткое ожидание перед приемом играет роль подушки безопасности. Чтобы человек сбросил с себя рабочий, будничный настрой и сосредоточился на предстоящем сеансе.
  
   - Я прослежу, что это не входит в стоимость услуг доктора Коуэлл, - улыбается Дэн в ответ, - и я плачу только за время, что она проводит со мной.
  
   Усы Саймона загораживают улыбку и он возвращается к плоскому монитору. Вид его меняется на сосредоточенный, по лбу пролегают складки. Он продолжает вводить в компьютер какие-то данные, неторопливо тыча в клавиатуру.
  
   Дэн вздыхает и откидывается на спинку кресла. Черт побери, раздумывает Дэн, если ожидание продлится, он не только не расслабится, а напротив, дойдет до точки кипения! Дел невпроворот, горят проекты, его ждут люди, а он прохлаждается в чужом офисе! Дэн шумно выдыхает и вытягивает скрещенные ноги, на концах которых полосатые носки ныряют в простеганные ботинки оксфорд.
  
   Его третья встреча с доктором психиатрии Терезой Коуэлл.
  

* * *

  
   Дэн долго и дергано выбирал врача-специалиста в Массачусетсе. Звонил, собирал рекомендации, продирался сквозь святую святых - контракт и покрытие медицинской страховки. Провел несколько занимательных часов исследуя разветвленные деревья голосовых меню местных центров психиатрии: "Массачусетс Дженерал", "МакЛин"; протаптывал тропинку к простейшему казалось бы результату - разговору с живым секретарем.
  
   Как зачастую долгое обивание запертых порогов, открывает дверцу с неожиданной стороны, так после серии бесполезных визитов, совет пришел от коллеги по работе. Тот рекомендовал частного психотерапевта Терезу Коуэлл. Она де помогала его супруге с биполярным расстройством и результат оправдал вложения. "Вложения" здесь отнюдь не были фигурой речи - ценник докторов частной практики обещал быть внушительным, практически не покрываясь страховкой.
  
   Гугл услужливо подтвердил, что Тереза Коуэлл в академических кругах была довольно известна. Помимо частной практики, она проводила семинары, писала статьи. Отыскав одну из статей в солидном журнале, Дэн самонадеянно взялся за прочтение, однако запутавшись к концу первой страницы в терминологии, решил довериться редакторам журнала, людям с медицинским образованием. Терять ему было нечего.
  
   Он позвонил по телефону; потом еще несколько недель нервно согласовывал с размеренным Саймоном графики: то Дэн срывался в командировку, то доктор была занята. Разумеется, сразу после того, как Дэн психанул и зарекся разговаривать с монотонно-дружелюбным Саймоном, тот вышел на связь сам и назначил встречу.
  
   На первый сеанс, состоявшийся полтора месяца назад, Дэн едва не опоздал. Примчался прямо из аэропорта, продравшись сквозь послеобеденные бостонские пробки, расчистив пару часов в заполненном под завязку календаре. Бородатый в чалме водитель "Убер" высадил его у подъезда аккуратно за минуту до начала приема, амбициозно подмигнув, мол, успел.
  
   Не то, чтобы Дэн пристально вглядывался, но офис на Стэйт-стрит, на спуске к бостонской набережной, внушал уважение. Отдельно доставляли представительно декорированный холл и консьерж. Да и лифты "Отис", стилизованные под пятидесятые с бесшумным ходом и авторитетными золотыми кнопками этажей, добавляли штрихи к картине фешенебельной роскоши середины двадцатого века. Здесь могла бы, сияя ослепительно-белой шеей в меховом манто, заливаться слезами от несчастной любви Норма Джин Бейкер, она же Мерелин Монро, или Джон Фицджеральд Кеннеди, известный бостонский ловелас, декларировать желание высадить кого-нибудь на Луну.
  
   Все эти мысли пронеслись хороводом в мозгу Дэна, пока он бежал к лифту, волоча за собой вечного спутника - четырехколесный чемодан "Травел Про". Параллельно он еще висел на телефоне, допрашивал беспроводную гарнитуру. В кабинет с искомым номером он влетел запыхавшийся, торопливый, едва не врезавшись в необъятного Саймона. Это был первый случай, когда Дэну сообщили, что телефоном в офисе пользоваться нельзя.
  
   Выглядел Дэн в тот день неважно. Прибывший из другой временной зоны, запыхавшийся, с подрагивающими пальцами и кругами под глазами, разрывающийся между звонками и встречами.
  
   Черт побери, если бы только болезнь, причудливый его недуг не мучил, не грыз Дэна. Без малейшего сожаления он вычеркнул бы из жизни всех хваленых докторов, вместе с медицинскими центрами. Зачем ему, технарю, знать о специализациях психотерапии? Зачем знакомиться с чудными и экзотическими техниками, что испытывали на нем прогрессивные врачи-специалисты: гипнозы, мышечные релаксации и абдоминальное дыхание. Но беда не отступала, напротив, обострялась, точно невидимый цепкий клещ, тянущий из жертвы жизненные соки. И всякий раз во время передышки он надеялся, что болезнь ушла, рассосалась сама по себе. Ровно до следующего кризиса.
  
   Так чертыхался Дэн, угрюмо заполняя предложенные Саймоном бумаги на пластиковом клипборде. Он мог бы делать это с закрытыми глазами - проставлять галочки и отвечать на рутинные, набившие оскомину медицинские вопросы.
  
   Торжественно приняв от Дэна исписанные формы, Саймон раскатисто предложил пройти ко врачу. Дэн неохотно оставил у кресла чемодан, с нанизанным на ручку портфелем для ноутбука. Он давно заразился профессиональной привычкой не упускать из виду двухъярусную пирамидку кэрри-он багажа, непременный атрибут бизнес-командировочного.
  
   Дэн вступил в кабинет знаменитой Терезы Коуэлл, обладательницы MD психиатрии, PhD психологии и еще пачки сложносочиненных профессиональных титулов, многозначительно вывешенных в приемной. Она ожидала Дэна, сидя в бежевом полукруглом кресле.
  
   Ничем неординарно-примечательным, по крайней мере на первый взгляд, Терезе Коуэлл не потрясла Дэна. Стройная, среднего роста особа лет пятидесяти, одетая, как подобало в чопорной Новой Англии в длинную, асфальтового цвета юбку и светлую свободную блузку. Внешности неброской: с прямым носом и тонкими губами, мнимо-растрепанной пепельно-мелированной прической до плеч и внимательными серыми глазами. С первых слов Дэн различил протяжный акцент, и позже она подтвердила догадку, рассказав, что переехала в США из английского Кембриджа много лет назад.
  
   Доктор поднялась и дружелюбно поздоровалась с Дэном. Руки не протянула - после пары лет коронавирусной изоляции такая привычка вышла из обихода. Лицевые маски канули в прошлое однако социальная дистанция в стране, выше всего почитающей личное пространство, прочно прописалась в мозгу.
  
   Тереза предложила ему кресло-реклайнер напротив. Несколько минут были потрачены на вежливость: кто, когда, откуда. Эту часть разговора Дэн отыгрывал на автопилоте, непринужденно, несмотря на измотанность. Обходительность, показное дружелюбие были частью работы.
  
   Самое время упомянуть, каким в глазах доктора Коуэл, в первый свой сеанс, предстал Дэн.
  
   В кабинет к доктору Коуэлл вошел высокий, худощавый мужчина сорока пяти лет, блестяще лысый с выражено выпуклыми теменем и лбом. Голову, как и всю прочую растительность на лице, Дэн последние несколько лет сбривал наголо. Физиономия Дэна была улыбчивой и подвижной, с узкой, восточно-европейской челюстью, нависающими бровями и носом с горбинкой. Выделялись живые голубые глаза, острые, бегающие, выхватывающие малоприметные, незначительные детальки. Прямиком из аэропорта, Дэн прибыл в поношенных кроссовках и мягких джинсах, чего в рабочее время обычно не позволял.
  
   Нрава Дэн был беспокойного. Он не мог сказать с уверенностью, работа ли сделала его таким, или изначально был он суетлив и подозрителен. Результаты психологических школьных тестов держали его между меланхоликом и флегматиком, однако к среднему возрасту он уверенно перешагнул сангвиника, явно тяготея к холерику.
  
   Он оценил тщательно подобранную, умиротворяющую гамму стен, мебели и абстрактных картин. На одной, привлекшей его внимание, отрывались от поверхности воды блестящие разноцветные пузыри. "Для психа, вроде меня, вполне сойдет", - решил он.
  
   Тереза тем временем внимательно разглядывала его белую визитку с множеством адресов и номеров. Губы Дэну вытянулись в усмешку, вспоминая сцену с бизнес-карточками из "Американского психопата".
  
   - Вице-президент по профессиональным сервисам, - она нахмурила брови под пухлой челкой. - Хотела бы я понимать, что это значит.
  
   - Ничего особенного, - ответил Дэн. - Моя компания занимается разработкой и внедрением сложных финансовых IT-систем. Мы не так заметны как "Apple" или "Microsoft", но благодаря нам работают банки, сети супермаркетов, компании производители автомобилей и так далее. Мою должность можете считать некоторой квалификацией в мире IT и внедрения.
  
   Этот вызубренный ответ имел длинную бороду, и неоднократно применялся Дэном в разговорах с собеседниками-профанами в IT.
  
   Вступительная часть несколько затягивалась и Дэн нетерпеливо хрустнул костяшками пальцев. Щелканье суставами было его дурной привычкой. Подсмотренная в детстве, в фильмах с Брюсом Ли, где молниеносный китаец дергал и хрустел суставами шеи, плеч и пальцев, она укрепилась в нем настолько, что он теперь реагировал ею на полярные эмоции: поражение, успех, злорадство, удовлетворение и смущение. Примерно как среднего таланта, сметливый актер превращает единственное выражение лица в визитную карточку.
  
   Вот и сейчас, подгоняя события, Дэн щелкнул пальцами. Тереза не возражала, она изучала Дэна.
  

* * *

  
   Пришла пора Дэну рассказать о причудливой своей проблеме. Делал он это неоднократно, но всякий раз, откуда-то снизу спины взбегала вверх по позвоночнику морозная волна. Он никогда не поверил бы, расскажи ему кто другой. Разве можно страдать от снов, которых не можешь вспомнить, как ни стараешься?
  
   Дэн не мог указать точно, когда впервые почувствовал вязкий, сковывающий озноб. Просто однажды в его жизни стало присутствовать два состояния. Одно - повседневное состояние "шила в заднице", параноидальной неугомонности, которой он "страдал" сколько себя помнил; вытолкавшее его со временем на высокую позицию в международной компании. И второе - необъяснимое, страшное, являющееся к нему во сне. Приходило оно нечасто, однако неотвратимо, превращая обычный, беспокойный сон в шторм, ураган, бушующий в глубине головы. Он ворочался, метался, отшвыривал мятые простыни, мучась от неведомого кошмара. Пугал истошным криком жену. Но только до момента пробуждения. Буря, как сильна она не была во сне, немедленно растворялась, едва он открывал глаза.
  
   Поначалу Дэн считал приступы свои придатком мигрени, вегето-сосудистой дистонии, с которой мучился он в юности. Сосуды головного мозга при мигрени имеют свойство сжиматься, отзываясь продолжительной стреляющей головной болью. Причиной такой дисфункции называют генетическую предрасположенность, гормональные изменения, когда нервная система не успевает за растущим организмом. В случае Дэна мигрень отягчалась поражением зрения - офтальмической аурой. Привычное поле обзора рассекала сбоку косая молния и на глаз наползало черное, слепое пятно, точно луна при затмении. Голова оплывала с виска огарком свечи. На несколько часов череп стягивала горячая подкова с пронизывающими, "видимыми" болевыми разрядами.
  
   После стационара, капельниц и "теплых" инъекций, приступы мигрени стали редкими, ощущения притупились. Врачи обещали, что с возрастом мигрень с аурой практически сойдут на нет, но мало ли, что говорят врачи? Дэн резонно решил, что болезнь лишь сменила форму. Ведь после ночных его истерзанных состояний, точно также возвращался головной зуд и тупое, неповоротливое опустошение.
  
   Дэн высчитывал, анализировал когда впервые проступило то самое ощущение черного паралича, и с какими стрессами могли быть связаны его приливы и отливы. Однозначного ответа не было. Случались месяцы, когда приступов не было совсем, и Дэн расслаблялся, думал, что беда уходит. А порой, напротив, шли две-три безумные ночи подряд. Дэн пытался связывать их со стрессами, с подножками, на которые не скупилась петляющая его судьба. Жизнь не давала скучать, бытовые катастрофы, переезд из России, потери и политические разочарования сменялись взрывами и провалами на работе; он словил тяжелую форма COVID, следом пришла война в Украине. Сколько не копался в прошлом, не сумел он найти времени, когда бы он, как лейтенант Дэн из "Форреста Гампа", мог выпятить грудь и замереть на поверхности лазурного океана, почувствовать вселенское умиротворение.
  
   Вряд ли Дэн страдал кошмарами в первые годы карьеры. Хотя наверняка, начальные приступы он упустил, посчитав атрофированным последствиями дистонии. Дэн однако хорошо помнил время, когда мигрень пропала целиком, ушла на несколько лет. Бессонница и бессознательные кризисы пришли позже, и явно представляли собой нечто новое.
  
   Кроме того, у Дэна сложилось убеждение, что между ночными пароксизмами существует связь. Речь не шла о болевых ощущениях или полном физическом и моральном изнеможении, когда просыпался он измученный на смятой кровати. Было что-то еще: болезненный осадок или состояние после сна, неуловимо одинаковое, спрятанное глубоко внутри, какая-то "психофизическая фрустрация". Термин подсказал ему один из врачей и Дэн не придумал лучше. Застывал он всякий раз с распахнутыми глазами, будто вырванный из глубочайшего эмоционального напряжения, которое никак не мог вспомнить. И подолгу потом не мог сомкнуть глаз, растерянный, изнемогший.
  
   Карьера бесцеремонно волокла его по городам и странам, а он факультативно исследовал, разбирался, что же его мучит. Обращался к специалистам, до которых удавалось дотянуться на перевалочных станциях, куда перемещался он с семьей, в очередном рентованном жилье. Говорил с терапевтами и психологами, но те отделывались посредственными диагнозами и фармакологией.
  
   В определенный момент Дэн начал предсказывать рекомендации еще до того, как их озвучивал очередной эксперт. Даже завел списочек в блокноте. Бессонница, депрессия, дистимическое расстройство, неврастения, "Поменьше работать, побольше отдыхать". Каждый второй, естественно, вспоминал о его мигрени - "дисавтономии" и "вегетативной дисфункции" - ими удобно было прикрывать некомпетентность. Россыпь рецептов, дорогой Дэн Абрамс, специально для вас: гормонотерапия, барбитураты, конские дозы мелатонина, вариации сертралина, палиперидона и прочих опиоидов. А дальше, разумеется, - "абсистентный синдром", как следствие фармакологии.
  
   Годы бежали, менялись декорации, проблема не исчезала. Что же до специалистов, в том числе и нетрадиционщиков, факт оставался фактом - он чувствовал нужные лечебные эффекты, исправно испытывал положенное "очищение", "боли" и "тепло", но на приступы его, кошмары это не влияло.
  
   Дэн анализировал свое наитие об эмоциональной связи между кошмарами. Словно задерживались, застревали в голове осколки погромов и кораблекрушений, некие остаточные впечатления. Зрительные, осязательные, обонятельные. Они плохо идентифицировались, но явно просачивались, нагоняли его через часы или дни после приступа.
  
   Пару раз Дэн просыпался с отчетливым ощущением запаха крови. Да не просто ощущения, а клокочущего, возбужденного состояния смертельной опасности, когда сердце таранит грудь, готовое выскочить из груди. Словно оказался Дэн в эпицентре кровавого сражения, где либо ты, либо тебя; выкупался он в крови в своем зазеркалье, едва избежав гибели. В другой раз, когда изнуренный приходил он в себя после ночного криза, перед Дэном мелькнул серый пейзаж из построек с соломенными крышами, прячущихся в хвое, и дороги сбегающей к озеру. По стоптанному проселку поднимались худые, сгорбленные фигуры, волочащие корзины и вязанки дров.
  
   Две картины возвращались чаще других. Одна из них - смазанное, словно затуманенное женское лицо. Неестественно бледное, выбеленное с темными провалами-глазами, и высокой прической с гребнем. Впечатление было столь реально, что Дэн долго пытался отыскать обладательницу лица в реальной жизни. Второй была зарисовка, графика. Острая ветка, торчащая из пня, с остатками листьев. И птица или зверек, сиротливо сгорбившийся внизу.
  
   Образы проступали словно завершающим аккордом, вехой, пока выпутывался он из слепой пропасти сна.
  
   Так мучился Дэн несколько лет, изредка пугая близких. На профессиональную жизнь болезнь не влияла; приступы приходились на ночное время, чаще всего дома и только пару раз застали его в командировке, в колюче-пустом номере отеля. Насколько мог, Дэн смирился с невидимыми тревогами, приняв их, как неприятную особенность организма, родовую травму. Последствия, в любом случае, неплохо купировались лекарствами.
  
   Ситуация усугубилась в последний год, когда регулярность приступов резко возросла до нескольких раз в месяц. Дэн стал даже побаиваться засыпать, не желая просыпаться с безумными глазами и клокочущим сердцем. Он сосредоточился на работе, но это не помогало. Пару раз Дэна застали энергично спорящим с самим собой; он стал замкнутым и резким. Недавно Дэн переполошил бортпроводницу, очнувшись после короткого сна в самолете, не понимая кто он и где находится.
  
   Проблема выходила из-под контроля, ее стали замечать окружающие. Подчиненные и пиры отмечали его загнанный вид. Тлели в нем не столько страсть и интерес к работе, сколько остаточная, спортивная злость. Стараясь не афишировать болячки, подгоняемый супругой Дэн, предпринял новый виток хождения по врачам. В таком состоянии и набрел он на доктора Терезу Коуэлл.
  

* * *

  
   - Год назад, вы сказали, болезнь обострилась. - вступила доктор Коуэлл. - Это связано с упомянутой вами войной в Украине?
  
   Дэн покивал. Как ни старался он быть аполитичным, для него, иммигранта из России, вторжение в Украину было шоком, за которой последовала затяжная многомесячная депрессия и подавленность. С шизофренической погоней за сводками новостей, попытками раскопать ситуацию, понять что происходит на обратной стороне опускающегося железного занавеса в России. Гнетущие времена с жаркими беспощадными спорами и новым историческим водоразделом между "до" и "после".
  
   - Я хотел бы упомянуть одну важную вещь, пока не забыл, - Дэн сменил малоприятную тему, - Как я говорил, часть кошмаров оставила обрывки воспоминаний. Так вот, я сделал на их основании кое-какие выводы. Я делился ими со специалистами, с которыми раньше встречался.
  
   - Поможет все, чем вы готовы поделиться, - ответила доктор Коуэлл.
  
   - Хорошо. Тогда - Япония. Короткие вспышки, картинки, что остались у меня после пробуждения - это была Япония. Но не современная: поезда, небоскребы, технологии; а старинная, средневековая.
  
   Тереза помолчала.
  
   - Любопытный вывод. Вы интересуетесь средневековой Японией?
  
   Дэн дернул бровями.
  
   - По работе мне приходится быть знакомым с каждой страной, где у нас бизнес. Просто, чтобы иметь возможность поддержать разговор с клиентом. С Японией то же самое, но помимо общей информации, у меня к Японии в молодые годы был большой интерес. Знаете, японская анимация: аниме и манга. Потом книги: Юкио Мисима, Кобо Абэ. Увлекался в общем. Не сказать, правда, что именно средневековой Японией.
  
   Тереза внимательно смотрела на него.
  
   - А вот эти "остаточные образы"... Вы уверены, что они имели отношения к ночным приступам?
  
   Дэн уверенно кивнул. То ощущение он не мог ни с чем спутать. Озноб и тяжелые с замиранием удары сердца, словно в середине захватывающего киносеанса внезапно гаснет свет. Сонный паралич, только вместо замороженного, неподатливого тела - пустая память.
  
   Далее Дэн перескочил часть, касающуюся лекарств, что прописывали ему предыдущие врачи и перешел к процедурам. Методично зачитал из блокнота диагнозы и терапии. Применяли к нему однажды даже технику гипноза. Безрезультатно, впрочем, как и все остальное.
  
   Доктор Коуэлл слушала сосредоточенно. Руки ее, со скрещенными, длинными пальцами с пастельно-перламутровыми ногтями лежали на коленях. Она определенно была профессионалом своего дела: смотрела заинтересованно, но при этом не пристально, делая во взгляде вежливые паузы, всячески подчеркивая при этом, что слушает.
  
   Все эти коммуникационные приемчики были Дэну знакомы. Он и сам ими владел, когда по долгу работы требовалось увлечено слушать или убедительно, с сердцем объяснять банальные, прописные истины возбужденному клиенту. Дэн говорил, а сам украдкой следил за Терезой, искал в глазах ее отклик, ответ на еще незаданный вопрос.
  
   Доктор Коуэлл взяла слово. Лицо ее излучало спокойствие. За профессиональной маской, Дэн разглядел идею, может быть не совсем еще сформулированную, но что-то было у нее на уме.
  
   - История ваша весьма любопытна, мистер Абрамс. Я вижу, что вы сильно раздражены своим не очень успешным предыдущим опытом работы со специалистами психотерапевтами; и фактом, что вам раз за разом требуется отвечать на одинаковые, стандартные вопросы.
  
   Дэну нравилась ее речь - английский акцент с вытянутыми гласными.
  
   - Поэтому, хотя с точки зрения процедуры это шаг обязательный, мы пока отложим разговор о вашей биографии - как вы росли, родители и так далее. Вы упомянули, что к вам применяли технику внушения, гипноза. Можете рассказать подробнее?
  
   - Да, мы жили тогда в Сиэтле. У меня там тоже случилось несколько подряд бессонных ночей. Я обратился по страховке к местному доктору-психотерапевту, Филиппу Галланту... - Дэн споткнулся. - Помимо стандартных лекарств, он попытался лечить меня гипнозом. Практиковал, как я помню, регрессивную гипнотерапию.
  
   - У вас хорошая память на имена.
  
   - Не жалуюсь. Так вот, по-моему доктору Галланту просто не повезло с пациентом. Я по роду деятельности человек, скажем так, сложившихся убеждений, недоверчивый, не легко поддаюсь влиянию. - Дэн задержал на Терезе взгляд, но ее лицо оставалось неподвижно, - Поэтому процесс гипнотизирования меня получился... э-э... не то чтобы мучительным, но вязким и нервным. Я в определенный момент даже засомневался в квалификации доктора Галланта, - он хмыкнул.
  
   - Разрешите предположение?
  
   - Пожалуйста.
  
   - Вы пришли на сеанс к докутору Галланту такой же как сегодня, торопливый, в промежутках между телефонными звонками?
  
   Дальнейшее умозаключение Дэн произвел сам и тут же ощетинился. Он уже предвидел очередное повторение нудятины о том, что работу надо оставлять за дверью и так далее.
  
   - Прошу прощения, но это моя жизнь и моя работа.
  
   - Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Кстати, я, по-моему, знаю доктора Филиппа Галланта. Я только хотела сказать, что на основании вашего представления, поведения, темперамента, мое мнение о вас, Дэн, довольно радикально отличается от вашего собственного описания. Я вижу перед собой весьма эмпатическую личность, открытую к сопереживанию. Человек вы занятой, активный, нацеленный на результат, и конечно мастерски научились скрывать настоящие чувства.
  
   Тереза лучезарно улыбнулась, обнажив белоснежные то ли зубы, то ли виниры. Дэн в ответ поморщился. Доктор Коуэлл напомнила ему университетскую знакомую, студентку с параллельного гуманитарного факультета. Та уверяла, что все вокруг носят маски, и Дэн, конечно, тоже, а под маской якобы скрывается тонкая, ранимая душа. Заслужила себе, в общем, репутацию чудачки. Терезе, впрочем, должность предписывала вбрасывать парадоксальные идеи и наблюдать за реакцией.
  
   - Так вот, - продолжил Дэн, игнорируя заключение Терезы, будто она что-то о нем "нарыла". - Доктору Галанту все-таки удалось меня "усыпить". Дважды. И оба раза сеанс закончился не так, как он ожидал. В первый раз совсем ничего не вышло. Сам я не помню, но судя по записи я сопел и иногда отвечал на вопросы, - Дэн усмехнулся. - Забавно слушать самого себя, спящего. В общем, ничего особенного я не сказал.
  
   Тереза кивнула.
  
   - А во-второй раз, тоже очень затянувшийся, доктор Галлант, похоже, наткнулся на тот самый приступ. Я провалился в сон, начал ворочаться, стонать, бубнить что-то сквозь сомкнутые челюсти. Это все я передаю по рассказу доктора Галланта, вы можете сами с ним связаться. У меня есть аудио-запись. В общем, я стал биться, тяжело дышать, сердце стучало бешено. Он пытался меня будить, пульс у меня ускакал в космос.
  
   Дэн говорил подчеркнуто равнодушно, однако от воспоминаний ему стало не по себе, ладони повлажнели. Ощущения того сеанса повторяли душераздирающую пустоту, с которой вскакивал он посреди ночи.
  
   Тереза поднялась, налила стакан воды из графина и подала Дэну. Он поблагодарил и тремя глотками выпил.
  
   - В общем, кое-как Филипп меня разбудил. Я проорал что-то непотребное, - послушаете потом, если будет желание - но пришел в себя. Состояние у меня было точь в точь после кошмара: мокрый как мышь, язык с трудом ворочается, пугаюсь каждого шороха. В общем, нарвался доктор Галлант прямехонько на мой приступ. - он скривил рот. - Четверть часа он приводил меня в чувство.
  
   - И что же, больше доктор Галлант, Филипп не пытался повторять опыт?
  
   Дэн тоскливо посмотрел на графин с водой, и Тереза налила ему еще стакан. Он жадно выпил.
  
   - Спасибо. Пытался пару раз, но больше не мог ввести меня в транс. Один раз я отключился, как потом оказалось, просто уснул. Наверное, в самолете не выспался. Выписал он мне в итоге успокоительное, я пришел еще пару раз, порассказывал о тяжелой свое жизни, послушал однообразные, неисполнимые советы: "побольше отдыхать, поменьше работать". На прощанье, прописал еще кое-что... - Дэн почувствовал прилив крови к лицу. - для крепкого сна.
  
   - Вот это как раз объяснимо, - проговорила Тереза медленно. - Учитывая, что вы приходили к доктору Галланту в своем возбужденном, уставшем состоянии, я ожидала именно такой реакции - то есть полного отсутствия отклика.
  

* * *

  
   Время первой встречи подходило к концу, и доктор Коуэлл решила сменить чересчур будоражущую Дэна тему разговора. Она спросила про его работу: чем он занимается, и что же такое, в контексте куцего его пояснения - профессиональные сервисы? Насколько стрессовой является его деятельность?
  
   Внедрение систем управления предприятиями, к тому же международных, было весьма узкоспециализированной областью знаний, и Дэн привык к дилетантским вопросам. Что его раздражало, так это пересказывание своей истории каждому новому врачу, не доказавшему еще своей полезности. Его холеричный, целеустремленный норов брыкался, как необъезженный мустанг, сопротивляясь попыткам сойти с кратчайшей траектории, ведущей к результату. Кратчайшим путем в его понимании выступала некая терапия или лекарство, а под результатом понималось желаемое, здоровое состояние. Многословное описание шагов приближения к цели, или обстоятельные рассуждения о том, почему цели достичь нельзя его не интересовали.
  
   Опыт к сожалению показывал, что в психотерапии продуктивный подход, где быстрый ум и напор ломают сопротивление и нерешительность, не работал. Здесь требовалось долгое, ну или по крайней мере осторожное утаптывание почвы, перед тем как применять конкретные методики. Так Дэну объясняли доктора. С этим можно было спорить, но нельзя было изменить. Поэтому Дэн покорно растолковывал доктору Коуэлл чем занимается, какими процессами руководит, и почему проводит пятьдесят процентов своего времени на звонках, еще пятьдесят на встречах с клиентами, следующие пятьдесят в электронной почте и еще пятьдесят съедает корпоративная текучка: юристы, кадры, финансы. Где-то между таились подготовка презентаций, отчетность и участие в технологических исследованиях. "Сорок рабочих часов в неделю? Нет, не слышал."
  
   Он саркастически фыркнул, что вместо многократно повторенного рассказа о своей работе в следующий раз выдаст доктору ворох записок, дневниковых заметок, что набрасывал иногда, отмечая отдельные рабочие моменты: перелеты, авралы, ночи без сна. Сэкономит таким образом время сеанса. Тереза учтиво выслушивала его остроумные замечания.
  
   Говоря о работе, Дэн испытывал легкое чувство превосходства. Все-таки он был профессионалом своего дела - управлял огромной международной организацией, проживал ее проблемы и кризисы. Один только COVID вспомнить, когда мир вдруг замер и замер бизнес. А война, когда проекты в Украине и России замерли, схлопнулись офисы и в одночасье уволилось несколько сотен сотрудников. Компания споткнулась, но поднялась, собралась и двинулась дальше, еще агрессивнее, чем прежде. Продавать и внедрять. Продавать и внедрять. На счету Дэна были десятки проектов и бизнес-трансформаций в корпорациях по всему миру.
  
   Закончив рассказ, он умолк. Терезе потребовалось время чтобы переварить представленную за десять минут карьеру. Нарисованную крупными, претенциозными мазками, однако Дэн полагал, что имеет на это право. Ведь он целеустремленно строил ее, вкладывался долгие годы, корпел, недосыпал, деприоретизировал прочую свою жизнь. Гордился работой, как основным своим достижением.
  
   - Мистер Абрамс, а среди двухсот пятидесяти процентов вашего времени находится место для чего-то еще? Мы с вами еще поговорим об этом более подробно, но все-таки - семья, друзья, какие-то увлечения?
  
   - Естественно. Что бы вы желали обсудить в оставшиеся четверть часа?
  
   Тереза оценила сарказм, но послушать все-таки хотела. Семья и друзья, пожалуй, были слишком глубокими и вязкими темами, чтобы затевать тектонический сдвиг, поэтому она предложила рассказать о хобби. Ее заинтересовало упоминание Дэном дневниковых записок, что он вел.
  
   Увлечения... Тереза явно ждала ответа вне границ ойкумены, называемой карьерой.
  
   Был обязательный спорт. Без него не выжить при такой работе. Средне-регулярный фитнес, с пропусками на перелеты. Хотя бы раз в неделю мужику надо поднимать тяжелые веса, так рекомендует терапевт.
  
   Что еще? Работу, главное увлечение, пропускаем. Вот еще - книги! Где-то урывками между звонками, встречами и подготовками, в самолете, в туалете, перед сном. Серьезные книги, классика - Манн, Стейнбек, Джойс, Маркес, Тургенев, чтобы мозг тоже получал долю той взбучки, которую дает организму мышечный памп. Например, сейчас - австрийка Эльфрида Элинек, отличный, простреливающий поток сознания. Ее цитата: "Искусство и порядок - враждующие родственники". Дэн сохранял себе хорошие цитаты. Изредка среди них оседали и собственные его короткие записки.
  
   Доктор Коуэлл слушала заинтересованно. Решилась спросить о семье, и Дэн отделался шаблонными эпитетами: верная, следующая за его карьерой семья, любимая супруга, сын-студент. Тереза попыталась копнуть глубже, уточнить, но, почувствовав сопротивление, остановилась. Поняла, что заступает на территорию мозоли, которую пока лучше не бередить. Дэн, изучающий Терезу примерно так же, как она его, оценил деликатность.
  
   Так закончился первый сеанс. В самом конце Дэн подписал еще одну бумагу. О разрешении Терезе ознакомится с его психотерапевтической историей. В США крайне щепетильно относились к любому вопросу связанному с доступом к конфиденциальным данным. Дэн, задумавшись на короткую секунду, поставил росчерк.
  

* * *

  
   Следующий сеанс назначили через пару недель, во время которых Дэн успел слетать в Европу. Откровенного отторжения доктор Коуэл у него не вызвала: не ставила поспешных диагнозов и вопросы задавала разумные.
  
   На этот раз Дэн явился вовремя и при параде - без галстука, но в костюме с длинноносыми лощеными ботинками, - а вот Тереза заставила себя ждать. Четверть часа он сидел без электронной почты и звонков под бдительным оком Саймона, пока доктор, наконец, не соизволила его принять.
  
   Возможности высказать едкое "фи" Дэн однако не получил. Доктор Коуэлл с порога увлекла его рассказом о сведениях, которые о нем собрала. Выглядела она элегантно: свободные брюки и легкий пуловер с собранными гармошкой рукавами на локтях. Времени она не теряла: подняла его медицинскую историю, собрала разрозненные записи врачей, связалась с Филиппом Галлантом. Последний факт насторожил Дэна, однако судя по проходному тону Терезы, ничем особенным Галлант не поделился.
  
   Следовало отдать должное Терезе, новая их встреча вовсе не походила на одну из тех, карикатурных, когда врач пытается вспомнить пациента. Тереза знала о Дэне практически все, что когда-либо выдавал он докторам. Где, в каком возрасте жил, семья, родители, когда переехал в США, чем болел. Больше того, словно опытный переговорщик-продажник, она поинтересовалась здоровьем его мамы, сиблингов, где больше нравится жить его семье, в общем всей пустой мишурой, имитирующей устоявшееся знакомство.
  
   Дэн относился к этому с пониманием. Он давно привык, что такое демонстративное дружелюбие - необходимая часть работы успешных, состоявшихся людей. В том, что Тереза Коуэлл принадлежит к последним, сомневаться не приходилось, взглянув хотя бы на ее ценник.
  
   Он чеканил ответы и ловил себя на мысли, что делает свою ежедневную работу, поддерживает непринужденную светскую беседу с клиентом. Отличие состояло лишь в том, что его не интересовали подробности личной жизни Терезы. Там где с заказчиком требовалось улыбаться, любопытствовать о партнере и планах на отпуск, он делился лишь типовыми ответами о себе. И как обычно, рисовал чуть более приукрашенную жизнь, чем реальная. Бравировал искусственным оптимизмом, на манер хвастливо-насмешливых комментариев в соцсетях.
  
   Тереза сама прервала разговор. Скрестила у подбородка длинные пальцы. Дэн догадался, что колея по которой текла беседа ее не устраивала. По правде сказать, не устраивала она и его. Почти бессознательно, вместо открытого, доверительного диалога, Дэн выстраивал непроницаемую стену профессионального лже-участия.
  
   Доктор Коуэлл вздохнула и заговорила:
  
   - Сегодня, Дэн, я бы хотела попробовать вернуться к гипнотерапии. У меня есть на ваш счет наметки, предположения, но я пока воздержусь их озвучивать. Может быть к концу сеанса или в следующий раз. Скажу вам только, что при вашей работе и навыках мне очень важно вывести вас из "комфортной" зоны стандартной легкой беседы, "смолл-ток". Не сделать ее некомфортной, упаси бог. Просто хотелось бы поговорить с Дэном Абрамсом, а не с вице-президентом по профессиональным сервисам.
  
   Дэн без улыбки ответил:
  
   - Возможно, это один и тот же человек.
  
   Тереза посмотрела на него пристально.
  
   - Возможно. - пауза, - Расскажите немного о том, что вас успокаивает, помогает прийти в себя после напряженной работы? Как вы отдыхаете?
  
   Похожую тему они обсуждали в прошлый раз, только тогда она называлась "увлечения". Что ж, можно обсудить и отдых.
  
   - Есть одно "но", Дэн. Раскрою карты, - это вопрос с секретом, "психологический прием". Расскажите о занятиях, которые вас расслабляют, но также объясните, что в данном занятии не дает вам полностью "освободить голову"? Попробуете? Про работу опять ни слова.
  
   Дэн задумчиво выпятил подбородок, прежде чем приступить.
  
   Почему бы не начать с уличных прогулок? Не то, чтобы Дэн много гулял, но иногда устраивал себе разминочную, проветривающую ходьбу. Банально, но действенно. А помехи?.. В реальности, даже во время ходьбы, едва выдавалась у него свободная минутка, начинал он немедленно копать, анализировать, перепроверять и скатывался к вечному телефону с интернетом и электронной почтой.
  
   - Такая "дихотомия" подойдет?
  
   Терезе одобрительно задрала вверх большой палец.
  
   Тогда вот еще - тяжелые пешие маршруты в горах, например Уайт-Моунтинс в Нью-Хэмпшире, на которые он иногда выбирается. Они безусловно, приводили его в чувство, перезаряжали батарейку. Но в то же время требовали внутреннего состязания, достижения, покорения - следующий перевал, водопад, вершина, более сложный маршрут.
  
   Дальше пошло легче. Чтение, художественная литература, конечно. Полное переключение фокуса. Но порой... эффект достигался прямо противоположный. Если книга была хорошая, сюжет и персонажи привлекательны, то чтение затягивало его, взвинчивало - он соболезновал выдуманным страданиям. Чтение натурально, щеткой с жестким ворсом, соскребало налет будней. Вот только совсем не успокаивало.
  
   По выражению лица Терезы он видел, что двигается в верном направлении.
  
   Новости, безумный скролл роликов в инстаграммах, и упоминать нечего. Ничего спокойного в них не было.
  
   Семья, дом, жена? Тут все было весьма стандартно - "семейные ценности", "мой дом - моя крепость", "тихая, спокойная гавань". А что мешает?.. В последнее время он был так загружен, что даже с родными оставался закрыт и необщителен. Вряд ли такое можно было проассоциировать с глаголом "расслабляться".
  
   Сон, пожалуй, последний бастион. Дэна всегда хорошо восстанавливал сон. В первую очередь тот, который не заканчивается утренним авралом или полночным такси в аэропорт. Но нынешние сны пугали его. Из-за снов он находился в кресле кабинета доктора Терезы Коуэлл.
  
   Повисло молчание, подводящее черту под куцым списком Дэна. Тереза как ни странно очень воодушевилась его развернутым ответом. Видимо на этот раз разглядела НЕ вице-президента.
  
   Она помогла Дэну расправить кресло-реклайнер. Средней мягкости вельветовое кресло угодливо выдвинуло вперед поддержку для ног, отклонило назад спинку и приподняло под затылком подушку. Окна и двери в кабинете Терезы были добротные: снаружи не доносилось ни звука.
  
   В тот день, доктор Коуэлл применила к Дэну базовую гипнотерапию без стрессов и запретов. Она использовала метод Барнса - раскачивала перед глазами Дэна блестящий шарик на тонкой нити.
  
   После напряженных утренних часов с пристальным разглядыванием экрана ноутбука, уставшие глаза Дэна поначалу прилично отставали от блестящей сферы. Предательски закололо в виске. Однако размеренный, монотонный голос Терезы, успокаивающие слова, странным образом действовали. Вот уже тело стало тяжелым, появилась сонливость. Глаза прилипли к переливающемуся шарику, однообразно мотающемуся из стороны в сторону. Дэн перестал слышать, что говорит врач. За годы жизни в США, он приучился не только говорить, но и думать по-английски, однако в моменты сильной усталости или полного расслабления, понимание отступало, и он слышал только голос. Остался только тембр Терезы. Без смысла, негромкий, успокаивающий, усыпляющий.
  
   Дальше была огненная вспышка и пробуждение. Дэн очнулся, широко распахнув глаза, с гаснущим в утробе криком. Несколько секунд потребовалось ему, чтобы прийти в себя. Ощущения походили на ночные, но были мягче, притупленнее что ли. Потерянность, непонимание где находится - да, но сдавливающего обруча и дикого ужаса, как дома или с Галлантом - не было.
  
   Над ним, ошеломленные и взволнованные, склонялись худенькая доктор Коуэлл на фоне необъятного, загородившего потолок Саймона.
  
   Позже Тереза рассказала, что гипнотический сон его начался спокойно. Она спрашивала о недавних событиях и Дэн послушно отвечал; пока доктор не приблизилась к эпизоду последнего болезненного приступа. Тут вдруг Дэн стал задыхаться, биться, в точности, как у доктора Галланта, не реагировал на стандартные средства и якоря для выхода из транса. Ей пришлось вызвать Саймона, и вдвоем они кое-как расшевелили, разбудили его.
  
   Восстановился Дэн на удивление быстро. Обычно дрожь била его до получаса, он сильно потел, каждый звук и вспышка света пугали его, оставляли в сознании медленно зарубцовывающийся шрам, с затухающим пульсом головной боли. Теперь же он только попросил еще воды, да еще Тереза дала что-то успокаивающее. Довольно скоро Дэн был вполне способен продолжить сеанс.
  
   В оставшееся время Дэн, замедленный и расслабленный, имел с Терезой неожиданно легкий, откровенный разговор. Она спрашивала, когда в последний раз он по-настоящему радостно смеялся, а он пытался припомнить подходящий случай. Наверное, какое-то старое кино, "Тупой и еще тупее" с Джимом Керри? Может быть, смешной ролик в интернете? Нет, не то, это все какая-то имитация развлечения, глотающая время. С женой, он ведь смеялся с женой! Да, скорее всего с ней, когда вспоминали о забавных случаях с ребенком или советы суеверной бабушки. Но это было давно, а в последний раз? Его словно заразила предыдущая задачка Терезы, где требовалось дать ответ, чтобы тут же его опровергнуть. Едва Дэн выбирал пример, он тут же превращался в неподходящий и невеселый.
  
   Вспомнилась сказка "Тим Талер, или Проданный смех" Джеймса Крюса. Почти про него. И цитата оттуда: "Из всех взрывов, я признаю только взрывы смеха". Мир теперь, как впрочем и всегда, умилялся совсем другим взрывам. Он поделился своим мрачным рассуждением с Терезой. Она с интересом слушала. Ее участие, пусть и хорошо оплаченное, было приятно.
  
   Перед уходом, провожая его в приемной, Тереза сказала:
  
   - Дэн, перед следующей встречей у меня будет к вам просьба. Сегодняшний сеанс подтвердил мою догадку, что терапия работает только с "настоящим" Дэном Абрамсом, НЕ с озабоченным "Вице-президентом". Вы упомянули, что ведете или вели нерегулярный дневник. Не могли бы вы в следующий раз принести с собой записи?
  
   Дэн посмотрел на нее вопросительно. Она продолжила:
  
   - Это пока только моя теория. Я вижу явную связь между вашим эмоциональным состоянием - постоянным "ожиданием атаки", и успешностью терапии. Ваша работа, профессиональный опыт, превратили вас в этакого универсального переговорщика за пуленепробиваемым стеклом. Вы умеете поговорить обо всем и не о чем, до нужной степени очаровать, но не сказать лишнего, не подпустить близко, не выдать тайны. А мне, да и вам самому, как раз надо пробиться к этой тайне. Поэтому нам потребуются якоря, крючки, которые будут вынимать вас из этой наросшей, крепкой брони. Я попыталась сегодня сделать это в разговоре, но у меня не вышло. Давайте попробуем через ваши собственные узелки, которыми вы цепляли себя к эпизодам своей жизни и профессиональной карьеры. Дневниковые записи должны помочь. Принесете?
  
   Настала очередь Дэна задуматься. Он действительно время от времени писал короткие эмоциональные записки. Они были разные: на абзац, на страницу; и хранились где попало: в телефоне, в ноутбуке. Происходило его бумаготворчество само собой, изредка и нерегулярно, когда слишком он распалялся, или наоборот безумно уставал. Дэн забыть забыл, когда делал последнюю запись. Наверное с год назад, еще до войны. Он и упомянул-то о дневнике случайно, в контексте частых, одинаковых вопросов о работе.
  
   Дверь наружу уже была отворена. Тереза провожала его, сидя на краю необъятного саймоновского стола. Великан, занятый бессрочной своей рутиной в компьютере, время от времени одаривал Дэна таинственной улыбкой из-под усищ, точь в точь крупный американский бульдог, который неясно, то ли восторгается, то ли хочет откусить тебе голову. Из коридора, со светлых стен, на Дэна смотрели монохромные виды Бостона в рамках с белым паспарту.
  
   - Но я пишу их обычно на родном языке, не на английском, - ответил он.
  
   - Давайте попробуем как есть. Возможно вам потребуется частично перевести для меня смысл. Мне важнее ваше эмоциональное состояние; содержание - второй приоритет.
  

* * *

  
   Итак - третий прием. К просьбе Терезы Дэн отнесся ответственно, хотя не стал пока формировать "сборник". Вполне достаточно тех записок, что "пылятся" неизвестно сколько лет в стандартном приложении смартфона.
  
   История дневника Дэна уходила корнями во времена его студенчества. Еще тогда начал он записывать некоторые свои впечатления. Обходился короткими зарисовками в несколько абзацев, были даже пара рассказов. Потом забыл, забросил. Вспомнил, неожиданно для самого себя, через несколько лет, когда паровоз карьеры пыхтя и брызгая обжигающими искрами, поволок его в другой город. Просто закипело внутри и не нашлось другого способа попрощаться с удаляющимся "терновым кустом".
  
   Он сохранял заметки где придется, периодически терял, меняя ноутбуки и телефоны. Однажды озадачился, захотел упихнуть хотя бы в один текстовый файл, но настолько это была низко-приоритетная задача, что Дэн рутинно, из года в год "отпинывал ее вправо по оси времени". А потом и вовсе забыл.
  
   Забавно. Профессионально-деформированный, он даже размышляет теперь казенным языком проектного менеджмента.
  
   Доктор Коуэлл, наконец, приглашает его, и Дэн входит в знакомый кабинет, всем своим видом показывая, что такие десяти-пятнадцати-минутные задержки приводят его в состояние весьма отличное от умиротворения и "нужной кондиции".
  
   Тереза в деловом бежевом платье миди, с широким воротом излучает собранность и спокойствие. Она провожает Дэна к окну с видом на городские крыши и заводит разговор о погоде, о непредсказуемых бостонских осадках и особенной, запаздывающей смене сезонов. На улице стоит прохладный май, солнце поливает равнодушным светом зеркальные небоскребы и заковыристый "крышный" ландшафт: вентиляционные трубы, башенки в оцинкованных подолах и боксы кондиционеров. Внизу, в тени высоток, прячется игрушечное здание Старого Капитолия.
  
   Взвинченность Дэна отступает. Тереза безусловно умеет вести непринужденную беседу, гасить возбужденное, нервное состояние. Дэн больше не ощущает стеснения от общения с новым, незнакомым человеком. Да и кабинет не вызывает скованности, свойственной "приемной врача".
  
   Они возвращаются к креслу-реклайнеру. Тереза предлагает Дэна сесть.
   - Вы принесли дневник? - спрашивает она.
  
   Дэн утвердительно кивает и откидывается на упругий вельвет, несомненный призер теста Мартиндейла по износостойкости тканей под давлением неблагополучных ягодиц. Он повторяет, что записки его крайне разрозненны и хранятся черт знает где. Но начать можно с тех, что переезжают с резервной копией на каждый новый его телефон.
  
   Тереза просит взглянуть, пусть и не на английском. Дэн кивает и протягивает ей яркий экран с открытым текстовым приложением.
  
   Наблюдая, как Тереза изучающе смотрит в текст, неторопливо скроллит, перелистывает странички, Дэн чувствует вдруг скребущее неудобство. Никому раньше он не давал откровенных своих записей, разве только жене читал. Будто выставил на общее обозрение неприглядную наготу. Сердце стукнулось внутри неуверенно, но ощутимо. Он нервничает, хрустит костяшками пальцев. Не помогает даже понимание, что Тереза не знает языка и смотрит всего лишь на набор незнакомых закорючек. А вдруг? Он вытягивает шею, пытаясь подсмотреть, какую заметку она изучает столь пристально.
  
   - Вот эту, - Тереза возвращает ему телефон. - Прочитайте мне целиком, пожалуйста.
  
   - Хорошо, - хрипло отвечает он.
  
   Дэн скользит глазами по тексту и отметке даты. Двенадцать лет. Как дико бежит время! И тему-то какую выбрала, как будто понимает язык.
  
   - Готовы? - и получив в ответ уверенный кивок, он приступает к чтению:
  

O O O O O

   "Каково это - уволить человека? Не "пожаловаться начальству" о том, что подчиненный работает вполсилы, и не "перемыть коллеге кости" за обедом. Речь о настоящем увольнении, когда ты лично выбираешь кандидата и исполняешь приговор.
  
   Зубодробительный этический момент.
  
   Особенно, когда за решением нет неприязни, нет даже строгой уверенности, что заслужил человек быть уволенным. Есть только статистическая выкладка - цифры, сухой расчет, на основании которого по бизнес-методу Джека Уэлча делается вывод и принимается решение о терминации: "Каждый год вымывать пятнадцать процентов наиболее слабых сотрудников, наименее эффективных по критерию цена-качество."
  
   Существует изящный ход - отдать все на откуп велеречивому отделу кадров, чтобы они шаблонно, речитативом зачитали нужные слова о том, что неосязаемый "бизнес принял решение". Является ли такой маневр хитростью, трусостью, или просто экономией возбужденного нерва?
  
   Нет, правильнее пережить самому, лично исполнить вердикт. Как лорд Эддард "Нэд" Старк из "Игры Престолов", который казнил собственноручно. Не ради удовольствия, а ради того, чтобы не терять связи с реальностью, с жизнью людей, с их карьерами, которые немедленно ломаются после твоего арифметического решения. Самому произнести нужные слова и первым принять реакцию.
  
   Одного ты нанимал сам. Вкладывался в человека, растил его, курировал прогресс. Случались подъемы и спады, успехи и неудачи. Год за годом тянул его за собой. К тебе он прибегал с вопросами, личными и профессиональными. Был частью твоей команды, твоей карьеры. Но лишь до момента, когда оказался недостаточно эффективен. "Хороший парень - это не профессия".
  
   Другого тебе придали, перевели в подчинение, работающего в компании давным-давно, эксперта в старых, проверенных технологиях. Неизбежно устаревающих, но все еще востребованных. Ты обнадеживал его, подтягивал, наблюдая, как шаг за шагом он отстает от тебя, молодого, агрессивного локомотива; однако же он верил тебе, приходил за советом и заразительно смеялся над остротами.
  
   В каком случае уволить легче, в первом или во втором? Какое мелодичное, невинное слово - "уволить". А если обоих, одного за другим. В одну неделю, в один день. Уволить их, не ожидающих подвоха.
  
   Нет, нельзя так думать! Все все ожидают. Каждый чувствует, должен чувствовать, когда наступает его момент, когда телефон молчит и неудовлетворенный голос, и нет новых задач.
  
   Итак, звонок. Держу перед глазами стандартный сухой текст со вписанным именем того, с кем несколько недель назад шутил и спрашивал о семье и отпуске. Нельзя сорваться с железобетонных строчек скрипта, тщательно выверенного отделом кадров: "Бизнес принял непростое решение, Стивен. Сегодня твой последний день в компании..."
  

O O O O O

   У Дэна вспыхивает внутри, проступает давно-забытое, горчащее чувство. Он работал тогда в компании года четыре - начальные его шаги на поле корпоративного менеджмента. Опыт построения и управления командой у него был, но вот с бездушным отсечением людей, математическим подбиванием баланса - столкнулся впервые. Несколько первых, исполненных им увольнений оставили рытвину на душе.
  
   Доктор Коуэлл наливает из графина воды и протягивает ему стакан. Он делает пару глотков. Потом медленно, подбирая слова, пересказывает Терезе текст, подглядывая в оригинал.
  
   Она выслушивает, не перебивая.
  
   - Стивен - это настоящее имя уволенного?
  
   Дэн утвердительно мотает головой.
  
   Подумать только, какие беззубые были времена. Увольнение казалось личной катастрофой, сейсмо-шоком, ломающим привычный мир. Теперь, во времена войны, разрушенных городов, разделенных семей и переездов с парой сумок в соседнюю страну, это кажется мелким, пренебрежительно ничтожным. Как сравнить ссадину с ампутацией. Он говорит вслух.
  
   - Я разделяю вашу горечь, Дэн. Но для терапии нам сейчас важно зафиксировать ваше состояние и переживание тех лет.
  
   Тереза приводит кресле-реклайнер в положении полулежа. Пока с приятным жужжанием выезжают вельветовые опоры для ног и головы, Дэн глядит в потолок. Едкое ощущение висит, выступило как изображение на фотобумаге в проявителе. Стивен... Он никогда не интересовался его дальнейшей судьбой. Да и не должен был. Как говорит Доминик, его босс, копируя Морфея из "Матрицы": "добро пожаловать в реальный мир".
  
   Снова покачивающийся блестящий маятник и монотонная речь Терезы. На границе осознания Дэна всплывает фраза: "Хороший парень - это не профессия". Дальше он ничего не анализирует и, словно горячий нож в масло, проваливается в сон.
  

O O O O O

   Рябило в глазах. Перед ним, насколько хватало глаз, разливалась вода. Глянцевая, темно-синяя поверхность, никогда не замирающая, переливалась в свете тяжело повисшего солнца. За водоразделом протянулся берег с вздымающейся, живой линией холмов, поросших ворсистой зеленью. С них, будто кто-то небрежно рассыпал просо, разбегались у самого берега мизерные рыбацкие хижины с плешами двускатных крыш.
  
   Он стоял, стискивая рукоять меча, отведя лезвие вниз. Отчетливо чувствовалось напряжение - кулаков, сжимающих меч, желвак на скулах, бровей и сосредоточенного взгляда.
  
   Взор его был прикован к черноволосой голове сидящего перед ним на коленях человека. Челка неизвестного был раздвоена, тугой узел на темени собирал волосы с висков и затылка в хвост. На нем была плотная, запашная куртка со свободными рукавами, заправленная в просторные, складчатые штаны. Спину он держал прямой, чуть наклонив голову вперед.
  
   Перед сидящим, едва касаясь коленей, расстилалась по земле плотная, плетеная холщевина белого цвета, на манер циновки. На полотне лежал короткий меч, с длинной, перетянутой скрученным шнуром рукоятью и золотым набалдашником. Сталь лезвия отливала на солнце слепящей белизной.
  
   Сидящий повернул голову и поднял глаза. Их взгляды встретились.
  
   Дэн почувствовал смятение, горечь, предательский ком в горле. Обращенный на него взор, напротив - был умиротворен, будто два спокойных, темных озера. В нем застыли уверенность и восторженный трепет, связанные с предстоящим действом. Он уже не смотрел на Дэна, провалился сквозь него, вдаль, в небо над зеленым, пологим склоном. Губы его тронула едва заметная улыбка.
  
   В мозгу Дэна вспышкой, ожогом пронеслось воспоминание, сказанная фраза: "Это тебе не молодежь палками гонять, Такедзо." Дэн вдруг осознал, что словами этими давным-давно обращался к нему сидящий. И вслед за фразой, словно за ниточку, потянулись образы, осознание. Это он, Дэн, был сейчас Такедзо. Он, Такедзо, исполняет роль кайсяку, помощника при совершении ритуального самоубийства сэппуку - вспарывания живота.
  
   Его накрыла волна чужих, спутанных чувств. Возбуждение прошедшего поединка мешалось с неуверенностью, а ускользающая гордость победы с пронизывающим страхом. Ощущения отзывались дрожью в крепких запястьях, выступающих из рукавов дымчатой рубахи кимоно. В новом свете увидел он себя, стоящего чуть наклонившись вперед, с отставленным в сторону длинным мечом. Сердце колотилось в груди; он чувствовал одновременно горечь предстоящей потери и гордость за оказанную честь, ответственность, которой нельзя пренебречь.
  
   Еще Дэн заметил гарду, искусную четырехлистную гарду меча, такую же, как у короткого клинка вакидзаси на полотне. Мечи составляли пару и Дэн не сомневался, что принадлежит она совершающему сэппуку самураю.
  
   Черты лица Такедзо торжественно окаменели. Заблестевшие глаза впились в лицо сидящего с намерением помочь, оправдать высочайшее доверие. "Я готов, Ганрю!" - пронеслось внутри.
  
   Сидящий Ганрю будто услышал, отвернул голову к холщевине. Он зашевелился, завозился в куртке, словно в тесном коконе, повел плечами и высвободил из широких рукавов одну за другой узловатые запястья и кисти, после чего откинул куртку с плеч, оставшись в легкой, нижней рубахе с узкими рукавами. Куртка развалилась у него за спиной тяжелым, жестким покрывалом. Ганрю подхватил один за другим длинные рукава, правый заткнул за пояс, а левый вытянул на коленях.
  
   Вот он подтянул нижнюю рубашку-косодэ, оголил живот. Протянул руки к мечу, церемонно поднял перед собой. Свободным длинным рукавом куртки обернул лезвие.
  
   Время точно остановилось. Тишина стала осязаемой, слышной. В воздухе медленно двигались точки - мельчайшие частицы земли и воды. Сердце Такедзо сжалось от непередаваемого очарования яркого, солнечного пейзажа с живым, переливающимся океаном. Аристократы в Киото называют это чувство "моно-но аварэ" - мимолетная, зыбкая красота. В моменты сильного эмоционального напряжения в голову Такедзо всегда лезли образы из сказок и легенд, которыми пичкали его дядя Доринбо и монах Фугай. Остров Фуна, на котором совершал сэппуку Ганрю, получил свое название благодаря форме лодки. Был ли он, как другие японские острова, отпрыском юных божеств Идзанами и Идзанаги, мужского и женского начал? Задумывался ли таковым, или пал случайной каплей с кончика их драгоценного копья? Как же осуждающе смотрит с небес величественная Аматерасу-солнце.
  
   За Такедзо и Дэн залюбовался сочными красками. Поросший густой травой пригорок сбегал к спокойной воде, несколько деревец изогнулись над нею, словно робкие купальщицы, пробующие ногой воду. Домики на сваях на обратной стороне залива и вязь холмов на горизонте больше не были незнакомыми: деревня принадлежала клану Хосокава, а на пологих вершинах Казаси и Яхазу стояли пагоды и кумирни, в которых Такедзо бывал. К берегу спускался пышный весенний лес.
  
   Тот, кого Такедзо называл Ганрю взялся за завернутое в рукав лезвие и направил острие в левый бок живота. В его узловатых пальцах Такедзо уловил едва заметную дрожь.
  
   "Вот сейчас", - думал Такедзо, медля, не поднимая меча. - "Сейчас он вспорет себе живот и тогда я сделаю, выполню...".
  
   Он был неподвижен, но внутри него, точно рыба в сети, бились конфликт и смятение. Его окружала яркая, изумительная красота. Так пишет картину восторженный художник Фугай: взмахивает кистью, оставляя на полотне точеные линии. Но то лишь картина, безобидная картина. А здесь через мгновенье погибнет его близкий, лучший друг. Погибнет по настоящему, смертью, в которой нет нужды, которую можно избежать.
  
   Естество Такедзо негодовало, смысл происходящего ускользал. Этикет воинского сословия буси предписывал ему достойно исполнить долг, сопроводить Ганрю в последний путь. Должен ли он с этим смириться? Такедзо будто снова оказался на первой своей войне. Сердце стучало, жилы вздулись на лбу, задрожали руки. Стиснув зубы до противного скрежета, он взвил над головой длинный меч Ганрю "Сушильный шест".
  
   - А-ы-ых, - едва слышно прохрипел Ганрю, вгоняя в брюшину лезвие, до кулаков.
  
   Он дернулся и наклонился вперед, кривя спину. Руки его, сжимающие завернутое в ткань лезвие, запятнались кровью и задрожали.
  
   Мысли Дэна мешались, путались, он словно бы отождествлял себя с тем, кто носил имя Такедзо, но был лишь чутким слушателем - ощущений, мыслей, мышечного напряжения. Пропускал через себя каждое движение, как свое собственное, но не мог повлиять.
  
   Лицо Ганрю сделалось высеченным из камня. Боль, сильнейшее усилие воли не отражалось на нем, лишь глаза раскрылись чуточку шире. Он едва слышно захрипел и потащил лезвие направо, вспарывая брюшину. У Такедзо руки задергались так, что чужой меч готов был выскочить из них. Словно впервые видел он смерть, словно впервые был ее причиной. За нереальным, эфемерным пейзажем проступала настоящая, уходящая жизнь.
  
   Левая рука Ганрю уже соскальзывала с лезвия, но правой он удерживал меч там, где положено, доведя глубокий разрез до конца. Рубашку его, юбку-хакаму покрывали брызги крови. На куске ткани, предназначенном для меча-вакидзаси росла темная, вязкая лужа. Ганрю покачнулся, невероятным усилием удерживаясь, чтобы не упасть.
  
   В воздухе, спокойном и прозрачном, двигались, перемещались пылинки. Едва видимые глазу частички, пушинки, кровавые точки, на фоне прекрасной солнечной лужайки, предназначенные для кисти художника или поэта.
  
   Меч со свистом вспорол эту визжащую, непередаваемую красоту и широким диагональным ударом отсек Ганрю голову, у затылка, под вспученным черным хвостом. Темноволосая голова упала на ритуальную холщевину. Ганрю, до того державшийся прямо, размякшим кулем повалился вперед. Из-под воротника рубахи косодэ вырвалась на ткань пульсирующая струйка.
  
   На несколько секунд после удара Такедзо застыл, вытянув руки, переходящие в обращенное в землю лезвие. Лишь чуть повернулись стопы, и вес тела привычно переместился на выставленную вперед ногу. Прозрачный воздух, стыдливые девушки-деревья, выведенные кистью холмы на горизонте и красная вязкая лужа внизу. Как же обжигающе мрачно смотрит с небес солнцеликая Аматерасу.
  
   В голову полезли мифические истории о сотворении земли. Каким он был, остров Оногородзима, на котором боги Идзанаги и Идзанами создавали первых божеств-ками? Может быть таким же прекрасным как остров Фуна, с сочной травой и деревьями. И так же как капли с божественного копья падали в морскую пучину, рождая земную твердь, летели сейчас в зеленую траву капли крови с длинного меча Ганрю.
  
   Неужели он сделал это, помог Ганрю убить себя? Еще вчера это казалось нелепой шуткой. Таков итог его похода за славой непобедимого бойца? Не об этом ли предупреждала Юки? В памяти промелькнуло девичье лицо с точеными подбородком и задумчивыми, черными глазами. Окровавленный "Сушильный шест" выпал из рук Такедзо.
  
   В глаза бросились тщательно подвязанные штанины юбки-хакамы над щиколотками Ганрю. Такие же завязки были на свободных рукавах его куртки, чтобы не цеплялись за меч во время поединка. Ганрю всегда прилежно относился к одежде и этикету.
  
   Такедзо упал на колени, и беззвучно зарыдал, прижимаясь головой к складчатому кулю из куртки кимоно Ганрю.
  

O O O O O

   Эмоциональная вспышка выталкивает Дэна из сна резким рывком. Он распахивает глаза и выброшенной на берег рыбой заглатывает воздух.
  
   Перед ним проступает женское лицо окруженное светящимся нимбом. Выражение смазано, только вехи, отдельные черты, взмахи кисти. Глаза слепит яркий, фонтанирующий свет. Стены комнаты куполом смыкаются к потолку. Дэна стискивает и растягивает; он словно оптическая иллюзия с фрески Гаули в римской церкви Иль-Джезу. Пузыри с настенных картин растут, увеличиваются в размерах, зажимают и вдавливают его в пол.
  
   - Дэн, как вы себя чувствуете? Вы узнаете меня? Это я - доктор Тереза Коуэлл.
  
   Тембр голоса как нить Ариадны. Спокойный и знакомый. Свет пульсирует и отступает, искрящимся змеиным языком утягивается в окно. Женское лицо - Тереза, окружающий ее нимб - бежевое полукружье кресла. Пузырики занимают место в положенных им картинах.
  
   Руки перестают дрожать и Дэн выхватывает у Терезы стакан воды. Потом сидит и тяжело дышит. Голова, как после карусели, вестибулярный аппарат качается в невесомости.
  
   Лицо Терезы Коуэлл выражает заботливую заинтересованность.
  
   Дэн подводит баланс, сухой остаток. Нет боли, сковывающего страха и беспомощного состояния. Есть внутренние качели, сбои в координации. Еще есть остаточное чувство пустоты, потери, пронизывающего горя. Но на этот раз Дэн знает его причину, помнит мельчайшие подробности: сплетение ткани на рукавах кимоно, шелковую перевязь на рукояти длинного меча. Помнит Ганрю, рослого, крепкого, к которому испытывал чувства сродни братским. Помнит краткое видение девушки, похожей и одновременно не похожей на ту бледную, что являлась ему раньше.
  
   Он готовится, собирает складки на переносице, перед тем как рассказать все доктору Коуэлл. Слова путаются, он проваливается в ворох информации, частностей, о которых он и думать не думал во сне. Воздух, замеревший словно в замедленной съемке, с движущимися точками; склоненные над водой деревца; берег за полосой воды с вздыбленными холмами и горсткой домов; обрывки легенд.
  
   Доктор Коуэлл слушает его неровный рассказ внимательно, не комментируя. Затем, пока Дэн переводит дух, описывает, как вел себя Дэн под гипнозом.
  
   Он пробыл в трансе всего несколько минут. Сначала отвечал на вопросы, но внезапно осекся и ушел в глубокий сон, будто споткнулся и провалился в подвал в трухлявом доме. Изредка шептал неразборчиво себе под нос. Конвульсий, напряжения или учащенного сердцебиения Тереза не отметила. На обращения Дэн не реагировал и Тереза решила дать ему несколько минут сна, перед тем как вывести из забытья.
  
   Дожидаться он не стал и проснулся сам.
  
   Дневниковые записи сыграли роль ключика, отирающего дверку подсознания, точь в точь калитка, скрывающая вид на цветущий сад, в которую никак не может протиснуться Алиса из "Страны чудес". Другой подходящей метафорой Дэн предлагает скальпель, вскрывающий нарыв, из которого тут же брызжет нечто неприглядное. Он усмехается, и тут же ловит себя на том, что смаргивает вынырнувший образ беленого женского лица. У линии скулы как будто темнеет кровоподтек.
  
   Дэн спохватывается, хвалит Терезу за догадку. У него нет сомнений, что за ночными приступами стоят те же самые видения. Послевкусие, исключая страх и тянущую головную боль, - идентично. Остается вопрос: какой в этом всем смысл? Какое отношение сны имеют к жизни Дэна и почему не дают ему покоя. Терезе нашла способ добраться до глубин его подсознания, до "дна, из под которого остервянело стучали", но решает ли это проблему, помимо подтверждения догадок о Японии? Сомнения коварными тонкими трещинами бегут по стене начального воодушевления.
  
   - Нельзя не отметить что, мы теперь знаем и видим о вашей болезни больше, чем знали и видели вчера. - радушно говорит доктор Коуэлл.
  
   Главным достижением она называет брешь, найденную в наросшей, многолетней броне Дэна - эмоциональные якоря его прошлого, дневниковые записи.
  
   - Теперь мы имеем доступ к вашим снам-видениям, причинам ночных приступов. Мы можем вынимать их, копировать в вашу память, извиняюсь за свою небогатую терминологию компьютерщика, и анализировать.
  
   Следующим шагом станет попытка объяснить, почему Дэна посещают такие сны, установить их связь с эмоциями. И напоследок, определить, как разорвать эту связь, избавить его от навязчивых видений и вернуть к нормальной жизни.
  
   В общем, рисует Тереза Коуэлл крупными мазками радужную картину с многообещающим результатом, без указания сроков исполнения. Именно такую, в которую Дэн, в силу профессии, не верит. Он слушает ее, воодушевленную, чувствуя как нарастает скепсис. Дэн делает скидку на специфику; понимает, что трудно ожидать конкретики от погружения в текучее и непредсказуемое человеческое подсознание. Но, с другой стороны, профессиональный опыт его кричит и "машет красным флагом", что двигаясь вслепую, на ощупь, невозможно достигнуть цели.
  
   Повседневная работа Дэна состоит в критической оценке намалеванных на скорую руку оптимистичных, "санни-дэй" сценариев и планов. Такие широко используются в крупных продажах, когда нужно произвести впечатление, показать насколько опытен ты в индустрии, как умеешь на основании известных десяти процентов сделать прогноз на оставшиеся девяносто. Знающие люди воспринимают подобные картины скептически, понимая, что каждый из неучтенных факторов это мина замедленного действия, подложенная под оптимистичный план, готовая удлинить его в разы, а то и вовсе уничтожить. Тереза предлагает ему точно такой же "санни-дэй" сценарий, в котором выздоровление придет само, стоит только вытащить наружу побольше спрятанных снов.
  
   Компетенция в "управлении проектами" пустила токсичные метастазы не только в словарный запас, но и в образ мышления Дэна.
  
   - Я вижу, что вы настроены недоверчиво, Дэн, - говорит Тереза, - но, согласитесь, что мы достигли хорошего, заметного результата и проложили дорожку для дальнейшего исследования.
  
   "Небогатой" компетенции "компьютерщика" Терезы явно недостаточно, чтобы понять скепсис Дэна. Пожалуй, благоразумнее держать при себе критические мысли.
  
   Они договариваются о регулярных встречах по пятницам после обеда. К этому времени Дэн обычно возвращается в Бостон из командировок, да и сам по себе день перед выходными менее нагружен.
  
   - Дневниковые записи - наш ключевой ресурс. - рассуждает Тереза, - Но нужна эмоция, яркое воспоминание. Сегодня нам повезло, я ткнула пальцем в небо и угадала. К следующему сеансу, Дэн, пожалуйста сделайте выборку подходящих историй или зарисовок.
   Уже выступая в ковролиновый коридор, Дэн оборачивается. Тереза Коуэлл провожает его в дубовой приемной, улыбаясь шаблонной улыбкой дорогостоящего, заботливого врача. А может вовсе не шаблонной, а участливой? В ее глазах задумчивость, размышление. Рядом с ней сутулой горой, уткнувшись в плоский монитор, возвышается Саймон.
  


Глава 2. Червяк на осеннем ветру - 1614

Погружение...
Были и нет, Пузырики вверх,
Длинный след, Счастливый билет,
Все ниже, смелей.
Постепенно...
В культурный слой, Через перегной,
Чернозем, Мел и мезозой,
Сверху до низов.
С ускорением...
(Oxxxymiron, "Погружение")

  
   Рабочая пятница Дэна затягивается до позднего вечера. На часах полдевятого. В голове толчется Тереза с дневниковыми записками, а пальцы тем временем скачут между окнами рабочего чата и почты. Рутинная суета, ограниченный набор тем и слов, вытягивающийся в бесконечную конвейерную ленту. Дэн исполняет роль не просто отлаженной, смазанной шестерни, а батарейки этого механизма.
  
   Ряда писем он лишь брезгливо касается глазами, тут же отмечая как "прочитанное", на другие отвечает стремительно, односложно: "Согласен", "Зачем?", "В письмах не решим, делайте встречу".
  
   Длинных писем Дэн не любит. Ни читать, ни писать. Для кого пишутся эти "тома", у кого есть время на эпистолярный жанр? Дэн чертыхается, когда заказчик начинает играть в игру-корреспонденцию "объясните мне, формально...", где письменный ответ превращается в минное поле, по которому нужно прогарцевать изящной, невесомой танцовщицей в узеньких пуантах, не задев ни одну из предложенных заказчиком растяжек-мин. Не дать клиенту превратить свою претензию в дополнительные расходы.
  
   Пятницу Дэн заканчивает в домашнем кабинете. Он живет рядом с Бостоном, в респектабельном пригороде, сразу за опоясывающим город шоссе I-95. Респектабельность определяется проживающим контингентом, то есть средним уровнем дохода на дом, качеством школ и, как следствие, запредельной стоимостью жилья. Имущественная сегрегация, устраивающая того, кто может ее себе позволить.
  
   Он допечатывает тщательно сформулированный ответ, пробегает глазами по тексту и кликает "Отправить". С чистой совестью можно считать его последним на сегодня. Поток рабочей почты не останавливается, натекает струйкой запросов со всех концов мира. Остановить его обработку можно только волюнтаристски. Дэн роняет затылок на высокую спинку стула. Прочь, прочь из головы!
  
   Тереза Коуэлл, доктор психиатрии, этакая тихая Мисс Марпл из романов Агаты Кристи или, скорее, сериальный лейтенант Коломбо, бомбардирующий пациента нелепыми вопросами. Всё, чтобы отыскать лазейку и выстроить гипотезу. Трудно сознаться, что он удовлетворен результатами ее работы, однако "бурит" она явно в нужном направлении. И тут, развивая метафору, возникает резонный вопрос: как глубоко Дэн готов дать ей "добурить". Ведь в процессе бурения, обкладывания скважины, путь бура отмечают не только полезные углеводородные жилы.
  
   Кабинет Дэна - его личная "берлога". Основным предметом мебели в нем выступает тяжелый, Г-образный стол. Сколько за ним просижено месяцев и офисных стульев, особенно в COVID-ной изоляции; просмотрено красными, усталыми глазами в монитор. Лак деревянного пола под колесиками офисного стула протерт. На столешнице чуть заметные круглые следы от бесчисленных чашек кофе, словно кто-то лечил его банками. Дэн вытягивает ноги и расслабленно съезжает по спинке кресла вниз.
  
   "С исследованием Терезы разбираться будем по мере поступления проблем". - думает он. Он не уверен, что делать с некоторыми фармакологическими и не только подробностями своего состояния; нужно ими делиться или обойдется. Пока ясно одно: с кандидатурой врача вопрос закрыт.
  
   Перед Дэном стоит непростая задача - "прошерстить" старые носители данных: винчестеры, флешки и телефоны, отыскать дневниковые записки и выбрать из них подходящие. Ключевое слово здесь - "подходящие", ведь нет цели собрать полную коллекцию или хотя бы последовательную историю. "Бессердечному" терапевтическому методу доктора Коуэлл не интересны его изящнословие, проницательность или чувство юмора. Значение имеют лишь записки-якоря, завязанные на эмпатическое воспоминание.
  
   В комнату заглядывает Элис. Жена Дэна - худощавая шатенка. Пятничным вечером она в шортах и домашней майке с принтом желтой рожицы "Нирвана". Взгляд серых глаз - непроницаемый. Волосы собраны в узел на голове - нехороший знак.
  
   - Не получается выбраться сегодня? Мы с Максом уже кино досматриваем.
  
   В пальцах Элис покачивается круглобокий винный бокал на тонкой ножке. "Пино Нуар", ее любимое вино.
  
   - Фух, только с письмами закончил. - Дэн выкарабкивается из-под стола.
  
   Днем он перекинулся с Элис парой слов по результатам визита к врачу.
  
   - Я вот, что подумал: хорошо бы мне сегодня разобраться с записками для психотерапевта. Иначе отложу и умотаю в Сиэтл в воскресенье. Там уж точно будет не до этого, снова "аврал-пожар".
  
   - Ясно. Да, это важно.
  
   Ее укоризненный тон говорит об обратном.
  
   - Алиса, ну ты же все знаешь. Только-только разобрался с работой. Но болячка-то моя - наконец-то сдвиг с мертвой точки. Не зря Коуэлл M.D. такие деньжищи берет. Нашла ключик, доктор-детектив. Теперь надо собрать для нее материалы, чтобы следующая неделя не пропала.
  
   - Конечно, Денис. План понятный: ты ляжешь в три ночи и проснешься завтра к обеду - вот и нет субботы. А в воскресенье утром улетишь в свой Сиэтл.
  
   Элис и Дэн. Алиса и Денис. Они переехали из России около десяти лет назад.
  
   Переезд не был увеселительной прогулкой, даже без учета того, что уезжали они из страны всего с тремя сумками. Ровно в то время российские "вежливые человечки" бесцеремонно входили в украинские Крым и Донбасс, деликатно игнорируя крики и протесты общественности. Курс доллара к рублю, "буревесником" Максима Горького, рванул вверх. Перевод накоплений из России в США превратился в безумный бег с препятствиями, когда непредсказуемо растут длина трека, число барьеров и высота планки. Семья Абрамовых покорила эту спринтерско-стайерскую дистанцию, пришла к финишу "ноздря в ноздрю" с "обстоятельствами непреодолимой силы". Они стали иммигрантами на обетованной земле иммигрантов, которая, парадоксально, на протяжении всей своей истории боролась с иммиграцией.
  
   Алиса и Денис сменили имена и фамилия на американский манер сразу по переезду. Денис Абрамов превратился в Дэна Абрамса, Алиса стала Элис, а сын Максим... остался Максом. Новая жизнь - новые имена, разве не разумно? На практике, еще и удобно: одинаково произносить и записывать фамилию для всех членов семьи, независимо от пола. Абрамсы - весьма распространенная фамилия в США. Ее носили художники, певцы, политики и даже танк. Алиса и Денис не скучали по старым именам, стоически приняв ноту протеста от родителей из России.
  
   Из-за плеча Элис показывается кудрявая шевелюра Макса.
  
   - Привет, пап. Мы с мамой поспорили, появишься ли ты за ужином. Я сделал ставку, что нет. Так что, получается, выиграл.
  
   - Ты еще не добавляй, - угрюмо отзывается Элис.
  
   - Прости, родная, - кричит Дэн в закрывающуюся дверь.
  

* * *

  
   Он мрачно и нескладно взбирается на кресло, как хищный гриф на сухую ветку. Минута уходит на булькающий внутренний конфликт - догонять Элис или нет. Чертыхнувшись, Дэн решает, что сегодня он ничего не исправит, и надо сосредоточиться на деле.
  
   Поиски начинаются с "низко висящего фрукта", то есть с приложения для заметок на телефоне. Его он показывал Терезе. Открывает, бежит глазами по строчкам.
  
   Несколько разрозненных текстов разной величины с дырами-пробелами между. Взгляд цепляется за короткую зарисовку:
  
   "Ночной Хитроу - особый шик. По законам жанра аэропорт не спит, в нем кипит жизнь. Откуда ни возьмись вываливают приезжие из тридевятого царства, для которых ночь по Гринвичу это день или утро. Группки щебечущих пассажиров, как привидения Хогвартса, проносятся в мутных границах слипающихся глаз и исчезают.
  
   Лунатический сюр. Громкая тишина. Суетливое спокойствие. Оксюморон.
  
   Спящая лента эскалатора оживает под ногами. Эхо уволакивает в темноту жужжание чемоданных колес. Полусонными вспышками всплывают тесные кресла у пустых гейтов, темные коридоры и закрытые магазины. Стекла, взлетающие на высоту пятого этажа, металлические рамы. Аэропорт дремлет, клюет носом.
  
   Устраиваешься в неудобном узком кресле в котором идиот-конструктор устроил разделительные подлокотники, не позволяющие улечься. Еще четыре часа, всего четыре часа. Голова опрокидывается назад, вперед, ищешь удобное положение, коряво уперевшись в чемодан и рюкзак. Бесконечные четыре часа до вылета."
  
   Воспоминание присутствует. Смертельная усталость, желание растянуться и припасть к взбитой, человеческой подушке. Но вот эмоции - нет. Никакой. Не годится.
  

* * *

  
   Тяга к "описыванию" появилась у Дэна рано. В пубертатной юности, на волне запойного чтения, он писал вещи покрупнее коротких заметок, пытался составлять рассказы. Посмотреть на них из сегодняшнего "прекрасного далека" и выстроится школьная картинка "Марш эволюции Хомо Сапиенса" - скачкообразная трансформация Дэна из обезъяноподобного школьника в затюканного студента-австралопитека, сжимающего в руке палку-шариковую ручку и, далее, в прямоходящего инженера. Позже, устроившись на работу, проглотившую все его свободное время, эти словесные извержения сами по себе стали скуднеть, ссыхаться. Он продолжал еще записывать, но опусы его сжимались, делались краткими, как рабочие письма.
  
   Дэн морщит выпуклый лоб. Тереза Коуэлл сказала бы: прежний Дэн, тревожный и чуткий постепенно зарастал толстой кожей. Чушь, конечно. Она ведь, по сути, ничего о нем не знает. Так, тыкает наугад по списку известных методик, авось повезет. Неизвестно, взялась бы доктор Коуэлл вообще за его случай, выложи он перед ней все начистоту?
  
   Да, увлечение текстами отступало под натиском работы. Долгое время Дэн совсем не писал, сосредоточившись на карьере. Навык его, впрочем, не пропал. Вырывался в виде коротких текстов-впечатлений на пару абзацев или страничку.
  
   Среди записей, что болтаются на телефоне, большинство довольно однообразны. Короткие зарисовки с изрядной долей напускной мрачности: аэропорты, полночные такси, трехдневная презентация на ногах, до рези в лодыжках. Исключение составляют две-три заметки, одну из которых выхватила Тереза.
  
   На следующем шаге Дэн последовательно выписывает все источники, где могут храниться записи. Второй список - локации, где эти источники, носители данных, могут находиться. Поделить зону поиска на сектора и обработать один за другим. Инженерный мозг Дэна работает так же, как отработал бы "мозг" робота-пылесоса.
  
   Картина вырисовывается средняя.
  
   Приличную часть не восстановить, сгинула на старых смартфонах и дисковых винчестерах.
  
   Многое, однако, не потеряно. Есть телефон, пара старых HDD-дисков, несколько текстовых файлов он в свое время скидывал на USB-флэшки. Предстоит перелопатить эту "пыльную сокровищницу", собранную по ящикам шкафов и картонным коробкам, "йо-хо-хо, сундук мертвеца". Подходящий момент сделать то, до чего никак не доберутся руки - собрать сборничек.
  
   Как только покончено с ящиками и шкафами, Дэн приступает к главному - однообразному, тупому копированию. Мозга требуется самую малость: для управления руками, порхающими между носителем, USB-портом и мышкой, и глазами - прочесть пару первых строчек текста. Внутриголовной "робот-пылесос" Дэна почти бессознательно систематизирует, раскладывает записи по вымышленным категориям.
  
   Первая, самая обширная группа текстов - повседневная рутина, вроде только что прочитанной. Такие случались-писались регулярно, всплывали, как "барашки-облака", и так же бесследно исчезали-забывались. Дэн делился ими время от времени в соц-сетях, собирая лайки от виртуальных друзей и угодливых подчиненных.
  
   Тексты второй категории - "переживания" - попадаются реже, и гораздо более ценны. Объемом в пару страниц они передают сильную эмоцию. Такие выбрызгивались на бумагу сами, клокоча внутри закипающим бульоном. Как, например, про увольнение, что вытащила Тереза, точно фокусник из карточной колоды. Дэн обладает богатым опытом похожих кейсов, когда бизнес в слепой целесообразности перемалывает людей, избавляется от них за ненужностью. Пока не заматерел, они саднили внутри едким, лопнувшим пузырем. Строчки текста смягчали горечь, играли роль анальгетика.
  
   Третья, самая куцая категория, состоит всего-то из трех записей. Не мудрствуя лукаво, Дэн назвал ее - "встречи". Вроде бы вполне обычные ситуации и люди. Настроением или парадоксальным выводом, но эпизод запоминался Дэну. Он переваривал его несколько недель, месяцев, а порой и лет. Потом садился и записывал.
  
   Следуя указаниям доктора Коуэлл, Дэн старается не задерживаться на содержимом. Ему полагается с "детской непосредственностью" прочесть текст в кабинете доктора, кокетливо изумиться, и немедленно придти в состояние, готовое к виртуальной трепанации. Дэн в "успехе мероприятия" не уверен, но раз уж договорились, надо выполнять свою часть контракта.
  
   Ведь говоря начистоту, пропускать содержимое совсем не просто. Хочешь не хочешь, отдельные фразы просачиваются внутрь и тянут воспоминания. Сердце при этом принимается ухать престарелым филином, и Дэн хрустит костяшками пальцев. "Запись будет подходящей для доктора Коуэлл." - так полагается ему думать. Вместо этого Дэн вспоминает о пластиковом боксе с таблетками, спрятанном во внутреннем кармане портфеля.
  
   Готово. Дэн сохраняет файл. Остается выбрать и распечатать историю к сеансу, но это не горит. Пора спать.
  
   Он встает из-за стола и потягивается. Офисное кресло с высокой спинкой лениво отворачивает от него седушку. Точь в точь зазнавшаяся "избушка на курьих ножках".
  
   Его тревожит предстоящая ночь. Оказываются, старые тексты умеют саднить, как зарубцевавшиеся шрамы. А в отдельном, боковом отсеке пластикового бокса его дожидается славная розовая пилюлька. Как раз на такой случай.
  
   Нет, сегодня без химии.
  
   Как и предсказывала Элис, спать он отправляется глубоко за полночь, в половине третьего ночи.
  

* * *

  
   На тумбочке вибрирует телефон. Экран вспыхивает синим, и противный, прерывистый сигнал будильника разрывает ночную тишину. Режущий, дробящий звук будит Дэна мгновенно. Натыкаясь на углы тумбочки он добирается до экрана и нажимает кнопку. Четыре двадцать утра - время вставать. Через сорок минут такси в аэропорт.
  
   Светает. Небо за окном отливает градиентом цинка. В глазах песок. Дэн плетется в ванную.
  
   Дальше скомканный завтрак, громыхающая посуда и наскоро скроенный сэндвич, который упорно не желают перемалывать зубы. Дэн "тенью отца Гамлета" перемещается по дому, щелкает выключателями. Годы командировок выдрессировали его, Дэн собирается в поездку как отлаженный автомат, с погрешностью на недосып. Четырехколесный чемодан "Травел Про", размером ровно таким, чтобы уместиться в ручную кладь, стоит, упакованный с вечера. Кожаный портфель, с благородно-затемненными углами, нанизан на выдвинутую ручку чемодана. Подушка для сна в самолете, средней мягкости, с крупнозерновым наполнителем заправлена за ремень. Из одежды: мягкие джинсы, кроссовки и легкий дорожный пиджак. В костюме Дэн летает только если сразу из аэропорта нужно к клиенту. В любом другом случае - максимально удобная одежда, не стесняющая в полете.
  
   Командировка воскресным утром. Нормальным людям в это время полагается спать или приходить в себя после субботней вечеринки. У Дэна в качестве вечеринки - сон до полудня и пара рабочих звонков после обеда.
  
   Взгляд в зеркало. Мешки под глазами. Норма, с погрешностью на недосып. Взгляд на часы. Десять минут до такси. Дэн вливает в себя остатки кофе и ковыляет к входной двери. Отворяет, стараясь не шуметь. Ритуал, повторяющийся почти каждую неделю.
  
   Утренняя улица дышит влажной, пасторальной тишиной. Свет редких фонарей растворяется в светлеющем небосводе. Деревья, трава, дом напротив - все словно играют в детскую игры "Замри". Покой, от которого подташнивает и закладывает уши. Просится наружу оглушительное, трикстерское: "Отомри!"
  
   Раздается отдаленное фырчание. Минута, и блуждающий свет фар полосует в одну сторону, в другую, после чего вытянутым пятном бежит по дороге к съезду перед домом. Все как всегда.
  
   Дэн приглушенно затворяет дверь и поднимается в спальню. На дальней стороне кровати спит Элис. Темнота скрадывает ее черты, однако сумрак утра и свет, под немыслимым углом проникающий из коридора, вычерчивает профиль ее головы, плеча и бедра. Он подходит ближе и целует ее в лоб. Элис ворочается.
  
   - Полетел?
   - Да.
   - Хорошего полета.
  
   Дэн стоит над ней секунду. Глаза ее закрыты.
  
   Желтое тулово такси, вывернув с подъездной дорожки, выезжает на темную улицу. Фары выхватывают из утреннего сумрака сгорбленные, насупленные деревья, почтовые ящики и дорожные знаки - бессменных и безропотных провожатых Дэна. Как в фильме "День сурка" он переживает одинаковые состояния и ощущения. Ночной дом, слепящий свет в заспанных глазах, хлопок багажника и полупустое ночное шоссе. Впечатления чуть-чуть отличаются, но зубодробительно похожи. Словно кто-то "наксерокопировал" Дэну одинаковых дней и аккуратно разложил их в недели, месяцы и годы.
  
   Бостонский аэропорт "Логан" встречает Дэна гулким эхом. Не много народу путешествует воскресным утром. Огороженные ремнями дорожки пропускают его к регистрации, потом к пирамиде пластиковых контейнеров ленты секьюрити. С непокидающим ощущением дежавю, Дэн выкладывает на ленту досмотра ботинки, ремень, ноутбук. Как в виденном десятки раз кино, принимает свой скарб на обратной стороне, обувается, шагает к гейту. Добирается до своего места в самолете, опрокидывает голову на подковообразную подушку и...
  

* * *

  
   Дэн просыпается в премиальном, носовом сегменте самолета. Со статусом "частого путешественника" его переводят в "бизнес" через раз. "Бизнес" на внутренних рейсах, понятие условное, отличается от эконома только шириной спинки и расстоянием между соседями. Главная ценность "бизнеса" - вход в в самолет в первых рядах и, как следствие, отсутствие "конкурентной борьбы" за место на багажной полке.
  
   Он знает до оскомины все перелеты в США. Давно стало привычкой досыпать, догонять упущенные часы в полете. До Атланты - три часа, до Далласа - четыре, в Сиэтл - шесть. В середине полета он как обычно очнется, поднимет створку иллюминатора, чтобы увидеть внизу облачную равнину, извилины гор или блестящие нитки рек. Походя вспоминая, куда же летит сегодня
  
   Сегодня за окном - Фата Моргана - далекие, многоярусные нагромождения облаков над кругами и квадратами распаханных сельскохозяйственных полей. Дэн бросает под ноги подушку и достает из портфеля ноутбук. Из подлокотника выскакивает шаткий раскладной столик. Дэн водружает на него лэптоп, который словно ловкий канатоходец Тибул из "Трех Толстяков" раскачивается из стороны в сторону.
  
   Висок прорезает головная боль. Дэн морщится: недосып дает о себе знать, да и вообще чувствует он себя в последние дни паршиво. Бывалого командировочного Дэна выручит старый друг. Ибопрофенчик тут как тут, в кармашке портфеля.
   Он открывает драгоценный файл с дневниковыми заметками. Документ получился приличный - аж на тридцать страниц. На Дэне все еще висит долг - выбрать заметку к следующему сеансу. Он хмурится и сосредотачивается на строчках.
  
   Тексты бегут друг за другом, разделенные пустыми строками. Большая часть без названий и дат, пара крупных на две-три страницы. Много однообразных, особенно из первой категории, зарисовки, которые он не узнает, фразы вырванные из контекста. Другие, в несколько коротких словосочетаний, о том, что он начал описывать и отложил. Такие оставляют двоякое тянущее чувство.
  
   Зона турбулентности. Самолет трясет и Дэн терпеливо пережидает дрожь стальной трубы на высоте тридцати тысяч футов. Ноутбук, "канатоходец Тибул" вырывается из рук, борется с "бессердечной" гравитацией.
  
   Дэн думает о текстах, на первый взгляд подходящих, на самом деле неполных и рваных. Они нуждаются в пояснении, развертывании, чтобы показать, подчеркнуть нужное впечатление. Их требуется дописать. Идея отзывается топотком муражек. В последний раз он прикасался к дневнику больше года назад. Он надеется, что еще "не утратил бывшей у него способности описывать что-нибудь". Откуда цитата? Ну разумеется, заезженная классика, булгаковская "Мастер и Маргарита". Тупая головная боль проваливается глубже, разливается тяжестью в затылке. Надо постараться еще поспать.
  

* * *

  
   К часу, залитый кофе до самого горлышка, как свежезаваренный кофейник, Дэн сидит в гостиничном конференц-зале. Вместе с коллегами, локальными менеджерами, готовит на понедельник развернутую презентацию.
  
   Компания Дэна "Уэст Уинд" ведет в Сиэтле многолетний проект, с несколькими участниками, поставщиками-вендорами. Благодатная почва для тыканья друг в друга пальцами, как только появится проблема. А проблема, исходя из обширного опыта, ждать себя не заставляет. В этой борьбе наиболее быстрая и хваткая рыбина может отщипнуть неплохой кусок бизнеса у соседа-конкурента.
  
   Неприятный вопрос, который гонит от себя Дэн, - может ли встреча в понедельник обойтись без него? Презентация окружена флером срочности и важности, горячо подчеркиваемой самим Дэном, но прямой ответ - конечно, да. Встреча может и должна была обойтись без Дэна.
  
   Есть другая, более лицеприятная форма того же вопроса. Будет ли присутствие Дэна лишним? Разумеется, нет. Присутствие Дэна придаст встрече стратегический оттенок, "ваш звонок очень важен для нас", так как прилетел сам вице-президент из штаб-квартиры компании-вендора.
  
   Морщась от наплывающей головной боли, от которой не спасают ибупрофен с тайленолом, Дэн выслушивает и поправляет мессаджи для клиента на презентационных слайдах. Он и сам отчасти верит, что перелетел через всю страну, чтобы помочь бизнесу. Но в мессенджере телефона с самой посадки висит долгожданный ответ: "Сегодня в семь в кофейне у Паблик-маркета".
  
   Дэн чрезвычайно ждет этой встречи. В его пластиковом боксе осталось всего две розовые пилюльки. А такие не продаются в обычной аптеке даже по рецепту.
  
   Воскресный рабочий день заканчивается за шесть вечера по тихоокеанской временной зоне. На предложение совместно поужинать в ресторане Дэн отвечает великодушным реверансом. Справедливость требует вернуть коллег в воскресный вечер в распоряжение семей, да и ему не мешает выспаться, все-таки на ногах с четырех утра. Базовый навык: произвести впечатление чуткого, учтивого руководителя, заботясь в действительности исключительно о собственных планах.
  
   Таблетку он принимает в такси на обратном пути в отель. Предварительно мусолит во рту в кокетливом предвкушении. Затянутая в гладкую желатиновую капсулку, она игриво прокатывается по небу, ныряет под язык, и, когда оболочка готова вот-вот размягчиться, Дэн глотает ее.
  
   Над сумеречными высотками закат золотит пышные, тяжелые облака. Темнеющее небо выглядывает из-за туч, расчерченное золотисто-рыжими полосами. Дэн разглядывает улицы в окно такси. Вдоль тротуаров, в изгибах строений, у тяжелых крылец, за колоннами сидят и лежат люди, бездомные. Одиночки в развесистых хламидах идут толкая старые детские коляски и магазинные тележки. Новая часть "дружелюбного и толерантного" сиэтловского городского пейзажа.
  
   Эффект приходит к Дэну минут через пятнадцать, столько же, столько же занимает дорога от "Паблик-маркета"
  
   Перед тем, как пройти в автоматические двери гостиницы, Дэн на пару минут задерживается снаружи. Стоит и глубоко дышит под высаженными на тротуаре кленами. Чувствует сладковатый приход, разливающуюся в теле щекотящую расслабленность. Розовый просвет неба в контурах строений, сбегающих к океану становится мягким, пушистым. Мокрый асфальт отражает свет ночного города, рисуя дружелюбный калейдоскоп из полупогашенных окон высоток, моргающих желтым светофоров и красных фонарей машин. Бомжей в районе отеля не наблюдается, они толкутся ближе к набережной, где водится заработок или благотворительные миссии. Впрочем Дэн в нынешнем состоянии готов приголубить самого укуренного и грязного бродягу.
  
   Все ради него, ради легкого, свободного чувства, которое ослабляет стягивающие голову болты, отпускает невидимые скобы. Он ведь не очень часто это делает. Может быть раз в пару недель. Когда совсем припирает, и не помогает ни обезболивающее, ни книга, ни сон, ничего, и тревожность с тремором словно раздуваются, наполняют грудь свинцовой тяжестью. Да и не наркотик это вовсе, а анастезирующее лекарство, с хорошим, быстрым эффектом.
  
   Головная боль послушно отступает. Появляется тонкий, приятый флер эйфории, но не отупляющей, а воздушной. Мысли летят невесомыми, тонкими танцовщицами Суок из "Трех Толстяков".
  
   Дэн вспоминает, что когда-то из-за того же клиента "Юнити Лоджистик", он прожил в Сиэтле целых два года. Жили они с Элис в пригороде, но даутнаун Сиэтла, где располагался один из клиентских офисов, он изучил как свои пять пальцев. Вечный накрапывающий дождь, ветра, дующие с залива Эллиот, и, парящая где-то между небом и землей, гора Рейнир. Штрихом к портрету, необъятный палаточный городок бомжей, за шоссе I-5, с громким названием "Джунгли". Сейчас эти мысли отзываются ностальгической улыбкой, а в прошлом был чудовищный стресс. Кроме того в Сиэтле он познакомился с доктором Галантом. "Гипнотизер недоделанный" - Дэн смеется в голос. Ценен Галлант совсем не этим. Черт, забыл позвонить Элис!
  
   Прихватив на ресепшене охапку пластиковых бутылок с водой он поднимается в номер. В лифте заливает в себя одну целиком.
  
   В номере он надолго зависает над телефоном, сочиняя сообщение жене.
   - Подсказать? - слышит он знакомый голос и улыбка непроизвольно расползается по его лицу.
   - Здарова, Руст. Валяй, подсказывай.
  

O O O O O

   - Ну почему, почему всегда крайность, почему нужно доводить до абсурда любую, самую здравую идею?
   - Давай-ка с примерами, Дэн, а то бредятина у нас получается, а не разговор. Мы же не психи, какие-нибудь, обдолбанные.
  
   - Примеры, Руст, примеры... У меня миллиард примеров. Все настолько очевидно, что язык заплетается, выбирая, каким бы примером тебя "одухотворить".
   - Э, нет, Дэн. Язык у тебя заплетается не поэтому.
  
   - Подожди, не сбивай. Пока не будем трогать нашу любимую политику, начнем с кого-нибудь пушистого и беззубого примера. М-м... возьмем, скажем, Зеленых, защитников природы.
   - Глаголь уже, Склифософский.
  
   - Сама по себе ведь прекрасная идея - любить и защищать природу. Собирать средства на сохранение редких видов, продвигать природоохранные зоны. Но этого в определенный момент становится недостаточно, нужно больше, глубже, жестче.
   - Ты все еще про "любовь к природе"?
  
   - Тьфу на тебя. Начинаются поджоги медицинских исследовательских центров, люди бросаются под океанские танкеры, и девочки, вроде Гретты Тунберг, ходят с плакатами вокруг парламентов и призывают остановить промышленность и отменить углеводороды. Ну вот как это?
   - Не хочется тебя разочаровывать, но еще "Пушкин - наше все" предложил очень простое объяснение. Помнишь: "Не хочу быть царицею, хочу быть владычицей морскою"? Человечку никогда не бывает достаточно, любит, понимаешь, человечек, раздвигать фронтиры. И это не только карты мира касается. Доброе христианство тоже не сразу бросилось жечь еретиков. Вспоминай: "никто не ожидал испанской инквизиции".
  
   - Да, но нет. Думаю дело тут кое в чем еще, помимо неуемной жадности и ревности. Что-то, связанное с информационным полем, с возможностью быть услышанным.
   - Ох и глубоко копаешь, Дэн. Настолько глубоко, что меня ты, похоже, уже потерял.
  
   - Нет-нет, послушай. Человек сегодня, сейчас я подберу подходящее сравнение... каждый из нас лежит на дне океана, прижатый к нему колоссальным давлением информации, течениями информационных потоков. Мы не можем следить за всем что происходит, поэтому выбираем то, что ближе, что имеет к нам отношение, чем-то нам интересно. Следишь за мыслью?
   - Стараюсь как могу, но, боюсь, соскользну с этого "скакуна" в любую минуту.
  
   - Но любой человек всегда обратит внимание на всплеск, мини-взрыв, задевающий несколько новостных течений одновременно. Иначе новость просто не заметят, ее унесет могучим потоком больших и малых новостей.
  
   Возвращаемся к нашим экстремальным Зеленым. Все знают, что они где-то там делают доброе дело, берегут леса, занимаются проблемами загрязнения атмосферы. Их дело давно не инфо-повод, это тихая ежедневная рутина.
  
   Но как только атакуется какой-нибудь медицинский центр с белыми мышками или Гретта Тунберг стучит ботинком по трибуне ООН - это генерирует импульс! Потоки колышутся, все вспоминают, что есть Зеленые, и они занимаются защитой экологии.
   - Ну, положим, про ботинок ты стащил у товарища Хрущева...
  
   - Признаю, стащил. Использовал для красного словца. Но мысль ты мою улавливаешь? То есть движение маргинализуется просто для того, чтобы напомнить о себе, быть услышанным.
   Их действительно слышат, только возникает одно "но" - обратный эффект. Экстравагантный поступок подхватывается, раскручивается не только сторонниками, но и противниками. Начинается противодействие. Поднимается волна уязвленных и оскорбленных. Тех, кто обвиняет движение в цивилизационном невежестве, и вот уже начинается консервативный бунт, откат, что надо вообще запретить эту "безумную террористическую организацию", мол "дорогу прогрессу". Разрешать добывать больше! Добывать там, где вчера было запрещено! Вернуться к добыче какого-нибудь допотопного угля. Таким образом желание быть услышанным превращается в антагонизм и противостояние крайностей.
  
   Больше нет среднего положения, где нормальный, умеренных взглядов человек может "прилуниться", согласиться с "безусловно положительным" тезисом, что природу нужно защищать. Есть только брызжущие слюной экстремалы с обеих сторон, высмеивающие и поливающие друг друга грязью, не ищущие компромисса. Ведь компромисс не приносит очков в терминах возмущения инфо-поля.
   - Угу, Дэн. Шокирующее наблюдение. Ну и что?
  
   - А то, что тебе нечего возразить, Руст-пересмешник! Теперь давай это перенесем на политику.
   - О-о, это серьезное дело. Тут нужен Влад. Иначе мы с тобой "избрызжем" друг друга слюной и утонем, "прижатые потоками к дну". А на дне, как на твоих рабочих митингах, не обойтись без адекватного модератора.
  
   - О, да, "когда мы достигли дна, снизу постучали". Где-то я недавно уже говорил такое. Влад всегда приветствуется. Но сначала дослушай мою мысль.
  
   Про Россию, наш вечный камень преткновения, сегодня не заикаемся. Понятно, что там, в споре государственников и либералов, первые давно победили, и теперь стремительно эволюционируют в "новых черностотенцев", со своим любимым лозунгом: "человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел". Они озабочены "русским миром" и государством. Отдельный человек - это винтик, пыль, "душонка, обремененная трупом", его надо наставлять, направлять и бдительно контролировать, чтобы не дай бог не возомнил о себе чего лишнего.
   - Так вот, что мы называем "про Россию не заикаемся" и "заплетающийся язык"? Стою тут с ног до головы оплеванный твоим потоком сознания! Но я сейчас отвечу, стервец, обстоятельно по каждому пункту!..
  
   - Подожди-подожди! Про Россию я не собирался говорить, само вырвалось. Затыкаюсь-затыкаюсь!..
   - Но все ж таки воткнул свои желчные либеральные мыслишки. Кинжалом в спину. А начинал-то как красиво: Зеленые, экология.
  
   - Каюсь, Руст, честное слово. "Прости меня, Васенька, дуру грешную", помнишь как в кино "Ширли-мырли"?
   - Все помню, но, разумеется, не прощаю. На Россию рот не разевать!
  
   - Не разеваю. Виноват. Максимально сужаем предмет разговора. Возвращаемся к моим примерам. На этот раз, не про Зеленых, а про политику. Про американскую. Очень простой и очевидный пример, что называется, из-под носа. Берем демократов и республиканцев, синих и красных. В историю не лезу, говорю исключительно про "сегодня".
  
   Итак, вполне понятная, простая разница во взглядах. Демократы - хотят больше помогать тем, кто не может себе помочь сам. Это означает больше ресурсов в руках у государства, чтобы оно могло больше давать гражданам. Отсюда более высокие налоги.
  
   Вторые - республиканцы. У них каждый сам решает, как тратить деньги, государство вмешивается минимально. Поэтому человек сам платит, за что считаем нужным. Налоги, соответственно, ниже.
   И те, и другие более менее адекватны. Демократы тоже поддерживают невмешательство государства в экономику, да и республиканцы - не людоеды, отнимающие у немощного кусок хлеба. Все разумны.
   - Скучно, Дэн, в чем соль?
  
   - Да дай же ты мне закончить. Соль в том, что пришел современный мир - ведьминский булькающий котел из новостей. Включается эффект маргинализации и скандализации.
  
   Вот уже демократы, левые ультра-либералы топят за то, о чем ты вчера не мог подумать. Толерантность становится предельной. Каждое меньшинство уникально, его нужно оберегать и защищать, как бы при этом ни страдали права большинства. Все, когда-то обиженные, могут требовать компенсации на много поколений вперед. Пол ребенку выбирают в школе, не ставя в известность родителей. Мальчики, считающие себя девочками, ходят в девчачьи туалеты и вправе побеждать девочек в спорте, несмотря на биологическую разницу. Все унижены и оскорблены за древних предков, всюду обязательные квоты на меньшинств, компенсирующая сегрегация. В бизнесе, в кино нужно нанимать не наиболее подходящих на роль, а по квоте на уязвленное меньшинство. В магазинах квоты на воровство, полиция боится сделать лишний шаг, чтобы не дай бог не обидеть бродягу или преступника. Экстремальная толерантность. От которой волосы дыбом.
   - Добро пожаловать в "дивный новый мир".
  
   - Ах, если бы так просто было спустить всех собак на либералов.
   Правые, республиканцы-консерваторы не отстают от левых в маргинализации. У них свои экстремумы, инфо-вбросы и теории заговора. Иммигранты - преступники, растлители и заговорщики. Иммигрантов специально "выращивают" демократы, чтобы они тех в необозримом будущем перевыбирали. Америка для американцев. Закрыть границы, вернуть бизнесы, как бы они ни были убыточны и архаичны, на территорию США. Отменить природоохранные зоны, разрешать добывать все, что можно, везде где возможно. Главный закон - слово божье и традиционные ценности. Женщина не вправе распоряжаться своим телом и не вправе прерывать беременность. Продавать оружие без ограничений. Большие корпорации - двигатель экономики, им максимальные поблажки по налогам и минимальная регуляция. Все международные договоренности - побоку. Все программы помощи - закрыть. Конвейерный генератор бомжей. На первом месте сиюминутная выгода.
   - Дэн, по-прежнему, ничего смешнее, чем "О дивный новый мир", не приходит в голову. Так в чем соль?
  
   - Да нету у меня соли, Руст. Делюсь накипевшим, своим "плачем Ярославны". Не понимаю пока, как в этом информационном бульоне, среди галопирующей маргинализации ради куска новостной повестки, определить для себя какие-то ориентиры. "Куда податься бедному крестьянину", помнишь, как в кино?
   - Ах, какие мы нежные. Крестьянин, он же фермер, прекрасно знает куда ему податься. У него в голове сложившаяся картина мира с апостольским престолом наверху, винтовкой в руках и вражинами-либералами-иммигрантами по кустам. О себе ты печешься. Как в анекдоте про Льва, который попросил зверей разбиться на красивых и умных. И обезьяна в центре: "что мне, разорваться что ли?"
  
   - Конечно, о себе, Руст. Потому, что в этом паноптикуме нет разумной середины. Есть крайности, а между ними пропасть, пустота. Притом что мне, да я уверен не только мне, как раз комфортно посредине, взять лучшее от обеих сторон, отбросив нежизнеспособный экстрим, единственная цель которого - привлечения внимания.
  
   Но центра, центриста не увидят, он скучен, он не вызывает возмущения инфо-поля и никогда не будет привлекателен. Те, кто сеет разумное, вечное - не выбиваются из болота информационных потоков. Слышны только агрессивные и громкие буллеры, популисты, насмешники и стращатели. Их слышат.
  
   Еще крайнее, левее или правее! Скоро боюсь снова выстрелит нацизм, как экстремально правый инфо-повод.
  
   Десять лет назад казалось, что Докинз, Дафмонд, Харари довольно четко обрисовали модель человечества и мира. Но такого хаотичного бульона информации они не предвидели. На фоне яркой картинки, яркой лжи, исчезает правда, стирается норма.
   - Я, судя по всему, сегодня - твоя успокоительная жилетка, Дэн. Поэтому скажу простую вещь как инженер инженеру. Предварительно, разумеется, "взберусь на табуреточку", импозантно нацеплю на себя судейский парик-алонж и квадратную академическую шапочку.
  
   Движение вперед возможно только через колебания. Мы все - колебания. Математически, колеблющийся маятник между экстремумами всегда проходит через центр. А чтобы возвратиться к крайней точке, в которой уже был - проходит через центр дважды. То есть вероятностно, центра всегда больше, чем крайностей. Так продолжается движение. Без колебаний, движения нет. Поэтому раскачивание - право-лево, красно-сине - это нормально.
   Утроит тебя такой ответ от безбашенного друга?
  

O O O O O

   День презентации укладывается в типовое дэновское "дежавю".
  
   Утро. Лобби отеля. Кофе "Старбакс" в закрытых стаканах "Венчи". Нудное выписывание пропусков на входе в клиентский небоскреб. Офис на тридцать втором этаже, стеклянная комната для конференций и долгая, нервная возня с телевизионным экраном, пока не отыскался местный сисадмин. Затем два часа напряженной интерактивной презентации.
  
   Опыт, которому не учат в книгах. Улыбки, сердечные приветствия, смолл-токи, профессиональные чит-чаты. Шутки как средство снять напряжение. Особое внимание "главному покупателю" в комнате и его ближайшим протеже. "Мы - партнеры, мы здесь чтобы помочь. Наше предложение состоит в следующем..."
  
   Следов вчерашней эйфории Дэн не чувствует. В этом прелесть розовых пилюлек - сложной смеси опиоидого анальгетика, легкого транквилизатора "бензоса" и популярного алкалоида. Быстрый эффект, период действия до двенадцати часов и отсутствие неприятных ощущений после. Одна "побочка", все таки есть. Зависимость. Дэн все еще разбирается, какая - физическая или психологическая. Убеждает себя, что возвращается к "розовеньким" исключительно из-за страха ночных кошмаров.
  
   Голова легкая, пожалуй, чересчур легкая. Почти не ощущается докучающего однообразия клиентских встреч.
  
   Вместо разбора ошибок и "посыпания головы пеплом", "Уэст Уинд" презентует радикальное, уникальное решение - расширение зоны своей ответственности. Сопровождение не только своей, но и партнерских систем. Причем с весьма привлекательной гарантией. Ничего впрочем такого, что "Уэст Уинд" не делал раньше, вот вам примеры со всего света: из Европы, Азии и Южной Америки. Да, разумеется, есть опыт в США, но имя корпорации, вашего прямого конкурента, мы предпочитаем не называть.
  
   Встреча требует предельной концентрации. Быть везде и всем, стать частью аудитории, стен и телевизионного экрана, докладчика и слушателей; обозревать присутствующих, отмечать оживление, недоверие, потерю внимания. Сегодня этому способствует состояние Дэна: повышенная чувствительность и цепкость, с которой он впивается в лица, кожей чувствует чужие реакции, "гвоздем по стеклу" слышит неудачные формулировки. Дэн не выступает, он высококлассный модератор, фасилитатор - взбадривает аудиторию, упрощает пояснения, вкрапляет примеры. В голове поддувает ветер, прохладный, бодрящий, с крапом океанского бриза. "Ветер - это мы: он собирает, хранит наши голоса, а затем спустя какое-то время, играет ими, посылая их сквозь листья и луговые травы." Цитата из Трумена Капоте, невесть когда прочитанного. Так, сосредоточиться! Продавать и внедрять, ничего больше!
  
   Дэна хорошо знают на стороне "Лоджистик Юнити". "Главный покупатель", в лице седовласого, низко-голосого вице-президента, время от времени поглядывает на него. Дэн, насколько может, поддерживает улыбчивый немой диалог.
  
   Встреча заканчивается, толпа шумит и подается к выходу. Дэн прилипает к ключевой фигуре - седому вице-президенту. Тот пеняет, что редко часто видит бойкого Дэна, после его переезда в Бостон. У Дэна на сей счет заготовленная шутка: он, как Мэри Поппинс, спешит туда, где нужнее. Обещает заглядывать и лично присматривать за местной командой. Обе стороны понимают условность такого обязательства. Ну правда, клиенту ведь не принято говорить, что он превращается в "болото", а настоящий вулканирующий бизнес находится где-то еще, среди динамично-растущих международных финансовых групп. У бизнеса нет равновесного состояния. Если не растет - схлопывается. Ничего личного.
  
   Вице-президент с почетом удаляется. Следом, как консервные банки за машиной молодоженов, щебеча и подскакивая, увлекается свита.
  
   Пока команда "Уэст Уинд" собирается, Дэн отходит к окну. Бытовая хэппи-хэппи встреча, одна из многих. Становится все труднее обосновывать, какого рожна Дэну нужно в Сиэтле.
  
   Он зарывается в телефон, бежит по заголовкам электронных писем, как вдруг замирает, пораженный видом из окна. Над расчерченной клеткой даунтауна, за вздыбленными гвоздями-небоскребами открывается вид на залив: живой, синий. За ним, в туманной дали поднимается противоположный берег изрезанный фьордами и устьями рек, со смазанным контуром холмов. Вид этот - лесистых взгорий над переливающимся водоразделом - безошибочно напоминает картину из японского сна.
  
   Тут же наваливаются ощущения. Время замедляется, исчезают звуки; Дэн различает за матовым стеклом замеревшие пылинки, чувствует ладонью шершавую рукоять меча. Он будто снова становится Такедзо, напряженным, сосредоточенным, чувствующим с невыразимой, болезненной остротой. Он вздрагивает, наваждение дергается и отступает тихой волной. Остается осадок, словно прикоснулся к чему-то холодному, чужеродному.
  
   Дэн затравленно оборачивается, проверяя, не привлек ли к себе нежелательного внимания. Команда занята своими делами, переговариваются, упаковывают лэптопы с проводами в сумки. Он опасливо поворачивается к окну. Перед ним изумительная панорама залива Эллиот, открывающаяся с тридцать второго этажа.
  
   Выжидательно подрагивает сердце. Тот еще саспенс, ни дать ни взять фильм "Челюсти". Не хватает только музыки: та-та, та-та, та-та, та-та... Словно нечто зловещее кроется в переваливающейся бриллиантами воде, за пирсами с белоснежным колесом обозрения. Острый акулий плавник над рябым и непрозрачным омутом бессознательного. Дэн презрительно фыркает, отступает от стекла, поворачивается и идет к выходу.
  

* * *

  
   Последующие дни пролетают ворохом старых, многократно просмотренных фотографий.
  
   Дэн ведет сепаратные переговоры с командой на аккаунте "Лоджистик Юнити". Играет роль Терезы Коуэлл - слушает, уточняет, если требуется, "подставляет жилетку". Будничный рабочий цикл. Сердечная маска на лице и холодный расчет в голове.
  
   Шаткое, нетвердое состояние понедельника пропало, словно принудительно "ребутнули" систему или сменили батарейку. Скука и раздражительность, частые его спутники последнего времени, отступили. Ненадолго, Дэн знал это. Но пока просто наслаждался легкостью и свободой.
  
   Дэн гордится собой - виртуозным и ответственным управленцем. Сиэтл - его место силы, здесь он прошел финальную инициацию. Он участливо собирает фидбак и со своих, и с чужих. Он великодушен, строг, проницателен и хитер. Работа по высоких позициях - это всегда про продажу, редко про откровенность. Откровенность - лишь средство достижения результата, одно из многих, полезное или вредное, в зависимости от цели. Не каждый готов услышать правду, что только отдача, текущая и будущая прибыль имеют значение. Все остальное - тонкие душевные струны, сказанные и несказанные слова, - интересны исключительно в контексте влияния на главнейший приоритет. Впрочем нет, не совсем уж оголтелый капитализм. Слишком циничная, арифметическая оценка может повлечь за собой кадровые и юридические последствия, что грозит куда большими потерями. Поэтому каждое, даже наиболее прагматичное решение требуется искусно обернуть в фантик бизнес-необходимости и деликатного пояснения. То есть, продать.
  
   Вечера летят на автопилоте: отель, лифт, психоделический гостиничный коридор со световой дорожкой плафонов и нумерованными дверями. Одна из них - его. Не засиживаясь в номере, Дэн отправляется в спортзал, где монотонно, как Форест Гамп, отсчитывает мили на беговой дорожке. Это его ритуал, растрясывающий мысли и разгоняющий кровь, прежде чем вернуться к работе. Также электронная читалка, обязательная порция отвлеченной истории перед сном. Де-жа-вю.
  
   К концу недели - выгул проектной команды в ресторане. Еще один паттерн управления - "кормить и дожимать". Разговоры, шутки, подбадривающие слова ответственным работягам. Про "высокую честь и ответственность" быть на сайте клиента", в действительности - забытой богом "корпоративной камчатке". Непременные обещания "улучшить, углубить и поспособствовать". Опытных внедренцев такие разговоры не трогают, но на бойких, молодых инженеров неизменно производят впечатление.
  
   Мысль о странных, чужеродных ощущениях в клиентском офисе периодически возвращается к нему, однако Дэн считает ее воспоминанием из сна, не более. Страх притупился, да и не страх это был вовсе в сравнении с ночными кошмарами. Так, дежавю.
  
   В четверг он остается в офисе последним. Его "красноглазый", ночной самолет в Бостон отправляется в одиннадцать вечера. После семи свет в офисе выключается автоматически, реагируя на отсутствие сигнала с датчиков движения. Дэн регулярно машет над головой руками, чтобы не погрузиться во тьму. Ему вторит проступающее отражение в панорамном окне во всю стену. Лысый, двоящийся мужик в рубашке с закатанными рукавами и осунувшимся лицом.
  
   "В такой компании горы можно свернуть", усмехается Дэн, стуча по клавиатуре.
  
   Дальше - ночная трасса I-405 в аэропорт Сиэтл-Такома. Глухое сопение двигателя и марево фар за окном. С окружающих склонов тянутся кудлатые ветки деревьев, яичная скошенная луна то исчезает, то появляется меж кронами. Он описывал такое однажды, в одной из "усталых" своих заметок.
  
   Восточное побережье США опережает западное на три часа, значит Элис давно спит. Дэн снова забыл позвонить, вообще за командировку отметился лишь дважды. Обстоятельство, явно не помогающее его подмороженным отношениям с супругой. Он отправляет запоздалое сообщение: "Спокойной ночи. Вылетаю".
  
   Покачивание автомобиля убаюкивает. С понедельника по четверг организм не успевает перестроиться на тихоокеанский часовой пояс, а по возвращении Дэн страдает, бодрствуя до глубокой ночи. Водитель будит его у стеклянных дверей, под неестественно-бодро светящимся баннером авиакомпании. Со слипающимися глазами Дэн входит в вытянутое подковой здание аэропорта. Звоном в ушах несется жужжание чемоданных колес и галдеж в ярко освещенном холле.
  
   За плечами - победа. Во-первых, отстимулированный клиент и команда, во-вторых, гранд-приз - забитый розовыми пилюльками пластиковый бокс для медикаментов. Про Сиэтл теперь можно забыть на полгода. Хотя... месяца на четыре точно.
  
   Пользуясь привилегией "частого путешественника", сонный Дэн обходит длинную очередь. На автопилоте спускается к курсирующему между терминалами поезду. Самолет. Правильного размера чемодан "Травел Про" послушно запрыгивает на верхнюю полку. Дэн проваливается в кресло, запахивает створку окна и поглубже втискивает голову в крупно-зерновую подушку. Остаются только проблески неудобного сидячего сна с непропадающим ощущением дежавю.
  

* * *

  
   Пятница, вторая половина дня. Дэн на на Стейт-стрит, у подъезда офисы Терезы Коуэлл.
  
   Голова Дэна забита рабочими проблемами. В Европе увольняется ключевой человек, оставляя без присмотра важнейший филиал международной группы. Приземлившись в шесть утра, Дэн с восьми висел на телефоне, обсуждал варианты удержания и замены.
  
   Тяжелая дверь решительно отсекает его от уличной толкотни. Дэн снова принудительно туннелирован в прошлое, где блестящий как самовар консьерж в костюме с золотыми пуговицами приглашает его подняться по мраморным ступеням.
  
   Серебристая кабина лифта из шестидесятых тащит его на десятый этаж. Рядом прозрачная тень солидного, высокого мужчины в пиджаке таксидо, с ухоженными хищными усиками и лакированным зачесом. С мужчиной стройная, напомаженная женщина с лазурными глазами и волнистыми волосами, в открытом коктейльном платье. В тонких пальцах - длинный мундштук. Культовая голливудская чета Кларк Гейбл и Кэрол Ломбард посещает Бостон во время своей яркой, но недолгой любви.
  
   Лифт звякает колокольчиком и отворяется. Дэн выходит, оставляя призраков за спиной.
  
   Ковролин глотает звук шагов, на стенах коридора монохромные картины-провалы в Бостон начала двадцатого века.
  
   Неестественно тихо, Дэна окатывает озноб. Возникает ощущение ловушки, спертого, замкнутого пространства. Только клаустрофобии ему не хватает! Такими сбоями внутреннего гироскопа заявляет о себе недосып, и еще окончание действия заряда волшебной, розовой пилюльки. Дэн приклеивает взгляд к полу, к мелькающим носкам ботинок, мечтая поскорее досеменить до офиса Терезы.
  
   Он едва успевает войти, как на него налетает Саймон. В льняном пиджаке цвета сена, великан кажется еще крупнее обычного. Он приветливо, чувствительно хлопает Дэна по плечу. В первую встречу тот проболтался, что много летает и усач азартно и гулко интересуется, где он побывал и куда собирается.
  
   Неприличная, по восточно-европейским меркам, громкость американцев первое время стесняла Дэна. Сейчас он уже знает, что дополнительные децибелы - это одна из популярных местных форм выражения эмоций. Но даже обладая недюжинным опытом, громоподобный низкочастотный Саймон спускает внутри невидимую пружину.
  
   Встряска, дань вежливости, как ни странно, действует живительно. Смятение отступает. Улица из окна подмигивает ласковым отблеском майского неба. Дэн отвечает, улыбается шутке Саймона, и даже делится своими наблюдениями о Сиэтле. В его "рукаве" водятся истории о самых разных местах, что уж говорить про город, где он прожил маленькую жизнь.
  
   Дэн получает обязательные к заполнению бланки. Саймон шумно упаковывается за дубовый стол.
  
   Мысли возвращаются к сеансу.
  
   Прежде всего дневник. После тщательной прополки осталось семь или восемь относительно цельных текстов. Он все еще сомневается в эмоциональной составляющей; нужно обсудить с Терезой.
  
   Во-вторых, его свербит мысль, что доктор знает не все. Будет ли в этом случае успешной ее методика? Вспыхивает сварливый внутренний диалог, мол, дополнительные обстоятельства не являются ключевыми. Ведь у нее есть доступ к его медицинской истории, к выписанным лекарствам. Те же барбитураты и анальгетики. Но все-таки не все. Однажды неизбежно придется признаться, надо только выбрать подходящий момент. "Я подумаю об этом завтра", как сказала бы Скарлетт О'Харра из "Унесенных ветром".
  
   Доктор Коуэлл не задерживается. В заданное время отворяет дверь и приглашает Дэна. Сегодня доктор в туфлях на низком каблуке, брюках со стрелками и бежевом, шерстяном кардигане. Он послушно входит, смотрит по сторонам. В который раз отмечает, насколько демократично и уютно обставлен кабинет Терезы в отличие от приемной, выдержанной в стиле "Колониал", современно старины.
  
   Вельветовое кресло-реклайнер приятно обволакивает его. Тереза с Дэном болтают о том о сем.
  
   - Итак, Дэн, - говорит доктор, немного погодя, - Мы договорились, что не будем вести "банальных" психотерапевтических бесед, пока вы сами не захотите. Поэтому давайте перейдем к вопросу, на котором закончили предыдущую встречу. Дневник - важный ключ нашей терапии. Вы собирались найти и собрать вместе все сохранившиеся записи. Вам удалось?
  
   Дэн кивает и обстоятельно отчитывается о проделанной работе. На этот раз он куда более подготовлен. Принес не только телефон, но и распечатки, сопроводив дневниковые истории дайджестом от ChatGPT на английском. Он предлагает их Терезе на выбор.
  
   Доктор Коуэлл берет пачку листов. Медленно листает страницы. Возвращает.
  
   - Я подумала вот о чем, - говорит она. - Мы обсуждали, что эмоции, которые вы "воспроизводите" через чтение текстов, служат ключом к вашему подсознанию, проникают сквозь психологические заслоны. Следующий шаг на этом пути - разобраться в природе этой "отмычки". Установить - есть ли связь между конкретным эмоциональным состоянием, подтолкнувшим вас в свое время сесть и написать текст, и вашим сновидением. В прошлый раз мне повезло: я ткнула "пальцем в небо" и угадала. Я следила за вашей реакцией на мой острый интерес к той или иной заметке. Как только увидела отклик - выбрала. Но теперь, когда моя теория частично подтвердилась, я хочу поступить иначе. Вы сами, Дэн, выберете текст, в котором скрывается "душевный порыв", и за эту ниточку мы попробуем вытянуть связанный с нею сон. Или не связанный - такое тоже может быть.
  
   Тереза объясняет размеренно, вдумчиво, точно разжевывает нерадивому школьнику.
  
   Просьба ее вполне логична: кто лучше Дэна знает, насколько острой является та или иная дневниковая запись.
  
   Два неприятных откровения. Во-первых, что эмоции и выражения лица, которые, по его мнению, он умеет искусно скрывать и имитировать, без труда считываются Терезой. Во-вторых, сюрприз-сюрприз, заметку предстоит выбирать самому.
  
   Колет под ложечкой, он чувствует неуверенность - сумеет ли выбрать правильную, "подходящую" историю.
  
   Дэн рассеянно листает распечатки. Которая? Можно взять такую, чтоб наверняка. Например, о первой встрече с Домиником, исполнительным директором. После того рандеву, Дэн долго собирал воедино мысли, думал над полученными "инсайтами". Пожалуй, не сегодня, в следующий раз. Начать надо с чего-нибудь попроще.
  
   Словно слыша его мысли, Тереза подает голос:
  
   - Не обязательно сразу браться за самую яркую историю. Давайте потренируем ваше подсознание, если применимо здесь такое слово. Какое-нибудь "среднее" впечатление, может быть что-то воодушевляющее.
  
   Воодушевляющее. Он снова перелистывает страницу.
  
   - Между прочим, Тереза, что вы скажете по поводу недописанных заметок? В некоторых, например, просто не хватает информации, чтобы четко вспомнить и восстановить эмоцию.
  
   - Если вы хорошо помните эпизод, то вполне можете такую заметку дописать. Важно, чтобы получившийся текст максимально приближал вас к тем самым ощущениям.
  
   В голосе доктора Коуэлл слышится подбадривающее, дружеское участие. Она как будто подталкивает, соблазняет его заняться текстами - погрузиться, дописать. Нужно, разумеется, делать скидку на ее психотерапевтическую роль и отточенное умение звучать доверительно. Однако предложение таинственным образом совпадает с его собственным желанием. Знать бы только, где найти на это время.
  

O O O O O

   Такси съезжает с Ленинградского шоссе на Международное, выскакивая на финишную прямую, к новым терминалам аэропорта Шереметьево. Темно. Федеральная трасса провожает желый болид бетонными отсечками сдвоенных фонарей. Позади осталась промышленная зона, склады и магазины с неоновыми вывесками, плеши пустырей и болот. Москва - город, который никогда не спит, закипает и разгоняется перед новым рабочим днем. В Химках суеты меньше - потрепанные уличные ларьки, многоэтажки только просыпаются, подмигивают, загораются одна за другой. Впрочем у нанизанного на Ленинградское шоссе пригорода нет шансов остаться в стороне от клокочущего котла столицы.
  
   Прерывистые цепочки машин, поднимая облака мокрой, осенней пыли, несутся из Москвы на север. В пять утра гармонь московских пробок еще не схлопнулась, автомобили движутся свободно, пунктиром заполняя дорожное полотно. Отражатели в металлическом заграждении отмеряют путь вспышками пульса.
  
   Кому нужны эти подробности? Я что, чертов писатель? Кого волнуют полотна дорог и провисшие, как намокшие бельевые веревки, черные провода?
  
   Я бывал в Шереметьево много раз. Сначала в прежнем здании: сером, пост-модернистском, иссеченном вертикальными бетонными лезвиями. Будто старые, ободранные кубики, рассыпанные в песочнице. С пугающей красной надписью, как в операционной: "Москва. Шереметьево".
  
   С годами аэропорт менялся. Преображался шаг за шагом в остекленный космический корабль, эпатажный, многоуровневый, со скругленными углами. Меня приводили сюда рабочие поездки, и я боковым, периферическим зрением выхватывал, замечал эти изменения, не отдавая себе отчета, что вместе с аэропортом меняюсь я сам.
  
   Командировки, ставшие в какой-то момент неотъемлемой частью работы. Давным-давно, набивая программный код в первом своем офисе, мог ли я подумать, что жизнь моя превратится в череду непрерывных разъездов. Они накатывали постепенно, не сразу, усиливающимися приливными волнами.
  
   Первой волной были поезда с автобусами.
  
   Поездом я ехал до Москвы, и оттуда, на высоком автобусе с пористыми кисло-пахнущими сиденьями, катился в подмосковные филиалы тогдашнего заказчика. Серпухов, Солнечногорск, Электросталь. Маленькие заброшенные города, летом заросшие, пыльные, примотанные к Москве будто колючей проволокой линиями железных дорог; с покосившимися заборами разорившихся предприятий и сеткой разбитого асфальта. В их малоэтажных зданиях работают усталые, затюканные люди. Неприветливые, мало-улыбчивые. Другие такие же каждое утро стискиваются в электричках и автобусах по дороге в Москву.
  
   Второй волной стала местная авиация.
  
   До Москвы я все еще добирался поездом, но теперь вместо обыкновенных боксов-купе, темных и затхлых, со скрученными, влажными рулонами матрасов, попадались фирменные поезда "с услугами", современные, светлые. В них путешественника встречала скрипучая пластиковая коробка с меланхолично разложенной по секциям едой. К купе прилагалось белье, от которого нельзя было бережливо отказаться, чистота становилась частью сервиса. Чудеса - био-туалеты не запирались на остановках, и в них не выстраивалась очередь, едва поезд трогался от вокзала.
  
   В те времена в Шереметьево меня заносило редко, я летал аэропортами поскромнее: Внуково и Домодедово. Это был расцвет лужковской Москвы, пора ремонтов циклопических московских аэропортов; их серые туши утопали в строительных лесах, окруженные горами мусора, стройматериала и беспорядочно запаркованными машинами. Я отрешенно отбывал гундящую очередь, сдавал в багаж покосившуюся спортивную сумку и получал драгоценный картонный корешок на посадку. Дальше - тесные салоны отечественных ТУ-шек и ЯК-ов с их тесными креслами с худыми и острыми подлокотниками. Там, виновато выглядывая через соседа в оконце-иллюминатор, я с замиранием сердца наблюдал, как разгоняется металлическая птица, отрывается от земли и ухающими скачками взбирается в небо. Сыктывкар, Оренбург, Архангельск. Время словно замерло в этих городах, часы сломались в восьмидесятых. Одинаковые пятиэтажки-хрущевки, утопающая в снегу зима, фырчащие ГАЗы и ЗИЛы с надписью "Хлеб", крошащиеся асфальтированные проспекты, матовые стекла витрин и неуступающие пешеходам водители.
  
   Откуда столько слов? Лишних, бесполезных, ненужных. Сыплются, не останавливаясь, как из дырявого мешка.
  
   Третья моя волна - вертикальный взлет самооценки. Я отправился за границу, в ближнее зарубежье - Украину, Беларусь, Казахстан. Первые мои Боинги и Аирбасы. Большей частью немолодые, видавшие виды, с хлопающими, незапирающимися крышками багажных полок и сломанными кнопками откидных кресел. Очереди в кабины паспортного контроля и... посадка в обыкновенном советском городе. Все понимают по-русски, смотрели одинаковые фильмы, реагируют на те же шутки. Я вправду за рубежом?
  
   Чуть позже добавились Македония, Сербия и... Чехия. Здесь впервые стала крошиться идентичность, пейзаж не умещался в привычные лекала. Застроенные домишками поля и пригорки, территория четко размечена, ухожена. Люди с плохо узнаваемыми чертами лица, смеющиеся громко и невпопад. И совсем другие города, вагоны метро и мощеные тротуары меж старинных, кланяющихся зданий с цветами в окнах. Это все еще была третья волна. Улицы нет-нет блестели кириллицей, чужая речь изобиловала знакомыми словами. Ты вроде бы за границей, но не чувствуешь этого, просто стал чуть длиннее поводок.
  
   Старые впечатления взрываются скачущими, сыплющимися, непрошенными строчками.
  
   Ах да, голос, голос из репродуктора! Когда возвращался я из своих поездок, приземлялся в снежной, мокрой, серой Москве, сходил по гулкому трапу, топал по бетонному полу, съезжал по каракатице эскалатора к лоснящейся чешуе багажных лент, я слышал настойчивый и монотонный женский голос, повторяющий на разных языках: "Объявляется посадка на рейс ... авиакомпании ... до..." Дальше следовали названия городов из параллельного мира - Лондон, Нью-Йорк, Токио... От них веяло тридевятым царством, недоступным и желанным, страной фильмов и книг. Они дергали чувствительную струну, и хотелось, чтобы голос репродуктора на русском или английском приглашал тебя, объявлял твою посадку в недосягаемую даль.
  
   Сегодня первый день четвертой моей волны.
  
   Такси взбирается на мост, и водитель останавливает у тротуара перед стеклянными разъезжающимися дверями терминала F, Шереметьево. Светлеет, полотно туч истончается, горизонт озаряется багрянцем выползающего солнца.
  
   Накинув на плечо рюкзак, я дожидаюсь, пока водитель вынет из багажника мой средних размеров чемодан на силиконовых колесах. Вхожу в здание аэропорта и полупустые циклопические залы с вывесками и экранами подмигивают мне. Мимо плывут закрытые кафе, ряды металлических сидений на скругленных рамах, на которых полусидят-полуспят путешественники.
  
   На размеченной натяжными ремнями дорожке передо мной лишь двое. Сотрудник аэропорта в галстуке, с хмурым, заспанным лицом просит у меня паспорт. Смотрит уныло на мое лицо - каменную маску, повторяющий "мрачнорожие" паспорта. Так принято. Какие бы бури эмоций не бушевали за маской, снаружи - "покерфейс". Кивает и возвращает документ. Я прохожу мимо, подтягивая чемодан, и встаю в очередь на регистрацию.
  
   Передо мной выпрямила спину моложавая, ухоженная .блондинка в пиджачной паре. Взгляд ее целеустремлен вперед, к стойке с номером. Блондинка интересна мне исключительно как персонаж, потенциально следующий моим маршрутом. Какие они, эти люди, путешествующие в тридесятое царство? Внутри меня совершаются сложные процессы, сообщаются сосуды и восторженные эндорфиновые сигналы несутся по цепям спутанных умозаключений. Впереди мой первый перелет в Нью-Йорк!
  

O O O O O

   Дэн завершает чтение. Законченная, развернутая заметка, пожалуй, даже лишнего.
  
   Свое состояние перед первой поездкой в США он помнит ярко. Свежий штамп в паспорте, новенькие "Дюти Фри" и панорамное остекления с потолка в пол свеже-отремонтированного аэропорта. За окном в утреннем сумраке ворочались массивные железные птицы у приветливо вытянутых рукавов-телетрапов. Воодушевление и предвкушение чудесного открытия до того рвались наружу, что он бросился писать едва добежав до гейта.
  
   Тереза внимательно следит за выражением его лица. Пока Дэн читал, она просмотрела выдержку на английском.
  
   Но токсичная горечь присутствует и здесь, расползается, как чернильная клякса в стакане воды. Никуда не деться от войны, жестокой поправки последнего десятилетия. Как легко в тесте отшучивается Дэн о похожести и закономерном русскоязычии стран-бывших республик СССР. А ведь призрак империи с бессменным генсеком во главе уже поднимался в то время над Европой, грозил "газовой дубиной". Так Марк Твен с легким снисхождением описывал чернокожего раба Джима в "Томе Сойере", не подозревая, как взглянут на него потомки. Сравнение с Марком Твеном лестно и выдавливает у Дэна кривую улыбку.
  
   - Вы снова задумались о войне? - угадывает Тереза.
  
   - Да. Все те же риторические мысли. О наивности и невинности благополучного времени, когда кажется, что политика не имеет ни малейшего отношения к твоей жизни.
  
   Она с пониманием качает головой.
  
   - А что скажете о своей дневниковой записи? Простите, что я возвращаю вас к более мелким и приземленным вещам. Мне показалось, что я даже в переводе почувствовала... предвкушение.
  
   - ChatGPT знает свое дело, - отшучивается Дэн. - Первый полет на другую сторону земли был для меня большим достижением. Восторгом. Хорошо помню ощущение новизны, раздвинутых горизонтов. Не то, что сегодня, когда командировки превратились в монотонный конвейер.
  
   Тереза смотрит в перевод.
  
   - Я могу рассказать подробнее. Все таки "мрачнорожие" паспорта, это такая очень российская особенность, - предлагает Дэн.
  
   Они встречаются взглядами. Глаза у Терезы серые, с изумрудной зрачковой каймой, четкой, как планетарная туманность Кольцо со снимка телескопа Джеймс Уэбб. Таким же сине-зеленым, павлиньим цветом полыхало в утренние часы остекление китового туловища аэропорта Шереметьево.
  
   - Не нужно. Приступим к терапии, - говорит Тереза.
  
   Дэн откидывает голову и расслабляется под монотонную речь и покачивание серебристого маятника. Как и прежде, глаза его слипаются, слова исчезают, превращаясь в нераздражающий белый шум. Спутанные мысли гаснут одна за другой. Почему у белого шума отрицательная репутация? Вспоминается определение белого шума из студенческих курсов. Белый шум искажает сигнал по всему диапазону частот и является поэтому неисключаемым, неотсекаемым. Голос Терезы такой же: постоянный, обволакивающий, успокаивающий. Отблеск маятника метрономом отстукивает в мозгу, в голове проступают картины московского пригорода, аэропорта, заволоченного облаками неба.
  

O O O O O

   Замок Тоетоми в Осаке возвышался многоэтажной неприступной твердыней. Возведенный на искусственной насыпи, отороченный рукавами реки Йодо и цепью горных хребтов, он вырастал из облаков трепещущей зелени, словно парящий над землей чертог солнечной богини Аматерасу. Военный правитель Тоетоми Хидееси возводил его, копируя цитадель своего предшественника Оды Нобунага. И откровенно превзошел его во всем.
  
   Над массивным крепостным валом, укрепленным обтесанными каменными глыбами, поднимались белые дозорные башни, отмечая пролеты крепостных стен. За ними, за лабиринтом крыш, стен и хвои, будто призрачная горная вершина, реяла главная башня-тэнсю. Из каменного основания вырастали пять величественных ярусов с задранными подолами крыш, украшенные фигурами карпов с головой дракона, символов стойкости и упорства. Четыре этажа белоснежные, с золоченным орнаментом и решетчатыми ставнями-бойницами. Над ними венчающий пятый, черный, опоясанный резным балконом, с золотыми тиграми и журавлями на стенах. Три цокольных этажа скрывались в мощном основании, выложенном самым сложным типом кладки - кирикомихаги, - подогнанным тесанным камнем.
  
   Но не одна искусность постройки обеспечивала неприступность замка Тоетоми. Цитадель строилась по новейшим лекалам военной хитрости. Крепость раскинулась на возвышенности, опоясанной искусственными, заполненными водой рвами. С обзорных башен-ягура с удобными окнами-бойницами окружающая территория просматривалась на несколько ри вокруг. Внутри крепости ни одна дорога не вела к замку напрямую, петляя меж поместий приближенных вассалов, конюшен, казарм, стен и съемных мостов через водяные преграды. Все ворота тщательно охранялись и отворялись только по особой грамоте.
  
   Такедзо не уставал восхищаться красотой и мощью осакской крепости. Глядя на беленные стены и изгибы крыш, Такедзо пытался представить, как из рубленных гранитных плит поднималась платформа, крепостной вал; росли каркасы стен, стропила, стойки и прогоны, постепенно накрываемые черепицей, выкапывались рвы. Начальный замысел и стратегия, прошли долгий путь, прежде чем вдохнуть содержание в груду строительного материала. В этом состояло настоящее мастерство. Последнюю мысль Такедзо подсказал его давний друг Коэцу, мастер каллиграфии и ценитель всего прекрасного.
  
   В тот визит, Такедзо рассеянно бродил по улицам Осаки, заглядывал в заведения ремесленников и торговцев. Смотрел, впитывал, всклокоченный, в засаленном, старом кимоно, с заткнутым за пояс мечом. Местные самураи не обращали на него внимания - странствующие воины сюгиося не были редкостью. Такедзо искал новые источники вдохновения. Наблюдал за чайной церемонией, узнавал мягкость каллиграфии, изучал работу зодчих.
  
   Любуясь крепостью Тоетоми его внимание привлекла выпорхнувшая из-за массивной стены стайка голубей. В ту же миг в голове его возник образ, навсегда закрепившийся за осакской башней-тэнсю. Расцветшего бутона сливы, белого, трепещущего, слетевшего с ветки и осевшего на траве. Будто дрожит неприступная башня нежными лепестками на ветру, готовая в любой момент сорваться и упорхнуть. А над ней в синеве неба рассыпаются голуби.
  
   Он посчитал тогда, что видение вызвано восхищением зодческим мастерством и зыбкостью всего прекрасного - моно-но аварэ. Вот только вместо умиротворения или легкой печали, бутон сливы всколыхнул в Такедзо смятение. Вспомнилось, что голуби - вестники бога войны Хатимана.
  

* * *

  
   Перед глазами Такедзо восстают туманные картины величественной осакской цитадели. Сколько же их, воспоминаний, в бездонной путевой суме Такедзо, которую не в силах он ни отбросить, ни опустошить?
  
   Такедзо сидит на подушке, в просторной, убранной комнате и задумчиво смотрит перед собой. На нем чистое кимоно с накидкой хаори, мытые волосы стянуты на затылке в хвост. Из-за пояса-оби торчит рукоять короткого меча. Гарду-цубу меча Такедзо ковал и вытачивал сам, в мастерской своего давнего приятеля, полировщика мечей Коэцу.
  
   Брови Такедзо сдвинуты, глаза смотрят и не видят. За сдвижными дверьми седзи, у внешней решетчатой веранды аудиенции с ним дожидаются двое. Такедзо не думает о них, он отрешен. Равно как опытный зодчий выбирает стратегию, строя величественную, надежную цитадель, так и Такедзо испытывает собственный замысел и план. Как и его воспоминания, план строится вокруг Осакского замка, трепещущего бутона сливы.
  

* * *

   Три десятилетия назад полководец Тоетоми Хидееси объединил и полностью подчинил себе Японию, сделался регентом-кампаку императора. Впервые за долгое время страна выдохнула - войны ушли с территории японских островов. Воинственные вассалы Хидееси отправились покорять Корею. Крестьяне вернулись на землю. Подняла голову торговля, стали развиваться города.
  
   А потом Тоетоми Хидееси скончался. Заботу о его беспомощном, малолетнем сыне Хидеери взял на себя опекунский совет го-тайро - пять влиятельнейших вассалов Тоетоми. Назначение у совета было одно: обеспечить беспрепятственную передачу власти подрастающему наследнику.
  
   Пробил час нового лидера, амбициозного полководца и по совместительству главы опекунского совета - Токугавы Иэясу. Как в древней китайской пословице: сидя на берегу реки, он дождался своего часа. Отказавшись подчиниться старому правительству Тоетоми, он обвинил его в предательстве наследника. Интригами и хитростями расколол го-тайро и страну надвое - западную и восточную коалицию. Конфликт закончился масштабной битвой при Сэкигахара, блистательно и вероломно выигранной Иэясу. Узурпировав за собой единоличное право решать судьбу наследника Хидеери, Иэясу получил от слабого император высочайший военный титул - сейи-тай сегун.
  
   Шли годы. Четырнадцать лет минуло с далекой, знаковой битвы. За это время случилось немало, однако не случилось самого страшного - войны. Хитрость и осторожность Токугава Иэясу позволила ему избежать прямого столкновения с преданными вассалами Хидеери. Благодаря политике, унаследованной от Тоетоми Хидееси, страна развивалась и процветала. Ушли в прошлое столкновения и набеги, принудительное рекрутство, разлуки и смерти. Иясу действовал медленно, скрытно, но неотвратимо. Так точит камень капля воды, и паук опутывает слоями паутины добычу, с которой не справиться в одиночку. Кропотливо, Иэясу связывал династическими браками крупнейшие военные дома с кланом Токугава. Он усердно развивал собственную столицу в Эдо, тянул к ней торговые тракты.
  
   Но сын Тоетоми - Хидеери, по-прежнему рос в Осаке, в замке Тоетоми, прекрасном бутоне сливы. И как ни скоротечна людская память, многие считали Хидеери законным наследником Тоетоми Хидееси, объединителя Японии. Подобно капле крови, сбежавшей по склоненному лезвию меча и повисшей нетерпеливо на кончике, в стране висело ожидание: как поступит Иэясу, исполнит ли волю бывшего сюзерена? Сорвавшаяся капля грозила взорваться брызгами новой гражданской войны.
  

* * *

  
   Многослойный занавес мыслей Такедзо расходится.
  
   Он сосредоточенно размышляет, понимая при этом, что заставляет посетителей ждать. Частично это является уловкой, чтобы потянуть время и вывести соперника из равновесия. В то же время ему нужно выстроить, уложить в голове мысли. Напряжение, с которым взгляд Такедзо ползет по стене, оклеенной непроницаемой бумагой васи, передается Дэну. Он слышит, ощущает сомнения ронина. Видит его глазами.
  
   Неопытным, амбициозным юнцом Такедзо довелось поучаствовать в битве при Сэкигахара. Его клан выступал на стороне правительства Тоетоми, против коалиции Токугавы Иэясу. В этом не было осознанного выбора - только место рождения и клан определяли к какой армии присоединится низший воинский чин. Молодого Такедзо в меньшей степени интересовали разногласия влиятельных князей-дайме. Гораздо важнее ему было испытать сноровку и мастерство бойца в настоящем бою. Как и для всей страны, битва при Сэкигахаре стала поворотной точкой в жизни Такедзо. Благодаря ей он познакомился с Ганрю, Фугаем и Юки.
  
   Воспоминания и мысли Такедзо проносятся перед Дэном в виде образов и теней. Имена, что вызывают замирание, вздрагивание ронина, Дэн пытается сопоставить с тем что видел и слышал раньше. Ганрю? Тот самый, который... которому Такедзо отрубил голову?..
  
   Сколько ошибочных постулатов и убеждений, изношенных скорлупок цикады сбросил с себя Такедзо за прошедшие четырнадцать лет. Он здорово изменился в сравнении с отчаянным и дерзким подростком, пригнанным в составе ополченцев асигару к деревне Сэкигахара.
  
   Остались позади грязное, затвердевшее от пота кимоно, ночевки в случайных местах: под кустом у дороги, в расселине у ручья. Он многое повидал, заматерел. Имя его стало авторитетным среди популярнейших школ поединка. Среди знакомых Такедзо водились теперь главы кланов и приближенные к сегуну дайме. Одно убеждение осталось неизменным - он не служит никому кроме себя.
  
   С легкой ностальгией вспоминает ронин изнурительные практики с палкой-мечём на покатых горных склонах, в густых лесах, у шипучего быстрого ручья. Случайные прохожие пугались его, косматого и грязного, принимая за лесное чудовище-тэнгу. Он пересек Японию из конца в конец, видел суровые берега северного моря и ласковые пляжи Хизена. Подолгу размышлял, засиживался в медитации с единственной целью: стать еще более искусным, совершенным бойцом. Едва заслышав о мастере, он снаряжался бросать вызов, и, словно отвечая неуемной его жажде, Япония подавала ему искуснейших, знаменитых бойцов: монахов, ронинов, самураев, основателей боевых школ и даже пару уездных князей. Теперь "охота" Такедзо осталась в прошлом.
  
   Такедзо вспоминает Ганрю. Смерть друга многое поменяла, заставила его по-новому взглянуть на путь меча. Как ранит владельца остро заточенное лезвие, так и мастерство Такедзо обернулось потерей близкого человека. Он думает о Юки, мысли о ней не оставляют его. Даже во время медитаций или сосредоточенных занятий с мечом, она встает перед глазами, как в последнюю их встречу. Почему-то от него ускользает ее лицо. Лишь линии тонкого стана либо рассыпавшиеся волосы, открывающие шею. Но Такедзо убежден, знает наверняка, в преддверии войны она находится в Осаке, неподалеку от замка Тоетоми.
  
   Тревожное предчувствие, связанное с осакским замком, не представляет для него тайны. Искорка, тлеющий уголек неопределенности обратился заревом ревущего пожара, готового разразиться над распустившимся бутоном сливы. Соседствующие с Осакой Киото и Нара нахохлились, замерли в ожидании. Голубь, посланник бога донес весть: война, о которой почти забыла страна, снова была на пороге.
  

* * *

  
   Такедзо шумно вздыхает, и Дэн снова видит комнату. Мысли ронина вынырнули из далекого прошлого и скользят теперь по поверхности. Такедзо оценивает свое нынешнее положение.
  
   Вот уже третью неделю он гостит в поместье у своего хорошего приятеля, дайме Огасавары Хидемасы. Когда-то мастерство Такедзо произвело неизгладимое впечатление на Хидемасу и его сыновей. Верный себе ронин отказался от предложения устроиться на постоянную службу, однако охотно провел несколько занятий с самураями-вассалами рода Огасавара.
  
   В этот раз Такедзо прибыл в Эдо с другой целью, как только стало понятно, что война неизбежна и сегунат собирает армию. Он желал принять участие в кампании и считал войско Огасавары, верного вассала Токугава, наиболее подходящим для этого.
  
   Сложность состояла в весьма запутанных отношениях между Такедзо и правительством Токугавы. Два года назад ронин недвусмысленно отказался от сотрудничества с тайной полицией мэцукэ сегуната. Это произошло после смерти Ганрю, когда Такедзо решил для себя, что не желает больше участвовать в противостоянии между знатными родами, выступать пешкой в чужой игре. Теперь, однако, обстоятельства поменялись, ему во что бы то ни стало было нужно принять участие в военной кампании.
  
   Почему Такедзо выступал на стороне Токугавы Иэясу? В нем говорили исключительно расчет и здравый смысл. В Японии не было силы, способной противостоять мощи окрепшего, заматеревшего сегуната. Не имея личных претензий к мятежному принцу Хидеери, Такедзо не желал уходить в подполье и прятаться, как после Сэкигахары.
  
   Огасавара Хидемаса, князь-дайме префектуры Харима, охотно согласился с предложением Такедзо принять его в свое войско в качестве опытного инструктора и командира отряда самураев. Такедзо не собирался навсегда становиться вассалом Огасавара, но на время кампании готов был принести клятву, что будет отстаивать честь клана ценой собственной жизни.
  
   Однако, ввиду прошлого сотрудничества Такедзо с тайной полицией мэцукэ, о наеме на службу надлежало уведомить правительственное ведомство. Здесь также помог князь Огасавара, персона, приближенная к правительству. Он ходатайствовал за Такедзо лично, и руководство мэцукэ обещало прислать официальный ответ.
  
   Ответ прибыл в виде двух посланников, которые сначала долго говорили с Хидемасой, а теперь ожидали аудиенции с Такедзо.
  

* * *

  
   Перед глазами Такедзо вновь поднимается многоэтажная громада трепещущего бутона сливы, окруженного неприступными стенами. Над ними стайка голубей, вестников бога войны Хатимана.
  
   Он, наконец, решается и зовет ожидающих за порогом гостей. Такедзо принимает посланцев в малом приемном зале поместья Огасавара.
  
   Слуги отворяют раздвижные створки седзи, на пороге появляются два самурая в одинаковых мышастый костюмах-тройках райфуку - рубашка-кимоно, юбка-штаны хакама и накидка хаори. Соломенные сандалии варадзи они оставили внизу, у веранды. Гости входят. Такедзо обменивается с ними поклонами и приветствиями. У посетителей только короткие мечи-вакидзаси, длинные - катана - они по этикету оставили при входе в имение. Оправив юбку-штаны, садятся на уложенные в отведенных местах подушки. Один возраста Такедзо, второй постарше. Ничем они не примечательны, эти двое, не носят отличительных знаков кланов и оружие обыкновенное. Они не привлекут взгляда на улицах Эдо, где фланируют десятки и сотни самураев из сопровождения приезжих дайме и охраны замка сегуна. Такими и должны быть сотрудники тайной полиции.
  
   Слуга осведомляется об угощении, но гости отказываются. Слуга исчезает.
  
   Двери-седзи сдвигаются и Такедзо остается наедине с прибывшими. Самураи Огасавары, дежурят снаружи. Гости здороваются и представляются: Сато Итиро и Фукукита Кэйтаси. Имена ничего не говорят Такедзо, хотя от него не ускользают их повадки, движения и крепкие запястья, выдающие бывалых бойцов.
  
   Итиро поясняет, что оба служат в мэцукэ, в отделении внутренней охраны тайоку-кэйко, и работали вместе с Хаттори Масанари, имя которого должно быть Такедзо известно.
  
   Такедзо подтверждает. Во времена его работы на тайную полицию Хаттори Масанари, наряду с особо приближенными военными министрами, возглавлял организацию мэцукэ и лично занимался подбором людей. Масанари находился на вершине пищевой цепи невидимой службы: отвечал за охрану замка и службу сопровождения сегуна.
  
   Закончив с любезностями, гости переходят к делу. Такедзо не ожидает другого от людей Хаттори.
  
   - Князь Хидемаса-сама, верный вассал сэйи-тай сёгуна, хлопочет за вас. Хочет взять вас командиром отряда самураев в свое войско. Однако два года назад вы покинули ряды тайной полиции. Какой у вас интерес в предстоящей кампании?
  
   Такедзо отвечает заготовленной речью:
  
   - Я - странствующий воин сюгиося. Мой путь - путь меча. Свои поединки я провел во многих провинциях. При этом я служу лишь своему пути, не поступаю на службу. Изредка задерживаюсь то тут, то там, даю уроки. Крупная битва, война - один из важных шагов в развитии моей стратегии. Одновременно школа и экзамен. Поэтому я решил не оставаться в стороне. Огасавара-сама - мой давний, хороший друг. Некоторое время назад я обучал его и его самураев. Поэтому к нему я обратился. Собираюсь присягнуть ему на верность на весь срок войны, а после отправиться своей дорогой.
  
   Сато Итиро внимательно следит за ним.
  
   - Однако вы разорвали отношения с правительством, решительно отказались работать с мэцукэ после поединка с Сасаки Кодзиро. Что изменилось теперь?
  
   Вопрос звучит ровно, эмоции не трогают лица самурая. Такедзо не удивляется, что они осведомлены и умеют сопоставлять факты. Вне сомнений, Сато Итиро вовсе не простой гонец и самурай службы охраны. Второй, Кэйтаси, молчит; в отрешенном выражении его лица, читается напряжение. Он не столь хладнокровен, как Итиро, но готов ко всему.
  
   - Ничего. Я не собираюсь возвращаться на службу правительства. Участие в войне - это часть моего пути меча. Князь Хидемаса-сама и его войско кажутся мне наиболее подходящими для этого.
  
   Под пластами внешнего спокойствия и уверенности перед Такедзо всплывает мимолетный образ Юки. Легкий, как прикосновение тончайшего шелка и обжигающий, как капля горячего масла. Она там, в Осаке и он готов бросить вызов самому Хатиману, чтобы отыскать ее.
  
   Такедзо почти осязает пронизывающий взгляд Итиро.
  
   - Руководство мэцукэ рассмотрело прошение Огасавара Хидемаса-сама и не находит к этому препятствий. Однако называет обязательные условия. Первое: я и Кэйтаси-сан должны стать самураями в вашем отряде князя Огасавара-сама. Обещаем не разочаровать вас. Мы опытные войны школы Ягю Синкаге-Рю, участвовавшие во многих битвах. И второе: в грядущей военной компании, мэцукэ возможно потребуется привлечь вас для военных операций, отдельных от войска уважаемого Огасавары Хидемаса-сама. Огасавара-сама уже знает и согласился на оба условия.
  

O O O O O

   В короткое мгновенье перед пробуждением, в глазах Дэна вспышкой мелькает картина - пень с острой веткой и фигуркой. Он почти уверен, что видит маленькую, нахохлившуюся птичку.
  
   Дэн выходит из гипноза без рывка, словно отрывает глаза после глубокого сна. Дневной свет чуть коробит его, но без сворачивания поля зрения в мост Энштейна-Розена, как в прошлый раз. Дэн чувствует съезжающую с головы подкову, шевеление наэлектризованных волос на темени, точно они у него есть.
  
   Он полностью упустил момент засыпания - окунулся, точно поплавок в легкий наркоз, утонул на миг в речитативе Терезы, и тут же всплыл.
  
   Его рассеянный, блуждающий взгляд, с сжавшимся на свету зрачком, полосует комнату, пока не упирается в угол письменного стола со стопкой бумаг и соломенным конусом светильника.
  
   Доктор Коуэлл сидит в кресле напротив. Наблюдает за Дэном чуть наклонив голову. Он ловит ее взгляд, задерживается на лице, спускается на шерстяную кофту. Накидка. Накидка хаори! Из небытия вываливаются образы и ощущения. Отчетливое чувство другого тела, рубахи-кимоно, заткнутого за пояс меча. Замок Хидееси, бутон белой сливы, скачущие всполохи солнца на створках сдвижных дверей.
  
   Точно пудовые кандалы, воспоминания обездвиживают Дэна. Вязкие, тяжелые словно мокрые тряпки, он видит их, осязает, но с большим трудом осознает. Предчувствия о неминуемой войне, хрупкость белостенной башни под изгибами крыш, за неприступной каменной кладкой. Многолетние распри японских кланов. Волны чужой, перепутанной информации.
  
   Тереза протягивает наполненный водой стакан. Дэн благодарно принимает его и жадно пьет. Пришла пора пересказать, что видел.
  
   Доктор Коуэлл слушает чутко, дает Дэну время подобрать подходящие слова из незнакомого вокабуляра. Будто нарочно, во сне раскрывается история, практически несовместимая с его бытовой жизнью и речью. Он чертыхается, путается. Одно он знает точно, главным героем снова выступает Такедзо, тот же самый, что в предыдущем сне.
  
   Отдельным челленджем является само, свернутое в ленту Мебиуса сновидение, в котором Такедзо то ностальгирует по прошлому, то возвращается к проблеме в настоящем, к реальности. Дэн морщится, всеми силами пытается размотать этот клубок, вытянуть нитку истории. Реальность Дэна мешается с реальностью и чувствами Такездо. Как в нолановском фильме "Начало", понятие "реальность" теряет края, обретает мучительную вложенность, и Дэн сам уже не всегда понимает, на каком уровне находится, о чем рассказывает. Он спотыкается, замирает, не находя ответа, застревает в описаниях особенно ярких картин, как, например, замковая стена с голубями.
  
   Заканчивает Дэн с виноватым видом неудачливого студента, который все выучил, но с треском провалился при ответе на экзаменационный билет. Он вывалил все, что помнил, но рассказ получился вязким и запутанным, как клубок старой проволоки. Дэн не скрывает разочарования.
  
   Тереза отвечает не сразу.
   - Признаться, Дэн, вы для меня - весьма уникальный опыт. Я практикую больше двадцати лет, много имела дела со скрытыми страхами, детскими травмами и подавленными воспоминаниями. Однако ваш случай - уникален. Здесь не страх и не травма; пока совсем не прослеживается связь с личным опытом.
  
   Она делает паузу.
   - Звучит парадоксально с точки зрения психиатрии, но мы словно просматриваем кусочки чьей-то истории или жизни, поддеваем их крючком ваших эмоций из дневниковых записей. - Тереза задумчиво качает головой. - К этому пока мало что можно добавить, связь зыбкая, неясно, последовательная ли. Поэтому наш с вами план на ближайшие встречи - повторять гипнотерапию и собирать информацию.
  
   - Я прямо как Чжуан Цзы, - усмехается Дэн.
   - Что, простите?
  
   - Был такой философ в Древнем Китае. Однажды ему приснилось, что он - бабочка, и он задался вопросом: философ ли он, которому снится бабочка, или наоборот - бабочка, которой снится философ.
  
   - Да, сравнение забавное, - отвечает Тереза неопределенно.
  
   - Знаете, когда я нахожусь во сне, я как будто участвую в очень реалистичном кино или "реалити-шоу", с ощущениями, переживаниями. Но участвую пассивно, события происходят сами по себе, я не влияю на них, только наблюдаю.
  
   - Это важное замечание. А с восточной философией вы тоже познакомились в юности?
  
   Дэн кивает. Доктор Коуэлл по-видимому все еще пытается найти в его биографии связь с видениями.
  
   - То самое юношеское увлечение, о котором я говорил. Все эти загадки китайских мудрецов, коаны дзен-буддизма казались в свое время очень продвинутыми и привлекательными. Например, абстрактные японские стихи-хайку. Я даже помню одно, поэта Мацуо Басе. Могу попытаться перевести на английский:
   "Бабочкой никогда
   Он уж не станет... Напрасно дрожит
   Червяк на осеннем ветру".
   Он чувствует неприятный укол в виске и морщится. Возвращается головная боль.
  
   - Забавно. В голове полная каша, не могу два слова связать, а воспоминания двадцатилетней давности тут как тут.
  
   - Бабочки - это не так уж и плохо. Это про красоту, возрождение, трансформацию, - задумчиво говорит Тереза.
  
   Дэну в голову приходят "бабочки внизу живота", но это шутка для разговора с Рустом, не с доктором Коуэлл.
  
   Они согласовывают время следующей встречи. Дэн честно предупреждает Терезу, что запланированная командировка в Европу с большой вероятностью поломает их планы. В приемной Дэн тепло прощается с Саймоном, рядом с которым он, подтянутый и худощавый, как всегда чувствует себя хилым эльфом, встретившим великана-огра. Саймон протягивает широкую ладонь.
   На пути вниз в бесшумной кабине лифта Дэн тщетно пытается переключиться, настроиться на рабочий лад. Больше нет признаков и фантазий бостонского прошлого. Есть несколько потерянных рабочих часов, которые предстоит нагнать. И мысли, тягучие и неповоротливые, витающие далеко, в вышине, среди облаков хвои, из которых белоснежным бутоном сливы выступают очертания осакского замка.



Глава 3. Он улыбался искренне, цинично - 1607

Случилось так, что наша совесть и честь
Была записана у нас на кассетах;
Кто-то принес новой музыки
Нам больше нечего было стирать.
(Аквариум, "Пабло")

   Несколько высокопоставленных менеджеров компании "Уэст Уинд" оживленно дебатируют в кабинете CSO, исполнительного директора по продажам - Жозефа Бастьена.
  
   - Что по прибыли, какие у нас цифры? - Жозеф говорит быстро, с выраженным французским акцентом, картавя на "р".
  
   Офис Бастьена обставлен представительно. Напротив входной двери широкий, обтекающий владельца рабочий стол с низким хатчем и широким изогнутым экраном. На стене, над отдельным, вытянутым столиком для совещаний, писчая доска и телевизионный экран для совещаний. На хатче - антресоли письменного стола - наградные кубки и грамоты "Уэст Уинд". Мебель и кресла выдержаны в темно-вишневом цвете. Бесшовный стекло-пакет с видом на парковку и зеленую посадку тянется через всю стену.
  
   В кабинете - четыре человека, еще двое на телефоне. Встречу ведет Жозеф. Он долговяз, худощав, носит густую, разведенную на стороны ореховую шевелюру. Быстрое, подвижное лицо Жозефа обладает феноменальным свойством в секунду меняться с задумчивого на насмешливое и с сочувствующего на осуждающее.
  
   - Напомню, - звучит скрипучий голос, - что мы прогнулись во время подписания контракта, и теперь клиент вправе разорвать соглашение и предъявить неустойку. Это, на будущее, чтобы все понимали, что происходит, когда мы так торопимся продать, что закрываем на все глаза и разрешаем клиенту выкрутить нам руки.
   Доминик Эспозито, холеричный CIO - исполнительный директор по IT - обводит присутствующих быстрым, острым взглядом. За Домиником никогда не заржавеет вклинить быстрый упрек в стиле "я вас предупреждал".
  
   Дэн, участник встречи, саркастически подсчитывает в уме приблизительную стоимость совещания. Сумма, исходя из ориентировочных цифр зарплат, получается внушительная. Дэна распирает остаточная, неестественная бодрость. В выходные он не удержался и снова принял розовую таблетку. Поднывала голова и стойко чувствовалось, что ночью непременно нагрянут кошмары. Теперь его преследует периодически накатывающий мандраж. На работоспособность и цепкость ума не влияет, но делает Дэна неспокойным, болезненно придирчивым. Словно переборщил с кофе. "Паранойя воинствующего перфекциониста", как называет такое состояние... кто же? Руст, конечно.
  
   Жозеф, громкий сангвиник, коротко хохочет и тараторит:
   - Я видел подробный отчет Дэна. Толковые аргументы для игры на опережение. Можем свалить вину на клиента, выпиннем из компании CIO, нанятого под нашу программу. Но ровно по этой причине он один из немногих в "АСИ", кто нас поддерживает. Результат? С вероятностью, близкой к ста процентам, - наш контракт терминирован.
  
   Группа "АСИ" - American Standard International - международная банковская группа и один из крупнейших клиентов "Уэст Уинд". Проблемы уровня таких заказчиков решаются индивидуально и по-аптекарски щепетильно. Типовые решения здесь не работают, вернее, требуют ювелирной огранки.
  
   Дэн думает о чертовом длинном письме, выверенном и точном, над которым он прокорпел половину субботы. Пришлось поднимать почтовые архивы, восстанавливать хронологию событий и созваниваться со знатоками клиента и юридических тонкостей. К вечеру он чувствовал себя отбежавшим дистанцию марафонцем. Причем не поджарым кенийским, состоящим из одних сухожилий, собранным и методичным, а новичком, переоценившим силы, переползающим финишную черту на четвереньках.
  
   Кстати о марафонах. Густо накрашенная Соня Фостер, марафонец-любитель и по совместительству финансовый директор поднимает голову. Она сидит в стороне, с ноутбуком на коленях нога на ногу и сосредоточенно смотрит в экран. Обычно бойкая и даже агрессивная, сегодня, в присутствии более энергичных коллег она исполняет исключительно справочную функцию. Ссутулившись над экраном на манер вихрастого студента-программиста она зачитывает цифры. Сервисы, доходы, издержки. В разрезе юбки ее делового костюма видна голень с узкой лодыжкой и упругой икроножной мышцей бегуньи. Дэн заставляет себя сконцентрироваться на цели митинга.
  
   Жозеф удовлетворенно кивает.
  
   - На "АСИ" мы зарабатываем не на внедрении, а на эксплуатации. Резерв у нас есть. Но нужен лидер, который потащит коммуникацию по исполнению контракта. Вопросы продаж и юристов я закрою.
  
   Эту хитрую игру в "горячую картошку" Дэн хорошо знает. С Домиником они обсудили заранее, что в текущей ситуации ничего лучшего кроме "возглавить, очаровать и отползти" придумать нельзя. В Дэне привычно вспыхивает внутренний протест, против лицемерной попытки Жозефа подменить одну проблему другой: контрактное фиаско отсутствием на аккаунте "лидера", то есть лично Дэна. Но тут же гаснет. Бросаются в глаза подрагивающие, полные губы Жозефа, растянутые в принужденной улыбке словно у пожилого клоуна. С разгулявшимся воображением сегодня следует быть осторожнее.
  
   - Бери на себя, Дэн, - зачитывает Доминик заготовленный "аутодафе". - Это единственный сейчас вариант как вылезать из ямы. Вице-президент Дэн Абрамс лично подключается и на ближайший месяц берет на себя "Эмерикэн Стэндэрд". Иначе придется приносить в жертву локальную команду.
  
   - Программа в наших интересах. - подхватывает Бастьен, - Мы находимся в бизнесе, где принести и положить красивый софт на полку бессмысленно и неприбыльно. Надо контролировать заказчика, толкать, заставлять делать свою работу!..
  
   Жозеф - мастер декларировать прописные истины с выражением лица одухотворенного пророка. Разговор тут же перехватывает стремительный Доминик:
  
   - Мы сегодня соберем варианты и рекомендации. Из очевидных: усиление руководства и аугментация наших людей в IT клиента. По первому предложению мы представим Дэна, но потребуются расширенные полномочия на стороне "Бэлл", пауэр плэй.
  
   - Кстати, Дэн, ты будешь мне нужен в Далласе в среду. - снова Жозеф.
  
   Пауза. У Дэна забронирован полет во Франкфурт на неделе. В области селезенки отчаянно вертятся ледяные шестеренки - реакция на внезапную смену планов.
  
   - Димитр, ты на связи? - скрипуче кричит в телефонную базу Доминик.
   - Да, я тут, - зычно отзывается голос из динамика.
  
   Болгарин Димитр физически находится в Софии, где у "Уэст Уинд" крупный офис и ресурсный хаб. Он присутствует на совещании с самого начала, но до сего момента в разговор не вступал. Развинченная фантазия тут же рисует Дэну бочкообразного, бородатого "Карабаса-Барабаса" Димитра над экраном телеконференции.
  
   - Димитр, тогда Германия и группа "Миранда Электроникс" на тебе. Дэн закрывает "АСИ".
  

***

  
   Перед тем, как вернуться к себе, Дэн заходит к Доминику.
  
   Кабинеты высшего менеджмента, уровня исполнительных директоров С-уровня - размещаются на отдельном этаже офисного здания, которое "Уэст Уинд" арендует целиком. Коридоры здесь широкие, кабинеты просторные. Этаж выполняет представительскую функцию, служит для встреч с клиентами и партнерами.
  
   За автоматически разъезжающимися стеклянными входными дверями возвышается изогнутой формы стойка ресепшена с сине-красной, васильково-кумачовой символикой "Уэст Уинд". За ней в рабочие часы постоянно дежурят две миловидные барышни-секретаря с приклеенными белозубыми улыбками. Овальный зал ожидания расширен округлыми полукомнатами с мягкими диванами и полированными столиками. Над ними плоские мониторы крутят беззвучную рекламу последних достижений компании. Зона ожидания задумывалась в форме выпуклого облака, но Дэну она больше напоминает ушастую голову мультипликационного героя Чебурашки. На этом же этаже находится ветвистая, как коммунальная квартира, секция для презентаций и демонстраций. В ней мини-музей достижений "Уэст Уинд": стенды с наградами и кубками, портреты рукопожатий и подписей важнейших клиентов. Тут же главный "вау-эффект" офиса - многоэкранная демонстрационная комната-капсула, с пульсирующими цветовыми табло, графиками и индикаторами состояний, футуристическая, похожая на рубку капитана Кирка из сериала "Звездный путь". Сюда новых и существующих клиентов ведут в первую очередь. Хотя истинное сокровище прячется неподалеку, в малоприметном углу - лучшая эспрессо-машина офиса.
  
   Кабинет Доминика поменьше чем у Жозефа. Но дело тут не в субординации. Жозеф и Доминик - пиры, то есть находятся на одном уровне иерархии в компании. Жозеф, как человек, занимающийся продажами, нередко принимает у себя гостей, партнеров и заказчиков. Поэтому размер и обстановка его кабинета соответствуют назначению. Комната Доминика взамен обладает лучшей звукоизоляцией. Он реже встречает посетителей, предпочитая наведываться с неожиданным визитом сам, зато часто нещадно костерит, читай "коучит", подчиненных по удаленной связи. Таким образом, все в "Уэст Уинд" отвечает базовым принципам целесообразности.
  
   Комната Доминика также имеет два стола: размашистый, письменный, с монитором на пьедестале, и малый совещательный под писчей доской на стене.
  
   - Садись, - бросает Доминик и порывисто подхватывает высокую чашку с водой. - Эту битву мы проиграли.
  
   Битва, война. "Война никогда не меняется..." - недавно Дэн слышал эту фразу.
  
   Тонкие пальцы Доминика нервно бегают по поверхности стола. Подбородок и губы по собачьи вытягиваются, что означает сильное возбуждение.
  
   Доминика в компании называют Дом. Вернее, так его называют те, кто близко знает, ведь он мало походит на мускулистого шофера Доминика Торетто из сериала "Форсаж". Для всех остальных он - Доминик Эспозито, агрессивный, предельно умный, бессменный руководитель IT-организации в "Уэст Уинд" последние двадцать лет.
  
   Что до внешности, то выглядит Дом скорее как укороченный Лев Троцкий: невысокий, лихорадочно подвижный, с высоким лбом, залысинами и острыми глазками в круглых очках.
  
   - Какие могут быть претензии к Жозефу и продажникам? - кипятится Дом, - У них одна забота - собрать цифры к концу квартала. Но наши-то люди на местах, где были? Полный провал и абсолютно неквалифицированные менеджеры!
  
   Подобные головомойки являются частью работы, но сегодня оценка важности обстоятельств и обоснованности претензий Дэна дают сбой. Срочность смазывается, расплывается. В голову лезут неуместные мысли о нелепых масках, что носят Доминик и Жозеф. Вытянутая морда беспристрастного египетского Анубиса и смеющейся зубастый клоун из "Оно" Стивена Кинга. Чертовы пилюли!
  
   Дэн собирает волю в кулак. Молчать нельзя. Молчание означает признание вины, независимо от ее наличия. Только атака, аргументированная и взвешенная.
  
   - Дом, дьявол в деталях. Давай пойдем по порядку. Посмотри сколько у "АСИ" филиалов и какая очередность покрытия...
  
   Память услужливо предоставляет все детальки, что запротоколировал Дэн в субботнем письме. Но информация - это далеко не все. Ее нужно уметь подать, профессионально, порциями правильного веса, удобного к перевариванию, дорисовывая, где требуется, красочные штрихи. Доминик, принимающая сторона, в свою очередь, прекрасно владеет информацией и сам, однако интерпретирует по-своему, наиболее пессимистичным образом. Эта манера Дома - отыскивать слабые места и бросать в лицо самым колким способом - в компании хорошо известна. Она приносит компании деньги и удерживает Дома на позиции CIO.
  
   Далее Дэн вместе с Домиником в течении часа рисуют на доске план помощи "АСИ". Положение "Уэст Уинд" хрупкое, но о реальной заморозке или терминации масштабной программы внедрения речь пока не идет. Сыплющие звонки Доминик отбивает.
  
   Перед тем, как отправиться к себе, Дэн останавливается в дверях:
  
   - Дом, мы же одинаково понимаем, что Димитр ничем не поможет с "Мирандой"? Так, постоит у стены, дырку позагораживает. "Миранда" вернется через пару недель и пожар будет похлеще "АСИ".
  
   - С проблемами разбираемся по мере поступления, - глубокомысленно изрекает Доминик, задирая указательный палец.
  
   Перекусив на скорую руку, Дэн запирается в офисе.
  
   Интенсивный брейн-сторм с Домиником открывает внутри секретный клапан, и работает он теперь с утроенной силой. Развалившись за безбрежным офисным столом с парой мониторов, Дэн одновременно отвечает на письма, кого-то набирает и принимает звонки, отправляет короткие команды в мессенджере. Точь в точь многорукий дед-паук Камадзи из оскароносного аниме "Унесенные призраками". Периодически в дверь кабинета робко стучатся, но Дэн занят и шугает посетителей.
  
   На стене кабинета Дэна - глянцевые постеры стандартных бизнес-процессов управления предприятиями. К ним обращаются, когда требуется пустить пыль в глаза и лишний раз подчеркнуть, что все, что делает "Уэст Уинд" для своих клиентов, делается в полном соответствии с международными стандартами. "Сутры и мантры крупного бизнеса". Кто это сказал? Вряд ли Руст.
  
   За спиной, в окне под потолок, разворачиваются зеленые пасторали Новой Англии: поросшие травкой пригорки, дубовые посадки и ухоженные дорожки кампуса Берлингтонского университета.
  
   Письма, сообщения, переговоры.
  
   Дэн до того разгоняется, что время как будто отступает и замедляется. Точно несется внутри черепной коробки по кругу железнодорожный состав. С нарастающей скоростью.
  
   В определенный момент, склонившись над телефоном, Дэн ловит себя на мысли, что почти орет на подчиненного. Делает он это крайне редко; обычно не повышает голоса, умеет отчитывать так, что кричать не требуется. На другой стороне линии подчиненный поддакивает и извиняется, пока Дэн один за другим "забивает гвозди" обвинений и ошибок.
  
   Дэн прерывает звонок и отправляется к кулеру с водой. Вид ли его с горящими глазами, выражение лица или холеричный, целеустремленный шаг заставляют встречных расступаться и отводить взгляд. Внутренний паровоз обдает жаром тех, кто случайно оказывается на пути. Когда заливает в себя воду, Дэну кажется, что внутри шипит пар от перегретого двигателя.
  
   Вернувшись к себе, Дэн падает в кресло и дает себе продышаться. Зависает, глядя остекленело в одну точку. Как все похоже, до безумия одинаково. Вязким клейстером, вспучивающимся, переливающимся через край, в нем кипит чувство предопределенности его действий и реакций. Отдавать команды, разрешать или запрещать, порицать, саркастические допрашивать. Монотонно, однообразно. Мимо грохочет тяжелый локомотив бизнеса и мелькают в окнах лица просителей и клиентов. Дэн вздрагивает, просыпаясь. Пора возвращаться в вагон. В ухе тонко и назойливо, точно невидимый комар, жужжит офисная лампа.
  

O O O O O

   - Мира без войны не бывает! По крайней мере на нашем веку такого не было, а в прошлые века - тем более. Раскройте глаза! "Война никогда не меняется..." помнишь цитатку из игры "Фаллоут"? Империи расширяются, накрывают слабых, зазевавшихся. Крупная рыба проглатывает мелкую, а та в свою очередь тоже какую-нибудь... водомерку.
  
   - А стащи-ка Руст с себя эту маску напускного цинизма. Там война, тут война. Но это согласись, не нормальное состояние жизни. По крайней мере на нашем цивилизационном витке. Мы выросли в мирное время и того же хотим для своих детей.
  
   - Ура! Сегодня нас трое с Владом - другое ж дело! Обойдемся без оголтелого "набрасывания на вентилятор".
  
   - Между прочим, ты уже начал, Руст! Подбоченился, нацепил беретик Николло Макиавелли и давай присыпать фразочками: "интересы империи", "политическая целесообразность", "война никогда не меняется...", вот это все. Этим "пинг-понгом" можно заниматься бесконечно. Сунь Цзы например, сказал: "лучшая победа достигается без сражения".
  
   - Вдвоем на одного набросились, ребята. Очень либеральненько, Дэн. Прямо "воук" движение, немедленно массово затоптать выражающего "иную" точку зрения.
  
   - Ну нет, Руст, не перегибай, никто тебя не затаптывает. Говорим серьезно. Все понимают что Война - это плохо. Войну категорически нельзя желать другому человеку. И я тут широко обозначаю "другого человека". Это не только родственник, знакомый или земляк, а вообще любой человек. С этим я думаю мы все согласимся.
  
   - Влад у нас сегодня сегодня не просто голос разума, он, натурально, старец Зосима из "Братьев Карамазовых". Полный глубокой любви ко всякой божьей твари. Постулат принимается.
  
   - Отлично, Руст. Только напомню, что старец Зосима, по книге в молодости был офицером Зиновием, "существом диким, жестоким и нелепым". Так что не расслабляйся: я если и Зосима, то явно до просветления.
  
   - Подождите острить, Руст, Влад. Мы сейчас опять съедем в сторону. Давайте закончим мысль о войне, как неизбежности.
  
   Человеческая цивилизация неравномерна, это факт. Где-то общество уже достигло мирного цивилизационного витка с упором на прогресс, самореализацию, человеческое достоинство. В другом месте люди по-прежнему выживают пользуясь базовыми инстинктами: "кто сильнее тот и прав", примитивная сигнальная система "свой-чужой". "Своих" идентифицируют по родству, по месту проживания, по вере, по убеждениям, да по чему угодно. "Чужие", соответственно, те, кто не соответствует лекалам. Помирить продвинутых мирных с отстающими агрессивными - сложная задача, и она действительно часто сваливается в войну.
  
   - О, "познавательные странички" от Дэна!
   - Вот сейчас будут странички. Куча примеров в истории, как менее развитое общество - варвары - не просто нападало, а сносило продвинутые, просвещенные государства - Древнюю Грецию, Древний Рим. Монгольская империя, варварская по большому счету, с легкостью смыла кучу государств Европы и Азии, включая Китай с его тысячелетней культурой.
  
   - Поздравляю, Дэн, мы с тобой в одном лагере. С этого я начал, только убрал перегородки между "доразвитыми" и "недоразвитыми" обществами. Описанный тобой конфликт наблюдается даже внутри одного, самого развитого общества.
  
   - Справедливо: "Тяжелые времена производят сильных людей. Сильные люди производят мирные, легкие времена. Легкие времена производят слабых людей. Слабые люди расслабляются и происходят тяжелые времена." Эта ротация существует все время.
  
   - Именно. "Война никогда не меняется...".
   - Дэн, я ценю твой "экивок" в поддержку нашего "затюканного" Руста. Но давайте вернемся в современность. Все приняли постулат, что Война - это плохо. Теперь попытаемся понять, почему война все-таки происходит в современном мире. Да еще между обществами, которые находятся на одном цивилизационном витке?
  
   - Хочется хлопать в ладоши, когда нас так нежно и настойчиво "модерируют". Отлично, Влад.
   - Я на всякий случай уточню, что современный виток, это после Второй Мировой, после сорок пятого года, так?
  
   - Совершенно верно. Погоди радоваться, Руст. Я сейчас буду подробно разбирать сигнальную систему "свой-чужой", и тебе это может не понравиться.
  
   В первобытном мире, "свой-чужой" - это понятный защитный механизм-инстинкт, выработанный за миллионы лет выживания в агрессивной среде. В лесу саблезубый тигр, за речкой племя рыжих, агрессивных обезьян, то есть врагов. Волей не волей, доверяешь ты "своим" и скалишься на "чужих".
  
   В современном мире этот инстинкт взнуздан и придавлен слоями культуры, но не исчез. Как, скажем, дрейфующая мимо стройная женская попа биологически вызывает в половозрелом мужчине желание повернуть голову, так и система "свой-чужой" работает, булькает всегда. Ее нельзя выключить. Зато можно утилизировать, примерно так же, как интернет утилизирует женские прелести.
  
   В политических целях такая эксплуатация делается повсеместно, даже в самых цивилизованных странах. Ведь у механизма "свой-чужой" есть уникальный бонус: он скучивает, объединяет людей.
  
   Если создать для группы людей образ "чужого", то "свои", держатся вместе. Сравните: люди, плечом к плечу, все как один смотрят неприязненно в направлении потенциальной угрозы. И другой вариант: люди, каждый сам по себе, смотрят друг на друга, указывают на недостатки, да ай-ай-ай не только у соседа, еще и у лидера. Надо примеры приводить?
  
   - Ты бы примеры женских прелестей предложил рассмотреть, я бы оценил. А с этим, я думаю мы все согласны. Са-мо-о-че-вид-но! Если Дэн не возражает.
  
   - Разумеется не возражаю. Ведь крайняя степень консолидации "своих" - это война. Создаем образ "чужого", то есть врага, придумываем историю, расчеловечиваем, вернее снабжаем самыми страшными качествами из коллективной истории. "Фашист", "нацист". И вот уже "враг у ворот", все "свои" смотрят на него презрительно, угрожающе, готовые броситься и разорвать.
  
   - Так-так, из Дэна опять полезло наружу неприглядное. Все норовит направить свои когтистые лапы в сторону дорогой сердцу России.
  
   - Подожди, Руст. Пользуясь кошачьим примером, я вижу, что у тебя шерсть на загривке поднимается. Но отрицать войну, как средство отвлечения внимания от внутренних проблем, невозможно. Создать образ врага, обесчеловечить по заданному признаку, спровоцировать отрицательные чувства, перестать чувствовать к ним сострадание и равенство - понятные ходы, используемые повсюду. В политике сплошь и рядом. Пугать иммигрантами, евреями, геями, а в современном удивительном мире еще и консервативными белыми мужиками.
  
   - Уважаю твою попытку подсластить пилюлю, Влад. Но я этого пройдоху насквозь вижу. Дэн явно на украинскую войну намекает.
  
   - Только в качестве иллюстрации, Руст. Разве "денацификация" - это не образ врага?
   - Ах он красавчик, "весь в белом"! В качестве иллюстрации!
  
   - Подождите. Поругаться мы всегда успеем. Давайте попробуем установить постулаты с которыми все согласятся.
   - Твое миролюбие, Зосима-Влад, я всячески поддерживаю. Но некоторые либеральчики тут не особо стесняются. Валят понимаешь все на "образ врага". А про геополитику, расползающиеся зоны влияния центров силы - не, не слышали.
  
   - А что по-твоему, Руст, такое "геополитика", если не планетарно-раздутая анахроничная система "свой-чужой"?
   - Может и так. Что всего лишь означает, что она, как и война, всегда с нами. Нравится нам это или нет.
  
   - Да, но почему-то другие участники нашего цивилизационного витка не пытаются завоевывать чужие территории? Например, прекрасные, травоядные Швейцария, Австралия или Люксенбург.
   - Ха. Гораздо смешнее, чем я, тебе ответит старый ковбойский анекдот про Неуловимого Джо, которого не могут поймать, потому что он никому на хрен не нужен. Так и с твоим Люксенбургом, ну кому он сдался? Все твои примеры - они не центры силы.
  
   - "Геополитические центры силы"... Алхимия с метафизикой отдыхают.
   - Подождите. Руст, тогда давай иначе. Хорошо, центры силы. Понятно, что страны ищут союзников, пытаются распространить свое влияние.
  
   Хочется верить, что мы, люди, выучили уроки прошлого и перешагнули времена, когда правители водят друг на друга миллионные армии. Грубого, разрушительного бога войны Ареса, заменила мудрая, хитрая Афина, апологет мягкой силы. Она распространяет влияние культурой и экономикой. Так делают, например, западные страны. Почему же твой любимый центр силы - Россия - по прежнему размахивает дубиной? Зачем запугивать и делать врагами тех, кто исторически близок, связан-перевязан культурными связями?
  
   - Не умеем мы по-другому, Влад. Грубые мы, вспыльчивые, резкие. Пробовали - не получается. Так же с детьми - прикрикнуть и шлепнуть всегда быстрее и эффективнее, чем аргументировать и убеждать.
  
   - Не согласен я. Потому что с аргументом "мы - такие" - ничего нельзя поделать. Ни научить, ни повиниться, ни изменить. Не покупаю я твою "сермяжную правду". Люди выехали из страны два-три года назад, встроились в чужое общество и сразу перестали быть "такими".
  
   Давайте-ка с планетарного, геополитического масштаба спустимся на приземленный уровень индивидуальности. Сдается мне, что подменяем мы симптомы и первопричину. Первопричина - в слабой, пластилиновой человеческой сути. Человеку нельзя, противопоказано долго находиться у власти. Власть его меняет, деформирует, трансформирует в некий миф о самом себе, всемогущем "государство - это я". Все травмы, страхи и обиды человека становятся государственной политикой.
  
   Казалось бы простые истины, к которым давно пришла цивилизация: человек должен приходить во власть в результате состязательной конкуренции, срок во власти должен быть ограничен, ветви власти должны быть разделены и неподвластны друг другу.
  
   - Это уже не "познавательные странички", это целый манифест, декрет идеалиста!
   - Пусть будет манифест, но дай мне закончить.
  
   Человек, который приходит во власть через конкуренцию, с определенными обещаниями (пусть и популистскими) и с ограниченным сроком службы, не станет ставить во главу угла загадочного сфинкса-геополитику.
  
   Игра в "свой-чужой" начинается, когда правила выше нарушаются. Когда населению нужно продавать "консолидацию", убеждать "собраться перед общей угрозой", обосновывать потребность "затянуть пояса", что в вольном переводе означает - зацепиться за власть, удержаться во власти. И чем дольше человек во власти, тем сильнее деформация, тем неизбежнее паранойя "государство - это я", тем больше страхов, врагов и геополитики. Что и приводит в определенный момент к войне.
  
   - Ах, "мой критик слепой", где бы отыскать в белом свете такую землю обетованную, чтобы работали твои простые истины.
   - Наверное ты прав, Руст, трудно отыскать страну все это полностью работает. Для начала давай запостулируем, что к правилам "ограничения власти" независимо пришли множество стран нашего цивилизационного витка.
  
   - Сами пришли, или были приведены, вопрос спорный. Но в целом, скрепя сердцем, соглашусь.
   - Влад, да ты сегодня кудесник! Чтобы довести Руста до такой степени согласия - снимаю мушкетерскую шляпу и исполняю реверанс. Руст, а ты заметил, что твоя собственная ссылка на "геополитику и расползающиеся сферы влияния" теперь стала иллюстрацией к тому, что происходит сегодня с Россией? "Свой-чужой", вот это все.
  
   - Протестую, грязные инсинуации! Ясно только, что Россия пока не на том цивилизационном витке, который описал Влад.
   - Тогда давай уже следовать мудрому совету Влада-Зосимы и не обобщать на всю Россию. Я сформулирую так: некоторые, вполне конкретные люди в России задержались на предыдущем витке.
  
   - Прости, Руст, разговор тяжелый и опять нас уносит от общего к частному. Но я предложу последний самоочевидный постулат. Войну в Украине, начатую Россией, долго не забудут. Она останется на десятилетия, как позорное, несмываемое клеймо.
  
   - "И платье с плеч ползет само
   А на плече горит клеймо"
   Соглашусь, что на наше поколение точно хватит.
  

O O O O O

   На улице начинает темнеть, когда Дэн, наконец, расслаблено откидывается в кресле. На сегодня - все. "Работу нельзя закончить, можно только приостановить". Откуда цитата? Что-то из Жванецкого, про ремонт. Судя по его командировочным планам, встреча с Терезой в пятницу не состоится, придется переносить.
  
   За окном ветер едва заметно шевелит макушки деревьев. Звукоизолирующий стеклопакет оставляет ощущение смазанной, рябой телевизионной картинки. День-молния, день-образец. Все что требуется для предстоящей командировки в Даллас подготовлено и выяснено.
  
   Горизонт под опускающимся солнцем светлеет, готовит пышную перину зардевшемуся румянцем светилу.
  
   Плохо то, что Дэна чувствительно потрясывает сегодня, бросает из одной крайности в другую. То работает за десятерых, то впадает чуть не в депрессию. Искуственно-спровоцированная "биполярочка", кротко сталкивающая тебя с Эвереста в Марианскую впадину. С розовыми надо быть поосторожнее, нельзя принимать одну за другой. Есть, правда, положительный момент. Не придется лететь в Европу, не случится смены часовых поясов. Малый, но выигрыш. Дэн хмыкает - такие теперь выигрыши. В Далласе будет жарко во всех смыслах.
  
   В окне, в отражениях потолочных ламп тонут в сумерках парковка, узкая полоска леса и склоны, взбегающие к университетским зданиям. Становится еще темнее, но молодые листья на деревьях продолжают трепетать, бликуют как вода. Кажется в листве копошится птица. Словно соринка попадает в глаз и мутнится обзор, Дэн хмурится, моргает, вглядываясь в окно. Ниточкой тянется воспоминание - стайка голубей над водяным рвом и пышной зеленью. Из сна: громада Осакского замка и щемящее предчувствие беды. Точно накипь, набухают чужие, болезненные образы. Башни крепостных стен, съезжающая перегородки седзи, блестящий набалдашник на рукояти меча. Шершавая ладонь стискивает сердце.
  
   В мозгу вспыхивает. Понедельник, он в Бостоне - Элис просила забрать ребенка из спортивной секции!
  
   Дэн вскакивает из-за стола, на ходу захлопывая ноутбук. Чертыхаясь скручивает макароны проводов, спотыкается о корневища шестиколесного стула. Двадцать две минуты. При определенной сноровке может хватить, чтобы доскакать до бассейна сына.
  
   Лифта он не дожидается, припускает по лестнице, перескакивая через две-три ступеньки. Уборщица шарахается от него в холле. Оказавшись на улице, Дэн лихо спрыгивает с крыльца, перемахивает через зеленеющую лужайку и припускает наискосок по парковке.
  
   Джип "Вранглер" отщелкивает дверные замки по его приближении. Дэн бросается за руль, нажимает кнопку зажигания. Автомобиль послушно заводится, лениво разливая свет на далекие деревья. Слишком медленно!
  
   Щелкают ремни безопасности, "Вранглер" басовито катится, выхватывая из темноты линии разметки. Фоном Дэн вспоминает о чужеродных чувствах, страхах у окна. Второй раз за неделю образы и ощущения выбираются из снов, как девочка Садако из телевизора в фильме "Звонок". Только этого не хватает к его таблеткам, приступам и головомойкам. Побочки от гипноза.
  
   Вибрирует и экран автомобиля высвечивает сообщение от Элис: "Забираешь Макса?". Как чувствует! Он чертыхается, выворачивая из-под крыши парковки на темную аллею, усаженную липами. Кое-как набрирает на телефоне: "Да".
  
   Сразу следом звонок Жозефа. Выбора нет, звонки от вторых людей в компании требуется брать в любое время дня и ночи.
  
   Круглые фары упираются в расплывшийся профиль округлого семейного минивена со стикерами на бампере.
  
   Тренировка Макса должна вот-вот закончиться. Черт бы побрал эту однополосную Адамс-стрит, по которой Дэн тащится за неказистым авто, притормаживающим перед каждым поворотцем. Словно нарядившаяся галапогосская слоновья черепаха, украсившая панцирь-карапакс цветными наклейками местных школ, обществ по защите птичек колибри и неведомых спортивных команд. А впереди, перед радетелем скоростного режима, - никого!
  
   Дэн выглядывает в окно. Среди встречного потока намечается окно. Он вдавливает педаль и "Вранглер Рубикон", рыча, рвется вперед. Пересекает желтую сплошную и несется по встречной. Сверкают фары приближающегося встречного автомобиля усиленные звуковым сигналом. По вискам к макушке взбегают раскаленные иголки, но Дэн уже возвращается в свой ряд. Ладони его влажнеют.
  
   Опоздав на пять безумных минут, Дэн с визгом выворачивает на парковку у ангара, котором прячется бассейн. Мчится мимо рядов машин и белой расчески разметки, чертыхаясь на каждом неторопливом пешеходе, которого требуется пропустить.
  
   Макс встречает его у выхода. Не нем длинный утепленный плащ, специальный для пловцов. Худой и широкоплечий он выглядит точно забытая на улице вешалка-стойка с наброшенным дождевиком.
  
   Сын не успевает еще забираться в машину, когда звонит Доминик. Жозеф, очевидно, привел в состояние боевой готовности весь менеджмент компании. Так они и едут до дома - с Домиником на линии, рассуждающим о плане предстоящей встречи в Далласе, и Максом, залипшем в телефон на заднем сиденье, изредка бросающим на Дэна любопытные взгляды. АСИ, Макс, Доминик, Тереза, сны. Мысли рассыпаются как прутья в метле без стяжки.
  
   А дома предстоит нервный, тягучий разговор с Элис. И одинаковый предопределенный сбор треклятого удобного чемодана "Травел Про".
  

***

   Дэн возвращается из Далласа после обеда в пятницу. Забитый под завязку самолет вылетает из циклопического города-аэропорта Даллас Форт-Уэрт. Третьего в мире по пассажиропотоку и первого в США по размерам застройки, обладающего собственным почтовым зип-кодом.
  
   Несмотря на длинную, вьющуюся очередь, Дэна в последний момент апгрейдят. До вылета, в спертом кубическом метре аэропортовского туалета, он успевает переодеться в футболку и джинсы. Кряхтение и шарканье в соседних кабинках, запах, гудящее сопло сушилок для рук. Эти ощущения копируются между командировками наравне с одинаковостью и единообразием его рабочих дней.
  
   Наконец он свободно разваливается в самолетном кресле. Отступает напряжение последних дней. Он и отдыхает-то, по большому счету, только в самолете, по дороге домой.
  
   Дэн закрывает глаза, уперевшись затылком в подушку. Не мешает поспать, восстановить силы после сумасшедшей рабочей недели. Он - чемпион: удержался от приема розовых капсул, хотя во вторник, по прилету в Даллас, головная боль долбила висок, как хороший отбойный молоток. Обошелся обычными средствами. Обычными Дэн называет "конские" дозы ибупрофена и выписываемые строго по рецепту гасители возбуждения и тревожности палиперидон и сертралин. Еще бы принимать их как рекомендуют врачи.
  
   Сон не идет. В голове проступают события последних дней.
  
   Вторник.
   Расшаркивания с клиентом в головном офис "Американ Стандард", хи-хи ха-ха.
  
   После обеда прибыл Жозеф. Вечерняя репетиция с Жозефом, со скрипуче кричащим Домиником на телефоне, затянувшаяся до часа ночи.
  
   Дэн едва помнит, как вернулся в комнату. Было туповатое марево коридорной лампы, вообще в голове после палиперидона - свинцовое облако с проблесками молний. Зато ничего не болит. Он упал на кровать и уснул.
  
   Среда.
   Утро, офис, финальная репетиция. Сразу следом - важная, многолюдная встреча. Вопросы задают юристы и департамент закупок "АСИ". Департамент закупок - испанская инквизиция любой крупной организации, этакие всесильные красносутанники времен великого инквизитора Торквемады, выкручивающие вендорам-поставщикам руки. Но перекрестный допрос - это фасад, "ритуальные приседания". Кульминация состоится вечером - ужин с ЛПР, лицом принимающим решение, - Ноа Томасом, исполнительным директором по технологиям (CTO) "АСИ".
  
   Дэн в тот день чувствовал себя хорошо. С ним так бывало: перед важными мероприятиями мандраж и нервозность отступали, и оставалась прозрачная голова. Даллас сразу преображался в идеальный город со стриженными зелеными лужайками, проспектами шириной в площадь и подпирающими небо стеклянными высотками.
  
   Для ужина Жозеф выбрал Дел Фриско, известный даласский стейкхаус из разряда дорогих. Свисающие с потолка люстры, рояль, кожаные стеганные кресла, со вкусом оформленные боксы для закрытых вечеринок, не разочарующие ни политика, ни техасского скотовода. Цель в данном случае одна - угодить Ноа Томасу, большому любителю статусной техасской классики.
  
   Жозеф не ошибся в характеристике Ноа, второго человека в "АСИ". Бородатый, дородный Ноа явился на ужин в джинсах и остроносых ковбойских ботинках. Он улыбался и неторопливо, вдумчиво говорил, забавно растягивая слова и проглатывая окончания на техасский манер. Глаза его при этом высокоточным сканером выглядывали из-под ежиков-бровей. Почти эталонный, властный руководитель высшего звена.
  
   Ноа привел с собой парочку заместителей. Они задавали вопросы, но видно было, что знакомство их с программой "шапочное". Дэн энергично пояснял под прожигающими взглядами Ноа и Жозефа. Жозеф выступал в любимом амплуа весельчака и фасилитатора: подшучивал и заливисто хохотал, ненавязчиво втаскивал в разговор заскучавших гостей.
  
   По ощущениям Дэна, разговор получился гладким, без запинок и провалов; "Уэст Уинд" показал себя ответственным, знающим свое дело вендором. Хорошо запомнился бурбон, выпить которого пришлось неприлично много - куда больше, чем хотел бы Дэн, да и Жозеф. Но этика продаж не разрешает отставать от клиента, в данном случае весьма вместительного Ноа Томаса. Потому, раз за разом, коньячного цвета цунами омывали прозрачные кубы льда в квадратных бурбонных стаканах и, далее, смывались вниз по пищеводу.
  
   В гостинице в тот вечер, Дэн бросил мутный торжествующий взгляд на чемодан, в котором прятался бокс с таблетками. "Надо будет выпить на ночь два литра воды, чтоб с утра была цела голова...", - как в песне поется. Спортзал в этот день тоже пришлось пропустить.
  
   Пятница.
   Ноа публикует вердикт в виде короткого письма Жозефу: программу внедрения продолжаем, с двумя условиями. Первое: Дэн Абрамс сопровождает ее лично. Второе: все дополнительные расходы покрываются "Уэст Уинд". Ноа ждет ответа до понедельника, устраивает ли такой формат "Уэст Уинд". В противном случае, со следующей недели "АСИ" готов начать процесс терминации контракта. Дополнительных решений по именам и командам не озвучено.
  
   На ближайшие месяцы основной командировочной локацией Дэна становится Техас.
   Потянувшись в самолетном кресле, Дэн лениво зевает. Предсказуемые реакции и резолюции. Чуть перегнешь палку, лишнего "засветишься" и делегирование летит к чертям, клиент не желает работать с твоим подчиненным, предпочитая тебя самого. А недогнуть нельзя - на кону ключевой покупатель.
  

***

  
   Дремота уходит совсем. Наверху щелкает замок багажной полки и Дэн поворачивает голову. Стройная стюардесса со светлыми локонами в белоснежной блузке тянется к багажу. То ли достает, то ли плотнее упаковывает. Взгляд почти бессознательно скользит по ее бедрам, обтянутым юбкой-карандашом. "Биологически-обусловленный поворот головы". Дэн вспоминает об Элис, с которой за неделю он едва обменялся парой слов в мессенджере. Хлопает крышка, и спина бортпроводницы, к которой магнитом прилипает взгляд, плывет мимо рядов кресел.
  
   Работать не хочется. Читать не хочется. Он вынимает из сумки лэптоп. Открывает файл. На экране отображается запись из дневника, заготовленная для Терезы Коуэлл. Отложенный с прошлого сеанса текст о его первой встрече с Домиником.
  
   Готовить текст Дэн начал поздним вечером в четверг. Хотел немного "отрихтовать" его, убрать лишнее, чересчур профессиональное. На деле же занятие превратилось в обратное: делая текст более понятным для Терезы, Дэн разворачивал его и дополнял. Начинал он туговато, но быстро втянулся.
  
   Он перемещает курсор в нужное место и бежит по строчкам. Запятые, синонимы, перестановка слов, рождающая новое звучание предложения. В голову просачиваются эмоции и разложенное на кусочки настроение из текста - хороший знак. Приходит в голову, что он соскучился по такой работе. Несправедливо даже называть ее работой, обязанностью. Скорее подбор гармоничного звучания, как настройка музыкального инструмента. Тереза Коуэлл спрашивала его об увлечениях. Пожалуй это забытое, покрытое пылью увлечение он может назвать. Он чувствует мурашки предвкушения.
  
   "Человек куда сложнее, чем рисуют в романах. Писатели стараются объяснять нам людей до конца - а в жизни мы никогда до конца не узнаем." Чья цитата? Солженицынский "В круге первом". Вот уж вспомнил, так вспомнил! Но подмечено точно. В голове салат "Оливье" - сны, долги и сожаления; а вот увлекаешься чем-то, вспыхивает огонек интереса и все прочее уходит в замыленный фон, как на фотографии. Куда там разобраться, прочитать другого человека, себя самого бы понять и удержать. Только поверхностно, на уровне первичных реакций. Как поворот головы вслед за юбкой-карандашом. Мда, крайне жизнеутверждающая картина: судно после шторма, с обломком рулевого весла, плывет навстречу новому шторму.
  
   От удара шасси о взлетно-посадочную полосу Дэн вздрагивает. В окне иллюминатора блестят огни аэропорта Логан, а вдали, за полосой травы и воды, поднимается даунтаун Бостона. Он не спал, но чувствует себя, будто только что проснулся.
  
   Словно включают много раз отсмотренную передачу по телевизору, начинается привычная череда действий. Протяжный сигнал остановки самолета и следом щелчки отстегиваемых кресельных ремней, отпираемых крышек багажных отсеков. Какофония торопливых, шаркающих шагов по полированному полу. Рокот дрожащего эскалатора и чесоткой отдающееся жужжание чемоданных колес.
  
   "Семнадцать минут ждать Убера? Черта с два!"
   Желтое такси с коверкающим слова, бородатым индусом-сикхом в чалме катится под яркими, брызжущими в лицо фонарями и ныряет в тоннель. Дэн отгораживается от трескучей рации водителя задвижкой из оргстекла. На встроенном экране - беззвучная реклама. Улыбчивые, напомаженные домохозяйки с пышными прическами строгают салаты; усатые ведущие с глянцевыми лысинами слепят белизной зубов. Взрывается беззвучными аплодисментами восторженный зрительный зал. Декорации, лицедеи. Старая, смотренная-пересмотренная передача. Дэн устало прикрывает глаза.
  
   В голове мутно. Выплывает встреча с Ноа, вторым человеком в "АСИ". Еще один лицедей - улыбчивый и серьезный, имеющий в запасе множество историй и лиц.
  
   Дэну нередко приходится общаться с исполнительными директорами такого уровня. Они похожи, люди особого управленческого свойства. Нужен определенный склад характера, навыки и рефлексы, чтобы взбираться на верхушку пирамиды-корпорации, организуя, возглавляя, жертвуя и переступая. Таких трудно провести или "запудрить мозги". Жозеф называет их "острыми" людьми, смотрящими в суть. Лицемерные шахматисты, выбирающие наиболее реалистичные стратегии, рассчитывающие риски. Поэтому дружелюбие и гостеприимные улыбки мало что значат. Решение будет предельно прагматичным. Такими вытесывает людей вершина карьерной лестницы.
  
   Такси мчит по шоссе Массачусетс Турпайк, над пятиметровыми бетонными стенами которого усталыми светлячками горят окна офисов, отелей и жилых домов. Небо черно.
  
   Дэн мало рефлексирует, но в свете последних событий, когда психотерапевт искусственно стимулирует в нем рефлексию, воспоминания и ностальгия просачиваются все чаще. Водитель за заслонкой бубнит в телефон, лысый ведущий строит рожи, а Дэн задумывается о менеджерах, что встречались на его пути, пока карьера элеватором поднимала его к людям уровня Ноа Томаса.
  
   Сколько их было? Первых и управленцами-то назвать нельзя, так местечковые начальники. В свое время каждый казался значительным, куда более компетентным, чем он сам. Весельчаки и балагуры, вдумчивые тихие инженеры, организаторы-говоруны, взрывные эмоциональные командоры. А сколько выпивалось тогда, к месту и не к месту. Дэн хмыкает. Кабаки, гуляния с распахнутыми куртками под холодным ветром и подмигивающими звездами. Теперь, глядя в темнеющее небо он думает о погоде на следующий перелет.
  
   Как Гензель и Гретель из сказки разбрасывали хлебные крошки, отмечая тропу, так и Дэн оставлял прошлых своих начальников-коллег в "городах и весях", по которым петлял его карьерный путь. Он иначе оценивал людей личностно и профессионально до того как превратился в самодостаточный самомотивированный локомотив. И "по-стариковски" кажется, что, двадцать лет назад, когда "трава была зеленее", его непредвзятая максималистская оценка обнаруживала в людях нечто, теперь невидимое, либо навсегда утраченное.
  
   Тьфу, черт бы побрал Терезу с ее "заглядыванием в бездну", которая потом душераздирающе смотрит в ответ! Этак можно и слезу пустить, пожалеть себя любимого. Разве могли ему, "в пубертатной юности" присниться встречи с людьми уровня Ноа Томаса? Дэн-вице-президент подзадоривает сам себя: почему собственно выставил он планкой уровень Ноа? Разве Жозеф или Доминик другие? Разве карьера самого Дэна не движется тем же агрессивным, эффективным путем? Все только закономерно. Он повзрослел, сфокусировался на главном, научился соизмерять цели и усилия по их достижению. Не друзья, а важные знакомые, коучи, ступеньки к следующему карьерному шагу. Молниеносный прямолинейный Дом, велеречивый хохочущий Жозеф. Последний, кстати, посоветовал ему Терезу. Вспомнился еще Густав Локхарт, грузный и мудрый человек-оркестр, давно, впрочем, не работающий в "Уэст Уинд". Человек, учивший его тонкостям международных внедрений.
  
   Такси сворачивает в пригород. Фары выхватывают разлапистые клены, хвою и кувалдообразные, почтовые ящики. Отростки разбегающихся от главной улицы съездов и драйв-уэев проваливаются во тьму, откуда неясно маячат освещенные подъезды особняков и незанавешенные окна.
  
   Дома полутьма. Элис сидит за учебниками на кухне, колено к груди. Она дежурно махает Дэну. Элис получает доп. образование в медицинском колледже и готовится к тесту. Сосредоточенная, она никоим образом не подает виду, что неделю они практически не общались. От декларативного безразличия грудная клетка Дэна наполняется холодом, словно кто-то беспечно открыл форточку.
  
   Возвращается мысль о прошлых менеджерах, исчезнувших, осевших в фирмочках и компаниях кто где. По крайне мере так было до февраля двадцать второго года, когда карточная колода локаций истерически перемешалась. Дэн больше не ностальгирует, размышляет сухо и желчно. Кого-то из них он, помнится, звал за собою, только устроившись в "Уэст Уинд". Что ж, у каждого свой путь. У него - "быстрее, выше, сильнее" - прагматичная, успешная международная карьера.
  

***

  
   Просыпается Дэн с мыслью о сеансе с доктором Коуэлл. Он созванивался с ней на неделе, собирался отменить визит, но Тереза настояла на переносе встречи на субботу. Ее почасовой ценник впрочем таков, что можно смело соглашаться даже на ночные сеансы.
  
   Пропадает субботнее утро, самое подходящее время, чтобы отоспаться, но Дэн не переживает. Напротив, чувствует возбуждение - хочется поделиться заметкой, которую остервенело дописывал с четверга. Кроме того, часть сна он отыграет естественным путем во время сеанса.
  
   Когда спускается сонная Элис, Дэн уже стоит в прихожей, готовый к выходу - в рубашке, джинсах и песочных летних мокасинах. Он успевает прочесть легкое недоумение в ее глазах, прежде чем коротко попрощаться и выйти в гараж. Наверное, она чувствует себя так же, как он вчера. Квиты они теперь? Противно думать об этих эмоциональных разменах, однако "се ля ви".
  
   Утробно кашлянув, заводится "Вранглер". Трещит механизм, опускающий гаражную дверь. Через несколько минут Дэн уже вливается в поток машин, мчащийся вокруг столицы штата Массачусетс.
   Небо волочет пепельное, клочкообразное одеяло туч над вязью дорог, среди жилых и нежилых строений Новой Англии. Без солнца, асфальтово-кирпичные цвета шоссе выглядят неприятно, как побагровевшая, ссохшаяся старая бумага. Город преображается только когда выскакиваешь из бетонной колеи. С полупустых проспектов выпукло предстает его эклектическая архитектура. Чешуйчатые домики с клетчатыми окошками, взвисающие над агрессивными бетонным эстакадами с граффити, и угрюмые протестантские соборы, возрастом за триста лет, любующиеся на свое отражение в стеклах сверкающих высоток.
  
   Желая проветрить голову Дэн дает волю фантазии, - описывает Бостон по мере проникновения. Город разворачивается перед глазами словно газета, которую читаешь с конца. Строчками частных объявлений бегут дорожки жилых коммьюнити с разноцветными домишками. Дорожки вьются и петляют, утыкаясь в пухлые колонки улиц с заправками и скверами. Первые страницы - многополосные статьи-проспекты, что несут буковки-машины мимо урбанистических иллюстраций: горбатых мостов-стегозавров и жутковатых готических церквей - зависть верхолаза Квазимодо. Наконец, передовица даунтауна - решетка улиц и авеню, накрепко цементирующая сноп разновеликих заголовков-небоскребов.
  
   Такую изощренную "бесценную" метафору не мешало бы прицепить к одной из своих историй, думает Дэн, монотонно накручивая круги по спирали паркинга.
  
   В последние дни мая на улице ощутимо ветрит. Дэн торопливо шагает к Стэйт-стрит, огибая группки праздношатающися прохожих. Из головы не идет Алиса. Хорошо бы терапии сработали побыстрее, чтобы поделиться с ней результатами. Тогда и от таблеток можно будет отказаться. И трещины в отношениях исчезнут сами собой. Вот только сколько ждать обещанных сдвижек - недели или месяцы?
  
   Саймон отсутствует на привычном месте и приемная сдувается, теряет колорит. Плоский монитор пожух, как увядший цветок подсолнуха, безмолвная недотрога-клавиатура лежит забытым ковриком. Доктор Коуэлл дожидается его одна.
  
   По опыту Дэна, врачи в США редко работают сверхурочно. В крайнем случае отправят в срочную или экстренную службу. Выходит, чем-то привлек случай Дэна титулованного психиатра.
  
   Процедура не меняется и в отсутствие Саймона: в кабинет к вельветовому креслу-реклайнеру Дэна допускают только после заполнения анкеты. Волнения нет, обстановка привычная, и, если такая характеристика применима к кабинету доктора, - уютная. Дэн правда не уверен, реакция ли это на гипнотерапию или же работает "принцип плацебо", ожидание обещанного облегчения.
  
   Волосы доктора Коуэлл тщательно уложены, глаза подведены невидимой косметикой. На ней молочный шерстяной жакет, брюки со стрелками и туфли на каблуке. Даже в субботу она не позволяет себе одеться попроще, скажем, в джинсы.
  
   - Не было больше кошмаров? - спрашивает Тереза.
  
   Дэн отрицательно мотает головой. С начала сеансов приступы и связанные с ними страхи не появляются. Хотя они и раньше не отличались регулярностью, так что чья это заслуга сказать трудно. Есть впрочем много другого, о чем следует рассказать. Видения, ощущения из снов, объявляющиеся в самых неожиданных местах, фарма... В последний момент он колеблется.
  
   - У меня есть вопрос, - Дэн делает паузу. - На самом деле вопросов много, но я попридержу пока часть своих "безумств". Буду выдавать их порционно.
  
   - Да-да, - отзывается Тереза, - я слушаю.
  
   - Вы наверняка слышали, что у детей бывают порой воображаемые друзья. У меня, в возрасте начальной школы, было целых два. Что вы скажете об этом с профессиональной точки зрения, насколько это "нормально"? - кавычки он показывает сдвоенными пальцами.
  
   Тереза смотрит на него чуть пристальнее, чем ему того хочется.
  
   - В целом, явление это довольно распространенное. В нем нет ничего плохого. У меня нет специальности детского психолога, поэтому я дам общее определение. Воображаемые друзья - это обычно индикатор двух факторов. Во-первых, сильно развитого воображения при недостатке внешних впечатлений. Во-вторых, некоего подавленного тайного желания или страха. А родители знали о невидимых друзьях?
  
   - Если честно, я никогда специально не говорил об этом с родителями. Да там и знать не надо было. Я ходил по улице или сидел дома и громко спорил сам с собой, смеялся. Соседи бывало показывали на меня пальцем, и намекали маме, что я немного "того".
  
   - "Добрые" люди, - улыбается Тереза. - Что это были за друзья? Вы только говорили с ними, или же видели, осязали?
  
   Дэн вертит головой, готовясь.
  
   - Только говорил. - он кашляет, - А во взрослом возрасте бывают воображаемые друзья?
  
   Она мешкает короткую секунду.
  
   - Гораздо реже. Текучесть сознания с возрастом понижается. Однако случаются. Причины, как ни странно, очень похожи на детские. Я не говорю, конечно, о формах шизофрении или сомнительных теориях, вроде Тульпы. Вы ведь тоже не о них?
  
   Она останавливается, предлагая ему продолжить разговор.
  
   Тайное желание, подавленный страх или шизофрения. Здравствуй, Билли Миллиган. Что такое Тульпа, Дэн понятия не имеет. Он чувствует, как проваливается в желудок тяжелый поршень и начинает бешено колотиться сердце. Ладони его потеют.
  
   Тереза наливает воды из графина и протягивает Дэну. Он пьет медленными глотками, постепенно гася внутреннее клокотание. Сопротивление однако, клейкое, как застывающая смола, не пропадает.
  
   - Ничего, если мы продолжим этот разговор на следующем сеансе? - он поднимает глаза. - Извиняюсь, что я как русская игрушка Матрешка, каждый раз открываю перед вами что-то новое.
  
   Тереза отвечает после короткой задумчивости.
  
   - Любопытная тема, которую раньше мы не затрагивали. Скажу так, Дэн: я не ожидаю, с вашим уровнем закрытости, что вы выложите передо мной все за два-три сеанса. Так что не переживайте; продолжим, когда вы будете готовы. - она дружелюбно улыбается, - Вернемся к месту, где мы остановились. Итак, последнюю неделю кошмаров не случилось.
  
   Дэн чувствует облегчение и тут же шутит, что хотя бессонница его не мучила, спать он больше не стал. С последними рабочими авралами, даже наоборот.
  
   - Какую историю вы приготовили сегодня?
  
   - Ту, что отложил в прошлый раз. История личная и со стороны, наверное, плохо понятная, - он спотыкается. - Я создал ее давно, почти сразу после того, как она случилась, но на этой неделе дополнил.
  
   Оригинальная запись - небольшая, страницы на полторы. Ровно столько Дэн записал пятнадцать лет назад, когда впопыхах набивал текст. Отчетливо помнит он, как спотыкался тогда и нервничал. Отмечал коронные фразы Доминика схематично, ключевыми словами. Подробностями история обросла на этой неделе. Появились штрихи и формулировки в прошлом замыленные, но важные.
  
   С согласия Терезы он приступает к чтению.

O O O O O

  
   Я гнал от себя эти мысли, пока ехал в метро, протискивался на пересадке с зеленой ветки на серую и шел по длинному переходу между Новослободской и Менделеевской. Слились в калейдоскоп молекулы люстр, полированные мраморные арки и маячащие меж ними серые и синие вагоны метро.
  
   В компании я отработал полгода и до сих пор привыкал к Москве, ее кровеносной системе метро и угрюмой торопливости обитателей. От самого дома до дверей офиса я передвигаюсь в потоке. Машин, людей, поездов. Обезличенно, меж усталых лиц, курток, рубашек, запахов, сумок, лоснящихся гладких поручней и медленных резиновых перил эскалаторов. На обратной стороне улицы Новослободская поток вносит меня под развесистое здание на толстых колоннах, втягивает во двор, и, протащив мимо длинной, распластанной туши офиса, впихивает в металлические ворота, к пункту охраны. "Тебе повезло, ты не такой как все: ты работаешь в офисе", - так, кажется, поется в песне.
  
   Сегодня - особый день. Петя, мой менеджер, обещал встречу с легендарным Домиником Эспозито, старшим вице-президентом компании по инжинирингу.
  
   Встреча с Домиником - вещь серьезная. В Москву он приезжает редко; обычно находится в штаб-квартире "Уэст Уинд" в Бостоне, либо у клиентов. Согласно корпоративным слухам, Доминик обладает особенным, крайне действенным даром убеждения.
  
   Визиты Доминика всегда расписаны, он встречается с ограниченным кругом лиц российского офиса: Владом - директором R&D, Петей, отвечающим за поддержку продаж, и руководителями внедрения. Ничего лишнего, только задачи и результаты. Иногда захватывает пару интервью с многообещающими кандидатами на работу.
  
   В этот раз Доминик расширил планы. В них добавилась рабочая сессия с перспективными новичками.
  
   Я в компании полгода. Вместе с семью коллегами, меня пригласили на встречу с Домиником. Петя утверждает, что сей факт есть признание компетенции.
  
   Заявление это вызывает внутри скорее раздрай, чем гордость. Шесть месяцев, большая часть которых ушла на внутривидовую борьбу с коллегами, пришедшими до меня. Пара условно-успешных рабочих командировок. Маловато для компетенции. Ах да, был награжден корпоративным смартфоном Blackberry. Теперь я привязан к компании цепью - всегда на связи.
  
   Просторный лифт поднимает меня на четвертый этаж. Сегодня я в офисе один из первых. Выхожу из коридора в просторную зону опенспейс с низкими перегородками, разделяющими рабочие места. Одно из них - мое.
  
   Усаживаюсь, заглядываю в электронную почту. Сортирую письма, отвечаю на срочные. Открываю Excel, где хранится список текущих задач. В одну кучу свалены рабочие назначения и бытовые проблемы, с цветовой подсветкой наползающих сроков. Экран горит, как светофорная развязка: зеленым, желтым и красным.
  
   С Алисой до сих пор воюем с Москвой. Разобрались кое-как с очередью в детсад. Теперь пытаемся наладить контакт с детской поликлиникой. Первый штурм неприступной регистратуры успехом не увенчался. Завтра снимусь с работы пораньше перехватить очередь. Двадцать первый век, чтоб его!
  
   Я рисую слайды с диаграммами. Готовлю презентации по продажам. Ответственно, воодушевленно. Кубики и стрелки, архитектура чего угодно. Того, что уже произведено, что только планируется, и даже того, что не будет произведено никогда. Мысль о предстоящей встрече с Домиником будоражит и мешает.
  
   Письмо от Пети: встреча с Домиником откладывается на четверть часа. Ну еще бы, мы ведь всего лишь новички, факультативная нагрузка, а вовсе не цель его приезда в Москву. Говорят, с Домиником никогда не знаешь, что является основной целью.
  
   Еще одна пятнадцатиминутная задержка. И еще. Ну и как прикажете сосредоточиться на работе?
  
   Наконец, нас вызывают в комнату для совещаний.
  
   Третий этаж офиса - гостевой и административный. Он нанизан на один, широкий коридор, от выхода из лифта до просторной залы ресепшена. Здесь технологический дизайн, плоский ультрамариновый стол в форме волны и симпатичная улыбчивая секретарь Яна. Виноградными гроздьями от коридора разбегаются комнаты для гостей и совещаний, кабинеты администрации и отдел кадров.
  
   У стола Яны пятеро. Взъерошенные, глазеющие друг на друга, нервно хихикающие. Кто-то в "Уэст Уинд" уже пару лет, кто-то, как я, относительно недавно. Критерий отбора неясен.
  
   Яна проводит нас в гостевую совещательную. Большой телевизионный экран на стене с камерой видео-конференции. Ореховые панели на стенах и большой, вишневого цвета стол буквой "П". На столе, над пузатыми офисными креслами разложены блокноты и ручки с логотипами "Уэст Уинд". Совсем не наши рабочие совещалки-клозеты с телефоном и четырьмя стульями. На всякий случай уточняю у Яны: Доминик будет лично или по видеоконференции? Обещал лично. Что ж, скоро увидим.
  
   Проходит пять минут, десять. Ждем настороженно, обмениваясь нервными шутками. Сетую, что не взял ноутбука - мог бы поработать.
  
   Дверь отворяется и врывается Доминик. Роста среднего или чуть ниже, худощавый, лобастый, с залысинами. Нос с горбинкой, подвижные темные глаза. Светлая, васильковая рубашка, брюки-слаксы, узконосые ботинки. Быстро зыркает по сторонам, вижу, что отметил каждого. Движения дерганые, холеричные. Пришел порожний: ни компьютера, ни блокнота, ничего. Значит, просто поговорить. На вид ему лет сорок-сорок пять.
  
   Доминик стремительно проходит к выставленному под матовым телевизионным экраном стулу, садится и заговаривает:
  
   - Всем привет. Сразу отвечу на вопрос: почему я опоздал? Заодно развею несколько иллюзий. Приоритет моих визитов в Москву - это наши внедрения и продажи в регионе. Встречи, такие как эта, - это хороший и полезный опыт, знакомство с новыми людьми, однако, с точки зрения стоимости моего времени, - только второй приоритет.
  
   Говорит он быстро, на ломаном английском. Откидывается на спинку кресла и еще раз, более внимательно, осматривает присутствующих. Взгляд его одновременно колючий и озорной.
  
   Предлагает представиться, что мы неторопливо и делаем. Мой английский оставляет желать лучшего, однако опыт все-таки есть - предыдущая работа плюс полгода в "Уэст Уинд". Кое-кому из остальных тяжелее. Они заикаются, м-мэкают, долго подбирают слова.
  
   Доминик терпеливо дожидается, пока все договорят.
   - Если кто-то не понимает меня из-за сложностей с языком, я рекомендую удалиться. Я говорю много и быстро.
  
   Никто не ушел.
   - Так как у нас здесь небольшая сессия по коучингу, давайте-ка я расскажу вам про наиболее ценный актив компании - ключевых, опорных людей. Для примера возьму кого-нибудь, кого вы хорошо знаете. Скажем, Влада.
  
   Влад Соколов - технический директор московского офиса, долговязый, большеголовый и вечно занятой. Пропадающий в командировках, торчащий в офисе до поздней ночи. Влад меня нанимал, но вижу я его редко, всегда мельком, впопыхах.
  
   - Разберемся для начала, что такое опорный человек, какова его экспертиза? Это специалист управления поставками? Или логистикой? Или бухгалтерией? Или может быть проектный менеджер?
  
   От такого напора за лучшее почитается молчать.
   - Экспертиза ключевого человека - ответственность. Личная ответственность за вверенный проект.
  
   Проект здесь - все, что угодно. Для опорного человека не существует "не моей задачи". Каждая проблема - его. Для каждой задачи нужно найти решение, убедиться, что задача решается и решена, только после этого можно говорить об ответственности.
  
   Отправить email, кинуть сообщение, позвонить, не дозвониться - это не ответственность. Это детский сад и огораживание огородика - "здесь мое, а здесь не мое". Повторю, для ключевого человека фразы "это не моя задача", не существует. И нет ничего, что принимается на веру. Любое решение можно и нужно подвергать вопросам. Почему так, а не иначе? Какие есть варианты? Почему такое количество людей? Почему такие сроки? Почему такая стоимость?
  
   Доминик говорит быстро, уверенно. В его словах словно сквозит насмешка, или же просто такая манера речи. Вещи вроде бы не новые, но важные, которые хочется записывать. В настоящее время однако ничего умнее, чем просто слушать, не приходит мне в голову.
  
   - Повторю еще раз, потому что это самое главное: находить варианты решения. Не перечислять сложности и объяснять, почему "нельзя", а предлагать варианты, чтобы "можно". Находить пути, сквозные, обходные, невзирая на титулы и зоны ответственности. Выполнить задачу. Это и есть опорные люди. Редкие. Если вы работали с Владом, то представляете, о чем я говорю.
  
   Он снова обводит всех быстрым взглядом и перекидывает ногу на ногу. Движения Доминика холеричные, быстрые. Бессознательно отмечаю его неспособность сидеть спокойно. Он крутит головой, скрещивает руки, настукивает пальцами.
  
   - Надеюсь, здесь собрались люди умные, чтобы понимать, что я не призываю вас немедленно бежать и "становиться ответственными", наплевав на менеджеров. Опорность приходит с опытом, который у вас на данный момент, в компании "Уэст Уинд" ограничен, иначе вы не сидели бы на этой встрече. Но нужные качества потенциально видят в вас ваши менеджеры, и это положительная сторона вашего здесь присутствия.
  
   Доминик доносит простые, не совсем очевидные корпоративные истины. Я не уверен, что улавливаю все немедленно, прямо на встрече.
  
   Он делает короткую паузу, после чего просит рассказать, чем каждый сейчас занимается.
  
   Начинает программный директор Павел, устроившийся в "Уэст Уинд" восемь месяцев назад. Он сообщает, что подключился к проекту для российской нефтяной компании, разбирается с планом и структурой команды. Доминик спрашивает про ключевых людей программы, и Павел бойко называет Влада. Как будто беспроигрышный вариант.
  
   По тому, как Доминик прерывает его своим: "Хорошо, спасибо. Следующий", я сомневаюсь в ответе. Не полагалось ли Павлу назвать себя?
  
   Грузный Сергей начинает монотонно рассказывать про программу внедрения в Катаре, которую он ведет в роли менеджера тестирования. Доминик не дослушивает, прерывает. В качестве объяснения: "Катар это надолго. Понятно. Следующий".
  
   Такая бесцеремонность и скорость сбивают с толку. Сергей и его сосед, которому передали слово, не сразу приходят в себя.
  
   - Короткое пояснение, - вставляет Доминик. - Как вы заметили, я человек обладающий дурным характером. Я торопливый, страшно не люблю тратить время, несдержанный, говорю вещи напрямую, а еще занудный и подозрительный. Все эти черты я широко использую в работе - тороплю, давлю, вытаскиваю на поверхность наиболее проблематичные, пессимистичные сценарии развития ситуации, чтобы иметь возможность на них правильно и своевременно отреагировать. Больше того, я считаю это своей ключевой обязанностью. И требую того же от всех опорных людей.
  
   В инжиниринге компании, если вы рассчитываете на меньшее, на ласковое, участливое обращение, вы скорее всего ошиблись компанией и бизнесом. Я доношу жестко и прямо. Причем я ожидаю, что вы воспринимаете такую критику, как величайшее благо. Ведь это - самый эффективный и запоминающийся коучинг. Унизительно? Порой. Давление? Да. Если вы к такому не готовы, если кожа ваша недостаточно толстая, чтобы из критики выносить рациональное зерно и не повторять ошибок, то скорее всего в компании вы не вырастете. Потому что бизнес класса больших международных корпораций ведется именно так. Без обиняков. Для вашей пользы и роста - тренируйте, дубите кожу. Продолжаем знакомство.
  
   Еще двое, друг за другом, рассказывают чем занимаются. Доминик слушает и кивает.
  
   Подходит моя очередь.
   Мои задачи в компании - поддержка продаж. Длинный хвост моего опыта до "Уэст Уинд" никому не интересен. Как можно короче, я стараюсь изложить свои обязанности руководителя небольшого отдела.
  
   - Присейл - отличный пример, чтобы вправить мозги, - подхватывает Доминик. - Многие считают, что для того, чтобы продавать, нужно готовое, разработанное программное решение. Помню имел я с кем-то долгий разговор, где мне рассказывали о рисках продажи того, что еще не произведено.
  
   Внутри меня все сжимается, хотя виду я не подаю, держу "покер-фейс". Разговор этот с Домиником имел я месяцев пять назад, когда только вышел на работу.
  
   - Я повторяю простые, очевидные вещи. Вернее те, которые в случае вашей успешной карьеры в компании должны стать для вас очевидными. Для того, чтобы продавать, не нужен продукт. Нужна экспертиза, знание предметной области, иногда базовые прототипы, которые отвечают на важные технические вопросы. Опыт разработки, внедрения и эксплуатации - это все нужно. Они показывают необходимый уровень профессионализма клиенту, убеждают его, что перед ним не продавец воздуха, а опытный эксперт. Но готовая система, продукт - не обязателен. Его вполне можно создать в процессе внедрения, за деньги заказчика.
  
   Давнишний камень преткновения, о котором спорил я с Петей и Владом, моими руководителями. Важно ли наличие предмета продажи - продукта. Доминик объяснял другую, перевернутую реальность, в которой фокусом бизнеса выступало нечто новое.
  
   Представляется последний из присутствующих.
   Доминик кивает отвлеченно и заглядывает в телефон. Смотрит на время или на заголовки набежавших писем.
  
   - Так, - прерывает он. - Мне пора бежать. Напоследок, давайте-ка я задам вам вопрос. Подскажите мне, пожалуйста, в каком бизнесе находится компания "Уэст Уинд"?
  
   Не несколько секунд воцаряется молчание.
  
   Потом мы начинаем отвечать. Смело, прямо и откровенно неверно. Кто-то называет бизнесом компании "поддержку крупных предприятий", слышится: "разработка программного обеспечения", "внедрение проектов", "бизнес управления производством", "IT бизнес", "Инжиниринг". Доминик сидит нога на ногу, оттопырив острый, насмешливый носок ботинка, барабаня пальцами по колену. Расслабленная поза его, сжатые губы и хитрый взгляд из-под выпуклого лба, все несет в себе вызов. Кончик острого носа чуть поворачивается от одного ответчика к другому, отклоняя наши попытки.
  
   - Хорошо, не буду больше вас мучить. Весьма очевидный ответ, который бывает трудно озвучить. Компания "Уэст Уинд" находится только в одном бизнесе - бизнесе зарабатывания денег. Звучит, разумеется, неромантично, считается, что надо обозначить какую-то другую, красивую миссию: "следующее поколение решений по управлению корпоративными финансами", "развитие индустрии..." и так далее. На самом деле, все крайне прозаично и прагматично - зарабатывание денег. Компании, большие и маленькие, которые забывают об этой, основной цели своего бизнеса, - проигрывают. Мы вкладываемся в разработку и маркетинг ровно настолько, чтобы расти в нашем бизнесе. Думаю, все знают правило - бизнес, который не растет - схлопывается. Равновесного положения не существует. Пожалуйста, держите в голове на будущее, что все, что делает компания, должно соизмеряться с главной целью нашего бизнеса. Именно такой, не больше и не меньше, - зарабатывание денег.
  
   Пауза.
  
   - Приятно было познакомиться.
   Доминик поднимается и быстро выходит. Мы сидим, переглядываемся. Где-то между смятением и восторгом, я перевариваю простую истину, которую мне только что предложили.

O O O O O

  
   Текст заканчивается. Дэн сидит молча. В груди постепенно затихают возмущения, вызванные прочтением. Будто и не дописывал заметку только вчера.
  
   Дэн не поручился бы, что запись его полностью правдива. Наверняка часть своих излюбленных истин Доминик доносил позже, в ходе совместной работы. Однако главные откровения, или не откровения, а всего лишь неприкрытая суть функционирования большой корпорации, отпечаталась в голове Дэна с самой первой встречи. Простая и острая, как гвоздь, она вошла глубоко в подкорку, и бесспорно сыграла роль "ускоряющего пинка" его карьеры.
  
   Спохватившись, Дэн возвращается к доктору Коуэлл. Она наблюдает за его реакцией. Вольный перевод Тереза просмотрела, но просит Дэна уточнить подробности. Сбиваясь и переформулируя, Дэн поясняет. Первый разговор с Домиником прокручивается в его голове, как перемотка старой аудиокассеты, сначала в одну, потом в обратную сторону, с русского на английский, и назад. Сначала, чтобы усвоить; потом еще раз, чтобы записать; теперь в обратную сторону, чтобы пересказать.
  
   Дэн запинается на слове "продукт". Тереза ведь понятия не имеет о каком продукте речь, что речь не о сырной нарезке из продуктового "Холл Фудс". Для начала, пожалуй, хватит такого пояснения: "программный продукт", который производит и продает его компания. Например, "бухгалтерская система", "управление поставками", "управление кадрами". Главное не проваливаться в специфику.
  
   Заканчивая рассказ, пытаясь описать свой странный восторг, Дэн опять сбивается. Кажется, что для объяснения ему не хватает вокабуляра, а перевод ChatGPT суховат, не передает остроты и эмоции. Ведь текст его - эксплозия, резонанс нерва-струны, выраженный в словах, диалогах, метафорах. Хочется получить отклик, понять, удалось ли передать настроение в рассказе и письме.
  
   Он всматривается в лицо Терезы, однако мало что видит за вежливой маской психотерапевта. Разумны ли его ожидания? Тереза ведь лишь сенсор, реагирующий на апмплитуду эмоции, глубоководный гидрографический щуп, исследующий поверхности и ущелья Марианской впадины, безразличный к давлению воды и тектоническим сдвигам. Какое ей дело до его давнишнего душевного состояния. Она человек другого опыта, истории, специальности в конце концов.
  
   Словно в ответ на его немой вопрос, доктор Коуэлл отзывается:
   - Ваша карьерная заметка весьма меня заинтересовала, Дэн. Если я правильно ее интерпретирую, она отражает "роль" или "пример для подражания", которые вы для себя выбрали. Однако сейчас я не хотела бы рисковать вашим эмоциональным состоянием. Если не возражаете, я предложила бы перейти к гипнотерапии.
  
   Далее Дэн лежит, откинувшись на мягкую спинку и слушает ее голос. Тереза говорит выверено, мерным, спокойным речитативом отщелкивая слова. Он чувствует, как тонус его снижается. Разверзается черная дыра бессознательного, и в ней, точно камушки в бездонной пропасти, исчезают его мятущиеся мысли.

O O O O O

  
   По небу плывут белые, распластанные облака, из-за которых солнце выглядывает озорной, слепящей искрой. Такедзо-Дэн щурится, глядя на игривые лучи. Однако упорно не отводит взгляда от купола небес, на котором ленивыми осьминогами ворочаются белые хлопья. Воинское сословие тяготеет к буддийским святым: суровому Фудо и милосердной Каннон, но сегодня Такедзо не может избавиться от мысли, что сама солнечная Аматерасу подмигивает ему.
  
   Поместье Окудайры Нобумасы, преданного вассала сегуната Токугава раскинуто поодаль от центральных кварталов столицы. Военная усадьба выстроена недавно, как впрочем почти все в молодом Эдо. В огороженный комплекс построек букэ-дзукури входят традиционный жилой павильон, рукава-казармы хиро-басаси, конюшни и кладовые, а также сторожевая башня ягура у ворот. С нее открывается вид на сад с лужайкой и прудом, площадку для построений додзе, и на соседские крыши.
  
   По приглашению Нобумасы, Такедзо гостит в его столичном поместье. Неприкаянному страннику сюгиося не пристало отказываться от подобных приглашений. Результатом становился как минимум обед, а если повезет, то новая одежда или заработок.
  
   С недавних пор Такедзо стали узнавать в больших городах и такие предложения поступают все чаще. Чего греха таить, они куда приятнее, чем ватаги мальчишек, галдящих и хохочущих по поводу его старого, грязного кимоно, всклокоченных волос, или гудящего роя мух, когда совсем Такедзо дичал, скитаясь по лесам. Обычно его просят преподать пару уроков фехтования или вступить в поединок с каким-нибудь местечковым "непобедимым мастером". Делов-то на пару дней и снова свободен как ветер. Долговременной службы Такедзо избегает, считая, что привязанности мешают его отшельническому пути меча.
  

* * *

   Хозяин усадьбы, почтенный Окудайра Нобумаса - фигура неоднозначная.
  
   Видный сановник, управитель княжества-хана. Тот факт, что несколько лет назад, по сложившейся традиции, он передал титул главы клана сыну, никого не обманывал. Нобумаса оставался полновластным дайме, к нему не иссякала очередь представительных гостей. Что, в общем, закономерно, ведь Нобумаса был зятем военного лидера государства - Токугавы Иэясу.
  
   Две встречи состоялось у Такедзо с Окудайра-сама.
  
   Первый разговор между холеным, наряженным в шелка дайме и всклокоченным Такедзо в потертом крестьянском кимоно был весьма странен. Поддавшись дружественному тону Нобумасы, молодой ронин рассказал о себе. Упомянул о провинции Харима, в которой вырос, и дальнем, через много колен, родстве с кланом Фудзивара, приближенном к императорскому роду. Сказал, что ушел однажды в добровольное отшельничество в поиске непобедимой стратегии бойца. Представительный Окудайра-сама похвалил образованность Такедзо, удивительную для бродяги сюгиося.
  
   Отставной дайме принимал Такедзо в приемом зале. Разговор носил непринужденный характер, но Такедзо чувствовал острый интерес со стороны Нобумасы и его тэмбан - личных телохранителей. География путешествий Такедзо, интересовала старого князя куда больше, чем боевые навыки и стиль, которым пользовался он в фехтовании. Окудайра-сама попросил ронина задержаться-погостить и провести несколько поединков со своими самураями.
  
   Демонстрацию устроили на следующий день, на заднем дворе поместья. Такедзо без особого труда одолел выставленных бойцов, ощущая прежнее пристальное внимание со стороны князя.
  
   После дуэлей состоялась вторая встреча. Нобумаса вызвал Такедзо к себе на вечернюю чашечку сакэ. Самураи тэмбан присутствовали при нем неотступно.
  
   Когда удалились тихие слуги и сомкнулись перегородки седзи, Нобумаса, наконец, объяснился. Являясь верным чиновником и слугой сегуната, он предлагал ронину подработку. Сам того не ведая, Такедзо попал в список соискателей, для которых в ближайшее время в замке Эдо будут оглашать крайне почетное и выгодное предложение о сотрудничестве. Речь, со слов Окудайра-сама, не шла о постоянной службе, скорее о дополнительном заработке, который наверняка пригодится странствующему воину сюгиося. "Встреча в замке Эдо" звучала пугающе, однако объясняла скрытность Нобумасы. Такедзо приходилось слышать о параноидальной подозрительности служб Токугава. Подумав, ронин согласился выслушать предложение.
  

* * *

   Солнце снова игриво слепит Такедзо. На другом конце широкого двора резиденции, выстроившись в шеренги, готовятся к выступлению в замок Эдо два десятка самураев Окудайра. Над ними, полностью снаряженными, колыхаются узкие стяги с гербами клана. Дайме провинции Кано полается большой кортеж, однако отставной Нобумаса может позволить себе упрощенную процессию и по размеру, и по пышности.
  
   На Такедзо - самурайский наряд рэйфуку светло-серого цвета, подарок Нобумасы: рубашка-косодэ, штаны-хакама и просторная куртка хаори. Слуги Нобумасы помогли ему умыться и расчесать волосы, стянув темя в тугой хвост на затылке. В новом облачении Такедзо почти не отличается от вассалов Нобумасы, разве что не имеет знаков клана и носит деревянный меч.
  
   Старое его кимоно, выцветшее, протертое, но все еще крепкое, ждет его в комнате. Такедзо попросил постирать его и собрать в котомку вместе с кое-каким провиантом, на случай, если милость Нобумасы внезапно иссякнет. Жизнь в которой три из пяти дней он ночевал на улице, научила его не упускать случая.
  
   Рядом с Такедзо - трое. Судя по всему, тоже приглашенные на аудиенцию. Удивительно, но за время, проведенное у Нобумасы, ни одного из них он не встречал. Один выглядит в точности как он сам: худой странствующий ронин. Второй - бритый монах-бонза в просторном халате. Последний - неопределенного вида сутулый тип, работяга или крестьянин. Все, наряженные в свежие, чужие платья, молчат, задирают носы.
  
   Расходятся внешние двери и на веранде появляется сияющий отставной дайме Окудайра Нобумаса. Одет он подобающе - в белоснежное кимоно, богато расшитую безрукавку и шапочку высокопоставленного военного. Из-за его пояса торчит пара богатых мечей дайсе, с блестящими, золочеными бляхами. Присутствующие низко кланяются главе клана. Дайме в отставке едва кивает в ответ. Широко расставляя ноги, чтобы не запутаться в широких штанинах, он спускается с подмостков веранды. В лучах утреннего солнца ухоженный военачальник выглядит так, как в фантазии Такедзо должен выглядеть сам сейи-тай-сегун. Даже Дэн, незримый наблюдатель, чувствует трепет.
  
   Нобумаса приближается и все на пути его следования склоняют головы в почтительном поклоне. Окудайра-сама однако не кичится ролью важного дайме. Он с улыбкой здоровается и хвалит опрятный вид гостей. После чего обращается к Такедзо. Спрашивает, как тот выспался.
  
   Такедзо честно отвечает, что спал хорошо. Он вообще порядком восстановил силы за дни, что провел в поместье. Слуги хорошо заботились о нем, являясь по первому зову.
  
   - Я слышал, что ты утром еще упражнялся с мечом.
   - Наслаждался красотой вашего сада, - ответил Такедзо скромно, - Находясь там, словно наливаешься покоем и силой.
  
   Все утреннее время, пока он размахивал мечем в саду, за ним неотступно следили самураи Окудайра с земли и охранной башни.
  
   Набумаса смеется.
   - Ты говоришь как монах или как философствующий аристократ. Умиротворяться, наливаться силой. Я видел тебя с мечом, поэтому не сомневаюсь в том, что ты наполнен силой.
  
   Такедзо вежливо благодарит князя. Остается неясным, выделяет его Нобумаса среди остальных, или только отдает дань уважения мастерству? Больше ни к кому из приглашенных Нобумаса не обращается.
  
   Старшие самураи водружаются на лошадей. Коротконогий Нобумаса от помощи отказывается и ловко карабкается в седло самостоятельно. Большая часть телохранителей остаются пешими, как и Такедзо со спутниками. Ворота отворяются, дергаются стяги - процессия трогается.
  

* * *

  
   Квартал утопает в зелени.
   Шествие спускается к тракту Накасэндо. Мощеная дорога, убегающая в направлении вздымающегося профиля гор притягивает Такедзо. Собранная из лоскутов старых дорог новая магистраль соединяет столицу Эдо с императорским Киото.
  
   Такедзо упускает момент, когда рядом возникает Нобумаса, искусно отгарцевавший к середине кортежа, чтобы оказаться рядом с приглашенными.
  
   Дайме заводит длинный, в восторженных тонах рассказ о том, как мудростью и волей непобедимого военного правителя Токугава Иэясу поднималась новая столица - Эдо. Двадцать лет назад здесь находился уездный, заболоченный форт, а ныне, при великом Токугаве, вырос огромный город. Процесс этот продолжается. Как зацветает мирная страна, так растет и Эдо, ползут по реке Сумида грузовые корабли-кохая с новыми материалом для стройки: камнем, деревом, известкой, черепицей, соломой. Эдо вытягивается и расползается во все стороны. Под бдительным оком опытного лидера оживленный город уверенно догоняет древние столицы Киото и Нара.
  
   Монолог дайме не предполагает встречных реплик. Нобумаса докладывает, как присягнул Токугаве Иэясу, при первой встрече разглядев перед собой будущего объединителя Японии. Вспоминает об опустошительных временах воюющих провинций, закончившихся сокрушительной победой в долине Сэкигахара. Бесстрашный Токугава Иэясу сразил последнего мятежника.
  
   В истории Окудайры-сама не все чисто. Такедзо участвовал в памятной битве и знает о противостоянии Западной и Восточной армий. Кровопролитная эпоха воюющих провинций закончилась гораздо раньше, задолго до битвы у Сэкигахары, и закончил ее вовсе не Иэясу, но Нобумаса намеренно пропускает те времена.
  
   Такедзо слушает, стараясь держаться как можно невозмутимее. Очевидно у Нобумасы имеется цель, помимо развлечения процессии в пути. Недаром так пристально следят его самураи за слушателями, пытаясь уловить колебания, реакцию на "правдивую" историю. Сомнения ронина крепнут. От "сотрудничества" явственно пахнет политикой, к которой Такедзо испытывает стойкую антипатию. Он помнит, как годами скрывался, прятался от вассалов победившей стороны после сражения в Сэкигахара.
   Он размышлял об этом с самого утра, методично взмахивая деревянным мечем в искрящемся от росы саду поместья Окудайра. Стоит ли ему связываться с сегунатом? Решил по крайней мере узнать, в чем состоит предложение. Деньги совсем ему не вредили. В провинции Мино зимой Такедзо едва не замерз на задворках горной деревушки, не имея средств на ночлег.
  

* * *

   Молодой город проплывает мимо.
  
   Всюду ведется строительство: снуют разнорабочие с носилками в легких рубахах, а то и вовсе в набедренных повязках, волы тащат груженые повозки со струганными бревнами и черепицей для крыш. Такедзо разглядывает громких, бойких продавцов, городских женщин, в простых платьях косодэ или побогаче, в пестрых многослойных утикакэ. В нос бьют запахи благовоний, деревянной стружки, вонь пота, кислые, сладкие, протухшие амбре еды. В новом Эдо все вперемешку, бардаком - гостиницы, мастерские, закусочные и жилые дома. Тут же предлагают себя дешевые, белолицые проститутки.
  
   Нобумаса продолжает ораторствовать:
  
   - Смотрите по сторонам! Токугава Иэясу-сама сравнял с землей овраги и холмы, что были здесь, сразу же разглядев стратегическое положение города на берегу Внутреннего моря. Старый замок был смехотворен, так, сторожевая башня с изгородью. А посмотрите на стены и рвы теперь. Поверьте моему слову, Эдо вскоре не уступит императорскому Киото!
  
   Процессия выходит на обширную площадь, открывающую вид на цитадель: белая стена с башнями над каменной подложкой и массивные ворота под двускатной крышей. Мышиного цвета кладка как будто стекает в наполненные водой рвы, опоясывающие замок. Плац запружен порядками самураев со стягами. Вдоль стены шагает длинный караул с флагами Токугава - три листа мальвы в круге. Такие же караулы стоят вдоль мостов с воротами.
  
   У Такедзо четкое ощущение, что стены, крыши и башни, ярусами возвышающиеся друг над другом, копируют цитадель Тоетоми в Осаке.
  
   Отряд Окудайры проходит к мосту и встает в очередь таких же кортежей перед парадными воротами Оте-мон. Конные спешиваются. Гербы рода Окудайра, как и лично Нобумасу, здесь знают, однако, несмотря на знакомство, командир охраны у ворот тщательно проверяет пригласительные грамоты.
  
   По команде, стража расступается, пропуская дайме с несколькими самураями сопровождения Токугава. За внешней крепостной стеной - огороженный пятачок; дорога сворачивает перпендикулярно и ныряет под вторую арку с толстенными створами ворот, обитыми металлическими скобами. Начинается долгий, извилистый переход во внутреннем лабиринте замка Эдо.
  
   У Такедзо рябит в глазах от улочек, строений, насыпей и стен с бойницами, дополнительных площадок, внутренних рвов и ворот. В одной из строящихся зон Нобумаса многословно поясняет, что здесь будут селиться дайме, приглашенные в Эдо лично сегуном.
  
   Любезность, которая не предполагает отказа. "Добровольные заложники". Об этом Такедзо тоже слышал.
  
   Выдвигается и плывет над стеной многоярусная главная башня замка. Недостроенная, она впивается в небо толстыми каркасными бревнами, паря над лабиринтом стен и строек. По традиции цитадель Эдо строится так, чтобы запутать и гостя, и врага. Ни одни из множества охраняемых ворот ни ведут напрямую к резиденции сейи-тай-сегуна.
  
   - Новые ворота, Китаханебаси-мон! - с гордостью, будто сам их построил, объявляет Нобумаса.
  
   Такедзо исподтишка косится на самураев эскорта Токугава. Любопытно взглянуть на удостоившихся чести служить самому сейи-тай-сегуну. Такие получали жалование в несколько десятков коку риса в год - целое состояние! А если отличиться и дорасти до хатамото, личного самурая сегуна, то и того больше. Выделяются два типа самураев: обыкновенные служаки и другие - подозрительные, с бегающими глазами.
  
   Кортеж Нобумасы, наконец, выводят на открытую площадь перед высоким, угловым строением. У широкой веранды с отворенными дверями толпится многочисленный вооруженный отряд с мальвами.
  
   Их выстраивают ровной шеренгой рядом с другими такими же группами с гербами кланов. Справа за спиной неподвижно висит всклокоченная, недостроенная башня-тэнсю. Кажется, что Окудайра-сама знает здесь всех. Он громко здоровается с соседями и хрипло смеется, к неудовольствию самураев эскорта. Такедзо больше интересуется происходящим у входа в здание. Похоже, "предложение о сотрудничестве", которым хвалился Окудайра-сама, имеет довольно широкий охват. Каждый кортеж доставляет людей, выделяющихся от единообразно наряженных самураев кланов. К группам поочередно подходят люди Токугава и отводят в здание. Вассалы с гербами и флагами остаются снаружи.
  
   Очередь отряда Окудайры не заставляет себя ждать. Четверка клановцев Токугава обмениваются короткими фразами с Нобумасой и главой его охраны. Такедзо и его спутников просят оставить оружие и пройти на веранду. Такедзо сдает деревянный меч. Краем глаза видит, что Нобумаса указывает на него одному из самураев эскорта. Или всего лишь эмоционально машет ему вслед.
  

* * *

  
   Группу ведут по длинному коридору до открытых створок седзи. За ними просторная зала, устланная светлыми циновками. На полу, подогнув колени, сидят человек двадцать разношерстного народу. Все мужчины.
  
   Приглашенные входят и рассаживаются. У дальней стены, у опорных балок дожидаются несколько самураев в темных, дымчатых кимоно. Все с гербами-монами Токугава и парой мечей дайсе. Повадками, они больше походят на подозрительных участников эскорта, чем на хладнокровных воинов-буси. Они насуплены, во все глаза наблюдают за гостями. За группой Такедзо створки зала закрываются и повисает выжидательная тишина. Сидящие молча переглядываются.
  
   Компания в зале крайне пестрая. Несколько горожан-разнорабочих; есть крестьяне, монахи, бродячие воины сюгиося. Нет только "нечистой", низшей касты "эта". Оно и понятно, с "эта" большая часть присутствующих не села бы рядом. В любом случае, единственное, что может объединять присутствующих - желание заработать.
  
   Крайний самурай Токугава поднимается, неторопливо выходит на середину залы. Такедзо отмечает кошачью мягкость его походки, которую тот словно бы пытается скрыть. Служивые самураи ходят иначе: чинно, покачивая плечами. Возраст неизвестного Такедзо определяет лет в тридцать-тридцать пять.
  
   Самурай представляется: Хаттори Масанари - капитан охраны замка Эдо и глава службы мэцукэ.
  
   Голос Масанари резкий, со стальными нотками, выдающими несдержанность. Лицо - гладко выбрито от скошенного подбородка до макушки, брови - распахнутые крылья хищной птицы над носом с горбинкой и тонкой линией губ; волосы на висках тщательно зачесаны и намаслены. Он высокомерно озирает присутствующих. В выражении лица, в колючих глазах читается необузданность, свирепость. Опасный противник, думает Такедзо. О мэцукэ он никогда прежде не слышал.
  
   Самурай продолжает говорить, заткнув большие пальцы за пояс. Он напоминает о могуществе правительства и сейи-тай-сегуна Хидэтада - сына вышедшего в отставку великого правителя - Токугава Иэясу. Вспоминает о тяготах гражданской войны, разрушительных временах воюющих провинций.
  
   Масанари не назвать красноречивым оратором. Фразы остаются незаконченными, он перескакивает с темы на тему, однако упрямо топчется на мирных достижениях сегуната. Вступление, очень похожее на рассказ Нобумасы, судя по всему, является обязательным.
  
   Важнейшим в деле поддержания мира, подчеркивает Масанари, есть и будет своевременное упреждение надвигающихся угроз. Любой мятеж и заговор, готовый вовлечь страну в новую пучину войны, нужно уметь предвидеть и пресечь. Подсказкой может выступить что угодно - случайная встреча, услышанный разговор или замеченное скопление войск. На передний план выдвигается бдительность и чуткий контроль за территориями и владениями-ханами. Не менее важна секретность, конфиденциальность. То, что укроется от глаз лояльного вассала, может услышать или заметить случайный прохожий, монах-отшельник или работяга-временщик. Заметить и сообщить властям. Именно этим занимается важнейшая служба тайной полиции мэцукэ. Выявляет и пресекает потенциальные угрозы сегунату, а равно и Японии.
  
   Масанари делает паузу и обводит присутствующих тяжелым взором. Такедзо кажется, что острый взгляд командира мэцукэ задерживается на нем. Одеждой Масанари не выделяется среди остальных самураев Токугава, но, кажется, именно он был с Нобумасой, когда тот указывал на Такедзо.
  
   Хаттори Масанари продолжает: присутствующим предлагается наняться на службу сегунату, стать внештатными сотрудниками тайной службы. Кочевой образ жизни, свободное перемещение по стране позволяют им беспрепятственно, не вызывая подозрений оказываться в самых разных, удаленных местах: в монастырях, городах уездных князей и воинских поместьях. Требуется лишь информировать мэцукэ о потенциальных угрозах, как то: уровень недовольства, вербовка войска, признаки нелояльности. В больших городах и на заставах государственных трактов несут службу агенты мэцукэ - сборщики сведений. Своевременно их оповещая, информаторы получают от правительства плату. Таким образом подписавшийся совмещает личную выгоду с делом укрепления мира в стране.
  
   Он подает знак одному из самураев. Тот поклоном передает Масанари небольшой свиток.
  
   Хаттори поясняет, что в подобных свитках для каждой крупной провинции перечислены заставы и поместья, где находятся надежные союзники сегуната, сборщики информации. Кто-то будет посещать одни и те же адреса. Другой станет отмечаться в разных частях страны. Навыки чтения и письма - весьма полезные умения, однако не обязательные. Сведения можно доносить устно. Работа эта не пожизненная, ее можно прекратить в любое время.
  
   Однако перед тем, как озвучивать дальнейшие детали, Масанари желает освятить оборотную, крайне важную сторону обязанностей осведомителя. Он грозно потрясает перед собой свитком. Присутствующим полагается крепко подумать, готовы ли они к сотрудничеству. Работа на мэцукэ, помимо всего прочего, - это государственная служба. Допускается, что доклады и сведения будут незначительны, даже бесполезны. Но если кто-то будет замечен в подаче ложных сведений, либо вступит в сговор с враждебными силами и выдаст сотрудников мэцукэ в удаленных уделах, тут Хаттори делает паузу, - он будет предан мучительной смерти, как изменник.
  
   - Каждый из присутствующих рекомендован уважаемым князем-дайме, - повторяет Масанари, - Мы доверяем верным вассалам сейи-тай-сегуна, однако у каждого свой опыт, своя голова на плечах. Это лишь предложение, вы вольны отказаться. Если есть сомнения в желании работать на мэцукэ и помогать сегунату, скажите сейчас и немедленно отправитесь своей дорогой.
  
   Вопрос поставлен хитро. Отказ будто бы подспудно означает признание в нелояльности. Или же Такедзо только кажется, чересчур он подозрителен. Все-таки возможность заработать всего лишь оставив послание, записку о местных нравах, звучит легкой работенкой, не требующей особого вовлечения.
  
   Снова Масанари подает знак одному из самураев. Тот в полу-сидячей позе отшагивает к боковой стене и отодвигает дверь-седзи. Масанари кошачьей походкой плывет к выходу.
  
   - Дальнейшие сведения каждому будут переданы индивидуально, в зависимости от того, куда он направляется в ближайшее время. Проходите по одному.
  

* * *

  
   Раздаются приглушенные голоса. Сдвижная панель на стене, противоположной той, к которой направляется Масанари, отходит в сторону. В помещение один за другим шагают два самурая Токугава с выбритыми макушками. Один из них что-то негромко бросает ближайшему воину, сидевшему у стены. Тот отвечает и кланяется в пол. Следом в залу ступает коренастый, среднего роста вельможа в летах, с тяжелым, волевым лицом, отороченным усами и бородкой. Одет он богато, но не вычурно: в широкого кроя, расшитый шелковый халат цвета ночного неба с вышивкой мальв в круге. Волосы собраны на затылке. На поясе пара отделанных золотом мечей. Походка его, манера держаться и взгляд выдают властную силу.
  
   Присутствующие, все без исключения, опускают макушки к полу. Масанари тоже опускается на колени и касается лбом циновки. Такедзо следует примеру остальных.
  
   За спиной высокопоставленного военного возникает долговязая фигура, на почтительный шаг позади. Такедзо не сразу обращает на него внимание, но едва видит его, тот привлекает его почище первого. Спокойный, расслабленный, но вместе с тем собранный. Узкое, чуть вытянутое лицо с тонкими чертами. От него веет уверенностью опытнейшего бойца, хотя ничем он явно не выделяется, носит простое дымчатое кимоно и два меча, как и остальные воины службы замка.
  
   По ладоням Такедзо бегут иголки, он чувствует легкий зуд. Горячая волна катится с затылка вниз по позвоночнику. В зале присутствует несколько бойцов-мастеров, например хищный, подвижный Масанари. Однако такое ощущение непоколебимой уверенности и мастерства Такедзо испытывал разве что со старым другом Кодзиро.
  
   - Великий огосе Токугава Иэясу-сама, почтенный отец сэйи-тай сегуна Токугава Хидэтада-сама.
  
   Такедзо вздрагивает, мысли о поединке вылетают из головы. Великий сегун, объединитель Японии! Номинально Иэясу передал титул сыну, Хидэтаде, в действительности же правителем страны остается он сам, прославленный полководец эпохи воюющих провинций. У Такедзо перехватывает дух, и Дэн, наблюдающий за происходящим, ощущает сильнейшее волнение. Воздух точно наполняется электричеством.
  
   Такедзо редко встречает людей, способных удивить его.
  
   Он не верит в учителей, считая, что только сам, своим опытом может развивать навыки и путь-дзен. По пальцам может он перечесть тех, у кого заимствовал умения, чтобы тут же дополнить и усовершенствовать. Первым, наверное, был отец, воспоминание о котором всегда отзывается в Такедзо вспышкой гнева. Вторым - дядя-священник, у которого он жил подростком. Кодзиро, Фугай... Каждый из них мастерством своим, чертой характера - упорством, гибкостью, вспыльчивостью или терпением, - демонстрировали ему новый аспект, грань пути.
  
   От Иэясу исходит новая, плохо-объяснимая сила. Такедзо никогда не тяготел к власти или послушанию, привык отвечать только за себя. Но здесь, в приемном зале замка Эдо, перед могущественным военным правителем, он вдруг ощущает желание обладать таким же неодолимым умением подчинять.
  
   Иэясу доброжелательно оглядывает аудиторию и неторопливо, чинно здоровается. Зал, склонившийся к полу с самого представления Иэясу, не поднимает голов.
  
   - Масанари-сан, это твои соискатели на службу в мэцукэ?
   Масанари коротко почтительно подтверждает.
  
   Лицо Иэясу выражает всего лишь приязнь, но взгляд накрывает тяжестью. Повисает пауза, в течении которой действительный правитель Японии скользит глазами меж склоненных фигур.
  
   Такедзо косится исподлобья, оценивая полководца, имя которого при жизни стало легендой. Взгляд шестидесятилетнего огосе не останавливается на нем, просвечивает точно стенки бумажного фонаря-андона. Такедзо чувствует насколько ничтожными, мелкими являются для огосе присутствующие. Словно думы его простираются далеко за пределы залы, замка и всего региона Канто, а окружающий почет и благоговение служат лишь вехами, рябью на поверхности реки, по которой правит он свою тяжелую, боевую галеру. От Иэясу веет кармической, почти осязаемой неизбежностью достижения поставленных целей. Такая уверенность пугает, внушает чувство собственной незначительности и вторичности. Но вера эта, в избранность свою и уникальность, странным образом заражает и влечет.
  
   Паузу, которую выдерживает правитель, никто не осмеливается нарушить.
   - Ваша служба поможет сохранить спокойствие в стране, поддержать ее единство без воин и потрясений, - размеренно говорит Иэясу в абсолютной тишине.
  
   Такедзо ловит взор самурая, возвышающегося за плечом Иэясу. Неясно, чем сам он привлек телохранителя-хатамото, но глаза их встречаются. Скрещение взглядов, как лязгнувшие друг о друга клинки, выталкивает его из-под гнета гипнотического влияния Иэясу. Так часто случается с ним перед схваткой - напряжение, тяжесть пропадают, рассеиваются. Такедзо остается в хрустальной пустоте, замечая мельчайшие, предельно замедлившиеся реакции самураев, их звенящее, нервное напряжение, точно перетянутые струны лютни-бивы. Такедзо поспешно опускает глаза. Бессмысленно провоцировать кого-либо здесь, на официальной встрече. Затянувшийся взгляд может быть воспринят прямым оскорблением, что в свою очередь повлечет за собой весьма короткую схватку со службой охраны замка.
  
   Голос правителя Токугава Иэясу, громкий, возвращает Такедзо в реальность:
   - Император и сегун не забудут вашей помощи. Верных вассалов мы всегда помним и ценим, - слышится больше: "Мы никогда не прощаем наших врагов", - Спасибо. Продолжайте, Масанари-сан.
  
   Иэясу Токугава поворачивается и выходит. Следом выходит высокий самурай.
  
   Когда седзи за великим министром сходятся, в помещении точно светлеет, стены раздвигаются, потолок взлетает под зонт стропил. Присутствующие самураи сдержанно выдыхают, и к Масанари возвращается его прежняя хищная расслабленность. Он обводит присутствующих колючим взглядом из-под сдвинутых бровей, таким легким, после огосе, и повторяет: "Прошу заходить по одному."

O O O O O

  
   Дэн открывает глаза. Силуэты комнаты, углы и очертания мебели неторопливо выплывают из тумана его замедленного восприятия. Словно видеосъемка разбитого стекла, проигранная в обратную сторону: вспученная сетка трещин собирается в аккуратную паутинку, съеживается в точку и пропадает, оставляя прозрачное окно. Голову не стягивает, тяжести нет, есть лишь замедленные мысли и реакции, словно киномеханик неторопливо меняет катушку.
  
   Наконец, взгляд его фокусируется на заинтересованном лице доктора Коуэлл.
  
   Приходит осознание, голову наполняют воспоминания из сна. Последний сон был необычно длинным. Но по-прежнему кристально чистым: память не спотыкалась, не теряла цепи событий, как это случается с настоящими снами. Дэну кажется, что он помнит все: долгую дорогу, спутников, гомон и суету молодого Эдо, строящийся замок и, конечно, молодого и бодрого Такедзо.
  
   После предложенного стакана воды, который Дэн проглатывает с обычной своей алчностью, он приступает к пересказу.
  
   И тут же осекается. Приходит тяжесть, точно надвигается туча. Определенно связанная со сном. Дэн морщит брови, пытаясь отыскать причину. Находит: долгий, задумчивый взгляд сегуна. Взгляд прошивает, смотрит насквозь, то ли в глубину, то ли вширь, за границы приемной залы, решетчатых веранд и каменных стен. Наверно, восприятие играет с Дэном злую шутку, и создает эффект более сильный, чем само происшествие, однако ощущение держится и не пропадает. Так мерный, неизбежный ход каравана перешагивает песчинку. Где-то между унижением и восторгом.
  
   Вот еще, средневековое "садо-мазо". Русту в копилочку, он порадуется. Однако перегляд Такедзо с высоким телохранителем, куда более вызывающий, не оставил такого впечатления. Он сохранился в памяти живым и дерзким.
  
   Тереза терпеливо ждет.
  
   Дэн пересказывает, что видел. Пока говорит, пытается разобраться в ощущениях. Он помнил, осязал и понимал все, что происходило во сне: голоса, запахи, порывы ветра, эмоции; но при этом никак не влиял на происходящее. Язык - еще одна удивительная странность. Во сне у Дэна не возникало никаких проблем с пониманием. Он просто осознавал все, что видел и слышал Такедзо без перевода. Заговори с ним кто сейчас по-японски, он уверен, что ничего бы не понял, кроме анимешных, прописавшиеся в мозгу "Коннитива" и "Аригато".
  
   Он не замечает, как его рассуждения перетекают в разговор с Терезой.
  
   - Если задуматься, есть явная связь между сегодняшним текстом и сном. Встреча с Домиником похожа на знакомство с японским военачальником.
  
   Для полноценного вывода или закономерности, выборка явно не репрезентативна, но схожесть эпизодов невозможно отрицать.
  
   Доктор Коуэлл отзывается с неожиданным предложением:
  
   - Позвольте, я поделюсь мнением. Япония - это очень интересная и глубока тема. Но главный объект нашего исследования все-таки вы, Дэн. Поэтому именно на вас я хотела бы сосредоточиться. Вы в начале встречи принесли очень важный, новый "элемент пазла" - вымышленных друзей. Сегодня, как договорились, мы их не обсуждаем. Однако для меня, как врача, эта информация крайне интересна. Ведь, если рассуждать в терминах гибкости сознания, допускающей сложные, связанные... видения...
  
   Тереза производит здесь неприкрытую субституцию. Подменяет, "увежливает" слово. "Галлюцинации", "глюки", "галюны" - выбирай любое, правильное.
  
   - Так вот, причина у того и другого скорее всего одна. Ее поиском мы и займемся.
  
   Я бы хотела немного структурировать наши встречи, выстроить в логическую цепь, ведущую к результату. Для этого неизбежно придется глубже погрузиться в ваше прошлое. И, как вы понимаете, дневник, наша с вами "путеводная нить", играет здесь важнейшую роль. Кроме того, в ваших записях я вижу много профессионального, связанного с работой, "инсталляцией-внедрением", IT. Я очень далека от этих областей и, конечно, не овладею нужными знаниями в короткий срок. Но нам неизбежно придется подробнее разобрать вашу работу, пройтись по основным ступеньках вашего карьерного пути.
  
   Поэтому я прошу вас попытаться описать важные эпизоды своей "истории-слэш-карьеры". В форме коротких рассказов, как остальные ваши дневниковые заметки. Только не перечень сухих фактов, боже упаси! В идеале - пережитое, эмфатическое впечатление. Своего рода "авто-анамнез". - она кивает, поощряя себя за подобранную формулировку, - Это поможет отыскать событие-корень, причину того, что вас гнетет.
  
   Дэн отстраненно кивает. Звучит разумно. Проблема только со временем, тут ведь не обойдешься существующими записями, нужно садиться и расписывать с чистого листа. Он вспоминает первую неудачную попытку рассказать о себе. Что-то внутри него отчаянно сопротивляется посягательствам.
  
   Тереза продолжает размышлять вслух в приемной, провожая Дэна:
  
   - Япония тоже не дает мне покоя. Но я пока не могу сформулировать к ней правильных вопросов. Может быть и тут самым правильным будет написать о ней. Вот только что? Надо подумать.
  
   Несмотря на призывы Терезы, в голове Дэна надолго застревает японский сон. Как сахар в стакане воды, в нем растворяется незнакомое чувство, оставленное встречей с Иэясу, так поразившее Такедзо во сне. Уверенность в собственном превосходстве, в том, что цели твои и средства - единственно верные.
  
   На пути домой, выруливая по запруженной туристами Конгресс-стрит на девяностое шоссе Дэн продолжает сравнивать. Всепроникающий взгляд старого сегуна мешается с воспоминаниями о стремительном Доминике и переговорами с Ноа Томасом. Схожие манеры и реакций таких разных и одинаковых в своей целеустремленности лиц.
  
   Личные впечатления Дэна и сновидения явно связаны. Почему же Тереза не копает в этом направлении? Или копает, но скрытно, как хитрый стереотипный заключенный в полосатой робе, улыбчиво встречающий надзирателя, а по ночам роющий под унитазом потайной ход ржавой чайной ложкой.
  
   Мимо с ревом проносится спортивный седан, и Дэн вдавливает педаль газа в пол, вливаясь в механический поток девяностого шоссе, пронизывающего США с востока на запад, от Бостона до Сиэтла.


Роман Фомин, 2025

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"