Гаврюченков Юрий Фёдорович
Ниеншанц

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Хтонический детектив в жанре ингерманландский хоррор про жызень населения в дельте реки Невы. Если в "Ниене" главенствовала стихия тьмы, в "Ниеншанце" будет тиранить стихия воды. Но главное зло творят люди, потому что люди - наша главная писательская ценность!
  'Один страшный год кончился, начинается другой,
  не менее страшный, мой бедный Йорис!
  Я буду страдать. Ты будешь страдать.
  И молю Бога избавить нас
  от ещё более страшных потрясений'.
  Жорж Сименон. 'Бургомистр города Верне'
  
  
  В Ниен незаметно прокрался 1645 год. Он принёс один за другим три опустошительных ударов судьбы: наводнение, неурожай и королевское дозволение на Вольную ярмарку; одна беда губительнее другой, а последняя хуже всех. Злой год пронёсся по Ингерманландии, оставляя нужду и разорение, а за ними тянулся шлейф голода, вражды и мести. В эту пору напастей всех претерпевших от стихий добрых бюргеров и крестьян прилежно выручал гарнизон возвышающейся над городом твердыни - крепости Ниеншанц.
  
  
  ЛЁД ТРОНУЛСЯ
  
  Наступила весна. У природы - своё обновленье, а в Ингерманландии у народа было своё. Люди с удивлением увидели в небе позабытый жёлтый круг. Солнце принялось не только светить, но и греть в безветренную погоду. В серых глазах финских баб замелькали бесовские искорки, от деревьев отступили сугробы и вороны принялись садиться на лёд, ожидая полакомиться корюшкой, - верный признак, что река скоро вскроется.
  Малисон проснулся до зари и лежал с открытыми глазами, различая края вещей, приоткрытых взору лампадою. Под боком похрапывала Аннелиса. В ногах свернулась кошка Душка и ощутимо придавливала, будто объелась каменьев. Малисон вытащил из-под неё затёкшую ногу. Откинул перину, сел на постели, сладко зевнул и страстно почесался - клопы жгли.
  - Всё тварь божья размножиться норовит, - прошептал он. - Тараканов выморозили, а эти сбереглись как-то...
  Тяжело поднялся, сунул ноги в разношенные ступни и побрёл к иконам. Лампадка горела ярко, сам давеча заправлял чистейшим маслом. Он стоял пред Всевидящим Богом. Под взглядом внимательных глаз с образов. И хоть принял веру евангелическую, дома у себя молился как православный.
  - От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице, яко многия ради Твоея благости и долготерпения не прогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьми моими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси, во еже утреневати и славословити державу Твою. И ныне просвети мои очи мысленныя, отверзи моя уста поучатися словесем Твоим, и разумети заповеди Твоя, и творити волю Твою, и пети Тя во исповедании сердечнем, и воспевати всесвятое имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
  Одевшись, вышел в горницу, где уже растопил печь Фадей. Брат жил при нём и торговал в лавке, подменяя на время отлучки.
  Когда Аннелиса стала тяжёлою и почувствовала, что по дому сама не управится, забрали из Кьяралассины её детей. Хельми, средней дочери, было четырнадцать. Она-то и начала всё делать по дому. С нею отправили и младшего сына - Аапели. Было ему одиннадцать лет. Аннелисин отец, Петри Хейкинпойка, учил мальца печному делу, но без помощи Хельми он у стариков стал обузой. И все решили, что лучше будет ему прижиться в торговом городе при доме отчима, а потом, глядишь, и лавку унаследует. С Петри и Лумиеллой остался старший сын Аннелисы, освоивший крестьянское хозяйство. Было ему шестнадцать, он сам пахал и должен был наследовать землю и двор. Может, вскоре и женится, будет старикам уход и забота, да веселье в доме, а пока Лумиелла за двумя мужиками походит.
  Хельми и Аапели немного умели говорить по-русски, но нахвататься в Кьяралссине было особо не у кого, а тут, с Фадеем и Малисоном, дети учились прямо на глазах. Малисон и писать их учил, и счёту, на пальцах и в уме, особенно, мальчика - в лавке пригодится.
  Так всё и решилось ладно. Малисон любил детишек и был рад чужим пришедшим взамен своих ушедших. Дом снова наполнился жизнью, а могучая утроба Аннелисы обещала вскорости прибавление. Будет опять шумно и весело - глаз не сомкнёшь.
  От разумно устроенной семьи шёл только доход - в семью же.
  - Фадей-ка! - приветствовал он брата.
  - Егор-ка!
  - Хеи! - изо тьмы над печью блеснули глазёнки Аапели. Мальчишка не слезал, пока в нём не было надобности, а Хельми, должно быть, вышла на двор.
  - Хеи, - приветствовал его по-фински Малисон.
  Он подошёл к печи, пощупал горшки с водой. Горшки были горячие. Корову, тёлочку и лошадку Муху он любил баловать зимою обваренным кипятком сеном, чтобы после холодной ночи согреть мягким да тёплым утробу, а скотина понимала его заботу и благодарила, чем могла. В хлеву Малисон сгрёб благодарности деревянной лопатой, вынес на навозную кучу. Расчесал Мухину гриву, чтобы не отвисала, заклекнувшись впотьмах. Принёс лошадке морковку из сеней. Муха схрупала, благодарственно мотая головой и признательно сопя. Мягко шаркая ступнями, явилась Хельми, омыла тёплою водою сосцы коровьи, присела на скамеечку, в подойник ударила тугая молочная струя.
  Глядя на падчерицу, Малисон улыбнулся, а она вроде почувствовала, оглянулась и улыбнулась ему.
  Была она высокой - в отца, плотника Ииро, давно утонувшего на Неве. После родов обещала раздаться, как Аннелиса, но пока сохраняла девичью стройность, только груди вымахали чисто в мать. Глядя на них, думалось, однако, не о надоях, а о Фадее и расквартированном из Ниеншанца солдате. Ночевать им с переездом детей Малисон повелел в летней избе на задворках. По весеннему теплу обогреться и жаровни хватит, а к следующей зиме что-нибудь придумается.
  Купец возвратился в избу, исполненный цельности. Явно Господь обнадёжил, что идёт стезями прямыми.
  День, определённо, начинался хорошо!
  После завтрака четверо мужчин вышли со двора. Солдат - в крепость, Малисон, Фадей и Аапели - на рынок. Утро было солнечное и морозное, благодатное - грязь подмёрзла, но день обещал быть тёплым, как все последние. Весна вступала в свои права. Аапели прыгал по дороге, ломая на лужах ледок.
  Подобно другим купцам, держащим при лавке сыновей для посылок, подработке по случаю, а, по способности, и самого торговца подменить, Малисон водил за собой мальчонку, чтобы присматривался и осваивался. Аапели быстро подружился с Олли, сыном купца Ильмарина Тапио из Нюслота, они были ровесниками. Он и со шведскими детьми купеческими нашёл общий язык, сказывалась Аннелисина порода. При том Аапели ещё старался подражать дедушке и умел помалкивать с самым серьёзным видом, отчего люди посторонние опрометчиво принимали мальца кто за смышлёного не по годам, кто за дурачка - в меру своего разумения. Теперь Аапели подражал отчиму и дядьке, да другу Олли, мало помалу оттаивал и выказывал наблюдательность и смекалку. Купец ему в этом способствовал.
  - Скажи-ка, парень, - бросил Малисон на ходу, мальчик навострил уши. - Бочка пива стоит двенадцать марок. Пиво стоит на десять марок дороже, чем бочка. Сколько по отдельности стоит пиво и сколько сама бочка?
  Задачки торговые Малисон подкидывал в любой миг, чтобы малец не только считал в уме, но и делал сразу. В лавке покупатели заранее предупреждать не будут.
  Аапели помолчал. Малисон знал, что не из тугодумия, а по дедушкиной привычке вымалчиваться ради придания словам вескости.
  - На десять марок дороже, - принялся рассуждать Аапели, как Малисон от него требовал вместо выдачи чистого ответа. - Значит, за пазухой держится утаянная цена, которую следует поделить по числу означенных покупок, а их две, то есть на два. От двенадцати марок отнимаем десять марок, получаем две марки. Делим две марки на два, получаем марку, и её прибавляем к десяти маркам за пиво. Получаем одиннадцать марок. Отнимаем одиннадцать марок за пиво от двенадцати марок за пиво и бочку, получаем цену бочки, равную одной марке.
  - Правильно, - сказал Малисон, и то была высшая похвала.
  Мальчик чувствовал, что купец тем самым приравнивает его к себе и другим торговым людям - почтенным бюргерам Ниена.
  На рынок вели три улицы - Королевская, Средняя и Выборгская. Первая, она же главная, протянулась ближе к воде. Выборгская, в конце которой стоял дом Малисона, отстояла далеко от берега и чуть выше прочих. Возле рынка их пересекала Якорная улица, ведущая к Корабельному мосту через реку Свартебек в крепость Ниеншанц. Поначалу мост был подъёмный и мог пропускать маломерные суда, но затем канты сгнили, его перестали поднимать, а когда пришла пора чинить обветшалое дерево, новый мост поставили на сваях. Кораблям по речке Свартебек ходить нужды не было, а тихая жизнь в Ингерманландии показывала бесполезность военного назначения подъёмного моста. От долгого мира с русскими всё тут заплыло. Ров, отрезающий от мыса нос с крепостью, заилися. Городской вал, ограничивающий Ниен, оплыл. Только мытня, стоящая на городских воротах в том месте, где Якорная улица переходила в Нотебургскую дорогу, брала с товаров въездную и выездную пошлину и тем подтверждала видимость пользы от оград. Также городской вал препятствовал проникновению в Ниен диких зверей. По крайней мере, бюргеры так считали. И хотя зимой ночная стража могла встретить на улице волка, пользу от городского вала сердцем чуяли многие.
  Рынок широкой буквой 'П' развернулся к реке, ибо торговля стремится к воде подобно рыбе. За рынком, отделённая площадью, стояла ратуша. В ней заседало городское самоуправление, учитывали сделки и вершили суд. На неё выводила Средняя улица. Туда и выходили грузовые ворота магазина - главного хранилища товаров лавки Малисона.
  Егор Васильев сын проверил замок. Замок был надёжно заперт. Проверил крепление засова. За ночь не выдрали. Зашли с рыночной площади. Рынок пробуждался, но Малисон заявился, как всегда, одним из первых. Снял с пояса связку ключей, открыл замок. Фадей снял засов, развернул вкруг проушины, прислонил к стене. Открыли дверь и вошли в лавку.
  С мороза в нос пахнуло застоялым, пусть и на холоде, разнообразием.
  Основной вклад вносили запасы рыбного клея, на который удивительно давно не находилось спроса. Обыкновенно, сей купеческий товар охотно брали купцы голландские для своих ремесленников, но в прошлую навигацию не сложилось. Зато Малисон разом толкнул весь фаянс, много лет стоявший без движения и замораживающий деньги, что было для купца хуже зубной боли. За зиму Малисон хорошо расторговался. Продал весь воск и почти весь табак, закупился у русских шкурами и кожами да поташем, и теперь ждал открытия судоходства. Вот-вот должен был сойти лёд. А когда Нева освободится от оков, придут корабли, торговля воспрянет и Ниен оживёт, как подснежный цветок ранней весною.
  Из чувства душевного нетерпения, нежели по бесстрастному расчету, Малисон по многу раз на дню ходил к Неве и смотрел, - как оно там? Обращали с надеждой взоры и другие купцы. И только частое присутствие в городе начальника таможни барона Лейоншельда являлось признаком крепости пут, наложенных морозом на воду и торговлю.
  Бюргеры собирались на высоком берегу. Ниен был построен мудро - его никогда не затапливало. А вот деревни на островах частенько. Да и сами острова, чем ближе к заливу, тем сильнее претерпевали паводковые размывы. Появившийся невинный ручеёк на следующий год разрастался в хороший ручей, а потом, глядишь, вместо одного острова уже два, разделённые широкой протокой. Правда, могла намыть отмель прямо посреди Невы, на нём вырастала осока и принималась крепить его собою. Через несколько лет вылезал сухой горб, он зарастал ивой и ольхой, которые упрочняли своими длинными корнями грунт. Песку только прибывало и так образовывался новый остров. Нева жила своей жизнью, и жизнь у неё была бурной.
  Днём потеплело. Задувал южный ветер, он мог столкнуть лёд. Возле паромного спуска зимой соорудили мост. Сыпали на лёд солому, да поливали водой, намораживая толстый покров в пару саней шириною. Ледяной мост держался в оттепели и служил надёжной переправой, но сейчас его время кончилось. Лёд ниже моста уже сорвало и унесло течением, но добротно устроенная дорога пока держалась. По ней через Неву перебегали отдельные смельчаки, а ныне и они взялись за ум. Только мальчишки из Ниена и Спасского состязались в отваге, и никто не желал уступать другой стороне.
  Малисон с купцами стоял на краю рыночной площади между Корабельным мостом и паромным спуском. Опираясь на трость, приковылял старший письмоводитель магистрата Клаус Хайнц. Набило трубку, высек огонь и тоже задымил.
  Купцы бились об заклад, когда сойдёт лёд, сегодня, завтра или послезавтра. Спорили не первый день, проигравшие разы подряд уже были, ставки от куража у них росли.
  - Отличный день, герр Хайнц, - приветствовал Его Васильев сын.
  - Здравствуйте, господин нотариус, - проявил сопричастность Аапели.
  Малисон нарочно выучил его этой фразе на шведском, проследив, чтобы выговор был похож на столичный, как у бургомистра Пипера, а не скёнский, как у фогта Сёдурблума и неотёсанных мекленбуржцев, составляющих большинство их соседей. К счастью, Ааепли был недавно в городе и не успел нахвататься плохого.
  - Тёплый день, герр Малисон, - ответствовал Хайнц, на финского мальчика он обратил внимание куда меньшее, чем если бы вдали залаяла собака, и кивнул бюргерам. - Герр Вурст, герр де Вриес.
  Колбасник Вурст, которого шведские купцы прозвали Корв - Колбаса, ибо таково было значение его фамилии на платтдойч, усмехнулся и спросил:
  - Желаете поставить деньги на теплоту этого дня?
  Бюргеры заключали споры промеж собой, один на один, но тут Малисона осенило:
  - Надо бы лавку завести, а в ней споры записывать и деньги принимать со всего Ниена, - он задохнулся от раскинувшего в душе простора и договорил зачарованно: - И с гостей, с мореходов деньги на спор поставленные брать под свою поруку, чтобы выплаты были честные. С гарнизона такоже, и с мужиков, если сами придут. В 'Медном эре' дело завести или в 'Бухте радости', к матросам поближе.
  Голландец Пим де Вриес гнусно захихикал:
  - До сих пор спорщики без третьего лишнего управлялись. Кто же тебе деньги понесёт?
  Но Малисона было ничем не смутить, глаза у него горели.
  - А этот, скажем, купец или писарь, сам со всеми может об заклад биться, если захочет. Спорщик должен только деньги в спорную лавку вносить, а купец-писарь ему расписку даёт, дескать, я такие-то побились об заклад об том и сём и на такие вот деньги.
  Пим де Вриес наморщил нос.
  - Разорится твой писарь. Будет забиваться не на то, и все деньги спустит.
  - Все об одном и том же спорить не будут, - благоразумно указал Малисон. - Вон, хотя бы сейчас о ледоходе судачат кто во что горазд, и все по разному. А ведь споры не только про него будут. Спорить обо всём можно. Вот, скажем, из чьей трубки дым дальше полетит, из твоей или из моей?
  Бюргеры с интересом косились на них.
  - Глупости, - отмахнулся Пим де Вриес.
  - Дело полезное, - рассудительный тон старшего письмоводителя заставил навострить уши. - Завести в этой лавке книгу учёта споров: когда, с кем, о чём и на какие деньги, а с прибыли, как с торговой сделки, брать налог в городскую казну. Все споры между собой запретить решением городского совета, как торговлю за пределами рынка. Богатое соображение вы породили, герр Малисон.
  И все сразу покосились на купца с неприязнью - ведь слово, пускай шутейное, касалось их мошны.
  Раздался грохот, как будто где-то вдалеке выстрелила пушка. Но он доносился не со стороны крепости, хотя многие повернули головы к Ниеншанцу и не увидели над бастионом дыма. Гулкий треск возник со стороны порта и раскатился над Невой. Это лопнул ледяной мост!
  Толстое зимнее ярмо, сковывающее волю Невы, разорвалось. Дети с криками кинулись к Спасскому. Только рослый мальчик, для которого левый берег не был родным, упрямо зашагал к Ниену.
  - Безумец!
  - Отважный малый.
  - Кто этот дерзкий юнец?
  - Зигги Пиль, - определил дальнозоркий Вурст.
  - Зигфрид, сын мастера Оскара, - подтвердил Клаус Хайнц.
  - Не дойдёт, - пробормотал под нос Пим де Вриес, но его услышали.
  Снова послышался треск, но не такой громкий, зато протяжный. Лёд выше по течеию весь пошёл трещинами. Зигфрид упрямо шагал. Мост под его ногами расползался, и мальчику приходилось уже перепрыгивать через них. Нева была широка в этом месте.
  - Не дойдёт, - повторил Пим де Вриес.
  Тяжесть накопившегося льда налегла на обломки и стремительно сдвинула их с места. Зигфрид хотел перескочить, поскользнулся, но устоял на ногах. Толпа на берегу ахнула. Мальчик растерялся (а кто бы не растерялся на его месте) и остановился, примериваясь для прыжка.
  'Упустил время!' - чёткое осознание, окончательное и бесповоротное, ударило по сердцу Малисона, аж колени подогнулись.
  Сейчас он ни за что не стал бы спорить с голландцем.
  - Прыгай! - кричали с берега. - Прыгай! Не стой!
  Помочь ему ничем не могли, кроме как мудрым советом. Лодок не было. Осенью их вытащили на берег и отволокли повыше, подальше от воды, на всякий случай.
  Разрыв ширился. Течение вытолкнуло льдину с Зигфридом, она отделилась от крупных и прыгать стало не на что. Сама по себе она была тяжёлой и ровной. Мальчик стоял как на плоту и не качался. Была надежда, что льдину прибьёт к берегу или он спрыгнет на мелководье, но течение несло её в фарватере, и не прибило. Он не спрыгнул, и его утащило в залив.
  - Спорим, что не выберется? - предложил Пим де Вриес.
  Захотелось дать ему в ухо, но тут Вурст по кличке Колбаса ответил:
  - Ставлю марку против твоей марки, что вернётся.
  Голландец кивнул с важным видом, и они скрепили договор рукопожатием.
  Малисон уже привык не соваться разбивать пожатие по русскому обычаю, выступая в качестве третейского судьи, но подумал, что справно было бы записать в особую книгу и взять с обеих сторон деньги.
  - Надо, надо брать со споров налог, - сказал Клаус Хайнц.
  
  
  МОСТ
  
  Затор на Неве сплыл. Устье Свартебек за Корабельным мостом очистилось, но льдины сгрудились перед опорами. Самые крупные не прошли между ними. Льдины помельче налезали сверху. Вода по другую сторону была свободной. Ни что не поддерживало мост, и он накренился.
  Крепость, стоящую на мысу, с третьей стороны отрезал широкий ров. Если мост рухнет, Ниеншанц окажется на острове. Ненадолго, но унизительно. Также от культурной земли и больших дорог клин с крепостью отсекала впадающая в Свартебек речка Карвила, Водная система, рассекающая Приневье, делалась непреодолимой особенно в пору ледостава и ледохода. Постройка временного моста займёт пару дней и это будет хлипкое сооружение, по которому лошадь пройти побоится. До лета, пока не возведут хороший мост, придётся сносить насмешки крестьян и горожан. А поскольку на новый мост деньги придётся брать из гарнизонной казны, комендант Ниеншанца подполковник Киннемонд решил сохранить переправу во что бы то ни стало.
  К полудню на Корабельном мосту возникло воинское оживление. Солдаты с баграми и топорами принялись рубить лёд и проталкивать между сваями. От такого немилостивого обхождения мост раскачивался и скрипел. Освободившись, он выравнивался, но течение притаскивало новые обломки, он кренился снова, люди сновали по нему и дополнительно расшатывали опоры.
  Поглазеть высыпали на Королевскую улицу все жители Ниена от мала до велика.
  Стояла хорошая погода. Мартовское солнышко в безветрии заметно припекало. Вдоль Свартебек, куда с берегового скоса высыпали золу из печей и сливали помои, серели широкие полосы проталин. Среди защитников моста Малисон увидел своего солдата. Свесившись вниз головой, он отчаянно рубил, держась за конец длинного прямого топорища, только брызги вспыхивали на солнце. Он уже проделал глубокую щель, но льдина была такой толстой, что держала урон без последствий.
  Бюргеры обратили внимание и на другого, непутёвого солдата, который вместо льдины попадал по опоре моста.
  - Лёд рубят - щепки летят, - заметил Малисон.
  - С этим в бою рядом не становись, - заметил воевавший в армии генерала Альбрехта фон Валленштейна сосед Герман Шульц. Трубка в его зубах давно потухла. Он забыл о ней и смотрел на мост, не отрываясь, словно боясь пропустить самое важное.
  Из ворот Ниеншанца на вороном жеребце выехал подполковник Томас Киннемонд. Серый завитый парик его спустился ниже плеч, серебряные галуны на треуголке сияли. Слотсгауптман отъехал вдоль Мёртвого бастиона тихим шагом, остановил коня, окинул взором белое поле Свартебек, поворотил к мосту и встал наблюдать за работами. Солдаты изловчились протолкнуть со стороны замка льдину помельче. Она уплыла, гонимая теченьем. Застрявшая ближе к Ниену матёрая льдинища не поддавалась. Сердце шотландца было сделано не из камня. Наблюдая за битвой своих подчинённых со стихией, он не мог оставаться в стороне, как не смог бы самоустраниться на поле боя. И тогда Киннемонд принялся командовать.
  По его приказу трое солдат с топорами спрыгнули с моста и принялись яростно рубить, выстроившись в цепь. Присутствие подполковника дисциплинировало, его команды бросались выполнять, не задумываясь. Ослушников привязывал к пушке и порол кнутом гарнизонный палач Урпо из Кякисалми перед строем всего свободного от нарядов личного состава. Такое случалось редко, но неотвратимо. Приказы подполковника Киннемонда исполнялись бегом.
  Среди удалых топорников Малисон узнал своего солдата. Дробно и торопливо звенела сталь. Поразительно быстро военный порядок дал результат. Льдину прорезала сначала белая, а от намокания - синяя трещина. Через неё хлынула вода. Половины закачались. Люди попадали.
  - Беги! - заорал им дружно мирный и служивый люд.
  - Беги к берегу! - надсаживались бюргеры.
  - Лезь на мост! -вопили солдаты.
  - Сюда беги! - кричали все.
  Сразу нашлось много советчиков, один умней другого.
  - На мосту! Подавай багры! - скомандовал подполковник Киннемонд.
  Большая льдина держала людей, а вот две малые тонули. Вдобавок, узкая половина легко проскользнула меж опорами и ушла в Неву, но это было и к лучшему, потому что солдата с неё подхватили товарищи и затащили на мост, а вот двое на большой половине оказались в опасности.
  Медленно пролезая между сваями, она была далеко от берега - не перепрыгнешь - и вихлялась под суматошными движениями своих пленников.
  Малисон увидел, как его солдат, не выпустивший топорища, встал с карачек, зацепился краем топора за настил, подтянулся и его тут же схватили за плечи, потащили наверх товарищи.
  Льдина освободилась и перевернулась под тяжестью лежащего на краю человека. Третий солдат исчез.
  Раскачиваясь, льдина занимала меньше места, и её протолкнуло течением. Мост выпрямился, но на него тут же наехало грубое скопление, образовавшее затор. Некоторые куски стояли ребром, другие давно налезли на них, ещё в верховье Свартебек, и давно смёрзлись.
  - Отступать! - скомандовал подполковник. - Отступить в крепость!
  Солдаты ринулись на берег, но было поздно. Ледяная махина сходу надавила на мост. Он накренился. Расшатанные опоры вылезли из донного грунта.
  Мост завалился на бок.
  Очутившиеся в воде солдаты продолжали хвататься держаться за него. Лёд напирал и сдвигал с фарватера. Настил выпрямился и поплыл. Его прибило к мысу. Солдаты с берега цепляли за брёвна, протягивали товарищам багры и руки, а тонущие перебирались по настилу в холодной воде и держались что было мочи.
  Вытянули всех, когда мост окончательно сорвало и утащило в Неву. Он исчез как длинный плот, а следом за ним потянулись белые плиты ледохода Свартебек.
  
  
  ИНОГДА ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ
  
  - Нашего-то спасли, - заявил Малисон.
  - Нашего спасли, - подтвердил Фадей.
  - Он сам спасся, - добавил Клаус Хайнц.
  - Бог помог, - постановил Малисон.
  И выпили по чарке снапса за солдата.
  Чад кутежа сгустился под сводами 'Медного эре'. Бюргеры собрались как после большого торжества, связанного со зрелищем, - праздничного богослужения или повешения, - чтобы поделиться впечатлениями, да обогатиться суждениями людей умных. Дабы поделиться с людьми домашними и самому прослыть умным.
  - Не заболел бы, - беспокоился Фадей.
  - В гарнизонной бане отпарят, - утешил Малисон. - Сейчас, должно быть, и греются в ней, пусть бы пока она и топится.
  Заливая снапс, хлебнули как следует крепкого пива, но исключительно за здоровье служивых.
  - Как твоего солдата звали? - поинтересовался Клаус Хайнц.
  - 'Эй, солдат', - ответил Малисон.
  - Я не про то. Как вы его называете?
  - Солдатом.
  - Имя-то у него есть? Как его крестили?
  Переглянулись с Федотом и пожали плечами.
  - На нашей улице никто не спрашивал, - признался Малисон. - Да кому это интересно... В крепости надо узнавать. Может быть, он в гарнизонных книгах записан.
  Сам купец не взялся бы поспорить о том на деньги, но предполагал, что должен быть записан.
  А то как же?
  Жалование надо на кого-то учитывать.
  - Кем он в шанце служит? - продолжал допытываться Хайнц.
  А вот это Малисон знал.
  - При пушке состоит. Принеси-подай, должность скромная. Кавалеристов, небось, лёд рубить не послали бы.
  Снова выпили за его здоровье.
  Утонувшего солдата так и не нашли.
  
  ***
  Марта, жена Оскара Пиля, ждала возвращения пропавшего без вести мальчика, и Зигфрид вернулся к ней. Это произошло ночью.
  Кто-то постучал в двери. Робко, словно не был уверен, что ему обрадуются. Марта встала с постели, отодвинула засов и отворила. За порогом стояла тёмная фигурка. Марта сразу узнала, она ещё на пути предчувствовала, и не удивилась, когда услышала знакомый голос:
  - Мама, впусти меня.
  - Входи, Зигги, - она отступила от двери. - Заходи, мой дорогой.
  Зигфрид прошёл в дом. Она не кинулась обнимать его, а продолжала сторониться. Материнское сердце переполняла печаль. Она не боялась, хотя и не приближалась. Она спросила, хочет ли он есть, и Зигфрид ответил, что голоден.
  Марта подала на стол. Сын сел и ел, а она смотрела на него и что-то спрашивала, уже и не помнила что. Потом он ходил по дому и они о чём-то говорили. Марта поняла, что избегает его и, воспользовавшись поводом, вышла во двор. А Зигфрид остался.
  Об этом она рассказала у колодца. Соседки кивали и сочувствовали:
  - Это всего лишь сон.
  - Я сама его видела!
  Отговорить её не получилось. Марта была уверена, что пропавший сын приходил, а где он теперь, она не знает, но надеется, что придёт опять. Слухи о возвращении утопленника разлетелись по всем Ниену.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"