Annotation

     Густой промозглый сумрак поздней осени ложится на Петербург так, что порой не видно конца улицы. Туристы, «насладившиеся» ледяным ветром Дворцовой площади и набережных каналов, с облегчением покидают город, не побывав в одной из значимых достопримечательностей. Дворах-колодцах, расположенных буквально в двух шагах от их маршрутов. В этих тесных каменных лабиринтах ветер гоняет мусор из переполненных бачков, швыряя обрывки в потёртые двери старых парадных. Ржавчина безжалостно «съедает» уличные таблички, стирая названия улиц до неузнаваемости. Днём здесь царит своя, особая атмосфера. Но как только осенние сумерки накрывают город, становится ясно, что мрачные переулки питерских дворов скрывают куда больше, чем глухие стены и облупившуюся штукатурку.

     Макс по дороге домой из школы не просто разглядывал мокрые улочки: он обожал фантазировать. Будучи фанатом ужастиков и фантастики, парень представлял себя главным героем зомби-апокалипсиса, скрытно скользящим по безлюдному району родного Питера с рюкзаком «припасов». Конечная цель «выживальщика» — двухкомнатная квартира на 3-ей линии В.О. — виделась «защищённой берлогой», где он скрывался от прожорливых мертвецов. Пусть это казалось детской забавой, ему нравилось верить, что при необходимости он способен на героическое поведение и готовность ко всему — даже к реальному нашествию ходячих.

     В свои четырнадцать лет Максим Морозов выглядел чуть младше сверстников, и за это его частенько дразнили. Невысокий, худой, по-питерски бледный, Макс плохо воспринимал «шпильки» ровесников: пусть ненароком, но задевавшие уязвлённое самолюбие. Подросток к тому же слегка заикался, когда сильно нервничал, — что давало особо злым языкам ещё больше поводов придираться. Нынешний четверг, в сущности, не предвещал ничего необычного. Но, как часто бывает, всё начало стремительно меняться ближе к вечеру.

     После уроков Максим возвращался домой приблизительно в одно и то же время, не задерживаясь в стенах школы. Желания попасть на глаза маргиналам, провоцирующим неприятности ради забавы, не было. Но сегодня он задержался на полчаса. Помогал пожилой учительнице литературы, Варваре Константиновне, перетаскивать коробки со старыми учебниками из кабинета в библиотеку. Он не был круглым отличником, но литературу обожал. Именно там, за страницами книг, Максу было максимально комфортно. Подросток воображал себя соучастником разных историй и раз за разом вместе с главным героем побеждал и своих собственных «демонов».

     Когда он вышел из здания, накрапывал обычный для Питера дождик, мелкий, неприятный, навязчиво пробирающийся под ворот. Зонт? Для слабаков. Макс привычно накинул капюшон тёмной толстовки, закрепил лямки потрёпанного рюкзака и посмотрел в сторону остановки. Ожидание автобуса означало толпу мокрых и злых пассажиров, тесноту внутри и косые взгляды. Плюс, а вернее — минус, автобус ходил редко, особенно по вечерам. Но и пёхом топать вдоль главных улиц, как этого требовала мама, не хотелось — лишний крюк. Макс решил, что сегодня рискнёт и срежет путь через знакомый переулок, который сокращал дорогу домой почти на десять минут. Вроде бы маршрут проверенный, но всё равно в глубине души всплыла ненавистная, однако до боли знакомая тревога.

     — Да нормально всё будет, — пробурчал он под нос, вслушиваясь в шум проезжающих машин. — Просто п-перебегу быстро и всё.

     Язык тут же начал порываться к заиканию. Дав мысленный приказ: «Заткнуться и двигать булками», — подросток рванул по намеченному маршруту. Нырнув в первый переулок, Макс чуть не поскользнулся на скользком асфальте. В серых сумерках казалось, что весь мир сливается в одну нескончаемую лужу. Улица была узкая, извивалась между двух десятков домов, чьи фасады — облупившиеся, помнившие советские времена, тянулись к самому небу. Тусклые фонари, натянутые над дорогой меж зданиями, подрагивали от ветра. Где-то наверху хлопали форточки в окнах, а вдоль потрескавшегося тротуара валялись остатки коробок, старые бутылки, мусор, накопившийся за день.

     Пришлось перейти с бега на быстрый шаг, стараясь держаться поближе к стене. Глубина луж там была меньше всего. Впереди виднелся короткий проулок, ведущий к арке во двор-колодец, а там уже рукой подать до следующей улицы. Всего пара сотен метров. Но тут послышались знакомые голоса, отозвавшиеся в сердце тревожным кульбитом.

     — Эй, смотри-ка, кто у нас здесь! — громко сказал первый с насмешкой.

     — Чё так поздно здесь шаришься, Мороз? — подал голос второй, не менее издевательский, хотя кличка «Мороз» была не самой обидной среди прочих у одноклассников.

     Макс узнал голоса сразу, даже не оборачиваясь. Костян и Лёха. Два старшеклассника, от которых стонала половина учеников. В школе их вечно вызывали к директору за неподобающее поведение, но всё без толку. У первого были влиятельные родители, а второй пользовался «плюшками» дружбы с первым. Впрочем, банальную халатность системы никто не отменял. Эти ребята ежедневно кошмарили младших, находя объекты для унижений в каждом, кто вызывал раздражение или просто шёл мимо.

     Внутренности предательски сжались. Макс замер на миг, отчаянно желая стать человеком-невидимкой. Сердце бухало где-то под выпирающим кадыком. Хотелось сделать вид, что он не расслышал, — но голоса приближались. Отступать было некуда: хулиганы находились между ним и выходом из переулка.

     — Макс, куда торопишься? — крикнул Костя. Он был повыше, с вечно мрачным лицом и короткой спортивной стрижкой. — А ну, чапай сюда, побазарить надо.

     Ноги Макса сами собой продолжили шаг, даже ускорились. Школьник знал, чем обычно заканчиваются такие «беседы». У Костяна с Лёхой находились тысячи разнообразных способов поиздеваться, а сегодня настроение у них явно скверное. Он видел, как утром они орали на какого-то шестиклассника, удачно улизнувшего от «развлечения» старших. Макс не в первый раз сталкивался с подобным «вниманием» и предпочитал молча ретироваться.

     — Да стой ты, чучело! Мы чё, бежать за тобою должны? — ухмыльнулся Лёха, всегда выступающий на подхвате у лидера. — Костян, давай покажем мелкому, как надо приветствовать старших…

      «Только не это», — подумал Макс, и тело, подстёгиваемое паникой, само сорвалось с места. Он побежал, рывком влетая в арку двора-колодца. Мокрые волосы лезли в глаза, от ветра, дождя и страха горело лицо. Дрожа всем телом, он чувствовал, как в груди стучит барабанная дробь.

     — Ах ты ж крысёныш! — услышал он позади рёв Кости. — Стоять, кому сказал!

     Обернувшись на долю секунды, Макс отметил, что парни мчат следом. Костя, высокий и мощный, как бультерьер, Лёха — пониже, но взбешённый не меньше. Дома и проулки мелькали перед глазами беглеца, пока он не упёрся в квадрат незнакомого двора. Типичный питерский каменный «колодец», где дома громоздятся по периметру, а в центре остаётся крохотное пространство для контейнеров с мусором и покосившихся лавок.

     — Вот же п-придурки… — выдохнул Макс вполголоса, чувствуя, как заикание вылазит наружу. — П-почему всегда я?!

     Пространство показалось особенно тесным и мрачным в царящих сумерках. В большинстве окон не горел свет, словно люди старательно делали вид, что их просто не существует. Макс перескочил через очередную лужу, измазав брюки брызгами грязи, и бросился в тёмный угол — там должна была быть дверь, ведущая в парадную. Дома в исторической части Петербурга по большей части имели двойные выходы: один на фасад, другой во двор. Парню оставалось лишь надеяться, что дверь окажется не заперта.

     Позади топот, ругань, проклятия и смешки. Костя, видимо, посчитал погоню развлечением. Макс задыхался, но азарт страха подстёгивал. В закутке он увидел массивную деревянную дверь в стене дома. Тусклая лампочка сверху болталась на проводе, освещая табличку с номером парадной. Из-под двери пробивался слабый свет.

     — А ну, стой, гнида! — прокричал Костя за аркой. — Я тебе, пиздюк, шею сверну!

     Макс дёрнул за ручку. Слабый металлический звук, скрежет. Дверь хоть и старая, но открылась легко. Не раздумывая, он ввалился внутрь, в пропахший сыростью тамбур. Резкий запах ударил по ноздрям: смесь плесени, затхлого воздуха и кошачьей мочи. Макс нервно захлопнул дверь за собой. Увидел, что внутренняя щеколда болтается на крашеном старом гвозде, давно утратив функционал. Заблокировать проход не получится.

      «Пусть подумают, что я выбежал через чёрный ход», — мелькнула в голове здравая мысль. Но прятаться на первом этаже опасно. Надо забраться повыше. Лестница мелькала перед глазами: каменные ступени, пролёты, кое-где покрытые обшарпанной плиткой. Макс мчался вверх. Сердце сбивало дыхание: страх смешался с отчаянием и злой решимостью избежать рук уродов.

     На каждом пролёте горел тусклый фонарь, облицованный железными решётками, будто в коммуналках начала 90-х. Стены «украшали» обрывки краски, а на подоконниках сиротливо стояли неидентифицируемые засохшие растения в банках. Макс поднимался всё выше, руки дрожали, дыхание становилось всё более рваным. Капюшон слетел, волосы мокрыми прядями липли ко лбу.

     Добравшись до третьего этажа, он остановился на площадке, чтобы перевести дух. Двери квартир здесь были в разном состоянии: одна деревянная с облезлыми наклейками, другая — железная. Боковое ответвление коридора уходило вглубь, освещение там было чуть лучше, чем внизу, но атмосфера наводила на мысль, что дом давно заброшен. Или обитаем какими-то полулегальными жильцами.

     Макс прильнул к стене, пытаясь сделать дыхание как можно тише. Но сердце тарабанило так, что, казалось, слышно на пару пролётов. «Только бы не нашли, только бы прошли мимо», — молился он про себя. Однако снизу раздался резкий визг двери, словно кто-то с силой пытался вырвать полотно с корнем. Затем грохот, шаги.

     — Твою ж… — буркнули снизу. Макс узнал голос Кости. — Я же видел, как он сюда забежал. Лёха, придерживай дверь!

     — Нахера?

     — Я щас поднимусь, быстренько посмотрю, есть ли он там. Когда найдём этого хорька, заберём в оплату забега мобильник. А может, даже денег поднимем, — злобно хохотнул Костя. — Если у маменькиного сынка вообще что-то при себе водится.

     Макс сжал кулаки до боли, чувствуя, как к горлу подкатывает ком обиды. «Маменькин сынок» — так они его называли, зная, что мать подростка вынуждена работать на двух работах, а сам он часто был предоставлен сам себе. Парень чуть было не раскрыл рот, чтобы выкрикнуть что-то обидное в ответ, но вовремя спохватился. Сейчас каждый звук может его выдать.

     Подросток скользнул взглядом по тёмному коридору третьего этажа. Где можно надёжнее спрятаться? Места не так много: пара чужих квартир, щель между стеной и трубами да лестница, ведущая наверх. Но если Костя попрётся на четвёртый этаж, то обязательно пройдёт мимо Макса.

     Снизу слышался нарочитый топот, шаги приближались. Костя уверенно взбирался по ступеням, вертя головою по сторонам. Макс сделал пару осторожных шагов по коридору. Грязная жёлтая стена была расписана нецензурными надписями, потолок в трещинах и влажных пятнах. Было жутко от мысли, что в такой обстановке могут жить обычные люди, но Питер — город контрастов. Исторический центр ласкает взгляд парадом реставрированных фасадов, а за ними — руинная изнанка.

     

     Он дошёл до конца коридора, ощупывая ладонью дверные ручки. Первая дверь заперта, вторая не двигается, третья тоже… Шорох за спиной, Макс закусил губу. Костя подбирается ближе.

     — Макс, ты чё молчишь? — крикнул Костя насмешливо, эхо прокатилось по подъезду. — Я-то знаю, что ты где-то здесь… Лучше выходи добровольно, пока не выбесил меня окончательно.

      «Ну уж нет», — думал Макс, судорожно дёргая очередную ручку. На удивление та поддалась, тихо клацнув, и дверь приоткрылась на пару сантиметров. Нос ощутил слабый запах кислой капусты и затхлости.

     Не раздумывая, он просунулся внутрь, скрипя зубами от нервного напряжения.

      «Извините, если тут кто-то живёт… но лучше я в гости к вам, чем к этим придуркам», — мысленно раскланялся парень, закрывая за собой дверь. Тихо притворил полотно, при этом чуть не задохнулся от испуга: половица в прихожей скрипнула так, что зашлось сердце.

     Шаги в парадной зазвучали отчётливее: Костя, похоже, добрался до площадки третьего этажа. Макс, подперев спиной деревянное полотно, слышал его недовольное бурчание. Чтобы не пыхтеть слишком громко, он задержал воздух, чувствуя, как тело зудит от страха. Глаза смотрели в полумрак чужой квартиры, освещённый лишь узкой полоской из коридора парадной. Судя по тишине, хозяева отсутствовали.

     — Ну блин… Здесь никого, — пробурчал Костя за дверью. Послышался звук удаляющихся шагов. — Вот же мелкая сволочь… Ладно, у меня времени нет. Да и Лёха не будет вечно держать двери…

     Шаги зазвучали всё гулче. Макс прислушивался, пока не понял, что Костя спускается к выходу.

     — Чё, Костян, не нашёл? Бля буду, спрятался где. Давай сваливать. Мне в падлу маячить тут, ещё кто-нибудь ментов вызовет…

     Через секунду что-то громко хлопнуло — видимо, дверь. И тишина. Только слабый шум дождя с улицы да собственное прерывистое дыхание. Макс взял себя в руки и медленно выдохнул. Он спасся, по крайней мере, временно. Хотелось выйти обратно, но не факт, что эти уроды не притаились у входа.

      «Надо чуток переждать, — решил он, прижимаясь спиной к стене. — Минут десять, пока они не свалят совсем. А потом слинять потихонечку».

     Тяжёлый запах квартиры добрался до взбаламученного сознания. Пахло горелыми котлетами, мусором и плесенью, словно помещение давно не проветривалось. Макс ощупью нащупал выключатель на стене, но, клацнув пару раз, понял, что лампочка не загорается. В приглушённом свете из комнаты справа заметил, что коридор прилично так захламлён. Повсюду высились старые коробки, пакеты и стопки перевязанных бечёвкой книг, от которых тянуло пылью. Стены «украшали» потёки и тёмные разводы, похожие на плесень.

     Разглядывая коридор, Макс заметил ещё несколько дверей, ведущих, видимо, в комнаты. Пол скрипел, несмотря на то, что был выстлан потрескавшимся линолеумом. Всё говорило, что либо жильцы съехали и бросили вещи, либо никогда их толком не разбирали.

      «Если здесь кто-то живёт, то это не супер гостеприимные люди», — пришёл к выводу Макс, содрогнувшись при мысли, сейчас на него выскочит бомж или, что хуже, обдолбанный наркоман. Замер, прислушавшись. Тишина. Лишь звук дождя, стекающего снаружи по водосточным трубам.

     Он настороженно пошёл по коридору. Сердце билось быстро, но пережитый страх затухал, сменяясь любопытством и опасениями: что же за место такое жуткое? Под ногами попадались куски штукатурки да обрывки старых газет. Одна из коробок была наполовину раскрыта, внутри валялись рваные упаковки с объедками. Макс скривился: видимо, крысы или уличные кошки смогли пробраться. А может, всё-таки… бомжи?

     Впереди возникла приоткрытая дверь в ту самую комнату, из которой лилось бледное свечение в коридор. Этот отблеск был странным: не желтоватый, как от лампы, а синевато-серый, словно лунный свет. Макс предположил, что это может быть свет фонаря с улицы, ибо дождь льёт, какая к чертям луна? А может, у соседей напротив горит лампа дневного спектра или неоновая вывеска.

     Он сделал ещё пару шагов, осторожно заглянув за дверь. Комната, судя по очертаниям, была когда-то гостиной: обои давно отвалились, местами на стенах были дыры. На полу валялся перевёрнутый стол, ножка стула и обрывки тюли, похожие на клубки грязной паутины. И окно… большое, в четверть стены. Сквозь него и проникал свет, который никак не вязался с петербургским пейзажем дождливого вечера.

      «Что за бред?» — Макс, осмелев, подошёл ближе. Двойное окно было без занавесок, да и внутренняя рама частично разбита. Скалившиеся осколки торчали по краям одной из фрамуг. За вторым стеклом предстала… будто иная реальность. Вместо тёмного питерского двора-колодца с проёмами окон соседнего дома, перед взглядом предстала панорама, напоминающая летнюю ночь незнакомого места. Бледный лунный свет заливал дорогу, деревья с листьями, контуры высоких зданий вдалеке. Звёздное небо было яснее некуда. И уж точно за окном не шёл дождь. Всё снаружи выглядело… иначе?!

     Подросток застыл, вытаращив глаза, не в силах понять, не подсовывает ли собственный разум иллюзии. «Может, это постер такой или странная цифровая картинка?» Макс поставил рюкзак на пол и протянул руку, чтобы ощупать стекло. Дунул небольшой ветерок, ласково коснувшись ладони. Поток был тёплым, сухим — не тот холодный и сырой, который царил в его реальности. Макса пробрала дрожь, но уже иного рода. Это было что-то нереальное, необъяснимое.

     — Это… как… что это? — прошептал он, чувствуя, как горло начинает сжиматься от волнения и заикание грозит прорваться. — М-мне это… мерещится?

     В голове разом возникла сотня предположений. Он читал в сети легенды о том, что дома в Петербурге бывают заколдованными, но прочитанное казалось бредовыми байками из интернета, которыми Максим зачитывался по ночам. Однако зрелище перед глазами слишком реальным, чтобы быть просто фантазией.

     Макс наклонился ближе к пыльному стеклу, глянул вниз. Там, по логике, должен был быть виден двор или хоть что-то знакомое. Но под окном простиралась высота, минимум этажей в девять или десять, если не больше. Крошечные очертания деревьев, дорога, редкие фонари. «Разве квартира… не на третьем этаже?» — стучала мысль в голове. Он точно помнил, как поднялся по лестнице всего на три пролёта.

     Колени ослабли, Макс пошатнулся и постарался опереться на подоконник. Под пальцами почувствовал холодную крошку стекла, но всё равно не мог отвести взгляд от необъяснимого пейзажа. Вдалеке, где-то между домами, виднелись силуэты, похожие на людей, но они двигались слишком медленно, словно в немой театральной постановке. И всё это время Макс улавливал слабый шум, напоминающий шелест листвы. В заоконном мире, похоже, царило лето или поздняя весна.

     Страх и любопытство боролись с логикой. «Это… какая-то чертовщина», — подумал он, судорожно сглатывая комок в горле. Нужно было на что-то решаться. Никакого смысла оставаться здесь дальше не было, но и выходить было страшно. Снаружи — дурацкие хулиганы, а внутри — сюрреалистичная аномалия.

     Несколько секунд Макс стоял неподвижно, цепляясь за остатки здравого смысла. Может, его лихорадит? Или он спит и видит сон? Но сон разве бывает таким убедительным? От затхлого запаха пыльной квартиры до боли, когда осколок стекла поцарапал ладонь, — всё говорило о реальности. И в то же время эта реальность определённо была «неправильной».

     Резкий хлопок за стеной заставил подростка подскочить. Словно в другой комнате дверь сквозняком захлопнулась. Он жутко испугался, предположив: в квартире всё-таки есть кто-то ещё. Или что-то. Выскочил обратно в коридор, обшаривая взглядом дверные проёмы. Но в них царил только мрак, слегка освещённый прорезью света загадочного окна за спиной.

     Где-то начала капать вода. «Или кровь?» — тут же исказило запуганное воображение. Раз, два, три… ритмично, как метроном. Макс не мог определить источник, но звук становился всё явственнее, словно капли приземлялись в металлическое ведро: «Дзинь, дзинь…» И с каждым разом он слышал его ближе, чем раньше.

      «Чёрт, надо… надо валить отсюда, — решил он, ощущая, как страх вновь накрывает с головой. — Костян наверняка свалил. А если нет… Теперь лучше уж с ними столкнуться, чем оставаться».

     Он развернулся к входу, туда, где под дверью виднелась полоска слабого света из подъезда. Прошёл по коридору, стараясь не наступать на мусор. На душе было муторно: ведь ещё минуту назад он чувствовал облегчение, что спасся. И в один миг источник опасности поменял свои полюса.

     Когда Макс добрался до двери, заметил, что та приоткрыта. Он точно помнил, что прикрывал её весьма плотно. «Неужели кто-то вошёл? Может, Костя?» Ни снаружи, ни внутри не было слышно шагов или голоса. Парень, собравшись с духом, схватился за ручку и толкнул дверь от себя.

     В подъезде царила всё та же атмосфера заброшенности. Скрипнули перила где-то этажом выше, словно на ветру, хотя откуда ему взяться? Макс внимательно осмотрел площадку и видимую часть лестничной клетки. Никого. Пахло так же затхло, но, по крайней мере, это был знакомый запах реального мира. Или, правильнее сказать, более привычного. Преследователи, судя по тишине, действительно смылись. Наверное, не хотели тратить время.

     — Ф-фух, — выдохнул Макс, чувствуя, как заикание изнутри давит. Ему хотелось побыстрее оказаться подальше отсюда, на улице, среди пусть и влажных, но реальных питерских улиц. Даже если придётся топать домой в обход.

     Шагнул из квартиры в подъезд, планируя дорогу наружу. Нужно всего-то спуститься на три этажа. Он переместил рюкзак на левое плечо, спустился на один лестничный марш — и… обомлел. Вместо площадки первого этажа увидел груду строительного мусора и бетонных обломков с торчащей, словно волосы, арматурой.

     — Но… я же т-только что… — вырвалось у Макса. Он развернулся и поспешил подняться обратно. Пройдя несколько шагов, осознал, что площадка третьего этажа, где находилась квартира, так же иначе выглядит. Не хватает связки газет, что лежали на повороте, и стены частично обвалены. Определенно не то место, откуда он вышел.

     От резкого приступа паники заныло в груди. «Нет, нет, да что же это такое?» — в голове застучала зарождающаяся мигрень. Он повернулся обратно и «уронил от удивления челюсть», увидев ту самую «нормальную» лестничную клетку, по которой изначально поднялся сюда. Похоже, дом играл с ним, меняя конфигурацию, словно Макс попал в живой лабиринт.

     — Так… чёрт, спокойно… с-спокойно, — велел себе Макс, начиная двигаться вниз, стараясь лишний раз не моргать. — Я же не в Матрице. Только Морфиуса мне тут не хватает!

     Возможно, если сосредоточиться и никуда не сворачивать, он спустится на первый этаж. Пусть парадная выглядит иначе, пусть дом кажется заброшенным, чёрт с ними со всеми! Главное — найти выход.

     Ощущая каждое шорканье собственного рукава по перилам, он прошёл два пролёта. Сердце бухало. Пол под ногами внезапно заскрипел, и Макс ступил не на площадку второго этажа, а в начало коридора, уходящего вбок. Лестница в этом месте заканчивалась, а вместо неё начинался поворот. В глубине открывшегося глазам коридора, в метрах десяти, мерцал тусклый свет, будто кто-то держал свечку или фонарь.

      «Да что же с этим местом не так?» — Макс чуть не споткнулся. В нормальном питерском доме такого строения коридоров не сыщешь, да и кто будет бродить с фонарём? Он повернул голову в другую сторону — там была стена из щербатого кирпича, заваленная строительным хламом. Не пройти. Развернулся. Лестница позади, по которой спустился, пропала — вместо неё красовалась грубо заколоченная досками дверь.

     Тревожный рой мыслей бушевал в голове: «Как это возможно? Я схожу с ума? Или мне подмешали что-то в воду? Наркотики?» Слишком много вопросов поделённые на ноль ответов. А на ноль, как всем известно, делить нельзя. Здравый смысл и тонна прочитанных книг говорили, что оставаться на месте — рискованно. Нужно идти туда, где свет. Движение убережёт если не от мистического безумия, то от нервного срыва.

     — Лады, т-тут вам не там, — прошептал он, ослабив лямки рюкзака. — В-вперёд…

     Трубы на потолке коридора, проржавевшие, булькали, словно потусторонние голоса. Деревянный пол был залит пятнами мерзкой жижи, и Макс морщился, осторожно переступая через неё. На стенах то и дело проплывали тени. Приходилось напоминать себе, что это просто игра скудного освещения, а не кто-то, высматривающий его из темноты.

     Наконец он вышел к тусклому источнику света. Тусклой лампочке, висящей на единственном торчащем из стены проводе. Плафона не было, сама лампа моргала, освещая массивную деревянную дверь со стеклянными вставками. Через мутное стекло различалось какое-то помещение — возможно, ещё одна квартира или подсобка.

     Он потянул дверь на себя: она отворилась со скрипом, выпуская спёртый запах. Казалось, здесь не проветривали лет сто. Макс шагнул внутрь и увидел небольшой тамбур: старые вешалки и облупленную краску на стенах. Но главное — ещё одну дверь, массивную, с металлическим засовом, наполовину заржавевшим. На ней не было ни номера, ни таблички, только странные отметины, будто царапины.

      «Может, отсюда есть выход во двор?» — мелькнуло в голове. Надежда вспыхнула и подтолкнула. Парень дёрнул засов, изрядно хрустнувший, как будто от времени прикипел. Потянул изо всех сил — тот поддался, и Макс распахнул дверь. За ней предстал тесный коридор, ещё более мрачный, и пол, покрытый кафельной плиткой. В углу, в глубокой тени, смутно белело нечто, напоминающего формой… человека?

     Макс похолодел. «Только не трупак, умоляю». Он включил и направил туда фонарик смартфона, несмотря на красное предупреждение иконки заряда. Это был манекен — потрёпанный и наполовину разбитый, с торчащими по всему «телу» обломками. Видимо, когда-то его использовали в магазине одежды или на складе. Но кто, чёрт возьми, принёс манекен в подвал жилого дома (если это подвал)?

     Глухой звук где-то в глубине помещения сорвал Макса с места — он уже не хотел ничего проверять. Сердце заколотило так, что начало отдаваться в висках. «Хватит с меня приключений на сегодня», — мысленно выругался он и резко обернулся, чтобы вернуться, откуда пришёл.

     Однако за спиной увидел лишь пустую стену. Дверь, через которую вошёл, исчезла. Были только пятна сырости и сколовшаяся плитка.

     — Выход… ну… почему? — Макс понимал, что любые слова сейчас бесполезны, однако паника брала верх. — К-куда девается… всё?

     Стоя в полумраке, он едва сдерживался, чтобы не закричать. Внутри буйствовала истерика. Дом определённо жил своей жизнью, передвигая двери, лестницы и комнаты, как хотел. Если в книгах Макс воспринимал подобное как художественный вымысел, то, столкнувшись с подобным лицом к лицу, растерялся. Он чувствовал себя крохотной песчинкой в гигантском чреве какого-то монстра.

      «Не хочу оставаться здесь, нет! — стучало в голове. — Мама же дома переживает… Меня ждут…»

     Руки дрожали, на глаза наворачивались первые слёзы, но он сжал челюсти. «Спокойно, безумный Макс. Мы выкарабкаемся». Достал телефон из кармана и начал набирать номер службы спасения, но после первого же гудка сбросил вызов.

      «А что ты им скажешь? — едко поддело собственное подсознание. — Спасите меня из дома-трансформера? Я заблудился в парадной? Адрес? А хрен его знает… Так, что ли?»

     Повернувшись, сквозь очередной дверной проём Максим заметил слабое мерцание — как если бы там горел фонарь или свечка. Может, там есть кто живой, у кого можно попросить о помощи. Да, это был риск, но бродить бесцельно в перемещающихся стенах — ещё хуже.

     Осторожно подойдя ближе, Макс увидел, что за проёмом начинается узкое помещение, отдалённо напоминающее кухню: стол, заваленный хламом, полки, древний холодильник. И маленькая керосиновая лампа, светящаяся тускло и коптя. Запах керосина смешивался с запахом тухлых продуктов. «Кто-то же должен был её зажечь», — понял Макс, и внутри зародилась надежда.

     — Э-э… Здесь кто-нибудь есть? — спросил он негромко, стараясь не заикаться. — Извините… Мне… мне очень надо найти выход.

     Ответа не последовало, зато тень на стене шевельнулась, и Макс рвано вдохнул. Застыл в ожидании, но не последовало ни слов, ни движения. Может, это всего лишь колыхнулась занавеска, а может, его мозг уже дорисовывает несуществующее.

     Оглядевшись, медленно вошёл в кухню. На столе стояла ржавая кастрюля, в ней — присохшие остатки бурой каши. Рядом валялся расколотый радиоприёмник, из которого торчали обрывки проводов. Это постапокалиптическое зрелище атмосферно подсвечивалось колеблющимся огоньком керосинки.

     Макс потянулся к лампе, чтобы взять её и, может быть, осветить себе путь. Но внезапно почувствовал на плече лёгкое касание. Вскинув голову, увидел, как из-за шкафчика выплыла худенькая фигура, на голову выше его, закутанная в нечто вроде старого одеяла. Лицо разглядеть было сложно, но взгляд тусклых выцветших глаз из импровизированной накидки уткнулся в него, и Макс ощутил, как мочевой пузырь предательски сжался от страха. Этот человек выглядел… неестественно старым, иссушенным, будто высохшей мумией. Синие губы его едва шевелились.

     — Потерялся… юноша? — прохрипел незнакомец сиплым голосом.

     — Я? Да… — едва выдавил из себя Макс, прикусив язык, чтобы не начать заикаться. — Извините, я случайно п-попал сюда. Я не вор. Если вы п-подскажите, где выход…

     — Из этого места нет… привычного… выхода… — прошелестела фигура. Она сделала шажок вперёд, скинув одеяло с головы. Макс разглядел измождённое лицо старика, почти костлявое. Под полупрозрачной кожей чётко выделялись скулы и ввалившиеся щёки беззубого рта. — Давненько никто… к нам не приходил…

     Макс пошатнулся назад, уперевшись поясницей в стол, сердце ухало. Он смотрел в пугающие глаза, в которых отражалась тоска миллиона лет одиночества. Казалось, дедушка вот-вот рухнет замертво. Но тот продолжал неподвижно стоять, уставившись куда-то сквозь Макса.

     — Как… как вы здесь… — начал Макс, но договорить не успел. Старик качнулся, словно от приступа слабости, и рухнул на колени. Одеяло плавно осело позади обнажённого тела. Подросток отпрянул: фигура незнакомца исказилась в судороге, лицо перекосилось, из горла вырвался тяжёлый хрип.

     — Эй! — Макс сорвался в полушёпоте. — Дедушка… вам плохо? С-сейчас, может…

     Незнакомец вдруг поднял взгляд. Блёклые зрачки его смотрели так, будто в них смешались предсмертный ужас и прозрение.

     — Беги… — прошептали потрескавшиеся губы. — Найди ключи и беги… пока можешь…

     Мгновением позже старик плавно повалился на пол, издав последнее дыхание. Макс не знал, что делать: сердце колотилось, дрожь пронизывала нутро. Приближаться страшно, убегать — не понятно куда. Он прикусил губу до крови, сдерживая рвущиеся наружу слёзы и крик.

      «До что за дебильное место?!» — кричал он про себя.

     Сжав лампу в руках, бросил взгляд на тело, что не шевелилось. Глаза старика закрыты, кожа тонкой пергаментной плёнкой облегает выступающие кости. Возможно, дедушка умер прямо на его глазах. Или потерял сознание. Макс понятия не имел, что нужно делать в таком случае. Раздался жуткий треск, словно в соседней комнате обрушился потолок. Подросток подпрыгнул, готовый сорваться и бежать. Инстинкт требовал: «Сваливай! Плевать куда, лишь бы прочь отсюда».

     — П-пр… п-простите… д-дедушка, — выдавил он, скосив взгляд на лежащего. Не мог же он здесь оставаться, не понимая, как помочь. У него нет ни навыков реаниматора, ни сил. «Нужно срочно попасть наружу, узнать адрес и позвонить в скорую!»

     Осознавая собственную беспомощность, Макс рванул обратно по коридору. Керосиновая лампа дрожала в руке, воняя гарью. Дом снова изменил внутреннюю геометрию — вместо знакомого прохода он увидел длинную лестницу. Но в этот раз ступени шли вверх. И далеко, судя по тому, как та терялась во мраке.

     Из-под пола раздался новый звук, будто скрежет когтей о камень. Макс не хотел выяснять, что это. Он, судорожно сглотнув, побежал по лестнице, перемахивая через две ступени, стараясь удержать лампу, которая вываливалась из пальцев. Воздух свистел в ушах, в груди жгло от нехватки кислорода. Пробежав несколько пролётов, он запыхался, лампа дико дрожала, но школьник не останавливался. Вдруг лестница под ногами кончилась, и Макс чуть не врезался в запертую дверь. Деревянную, покосившуюся, как будто от служебного входа.

     В панике он поставил лампу на пол и налёг на ручку. Ржавый механизм заскрежетал, но поддался — ещё рывок, удар плечом и дверь со скрипом отворилась. За ней предстал… знакомый подъезд! УРА! Обычная питерская парадная! Да, зачуханная и старая, но куда более нормальная, чем кошмарные интерьеры за спиной. Макс подхватил лампу, переступил порог и огляделся. Действительно, он оказался на третьем этаже того самого места, откуда начался этот кошмар.

     — Господи… с-спасибо… — прошептал он, моргая, чтобы убедиться, что это не очередная иллюзия. Пол со знакомой колотой плиткой, облезлые стены, привычные двери квартир. Снизу доносился шум. Может, с улицы? Ливень?

     Максим, собрав всё своё мужество, поспешил к лестнице, ведущей вниз. Но кое-что удержало его на миг: за спиной возвышалась та самая дверь квартиры, в которой он изначально прятался от Кости. Она была слегка приоткрыта, из-за порога тянуло явным холодом. Дрожащей рукой он поднёс лампу к полотну. Оказалось, что на двери нет даже номера. Тронул ручку — дверь распахнулась чуть больше. Внутри царила кромешная темнота, никаких признаков светящегося окна от летней ночи. По-прежнему пахло сыростью с плесенью, но не было и следа от тех комнат, что он видел. Макс решил не рисковать вторично. Он закрыл дверь до конца, и та гулко захлопнулась, словно отправляя все виде́ния в небытие.

      «Теперь точно, хорош!» — подумал он, возвращаясь к лестнице. Подросток зажал в руках лампу, решив взять с собой. Возможно, она пригодится ему вместо фонарика, а то мобильник уже практически сдох. Или заменит оружие при необходимости. Сердце всё ещё билось в бешеном ритме, ладони липли от пота. Спустившись на пару ступеней, он поймал себя на том, что постоянно оборачивается, поглядывая на злополучную дверь. Та выглядела безобидно, просто старой и обшарпанной.

     Стоило Максу спуститься ещё на пролёт, как настроение резко испортилось. Сердце ёкнуло от очередного пугающего несоответствия. Лестница, которая по всем законам логики должна была вести к первому этажу, петляла вниз, растворяясь в бесконечности. Неверящий взгляд упёрся в вязкую темень, что клокотала далеко внизу лестничного пролёта, подобно чёрному туману. Не было видно ни признаков первого этажа, ни стен — только зловещий провал, не дающий шансов определить, есть ли вообще финал у этой парадной.

     — Да ладно… — прошептал Макс, поднимая лампу чуть выше. Но лишь убедился: этот мрак на деле живёт своей жизнью, поглощая свет и не давая разглядеть хоть что-то. Школьник шагнул чуть вперёд, надеясь услышать эхо собственных шагов, — но мёртвая тишина будто поглотила звук. Подросток ощутил прилив сырого холода, от которого по затылку пробежали мурашки. Шагать вниз? Или поворачивать обратно? Пустая лестница казалась готовой втянуть его в свою бездну. И тут до парня дошло: «Вниз же теперь не выбраться. Здесь просто нет низа!»

     Нервная дрожь сковала ноги, по спине побежали мурашки колючего ужаса. Макс зажмурился на долю секунды, напоминая себе дышать, но гулкая паника внутри твердила, ни капельки не заикаясь: «Ты попал». К горлу подступил горький ком. Теперь он точно знал, что всё по-настоящему. Макс нерешительно отступил обратно, прижимая к себе лампу. Эта лестница никуда не вела — разве что в ненасытную глубину. И хоть он не мог ещё назвать вещи своими именами, в душе осело твёрдое понимание: привычные пути наружу отрезаны, придётся искать иной выход, если он вообще есть…

     Макс плюхнулся задницей на ступеньку, не обращая внимания на грязь. Задул огонь в керосинке и поставил рядом. Сжав голову ладонями, попытался унять мельтешащие мысли предположений. Казалось, весь мир вокруг окончательно спятил. Вернее, конкретно свихнулась эта парадная, в которой он имел несчастье спасаться от хулиганов. Всего минуту назад Максим был уверен, что на первом этаже расположена входная дверь, ведущая во двор. Но теперь двери как не бывало, да и первого этажа тоже.

     Школьник дотронулся до щеки — холодная. Кожа. Пальцы. Всё остальное. Как будто организм решил: «Ну окей, раз ты попал в глюк — терпи». Тело включило режим выживания. Он не чувствовал кончиков пальцев. Дрожал и не мог оторвать взгляда от стены напротив. Там на облезшей поверхности старой краски пятно влаги и трещины на секунду сформировали… маску. Или это уже глюк?

     Снова сжал руками голову. Потёр виски. Не помогло. Стало ещё хуже — под пальцами пульсировала разрастающаяся паника. Она нашёптывала: ты не выйдешь отсюда, слышишь? Всё. Привет. Добро пожаловать в парадную, которая никуда не ведёт.

     Макс вскочил — резко, судорожно, как зомби при пробуждении в любимом фильме с Бредом Питтом. Пошатываясь, опёрся о стену. Стена дышала влагой и была холодной, как металл на морозе.

     — Всё, б***, надо думать. Думай и д-действуй! — выдохнул он сорвавшимся голосом.

     Дыхание — сбивчивое, рваное. Сердце колотилось уже примерно возле шеи. Подросток, придерживаясь рукой о стену, пошёл вниз. Всё та же лестница — старая, ступени с выбоинами, грязь в углах, спёртый воздух. Ни звуков улицы, ни гомона соседей, ни шума машин. Питер словно исчез. Всё исчезло, сузившись до вертикального колодца — парадной.

     Максим начал считать про себя пролёты. «Один. Второй. Третий. Пятый. Седьмой. Сколько вообще этажей в этом доме? Девять? Десять? Так почему он прошёл уже пятнадцать, а внизу всё равно та же лестница?»

     Он споткнулся, чуть не рухнув. Остановился и упёрся ладонями на колени. Вдох. Выдох. Вдох… Посмотрел в пролёт. Лестница продолжалась, погружаясь во тьму далеко внизу. Огляделся. Номера на дверях квартир были как в шизофреническом пазле: 2А, 27, 13Б, потом 4. Одна из табличек была из жести, как в старых домах, другая — пластиковая, современная, третья цифра — нацарапана гвоздём на штукатурке. Не особо раздумывая, развернулся и пошёл вверх. Те же двери. Тот же хаос в нумерации у квартир. Та же бесконечность покоцанных стен.

     — Я что, в аду? — спросил он вполголоса.

     Парадная не ответила. Только лампочка на этаже сверху моргнула, словно азбукой Морзе. Треск. Щелчок. Тьма — на секунду. Потом — опять тусклый свет.

     Макс до сегодняшнего дня не считал себя впечатлительным. Он прочитал много ужастиков и сотни фантастических книг. Особенно обожал серию про зомби и космические аномалии, но всегда понимал, что эти жуткие выдумки существуют лишь на бумажных страницах. Теперь реальность сама затащила его в сценарий мистического хоррора. Точнее, рациональной части сознания ещё казалось, что этого быть не может. Но факт оставался фактом: каждая лестничная площадка выглядела не так, как прежде. Даже если он спускался всего на один пролёт вниз, вернувшись, обнаруживал, что номера на дверях квартир поменялись.

     — Наверное, я себя слишком н-накручиваю, — тихо бормотал Макс, медленно поднимаясь. — Может, я п-переутомился… или чем надышался…

     Он повторял это вслух, пытаясь внушить себе, что всё объяснимо. Ну точно же! Он устал, напуган, а из-за стресса мозг начал путать пролёты. Вот сейчас он возьмёт, сосредоточится, найдёт нормальный путь вниз — и выскочит на улицу. Но внутри зудела смутная уверенность: «Нет, Макс, всё не так просто. Здесь что-то не то».

     Подросток вытащил из кармана смартфон — не самый навороченный, но и не барахло из б/у на Авито. Уверенный середнячок с пластиковым корпусом, приличным экраном и парой царапин на боковой грани. Модель не новая, но подаренная на день рождения — и потому особенная. Мама вручила ему этот смартфон, а себе забрала его старый, с треснутым стеклом. Сказала, мол, ей неважно. Хотя Максим знал — важно. Просто она хотела, чтобы у сына было хоть что-то хорошее и современное.

     Экран засветился мягким светом, выдав показания — 18:48, 14 ноября 2024 год. Но ни единой полоски сигнала и символ Wi-Fi с восклицательным знаком. Иконка батареи мигнула тревожно — оставалось меньше десяти процентов. Макс машинально сжал телефон в ладони, как будто мог передать ему немного собственной теплоты.

     — Чёрт, — выдохнул он. Где-то в глубине шевелилось сожаление: если бы у него были друзья в реале, уже кто-нибудь написал бы. Или спасателей вызвал… Да и маму можно было бы набрать. Но всё бессмысленно: связи нет.

     Собравшись с духом, Макс спрятал сотовый в карман и развернулся, упрямо сжав лямки рюкзака. «Пойду вниз ещё раз, не торопясь, — решил он. — Даже если это дом в иной реальности, должно же быть окончание у этой грёбаной лестницы…»

     Он зашагал по ступенькам, заставляя себя считать пролёты: раз, два, три… Пахло сыростью, плесенью, кое-где между стеной и ступенями блестели паутинки. В воздухе появился слабый запах гари, как будто проводка где-то замкнула.

     Пройдя не меньше пяти маршей, Макс запыхался и остановился на очередной из площадок. Архитектура парадной была странной и не поддавалась логике. На одних этажах было по три квартиры. Слева, справа и по центру площадки. На других вместо правой двери имелись боковые коридоры, с парой квартир по бокам и одной в торце, словно в коммуналке. Как и на площадке, где он отдыхал. В небольшом ответвлении школьник с трудом рассмотрел номера квартир: «12», «24», «38». Причём на одной из дверей вместо цифр висела табличка «Злая собака!», истлевшая от времени. Пройдя до конца, он надеялся обнаружить подобие сквозного прохода — но увидел винтовую лестницу, уходящую вниз, во тьму. Макс обрадовался и решительно начал спускаться, надеясь, что сейчас ему повезёт.

     Через пару десяток ступеней вновь уткнулся в тупик. Выхода на улицу не было. Справа от конца лестницы располагался узкий коридор с облезлым линолеумом, который заворачивал куда-то дальше. Ни окон, ни дверей, ни вентиляции. Макс ощупью двинулся вперёд, но коридор внезапно «кончился» голой кирпичной стеной — будто его заложили. Ни намёка на тамбур или служебный вход.

     — Да как так… — прошептал он, пятясь назад. — Я же только ч-что…

     Расстроившись, вернулся к главной лестнице — та, на первый взгляд, выглядела по-прежнему. Ведь он только что прошёл здесь, верно? Но углы и пролёты словно поменялись местами. Теперь из этой точки наверх шла кирпичная арка, хотя минуту назад Макс её не видел.

      «Я схожу потихоньку с ума? — пронеслось в голове. — Или дом действительно перестраивается?»

     Сглотнув ком в горле, Макс решил пойти вверх. Может, попробовать добраться до чердака и через крышу перелезть в соседнее здание? Если повезёт, можно найти пожарную лестницу. Или хотя бы позвать на помощь сверху. Однако направление движения в этой парадной не имело различий с точки зрения финишной линии. Лестница имела всё ту же пугающе зацикленную структуру. Всякий раз, когда Макс выходил на следующую площадку, он замечал странные закономерности: номера квартир хаотично менялись, краска на стенах была разного цвета, а иногда на полу возникали объекты, которых до этого не было. Обрывки газет, пустые бутылки, мятые коробки.

     Взгляд упал на межэтажное окно. Может, открыть его и осмотреться? К разочарованию Макса, окно было оснащено ещё советской фурнитурой с сорванными ручками. К тому же рама, похоже, была когда-то наглухо заколочена изнутри металлическими штырями. Школьник попробовал надавить на неё — не шелохнулось. Да и стекло, присмотревшись, было покрыто странной мутью, будто его усилили несколькими слоями. Кулаком разбивать подобное — чревато травмами. А рядом нет ни ломика, ни кирпича, ни чего-то тяжёлого, чтобы качественно шарахнуть. И кто знает, что там окажется за окном?

     Он приник к мутной поверхности, пытаясь разглядеть улицу. То, что отразилось в окне, заставило похолодеть. Вместо тёмного питерского вечера предстала сцена, словно из чёрно-белого фильма. Макс различил далеко внизу телегу с лошадью и вымощенную булыжниками дорогу, по которой бродили люди в одеяниях давних эпох. На лицах не было чётких черт, словно тени, но всё же фигуры двигались, как на ожившей фотке.

     — Какого… — Макс отшатнулся.

     В глазах на миг потемнело. Он вытер рукавом холодную испарину со лба. Очередная галлюцинация? Зажмурился, потёр кулаками глаза до искрящихся зайчиков и снова глянул в окно. Те же тени, теперь ещё более размытые. Где-то в глубине этой картины возвышался новенький дом, словно недавно отреставрированный. Наверное, он выглядел так в другую эпоху — или это его персональные визуальные бредни?

     — Т… такого не бывает, — выдавил Макс и решительно отошёл.

     Стало действительно жутко. Спустившись на один пролёт, выглянул в другое окно. В нём, сквозь полупрозрачное стекло, дом как бы переключился на новый канал. Детвора в одинаковой летней одежде гоняла обруч велосипеда по асфальту двора. У парадной напротив была припаркована чёрная «Волга». И картинка мерцала, как немая хроника. Макс ощутил, как внутри всё холодеет. В окнах парадной причудливо сменялись разные временны́е «срезы» существования этого дома? Отражения настоящего, 2024 года, там не было. Идея сбежать через окно в один миг лишилась логичности.

     — Н-ну всё… — пробормотал он, чувствуя, как мышцы на затылке сводит судорогой. — И что теперь делать?

     Он пошёл вниз, не оглядываясь, испытывая чёткое ощущение, что окна смотрят ему вслед.

      «Окей… — размышлял Макс, — если окна замурованы, а найти первый этаж не выходит, может, рискнуть с хозяевами здешних квартир? Люди же обязаны где-то существовать. Можно будет попросить помощи: позвонить, открыть дверь, объяснить ситуацию. Вдруг прокатит?»

     Воодушевившись, он двинулся по лестнице вниз, высматривая, горит ли хоть где-то свет под дверью или вдруг слышны звуки из квартир. Через несколько площадок ему вдруг послышалось чьё-то ворчание из-за деревянной двери цвета тёмного дуба. То ли мужчина, то ли женщина — не разобрать, но точно людские голоса, бормочущие вполголоса. Сердце Макса ёкнуло: «Вот он! Мой шанс!»

     Он сглотнул густую слюну волнения, напомнив себе говорить без запинок, и застучал в дверь:

     — Про… прошу, откройте! Я застрял, н-не могу найти выход…

     Голоса за дверьми тут же стихли. Последовала минутная пауза. Потом кто-то громко зашипел:

     — Иди прочь! Не время нынче двери открывать всякому сброду!

     Сквозь дверь донёсся ещё чей-то шёпот. Макс приник ухом, но разобрал лишь обрывки: «…он хочет втянуть нас…нельзя…» Сердце ухнуло в район живота. Он заколотил ладонью по старой двери, уже понимая, что его вряд ли впустят.

     — П-пожалуйста, — взмолился подросток, чувствуя, как ком в горле сковывает связки. — Я же з-здесь… умру…

     В ответ раздался резкий удар — словно что-то бросили в дверь изнутри, «намекая» ему отвалить. Макс резко отпрянул и попятился.

     Желание искать помощь в этой квартире разом пропало. Пошёл дальше. Пару пролётов ниже расслышал тревожные звуки шагов за обитой искусственной кожей дверью, в щели под порогом которой пробивалась полоска света. Звонка не было. Макс решил ещё раз рискнуть. Постучал. Секунд пять тишины, а потом злобное глухое ругательство:

     — Пошёл к чёрту! Нет здесь никого!

     Макс сглотнул. Отношение жителей парадной к нуждающемуся в помощи казалось лютой дикостью. Люди будто заперлись в своих «крепостях» и не желали идти на малейший контакт. Но, с другой стороны, учитывая аномалии этого места, может, жильцы напуганы не меньше него. А если они застряли здесь уже давно, утратив доверие к случайным гостям?

     На следующей площадке он попробовал позвонить в дверь без таблички, откуда доносились скрипы — будто двигали мебель. Позвонил раз, другой. Ноль реакции. Макс вслушался — вроде внутри замолчали, потом последовала приглушённая ругань… Дверь даже приоткрылась на сантиметр, но мигом захлопнулась, едва он успел вымолвить: «Можно?» Закрылась с таким грохотом, что Макс дёрнулся и чуть не свалился на задницу.

     — Ну… супер, — горько выдохнул он. — Г-гостеприимством от всех вас так и разит…

     Сердце ныло от беспомощности. Надежда, что хоть где-то может найтись добрая душа, не отпускала. Возможно, кто-то, увидев нуждающегося, не оставит подростка в беде. Но дверь за дверью тишина или же ни грамма дружелюбия.

     — Почему именно сегодня я задержался в грёбаной школе? — пробормотал он, остановившись передохнуть, глотая слёзы. Перед глазами возник образ Оли, одноклассницы, которую он в сентябре попросил стать… ну, если не девушкой, то хотя бы близким другом. Она тогда засмеялась и ушла к подругам, бросив: «Мы слишком разные, Максик». Было жутко обидно. Воспоминания потревожили незатянувшуюся рану в душе. Неужели ему всегда суждено жить в изоляции?

     После долгих блужданий Максу стало не по себе. Во рту пересохло, сердце билось так, будто выжигало остатки энергии. Казалось, он пробежал не один марафон по этой лестнице. А ещё преследовало ощущение, что пора бы сходить в туалет.

     — Ну вот, очередная засада, — простонал он оглядываясь.

     Надежды найти санузел в парадной не было, а стучаться к людям, как показывал опыт, бесполезно. Взгляд Макса выхватил в тусклом закутке следующего пролёта нечто, напоминающее большой горшок с засохшим фикусом. Высохшие листья наполовину облетели, земля превратилась в сухую пыль, вокруг валялись скомканные старые тряпки. Рядом на подоконнике стояла полуторалитровая бутылка, до половины заполненная мутной жидкостью с желтоватым осадком.

     Макс ощутил брезгливое отвращение, но организм требовал: «Либо туда будешь ссать, либо в штаны». Сгорая от стыда, он пригляделся — вокруг ни души. Переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, с трудом расстегнул ширинку и сделал своё дело прямо в кадку. Вместе с облегчением пришло чувство вины: подросток, писающий в горшок с фикусом в каком-то аномальном доме. «Если бы кто увидел…»

     Избавившись от переработанной организмом жидкости, Макс вдруг понял, что и пить хочется невыносимо. В горле першило, язык был словно наждак. Взгляд непроизвольно упал на бутылку. Подошёл, скинул рюкзак, вглядываясь в полторашку. Аккуратно снял её с подоконника, стараясь не баламутить содержимое. В ней точно была вода, но, судя по цвету и запаху, сомнительной свежести, затхлая.

     — Фу-у… — поморщился Макс принюхиваясь. Впрочем, выбора не оставалось: продолжит бегать по лестницам в жуткой неизвестности — свалится от обезвоживания. Он ещё раз опасливо понюхал содержимое — запах плесени и с нотками тухлости доминировал. Сделал аккуратный глоток. Почти сразу закашлялся: привкус отвратительный, как из болота. Но организм радостно принял влагу, взбадриваясь. Отпил ещё чуть-чуть, скривившись так, будто его пытают.

     — Д-дожил… — прокомментировал вслух, вытирая губы рукавом. Внутри жгло от мерзкого привкуса, но жажда — важнейший из инстинктов выживания человека. Характерное урчание в животе напомнило, что он и не ел толком. «Сникерс», — мелькнуло в голове.

     В рюкзаке пряталась шоколадка, что мать сунула ему ещё в понедельник. Макс расстегнул молнию, нащупал заветный батончик. Подумав секунду, решил приберечь НЗ, если наступит крайний случай. «Вдруг придётся выживать здесь гораздо дольше? А голод не самое ужасное, что я сегодня испытывал». Мысль про «дольше» неприятно оцарапала подсознание. Тяжело вздохнув, он отпустил шоколадку обратно.

     За спиной послышались шарканье — или показалось? Макс вздрогнул. Словно кто-то прошёл на пару пролётов выше. Огляделся — никого. Только сырость и эхо странного шороха. По коже вновь побежали мурашки. От жуткой неразберихи в органах чувств Макс начал сомневаться в себе. Выдохнув, вспомнил содержимое прочитанных книг с намерением перенять опыт. Герои, оказавшись в лабиринтах или параллельных реальностях, ставили метки, чтобы не блуждать по одним и тем же локациям. «Да, звучит-то логично. У меня есть ключи, можно царапать ими надписи». Засунув бутылку с водой в рюкзак, поднялся и подошёл к стене.

     Сглотнув, вывел фразу «ЗДЕСЬ БЫЛ МАКС». Старался писать аккуратно, но различимо, чтобы заметить издалека. Краска под ключом крошилась, штукатурка осыпалась. Получилось всё равно коряво, но читаемо. Макс даже улыбнулся от облегчения: «Хотя бы так…»

     — Так, теперь вниз, — проговорил он вслух, будто обретая уверенность. — Если н-наткнусь на эту надпись, значит, вышел на тот же этаж.

     Он дошёл до следующего пролёта, огляделся, потом вернулся… Но, как подсознательно опасался, надписи на прежнем месте не было. Стена была целой, будто он не царапал ничего. «Парадная что, исцеляет собственные «раны»? — мелькнуло в голове. — Или, если полагаться на теорию мультивселенной, я потерялся в пространстве и вышел обратно в другом месте?»

     Голова шла кругом. Юношу пробил озноб пугающей догадки: если метка исчезла, то «дом» не позволит ориентироваться. Кажется, здесь не действовали законы нормальности. Макс шёпотом выругался, почувствовав, как заикание сдавливает гортань. Достал бутылку и глотнул противной воды, чтобы успокоиться.

     Где-то внутри отчаяние накатывало новой волной. А вдруг он обречён скитаться здесь вечно? Может, этот дом «проглатывает» людей, как в мистических романах… Ощутил ком слёз у горла, но заставил себя успокоиться, выпрямившись.

      «Я не сдамся, — произнёс мысленно. — Я же не слабак».

     Перед глазами снова всплыл образ Оли. От мысли о первой любви стало вдвойне горько: не то чтобы одноклассница была злой, просто он не входил в круг её интересов. Друзья у девушки были сплошь модные да популярные. «Макс, ну чё ты за мямля?» — так, кажется, шутили ребята. А он ведь хотел доказать, что может быть сильным… И вот ирония. Теперь ему приходится доказывать это не в родном классе, а среди кошмаров парадной.

     Время незаметно ползло к условной ночи. По крайней мере, Макс чувствовал, что снаружи окончательно стемнело. Внутри парадной лампочки горели тускло, иногда моргая, а в окнах отображались фрагменты разных времён. Зрелище казалось чудовищной издёвкой: стоит лишь взглянуть в одно — там ретропоезд на горизонте; в другом — работающий патефон на подоконнике соседнего здания; в третьем — что-то вроде начала 2000-х… И нигде не проглядывается спасение.

     Отчаяние становилось всё сильнее. Пару раз Максу казалось, что в коридорах некоторых этажей мелькает сгорбленная тень, ростом чуть ниже обычного человека. Когда он замирал и приглядывался, тень исчезала, словно растворяясь в стенах. Но впечатление, что кто-то следит, становилось навязчивее. Сердце билось, как сумасшедшее. Пот стекал по спине. Он исследовал очередной коридор, когда лампочка наверху моргнула и погасла. На миг воцарилась полутьма, и тогда Максим ясно расслышал скрежет в нескольких шагах от него. Остановился в страхе, медленно обернулся. Затылком почувствовал, как волосы на шее встают дыбом: будто над ними дышали чуждым холодом.

     — К-кто здесь? — только и выдавил он.

     Ответа не было, лишь новый шорох, словно что-то тянулось по полу, и зловещая пауза. В мутном свете лампы с площадки стена позади Макса вдруг показалась смазанной, словно там колыхался мрак. Он зажмурился, с трудом борясь с желанием заорать.

     Когда снова открыл глаза, увидел, что коридор пуст, но тени дрожат от мигающего света. Что-то промелькнуло позади на площадке — убегающая фигура? Или блики? Макс задрожал, понимая, что иллюзиями это место может не ограничиться. Стены в парадной жили собственной жизнью. А неизвестное нечто, бродящее по пролётам, словно ищет, как до него добраться.

     Он стиснул рюкзак, затравленно возвращаясь к лестнице. Идти дальше? Да, придётся. Стоять на месте — ещё страшнее. Мутная вода булькнула в животе, вызывая отвратительную отрыжку. Ноги подрагивали от усталости. Макс с трудом сделал шаг, затем второй…

     С губ сорвался судорожный всхлип. Парень понял, что уже давно находится на грани окончательной паники. К глазам подступили слёзы страха. Он прикусил губу, чтобы не разреветься. «Держись, — шёпотом сказал он сам себе. — Ты должен справиться…» Но даже внутренний голос звучал неуверенно.

     Из тёмного коридора, откуда он выбрался, донеслось глухое царапанье. Словно кто-то провёл ногтями по штукатурке. Макс ахнул, замирая. Звук стал громче, раздались лёгкие шажки. Возможно, босые ступни или в каких-то тапках. И они приближались!

     — Б-бля… — сорвалось у него.

     Ни спрятаться, ни бежать. Лампочка над его головой зловеще мигнула, ослабив накал. Шум шагов оборвался. Макс различал лишь эхо чужого дыхания. Пришло пугающее осознание — он здесь не один. В следующий миг «нечто» словно отступило. Лампочка в коридоре вспыхнула, заработав, как раньше. Тот оказался пустым. Макс судорожно сглотнул. Слёзы, прорвав оборону, текли по щекам. Подозрение, что это только начало, преследовало. Дом будто играл с ним.

     — С-сука какая, — выдавил он, отступая к перилам, и в очередной раз глянул вниз. На дне лестничного колодца зияла мгла.

     Затем послышалось глухое бормотание, как будто издалека, этажом ниже. Или выше? Трудно понять. Но оно окутывало всё пространство. Макс судорожно вцепился в поручень, не зная, куда податься. Во рту стоял привкус тухлятины, в душе клубилось отчаяние. Чувство, что он мышь, угодившая в мышеловку, основательно накрыло.

     Шаги (или шорохи) возобновились, уже чётче, возможно, ближе. Макс напоследок оглядел коридор. Кто-то точно метнулся за угол. Холодок пробежал по спине. Он понял: за ним явно следят. Или, что хуже, охотятся? Восприятие мира в этот момент будто перевернулось. Всё, что было важно — школа, мама, оскорбления Кости, не сложившиеся отношения с одноклассницей, — меркли перед животным страхом. Подросток ощутил себя маленьким загнанным зверьком. В ушах пульсировало собственное дыхание. А позади нарастал шёпот, похожий на хаотичное переплетение человеческих голосов. Макс снова крепко зажмурился.

     С каждой секундой тревога ширилась и крепла. «Исчезнувший выход» остался в другой реальности, а сама лестница вела вглубь чего-то зловещего. Когда странный шорох позади стал ещё громче, Макс уже не пытался позвать на помощь. Он лишь стиснул кулаки, сбитым дыханием прошептав:

     — М-мамочка… Т-только бы выжить…

     Впереди в темноте коридора мелькнула чья-то тень. Стук. Где-то за спиной. Потом второй. Он медленно повернулся. И увидел — дверь. Новую. Гладкую. Белую. Современную.

     И она открыта!

     Макс недоверчиво смотрел на дверное полотно. Оно отличалось от всего, что он видел в этой парадной. Ровное, белое, будто только с завода. Ни потёртостей, ни грязи, ни следов чужих пальцев. Она не просто стояла — она ждала. Как официант с подносом. Или как палач с топором.

     Он шагнул ближе. На уровне глаз — табличка. Простая, пластиковая. Надпись: «кв.0». Шрифт — как в современных офисных зданиях. Ровный. Спокойный. Без эмоций. Недоверчиво заглянул внутрь. Квартира была светлой. Реально светлой. Белые стены. Линолеум в цвете сгущённого молока. Вешалка с пустыми крючками. Запаха — никакого. Словно здесь никогда и не жили. Не пыльно и как-то слишком… свежо?

     Макс сделал шаг внутрь. Прислушался. Пульс барабанил в ушах. Коридор — просторный. Слева — ванная. Открытая. Вся в белой плитке. Светодиодная лампочка под потолком и ни единого следа жизни. Ни шампуня, ни зубной щётки. Только вода — медленно капающая из блестящего крана.

     Он зашёл. Подошёл к раковине. Умыться? Нет. Страшно. Повернул кран — вода зашипела и… пошла. Струйка. Прозрачная. Настоящая. Макс наклонился и принялся пить. Шумно и жадно. Вода была холодной, чистой и само́й что ни на есть настоящей.

     — Спасибо… — прошептал он, как будто благодарил не судьбу, а сам дом. Мутная жижа из бутылки была без сожаления вылита и заменена чистой водой. Взгляд зацепился за отражение.

     Из зеркала над раковиной на него смотрел… он. Но словно старше. Лет на десять. Те же глаза, но взгляд — уставший. Ломкий. Как будто в этом доме он прожил гораздо дольше, чем рассчитывал. Максим дёрнулся и выскочил в коридор. Тот тянулся дальше. Он вошёл в первую комнату, где стоял телевизор. Старый, пузатый, как у бабушки. Он работал. Без звука. На экране — Макс. Идёт по подъезду. Его же лицо. Его шаги. Ракурс слегка сверху — как будто за ним кто-то смотрит. И оператор не человек. Сама парадная.

     Он поднёс руку к экрану. Из динамиков послышалось:

     — Макс…

     Он выдернул вилку из розетки. Телевизор замолк. Макс развернулся и пошёл обратно. Ванна. Заперта. Кухня. Появилась. Он не помнил, чтобы она была. На плите — чайник. Пар из носика. Запах — лимона. Стол. Один стул. На белой глади стола — бумага. Пожелтевшая. Печатный текст:

      «Если ты читаешь это, значит, ты здесь. Это — не дом. Это — не место. Это — состояние. Парадная — не питается плотью. Она ест сомнения. Она поглощает растерянность. Не ищи вход или выход. Они не снаружи».

     Макс нерешительно протянул руку. Бумага под пальцами начала теплеть. Слова — исчезать. Испугался, поспешил вернуться к входной двери. Рванул за ручку — закрыто.

     — ВЫПУСТИТЕ! — в панике заорал.

     Из-под двери тень. Тянется. Живёт. Шевелится. Как щупальце из дыма. Он отступил. Лампочка моргнула. Потом вторая. Потом вся квартира погрузилась в кромешную темноту. Макс застыл посреди коридора. Один. Ничего не видно. Даже собственных рук. И снова за спиною дыхание. Тёплое. Прямо в затылок.

     Он замер.

     — Ма-а-акс… — прошептали возле самого уха.

     Развернулся. Темень.

     — Ты уже дома…

     Макс очнулся… сидя на ступенях.

     Всё было как раньше. Старый фикус, тусклая лампа, пыль и бесконечная лестница. Он — снова один. Подросток затравленно огляделся. Сердце билось, как бешеное. Было ли виде́ние сном? Или он реально вернулся? А может… ничего не было? Потянулся к рюкзаку. Нужно срочно поесть! Шоколад придаст сил и упорядочит мысли. Открыл замок. Там — записка. Пожелтевшая. С надписью:

      «Ты внутри. Не забудь это!»

     Макс почти не чувствовал ног. От напряжения казалось, что колени вот-вот подломятся. К тому же воздух в пропахшей сыростью парадной становился необъяснимо густым. Его едва хватало, чтобы успокоить сбитое непрерывной ходьбой дыхание. Но парень упрямо шёл вверх по лестничному пролёту, стараясь не вслушиваться в гулкое эхо шагов, разносившееся между стенами. Каждый скрип потрёпанных питерской погодой кроссов звучал как гром. В глубинах лестничного пролёта то и дело раздавались непонятные шорохи, стуки, напоминавшие об аномальном состоянии этого места.

     Едва Макс завернул в очередное ответвление коридора, тут же наткнулся на странную деталь. Приоткрытая дверь с выбитой верхней панелью, через которую виднелся серый прямоугольник потолка. Будто кто-то уже пытался проникнуть в эту квартиру. «А вдруг именно там и находится выход или хотя бы адекватные хозяева?» — мелькнула слабая искра надежды. Прежде чем ступить внутрь, нутро пробил укол страха. За предыдущие часы он насмотрелся достаточно, чтобы понимать: здесь каждое помещение таит нечто, что может негативно сказаться на его самочувствии. Если… не хуже.

     Школьник поднял руку, чтобы распахнуть дверь, и почти сразу пальцы ощутили холодное дребезжание. Дверь поддалась, тихо скрипнув, словно приглашая внутрь. Макс заглянул через проём и увидел… коридор. Казалось бы, ничего необычного, если бы не одно «но»: прикидывая на глаз, квартира должна быть метров десять, ну, максимум — двадцать в глубину. Перед ним тянулся чуть ли не «туннель» с обшарпанными стенами, уходящий за пределы видимости.

     — Очередная визуальная шняга? — пробормотал он, чувствуя, как во рту пересохло. — Это же… не коридор, а настоящий туннель, получается.

     Сделал нерешительный шаг внутрь. Света почти не было, лишь приглушённые отблески тусклой лампочки из подъезда подсвечивали несколько метров плиточного пола. На стенах висели обрывки старых обоев, в некоторых местах торчали «заплатки» советских газет, скрывая за печатной шкурой трещины. Прохладный сквозняк стремился навстречу откуда-то из глубины.

     На первом десятке шагов Макс ничего не увидел, кроме небольшой кучи мусора и пары брошенных сумок. Чем глубже он заходил, тем настойчивее ощущал, что здесь кто-то определённо живёт. В воздухе витал застарелый запах табачного дыма и нафталина. Неожиданно среди хлама обнаружился детский башмачок, совсем крохотный, с оторванной пряжкой.

     — Есть кто… т-тут? — спросил Макс тихо, хоть и не рассчитывал на ответ. Эхо подхватило слова и прокатило по коридору затухающим шёпотом. Школьник вздрогнул, возвращая башмачок на место.

     Вдруг слева, за первой полуоткрытой дверью, послышались голоса. Глухие, размытые, словно проникшие сквозь ватную завесу. Макс замер. Эти звуки были неестественно старомодны, как будто из старых документалок или кинохроник 60-х. Скрипела мелодия патефона, а голоса перебивали друг друга — женские и мужские. И хотя бо́льшую часть слов он не понимал, но отчётливо различал интонации: тревога, радость, бытовой спор. Речевой коктейль звучал как бы издалека.

     Он осторожно заглянул за дверной косяк и замер: из глубины мрачной комнаты мерцал свет. А по стене скользили фигуры — полупрозрачные, едва различимые. Похожие на силуэты из театра теней. То ли семья, то ли группа людей, одетых в одежду явно не этого века. Одна женщина сидела у окна (насколько Макс мог понять по очертаниям), другая хлопотала возле накрытого стола. Мужчина, держась за шляпу, ходил взад-вперёд. И всё это беззвучно, лишь отголосками голосов, прорывавшихся сквозь толщу лет.

      «Я что, вижу сцены из прошлого?» — пронеслось в голове. Сердце заныло: это было жутко и одновременно величественно. Макс действительно чувствовал себя призраком, подсматривающим за чужой жизнью. Вот мужчина что-то уверенно говорит, указывая на окно. Женщина качает головой. Девочка (очень смутная фигура, но Макс опознал пол и возраст по силуэту) бежит к столику, пряча под ним куклу. И эта кукла тоже призрачная, вся в чёрно-белых отблесках.

      «Может, они и есть настоящие жильцы, — мелькнула мысль. — А я для них невидим?» Макс хотел было окликнуть тени, но горло сдавил спазм. А вдруг, заметив его, они обернутся чем-то ужасным?

     Не выдержал, попятился. Музыка, которой не могло быть, затихла. Показалось, что кто-то повернул голову в его сторону. Макс упёрся спиной в дверь и выбежал обратно в коридор. Сердце колотилось. Увиденное сном не казалось: в одной из «необитаемых» квартир словно кипела жизнь — но жизнь давно минувших лет.

     — Я… в-выходит… — пробормотал он, заикаясь, — могу видеть сквозь время?!

     Новоявленная «суперспособность» не радовала! Лучше бы Халком стал, так хоть стены проломить можно было. Ощущение, что он невесомый призрак, просачивающийся в чужие эпохи, встряхнуло до кончиков пальцев. В голове закрутилась навязчивая фантазия: «А вдруг реально я тот, кто застрял меж времён, а они все нормальные? И для них я в доме бесплотная фигура призрака…»

     Пытаясь унять дрожь, Макс продолжил исследовать туннель коридора. Тот неожиданно завернул, и показалась ещё одна дверь, приоткрытая наполовину. Оттуда не доносилось ни звуков, ни голосов. Макс заметил странные росчерки тени, скользящие по стене. Словно кто-то двигался при свете ламп.

     Он заглянул, стараясь дышать как можно тише. Комната за дверью выглядела, на первый взгляд, классической «коммуналкой» советского типа: облезлые обои в цветочек, по центру — продавленный диван, на полу — линолеум, рванный местами. Но потолок был выше, чем у любой квартиры, которые Макс видел в реальности, а дальняя стена снова располагалась гораздо дальше, чем позволяли габариты дома.

     По правой стороне в глубине помещения виднелся узкий коридор, из которого падал тусклый свет, освещая часть дивана. Макс подкрался на цыпочках и сделал робкий шаг внутрь, нервно сжимая лямку рюкзака. В сердце вновь шевельнулась надежда: а вдруг здесь найдётся хоть что-то, указывающее на выход?

     Неожиданно он услышал то, что заставило волосы встать дыбом: приглушённые стоны и следом жалобные всхлипы. Причём отчётливые, не из теней, не из прошлого. Словно кто-то страдал в дальней комнате. Макс замер, услышав злобное мужское шипение:

     — Сдохни, тварь… сейчас будет больно…

     Подросток содрогнулся. Голос звучал низко, тихо, но был насквозь пропитан жуткой холодной жестокостью. Затем раздался громкий вскрик — не то женский, не то детский, срывающийся на хрип. Макс хотел броситься прочь, но ноги не слушались.

      «Вдруг я смогу помочь? — мелькнуло. — Или это очередная сценка с призраками?»

     Набравшись храбрости, он прошёл ещё пару шагов, и коридор упёрся в небольшую комнатку, по центру которой стоял массивный хирургический стол. На серебристой поверхности при свете мерцающей лампы корчилась дымчатая фигура человека с фиксированными ремнями конечностями. Над ней возвышался высокий мрачный силуэт, слегка растворяющийся в клубящихся тенях. Казалось, что вся его сущность представляла собой то ли дым, то ли сгущённую тьму.

     — Твою мать… — выдохнул Макс. Это была сцена пыток. Он, как фанат ужастиков, не спутал бы её ни с чем другим. Кто-то (или что-то) издевался над жертвой, намереваясь заколоть или калеча жуткими инструментами. Но что это за эпоха? Контуры одежды на жертве не давали ответ, а сам «маньяк» выглядел, скорее, как потусторонний кошмар.

     Макс осознал, что всё это — очередное призрачное виде́ние. От вида кровавой сцены внутри защемило: отвращение, ужас, желание отвернуться. Он шагнул назад, желая незаметно сбежать. Но в этот момент высокая тень вдруг распрямилась и застыла, словно уловила в комнате присутствие Макса.

     — К-какого?.. — прошептал Макс, непроизвольно отшатнувшись. Силуэт медленно повернул к нему голову (если это можно назвать «головой»), и из глубин чёрной дымки вспыхнули два багровых пятна — глаза или нечто, их заменяющее.

     Сердце подростка остановилось, сжавшись, будто «природный насос» опустили в ледяную воду. «Этот крендель что… меня видит?!» — шокировано подумал Максим. До этого призрачные «квартиранты» не замечали его, занятые отыгрышем сцен из прошлого. Но это создание явно почувствовало чужое присутствие.

     Раздался леденящий душу смешок, а затем «маньяк» — или призрачный монстр — уверенно двинулся в сторону парня. Призрак не выпускал из руки нож, который казался столь же нематериальным, как и всё вокруг. Но, судя по тяжёлым шагам, намерения были совершенно реальными.

     Макс хотел завопить, но голос застрял в горле. В отчаянной попытке защититься он схватил какую-то табуретку, стоявшую у стены, и выставил перед собой. Тень чуть неуловимо дрогнула, зрачки вспыхнули ярче, а потом фигура сделала резкий выпад. И нож, призрачный, но плотный, угодил прямо в бок табуретки, раскрошив дерево, будто пенопластовую преграду.

     — Ох, бля! — вырвалось у Макса. Он рванулся в сторону, сбив при этом плечом полку с хламом. Послышался грохот. Жертва на столе забилась, жалобно всхлипывая, но маньяку, кажется, уже было не до неё. Добычей хищника сейчас становился непрошеный гость.

      «СВАЛИВАЙ!» — пронеслось в голове. Парень швырнул остатки табуретки в лицо призраку и, воспользовавшись моментом, ринулся к выходу. Но тень ловко обогнула летящий предмет мебели и перегородила выход. Щелчок дверного замка прозвучал приговором. Макс подсознательно ощутил, что уклониться не успевает, и в следующий миг злобный шёпот раздался почти над ухом:

     — Зря ты пришёл сюда… живчик!

     Школьник почувствовал удар где-то снизу: лезвие призрачного ножа со свистом чиркнуло по серой толстовке, разрезав её вкупе с футболкой, оставляя на коже жгучую полосу. Макс заорал от неожиданности, ужаса и боли: он не думал, что «тень» может причинить реальный урон. Но рана-то была настоящей, пусть по первым ощущениям и неглубокой.

     В голове воцарилось абсолютное непонимание: как бороться с призраком, которого невозможно даже толком схватить? И тот явно желал убивать. Макс в панике начал метаться по комнате, хватая всё, что попадалось под руку. Какой-то винтажный стул, советский торшер, коробку с тряпьём — швыряя это под ноги призраку. Тот спотыкался, рычал, но не отставал, а нож в руке пульсировал бледным огнём, как бы впитывая энергию.

     Поняв, что вот-вот станет очередной жертвой, Макс, сделав ложный выпад, метнулся к двери, ведущей из комнаты назад в коридор. Он ухватился за дверную ручку и, прикладывая все силы, провернул барашек замка, открывая. Призрак метнулся следом. Чернильная рука с ножом уже вздыбилась над головой Макса. Парень интуитивно скользнул под ней, заметив, как лезвие снова целит в шею. В отчаянном рывке он захлопнул дверь прямо перед «лицом» тени.

     Дверь с грохотом захлопнулась, и Макс упал на пол, прижимая дверное полотно ногами. Из-за створки доносился яростный вой и удары, словно монстр колотил ножом по дереву. Скованная жертва внутри продолжала стонать, однако звук затихал, как уходящее эхо. Казалось, сцена пыток маньяка растворяется обратно в призрачных временах.

     — Господи боже м-мой… — прошипел Макс, чувствуя, как волна истерического страха накрывает. Как он ещё не потерял сознание, не понимал. Идиотская мысль: «Ведь в книгах призраки не могли трогать людей!» Но в этом месте всё было иначе.

     Несколько секунд он просидел с закрытыми глазами, вжимаясь в дверь. За ней понемногу стихали звуки, уходя в глубины прошлого. Наконец стуки, стоны, угрозы и ругань окончательно смолкли. Макс осмелился отодвинуться. Дверь тяжело приоткрылась, но за ней уже не было ни стола, ни тени-маньяка, ни самой комнаты с жертвой. Там оказалась наглухо заложенная кирпичная стена. Словно демонстрируемая сцена исчезла, стоило ей закончиться.

     Дрожащими руками Макс ощупал разрез на одежде. Капельки крови выступали сбоку на коже. Больно. Он зарычал от злости на собственную беспомощность и на ужасы, которые творились вокруг. Покачнувшись, подросток выбрался обратно в коридор, ощутив, что стены начинают вибрировать. Будто дом «съёживается», меняя форму. У лестничной клетки заморгала лампа, по потолку поползли глубокие трещины. Пол искривился волной на несколько сантиметров, Макс едва не упал.

     — Т-только этого не хватало, — выдохнул он, прижимаясь к стене.

     Парадная трахеей этого коридора дышала, сжимаясь и разжимаясь, как громадный организм. Лестница, ведущая вниз, теперь выглядела «задранной» под острым углом, а если смотреть вверх, то появлялись новые пролёты, которых, казалось, прежде не было. Он видел, как деревянные перила «растут» из треснувших каменных балясин, будто вылезали изнутри.

     — Ты что… издеваешься… — прошептал Макс, обращаясь к дому. Ему почти казалось, что эти стены понимают его слова.

     Сильный толчок встряхнул лестницу парадной целиком, сверху посыпались осколки штукатурки. Макс прикрыл голову руками, чувствуя, как сердце мечется в бешеном ритме. Казалось, дом хотел сбросить его, раскрошить в руинах каменных лабиринтов.

      «Мамой клянусь, выглядит так, будто дом сам по себе перестраивается», — с ужасом подумал он.

     На миг Максу захотелось просто упасть на пол и разрыдаться. Силы были на исходе, у него болело всё — и от ран, и от нервного напряжения. В груди комом стоял дикий страх. Не вовремя всплыло воспоминание о маме. Она сказала, когда он утром пошёл в школу: «Не задерживайся, Максик, а то я буду сильно переживать». И вот уже глубокая ночь (или… хрен поймёшь, что за время суток вообще), а она не знает, где он. С ума, наверное, сходит.

      «Мама… прости», — мысленно произнёс он, понимая, что мать привыкла к его поздним возвращениям, но не до такой же степени. Телефон почти разряжен, сети нет. Она, наверное, уже обошла всех знакомых или обзвонила. Наверняка плачет. Как он может сдаться сейчас?

     — Нет, — прошептал Макс, собирая остатки воли. — Я не сдохну в подобном месте, с-слышишь ты… дом?

     Он спустился к следующей площадке, вцепившись в лямку рюкзака так, что побелели пальцы. Ему требовался привал, но отдохнуть «в безопасности» здесь было невозможно. Каждая секунда без движения усиливала новые страхи и риски. В то же время идти наудачу — также гарантировало результат.

      «Вода… да, вода», — вспомнил Макс. Горло саднило после недавних воплей, а ещё рана на боку требовала обработки. Надо бы промыть… но… Тратить случайно добытую чистейшую воду? Жалко. «Чуть погодя промою и попью, когда не останется другого выхода», — решил он, надеясь, что найдёт где-то ещё чистый источник. Может, в одной из квартир обнаружится уцелевшая кухня с работающим водопроводом? Но кто знает, что оттуда польётся — и не будет ли там ещё один, восприимчивый к людям, призрак?

     Спускаясь по бесконечности пролётов лестницы, Макс понимал, что сил осталось совсем уж мало. Голова кружилась, ноги подкашивались. Он вышел на очередную площадку с полом, щедро усыпанным кусками штукатурки. Воздух на ней был насыщен запахом сырого бетона. Тёмная пустота снизу всё так же поглощала свет, словно адская пропасть. Сверху — ровный набор таких же пролётов и чёрная мгла потолка. Тусклые лампы видимых этажей моргали, рисуя уродливые тени на стенах.

     — Я… больше не могу, — сказал он себе. Голос прозвучал обречённо. Он добрёл до ближайшей ступеньки и сел на неё, обхватив руками голову. Мутило, дыхание прерывистое, глаза уставились в трещины на полу.

     Пришли знакомые упаднические мысли: «Ну, вот я и приплыл. Потратил время на бегство, а дом всё равно обгоняет… Да ещё этот маньяк-призрак, люди из прошлого…» — Макс тихонько всхлипнул.

     Темнота вокруг начала сгущаться, словно дом экономил на электричестве, снижая мощность светильников. Подросток сжался, прижимая колени к груди, лишь бы не глядеть по опостылевшим сторонам. Краем глаз уловил слабое свечение. Оно манило к себе, словно свет маяка в лютый шторм. Макс поднял голову, вытирая ладонью дорожки солоноватой влаги с лица, и присмотрелся. Этажом ниже, наискось, виднелась приоткрытая дверь, из которой пробивался тусклый, но всё же тёплый свет. Не такой, как мерзкие мигающие лампы парадной, а слегка золотистый, как из лампы накаливания или даже из канделябра.

     Сердце дрогнуло: ещё одна ловушка? Или шанс? Кто знает. В любом случае в нынешней ситуации это лучше, чем оставаться в холодном сумраке неспокойного коридора. Макс вытянул ноги, стараясь встать. Голова закружилась, но он, черпая силы в мыслях о маме и о том, что нельзя терять надежды, поднялся. Кряхтя, как старик, направился к слабому свету. Зубы сжимались, губы двигались беззвучно: «Я должен… я должен». В этой фразе в данный миг была вся его жизнь.

     Сверху из тени донёсся стон ветра или, может, призрачный голос, шепчущий: «Иди дальше…» Макс не стал оборачиваться: он знал, позади может быть что угодно. Но впереди горел свет, он словно звал к себе, обещая, что там, хотя бы на миг, станет спокойнее.

      «Мотыльки так же стремятся на пламя, в результате — сгорая!» — попытались возразить остатки здравого смысла.

     — А мне п-плевать, — ответил вслух Макс, продолжая спускаться, придерживаясь за стену.

     Внизу на межэтажной площадке мелькнуло движение. Тонкая фигурка девочки в синей ветровке — с виду ровесницы — замерла у перил, глядя вниз. От неожиданности Макс замер, вцепившись в ремешок рюкзака:

     — Эй! Слушай. Я… Макс. Т-ты т-тоже застряла? — произнёс сипло, почти шёпотом.

     Девочка резко подняла голову. В широко распахнутых глазах — страх. Она ничего не ответила, развернулась и бросилась в ответвление коридора на нижней площадке. Макс попытался догнать незнакомку, но стены прямо перед носом сомкнулись, будто коридор «перевёл стрелку». Девочка исчезла. «Ну и ладно! Быть может, это ещё один местный глюк!» — решил Макс и направился обратно к открытой двери манящей квартиры.

     Между этажами у окна вынужденно остановился. Странно. За окном яркий свет, но на площадке сумрак. Словно стекло обрезает солнечные лучи невидимой гильотиной. Шагнул ближе к раме; там, за стеклом, виднелось жаркое лето. Но стоило пальцами притронуться к запору — тело проколол разряд холода, как будто руку опустили в ледяную воду зимней Невы. Стекло оставалось стеклом, однако вибрация под кожей давала понять: снаружи снова не та эпоха. Если он и выберется туда, то окажется в чужом времени, потеряв шансы вернуться в реальность 2024‑го. Не спасение, а ловушка.

     Руки ныли, кровь от царапины на боку подсохла и неприятно стягивала кожу. Макс отошёл от окна, снял со спины рюкзак и упёрся поясницей в перила. В голове гудел рой из мыслей: мама; незнакомка; одноклассница, которая неделю назад перед всем классом отвергла дружбу; отец, давно забывший о сыне, но, видимо, вбивший в ДНК породу выжить всем назло. Темнота вокруг всё больше сгущалась. Максим помассировал гудящие бёдра, прислушался и вздрогнул: из маревой глубины подъезда поднимался глухой, ржавый шёпот, как голос лифта без кабины. Ни слов, ни фраз, только дрожащая, надвигающаяся палитра из звуков.

     Он повернул голову — перед глазами продолжала маячить приоткрытая дверь с облезлой цифрой 13. Из щели исходила заметная полоска света, будто квартира дышала электрическим воздухом. Макс сглотнул:

     — Ну, чувак… или спасение, или к-крышка…

     Поднял и обнял рюкзак так, словно тот мог быть щитом, затем сделал первый шаг к зыбкому прямоугольнику света. Мрак за спиной плотнел, а шёпот, казалось, издевался.

     Максим стоял у двери квартиры №13, «омываемый» тусклым светом лампы на потолке, которая, казалось, доживает свои последние минуты. Из-за двери вырывалась тонкая полоска жёлтого сияния — не резкого, не мертвенного, как от ламп в парадной, а живого, тёплого, будто от абажура в гостиной у бабушки. Ещё пахло… чем-то до боли домашним. Супом? Жареным луком? Лавровым листом? В животе подала голос голодная урчащая «зверюга». Слюна мгновенно наполнила рот, а здравый смысл, за последние часы привыкший ожидать ловушки за любой тенью, вдруг дал сбой. Захотелось просто постучаться и войти.

     Он поднял руку, но дверь приоткрылась сама, будто среагировала на его присутствие. Не скрипнула. Не застонала. Просто тихо отступила, впуская внутрь. За ней находился узкий коридор с деревянным полом, покрытый ковриком с простеньким геометрическим узором. Слева вешалка с серым пальто и двумя кружевными платками и пара резиновых калош.

     Макс сделал шаг, и пол под ногами даже не скрипнул. Только сильнее пахнуло варёным мясом и выпечкой. Откуда-то из глубины послышался женский голос — негромкий, слегка охрипший, но точно не зловещий и не театральный. Обычный, живой.

     — Заходи, внучок. Не стой в коридоре. Застудишься. Сквозняки с самого утра бередят кости.

     Он нерешительно шагнул внутрь. Дверь за ним не захлопнулась — она просто плавно закрылась, не издав ни щелчка. На мгновение показалось, что за спиной раздался едва различимый разочарованный вздох. Но в следующий миг он уже разувался посреди уютной прихожей.

     Дальше кухня-гостиная. Большая. Светлая. Скатерть на круглом столе, чайник на плите, тумба с посудой. На стене — отрывной календарь. Макс машинально бросил взгляд: 14 ноября 1985 года. Четверг. Он даже на секунду не удивился. Только вздохнул: «Ну конечно…»

     Возле плиты стояла она. Старушка. Невысокая, чуть сутулая, с туго завязанным серым платком на голове и в халате с потёртым воротником. Бабушка держала половник и деревянную ложку. На лице — мягкая улыбка, какая бывает у тех, кто давно привык к одиночеству и рад видеть любое живое существо. Даже если это подросток с испачканным рюкзаком, застывший в дверях, как привидение.

     — Господи, ну и вид у тебя, касатик, — сказала она без тени упрёка. — Садись. Поешь, милый. У меня щи с утра свежие сварены. Картошечка, капустка… Пустые, правда, без мяса, но горячие.

     — Я… — начал Макс, но тут же заикнулся. — Я н-не знаю, как… Я просто заблудился. П-простите.

     — Тшш, — перебила она, не моргнув. — Я всё понимаю. Здесь многие теряются. Уж не ты первый, не ты последний. Иди-иди к столу, не стой. Пока горячее.

     Он подошёл, будто ведо́мый запахом. Рюкзак повис на плече, ноги еле двигались. Максим чувствовал, как его тянет к еде, как ломит спину и колени от усталости. Как хочется, чтобы хоть на пять минут вся эта аномалия прекратилась. Тени, шорохи, дыры во времени — пусть всё остаётся за дверью. Здесь же пахло щами и теплом. А ещё — немного мелом и нафталином. Вязкой смесью уюта и доброты.

     Старушка поставила перед ним глубокую тарелку. Макс взглянул на женщину, как на святую.

     — Варвара Ивановна я, — сказала она, присаживаясь рядом и наливая чай в толстостенный гранёный стакан в узорчатом подстаканнике. — Ты — как?

     — Максим, — выдавил он и только потом понял, что перестал заикаться.

     — Максимка? Хорошее имя. Ты ешь, не стесняйся. Вот чай сладкий. Сахар у меня, правда, один кусковой остался. Но нам с тобой хватит. Внучка завтра с утра принесёт.

     Он ел. Ел, как будто это был не суп, а восстанавливающее зелье. С каждым глотком щей с кисленькой капустой что-то внутри оттаивало. Щёки налились краской. Горло расслабилось. Он понял, что сейчас разревётся. По-настоящему. От счастья. Прямо здесь, в чужой странной квартире, которая пахла детством.

     — Вы… давно тут живёте? — спросил он, отставив тарелку.

     Старушка пожала плечами:

     — Да сколько помню себя. Дом ведь старый. Здесь всегда было неспокойно. То трубы шумят, то коты исчезают. Только привыкнешь — снова что-то чудится. Ну а теперь… и вообще…

     Она замолчала. На секунду. Потом продолжила, будто между делом:

     — Понимаю, внучок. Ты, наверное, уже думаешь, как выбраться. А я тебе так скажу: не спеши. Дом наш с характером. Снаружи тьма. А у меня — всё чин по чину.

     Макс огляделся. И действительно — всё выглядело… обыденно. Даже слишком. Часы тикали. В открытом бабушкой холодильнике мелькнул минимальный набор продуктов: пара яиц, банка с вареньем и кусок сыра в коричневой бумаге. Кинескоп телевизора в углу чуть шипел, показывая диктора в пиджаке, объявлявшего: «Сегодня, 14 ноября 1985 года, в Ленинграде облачно, возможны осадки…» За кухонным окном — вечер и деревья, припорошённые золотистыми листьями.

     Но ведь он точно знал: на дворе ноябрь 2024 года. Ночь. Темнота. Дождь. Питер переполнен людьми и машинами. А здесь — будто кадр из старого советского фильма. Домашний уют за стеклом. Спокойствие, которого нет. Не может быть.

     — Простите… — выдохнул он. — А у вас почему календарь… старый. И новости… они же не из этого времени.

     Старушка рассмеялась:

     — Да ну что ты, Максимка. Я сегодня утром оторвала новый листок. Вот, смотри. Видишь? Сегодня четверг, 14-е. Сама с утра по радио слышала. Утреннюю гимнастику включали. Даже подумала — сколько лет ей уже… С девятого класса, наверное.

     Макс вздрогнул. Отрывной календарь выглядел свежим. Бумага не пожелтела. Чернила не выцвели. Он подошёл ближе и увидел: дата ярко отпечатана — 1985 год. Никаких следов временны́х изменений.

     — Я… — он сжал кулаки. — Сейчас… две тысячи двадцать четвёртый. Ноябрь. Мне четырнадцать. Я живу с мамой. Шёл домой. И попал в этот дом. В этот… в этот кошмар!

     Варвара Ивановна внимательно посмотрела на него. Потом тихо сказала:

     — Милок, ты, видно, сильно напуган. А может, переутомился. Дом ведь… он странный. Иногда показывает то, чего не ждёшь. Сама я… уже не всё чётко помню. Ты первый за долгое время, кто пришёл в гости. Давно уж никто не заглядывал. Разве что внучка к завтрему обещалась.

     Макс почувствовал, как по спине прокатился жирный ледяной мураш. Не то чтобы от слов — а от того, с какой уверенностью и добротой она их произнесла. Словно всё происходящее — не аномалия, не ловушка, а просто чуть более странный день на отрывном кухонном календаре старушки.

     — Ты отдохни, внучок, — сказала она вставая. — Умойся, я тебе диван постелю в комнате деда. Сегодня не уходи никуда. Ночами здесь нехорошо… Парадная… словно живая.

     Макс кивнул, хотя сердце билось, как бешеное. Он ещё раз внимательно огляделся. Всё было слишком детализированным для демосцены из прошлого. Как будто постарались специально. Даже салфетки под кружкой были новенькими, а шум смыва труб из туалета до боли реалистичен. Это пугало сильнее всего.

     ***

     Школьник сидел на кровати в маленькой комнате, переполненной вязаными салфетками и фотографиями в овальных рамках. На одной — мужчина в гимнастёрке, на другой — женщина с младенцем, на третьей — школьница с косичками. Судя по всему, это была сама Варвара Ивановна лет на семьдесят моложе. Полки заставлены книгами с коричневыми и зелёными корешками, среди них выделялись тома «Советской энциклопедии», несколько старых кулинарных сборников и книжка «Выживание в дикой природе», на которой стояла рюмка с засушенными веточками зверобоя. Воздух в комнате был тёплым, сухим, с лёгким запахом валерьянки и пыли.

     Макс только что умылся в крошечной ванной — настоящем раю по сравнению с хладной сыростью парадной. Горячая вода текла тонкой струйкой, но грела ладони с лицом, вызывая слёзы облегчения. Полотенце — по-советски жёсткое, пахнущее чистотой. Он до сих пор не понимал, как так получилось, что в этом аду нашлось подобное место. Квартира ощущалась капсулой безопасности, аккуратно вшитой в разлохмаченный кошмар.

     По просьбе старушки пересел в промятое кресло, начав клевать носом. Варвара Ивановна заправляла кровать — тугой матрац, чехол с цветочным рисунком, старенький плед. Всё было так обыденно, что мозг, уставший от паранормальных скачков, просто не справлялся с новой задачей: поверить в нормальность этого места.

     — Ты ложись, — сказала старушка, выключая свет. — Я с тобой рядом. В соседней комнате. Если что — зови.

     Макс пробормотал «спасибо», разделся до трусов и забрался под плед, подтянув его к подбородку. Было тепло. Даже слишком. Словно кровать излучала уют материнских объятий. Он не заметил, как непроизвольно расслабился. Сквозь давящую мозг дрёму, словно в начале сна, уловил, что старушка сидит в кресле у окна, что-то шепчет, перебирая чётки. Тихий голос, отрывистые фразы:

     — …светлый мальчик… лицо знакомое… давно не было…

     — …может, он?..

     — …если это он, то я…

     — …надо быть осторожней…

     Макс чуть приоткрыл глаза, глядя сквозь ресницы. Варвара Ивановна сидела к нему спиной, силуэт её был чётко очерчен светом окна. За стеклом было светло. Снова. Хотя должно было быть ночью. Он хотел было что-то сказать, но язык словно прилип к нёбу.

     ***

     Проснулся от ощущения, будто что-то не так. Голова гудела, словно была пересушена изнутри. В комнате пахло… свежей выпечкой? Он открыл глаза и чуть не подпрыгнул от неожиданности. На краю кровати сидела Варвара Ивановна и смотрела на него с вежливым недоумением.

     — Мальчик, ты кто? — спросила она, ласково, но насторожённо. — Ты как попал сюда?

     Макс сел, ошарашенно глядя на старушку, как на галлюцинацию. Он хотел было возмутиться: «Варвара Ивановна, вы чего? Это же я, Максим! Я у вас суп ел. Вы мне сами предложили остаться…» Не замер, по взгляду женщины осознав — не врёт. Она его реально не помнит.

     — Я… это… — выдавил он, — Максим. Был у вас тут вчера. То есть… ночью. Вы сами впустили. Щи, чай… Потом предупредили, что парадная небезопасна. Я у вас переночевал.

     Она нахмурилась, немного прищурилась. Посмотрела в сторону.

     — Щи?.. Я суп уж неделю как не варила. Только сейчас собиралась начать, — она встала и отошла в напряжении, словно от сумасшедшего. — Я, может, и старушка, но помню, кого в дом пускаю. Ты, внучок, либо путаешь, либо во сне всё увидел.

     — Нет, я… я же… — Макс вскочил, судорожно одевшись. — У вас здесь всё… всё, как было! Календарь, телевизор… Это — сон, да? Или… или…

     Он бросился на кухню к календарю. Тот же листок. 14 ноября 1985 года.

     — Видите?! — почти закричал он. — Этот же вчерашний день. Вы же сами сказали — щи с утра сварили!

     — Да ты, Максимка, лучше присядь, — проговорила старушка, озабоченно глядя на него. — Что же ты такой с утра взъерошенный? Листок с тринадцатым я только-только оторвала. Никаких вчерашних щей не было. Я их только к обеду сварю. Или… завтра. Времени-то у меня хоть поварёшкой зачерпывай.

     Макс опустился на стул. Биение сердца отдавалось в ушах. Не похоже было на пранк. Он видел её глаза. В этих глазах не было притворства. Только доброжелательность и лёгкая тревога. Она действительно не знала, кто он.

     — Вы не… врёте? — слабо спросил он.

     — Да зачем мне? — удивлённо отозвалась она. — Ты, видно, сильно напуган. Может, приснилось? Тут у нас такое бывает. Уж я и не такое видала.

     Макс поднялся и подошёл к окну. Там был тот же пейзаж. Солнце скользило по крыше соседнего здания, листья в сквере чуть трепетали. Весна? Осень? Сложно сказать. Всё выглядело слишком нереалистичным, будто декорации.

     — Я вчера к вам заходил, — сказал он уже тише. — Вы меня накормили. Потом я лёг. Вы что-то бормотали… а утром… всё снова. Так же.

     Старушка поставила чайник. Молча.

     Макс подошёл к холодильнику. Распахнул дверцу. Внутри — аккуратный кусок сыра, завёрнутый в пергамент. Хлеб. Небольшая баночка с вареньем. Несколько яиц. Те же самые, что и вчера. Один в один.

     Он обернулся. Варвара Ивановна стояла у стола, аккуратно выравнивая стопку салфеток.

     — У вас холодильник… такой же. Всё в нём — такое же, — пробормотал он. — Вы не замечали, что продукты не портятся?

     — Ты про что, милок? — она чуть наклонила голову. — Всё у меня как положено. Свежее. Я вчера утром с рынка принесла.

     — С рынка… — печально пробурчал Макс. — Получается… вы не выходите в нашу реальность. Вы застряли… в этом… в этом дне. Каждый день. Я… я уже был здесь. Серьёзно. А вы этого не помните.

     Старушка долго молчала. Потом очень тихо произнесла:

     — Бывает… иногда… как будто забываю о чём-то. Совсем старая стала. Картинка мелькнёт. Или голоса. Я думаю — ну, может, приснилось. Или сны, они ведь всё тут переворачивают…

     Макс смотрел на женщину и понимал: она тоже в ловушке. Причём давно. Настолько давно, что не знает, какой сейчас год. Не знает, сколько прошло дней, лет, десятилетий. И не понимает, что в её квартире день замкнут, как браслеты на руках сумасшедшего. Он задумался, пытаясь мысленно восстановить хронологию. Всё в этом месте повторилось. Календарь на стене снова показывал 14 ноября 1985 года. Телевизор — та же передача: диктор читает прогноз погоды, на фоне карты Ленинграда. Голос монотонный, с шумом и щелчками, как будто с плёнки. Сверху телика лежит пожелтевший номер «Ленинградская правда» за начало 1930‑х. На первой полосе красуется лозунг «Даёшь первую пятилетку!» и фотография празднично украшенной парадной, с агит‑плакатами на стене. Макс задержал взгляд: дверь на снимке показалась странно знакомой…

     Закипела вода в кастрюле. Варвара Ивановна поставила на плиту эмалированный чайник с цветочками. Макс запомнил его узор наизусть: красные маки и облупившаяся ручка. Он уже видел всё это, слышал, как потрескивают старые розетки, как подрагивает оконное стекло от ветра, хотя за окном по-прежнему было слишком спокойно. Это был не Петербург 2024 года. Это был… фантом. Закольцованная капсула прошлого.

     — Варвара Ивановна… — заговорил он осторожно, — а вы по телефону кому-нибудь звонили… ну, в последнее время?

     — Звонила, конечно, — пожала она плечами. — Тётке в Купчино. Да и в булочную утром — они хлеб на дом приносят, если попросишь заранее. Что за странный вопрос?

     — Можно мне… позвонить? Я… маму бы набрал.

     Она кивнула, указывая на старый дисковый аппарат. Тот стоял у стены, прикрытый салфеткой. Макс снял трубку. Гудок — длинный, ровный. Он набрал выученный наизусть номер. Пауза. Потом — тишина. Ни гудка, ни щелчка, ни сигнала. Мёртвая пустота. Потом — щелчок и автоответчик: женский голос, хриплый, словно пропущенный через пыльный динамик:

     — Такого номера не существует. Проверьте правильность набора.

     — А вы… слышали что-нибудь про мобильные телефоны? Смартфоны? — спросил он не оборачиваясь.

     — Смарт — чего?

     — Ну… такие маленькие… карманные… — Макс понял, как глупо это звучит. — Там ещё интернет есть, фильмы и всё такое.

     — А-а… фильмы, говоришь? У меня внук с работы привозил какую-то кассету с диковинным аппаратом. Показывал мне, знаешь… эту… фантастику. Бред, конечно, но у молодых, видимо, модно. Ты про это?

     Макс медленно опустил трубку на рычаг. Всё внутри опустилось, как в рухнувшем лифте. Он был единственным, кто не принадлежал этому циклу. И, похоже, чем дольше он оставался здесь — тем сильнее отставал от своего времени. Словно сама парадная хотела, чтобы он забыл, кто он и откуда. Чтобы стал частью непонятной подростку игры.

     Он пошёл в комнату, нащупал в рюкзаке телефон. Чёрный экран. Сдох полностью. Пожелтевшие обои, советские кресла, вязанные накидки — всё здесь сопротивлялось времени.

     — А можно у вас зарядить телефон? — спросил он вернувшись.

     — Что, милый?

     Он протянул гаджет:

     — Вот это… телефон. Только у него разъём USB, нужна зарядка. Может…

     Старушка села за стол и рассмеялась:

     — А твоя штуковина — эта штука, небось, из ваших заграничных фантазий?

     Макс улыбнулся криво. Варвара Ивановна не могла ему помочь. Никак. Даже если бы захотела. Он вернулся к окну. Тот же вид. Те же деревья. Те же блестящие, как новенькие, почтовые ящики на углу двора. За стеклом тянулась бесконечная «весна 1985-го». А в реальности, где его ждала мама, — глубокая питерская осень, взволнованные звонки в школу, телефон без ответа, абонент «вне зоны доступа».

     Он встал, подтянул рюкзак и натянул куртку. Варвара Ивановна наблюдала за юношей, держа в руках чайник.

     — Ты уходишь? — спросила она.

     — Надо. Спасибо вам… за всё. Серьёзно. Если бы не вы — я бы, наверное, с ума сошёл там, в парадной. Но… я не могу остаться. У меня мама. И… вообще. Мне нужно идти.

     — Ну… ступай, коли надо, — сказала она с неуверенной грустью. — Только будь аккуратным. Дом — он не всегда добр к обитателям. Главное — не заглядывайся по сторонам. И не слушай, если кто-то зовёт.

     — Спасибо. Я запомню.

     — И ещё, — добавила она, подойдя ближе. — Ты мне… странно знаком. Будто я тебя уже видела. В детстве, что ли. А может, во сне…

     Макс замер.

     — Может быть, — тихо сказал он. — Очень надеюсь… мы ещё встретимся.

     — Конечно, встретимся, Максимка, — кивнула она. — Заходи в гости, если будешь неподалёку.

     Она помахала ему рукой доброжелательно, будто с крыльца деревенского дома. Макс шагнул за порог. Коридор поглотил его с мгновенной жадностью. Свет от лампы был уже не жёлтым, а бело-синим. С потолка капало. Стены снова дышали влагой. Воздух стал густым, тяжёлым, как перед грозой. Только тепло под лопатками напоминало, что он провёл ночь в безопасном месте.

     Школьник обернулся. Дверь квартиры №13 была плотно закрытой. Глухое облезлое полотно. Словно он и не заходил туда никогда.

     Макс выдохнул.

     — Окей. Потопали дальше…

     Он сделал шаг вниз по лестнице. Парадная притихла, затаившись. Где-то внизу — тот же мрак и шорохи. Но он был уже не тем, кто паниковал здесь вчера. Теперь точно знал: в этом кошмаре есть островки уюта. И пусть они странные. Пусть застывшие во времени. Но даже в них можно на минуту почувствовать себя живым. А значит — есть надежда. Поёжился, сунул руку в карманы. Пальцы левой руки нащупали незнакомый прямоугольный предмет. Достал. На ладони небольшая иконка с ликом бородатого старца и надписью «Спаси и Сохрани».

      «Прощальный подарок Варвары Ивановны? Я в Бога не особенно верю, но сейчас не откажусь и от помощи чёрта».

     Максим сунул нежданный оберег обратно в карман, улыбнулся и отправился вниз.

     Тишина внутренностей парадной казалась Максу липкой и маслянистой, будто кто‑то натёр ею стены вместо побелки. Сердце лениво бухало, а во рту ещё держался горьковатый привкус бабушкиного чая, отдающий воспоминанием об уюте квартиры №13. Казалось, сто́ит вдохнуть чуть глубже — и таймлуп убежища Варвары Ивановны затянет обратно, заткнёт пальца-датами раны на календаре и листиками лавра склеит память в единое целое. Возле правого кроссовка упала капля ржавой «слюны» с потолка, где‑то внизу простонали трубы, и… тишина взорвалась.

     Из глубины потянулся сначала короткий металлический визг, как будто кто‑то старой пилой щедро процарапал перила. Затем взвился писк, перетёкший в надрывный девичий крик. Воздух дёрнулся, ожил, забегал эхо‑хищником по пролётам. Макс насторожился, растеряв флёр тёплых мыслей. За долю секунды ошарашенно оценил два варианта — прятаться или стремиться на помощь. Выругался про себя и помчался вниз, перескакивая через ступени, придерживаясь ржавых перил. Отполированная годами поверхность поручней под пальцами была скользкой и влажной. Не от воды. От чего-то другого.

     На площадке очередного этажа обнаружился источник крика. Та самая девочка из вчерашнего дня, лет пятнадцати, в рваной куртке и порванных на одном из колен джинсах. Волосы незнакомки спутались, по щеке размазалось что-то тёмное — может, кровь, а может, грязь. Она неслась вверх по лестнице. Девушка подняла голову, как будто на бегу, почувствовав взгляд, и пересеклась с ним глазами. В её мимике сложилось всё сразу: страх, усталость, безнадёжность и хрупкая надежда при виде него.

     Двумя пролётами ниже беглянки заклубилось серо‑чёрное облако. Сначала Макс подумал — дым. Мгла тут же переформировалась в пасть с оскаленными дымчатыми клыками, над которой загорелись два провальных огня‑зрачка. Прямо из тумана вынырнул облик призрачного пса; не дворняги и не породистой масти, а что‑то вывихнутое, вытянутое, будто рендер баг в компьютерной игре. Лапы выгнуты назад, нижняя челюсть свисает лишними сантиметрами, внутри тела зияет отсвет могильного света.

     Девочка поскользнулась, взвизгнув. Собака рванула к ней. Макс, заметив у стены остатки ржавой трубы‑стояка, рванул торчащий отломок с таким ощущением, будто знал, что тот послужит надёжным оружием. Школьник впрыгнул между чудищем и девчонкой. Металл хлестанул по призрачной морде. Вспыхнуло жёлто-серое марево, и собака рассы́палась в дым‑осколки, которые лентами вобрали в себя щели пола площадки. Одной секунды хватило, чтобы понять: мёртвая тварь не погибла, она лишь готовится к новому нападению. Девочка схватила его за запястье, крепко, неожиданно сильным хватом.

     — Бегом! Она сейчас заново соберётся! — и потащила вверх на соседний пролёт, к двери с облупившейся цифрой сорок семь. Шаркая кедой, с силой пнула грязную створку. Та скрежетнула, поддалась, и они ввалились внутрь почти кувырком. Девочка захлопнула дверь, навалилась спиной к ней, выравнивая дыхание.

     — Эта квартира… не жрёт. Я проверяла… два раза.

     Макс, прислонившись плечом к шкафу с полупустыми полками, услышал за стеной свист и сопение. Призрачный пёс, похоже, не мог прорваться сквозь толстый слой советского оргалита. Тишина снова схлопнулась, словно крышка у гроба.

     В 47-й квартире пахло затхлой бумажной пылью и фенолом старых пластмассовых абажуров. По стенам коридора красовались афиши: молодой Высоцкий в гитарной стойке, выцветший плакат «Белое солнце пустыни», а рядом — чёрно‑белый портрет Гагарина. Лампа с бахромой отбрасывала тёплое пятно, шкаф у стены хранил тома «Библиотеки советской фантастики». Часть полок была опустошена, словно кто‑то когда‑то отчаянно искал спасение в книгах и ничего не нашёл.

     Девочка сползла на пол, вытянув впереди себя повреждённую ногу. Ткань джинсов прилипла к ране, кровь подсыхала коркой, но небольшие капельки уже пробивались сквозь трещины. Макс, скинув рюкзак, опустился рядом, продолжая стискивать трубу. Руки дрожали. Он почувствовал, как внутри всё трясётся. Не от усталости, а от послевкусия схватки, которой в реальности, по сути, и не было.

     — Ты… ты здесь тоже застрял? — девочка подняла голубые глаза. Голос был хриплым, но без срыва, в зрачках плясали блики лампы и шальная решимость.

     — Похоже, что д-да, — ответил Макс, ложа трубу неподалёку. — Я… думал, я тут один т-такой. Тебя как зовут?

     — Света, — она попыталась улыбнуться уголком рта, но вышло криво. — А ты Максим, да?

     — Откуда знаешь?

     — На твоём рюкзаке — бирка. «Максим Морозов. 8‑Б», — она кивнула на лямку.

     Макс смутился, проверил — действительно, бейджик, который ещё в начале учебного года пришила мама. Он достал из бокового кармана бумажный платок, сложил и бережно приложил к ране.

     Света поморщилась, но не отодвинулась. Лишь вздохнула:

     — Эта псина… уже два дня за мной бегает. Только сто́ит подумать, что оторвалась — а она опять появляется.

     — У меня вчера был чудик п-похлеще, — выдохнул Макс и на секунду прикрыл глаза: вспышка памяти — багровые дыры‑глаза маньяка, призрачный нож, пахнущий горячим железом. — Кажется, здесь всем достаются свои особые м-монстры.

     Света прислушалась к коридору, нащупала тугую защёлку, проверила цепочку. Металл лизнул крючок с коротким, но утешительным клацаньем. Макс выудил из рюкзака «Сникерс» — обёртка пожухла, но шоколад не желал портиться. Надорвав упаковку, поломал на две части батончик и не глядя протянул половину девушке. Та колебалась ровно секунду, потом кивнула, принимая липкую половинку. Второй рукой приняла предложенную следом бутылку с водой.

     — Сахар — лучшее обезболивающее, — пробормотала она, словно оправдываясь, и отхлебнула из пластиковой бутылки глоток. Девушка быстро расправилась со скудным угощением, затем выудила из кармана куртки початую упаковку влажных салфеток. Достав одну, принялась аккуратно протирать рану на ноге. — М-да… На ОБЖ нас такому не обучали… Не зря тётка твердила: «Учись, Светочка, выживать при любом раскладе!»

     Макс помог придержать ткань. Пятно засохшей крови светлело, но алые бусинки ещё проступали по краям раны. Запахло дешёвым спиртом и парфюмерной отдушкой лимона.

     — А сколько ты уже здесь? — спросил он, чтобы отвлечь девушку от боли.

     — Если верить моим записям, не меньше недели, — Света кивнула на толстый блокнот, торчащий из кармана куртки. — Без календаря дни здесь как под воду утягивает. Легко забыть, сколько спал да сколько ел. Я уже по собственным ранкам мерю: если после сна старые синяки не начинают желтеть — значит, прошло меньше суток.

     Она достала блокнот и принялась листать страницы. Аккуратные колонки, заголовки и цифры цветными чернилами.

     — «Зелёный цвет» — безопасный? — уточнил Макс, подметив разноцветье в записях.

     — Относительно, — Света неопределённо пожала плечами. — В этих квартирах тихо и двери остаются на месте. В «жёлтых» чувствуешь, что‑то… не так. Открываешь — вроде обычная кухня, но призраки ходят в кафтанах или в военной форме, хотя за окном — прошлый век, судя по календарю и предметам. И запахи — уксус, йод, дым костра… Сидишь и чувствуешь, я здесь определённо лишняя. В красных, до усрачки ссыкотно прямо с порога.

     — А чёрный цвет?

     — Туда я вообще не вхожу. В одних слышала плач, потом чей‑то смех, следом… будто радио играет, но задом наперёд. Дверь дёргаешь — она липкая, тёплая, пульсирует. Лучше уж не трогать совсем, чем после не выбраться.

     Макс сглотнул, заглядывая в записи девушки: под каждым номером у квартир — пометки: «23 — можно. 29 — тени. 33 — гудки. 15 — безопасно. 44 — злобный ребёнок. НЕ ВХОДИТЬ!»

     — В двух квартирах даже ловила сеть, — продолжила Света, доставая из кармана разряженный смартфон. — Всего-то две палочки. Но стоило набрать номер — гудок и тишина. Будто по другую сторону все умерли. Один раз кто‑то снял трубку, и я… как бы сказать… я услышала, как зову саму себя, только голос был старше и усталый. Тут же сбросила. Потом выключила, пока окончательно не разрядился.

     Макс поёжился: воспоминание о дисковом телефоне бабушки вспыхнуло жаром.

     — У меня вообще сеть не ловит, — признался он. — Да и батарея сдохла.

     — Кстати, розетки здесь любят жечь зарядки, — пожала она плечами. — Я свой адаптер так сплавила. Кажется, даже ток у этого дома свой, собственный.

     Он замолчал. Потом тихо произнёс:

     — А может, мы уже умерли?

     Она посмотрела на него внимательно.

     — Не. Это было бы слишком просто. И, судя по ощущениям, больновато.

     Снаружи скрипнула доска. Потом — снова тишина. Макс поёжился.

     — Я попал сюда… вчера вечером. Четырнадцатого ноября. А ты больше недели назад. Хотя, по твоим записям, это было тоже четырнадцатого.

     — Думаешь, мы сейчас в разном времени? — спросила девушка.

     — Думаю, мы — в доме, который решил поиграть в бога.

     Света печально хмыкнула.

     — Тогда он — самый дерьмовый бог на свете.

     Не сговариваясь, решили перебраться в другую комнату. Старый паркет под ногами был в мелких трещинах и кое-где липкий. Будто кто-то разлил что-то сладкое, и оно высохло много лет назад. Света плюхнулась в широкое старое кресло, скрестив ноги по-турецки. В полумраке её лицо казалось вырезанным из другого времени — словно персонаж, забытый в доме тем, кто уехал и не вернулся. Макс заметил, что она ни разу не взглянула в сторону окна. Точно знала: зрелище за ним не для их глаз.

     — Расскажи, — попросил он. — Как именно ты сюда п-попала.

     — Да без «б». Тётка липовой косметикой торгует через чаты в телеге. Дешёвые копии люкса. Думала, подзаработаю у неё. Пришла по этому адресу… на третий этаж. Жильцы заказ заранее оплатили, по СБП, велели заходить сразу, без звонка. Дверь была приоткрыта. Захожу — там темнота, как нефтью обмазано. Дальше… думаю, что уже догадался. Заплутала. Только не сразу поняла: поднималась на девятый, а лестница не кончается. Решила, спущусь, а первый этаж — бах, и выворачивается в стену. Короче… вернуться уже не могла.

     Она выдохнула, губы дрогнули, но девушка удержала нервный срыв:

     — В первый день орала, пока горло не село. Потом поняла: кричишь — они приходят быстрее.

     — Они?

     Света мотнула головой:

     — Кто‑нибудь, да выглянет. Собаки дымные, топтуны без ног, жители‑тени. Выбор у этого места богатый, — она попыталась улыбнуться. — Вот эта дымная псина ко мне пристала, когда я у «жёлтой» квартиры половину батона нашла. Видимо, обиделась.

     Макс слегка ухмыльнулся, хотя лицо тут же свело сочувствием.

     — Моя история ещё проще, — признался он. — Я от школьных громил убегал. Запрыгнул в первую попавшуюся п-парадную. Сначала думал, просто дом заброшенный. А потом этажи… как бы сказать, з-зациклились. Ну, и всякие твари полезли.

     Света кивнула, будто складывая в голове пазл:

     — Интересно получается. Значит, зашли с тобой в один день. Только ты — вечером, а я — утром. Но дальше по времени разбежались…

     Она притянула колени, упёршись в них лбом. Макс видел, как подрагивают тонкие пальцы, хотя голос девчонки всё ещё оставался твёрд:

     — Знаешь, чего я реально боюсь? Что снаружи уже ничего нет… и никого… Город вокруг опустел или мёртв. А мы здесь… остались запаздывающими кадрами.

     Макс поёжился, вспомнив Варвару Ивановну, застрявшую в 1985‑м:

     — А может, время здесь скручивается. Или оно даже идёт… но не туда.

     Света подняла взгляд и улыбнулась неуверенной, но искренней улыбкой:

     — Ну, раз мы здесь вдвоём — значит, время чуть‑чуть подправилось? Главное — не расклеиться и продолжать поиск выхода. Если я здесь свихнусь, тётя этого не узнает. А тебя родители будут искать, верно?

     — Будет… мама, — выдохнул Макс, чувствуя неприятный узел в горле. — Ты права… д-держимся вместе.

     Рация зародившегося доверия щёлкнула невидимой кнопкой. За дверью парадная в ответ простонала, словно дом проверял прочность нового союза. Макс листал блокнот Светы:

     — Покажешь потом дорогу к «зелёным»?

     — Покажу. Но сначала нужно пофиксить ногу. Если двинем во мрак — идти надо быстро. Здесь время, может, и с фантазией, но кровь теряешь по-настоящему.

     Не успели они заняться поисками перевязочного материала, как снаружи хлестанул крик — такой сырой, набухший животным ужасом вопль, что стены вздрогнули. В коридоре вре́менного убежища мигнувшая лампа выдала творожистый всплеск и снова затеплилась янтарём. Света перевела взгляд на Максима, прошептав побелевшими губами:

     — Это сто пудов не собака!

     Макс вышел в коридор и подкрался к дверному глазку. Стекляшка демонстрировала лишь смазанную картинку. Новый вскрик, прозвучавший чуть ниже, с хрипотцой, как у того, кто давится собственной кровью, осыпал мурашками затылок. В глазке промелькнула ладонь. Реальный чел? Подросток повернул щеколду, придерживая цепочку больши́м пальцем. Створка мерзко скрипнула. На площадке, в синеватой полосе лампы, шатаясь, стоял… Костя?!

     Лицо парня было рассечено в двух местах. Кровь запеклась под подбородком. Кеды заляпаны бурой грязью. Рука прижата к боку, а в глазах — пепельно‑серый ужас, который старит человека на десять лет разом. Память тут же выдала воспоминание: как неделю назад (а неделю ли?) этот здоровяк ухмылялся, примеряясь, куда бы ударить, чтобы больнее. Как Лёха при этом вёл задорный счёт оплеухам. Как сам Макс, прикрывая ладонями голову, желал мучительной смерти этим уродам. Теперь это чудовище из школьной реальности стояло перед ним раздавленное, мятое — умоляя о помощи.

     Костя поднял мутнеющий взгляд, зацепившись за Макса:

     — Помоги мне… Мороз… ради бога… Там что-то… сожрало Лёху… Я не знаю, как… Пожалуйста — открой дверь, оно ползёт за мной в стенах! — голос сорвался в визг, он дёрнулся к Максу и тот инстинктивно захлопнул дверь. Света, стоявшая у стены, наблюдала будто издалека, но Макс ощутил пристальный взгляд иголкой в затылке.

     — Ты его знаешь? — мягко спросила девушка.

     — Он… из-за этой сволочи я з-здесь, — губы Макса едва шевельнулись. Внутри комок из страха, гнева и омерзения спрессовался в состояние бриллианта. Он мог одним решением отдать парадной эту жертву на заклание. Та с наслаждением «схавает» элемент жизненных страхов из его прошлого.

     Света, прихрамывая, подошла ближе, положив ему ладонь на плечо:

     — Макс. Ты же понимаешь? Если мы не впустим его — станем такими же, как это адово место.

     Она произнесла слова ровно, без эмоций, но каждое из них протопталось по Максу кирзовым сапогом. Он вдруг вспомнил, как Варвара Ивановна, незнакомая ему бабулька, поставила перед ним тарелку супа, не задавая лишних вопросов. Пальцы сами отодвинули цепочку. Дверь открылась. Костя, спотыкаясь, ввалился в квартиру, падая коленями на затёртый ковёр с бахромой и всеми силами пытаясь не зареветь.

     Запахло потом, кровью и кислой рвотой. Макс захлопнул дверь, замок щёлкнул. Прибывший трясся крупной дрожью, будто в лихорадке. Зубы звучно исполняли друг о друга марш напуганного до смерти существа. Макс сунул парню пластиковую бутылку. Воды оставалось немного, но отбирать было поздно. Костя сделал пару глотков, тут же согнулся, его вырвало на пол бурой жижей. Света принесла из комнаты какую-то тряпку, стёрла лужицу и выкинула грязную ткань подальше в угол.

     Минут пять все молчали, слушая, как в коридоре нечто шкрябает по стенам, словно длинными ветвистыми когтями, в поисках свежего страха. Макс анализировал: звук менял тональность, вздрагивая то выше, то ниже. В какой‑то миг показалось, что нечто ползёт по потолку, но потом всё затихло. Костя, отдышавшись, прижался спиной к шкафу, глядя в пол.

     — Мы… с Лёхой… вернулись, потому что… надо было показать тебе, кто главный… — он ухмыльнулся, но ранка на губе лопнула, и ухмылка вышла жалкой. — Поднялись до пятого этажа… потом вернулись… а первого нет. Лестница стала длинной… мы шли, шли… Обшмонали пару квартир… Думали, найдём выход. Сначала ржали. Потом стало не до смеха. Минуты… или часы… Чёрт. Тени появились… Слышишь их, будто листья шуршат. И тут Лёху внезапно втянуло в трещину стены. Я услышал, как он орёт. Повернулся. Оно… как туман, но с зубами… вцепилось в него, пока я смотрел…

     Костя затих, прижимая ладонь к окровавленным полосам на щеке.

     Макс стоял в двух шагах, крепко сжимая кусок трубы. Сейчас это было даже не оружие, а тяжёлая длань стыда. Жалость к Лёхе, от которой мутило, боролась с застенчивым удовлетворением — здоровяк получил своё. Потом вторым слоем накатил страх: если призрак‑туман ест подобных засранцев, то и до оставшейся троицы легко доберётся.

     — Эта… п-парадная. Словно живой монстр, — произнёс вслух Максим, — который определённо не хочет, чтобы мы свалили.

     — Что-то типа… ада? — спросила девушка.

     — Не знаю. Но очень смахивает на жуткую квест комнату. С призраками. С вре́менными петлями. С болью.

     Костя затрясся.

     — Я… я же не знал. Я думал, это просто дом. Только… старый. Я не хотел…

     Макс посмотрел на него в упор:

     — Не хотел — что? Гоняться за м-мной? Издеваться? Или потерять д-друга?

     Костя замолчал. Потом тихо сказал:

     — Я просто не хотел стать… последним.

     Макс впервые почувствовал, реально почувствовал, что у Кости под личиной отъявленного отморозка скрывается не только агрессия. Там прячется страх, неуверенность и одиночество.

     Они замолчали. Минут на пять. Света, разведав оставшиеся комнаты, вернулась с простынёй и початой пачкой сухариков «Кириешки». Ловко порвав ткань на полосы, она, без стеснения сняв джинсы, плотно перемотала рану на колене. Парни отвели взгляд от девушки, неловко приглянувшись друг с другом. Одевшись, смочила ткань остатками воды, она обработала глубокие царапины на лице Кости. Тот шипел сквозь зубы, но не сопротивлялся. Макс же поделил сухарики на три равные кучки. Хрустели ими в тишине, не задумываясь о сроках годности.

     Тут, как по заказу, снова что-то зашевелилось за стенкой. Медленно. Скребущее. Словно когтями по штукатурке. Потом — тишина.

     Света подняла голову.

     — Она знает.

     — Кто? — спросил Костя.

     — Парадная. Она знает, что нас стало трое.

     Макс посмотрел на потолок. Тот будто слегка прогибался вниз.

     — Значит, ей будет т-труднее.

     — А нам наверняка будет ещё «веселее», — произнёс Костя, вытирая крошки с губ. Впервые за всё время он усмехнулся. Не по-доброму. Но и не фальшиво.

     — Три головы всяко лучше, чем одна, — сказала Света и внимательно посмотрела на соратников по несчастью. Один — «красавец» громила с лицом, перемолотым ужасом, второй — худой ровесник, дрожащий от противоречий. — У троих больше шансов. Но придётся начать доверять друг другу. Хотя бы чуть‑чуть. Иначе нас перемелет поодиночке. Как этого вашего… Лёху.

     Макс вынужден был кивнуть, недоверчиво посмотрев на своего извечного обидчика. Вздохнув, подумал: «Если я дам ему умереть здесь, дом наверняка станет только сильнее».

     — Парадная определённо знает, что нас стало б-больше, — пробормотал он самому себе, размышляя. В груди отзвуком боя часов из квартиры Варвары Ивановны ударила новая, ещё слабая, но упрямая решимость. Если дом учится и подстраивается под их страхи, значит, они так же могут учиться друг у друга. Возможно, именно это и нужно, чтобы когда-нибудь отметить на календаре их родной реальности новый день.

     Час спустя Макс первым высунулся в тусклый коридор. Лампа над дверью успела потухнуть и зажечься снова, но свет дрожал, словно в нервном тике. Казалось, стенам парадной стало тесно от звука трёх пар шагов — штукатурка пузилась, скобы перил поскрипывали, словно ругаясь на самозванцев. Пахло влажным деревом, плесенью и кошачьей мочой — возможно, от Кости, который что-то задел ногой в углу и теперь матерился себе под нос.

     — Ну? — спросил Костя, не поворачиваясь. — Куда пойдём, гении?

     — Плевать. В любую из сторон, — ответила Света, глядя на потолок. — Всё равно окажемся не там, где были.

     Макс промолчал. Достал из рюкзака маркер, нашёл участок крашеной стены у перил и нарисовал кривую стрелку — направо, с двумя жирными точками. Потом написал под ней: «Трое. Вперёд».

     — Это чё? — Костя скривился.

     — М-метка. Если вернёмся сюда — будем знать, что уже были. Хоть какая-то стабильность в этом хаосе.

     — А если её кто-то сотрёт?

     — Значит, кто-то или что-то не хочет, чтобы мы ориентировались, — сказал Макс и пошёл вниз.

     Света шла позади, чуть прихрамывая, держа наготове блокнот, словно компас. Линия «зелёных» квартир обводилась маркером, жёлтые помечались треугольником, новые — оставались белыми пятнами. Костя семенил между ними, кулак с обломком трубы, одолженным у Максима, подёргивался нервным тиком. Первый пролёт был таким, каким и должен быть — обычным. Но только первый. Потом стены начали… менять тон. Краска оставалась той же, но в оттенках была «теплее», как будто здесь было лето, а на предыдущем этаже — осень. Потом изменился запах — с гари на сырость. Пол стал скрипеть на манер дерева, хотя под ногами был явный бетон. Макс не выдержал:

     — Кто-то здесь… словно оставляет следы. Или, может, это не следы, а… отражения. Мы проходим, и дом… п-подстраивается. Или пытается повторить наш маршрут. Но по-своему.

     — Я вообще ничего не понимаю, — сказал Костя. — Слишком сложно.

     — Ну, не ты один, — пробормотала Света. — Просто кто-то, в отличие от тебя, пытается анализировать. Дом, словно ищейка, вынюхивает наши страхи и водит по кругу.

     Костя зыркнул на неё злобно.

     — Предлагаю спуститься до самого низа и выломать чёртов тамбур парадной.

     — Мы уже спускались, и не раз, — отозвалась Света, пытаясь, чтобы голос не дрогнул. — Лестница не заканчивается. А если разрушить пролёт, останемся без верха и низа.

     Костя пнул носком кроссовка пакет, валявшийся у порога одной из квартир. Пакет зашипел — посыпались стеклянные блохи пыли, кружась в воздухе искрами. Макс втянул плечи. Шипение эхом прокатилось по этажам, отзываясь дребезгом батарей: протяжным, почти живым.

     — Тише ты, п-придурок! — прошептал он. — Здесь всё нас слушает.

     Спуск на два пролёта вниз оказался обманкой. Лестница круто ушла влево и вывела на тот же этаж: стрелка, знакомое пятно влажной грибницы на стене, табличка «кв. 47» теперь читалась зеркально, как в стекле витрины. Света постучала пальцем по ней — металл был холоден, но дрожал под воздействием.

     — Мы чё, теперь в зазеркалье? — хмыкнул Костя, попытка пошутить смазалась нервной дрожью его нижней челюсти.

     Макс попробовал дёрнуть ручку: дверь осталась глухой. Он прислонил ухо и вздрогнул: на той стороне раздавалось шипение, похожее на радиопомехи. «Словно кто‑то настраивает волну», — мелькнуло в сознании.

     — С другой стороны наверняка временная петля, — прошептала Света. — Давайте пойдём правее, в боковой.

     Боковой коридор был уже, чем обычно: проводка свисала ржавыми кишками, лампа моргала фиолетовым. В глубокой расщелине штукатурки Макс заметил угол желтоватой газеты. Расковыряв щель ключом, убедился: в слое пыли торчала пачка смятых листов.

     — Что там? — Света согнулась, помогая вытянуть свёрток. Снаружи газета «Ленинградская правда», дата: 24 апреля 1972 года. Но, пока Макс читал заголовок, цифры начали осыпаться типографской сажей и на их месте проступила фраза: «МИНИСТЕРСТВО СВЯЗИ: ИСПЫТАНИЕ РЕЗОНАТОРА ПРОШЛО УСПЕШНО».

     — Резонатор? Это про радиофизику, — тихо изумился он.

     Под газетами оказался тонкий полупрозрачный лист с печатью «Секретно». Бумага всё ещё шуршала, хотя Макс распрямил её пальцами: «…испытания резонатор‑3Б вызвали короткий (12 ±2 с) провал времени…» — строчки тут же помутнели. Настала тишина. Мир вокруг как будто выслушивал, поймут ли они. Абсолютно ничего о том, зачем нужен был этот резонатор, в клочке не осталось. Макс сглотнул, размышляя: «Мы видим только дверной глазок, а что за ним — дом настойчиво прячет…»

     На обороте листа кто-то от руки карандашом дописал:

      «Сейчас их трое. Один боится. Один притворяется. Одна всё ещё верит».

     Подростки переглянулись. Света побледнела. Макс почувствовал, как мурашки понеслись по спине. Костя презрительно фыркнул, но сделал шаг назад.

     — Это совпадение. Простое совпадение. Кто угодно мог так написать.

     — Конечно, — тихо ответила Света. — Ты из нас как раз тот, кто притворяется.

     Костя открыл было рот, но тут же закрыл. На этот раз — не огрызнувшись. Потом фыркнул беззлобно:

     — Что нам эти бумажки? Опыты, шмопыты… блин. Может, это экскурсия для ботаников?

     Он рванул угол газеты и бросил под ноги. Клочок упал на пол — и в тот же миг обратился снегом из чёрных хлопьев, которые вихрем поднялись к потолку и пропали.

     — Ты это видел? — Макс даже забыл заикнуться.

     Костя нахмурился, но ничего не ответил оглядываясь. Слева под лампочкой, висела исцарапанная табличка: «⭡ЛИФТ / ⭣БОМБОУБЕЖИЩЕ».

     — Прикинь! Здесь есть лифт? Серьёзно… — фыркнул Костя, ткнув пальцем в табличку.

     За поворотом действительно обнаружилась открытая шахта. Кабины внутри не было, лишь обугленные направляющие да цепи, убегающие в абсолютную тьму. Костя плюнул. Шахта ответила эхом — и сверху посыпался рыжий песок, словно дом возмутился. Макс про себя отметил: «У лифта нет номера этажа; значит, это ложная цель. Их здесь подсовывают специально, чтобы сбивать с толку».

     Через пару метров обнаружилась дверь с матовым стеклом и деревянной ручкой. На стекле — красная надпись «ТИШЕ!». Макс сжался, но Света уже нажимала, и полотно послушно открылось. Внутри пахло свежезаваренным кофе и дешёвыми сигаретами. На стенах висели ковры с оленями, телек «Рубин» гудел серой мушкой, у подоконника стоял круглый столик со стопкой журналов «Наука и жизнь». Будто самый обычный ленинградский март из 70-х.

     Однако всё внутри существовало как-то не так. Часы‑кукушка висели вверх ногами, стрелки пробегали полный круг за полминуты и начинали заново; радиомагнитофон «Весна‑211» тихо крутил кассету, а из динамика вываливались реверсивные фразы: «…тьсебаз… ньчевт…» — будто задом наперед. Кофе в турке был горячим, но металл самой турки таял по краям, словно воск.

     Костя, усмехаясь, взял банку Jacobs, потряс. Банка содрогнулась и тут же обратилась в пыль, рассыпавшись по его ладони коричневой мукой. Макс поймал его локоть, утянул к выходу: в красном свете лампы ковёр на стене медленно вздулся, орнамент оленей вытянул морды, щёлкнули «зубы» узора, а пол начал прилипать к подошвам, будто превращался в жвачку.

     Троица вывалилась из квартиры, получившей жёлтую метку в блокноте Светы, и вернулась на площадку, тяжело дыша.

     — Ну? — Костя развёл руками. — И что дальше? Будем разглядывать по квартирам ковры, пока один из них нас окончательно не проглотит?

     Света прикрыла глаза, заставляя голос звучать ровно:

     — Мы должны найти закономерности. Поняв, как работает смена эпох, найдём «стыки» и, возможно, выход. Без логики — бег по кругу.

     Костя хотел съязвить, но по батареям вниз прокатился глухой удар, словно кто‑то бил кувалдой изнутри. Макс сжал челюсти. Маркерная стрелка, которую он оставил пятнадцать минут назад, расплывалась — краска текла вниз, словно кровь.

     — Дом стирает наши метки, — прошептал он. — Кажется, он знает, что мы п-пытаемся его «читать».

     Он достал из кармана остатки газеты, на краю которых ещё теплились буквы.

     — Но в любой книге д-должно быть оглавление, — первый раз голос Макса прозвучал твёрже страха. — Нужна новая система заметок, которую дом не успеет проглотить.

     Света выпрямилась и коснулась стены:

     — Надо попробовать ожог: нагреваешь металл и метишь стену. Мне кажется, глубже прожжём — дольше продержится.

     Костя перевёл взгляд с одного на другого, фыркая, но кивнул. Он достал зажигалку и, нагрев кончик трубы, впечатал красный овал в краску стены. Та оплавилась, сформировав чёткий круг. Почему-то запахло палёной шерстью.

     — Ладно, ботаны, — процедил он. — Будь по-вашему. Только учтите: если эти чокнутые идеи не сработают, я начну пробиваться через ближайшую стену.

     Слишком громкая речь отозвалась по полу вибрацией. Где‑то рядом, за стеной, как великан, поворочался дом — вздохнул гулко, выпуская сквозняк, от которого газета в руках Макса разлетелась серыми перьями.

     — З-заткнись, — прошептал Макс, заметив, что клочок обоев возле окна чуть‑чуть исходит паром. — Дом нас подслушивает.

     Во внезапно наступившей тишине ему показалось, что стены действительно затаили дыхание. Как читатель, добравшийся до конца первой главы и решивший, стоит ли листать дальше.

     Коридор следующего этажа, в который они свернули, оказался не просто узким — он выглядел недостроенным. Сиротливый кирпич без штукатурки тянулся холодной глоткой, и хотя плафон над головой горел тем же тусклым желтоватым огнём, казалось, что свет не касается стен, а тает в чёрной дыре. Макс шёл первым и остановился: в кладке чуть выше уровня пояса торчала… пластиковая флешка. Самая обычная, на 16 ГБ, с треснутым колпачком. Рядом — блестящий жетон петербургского метро с вензелем 1950‑х, чуть дальше — оловянная пуговица, точно дореволюционная. Все эти странные «вросшие» артефакты казались окаменелостями из разных эпох, будто время здесь застыло и постепенно срослось с кладкой.

     — Господи, как в музее утопленников, — пробормотал Костя. Он потянул флешку. Пластик вышел легко, но на свету бледная поверхность блеснула — и из щели по ней побежала сероватая пена. Макс дёрнул товарища за рукав, флешка плюнула ещё раз и почернела, как обуглившийся кость.

     — Не т-трогай здесь ничего! — шёпотом рявкнул он.

     Потолочный светильник выхватил следующую дверь: тёмно‑стальной прямоугольник, на стекле которого мерцал переливчатый синий узор. Ни ручки, ни цифр, ни надписей. Когда Макс положил ладонь, дверь скользнула вбок, в стену без звука. Они увидели белоснежный, до скрипа стерильный коридор. Пол отражал их фигуры, будто жидкое зеркало; потолок — идеальная равнина со встроенными световыми панелями. Над стеклянной тумбой мерцала голограмма: «ОШИБКА 17‑B. Сегмент отсутствует».

     Света первой перешагнула порог, Костя и Макс за ней. Воздух пах озоном, едва ощутимо — как после грозы, но очень сухим. На голографическом экране зарябили строки: «Мониторинг мезонного коллайдера», дата — 14 июля 2049 года. Макс прикоснулся к сенсорной панели, пальцы прошли сквозь свет, словно через холодную воду. Система вспыхнула, экран начал затягиваться туманными кадрами, как испорченный файл.

     — Двадцать… сорок девятый, — прошептал он.

     — Будущее, — выдохнула Света. В её голосе звучало не восторженное «вау», а испуганное недоумение. — Значит, эта каменная тварь тянет в себя не только прошлое.

     Костя провёл пальцами по ровной белой стене, оставив на ней серый мазок грязи. Стена, словно живая, втянула пятно, и в это же мгновение панель на тумбе испустила резкий писк. Пол под ногами затрещал, словно стекло, и выгнулся дугой. Макс схватил Свету за запястье, потянув назад — Костя прыгнул последним. Только они вывалились в кирпичный коридор, как дверной проём схлопнулся со скрежещущим свистом. Будто металлическую банку свернули в трубочку. Холодное белое сияние изнутри погасло, и от двери осталось лишь мутный отпечаток на стене.

     — Отличное будущее, — пробормотал Костя, растирая плечо. — Сожрать пытается ещё шустрее, чем прошлое.

     Он хотел добавить ещё что‑то язвительное, но взгляд упёрся в последнюю дверь коридора, по правую сторону с цифрой «34». Старый металл, густо покрашенный, с кованым кольцом вместо ручки. Полотно двери поблёскивало, будто влажное, и от его границ тянуло могильной сыростью.

     — Это «жёлтая»? — спросил Макс, обращаясь к Свете.

     — Нет. Пока чисто «чёрная». Я её помечала, но не входила.

     Костя фыркнул:

     — Значит, время проверить.

     Пока он говорил, кольцо‑рукоять медленно поднялась сама собой, и тяжёлое полотно отворилось внутрь. Под ногами был всё тот же бетон, но за порогом в полумраке стены словно покрыло мясистой корой: рельефные складки, более похожие на внутренности чудовища, чем на фантазии дизайнера. Температура воздуха сразу упала до нулевой, каждое дыхание троицы образовывало паровые облачка.

     Макс содрогнулся: возникла уверенность, что, если зайти глубже, пол зашевелится и поглотит ноги. В дальнем углу слышался приглушённый гул, словно сердце стучало под толстым панцирем. Вдруг из щели между «плитками» выползла тонкая детская рука: пальцы, синие, как лёд, ощупывали воздух, будто искали спасение. Затем рука так же бесшумно втянулась обратно. Света резко выдохнула, упёршись спиною в косяк:

     — Валим отсюда!

     Костя, хоть и делал вид, что ничего не боится, выскочил первым, захлопнув дверь сразу после того, как вышли остальные. Ручка отрывка отлетела и тут же покрылась инеем.

     — Натуральный блок ужаса, — тряхнул он плечами. — Вот это я понимаю, «чёрная» хата. Предлагаю туда не соваться… без огнемёта.

     Макс коснулся запястья Светы — она всё ещё дрожала. Парню резко захотелось закончить «исследования» парадной и вернуться в условия относительной стабильности. Запинаясь, он рассказал товарищам по несчастью про особенности квартиры «№13». Света слушала, замирая: в её глазах отражался интерес, а не сомнение.

     — Если такое «якорное» место существует, надо туда вернуться, — сказала она. — Стабильная петля — лучший пункт для отсчёта. И, возможно, один из «стыков». Однако мы всё ещё ни черта не узнали… Я считаю, нужно продолжить. Да и вряд ли мы так просто найдём квартиру старушки.

     Костя отмахнулся, но явно запомнил.

     На следующей площадке они наткнулись на почтовый блок из пятнадцати ящиков. Все проржавели, кроме одного — номер «0». Замочек на ящике выглядел новым. Костя достал из заднего кармана перочинный ножик. Щелчок, дверца откинулась. Внутри лежал плотный конверт без адреса. Макс вытащил: внутри старое фото: парадная с фасадом 1917 года, у входа — столпившиеся люди в фуражках с кокардами. На обороте карандашом: «ШОВ № 1 и ШОВ № 2 — город спит; ШОВ № 3 — избыточный заряд. Снять бы — да не знаю чем». Ниже — нечитабельная формула, буквы дрожали, менялись, словно живые.

     — Что за три шва… — прошептала Света. — Может, имелось в виду три эпохи? Как кольца. 60‑е? 80‑е? Будущее?

     Макс вдруг вспомнил кухню с блокнотом «Кружка космонавтики», газетную вырезку 1972‑го и панель 2049‑го.

     — Скорее всего — это важные т-точки на оси времени, — прошептал он.

     Костя вырвал из его рук конверт, но бумага под грязными пальцами заколыхалась, словно тёплая плёнка. Он испуганно уронил добычу — лист расплавился в воздухе, обратившись дымным вензелем, который тут же втянуло щелью пола.

     — Парадная определённо не любит д-доказательств, — выдохнул Макс.

     Света включила телефон, почти разряженный, и нажала кнопку. Экран вспыхнул едва‑едва, но успел щёлкнуть камерой — фото письма! Батарея стремилась к нулю. Сигнала не было.

     — Энергия по принципу «дай — заберу», — пробормотала она. — Ладно, кадр есть.

     Где‑то далеко сверху грохнуло, словно огромную бочку покатили по деревянному настилу. Под ногами подростков пружинил пол. Коридор изменил наклон — теперь он казался не горизонтальным, а чуть уходящим вниз, будто всё здание стало кораблём и кренится. Маркерная стрелка, оставленная ими в начале «экспедиции», снова ползла — чернила тянулись, как живые. Но на соседней стене оплавленный след торца трубы держался.

     — Сгоревшее точно держится, — прошептал Макс. — Значит, надо клеймить.

     Костя в этот раз раскалил небольшое лезвие перочинного ножа и вывел на стене символ галочки.

     — Видимо, если дом испытывает «боль», метка остаётся, — заключила Света. — Нам очень нужен план этажей и коридоров.

     В этот момент лампа над ними лопнула, брызнув искрами в темноту. Коридор-ответвление погрузился в темноту. Где‑то под полом прокатился длинный‑длинный вздох, словно дом втянул по щелям холодный воздух. Темнота стала плотной, зловещей, но на стене, в зареве упавшей искры, их выжженный знак — так и остался неподвижным, как застывшая искра надежды.

     Лестница устремилась вниз под едва заметным углом — но шагалось так, будто их вели по коридору старого сухогруза. Стены уползали, перила дрожали, а каждый шаг отдавался двойным эхом, словно на смежном «слое» шёл ещё один невидимый отряд. Огонёк зажигалки выхватывал то кирпич, то облупленный кафель, то… неожиданно гладкую школьную доску, намертво «вмурованную» в кладку. Мелом — крупно: «Контрольная работа. Вариант 3».

     Доска была влажная, по меловым буквам стекали мутные капли. Макс дотронулся пальцем; капля размыла половину слова, и под первичным слоем едва‑едва проступило: «С.— срез». Буквы мигом растворились, словно сам дом опасался проговориться.

     — Видели? — сдавленно выдохнул он.

     — Дом соскабливает чешуйки чужих реальностей и шлёпает их где попало, как плохо перемешанный пластилин, — сказала Света.

     Лестница резко заломилась и вывела их к узкому, открытому дверному проёму, откуда пахнуло кухонным газом и чем‑то пряным. Они юркнули внутрь — и сразу ударило по глазам тусклым горчичным светом, будто лампочки покрасили в йоде. Газовая колонка тарахтела, самовар гудел, а на столе с клеёнкой «огурцы‑петухи» лежал пухлый блокнот, стянутый резинкой для волос: «Кружок юных космонавтов, Дом пионеров. Журнал наблюдений».

     Света раскрыла находку — часть страниц намокла и слиплась, но таблица на развороте уцелела:

      * 21 апреля 1961 — «… фаза растёт»

      * 12 января 1991 — «спад / резкий свист счётчика»

      * 06 июня 2021 — «пик → ступень лестницы исчезла».

     В соседнем столбце — каракули: «короткий провал света», «соскальзывание этажей», «детонация минут».

     — Кто‑то вёл хронику здешних странностей, — прошептала Света. — И, кажется, каждые… ну, около тридцати лет тут что‑то резко меняется. Но что — непонятно.

     Страница дальше расползлась от влаги: даты рвались, как нити, и Макс уловил лишь обрывки «…42‑й…», «…17‑й…».

     Грохот — будто за стеной опрокинули бочку воды. Пол задрожал, буфет подскочил, посуда звякнула. Макс ощутил, что где‑то внизу ревёт не вода, а само время, будто в огромном водонапорном баке.

     Костя, нервно цыкая, ковырнул ложкой отколупывающийся кафель у подоконника. Плитка отъехала с сочным «хрясь», обнажая… стальную рельсу метро, уходящую в кромешную тьму. Пахнуло туннельной плесенью.

     — Точно склейка, — Макс трижды стукнул по рельсу. — Эпохи здесь реально спаяны одна в д-другую.

     Света листала дальше: из середины журнала торчал лист; в корешке виднелся остаток карандаша. Макс осторожно потянул — и вытащил полустёртый набросок: вытянутый «скелет» подъезда, от которого отходят три неровных кружка. Подписи угадывались наполовину:

     «…17 года»

     «…42»

     «…91?»

     Ниже размашисто, красным: «Сбить лишний заряд — образуется щель». Подпись неразборчива.

     — Чистых дат нет, — пробормотал Макс. — Только намёки.

     Он вспомнил бесформенное письмо из ящика «0», газету 1972‑го, белый коридор 2049‑го, петлю у Варвары Ивановны 1985‑го, но теперь эти фрагменты складывались не в карту, а в головоломку без решения.

     — Если выдвинуть версию, что дом — это книга, — начал он, потом запнулся, заставляя не торопиться, — то г-главы, они же квартиры в книге, идут не одна за другой, а спиралью. «Зелёные» места — может, обычные абзацы. «Жёлтые» — флешбэки. А чёрные… скорее кульминации. Но это просто гипотеза, не больше.

     Костя презрительно присвистнул:

     — Гипотеза… Хорошо, ботаны, допустим. А если у книги нет автора, а одни лишь пустые страницы?

     — Тогда она служит черновиком к будущему роману, — вскинув бровь, прошептала Света, но даже в попытке пошутить слышался страх.

     Словно в ответ шкаф-сервант дёрнулся: дверцы распахнулись, и полки рвотным движением выплюнули пачку пожелтевших билетов «Выставка 2033: Навстречу орбитальным садам». Края бумаги сразу же задымились, билетики съёжились и таяли в воздухе, словно кто‑то невидимый жёг их заживо. Дом давал понять: будущее трогать опасно.

     Костя стиснул трубу, словно биту:

     — Ладно. Только учтите: если из страниц этой книги к нам полезет какой‑нибудь дымовой урод — я обсуждать сюжет с ним не стану.

     — И не надо, — отозвалась Света. — Но помни: крик и мат делают реакцию парадной агрессивной. Она слушает.

     В подтверждение лампа над ними мигнула, и филигранная трещинка пробежала по потолку.

     Они вернулись на площадку парадной. Выжженный знак на кирпиче — угольно‑чёрный овал — остался цел, будто дом боялся прикасаться к боли.

     — Первый след пережил больше часа, — шёпотом заметил Макс. — Значит, работать можно.

     Внизу глухо грохнуло, хотя видимого проёма шахты лифта уже не было. Пол качнулся, издалека пронёсся глухой раскат, напоминающий прибой. Пахнуло морской солью и сыростью подвала.

     — Кажется, до дома дошло, что мы ищем подсказки, — сказала Света.

     Где‑то в сумраке непрошено щёлкнула дверь. Шаги тяжёлых ботинок зазвучали по ступеням, живые, не глухие. Троица испуганно переглянулась. Макс, чувствуя, как сердце гремит в рёбрах, шагнул вверх, подальше от звука. Остальные, не сговариваясь, пошли следом. Им предстояло понять, кто или что перелистывает страницы этого дома. И самое страшное — быть может, кто-то уже читает их главу.

     Лестничный воздух был тяжёлым и влажным, словно в подвале старой хрущёвки. Казалось, парадная накачивала свои внутренности не только пылью, но и чем-то более липким — вязким страхом, который застывал в лёгких, не давая вдохнуть до конца. Макс двигался первым, Света, несмотря на пылающее болью колено, не отставала, прижимая блокнот к груди, словно щит. Замыкал Костя, шагая прерывисто, постоянно оглядываясь и держась рукою за бок. Под импровизированными бинтами ныло, а пустой желудок возмущённо напоминал о своём существовании. Парень периодически матерился, встречая руганью каждый новый пролёт. Как заклинание или защита.

     Они поднимались быстро, почти не задерживаясь на площадках. Любая остановка была рискованной: как только темп движения падал, снизу начинали раздаваться шаги. Чужие. Неторопливые. Пугающе уверенные. И самое страшное — они повторяли их собственный ритм. Стоило Максу ускориться — шаги внизу ускорялись. Стоило замедлиться — и внизу делали то же. Будто кто-то не просто шёл за ними, а подражал. Вынюхивал. Учился их походке. Примерял чужой ритм, как волк примеряет следы тропы лося. Преследовал добычу. Проверять, кто или что издавало пугающие звуки, ни у кого желания не возникало.

     На каждом следующем этаже нумерация плясала, как в бреду: 9, потом 21, потом почему-то 4Б. Квартирные таблички казались издевательством над логикой. Макс крепче сжал маркер в кармане: если понадобится, он быстро поставит метку. Следующий этаж — и вот она наконец дверь квартиры № 13. Облупленная эмаль, латунная ручка тёплая, будто отражения пульса этого дома. Макс коснулся древесины, пальцы дрогнули; в висках забилось: «Узнает ли?»

     Он стукнул. Раз. Второй. Пауза.

     За дверью послышалось тихое шарканье и знакомое, до мурашек знакомое:

     — Ой-ой… кто там так поздно в гости пожаловал? — сипловатый старческий голос. Щёлкнула щеколда. Варвара Ивановна открыла дверь. Неизменный седой пучок волос, торчащий из-под платка, клетчатый халат, улыбка гостеприимная и… совершенно пустая. Ни намёка, что буквально вчера она отправляла Макса спать в комнату покойного мужа.

     — Здравствуйте, ребятишки… Заблудились?

     Макс нервно сглотнул.

     — Мы… это… хотели спросить, м-можно ли нам… — язык запнулся.

     — Да вы, деточки, заходите, чего на пороге стоять, сквозняк тянет, — бабушка уже разворачивалась внутрь, не дожидаясь ответа.

     Толкаясь локтями, «деточки» стремительно ввалились в коридор. Максим тут же закрыл дверь, запирая щеколду. Разувшись, они перешли за хозяйкой на кухню. Внутри Максу всё казалось визуальной копипастой: металлическая миска с баранками, кастрюля, едва начавшая булькать, шаль с вышитыми маками висела на спинке того же кресла — маковые цветы в полумраке словно не успели сменить положение. Часы-кукушка озвучили шесть ноль-ноль, но куковали на полтона глуше.

     Костя потянул носом воздух:

     — Говоришь, суп в этой кастрюле вечность стоит и не скисает? Мистика, блин.

     — Не вечность, а ноль суток, — шепнула Света. Она цепко оглядела детали: пятно варенья на полу у плиты, чашки на обмыленных блюдцах — как замороженный кадр.

     Варвара Степановна позвала всех к столу, раскладывая на скатерти приборы.

     — Господи, ну и вид у вас, касатики. Садитесь. Поешьте, милые. У меня щи с утра свежие сварены. Картошечка, капустка… Пустые, правда, без мяса, но горячие.

     Макс вздрогнул: слово в слово вчерашняя реплика. Он перехватил взгляд Светы. Та еле заметно кивнула: «понятно».

     Пока бабушка хлопотала у плиты, девочка заглянула в выцветший карман подвеса для газет, висевшего на стене за спиной. Выдернула пожелтевший листок, на углу которого красовалась печать «СОШ № 225, адмиралтейский».

     — Ого, у нас такие газеты до сих пор в школе вешают. Это же моя школа, рядом с Эрмитажем. Я там учусь… ну, училась, до того, как… — она осеклась, будто вспомнив своё нынешнее положение.

     Макс в удивлении поднял брови: «Она моя соседка по району», — мелькнуло тёплым осознанием.

     — Только мне добираться теперь дольше, я же у тёти живу… — добавила девушка тихо. — Родителей уже давно нет…

     — Снова твоё сиротское нытьё? Не кисни, малая, выберемся — гулять ещё будем.

     Костя ухмыльнулся, наклонился к Свете и положил ладонь на её плечо, сдавив чуть крепче, чем принято. Девушка вздрогнула: на мгновение взгляд застлала пелена животного страха.

     — Отлипни, — выдохнула она почти шёпотом, но слово прозвенело как натянутая пружина.

     Рука Кости тут же оказалась перехваченной. Макс, сам от себя не ожидая, стремительно выкрутил запястье старшеклассника. В его пальцах не было прежней неуверенности — он сжал крепко, как когда-то давно отец сжимал его руку на прогулке. Максим держал дольше, чем нужно. И точно дольше, чем Костя этого ожидал.

     — Свете поддержка нужна, а не т-твои шуточки, — тихо, но отчётливо произнёс он и только на последнем слоге дал слышать лёгкий излом своего заикания.

     Костя сощурился, ухмылка стала резче, но руку одёрнул.

     — Эй, без обид, я же по-доброму, — буркнул он, стряхивая невидимую пыль с рукава. — Красивых девок редко встретишь в нашем районе.

     Макс ничего не ответил, но остался стоять рядом со Светой, словно выстроил между ней и обидчиком невидимую преграду. В груди тяжело барабанило неведомое прежде чувство — микс злости, ревности и решимости.

     Варвара Ивановна, занятая кастрюлей, не заметила перепалки. Она поставила на стол глиняные миски: в каждой плавали те же аккуратные полумесяцы овощей, точно снятые копиркой со вчерашнего ужина.

     — Ешьте, детки, пока горяченькое, — улыбнулась бабушка и отошла к плите за чайником. В комнате ещё дрожала тонкая нить напряжения между подростками.

     Макс машинально коснулся кармана — под толстовкой в кармане лежала иконка. Он вытащил на свет потёртый матовый образ Николая Чудотворца. И застыл: на стене, над «красным уголком», висел близнец иконы — только эмаль была ярче, будто свежая. Света уже стояла рядом; включив сотовый и делая снимок. Повернувшись к нему, шепнула:

     — Могу поспорить, он здесь каждый цикл как новый.

     — Если так, значит, старый куда-то должен деваться, — ответил Макс. Рука сама потянулась к предмету, снимая иконку с гвоздика. Металл был тёплым, будто до этого долго лежал в ладони человека.

     В ту же секунду хозяйка дома, обернувшись, уронила половник. На лице старушки мелькнуло не просто беспокойство — паника, ужас, почти животный страх. Глаза на мгновение стали пустыми, как у человека, внезапно оказавшегося в незнакомом, враждебном месте. Казалось, ещё секунда — и она закричит. Раздался хрип:

     — Господи… куда же мой образок делся?

     Макс быстро повесил на гвоздик свою копию из кармана. Взгляд бабушки прояснился, будто кто-то вернул её на сцену спектакля. Она добродушно заулыбалась:

     — Так вот же он! Склероз замучил старушку, хи-хи.

     Света сделала в блокноте пометку: «Эксп.0: замена прошла — петля цела». Макс осознал: механизм подмены в данном случае сработал. Но что будет, если они изымут оба варианта, а новый «клон» не успеет появиться?

     Костя, жуя кусок хлеба, бросил через плечо:

     — Ребзя, может, хватит играть в Шерлока? Тут хавчик практически бесконечный. Можем потом перетаскать продукты в парадную — от голода не подохнем.

     — Пока петля крутится, — возразил Макс, — лучше ничего из квартиры не выносить. Если мы начнём менять стабильные элементы, цикл может порваться. Тогда не только еды не будет — сам дом может сойти с ума.

     Света тихо поддакнула. Костя фыркнул, но смолчал, разгрызая сухарик так громко, будто ломал ветку.

     За окном стоял вечный вечер, за стеной гудели ржавые трубы, а внутри крутилась тошнотворно уютная пластинка одного дня. Макс вдруг понял — если вынести «оригинал» образка, петля, скорее всего, рухнет… и холодок пробежал по спине. А что станет тогда со старушкой?

     Парадная превратила Варвару Ивановну в марионетку, но… уничтожить её временную петлю означает уничтожить её саму. Она могла и не быть живой, но сейчас, пока кормила их, улыбаясь, была единственной, кто оставался подобием человека в этой свихнувшейся парадной. Или хотя бы кем-то похожим.

     Суп парил, как вчера. Стрелка часов подползала к половине седьмого и не пошла дальше — снова. В этом застывшем времени Максим сделал первый вывод: дом допускал «точки сохранения» — но за каждую придётся чем-то платить.

     Света закрыла блокнот, карандашом прижав уголок страницы с новой надписью: «ПЕТЛЯ — ПРИНЦИП ЧАЯ В КРУЖКЕ». Макс согласно кивнул. Если в кружке начать вращать ложкой, жидкость над стенками движется быстрее, а центр остаётся условно спокойным. Квартира пенсионерки — такой центр. Дёрнешь «ложку» против движения — «кружка» может окатить кипятком.

     Чтобы проверить, как далеко простирается «зона петли», ребята, съев суп, устроили мини-эксперимент. Костя спрятал в кармане ложку с гравировкой «1956», Света — кубик сахара-рафинада, Макс — фантик от карамели «Дюшес». Вышли на площадку, закрыли дверь. Десять шагов вниз — и время будто опрокинулось: лампочка мигнула, ржавое железо под ногами хрустнуло, внизу коротко завыл знакомый призрачный пёс, но тут же стих. Вернулись. Зашли в открытую дверь. Ложки в кармане не оказалось, рафинад превратился в жёлтый песок, фантик — в сухой пепел, рассыпавшийся на ладони.

     — Бинго, — пробормотала Света. — Всё, что не подпадает под сценарий дня, за пределами входной двери обнуляется.

     — Я бы сказал, не обнуляется, — возразил Макс, стряхивая пепел, — а дом з-забирает. Ему, видимо, н-нужны «правильные декорации».

     — А мне нужен набитый живот, — буркнул Костя. — Если кастрюля в этой хате бесконечная, почему бы не харчеваться с неё?

     Макс повернулся:

     — Ты же только что убедился. Дом не п-позволит вытаскивать реквизит. Всё, что выносишь, превращается в пыль. Пища — часть сценария квартиры. Нарушишь — петля начнёт сопротивляться. А бабушка… скорее всего, пострадает первой.

     — Она всё равно ничего не вспомнит, — огрызнулся Костя, но глаза скользнули в сторону, где за приоткрытой дверью кухни виднелась Варвара Ивановна, поправляющая платок.

     Позже, когда процесс знакомства и поедания новой порции супа вновь повторился, бабушка осталась в кухне готовить чай, а ребят отправила в зал. Света присела на подоконник — стекло в окне дрожало, будто за ним бушевала метель. Макс стоял рядом. Говорила она тихо, чтобы не слышал Костя:

     — В нашей школе эту газету развешивают на стендах. Значит, петля парадной подхватывает и задействует элементы из окружения своих жертв?

     Макс слушал, чувствуя, как где-то под рёбрами распирало желание защитить девушку от всего нелепого, что творилось вокруг. Света тепло улыбнулась, указав на старую, потёртую этажерку: — Зырь… Точно такая у нас дома была.

     Свист Кости заставил обоих обернуться.

     — А вы всё воркуете, голубки? Ну воркуйте, воркуйте… — ухмылка резанула слух.

     Макс непроизвольно шагнул, плечом «закрыв» Свету, но та положила ладонь ему на руку.

     — Не трать силы на идиотов, — прошептала. — У него панический страх одиночества, поэтому и грубит. Есть в психологии такое понятие.

     Костя фыркнул:

     — Ты глянь… она ещё и психологиня. Я просто говорю как есть. Чтобы отсюда вырваться, нужно действовать, а не цепляться за тётину юбку. Отрастите уже яйца… хотя бы одни на двоих.

     Света сжала корешок блокнота так, что ногти побелели. Макс готов был взорваться от возмущения, но секунду спустя весь гнев ушёл в холодный расчёт: отвлечь, чтобы не кормить дом эмоциями.

     — Мы ещё не проверили, что б-будет, если остаться на час после «шести ноль-ноль», — сказал он нарочито спокойно.

     Света поняла игру, поддержав:

     — Точно. И надо выяснить источник «обновления» предметов. Возможно, первоначальный амулет на стене — реально якорь.

     Они перешли в кухню и, усадив Варвару Ивановну к столу, предложили почитать старый журнал «Крестьянка», найденный на подоконнике. Бабушка послушно заулыбалась, а Макс, быстро сняв со стены иконку, положил её под салфетку. Часы протолкнулись к без пяти семь и вместо кукушки послышалось звяканье стекла — будто вдалеке разбилась бутылка.

     — Что это? — Варвара Ивановна замерла, не мигая.

     — Наверное, соседи сверху шумят, — быстро ответила Света, накрыв ладонью кулон.

     Секунда — и старушка словно снова включилась, продолжая листать журнал. Стрелка щёлкнула семь ноль-ноль… и забилась свечкой. Железный механизм попробовал тикнуть — но стрелка вжалась в циферблат, не двигаясь. В углу вспыхнула лампа, моргнула раз — и всё в квартире качнулось, словно в вагоне метро. Время дёрнулось, как рыба на крючке, но не смогло вырваться. Суп в кастрюле «выдохнул» ватой пара, розовый цвет обоев на миг выцвел.

     — Петля буксует, — прошептала Света. — Амулет действительно ключ. Если в парадной время и события перемешаны, значит, где‑то должна существовать… как бы правильно выразиться, «нулевая» лестница. Самый первый пролёт, от которого всё для нас пошло вкривь и вкось… Тот, по которому мы попали в эту мешанину.

     Костя вытаращил глаза:

     — Так если это ключ, берём его и валим отсюда!

     — Забыл? Петля времени надорвётся, — отсекает Макс. — Смотри: стрелку уже заклинило. Вопрос — где разорвёт. И не п-попадём ли мы под раздачу.

     — К тому же, если мы задержимся в этой квартире без петли, нам хана! — подала голос Света. — Мы чужды этому пространству, так как ещё не родились в его временно́м отрезке…

     Макс вернул оригинальный кулон на гвоздик. Стрелка дёрнулась, как будто кто-то её отпустил, и побежала снова: семь часов, одна минута… две. Всё вошло в «штатный режим».

     — Похоже, амулет не восстанавливается мгновенно, в отличие от местного супа. Значит, это и есть главный предохранитель временно́й петли, — резюмировала девушка.

     — И наш единственный шанс выбраться. Рано или поздно… п-придётся рискнуть, — Макс глянул на Костю.

     Громила ухмыльнулся:

     — Тогда предлагаю: снимаем амулет, ищем вашу лестницу-нуль. Я… если что, понесу бабку на горбу. Или придумаем, в какую из зелёных квартир её переселить, когда пупок развяжется.

     Ни Максим, ни Светлана не поверили, что тот действительно готов на подобный поступок, но спорить не стали.

     Света сделала несколько фото кухни, часов и шали. Макс ключом от квартиры процарапал на ручке входной двери два перекрёстных знака бесконечности, образовывающих фигуру «двойного ключа»: ⌘. Решил, что дерево стерпит, но из царапин тут же появился ржавый сок — смола? Кровь? Странная жидкость стремительно застывала тёмным контуром.

     — Дом это стопудово заметит, — зябко шепнула Света.

     — А пусть знает, что м-мы тоже умеем отвечать, — отрезал Макс.

     Выйдя на площадку, троица почуяла, как дом прислушивается. Где-то вглубь стен гулял гул, словно дыхание огромного кита. План действий проступал в голове Максима, как контуры на фотобумаге. Нужно подменить амулет. Пока петля «перезагружается», вывести старушку наружу, не дав её квартире схлопнуться.

     Света дотронулась до небольшого значка со смайликом на толстовке Макса. Тот, что подросток носил ещё с первого класса. Их пальцы нечаянно соприкоснулись. Искра — электрическая и тихая. Костя кашлянул так громко, что с потолка осыпалась пыль:

     — Влюблённые, вы бы шевелили копытами. Дом наверняка новых дырок в пространстве намонстрячил, пока вы здесь сюсюкаетесь.

     И действительно: где-то наверху мягко чмокнула одна из дверей, зазывая порывом сквозняка. За порогом квартиры №13 время снова потеряло линейность. Сжималось в крошки секунд или растягивалось в километры шагов. Ребята, поднявшись на два пролёта, решили ориентироваться именно на хлипкий часовой механизм в квартире старушки, как мореплаватели на тусклый свет лампочки маяка.

     План разбили на три части. Первая: Света должна вернуться в петлю ровно в пять пятьдесят семь, чтобы отвлечь Варвару Ивановну разговорами. Вторая: Костя караулит на площадке. Если «дом» пришлёт дымных собак или ещё что-нибудь, держит оборону с трубой. Третья: Макс меняет иконку на свой клон, заранее подогретый над огарком свечи, чтобы совпали вес и температура.

     — А дальше валим подальше, пока эта штуковина не схлопнула наши задницы, — подвёл итог Костя.

     — Нет, — поправил Макс. — Сначала вытаскиваем Варвару Ивановну. Только п-потом — вниз.

     Костя буркнул нечто нецензурное, но возражать по‑настоящему не стал. Перед «началом представления» Света достала из кармана растянутую резинку и быстро перевязала волосы в косматый хвост. Костя проводил это движение беспардонным взглядом, прицениваясь, почти как на рынке:

     — Слушай, Свет, как только выберемся, я мог бы… ну, показать тебе одну шикарную кафешку на районе, — прогудел он.

     Света хмыкнула, не оборачиваясь:

     — Сначала попробуй показать мне своё адекватное поведение.

     Макс почувствовал, как по затылку потянуло горячим: «МОЁ!» Сжал кулаки, выдохнул: выпускать ревность наружу — кормить дом новой волной эмоций. Он задвинул новые чувства поглубже, пробурчав:

     — Сосредоточься, Костян. У нас здесь спектакль без права на ошибку.

     Десять минут до часа икс. Они спускались к квартире пенсионерки: шаг — три, шаг — снова три, счёт сбивался, лестница упорно норовила добавить лишний пролёт. На последнем повороте стену повело ледяной рябью — будто хищник выдохнул из‑за кирпичей. Костя сжал трубу, но чудовище не атаковало; только на полу осталась полоска инея с отпечатком лапы — полупрозрачной, как негатив.

     Света подошла к двери первой. Варвара Ивановна по сценарию именно в это мгновение ставила суп на плиту. Всё совпало — даже скрип табуретки. Петля вновь запускалась.

     — Бабуля, у вас, случайно, нет соли? — вошедшая «курьерша» сделала невинное лицо. — Мама послала спросить.

     — Соль? Есть, дитятко, есть. Давно ко мне никто из соседей не заходил…

     Старушка взяла солонку — белёсую керамику с красным петухом — и протянула гостье. На худенькой кисти дрожала голубая вена, словно тонкая струна. Света зацепилась взглядом: если сейчас прервать цикл, по этой «струне» пройдёт трещина ценой в жизнь.

     Костя остался на площадке. Макс, прошмыгнув за Светой, затаился у дверного проёма кухни. Бабушка повернулась спиной, развязывая цветастый фартук, — сигнал: пора.

     Амулет висел под часами с кукушкой, чуть в сторонке: бронзовый квадрат с выцветшей эмалью. Иконка Николая Чудотворца, маленькая, но тяжёлая на вид. Макс сунул руку в карман, ощутив, как его собственный клон‑образ нагрелся и будто вспотел. Главное — сейчас не перепутать порядок действий. Дотронуться — вдох — три секунды — подменить — выдох.

     Он взялся за бабушкин амулет двумя пальцами. Металл оказался холодным, словно сосулька, — невзирая на тепло кухни. Удивление резануло сознание; Макс едва не уронил реликвию. Накрыл ладонью, согревая оригинал.

     Тик‑так. Часы ткнули стрелкой 5:59:51. Макс считал про себя «раз… два…» — дабы металл успел выровняться по температуре и дом не заметил контраста.

     Света, держа солонку, чётко произнесла:

     — Говорят, что соль — это память. Если рассыпать, можно поссориться. А если собрать — помириться, да?

     — Ох, деточка, кто же нынче о таких приметах-то помнит, — сладко‑покровительственным голосом ответила Варвара Ивановна, и на мгновение глаза её стали настолько живыми, что у Светланы перехватило дыхание. Бабушка словно выбралась из дурного сна.

     Макс стремительно поменял иконки на гвоздике. Почти тот же вес, почти та же форма. Миг — подделка висит. Амулет-оригинал спрятал под ворот толстовки, во внутренний карман.

     Тик‑так. 5:59:58. Пол начал вибрировать, будто под кухней запустили мотор дизеля.

     Тик‑так. 5:59:59. Варвара Ивановна вздрогнула, словно кукла, которую дёрнули за ниточку.

     — Где же… мои очки? — выдохнула и стала шарить по столу.

      06:00:00 — стрелка треснула.

     Бронзовый корпус часов лопнул, выпуская клубок тёмного дыма. Такого же, что подростки уже видели в парадной. Только этот дым не рассеялся: сворачиваясь в спираль, из которой выползла тонкая прозрачная рука, — невесомая, как плёнка. Она скользнула по стене к кулону, но обманулась. Вместо «петлевой» иконки там висел тёплый дубликат Макса. Призрачные пальцы дёрнулись, заскрипели, как сухие веточки, и рухнули тряпичной бахромой на пол.

     Света едва слышно вскрикнула, но тут же замаскировала это вскрик под панику:

     — Ой, закипело! Варвара Ивановна, дайте полотенце, а то руки обожгу!

     Бабушка метнулась, как автоматизированная кукла, — временная петля держалась, но трещала, и каждую трещину подростки чувствовали кожей.

     Максим сделал шаг назад — один, второй — наружу. В коридоре стоял Костя, бледный, с блеском отчаянного испуга в глазах:

     — Я уж думал, кирдык… ваш цирк сгорел. Валим?

     Стоило Светлане закрыть дверь, как из‑за неё проступил звук, будто в квартире лопались стальные артерии. Стена вокруг полотна начала «вздуваться» внутрь площадки, кирпичи пошли пузырями. Костя ошарашенно отступил сплёвывая:

     — Прикройте! — он ударил по пузырю трубой, формируя в штукатурке свежую выемку.

     Макс, не спрашивая, вытащил у Кости из кармана зажигалку, раскалил свой многострадальный ключ и выжег ещё один знак ⌘ на кирпиче. Он хорошо помнил, как дом «застыл» от первого знака — значит, символ обнулял материал, делая стены «непригодным» для подвижек. Гул сразу же откатился, стих… словно «нечто» вдохнуло и не знало, как выдохнуть. Света восторженно зашипела:

     — Сработало, Макс! Она обходит выжженное место!

     От стены, что шла вниз от квартиры старушки, отлепилась тонкая полоска краски, стеклянно‑прозрачная, и поползла вверх, пытаясь затянуть дыру, оставленную Костей. За ней мелькнуло и исчезло виде́ние — лестница‑ноль? Они только боковым зрением успели поймать отражение клона парадной, но с металлическими ступеньками.

     — Видела?! — Макс вцепился в руку Светы. — Нам нужно п-попасть туда! Забираем бабулю и рвём к-когти!

     Он дёрнулся к двери, но в тот же миг изнутри донёсся надсадный кашель Варвары Ивановны. Тяжёлое «хр‑р‑р», — звук будто разносил трещинами по стенам. Макс схватился за ручку, намереваясь вытащить бабушку, однако металл оказался раскалённым. Да и сама дверь затягивалась свежим, словно живым, слоем древоподобной массы.

     — Мы не можем бросить её! — чуть ли не плача, закричал Макс, дуя на обожжённые пальцы.

     — Мы в первую очередь спасаем себя, — отрезал Костя.

     — Ребята! Чувствуете? Сверху начинает что-то давить, — прокричала Света, — Дом опускает на нас перекрытия!

     И в самом деле потолок просел на пару сантиметров. Пыль посыпалась, лампочка моргнула. Только стена с клеймом ⌘ оставалась нетронутой, как бы фиксируя площадку в нужной геометрии.

     Макс прижал ладонь к груди, чувствуя, как во внутреннем кармане вибрирует «настоящий» амулет. Каждый удар сердца отдавался ледяной пульсацией металла — будто иконка служила сосудом для сверхплотного времени. Школьник лихорадочно озвучивал хаос собственных мыслей вслух, не замечая этого:

     — Ключ у нас. К лестнице‑ноль путь виден. Бабушку мы… мы вернём, когда откроем дверь. Иначе и ей, и нам — крышка. Пока цикл на подмене дышит… Мы видели, кухня не рухнула сразу… У нас должна быть пара часов до окончательного коллапса. Значит, успеем подняться…

     Голос Макса дрожал, но аргументацию неоспоримой рушило только одно: потолок продолжал опускаться. Костя дёрнул Свету под руку:

     — Короче. Беру командование на себя. Девочка‑профессор, веди. Макс — замыкаешь.

     Света кивнула, быстро и коротко. И впервые позволила себе доверительный жест: пальцами коснулась кулона под толстовкой Макса, возвращая того из раздумий, покрытых толстым слоем вины за старушку.

     Они рванули вниз: площадка, поворот и снова ⌘ — Макс успевал выжигать клеймо на каждом пролёте, пока огонь зажигалки не обжёг палец. Лестничные марши колебались, словно их держали невидимые канаты, но выжженные метки придавали маршруту стабильность. Туманные «щели» дома шипели, но не перекрывали дорогу.

     Через три этажа, где по логике должен быть первый (или тот, что притворялся первым), открылась не входная дверь, а прямоугольный провал: кишащий серыми отблесками и крепким запахом мокрой ржавчины, в середине которого располагались ступени, идущие вниз под углом сорок пять градусов.

     — Техничка, — выдавила Света. — Или же служебная шахта.

     — Ну всё, погнали! — Костя шагнул на лестницу первым.

     Дом, почувствовав, что его перехитрили, ответил стремительно. С щелчком отчаянья последнее выжженное клеймо на площадке за спинами вспухло, будто шрам. Изнутри заломился багровый свет, рванувшись по стенам. Несущие балки завыли, как тайга в бурю. Шаги «сверху» — тяжёлые, каменные — стремительно догоняли.

     — Три, два, один! — крикнул Макс.

     Он чиркнул зажигалкой и прижал раскалённый кончик ключа к шершавой стене у входа в шахту. Горячий металл вспыхнул тонкой дугой, выжег на штукатурке контур ⌘ — и проход за спинами тотчас захлопнуло.

     Внутри «лестницы‑ноль», если это был она, стояла погребальная тишина; пахло холодной сталью и прелой паклей. Под ногами тянулись узкие решётчатые трапы‑настилы, а по бортам плотно шли толстые силовые жгуты. Где‑то снизу, в чёрной пасти тоннеля, тихо капала вода — ритм, похожий на сердцебиение.

     Света, переживая за остаток заряда аккумулятора, всё же зажгла фонарик на смартфоне. Луч ухнул вниз, вырвав из мрака обрывок таблички: «ВЫПУ…», вторая половина отломана. Костя поднял трубу — как копьё.

     — Значит, там, внизу, финальная дверь, — Макс прошептал. — И настоящий выход, если чертёж в журнале не врёт.

     Света посмотрела ему прямо в глаза. Улыбки не было, но во взгляде уже роились искры будущего, которого они почти коснулись.

     — Сейчас главное, — прошептала она, — не оглядываться. Дом помнит, когда на него смотрят.

     Трое зашагали вниз, а тёмный тоннель гудел навстречу, как перевёрнутая труба органа. Где‑то над ними — высоко‑высоко — петля квартиры Варвары Ивановны начинала медленно скручиваться в новую форму: без амулета, но с шансом на не вечный, а настоящий человеческий рассвет.

     Воздух ноль-лестницы овивал путников ровным могильным сквозняком. Казалось, кто‑то выдувал изо льда окружающее пространство. Шагать по решётчатым трапам пришлось максимально сосредоточившись. Узкая зебра металла вибрировала под ногами и каждое дребезжание отзывалось болью в уставших конечностях и дурнотой в голове. Света держала фонарик телефона перед собой, а на границе луча реальность мигом вплеталась во тьму. Батарея смартфона показывала девять процентов.

     Сначала холод казался не сильнее привычной февральской стужи. Как зимой, когда, не раздумывая, выскакиваешь на перемене за чипсами до ближайшей Пятёрочки. Но через три пролёта воздух уже стал хрустальным. Ресницы Кости схватились инеем, а у Макса заныли зубы от холода. На металлических прутьях перил рук было не удержать — ладони прилипали.

     Света передала смартфон Максу, выдохнув парящее облачко:

     — Держи. Мне надо повязку подтянуть, а то колено как будто сосулькой проткнули, — джинсы школьницы по всей длине покрылись белым налётом, словно ткань обваляли в сахарной пудре.

     Костя, шагавший последним, издал сиплый смешок:

     — Да мы здесь пингвинов скоро встретим. Двигайте булками пошустрее!

     Боковым зрением Макс отметил: стены перестали быть бетонными. Вместо шершавой штукатурки появились многослойные пласты льда, живые и почти прозрачные. Внутри этих слоёв колыхались тени. Человеческие силуэты, вытянутые в линию, словно стояли в подобии очереди. Он приблизил световой луч. Тени не двигались, но на секунду подсветка вырвала из глубины деталь — карточку «ПАЁК 125 грамм». После чего стеклянная «витрина» замутнела, скрыв полутоновый кадр.

     — Шестьдесят килокалорий… — прошептала Света за спиной, быстро перевязывая на ноге бинт. — Это вообще не жизнь, а мечта любой анорексички.

     Макс повёл фонарём дальше: слева открылся арочный проём, будто вход в обширный ангар. В полукруглом зеве потолка виднелись сосульки толщиной с руку. Под ногами похрустывал лёд, толстым слоем покрывший серый цемент пола.

     — Это что, временно́й слой блокады? — спросила Света. — Смотрите, вывеска.

     На криво вбитом гвозде, над магазинной витриной, висела жестянка, краску на которой пожирала ржавчина: «ПУНКТ РАЗДАЧИ ПАЙКОВ». Рядом располагался рупор радиоточки, украшенный лозунгом «Всё для фронта!», динамик которого не издавал ни звука.

     Макс подошёл ближе. Из темноты донёсся звук, который хотелось бы принять за скрип старого стула. Но это был чёткий хруст человеческих суставов. По дальней стене медленно прошёл силуэт женщины в ватнике, обнимающий руками собственные рёбра. Лицо расплылось дымкой, вместо глаз — два серых провала, которые стремительно поглощали луч фонарика.

     — Назад… — Костя, словно меч, выставил перед собой железную трубу.

     Фигура остановилась, наклонив голову, проверяя — пуста ли перед ней витрина. И сжала что‑то прозрачное в ладонях, из которых посыпались крошки чёрствого хлеба.

     Света шёпотом:

     — Не трогай её, Костя. Она голодная.

     Макс кивнул. Правой рукою пошарил в карманах. Там ещё оставалось пару слайсов сушеных яблок, что вручила ему Варвара Ивановна перед тем, как он уходил от старушки в первый раз. Сейчас эти тонкие полоски фруктов были мягкими, согретыми теплом тела подростка. Он поднял полоску яблока на ладони, медленно вытягивая руку к тени. Женщина вздрогнула. И тогда Макс отчётливо ощутил — холод вокруг на миг отступил. Будто в промёрзшем пространстве запульсировало чужое тепло, коротко и тревожно.

     — Сашенька… — донёсся шёпот. — Хочешь вкусненького?

     Яблочная долька медленно выпорхнула из пальцев, словно её подхватила рука призрака. В следующее мгновение на месте ледяной стены возник деревянный стол с блестящими на морозе следами от каши и фантик «Барбарис». Затем стол исчез — растворяясь во льду.

     Тень женщины переставила ногу вперёд и… перестала расплываться. Она словно обрела вес, оставив в инее на полу отпечаток валенка. Образ протянул в сторону Макса мятую флягу. Тот принял дар, металл которого был горячим, словно внутри был кипяток.

     Холод схлынул ещё сильнее. Дом тут же отреагировал. Где‑то над потолком прогудела сирена воздушной тревоги, вдалеке раздалось эхо артиллерийского боя. Трапы под ногами запели высоким тоном, словно запутавшись в тысячах ржавых струн. Ба‑Х‑Х! С потолка посыпались стальные иглы льда. Одна, особенно тонкая, вспорола плоть Костиной ключицы горячей красной полосой.

     — БЕЖИМ! — проревел Макс, не заикнувшись. Свободной рукой он подхватил прихрамывающую Светлану.

     Лёд вокруг трапа начал «кипеть»: сквозь решётки поднимались столбы пара, схлопывая воздух. Коридор позади начал сужаться типа глотки гигантской анаконды. Уцелевшие лампы хлопали вспышками, рисуя в глазах белые зайчики, затрудняя поспешный спуск. Раздался истошный визг металла позади, над головой: ступени стягивались, сжимая поперечины гигантским прессом.

     Костя, превозмогая боль, на бегу дважды врезал трубой по ограждению. От искр снежная муть всколыхнулась, запорошив глаза. Спустя минуту они таки достигли последней ступени технической лестницы, прорвавшись на площадку с выбитыми в стене цифрами «0м».

     Перед глазами, в свете тусклой лампы накаливания, предстала очередная дверь — тяжёлая, клёпанная, словно из замка позапрошлой эпохи. Выключив фонарик телефона, чтобы сэкономить последние проценты, Максим навалился на ручку. Холодный пятак металла не поддавался. Тогда Костя, злобно матерясь, встал рядом и навалился на рукоять своим весом. В тот миг, когда дверь жалобно скрипнула и шевельнулась, за спинами вспух устрашающий звук. Не просто шорох или скрежет, а глубокий хищный рёв, словно само пространство спрессовывалось в единую точку.

     Петли дверей завыли, металл натужно прогнулся, но выдержал. Полотно за путниками захлопнулось с тяжёлым гулом, рычание снаружи затихло, превратившись в глухой недовольный стон. Словно кто-то огромный уткнулся в створку с той стороны, не желая отпускать добычу.

     Внутри было темно. Но холод отступил сразу. Казалось, кто‑то включил для ребят тепловую пушку. Фляга в руке Макса светилась изнутри мягким янтарём. Подросток оглянулся: Света прижимала к себе блокнот, тяжело дыша; Костя накрыл ладонью окровавленную ключицу, бормоча проклятия сквозь зубы.

     — Эта… штука… похожа на грелку-светильник, — сипнул он, кивая на флягу.

     Макс согласно кивнул, перехватив другой рукой сияющий артефакт. На ладони отпечатался ожог надписи «ЛОМО-1942». Буквы вспухли волдырём, но не болели, а, наоборот, согревали. Отступающий холод оставил после себя странное послевкусие: жжёного сахарного сиропа и… хлебной корки. В голову подростка пришла странная мысль: «Мы не просто воруем реликвии. Мы берём на себя чужие чувства. И фляга, пульсирующая в руке, — это чужая надежда согреться, доведённая до кипения».

     Впереди проступал очередной длинный полукруглый проход, подсвеченный редкими источниками света. Льда наконец-то не было, а стены снова стали бетонными. Но где‑то за спиной едва уловимо всё ещё звенели обломки снарядов и стоны — эхо тех, у кого отняли последнюю пайку.

     Макс крепко прижал алюминиевый сосуд к груди и шёпотом, так, чтобы не услышал дом, произнёс:

     — Получается, мы только что отогрели п-прошлое. Теперь надо научиться не м-мёрзнуть самим.

     Коридор «нулевого» уровня оказался длиннее, чем переход станции метро Сенная — Садовая. С потолка осыпалась известковая пыль, каждый шаг отзывался гулом, словно стены внимательно прислушивались. Далеко впереди тускло манил огонёк аварийного выхода — маленький, красный, почти не дававший света. Негласно решили сделать небольшой привал.

     Макс первым делом полез в рюкзак. Нащупал початый тюбик суперклея, который таскал с собой «на всякий случай». Мать часто повторяла, что в этой жизни многое держится либо на чуде, либо на клее.

     — П-потерпи, — коротко приказал он Косте, отодвигая ткань с его плеча.

     — Какого хрена… — начал было Костя.

     Макс развёл края его раны и выдавил на них несколько капель. Клей растёкся по плоти, заполняя кровоточащий разрыв.

     Костя завопил:

     — Ты что творишь, урод?!

     — П-прости… Иначе кровь было не остановить. П-потерпи, — повторил Макс, стягивая края пореза. Клей быстро схватился. Боль била волнами, но Костя сдерживал стоны, стиснув зубы.

     — Всё… хватит, — прохрипел он. — Мог бы и предупредить!

     Света присела у бетонной стены, выложив на колени блокнот с телефоном. Рука девушки подрагивала: но не от холода, от нервного напряжения.

     — Наша теория подтверждается, — сказала она. — «Эмоциональные якоря»: предметы, конденсирующие в себе чувства определённой эпохи. Смотрите сами. Активировалась фляга — ледяная петля отпустила коридор. Значит, каждый период здесь — словно нервные окончания дома. Сжимаем — дом типа «визжит», отпускаем — ослабляет хватку.

     Костя зло хохотнул:

     — Ну да, всё по вашей науке. Только «наука» потом никому не расскажет, что именно сожрало Лёху.

     Света промолчала, сосредоточенно выводя на странице равносторонний треугольник. В его вершины она вписала:

      1. Тепло (Фляга 42‑го)

      2. Свет (Лампа 30‑х)

      3. Вера (Амулет Варвары Ивановны)

     Середину пометила словом «ВЫХОД?».

     Макс смотрел, как проступают карандашные линии, и чувствовал — они ложатся не на бумагу, а на изнанку злобной сущности самого дома. Будто выводят под кожей чудовища новую татуировку. Он вынул из рюкзака ручку, начертил возле вершины «Тепло» пометку: «Локализован». Этаж с плакатами «Даёшь первую пятилетку!» — подсказка из журнала за тридцать второй год в квартире Варвары Ивановны послужили подсказкой.

     — Другими словами, фрагмент №2 прячется на уровне тридцатых, — добавил он. — Назад нам уже не выбраться, ноль‑этаж п-провалился. Значит, остаётся идти по этому проходу. Согласно схеме, т-там должна быть дверь с табличкой «Служебный 1932».

     Костя присвистнул, осторожно разминая травмированное плечо:

     — В сорок втором чапали вниз, теперь в тридцать второй пойдём боком? Офигеть. Этот дом, как ваша бабка с деменцией, сам не знает, куда нас ведёт!

     — У бабушки главный страх — остаться в одиночестве, а не выйти из временно́й петли, — парировала Света. — А у этого дома страх другой: что мы разрушим основу его лабиринтов. Он наверняка держит его в самой глубине. Типа… ядра. Как игла у Кащея Бессмертного! Вот её нам и нужно найти.

     ***

     Их путь напоминал ходьбу по внутренностям рыболовецкого сейнера: стенки влажные, в стыках блестели капли смолисто‑чёрной воды. Каждый метр — новый запах. Сначала солярка, потом вонь прогоркшего мыла, а затем — аромат колышущейся пыли, знакомый школьникам по бесчисленным музеям Питера.

     За третьим поворотом они упёрлись в массивную раздвижную решётку. Темнота за поржавевшими прутьями вибрировала, как в приоткрытой пасти погасшей печи. Макс вдавил кнопку сотового: батарея мигнула 7%. Свет прорезал мрак и осветил пространство кабинета. Да‑да, именно так: деревянистый кабинет с дубовыми панелями и старым глобусом на массивной стойке. В воздухе плавал резкий запах гари, но огня не было.

     — Типа здесь сидело большое начальство? — пробормотал Костя, ухмыляясь. — Пахнет как в кабинете у завуча, только жутко.

     Света подняла палец:

     — Тс-с. Слушайте.

     В тишине проступил плач. Тихий, сдавленный, словно кто‑то рыдал в подушку, чтобы не разбудить соседей. Макс, отодвинув решётку вбок, шагнул внутрь, телефон в руке дрогнул.

     В дальнем углу среди опрокинутых чертёжных стоек сидел смазанный облик девушки. Чёрная юбка, кофта с воротником-бантом, толстый калач заплетённых волос на затылке. Глаза — две мокрые бездны. На столе и у ног — разлетевшиеся листы ватмана, большинство которых были обожжёнными по кромке. Рядом, прямо на полу, — кирпичная печка-буржуйка, внутри которой тлели оранжевые угли. Видимо, девушка жгла в печке чертежи. Над печкой на массивной стойке возвышалась керосиновая лампа с грибовидным абажуром.

     — А вот и свет, — выдохнула Светлана.

     Девушка подняла голову на голос. Взгляд стеклился, но не был слепым. Так смотрят котята, когда хозяйка приносит миску, но вместо вкусного молока — пустота: «за что?» Обитательница этого места, заметив подростков, перестала плакать.

     Костя двинулся вперёд:

     — Тогда чего мы ждём? Забираем лампу — и на выход. Мне и так чего-то херово…

     — П-попридержи коней, — шепнул Макс, ощущая, как временная петля обволакивает их троих невидимыми щупальцами. — Сначала д-дадим ей шанс. Не повторим ошибок 42‑го.

     Он шагнул в круг света перед буржуйкой и сел на корточки. Девушка не отшатнулась, наоборот, протянула ему обугленный ватман. На белой части углями проступал контур солнца — незавершённый.

     — Мы его д-дорисуем, — подумав, произнёс Максим. Он положил рисунок на стол и достал из рюкзака маркер, которым ставил отметки в парадной. Прижал кончик к ватману, провёл луч. Бумага зашипела, словно химически реагируя на новое вещество. Солнце засияло оранжевым. Света склонилась рядом, держа фонарик телефона так, чтобы освещать рисунок. Луч выхватывал пылинки, которые неспешно парили, словно медузы.

     У девушки дрогнули губы. Она подняла дрожащую руку, сжала ладонь Макса, и тот почувствовал: рука призрака ещё горячее, чем блокадная фляга. Сзади послышался тихий удар тела о пол: Костя потерял сознание, видимо, от кровопотери и обезвоживания.

     Макс со Светой обернулись на товарища по несчастью. Керосиновая лампа за их спинами вспыхнула золотым, живительным светом. Девушка кивнула, отступая в темноту, как актриса, уводимая со сцены невидимой рукой режиссёра. На столе вместо ватмана осталось тяжёлое бронзовое колёсико — регулятор от лампы. Поверхность мерцала теплом, будто впитала свет и не спешила остыть. Казалось, внутри застыла крошечная искра — не электрической, а энергии жизни, как отблеск последней надежды.

     Света осторожно вставила артефакт в основание керосинки и покрутила. Пламя весело отозвалось на появление нового слоя фитиля. Макс закинул руку Кости себе на плечи, с трудом поднимая безвольное тело. В этот момент вся мебель кабинета пошла волной — стол согнулся, как пластилин, чертёжные стойки начинали шевелиться, сооружая из себя баррикадный узор, не давая прохода.

     — Дом злится, — сквозь зубы выдохнул он.

     Перед выходом из комнаты возник тёмный барьер — холодная «марля» с оттенком искр. Касаться её было страшно: марля словно пульсировала током. Света шагнула первой, «разрывая» светом лампы проход. «Ткань», дрогнув, разошлась и не сомкнулась. Макс протащил в разрыв Костю. Барьер «вскрикнул» — звуком рвущейся гитарной струны, резанув слух. Они проскочили.

     На безопасном отрезке туннеля Макс прислонил Костю к трубе, затем вытащил из пенала пластиковую линейку и поднёс угол к огню зажигалки. Когда измерительный инструмент задымил, резкий запах ударил в нос — кислый, словно сгоревшие провода. Костя вздрогнул, открывая глаза.

     — Слушайте, киборги, — скрипнул он, — если я здесь коньки отброшу, я же вас и на том свете найду.

     — Болтает… значит, живой, — буркнула Света, но без злобы.

     Девушка раскрыла блокнот. В середину треугольника она вписала «Мост» — слово, которое родилось само по себе.

     — Два фрагмента собраны, — тихо озвучила она. — Дом обескровлен на две трети. Но будет сопротивляться ещё сильнее. Он типа лишается несущих подпорок.

     Макс коснулся иконки-амулета у себя под толстовкой. Медальон бил холодом — словно войдя в противофазу к фляге и лампе. Сочетание создавало в груди странные толчки, будто сердце пыталось подстроиться под три разных ритма.

     — Остался последний: вера. Мой амулет, — сказал он. — И отсюда вопрос: как теперь выбраться к-конкретно из этого места? В п-порядочных квестах после третьего ключа открывается финальный уровень.

     Света кивнула на конец туннеля:

     — Кто-то явно ведёт нас дальше. Смотри, указатели.

     На стене чернела надпись ржавыми буквами: «⇑ 0 м / ⇓ —12 м». А рядом, красной, свежей краской выведено: «Только смельчак спустится за светом».

     Костя усмехнулся, но устало:

     — И кто из нас смельчак?

     — Мы всё, — сказал Макс и осознал, что это не пафос, а факт.

     Его ладонь коснулась холодного амулета. Костя вцепился в горячую флягу, а между ними Света освещала пространство лампой. Три якоря. Осталось встретиться с ядром дома лицом к лицу.

     — Вниз на двенадцать, — подвёл итог Макс. — И больше никаких п-пауз.

     Далеко в каменной глотке парадной прорезался утробный гул — дом, лишённый тепла и света, собирался встретить их очередной тьмой.

     Лестница на «‑12 м» уходила не спиралью, а прямой наклонной шахтой. Гулкий пандус с узкой прорезиненной дорожкой между двух тёплых стен. От них тянуло непривычным жаром — словно дом лихорадило, а сердца (три фрагмента) грели его изнутри, заставляя выгонять жар наружу. Металлические перила покрывались испариной; пар клубился под светом фонарика, отсвечивая крошечными радугами.

     — Ну прям Балтийские бани! — прокомментировал Костя, утирая со лба пот.

     Макс шёл первым — подсознание принимало новую роль без сомнения: если Костя откажется, если Света оступится, «дирижёр» обязан держать ритм. Шаг‑выдох, шаг‑выдох. Грудь овевал холод амулета и одновременно пронзал жар снаружи, — странный антагонизм делал кожу липкой, а разум — кристально ясным.

     Света семенила сзади, придерживая огненный амулет перед собой. Свет от него получался камерный, точечный, провоцирующий блики во влажных стенах. Время от времени она касалась пальцами бинта на ноге — проверяя, и каждый раз, встретившись взглядом с Максом, делала еле заметный знак: «нормально, иду».

     Костя шёл посередине. Правая рука прижимала флягу к боку, как последнюю тёплую вещь в мире. Та жгла через куртку, скользила по рёбрам, будто запечатывала рану изнутри. Он едва сгибал колени, ловя ступени ногами. Каждое движение отзывалось в животе тошнотной волной. Озноб стал липким, словно под кожей плыла вода. Ему уже не было дела до того, как он выглядит. Ни до бравады, ни до боли.

      Клац‑клац.

     С лязгом миновали последнюю секцию перил, гладкий бетон под небольшим углом, упёрся в стальные створки. На облупленной табличке читалось: «Блок А. Эвакуационная шахта. Посторонним вход воспрещён». Ручек не было; только узкая горизонтальная щель и литая звезда‑замок — почти бункер времён «холодной» войны.

     — Снова эта звезда, — пробормотал Макс. — Значит, и тут н-нужен особый ключ.

     — Каждый раз нужен свой эмоциональный код, — напомнила Света, легко коснувшись пятиконечной эмблемы. — В блокадном блоке сработал «голод» — мы на себе проверили, помнишь?

     Она закрыла глаза, будто прислушиваясь к вибрации металла. Пальцы уловили слабое тепло, но звезда оставалась заперта. Девушка поднесла к замку керосиновую лампу. Фитиль вспыхнул ярче, рёбра решётки тронула тонкая золотая кайма. Звезда тихо щёлкнула — но створки не разошлись.

     — Чего-то не хватает, — сказала она. — Может, надежды?

     Макс медленно кивнул.

     — Или… веры, — выдохнул он. Рука сама потянулась под толстовку. Медальон обжигал кожу, как лёд.

     — Если лажанёмся, он спалит фрагмент, — добавил Макс почти шёпотом. — Дом не п-прощает ошибок.

     Костя моргнул, и в его взгляде мелькнула прежняя кривоватая усмешка:

     — Ставим на кон последние козыри? Ну давай, герой. Всё равно хуже не будет.

     Макс не ответил. Поднёс амулет-икону к звезде. Металл прилип, словно магнит. Амулет вспыхнул бледно-синим, иконка на доли секунды стала прозрачной, будто выпустила заряд. Звёздочка‑замок щёлкнула, створки расползлись, амулет потускнел — эмаль оплавилась, но образ всё ещё читался. Макс тут же сорвал её с пластины и сунул под толстовку.

     — Жить будет, — выдохнул он, входя первым. — П-просто отдала часть силы.

     Перед школьниками раскрылась пасть служебного лифта с открытым подъёмником. Под кроссовками хрустнула рельса — направляющая лифтовой платформы. Сбоку дрогнула слабая россыпь вертикальных лампочек — панель управления выглядела как пульт от заводского конвейера.

     — «Платформа для эвакуации персонала», — прочла Света на облезлой табличке. — Дом сохранил выход… для тех, кто его обслуживал.

     — Чтобы всегда был приток свежего корма, — проворчал Костя, сжимая в руке трубу уже не как оружие, а как костыль.

     Макс ладонью (ожог саднил — дом не дал забыть плату) нащупал массивную рукоять.

     — Готовы? Раз… два… тянем!

     Рычаг щёлкнул. Внутри пульта что-то тяжело звякнуло — будто потревожили огромное звено старой цепи. Платформа, на которой они стояли, дрогнула и начала подниматься. Открытый решётчатый настил два на три метра с низким ограждением не давал ощущения безопасности. По стенам шахты ползли зубчатые рельсы, в темноте скрежетал цепной привод. Платформу тянул старый электродвигатель, в гнездо которого была воткнута потёртая ручная динамо-машина. Крутишь такую — и она выдаёт короткий импульс. Его хватало, чтобы запустить мотор, если напряжение падало.

     Рёбра потолка поблёскивали в свете лампы, пыль висела тяжёлыми бликами. Запахло ржавым озоном — смесью стружки, старой проводки и чего-то, что давно отслужило своё.

      И тут дом «взревел».

     Не голосом — давлением. Уши заложило, внутренности скрутило, словно пищевод здания пытался их заглотить. Снизу из провала раздался вой и вверх рванул клубящийся поток дымных псов. Чернота сформировывала щупальца — извивающиеся тени ринулись к подъёмнику, но ударились о невидимую грань. По краю платформы возникло защитное поле — слабое, но плотное, как ультрафиолет.

     — Если твари пролезут на платформу — нам хана, — крикнула Света, нажимая на панели «+12».

     Подъёмник ускорился, мотор возмущённо завизжал, но выдержал. Костю качнуло — парень едва не сорвался с края. Макс успел схватить его за ворот и дёрнуть обратно. Псы внизу взвыли, клацая клыками, но лампа в руках девушки неожиданно ответила. Из закопчённого орехового стекла вырвалась золотая дуга, прожигая тьму. Чернота отозвалась жутким разноголосьем и рассы́палась искрами.

     — Если бы не лампа, — прохрипел Костя, — нам бы крышка. Спасибо, профессорша.

     Без издёвки. Впервые — искренне.

     На отметке «0 м» подъёмник замер. Мутное табло мигнуло: «ВЫГРУЗКА». Ребята вышли на прямоугольный тамбур, примерно два на три метра. Справа стартовала лестница на верхние этажи, а перед ними возвышалась обычная дверь: деревянная, с латунной ручкой и табличкой: «ВЫХОД ВО ДВОР».

     — Серьёзно? Я думал, всё будет как-то эпичнее, — буркнул Костя.

     — Главное — чтобы она была н-настоящей.

     Макс коснулся пальцами лака — тот был тёплый, ровный, почти обнадёживающий. Ни холода, ни пульса, ни дрожи. Просто… дверь. Обычная, входная, как и в любой парадной. Он осторожно обхватил латунную ручку. В этот момент иконка в кармане завибрировала, а дверь с другой стороны что-то дёрнуло. Резко. Животным рывком. Доски полотна чуть разошлись, в щели сквозануло чёрным — не воздухом, а густым слоем тьмы, липким, как смола. Щель тут же затянулась.

     Макс отдёрнул руку — ладонь жгло, будто прислонился к мякоти ядовитого существа. Ручка на глазах покрывалась инеем, а по дверному косяку пошли влажные подтёки, тёмные, как масло.

     — Т-твою мать! — он едва выдохнул слова. — Это обманка. Возможно, д-даже ловушка. Мы всё ещё не разобрались с третьей петлей, квартирой Варвары Ивановны.

     Он взял керосинку у Светы, осветил полотно. Стекло трещало, сгибаясь под давлением тьмы, что юлила за досками.

     — И что теперь? Идём вверх или катимся вниз? — спросила она.

     — Закроем последнюю петлю — и тогда валим. Всё. Включая бабушку, — тихо ответил Макс. Амулет под толстовкой холодил грудь, как бы напоминая: без него настоящая дверь, где бы та ни была, не откроется. Лампа Светы почти догорела — стекло почернело, жар угасал, словно её дыхание в этой парадной таяло вместе со светом.

     — Тогда… может, по лестнице? — Света чуть напряглась, поглядывая на открытый проём служебного лифта. — До её квартиры можно подняться пешком. Если этажи не схлопнутся. Или мы не застрянем между времён.

     — А если застрянем? — Костя шагнул ближе, лицо перекосило от сомнений, но голос был резкий. — Мы попрёмся наверх, и каждый пролёт может оказаться пустышкой. Или очередная тень маньяка покромсает нас на ремни?

     — А вниз по шахте — безопасно? — Света вскинулась. — Дом ждёт. Он знает, что мы спустимся. Забыл про собачек внизу? Они вряд ли сойдут за милых пуделей.

     — Выбор между лифтом и ступенчатой м-мясорубкой, — буркнул Макс. Школьник коснулся кулона пальцами. Тот стал ледяным, потянув кожу вниз, словно показывая направление. — Амулет подсказывает, что н-нужно двигаться вниз. Платформа защищена, сами видели. Д-да и керосинка ещё фурычит.

     Света, вздохнув, вернулась в шахту лифта, выкрутив ещё часть фитиля, усиливая пламя. Костя, закусив губу, ступил на платформу, ничего не сказав. Макс зашёл последним и дёрнул рычаг «–1». Шахта вздрогнула. Платформа снова поехала вниз, грохоча по рельсам. Мотор захлёбывался. Защитное поле вдоль краёв металлической сетки пола еле‑еле светилось, но ещё держало форму.

     Макс стоял у поручня, вглядываясь вниз. Под ногами далеко внизу клубилась чернота, разрываемая редкими искрами. Амулет под кофтой вдруг сильно дрогнул.

     — Т-тормози!

     — Чё? — Костя не понял, но Светлана уже нажала аварийную кнопку. Платформа заскрежетала, закачалась и встала.

     Прямо перед ними из темноты проступал массивный квадрат. В скупом свете керосинки возникали очертания: двустворчатая лифтовая дверь, облезлая, с вмятинами, но между створками — щель. Живая. Мерцающая. Зовущая.

     Амулет ещё вспыхнул холодом, словно подтверждая: здесь.

     Максим с Костей потянули за створки, распахивая их до конца. Их встретила знакомая площадка с облупившимся ковриком перед распахнутой дверью квартиры Варвары Ивановны. Цвета на нём будто выцвели — красный стал грязно-бурым, словно пропитан засохшей кровью. Запах ароматных домашних щей исчез. Вместо него чувствовалась гарь и кисловатый дым перегоревшей проводки. Пространство вокруг казалось нерешительным: оно как будто догадывалось, что его пришли добивать.

     — Квартира ваша, я придержу двери лифта, — сказал Костя, блокируя телом створки. — Его здесь раньше не было. Может снова пропасть.

     Макс кивнул. Они шагнули к потемневшей двери. Оттуда слышался сиплый шёпот Варвары Ивановны:

     — Сашенька… мальчик мой…

     Временная петля дышала на ладан.

     — Г-готова? — спросил Макс девушку.

     — Если только с тобой! — ответила она и впервые коснулась его щеки — мягко, твёрдо. Как подпись под договором, заключённым на ужасах этого места.

     Дверь скрипнула — тихо, почти вежливо. В проёме клубилась мутная паутина времени: разорванный ноябрь 1985, просвеченные стены, шепчущие радиоголоса. Они шагнули внутрь — и дом содрогнулся, словно сердце коматозника, которое решили остановить.

     Дверь захлопнулась за ними судорожным вздохом. Один шаг, знакомый коридор… было не узнать. Обмякший, потемневший: стены облупившиеся, как ошпаренная куриная кожа, по изнанке обоев потянулись гофры трещин. Воздух наэлектризовался прокисшим смрадом и запахом тухлой картошки. Лампочка‑груша над дверью зловеще мигнула. Вместо доброго янтарного круга из неё выпала тяжёлая мутно‑зелёная капля света. Едва коснувшись пола, она разошлась зловонным дымком. Казалось, само время прокашлялось, выплюнув слизь.

     — Ты слышишь? — Света стиснула локоть Макса. Голос девушки прозвучал хрипло: колено ныло, по вискам гуляла боль, будто внутри квартиры понизили атмосферное давление.

     Макс вслушался. Из глубины кухни протянулось вязкое шорк‑шорк, похожее на скрип старой швабры. В тёмном проёме мелькнул силуэт. Варвара Ивановна елозила влажной тряпицей по линолеуму, оставляя за собой след мокрой ржавчины. Руки старушки дрожали; они стали невероятно сухими, жилы — резкими, словно канаты. Лицо похудело до неузнаваемости, губы практически обесцветились.

     — Бабушка? — вырвалось у Светы, но Варвара Ивановна будто не слышала. Глаза женщины затянулись молочной плёнкой, зрачки практически растворились. Она толкала перед собой швабру — неистово, будто отдраивала не пол, а прилепившуюся к прошлому рану.

     Послышался хруст, так ломаются тонкие льдинки. Макс шагнул вглубь. Кастрюля с супом, ещё недавно сиявшая эмалью, была грязно-серой, а содержимое в ней заросло сизой плесенью. Вода в чайнике замёрзла смоляным льдом. Стрелки часов‑кукушки на стене показывали 06:07, но циферблат покрылся паутиной трещин и скрипел, будто кто‑то вынул шестерёнки. Кукушка без стеклянных глаз висела на растянутой пружине.

     Макс вынул из‑под толстовки бронзовый амулет, украденный в их последний визит. Тот жёг пальцы холодом. Стоило сильнее сдавить рёбра иконы, из середины послышался тонкий треск, похожий на короткое замыкание. «Нулевой заряд», — всплыла мысль. Школьник вернул амулет на законное место. От подмены-клона на гвоздике остался лишь обугленный квадрат.

     Света охнула. Сгорбленная фигура старушки у плиты вздрогнула и, как сломанная кукла, рухнула на колени. Швабра выскользнула из морщинистых рук, ударившись о плиту, подняла гулкий звон. Плечи Варвары Ивановны вздрагивали, словно она зарыдала, но из горла вырывался лишь сип. Кожа покрывалась пепельными пятнами — старение тела стремительно нарастало.

     Макс рванулся вперёд — успев подхватить дряблое тело под мышки. Оно оказалось лёгким, воздушным, как мешок с крошкой от пенопласта. Губы старушки пошевелились:

     — Сашенька… ты вернулся?

     Голос смазался свистом — тонким, едва живым. Максим поймал себя на том, что готов соврать: «Да, Саша здесь». Но перед глазами вспыхнуло и погасло чёткое осознание: Варвара Ивановна теперь видела в каждом, кто входил, своего сына. Амулет удерживал иллюзии ранее, но сейчас все они разрушились без остатка.

     — Простите нас, — выдохнул он, чувствуя подступающий к сердцу ком вины.

     Света, прижав руку к груди, расплакалась. В движении дрожащих губ девочки угадывалась ярость к этому дому, к парадной, к собственному бессилию. Из коридора раздался грохот. Костя, который должен был ждать их у лифта, внезапно ворвался на кухню, распахнув дверь ударом ноги:

     — Вы чего вошкаетесь? Дом ведёт себя как сумасшедший. Площадку уже пару раз прилично тряхнуло! Я чуть в штаны не…

     Он увидел состояние старушки и запнулся. Лицо, мгновенье назад источающее возмущение, «скисло». Парень непроизвольно попятился от жуткого зрелища:

     — Ё‑пта…

     Толчок. Потолок прошила длинная трещина. Пыль с глухим вздохом обрушилась на кухонный стол, оседая облаком на посуде. В лампе под потолком, ещё недавно дарящей тёплый свет, вспыхнул фиолетовый спектр — мертвенный, как закат в апокалиптических фильмах. Дом, оставшийся без «стабилизатора», защищался.

     В дверном проёме кухни набух силуэт: широкие плечи шинели, зияющие пустотой глазницы, вместо лица — чёрный овал, в котором читался провал меж эпохами. В руках — винтовка с отломанным затвором, ствол заткнут газетной бумагой. Призрак шагнул, шаркая подошвами по полу. За ним, как чешуя, тянулись ленты старых изданий — жёлтые, рваные, но со словами всё ещё различимыми: «Правда», «Пленум», «Дисциплина».

     Костя вздрогнул. Не думая, на инстинктах, поднял металлическую трубу и ударил — наотмашь, всем телом, будто бил не призрака, а собственный страх. Удар пришёлся в грудь тени. Та рассы́палась в полосы типографской бумаги, липко обернувшихся вокруг импровизированного оружия. Ленты стали дымиться, словно плёнка, которую забыли в проекторе. Труба в руках Кости накалилась. Он вскрикнул, роняя оружие. Из соседней комнаты донёсся звон стекла и подозрительное урчание. Там определённо просыпался кто-то ещё.

     — Надо сваливать! — выкрикнула Света. Голос девушки сорвался — не столько от страха, сколько от отчаяния. Дом, казалось, начинал ломать само время.

     Макс, сдерживая слёзы, подхватил Варвару Ивановну на руки. Она была почти невесома — как человек, давно ставший тенью собственных воспоминаний. Её тело проваливалось в дрёму, в ту самую, где существовало десятилетиями. Каждый вдох отзывался сипом — как если бы воздух стеклянной пылью ранил её изнутри. На глазах старушки проступили тонкие кровяные сеточки. Варвара Ивановна подняла взгляд — и впервые, как показалось Максу, посмотрела не сквозь, а прямо в него.

     — Не плачь, мальчик, — произнесла она чётко, слишком чётко, будто собирала последние силы для прощания. — Я всё равно останусь… в своих стенах. А ты — ступай в свои…

     Эти слова вонзились в школьника, словно иглы. Он кивнул. Потому что ничего другого удобоваримого не мог ей ответить. Костя шагнул ближе, протянув руки.

     — Давай лучше я понесу, — прорычал он грубым, почти механическим голосом. Пальцы парня дрожали, но он держался.

     Света нашла старый шерстяной плед, накинула его на плечи Варваре Ивановне. Затем метнулась к серванту, схватив с полки рамку с фотографией мужчины в форме. Вложила её в ладонь бабушки, осторожно сжав высохшие пальцы.

     — Память, — прошептала школьница. Не как объяснение, как ритуал.

     Пол под ногами ещё раз качнуло. Макс снял со стены иконку и подобрал ещё тёплый обрезок трубы. Оставаться в кухне было бессмысленно. Из дверного проёма соседней комнаты в коридор медленно выплыли шары. Смоляные, с пузырчатой поверхностью. Каждый из них сиял глухим полированным блеском, словно стекло, выдутое в темноте. Внутри клубились лица. Детские. Пластмассово-человеческие. Они не двигались, застыв в выражениях — то ли удивления, то ли страха, то ли глупой безмятежности. Воздух стал липким и пах резиной, как у старых шин, долго хранимых в подвале.

     Они бросились к выходу. Макс первым, Костя с Варварой Ивановной следом. Света замыкала, держа в одной руке керосинку, в другой — блокнот, прижатый к груди. Лампа над входной дверью вспыхнула ультрафиолетом. В этой резкой болезненной вспышке кровь под кожей старушки казалась чернильными нитями, извивающимися, будто черви. Стены начали сужаться, сдвигаясь внутрь. Пространство дышало, коридор изгибался, как змея, не желающая их выпускать.

     Макс выхватил маркер. Колпачок — прочь. Ткнул в стену и вывел ⌘ — тот самый символ, что обжигал это место, как кислота. Знак вспыхнул, обугливая обои. Дом зарычал, словно ему порезали нервы, и геометрия коридора пришла в норму. Света, спотыкаясь, вышла из квартиры последней. За её спиной нарастал звук: шорох, будто кто-то шлёпал босыми ногами по битому стеклу. Или шёл, собирая осколки времён. На поверхности закрытой двери пробежала волна — дерево выгнулось, словно кожа, пытаясь нивелировать повреждения. Запаять ту рану, которую они только что нанесли.

     — Твою ж мать! Вот же сука! Я так и думал, что он исчезнет, — выдохнул Костя, разглядывая противоположную стену, где раньше располагались двери лифта. — Тащим бабку вниз. Только так…

     Он не успел сделать и шага, как из перил отделилась тень. Извивающаяся, как садовый шланг под напором воды. Она стремительно ухватила его за лодыжку. Костя сматерился, споткнувшись и едва не уронив Варвару Ивановну.

     Макс рванул вперёд, не раздумывая. Замахнулся и с размаху ударил трубой по тени, вцепившейся в товарища. Удар прошёл сквозь воздух — но не зря: тьма дёрнулась и осыпалась в пыль. Школьник на миг потерял равновесие, отшатнувшись, но Костя уже снова крепко стоял на ногах, стиснув зубы.

     — Не смотрите вниз! — крикнула Света. — Они растут, если видят взгляд!

     Костя ступил на первую ступеньку. На следующем пролёте площадка вдруг задрожала — и… исчезла. Вместо неё возникла гладкая, мерцающая лужа. Ртутная, вязкая. Из глубины которой поднялся чёрный рояль. Обугленный, словно переживший пламя пожара. Его струны, тонкие жилы из влажной проволоки, натянулись, скрипнув. Одна лопнула, и звук — низкий, дрожащим басом, — ударил по вискам.

     Максиму стало муторно. Он зажмурился, мотая головой, чтобы согнать дурноту. Затем поднял руку с амулетом в сторону инструмента — тот вспыхнул. Холод в ладони усилился, и в сердце символа зажёгся резкий вертикальный отсвет. Подобно лазерной указке.

     Он приблизил амулет к стене рядом с «жидким» пролётом — и начертил светом ⌘. Символ вспыхнул, как сварка. Лужа вздрогнула, и по её поверхности прошла вибрация — будто по ней провели током.

     — Вдоль стены! — выкрикнул Макс. — Т-там есть опора!

     Костя кивнул, сильнее прижав Варвару Ивановну к груди. Перешёл ближе к стене и сделал шаг — прямо вдоль ртутного пролёта, по самому краю. Подошва кроссовка упёрлась в твёрдую поверхность, скрытую под слоем искажённого света. Площадка была. Просто замаскированная.

     — Идите по краю, — хрипло бросил он. — По самому светлому блику.

     Макс двинулся за ним. Света — последней. Они шли, держась руками за стену, почти касаясь её плечами, словно канатоходцы. Ртуть под ногами дрожала, тянулась вверх, но до желанной плоти не дотягивалась. Стоило миновать опасный участок, ⌘ на стене потускнел.

     Двинулись дальше. Лестница затряслась. Пролёты ныряли, ступени разъезжались под подошвами, как мокрое мыло. Каждый шаг — рывок боли: под повязкой на боку Кости открылась старая рана, и кровь тёмным пятном окончательно испортила фирменную футболку. Парень хрипел, но не останавливался.

     Они успели миновать два пролёта, когда дом завыл сиреной гражданской обороны. Со стен осыпались хлопья штукатурки.

     — Ещё пару пролётов вниз, — прорычал Костя, оглядывая парадную. — Там виден боковой коридор…

     Он не успел закончить. Сверху на них неслась тень. Пёс. Смоляной. Трёхлапый. Чёрная пасть пуста, вместо языка — извивающаяся фотоплёнка. Призрачный зверь скользил по стене в направлении Светы, царапая штукатурку. Девушка развернулась и метнула в него складной нож Кости. Металл прошёл сквозь пса — как через дым. Зверь не исчез. Он сгустился, вытянулся в щупальце и хлестнул её по раненому колену.

     Девушка вскрикнула и свалилась набок. Щупальце снова поднялось — тварь потянулось к горлу. Макс с размаху ударил трубой пса сбоку. Плёнка-язык завибрировала, рассыпаясь в негативном писке. Пёс дрогнул, будто его движения перематывали назад, распавшись в клубы серой золы. Пыль осела на ступени и тут же исчезла. Макс выпрямился, тяжело дыша. Света приподнялась на локтях, сжав зубы. В её глазах плясала боль, но она кивнула: «Всё в порядке».

     Они двинулись дальше. На следующей площадке пол казался ровным. Но, стоило наступить, пошла трещина. Варвара Ивановна открыла глаза. В их матовом блеске на миг мелькнул живой огонёк.

     — Суп… не забудь помешать. А то пристанет… — прошептала она.

     — Мы… мы обязательно, — тихо ответил Максим. И сам понял, насколько глупо звучит обещание.

     Старушка коснулась его щеки. Пальцы — сухие, как пергамент, будто высушенный на солнце. Кожа на них сморщилась и начала осыпаться, подобно золе с конца сигареты. «Пепел» с плоти слетал, не успевая осесть, растворяясь в воздухе. Старушка при этом улыбалась. И Макс — поверил. На секунду. Что так и надо. Пока улыбка не треснула, как хрупкая скорлупа. Из-под неё проступила серая пустота. Затем всё тело Варвары Ивановны стало стремительно усыхать.

     — Не-е-ет, — выдохнула Света. Протянула руку, но пальцы прошли сквозь — ничего уже не было.

     Костя застыл. В его руках растаял силуэт, ещё недавно тёплый и живой. За считанные секунды он превратился в хрупкий кокон из пыли. Остался лишь плед, заполненный прахом — колючий, бесформенный.

     Дом снова взревел. Из всех дверей сверху и снизу вырвался замогильный гул — не крик и не шорох, а звук, похожий на шум радио, застрявшего между станциями. Свет полыхал в лампах, надвигаясь лиловой грозой. Ступени под ногами размягчались, как губка, потеряв форму. Всё вокруг начинало плыть.

     — Держитесь, — хрипло сказал Макс и приложил амулет к стене рядом с местом, где рассы́пался прах. Вывел знак ⌘ — рука дрожала, но линии легли чётко. Символ вспыхнул, ослепляя на миг. Здесь же всё зафиксировалось: ступени застолбили форму, стены поджались обратно, коридор вернул на место свою геометрию.

     — Спасибо, братан, — прошептал Костя. Его лицо побелело, но он дышал, продолжая удерживать плед.

     Света прижала блокнот к груди. Слёзы оставляли полосы на запылённых щеках. Она едва слышно произнесла:

     — Её больше нет… Мы вытащили амулет — и убили день, в котором она жила. Убили бабушку.

     — Нет! Она умерла ещё в восемьдесят п-пятом, — сказал Макс. — Мы просто… дали времени догнать её т-тело. Если бы не пришли — застряли бы с ней. Сгнили тут…

     Света кивнула. Не от согласия — от того, что другого выхода не было. В лицо ударил запах: острый, металлический. Перила начали плавиться, как алюминий на огне.

     — Вниз! — велел Макс.

     Но там, внизу, уже не было пола. Площадка следующего этажа исчезла. Осталась только отвесная шахта, уходящая в глубину. По её краям свисали рваные кабели, похожие на высохшие сосуды. Из глубины поднималось дыхание — тёплое, ржавое, как из кузни, где закалывали металл на раскалённом угле.

     Костя, прижав к груди плед с прахом, бросил взгляд вверх — бесполезно. Потом вниз.

     — Я полезу первым, — сказал он. — Если кабель выдержит мой вес — идёте за мной.

     Макс хотел возразить, но замер. У Кости дрожали кисти рук — тех самых, которыми нёс Варвару Ивановну. Дрожали мелко, судорожно. Но глаза парня были жёсткие. Он явно был на пределе адекватности. Психованный. Но не трус.

     Костя тяжело выдохнул, вцепился в самый толстый кабель и, не раздумывая, шагнул в пустоту. Кабель вздрогнул, заскрипел, но выдержал. Он начал спуск, цепляясь ногами за кирпичную кладку. Тусклый свет межпролётных окон выхватывал из шахты пыльные выступы и тёмную влагу на стенах. Силуэт парня казался пятном копоти, медленно соскальзывающим в гортань дома.

     Макс спрятал амулет обратно, металл потеплел, будто наелся чего-то. Задутую керосинку засунул в рюкзак, затем подхватил Свету под локоть. Девушка сцеживала ругательства сквозь зубы, но молча шагнула к краю, закинула ногу, нашла опору и пустилась следом. Колено «возмущалось», но функционировало. Макс отправлялся последним. Пока он ловил равновесие на краю, сверху взорвалась одна из ламп. Раскалённое стекло разлетелось, как мина: осколок чиркнул по голове. В глазах на миг потемнело, но он уже вцепился в кабель и, стиснув зубы, направился вниз.

     Каждые три метра в кирпичной стене лестничной шахты располагались старые скобы. Видимо, остатки от перекрытий. Пятый по счёту выступ оказался особенным: на уровне плеча находился железный щиток с выбитой надписью:

     «ЭЛ./узел «0» — не касаться».

     Костя застыл. Он смотрел в сторону щитка, сжав зубы, потом крикнул наверх:

     — Ниже — дыра. Но здесь, кажется, есть… ход. Лаз какой-то. Закрытый.

     — Щиток… — сказала Светлана. — Больше похоже на дверцу. Может, это и есть нулевой коридор?

     Макс перехватился локтями, упираясь ногами в стену. Из-за пазухи достал иконку и передал через девушку Косте. Тот тут же вывел на щитке ⌘. Металл согнулся под натяжением, но замок сдался: щёлкнул, дверца чуть подалась с жалобным визгом.

     Из-за неё пахнуло. Холодом, архивной бумагой и чем-то кислым.

     — Погодите-ка! — крикнул Костя, упираясь ногами в кладку. Он протиснул пальцы в щель и рванул изо всех сил. Металл не выдержал — вход открылся. Дверца скрывала узкий туннель: не выше полуметра и не шире плеч. Стены — ржавый металл. На полу — тонкие выпуклости кабель-каналов, усыпанных пылью.

     Костя, продолжая висеть, помог Свете забраться внутрь первой. Лицо её скривилось от боли, но она не издавала ни звука. Включила свой сотовый, освещая лаз. Костя всунул следом ей плед — из ткани которого сыпался прах, и забрался в проём. Макс влез последним. Внутри было тесно и душно. Пахло ржавчиной и потом. Обменяв иконку на трубу и закрыв дверцу, приложил амулет с внутренней стороны. Крышка захлопнулась.

     Ползли молча. Макс — посредине. Позади двигался Костя. Его дыхание стало грубым, прерывистым, как у перегревшегося на солнце пса. Он держал трубу, но, судя по звуку, — волочил, а не сжимал.

     — Живой? — спросил Макс.

     — Пока да, — хрипнул Костя. — А ты?

     — П-позже скажу.

     Туннель слегка повернул. Справа блеснула пластина — табличка. Гладкий металл, стёртые углы.

     «1985 — СПИСАНО».

     А под ней по ржавчине — выведено красной краской:

     «С чего начинается Родина?»

     Света хмыкнула, утирая потную щеку плечом.

     — С мусоропровода, видимо.

     Макс провёл пальцами по амулету. Тот дрогнул, отозвался — не светом, а ощущением. Как будто внутри него щёлкнуло: «почти пришли».

     — П-последний якорь недалеко! — сказал он почти неосознанно.

     Они ползли дальше. Пространство медленно менялось — почти незаметно, как если бы кто-то незримо переставлял декорации по частям. Стены стали шире, листовой металл под ладонями ушёл вглубь, уступив место чему-то более неровному, почти шершавому. Воздух сделался густым, тяжёлым, пахнул гарью — не свежей, а будто пережёванной временем.

     Свет впереди появился не сразу — скорее как отблеск, чем источник. Он колебался, как отражение в воде, а затем оформился: ещё одна керосиновая лампа. Одинокая, болезненно-жёлтая, будто глаз, глядящий в обратную сторону. Её пламя замерло абсолютно ровно — мертвецки ровно. Ни движения, ни намёка на воздух. Лампочка не горела — она выжидала.

     Макс пригнулся ниже, почувствовав, как амулет на груди слегка нагревается. Света замедлила движение, шепнув — почти неслышно:

     — Там кто-то был. Или… остался.

     Туннель расширился окончательно, позволив стоять в полный рост. Пространство глотало звуки.

     Под лампой — низкий железный столик, усыпанный сигаретным пеплом. Между серыми хлопьями — будто пожарище пережёванной памяти — лежали обломки: расплавленные значки, обугленные клочки писем, куски старых пластинок. В центре этого пепелища, как сердце — рентген-снимок. Изогнутый, потемневший, с отпечатком чьих-то лёгких. А поверх — рисунок. Детский. Маркером. Солнце. Лучи, как иглы или как спицы. Улыбка — наспех. Кривая. Но упрямо светлая.

     Макс замер. Дыхание взволнованно осеклось. Он узнал рентген раньше, чем сознание успело понять назначение. Узнал по внутренней боли, которая всегда говорит точнее зрения. Вот оно. Последнее. Последний гвоздь в петли этого дома. Но смотреть на неё, казалось, труднее, чем проходить сквозь перемешанные этажи, ртутные лужи и стены с глазами. Хотелось отвернуться. Но нельзя.

     На закопчённой стене кто-то оставил надписи. Мелом. Торопливый почерк.

     «Я шла к нему 12 часов»

     «Стены хрустят»

     «Не открывай дверь»

     И ниже, жирно, будто кровью:

      «МАМА, МОЖНО С ВАМИ?»

     Света прижалась к стене, обняв себя за плечи. Голос звучал тихо, почти беззвучно:

     — Кто-то рисовал солнце… чтобы не сойти с ума. Значит, надежда всё-таки была.

     Макс кивнул. Он хотел что-то сказать — но горло сжало. Плёнка лежала на пепле, как забытая фотография из мёртвого альбома. Слишком личная.

     И тут Костя резко распрямился. Будто куклу дёрнули за нитки. Взгляд — лихорадочный, скользящий по столу. В его глазах пылало уже не сочувствие — жадность.

     — Это она, да? Ваша третья штука? Ключ? — он говорил глухо, с хрипотцой.

     Макс не успел кивнуть. Костя выбросил плед, не сводя глаз с находки. Прах Варвары Ивановны просыпался на пол, как ничего не значащая пыль. Рука выстрелила вперёд, плёнка с рисунком оказались зажатой в испачканном кулаке.

     — Ваши сопли и рефлексию… оставьте себе. А я сваливаю, — он оскалился. — С ключом. Один.

     Макс дёрнулся, но слишком поздно. Костя подскочил к нему сбоку. Удар трубой — в плечо. Металл обрушился на плоть над лопаткой. Макс рухнул, воздух со свистом вылетел из лёгких. Света закричала, метнувшись на помощь — но Костя встретил её торцом трубы. Кончик врезался в район рёбер. Девушка согнулась, схватившись за грудь.

     — Было весело, ботаники, — бросил он, пятясь в темноту туннеля. В кулаке — отблеск плёнки. — Дом хочет сделку. Дом её получит.

     Он исчез. Где-то в глубине раздался шорох и смех. Макс застонал, перевернувшись набок. Амулет отчаянно обжигал грудь даже сквозь ткань. Он вытащил его — металл вибрировал и гудел, словно моторчик. Надежда была украдена — но не активирована. Значит, шанс ещё есть. Он поднялся — шатко, потирая ушиб на плече. Света уже сидела, ощупывая себя. Щёки пыльные, губы прокусаны до крови. Но глаза — ясные.

     — Мы его д-догоним, — выдохнул Макс. Тихо. Больше себе, чем подруге.

     Амулет ответил звоном. Тонким, как тетива натянутого лука. Туннель гудел, изображая дрожь трансформатора. Кабель-каналы под ногами вибрировали. Света пошла первой — медленно, упорно, как раненый зверь. Фонарь её телефона выхватывал из темноты зеркальные мазки на стенах — потожировые отпечатки, оставленные Костей. Макс шёл следом. Ладони горели. Плоть на плече вспухла, натянулась и ныла от боли, каждый шаг отдавался в череп. Но Максим двигался. Потому что плёнка ещё не успела «схлопнуться». Потому что страх ещё можно было обратить вспять — если успеют.

     Спустя примерно пятьдесят метров туннель раздвоился. Правый ход поднимался вправо — вверх, словно вёл обратно к утробе голодного дома. Левый уходил вглубь — оттуда тянуло болотной влагой, в которой улавливались нотки тухлой рыбы. На развилке — окурок. «Пётр I». Только что потушенный — над фильтром ещё тлел уголок.

     Макс вытер лоб рукавом.

     — Вверх — к лестницам. Он попрётся т-туда. Надеется найти выход, если п-принесёт ключ.

     Света, не останавливаясь, коротко кивнула. Макс догадывался, что у неё отказывает нога — в полутьме это было заметно по движению бёдер. По тому, как она бережёт колено. Но удивительная девушка не жаловалась. Шла. Или ползла, когда надо, стиснув зубы.

     Они свернули вправо. Коридор сузился. Стены стали ближе, а потолок — ниже. Приходилось идти сильно согнувшись, касаясь плечами холодного металла. Треск. Свет пробежал по трещине на стене — вспыхнув фиолетовым, потом синим, потом багряным, как перелом света в линзе. Макс прижал амулет к груди — тот сразу отозвался дрожью. Жил, ждал, чувствовал.

     — Дом рвёт сам себя, — пробормотала Света, не оборачиваясь. — Когда кто-то вытаскивает надежду, но не делится ею, а прячет, словно трофей, — его ломает.

     — Если Костян активирует п-плёнку без других частей, ключ не сработает, — тихо отозвался Макс.

     Света фыркнула — усталость делала её ироничной.

     — Надеюсь, он первым за это и отхватит.

     Они добрались до поворота. За ним — вертикальная шахта. Узкий металлический «стакан», гофрированный кожух, уходящий вверх. Где-то на высоте тускло мерцал приоткрытый люк. Внутри — свет мерцающего фонаря. И тень. Тело, поднимающееся «змеёй»: ноги зажаты в боковые рёбра гофры, руки — тянутся вверх. Предатель.

     — Костя! — крикнул Макс. Голос сорвался. — Остановись! Без нас к-ключ не сработает!

     Эхо пролетело по шахте. В ответ — тишина. Потом смех. Стальной, хриплый. Смешанный с приличной порцией истеричности:

     — Плевать! Дом знает, чего хочет. А вас… он уже и так съел.

     Из глубины шахты потянуло жаром и горелым сахаром. Макс вдохнул — и проглотил тягучую слюну. Воспоминание о школьных завтраках и дешёвом дюшесе из автомата отозвалось голодным урчанием. Только теперь — с привкусом крови и ржавчины.

     Света подняла голову:

     — Смотри, Макс? Там, наверху, этажи растут быстрее, чем он ползёт. Костя в ловушке, просто ещё не понял.

     — Или п-понял. Но надеется обогнать.

     Макс огляделся. Ни троса, ни лестницы. Только гладкие швы и выступы. На стене — кабельные захваты на железных штырях. Макс достал амулет, прижал к металлу. Символ ⌘ вспыхнул, жаром ударив в ладонь. Стена вздрогнула, будто хотела отпрянуть. И замерла.

     — Лезем, — сказал он. — Там есть захваты на к-каждом метре.

     Он полез первым. Вверх. Руки горели — пот стекал в порезы, соль жалила. Света, поджимая раненую ногу, выбивала высокий, частый ритм: дыхание — счёт — подтяг — стоп. Между пятым и шестым захватом Макс разглядел нишу: аварийная дверь, половина петлей оторвана. За ней, по идее, должен быть выход на этаж.

     — Стой! — скомандовал он.

     Из-за двери тянуло теплом восковой свечи. Максим пнул: полотно подалось, и его окружил запах школьной столовой и дешёвого мужского одеколона. Подростки вышли в узкую приёмную с облезлым линолеумом и табличкой «Кабинет завуча». На столе — горка сочинений, сверху красный карандаш вывел густым «неуд». А у стены дрожал гибкий торшер: золотистый шар плафона болтался, сам собой, выписывая световые восьмёрки.

     Света прошла взглядом по кипе двоек:

     — Здесь плакали дети. Много и часто. Эмоций — вагон. Но третий ключ уже у Кости… да и плёнка мощнее.

     Гул под ногами напомнил: времени нет. Они вернулись и вновь устремились наверх. С каждым метром стены становились влажнее, словно через туннель проходила испарина канализации. Костя, видимо, добрался на верхний уровень — потому что шахту тряхнуло и сверху раздался треск деревянных досок. Затем короткий крик — не боли, а триумфальный: «ВЫКУСИТЕ!». И следом — грохот.

     Макс понял: уровень, куда прорвался Костя, начал сжиматься. Парадная пыталась избавиться от лишнего. Значит, они таки приблизились к самому центру — к «сердцу» петли.

     Туннель закончился небольшим ответвлением на странного вида площадку. Это был не этаж в привычном смысле — всего лишь ниша с узким балконом, прилепленная к одной из стен парадной. Ограждение — низкое, перекошенное, будто его сварили наспех. Костя стоял у противоположного края, спиной к ним. В руках — рентгеновский снимок. Он разворачивал детский рисунок медленно, словно готовился поднять знамя. Нарисованное солнце смотрело вверх — кривые лучи и улыбка искажались в пальцах, дрожа от близкого света.

     — Стой! — крикнула Света, опираясь на стену.

     В ту же секунду свет плёнки стал ярче. Он уже не отражал лампу — излучал сам. Жёлтое свечение разрослось, словно кто-то включил проектор: лучи на рисунке ожили, начали расползаться, тянуться в стороны. Они становились толще, длиннее, превращаясь в тонкие ленты света, похожие на растущие корни или щупальца.

     Из стен парадной начали выходить тени. Они вытекали, словно грязная вода из щелей. Детские силуэты. Худые, неестественно тихие. В руках у них были тетрадки, пальцы сжимали карандаши, взгляды были пустыми. Лица некоторых расплывались, словно их не дорисовали до конца. Они окружали Костю, но тот не замечал. В его глазах горел фанатичный огонь. Он смотрел только на плёнку — как будто она была вратами наружу и только он знал, как их открыть.

     — Дом! — закричал он в пустоту лестничного пространства. — Я принёс надежду! Твой третий ключ! Верни мне выход!

     Снизу донёсся гул, похожий на утробный хохот. Балкон качнулся. Макс, преграждая Свете путь, шагнул вперёд:

     — Надежда не вещь, К-костя. Это чувство, которое д-делят!

     — Заткнись! — Костя замахнулся трубой. Макс успел заслониться рукой с амулетом — металл звякнул о металл. Искры, как золотые рыбки, брызнули в воздух. В рыжих сполохах лицо Кости исказилось, стало чужим. Взрослый страх подгулявшего мальчишки, выросший до размеров чудовища.

     Света отодвинулась к краю балкона, вцепилась в гнутый поручень. Костя перешёл в центр, подняв плёнку над головой. Щупальца света врезались в потолок, стирая слои бетона. Мрак заклубился, в нём открылся раскалённый овальный глаз. Парадная смотрела в шахту, словно циклоп.

     Плёнка снимка трещала, но не рвалась. Макс медленно приближался, чувствуя, как амулет обжигает грудь — тот «наелся» страхов и требовал «выхлопа».

     — Костя, если в-выпустишь свой страх — останешься с ним один на один, — прошептал он.

     — Я и есть страх! — взвизгнул тот, с силой ударяя ногой по настилу. Балкон хрустнул, угол слегка ушёл вниз. Света сорвалась на колено, застряв локтем в решётке, но удержалась.

     Макс швырнул амулет. Не в Костю — прямо в центр нарисованного солнца. Бронза вплавилась в рентген — вспышкой. Световой взрыв разрезал черноту глаза на потолке. Всё вокруг отчаянно затряслось.

     Костю отбросило. Он рухнул прямо на Макса, свалившись вместе с ним. Один завопил от боли, другой от беззубой ярости. Плёнка с рисунком, прожжённые амулетом, трепыхались, словно калька в огне: края скрутились, букеты детских лучей обугливались, осыпая парней пеплом.

     — Нет! Не-е-т! Это мой шанс! — закричал Костя, вскакивая и вцепляясь в остаток солнца. Но лист оплавился и прилип к коже, оставляя пятно ожога. Макс поспешно отползал к Свете. Тени детей рванули вперёд. Они растоптали пепел, пройдя сквозь подростков словно ветер. Зашипели:

     — Верни… За‑льзя… Дом не твой…

     Костя, побледнев, бросил остаток плёнки и попятился. Фляга из 42-го выпала из-под куртки и, кувыркаясь, покатилась к краю. Макс рефлекторно придавил её ступней, чтобы не упала. Вокруг предателя поднялся смерч серой пыли. Сформировавшийся контур Варвары Ивановны обнял Костю за грудь жухлым саваном. Грубая, хрупкая кукла. Он заорал, но пыль устремилась в горло, влилась в глаза — по коже парня побежали вековые морщины. Волосы пропитывал поток седины.

     Макс успел заслонить собой Свету — они рухнули под перекошенный поручень, локтями врезаясь в решётку. Всё произошло в одно мгновение: не задумка — чистая мышечная реакция. Пыльное облако поднялось от пола. Там, где только что стояла бабушка, теперь медленно оседала серая мука — лёгкая, почти невесомая. Варвара Ивановна исчезла — окончательно, без следа. Костя застыл, точно вкопанный. Казалось, он даже не дышал. Но глаза… в них что-то менялось. Взгляд карих глаз вдруг мигнул — и зрачки налились кровью. Он сорвался вперёд — один шаг, второй, — но в этот момент под ногами хрустнуло.

     Сварной шов балкона разошёлся с резким звоном, как вскрытая консервная банка. Железо заскрежетало. Балкон накренился. Макс не думал. Он подхватил артефакт и резко дёрнул Свету к себе, ныряя под перила. Перетянул вес тела в сторону шахты — и, хватаясь за выступ кабель-держателя, нырнул в туннель, из которого они вышли, больно ударившись бедром.

     За спиной железо взвыло и сорвалось вниз. Балкон рухнул с глухим гулом, унося Костю. Последнее, что они услышали, — не столько крик, сколько вырвавшееся из гортани «не… та-а-а-к…», оборвавшееся металлическим скрежетом и далёким тяжёлым ударом о дно.

     Фляга в руке Макса дрогнула — пульс чужой блокадной памяти бился о его кожу, будто просил выхода. Школьник прижимал к себе Свету, закрывая её голову рукой. Они не смотрели вниз. Там, в чернильной шахте, больше не было ничего, кроме тяжёлой тьмы и горячего запаха меди.

     Максим огляделся. На противоположной стене, чуть ниже их уровня, возник прямоугольный проём. Не просто большая дыра, а коридор. Стены выкрашены свежей белёсой краской, пол — ровный, как после капремонта. На правой стене мигал прямоугольный указатель: «ВЫХОД →». Стрелка впервые указывала не в пустоту.

     — Дом… открыл нам путь? — прошептала Света, цепляясь за его руку.

     — Или просто даёт нам надежду… чтобы снова отнять, — пробормотал Макс. Он смотрел не на знак — на путь до него. Снизу, как мостик, протянулась искривлённая балка, оставшаяся после падения балкона. По ней можно было попробовать добраться до «выхода». Теоретически. Вот только проверять придётся на практике.

     Макс помог Свете перебраться на перекладину. Та шла, балансируя, размахивая руками. Он — следом, готовый в любой момент подстраховать девушку. Ветер в шахте гудел глухо, как в органной трубе. Амулет в кармане звенел тихо и успокаивающе. Где-то глубоко внутри стен откликнулся гул — ровный, словно вздох.

     Указатель «ВЫХОД →» светился ровным, почти больнично-спокойным белым. Стрелка указывала вглубь коридора, который выглядел подозрительно ухоженным. Свежая персиковая краска на стенах, идеальные квадраты потолка, плоский линолеум без единой трещины, плинтусы ровные, как по уровню, ни пятен, ни копоти.

     Макс нерешительно остановился. Всё выглядело чересчур аккуратно — слишком правильно, чтобы быть настоящим. Пульс в висках, усталость, голод и жажда мешали сосредоточиться. Дом, который совсем недавно пытался их обнулить, вдруг решил превратиться в дом образцового содержания? Подозрительно.

     Света сделала шаг вперёд. Травмированное колено подогнулось, но девушка удержалась. Перенесла вес на здоровую ногу. Замерла, чуть склонив голову, и медленно выдохнула.

     — Ты это чувствуешь? — спросила она почти шёпотом. — Пахнет… хлебом. Из тостера… Поджаренным.

     Макс втянул воздух. Запах был соблазнительным до боли: домашний — словно в конце коридора кто-то готовил завтрак. Желудок болезненно скрутило от кулинарных образов.

     — Заманивают, — пробормотал он. — Или т-тестируют, как лабораторных мышей в лабиринте.

     Он привычно нащупал под толстовкой иконку — металл был холоден, но внутри пульсировал слабый импульс. Волны тонкого покалывания растекались по телу. Ни тревоги, ни боли — как ангел-хранитель, осторожно нашёптывающий: «Внимательнее присмотрись».

     Он наклонился и осмотрел пол. Линолеум действительно был идеально ровным, но поверхность неестественно бликовала. Макс ткнул в него кончиком маркера — остриё оставило капельку краски. Та быстро стянулась в шарик, как ртуть, — и исчезла, втянувшись в материал.

     — Пол… будто дышит, — сказал он тихо. — И у него определённо есть п-поры.

     — Ты в курсе, что размышляешь вслух? — отозвалась Света нервно.

     Макс кивнул. Он снова глянул на стрелку указателя — теперь её свет казался навязчивым. Подросток ощутил, что полы под подошвой слегка пружинят. Не проваливаются, но и не положено-твёрдые. Как будто стоишь на толстом ковре, под которым находится слой влажного картона.

     — Чего толку т-торчать на месте? Если это иллюзия — лучше д-двигаться. А если нет — д-двигаться ещё быстрее.

     Он сделал первый шаг по «безупречному» покрытию. Пол даже не скрипнул. Но под пяткой явно что-то продавливалось — миллиметров на пять. Подошва словно погружалась в подобие геля. Он обернулся на Свету. Та стояла, прижав к груди блокнот, как оберег, и смотрела на указатель. Во взгляде девушки отражался разум, но не доверие.

     — Слишком всё правильно, — сказала она. — Дом никогда не делает правильно. Он делает удобно. Для себя.

     Макс не ответил. Продолжил идти — медленно, настороженно, как по льду.

     — Это что, к-кожа? — пробормотал он, присматриваясь к материалу стен.

     Света вздрогнула.

     — Человеческая?

     — Возможно. Или что-то, что стало ею после… п-переваривания, — добавил и, дабы не пугать Свету, мысленно завершил: «Тут, походу, всех жителей подкармливают иллюзиями. А потом переваривают».

     Туннель впереди казался бесконечным. Белый свет уходил вдаль аккуратной перспективой, будто нарисованной на листе ватмана. Ни единой двери, только слегка изгибающийся коридор. Макс коснулся стены. Краска под пальцами была мягкой, пористой, как губка. Он резко отдёрнул руку. На коже остался липкий, бледно-жёлтый налёт. Что-то между жиром и клеем.

     Запах хлеба усилился, но теперь к нему примешивался тухловатый мясной дух, как возле скотобойни. Потолок над ними казался ровным, но Света заметила: одна из плит едва заметно приподнималась синхронно с её дыханием. Словно повторяла за ней. Пространство всё больше и больше напоминало внутренности живого организма.

     — Мы словно у него в лёгких или в желудке, — подтвердила она мысли Максима. — Предлагаю вызвать у дома несварение. Используй свой символ. Прямо здесь.

     Макс выщелкнул маркер. Идеальной плоскости искать не пришлось, рядом располагался узкий металлический щиток, врезанный в стену. Он приложил ладонь — холодно. Подойдёт. Вывел символ: ⌘ — плавно, с нажимом. Чернила вытекали нехотя, как через слипшиеся поры. Последняя черта замкнулась, значок вспыхнул бледно-синим, металл звякнул, как от удара током. Щиток задрожал.

     Через секунду потолочная плита, что «дышала», лопнула. С хлюпаньем и шипением из неё вылился густой комок молочно-жёлтой слизи с полупрозрачными плёнками. Она шлёпнулась на линолеум и растеклась, выпуская пар. Запах изменился на смесь тухлого молока, пластика и аммиака. Линолеум зашевелился в ответ. Под ним словно пробудилась жизнь. Покрытие вздулось пузырями, а где-то в глубине возник звук — глухой и хриплый, как если бы передвигали бетонные блоки. Или шевелился позвоночник самого здания.

     Света не колебалась. Выхватила из рюкзака Макса стеклянную верхушку керосинки и с силой швырнула о пол. Хруст, брызги стекла. Остриём осколка она проткнула ближайший пузырь. Тот взорвался влажным хлопком. Изнутри вырвался пар — резкий, с запахом сероводорода и тухлой капусты.

     Оживший коридор задрожал. Персиковая краска на стенах пошла пятнами, отслаиваясь крупными лоскутами. Под ней открывался старый кирпич: ржавый, местами осыпающийся, щедро обросший мхом. Иллюзия схлопывалась. Гладкая оболочка отваливалась, словно маска.

     — Вот это его п-пропоносило, — хрипло усмехнулся Макс.

     Впрочем, улыбка исчезла в ту же секунду. В дыре вздувшегося линолеума что-то зашевелилось. Пальцы. Тёмно-серые, распухшие, как у утопленников. Они хватались за осколки стекла, двигаясь в разные стороны, будто пытались ощупать местность. За фалангами прорвался запястный сустав — тугой, натянутый, весь в трещинах, из которых сочилась уже знакомая плёночная слизь.

     — Назад, — прошипел Макс. — Это… часть д-дома лезет наружу.

     Пальцы из пола продолжали вытягиваться. Сначала тонкие и дрожащие, как провода, потом — толще. Они сцепились друг с другом, слипаясь, как расплавленный полиэтилен. Ладонь, запястье — затем попытка подтянуть вверх невидимый корпус. Кто-то определённо пытался выбраться изнутри.

     Макс не стал ждать, пока тварь доформируется. Маркером мазнул по линолеуму ⌘ — чернила были едва видны, но их хватило: символ вспыхнул бледным холодом. Пальцы словно взвизгнули — не голосом, а звуком киноплёнки, зажёванной в проекторе. Фаланги лопнули пузырями, ладони осели, скукожившись. Под линолеумом что-то дёрнулось, и тот откинулся вбок — обнажив привычный, сырой бетон.

     — Отступаем к п-парадной, — скомандовал Макс, пятясь и доставая амулет. Искры в бронзовой поверхности иконки вспыхнули, будто кто-то раздувал внутри жар. По коридору разнёсся тонкий металлический звон. Запах хлеба окончательно сменился гарью. Дом понял: манёвр не удался.

     Они отступили всего на пять шагов — и тут за спиной с шорохом, без предупреждения, сомкнулись стены. Плавно и без звука — как автоматические двери. Там, где был проход, возникла ровная стена. Ни щелей, ни линий. Гладко, будто задрапировано простыней.

     Макс чуть скривился. Сердце пропустило удар.

     — Назад хода нет, — тихо. — Значит, т-только вперёд.

     Коридор перед ними больше не сиял новизной. Лампы потускнели, свет дрожал, как от умирающего аккумулятора. Потолок покрылся пятнами, будто его облепил лишай. Пахло паклей. И гнилью с подвала. Осторожно пара двинулась вперёд. Через десять метров — арка. Металлическая, со ржавой вентиляционной решёткой в верхней части. Оттуда тянуло тёплым воздухом, в котором слышался низкий, вязкий звук. Как гул старого метрополитена. Или органа? Огромного, медленного, больного.

     — Сердце? — Света подняла керосинку без лампы, поднеся зажигалку к фитилю.

     Пламя задрожало, тонкое, синее.

     — Может, п-предсердие, — хрипло усмехнулся Макс. — Или п-прямая кишка. В этом месте нет логики.

     Пришлось пригнуться. Арка была низкой — как в старых подвалах. Внутри пахло сухим, прогретым воздухом. Как будто печка котельной дышала в лицо. Потолок становился полупрозрачным. Под стеклянной плёнкой шевелилась плоть, напоминающая розовато-бежевый жир, затянутый тонкой сосудистой сеткой. Словно смотришь сквозь кожу на подбрюшину живого организма.

     Света, недобро улыбнувшись, зажгла и приложила горящий фитиль керосинки к самому краю. Плёнка расплавилась, «жир» вспыхнул и мгновенно сгорел, оставив на потолке чёрную сетку копоти. Из глубины здания послышался глухой толчок — как будто кто-то ладонью врезал по стенам. Дом обиделся.

     — Не любит, когда ему портят внутренности, — выдохнула Света.

     — Точняк, — Макс снова коснулся стены. На ощупь — кирпич. Шершавый, настоящий. Значит, облицовка слезла. — Мы в его теле. В его опоре.

     Впереди на стене светилось что-то новое. Указатель — не белый, а грязно-жёлтый. «КОЛЛЕКТОР». Под надписью — таблица. «22:00 — сброс подачи», «23:00 — чистка».

     — Чистка? — прошептала Света. — А если сейчас он… как сполоснёт трубы?

     — А мы… в-внутри, — Макс медленно провёл рукой по затылку. Волосы стояли дыбом. — Всё. Д-дальше топаем без оглядки. Пока не н-найдём ядро этой т-твари.

     Путь от указателя повёл вниз по узкой винтовой лестнице без перил. Ступени — ржавое железо, над каждой выведено жёлтой краской: «#сделайход». Макс поставил ногу — металл пружинисто дрогнул, прощупывая подошву. Он задержал дыхание: если удержит одного — выдержит и двоих.

     — Света. Руку п-подай.

     — На свидание приглашаешь? — хрипло усмехнулась девушка, но ладонь подала.

     Макс сжал пальцы — крепко, всерьёз. Шаг, ещё шаг. Позади шипел потолок: «жир» кипел, пузырился, будто намеренно гнал их вниз. Воздух стал влажным, тягучим, с привкусом синтетики и резины. Ступени под ногами вибрировали, как струна.

     — Как думаешь, успеем до выброса? — выдавила она.

     — Н-надо успеть, — коротко бросил он. — Или с-смоет.

     С очередного витка лестницы показалось дно. Там, в просвете железных ограждений, тускло отражался медный корпус — массивный резервуар с десятками запаянных труб. За ним вспыхивал и гудел неравномерный импульс — будто вглубь стен кто-то вживил промышленный компрессор. Не «сердце». Технический узел. Что-то вроде распределительной камеры, через которую дом перегонял тепло, воду и, вероятно, даже воздух.

     Макс замер. Цель — где-то там, за коллектором. Но запах изменился. Из влажного грибного тумана вытянулась новая вонь — сухая, жёсткая, словно от концентрированной мочи. И сразу ударил в глаза. Концентрированный аммиак резал слизистую, вытягивая слёзы. Дышать становилось всё труднее: нос и горло слипались, как от паров дешёвого моющего средства, распылённого возле лица.

     Света пригнулась, уткнулась носом в локоть, закашлялась. Потом второй раз — тяжелее. Пошатнулась, Макс подставил плечо. Пальцы девушки были холодными, но сжимали крепко.

     — М-можешь идти? — хрипло спросил он.

     Света кивнула больше на автомате. Лестница под их ногами вздрогнула — сначала едва заметно, затем более ощутимо. Ступени будто присели, как уставшая конструкция, на которую водрузили лишний груз. Сухой металлический хруст пронёсся вниз, затем вверх — и заглох.

     Сверху что-то проснулось. Не живое, но и не обезличенное — скорее, как промышленный насос, который включают на продувку канализационных магистралей. По трубам пробежал ритмичный гул. В нём чувствовалось давление: вскоре сливы откроются и весь накопленный яд, жир, сероводород, растворённый хлор и перегнившие остатки пойдут под напором вслед непрошенным гостям.

     — Дом з-запускает сброс, — сказал Макс. Голос дрожал — не от страха, от перенапряжения.

     — Тогда прибавь скорость, — Света вытерла глаза рукавом. — Только не упади первым.

     Внизу клубились горячие тени: мотор бился, словно по нему лупили кувалдами. Воздух вибрировал вместе с костями. Они спрыгнули на настил — наконец-то твёрдое основание. Макс почувствовал, как вибрация прошлась по позвоночнику — не разовая, а ритмичная, словно пульс.

     Перед ними возвышался портал — массивные двери, скреплённые ржавыми трубами. В центре — вытравлено сваркой: «ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УЗЕЛ». Изнутри доносился глухой пульсирующий ритм. Удары отдавались в груди — не звуком, давлением. Пульс дома проникал не через уши, а в самое сердце. И тот уже начинал сбиваться с ритма.

     Макс поднял взгляд: по обе стороны трубы пульсировали, раздуваясь, как перегретые жилы. Клапаны предательски подрагивали — у них была минута, не больше.

     — Дальше будет т-только хуже, — выдохнул он.

     Света кивнула. Рука легла на проржавевшую ручку двери, обмотанную проволокой. Та была холодной и жирной, будто её касались сотни мокрых ладоней.

     — Возможно, мы успеем выключить зверя.

     — Или растворимся у него в п-пищеводе, — добавил Макс.

     Сверху сорвался новый звук — скрипучий, словно открыли огромную затворку. Пошёл сброс. Макс резко приложил амулет к створке, черкнул по металлу остатком чернил: ⌘ вспыхнул неохотно, будто затухающий факел. Не дожидаясь, когда механизм «запоёт» во весь голос, он врезался плечом в дверь. Та поддалась, но тяжело.

     Где-то наверху хлюпающий грохот. Дверь захлопнулась за ними с влажным, почти биологическим звуком — с таким труба пылесоса всасывает ладонь. Внутри, на удивление обоих, встретил не жар, а сухой вымораживающий холод. Настолько резкий, что обдал глотки, как если бы оба вдохнули пары жидкого азота. Макс инстинктивно зажал рот рукавом. Света согнулась пополам от спазма в лёгких.

     Тьма была не просто плотной — она словно держала тебя руками, не пропуская взгляд. Школьник моргнул — зрачки не могли выхватить даже блика. Света чиркнула зажигалкой — искра вспыхнула, но не зажглась: газ перемёрз. Фитиль в лампе покрылся шапкой инея.

     — Он забрал у нас огонь, — хрипло сказала она.

     Макс стиснул амулет. Бронза была сухой, ледяной и колючей. Но внутри чувствовался пульс — крошечный, как дрожь капилляров. Он подождал. Металл иконы медленно грел ладонь — будто выравнивал температуру изнутри. И тогда, в рельефном образе старца, вспыхнула точка. Рыжая, живая. Прожжённая искра от рентгена солнца. Последний уцелевший осколок.

     Вспышка выхватила пространство: перед ними возник туннель, напоминающий вращающийся барабан револьвера. Его стенки не были ни каменными, ни стеклянными — полупрозрачные, гнущиеся, как толстая плёнка. Они слегка колебались, будто дышали. На них, как в чёрно-белом немом кино, проступали тени. Десятки, сотни. Дети. Кто-то играл в классики. Кто-то держал за уши плюшевого зайца. Кто-то шёл, неся перед собой табличку с надписью «Завтра». Всё это мелькало без звука, в замедленной прокрутке — кинохроника чужих, навсегда утерянных жизней.

     Света резко вдохнула — её отражение в стене вдруг вспухло белым пятном, обращаясь в картинку — воспоминание. Она стоит на линейке в оранжевой водолазке, а завуч визгливо кричит: «Грязная неформалка! Ты позор школы!» Слёзы не побежали по её нынешнему лицу — они выступили на лице в отражении.

     — Не смотри, — Макс дёрнул девушку за плечо, поворачивая в сторону. Но и сам задержался взглядом. В стене показался он сам. Мелкий, бледный, с разбитым коленом и ссадинами на руках. Позади качается силуэт отца, почти без лица — лишь контур и змеящаяся рука с ремнём, как будто тянущаяся из перегара.

     По границам зеркальных стен прошёл хруст, из мутных краёв начали выползать слова. Не нарисованные — настоящие, ожившие: «ЗАИКА», «НИЩЕБРОД», «МОЛОКОСОС». Слова складывались, оплывали, превращались в чёрных тараканов с блестящими надписями на спинах. Насекомые шуршали, лезли к ногам.

     — Он кормится нашими воспоминаниями, — пробормотала Света.

     Макс вдруг вспомнил о соли. Солонка Варвары Ивановны была у Светланы. Остатки той самой «памяти» из квартиры №13. Девушка, не понимая, что парень задумал, передала солонку. Тот высыпал в ладонь грубые кристаллы. Хлорид натрия пах пеплом.

     — Это н-наше. Против него. Нужно лишь смешать с к-кровью, — протянул горсть Свете.

     Та сжала челюсти, прокусывая губу изнутри, и плюнула алую каплю на соль. Смесь вспыхнула — бледно-синим, как сварка. Огонёк был крошечный, но цепкий: и он не гас.

     На стене в этот миг завуч в отражении схватила школьницу за шкирку, прижав к стенду «Наши отличники». На другой панели отец поднимал ремень, собираясь нанести первый удар. Слова «СЛАБАК» на спинах тараканов росли, словно надувались под кожей.

     Макс присел. От движения в боку резануло болью: последствие падения на балконе. Он вытащил из кармана чернильный маркер, торцом ладони высыпал на пол остатки соли, перемешанной с кровью. Пыльная масса шипела, как живая, когда он обрисовал ⌘. Символ вышел дрожащим, неуверенным, но в каждой линии пульсировала его личная боль.

     Как только черта замкнулась — стены захрипели.

     Отцовский силуэт, подняв ремень, застыл. Завуч как будто потеряла уверенность. В следующее мгновение плёнка лопнула. С хрустом перегретого пластика. Отражения почернели и рассыпались. Ремень растворился в дыму. Завуч съёжилась до размеров куклы и осела на пол. Взвился пар — зловонный, но внутри него зазвучал детский смех. Едва различимый, как звон вилки по фарфору.

     Тараканы вспыхивали — один за другим. Надписи на них исчезали: «позор», «грязь», «стыд» — всё осыпалось, словно бумажный пепел. На их месте осталась только тьма и… удовлетворение.

     Света тяжело выдохнула. Упёрлась спиной в стену, теперь шероховатую и сухую. Настоящую.

     — Он… принял наш страх, — сказала она. Голос дрожал.

     Макс вытер руки о джинсы. Кровь на ладони подсыхала, соль въелась в кожу.

     — Ага. Но это был страх, давно п-пережитый, не нынешний. Лучше сжечь его здесь, чем носить д-дальше. Главное, что дом не забрал н-нас, а только то, что мы и так н-ненавидели.

     В глубине коридора завёлся гул — не тот, звериный, от которого глохли уши в шахте, а другой: низкий, с ровным шипением, как у включающегося насоса или воздуходувки. Будто технический узел пришёл в себя. Стены начали меняться: бетон отполз, сквозь него проступил металл — с вкраплениями кварца, слюды, облупленной медной изоляции.

     Впереди открылся просвет — арка, в которую сочился мутный красный свет. Он бил с перебоями, словно пульс.

     — Ядро, — хрипло сказал Макс. — Кажется, наш страх п-переварен. Теперь он жаждет остального.

     Света выпрямилась. На щеке — тонкий след от слезы, мгновенно схваченный инеем. Она провела рукой, растёрла крошки льда. Холод уходил. Фитиль в лампе побледнел, затем вспыхнул сам — чисто, сухо, без щелчка.

     — Вот нам и сострадание, — сказала она, усиливая пламя. Свет был мягким, тёплым — не как у керосина, скорее — как у горящей бумаги, на которой когда‑то писали любовные письма. — Чтоб не забывали: огонь живёт ради кого-то.

     Они шагнули через арку.

     За ней воздух был другим — плотным, вязким. Пахло йодом и железом: как в операционной или в котельной, где давление пара достигло предела. Трубы по бокам — толстые, ребристые — двигались. Их не качало, они именно пульсировали. Дышали. Каждый вдох тянул их внутрь, каждый выдох — выпячивал наружу. Сопровождалось это низким, равномерным «бом-бом», словно удары сердца в стетоскопе.

     Пол шёл под наклоном вниз, к центру. Под ногами проступали ступени — не из плитки, а из тех же труб, спаянных и сбитых в подобие лестницы. В самом низу, в медном тумане, где всё сливалось в один цвет, едва виднелось нечто круглое. Бьющееся. Источник. Ядро. Сердце дома.

     Макс перехватил амулет — бронза стала ощутимо горячей, но не обжигающей. Солнечные искры, когда‑то впаянные в металл, собирались ближе к центру. Пульсировали вместе с гулом. Он знал — артефакт почти готов, но без третьего элемента может сработать как бомба.

     — Дальше будет сложнее, — сказал он. — Здесь он ждёт не просто жертву. Он хочет з-забрать сострадание и оставить нам только то, что выдержит сердце.

     Света не ответила, продолжая смотреть на пламя. Оно оставалось ровным. Ни капли копоти, ни рывка. Как будто в лампе горел не керосин, а её личная вера в благополучный исход.

     — Плевать. Главное — чтобы мы выдержали.

     Они начали спуск. Ступени были рифлёными, хватаясь за подошвы, как крючки. На резких поворотах Макс придерживал девушку, у которой всё сильнее подкашивалась нога. Но Света держалась.

     Когда школьники ступили на плоскую железную платформу, под ногами зашелестела золотистая стружка. Макс наклонился — это были крошечные символы ⌘, выгравированные прямо в металл. Сотни. Тысячи. Дом явно показывал: они дошли до ядра. Слова были уже не нужны.

     Воздух напоминал дыхание паровой машины — горячая пыль обжигала слизистую. Макс и Света остановились в нескольких метрах от массивного узла: трубчатое образование, срастающееся в центре. Клапан «сердца» представлял собой гладкую створку без ручек. На ней поблёскивала выгравированная надпись: «ОТДАЙ». Буквы дымились багровым — не краска, а раскалённый металл.

     — П-пора, — сказал Макс, чувствуя, как амулет едва не обжигает кожу. — Сострадание — туда. Надежда — в центр. Страх уже з-заперт в знаке. Если всё п-правильно — сердце или заснёт, или взорвётся.

     Дышать становилось всё тяжелее — кислорода не хватало. Пульс дома ускорялся. Света подняла лампу. Пламя вытянулось вверх, словно тянулось к потолку, которого не было.

     — Готова, — сказала она. — Пусть знает: мы собираемся выжить.

     Платформа под ногами дрожала. Ни стен, ни потолка — только круговой туман медного оттенка. Из тумана тянулись вверх и вниз рёбра труб — словно артерии. Они сходились в центральный клубок: плотный, перекрученный, живой. Гравировка «ОТДАЙ» колыхалась: буквы пульсировали в ритме «бум-бум-бум». Ни замка, ни замочной скважины. Только вертикальный разрез как клапан, как рот, как родовой канал.

     Света, хромая, подошла ближе. Пылающее огнём колено отказывало, под пальцами лампа оставалась тёплой — пламя ходило ровно. Удивительно чистый огонь — без копоти, без миганий. Тихий.

     — Он не просто ждёт, — выдохнула она. — Он приготовился к чему-то. Но хочет, чтобы мы сделали первый шаг.

     — Надо п-показать, что мы не жертва, — Макс опустился на колено. — Память, страх, н-надежда. Соль уже отдана. Амулет раскалился. Осталось с-сострадание.

     Он достал амулет. Тот был уже неимоверно горяч, но ещё терпим. На поверхности платформы нащупал слабые знаки ⌘ — старые, стёртые. Он приложил к ним иконку, и металл завибрировал, будто узнавая. Макс достал маркер — наконечник был сух. Пришлось сорвать корку с кожи на порезе руки. Алые капли стремительно заполняли освежённую ранку. Смочив палец, обвёл кровью один из символов, и ⌘ вспыхнул бледно-синим, словно ток прошёл по венам платформы.

     В центре символа оставалось пустое пятно. Макс положил туда амулет. Металл зашипел, вокруг образовалась ледяная кайма, как иней в морозильнике. Солнечные искры внутри бронзы забились, словно под крышкой кастрюли — живые, не желающие исчезать.

     — Теперь т-ты, — прошептал он, вручая девушке флягу.

     Света встала напротив. Огонь в керосинке стал ещё выше, будто чувствовал сцену. Она опустилась на колени, как в церкви, открутила крышку и прошептала:

     — За тех, кто не дожил… Чтобы мы — выжили.

     Она наклонила флягу. Содержимое пролилось медленно — капля за каплей, словно мёд. Попав на ⌘, оно вспыхнуло. Символ залило багрово-синим светом. Бронза амулета начала плавиться. Лик святого стал расплываться: образуя лужицу бронзы с золотым маревом внутри. Всё это вспыхнуло разом.

     Дверь-заслонка издала низкий гул. Буквы «ОТДАЙ» вспухли, полезли трещины. Из них сочилась жёлтая пена — вязкая, с запахом палёного сахара. Трубы по бокам затряслись. Из стыков рванулись гибкие шланги словно змеи. Они били воздух, искали цель. Один хлестнул Макса по спине — тот пошатнулся, зашипев, но удержался. Света опустилась на локти, закрывая пылающий знак собой.

     — Держим! Пока не п-поглотит! — крикнул Макс, прикрыв девушку сверху.

     Но дом уже не слушал. Дом выл. Сердце, если это было оно, пульсировало в инфаркте у них под ногами.

     Внезапно вокруг амулета поднялись вертикальные блики — крошечные призраки церковных свечей. В одном виделся силуэт Варвары Ивановны, только молодой, склонённый над банкой с вареньем; мальчик с резиновым мячом; девочка в школьной форме, солдат в шинели… Образы тех, чьи эмоции пропитали плоть этого дома. Они окружали ⌘, как хоровод вокруг обрядового костра, и шептали на языке скользких спазмов.

     Макс понял, что дом смакует «память» — но больше не сопротивляется. Блики склонялись и по одному прыгали в огонь. Пламя стало белым. Амулет, скрипнув, расплавился посередине: бронза растеклась, открывая внутри маленький огненный шар — ядро, где плёнка‑солнце сияла, как звезда в чистилище.

     — Ещё чуть‑чуть, — прохрипел он. На потрескавшихся губах царил вкус крови и обгорелого сахара.

     Бах. Дверь‑клапан взорвалась; брызнуло жидким металлом, но капли зависли в воздухе, словно дом заморозил пространство, чтобы не убить поваров. Через дыру виднелось ядро: гигантское колесо из труб-рёбер вращалось, выстреливая искры. В центре колеса — дыра в бесконечность.

     Платформа вздрогнула и начала плавно оседать — не проваливаясь, а словно теряла опору, как мокрый настил под огромным весом. Символ ⌘ в центре пульсировал жаром, по краям металла собирался дым, будто сам пол начинал испаряться. Макс почувствовал: время вышло. Руки не слушались, пальцы подрагивали. Он выхватил из пальцев замершей в изумлении Светы флягу.

     — Это всё, что осталось, — пробормотал он, и, не колеблясь, вылил содержимое прямо на центр сияющего символа.

     От символа повалил пар. На трещине, что расползалась от центра, пошла волна — будто кто‑то отдёрнул тонкий слой лака. Позади них смола — или то, что казалось её предельной формой, — полезла из сорванной трубы. Поток шёл с силой, не как жидкость, а как густая масса, переливающаяся с хлюпаньем и паром. Макс увидел, как клубы этого сгустка подбираются к ним — и бросил пустую флягу точно в трещину между труб и стеной, откуда шёл основной напор.

     Фляга, казалось, исчезла в чёрной глотке, но что‑то внутри переклинило. Поток захлебнулся. Смола расплескалась по стенам, но дальше не пошла.

     — Хватай руку! — крикнул он.

     Света уже тянулась к нему — они сцепились, влажные ладони еле держали. Вдвоём рванулись вперёд, на край платформы, где в единственном куске пространства — как будто из ниоткуда возникла старая парадная дверь. Старое полотно советского образца, облупившаяся фанера, потёртая ручка. Над косяком — цифра «2», прикрученная на саморез.

     — Наш выход? — выдохнула Света.

     — Или п-последняя шутка от д-дома, — сказал Макс, опасливо берясь за ручку. За их спинами металл ядра прогибался, в трубах шипело и скрежетало. Казалось, вся подбрюшина строения начала трещать.

     Дверь довольно легко открылась.

     Первым вдохнули — сырой воздух: запах мокрого кирпича, прелых листьев и остатки автомобильного выхлопа. За дверью возник тот самый узкий тамбур парадной, только постаревший на сто лет за секунду.

     Следующий гул — началась «чистка» труб. Сердце дома запустило выброс: из щелей потрескавшихся стен валил пар, капли обжигали кожу. Макс и Света, держась за руки, перешли в коридор. Дверь за ними сама захлопнулась, мгновенно покрывшись трещинами; на ней чернела надпись «ОТДАНО».

     Потолок затрещал, осыпая подростков строительным мусором. В узком проходе уже не было труб‑щупалец, только пыль и оглушающие удары, будто гигант дробит бетонный фундамент. Входная дверь висела на одной петле. Макс выбил её плечом. Холодная ночь рванула навстречу. Они выбрались за секунду — дверь плюнула ими и захлопнулась. Школьники кубарем выкатились на мокрый асфальт ночного двора.

     Света вцепилась в куртку Макса, дыша короткими, рваными вдохами. Она была жива. Он тоже. В дальнем конце двора кто‑то орал в телефон: «Тут дом рушится! Живые внутри!» Вой сирен приближался.

     Из-под толстовки пахнуло палёной кожей, последнее напоминание от амулета. Макс повернулся на звук — в доме что-то хрустнуло, и трещина медленно поползла от крыши к земле. Он не успел сказать Свете ни слова — мир снова начал рушиться.

     С верхних этажей донёсся глухой хлопок — словно в квартире без мебели упал старый рояль. По фасаду побежала паутина трещин. Сначала их было не различить: тонкие нити у карниза рванули наперегонки вниз и через пару секунд распухли и потемнели, как вены под кожей. Стены начали «оседать»: кирпичи медленно сдвигались внутрь, и весь корпус здания, ещё минуту назад равноугольный, стал напоминать сырой блин из кирпичей, которому подрезают края. Карниз соскользнул мягким шелестом: слой штукатурки осыпался градом, каменный бортик смачно плюхнулся на асфальт. Сигнализация одинокого белого «Форда», стоя́щего в глубине двора, взвыла, послушно замолкла и взвыла вновь, отскакивая тревожным эхом между стен соседних домов.

     За хлопком последовала канонада более резких звуков — это падали внутренние плиты. Сквозь треск лопающегося стёкла пробивалось низкое «рычание». Лопающиеся стояки отопления и водопроводные трубы скрежетали, как перемалываемый паровым прессом металлолом.

     Макс согнулся в кашле: известковая пыль заполонила горло. Язык сразу стал шероховатым, будто его посы́пали сухой манкой. Ладони, которыми он прикрыл рот, покрылись тёплым серым налётом строительной взвеси. Глаза запорошило.

     Света, придерживая перемотанное колено, попыталась подняться. Нога подчинялась плохо, дрожала. Опухшее колено реагировало на малейшее движение. На лице — толстая корка пыли, под глазами тени, но взгляд девушки победоносно блестел. Она смотрела, как дом умирает: длинным, затянувшимся экстренным выдохом. Грохот шёл изнутри, каменное «сердце» монстра судорожно пыталось качать «плазму».

     — Смотри! Он съёживается.

     Максим поднял взгляд: верхние углы дома провисли, словно их стянули рыбацкой сетью. Оставшиеся целыми окна вздувались пузырями, громко лопаясь. Стекло звонким шорохом «украшало» асфальт. Левое крыло сдалось первым. В несущей стене лопнуло что-то, что удерживало каменное нутро, и оно стало заваливаться внутрь. Наружу вылетел обломок батареи, блеснул ржавым металлом, исчезнув в кустах лысой сирени. Из подвала вырвался столб белёсого пара, ошпаривая обломки.

     У въезда в арку кто-то громко выругался. Макс обернулся: два мужика в куртках и с пивом в руках смотрели, как рушится дом, не в силах отвести взгляд. Один выронил банку, пиво хлестнуло по тонкой корке подмёрзшей лужи. Другой панически набирал номер на сотовом — пальцы дрожали, телефон грозил выскользнуть.

     Макс, понимая, что нужно убираться подальше, поднял Свету подмышки и потащил:

     — К з-забору… — шёпотом, чтобы не сорваться на кашель. — Сейчас всё н-нахрен рухнет…

     До чугунной ограды метров десять. Он протащил подругу по скользкому асфальту, как по обледенелой доске. Колени разъезжались, ладони немели от холода. За спиной раздалась хрупкая трель нового разлома: протекла вертикаль щели и часть парадной вывалилась наружу. В свете уличного фонаря остатки напоминали раскрытую анатомическую модель. Лестничные площадки свисали половниками, трубы батарей отопления телепались, выбрасывая нитки кипящей воды. Перила — те, за которые они недавно держались, торчали, как ржавые рёбра скелета тираннозавра.

     Первый пожарный «КАМАЗ» под звуки сирен выполз из переулка, задирая решёткой искры булыжника. В облаках пыли замелькала спецформа спасателей. Кольцо шланга, толстого, тускло-графитового, побежало по асфальту. Макс попытался поднять руку, чтобы привлечь внимание, но заметил на куске отколупанного бетона знакомую метку — половинку символа ⌘, «выжженного» когда-то маркером. Дом даже в последнем издыхании пытался вернуть их в свой круг.

     Вторая и третья машины МЧС врезались фарами в пыль. В окнах дома напротив загорались кубики света: кто-то снимал на телефон, кто-то орал «Осторожно!». Запоздалое предупреждение в данный момент звучало максимально нелепо.

     Уцелевшая справа стена, оседая, издала звук, похожий на треск огромного мёртвого дерева. Куски кирпича и арматуры летели вниз, заглушая какофонию звуков спасательной техники МЧС. Неведомо как, но на изломе ещё держался кусок балконной решётки. Она выгнулась, вздрогнула, потом сорвалась, звякнув по железу. Из стены вытянулся порванный кабель — блестящая жила, сипящая искрами короткого замыкания. Те сыпались на асфальт, где уже растекалась пена от пожарных рукавов.

     Макс ощутил, как под промокшими джинсами на заднице дрожит асфальт — подобно почве перед мелким землетрясением. Глубокий внутренний гул перешёл в раскат: что-то массивное провалилось в подвал. Земля перед руинами осела сантиметра на три.

     Район окончательно просыпался сиренами. МЧС, полицейские, пара реанимобилей, фургон журналистов с «5 канала» заняли всё свободное пространство ближайших дворов. В круге красно-синих вспышек дом выглядел как огромный камин, в котором медленно затухают угли; по стенам бегают языки пара, перерождаясь в новые трещины.

     Макс сплюнул ком извёстки. Пыль скрипнула на зубах. Он посмотрел на Свету — на её ресницах висела пыль, губы растрескались. Но глаза… глаза отражали пожар и одновременно что-то ещё — не страх, а острый, тревожный интерес к жизни, которая вдруг снова стала возможной.

     Оранжево-белый луч фонаря прорезал пыль. Из облака вышел пожарный — крепкий, в чёрной боёвке, стекло противогаза, матовое от цемента.

     — Живы? Кто ранен?

     — У неё к-колено… а ещё з-задыхается, — Макс указал на Светлану.

     Пожарный по рации бросил: «Носилки к корпусу Б». Тут же подбежали парамедики, быстро зафиксировали ногу шиной и уложили девушку на складную каталку. Пока затягивали ремни, врач — женщина с тёмными кругами под глазами — провела быструю оценку: зрачки, пульс, уровень кислорода.

     — Сатурация 92, давление сто тридцать пять на семьдесят, — отрапортовала она и кивнула Максу. — Ты как?

     — Грудь обожгло, остальное… вроде бы ц-цело.

     Один из санитаров сунул Максу бутылку воды.

     — Пей и дыши медленно. Если станет хуже, подойдёшь к бригаде в соседнем дворе.

     «Скорая» с красным крестом на боку уже принимала в свои объятия Свету. Девушка успела повернуть голову, маска кислорода блеснула пластиковым бликом.

     — Не уходи далеко… — прошептала она.

     — Я з-здесь, — ответил Макс, но успел лишь коснуться стекла закрытой дверцы пальцами. Завопила сирена, мигалка срезала остаток пыли голубым конусом, и машина выкатила со двора.

     Позади продолжал стонать дом. Макс попятился к оцеплению. Он сделал пару шагов — колени предательски дрогнули. В груди словно разжалась пружина, выдав удар эмоций в затылок. Испытание действительно закончилось. Никаких больше лестниц-ловушек, никакого шёпота стен — только мокрый, холодный воздух двора, сирены и дым. Он присел на корточки, зажав лицо ладонями. Горячие слёзы облегчения нашли выход.

      Мы вышли. Мы оба.

     Нервный смешок прервал минуту слабости. В голове осталась единственная ясная мысль: «Света будет в порядке — значит, мне нужно к ней».

     Дом отозвался. Последняя секция провалилась внутрь, подняв тучу новых осколков. Пожарные развернули шланги, дав пару «залпов» водой вверх. По округе растёкся известковый запах с примесью мочевины; будто брешь из канализации подняла фантомные испарения.

     Полицейский в жилете с надписью «ДПС» подошёл к парню сбоку.

     — Фамилия? Имя?

     — М-морозов. Максим.

     — Год рождения?

     — 2011, — выдохнул.

     — Контактные данные? Телефон родителей?

     — …— шаблонные цифры перешли в очередной приступ кашля.

     Краем глаза он видел, как лапа экскаватора обхватывает угол дома, ломая кирпич — будто отрывая крылышко насекомому. Максим почувствовал, как что‑то мелодично звучит: отголосок амулета, недавно носимого на груди под толстовкой.

     — Эй! — ДПСник щёлкнул пальцами перед носом. — Алло, парень! Контактные?

     Макс очнулся, губы дрогнули.

     — Папы… у меня нет. Мама…

     Представитель власти попытался что‑то записать, но рядом заорал МЧСовец:

     — Блок летит! Все назад!

     Крик совпал с новой волной обвала: последний кусок крыши рухнул внутрь котлована. Мир заволокло млечной пылью, сверлящей глаза. Макс зажмурился и будто бы в этот момент услышал тихий колокольчик — звон настоящего мира, который пробился сквозь бетонный грохот.

     Когда распахнул веки, пыль оседала. На месте парадной зияла зубастая яма, как будто след от снаряда. Среди груд щебня он увидел табличку с номером «кв.13», треснутую пополам. Максим ощутил ком в горле. Все эмоции перекрыла сухая боль. ДПСник кивнул на него и помахал кому-то. Словно из ниоткуда рядом возник мужчина средних лет в синей куртке и без головного убора. Видимо, полицейский. Он взял у коллеги записи, пробежал быстро взглядом и уставился на подростка.

     — Морозов? Ну-ка пошли, поболтаем! И быстро!

     Макс послушно отправился следом, но темп шагов увязал в раздумьях. Рой опасений одолевал: «Его арестуют? Просто допросят? Что он скажет полиции?»

     Позади двор утопал в красно‑синих бликах. Макса довели до полицейского микроавтобуса, усадили на кожаное сиденье и вручили упаковку влажных салфеток, которыми тот вытер лицо. Человек в погонах включил диктофон и представился лейтенантом Захаровым. Худой, длинношеий, лицо как лезвие сапёрной лопатки, глаза — две сверкающие канцелярские кнопки, всем своим видом внушающие страх. Однако после монстров парадной Максима было сложно теперь напугать.

     — Фамилия?

     — Морозов. М-максим.

     — Сколько лет?

     — Четырнадцать.

     — С какой целью находился в рухнувшем здании?

     Вопросы как дробь по пустой консервной банке. Макс пытался сглотнуть ком, но горло всё ещё шершавило пылью. Мозг стремительно выдал адекватную, с точки зрения взрослых, версию.

     — Шли с п-подругой снять ролик для Тик-Тока в… з-заброшке. Снимали на т-телефон. Не знали, что там… — он качнулся, скривившись, ожог на груди отозвался болевым импульсом.

     — Заброшка? — повторил Захаров. — Этот дом ещё утром числился жилым. Пусть и аварийным. Двадцать семь квартир, тринадцать прописанных.

     Макс почувствовал, как память обрушивается обломками: Варвара Ивановна, треск швабры, песчинки пепла. Он на секунду потерял дыхание и поймал взгляд лейтенанта: сухой, режущий. Этот взгляд умеет слышать паузы громче слов.

     — Мы… со Светой убегали от хулиганов. Спрятались в п-парадной. Видимо, там… в п-подвале скопился газ… в итоге обвал, — Макс понял, что лепит чушь, но продолжил: — Лестница рухнула, всё п-пошло наперекосяк. Мы бы н-не выжили, если б не…

      »…не амулет», — вовремя оборвал мысль, потирая ноющую грудь.

     Захаров кивнул санитару. Тот оттянул ворот толстовки и промыл Максу ожог раствором перманганата. Кристаллы марганца опалили кожу морозом; ладони подростка вспотели и мелко подрагивали. Диктофон тихо скрипел, фиксируя каждый клёкот.

     — Фамилия этого… хулигана?

     — Костя… Костя Р-Романов, — язык стал деревянным. — И ещё один был… Лёха.

     Лейтенант переглянулся с напарником.

     — Романов Константин Юрьевич? Шестнадцать лет. До боли знакомая фамилия.

     — Да. Он… он зашёл первым. Мы п-пытались спрятаться в одной из к-квартир.

     Захаров выключил диктофон, подался вперёд:

     — Парень, я объясню коротко то, что меня беспокоит. Завал перекрыл половину дома, мы разбираем его остов ковшом. Нашли одно тело под лицевой стеной. Второе обнаружили в шахте старого лифта. Оба практически без внешних повреждений, будто уснули. И газа в этом доме отродясь не было.

     Макса словно окатило ледяной водой. Слова лейтенанта звучали далёким радио: уснули. Крик Кости, смола, хруст перил падающего балкона — будто сон; дом сожрал его личность, а наружу выплюнул мёртвую оболочку.

     — Я не з-знаю, что с ними случилось… — он сглотнул, пересилив дрожь в голосе. — Мы не д-добежали…

     Захаров щёлкнул диктофон обратно:

     — Всё ясно. Версия обвала по причине аварийного состояния здания будет основной. Версия о взрыве газа — несостоятельна. Согласен?

     Вопрос прозвучал как догма. Макс окончательно понял: если расскажет правду, его упекут в психдиспансер. Дом— убийца, трубы в качестве вен, смоляные дети — это бред, подпадающий под агонию слуховых галлюцинаций. Да и никто ему не поверит. А даже если и поверят, захотят узнать больше.

     А знание… знание притягивает. И не всегда здравые вещи. Дверь уже закрыта, книга захлопнута.

     — С-согласен, — тихо произнёс. Полицейский кивнул, выключил диктофон.

     — Мы приложим твои показания к протоколу. Не покидай город. И дай мне свой номер телефона.

     Макс продиктовал. Захаров подсунул парню бумагу:

     — Запиши адрес и телефоны родителей.

     Макс бегло написал контакт матери.

     — Судя по адресу, тебе до дома пару кварталов. Так что свободен. Если нужно, подзарядись кислородом в неотложке. Твоя подруга в ДГБ № 2, травматология.

     Снаружи сирены всё ещё исполняли тревожные оды, но теперь к ним примешивалось гудение телевизионных фургонов. Журналисты с микрофонами, спотыкаясь о шланги, вылавливали свидетелей для горячего репортажа. Макс двинулся вдоль забора, обходя скапливающуюся толпу. Прятаться было неловко, но встреча с камерой означала новый допрос, уже телевизионный.

     Он выбрался на центральную улицу и пошёл в сторону дома. До рассвета, судя по часам лейтенанта, оставалось ещё пять часов. Мысль, что он провёл в зловещем доме не более 6 часов, не укладывалась в сознание. Законы физики там не работали. Редкие маршрутки скользили, как пустые консервные банки, таксисты дремали, подперев щёку ладонью. От магазина «Донер — кебаб» тянуло жареным мясом, внутри вентилятор бесполезно гнал воздух в закрытую ставнями витрину.

     У подъезда родного дома всё ещё пахло мокрым бетонным крошевом — будто запах преследовал его на протяжении двух кварталов. На площадке первого этажа горел свет, и шаги Макса отозвались эхом: в два ночи здесь царила привычная тишина. Он только коснулся звонка, как дверь распахнулась.

     Мать стояла босиком, в домашней футболке и спортивных штанах, глаза красные, пряди прилипли ко лбу. В руках мобильник — экран заляпан слезами. Несколько секунд она просто смотрела, словно убеждаясь в наличии всех положенных от рождения конечностей.

     — Ты цел? — голос сипел, она точно всё это время висела на телефоне.

     — Жив, — попытался улыбнуться, но губы дёрнулись. — Д-долго объяснять.

     Она втянула его в квартиру, закрыла дверь и прижалась лицом к пыльной толстовке. Макс, обняв женщину, почувствовал, как от неё пахнет валерьянкой и остывшим кофе.

     — Мам, у меня всё… б-более-менее. Н-не волнуйся…

     Она отпустила, только чтобы взглянуть в лицо сына:

     — И где же ты пропадал?

     Макс сел на табурет в коридоре, ноги практически не держали. Он решил не отходить от версии, что скормил полицейскому.

     — Помогал п-подруге… снимать ролик для б-блога в одной заброшке. Мы увлеклись. Телефон разрядился, я не мог тебя п-предупредить. Мы там в… подвале застряли, п-пока спасатели не вытащили. Её, кстати, Света зовут… она, — закашлялся: пыль снова распирала лёгкие, — ногу п-повредила. Её в б-больницу забрали. Я… не м-мог бросить её одну.

     — Какая больница?

     — Детская, г-городская… Номер два. У неё к-колено и лёгкие, — он показал повязку на груди. — У меня ожог и с-синяки. Там этот д-дом… рухнул.

     Мать втянула воздух сквозь зубы:

     — Аварийный? На 12-й линии? Я видела в новостях… Только про обвал говорили, без пожара.

     Макс кивнул, не успевая придумать долгих объяснений.

     — Лестница рухнула. Мы п-пытались выбраться.

     Женщина ещё раз пристально оглядела сына: лицо и одежда серые от пыли, глаза красные. Но главное — живой и почти невредимый. Остальное всё ерунда. Вытянула ладонь, провела по щеке:

     — Убедил. Сначала душ и еда. Потом спать.

     Горячая вода ласкала кожу, смывая грязь серыми реками. Ожёг саднил под душем, но боль казалась чужой. Макс вспомнил, как в шахте пахло кипящим сахаром, и вдруг поймал себя на ошеломляющей мысли: «А ведь никто больше не шепчет из стен. Только шум воды — обычный, без эха».

     На кухне мать поставила перед ним миску овсянки и кружку крепкого чая. Она опустилась напротив; локти на столе дрожали, но глаза уже были сухими.

     — А эта… Света тебе кто? — спросила просто.

     — Друг, — пауза. — Наверное, б-больше, чем друг, — признался и почувствовал, как щёки предательски запылали.

     Мать, улыбнувшись, кивнула.

     — Поедем к ней утром. Позвоню на работу, возьму отгул.

     — Ма-а… Я и сам д-доберусь… Не м-маленький!

     — Уверен? — она сжала его ладонь.

     Макс молча кивнул. Глотал кашу, чувствуя, как желудок урчанием вспоминает, что такое еда.

     — Вещи утром постираю. Провонялся дымом, как копчёная курочка, — буркнула она, разглядывая испачканную толстовку. — Судя по состоянию, её теперь только бомжам на помойке носить.

     Он едва добрался до своей комнаты, ноги подламывались. Подключил телефон. Экран сперва мигал «1%», потом стал наполняться зелёной полоской. Простыни пафосно скрипнули — настолько они были непривычно чистыми после пыльного ада. В голове шумели сирены, но разум отказывался держать мысли. Сквозь дверной проём виден был свет в коридоре, где мама что-то искала в аптечке.

     Телефон пискнул, показывая новый процент заряда. Макс положил его на тумбочку, повернулся набок — но экран вспыхнул опять: сообщение с незнакомого номера.

     «Надеюсь, ты навестишь меня завтра? Палата 214. Боевая подруга».

     Тёплое чувство разлилось по внутренностям. Он быстро набрал: «Буду утром. Спи». Отправил, погасил экран. Глаза закрылись сами, мысли отвалились, словно лепнина со старого фасада, и пришла здравая тьма — ровная, без шорохов, впервые за долгое время.

     ***

     Свет в коридорах больницы был резкий, как полуденный снег. Макс задержал дыхание у двери с номером 214, выдохнул — и вошёл. Света сидела полуподнятой на подушках. Волосы — вчера ещё липкие от сажи — теперь были собраны в высокий узел; вымытому рыжему оттенку мешали редкие обгоревшие прядки, и от этой небрежности она казалась хрупкой и живой одновременно. На лбу — тонкая полоска пластыря, синяк под скулой только набирал фиолетовый цвет. Но главное ­— глаза: чистые, серо-зелёные, без мутной боли, что стояла в них среди руин. В обычном свете палаты зрачки блестели настороженно, как у человека, впервые увидевшего тихий берег после шторма.

     Кожа по-утреннему бледная, влажная от антисептического крема, и на этом фоне тонкие веснушки выступали особенно отчётливо. Губы потрескались от обезвоживания, но, когда Макс вошёл, вспомнили своё назначение и выгнулись улыбкой — неторопливой, чуть растерянной: «Ты правда здесь».

     Он подался ближе, стараясь не зацепить подвешенную в шине ногу, и сел на край кровати. Сейчас при дневном свете, в больничной пижаме цвета топлёного молока и под стерильной простынкой, Света выглядела не героиней ночного кошмара, а обычной школьницей, которая сломала колено на катке. Только осколочный шрам в уголке брови и едва заметная дрожь ресниц напоминали о пережитых «приключениях».

     — П-пришёл, как и обещал, — выдохнул. Внутри лёгких ещё зудела пыль, но сердце перестраивалось на новый, непривычно тихий ритм: не «биться, чтобы выжить», а «биться, чтобы чувствовать».

     Света, заметив взгляд парня, хрипло усмехнулась:

     — Думаешь, эти стены не начнут сдавливаться?

     — Если начнут, я п-первым их услышу, — Макс коснулся её пальцев: кожа тёплая, мягкая.

     — Не томи, умник, у тебя же сто пудов уже есть версия, что не так было с этим чокнутым домом?

     Макс запнулся, не зная, как отреагирует Света на его слова. Потом понял, что вряд ли сможет её удивить:

     — Если опираться на к-книги и фильмы, мы п-попали в дом, п-построенный на изломе времени и п-пространства…

     В этот момент дверь распахнулась, пропустив внутрь запах кофе и дешёвого одеколона. Лейтенант Захаров держал в руках папку.

     — Опа! Как я удачно зашёл. Вы оба здесь! Пять минут, ребятишки, — голос металлом. — Надо закрыть протокол.

     Он поставил стул у изножья, открыл папку и достал ручку:

     — Всего пара нюансов. В 00:42 вы вышли из здания. В 00:44 зафиксировано обрушение. Раненных двое, жертв столько же. Предварительная причина смерти двух подростков ­— удушье от сильной пылевой взвеси.

     Макс кивнул, Света тоже.

     — Ожоги на внутренностях ваших… «приятелей» медики списывают на пар… Пусть будет пар, — Лейтенант пожал плечами. — Представляете… Патологоанатом утверждает, что тела ваших… «приятелей» умерли не меньше месяца назад. М-да… Петровичу нужно в отпуск, заработался. Вот же бред… Вы проходите по делу в качестве свидетелей. Если что — повесткой вызовем. Поправляйтесь, горе-тиктокеры. Главное: заброшки больше не штурмовать. Договорились?

     — Договорились, — проговорили в унисон.

     Захаров сунул Максу пакет: внутри лежал блокнот Светы и небольшой пластиковый контейнер. На крышке — этикетка «оплавленный стеклобой».

     — Это вам сувенир, так сказать, на память. Всё-таки чудом выжили, — усмехнулся полицейский и встал. Шорох ботинок, приглушённый бахилами, и дверь закрылась.

     Макс потянул за крышку. Внутри контейнера — оплавленный обломок стекла, закопчённый и матовый, но на гранях угольком царапина: будто кто‑то когтем вывел половину лучика. Остаток той самой лампы, что горела в подвале тридцать седьмого.

     — Ни фига себе… сувенирчик! — прошептала Света.

     — Эксперты люди з-запасливые, — Макс уселся ближе, вынул стекло на ладонь.

     Света накрыла его пальцы своими — и ладоням сразу же стало тесно, как двум птицам в одной клетке. Стекло прижалось к коже, и обоих окатило микроскопическим теплом: не жар, а воспоминание жара.

     — Я тоже тут думала и решила, что дом был сгустком всех злобных эмоций жильцов за сотню лет. Временны́е петли рождались там, где было больше боли, чем счастья, — Света смотрела сквозь ресницы, серьёзно, как на уроке. Она сжала ладонь Максима. — И, пока меня везли в скорой, я думала о тебе. Что глупо умереть, так и не… не поцеловавшись.

     Комок эмоций застрял у Макса в гортани. «Неужели это то, о чём я подумал?» Он медленно наклонился, коснулся её губ — осторожно, чтобы не потревожить волшебный момент. Так прикасаются к хрупкому стеклу. Поцелуй получился коротким, но в ушах грянула сирена сильнее всех сирен прошедшей ночи. Монитор кардиограммы прыгнул иглой, пикнув так громко, что из поста заглянула медсестра. Увидела — улыбнулась и тихо закрыла дверь.

     — Теперь д-долг за т-твоё спасение отработан, — прошептал Макс, чувствуя головокружительную лёгкость.

     Света засмеялась звонко, раскрепощённо, по‑детски.

     — На наш век ещё хватит лестниц, мой хранитель.

     Позади раздались едва слышные шлепки шагов. Макс обернулся: в дверной проём заглянул мальчик лет одиннадцати, худой, в большом медицинском халате «с чужого плеча». Лицо бледное, словно вымочено в зимнем свете. Он неспешно подошёл к тумбочке, скользя глазами по полу, будто что‑то искал. Максим хотел окликнуть пацана, но слова к языку словно примёрзли. Незнакомец нашёл под ножкой кровати крошечный, едва видимый осколок стекла (видно, выпал из контейнера), поднял его двумя пальцами. В этот миг в зрачках вспыхнул знакомый янтарный отсвет — как у детских теней парадной, когда те шептали «вер‑ни…».

     — Ещё живое, — сказал мальчик тихо, будто разговаривал со стеклом. — Оно помнит огонь.

     Он глянул на Макса и Свету. Взгляд секундный, но тяжёлый, будто за детской радужкой вращалось взрослое нескончаемое кино.

     — Кто-то должен помнить, — сказал он негромко, — чтобы не повторилось. Или… чтобы повторилось правильно.

     Мальчик сунул осколок в карман и, не сказав больше ни слова, вышел из палаты. Босые ступни не издали ни звука. Макс вскочил следом, оглядев коридор в обе стороны — никого. Плафоны горели ровно, медсестра на посту уткнулась в книжку, детская каталка возле двери палаты стояла как статуя.

     Света приподнялась на локте, лицо стало бледным:

     — Это был?..

     — Кто-то н-новый, — прошептал Макс. Ожёг на груди пульсировал, будто отзываясь на чужое присутствие. Не зло — но и не благо. Просто п-память, которая ищет нового н-носителя. Как тлеющая искра в сухой т-траве.

     Он вернулся, сел, обнял её за плечи.

     — Мы не спасём все п-парадные города. Но м-можем предупредить.

     Максим порылся в рюкзаке и достал толстую тетрадь. На первой странице краснела первая запись. Ниже начал чертить новый заголовок:

      ПАРАДНАЯ.

     Ручка скребла, чернила растекались слабой дрожью. Точка в конце заголовка расширилась — и на поверхности листа проступил рваный контур символа ⌘, словно сама бумага решила напомнить: истина цепка.

     Света скосила глаза, улыбнулась:

     — Так что, ты теперь у меня писатель?

     — Ага. И я очень н-надеюсь, что т-ты мне п-поможешь, — подтвердил школьник, млея от её собственнического «у меня». — Но сначала мы п-просто обязаны сходить в к-кафе и налопаться до отвала.

     Снаружи первые лучи позднего рассвета подсвечивали желтоватый смог. Город на Неве просыпался, стряхивая длинную ночь, словно старое пальто. И пока новый день ещё не утопил подростков в обыденности, они точно знали: в двух сердцах Северной столицы отныне пульсирует единая искра — та, что не гаснет в смоле и бетоне.

     Где‑то за много кварталов бесшумно щёлкнул замок очередной парадной. Дверь приоткрылась сама, вдохнув сырой воздух, и в коридоре — на лущёной краске — проступил свежий символ ⌘. Будто чей‑то маленький палец аккуратно приписал: «Продолжение следует».