Тело - грешный сосуд, но человек без души - пища дьявола
На реке Плыни курился густой туман. В том месте, где русло огибало покатый склон, из призрачного зыбкого основания устремила в небо стройные стены церковь Вознесения Христова. Занималось прохладное июньское утро. Первый солнечный луч ещё не коснулся золотых куполов, не разбудил дремавшие в сумраке окрестности, когда на церковное крыльцо вышел босой Тиша. Алтарник, потирая одну ногу о другую, постоял немного, слушая кукование в роще, вздохнул глубоко, осклабился, мелко перекрестил щербатый рот и шагнул в сторону колокольни. Тут же кувырнулся, за что-то зацепившись, и на холодной земле пришёл в себя от мяуканья...
Проторивший в ларь батюшки незаметную тропу, всегда под хмельком, Тиша записал в святцах найдёныша Петром Кукушкиным, чем подтвердил, что мозги его под воздействием вишнёвой наливки находились в то время в стадии куража.
Петруша вырос под присмотром и влиянием спивавшегося Тиши. Но не дождался отлучения дьячка - в десять лет был отдан в гарнизонную школу Смоленска. Там товарищи "окрестили" его Кукушкой. Через несколько лет за игровым столом судьба свела Петра с Николаем Пожаровым, племянником местного помещика. Юноши были ровесниками, только Николай учился в кадетском корпусе. Однако карты, пожалуй, единственное доступное развлечение воспитанников военных училищ, их крепко сдружили. Играли по маленькой, но увлекающее времяпровождение помогало забыть и казённые стены, и отчий дом.
Склонный к резким перепадам в настроении, обаятельный Кукушка то впадал в меланхолию, то безудержно сыпал шутками. В первом случае простодушному Пожарову хотелось его спасать, во втором - идти за товарищем куда глаза глядят. Сам Кукушкин не мог до поры понять, почему тянулся к дружку - ничего, кроме злости и раздражения, к тому не испытывая. Ему нравилось водить приятеля за нос, иногда потрясти перед ним своим сиротством. И однажды, чтобы записать безродного, но блестящего ученика к ним в корпус, прямодушный Пожаров уговорил дядю составить протекцию в имперскую канцелярию. Высочайшим повелением оба по окончании обучения накануне военной компании по разделу Польши были приписаны к кавалерийскому полку...
Однако наступил час, когда Кукушка в полной мере осознал свои чувства к товарищу. Раз в год по случаю именин супруги градоначальника дворянское собрание устраивало грандиозный бал. Юнкера к событию готовились так же, как на парад перед императрицей: строевая, танцы, придворный этикет. Так воспитанники являли мирным гражданам желанное лицо защитников Отечества и заодно демонстрировали себя в качестве кандидатов в знатные женихи.
Для дочери предводителя Вари то был первый бал. И первый блестящий кавалер, что ангажировал её на первый вальс, был Кукушка. Стройный, сильный, красноречивый. На лице белозубая улыбка, пронзительный взгляд проникал в самое сердце. Варю захватил музыкальный вихрь, шорох шёлковых подолов, зыбкий след плывущих по кругу свечных огней. Когда она в изнеможении склонила голову на грудь своего кавалера, их остановил молодой человек в военной форме. Подал Варе руку и предложил присесть. Кукушка впервые в жизни растерялся и железными пальцами вцепился в плечо товарища. Его лицо превратилось в маску с пустыми глазницами. Варя в ужасе отшатнулась и убежала прочь. А вскоре было объявлено о её помолвке с Николаем. Теперь у чувства дикой зависти и ненависти к богатым и знатным появилось имя. Пётр калёным железом выбил на своём сердце клятву мести Николаю...
Поместье Гольцово Бельского уезда, что в Смоленской губернии, протянулось вдоль речки Плыни почитай на две версты. Имением более двух десятков лет владел и управлял дядя Николая, Аркадий Ионыч Пожаров, ныне отставной генерал. Отзвуки последней войны часто не давали уснуть графу. Но благоволение императрицы Екатерины, крепкое хозяйство, спокойная жизнь среди живописных картин русской равнины с охотой или рыбалкой на заре - всё к началу нашей истории привело Аркадия Ионыча в здоровое состояние духа. Супруга его, Евфросинья Матвеевна, к сожалению, напротив, крепким здоровьем не отличалась. По-прежнему хлопотала по хозяйству, но, будучи молчаливой по характеру, в последние годы и телесно как будто уменьшилась - словно свеча от огня, таяла любезная сердцу жёнушка. Что за огонь сжигал Фросю, муж не знал. Привозил из губернии лекарей, да всё не впрок. "Не извольте гневаться, Ваше Превосходительство, - говорили. - Эта болезнь душевная. Пусть барыня молится. Бог помощь".
Может и закручинился бы от такой вести генерал, если бы не случилось события, поставившего на кон и саму их жизнь. В начале августа, когда пчёлы облепили остывающие медные тазы с первым яблочным вареньем, курьер от уездного предводителя дворянства Аверина Фомы Степановича доставил письмо. В послании коротко сообщалось о помолвке племянника Аркадия Ионыча с дочерью предводителя Варварой. В учтивой манере чиновник приглашал генерала на торжественный обед.
Вечером того же дня, когда супруги собрались отходить ко сну, раздался топот, разбойничий пересвист и барабанная дробь в ворота. Начался переполох: по двору забегали босоногие служки с фонарями, бряцая цепями, залаяли дворовые псы, им воем ответили легавые из псарни.
Наконец узнали, что за чёрт шатается в такую пору и не даёт покоя мирным жителям. Оказалось, племянник с другом прискакали верхом лично пригласить дядю на торжество. Первым вошёл Николай, за ним молодчик в ментике, придерживая шпажку и пригнувшись под притолокой, переступил порог. Хозяйка, охнув, неожиданно проворно вскочила из кресла, чтобы тут же грузно в него опуститься. Никто, кроме генерала не придал тому значения.
Приятели, хоть устали, пропылились и пропотели в дороге, озорно перемигивались. Аркадий Ионыч, обеспокоенный выходкой барыни, велел истопить баню, накормить гостей, оставив разговоры до утра. С тем и разошлись.
"Ты, голубушка, пошто так взволновалась?" - укладываясь ласково спросил жену.
Немного подождав ответа, не заметил, как задремал. Рано утром Евфросинья Матвеевна объявила смущённому супругу, что вечор привиделся ей дьявол, поэтому осталась в постели, сказавшись больной. Судя по красным глазам, она плакала и провела бессонную ночь. Затем передала супругу шкатулку в качестве подарка будущей невестке со словами "Ты, отец, присмотри за Николенькой, как бы беды какой не приведи Господь не случилось с ним". С постели она так и не встала, и молча провела остаток дней своих до святок. Аркадий Ионыч, бессильный перед вердиктом уездных эскулапов, горевал и тайком плакал.
А тем злопамятным утром расстроенный помещик вынес подарок в гостиную. Пытаясь отпереть шкатулку, обронил её. Палисандровая крышка отлетела и на пол упало усыпанное драгоценными камнями золотое колье. Дядя встал на колени, охрипшим голосом невразумительно и напрасно сообщая смущённым гостям, что-де им с женой Господь деток не дал и Коля для них что сын... При этом трясущимися руками он пытался поднять ожерелье, пока племянник не опомнился и не помог старику. Эти двое не могли видеть, как исказилось лицо Кукушки. Возникшая неловкость вынудила молодых людей, не дожидаясь кофею, приказать запрячь лошадей и убраться из поместья...
Младшая и единственная дочь предводителя дворянства была не только любимицей, но также заслуживала, что называется, праздника с размахом. Незадолго до Успенского поста уездные чиновники прибыли из Вязьмы, Можайска и соседнего Дорогобужа. Пожаловал особый гость из Престольной - статс-секретарь Сидельников по поручению самой императрицы. Все с подарками и изъявлением дружеского расположения и всяческой поддержки по вопросам управления и благоустройства уезда.
Но главный подарок сделал отец Вари: благословил их с Колей брак по любви, чем вызвал всеобщее одобрение. Конечно, господин Аверин руководствовался простым здравомыслием: прославленный генерал Пожаров всё ещё имел немалое влияние в свете.
Торжественную речь и поздравление от Екатерины II произнёс московский гость. Он же объявил начало бала. По случаю небывалой жары танцевала молодёжь. Восседающие вдоль стен матроны обмахивались веерами, мирно беседовали с супругами, тайно мечтая освободиться от корсетов. Уплыли в растворённые настежь окна последние звуки литавр, и гости потянулись в парк к пруду, чтобы отдохнуть и даже подремать на свежем воздухе перед обедом.
Братья Пожаровы, к вящему неудовольствию обоих, оказались рядом за столом. Волей неволей вынужденные соблюдать приличие. Но, как и в другие времена, всё закончилось очередной размолвкой. Генерал, отдавший большую часть жизни защите Отечества, не мог простить, как он представлял, малодушия брату, протиравшему штаны в интендантстве. Из-за жары ссора вышла короткой, но обжигающей, как крапива. Начал её старший:
- Сын не в тебя пошёл.
- Да, пожалуй, что не в меня. Но у тебя сына вовсе нет, - с мнимым равнодушием откликнулся младший.
Кошку, что между ними пробежала, видимо никто уже не собирался ловить. Сразу после обеда генерал, сославшись на нездоровье супруги, уехал в Гольцово.
Тем временем молодёжь, вырвавшись из официальных пут, расположилась на крытой террасе особняка. Красавец Кукушкин оседлал коня: наигрывая на пианино весёлую польку, речитативом вымолил прощение у невесты. Не сдержавшись, Варя рассмеялась, взмахнула на него платком и Пётр, уморительно подпрыгивая и ударяя шпорами, с криком "Прощён! Прощён!" поскакал к диванчику, где расположились девицы с альбомами. Присел, воркуя, между ними, что-то накропал в одном дневнике, закинув голову захохотал. Девушки зарделись от смущения и удовольствия.
***
Никто из присутствующих не мог видеть двух незванцев: седого ветхого старца в белом хитоне и мужчину без возраста в роскошном изумрудного цвета одеянии и в шапочке с алым пером, в этот момент неизвестно откуда появившихся и внимательно наблюдавших сцену. ***
Между всеми передвижениями Пётр ни на секунду не выпускал из виду Пожарова, всякий раз умудряясь найти повод, чтобы им выпить. Когда на дом и сад опустились сумерки, женщины ушли в дом пить чай, слуги зажгли фонари, разложили игральный стол и вскрыли хрустящие колоды. Четверо юнкеров сели играть в фараон. В бокалах томилась густая мальвазия. Из цветников тянулись одуряющие запахи. Нечаянное счастье - Варенька - кружило голову...
Незримые свидетели подвинулись ближе.
... Сколько часов юнкера провели за увлекательной игрой - не счесть. Но в это раз всё было по-другому. "Отчего так тревожно на сердце? От вина не покой, а лихорадка". Николай не узнавал себя: всегда бывал сдержанным, а теперь рисковал и проигрывал по-крупному. И ведь не было в нём корысти, а только любовь. Когда обескураженный в сердцах оттолкнул стол, банкомёт Кукушка шаловливо подмигнул и напомнил про тёткин подарок. Коля, словно одурманенный, поставил на кон колье и объявил карту. Когда вниманием игроков завладела драгоценная вещица, Кукушка выбросил объявленную карту к себе по правую руку.
"Ну что же, это только начало", - согласилась странная пара и растворилась в ночи.
Утро следующего дня разнесло позорную весть. Николай Пожаров неудачно стрелялся.
И пусть весь императорский двор, как в прежние добрые времена, развлекался на досуге картишками, однако в силу уже вступил закон, запрещающий азартные игры. Тем более в армейской среде. Николай перешёл тонкую черту между дозволенным и запрещённым. Тотчас офицера отозвали в часть за повесткой в трибунал, где его лишили звания и дворянского титула. Он получил предписание служить в солдатах и незамедлительно после приговора отбыл на место дислокации русской пехоты.
Через три года под командованием Александра Васильевича Суворова рядовой Пожаров в бою за Краковскую крепость показал непревзойдённую доблесть, оставаясь в осаде более двух недель, что в немалой степени позволило бойцам сохранить боевой дух и сломить-таки сопротивление противника. По личной просьбе героя турецкой компании, Екатерина подписала указ о награждении крестом за храбрость солдата Николая Пожарова, восстановлении в звании и возвращении ему дворянского титула.
Несколько дней до смерти от множества ран рядом с любимым провела Варвара Аверина, основательница приюта для раненых у польских границ. Она и принесла печальную и радостную весть генералу.
***
Мы бы хотели расспросить о судьбе Петра Кукушкина ту странную пару. Мнится, им-то всё досконально известно, да где же их сыщешь. Поэтому обойдёмся свидетельством товарища Кукушки, сопровождавшего Петра все остатние годы до самой его кончины.
***
Случаю или, правильнее сказать, провидению было угодно свести генерала с тем человеком на Смоленском тракте.
Убитый горем от потери самых дорогих людей, но всё же несколько успокоенный мыслью, что Николенька смыл с рода позор своей кровью, Аркадий Ионыч по поручению брата отправился за оправдательным приговором и дворянской грамотой племянника в Кремль. Императрица в то время перевела столицу в Москву.
Так вот, между Дорогобужем и Вязьмой, в селе Семлёво на почтовом стане его дилижанс менял лошадей. Времени это заняло до утра. Барину предложили пообедать и отдохнуть. Мальчик принёс самовар и в ожидание щей предложил штоф. Генерал хотел отказаться от хмельного, но в тёмном углу у окна заворочался овчинный полушубок и оттуда выглянуло бледное лицо.
"А нешто, господин хороший, ежели не хочет выпить, так, может угостит сирого калеку?" - обращаясь к генералу в третьем лице, прохрипел мужик.
Годов тридцати. Высокий, худой как жердь, с клочковатыми космами, он и впрямь был искалечен, быть может, болезнью или как-то ещё. Одна нога короче другой, отчего хромал, резко наклоняясь на бок.
Граф молча подвинул штоф. Мужик стукнул бутылкой по столу, прибежал служка со стаканом. Наливая доверху, калека посмотрел на генерала слезящимися глазами, будто что-то решая, махнул водку двумя глотками. Утёрся мохнатым рукавом и сказал, испуганно мигнув: "Спасибо, добрый человек, сегодня ты меня спас. А я тебе в ответку историю поведаю, велено мне".
И, словно опасаясь, что опьянеет или барин вдруг исчезнет, торопливо начал:
"Был у меня товарищ. Прозвание у него смешное такое - Кукушка".
Рассказчик не заметил, как изменился в лице слушатель, всем телом придвинувшись ближе.
"С этим молодчиком мы схлестнулись на тракте. В карты играли. Здесь много богатых людей проезжает: купчики, чиновники, диматы всякие, ну там... Поначалу принюхивались друг к дружке. Дело-то серьёзное. За мухлёж и убить могут. Никому доверия нет. Но мы как-то сошлись. Работали вдвоём краплёными. Никогда в одном месте... Он такой видный, на военного похож, а я деревня тупая с виду. Нипочём не угадать, что мы заодно. На этом многих опускали до нитки...".
Язык рассказчика стал заплетаться, он умолкал. После, вспомнив, о чём толковал, продолжал всё тише: "... Я всё никак понять не мог, зачем рисковать Кукушке. Ведь всё при нём - живи не горюй. Я вот с детства вор, другова промысла не знал, хромота только в помощь... Думал, болезнь у него. А однажды он мне признался. Мол, была у него зазноба, да товарищ увёл. И тогда я скумекал - что да, болезнь у него. Только душевная. Такая, какую из баб наших деревенских после родов поп порой молитвою выгонял... Играл он не из корысти, а себя не помня. Мне бывало страшно с ним.
Ну, вот. Зимой дело было, уже ввечеру. Завалились мы на постоялый двор, а там подвод этих, экипажов, коней на перемену... Ну, думаю, свезло нам. А попали мы в ловушку. Ямщики между собой столковались и решили изловить жуликов, что по тракту путников обирали, копейку законную у них отымали. Ну и повязали нас. Кукушку поначалу прямо в трактире на пол завалили. Ох и били же они - совсем озверели - чем попало: поленьями, штофами, кулаками своими чугунными. Опосля еле живого выволокли во двор и там уже забили до смерти. Я когда очухался, выполз посмотреть. Возле тела Кукушки валялась гиря, а от головы ничего и не осталось...". Пьяница икнул и уснул.
Аркадий Ионыч, как уезжать ему, растолкал мужика перед рассветом.
- Отчего тебя-то оставили живым? - спросил с интересом.
- А не знаю, барин! Помню, со страху мне голоса стали чудиться. Один громом в ушах рокотал: "По выбору и конец у жизни положен". А другой всё шипел, жалился: "Нашего полку прибыло". До того меня мучили, что совсем было руки на себя решил наложить. Ну, думаю, пойду и утоплюсь в реке. Да на берегу солнышко меня разморило, уснул я. А когда проснулся, явственно так, будто на ухо, кто-то прошептал: "Рассказывай правду. За жизнь свою расплачивайся. Я слежу". И всё исчезло. Ни голосов тебе, ничего. Только привязан я к этому трактиру жизнью, какая бы она у меня ни была. Благослови, барин, вижу, что добрый ты человек.
Аркадий Ионыч перекрестился, снял нательный крест и подал калеке.