***
Пира тоже не было, молодые в покои государевы прошли, к изумлению всех встречных. А и то - идут по коридору ни свет ни заря двое, рука об руку, государь и боярышня Заболоцкая, и лица у них счастливые... в покои государевы прошли - и так заперлись.
И как понимать такое?
И Борис еще охрану у дверей поставил, и приказал никого не впускать! Хоть тут бунт под дверью развернется - гнать всех нещадно, хоть с оружием, хоть в пинки и тычки.
Стрельцы переглянулись, но на охрану встали, бердыши скрестили.
Потом уж, минут через пять, боярин Пущин пришел, Егор Иванович. Его стрельцы любили и уважали за справедливость и кулак тяжелый, спрашивать не решились, да боярин и сам все объяснил, улыбнулся хитро.
- Государь только что с боярышней обвенчался. Вот и не надобно мешать им.
Едва бердыш подхватить успел, а то бы грохнул тот об пол, не хуже колокола. Второй стрелец крепче оказался, удержал оружие, но челюсти оба уронили. Полюбовался боярин на зрелище, головой покачал.
- Рты захлопните. Чего удивительного-то? Отбор для царевича был, так и государь себе кого присмотрел, да брату выбор давал, не женился. А как обвенчали Федора, так и государь тянуть не стал. Чай, две свадьбы подряд - много, и так похмелье у всех лютое будет.
Стрельцы переглянулись, потом один все ж решил вопрос задать.
- Говорят, старшая боярышня Заболоцкая того... порченная? В обморок она упала на смотринах, оттого и царевич на сестру ее польстился?
- Не упала, а договорились они поступить так, чтобы Федор мог младшую сестру выбрать, - не сильно покривил против правды боярин. Устя от Бориса таить не стала ничего, а Борис Егору Ивановичу рассказал. Считай, и не соврал боярин Пущин, лишь не уточнил, кто и с кем договаривался.
- А-а...
Особо ничего стрельцы не поняли, ну да боярин на то и не рассчитывал.
Он сплетню кинул, Илья Заболоцкий добавит, а дальше люди и сами управятся. Таких кренделей небесных наплетут - куда ему? Еще и сам будет слушать, да удивляться...
А пока он Борису чуток времени выиграет. Пусть у них с женой хоть пара часов будет наедине, потом-то кошмар начнется.
Боярин даже поежился чуток, и проверил кусочек воска в кармане.
Как самый крик да лай пойдет, надобно будет уши залепить потихоньку. А то болеть потом будут... он и на заседаниях Думы Боярской так поступал, когда визг поднимался, вот и сейчас надобно, чай, уши свои, не казенные...
А визг точно будет, или он царицу вдовую не знает. Интересно, доложили ей уже?
И боярин приготовился ждать визит Любавы. Пропустить такое? Да век он себе не простит, это ж какое представление будет! Можно будет потом и внукам рассказывать!

***
Борис и Устинья друг на друга смотрели, никто первый шаг сделать не решался. Потом Борис руку протянул, жену к себе привлек, Устя вперед подалась, доверилась безоглядно.
Вот она я, вся твоя, что хочешь, то и делай со мной, люблю я тебя!
Люблю, без меры, без памяти... столько лет оплакивала, столько лет о тебе безнадежно думала, теперь, когда мечта сбылась, ничего не страшно уже...
Ан нет. Страшно.
Мечты лишиться.
А остальное - пусть кто другой боится.
Борис о ее мыслях не знал, только губы розовые, приоткрытые совсем рядом были, и как тут удержаться? Он и поцеловал девушку, и еще раз, и еще... и отклик почувствовал, и ручки маленькие по его груди заскользили... утро?
А кому важно, утро или ночь?
Важно что между двумя людьми происходит, словно молния ударила, обожгла, опалила, воедино слила - где чье дыхание? Где чьи руки? Чье сердце бьется так отчаянно, чей стон прозвучал в полусумраке спальни?
Неважно это уже.
Все равно двое на кровати стали единым целым - и это правильно.
А когда стихли последние вспышки молнии, сняла Устинья с себя коловорот, подарок волхва, да мужу на шею и повесила.
- Не снимай никогда, Боренька. Он тебя от беды убережет, мне минуту лишнюю даст, случись что.
Боря кивнул, ладошку супруги поцеловал.
- Устёна... счастье мое нежданное.
- Боренька...
И столько света в серых глазах было, столько ласки да любви, что не удержался государь. Поцеловал ее еще раз, и еще... не ждал он такого, не гадал, а получилось вот!
Устёнушка...

***
Как волна сплетня пошла по терему, побежала от человека к человеку. Зашептались, зашушукались по углам люди, дошло и до Любавы.
Та спервоначалу рукой махнула.
- Бред все это!
- Не знаю уж, как бред, государыня-матушка, - боярыня Пронская на своем стояла, - а только Иринка, Матвейкина дочь, сама видела, как вел государь боярышню Устинью в покои свои!
- И что?
- И про жену боярин Пущин стрельцам сказал! Анька на тот момент рядом была, она и услышала...
Любава только головой помотала. Не могла она себе такого даже представить, это ж... это ж стольким ее планам крах придет! Как в такое поверить? Думать о таком - и то страшно, чтобы Борис на такой бабе женился, бабе сильной старой крови! Она ж Федору нужна! И Любаве нужна - а тут все их планы рухнули враз! Нет, нельзя в такое поверить!
- Лжу молвишь! Не мог Боря так с братом поступить!
Степанида только руками развела.
- Казни, государыня, когда так, а что слышали девки, то и передаю.
Любава брови сдвинула.
- Сейчас сама схожу к пасынку, да разберусь, чтобы не мололи пустое, не трепали языками грязными честь государеву.
О боярышне промолчала Любава, другое подумала.
Свадьба?
Да какая тут свадьба быть может, Борис с Устиньей и словом, считай, не перемолвился, взгляда не бросил лишнего, не то, что на боярышню Данилову, но ту устранила она. Значит, когда не свадьба, то блуд промеж ними?
А и такое быть может, государь захотел, да и взял, ничего удивительного. Отец его на такое способен не был, а вот у государя Сокола, говорят, кроме жены законной, еще шесть наложниц было, и все довольны были. Что ж, Любавины планы это не сильно нарушает. Девственная кровь мужа с женой связывает, а только и иначе привязать бабу к мужику можно, и ритуал на то есть, не пожалеет, чай, для своих-то...
Феденька расстроится, конечно, что не первым он станет у зазнобы своей проклятой, ну так порченную-то девку и замуж не позовут, и останется она при сестре в приживалках. Борис на ней точно не женится, и выбора не будет у Устиньи. Федор и попользуется, ну и Любава тоже. Авось, как обломают мерзавку, так посговорчивее будет, гадина!
С тем государыня и направилась к покоям пасынка.
Неладное она на подходе почуяла, сидит неподалеку от дверей государевых на табурете резном боярин Пущин, щурится лукаво, смотрит дерзко.
- Пожаловала, государыня?
И вопрос так задан, с такой подковырочкой, что Любава аж зубами скрипнула. Не любит ее старик этот, ой как не любит, может, и стоило его раньше извести...
- Чего удивительного, Егор Иванович, - улыбнулась приторно, пропела любезно. - Сплетни да слухи по палатам поползли, пасынка моего опорочить вздумали, подлость ему приписывают, будто он любимую Феденьки к себе уволок.
- Не бывало здесь Аксиньи Алексеевны, - боярин ухмыльнулся, белыми зубами из бороды густой сверкнул. - С мужем она любимым да любящим. Это тебе соврали, государыня, прикажи пороть мерзавцев нещадно.
Любава аж зубами заскрежетала.
Уел, мерзавец! Не скажешь ведь, что Феде та Аксинья - замена жалкая...
- Устинья Алексеевна зато была, а ведь сестра она Аксинье, Феденьке свояченица.
- А-а... ну когда о государыне Устинье Алексеевне речь, так верно все, была она, только беспокоить не велено, почивают они с супругом.
Егор Иванович издевался в удовольствие. Ух, не любил он государыню Любаву, его б воля - гнал бы он ту девку со двора во времена оны, плетьми гнал, отца опутала, теперь до сына добирается, паразитка... ужо он ее! Хоть словами, когда за кнут взяться не дозволено.
- Государыне?!
И так это прозвучало - гадюка б прошипела ласковее. Любава глазами в боярина впилась, хитер гад да умен, не оговорится он так просто, а значит... что!?
- За супругу свою я отвечу, Егор Иванович, - Борис тихо говорил, да отчетливо. Любава развернулась, вскрикнула невольно от отчаяния, руку ко рту подняла.
Стоят перед ней двое, за руки держатся, и смотрят так... не соврали языки змеиные, ни словечка лжи не прошипели. Сразу видно, муж и жена это.
Борис плечи расправил, смотрит соколом... вот ради этого и хотела Любава, чтобы Устинья Федору досталась, и лучше бы нетронутой. Так бы она всю силу мальчику отдала, помогла бы матушка, а сейчас уж и случись меж ними чего, не достанется Феденьке ни единой искорки.
Сразу видно - все в Бориса влилось, да по доброй воле, да от всей души... дуры влюбленной!
Не смотрят так на супруга, только на любимого такой взгляд бывает. Светлый, ясный, сияющий, и видно Любаве, что от Устиньи ровно облачко серебристое тянется, Бориса окутывает, лечит, ласкает... все, что Маринка из него выпила, ему теперь втрое вернулось.
И Борис на супругу смотрит с любовью. Может, и сам не понял он, а только не похоть в его взгляде, как с Маринкой было - любовь. Желание защитить, уберечь, собой закрыть - считай, один шаг ему до осознания остался, легко он его сделает.
Теперь Феде и надеяться не на что. И ритуал не поможет, ежели б хоть не любили они, не была та любовь взаимной... бесполезно. Таким-то все колдовство побивается. Не получит от Устиньи Федя ничего, хуже яда для него теперь эта девка.
Как же...
Любава и сказать ничего не успела, за ее спиной хрип раздался.
- Супругу?! С-супругу?!
Федор по стене оседал, и лицо у него черное было от прилившей дурной крови. Только в этот раз Устинью ему на помощь и не потянуло ничуточки, она только вторую руку на запястье мужа положила, Борису улыбнулась.
- Может, Адама пригласить, любЫй мой? Пусть посмотрит молодожена, не хватил бы его удар... с маменькой вместе?
Эти слова для Любавы последней каплей оказались. Не привыкла она к такому-то... свиньей дикой завизжала.
- ГАДИНА!!! Предательница, ненавижу тебя, стерва такая подлая...
Борис брови сдвинул, но Устя и слушать не стала, и ругаться тоже.
- Не надо, не гневайся, Боренька, больной она человек, мачеху твою бы к людям знающим...
- В монастырь Оскольский, - тихо-тихо подсказал боярин Пущин, и Устя за ним громко уж повторила. *
*- название монастыря так же вымышленное, любое сходство случайно, прим. авт.
Борис и спорить не стал, мачеха ему всегда поперек шерсти была, а тут сама и подставилась, как случаем не воспользоваться?
- Как скажешь, милая. Адам, наконец-то! Помощь окажи моей мачехе и брату сводному, сам видишь, нервы у них шалят. А ты, боярин, Патриарху скажи, пусть в монастырь отпишет, все ж царица к ним поедет, не чернавка какая, пусть приготовят все честь по чести.
Этого уж вконец не выдержала Любава, такое завизжала черное, что когда б Адам Козельский ей в рот не влил ложку опиума, стекла б трескаться начали от чувства ее.
Федор так на полу и сидел. И видела Устя, что ночь с Аксиньей ему на пользу пошла, он ровно более цельным стал, спокойным... только теперь уж не стал, а был. Много из него дурной желчи выплеснулось, лицо все багровое, глаза навыкате, на шее жилы вздулись - дотронуться страшно, чудится, лопнут сейчас и из них не кровь - желчь брызнет черная, ядовитая.
- Устя...
То ли крик, то ли стон... Устя на него смотрела через сияние любви своей, и каким же Федор ей ничтожным казался.
- Я мужа своего люблю, Федя.
Вспомнил Федор их разговор - и по горнице вой звериный разнесся. Может, и кинулся бы, али сказал чего, да Адам и до него со своей склянкой добрался, влил и ему ложку. Такой дозой опиума быка уложить можно было, так что и Федор поплыл, расслабился.
- Нехорошо такое людям видеть, - боярин Пущин головой покачал. - Давай, государь, я его к супруге под бочок отнесу, пусть она о нем и заботится. Да и вдовую государыню хорошо бы покамест чьим заботам поручить, неладно с ней, сильно неладно.
Борис и сам это видел.
- Макария прикажи позвать, Егор Иванович. И пусть боярыня Пронская за государыней приглядит, авось опамятует мачеха моя. Разошлись, ишь ты... Устя моя им не по нраву!
Егор Иванович только поклонился, а слова свои прикусил тщательно, чтобы наружу не вылезли.
Не по нраву, государь? Ошибаешься ты, да и сам то поймешь скоро. Федор ее любит, а у царицы планы на супругу твою были, правильно ты гадину эту из дворца наконец убираешь, раньше надобно бы, ну так хорошее дело никогда сделать не поздно.
И подальше ее, и в монастырь, там настоятельница - родня Егора Ивановича по матушке, не откажет, авось, родственнику. Не вырвется оттуда змеица подколодная, не ужалит, матушка Матрена за ней в тридцать глаз следить будет!
А и поделом ей, гадине!

***
Борис хотел делами государственными заняться, Боярскую Думу созвать... да и звать-то не надобно, считай, все в палатах государевых оставались после пира вчерашнего, но и Устю от себя отпускать не хотелось ему.
Устинья сама решила.
- Боренька, когда дозволишь, ты бы делами занялся, а я за ширмой посидела, рядышком.
- Скучно тебе, поди, будет, Устёна?
- А я книжку возьму с собой, почитаю немного, вот время и пройдет.
Борис и сомневаться не стал.
- Когда так... пойдем, выберешь себе книгу, да и посидишь. Не хочу я с тобой разлучаться, даже ненадолго.
Устя к мужу прижалась, улыбнулась ему ласково. О причине говорить не стала, ни к чему. А просто все. Сейчас Борис от ее силы все получает, ровно пуповина между ними. Первая ее кровь связала мужчину и женщину, и она что может - все ему отдает. Оттого и хорошо ему, он восстанавливается.
Оттого и ей хорошо - не тянут из нее жилы, все по доброй воле она отдает, все с радостью, не так, как с Федором, а добром отданная сила втрое прибывает.
И... оказывается, не врали в монастыре бабы. Сладко это, когда с любимым и единственным, по-настоящему хорошо, и звезды днем увидеть можно.
Устя чуть покраснела, вечера ей дождаться тяжко будет, а потом Борис ей библиотеку показал.
- Выбирай, что пожелаешь...
Устя вдоль полок прошлась, на лембергском книгу выбрала, пьесы из новых, в монастыре таких точно не было, на мужа посмотрела.
- Можно?
- Ты на лембергском читаешь, Устёна?
- На лембергском, франконском, джерманском, ромский знаю, латынский, вот с грекским хуже всего покамест, читать на нем сложно мне, разговаривать тоже с трудом могу.
- Да ты у меня сокровище настоящее! Отец тебя обучать приказал?
- Илюшке учителей нанимали, а я подслушивала, сама повторяла, нравится мне учиться, - Устя улыбнулась стеснительно. - Языки учить несложно, интересные они.
- Наших детей учить будешь?
Устя вся покраснела, от ушей до кончиков пальцев ног горячая волна пролилась.
Детей...
А ведь и правда, от любви дети и случаются, и сейчас об этом особенно ясно думалась, когда узнала она, что такое любовь, что такое счастье...
- Буду, Боренька. Буду...
- Пойдем тогда, радость моя. Покамест бояре соберутся, я тебя как раз устроить успею поудобнее.
Устя и не возражала.
Главное поближе к мужу быть. И...
- Не снимай коловрат, родной мой! Жизнью своей прошу - не снимай.
Боря в глаза серые посмотрел, кивнул.
- Если только с головой снимут. Слово даю.
И Устя выдохнула, чуточку легче стало ей. Словно облако рассеялось над головой.
- Идем, Боренька.

***
Аксинья на кровати сидела, плакала тихонько.
Больно было и снаружи, тело все болело, но и душа болела, ее ровно судорогой сводило. Тоскливо, тошно, тяжко ей... почему так?
Когда Федора ровно мешок внесли, да на кровать сгрузили, Аксинья и не поняла сразу, что случилось. Только осознала - неладно что-то.
- А... что...?
Вопрос - и тот задать не смогла, Адам Козельский замешательство ее понял, сам ответил.
- Когда царевич о свадьбе брата узнал, в буйство впал, пришлось его зельем сонным напоить. Как очнется, пить ему давать надобно, я кувшин оставлю, и помощника еще пришлю. И выходить ему покамест нельзя, государь огневался, приказал брату у себя побыть.
Аксинья про свадьбу услышала, головой замотала, с трудом слова осознавала она а все ж новость-то какая! Даже равнодушие ее не выдержало.
- Государь... женился?
- На сестре твоей, Устинье Алексеевне Заболоцкой. Государыня Устинья теперь у нас, - Адам, который Аксинью еще с первой встречи на ярмарке недолюбливал, щадить бабу не стал, резанул наотмашь, как хороший лекарь и должен. - Сегодня и обвенчались на заре.
И привычно полез за склянкой с опием, когда взвыла уже и Аксинья, забилась в истерике, едва мужа своего законного с кровати не снесла.
- Устька... гадина!!! НЕНАВИЖУ!!!
Да что ж с ними такое-то?
Придется помощника в покоях царевичевых оставить, пусть и мужа отпаивает, и жену... чего их разобрало-то так? Женился Борис - так что же? У них позволения не спросил, вот ведь еще чего не хватало государю! Нет бы порадоваться, что двое людей счастье свое нашли...
Ладно-ладно знает Адам про чувства Федора, про них, почитай, весь дворец знал, ну так ты ж на другой женился, чего тебе еще надобно? Чтобы о тебе вздыхали всю жизнь?
И за брата бы порадовался, уж рядом с государыней Мариной, Устинья Алексеевна - сокровище истинное, ровно алмаз драгоценный, хорошо, что разглядел ее государь. А ты...
Все вы! Ни радости, ни понимания, только злоба наружу лезет ошметьями грязными, ядовитыми.
Какая родня-то бывает гадкая! Смотреть на них - и то с души воротит!

***
Заседание Думы Боярской быстро началось, Устя едва за ширмой устроиться успела, распорядился Борис, ей кресло поставили удобное, на столик рядом кувшин с водой принесли, заедки разные, орешки да сладости... Устя книгу открыла, но не пьесы ее внимание занимали. Тут перед глазами куда как интереснее действие разыгрывается.
Бояре собирались, шушукались, кому уж донесли о свадьбе государевой, кому не успели еще насплетничать, но Борис и сам тянуть не стал.
- Поздравьте меня, мужи честнЫе. Сегодня на рассвете повенчались мы с Устиньей Заболоцкой, царица у меня теперь есть.
Тишина повисла.
Переглядывались бояре, думали, и не все о добром, о хорошем. Молчали... ждали, кто первый рот откроет. Оказалось - боярин Мышкин.
- Не любо, государь! Взял ты девку худородную, да еще, говорят, больную - к чему? Была уж одна такая... не любо нам!
Когда б не открыл Фома рот, может, и сложилось бы иначе. А только крепко Мышкина в последнее время не любили, мигом укорот дали!
- Помолчи, отродье змеиное, - боярин Орлов спускать отравление дочери никому не собирался. Да и государю благодарен был, и Устинье тоже... - Здорова боярышня, и деток крепких государю рОдит! Лекарь ее осматривал, как и всех невест... гхм! Когда пировать-то будем, государь?
- Сегодня и будем, Кирилл Павлович, чего тянуть? Всех вас, бояре, на пир приглашаю, рад буду.
- И то, - боярин Васильев опомнился, да подхватил речь. - Совет да любовь, государь, кого б ни выбрал ты, а мы, слуги твои верные, тебя завсегда поддержим.
- Хорошо сказано, - боярин Пущин посохом об пол треснул. - Любо!
- А и то! - боярин Репьев присутствующих обвел добрым взглядом, ласковым таким, в котором дыба заскрипела, да железо каленое звякнуло. - Все мы боярышню видели, все одобрили. Хорошо ты, государь, выбрал. А вот что пир не устроил, мы попомним еще, 'горько' не кричали, невесту не продавали... непорядок!
Устя за ширмой к глазку приникла, на бояр смотрела, отмечала, кто за них, кто против.
На боярина Раенского посмотрела. Сидит Платон Раенский, ровно слив незрелых наелся, и живот у него крутит, и бежать бы ему, и нельзя, и тошно ему все слушать...
Оно и понятно, сегодня все планы их рухнули.
А вот боярин Пронский спокоен, не волнует его происходящее, сидит, разве что не позевывает. У него взрослых дочерей нет, ему и не важно, на ком государь женился.
Хмммм?
Так что же с супругой его неладно? Отчего получилось так? Вроде и не первый год женаты они, а детишек нет? Странно это...
Устя смотрела, бояре разговоры вели, потом Боря отпустил всех, часа два уж прошло, ширму в сторону отодвинул.
- Не утомилась, радость моя?
- Что ты, Боря! Интересно очень. И книжка тоже интересная... ты еще мне так посидеть позволишь?
- Обещаю, Устёна, сиди, когда интересно.
- А спросить у тебя можно кое-что? Боярин Изместьев за что на тебя обижен? Вижу я, недоволен он, а что не так, и не пойму...
- Это давняя история, не на меня он обижен, на отца, а мне по старой памяти откликается...
Боря рассказывал, а сам думал, что повезло ему.
Марине он и не говорил о таком, и не волновало ее ничего, кроме самой Марины. То о внешности своей говорила она, то о нарядах, то в кровать тащила его.
А вот так, чтобы поговорить, чтобы тепло и хорошо ему рядом с женщиной было...
Никогда с ним такого не случалось, так что Борис просто радовался. Повезло ему с супругой, с ней не только в кровати хорошо, с ней и поговорить есть о чем, не просто она слушает - вникает, вопросы задает, и неглупые. Видно, не просто так сидела, орехи щелкала, слушала и думала.
Устёнушка...

***
Покамест пировали бояре, в покоях царицыных темно было, неладно да неласково. Все там собрались, кто к Любаве отношение имел, вся родня ее. Первой царица высказалась.
- Не прощу Бориске, не спущу ему! Такое у Феденьки отнять, это считай, десять лет жизни сыночку моему отрезать! Помоги, сестричка!
Ведьма подумала, головой качнула.
- Покамест не надобно делать ничего.
- Как - не надо?! - Любаву аж на кровати подбросило.
- А что ты сделать можешь? Даже когда изведешь ты пасынка, Устинью уж Федору не отдашь, позабавиться разве что. А силы от нее никакой не прибудет, поздно, все она другому отдает. Не будет Бориса, пусть его, но и Федьку привязать наново не получится.
- Совсем не получится? А Книга...
- Любава, ты меня и не слышишь ровно. Пируют сейчас бояре, а я подглядела, удалось мне царицу увидеть. Поздно, все поздно, Борису она все отдала по доброй воле, не будет его - выгорит баба, да и только. Что хочешь, ты с ней делай, к Борису она себя привязала по любви, по доброй воле и намертво. Одна жизнь у них теперь на двоих, даже более того, все она сделает, чтобы его поддержать, собой пожертвует. Любит она его. Убить ты ее можешь, а пользы не будет.
- Пусть хоть так! Хоть душа моя успокоится!
- А когда так, чего нам торопиться? Сама подумай, скоро уж подарочек для пасынка твоего приедет, и он загнется, и треть Россы с ним - чего тебе еще надобно?
- Чтобы не просто сдох Борька, давно придавить надо было его, а чтобы еще помучился поболее!
Ведьма словам этим не удивилась, давно знала она, что государыня своего пасынка ненавидит люто, исступленно. За что? А за все и разом, только скрывает это хорошо.
- К примеру, могу я так сделать, чтобы болезнь ни его, ни бабу его не минула. Но это уж потом, когда болеть начнут, сама понимаешь, тут хоть на ведьм и не охотятся, а только не помилуют. Нет, не пощадят. А государь не свинопас какой, найдется, кому разглядеть, подметить.
Любава о том знала, кивнула нехотя.
- Хорошо, сестрица, подожду я сколько понадобится.
- Вот и подожди, ходи, да улыбайся, месть - блюдо лакомое, которое холодным кушают, сама про то ведаешь.
- А монастырь...
- Нет, сестрица, тебе и правда злость в голову ударила. Кто тебя в монастырь отправит, когда Борьки в живых не будет? Потяни время, а там и сложится все...
Любава зубами заскрежетала, а крыть-то и нечем, во всем сестра права, куда ни кинь. И о Борисе права она, и об Устинье, а только как же обидно-то! Когда сопля какая-то все ее планы порушила, а Любава вместо того, чтобы по щекам ее отхлестать, да за косу оттаскать, еще и терпеть будет, и улыбаться...
ГАДИНА!!!
НЕНАВИЖУ!!!
И так явственно это на лице ее отразилось, что поморщились присутствующие.
- Вытерпишь ли, сестрица?
Собралась Любава с духом, лицо руками потерла, глаза решимостью сверкнули ледяной, и было в ней обещание мучений страшных для ослушников.
- Недолго уж осталось, вытерплю...

***
Божедар на лембергской улице никогда не бывал, нечего там богатырю делать было. Нужны ему были те иноземцы триста лет в обед. Тьфу на них.
Грязные они, развратные, одеваются не пойми во что, то вши у них, то блохи, то болезни какие... блох так вообще принято ловить и дарить друг другу в знак симпатии... тьфу, облизяны заморские! *
*- и про блохоловки правда, и про обезьян. Правда, обезьяны могут просто скушать блоху, но это тоже - в знак симпатии, на тех, кто им неприятен, они блох не ищут, прим. авт.
А вот пришлось - и явился, для начала в трактир, кашу покушать, сплетни послушать.
Трактир богатырю не понравился.
Не то беда, что грязно, оно и в других-то трактирах так, а сделано все не по-людски. Вместо скамеек - табуреты, столы неудобные... понятно, придирался богатырь, просто раздражало его все. Но где еще ему нужное разузнать?
Трактирщик пришел, Божедар ему мяса и вина заказал, серебряную монету на стол положил, пузан в улыбке расплылся, полотенцем грязным стол обмахнул, так там еще больше мусора стало.
- Минуточку обожди, мейр, сейчас все готово будет!
Ждать чуть дольше пришлось, зато служанка, которая заказ принесла, едва из грязной рубахи с вырезом не вываливалась, всеми своими чумазыми богатствами. Богатыря чуть не стошнило, он-то раз в неделю обязательно в баньку, а эти ж не моются, немтыри! Выльют ароматную воду на платок - и протираются, какая тут чистота?
Воняет, аж мухи на лету падают.
Но богатырь внешне ничего не показал, вторая монетка за корсаж скользнула, подавальщица сразу заулыбалась так, что едва масло с лица не закапало.
- Чего мейр еще изволит?
Ясно, на что она намекает, только Божедару такое не надобно. Но...
- Не до радостей мне, красавица. Ты присядь, вина со мной выпей, не заругается хозяин твой?
- Не заругается, - девка вина в кружку щедрой рукой плеснула, напротив села, грудь на столе разместила, как на блюде, на Божедара в упор поглядела. - Никак, беда у тебя?
- Не так, чтобы беда, но и не радость. Сестра у меня... есть. Сбежала она недавно с иноземцем, вроде как, сказали, на Ладоге ее видели.
- Ох ты! А ты за ними, значит?
- А то как же? Это ж сестра моя, младшая, когда все хорошо у них, да обвенчались, честь по чести, пусть живут. А ежели блуд какой, или бьет ее этот иноземец?
Это девушке было понятно. Она закивала, и задумалась.
- Ох... я и не знаю, что сказать-то тебе... вроде как ни о чем таком я не слышала.
- А может, еще у кого узнать можно? Знаешь ведь, есть такие сплетницы, которые весь день сидят - уши за окно вывесят, да языком молотят? Я бы с такими поговорил, а тебе б за помощь серебра перепало, когда ты меня сведешь?
Подавальщица подумала пару минут, но что она теряла? Дело оказалось легким и выгодным, несколько сплетников она отлично знала, да все знали, от кого лучше спрятаться, чтобы на зубок не попасть, чего б и не посоветовать хорошему человеку, да за хорошие деньги?
- Пойдем, я тебя к одной бабе свожу. Когда она не знает о сестре твоей, возвращайся, еще я тебя с другими сведу.
- Благодарствую, красавица.
Благодарность была подкреплена еще одной монетой, и девушка решила, что ей клиент нравится. Она бы и в кровати с ним не отказалась поваляться, но - ладно уж! Тут и делать ничего, считай, не надо, а деньги платят! Красота!

***
- Матушка!!!
Не зря Любава рядом с сыном сидела, как только он в себя пришел, так и в припадок дикий сорвался, бешеный.
- МАТУШКА!!! УСТИНЬЯ МОЯ!!!
Понимал Федя, что теперь не добраться ему до любимой, не совсем же он дурак. А хотелось, безумно хотелось, оттого и бился он на кровати широкой, не помогала ему даже сила у Аксиньи взятая, да и что той силы?
Любава на сына смотрела, конца припадка ждала... потом надоело ей, поднесла к его губам скляночку малую.
- Глоток испей.
Федор повиновался привычно, это ж матушка, она ему худого не сделает. И верно, после зелья солоноватого легче ему стало, утихомирилась черная волна внутри... иногда себе Федор таким и казался. Оболочка человеческая, а в ней черная безумная волна, и вместо крови тоже тьма течет, и тесно ей, наружу она рвется, утихомириться не может... разве что от страданий чужих ей приятно, справиться с ней легче.
И с Устиньей рядом тоже...
И при мысли о любимой едва не забился снова в истерике Федор, хорошо, бдила Любава, пощечиной сына в разум вернула.
- Прекрати, так не вернешь ты ее!
А только вовсе уж Федор дураком не был.
- Никак не верну, любит она Борьку!
- И что с того? У нас, у баб, любовь - дело наживное, сегодня одного любим, завтра перед другим стелемся!
- Не Устинья...
- А ты думаешь, какая-растакая необычная зазноба твоя? Ничего в ней нового нет, Феденька, и меж ног у нее то же самое, что и у других! Так мы, бабы, устроены, когда выбора нет, сначала ненавидим, а потом и смиряемся, и себя убеждаем, что любим.
- Матушка?
- Когда на трон сядешь, все твои будут, и Устя, и сестра ее, и кто пожелаешь только. Слушайся меня - все я для тебя сделаю!
- Когда?! Обещала ты!
Любава нос наморщила, озлилась на сыночка сильно. Ах ты, дрянь бессмысленная! Мало тебе!? МАЛО!?
Мать и так ради тебя бьется, все тебе дала, а тебе еще не хватает чего-то!? Да сколько ж можно-то!?
- Подождать придется. Ну так ты ж не думал, что сразу после свадьбы и Устинью в постель таскать будешь?
И уже по лицу сыночка видела - так и думал! Того и хотел! Когда б не женился Борис на Устинье, Федька бы ее уж назавтра в угол темный потащил... ах ты ж скотина тупая! Хочу - и вынь, и положи тут, и в лепешку расшибись!
Поганец!
Вслух того Любава не сказала, улыбнулась многозначительно.
- Месяца два, сынок. Может, три подождать придется, потом все тебе будет.
Не волновали Федора другие бабы, а вот Устенька его, только его...
Борис украл ее, присвоил, подлостью овладел! Не может Устинья любить его, он же старше ее насколько! Лет на двадцать, не менее? А любить только ровесника можно, и вообще, права матушка, когда не останется у Устиньи выхода другого, полюбит она Федора всенепременно!
- Матушка, а как и когда...
- Феденька, ты меня сейчас послушай. Скоро будет все, но чтобы подозрений не вызвать, чтобы хорошо у нас все сложилось, должен ты виду не подавать. Сможешь ли? Или уехать вам с Аксиньей лучше на месяц- другой?
Подумал Федор, к себе прислушался. Уехать? И вовсе Устинью не видеть, голос ее не слышать, вдали от нее быть? Не способен он на такое, лучше здесь терпеть да зубами скрипеть.
- Смогу. Постараюсь.
Любава сына по голове погладила, в лоб поцеловала сухими губами. Так-то оно лучше будет.
- Умничка ты у меня, Феденька, жаль, родился позже Борьки, а так-то из тебя лучший государь получится! Куда как лучший...
Который будет делать, что ему сказано, а не что захочется. Но о том промолчала Любава.
Федя мать по руке погладил.
- Ты у меня лучшая!
- Вот и ладно. Бери пока эту... - кивнула Любава брезгливо в сторону Аксиньи, благо, та и не слышала ничего, и не видела, опием одурманенная, - а потом и Устя твоя будет. И полюбит она тебя всенепременно, как же тебя можно не полюбить?
- Благодарствую, матушка.
- Лежи, Феденька, и думай, хорошо думай...
Ушла Любава, а Федор и правда, лежал, размышлял. И все меньше оставалось в нем симпатии к брату. Злоба в нем кипела, ядовитая, черная...
Ишь ты! Воспользовался! Подумаешь... женился Федя?! Ну так что же, мало ли на ком он жениться изволил, любит-то он одну Устинью, и говорил о том не раз! А Борис обманом ей в доверие вкрался, подлостью... а то и вовсе приневолил! Он ведь царь, кто ему добром откажет? Небывалое дело!
И Устя, когда он ее от Бориса избавит, благодарна будет своему Феденьке! А как иначе?
Он ей зла не желает, он ее любит всей душой, а она... она сама сказала, что мужа любит! Му-жа!
Когда б Федор на ней женился, она бы Федора любила, на других и не глядела бы! И не будет! Все у них с Устиньюшкой ладно будет, когда он на трон сядет!
Понимал ли Федор, что сам себе лжет?
Что любит Устинья мужа своего по-настоящему, и не имеют для нее значения ни возраст, ни корона, ни прочие глупости, людьми придуманные, что с этих пор одна у них душа на двоих, одно сердце. Бориса не станет и Устинья жить не будет?
Может, и понимал.
А только люди очень хорошо себе врать умеют. И верить в свои выдумки тоже, когда что-то их не устраивает. Вот, Федору хотелось верить в лучшее, он и позволил себя убедить, и сам себе это повторил еще тысячу раз.
Все по-его будет! Просто подождать надобно!
И поверил.

***
Повезло Божедару с первого раза.
Сплетницы есть везде, где люди обитают, а эта сплетница была еще и старой, и мудрой. И скучала, не имея возможности поделиться с кем-то... а уж когда ее послушать решили, да за хорошие деньги...
Красота, да и только!
Ханна Меннес с удовольствием посплетничала с красивым и почтительным мужчиной, сначала о том, что его интересовало, потом просто о жизни своей непростой, а там разговор и на современные нравы скатился. И дошло до интересующего.
- Ой, вот как сейчас помню, приехал он из Лемберга не один, а с девкой, да красивой такой, рыжей, грудастой, она потом за местного бо-ля-ры-на замуж вышла, имя у него такое еще интересное... Не один...
- Никодим?
- Именно! До чего ж красивая баба была, и дочка старшая вся в нее пошла... Сара, тоже, рыжая такая, глазищи зеленющие...
Божедар и уши навострил.
- Рыжая такая? А это не швея ли, в конце улицы, зеленый такой домик? Я навроде видел?
- Нет, что ты, милый! У Сары дом хороший, из камня выстроен, зять ей поставил на месте старого. У нее ж тоже дочь, да одна, вот и она замуж за местного вышла. Матери предлагала с собой уехать, у зятя пожить, да та с места сорваться не решилась.
- За местного?
- Тоже бо-ля-рын, - забавно произнесла мейра сложное для нее слово. - Фамилию его не помню, сложные они у россов.
Божедар подумал минуту.
- А выходила-то как? По вашим обычаям, али по нашим? Ей же веру менять надобно было?
- Вроде как по вашим, и веру поменяла она, Сара еще рассказывала, что дочка в церкви крестилась, в той маленькой, которая через улицу.
Богатырю того и надо было.
В ту церковь он и наведался, оттуда и вышел через полтора часа с записью о крещении и венчании. Раба Божия Ева Беккер, дочь Сары Беккер, была крещена именем Евлалия и вышла замуж за боярина Пронского.

Глава 2
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Какое оно - счастье?
Очень хрупкое, словно пыльца на крыльях бабочки.
А еще удивительно цветное, ясное, теплое... счастье - просыпаться рядом с любимым мужчиной, чувствовать его запах, видеть чуточку сонную улыбку, касаться губами его губ - и замирать, наслаждаясь моментом. Счастье разговаривать, просто быть рядом с любимым человеком, узнавать его и убеждаться, что полюбила не напрасно.
Счастье, о котором и не мечталось.
А оно пришло, сбылось, протянуло руку и повело за собой. И я каждую секунду его чувствую, и летаю, словно на крыльях.
Отец и маменька пришли на второй день, на меня посмотрели, переглянулись - и головами покачали. Любовь, тут понятно все.
Илья и Машенька тоже в палаты царские наведались, Вареньку, правда, с собой не взяли, ну так и не надо покамест, я и их впредь ко мне приходить отговорила. Борю попросила, тот своим приказом Илью со службы на год отставил, для разбора дел семейных.
Илья возмущаться начал, но тут уж и я ему потихоньку объяснила, что беда может быть большая, именно из-за него.
Он не только мой брат, но и Аксиньи, втянуть его куда угодно легко будет, не мне, так ей. А я ведь его выручать кинусь, в стороне не останусь, и Борис тоже...
Илья проникся, но от опасности бегать не пожелал, пришлось и Борису приказать, и отцу надавить - не всегда в атаку идти надобно, иногда выждать полезнее. Так что отправился Илья в рощу к Добряне, там ему и здоровье чуточку поправят, и Божедар обещал его подучить.
На это Илья согласился, скрепя сердце.
Мне за брата спокойнее стало. Отец предупрежден, никуда не полезет он, матушка тоже, Илья при деле Машенька при Вареньке маленькой, да и не нравится ей Аксинья, та хоть что делай - не отзовется невестка. Прабабушка еще осталась, но та сама кого хочешь обидит, а потом забудет, да и сверху добавит.
А я тенью скользила за Борисом, стараясь не быть навязчивой, но и не оставлять его одного надолго, особенно там, где злая рука может нанести удар.
После нашей свадьбы... я ожидала много чего.
Взрыва, недовольства, бунта, покушения на убийство...
Не было - ничего!
Только истерики от Любавы и Федора в первый день, а потом - потом как отшептало. Вдовая царица сидела в своих покоях и, как говорил Патриарх, готовилась к отъезду в обитель.
Любава-то!
Да я скорее поверю, что гадюка салатом питаться начнет, чем эта дрянь от власти откажется! Для нее власть над людьми - это все, это жизнь, воздух, кровь в жилах! Маринке, все же, власть побочно нужна была, ее роскошь больше привлекала, а дела государственные ей скучными почитались. А вот Любаве нравилось во все вникать, в мелочь каждую, она и на заседаниях Думы Боярской присутствовала, вместо сына, и доклады сама читала, и чего только не делала, в той, черной моей жизни. И так легко она от всего откажется?
Не верю я в такое, ждет своего часа гадюка, ужалить собирается, а только где и когда?
Федор тоже удивил. Ни истерики, ни скандала какого - мимо проходил, ровно как мимо стенки. Смотреть - смотрел, да ведь взгляды - они неуловимые, больше-то и не было ничего. Ни записки какой, ни слова, ни движения - просто взгляд. А смотреть и кошка может, чай, глаза есть. Тут и пожаловаться вроде как не на что.
А вот Аксинья...
Сестра ходила, ровно тень серая, платья роскошные, украшения - на трех цариц хватило бы, а вот движения неловкие, неуверенные. И я вижу, боль она прячет.
Федор?
Чего удивительного, в бытность мою, он и со мной груб да неловок был, но видимо, сдерживаться старался. А Аксинье и того не досталось.
Я к ней шаг сделала, так сестра дернулась, ровно от кнута - и ушла быстрее, чем я хоть слово сказать успела. И боярыни за ней следуют неотступно, то Пронские, то Раенские, то еще кто из приспешников Любавиных. Неудивительно, что она так боится... Федор ведь в ней волен, в жизни и смерти, жену у него отобрать не выйдет. А трудно ли так сделать, чтобы ей жизнь кошмаром казалась?
Может, и уже...
Михайла мне на глаза и вовсе не попадался. И пугало меня все это до ужаса.
А сюда еще весточка от Божедара добавилась.
Боярыня Пронская, оказывается, Любаве племянница родная. У матери Любавы, у ведьмы чужеземной, трое детей было, одну-то дочь она как есть народила, она и силу материнскую унаследовала. А вот двое других, как бабушка и сказала, с ритуалом зачаты были, иначе почему они сразу после смертей в семье появлялись?
Может, потому Любаве и на Федора ритуал проводить пришлось? Не смогла б она зачать как обычные люди? Потому у нее один сын и появился? Дочерей не было, никого более не было?
Я не поленилась с чернавками побеседовать, те и рассказали мне, что все верно, незадолго до появления на свет Федора, скончался один из царских дядюшек. Да там и не удивился никто, старику уж за семьдесят было, болел он постоянно...
Я бы тоже не удивилась. Но и ежели Любава все это устроила, тоже не удивлюсь. Ей в самый раз чужая смерть была, можно и ускорить ее чуток. Может, потому и Федор-то таким неудельным получился, что жертва стара была, да больна? Знать бы мне ответ...
Почему не Борис?
Подобраться к нему не получилось? Или еще какая причина была?
Потом я к мужу пристала, Борис и рассказал мне, что когда отец на Любаве женился, Борис ее принял плохо, пришлось отцу его отправить отдельно пожить, наместником, в другой город. Аж на два года.
Федька родиться успел, когда Борис домой вернулся.
Любаве просто пришлось брать того, до кого добраться можно было, а через половину Россы за пасынком... ритуал это, понимать надобно! Тут все значение имеет, и положение звезд, и день, и час, и сил требуется много... не рискнули просто. Взяли того, кто рядом оказался. Так ли это, не ведаю, а похоже выглядит.
И еще один узелок развязался.
Бабушка Агафья в покоях матери Бориса побывала. Прошлась, подумала, пригляделась, принюхалась, иначе и не скажу. И сказала, что нет там ничего черного.
Что бы с государыней не случилось, не причастна к этому была Любава. Никаким боком.
Борису сразу легче стало. Но решение свое насчет монастыря он отменять не собирался. Пусть едет, зараза, авось, в палатах воздух чище будет!
Евлалия Пронская, кстати, во дворец зачастила.
Так-то она Ева, дочь Сары, внучка Инессы, которая еще Ирина Захарьина. И - ведьма?
Я к ней приглядывалась при встречах внимательно. На беседу не звала, рано войну объявлять, не ко времени. А ежели мы с ней сцепимся, ох и полетят перья в разные стороны, и я не уверена, что одолею... нет, не так даже!
И не такую я на клочья порву, и сама сдохну, на шее ее зубы сомкнув, да разве в ней дело? Тут все серьезнее и страшнее будет.
Почему она Бориса убила?
Почему Борис ее к себе подпустил?
Хотя второе и понятно как раз, боярыня же, и знакомая, и видел он ее не раз, чего б не подойти с вопросом? Он опасности и не ждал, не ждал удара. Но и... Боря не тюфяк какой, он воин, и тренируется каждый день по часу, упражнения с клинком делает. А удар нанести позволил, да не в спину, в грудь! Почему перехватить не успел? Замешкался, али еще причина какая была? Нет ответа покамест. А вот оружие ведьмовское меня заинтересовало.
Нарисовала я его, как смогла, прабабушке отдала, та рисунок передала Божедару, обещал богатырь разузнать, что да как. Это ведь не секира какая, не алебарда, у такого оружия своя дорога, кровью политая. Это для убийц оружие, и странно мне, как оно у ведьмы оказалось?
Или мать ее чем-то таким промышляла?
А зачем ведьме клинок? У нее другое на уме, я вот, тоже на силу свою полагаюсь больше, чем на руки-ноги, я не рукой врага отталкивала - силой хлестнула, ослепила бы на пару минут, или мягче - глаза отвела, да увернулась.
Откуда этот клинок?
Часть вопросов разрешилась, но появлялись новые. Свербели безжалостно, требовали ответа.
И его придется найти ДО того, как нас ударят. Потому что я могу и не отразить этот удар, и цена моего незнания страшной будет. Что - моя жизнь? Тут вся Росса на весы положена...
Жива-матушка, помоги!

***
- Ева, помоги, деточка! Люблю я его!
Евлалия на свекровь покосилась чуточку презрительно, вздохнула незаметно.
Любит-любит... уж какого она за год стрельца-то любит? Пожалуй, что... первого? Как нашла себе боярыня Степанида в том году радость малую, так и продолжается по сей день. Странно даже...
Кому другому боярыня Степанида строгой казалась, да неприступной, а вот Евлалия точно знала, падка боярыня на молодых мужчин. Ненасытна она, нетерпелива, до утех плотских жаднА, что кошка мартовская. В молодости поди, всех конюхов перещупала, со всеми перевалялась, ну тогда она и моложе была! А возраст-то уже берет свое.
И смотрится уже боярыня не красавицей-девицей, сколь притираний на себя не намажь, а возраст не скроешь! И не каждый мужчина на красу такую позарится! А и позарится, так... мужчины же!
Равновесие такое, женщина с кем угодно может в постель лечь, да не с каждым мужчиной тому порадуется. А мужчины хоть и получают свое каждый раз, да вот не с каждой женщиной смогут они в кровать лечь! Ох, не с каждой!
Притирания боярыне надобны, которые молодость возвращают. А еще - зелья дурманные. Выбирает-то она себе парней молодых, эти на все способны, а вот чтобы в постель со старухой лечь... тут им немного голову и затуманивает, опосля таких зелий и корова за королеву покажется.
- Так чего тебе дать? Зелья дурманного?
- Приворотного, да и побольше! Евочка!
Ведьме только вздохнуть и оставалось.
- Зелье я дам тебе, то не беда. А только... кого ты приворожить-то задумала?
- Андрея. Ветлицкого.
Застонала Ева сквозь зубы стиснутые. Ну... свекровушка! Ну, головушка... ты бы еще кого себе нашла, помоложе!
Андрюха, боярина Ветлицкого младший сын, двадцати двух лет от роду, красавец писаный, кудри золотые, глаза голубые, хоть ты его в красный угол ставь, да любуйся всласть!
- Заподозрят неладное!
- Хочу, чтоб моим он был!
Еве со свекровкой не с руки было ссориться, а все ж отговорить она ее попробовала. Куда там! Уперлась боярыня Степанида, не своротишь!
А только и Ева о смерти прабабки своей не раз слышала, и ладно б одной прабабки! Инес хорошо рассказывала, что с ведьмами монахи-то делают!
По-своему решила Ева.
- Зелье я дам тебе. Но подливать его раз в десять дней надобно будет, поняла?
- А...
- Когда за полгода любовь ваша не остынет, о чем сильнее подумаю. А покамест спасибо скажи за то, что делаю!
- С-спасибо!
Шипела свекровушка, что змея в кустах, да Еву таким не проймешь, она и сама шипеть горазда.
- Пош-шалуйс-ста.
Поняла боярыня Степанида, что не выпросит большего, вздохнула горестно.
- А через полгода - обещаешь?
- Слово даю. Когда и правда он тебе надобен, сварю я тебе зелье сильное, просто нет у меня сейчас омелы сильной, да и заманихи чуть осталось. Вот, в июне соберу омелу, тогда и...
Это боярыня Степанида понимала, покивала даже.
- Хорошо, Евушка. Только не забудь обо мне, лапушка!*
*- по одному из преданий омелу собирают на день святого Иоанна - 24 июня. Прим. авт.
- Не забуду, матушка Степанида. Никак не забуду.
- Благодарствую, доченька.
Ушла боярыня, и зелье унесла...
Ева ее проводила, дверью шарахнула раздраженно. Доченька! Слово царапнуло, разозлило неприятно, пора, пора бы уж самой ей ребеночком мужа порадовать! Ан... ждать приходится ради интриг теткиных! Ежели не закончит она их в этом году, Ева с ней серьезно говорить будет.
Пора ей наследницу рОдить, чтобы Книгу в свой срок передать!
Пора.

***
- Едут, государь! Мощи едут!
Борис, который уж и думать обо всем забыл, на патриарха покосился недоуменно.
- Мощи, Владыка?
- Мощи Святого Сааввы! Истерман их купил, да и нам отослал, по случаю! Есть же польза от иноземца, мы бы вовек не сторговались, да и грех это великий...
Устя язычок прикусила, чтобы не съязвить. Значит, мощами торговать - грех великий, а когда их для тебя кто другой купит, так и ничего страшного, можно так? Ой как интересно-то!
Промолчала.
Борис заместо нее спросил.
- Макарий, так что далее? В какой монастырь ты их определить желаешь? В который храм?
Владыка задумался.
- Государь, я так думал, хорошо бы, когда сначала они в столице остались. Ненадолго хоть, чтобы приложились все желающие. Святой ведь... может, и ты снизойдешь?
Борис отказываться не стал.
- Хорошо же. Готовь встречу, Макарий, а мы уж, с супругой, как положено, помолимся... верно, Устёна?
Устинья глаза долу опустила.
- Как ты скажешь, государь, так и дОлжно быть.
Патриарх с одобрением покосился.
Покамест царицу оценивал он положительно. И скромна, и тиха, и скандала никто не видел от нее. Разве что боярыню Пронскую, Степаниду, к себе вызвала, да поговорила жестко, ну так той и на пользу пошло. Все орать меньше стала баба вздорная, а то ведь не затыкалась ни на час, чувствовала безнаказанность свою. А сейчас присмирела... надолго ли?
Бог весть.
Понимал Макарий, что сейчас на бабской половине палат передел власти происходит, такой же жестокий, как война, но вмешиваться не собирался. И Любава родня ему, и за Устинью Борис вступится, Макарию все одно несладко будет. Лучше подождет он в сторонке, покамест победитель определится.
И так уж Любава шипела, просила Устинью придержать, да куда там!
- На тебя, государыня, теперь весь народ смотрит. Помни о том, будь кроткой и благочестивой, пример подавай честным женам и дочерям.
- Благослови, Владыка.
Макарий и благословил. И еще раз порадовался.
Марина-то и слушать не стала бы его лишний раз. Рявкнула, фыркнула бы, своими делами занялась. И поди, тронь ее! Царица, как-никак.
А эта покорна и благочестива, тиха и спокойна, по терему ходит, глаза долу, разве что супруга надолго не оставляет, ну и то понятно - молодожены.
- Когда мощи ждать?
- Дней через десять, Владыка.
- Распорядись все подготовить, Макарий. Сначала мы с супругой посмотрим, и ты, спокойно, мало ли, что там иноземцы утворить могли, не было б прилюдного конфуза. Потом и на площади те мощи выставим.
Макарий бороду огладил, кивнул.
- Мудр ты, государь. И то, что там иноземцы понимают в истинном благочестии... тьфу у них, а не вера! И клирики их в Роме, говорят, погаными делами занимаются. Так и сделаем, спервоначала в палаты твои все доставим, потом уж на площадь выставим.
- Вот и ладно, Макарий.
Владыка на государя посмотрел, да и откланялся. Чего ему молодых смущать? Видно же, хорошо им друг с другом, тепло, уютно... пойти, помолиться, что ли? Чтобы и деток их успел он окрестить...

***
Не было б этого разговора, да подслушала Устинья двух девок-чернавок, которые орешки щелкали, болтали весело.
- ... опять белья недостача, а Степанида ходит, как и ничего.
- А что ей, когда царица Любава ей все простит, хоть ты горстями воруй? Хоть белье, хоть подсвечники, как в том году...
- Да, Любава. Хоть и женился государь наново, на Устинье Алексеевне, а все одно не поменялось ничего.
- А что Устинья? Думаешь, даст ей эта гадюка хоть что сделать? Да никогда!
- Ты про царицу-то поосторожнее, сама понимаешь, она и язык вырвет.
Девчонки огляделись, поскучнели, потом одна из них итог подвела.
- Да... как была Любава государыней, так и останется, пасынок погневается, да простит, а эта... ну и пусть себе за мужем хвостом ходит, хоть при деле каком будет, а не как та... рунайка.
Устя бы и дальше послушала, да мимо ее уголка укромного девицы уж прошли, а за ними бежать, да расспрашивать... ни к чему. Но выводы она сделала, и боярыню Пронскую к себе позвала.
Та пришла, руки на груди сложила, воззрилась неуступчиво.
Устинья ее ожиданий не обманула, улыбнулась, как в монастыре научилась, у матушки-настоятельницы. Та и не таких обламывала, попади ей Степанида, так уползла б до мяса ощипанной, навек про улыбку забыла.
- Поздорову ли, боярыня?
- Благодарствую, государыня, здорова я.
- А в палатах государевых тебе вверенных, как дела обстоят, боярыня?
- И тут благополучно все, государыня.
- Да неужто? - Устинья удивилась, брови подняла. - Как так благополучно, когда в кладовых недостача, вечор девка руку на поварне обварила, а в горнице стекло ветром вышибло. Хотя и не ветер это, а царевич подсвечником кинул?
Боярыня нахмурилась еще сильнее.
- Так решено уж все, государыня.
- Адам Козельский никого не лечил.
- Так чего его к каждой дергать? Замотали руку - и не жалуется уже.
- Стекло вставили, знаю я. А с недостачей что?
Степанида замялась.
Про недостачу ей ведомо было, но вот откуда что Устинья узнала?
Устя нахмурилась, головой покачала.
- Вот что, боярыня. Ты мне книги хозяйственные принеси сей же час, посмотреть хочу, кто и сколько ворует. И девку сенную чтобы сей же час Адам осмотрел.
Степанида брови сдвинула.
- Так книги хозяйственные у государыни Любавы... государыня.
Устя улыбнулась вовсе уж по-гадючьи.
- Вот и понимаешь ты все хорошо, боярыня. Государыня Любава в монастырь собирается, не возьмет она с собой книги, незачем они ей там. А я остаюсь. И ты остаешься, когда не найду я никаких пропаж. Знаю, Марина этим не занималась, ну так я руки приложу, не побрезгую. И к белью приложу, и к подсвечникам, так, к примеру...*
*- в эпоху ручного труда, отсутствия синтетики и штамповки это все было достаточно дорого, а за покражу у государя карали очень серьезно. Прим. авт.
Степанида аж выдохнула, а что тут скажешь? Вот же, стоит зараза, и глазищами своими смотрит, серо-зелеными, и улыбочка у нее такая... все она понимает, только вслух не произносит.
Зашипела боярыня, ровно кубло гадючье.
- Хорошшшшо, госссударыня, сей же часссс все исполню.
- Да про девку не забудь. Поговорила я с Адамом, не против он. Пусть к нему обращаются все пострадавшие, государь ему и помощника второго нанять разрешил.
- Да, госсссударыня.
- Иди себе, боярыня, а книги предоставь немедленно!
Устя дождалась, пока за боярыней дверь закрылась, и в окно посмотрела.
Там ветер обледенелые ветки раскачивал, тяжко, тоскливо...
Она такой же веткой в гнездо гадюк сунула, пошерудила там... авось и цапнут раньше времени? Чует душа неладное... ох, чует!
Жива-матушка, помоги!

***
Анфиса Утятьева все действия свои на три шага вперед продумывала. И других она сильно за такое поведение уважала, вот, ту же Устинью Заболоцкую.
Тихоня-то она, понятно, а как развернулась? Поди ж ты!
Все на царевича охотились, а она - на царя, и поймала ведь, да еще считай, врагов и нет у нее.
Данилова Марфа в монастыре, но с ней просто беда приключилась, там Устинья не виновата. Орлова и Васильева ей от смерти спасены, Мышкина... ту в монастырь далекий отправили, так она рада до беспамятства, что не казнили.
Сама же Анфиса замуж выходит в скором времени, за Аникиту Репьева.
Дождался ее парень, Анфиса ему на грудь пала, от счастья заплакала, все у них и сложилось.
А то как же?
Федор - понятно, но покамест она в палатах царских была, она Аниките записочки писала исправно, в любви своей признавалась, вот и боярич ее ждал.
Дождался.
Свадьба на Красную Горку и будет, как раз, а сейчас Анфиса на Лембергскую улицу направлялась. Травница там живет, да такие притирания делает, такие отвары... Анфиса не раз уж у нее все покупала. Красота - она ж не сама по себе возникает и прибавляется, за ней ухаживать надо, долго да тщательно.
Вот Анфиса и старалась.
С травами в баню ходила, с травами волосы мыла, лицо и тело мазями натирала - пропусти день, мигом гадкие веснушки появятся, даже осенью они Анфису мучают... тайна страшная, ну так что поделать, если коса у нее золотая, да ближе к рыжине. Вот и проскакивают пятнышки противные!
Не место боярышне на Лембергской улице, ну так Анфиса и оделась просто, косу под платок темный убрала, чернавку доверенную с собой взяла, лицо накрасила так, чтобы не узнать ее сразу было, возок у трактира оставила...
До лавки травницы дойти не успела она - чужой возок пролетел, снегом подтаявшим обдал боярышню, та едва лицо прикрыть успела.
А возок у лавки остановился, и из него боярыня Пронская вышла. Не Степанида, а невестка ее, ту Анфиса тоже знала. В палатах царских видывала.
Не частая она там гостья, но захаживала, да не к свекровке своей, а к государыне, Анфисе еще тогда интересно было, чего ей надобно, а сейчас и вдвойне.
Как тут устоять было да не подслушать?
Анфиса знала, стоит ей в лавку войти, сразу колокольчик над дверцей брякнет, ее услышат. Так можно и не входить ведь, на то и окна, чтобы под ними подслушивать?
И то ей ведомо, травница задыхается время от времени, ей свежий воздух надобен, одно из окон обязательно она приотвореным держит. Анфиса и подошла к лавке вплотную, под одно окно зашла - тихо, под вторым прислушалась...
- ...не отходит от него.
- От меня тебе что надобно? Яда какого?
- Нет, травить ее не ко времени, Борис от ярости обезумеет, всех снесет. Ритуал надобен, Аксинья затяжелеть должна.
Анфиса уши навострила. Одну Аксинью знала она, а ритуал?
- Правила ты знаешь, человек родной с ней крови надобен.
- Ашшш! Брат ее подойдет? Отец и мать не так на подъем легки, а брата выманить несложно будет.
- Вполне себе подойдет, только до новолуния нам бы управиться.
- Новолуние...
- Через пятнадцать дней. Совсем ты не следишь ни за чем.
- У меня ты есть, матушка.
- Не вечная я, скоро уж пора мне настанет, дар передавать надобно будет.
- Только слово молви, матушка.
Далее Анфиса и не слушала. Отползала так тихо, что снежинка не шелохнулась, не скрипнула под сапожком. А в голове другое билось.
Ежели узнают...
Ежели...
И еще одна мысль ей пришла. А ведь когда расскажет она это Устинье... можно ли?
Чего ж нельзя? Слова - они слова и есть, а что царица сделает - пусть сама решает. Ей же, Анфисе, от того только выгода великая будет. И рассказывать Устинье надобно, не кому другому.
Как ни странно, Анфиса Устинью уважать начала после отбора. Щучка акулу завсегда уважать будет, когда уплыть сможет. Теперь дело за малым - пройти в палаты государевы, да с царицей увидеться... а и не страшно, ей Аникита поможет. Скажет она ему, что Устинью на свадьбу пригласить желает, авось, не откажет он невесте?
С тем Анфиса и выбралась с Лембергской улицы незамеченной. Повезло ей, жива осталась.

***
Аксинья на Михайлу посмотрела злобно, как на врага лютого.
А что ж? Когда б не он, злодей проклятый, разве б она за Федора замуж вышла? Да никогда! Михайла, дрянь такая, и Устинья, дрянь... и убить их обоих мало! Устьку особенно!
Аксинья-то на другое рассчитывала, что выйдет она замуж за царевича, старшую сестру к себе возьмет, и помыкать ей будет, и гонять то туда, то сюда... а она за царя замуж вышла!
Как только смела она, гадина!
И выглядит счастливой, видела ее Аксинья несколько раз в коридорах! Идет, аж светится изнутри, когда одна, не так еще, а ежели с мужем, так и вовсе хоть ты ее на небо выкатывай вместо солнышка. И платье на ней дорогое, хоть и скромное, и украшения царские, и... и не бьет ее муж, это Аксинье сразу видно.
Теперь видно.
Ей-то от Федора доставалось частенько, не по лицу, конечно, но за косу ее таскали, шлепки и щипки сыпались постоянно, да и остальное все...
Не знала Аксинья, что долг супружеский - это больно так. С Михайлой что было, оно только в радость случалось, но ведь не скажешь о таком Федору-то?
Нет, никак не скажешь!
Михайлу она ненавидела, но что пришел он - хорошо, сейчас хоть Федора уведет... может быть.
И верно.
- Мин жель, на Лембергской улице танцы сегодня, не желаешь пойти? До утра веселье будет, скоморохи из другого города приехали с медведем дрессированным, борьбу показывают, потом еще бои собачьи будут... развеемся?
Федор подумал недолго.
- И то. Сейчас платье сменю, да и поедем с тобой, прикажи покамест возок заложить.
Михайла поклонился, да и вон вышел, на Аксинью и не посмотрел даже... скотина!
Аксинья и сама не знала, чего ей больше хочется. Чтобы посмотрел? Чтобы сказал слово ласковое? Или забыть его навсегда?
Одно уж точно верно, она теперь жена чужая, невместно ей на другого глядеть. А сердце болит, раненым зверем воет, стоном заходится...
Очнулась она от рывка за косу.
- Ай!
Федор уж рыжую прядь намотал на руку, улыбался недобро.
- Мужа не слышать? Иди сюда, порадуй меня перед уходом...
Толчок в спину - и летит Аксинья лицом вниз на кровать, чувствует, как грубые руки юбку задрали... только сердце все одно болит сильнее.
Мишенька...
За что ты со мной так?!
Во всем ты и Устинья виноваты!!!

***
- Батюшка, это Заболоцкая во всем виновата! Понимаешь, она и только она!
- Сиди, дурища!
Боярин Мышкин на дочь свою гневно покосился, брови сдвинул. Вивея вновь слезами улилась, так и брызнули они в разные стороны.
Да-да, Вивея!
Государь, конечно, про монастырь сказал, а только легко ли чадо свое, любимое, кровное на вечное заточение отдать? Вот и такое бывает ведь!
Больше всех из детей своих любил боярин Мышкин младшую доченьку, Вивеюшку!
Любил, обожал, баловал безмерно, ни в чем отказа не знало дитятко избалованное, по золоту ходила, с золота ела-пила! И себя считала самой лучей, самой достойной...
А кого ж еще-то?
Когда на нее выбор пал, когда на отбор ее пригласили, Вивея и не задумалась даже, все как дОлжное восприняла. Ясно же! Она достойна!
А вот когда начали ей объяснять, чего она достойна... ладно бы слова злые! Их Вивея и не слышала никогда, мало ли, что завистники болтают! Но...
Как пережить, когда не НЕЕ, вот самую-самую, лучшую и потрясающую, прекрасную и удивительную, даже внимания не обращают! Устинья Заболоцкая, поди ж ты, царевичу нравится1 А Вивея... это кому сказать!
Вивею выбрали, потому что она немного на Устинью похожа!!!
Это уж потом узнала девушка, и такая черная желчь в ней вскипела.
Она!!!
ПОХОЖА!!!
Да это Устинья на нее похожа, и вообще... как такое может быть!?
Это других девушек должны с Вивеей сравнивать и головой качать, мол, хороши вы, да куда вам до совершенства-то!?
И царевич должен был сразу же на Вивее жениться, вот как увидит ее! На колени пасть, руку и сердце предложить...
А ее не поняли!
Обидели!!!
Да что там, оскорбили смертельно! За собой Вивея и вины-то никакой не чувствовала, она справедливость восстанавливала. Вот и отец на нее не за боярышень отравленных ругался, что ему те дурищи!? Досталось Вивее за то, что попалась она по-глупому! Когда б не уличили ее, так и пусть их, не жалко! Но как так сделать можно было, и чтобы яд не подействовал, и чтобы сама Вивея попалась!?
Дома отругал ее боярин, мать за косу оттаскала, да тем все и кончилось бы...
Государь с чего-то взъярился!
Казалось бы, какое Борису дело до идиоток разных! Ан нет! Приказали Вивею в монастырь определить, да как можно скорее... разве мог боярин Фома с чадом своим любимым так-то поступить?
Да никогда!
В монастырь холопка отправилась.
Той и денег дали достаточно, и семью ее отпустили на волю, и им заплатили... будет другая девица в монастыре сидеть, говорить всем, что она Вивея Мышкина, а сама Вивея...
О ней боярин тоже подумал.
Чуть позднее договорится он с кем надобно, будет не Вивея Мышкина, а скажем, Вера Мышкина, племянница его дальняя. Тогда и замуж ее выдать получится, и приданое он хорошее даст.
А покамест видеть Вивее в тереме да молчать.
И все б хорошо вышло, да только...
- Как - женился!?
Когда Федора с Аксиньей Заболоцкой венчали, от души злорадствовала Вивея.
Что, Устька, и тебе не обломилось тут? Широко шагнула, юбку порвала? Не по чину рот открыла?
Вот и поделом тебе, дурище! Не бывать тебе царевною, смотри на сестру свою, да завидуй ей смертно! Другого-то Вивея и представить себе не могла, и такие уж сладкие картины выходили... тут и дома посидеть не жалко.
А потом другая весточка пришла.
Боярин Фома с круглыми глазами домой явился.
Женился государь Борис Иоаннович! На Устинье Заболоцкой женился! Говорят, братца его едва откачали, мачеха в крик... разброд и шатание в семье государевой! А Борис и ничего так, доволен всем.
Тут уж и Вивее поплохело от всей души ее завистливой.
ЦАРИЦА!?
Да как Господь-то такое допускает!? Да это ж... да так же...
Вот тут и понял боярин Фома, что такое припадок, хоть ты священника зови, да бесов отчитывай! Малым не сутки орала в возмущении Вивея, рыдала, в конвульсиях билась, уж потом просто сил у тела ее не хватило, упала она, где и кричала. Весь терем дух перевел...
А когда открыла Вивея глаза... хорошо, что никто туда не заглядывал, в душу ее. Потому что поселилась в ней черная, смертная ненависть. Жуткая и лютая. И направлена она была на Устинью Заболоцкую, на... соперницу?
Нет, не думала больше Вивея о ней, как о сопернице. Только как о враге лютом, во всем Устинью винила. Как увидела б - кинулась, вцепилась в глотку...
Только об одном молилась Вивея, о возможности отомстить! Господь милостив, Он ей обязательно поможет! А когда нет...
Рогатый не откажет!

***
Михайла ел, пил, пел, с девушками танцевал, смеялся...
Праздновал, да никто и не сказал бы, что волком выть и ему хочется. Сейчас удрал бы в снега, голову задрал - да и излил бы так душу, чтоб из ближайшего леса все разбойники серые сбежали.
Ууууустииииньяааааааа!
Видел ее Михайла во дворце, и сразу сказать мог - счастлива она.
До безумия, искренне... неужто о Борисе говорила она?!
Неужто его любила?!
И ведь не за венец царский, не за золото, не за жемчуга и парчу, не за власть любит, это понимал он куда как лучше Федора. Тот бурчал, что позарилась Устинья на трон царский, да только глупости все это, не смотрят так на ступеньку к трону. А она на Бориса именно, что смотрит, Михайла об искре единой в ее глазах мечтал, как о чуде, а тут... дождался сияния, только не к Михайле оно обращено. Устинья потому глаз и не поднимает почти, чтобы никто в них света не видел, бешеного, искристого... она когда на мужа смотрит, у нее лицо совсем другим становится. Даже не любовь это - невероятная нежность. Никогда она на Михайлу не посмотрит так-то.
Но и вовсе дураком Михайла не был, понимал, готовится что-то...
А когда так, выгоды он своей не упустит.
Пусть гуляют все и веселятся, глубоко за полночь, оставив Федора в руках профессионально услужливой красотки, отправился Михайла по своим делам.
К ювелиру.
Старый Исаак Альцман на всю Ладогу славился, а жил неподалеку, на Джерманской улице. К нему Михайла и постучал, да не просто так, а заранее вызнанным условным стуком, в заднюю дверь.
Долго ждать не пришлось, почти сразу засов открылся.
- Юноша? Чего надо?
Михайла улыбнулся залихватски, ладонь открытую протянул, а на ней камешек. Зеленый такой, искрой просверкивает. Других рекомендаций и не потребовалось.
- Заходи.
Через десять минут сидели они друг напротив друга, за столом, и ювелир осматривал выложенные на стол три камня. Больше Михайла взять побоялся, потом еще принесет.
Исаак разглядывал камни, думал.
Потом качнул головой.
- Могу дать по три сотни рублей за камень. Каждый.
Михайла только брови поднял.
- Сколько?!
Цена была грабительская. Мягко говоря.
- А сколько ты хочешь? Десять тысяч серебром за каждый? Ха! *
*- тот же алмаз Санси, к примеру, продали за 25000 фунтов, примерно в то же время. Это эквивалентно где-то 4000 коров. На Руси в те же времена, примерно, корова стоила 1 рубль, так что... хорошо, не сравниваем, но коров 1000 хороший изумруд точно стоил. Прим. авт.
- Да неужели? - цены Михайла представлял, и знал, что изумруды дОроги, три сотни - это уж вовсе чушь...
- Я эти камни знаю. И знаю, кто покупал их у меня. Так что... готов принять камешки обратно. Три сотни за доставку, да остальное за сохранение тайны боярина.
У Михайлы в глазах потемнело.
А и правда, мог же догадаться, что он... что его...
Ижорский, тварь, здесь камни и покупал?!
Исаак усмехнулся, это и стало спусковым крючком. Михайла резко подался вперед, нож в руке сам собой появился... и разрез на горле у Исаака - тоже.
Кровь на камни хлынула.
Михайла отстранился, чтобы не запачкало его, убивать-то и вовсе не страшно... камни вот, испачкал... кончиками пальцев взять их, вытереть о рубаху умирающего ювелира, быстро дом осмотреть... Исаак - не боярин Ижорский, его ухоронку Михайле найти не удалось, но кое-чем все ж парень поживился.
Жалко, конечно, но серебро ему не лишнее, а что до остального... сбудет он камни с рук, но не на Ладоге. Есть у него на первое время деньги, а там видно будет.

***
Кого не ожидала увидеть у себя Устинья, так это Анфису Утятьеву.
А ведь пробилась как-то, стоит, улыбается.
- Поговорить бы нам, государыня.
Пролазливость уважения заслуживала, оттого Устинья и не отказала сразу. Это ж надобно извернуться, в палаты царские пройти, ее найти, время подгадать - все смогла боярышня, впусте так стараться не будешь!
- О чем ты поговорить хочешь, боярышня?
- Аникита считает, что хочу я тебя попросить. Свадьба у нас скоро, когда б государь согласился хоть заглянуть - сама понимаешь, честь великая.
- Честь, - Устя была уверена, что ради такого Анфиса бы унижаться не стала. Боярина Репьева попросила, ему б государь не отказал.
Боярышня вокруг огляделась.
- Точно не услышит никто нас? Очень уж дело такое... нехорошее.
И столько всего в ее голосе было... тут и нежелание связываться, и сомнение, и решимость - поверила Устя боярышне. И дело нехорошее, и делать его надо.
- Пойдем...
Устя боярышню провела в горницу, в которой, она точно знала, ни ходов, ни глазков не было, у окна встала, проверила, что внизу да рядом нет никого.
- Только тихо говори.
- Есть на Лембергской улице такая травница, Сара Беккер.
Устинья аж дернулась, ровно ее иголкой ткнули.
- Откуда ты ее знаешь?!
- Притирания она хорошие делает, мази, я их покупаю.
Рассказывала Анфиса быстро и толково. И видя, как бледнеет, леденеет лицо Устиньи, понимала - правильно сделала. Очень все вовремя.
Анфиса замолчала, Устинья обняла ее, с руки кольцо с лалом стянула, Анфисе протянула.
- Прими, не побрезгуй. И Борю уговорю я к вам на свадьбу быть, и... обязана я тебе. Не забуду о том вовек.
Анфиса кольцо примерила, на Устинью покосилась.
- Ты, боярышня... то есть, государыня...
- Устиньей зови, Устей можно. И ты мне тоже не нравишься.
Анфиса фыркнула.
А в голове у нее другие мысли крутились. Когда у Устиньи ребеночек появится, да у них... друг государев вроде и не чин, а почище иного звания будет.
Это так, на будущее заявка, но о ней помолчит пока Анфиса. И навязчивой не будет.
- Мне присутствия государя хватит, пусть ненадолго, все одно почетно. А остальное... ты мне тоже не нравишься, только эти бабы еще противнее.
Устя ухмыльнулась.
- Спасибо тебе, боярышня Анфиса. Не забуду.
Она тоже много чего понимала. И молчала. Так надежнее. А с Борисом она в тот же вечер поговорила, всего не рассказывала, попросила просто за Анфису с Аникитой.
Борис быть обещался.
Ежели супруга желает - побывает он на свадьбе у Аникиты Репьева, и подарок молодым сделает - землю, хороший надел, и пусть жена дружит, с кем пожелает. Помнит он боярышню Утятьеву, та, вроде как, не дура. Пусть ее...

***
- Илюшка им наш понадобился, - Агафья Пантелеевна так выглядела, что попадись ей Любава... от страха бы померла ведьма проклятая!
- Не просто так, к новолунию. Чего они заспешили так?
- Причина, значит, есть. А еще... не забывай, ребенок все из матери сосет, тем паче такой, ритуальный, а ведь Федор тоже к супруге присосался, они первой ее кровью связаны, брачными обетами, а может, и еще чего было, Аксинья-то не скажет, если вообще узнает.
Устя только вздохнула.
Первая кровь - она такая, имея ее, много чего с девкой сделать можно.
Может, и с ней сделали во времена оны.
Привязали ее покрепче к Федору, тому сила доставалась, а ей - все откаты за его пакости, вот и ходила она, ровно чумная. А там еще и Марина добавилась... не узнать сейчас, да и узнавать не хочется, а надобно. И Илье все рассказать - тоже.
- Слушаю - и дурно мне становится, - Илья едва за голову не схватился. - Ритуалы, жертвоприношения... хорошо хоть Машенька с Варюшкой им не понадобились!
- Им бы и не угрожало ничего, - отмахнулась Устинья, - не родня они нам, не пригодны для ритуалов. Хотя... могли бы их использовать, чтобы тебя выманить.
- Так мы им и позволили, - Божедар удивился даже. - Илью я учить взялся не для того, чтобы его всякая пакость одолеть могла!
- Так может, и позволить им? - Добряна веточку березовую меж пальцами крутила, вроде и зима на дворе, а на ветке - листочки зеленые, точь-в-точь как у той, что на Устиной ладошке расцвела... - Тогда мы и поймать их сможем, и разобраться, как положено, и никто нам слова поперек не скажет.
- Хммм... - Агафья задумалась. - А в чем-то и права ты. Что мы сейчас сделать можем, что у нас есть? Книга Черная? Так ее не уничтожишь, пока хоть один из рода жив, восстановится, напишут ее заново. Сара эта Беккер? Так ведь ее и схватить нельзя, она царю никто, не подданная она его. Мамаша ведь от нее отказалась, а отец ее так подданным Лемберга и остался, только тронь, вонь на весь мир пойдет. И то... в чем ее обвинишь? Что травница она, так не противозаконно, а что ведьма, еще доказать надобно, на государя не умышляет она...
- А ритуал?
- Так он не во вред Борису проводится, а на пользу Федору. Что плохого, что у царевича наследник появится? И... никто ж не погиб, не пострадал, даже и собираются они Илью в жертву приносить, так ведь не докажешь...
- Когда принесут - поздно будет.
- А вот бы нам с боярином Репьевым и поговорить, чтобы схватить их на месте преступления. Потому как иначе нам их не связать. Сара из Лемберга, дочь ее боярыня Пронская, боярская дума на дыбы встанет, я уж о царице молчу, о сыночке ее...
- Сын там как раз и не обязателен. Аксинья - может быть, и то, ведьмам крови ее за глаза хватит, знаю я о таком. Тут главное, чтобы меж Федором и Аксиньей в ту же ночь все случилось, а где именно они при этом будут - неважно!
Устя лоб потерла.
- Так что делаем-то?
- Нам бы подошло, когда Илью похитят, да желательно в тот же день, чтобы ни опоить не успели, ни еще как напакостить, чтобы не было у них времени. До ритуала он им живой нужен, да не обязательно в своем разуме. А как начался бы ритуал, так мы бы по-тихому и накрыли всех, - Божедар дураком не был, не командовал бы он иначе своей ватагой, - и шум нам не обязателен. Были люди, да и пропали, как и не было их никогда.
Устинья и не подумала хоть кого пожалеть.
- Искать их будут.
- Пусть ищут. Ладога - река глубокая, течение быстрое, а что с телами сделать, чтобы не всплыли - то моя забота.
- И мне такой план нравится. Только нет ли чего... чтобы не могли они меня одурманить? - Илья тоже прятаться не хотел. Отец - он ведь тоже подходит, а одолеть его куда как легче. Достать сложнее, ну так... и похитить можно, и в Ладогу привезти - он бы с задачей этой справился.
Добряна головой качнула.
- Ежели б о простых людях речь, а то ведьмы. Всего я предусмотреть не смогу, от всех клинков щитов не придумать.
- Могут и просто по голове дать, - Устя кивнула согласно. - Им ты для ритуала нужен живым, а вот здоровым ли?
- Здоровым, - Агафья фыркнула. - И в сознании полном, это я точно знаю. Жертва чувствовать должна, понимать, что происходит.
- А когда б мы с Ильи аркан не сняли? Подошел бы он?
- Что ж не подойти? Ведьма бы откат получила, которая аркан накидывала, но и то - не сильный. По ней бы разрыв стегнул, может, проболела б она какое-то время - и только.
- Понятно.
- А когда понятно вам, давайте думать. Чтобы и похитили меня, и вы меня нашли потом, - рубанул воздух рукой Илья. - Я не заяц, под кустом прятаться, я жить спокойно хочу, чтобы эта нечисть ни на меня, ни на родных моих руку не поднимала.
- Давайте думать, - и Агафья была согласна. И Добряна головой кивала.
Мужчины ведь...
Судьба такая у мужчин - рисковать, любимых грудью своей закрывать, врага воевать.
И у женщин судьба - ждать их из боя, любить да молиться. А когда получится - еще и помогать, чем могут, и лечить...
А могли три волхвы не так уж и мало. И ждали ведьм весьма неприятные сюрпризы. А кое-что и заранее надо было сделать, о чем и сказала Устинья.
- Илюша, надобно нам еще остальную семью из города отослать!
- Почему, Устенька?
- А когда б не о тебе они подумали, об отце да матери? А ведь они и правда, тебя беззащитнее?
Агафья Пантелеевна, которая при беседе присутствовала, внука за ухо дернула крепко.
- Ты, малоумок, головой думать начинай! Не только о себе, но и о всей семье, ты это должен предложить был, не Устя!
Опомнился Илья, головой потряс.
- Бабушка, прости, и правда, дурак я. А только в такое поверить... это ж произнести страшно, не то, что сделать! И не верится даже.
- И сделают, Илюша, и нас не спросят. Потому и хочу услать я родных подалее... кажется мне, что счет на дни пошел, скоро стрела в полет сорвется. Не будет у них времени батюшку с матушкой из поместья везти, а Машенька нам вообще не родня, и Аксинья про то знает.
- Думаешь, рассказала она?
- Уверена. Царица Любава... она умеет из тебя так все вытянуть, сам не заметишь, а расскажешь!
- Поговорю я с родными, Устя. Только вот что им сказать? Так-то не послушает меня батюшка...
- А ты не с отцом-матушкой, с женой поговори, Илюша. Ее упроси сказать, что плохо ей на Ладоге, душно, тяжко. И то, печи тут топят, чад, гарь стоят, снег поутру весь черный, поди, белого и не увидишь-то. А как таять начнет, тут и вовсе тяжко будет, нужники-то вонять будут, их чистить зачнут... пусть попросится уехать в деревню, там и срок доходит.
- А случись что?
- Смотрела я на нее, не случится ничего. И повитуха там есть, что первый раз у нее роды принимала, я расспрашивала, и крепкая у тебя Маша. Уж почти восстановилась она.
Илья только вздохнул, а что делать-то было?
- Хорошо, поговорю я с Машей. Только боюсь, что плакать она будет, возражать...
- Скажи ей, что от этого жизни ваши зависят. Она - твое слабое место, ежели ей или Вареньке угрожать будут, ты разум потеряешь, сделаешь, что враги захотят. Тогда всем плохо будет.
- А ежели тебя похитят, бабушка. - Не удержался Илья от иголки острой, да и кто б тут язык прикусить смог? - Ты ж не уедешь?
- Ох, внучек, в том-то и беда, что не решатся они меня похитить. А жаль, сколько б проблем азом решилось.
И глядя на сухонькую старушку, поверить в это было сложно.

***
- Устёна, мощи привезли.
Устя на мужа посмотрела, головой кивнула.
- Смотреть пойдем, Боренька?
- Пойдем, радость моя, и Макарию приятно будет, и мне посмотреть интересно, Истерман много уж серебра потратил, там, кстати, и книги есть. Тебе они обязательно интересны будут.
- Будут, Боренька. Я ведь и перевод могу сделать, мы же учить людей на росском будем, чего нам их латынь и франконский? Нам надо, чтобы понятно было.
- И то верно, есть у нас толмачи, но и твоя помощь лишней не будет.
- Я переводить могу с листа, а дьячка выделишь - запишет, потом начисто перебелим, проверим, и можно печатать будет.
- Обязательно так и сделаем. Идем, Устёна?
Разговор этот не просто так шел, Устя как раз венец перед зеркалом поправила, ленту в косе перевязала, сарафан одернула, летник шелковый... не привыкла она к нарядам роскошным.
- Идем, Боренька. Куда мощи принесут?
- В палату Сердоликовую.

***
Ежели б не палата, Устя бы может сразу и не почуяла неладное.
Но... даже сейчас она туда с неохотой заглядывала, вспомнить страшно и жутко было, как в той, черной, жизни, кровь по пальцам ее стекала, как любимый человек на руках ее уходил...
Нет, не хотелось ей туда идти, а надобно. Как на грех, палата была одна из самых больших да удобно расположенных, часто ей государи пользовались, оттого и на отделку потратились. Бешеные деньги сердолик стоил, пока нашли, да довезли, да выложили все алым камнем...
Устя себе твердо положила, покамест Любава во дворце, Пронские здесь, Федор по коридорам ходит, волком смотрит - она от мужа никуда. На два шага - и обратно.
Пусть ругается, возмущается, пусть что хочет подумает, второй раз она его потерять не может! Самой легче с колокольни головой вниз!
С таким настроением Устя и в палату вошла.
А там ковчежец с мощами уж принесли, Макарий распоряжается, довольный...
- Государь, дозволишь открыть?
А у Устиньи голова кругом идет, и мутит ее, и плохо ей...
- Да, дозволяю.
И - ровно клинком в сердце.
Огонь полыхнул, тот самый, черный, страшный, полоснул, и Устя вдруг поняла отчетливо - нельзя!
Нельзя открывать!
А остановить как?! Когда слуги уж отошли на расстояние почтительное, и стража стоит, и Макарий руку тянет...
- Боря... помоги!
На глазах у всех присутствующих, царица оседать начала, и лицо у нее белое, ровно бумага... не сыграешь такое.
А Устя и не играла, перепугалась она до потери разума, за мужа перепугалась... Макарий невольно от мощей отвлекся, тоже к царице кинулся.
- Государыня!
Борис жену на руки подхватил, Устинья в рукав Макария вцепилась, глаза отчаянные.
- Владыка, умоляю!
Шепот такой получился, что обоих мужчин пробрало.
- Владыка... не трогайте... я объясню вам все... людей уберите!
Как тут отказать было?
- Вышли все вон! Государыне от толпы да духоты дурно стало! - распоряжаться Макарий умел. Так гаркнул, что всех из палаты вымело, ровно метлой. Правда, шепот прошел: 'не иначе, непраздна?' но Устинья о том и не думала покамест. Ей важнее было, чтобы никто ковчег не открывал.
А Макарий на другое смотрел.
Не на ковчег, а на отчаянную зелень глаз царицы. В сером мареве словно хоровод из зеленых листьев кружился, вспыхивали искры, гасли, и было это красиво и страшно.
Ой, не просто так она... ведьма?
Но на крест святой Устинья и внимания не обратила, и на дверь смотрела куда как внимательнее. Наконец закрылись створки, Устинья себе расслабиться позволила.
- Боря, прости, напугалась я.
- Чего ты испугалась, сердце мое?
Не слыхивал ранее Макарий, чтобы государь говорил так с кем-то. Мягко, рассудительно, ласково... с Мариной не то было, нежности меж ними не сложилось, страсть только плотская, а с первой женой сам Борис еще не тем был. Не повзрослел, не успел тогда... а вот сейчас...
Как ему сказать, ежели и правда государыня - ведьма? Сердце ему разбить? За что караешь, Господи!?
Но царица Макарию и слова сказать не дала.
- Прости, Владыка, а только плохо все очень. Не знаю, какую опасность мощи эти несут, но черным от ковчежца веет. Таким черным, что... смерть там. И я это чую.
- А я другое думаю, государыня. Ведаешь ли ты, что у тебя с глазами? И откуда у тебя чутье такое появилось?
Ой и неприятным был голос у Макария. Но Устинья и не подумала глаза отводить. Вместо этого подняла она руку, коснулась креста, который висел на груди Макария, и четким голосом произнесла.
- Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым...*
*- Символ Веры по-церковнославянски, прим. авт.
Молитва лилась уверенно и спокойно, и Макарий выдохнул. Не бывает так, чтобы ведьма молилась. И в церкви плохо им, и причастие они принять не могут, а государыня два дня назад в храме была, и все в порядке... а что тогда?
- Государыня?
- Не ведьма я, Владыка, когда ты этого боишься. Да только в глазах твоих не лучше ведьм я, получилось так, что среди очень дальних предков моих волхвы были. Давно, может, еще когда государь Сокол по земле ходил, а может, и того далее кто-то из волхвов старых с прапрабабкой моей сошелся, уж и кости их истлели, а наследство осталось. Не ведьма я, не волхва... потомок просто.
Макарий посохом пристукнул об пол, но тут уж сказать было нечего.
Волхвы... это дело такое. Знал Макарий и об их существовании, и о другой вере, и считал злом. Но... не таким, чтобы уж очень черное да поганое было.
Вот ведьмы - те точно зло, они от Рогатого. А волхвы... сидят они по рощам своим, и пусть сидят, вреда нет от них, на площади не выходят, слово свое людям не проповедуют, паству не отбивают, к царю не лезут - так и чего еще? Может, и они для чего-то надобны, а воевать с ними сложно и долго. Проще подождать, покамест сами исчезнут.
Храмов-то в Россе сколько? То-то и оно, в каждом городе по три штуки, а то и более, вот, на Ладоге пятнадцать стоит! И монастыри, что мужские, что женские, и монахи с монахинями, и священнослужители... легион! А волхвов?
Побегаешь, так еще и не найдешь! Авось, и сами вымрут, как древние звери мумонты. Уже вымирают. Но подозрений не оставил Макарий.
- Бывает такое. А ты точно не волхва ли, государыня?
- Нет, Владыка. И не учили меня, и не могу я... волхва - это служение, а во мне мирского слишком много, не смогу я от него отрешиться, - и на Бориса такой взгляд бросила, что Макарий едва не фыркнул, сдержался кое-как. Мирского, ага, ясно нам, что за мирское тебя держит. Может, оно и к лучшему.
- А вот это, с глазами, государыня?
- Что с глазами? - Устинья так искренне была растеряна, что Макарий поверил - сама она не знает. И кивнул.
- У тебя, государыня, глаза позеленели. Теперь-то уж опять серые, а были чисто зелень весенняя.
- Не знаю... не бывало такого никогда.
И тут Макарий видел - не врет.
- А что ж тогда с тобой случилось, государыня?
Устя головой качнула.
- Сама не знаю... кровь моя считай, и не дает ничего, но опасность чую я. Для себя, для близких...
Борис промолчал.
Он бы кое-что добавил, но к чему Макарию такое знать? Нет, не надобно.
- Опасность, государыня?
- Как тогда, с боярышнями и ядом. Словно набатом над ухом ударило, страшно стало, жутко - я и спохватилась вовремя, две жизни спасти успели. Кровь во мне крикнула, запела, вот и сорвалась я. И сейчас тоже... беда рядом!
Макарий вспомнил тот случай, кивнул задумчиво. Что ж, бывает такое. И в храмах бывает... там, правда, от Господа чутье дано, но это неважно сейчас.
- А что за опасность святые мощи несут, государыня?
Устинья только головой покачала.
- Не знаю я, Владыка. Только четко понимаю, что там, внутри - смерть. Смерть лютая, страшная, смерть, которая всех затронет...
- И тебя?
- Что ж, не человек я, что ли?
- А что ты предлагаешь тогда, государыня?
Устя подумала пару минут, но... почуять опасность могла она, а вот придумать, как одолеть ее? Да кто ж знает?
- Есть у меня предложение получше, - Борис выход нашел быстро. - Устя, ты считаешь, что открывать его нельзя, смерть вырвется?
- Да, Боренька.
- Тогда... проверить надобно, вот и все. Тебя, Владыка, уж прости, не пущу, иначе сделаем. Возьмем из разбойного приказа троих татей, мощи возьмем и закроем их отдельно.
Устинья головой замотала.
- Не во дворце! Умоляю!!!
- И не во дворце можно. К примеру, на заимку их вывезти, да запереть. Есть же в лесу рядом охотничьи домики?
Устинья кивнула.
- Есть, как не быть. Меня в таком держали, когда похищали... страшно было до крика.
Борис брови сдвинул, себе положил жену расспросить. Почему не знает он о таком? А пока...
- Как скажешь, Устёна, так и сделаем.
Устинья лицо руками растерла.
- Пожалуйста... давайте так и поступим! Когда это глупость да прихоть, как же я первая радоваться буду! А ежели правда - чувствую я что-то неладное?
Черный огонь так же жег, и так же сильно болело сердце.
- Хорошо же. Макарий, сейчас поговорю я с Репьевым, хорошо, что не объявляли мы пока о приезде мощей. Что ждем, говорили, а вот что привезли их, молчали покамест, хотели спервоначалу бояр ведь допустить. Берем трех татей, берем десяток стрельцов, выедут они в лес, татей с мощами закроем, когда все с ними обойдется, жизнь им оставим...
- Дня на три, - Устя перед собой ладони сложила, смотрела просительно. - Когда через три дня за ними смерть не придет, ошиблась я, можно мощи на Ладогу везти. А ежели что-то не так пойдет... значит, дура я взгальная, зря шум подняла.
- Так тому и быть, - для внушительности пристукнул посохом об пол Макарий.
Не то, чтобы верил он... и не то, чтобы не верил. Волхвы же, сложно с ними... с одной стороны, не положено ему, с другой - глупо отказываться от того, что пользу принести может.
Устя руками по лицу провела.
- Владыка...
- Что, государыня?
- Поклянись мне сейчас, что ни Любаве, ни Раенским... никому о моей крови, ни слова! Даже не так, о крови сказать можно, а о том, что чувствую я иногда - не надо!
Макарий брови сдвинул.
- Что не так с государыней Любавой? Отчего такое недоверие к свекрови?
- Когда б к свекрови, я б еще подумала, - Устинья смотрела прямо, глаз не прятала. И снова в них зелень проблескивала, яркая, летняя, ровно листья березовые. - А только Любава моему мужу - мачеха, и свой сын есть у нее, за Федора она горой стоит. Не надо, Владыка, не будем друг другу лгать. Мечта Любавы, чтобы сын ее Россой правил, для того она что хочешь сделает, и вы оба с государем о том ведаете.
Макарий не покраснел, а может, и было что, да под бородой незаметно. Зато брови сдвинул, посохом об пол пристукнул.
- Плохо ты, государыня, о свекрови своей думаешь. Ой, плохо... а она в монастырь собирается, молиться за вас будет.
- Владыка, ты ей родственник, хоть и дальний, потому и не буду я государыню Любаву обсуждать, ни слова не скажу. Просто прошу тебя не говорить ей ничего о случившемся. Неужто так тяжко это сделать?
Макарий плечами пожал.
- Не вижу я в том необходимости, но когда ты, государыня, настаиваешь, будь по-твоему. Слово даю, от меня никто о случившемся не узнает.
Устя дух перевела.
- А мне большего, Владыка, и не надобно.
Борис к дверям подошел, слуг кликнул.
- Боярина Репьева мне позовите! Да быстро!

***
- Машенька, милая, прошу тебя...
- Илюша, как же я от тебя уеду!
- А каково мне подумать, что я тебя потерять могу? Машенька, вы с Варюшей мне жизни дороже, потому вас тать и похитить пытался, помнишь? Когда нянюшка пострадала...
Помнила Маша, и свой ужас помнила. Потому и себя уговорить позволила, хоть и вырвала у Ильи обещание, что приедет он к ним до родов ее, потому и к Заболоцким пошла вслед за мужем.
С боярином-то и вовсе разговор простой вышел, да и боярыня Евдокия не возражала.
Хоть и болело у нее сердце за дочек, а только шепнула ей пару слов Агафья Пантелеевна. И за Устей пообещала присмотреть, и Аксинье помочь, только забот не добавляйте, и так тяжко.
Зашумело, загудело подворье бояр Заболоцких, принялись они собираться в дорогу, а Илья к Апухтиным съездил, поклонился земно тестю с тещей.
- Николай Иванович, Татьяна Петровна, не велите гнать, велите миловать?
Конечно, спервоначалу испугались родственники, бросились выспрашивать, все ли с Марьюшкой в порядке. Тут-то Илья и признался... не во всем, ну так хоть в половине.
Сказал, что хотел бы Марьюшку из города отправить, нечего бабе беременной здесь летом делать. И родители его тоже в имение поедут. А вот когда теща будет ласкова... не скажет ли она, кто роды у Машеньки принимал? Конечно, и в поместье Заболоцких есть баба опытная, ну так больше не меньше все пригодятся...
Знал Илья, ежели случится что с Машиными родными, ему потом тяжко будет жене в глаза смотреть. Знал, что Аксинья о том догадается.
Пусть лучше уедут Апухтины, ему спокойнее будет.
Чего сам Илья не едет? Его государь покамест попросил остаться. И не лжет он, не заговаривается, Устя-то действительно замуж вышла. Обещала она, что до лета уладится все, тогда и Илья к семье уехать сможет, пару лет им бы и правда в поместье пожить, чтобы Машенька окрепла...
Рассказать не может Илья, но может на иконе поклясться, что дело это государственное! Даже и поклялся, на образа перекрестился, как положено.
И не подвел расчет. Подумали бояре пару дней, поговорили...
И тоже в дорогу собираться начали, с Заболоцкими переговорили, вместе они все поедут, одним обозом. Так и охранять его легче будет.
Илья только порадовался.
Его б воля, он бы и обеих сестер отослал, и ведьм сам удавил... нельзя так-то. А жаль!

***
Яшка Слепень от жизни хорошего не ждал.
Когда ты на дороге на большой промышляешь, оно вообще редко бывает, хорошее-то, разве что деньги, за хабар награбленный вырученные. И заканчивается быстро.
Выпил, погулял - считай, уже в карманах дыры, ветер свищет... и снова на большую дорогу.
Выйдешь, кистенем поигрывая, гаркнешь...
Да только вот немного с крестьян и взять-то можно, а купцы или бояре охрану имеют, тут уж не Яшке соваться.
В ватагу какую подаваться?
Ага, ждут тебя там, радуются. Беги, не оскользнись ненароком! Многое мог бы Яшка порассказать о разбойничьих ватагах, из двух едва ноги унес... крысятничал помаленьку, а в ватагах принято все в общий котел, а потом делить. Ну а Яшка всегда сначала о себе радел, потом уж об остальных думал. Вот и удрали они тогда втроем из ватаги, Яшка, Федька да Сенька.
Так, втроем, промышляли они, так их, втроем, и повязали.
Уж повесить собирались, да тут пожаловал в острог боярин Репьев. Яшка его знал, видывал издали, ох и сволочь же... иначе и не скажешь!
У такого милости допроситься, что у солнца - золота. Может, и золотое оно, как скоморох один баял, да что-то монет из солнышка никто не отлил...
Боярин Репьев тоже долго не раздумывал, пальцем потыкал.
- Этот, этот и вон тот. Слепень, жить хочешь?
- Кто ж не хочет, боярин?
- Тогда дело есть для тебя. Поедешь, куда скажут, поживешь дней пять - семь в лесу, на заимке, потом, когда все хорошо будет, отпущу на все четыре стороны. Согласен?
Дураком быть надобно, чтобы не согласиться. Яшка и головой закивал.
- Что скажешь, боярин, то и сделаю.
- Сделаешь, куда ты денешься... помойте его, что ли, и дружков его водой окатите, и одежку им подберите хоть какую, а то не довезем. Воняют же...
Яшка и дух перевел.
Когда моют да переодевают, точно не убьют. Это-то и так могли сделать, палачу оно безразлично вовсе, чистая у него жертва, али грязная и в какой одежке.

***
Боярину Репьеву затея эта не понравилась сразу.
А с другой стороны... ему и иноземцы не нравились, и Истерман, вот кого бы подержать за нежное, поспрошать со всем прилежанием... работа у Василия Никитича такая, подозревать и не пущать. Ра-бо-та! Опасается государь?
Так и чего удивительного, сорок случаев таких мог бы Василий Никитич припомнить. И про змей, которых в сундуки подсовывали, и про яды хитрые, и про механизмы подлые, с иголками отравленными... и припомнил, патриарха не стесняясь. А что мощи, ну так и чего?
Это ж иноземцы, у них ничего святого нет, окромя денег! Но деньги-то они не привозили?
Вот! А вера... да какая у них там вера может быть, когда у них там блуд цветет пышным цветом, а сан церковный купить можно? Или по наследству передать - это что такое? Позор и поношение! *
*- чистая правда, и должности продавались, и чины, и церковные звания, в том числе, у Дюма об этом много написано, у Гюго есть, прим. авт.
Патриарх его послушал, так и задумался. А ведь и верно, бывало такое. А он-то и не подумал сразу, все ему слово 'Мощи' застило. Святое же... да какое оно у них святое, когда они мощами торгуют?! Это ж и правда - уму непостижимо!*
*- такой шикарный бизнес был, что у некоторых святых по двести пальцев обнаруживалось. А уж как людоедство процветало в Европе - вообще шок. Считалось, что порошок из мощей может исцелять, и проч. Ну и лопали-с. Было-было. Прим. авт.
Тогда и на царицу нечего сердце держать, она может, и почуяла чего, тогда и понятно.
Макарий к себе старался справедливым быть, он себе и сказал честно - когда действительно случится что-то с татями, он перед царицей извинится. И попросит ее и впредь не молчать.
Царица-то не виновата, что в роду ее там... случилось! Это ж за сто-двести лет до ее рождения было, а то и пораньше, может, еще до крещения Россы. Сама Устинья Алексеевна крещенная, и на службы ходит, и к причастию, так что... умный человек завсегда свою пользу найдет. Кто Макарию мешает сказать, что это благословение Божие на царице? Да никто! Народ поверит!
Макарий решил подождать.

***
- Устёна, ты уверена?
Борис-то в жене и не сомневался, просто при всех откровенно не поговоришь. А вот сейчас, когда лежат они на кровати громадной, под пологом закрытым, в обнимку, и шепот тихий даже послух какой не услышит...
- Боренька, не просто я уверена, точно знаю. Не так я слаба, как патриарху сказала, и чувствую - зло там. Да такое... страшное. Нет, не об отравленных иголках речь, там такое, что всю Россу накроет. И когда б я рядом не оказалась, так и вышло бы.
- Как скажешь, радость моя.
- Подожди немного, Боря, сам убедишься.
Устя головой о грудь мужа потерлась, запах его вдохнула. Родной, любимый, самый-самый... темно под пологом, не видно ее улыбки шальной, хмельной... счастье!
- Я тебе и так верю, Устёна. Просто не пойму, что там быть может такого?
- Сама не ведаю. Может, проклятье какое? Наговор? Знаю, меня лютым страхом окатило, смертным, и для меня оно опасно тоже.
Устя почувствовала, как руки мужа вокруг талии ее сильнее сжались.
- Не отдам!
- Не отдавай. И сама я от тебя никуда... - Устя язык прикусила. Но говорил ей Боря о любви... и она помолчит покамест. Не до любви ему сейчас, сильно его Маринка ранила! Ничего, может, через год или два, как рана его залечится, или даже через три года - неважно это! Даже когда не полюбит ее Боря, она рядом будет. Охранять будет, беречь, защищать, спину его прикрывать, детей ему родит и вырастит... пусть он только живет, улыбается, жизни радуется - больше ей ничего и не надобно!
- И не надо. Иди ко мне, солнышко мое летнее, чудо мое...
Устя и пошла.
С радостью. И сегодня уже больше ни о чем не думала, кроме любимого. Завтра с утра отвезут татей, откроют ковчежец с мощами, там и видно будет, что и как.

***
Яшка до последнего подвоха ожидал. Ан нет, и водой их окатили, хоть и едва теплой, а все ж не колодезной, и одежку дали чистую, хоть и не новую, и даже по тулупу на нос им досталось.
Потом на них цепи надели, да заклепали.
- Это чтоб вы не удирали, покамест не разрешат, - объяснил кузнец.
Яшка только зубами скрипнул.
Так-то он бы и удрал, а когда на шее железо, на запястьях железо, на щиколотках, да все меж собой цепью соединено - не сильно и побегаешь. Пока расклепаешь, час пройдет, еще и найди, кто с таким свяжется. Сам-то такого не сделаешь, кузнец надобен, да знакомый, абы к кому с просьбой цепи расклепать не завалишься, еще по башке молотом получишь...
Потом их втроем в телегу погрузили, да и повезли в лес.
Яшка б и правда, выпрыгнул через бортик, да и давай ноги, рискнул бы, ан куда там!
И цепь в кольцо специальное пропустили, к телеге его приковали, и стрельцы рядом едут, поглядывают грозно, и... нет, не стрелять их везут. Вон, в телеге провиант лежит, пахнет так... после тюремной похлебки из гнилой капусты, слюни текут!
И еще пара телег сзади едет.
Остановились на полянке, там домик - не домик, на пару дней непогоду переждать хватит, к нему Яшку и остальных подтолкнули.
- Туда иди.
- Иду-иду.
Яшка и не кочевряжился. Боярин Репьев хоть и та еще зараза, да не врал никогда. Опять же, пока все его слова подтверждало, а когда так - чего бежать? Отпустят. Обещали.
Вошел Яшка внутрь, следом друзей его втолкнули, припасы внесли... нет, не обманывают.
Потом ларец внесли.
Стрелец сощурился грозно.
- Слушайте меня, бродяги. Сейчас я выйду, вы ларец этот откроете. Посмотрите, что там лежит, а дней через пять мы вас выпустим, и идите себе подобру-поздорову.
- А чего сами не открываете? - Яшка руки в бока попробовал упереть, да железо помешало, тогда он их на груди сложил.
Стрелец плечами пожал.
- Не докладывают нам про то. Сказали - открыть и посидеть с ним. Вроде как там неладное чего, а тебе все равно веревка... ну а как выживешь - иди на все четыре стороны.
Это Яшка понимал.
- А когда я открывать ларец не стану?
- Проверю - и через три дня пристрелю тебя, как собаку. Еда у вас есть, вода есть, ведро вон, в углу стоит.
Развернулся и вышел, и на дверь засов опустился. Тяжелый, увесистый.
Яшка на сундук посмотрел, на подельников своих, подумал чуток, да и рукой махнул. Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Подошел, крышку сундука откинул. Красивый сундук, резной, деревянный, из дерева дорогого. Та стукнула глухо, звякнула.
В сундуке еще один оказался, поменее размером, из чистого прозрачного стекла. В замке ключ торчит. Яшка его повернул, а крышку приподнять и не смог сразу. Ровно прикипела она.
- Чего энто еще такое?
- Воск это, - со знанием дела откликнулся Федька. - Воск растопили, крышку вкруг обмазали, да закрыли сразу, вот оно и приварилось.
- А зачем?
- Да кто ж их знает?
Во втором сундуке стеклянном еще и третий оказался, золотой, дивной работы, с миниатюрами... Яшке они ни о чем не сказали, понятно, он о святом Саавве и не слышал никогда, и не интересно ему было. Чай, от святых ему денег в мошне не прибавится. Ковчежцев с мощами он так же никогда не видывал.
Третий сундучок тоже с ключиком был, золотым... эх, вот бы с ним и уйти? А?
Яшка, недолго думая, и третий сундук открыл.
И ничего.
Кости старые лежат, воском залитые, полотном в несколько слоев прикрытые, пахнет чем-то таким от полотна... и что?
Яшка в дверь стучать не стал, с дружками переглянулся.
- Ребята, когда мы с ЭТИМ уйти сможем, нам тут до конца жизни хватит! Это ж ЗОЛОТО! Настоящее!
Переглянулись мужики.
- А уйти-то как?
- Подкоп сделаем, нас тут трое, по очереди рыть будем, чтобы пролезть, осмотреться, с собой ларчик утащить... и ищи нас потом!
- А цепи?
- Ежели гвоздь какой найдем, попробую я их открыть, - Федька голову почесал. - Получалось у меня. Или что еще тонкое да острое.
- Ну, когда так...
Мужики переглянулись, и Федька первый копать полез. Молча, но упорно, и то, здоровый он, ладони, что лопаты... взял доску, ей и землю отгребать принялся.
Пять дней?
За пять дней они и ход прокопают, авось, и придумают, что с кандалами делать, когда снять их не удастся. Хоть обмотать их тряпками, чтобы не звякнули, а что тяжело... ну так и что же? Перетерпеть придется, за такой-то куш!

***
- Ох, не на месте сердце у меня, Илюшенька... не хочу я уезжать.
- Марьюшка, мы с тобой все обговорили, надобно так.
- Может, я Вареньку отправлю, а сама тут останусь?
- Машенька!
- У родителей!
- И отец твой с матушкой тоже домой едут вместе с вами, им оставаться не с руки. Машенька, радость моя, любовь моя, когда ты в безопасности будешь, и я порадуюсь, успокоится сердце мое. Не буду я покоя знать, пока ты с опасностью рядом ходишь. И детки наши...
- Зато мое сердечко изболится-изноется, а мне нельзя, ведь ребеночка я жду. Ты нас хоть на пару дней пути проводи родной мой, любимый...
Илья головой покачал, на лисьи хитрости не поддаваясь, тут мать кстати подошла.
- Матушка, тебе самое дорогое вверяю.
И Машеньку подтолкнуть легонько. Боярыня Прасковья приобняла ее за плечи, вроде и ласково, а не вырвешься, и как-то сразу ясно стало, что надобно так. Не каприз это пустой, не глупость надуманная - серьезно все, и удара ждать надобно безжалостного.
- Судьба такая, Машенька, мужчинам воевать, а нам их ждать да молиться. Чтобы было им, куда возвращаться.
- Никуда я бы лезть не стала, на подворье посидела тихонько, - Марья все одно упиралась. Понимала все, а вот справиться не могла с собой, но тут уж и Илья не ругался, ребенок же, непраздна Машенька, вот и дурит. С бабами такое случается, даже с самыми умными.
- Ох, Машенька, радуйся, что детки твои рядом с тобой. И Варенька рядом, и малыш твой будущий, вы в безопасности будете, о вас муж позаботился. Я так сказать не смогу, Илюша не уедет, Устя тут остается, и Асенька, и за них болит мое сердце, и молиться я за дочек буду.
Маша виновато глазами хлопнула.
- Прости, матушка... не подумала я.
- Ничего, родная моя, поцелуй скорее мужа, да и садись в возок. Поспешать нам надобно, сама понимаешь...
Понимала Маша. И дороги скоро раскисать начнут, да и ей хорошо бы побыстрее доехать, чай, ребеночку не слишком путешествия полезны.
- Илюшенька... любый мой, родной, единственный, ждать буду, молиться денно и нощно...
Кинулась, на шее повисла, прижалась - век бы так стоять, а только нельзя. И впервые в своей жизни Маша правильно поступила. Поцеловала мужа еще раз, отошла на шаг, перекрестила.
- Храни тебя Господь.
Развернулась и к возку пошла. Спину прямо держала, голову высоко, чтобы слезы из глаз не вылились, не покатились по щекам, еще не хватало ей на глазах у холопов разрыдаться.
Боярыня Прасковья сына обняла тоже, перекрестила.
- Береги себя, сынок, а я и Машеньку сберегу, и деток твоих.
- Поберегусь, матушка.
- И сестер постарайся сберечь. За Устю спокойна я, она себя в обиду не даст, а вот Ася.... Девочка моя бедная.
Илья подумал, что Аська как раз богатая, и на золото это она всех остальных променяла, но смолчал, и так матери тяжко о дочке младшенькой думать. Хорошо хоть старшая сестрица с мужем в деревне своей, она еще одного ребенка ждет, им не до столицы, не до интриг да пакостей.
А ему, крутись, не крутись, придется во все это влезть, выбора нет у него.
Боярин последним подошел, сына обнял.
- Держись, Илюха, за баб я перед тобой в ответе.
- Хорошо, батюшка.
- Предупредил я холопов, ключи Агафье оставил, она баба умная, лишнего не сделает. Когда надобно так...
Надобно было. Попросила Агафья пустить ее на подворье временно, чтобы Божедар там несколько людей своих разместил. Мало ли что, до Рощи дальше, а подворье - вот оно, минут десять до палат государевых.
Илья понимал все, не ругался, да и боярин спорить не стал. Необходимость...
- Да, батюшка.
- С Богом, сынок. Пришлю я голубя.
Развернулся - и к коню своему пошел.
Бабы уж в возке сидели, Маша старалась не реветь, через окошечко малое на мужа смотрела... господи, не отнимай у меня любимого! Ведь только-только нашли мы друг друга, только узнать успели, не порадовались еще... и сразу? Господи, пожалуйста!
И в то же время знала Маша, ежели самое худшее случится, до конца дней своих она Илью вспоминать будет. Никто другой ей не занадобится. Будет детей рОстить, да за мужа молиться, вот и весь сказ. Больно будет ей, а только лучше знать, каково это, пусть даже и потеряет она потом счастье свое, чем жизнь прожить - и не изведать, не понять, не согреться рядом с любимым.
Ей уже Господь больше дал, чем другим бабам, в ее жизни любовь есть. Настоящая. И ребенок от любимого в ней зреет, и дочка ее Илью отцом называть будет.
И это - счастье.

***
Оспа у всех по-разному начинается.
Федьку первого свалило в горячке, за ним Сенька поддался, а за ним и Слепню плохо стало. Горячка, бред, а потом и язвы начались, посыпались...
Яшка еще пытался в дверь ломиться, орал, чтобы лекаря ему привезли, да понимал - все бессмысленно. Никто и пальцем не шевельнет... он и сам достаточно быстро в забытье впал, какое уж там - шевелиться. Воды бы... и той подать не мог никто. *
*- первая стадия 2-4 дня и появляются высыпания. Потом сыпь разрастается, переходит в папулы, потом полноценные оспины. Это еще до недели, но - у всех достаточно индивидуально, прим. авт.
Может, оно и справедливо было Яшке за всех убитых им, замученных, за тех, кто с голоду помер, кормильцев лишившись, за слезы жен да матерей росских... а только и о том думать сил не хватало, просто горел он в лихорадке, и было это мучительно.

***
- Государь! Государыня!!!
Боярин Репьев редко таким взъерошенным бывал. А тут - летит, глаза выпучены, борода дыбом стоит, лицо дикое. Аж стрельцы от него шарахаются!
- Что случилось, Василий Никитич?
- Государь... прикажи... - боярин отдышаться не мог никак. И то - побегай-ка в шубе собольей, в шапке высокой!
Борис его без слов понял, всех выставил, кроме Устиньи, патриарха приказал позвать, тут и боярин отдышался, говорить нормально смог.
- Государь, беда у нас! Страшная!
- Какая беда, Василий Никитич?
- Оспа, государь!
Тут уж всем поплохело разом. И Борису, и Устинье, и патриарху заодно. Макарий за сердце взялся, едва на пол не упал, пришлось Борису его подхватывать, поддерживать.
А и то...
Как представил патриарх страшное - эпидемию, больных и умирающих, мертвых, которых хоронить не успевают, и костры, на которых их попросту жгут, чумных докторов в масках страшных, кои от дома к дому ходят, молебны напрасные в церквах, ходы крестные - живые вперемешку с умирающими, и мертвые падают под ноги идущим, а живые идут...
Бывало такое.
Не столь страшное, а все ж и города чуть не дочиста вымирали. И деревни... бывало! Макарий прошлый раз чудом спасся...
- Тихо-тихо, Владыка, обошлось же... - Устинья ему спину растирала, приговаривала что-то - и становилось Макарию легче. И правда, что это он? Обошлось же...
- Что там случилось, боярин?
Василий Репьев рассказывал, как докладывал, быстро и четко.
- Мои ребята троих татей отвезли, заперли в домике с ковчежцем. Тати его в тот же день и открыли, четыре дня тому как. Первый из татей на следующий день заболел, второй еще через день, сегодня третий свалился. Орал он, в дверь стучал, выбить ее пытался, лекаря просил, умолял. Говорил, что жар у них, что слабость и озноб, что тошнота и рвота... а у первого сыпь пошла.
Борис кивнул.
- Значит, вот что было там. Устя, могло ли такое быть?
Устинья лицо руками потерла, вспомнила. Монастырь чем и хорош, там много книг разных, и знаний в них тоже много.
- Да, государь. Давно это было, еще во времена государя Сокола, кочевники заморскую крепость осаждали. В войске их чума началась, тогда полководец приказал трупы чумные через стену перебрасывать, и в городе тоже чума началась. Так и победили они... *
*- 1346 год, хан Джанибек, осада Каффы. Прим. авт.
То, что Борис сказал, при женщинах не стоило бы произносить, но Устинье не до того было. Она бы и похуже сказала.
Смолчала. И без нее мужчинам плохо, чего уж добивать-то? И так сейчас все бледные, понимают, что рядом просвистело...
Высказался государь, на боярина Репьева посмотрел, на Макария.
- Василий Никитич, ты скажи людям своим, пусть еще дня три послушают, что тати орать будут.
- Так, государь. А потом?
- А потом им смолу привезут, масло земляное. Обольют они домик, да и подожгут с четырех концов. И проследят, чтобы не выбрался никто.
Патриарх о мощах заикнуться и не подумал. Пропадом бы они пропали, те мощи, вместе со всей иноземщиной паршивой!
Повернулся к Устинье, поклонился земно.
- Благодарствую, государыня. Уберегла нас от беды лютой, нещадной.
Устя в ответ поклонилась.
- Благодарствую, Владыка, прислушался ты к словам моим, а ведь кто другой и посмеялся бы, и по-своему сделал. Вы все Россу от ужаса спасли, вам честь и хвала.
Переглянулись, улыбнулись каждый своим мыслям, Макарий бороду огладил.
- Промолчу я о крови твоей, государыня, не во зло она дана тебе.
Устинья едва не фыркнула насмешливо, спохватилась и тоже промолчала. Так-то оно и проще, и спокойнее будет.

***
Яшка Слепень валялся, головы поднять не мог, жар такой был, что сказать страшно, сам он и шевельнуться уже не пытался. Да и ребята рядом горели в лихоманке, метались, Яшка уж все проклятия собрал на голову государя и боярина Репьева.
О тех людях, которых сам убивал да грабил, не вспоминал он, и о семьях, которые лишал возможности выжить, последнее отнимая, и о детях... нет, не задумывался.
Себя жалел, о себе плакался... свалила его эта хвороба! А ведь мог бы, мог удрать... а вот лежал, и цепи весили - не поднять, и боль тело ломала...
Что с ним?
Да кто ж его знает?
Яшка то впадал в забытье, то выныривал из него... он и сам бы не протянул долго, но... Борису было страшно. И патриарху, и стрельцам, а потому...
Шорох, с которым домик хворостом обкладывали, да маслом поливали, Яшка не услышал. Приказы его в чувство не привели.
А вот когда огонь полыхнул, да пламя до тела его добралось беспомощного - Яшка в себя и пришел от боли нечеловеческой. На несколько минут, считай...
Вой такой послышался, что стрельцы от пожарища шарахнулись, а все ж не заколебались, никто спасать гибнущих не полез.
Тати это, и больные... ты его вытащишь, да и сам заболеешь, и заразу домой принесешь... нет уж! Кому татя кровавого больше родных своих жалко, тот пусть и лезет его спасать, а стрельцы и не шелохнулись.
Долго они ждали, покамест костер прогорел, потом еще раз пожарище прожгли, солью засыпали... сами в лесу на десять дней остались, да Бог милостив - не заболел никто.
Повезло...

***
- Не помогло средство!
Любава глазами сверкала не хуже тигрицы дикой, по комнате металась, хорошо еще - хвоста не было, все бы посшибала.
Ведьма за ней наблюдала спокойно, рассудительно.
- Не помогло. А чего ты хочешь-то?
- Сестричка, милая, наведи на Борьку порчу?! А?!
- Убить уж не хочешь его?!
- Хочу, да не сразу! Сделай так, чтобы помучился он, чтобы плохо ему пришлось, чтобы смерти он порадовался... видеть его рыло счастливое не могу! И жена его, гадина такая, ходит по палатам, аж светится, ровно ей туда свечку засунули... НЕНАВИЖУ!!!
Сара подумала пару минут.
Порчу навести - дело нехитрое, более того, самое ведьминское, ей и стараться сильно не придется. А скоро уж и Федор на трон сядет, там и Саре спокойно при нем будет, чай, не обидит он тетушку любимую?
- Хорошо, сестрица, сегодня же все сделаю.
- Сделай, пожалуйста! А я уж за благодарностью не постою, сама знаешь.
- Может, подождем с порчей, покамест с Феденькой не решится?
- Нет! Сделай сейчас, пожалуйста! Сил сдерживаться нет, все горит внутри, надеялась я, что они помрут, а когда не получилось... злости своей боюсь! Сара, пожалуйста!!!
Сара Беккер только кивнула.
Ладно уж, это понимала она, это бывает. От матери им кровь досталась горячая, злая, сильная, только вот Сара-то и дар получила, а у Любавы - что там дара? Крохи горькие, а злобы втрое от Сариной.
И верно, тяжко ей будет себя сдержать... ладно!
- Этой ночью все сделаю, слово даю.
Любава оскалилась довольно... все, Борька, от такого тебя никто не спасет! И девку твою... обоих со света сживу, оба вы передо мной виноваты! И когда б увидел обеих баб кто чужой - сказал бы две ведьмы старых. А может, так оно и верно было, выглянула сущность из-под маски, зубы оскалила, так и оказалось - ведьмы, гадины!
Увидел бы их Эваринол - и точно б в своем мнении уверился, от таких и беды все, и горести...
Ведьма - одно слово. Чернокнижницы.

Глава 3
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Что поменялось?
Вспоминаю жизнь свою черную, понимаю - не было там такого. И Истермана никто не отправлял никуда, или кого другого отправляли?
И ковчежец этот, с мощами кровавыми (были там вообще те мощи, или не клали их, только чумные кости?) не привозили на Ладогу.
И болезни не было.
Что было?
Да спокойно я замуж вышла, около года с мужем прожила, потом Бориса убили... что тому предшествовало?
А бунт. Небольшой, я уж не помню, из-за чего он случился. Борис бы как раз его усмирил, да не успел, ну и выкрикнули царем Федора.
Потом год прошел, затяжелела я, да быстро ребенка потеряла. Марина... могла она к тому причастна быть? Еще как могла. Только вот ламию к тому времени убрали уж из столицы. Разве что вернулась она, но вряд ли. Может, позднее, когда Любава умерла? Вот это более правдивым кажется, а тогда-то ламии рядом не было.
Значит...
Ведьму надобно в другом месте искать. Тогда не могла я сложить единую картину, знаний не было, сейчас осторожно кусочки друг к другу прикладываю, и проявляется мозаика. Жуткая, да уж какая есть, другой не дала мне Жива-матушка.
Сравнивая - в той жизни для Федора не просто источник силы получили, а еще и женщину, которая от него ребенка может и зачать, и выносить, и даже родить. За то и Илюшка пострадал, не сомневаюсь. Марьюшка в жизни той и сама могла помереть, от тоски, от боли душевной - нежная она, ласковая, добрая. Это ламии вина, уехала она, вот и Илюшке поплохело, аркан натянулся, душило его, куда уж тут на жену внимание обращать, вздохнуть бы. А Маше много ли надобно? Не восстановилось здоровье ее после первых родов, да еще крики были в доме родительском, переживания - это все сказывается, вот и не выдержала, бедняжка. Это с бабами и без всякого ведьмовства случается, губит нас безразличие бездушное, губит пуще яда и клинка вострого.
А вот смерть Илюшкина точно на совести ведьмы, ему помирать не с чего было. Не думаю я, что Марина после смерти своей мнимой, обратно на Ладогу прибежала, а на расстоянии она б Илью не выпила, нет у них такой силы.
Значит, кто-то другой постарался.
И тут тоже долго думать не приходится, чтобы мне ребенка от Федьки зачать, надобно жертву принести было, да не простую, а родственную. Чтобы общая кровь у этой жертвы была с ребенком моим. Своих родных Любава, понятно, не отдала бы, да и сколько тех родных у нее, только мои остались. Вот...
Илья той жертвой и стал?
Не сомневаюсь даже.
Только вот ребеночка я как зачала, так и скинула. То ли сил не хватило ЭТО выносить, то ли Федор еще... а ведь и верно! Пыталась Любава его услать куда подальше на время беременности моей, так он обратно тянулся, ровно медом ему было намазано. Вот перерасход сил и получился?
Очень даже легко могло быть такое. Не хватило меня на двоих клопов кровососущих. Нельзя так о малыше своем? А ничего, что зачат он был через смертный кровавый ритуал, что родился б... не знаю, каким бы он родился, но уж точно ничего хорошего бы не было. Кто не верит, на Федора посмотреть достаточно. Царица хоть на человека похожа, а Федька...
Ох, лучше и не думать, ЧТО я скинула, даже сейчас голова кружиться начинает, жуть накатывает.
А потом... а вот потом же и была эпидемия! Спустя некоторое время! И после нее и рощи вырубать начали, и крикнул кто-то, что это волхвы заразу переносят, хотя они помочь старались, и... ежели о моей семье говорить, прабабушка тоже ведь тогда... ох, не знала я, от болезни она умерла, или еще как помогли? А могли ведь!
Получается, планы этой нечисти я порушила и с места сдвинула?
Тогда понять надобно, что изменилось.
Первое: тогда у Бориса Марина была, она б не рОдила, а сейчас я у него. А я ему и десятерых рожу спокойно, и выживут они...
Второе: в той жизни на мне был женат Федор, из меня силу сосал, а сейчас на Аксинье. А сестру я тоже знаю, в ней силы - десятая от моей часть, и та не пробужденная. Ее не хватит надолго, надобно кого другого искать, а уж про беременность и не думать лучше.
Или?
А ежели Аксинью не пожалеть? До донышка выпить? Будет у Федора и наследник желанный, и свобода? Может на такое пойти Любава?
Глупый вопрос, ненадобный, свекровка моя ради чадушка своего не то, что девчонку несчастную - десяток королей заморских приговорит, сама ручки замарать не побрезгует. Странно, но любит она сына, хоть и уверена я была, что ведьмы любить не умеют.
Вот и получается, что в той жизни выигрыш у них был, и во времени, и в силах, а в этой уже я у них много чего забрала, приходится им и спешить, и ошибки делать глупые. Тогда они заразу эту использовали, чтобы волхвов подставить да уничтожить, а сейчас с ее помощью хотели от Бориса избавиться, когда повезет, а не повезет, так хоть эпидемию начать, да бунт!
Сволочи!
На все им плевать, иноземцам поганым, на детей, на женщин, на вымершие деревни и города, на муки людские.... Да мы не люди для них! Мы для них... читывала я книгу в библиотеке, так там сказано было, что человек - это ресурс. Его использовать надобно, и каждого к своему месту. *
*- если что, к тому времени и Макиавелли в литературе уже отметился, а уж про философов я вообще молчу, у них и не такое найти можно, прим. авт.
Вот и мы для них такое... использовать нас надобно. А людьми считать, себе равными - нет, ни к чему. Перетравить половину, чтобы на них оставшиеся работали? И не задумаются даже, порадуются, руки потирать будут, так же проще! В любой войне, в любой эпидемии лучшие гибнут, самые сильные, самые стойкие, те, кто другим помочь старается, а оставшихся и подмять легче.
Ладно, не стану я сейчас гневаться, ни к чему. Лучше я замыслы их поганые разрушу, это им хуже смерти лютой будет. Дальше думать надобно... что сейчас им выгодно? Когда эпидемии не будет?
Не будет смуты, бунта не поднять...
А просто все.
Бориса убирать надобно. Тогда и меня они подмять смогут, считай, без защиты я останусь... ладно, не так дело обстоит, да им про то неведомо! И про Добряну не знают они, и про бабушку, а уж про Божедара и вообще молчать стоит.
И когда подумать...
Добряна уже рассказала, да и сама б я догадалась, когда подумала.
Мы с Аксиньей крови общей, ежели меня убить, не ножом в грудь, а правильно, через ритуал черный, мои силы ей перелить получится. Тогда она и ребенка выносит, и Федора какое-то время потерпит... ей еще, конечно, мою кровь пить можно, или я должна с ней добровольно силой делиться, но это уж вовсе никак не сделать.
Сама Аксинья, может, и пошла б на такое, а я? Чем меня заставить, чем принудить?
Илью они убить собираются, кто остается? Родители? Машенька? Сама Аксинья?
Таким меня не взять. Родителей отослала я, да и Машеньку тоже, их еще привезти надо будет, а ведьмам некогда, у них уж земля под ногами горит. Не спустит Боря выходку с мощами никому, дайте только время...
Значит, выход у них только один. Убирать Бореньку, и меня почти сразу же... скажем, в монастырь я поехала, а по дороге тати напали - что уж, тропинка протоптана, считай.
Не отойду я от мужа!
Шага не сделаю, рядом буду, оберегать его буду, пуще собаки!
Никому его тронуть не дам, знать бы, что поняла все правильно. Но кажется мне, что это не все еще. Должно быть что-то и на самый крайний случай. А вот что именно?
Жива-матушка, что ж я дурой-то такой была! Все видела, а не смотрела, не приглядывалась, половины не понимала... сейчас бы хоть справиться!
Одно точно знаю я.
Лучше в воду головой, чем в руки к Федору хоть на минуту! Или к Михайле! Жива-матушка, когда все плохо повернется, дай возможность себя убить раньше, не вынесу я этих мразей второй-то раз! Или их убить...

***

Сара из клетки голубя белого достала, крылья ему замотала. Так-то, а то еще начнет биться, дергаться... на алтаре все уж готово было. Одно движение ножом - кровь на алтарь полилась, потом птичье сердце упало. Сара медленно заговорила, негромко, отчетливо.

- Как кровь живая льется, как сердце живое бьется, так и твоя кровь свернется, Борис Иоаннович...

Вроде и не страшная это порча, не смертельная, а кровь по жилам двигаться куда как хуже будет, и человек страдать начнет, хворать... с таким-то жизни не порадуешься...

Слово за слово, все движения отточены, щепотка праха могильного в огонь полетела... вот сейчас уже... напряглась ведьма.

Надобно последний узелок завязать, а не вяжется он.

По-разному все силу воспринимают, а Сара так свое заклинание видела, вроде свивается ниточка черная, а потом узлом завязывается, и не отменить слова ее, не переговорить... только сейчас не получается.

И свилось все, и легло хорошо, да не вяжется узелок, не дается в руки нить, скользит, ровно живая... что происходит-то?

А потом иное случилось

Чаша с огнем, в изголовье на алтаре стоящая, вспыхнула вдруг, да ярко так, с искрами, полетели они в разные стороны, ведьме лицо обожгло, дернулась она, взвизгнула... увернуться не успела, да и когда бы, вся она в своей ворожбе черной была, вся там...

Сильно ей прилетело, щеки посекло, хорошо еще, глаза закрыть успела.

Заклинание зашипело, ровно живое, да и вон уползло ужом подколодным, только что черный хвост мелькнул.

Какие уж тут узелки-ниточки!

Тут в себя приходить надобно, лицо лечить скорее, не то шрамы от ожогов останутся... Борис?!

Да и пусть его, паразита! Кто ж его защищает-то так?! Вот что Саре знать хотелось бы! Но стоило ей в зеркало дорогое, ромского стекла, глянуть, как все неважно стало!

Лицо ее!

Лицо, которое холила и лелеяла она, которое лет на двадцать пять выглядело, которое обманывать людей позволяло... ужас, какие ожоги!

Не до Бориса ей! Себя бы спасти! А государя... потом она его в могилу сведет, лично поспособствует, сейчас же о себе подумать надобно!

До утра она с примочками провозилась, а когда обнаружила, что и порча ее к ней прицепилась, поздно было уж. Пришлось и ту врачевать, как могла она... хорошо въелось, в кровь, в кости... кто ж там рядом с Борисом такой сильный-то?

Ох, подставила ее Любава!

Ничего, Сара и это в счет включит, всем она все попомнит!

***

- Устёна?

Дернулся Борис, ровно ужаленный, и было отчего. Раскалился коловрат на шее, кожу обжег так, что казалось, след черный останется.

Ан нет...

Устя на кровати подскочила, на мужа только взгляд бросила, и спрашивать не стала ничего. За шею обняла, прижалась так, чтобы коловрат между телами их обнаженными оказался.

- Потерпи, любимый мой! Надобно так!

- Что случилось, Устёнушка?

Коловрат и сейчас жег, а уже не так сильно, чуть кожу припекал, ровно крапивой, вот Борис и полюбопытствовал. Устя глазами со сна хлопнула, рукой ресницы длиннющие потерла.

- Ох... это порча была, Боренька. На тебя ее наслать пытались, коловрат ее почуял, да и защитил тебя, как мог. А что больно было, не взыщи, силы для защиты твоей он из тебя потянул. Сейчас же он их тянет, а я восполняю, вот и не чувствуешь ты ничего дурного.

- Как это?! Устя, нельзя тебе...

Устя головой качнула, руки сцепила крепче - не оторвешь.

- Боренька, мы ведь иначе устроены. Когда силы любимому отдаешь, у тебя они вдесятеро прирастают, не мешай мне, не надо!

- Не больно тебе?

- Что ты! Сейчас уж нам обоим полегче будет, получит ведьма полной меркой, все зло ее к ней вернется.

- Почему так? Расскажи, Устёнушка?

Устя что знала, таить не стала.

- Боренька, коловрат этот - древний символ, да и волхв, что его делал, не из последних по силе. Может, даже единственный он такой... из старых, из оставшихся. Силу он сюда вложил щедро, оттого коловрат этот и от порчи тебя защитит, и от дурного взгляда... когда просто кто что недоброе подумает или бросит в сердцах, он такое не заметит даже, отразит просто. Вернется злое слово к своему хозяину, ровно заноза в пятку. А вот сейчас дело другое, сейчас ведьма порчу накладывала, вижу я, чую. Умная, сильная да хитрая. Не знаю, чего она добиться хотела, а только теперь все к ней вернется, тебе опасаться нечего.

- А тебе?

- А я осторожна буду, Боренька. Только я-то волховьей крови, у меня есть защита хоть какая, а тебе помощь надобна.

Борис и спорить не стал, понимал он, что Устя права, а сердце все одно свербело - как родную жену без защиты оставить? Любимую...

Или коловрат это был?

Нет, все уж в порядке... не обжигает даже. А слово сказано...

Любимую.

И отторжения оно не вызывает...

- Устёнушка...

- Да, Боренька?

Голову подняла, в самую душу посмотрела, и глаза у нее такие... сияющие.

- Люблю я тебя.

И из серых глаз слезы полились ему на грудь, ручьем просто... что за странный народ - бабы?!

- Боренька... любимый мой! Умру без тебя!

Борис и слушать не стал эти глупости... умрет она! Вот еще!

- Иди ко мне, любимая!

А и то верно. Чего тянуть, ежели проснулись, ежели рядом сидят и голые... говорят, от любви дети рОдятся? Вот и проверить надобно...

Счастье ты мое...

***

Голуби быстро летают, весточки хорошо носят.

Магистр письмецо вскрыл, ногами затопал от ярости, едва не завыл, словно зверь лютый.

КАК?!

Сам он ловушку готовил, с таким трудом все сделано было, покамест нашли, проверили, запечатали, чтобы не выбралась наружу хворь... напрасно все!

Вроде как принесли мощи к государю россов, он бы первой жертвой и стал, а потом - ни слова о них. Только стрелец один упоминал, что дом в лесу сожгли, и приказал государь там еще и землю посолить обильно, это уж всяко неспроста!

Как-то почуяли россы?

Могли, что магистр о них знает? Очень даже легко могли.

Что ж... когда

Тот план не сработал, надобно к следующему переходить. Корабли уж наготове, и законного правителя поддержат они, стоит только команду отдать.

И магистр уверенно потянул несколько тоненьких пергаментов, которые можно будет отправить с голубиной почтой.

Никому он их не доверит, сам напишет.

***

Эваринол о Россе думал.

Справедливости ради, на Россе тоже о нем думали. И когда б знал он, кто именно...

Сам бы пошел, да и приладил на осину петельку, оно и быстро, и не больно, так-то... ведь сильнее мучиться будет, куда как дольше да страшнее потом получится.

Велигнев в путь-дорогу собирался.

Котомку укладывал, невеликую, волхву много и не надобно. Посох есть у него, с ним и побредет по дорогам, а в котомке и есть-то пара смен белья, гребень частый, мешочки с травами - вот и все.

Тулуп да валенки есть у него, а как жарко будет, он и тулуп оставит, и лапти себе легко сплетет, а то и вовсе босиком пойдет, несложно ему. И сейчас бы пошел, да к чему такие вольности? Волхв он и зимой не замерзнет, и летом не запарится, только к чему на это силы-то тратить?

Силы - они на врага понадобятся, а для сугрева и шапку натянуть можно, чай, корона не упадет с головы, нету на ней короны. Вроде бы и на весну повернуло, а холодно пока, придет марток - оденешь семь порток, недаром так-то говорится.

Огляделся волхв, поклонился жилищу своему, попрощался.

Вернется ли он сюда - Род знает, а волхву не скажет. И на Россу - вернется ли?

Страшный ему противник достался, цельный орден рыцарский.... А и не таких волхвы упокаивали. Сами иногда головы складывали, ну так пожил он достаточно, потоптал травку зеленую. Смерть ему уж давненько не страшна, чего он не знает там?

Главное - Россу сберечь!

И ежели для того на чужую землю прийти надобно, так волхв и сходит, чай, посох не переломится, ноги не сотрутся. Не он ту войну начал, да он ее закончит.

Войну?

А как назвать-то, когда люди эти все делают, чтобы Росса погибла? Не войско ведут, а по-подлому в спину ударить стараются.

Вот, изнутри они удар и получат.

Магистр Родаль, говорите? И Орден Чистоты Веры? Вот и говорите, вот и ладненько, а мы пойдем дело делать...

Вздохнул волхв, попрощался с поляной своей любимой, ворона своего отпустить попробовал, да тот улетать отказался. Что ж...

Так и быть тому. Привык он к ворону, да и все - частица родины рядом.

И мешочек маленький холщовый земли росской в котомке лежит. Кому другому смех, а волхву от нее силы прибудет.

Повернулся Велигнев спиной к дому своему, да и пошел на закат.

С орденом не справится сейчас Борис, разве что большую войну начнет, а это не ко времени. А вот Велигнев еще как справится. И пройдет себе спокойно, и ударит в подбрюшье мягкое...

Пора и ему кое-кого закатить. Навечно.

***

Когда Илья письмо от Аксиньи получил, он и не удивился даже. Сложно ли грамотку нацарапать?

Да минутное дело.

А велик ли труд был их разговор подслушать? Тот самый, единственный, что случился, когда Аксинью невестой государевой объявили? Наверняка подслушали, и выводы сделали. А грамотке той даже не грош цела - менее, ее кто угодно накарябать может.

Илюшенька, братик милый!

Помоги мне, прошу тебя, родной мой!

За слова мои глупые прости, ради матушки нашей, приходи сегодня, как солнце сядет, в палаты царские, в палату Смарагдовую проводит тебя девка моя доверенная, Глашка.

Сестра твоя глупая, Аксинья.

Божедар грамотку прочитал, фыркнул насмешливо.

- Пойдешь ли, братик милый?

Илья даже и не обиделся. Все это время Божедар его гонял хоть вдоль, хоть поперек, Илья на него только что и смотрел снизу вверх, с восхищением.

Ему до богатыря семь верст до небес, да все буераками. Такого мастерства не достичь ему, проживи он хоть десять лет, хоть сто десять, но что можно для себя - возьмет он, научится.

- Чего ж не сходить? Надобно.

- Сходи, Илюша. А и я давненько в палатах государевых не был, не то Агафью Пантелеевну попрошу... спокойно иди, не бойся ничего. Только не ешь и не пей, что предлагать будут, вид сделай, а сам вылить незаметно постарайся. Да близко не подпускай, не царапнули б иголкой. Мы тебя проводим, да мало ли случайностей?

Илья головой кивнул.

Много, ох, всякое бывает.

- Сделаю я все. А Аксинья, она...?

Не хватило у Ильи сил душевных, хоть и дурища, да сестра ему. Каково это - думать, что предал тебя родной человек? Осознанно предал, на смерть отправил.

- Она, небось, и не знает, что именем ее тебя вызвали. Дура она, это уж всяко, а предательница или нет - смотреть надобно.

Илью это не слишком утешило, все ж сестра родная, а только и выбора нет. Собираться принялся. И начал с того, что оружие проверил - все ли наточено, все ли легко из ножен выходит... так-то оно куда как легче дышится!

Добряна подошла, Илье зарукавье протянула, необычное, ровно веточка гнутая, с листьями березовыми. Только веточка живая быть должна, а эта сделала так искусно, застыла, веточка из одного камня, листочки из другого...

- Хозяюшка?

- Надень, Илюшенька, да не снимай. Под одежду надень, чтобы не видно было никому.

- А...

- Даже когда плохое что случится, я эту веточку почую за десять верст.

Илья поблагодарил, веточку поглубже на плечо надвинул, авось, и не заметят, под рубахой-то, да под кафтаном. И чуточку легче ему стало.

Ох, Аська, дура ты этакая... по своей глупости да зависти возмечтала царевной стать, а вышло что? Не выходит из дурного семени хорошего урожая. Нет, не выходит...

***

- Сегодня черное дело свершиться должно.

Устя как услышала, так у нее и в глазах потемнело, едва ноги резвые не подкосились, кое-как присесть на сундук успела.

- Бабушка, уверена ты?

- Илюшке грамотка пришла. Как ты думаешь, где выкрадут его? В палатах государевых, али где по дороге сообразят?

- Я бы о палатах подумала, потайных ходов тут - ровно в муравейнике, не один, так другой, не Илью - роту стрельцов можно за стены вынести да вывести. Опять же, Илья не пешком пойдет, в возке поедет, там его не так-то легко достать.

- А когда кучера поменяют?

- Так не один ведь кучер-то! И незаметно это проделать удастся ли?

- Тоже верно. Куда как проще - вошел человек в палаты царские, а вышел ли? Может, и вышел, еще и свидетели тому найдутся...

- Новолуние сегодня, бабушка.

- Решили они сразу все сделать, одним днем. Оно и понятно, когда б похитили они Илюшку, мы его искать начали, а по крови родственной найти можно.

- Можно ли?

- Я могу, Добряна может, а вы родные. Не за час, а за день, но нашли бы. Ведьмам, говорят, такое ловчее, ну так и мы не лыком шиты.

Устя кивнула мыслям своим, к сундуку подошла, открыла его.

- Бабушка, поможешь мне?

- А муж твой голову нам не оторвет? Мне сначала, а и тебе потом?

- Братца мне бросить надобно? Не могу я так!

Агафья головой покачала.

- Нет, внученька, в палатах ты мне еще помочь можешь, а далее - не возьму я тебя с собой, и не проси даже.

- Я полезной буду, и ты о том знаешь!

- Будешь. Когда дитя рОдишь.

- Бабушка?!

- А ты не поняла? Эх ты, волхва, непраздна ты, уж дня три, может, а то и четыре.

Устя и рот открыла.

- К-как?! Бабушка, правда это?!

- А чего ты удивляешься? Ты молода и здорова, муж твой десяток детей еще сделать может... и смотрите вы друг на друга ласково. Чего странного?

- Быстро так...

- Как Господь дал. И то - считай, зима закончилась, март на дворе, вы уж почти месяц женаты. Вот и случилось.

Устя пальцы сцепила, не знала, то ли за голову хвататься, то ли за сердце.

- И... теперь что?

- Да и ничего страшного, живи себе и радуйся, ребеночка жди. Мужа сегодня порадуй.

- А... можно нам? Радоваться?

Агафья поневоле фыркнула. Ох уж эта молодежь бестолковая!

- О ребеночке скажи, глупая! А в остальном - все вам покамест можно, ты сильная, еще и в радость будет. Я тебе точно говорю, не станет ребеночку хуже от радости вашей.... Любой радости!

- Так может...

- А вот это - никак не может. Ты, Устя, не путай, когда в кровати ты с мужем порадуешься, тело хоть и напряжется, а все ж ты в кровати останешься, если и будет какой вред, сила твоя легко его залечит. А вот наши дела тебе сейчас ни к чему. Там ты силу тратить щедро будешь, а молодость твоя тут помехой станет, неопытна ты, сама не поймешь, как волховскую силу потратишь, жизненную тратить начнешь. Тут и сама надорвешься, и ребеночку плохо будет. Когда б не была непраздна ты - отоспалась да отлежалась. А когда малыш внутри сидит, он от тебя все получает, первым делом по нему все ударит.

- Бабушка...

- Да. И только так, хочешь ребеночка здорового - поосторожнее с силой своей, а лучше вообще ее не используй без надобности крайней.

- Поняла я, бабушка.

- Вот и ладно, когда поняла. Сделай, что скажу, а далее - не твоя забота, обещаю, все устроится.

- Бабушка...

- Мужу скажи обязательно.

- А когда случится что?

- Не случится, и не думай даже. Ты волхва не из слабых, благословение Живы на тебе, да и мы с Добряной рядом, ежели сами не справимся, еще кого попросим. Хотя чего тут справляться - и выносишь легко, и родишь, как выдохнешь. Столько-то вижу я, осталось тебя от глупостей да опрометчивостей уберечь.

- Бабушка!

- Цыц.

И спорить было сложно, будь ты хоть трижды царица.

***

Вечером Илья к платам государевым подъехал, как ни в чем не бывало, с другом поздоровался, коий в карауле стоял, поискал глазами сенную девку, да та сама к нему кинулась, ровно к родному, запричитала, едва Илья отшатнуться успел, не ткнула б иголкой отравленной.

- Ох, счастье-то какое, боярич! Глаза выплакала государыня, идем, провожу я тебя...

Илья и пошел вслед за ней, на два шага отставая. Шапку на затылок сдвинул, кафтан расстегнул, вроде как и не опасался ничего особо.

- Направо, потом налево...

Девка приговаривала потихоньку себе под нос, Илья прислушивался. И невдомек было им, что наблюдали за ними. Не постоянно, нет, а все ж ходами потайными палаты царские богаты. Устя их все не ведала, но и того хватило... действительно, вели Илью в палату Смарагдовую, вели, да не довели.

На одном из переходов по голове его приложили из-за угла темного.

Не сильно, мешком с песком, надолго таким не оглушишь, челюсть не своротишь, не убьешь, а вот дух хорошо вышибает. Вот и вышибло.

А уж подхватить, да в покои, рядом находящиеся утащить, и вовсе несложно.

Только вот Устя, которая брата в следующей точке не дождалась, тут же тревогу и подняла. Агафья ее услышала, сама к выходу из палат государевых поспешила, а Усте строго наказала в покои свои идти.

Устинья и рада бы ее не послушаться, да голова закружилась, затошнило... с такими радостями еще и ей помогать придется. Нет, проще ей послушаться, да к себе пойти.

Понимать надобно, когда помощь твоя необходима, а когда она - камень на шее. С тем Устя к себе и отправилась, по стеночке, дыша глубоко, чтобы не так мутило. Ох, неужто и дальше так будет?

Не хотелось бы... верно, переволновалась она за брата. Ничего, сейчас полежит чуток, да и все хорошо будет.

***

Илья хоть и оглушен был, а все же осознавал смутно, что несут его куда-то. Не сопротивлялся, обмяк, позволил ворогам сделать все, что хотят они.

Пусть стараются, а он тут повисит тряпочкой, недаром он шапку на затылок сдвинул. Основной удар по ней и пришелся, чуточку смягчили его и войлок толстый, и мех оторочки. Так что...

Илья скоро и вовсе опамятует, сопротивляться сможет. Несколько хорошо спрятанных ножей душу мужчине грели, сердце радовали. На двух-трех татей его точно хватит, а когда удастся чем посильнее разжиться, клинком или бердышом, Илья и вовсе душу отведет!

Черное колдовство творить в сердце Россы! На государя злоумышлять, сестер Илюшкиных в черные дела втягивать, на него покушаться, на родных его... и одной бы причины для приговора хватило, а тут вон сколько! Жаль только, не казнишь несколько раз-то. Вот так и понимаешь, что права иноземщина немытая, для некоторых-то тварей одной виселицы али там плахи мало будет, их бы разнообразно казнить, с выдумкой.

Пронесли его по коридору темному, потом положили, руки за спиной стянули. Хорошо еще, Илья в полудурноте был, не то б точно себя выдал - по руке ножом резанули, кровь закапала, суда по звукам, собрали ее в плошку какую.

- Готово, боярыня.

- Вот и ладненько, мальчики, несите теперь его.

И этот голос узнал Илья. Варвара Раенская, дрянь неприметная... погоди ж ты у меня! Своими руками порву паскуду!

Зато и дурнота прошла почти, голова от боли прояснилась, все во благо. Кровь сцедили - зачем? - руку тряпкой какой перетянули, чтоб не капало, и то хорошо. А обыскивать не стали, значит, не тати, те бы мигом обшарили, все вытащили.

- Здоровый, лось!

- Тяни, не то боярин тебе расскажет, кто здоровый, а кто дохлый!

Илья тем временем осторожно мышцы на руках напрягал - расслаблял, путы растягивал. Без выдумки его связали, просто петлю на запястьях захлестнули, он сам бы лучше справился. А уж Божедар-то и вовсе... показал ему богатырь, как человека связать можно так, чтобы не освободился. На щиколотки петля накидывается, на запястья, а потом и на шею. Дернешься - так себя придушишь.

Вот так, потихоньку, осторожно...

Сволочи!

А вот рот завязать и мешок на голову натянуть, уже лишнее было! За это вы отдельно ответите!

Коридор кончился, Илья ощутил свежий воздух, потом его донесли до возка - и погрузили внутрь. И поехали.

Куда?

Илья не знал, но без боя сдаваться не собирался. Веревки давно ослабли, и приходилось их придерживать, не упали б раньше времени. Едем и ждем.

***

Аксинья у зеркала сидела, слезы лила.

Ох и тяжела же ты, жизнь замужняя. Хорошо хоть муженек постылый сегодня уехал, отдохнуть от него получится. А то никакого спасу нет!

И долг супружеский... да лучше б ее палками били! Такое гадостное ощущение, словно ты себя теряешь, в яму черную проваливаешься, и боль эта... ой, больно-то как каждый раз! И саднит, и ноет, и что с этим делать - неясно! Адам Козельский мазь дал, сказал - каждый раз пользоваться, и до, и после того, да как тут ДО воспользуешься, когда муж ненавистный никакого времени подготовиться не дает.

Да, уже ненавистный. И так-то Федор люб ей не был, а сейчас, после ночи каждой, Аксинья попросту убить его мечтала. Так бы взяла нож, и по горлу тощему, на котором кадык так гадко двигается и полоснула!

НЕНАВИЖУ!!!

Мысли тяжкие Любава оборвала, в комнату вошла, улыбнулась ласково.

- Что не так, Ксюшенька, смотрю, невесела ты?

На свекровь Аксинья сердца не держала. В чем Любава-то виновата? В том, что Федора родила, что лучшего для него хочет? Так этого каждая мать хотела бы, а лучшая из всех девиц - она, Аксинья, то и понятно. А так Любава ее и нарядами балует чуть не каждый день новыми, и украшениями... не в радость они, но свекровке невдомек то. И как ей такое скажешь?

Аксинья даже виноватой себя чуточку ощущала.

Это муж у нее ненавистный, а свекровь-то золотая, всем бы такую свекровь, вот!

- Грустно мне, матушка.

Любава попросила ее матушкой называть, Аксинья и отказывать не стала. Чего ж нет? Ее мужу Любава мать родная, считай, и ей, Аксинье, тоже ровно матушка. А что боярыня Евдокия обиделась, о том узнав, так Аксинья на них на всех тоже обижена! Отдали б ее родители сразу за Михайлу, и не было б в ее жизни ни Федора, ни боли, ни тоски черной...

- Вот и мне грустно, уехал Феденька, а я тоскую, все из рук валится, и тебе без мужа грустно, да, доченька?

И что ответить на такое?

Грустно мне не от отъезда его, а от того, что вернется он рано или поздно. Вот зажрали б его волки в лесу, куда как веселее мне было бы! Да как матери такое сказать про сына ее? На то и Аксиньи не хватало, со всей ее юной дуростью!

- Я Вареньку попросила нам напиток заморский сделать, глинтвейн называется. Выпьем, пусть сердце согреется.

Варвара Раенская словно за дверью ждала, постучала, разрешения дождалась, да и принесла поднос с чашей большой, а вокруг нее чашечки малые, серебряные, затейливые. И ложка серебряная для разливки, и парок над чашей курится...

Красиво.

И вкусно.

Аксинье напиток понравился, только вот в сон заклонило жутко... свекровушка ей и до кровати дойти помогла, и уложила сама, и одеялом укрыла.

И - чернота.

***

- Все ли готово?

Платон Раенский нервничал, на Сару поглядывал. Ведьма спокойно своим делом занималась, дочери покрикивала то одно, то другое. Молодая ведьма матушке помогала, как с детства привыкла.

Не так, чтобы много покамест у нее силенок, далеко ей до бабки, но когда матушка ей свой дар передаст, Ева тоже не из самых слабых будет. Вот она беда-то чернокнижная, и ведьмы слабые рОдятся, и мало их, вот когда б дюжину, да сильных... чего уж о несбыточном-то мечтать? Хорошо хоть такие ведьмы есть, и таких-то не найдешь!

Непонятно только, что у Сары с лицом такое, все оно, ровно молью траченое! Но про такое и у обычной-то бабы лучше не спрашивать, а уж у ведьмы и вовсе не стоит, когда жить хочешь. Вот и промолчал боярин. Лицо - и лицо, чего его разглядывать, чай, не свататься ему к Саре.

Место подготовили, луну посчитали, курильницы поставили, нож лежит, жертву ждет.

Всего на поляне трое человек было, да и к чему более? Обряд провести с избытком хватит, а чтобы жертву закопать - на то холопы есть. Два доверенных холопа у боярина Раенского есть, вот, они Илью в палатах государевых и приняли. Там их Варварушка проводила, здесь их Платон встретит, покомандует, он же баб по домам отправит, а холопы, которые покамест при лошадях, тело зароют... да, знал бы боярин Пронский, где женушка его время проводит! Дурно бы стало боярину!

Может, и станет еще, просто покамест жена от него избавляться не желает, говорит, не рОдила еще, а боярин ей подходит, удобный он, слабовольный, и со свекровью нашла Ева общий язык, и дар черный, книжный она покамест от матери не приняла до конца, может себе позволить пожить, как обычная баба.

Время шло, вот и возок на поляну выехал, двое холопов Илью вытащили, мотался он, ровно ковылина на ветру.

- Не убили вы его? - обеспокоился Платон.

- Не волнуйся, дышит он, хозяин, - откликнулся один из холопов. - Дергаться меньше будет.

Платон жилку на шее у Ильи пощупал, кивнул. Ровно бьется, спокойно, жертва жива, а что недолго таковой останется... пожалеть его, что ли, прикажете? Патону себя жалко, свою выгоду он блюдет, а все эти людишки... авось, не пережалеешь каждого-то!

***

- Что там, за окном, не время еще?

Царица рядом с Аксиньей спящей сидела, уже живот ее оголила, рядом и плошка с кровью лежит, и перо мягкое, не хватало еще царапин девке наставить. Кисточку бы взять, но могут знаки смазанные получиться, потому только перо с кровью.

- Почти, государыня.

Варвара у окна стояла, на луну смотрела. Все ко времени сделать надобно, не раньше и не позже. Чтобы и рисунок, и ритуал, и семя посеять вовремя.

Дверь скрипнула, Федор в горницу вошел.

- Что она - спит?

Любава сыну улыбнулась ласково.

- Спит, Феденька. Потерпи чуток, после этой ночи она от тебя сына понесет, а уж как будет у тебя наследник, так и на престол ты сесть сможешь, сам знаешь, без наследника сложно нам будет.

- Как скажешь, матушка.

Федор на мать с любовью смотрел. Знал он хоть и не обо всем, но о многом, и мать свою любил, и ценил. Ради него она на такое пошла, греха не побоялась! Понимать надобно! Другие мамаши детей своих и лупить могут, и бросать, ровно щенков каких, и пальцем для них не пошевелят, а для него матушка на все готова. Что он пожелает, то ему Любава и достанет, разве что не луну с неба. И ее б достали, да вот беда - не дотянешься.

А что и ему кое-чем поступиться надобно... ну так что же?

Аксинья Федору не слишком и нравилась. Это как вместо мяса позавчерашнюю кашу жрать, живот так набить можно, а удовольствия не будет никакого. С Устиньей весь горел он, ровно в лихорадке, трясло его от каждого прикосновения, аж судорогой все внизу сводило. Попади она в руки к нему, так сутками б не расставался, из рук не выпускал!

Борис, чтоб тебе пусто было! Воспользовался моментом, любимую к рукам прибрал, еще и смотрел удивленно, мол, ты на другой сестре женился, чего теперь возмущаешься?

А Аксинья... ну так себе.

И в постели она, что рыба вяленая, и смотрит все время в пол, дрожит да заикается, и поговорить-то с ней не о чем. Матушка ей наряды и украшения дает, баба тем и счастлива. Дура она, сразу видать! Федор уверен был, что Устинье того мало было бы. Он ведь слышал, любимая и по-франконски говорила, и по-лембергски, и книги читала, сам ее видел несколько раз со свитком в руках.

А Аксинья? Едва-едва грамоту разумеет, дурища, а чтобы почитать чего или с мужем поговорить, того и вовсе не случается! Трясется, да заикается, чуть что!

Словно из двух разных семей девки!

- Пора, государыня!

Варвара от окна оторвалась, Любаве кивнула. Та перо в кровь обмакнула, на животе Аксиньи звезду шестиконечную вывела, в нее круг вписала, знаками принялась каждый луч украшать.

Вот и готово

- Полночь, Феденька. Ты тут начинай, а я за дверью побуду. Как закончишь, позовешь нас с Варенькой, надобно все убрать будет, чтобы дурочка эта и не догадалась ни о чем.

Федор кивнул матушке.

- Хорошо. Так и сделаем.

Любава за дверь вышла, за собой ее притворила.

Федор гашник потянул, штаны спустил.

Рубаху снять?

А для чего, авось и так сойдет!

Что рубаха золотом шита, и оцарапать он Аксинью может, ему и в голову не пришло, а и пришло бы - рукой махнул. К чему ее беречь-то? Таких девок на каждом углу... не Устинья она, тем все и сказано!

И взгромоздился на спящую.

Когда матушка говорит, что надобно - он сделает. И сын у него опосля этой ночи будет. А там уж... с Борисом он за Устинью и поквитается! За все ему братец ответит!

Луна издевательски глядела в окошко, она-то знала чуточку побольше Федора. И о том, что происходит за городом - тоже.

***

Мешок с Ильи таки сняли, надо же проверить еще раз? Так что смотрел мужчина через ресницы, на боярина Раенского, боярыню Пронскую, Евлалию, еще на одну бабу... третью не знал он, потому и не удивлялся, а на двух первых смотреть страшно было. Жуткие люди, как есть они.

Страшные.

Или это лунный свет так падает, все показывает, что днем от глаз людских скрыто? И то... солнце мертвых!

У боярина Раенского скулы обтянуло, брови выступили, борода словно склеилась, губы пропали, и выглядел боярин, ровно упырь натуральный, только что из могилы вылезший. Луна и в глазах его два зеленых огонька зажгла, гнилостных, болотных... жутковатых. Пальцы шевелятся, пояс богатый перебирают, и, кажется, вот-вот на кончиках пальцев когти черные проглянут. Жуть, да и только.

Боярыня Пронская и еще того страшнее. Луна так ли падает, сама ли боярыня так сделала... понятно, какая баба не румянится, да не белится, а только луна всю эту краску так высветила - кажется боярыня тлением траченой упырицей, которая из могилы вылезла, и рыжие волосы ее дела не спасают, разве что подчеркивают не-живость ее.

Третья баба и вовсе ведьма, как она есть. И глаза у нее мертвенным светятся, словно огоньки-гнилушки, и выглядит это жутко. И лицо у нее такое, жутковатое, все в коросте да рытвинах.

Нет у нее ни носа крючком, из которого мох растет, ни бородавки, как у бабы-яги, а просто - жутью от нее тянет. Смертной, лютой...

Сразу видно, что убьет тебя эта гадина, кровь с ножа слизнет, да и дальше пойдет.

Что удовольствие ей доставляет смерть человеческая, а пуще того - мучения. Радость она от этого испытывает, чистую, беспримесную, давно уж не человек это. Нелюдь в облике человеческом.

Двое холопов поодаль переминались, им тут тоже не в радость быть, а дело такое, подневольное... приказал хозяин - и делай, не то на конюшне запорют. Потом хозяин кивнул им, уйти разрешая, с радостью они за деревьями скрылись, не хотелось им видеть, что на поляне случится.

Илья решил, что можно уж и в себя приходить, шевельнулся чуток, застонал... где же Божедар?

С пятью людьми он и сам бы справился, да вот ведьмы эти... кто их знает, на что способны они? Холопов и ножами можно, да и боярина тоже, а бабы - как? А ведь помешать они могут, и не задумаются... разве что первой старую ведьму завалить, а потом уж как получится?

- Никак, поросенок наш в себя приходит?

- Не успеет. Начинать пора.

Старая ведьма с камушка поднялась, на котором сидела, в руке нож блеснул. Илья напрягся, но только рубаху на нем распороли, потом рисовать начали на нем, кровью...

Не знал он, что эту кровь у Аксиньи взяли, во время женских дел. Для колдовства только первая кровь лучше месячной, но ту приберечь решили, а за этой не следила Аксинья, вот и заполучили ее ведьмы. Хотели и Устиньину кровь получить, да Устя ритуал проводила постоянно, которому ее Добряна научила, а после свадьбы и вовсе женских дней у нее покамест не было.

Любава подозревала кое-что, но...

Это просто был повод ускориться.

Илья молчал, терпел. Ждал.

Как до дела дойдет, так он этих тварей и разочарует. А покамест... своих подождет. Вдруг успеют еще? Он и сам справится, да риска много, а чему его Божедар сразу же научил - здраво силы свои оценивать и противника, да не рисковать понапрасну. Можно жизнь положить, а дело-то твое кто за тебя потом сделает? То-то и оно1

Ждет Илья.

***

Устя по спальне расхаживала, ровно лев по клетке, пока Борис не вошел, не обнял ее...

- Устёна? Случилось что?

Не хотела Устинья мужу лгать, да выбора не было, просила Добряна помолчать покамест. Борис хоть и умен, и сметлив, а все же некоторые знания ему в тягость будут. Может он, не разобравшись, и дров наломать, потом все плакать будут.

Потому и выбрала Устинья то сказать, что бабушка велела.

- Боренька... не знаю я. Бабушка на меня смотрела сегодня, сказала - непраздна я.

Борис где стоял, там и на пол опустился, на колени рядом с супругой.

- Устёнушка моя, родная... правда?!

И столько счастья на его лице было, столько радости... в эту секунду и поняла Устинья - может муж ее полюбить с той же силой, что и она его! Не увлечься, не в благодарность за тепло ее, а просто - сердцем полюбить, потому что нет на земле для него другой женщины! Может!!! Пусть не сразу, но все у них сложится! Все хорошо будет!

Устя к мужу кинулась, на пол рядом с ним опустилась, руки на грудь положила.

- Боренька... что ты?

- Голова закружилась. От счастья.

Муж ее к себе притянул, и подумала Устинья, что не у него одного. У нее тоже голова от счастья кружится. И не думала она никогда о таком, и не гадала, и с жизнью попрощалась... и еще сто раз попрощалась бы ради вот этой секунды. Когда сидят они вдвоем, и рука его на живот Устинье легла, словно от всего мира закрывая только-только зародившуюся в нем жизнь, и лицо у него не просто счастливое. Светится Борис от радости, сияет так, что впору свечи погасить и луну закрыть, в горнице ровно солнышко ясное взошло.

- Боренька...

- Устёна, сердце мое, радость моя... обещаешь мне осторожнее быть?

- Обещаю, любимый. Видишь же, я с тобой рядом.

- А кто будет - не говорила Агафья Пантелеевна?

Устя и не хотела, а хихикнула.

- Боренька, ребенку нашему и десяти дней нет, пока он еще с палец размером, а то и поменее. Червячок крохотный, не разглядеть еще!

- Правда?

Устя щекой о грудь мужа потерлась, запах его вдохнула... рядом он! Живой! И в ней частичка его растет, драгоценная! Все, все она сделает, но своих любимых сбережет! Понадобится - сама в могилу ляжет... только через девять месяцев, потому как ребенка родить надобно.

- Боренька...

Луна деликатно отвернулась.

А может, и из зависти. Столько сейчас нежности между этими двумя людьми было, столько тепла, что ей отродясь не видывалось. Глядят они друг на друга, от счастья светятся.

Любовь?

И так она тоже выглядит, и двоим людям тепло и радостно было. По-настоящему.

Троим людям. Ребенок, хоть и пары дней от роду, тоже это счастье чуял, пропитывался им, и знал уже, что на свет он придет любимым и желанным. Дети все чувствуют...

***

А на поляне холодно было.

Сара над Ильей встала, в головах у него, литанию завела... Илья и слова не понимал, не по-росски это. Кажись, по-ромски, а то и по-джермански, уж больно язык корявый, резкий, лающий.

Илья уж прикинул, что дальше делать будет.

Перекатится набок, свечу ногой собьет, ведьму за ноги дернет, подсечет - и кулаком в горло. А потом ей и закроется, вдруг выстрелят из чего, али нож кинут...вот что со второй ведьмой делать?

Слишком далеко стоит, гадина, враз не достать!

- Люууууууди! АААААУУУУУУУ!!!

Из сотни голосов узнал бы Илья Божедара. Поперхнулась речитативом своим, стихла ведьма. А голос орал от души, да и приближался. Платон два пальца в рот сунул свистнул по-разбойничьи, своим холопам, захлебнулся голос, да и стих.

Тут Илья и решился нападать.

Ежели Божедара... не препятствие для него два холопа, но вдруг чего ведьмовское у них имеется? И подействует оно на богатыря? Черное колдовство - коварное, подлое...

А вдруг жив богатырь еще, вдруг помощь ему требуется, а он тут невесть чего ждать будет?

Извернулся мужчина, ногой свечу сшиб, которую у него в ногах и поставили, а левой рукой ведьму за щиколотку схватил, на себя дернул. Нож в десницу ему ровно сам скользнул, по горлу полоснул гадину.

Кровь хлынула, темная, горячая... Сара и дернуться не успела - черный дар наружу рванулся. И несдобровать бы тут Илье, да на поляне Ева была.

Признал дар хозяйку свою, к ней и потянулся, в нее и впитываться начал... замерло все, даже ветер утих, побоялся и снежинкой шелохнуть.

Платон Раенский завизжал от ужаса, ровно поросенок под ножом - и тут Илья опамятовал.

Тушу мерзкую с себя спихнул в сторону, извернулся - и что-то врезалось в него.

- Ходу!

Илья сам не понял, как Божедар его малым не за шкирку с земли вздернул, как за собой потащил, мимо боярина, пробегая, отпустил Илью на секунду, тот чудом в снег не рухнул, а Божедар правой рукой нож метнул, добротный, посеребреный, наговорный, а левой рукой сгреб Платона за загривок, да и пихнул что есть силы в сторону ведьмы.

И снова Илью схватил, за собой потянул.

Илья и не видел, что на поляне происходило. А было там то же, что и с Мариной, разве что Марина куда как сильнее была, а Сара - слабая она ведьма. А все ж...

Клинок Еве в глаз вошел, хорошо так, по рукоять самую, она на землю оседать начала, а дар-то черный остался. Может, и метнулся б куда, да тут Платон Раенский прилетел.

И секунды не прошло - на землю ровно мумия осела в шубе боярской, богатой. А дар и развеялся без следа, взял он свою жертву последнюю.

Только три тела на поляне осталось, и так они выглядели, что случайный прохожий потом бы месяц штаны от испуга отстирывал - не помогло. Как есть - жуть жуткая, адская.

Чертовщина.

***

Илья уж метрах в ста от поляны кашлянуть смог что-то. Божедар впрочем, и не побежал далее, остановился, выпустил боярича.

- Поздорову ли, Илюшка?

- Все хорошо. А ты как?

- И я хорошо.

- Ты говорил. А потом те двое... и замолчал внезапно, - Илья старался объяснить, понимая, что звучит это как-то странно... а и неважно! Живы - и то главное, а остальное со временем!

- Говорил. Потом эти двое до меня добрались, я их убил, смотрю, а времени, считай, и нет уже.

- Нет?

- На луну смотри, в зените она. Сейчас бы тебя и убили, - разъяснил Божедар.

- Ух! - не понравилось Илье.

- То-то и оно. Агафья Пантелеевна знать мне дала, мы и проследили за возком. Хоть и велики палаты царские, а улиц, по которым от них отъехать можно не столь уж много.

- А-а, - понял Илья.

- Я за тобой и бежал. Люди мои отстали чуток, не всем такое по силам.

А ежели правду сказать - и никому. Чтобы лошадь догнать - богатырем быть надобно. Вот и догнал их Божедар, ну и сделал все возможное.

- Благодарствую, - Илья поклонился земно. - Ты мою жизнь спас.

- А ты сегодня, может, и всю Россу спас. Не каждый бы жизнью своей рискнул, на такое согласился. Не нам с тобой благодарностями считаться, оба мы Россу защищаем.

- Соооотник! - голос с дороги донесся.

- Тут я! - Божедар так рявкнул, что с деревьев снег попадал, сосулька чуть Илье за шиворот не угодила. - Чуток к веселью не успели ребята, обидятся теперь.

- А и то! Вечно ты, воевода, себе лучшее забираешь, разгуляться не даешь, - из леса люди выезжали, верхом. Их Илья тоже знал, и расслабился, заулыбался. Все, теперь уж их точно за копейку не возьмешь, теперь они сами кого хочешь одолеют!

***

Федор с Аксиньи слез, штаны натянул, в дверь стукнул, Любава вошла тут же.

- Все, сыночка?

- Все, маменька, готово.

- Вот и ладно. Иди теперь, да чтобы к утру уж на заимке был. Сказано - на охоту поехал, вот и езжай, поохоться. Авось, медведя мне привезешь....

- Тебе, маменька, хоть Змея Горыныча!

Любава сына в голову поцеловала, улыбнулась ему ласково.

- Ишь ты, вымахал, каланча! Ну иди, иди....

Федор и пошел. Любава его взглядом проводила, на Аксинью посмотрела, поморщилась брезгливо - лежит баба, вся расхристанная... Федька, хоть ноги ей бы сдвинул! Да ему и в голову пустую то не пришло, привык, что за ним все подтирают да убирают!

- Неси тазик, Варенька.

Кое-как Аксинью вытерли, одернули все, постель в порядок привели.

- Посижу я с ней, - Варвара Раенская на лавке устроилась поудобнее, - а ты, Любавушка, спать иди, чай, утро вечера мудренее, вот вернется Платоша, расскажет все, как было.

Любава кивнула.

Силы ведьмовской у нее и не было, почитай, да кровью она к той же Черной Книге привязана была. И чуяла - неладное что-то...

А что?

Да кто ж его знает, вот с утра и разберемся, как Платоша вернется.

***

- Копаем, братцы.

- Вот воевода, мог бы нам клинками помахать оставить, а приходится лопатой.

- Выбора нет... и земля промерзла, зараза... а надобно!

- Еще и тащили эту дохлятину на себе, вот пакость-то, прости Господи!

Ворчали мужчины, а дело делали. А куда деваться?

Божедар так решил, так и сделать было надобно. Когда не получит с утра вдовая государыня вестей, что она сделает? Правильно, людей пошлет на это место.

Найдут они тела, поймут, что убил кто-то и ведьм, и боярина, приглядятся к телам повнимательнее. Что Раенский, что ведьмы - все так выглядят, словно сто лет тому как сдохли. Черные, ссохшиеся, все, ровно мумии болотные, а уж страшны!

И что о них подумают?

И что люди скажут?

Ой, не надобно Ладоге стольной такие потрясения, ни к чему! Пусть их... пропали - и пропали, и не было тут никого. И все на том.

А как эту пропажу устроить?

Надобно пять тел, да, и холопов тоже, с поляны утащить, возки угнать, коней потом цыганам каким отдать, там концов не сыщешь, а возки сжечь. И одежду сжечь.

А все это - на себе, на ручках своих, и следу потом замести. И с телами что-то сделать надобно.

Сжечь их?

А трупы горят плохо, долго они горят, и воняют мерзко, и кости от них остаются, не прогорают люди до конца. И кострище тоже... уж про дым и вовсе помолчим.

Выход один.

Землю долбим, могилу копаем, да большую, в нее все тела складываем, как положено, без голов, с осиновыми кольями в сердце, лицом вниз... еще и солью сверху засыпаем. А потом закопать это все надо, и заровнять, и замаскировать так, чтобы и с собаками не нашли. Хотя собаки так и так эту падаль искать не станут, не любят они нечисть, скулят, воют, пятятся, а кто трусливее, так еще и гадит, где стоит. И удирает.

Вот и работали мужики, а земля-то за зиму промерзла, ее долбить надобно, отгребать, а на пять тел могила здоровущая нужна! И глубокая, хоть два метра, а раскопать надо, а лучше все четыре, зверье зимой голодное, что хочешь выкопает...

Костер бы разжечь, хоть малый - и то нельзя, им не просто могилу копать, им потом ее и прятать, да так, чтобы не нашли. Копать им и копать...

Божедар и сам старался, так ломом лупил - аж комья разлетались, Илья только завидовал. Богатырь, одно слово. А и ладно, главное этой ночью сделали. И он, хоть и не богатырь, а тоже не сплоховал, не подвел, и ведьму одну лично упокоил! Есть, чем гордиться!

Эх, не могли эти паразитки ритуалы свои летом затеять! Кончилось бы так же, а вот хоронить их куда как удобнее было бы!

***

Михайла напряжение Федора чувствовал, да спрашивать не решался. Сейчас царевич и в зубы мог отвесить, от доброй-то души. Уж под утро подуспокоился Федька, тогда Михайла и заговорил.

- Мин жель, мы надолго ли на охоту?

- Дней на десять, - Федор на Михайлу глазами сверкнул, но ответил уже спокойнее. - Может, и чуточку раньше вернемся. Как матушка напишет мне, так и ладно будет.

- Хорошо, мин жель! Потешимся, тоску разгоним... вроде и женат ты, а смотришь не соколом грозным, видно, тоскливо тебе...

Федор на Михайлу чуточку добрее посмотрел.

- Что, так видно это?

- Кому другому, может, и не приметить, ты, мин жель, свои чувства хорошо скрываешь. А я тебя люблю, вот и приглядываюсь, вот и стараюсь.

Федор до Михайлы дотянулся, по плечу его потрепал.

- Служи мне верно, Мишка, награда тебе будет.

Михайла себе награду сам бы взял, да только Федор не отдаст ему Устинью, так что...

- Благодарствую, мин жель. Мне б наградой счастье твое было, да как устроить его - мне неведомо.

Помрачнел Федор, в сторону посмотрел кисло.

- Матушка говорит, образуется все, а только как - неведомо мне. И когда - тоже. Борька крепок, и Устя... видеть не могу счастье их! Убил бы! За то, что не мне улыбается - убил просто!

И таким ядом глаза его налились, что Михайле тошно стало. Вот ведь... порченая тварь!

Такого и пристрелить-то разве из жалости, все воздух чище будет! А впрочем...

- Мин жель, когда государыня так говорит, образуется все! Обязательно!

- Аська, дурища, затяжелеть должна, тогда легче мне будет.

- Ну так... то дело нехитрое, затяжелеет! Ты, мин жель, тогда б не на охоту ехал, а к жене?

- Молчи, дурак, о чем не знаешь!

- Как прикажешь, мин жель. Хочешь - промолчу, хочешь - кочетом закричу, абы тебе хорошо было, душенька твоя радовалась.

Федор фыркнул, Михайла кочетом прокричал.

Только вот шутки - шутками, а понял Ижорский, что свои планы есть у царицы вдовой. Страшноватые планы...

Как Федор Устинью получить может?

Да только ежели царь помрет. А сам Борис помирать не собирается, он и внуков дождется, крепок, сволочь! Михайла-то мог понять, когда бабе с мужиком хорошо... вот и мечтал бы он, чтобы Устя тоскливая ходила, да смурная, ан нет! И радуется она жизни, и под ожерельем драгоценным он раз у нее засос увидал.

Крепок еще Борис Иоаннович.

А значит...

Цареубийство?

Братоубийство?

Хмммм... оно, конечно, смертный грех, только Михайла-то никого убивать и не станет. Он просто подождет. А Устинья... когда он рядом в нужный момент окажется, он у нее согласия и спрашивать не станет - к чему? Уже спрашивал, все одно отказала ему дурища. А значит...

Увозом возьмем!

Ежели не станет Бориса, она на что угодно пойдет, только б Федору в лапы не попасть.

Наблюдаем-с. Ждем-с.

***
До утра ждала Любава кузена своего, переживала, нервничала.
Куда ж ты запропастился, Платоша?
Мало любви отпущено было государыне, пожалуй, иной кошке и то поболее досталось. А Любава - кого любила она?
Мать любила, да не слишком, знала она, что для Инессы всего лишь способ привязать к себе боярина, дочь неполноценная. Так к ней Инесса и относилась, что ж, получилось, так терпеть будем, а жаль, все же... любить? Да где вы любящую ведьму-то видели?
Рогатый так судил, что ли, а только никого сильные ведьмы окромя себя не любят. Так, чтобы сердце горело, чтобы пальцы дрожали, так, чтобы ради другого человека жизнь свою отдать - нет, не любят.
Сына Любава любила, хоть и расчетливо, на многое она пошла, чтобы родился Феденька, и слабым он получился, и ритуалов пришлось много проводить... не безрассудно его царица обожала, нет. Это вложения ее, на будущее, на хорошую жизнь, на власть и корону. Как не любить такое?
Кузена?
Да, пожалуй, и кузена она любила. Платошу. Пусть расчетливой любовью, как своего помощника во всех делах, пусть за него бы жизнь не отдала, ну так что же? Зато Платону она дала многое, очень многое. Есть у Раенских и сила, и власть немалая, и считаются с ними, и рядом с Любавой стоят они - по справедливости. Из захудалых род поднялся, в сильные развернулся. А только и с Платоном играла в детстве Любава, и когда за государя она замуж вышла, помог он ей немало. Так что и тут о бескорыстной любви речь не шла, скорее - рука руку моет.
Ну а ежели до конца признаваться...
Не при Варваре будь сказано, а только с Платоном Любава и девичества своего лишилась. Ведьма же... не хотела она с государем быть связанной первой кровью своей, лучше уж с Платоном. Нельзя сказать, что так уж хорошо Любаве было, да и не понравилось ей особо, но первый опыт, первый мужчина - не забывается такое.
А государь Иоанн?
Есть на то штучки ведьминские, ничего не заметил он, не понял даже.
Была у Любавы и еще одна слабость. К мужчине.
Слабость та давно прошла, а память о ней посейчас осталась.
Ах, Руди!
Даже сейчас хорош он неимоверно, а каким он в юности был! Красивым, ярким, все взгляды притягивающим, ну и Любава тоже смотрела на него. А потом и потрогать возмечтала, и сделала все потихоньку. Маринка, дура развратная, и не знала, что Любавино укрытие нашла, им и пользуется. А Любава-то хорошо знала и кого таскает к себе царица, и что делает с ними.
Тьфу, блудница чешуйчатая!
Так много дано ей, а на что она силы потратила? Чего добилась? Да Любава б на ее месте первым делом ребенка родила Борису, положение свое укрепила, потом уж за власть уцепилась бы, а эта что? Развратничала себе, то с одним, то с другим... кому-то власть не надобна?
Бред вы глаголете!
Власть - всем надобна, просто не все до нее добраться могут, вот и поносят локоть за то, что не укусишь его. Любава, вот, добралась!
А Маринка - дура!
У Любавы хоть и было все с Руди, да она все на карту не поставила, своему капризу не позволила условия диктовать, и все получилось у нее.
Но где ж Платошу Рогатый носит?
Али случилось чего?
К утру Любава в том и уверена была полностью. Случилось, не иначе, не то давно б кузен у нее был, отчитывался о ритуале. А не то боярыня Евлалия пришла бы, рассказала, что и как.
Да что ж случится-то могло?
Жертва померла раньше времени?
Лошадь захромала?
Не знала Любава, но ей это не нравилось заранее... и рядом-то нет никого, поплакаться некому. Рассвести не успело, приказала она узнать, что там Борис, да позвать к себе боярича Мышкина. И побыстрее!

***
Рудольфус Истерман вестей ждал из Россы, ровно манны небесной.
Ну же!
Скорее!
Началась ли там эпидемия, вспыхнула ли там оспа, собрала ли свою кровавую, черную жатву? Вот бы уже... и когда б вовсе хорошо было, чтобы и Борис ее жертвой стал! Чтобы без царя Росса осталась... ненадолго! Потом-то на престол Федор сядет, он там куда как уместнее будет... для Руди.
Понятно, для Россы царь Федор хуже крапивы окажется, ну так то уже беда россов, Рудольфус-то свое возьмет!
Прилетел гонец - и... ничего?!
Письмо обычное, Борис благодарит за закупки, продолжать приказывает?!
А... как?!
Или не открывали они мощи покамест?
Точно, не открыли просто, вот и не началось еще, это ж россы, дикие они там! Во Франконии, говорят, просвещеннейший король Лудовикус каждое утро принимает натощак ложку порошка из костей святого... и оттого и бодр он, и разумен, и Франкония при нем процветает, и дамы в восторге.
А в Россе могли и не открыть мощи-то. Или открыть, но не Борис. К примеру, увезли их в монастырь, а там уж и...
Руди аж зубами заскрипел от злости. Не ведал он, что Борис приказал Истермана не тревожить. Вот приедет он в Россу, тогда и спросим по всей строгости.
Кто мощи продавал, с какой целью, кто посредником был...
Боярин Репьев это одобрил горячо.
Понятно, можно и приказ отдать, тогда не то, что Истермана паршивого - короля франконского привезут в тюке, что там той Франконии? То ли страна, то ли муху кто на карте придавил... но ведь мал клоп, да вонюч! Визгу от них будет, что от кошки, которой хвост отдавили, проще потерпеть немного, да уж дома и взять Истермана за мягкое подбрюшье, да и допросить пристрастно...
Руди о том и не догадывался. Он просто понял, что результата нет - и поспешил отписать магистру Ордена Чистоты Веры. Авось, Родаль чего полезного придумает?

***
Боярич Филарет Фомич Мышкин томить государыню не стал, он с караула сменился, да к Любаве и явился.
- Звала, государыня?
После того, как с Вивеей на отборе неладно получилось, Любава к себе и Мышкиных подтянуть решила. Вызвала Фому, поговорила ласково, представила все так, что Устинья, злая-нехорошая, девочку едва ли не подговорила на злое дело, а Любава за нее перед государем заступилась. Не слишком боярин в то поверил, но после поступка дочери уязвим он был, поддержка ему требовалась. Васильев да Орлов налетали, заклевать каждый раз пытались, дела ему сильно попортили. Государыня помогла, Раенские его чуток поддержали... ущерб Фома все одно понес, но на плаву удержался. И то ладно. И Филарет Любаве благодарен тоже был, и за отца, и за сестру.
- Звала, Филаретушка, звала. Сделай милость, помоги мне?
- Что скажешь, государыня, то и сделаю.
- Филаретушка, проедь-ка ты в лесок, к северу от Ладоги, там дорога натрое разветвляется... - Любава четко описывала, как добраться до места проведения ритуала, Филарет слушал. - А там посмотри... боярин Раенский должен был поехать туда. Не случилось ли чего по дороге с ним?
Филарет отказываться не стал.
- Одному мне ехать, государыня, али кого с собой взять?
- Тех, кому доверяешь, кто болтать не будет.
- Есть у меня два друга, не бойся, царица, все тихо-тихо будет, сейчас слетаем, легкой ногой обернемся.
- Сделай, милый, душа болит, сердце не на месте.
Филарет и спорить не стал, хоть и уставший был, а друзей попросил, коня оседлал, да и поехал, куда сказано.
Место он нашел без труда, а вот потом - увы.
Божедар в тайге привык жить, зверя скрадывал, с местными племенами дружбу водил, знал, и как следы замести, и как снега набросать, чтобы нетронутым он казался...
Ночью, пока луна светила, они и снег весь собрали, который с кровью был, и нового принесли, и разбросали по окрестностям, и следы все сровняли - с трудом, да справились.
Часа три крутились по окрестностям Филарет с друзьями - все напрасно! Может, будь на их месте охотник какой из таежных племен, он бы и заметил чего. Там ветку надломили, здесь плешку протоптали, да не замели... они такое легко читают. Но куда ж сыну боярскому, да с дружками такими же, несведущими? Не охотники они, не добытчики, так - для забавы по лесу гоняют... до них еще следы найти можно было, после них уж и сам Божедар не взялся бы. Что смогли, то и затоптали!
К царице Филарет смурной приехал, доложил, мол, так и так, не нашел он там никого, не проезжал в город боярин Раенский, по заставам по всем он спрашивал.
Любава за сердце схватилась.
Что с боярином-то случиться могло? Чай, не чаща лесная, рядом с Ладогой все, вон, боярышня Устинья по лесу своими ногами прошла, до города дошла, Истерман рассказал. А эти...
Да где ж они быть-то могут?!
Махнула на все рукой Любава и к Борису пошла. Пусть на поиски людей отправляет! Когда выплывет что нехорошее, тогда и оправдания придумывать будем, а пока найти бы Платона, а то чует сердце беду неминучую... и не у нее одной.
Варвара уж прибежала.
Аксинья, дурища, и встала уж, и не поняла ничего.
Болит?
Так оно и вчера болело, а слабее или сильнее - не разобралась она. И кровь с нее смыли всю, и навроде как в порядке все. А получился малыш или нет - кто ж теперь ответит? Время покажет, сама-то Любава и таких сил не имела, одно слово - ритуальное дитя. Данила еще чуточку посильнее был, а самой-то Любаве и думать не о чем. Не предвидением она сильна, не ведьмовством, а упорством своим, безжалостностью и хваткой волчьей.
Ждать остается.
И Платона тоже, вот и Варвара волнуется, места не находит себе. Надобно к Борису идти. Не хочется, а выхода нет другого, кроме царя никто и не найдет ничего, поди.
Махнула Любава рукой на все, да и пошла к пасынку.

Глава 4.

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Вспоминаю сейчас, что было, пытаюсь сложить осколочки, а не складывается картина, не единая она, не так что-то выходит. Вот когда и для меня ритуал такой провели...
Вышла я за Федора замуж, тот силу из меня тянуть принялся радостно. Мне поплохело тут же, еще и оттого я смурная была, ничего лишнего не видела. И хотела бы, да сил не было, давило меня, тошно от жизни самой было. То еще любовь мне держаться помогала, а то как не стало Бореньки, так в яму я и ухнула. Черную, безнадежную.
Понимаю, что говорила что-то, что за разумную сходила, что нормальной выглядела, не умалишенной, а когда вспомнить пытаюсь те годы...
Чернота.
Чернота, и боль, и отчаяние... и меня ровно нет. Как в погребе я затворилась, и сидела там, чтобы не сожрали остаточки, а тело мое в то время за меня и ходило, и говорило. Может, так оно и было, а может, я тогда и умом тронулась.
А все ж даты помню я, по ним и двигаться могу кое-как.
Сначала брак мой был. Потом зараза пришла, бунт поднялся, потом смерть Бориса, а уж потом зачатие. А ведь от Федьки не могла сама я зачать, от него никто ребеночка не рОдит. Разве что от другого кого, а ему за своего и выдаст? Может, и такое было.
Я по той жизни помню, что девка его, детей ему так и не рОдила. Вроде как были у них дети, да помирали в младенчестве. Может, и такое было. Особливо ежели она ему не верна была, а младенцев... да хоть бы и от того же Михайлы приживала на стороне.
Это я Федьке верность хранила, просто потому, что мне никто, кроме Бори не был надобен, а кто другая мигом бы наставила ему рога, да и ладно! Особенно ежели иноземка, у них-то неверность супружеская за достоинство почитается, и не скрывается даже.
Федору-то все равно, с кого тянуть, он и у матери их силы забирал, и из младенцев их высасывал, еще во чреве материнском. Так и рождались плохонькими, так и не выживали.
Могло быть?
Ой как могло.
Когда вспомнить, забеременела я, так свекровь от меня Федора гоняла, лишний раз ему подходить не давала, мол, вредно то для ребеночка. Я-то счастлива была, а надо бы задуматься.
Но допустим, для Аксиньи ритуал тот провести хотели, что и для меня. Только вот Илья жив остался, так что не забеременеет сестрица от Федора.
Ведьм обеих упокоили - все это, или еще чего у свекровки в запасе есть?
Прабабушка у меня побывала, сказала, покамест Божедар трупы прибирал, она в город поскакала, скорой ногой обернулась.
Лежит Книга, и чары на ней не спадают - Федор, Любава принадлежат ей, потому и держится мерзость богопротивная? Али еще кто в запасе у свекровушки, злобной кровушки, есть?
Боярыня Пронская - детей покамест не было у Евлалии, но могла ведьма и как бабка ее сделать. Родила, да отцу на воспитание и оставила...
Ох, вопросов много, ответов мало, а деваться-то и некуда! Искать надобно.
А искать и не хочется.
У окна сидеть хочется, солнышко ловить, морковку грызть почищенную, капустку свежую... так на овощи потянуло, слов нет!
Ребеночек во мне растет!
Мой и Бореньки! Чудо наше маленькое... понимаю, рано еще, а руку к животу прикладываю, и кажется мне, что там, внутри, отзывается кто-то. Ровно теплом в ладонь толкает.
И счастье волнами...
Наше чудо. Наше счастье!
Все для любимых своих сделаю. А уж о том, чтобы пару ведьм приговорить, и речи нет, даже и бедой я то не считаю. Может, когда б кто их в той, черной жизни, приговорил, я бы жить смогла. Не случилось, ну так хоть сейчас все исправить.
Пойду к Бореньке, рядом с ним побуду. Авось, и он не против будет, заодно и послушаю, кто и что говорить будет, кто и что знает...
Авось и сладится все с Божьей помощью?
А и мы Богу поможем, чего ему по всякой мелочи-то поворачиваться? И все одно... Жива-матушка, помоги! Чует мое сердце, есть еще пакости у врагов наших, только какие?
Вспомнить бы!
Только б вспомнить, ДО того, как ударят враги наши. Или хоть к чему подготовиться... не отойду я от Бори. Ведьмы нет уже, да кто сказал, что миновала опасность?
Чует сердце недоброе...

***
Недаром сердце беду чуяло, не успела Устинья к мужу войти, к нему государыня Любава явиться изволила! Борис зубами скрипнул.
Не хотелось ему мачеху видеть, и думать о ней не хотелось. Ни о чем.
Обнимать бы жену, животик ее гладить, и знать, что в нем дитя их растет. Счастье.
- Прими ее, Боренька, надобно так.
Устинья серьезно смотрела, Божедар и рукой махнул.
- Пусть войдет!
Любава не вошла - влетела вихрем, только летник шелковый развевается, да глаза горят. Ни бус на ней, ни колец каких, только венчик небольшой, ну так Любава скорее без платья на людях покажется, нежели без венца.
Волновалась она? Да так, что о внешности своей не подумала?
- Что случилось, мачеха? Чего надобно?
Любава на Устинью поглядела недобро.
- Поговорить бы нам наедине, сынок.
- И не сынок я тебе, и от Усти у меня секретов нет. Говори, когда чего надобно.
Да и проваливай подобру-поздорову.
Не сказал Борис последних слов, а только все трое о них ведали. Поджала Любава губы.
- Все ж жена твоя и молода слишком, и...
Приподнялся Борис с кресла, и стало даже Любаве ясно, что выкинет он сейчас мачеху вон, за шкирку. Зашипела Любава, ровно гадюка!
Когда б Устя вон вышла, хватило б ее силы Бориса чуток оморочить! А на двоих... нет, на двоих не хватит уже!
Будь проклято ее бессилие!
- Хорошо же! Боря, Платон Раенский пропал невесть куда! Прикажи искать его, прошу тебя!
- Боярин пропал?
- Со двора свели? - Устя не выдержала, за что и смешок от Бориса получила, и от Любавы гневный взор. Могла б вдовая государыня, пощечину б наглой девке влепила!
- Не предмет это для шуток гадких! Волнуются за него!
- Понимаю, государыня, - Устя ругаться не стала. - Не о том я, сказала неправильно. Откуда боярин-то пропал? Из дома, или из палат государевых, или ехал куда, по делам важным?
Заскрипела Любава зубами.
Когда б не эта гадина, она б сейчас Борису просто приказала! И искали б Платошу тщательно! А с ней не получится ничего, разве потом время подгадать?
Посмотрела царица на Устинью, поняла, что в ближайшее время та от мужа не отойдет! А для Платоши-то каждая минута может важна быть! Зима ж на дворе! Мало ли что!
Лишь бы живым нашли, потом-то они с Варькой Платошу выходят...
Да и Сара с Евой молчат, но тех искать не попросишь, да и что ведьмам станет?
- Боярин Раенский по делам поскакал... только не для обсуждения это, государь.
- Что именно, Любава?
Потупилась царица, сюда-то шла она в расчете на простой приказ, а пришлось историю придумывать. Плохо получилось, ну уж как есть!
- Платон... мужчина он, а Варваре уж не требуется ничего. Была у него полюбовница, вроде как из иноземцев, вот она его о встрече попросила, к ней боярин поехал.
- Затяжелела она от него, что ль?
- Да кто ж знает, Боренька!? Прикажи искать!
- Как любовницу-то звали?
- Сара Беккер.
И то... пусть и Сару поищут! Взяла моду - не объявляться после важного дела! А Любаве теперь гадать, получилось ли!?
- Ладно, прикажу я, пусть ищут. Не сказал ли боярин, куда ехать собрался?
Любава руками развела. Но путь боярина описала, вроде как там должен он был с любовницей встретиться, да поехать куда?
- Хорошо, - не стал Борис спорить. - Искать прикажу, а далее все в руце Божьей.
- Спаси тебя Бог, Боря!
Вышла Любава, а государь на Устинью поглядел.
- Почему мне кажется, супруга любимая, что скрываешь ты от меня что-то?
- Не кажется, - Устя потупилась. Она уж от Агафьи знала все. - Ты, любимый, прикажи искать боярина, а только знай - не найдут его никогда.
- Почему же?
- Потому как мертв он. А баба, про которую говорила Любава - ведьма.
- Та-ак...
- Помнишь, Боренька, как на тебя порчу наводили? - Устинья бы всю правду мужу рассказала, да только о некоторых вещах лучше помолчать до поры. - Как коловорот обжег тебя?
- Поди, не запомни такое.
- Она это была. К ней боярин и поехал.
Борис невольно груди коснулся, потер там, где обожгло его.
- Зачем, Устя?
- Всех причин не знаю я, Боренька, но к ведьмам за добром не ездят. А Божедар, слышал ты о нем, ведьму и уничтожил. Ну, и боярина заодно.
Боря пару минут размышлял, как быть.
Ежели так подумать... и ничего страшного не произошло. Злоумышление на государя смертью карается, когда ведьма на него порчу наводила, а тут не врет ему Устя, это он видит, не умеет она ему врать, все одно ведьма смерти повинна. Кто ее убил, просто приговор исполнил.
Боярин Раенский?
Его Борис и вовсе терпеть не мог. И убрать не мог - родственничек государыни, и смотреть на него противно было, тошно, ползает по твоему дому гадина ядовитая, а ты и лопатой навернуть ее не можешь - нельзя! Тьфу, пакость, придумается ж!
И зачем к ведьме он поехал?
И кто порчу на Бориса наводил? Нет-нет, понятно, что ведьма, а просил ее кто?
Так что...
- Прикажу я боярина искать, когда можно, а потихоньку боярину Пущину укажу не сильно усердствовать.
- Пусть усердно ищут, Боренька, пусть. Не найдут они ничего.
- Уверена ты, Устёнушка?
- Да, любимый.
С тем государь и приказ отдал. Пусть ищут. Только вот права была Устя. Не нашли боярина. Вовсе не нашли. И не одного его.
Опустел домик травницы в Иноземном квартале.
А еще боярыня Евлалия Пронская пропала. Но то уж вовсе никто, окромя близких ее, и не заметил.

***
- Матушка!
Роман Пронский на мать смотрел даже чуточку растеряно. И то сказать!
Как лет пять-шесть тому назад вышла за него замуж Ева, боярин и вовсе головой своей думать перестал. А зачем ему такие сложности?
Жена и подскажет, и направит, и сама много чего сделает. А теперь вот нет ее рядом, и дальше-то что? Как быть?
- Чего тебе - матушка! Вон уж, седина в бороде проглядывает, а ума как не было, так и нет! Искать твою женку надобно, только тихо!
- Да?
- Чтобы не было нам никакого урона! Когда случилось чего...
- Да что с ней могло случиться-то? Маменька?
Проглотила слово ядовитое боярыня Степанида.
Что могло с ведьмой случиться? Ой, лучше тебе, сыночек и не знать про то, и не думать даже, чаю я, целее будешь!
- Ты бы поговорил с кем из Разбойного приказа. Вот, хоть и с боярином Репьевым, чай, послушает он тебя! Объясни ему, что неладное с женой случилось, искать ее надобно...
Хотя как ты ее найдешь, когда уж государыня не может? Но лишним оно и впрямь не будет.
- Поговорю, матушка. Сей же день и поговорю. А... когда не найдется Евлалия?
- В церковь пойдешь, там ее рано ли, поздно, мертвой признают, а ты еще раз женишься. Чего спрашивать?
- Но я... я Евлалию люблю!
- Ну и люби себе на здоровье, а только наследник тебе надобен!
- Жестоко это, маменька!
- А не жестоко вот так пропасть, неведомо где? Мы за нее волнуемся, переживаем, а ей и горя нет?
Горя Еве действительно не было, хорошо ее прикопали, на три метра под землю, еще и кол осиновый в грудь вбили, и рот чесноком набили, какое уж тут горе? Упырицей - и то не встанет, нечисть лютая!
- Хорошо, маменька, поеду сейчас к боярину Репьеву, поговорю с ним потихоньку...
- Вот и ладно будет, сынок.
Боярыня Степанида сама едва за голову не хваталась, и была у нее для горя очень веская причина.
Пропала невестушка любимая, ровно и не было ее на свете. И у иноземцев нет ее, никто и не видел, и государыня Любава не знает ничего... куда бежать? За что хвататься?
У боярыни-то и своя беда неотложная, и без ведьмы не решится она никак!
Андрюшенька! Боярина Ветлицкого сыночек младшенький!
ЛюбЫй ее!
Имя-то какое у него сладкое, Андрюшенька, и сам он, ровно пряничек сахарный, так и хочется его всего облизнуть, надкусить...
Сейчас-то с ней он! Зелье у Евы крепкое, хорошо оно действует!
А потом его где взять?
Обещала ведьма новое сварить, да не поспела, омелы не было у нее! А что теперь боярыне делать?
Ой, горе горькое бабье...

***
Когда уехал сын, отправилась боярыня в покои невестушки. Знала она, где у той тайничок есть малый, на самый крайний случай.
Нет-нет, е будет она со злом лезть, ей другое надобно. В тайнике этом такие вещи хранятся, которые ни одна ведьма не бросит, бежать вздумает, так или с собой их заберет, или за ними вернется, Ева сама о том говорила. Сколько могла, она свекровь ценила, доверяли они друг другу, когда так вообще о ведьме сказать можно.
Под сундуком в любимой ее горнице тайничок тот... вот и посмотрит боярыня, надобно только дверь запереть, не помешал бы кто!
Провела боярыня рукой по дощечкам пола, поддела одну из них, на другую нажала посильнее, тайничок и открылся малый.
А в нем...
Задохнулась боярыня, кулак ко рту прижала.
Среди самых важных настоек, среди вещей, которые не вдруг и найдешь где, лежал и он.
Клинок с алой рукоятью каменной. Искусно он сделан, не вдруг и распознаешь, что не шпилька это. Ева говорила, бабка его чудом сохранила, когда бросить пришлось ей все нажитое, в волосы клинок у нее заткнут был, так и остался. Вроде как прабабка его заказывала у мастера какого... да неважно это!
Важно, что бабка его Еве и подарила в обход дочери, та с клинком и не расставалась, считай. Или в тайнике хранила, или с собой брала, платье скалывала, а тут...
Ежели клинок в тайнике, значит, Ева за ним не вернулась. А может, и не вернется, когда в живых ее нет. А тогда как же...
Ох, что ж бедной боярыне-то дееееелать? Где ж зелья-то брать?!
Андрюшенька! Радость моя...

***
- Любушка... нет нигде Платоши!
Варвара Раенская и слез уж не сдерживала. И будешь тут - шестой день от супруга ни весточки, ни волоска какого - ничего! Искали уж всех троих, и Платона, и Сару, и Еву искать просил потихоньку боярин Пронский, так ведь ничего нет! Ровно в воздухе трое человек растворились, а считая холопов, так даже и пятеро! Шестеро, Илью Заболоцкого хоть и не искали, а только не видел его никто с той поры! Вот и думай, что приключиться с ними могло? И Платон за себя постоять мог, и холопы у него боевые, а уж про двух ведьм и вовсе помолчим, все вместе они б от кого угодно отбились!
Нет никого!
Ни весточки, ни знака, ни даже веточки надломленной. Все Божедар хорошо сделал, не нашли ни могилы, ни следов каких.
Вот и выла Варвара, что та белуга, вот и лила слезы что ни час. Любава ее понимала, самой плакать хотелось, да нельзя ей слабость показывать. Разорвут.
- Я человека послала на Лембергскую улицу, Беккеров расспросить приказала. Пропали и Сара и Ева. Вещи оставили все оставили и пропали. Понимаешь, что это значить может?
Ох как хорошо понимала это Варвара. Только вслух произносить не хотелось. Пока не сказано, живой он... наверное. А вдруг? Ну, бывают же чудеса на свете... а что чернокнижников они стороной обходят, потому как чудо - от Бога, а ведьмовство вовсе даже с противоположной стороны... о таком даже и думать не хотела Варвара Раенская!
Не хотела, а только Любава по ране полоснула безжалостно.
- Мертвы они. Обе мы это понимаем. Когда б похитил их кто, давно б нам чего передали, весточку какую, когда б своей волей они ушли... Сара никогда от Книги не ушла бы далеко!
- А ты... спрашивала?
- Книгу?
- Да.
- Книга говорит, что мертвы обе, - нелегко Любаве эти слова дались. Понятно, не любила она ни сестрицу сводную, ни племянницу, да и чего их любить? Не о них разговор сейчас, о планах порушенных, перспективах упущенных! - Вчера я спрашивала...
Уж такое-то Книга чуяла. Жива ли ведьма, что с ней связана, мертва ли... все ведьмы Книгу кровью своей поили, все ей душой и телом принадлежали.
А ответ прост был. Ни Сару, ни Еву не видела больше Книга, а значит, нет их в живых. Нет ритуала такого, чтобы ведьму чернокнижную от Книги отрезать, его и монахи-то не придумали. Разве что сжечь обеих. А ежели ведьм нет, то и Платона тоже. Про холопов тут и вовсе думать нечего...
Осела Варвара на пол, как будто из нее кости вытащили, в волосы свои вцепилась, заголосила, тихонько покамест...
- Любушка!
Так и дала ей царица мужа оплакивать! Подняла, встряхнула, пощечину отвесила, чтобы в чувство вернее привести.
- Варька, не время сопли размазывать! Думать надо! Действовать!
Варвара лицо вытерла, на царицу посмотрела.
- Легко тебе говорить...
А все ж прекратился плачи вой, Любаве того и надо было.
- Легко?! Да они, считай, мои надежды на внуков похоронили! От меня, сама знаешь, не получатся дети, от Федьки тоже... а кому еще наш род продолжать?! Кому Книгу передать?!
- Ох, Любушка...
- Есть, конечно, способы, когда другого выхода не останется, использую я их.
Варвара головой покачала. Знала она про те способы, по доброй воле на них никто бы не пошел. Опасно это... и можно не выжить, и можно попасться легко... нет, на такое лучше не решаться.
- Любушка, так придумала-то ты что?
- Не так, чтобы придумала, спервоначалу за Платошу и сестру мне отомстить надобно, потом уж думать будем. А то и остальные планы мои сорвутся.
- А кому мстить-то? Любушка, ведь не знаем мы вовсе ничего, не ведаем!
Глаза у Любавы алым блеснули. Когда б видел ее Макарий, мигом понял бы, чем ведьмы от волхвов отличаются, у Любавы, казалось, сейчас и клыки изо рта полезут, и когти блеснут, так лицо исказилось!
- А вот послушай, Варенька. Обряд, который мы провести хотели... ну, ты и сама все знаешь. Кому он помешать мог? Не так даже, кто его почуять мог?
Варвара подумала чуточку. Так даже и лучше было чтобы горя своего не осознавать покамест.
Выходило так, что в лесу особо людей зимой не водится. Тати?
Э, нет, не тот случай. Рядом с Ладогой татей и нет, считай, Борис за этим хорошо следит. Разъезды посылает... допустим, наткнулся разъезд на Платона. Что, не смог бы боярин им зубы заговорить, да в другую сторону отослать?
И смог бы, и... Борису доложили бы. Что-то да просочилось, а тут - тишина. Не разъезды.
Не тати.
А кто тогда?
Илья освободился, напал на всех, сам помер... домой-то не вернулся он? Так, получается? Нет, тогда б следы какие нашли. А нет следов, ничего нет... на такое только Они способны, более никому такое не по силам, а им земля-матушка подчиняется, им все стихии покорны, тут и понятно, почему следов не осталось. Какие уж там - следы, ежели Эти вмешались! Слово тяжело упало, глухо...
- Волхвы.
- Правильно думаешь, Варька. Только волхвы, только они. А где у нас пакость эта гнездится?
Ежели о ведьмах говорить, то на Лембергской улице. А ежели о волхвах...
- Роща Живы?
- Правильно. Поговорила я тут кое с кем, нашли мне отряд наемников. Даже не наемники... шваль перекатная, правду сказать, иноземная шваль. Со всего квартала, с кораблей, считай, собирали.
- И зачем они тебе надобны?
- Рощу Живы сжечь, волхву убить. Одна она там, точно знаю.
Знала.
Была Добряна одна, все верно, до недавнего времени. Да и сейчас люди Божедара к себе внимания не привлекали. Провизию они в Ладоге покупали, в деревни не лезли, лишний раз не показывались никому - вот и не знала о них Любава. Откуда бы?
Чтобы точно знать, надобно было за рощей следить долго, а кто б ей сейчас это делать стал?
- Хммм... а получится?
Ужаса эта мысль у Варвары не вызвала, ради статуса своего она бы и десять рощ сожгла. Только вот...
- Получится.
- А нам в том какой смысл? Допросить волхву ни у кого не выйдет, хоть ты жги ее, хоть что делай, да и опасно это, что с Платошей - не узнаем мы от волхвы, ну так и к чему начинать раньше времени?
- Предупреждение будет, - Любава глазами сверкнула. - Пусть твари, которые Платошу убили, узнают, что и мы сильны, и мы готовы ударом на удар ответить!
Может, и не полезла бы Любава в драку, и не поступила б так опрометчиво. А только... первый мужчина. Для ведьмы это связь важная, а Платон еще и друг ее, и поддержка в делах любых... и ярость голову туманила, вздохнуть не давала.
- А когда прознают про наше участие?
- Кто им скажет? Не сама я договаривалась, брат Сары помог.
- А он тебя не выдаст?
- Побоится. Да и Сара... нет, не рискнет он.
- Ну, когда так...
- Только так, Варенька.
Варвара руки сложила.
- Пусть это будет началом искоренения язычества на землях росских. Я за это помолюсь.
- Помолись, сестричка. Пусть у нас все получится...
Главное в любом деле - его правильное и благочестивое название, конечно. И сразу все становится намного пригляднее.

***
Кто бы боярича Заболоцкого в гриме-то признал? Да никто! Волосы ему в черный цвет выкрасили, бороду окладистую приклеили, в сапог орешек подложили, чтобы прихрамывал, вот и не признал Илью никто. По Ладоге Илюша прошел спокойно, да и в палаты государевы провел его слуга доверенный.
- Илюшенька, наконец-то!
Устинья брата встретила, на шее у него повисла с радостью. Илья сестру к себе привлек, по волосам рыжеватым погладил, потом чуточку отстранил, хотел было, Борису поклониться, но государь рукой махнул.
- Рад тебя видеть, братец.
И так это хорошо прозвучало, что невольно улыбнулся Илья в ответ, забывая обо всех титулах.
Да, государь Борис Иоаннович, а только человек же! И семья ему надобна, и жена любимая, которая не предаст, и прочая родня, с которой хоть ты и поссоришься, и поругаешься всласть, а все одно они за тебя стоять до конца будут.
Илья и стоял бы с радостью. А только, чует сердце, не затем его позвали.
- И я рад...
- Борисом зови, - понял государь его колебания. - Когда не на людях, то можно.
- Очень рад, Борис. Устя у меня хорошая, тревожится за нее душа. Знаю, ты сестру не обидишь, а все одно сердце не на месте.
- После того, что случилось - понятно, - Борис только рукой махнул. Конечно, не все ему Устинья рассказала, не о многом осведомлен был Борис. И о том, что Илье скрываться надобно, тоже знал. В ведовские дела Устинья мужа посвящать до конца не стала, сказала только, что через родную кровь можно порчу навести, но от такой и защититься можно, вот, как она мужа защитила. А от чего защиты нет, так от порчи на смерть. Ежели кто Илью похитит, да в жертву принесет, тут и Устю достать могут, и Аксинью. Сестер бросить Илья не решается, а только и подставляться ни к чему.
Государь это воспринял чуточку отстраненно, разве что плечами пожал. Так-то, положа руку на сердце, это дела волховские, его они не слишком касаемы. Вот когда враг на Россу придет - ему в бой идти, а ведьмы... ну так что же? Бывают они, встречаются, извели их волхвы - порадоваться надобно. Никто не жаловался?
Вот и хорошо, далее уж не его забота.
А ежели считает Устя, что брату ее покамест лучше прятаться... опять-таки, нигде не сказано, что всех ведьм перевели, но и с этим волхвы тоже справятся, дайте время.
- Илюша, может, и тебе теперь уехать? Сделано главное, померли обе ведьмы, а тебе теперь опасно в городе. Не дай Бог, увидят!
- Мне и сюда приходить опасно было, так что же?
- Сюда не так опасно, и провели тебя потихоньку, и сам на себя ты не похож. Но вечно ты ж не станешь в Роще прятаться, может, и правда, поехать тебе за Марьюшкой?
Илья разгневался так, что сестру даже встряхнул слегка.
- Ты меня что - слизняком ненадобным считаешь?! Я не мужчина, что ли?!
Обиделась Устинья, ногой топнула.
- О тебе забочусь, поросенок! Ну и о себе тоже, случись что, побегу я тебя выручать!
- Да скорее я тебе на помощь сорвусь! Скажите, какая у нас тут богатырша выискалась, не иначе дева-поляница родилась?
- Илюшка!
- У меня тут две сестры! Куда я из Ладоги?! Вокруг Машеньки сейчас народу достанет, а я еще и тут пригожусь тебе!
- Я о своей жене позабочусь, - Борис улыбнулся, на жену поглядел ласково. Илья потупился, как-то и забыл он, что не просто зять у него, а государь росский, потом все ж решился, плечи расправил, поглядел прямо.
- Верю, Борис. А все одно, останусь. Так мне спокойнее будет, за себя я постоять могу, глядишь, и вам помогу чем.
- Спасибо тебе, Илья.
Переглянулись мужчины, симпатию друг к другу почуяли. Нет пока еще дружбы между ними, нет еще родства настоящего, а вот симпатия есть уже. Понимание, ответственность за семью свою, за близких, это обоим важно. А на этом фундаменте хороший дом построить можно.
Все у них хорошо будет, когда живы останутся.
Глядишь, и подружатся.

***
- Не получилось у меня с мощами, магистр. Теперь другое сделать надобно.
- Прикажи, магистр Родаль - все сделаем.
Есть в ордене магистры, есть и Великий Магистр. Вроде как и равный, но первый средь равных. А на деле-то Эваринол скажет - орден прыгать и квакать будет.
Вот и магистр де Тур слушает внимательно, понять старается. Голову наклонил, кудрями темными покрытую, брови сдвинул, низкий лобик наморщил. Силой-то Бог его не обидел, а вот смекалкой... м-да. Первое впечатление от магистра - на быка он похож, безмозглого и круторогого. А вот далее...
Не всегда магистр понимает с полуслова. И объяснять ему приходится долго и упорно, и растолковывать, но когда уж схватит он суть - только порадоваться можно...
Исполнит он все сказанное от и до. Не прибавит от себя ничего, не добавит - очень Эваринол таких уважал. Ему инициативные не надобны, вечно их потом из проблем вытаскивать не успеваешь, а то и по рукам наглым давать, только и ждут, чтобы на себя перетащить одеяло.
А Леон де Тур исполнитель просто прекрасный. Замечательный!
И взглядов придерживается правильных, никакие бабы и детишки ему глаза не застят, он и город целиком сожжет, когда Эваринол прикажет.
- Смотри, магистр. Как река Ладога вскроется, ты пройдешь по реке, отведешь корабли в стольный град Ладогу. И когда прикажет тебе наш человек, по команде его, придешь в палаты царские. Вырежешь всех, чтобы и следа царской крови не осталось там... государыня Любава и сын ее, Федор Иоаннович, те, кого помилуют они, те и остаться должны. Я тебе с собой три сотни воинов дам, больше просто нет у меня, да и не надобно более. Силой вам все одно Россу не одолеть, а ум да хитрость завсегда на нашей стороне.
- Прикажи, Магистр!
- Приказал уже. Слушай, что сказано, да запоминай. Проведешь корабли в Ладогу, на якорь встанете, корабли мы товарами нагрузим. Сделаешь вид, что торговать вы редкостями приехали, оттого и охраны на кораблях хватает.
- Да, Магистр.
Ценностей в Ордене и правда - было, хоть ложкой ешь! Рыцари их откуда только не тащили. Из Святых походов - возами везли, что-то и в карманах у них оседало, а остальное в сокровищницу ордена вливалось. Нет, не считали они это грабежом. К чему всей этой черни сокровища, все одно, не знают они, куда их применить правильно. А вот Орден знает.
Он и деньги в рост дает, и земли покупает, и другое чего... магистр всего и не знал, ну так на то Великий Магистр есть. У него голова умная, он знает точно. *
*- есть версия, что Филипп Красивый тамплиеров покритиковал за ростовщичество. Опасно это - королям в долг давать, прим. авт.
- Придет к тебе человек. Вот, кольцо возьми, - на ладонь магистра кольцо легло, черный камень с выемками в нем. - Тебе второе такое принесут, ты их вот так сомкнешь - будешь знать точно, что от меня этот человек.
- Повинуюсь, магистр.
- По его приказу ударишь, а когда и куда - он тебе скажет.
- Хорошо, магистр. Только... я речи россов не знаю, толмача бы мне.
На губах магистра улыбка появилась, недобрая, змеиная.
- Будет у тебя толмач. Скоро уже будет, уже скачет сюда. Ты его до поры не показывай никому, да и сам он постарается, а Россу он хорошо знает, и провести вас сумеет, и лоцмана найдет, не абы какого, а наилучшего, и в столице вам поможет.
- Хорошо, Магистр. Я твою волю исполню.
Эваринол кивнул, Леона по руке потрепал.
- Я в тебя верю, мальчик мой.
И получил в ответ улыбку, исполненную обожания. Леон любил своего магистра, может, даже и не вполне платонической любовью. Любил, преклонялся, повиновался - все, как нравилось, Эваринолу.
Родаль отлично понимал, если Россу не взять хитростью, то силой всяко не получится. Что такое три сотни рыцарей? Ладогу захватить - и то не хватит, но взять и удержать власть - вполне. А там уж...
Сложится.
Есть и третий план, но его Эваринол более всего не любил. Потому как придется делиться, и многим. Ежели сорвется покушение на Бориса, надобно будет ему мир предлагать, а с миром и союз выгодный. Что с того, что женат росский государь? Жена, чай, не стена, предложат ему условия выгодные, и поменяет государь одну бабу на другую. А то и отравить ненадобную можно.
Только вот это уже не только от магистра, но и от короля зависит. А как подсунут царю бабу подходящую, так им и вертеть можно будет, хоть влево, хоть вправо, и детей его под себя воспитать. Но король... делиться придется.
А может, и не придется? Не получилось с мощами, получится с клинками!
Магистр встал и отправился в часовню. Помолиться об успехе предприятия.
Да, иногда и его разбирало желание чего-то попросить у Бога. Только вот помогало редко, очень уж цели у магистра были... о таких у Рогатого просить впору. Приходилось своими силами обходиться.
Авось, и в этот раз... обойдется.

***
Гордон Беккер, сводный брат Сары свое воинство оглядывал.
Ну такое... неприглядное оно, честно сказать. С бору по сосенке, вразнобой, стоят, как им нравится, одеты во что придется, оружие какое у кого есть - шваль, одно слово. Как получилось, на что денег у него хватило.
Вот зачем ему было во все это лезть? Зачем голову подставлять? Ан, жизнь так прижала, что и выбора-то не оставила.
Отец Гордона, Джош, в Россу приехал на заработки. Фортуну искал.
Нашел, как же не найти-то на свою голову! На корабле и нашел! Рыжую, красивую, такую, что аж пар из ушей валил! И нашел, и дочь с ней прижил - Сару.
Потом, правда, Инесса ушла, оставив ему ребенка. Погоревал Джош, да недолго, ребенку мать нужна, ему уход и ласка, сошелся с Мартой - та ему и родила Гордона. И жили все потихоньку, Сарочку маленькую Марта приняла, не ущемляла ни в чем, по хозяйству управляться учила, как дОлжно, хорошо они тогда жили. До поры...
Инесса через десять лет объявилась. Тогда-то и выяснил Джош, что с ведьмой жил! И что дочь у него ведьма - тоже.
Не обрадовался, да и кто б на его месте счастлив был? Нет таких дураков! А только и выбора не было. В храм кинуться? Себя первого подставить под церковное покаяние, под монастырь? Нет, такого Джошу не хотелось. И Гордону тоже не хотелось, понятное дело.
Оставалось помогать Инессе и Саре в их делах.
Особенно много бабы с них не требовали, иногда письмо передать, иногда наемника найти, так, по мелочи. В основном Сара все крутила, с ней и Инесса, и Любава шушукались, к ней и шли, Гордона и Джоша так уж замечали, ежели очень надобно было. Мужчины и радовались, жизнь спокойная всяко дороже прибытка, хоть и оплачивали бабы просьбы свои, и деньги давали просто так, а все одно - без них уютнее живется. Ведьмы же... неприятно рядом с ними, ровно сквозняком тебе в спину потягивает. Потом умер Джош, за ним Марта ушла, Инесса, Гордон же...
Вроде и женат давно, и своих детей у него пятеро, а все одно - не может он от ведьм отделаться. Свяжешься с такой пакостью, так до смерти не развяжешься... увы. Одно он у Сары выторговал, чтобы семья его не знала ни о чем, чтобы не трогали ни Анни, ни детей. Иначе он и правда в монастырь кинется...
Сара только фыркнула на это, но чего ей из-за мелочи с братом вязаться? У нее Любава есть, боярин Данила, дочка вон есть, родная... мужа, правда, нету, прибрал его Господь. Потому Гордона просила она, когда уж вовсе выбора не было.
Не любил Гордон сестрицу, но и отказать ей не мог, вот ведь беда какая... терпеть оставалось, да молиться, чтобы Господь эту нечисть прибрал. Ну, или Рогатый, тут Гордону неважно было кто, абы побыстрее...
Вроде и пропала сестрица, да тут еще одна родственница объявилась... кем там ему Любава приходится, Гордон не задумывался особо. Нет у них общей крови, верно, а тайны общие есть. Мерзкие такие, гаденькие, которые крепче крови повязать могут.
Пришлось ему побегать, нанимая наемников. Хотя... сжечь рощу?
Ну и в чем беда?
Волхвы... верят в них местные, ну так что же? Гордон и вовсе с ведьмой в одном доме жил, покамест та к мужу своему не ушла, и знает про их силы да слабости. А волхвы, это, наверное, как ведьмы, только еще реже встречаются? Гордон, хоть и в Россе рожден был, но воспитан-то в своих традициях! И в смерти волхвы ничего не видел страшного. Одной больше, одной меньше - вот еще ерунда какая! Главное самому не пострадать.
Так что...
Выступили они не одновременно, вышли из разных ворот Россы, чтобы не заподозрили их, собрались уже на дороге. Гордон всех оглядел, еще раз указания дал.
- До рощи доходим... факелы есть? Масло? Трут? - все в наличии оказалось. - Поджигаем рощу, там одна баба должна быть, старая. Вот, ее стрелой надобно снять, издали. Волхва она, это как ведьма, только сильнее...
- А не обморочит она нас?
- Нет, она одна, нас много, не справится попросту.
Когда б не Божедар, так и вышло б все по его слову, по задумке Любавиной. Сильна волхва на земле своей, а только и обратная сторона у этой силы есть. Волхва от земли своей сильно зависит, а деревья... когда маслом их облить земляным, да факел кинуть, хорошо они горят, даже зимой. Поджечь место силы ее в десяти местах, так в одном-то пожар волхва, может, и потушит, а в остальных? Одна у нее голова, не десять. И руки тоже одни.
А еще... больно тем рукам будет.
Когда священную рощу рубить будут, волхве дурно сделается, гореть она будет, как в лихоманке, корчить ее будет, корежить, и чем долее волхва в роще той прожила, тем сильнее боль будет.
Связь между ними двусторонняя, завсегда так. Не отдашь - так и не получишь.
Все продумано было.
Оттого и не боялся Гордон, оттого и людей ему удалось легко набрать - все равно наемникам, в кого стрелять, кого жечь, а что такое волхва, они и вовсе не представляли.
А только вот не дошли до рощи поджигатели. Из города-то они разными тропами выбирались, а потом по одной дороге пошли, уж у рощи разделиться хотели. Помешать им Добряна не смогла бы, разве что ветер уговорить, метель поднять, закружить-завьюжить... да не столько сил у нее. Велигнев - тот мог бы и справиться, может, еще кто из сильных волхвов. Может, Устинья смогла бы. А Добряна...
Не могла она убивать, она волхва Живы-матушки, не Рода. Рука у нее на людей не поднималась, разве что ее саму убивать будут. А так... идут люди - и идут себе. Даже понимая, что происходит, не могла она просто. А вот Божедар очень даже мог.
Услышал он от Добряны, что идут иноземцы к роще, нахмурился. Явно ж не с добром они сюда идут... людей кликнул.
Да и не таились иноземцы особенно, топоры на плече кое-кто нес, горшки да бурдюки с маслом тоже, меж собой разговаривали, похохатывали. А вдруг волхва даже и собой ничего? Может, ее тогда не сразу убить, а того... попробовать перед смертью? Она как обычная баба - али еще чего у нее не так? А вдруг в роще деньги какие найдутся?
Да всенепременно найдутся, надобно только поспрошать получше, к примеру, когда волхву пятками в костер сунуть, она ж не выдержит, все расскажет? А гореть она как человек будет - или как дерево?
Божедар на это посмотрел, людей своих расставил, а как подошли иноземцы на нужное расстояние - и команду отдал.
- Огонь!
Короткая команда, а только с лихвой ее хватило.
Ударили тридцать арбалетов по толпе, в единый миг треть народа выкосило. А ведь не просто так их поближе к роще подпускали - выбрали место так, чтобы арбалеты успеть перезарядить и второй раз выстрелить, ежели убегать кто начнет.
Вот Гордон убежать и попробовал.
Не успел, болт арбалетный быстрее оказался, налетел, клюнул в поясницу - разом ноги отнялись, так Гордон мордой в снег и упал, завыл, понимая, что это уже конец, не вылечишь такое... да куда там лечить! Уйти не удастся!
А стрелки второй залп дали - и за оставшимися татями кинулись. На всех еще и не хватило.
Потом добили тех, кто на дороге остался.
Пока тела к роще стаскивали, а Добряна распоряжалась, кого да под какое дерево положить, пока обыскивали (что с бою взято, то свято) Божедар главным занялся. Специально приказал не добивать Гордона, того хорошо видно было. И одет он не в пример наемникам, и оружие у него дорогое, и на пальцах перстни самоцветные...
Взял нож, да и примерился.
- Сейчас глаза тебе выскребать начну. Тщательно, до кости черепа. Потом зубы по одному начну выламывать, потом уши порежу... постепенно, на лапшу. А убивать я не стану тебя, нет, я тебя вот так, за ноги, по дороге оттащу, да и брошу, все одно ты никому ничего не расскажешь, нечем тебе будет...
Гордону того с избытком хватило, и начинать не понадобилось.
- Я... не...
- Могу и убить. Но в обмен ты мне расскажешь все.
- Что ты знать хочешь?
- Кто тебя послал сюда?
- Государыня Любава.
- Откуда вы друг друга знаете?
Допрашивал Гордона Божедар долго, может, часа три, уж и трупы все убрать успели. Ответы себе для памяти записал, не все запомнить можно было.
Те же имена, адреса...
Божедар себе пообещал посетить кое-кого. А может, и не только посетить. Лес, вот, удобрили, в Ладоге-реке рыбы тоже голодные, подкормить надо!
Пора наводить порядок в доме своем! Пора... пока другие тот дом не отняли.

***
Рудольфус Истерман письмо и перстень магистерский получил, ахнул от ужаса.
Это что же деется-то?!
Ему самому на Россу возвращаться? Нет, не договаривался он так-то. Или...?
А и что он теряет такого, когда подумать? Ежели не один, не сам по себе пойдет он, его на корабле повезут, под защитой надежной? Чай, на Орденские корабли и пираты нападать побоятся.
И.... когда власть поменяется, лучше рядом быть, о заслугах своих сказать погромче, чтобы и услышали, и заметили, и оценили по достоинству, чин какой дали, землю, титул...
И побольше, побольше...
Но... как же с приказом Бориса быть? Руди-то знает, не будет Бориса - в пыль все его приказы обернутся, он и постарается, но не знают о том его спутники, боярин Прозоров не знает, а ему приказ Бориса выполнить надобно.
А как быть?
Долго не размышлял Руди, спустился вниз, да и к боярину Прозорову подошел.
- Яков Саввич, я плохие известия из дома получил.
- Что в Россе не так?
Руди руками замахал, заулыбался.
- Нет Яков Саввич, в Россе хорошо все, - что и жалко-то, не взяла их лихоманка. - Но я ж отсюда родом, вот мне и написали. Брат у меня приболел, хотел бы со мной проститься.
Боярин Прозоров кивнул.
- Серьезно это?
- Очень серьезно. Молиться буду, авось, Господь смилуется, но лекари говорят, надежды мало. О, мой несчастный брат!
- Господь милостив, - Яков Саввич Прозоров перекрестился, на Истермана посмотрел. - Так чем помочь-то тебе, Руди?
- Отпусти меня, боярин, примерно на месяц? Съезжу, разберусь я с делами наследственными, да и к вам вернусь.
Яков Саввич тут же и успокоился. Истермана он давно знал, родственных чувств у него, как на яблоке - шерсти, а вот когда речь о деньгах идет - дело другое. Ради денег Истерман на елку залезет - не уколется! Ну когда так...
- Езжай, Руди, да возвращайся побыстрее. Сопровождение дать тебе?
- Ни к чему, люди и тут понадобятся. Я покамест съезжу, ты, боярин, тоже прокатись, не побрезгуй. Я тут договорился с чудаком одним. Старый барон Давлер всю жизнь к себе в поместье редкости да ценности стаскивал, правда, и дряни всякой натащил - гору. А недавно и померши он. Вот я с его наследником и списался, и договорился, чтобы нам показали все. Толмач есть у нас на всякий случай, а уж сторговаться ты, боярин, сможешь! Да повыгоднее!
- Давлер...
- Его еще Безумным Барахольщиком кличут, не доводилось?
В глазах боярина интерес вспыхнул.
- А, про такое слышал. Чокнутый собиратель.
- Вот-вот. Он самый.
- Мы - в очереди первые будем, наперед все тебе покажут, боярин, потом уж всем остальным.
- Ишь ты... молодец, Истерман. Так государю и скажу, старался слуга твой, много чего нашел ценного, - боярин-то от души хвалил, а Истерман свечам сальным радовался, в неровном свете и не видно было, как его аж перекосило на миг.
СЛУГА!
Скажи еще - холоп!
Погоди у меня, гад, ты еще дождешься плетей, допросишься! Лично пороть тебя буду, боярин, не то еще что похлеще придумаю!
Но боярин Прозоров его чувств и вовсе не заметил, удачному сговору радовался.
Руди тоже улыбался.
Что с наследником Безумного Барахольщика лично магистр Эваринол говорил, что должен барон столько, что считай, там все имущество - Ордена... пусть его!
Поторговаться и наследник сумеет, авось, и себе чего выжмет. А Эваринол Родаль готов был пожертвовать малым ради великого. Пусть его, то барахло... ежели удастся ему Россу подмять, это будет, как кошелек из одного кармана в другой переложить.
Назавтра же Руди выехал из трактира. А через два дня, в дороге, чуточку внешность поменял. Купил краску черную, волосы себе покрасил, а брови и ресницы у него и так темные были, их он так, подчернил самую малость. Кожу другим снадобьем вымазал, потемнела она слегка... из очаровательного блондина - брюнет получился, только постарше, но все одно - очаровательный. *
*- хна, басма, сок грецкого ореха не являлись секретом и были достаточно широко распространены, прим. авт.
Так и отправился в Орден. Понятно, кто хорошо его знает, тот сходство заметить может. Но вряд ли кто приглядываться будет.
А Руди все ж спокойнее будет до поры.
Даже на корабле - вдруг его заметит кто? Заметит, Борису напишет... почтовые голуби летают быстро, даже зимой. А сорвать по глупой случайности все дело...
Нет!
Только не это!
Как может покарать озверевший от ярости магистр, Руди понимал. И жить ему хотелось.

***
Невесело было в спальне государыни Любавы. Сидела у окошка Варвара Раенская, иголкой в ткань тыкала, да узор не получался.
Так и не нашли Платона, но сердце ведало - мертв ее супруг, не то б давно объявился. А кто его убил? Как получилось?
Неясно.
Хоть и говорит государыня о волхвах, а только тоже все это вилами на воде писано. Самое страшное, что в мире есть, неизвестность. Самое жуткое...
Любава дверью о косяк грохнула.
- Не затяжелела эта дурища! Не прошел ритуал!
Варвара руки к щекам прижала. Все еще хуже получалось, чем спервоначалу думалось. Ежели и ритуал не состоялся, значит... прознал кто-то заранее, ДО ритуала?
Людей перебил, сделал все, чтобы не удалось им... а КАК?! Кто предатель, где он?!
- А Илья Заболоцкий? Ничего о нем не известно?
И известно не могло быть, Илья из рощи и не выходил, считай, и нечего ему было покамест в городе делать, к Устинье раз пришел, да и хватит ему того. А слугам-то, которых Любавины подсылы расспрашивали, не сказали ничего, вот и отвечали они честно - мол, не знают, не ведают. Не бывал боярич на подворье... а вот с того самого дня и не бывал! Пропал, как есть пропал батюшка наш, Илья Алексеевич, ох горе, горюшко!!!
- Ничего, - Любава нос сморщила. - Не знаю уж, что там такое случилось, кто повинен, но ритуал точно не прошел. Ежели повезло нам, то хоть одним Заболоцким меньше стало! Вот семя поганое!
С этим Варвара согласна была.
- И... Гордон? Не объявился он?
- И он пропал, как не бывало! Можно бы еще кого послать, да не рискну я более. Не хватит у меня верных людей, а и до Бориса дойдет - тяжко мне придется.
- Ждать будем?
- Дождемся... за мягкое место нас прихватят, да на воротах повесят!
Варвара вздохнула... оно понятно, не сами по себе их беды, кто-то супротив них встал, да вот неясно - кто это. И делать что-то надобно, и что делать - непонятно.
- А что делать теперь? Любушка?
- Что-что... наследника Федору дать. Ежели дура эта не затяжелела... надобно бабу найти, а лучше двух или трех, чтобы хоть у одной мальчишка появился, заплатить им, да ребеночка себе и забрать.
- Любушка!
- Чего ты воешь, Варька?! Сама знаешь, не видать мне детей от Феденьки, Устинья мне, может, и выносила б внука, а эта... слаба она, глупа. И жертвы нет. Разве что отца ее использовать, ну так его сюда ранее лета и не притащить. И на таком расстоянии я ритуал проводить не рискну, и сил не хватит у меня.
- Тогда...
- Найти ребенка, лучше нескольких, выдать за Федькиного сына или дочь, ежели выбора не будет, и все девки появятся. А по весне и начинать все, как Ладога вскроется. Только с Аксиньей поговорим, объявим, что непраздна она, пусть всем о том говорит, дурища.
Варвара размышляла, шитье пальцами перебирала, нитки комкала. Клубок неопрятный лохматый получался, да ее это сейчас мало волновало.
- Баб я найду тебе. Только вот... Книга? Ее же только по наследству передать можно, только прямому потомку?
- Этим я потом займусь, как планы наши осуществятся! Сама ритуал провести не смогу я, да и не надобно, Книга мне поможет, не захочет она, чтобы род наш прервался, а чтобы ее унаследовать - баба надобна. И с сильным даром, и моей крови. Евка, дрянь, говорила я ей - роди ребенка, а она все отнекивалась!
Варвара ту причину, по которой Ева ребенка родить отказывалась, хорошо знала.
- Любушка, так ведь Ева тоже не из самых сильных ведьм, ты знаешь, чего боялась она.
Покривилась Любава.
- Сара тоже... могла б на себя все взять, а Ева родила бы спокойно! У одной сил не хватало, у второй умения, вот и результат, без наследницы род наш! А как теперь Книгу передавать!?
И о том Варвара думала тоже. Знала она, ЧТО от Любавы понадобится, знала, как Книгу передать можно. Понимала, что добровольно на такое не пойдет Любава...
- А что делать-то будешь?
- Есть у меня план, смогу я Книгу передать, и сама не пострадать.
- Это как?
- Не двое человек в семье моей осталось, трое. Я, Федор и Аксинья. Покамест она с ним кровью общей связана, силой, как пуповиной, того довольно будет.
- Не думала я о таком.
- Я подумала. И внук или внучка мне надобны, а когда не получится, найду, кому Книгу передать.
- Не понимаю я тебя, Любушка. Слишком уж ты закрутила... прости меня, дуру старую!
Любава на Варвару посмотрела с легким превосходством. Ну да, где уж тебе в таких вещах разбираться, твое дело детей мужу рожать...
- Две сестры у меня есть, с древней кровью. Сильной кровью. Устинья и Аксинья. Вот ежели одну из них в жертву принести правильно, то со второй Федька мне внучку или внука зачать сможет. А уж как она ребеночка выносит, так и посмотрим. Ежели девка рОдится, книгу ей передать можно будет. Ежели не выносит ее Аксинья, все ж не так сил много у нее, можно под нож дуру, Книгу в другой род передать, а ведьму к себе привязать, спервоначалу слаба она будет, помощь ей понадобится. Еще и в выигрыше мы останемся.
Варвару этот план жуткий и не тронул даже. Она пару минут подумала, кивнула.
- Права ты, Любушка. Это делать надобно после того, как Федька на трон сядет, а Борька помрет. Жена его в монастырь поедет, да не доедет, перехватим ее по дороге. А там... лучше, конечно, Аксинью прибить, она куда как слабее, глупее, да и вообще умом может тронуться.
- Ребенка она и без ума выносит, понадобится - к кровати привяжем. А вот Устинья не по нраву мне, слишком уж умна и хитра.
- На тебя похожа, Любушка.
Любава в Варвару подушкой швырнула.
- Помолчи, дура!
Варвара и помолчала, только с тоской подумала, что Платон бы... ох, Платоша, как же ты таким неосторожным оказался? Как ты себя убить дал?
Ох, горе горькое...

***
- Когда б увидел кто эту картину - глаза бы протирал долго, да отплевывался.
Никто Божедара не слышал, оно и к лучшему было. Как поверишь в такое-то? Сидит волхва на пенечке, ревет от души, а вторая ее по голове гладит, успокаивает. Лучше и не видеть, и не верить - спокойнее жить будешь. Волхвы - это ж сила! Опора! И сейчас вот так она расклеилась, сопли ручьем, слезы, что дождик весенний, не останавливаются, льют и льют...
- Ничего, Добрянушка, прошло все, не вернется уж...
- Да... а когда еще кого наймут?
И то сказать, перепугалась Добряна. Не воин она, волхва мирная, лечить да новую жизнь выращивать, вот дело ее, а как быть, когда убивать тебя идут? И ведь когда б не Божедар, когда б не Агафья с предупреждением ее, не Велигнев... достигли б они цели своей.
И пришли бы, и подожгли, и убили бы, и к этому времени от рощи Живы-матушки уж и пеньков бы горелых не осталось.
Добряна-то умом понимала, что опасность быть может, оттого и не ворчала, и не возмущалась, а все ж не по норову ей происходящее было.
А вот когда она поняла, что вот, что могло быть! Когда смерть рядом промелькнула, крылом мазнула по сердцу... да не боялась она смерти, другое страшно было. Что Рощу сожгут, что волхвы новой не будет, что Живу-матушку подведет она! Вот это и страшно!
Не своя смерть, ты-то умер - и все уже, и ты в Ирии Светлом, а вот когда погибают те, кто тебе доверился, когда дело жизни твоей прахом идет, когда...
- Наймут, конечно, цела еще голова у гадины, мы хоть хвост и отсекли, да зубы целы.
Добряну еще больше затрясло, невольно руки в кулаки сжались.
- Убила бы!!!
- Убила б ты, как же...
И снова - когда все понимают все, а вслух говорить - чего уж? Не просто так Любава в палатах царских сидела, много она себе сторонников нашла, много у нее планов хитрых и подлых. Покамест все выявится - время надобно, а в это время и себя бы еще как сберечь?
- Что делать-то, Агафья?
- Чего ты глупость спрашиваешь? Сама не знаешь, что ли? Вон, у меня какая смена растет хорошая, а у тебя кто? Ты учишь кого, или просто сидишь в роще своей, ни о чем, кроме березок не думая?
Поняла Добряна, улыбнулась. Раньше за такие слова она бы ругаться стала, крик подняла, а сейчас... и верно ведь! Давно пора ей ученицу взять, а то и не одну!
- Хорошо же, возьму себе ученицу, буду смену готовить.
- Трех учениц возьми, так оно вернее будет.
- Почему трех-то?
- А ты посмотри, какие парни вокруг. Наверняка хоть одна, да замуж выйдет, а то и две...
Добряна рассмеялась невольно.
- И то верно. Даже ежели одна замуж выйдет, а вторая в Роще сидеть не захочет, хоть одна-то да справится. А нет, так и еще учениц найдем! Надобно уж смену себе готовить, нечего тянуть!
Хоть и есть еще у Добряны лет тридцать-сорок, а то и поболее, ну так что же?
- То-то и оно. Напиши Беркутовым, еще кому из родни своей напиши, ежели есть у них девчонки на погляд, пусть приезжают, привозят их сюда. Будем смену растить, будем учить да воспитывать, мало нас, сама видишь, беда пришла стоглавая, а рук у нас куда как меньше оказалось.
Добряна кивнула решительно, слезы вытерла, с пенька поднялась.
- Сделаю, Агафья. И... прости меня, когда глупости говорила. Не со зла я, не понимала многого, не видела, не задумывалась. А тебе-то куда как труднее пришлось.
Улыбнулась в ответ Агафья Пантелеевна. И то верно, среди людей завсегда сложнее, нежели среди берез. Березы-то спокойные, где посадишь, там и расти будут, а с людьми... ох, не получится так с людьми! Куда им до березок-то!
- И ты меня прости, когда я тебя обижала в чем. И река надобна, и озеро, а что договориться нам трудно, так ведь характеры. Две старухи склочные... ты-то не знаю, а я точно.
Рассмеялись женщины.
И то верно, одна на месте не сидела, сил не копила, крутилась среди людей помаленьку, вот и видела много, и знала. Вторая же о Роще заботилась, силы умножала, растила да копила, вот и сложно им сразу услышать да понять друг друга. А как беда пришла - объединились, плечом к плечу встали, сила сразу и преумножилась. Потом и Добряна себе учениц возьмет, и Агафья внучку учить будет, так и сложится, так и дороги их продолжатся. Главное, что поняли они друг друга, договорились, а остальное все будет. Знала бы Любава, что наделала - так от ярости взвыла б и повесилась на собственной косе.
Не знала. К сожалению.

***
Михайла даже не удивился, когда сорвался Федор с охоты - домой. Позвала его царица вдовая, вот и полетел он. Ну так что же, мать есть мать. А вот причину знать хотелось бы. Михайла и узнал ее, Федор в покои к матери сразу же помчался, влетел, Любава ему объятия раскрыла, обняла, поцеловала, провозгласила громко:
- Феденька, радость-то какая! Отцом ты станешь скоро!
Аксинья в тягости?
А Михайла о том и не слышал, а ведь должны были на каждом углу толковать? Странно... хотя могут и скрывать до поры. И так делают, когда баба слабая, не уверены, что ребеночка она доносит. От дурного взгляда, от пакостного слова прячут. А только тогда б и еще старались прятать сколько можно? Странно это как-то...
Федор на Михайлу поглядел, рукой махнул.
- Вон отсюда все!
Михайла поклонился, да и вышел. Эх, подслушать бы, о чем речь пойдет! Почему-то казалось ему, что важное там говорят. И для него важное!
Но...
Устинья про глазки и ходы потайные знала. А Михайла, хоть и догадывался, да попасть туда не мог. И Любава знала. И комнату выбрала такую, чтобы не подслушали их точно. Федора к себе поманила.
- Соврала я, сынок, уж прости меня.
- Матушка, да что ты... не нашелся дядя Платон?
- Я б тебе мигом отписала. Нет, не нашелся.
- А...
- И ритуал пройти не успел, иначе б получилось все у вас. Вот что, Федя, мы к Аксинье сейчас пойдем. Запоминай, что ты говорить должен, а мы с Варварой за себя сами скажем. Понял?
Федя запоминал старательно, хмурился.
- Матушка, может, просто поколотить ее? Вот и ладно будет?
- Нет, Феденька, нельзя покамест. Не хозяева мы тут, не надобно забывать...
Федор скривился, да крыть нечем было.
- Ладно. Пойдем к дуре этой! Дело делать надобно.

***
Аксинья у себя в покоях сидела, покров на алтарь расшивала. Ничего-то ее не радовало сегодня. Ни летник шелковый, ни сарафан нарядный, золотом шитый, ни украшения драгоценные - крОви у нее начались, регулярные, не в тягости она. И в этом месяце не затяжелела, а уж как надеялись! Как мечтала она!
Когда б у нее ребенок был, все б иначе было, и ее б уважали, кланялись земно. А так...
Несправедлива жизнь!
Устька по коридору идет, перед ней и бояре шапки ломают, а Устинья каждому приветствие находит, каждого о чем-то да спросит, улыбнется, здоровья пожелает... царица она, понятно, а все ж таки улыбаются ей искренне, не по обязанности. И слуги шепчутся, мол, добра, мудра да уважительна - очень обидно сие.
А Аксинья ровно тень какая. И видят ее, и ровно не видят... нечестно так-то! Несправедливо! И никто про нее ничего не скажет линий раз, вроде как женился царевич и пусть его. И муж Устинью на руках носить готов, а Федька об Аксинью только что не ноги вытирает!
А она что?!
Чем она хуже сестры?!
Нечестно так-то!
Куда уж Аксинье понять было, что не соревноваться с сестрой надобно, а своей жизнью жить, своим удачам да победам радоваться, свое счастье строить, на чужое не оглядываясь...
Не под силу ей это было. Когда б не Устя - другая бы нашлась для зависти да ревности. Но тут уж так сложилось...
Дверь в горницу отворилась, муж вошел, за ним мать его и Варька Раенская в черном платке, ровно ворона какая. И чего она так закутывается? Мужа-то ее еще не нашли, может, и жив покамест?
Аксинья честь по чести встала, поклонилась в пояс.
- Феденька, муж мой...
- Ждала, женушка?
- Ждала, муж мой.
А что ей еще сказать было? Не правду ведь говорить? Ждала... что кабан тебя клыками пропорет или медведь какой сожрет! Мечтала о том и молилась ежечасно!
Не повезло!
Сволочи, а не звери, мог бы хоть один для Аксиньи постараться!
- Поговорить нам надобно, Аксиньюшка, - свекровка вступила. Голос медом полился, Аксинья чуть не скорчилась от сладости приторной.
- Государыня...
- Аксиньюшка, сыну моему наследник надобен.
- Роду я ему деток, может, в следующем месяце и понесу уж, матушка.
- И такое может быть, Аксиньюшка. Да я к тебе с другим. Есть уже у Феденьки ребеночек.
- ЕСТЬ?!
У Аксиньи рот шире ворот открылся, хоть ты телегой заезжай. Любава закивала радостно.
- Есть, Ксюшенька, есть! Радость такая... нечаянная!
- А... э...
- Просить тебя хочу. Ты пока не в тягости, а я внучка хочу понянчить, потому скажем мы всем, что непраздна ты, а как разродится Феденькина симпатия, так мы ее ребеночка за твоего выдадим, словно это ты рОдила.
Аксинья спервоначалу онемела от ужаса, а потом опамятовала, аж завизжала от возмущения, ногами затопала.
- Да вы в уме ли, такое мне предлагать?! НИКОГДА!!!
Х-хлоп!
Пощечина от Федора визг оборвала в единый миг, Аксинья к стене отлетела, стукнулась крепко, рот кровью наполняться начал. Бил он сильно, но ладонью, хорошо хоть зубы уцелели.
- Молчи, дура! Твое дело рот открывать, как сказали!
Аксинья всхлипнула, громко рыдать побоялась... так-то ее не били никогда. Отец порол - бывало, но ведь жалеючи, а тут и видно было - забьет! Вон, смотрит глазами бешеными, на шее жилы вздулись. А потом подошел, рядом на колени опустился, да и слизнул струйку крови, которая у Аксиньи изо рта текла.
И так это страшно было... Аксинья замерла, ровно птенчик перед гадюкой, не шевельнуться, не вздохнуть...
- Сделаешь, как сказали тебе. И подушку привязывать будешь, и ребеночка примешь потом, и никому усомниться не дашь, что твое это чадо. Поняла, дурища?
- Д-да... - кое-как прошептала, кровь сильнее потекла, и Федор ее еще раз слизнул.
Любава, видя такое дело, усмехнулась себе.
- Ну, мы пойдем, Феденька, ты нам потом скажи, как Ксюшенька свободна будет. Я и объясню, что говорить, да как ходить.
Федор на мать и не взглянул, стоило двери закрыться, как клочья одежды в стороны полетели. И это еще страшнее остального оказалось.
Конечно, на все Аксинья согласилась, только бы не убили... и отчетливо поняла - убьют.
Все одно убьют... только сейчас до нее Устины слова доходить начали: в палатах - возле смерти! Только сейчас она понимать начала, почему сестра тише воды, ниже травы ходила, глаз лишний раз не поднимала.
Только сейчас.
А толку чуть... поздно уже, все, что могла, она порушила.
Поздно...

***
- Стой, дед!
Одинокий путник, да на дороге - добыча лакомая. Ничего не возьмешь с него?
Это вы не понимаете толком! Одежка есть, какая-никакая, сапоги, справа хорошая, может, и в мешке чего найдется... сам путник?
А кто его собирался живым отпускать?
Это и на дорогах Россы, и в Лемберге, и в Джермане... тати - они нигде не переводятся, хоть и называются по-разному.
Остановился дед, оглянулся.
Выходят из кустов двое татей, у одного арбалет на плече, старенький, из такого уж не стрелять надобно - на стенку вешать для красоты, али и вовсе огород копать. Ну так деда напугать - много и не надобно.
- Стою, сынки, стою. Чего вам надобно?
Переглянулись тати, заржали аки лошади стоялые. С дерева ворон закаркал насмешливо, зло. Тот, что с арбалетом, на дорогу кивнул.
- Чего нам надобно, дед? Ты котомку брось, посмотрим, что у тебя там. Подорожная - слышал такое слово?
- Как не слышать.
А второй удавку на пальцах растягивает. Понятно, чего одежку-то лишний раз дырявить да кровью пачкать, ни к чему... деду и удавки хватит.
- А коли слышал, то и...
Дослушивать Велигнев и не стал уж. Выпрямился, посохом о дорогу пристукнул едва видимо, а в следующий миг и началось! Вроде и не такая уж зима на дворе, а ветер взвыл, ровно дикий зверь, ударил татей в грудь, опрокинул, метель поднялась, да такая - хлещет ветром, ровно розгой, по лицу, по глазам, рты снегом забивает... тут и сопротивляться не знаешь - как? Дед где?
Да кто ж его знает... стоит себе?
Велигнев и стоял, смотрел, как внутри кокона снежного двое сначала мечутся, выход ищут, потом смиряются, на землю опускаются, а там в них и дыхание жизни замирает. Минут тридцать стоял. Ворону уж сидеть на сосне надоело, спустился он на плечо к хозяину. Чего лапы-то морозить?*
*- скорость замерзания сильно зависит от температуры, ветра, подвижности, влажности - факторы разные, я беру по минималке, а так иногда человек может прожить до 6 часов, если сопротивляется и двигается, прим. авт.
Потом Велигнев посохом земли коснулся, ветер отозвал, как собаку цепную. Татей даже трогать не стал - зашагал себе. Да и чего об них руки марать, о собак ненадобных? Они о ком за свою жизнь побеспокоились? Подумали?
То-то и оно. Дрянь, а не люди, и жалеть их нечего, Велигнев лучше тех пожалеет, кто этой пакости на дороге попался, да защитить себя не смог. И пойдет себе потихоньку. Ему еще долго идти...

***
- Радость у нас, Боренька!
Борис на Любаву посмотрел без особой радости. Кому как, а ежели ей радость, может, и всей Россе гадость будет. Очень даже легко.
- Какая радость, Любава Никодимовна?
Не матушка, не государыня, вежливо все, не придерешься, а неприятно, вон, глаза как сверкнули.
- Ксюшенька наша непраздна, государь. Гладишь, к зиме Феденька и отцом станет!
Борис улыбнулся невольно, на Устинью покосился.
- Рад я за него, очень рад.
Сам Боря молчал покамест о счастье своем. И Устя попросила, и не уважал он тех, кто просто так языком о самом важном болтает.
Твое это!
Твое, и супруги твоей, и нечего тут языком мотать вдоль и поперек, не случилось бы дурного глаза, а то и чего похуже. Глазами-то много вреда не наделаешь, так тут способы и попроще есть, где подлить чего, где толкнуть кого... в палатах государевых и не такое случалось, он про то ведал.
- Боренька, прошу, разреши остаться, и Ксюшеньке во время беременности помочь, и ребеночка на руки принять! Первый внучок мой... потом поеду я в монастырь!
Это Борису уже куда как меньше понравилось, но спорить не стал он, рукой махнул.
- Дозволяю. И принять, и покрестить. Как раз и в монастырь поедешь, Любава Никодимовна.
Не забыл. И прощать ничего не собирался он, просто отложил ненадолго. Любава зубами скрипнула, а мед лить не перестала, как водится - пополам с ядом.
- Боренька, миленький, вы-то еще ребеночка не ждете? Может, Устеньке к сестре сходить, побеседовать с ней?
- Когда разрешит Федор Иванович, с удовольствием я с сестрой пообщаюсь, - Устинья молчать не стала.
- Вот и ладно. Повитуху прислать тебе?
- Может, Адаму сестрицу осмотреть? - Устинья вновь голос подала, - Доверяю я ему, человек он хороший, да и лекарь от бога.
Любаву аж перекосило.
- Да чтобы чужой мужчина, до моей невестки дотрагивался?! Безлепие творишь, Устинья!
- Государыня Устинья Алексеевна, - Борис такие мелочи спускать и не собирался. Ерунда, казалось бы?
Ошибаетесь, сначала кажется, а потом и мало не покажется. Раз спустят, два спустят, на третий заплакать захочется.
- Все одно - не дозволю! - Любава руки на груди скрестила. Тут Борис настаивать не стал, тут его власти нет, чужая жена Аксинья, пусть что хотят, то и творят с ней.
- Хорошо, Любава Никодимовна, будь по-твоему. Но ежели по вашей неразумности скинет Аксинья ребеночка - строго спрошу, - Борис кивнул, скипетр погладил. Да и отпустил мачеху кивком. Та ушла, довольная, всего она сегодня добилась, чего хотела. А что укусить не получилось, ну и такое бывает. Случается...
Устинья на мужа посмотрела, из-за трона вышла, на колени рядом с ним опустилась.
- Боренька, когда дозволишь, я б и правда к Аксинье сходила.
- Прикажешь, да и приведут ее к тебе.
- С Федором, с няньками - мамками, с прислугой верной Любаве... сразу ведь не выгонишь всех, да половину и не за что. И не разберешься так-то, в один миг. Мне бы с ней один на один поговорить, подумаю я, как это устроить, когда не против бы будешь?
И с этим Борис согласен был.
- Делай, Устёна, как пожелаешь, твоя сестра, тебе и решать.
- Кажется мне, Боренька, что плохо Аксинье. И у меня душа за нее болит.
- Она сама того хотела, сама Федьке радовалась.
- Глупенькая она. Маленькая еще...
- Ты не намного старше, Устёна.
- А иногда кажется - на целую жизнь.
Боря жену обнял, к себе притянул, руку на животик положил. Покамест плоский, ничего не ощущается, но точно знал он - их уже трое. И так тепло на сердце становилось! Так радостно!
Его жена.
Его ребенок.
Есть ли большее для человека счастье? Для него - нету. Лучше он сам костьми ляжет, а их в обиду никому не даст! Никогда!
Устёнушка, счастье мое, нежданное-негаданное, сердце мое, жизнь моя...

***
- Магистр Леон де Тур?
Здоровяк, сильно похожий на быка, в алом плаще с коричневым крестом на нем, повернулся к мужчине, который его окликнул.
- Чего тебе?
- Магистр, прошу уделить мне время. Великий магистр меня знает.
Эти слова мгновенно решили дело в пользу незнакомца. А может, перстень с черным камнем, который тот с поклоном протянул магистру. Леон тут же приложил его к своему - и совпали камни точка в точку. Добро пожаловать, посланец.
Ежели ему доверяет САМ Великий Магистр... перед Эваринолом Леон преклонялся. Силу он уважал. Умом он восхищался, не понимая, как может хлипкий человек держать в повиновении столько рыцарей, как это вообще происходит, почему все прогнозы Великого магистра, все его слова, все расчеты оказываются верными... сам Леон мог предсказывать только на обычном, бытовом уровне.
К примеру, если он шел напиваться, то точно был уверен, что не остановится, и мог выложить заранее часть денег. Или заплатить вперед трактирщику, чтобы тот его с утра рассолом отпоил. Но так-то каждый может!
А предсказать, что в других странах случится?
Леон просто преклонялся перед умными людьми, понимая, что есть вершины, до которых ему, увы, не дотянуться.
Если этот человек может быть полезен Магистру Эваринолу - его стоит выслушать.
Если нет... он поплатится за свою дерзость.
Впрочем, Рудольфус Истерман мог ничего не опасаться, покамест он был полезен Ордену.
- Кто ты?
- Меня зовут Рудольфус Истерман. Мейр Истерман. Магистр не говорил обо мне?
- Говорил, - Леон уже с большим интересом поглядел на мужчину. - Он описывал тебя иначе, мейр.
- Это краска и другая одежда. Меня знают в Россе, к чему нам привлекать лишнее внимание? В таком виде проще.
- Ты состоишь в нашем ордене, мейр?
Руди пожал плечами.
- Как терциарий. Мир слишком крепко держит меня.*
*- терциарии - это явление есть в католичестве, человек, который обеты принял, а мир не покидает, прим. авт.
Леон кивнул.
- Это случается. Есть ли у тебя знак нашего Ордена, мейр?
- Знака магистра недостаточно?
- Более чем достаточно. Но я спрашивал о другом.
- Есть у меня и другое кольцо, но я не ношу его на виду эта тайна не для всех.
- Покажи.
- Прошу.
Перстень был знаком Леону, Магистр упоминал о нем, и выдавал такие перстни тем, кто выполнял для него задания в миру. Алый рубин, на нем коричневый крест из бронзы. У Леона тоже такой был, и где находятся секретные зарубки, он знал. Проверил пальцами, вернул перстень хозяину.
Протянул руку.
- Рад знакомству, мейр Истерман.
- И я, магистр. Прошу показать мне мое место на корабле, я готов отплыть в любую минуту.
- Вещи?
- У меня все с собой. Надеюсь, провизией меня обеспечат?
- Кусок мяса найдем, кубком вина не попрекнем, - ухмыльнулся Леон, которому это понравилось.
Дело, дело, все для дела, все для Ордена.
- Пойдем, мейр, я устрою тебя в каюте. Придется делить ее со мной и моим оруженосцем, надеюсь, ты не против?
- На борту - ты закон и право, магистр.
Леон хохотнул и хлопнул мейра по плечу.
- Идем.
Каюта оказалась крохотной, гамак жутко неудобным, а оруженосец... Руди порадовался, что перекрасил волосы и кожу. Оруженосец магистра донельзя походил на девушку. Тоненький, светловолосый, с нежным румянцем... тут все понятно, еще двое с особой дружбой.
Не то, чтобы Руди был против, он и сам тоже... вспомнить только его любовь несбыточную, боярина Данилу. Но - по доброй воле.
А с таким, как этот магистр... нет уж, увольте! Руди на такое не соглашался! Ему тоже блондины нравятся, и вообще...
Руди засунул свой рюкзак под койку, и кивнул юноше.
- Рудольфус Истерман. А ты, юный рыцарь?
- Я пока не рыцарь, оруженосец.
- Я не сомневаюсь, что говорю с будущей гордостью и славой ордена, - Руди и не особенно врал. Вот так, в особых друзьях многие начинали. Там и в рыцари выбивались, и ордену служили, и что? Магистру Родалю такое нравится, пальцами не тычут, а пробиваться так-то... сзади наперед, все же легче.
- Дэннис Линн, мейр.
- Рад знакомству, Дэннис.
- И я тоже, - взгляд оруженосца явно был... заинтересованным. Руди только зубами скрипнул, еще ему приступов ревности у магистра де Тура не хватало, а то и драки на борту. Нет, пожалуй, этот Дэннис далеко не пойдет, когда таких простых вещей не понимает. Ни к чему вызывать в своем покровителе ревность!
Вслух Руди не сказал ничего, сунул свои вещи под койку, да и завалился передохнуть.
Наверху разворачивалась подготовка к отплытию, снимали флаг с коричневым крестом на алом фоне, снимали такой же парус, меняли на простой, белый... в Россе ни к чему такие символы. Что-то уже успели убрать и закрасить, что-то, как всегда, осталось...
Не самое сейчас лучшее время для путешествий по воде, Ладога - река коварная, и туманы там жуткие, на да ладно. Лоцмана им Руди найдет, знает он, к кому обратиться. А дальше...
Все в воле Божьей. Но Руди сомневался, что Бог на стороне Россы. Не может ведь Он поддерживать этих варваров? Не может, правда?
Бог привычно молчал, не отзываясь на молитвы заговорщиков.

***
- Аксинья, постой, поговорить нам надобно!
И не хотела Устя сказать такого, а вот... не выдержала душа ее. Просто - не смогла она мимо пройти.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Пропал с месяц назад тому боярин Платон Раенский. Да так хорошо пропал, что никто его найти не может. Борис искать приказал, царица Любава ногами топала... да кричать-то кричала она, а толку не было никакого. Устинья эти дни все побаивалась, что найдут боярина, но Божедар если уж делал что - так ни единой оплошности не допустил. Не нашли.
Ни боярина, ни следов его, коней - и тех увели, вниз по течению Ладоги продали.
Аксинья в тягости оказалась, это было Устинье очень подозрительно. Ритуал-то не удался, стало быть, и ребенка взять неоткуда! А Любава-то хороша, умолила пасынка оставить ее в столице до рождения внука.
Какого внука-то?!
Откуда он возьмется? Или... первого попавшегося ребенка возьмут, да и за Аськиного выдадут? Но чтоб сестра пошла на такое? Хотя Любава... эта все может. Она еще и не такое придумает.
Хоть и тихо ведет себя царица бывшая, а все равно неуютно. Это как с гадюкой на груди спать, может, пригрелась она, и вообще змея благодарная, так ведь все одно - гадина!
Ладога как раз вскрылась на днях, ледоход начался, скоро корабли по ней пойдут, скоро купцы приплывут с товарами. Борис уж с женой заговаривал, что на лето бы Устинье переехать куда... грязно в городе будет, душно, нечистотно. Хоть и старается государь, а все одно - случается.
Устинья только отмахивалась.
Чтобы волхву свалить? Ее и оспа не одолеет, и чума ей не преграда! Кому беда, а ей так, вдохнуть да выдохнуть, и ребеночка она выносит, и сама выдержит, а от Бори далеко не отойдет. Чуяло сердце недоброе... пусть далеко пока, а только движется оно все ближе, идет...
Борис с женой и спорить не стал. И ему поди, жену далеко от себя отпускать не хотелось.
А вот Аксинья сестру волновала сильно, выглядела она очень уж плохо, и глаза у нее больные были. И двигалась она так... Устя по своей жизни знала, по монастырю, так-то двигаются, когда болит все у тебя. Когда... избили.
Или того хуже - попросту силой взяли.
Но... она же ребеночка носит! Или...?
В том-то и беда дара Устиньиного, не мог он такие вещи ей показать. Беду она чуяла, зло чуяла, а вот новую жизнь, зарождающуюся... Добряна могла б помочь. Агафья?
Да, и прабабушка могла бы, да она сейчас из рощи не выходила, так им с Добряной обеим спокойнее было. А еще они себе учениц ожидали.
Верея...
Устинья и ее часто вспоминала. Измученную девочку с отчаянными глазами, которая все отдала, через себя перешагнула, но смогла, душой и посмертием оплатила для них обеих второй шанс.
Будет ли он для Вереи?
Не знала Устинья, но еще и ради той, неродившейся покамест, протянула руку Аксинье. Только вот Аксинье та рука была хуже крапивы.
- Ты!!! Чего тебе?!
- Никто о нашем разговоре не проведает.
Сколько Устинье сил пришлось приложить, чтобы Аксинья одна в коридоре оказалась? Чтобы Федор о том не узнал, да что Федор - Любава, змеища гнусная!
- Не узнает...
- Асенька, много я говорить не могу, пара минут у меня есть. Помощь тебе надобна?
- Чем ты помочь мне сможешь? Муж во мне властен!
- Я тебя могу от него забрать, увезем далеко - не найдет тебя никто.
Аксинья дернулась, словно от удара хлыстом. А потом...
Ох и сладок же яд власти. С одной стороны - муж, нелюбимый, постылый, да, и грубый, и руки распускающий. С другой же...
Когда ребенок появится, совсем другое отношение будет к ней от людей окружающих! И в монастырь ее не отправят, как бесплодную, и... и своего рОдить получится, и наладится все со временем! Обязательно, так Любава говорила.
Это Устя свекровушке не верила, а Аксинья еще наивной была, не думала, что обманывают ее так нагло и подло.
А еще деньги, еще власть, еще терем царский... а когда убежит она, что у нее будет? Замуж не хочется ей, еще одного мужика грубого терпеть? Нет, ни к чему такое. Михайла один, а... он тут останется. С Устиньей рядом.
Ревность всколыхнулась, разум гневом залила.
- Близко ко мне не подходи, дрянь! Не сестра ты мне, видеть тебя не хочу! Ты во всем виновата, ТЫ!!!
А кто ж еще-то? Вот когда б Устя за царя замуж не вышла, Федор бы ее и взял себе. В постель, понятно, взял, не женой - полюбовницей! Ей бы все мучения доставались, Аксинье все почести, а как Борис помер бы, Федор царем стал, Аксинья - царицей... и всему этому Устинья свершиться помешала. Не врагиня ли?
Отшатнулась Устинья, ровно от удара, и Аксинья гордой лебедью мимо проплыла. Вот еще!
Не надобна ей от сестры никакая помощь! НЕ НАДОБНА!!!
И сестра ей такая тоже не нужна! Все у нее есть!
Устинья только головой покачала. А чем тут поможешь, что сделаешь?
Ничего...

Глава 5
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Мой ребенок.
Наш ребенок.
Я и Борис, мы оба соединились в этом крохотном существе. Ночью я просыпаюсь, и кладу руку на живот, и чувствую, как бьется сердечко нашего малыша. Или малышки - неважно. Я уже люблю свое дитя, так люблю, что даже страшно становится. В той черной жизни я месяца до третьего доходила, а такого не чуяла. Вообще не было ничего, ровно туман серый, и я в тумане, тону беспомощно. А сейчас все остро, ярко. Я знаю, Бог дал и Бог взял, но я также понимаю, что если меня лишат моего малыша - я сойду с ума.
Может, и в той, черной жизни, я тоже была полубезумна?
Не знаю, не могу сказать точно. Если меня не лечили, не обливали ледяной водой, не пытались отпоить настоями, значит, я вела себя так, что казалась людям нормальной? Говорила, что ожидали, делала, что от меня требовалось?
Не знаю.
Наверное, тогда я не сошла с ума, потому что ничего-то у меня и не было. Только мечты, только взгляды и страдания. А в этой жизни я не просто счастлива, я так безумно и дико счастлива, что понимаю - ежели я сейчас очнусь в подвале, рядом с Вереей, я и на костер пойду, улыбаясь. Потому что это счастье есть в моей жизни.
И точно так же знаю: случись что с Боренькой или с ребенком нашим, я этого пережить не смогу. За ними последую, не задумаюсь. Может, даже сама с собой ничего делать не стану, полыхнет огонь и сожжет меня, вот и все, да и зачем мне жить без них?
Что я - без них?
Пустота, вот и все. Бездонная черная пустота, и черный огонь в ней, огонь боли и мести, зажженный в той жизни. Пусть сейчас он не столь сильно обжигает, он есть, он горит, он тянет меня во тьму, и я послушно иду за ним. Ушла бы... Это Боря наполняет мою жизнь смыслом и светом.
Это он и наш ребенок дают мне возможность жить - и радоваться жизни. Не скалить зубы, ровно волчица раненая, не ненавидеть, а быть счастливой. По-настоящему счастливой, оттого, что просыпаюсь рядом с любимым, и вижу улыбку в его глазах. Или просто просыпаюсь - и он лежит рядом, и спит, тихо-тихо, и темные волосы его разметались по подушке.
Я плачу по ночам.
Плачу от счастья, плачу от страха, что оно может закончиться, плачу от ярости - еще живы те, кто может отнять у меня все и всех. Кажется, Боря это замечает, но молчит.
Он умный. Он отлично понимает, что не все так легко и просто, но не спрашивает. Знает, если бы это было возможно, я бы все сказала. Все-все.
Я молчу и плачу. Он тоже молчит. Просто утешает меня, если застает грустной, обнимает по ночам, шепчет всякую ерунду, старается порадовать, приносит цветы и сладости, украшения и всякие милые мелочи...
Боренька...
Не переживу, ежели его потеряю еще раз. Или ребеночка... не смогу, нет у меня сил таких, я просто женщина, не волхва, сердце у меня не каменное...
Страшно.
Как же мне страшно...
Я знаю, ничего покамест не кончилось, но откуда придет беда?
Жива-матушка, помоги нам!!!

***
Михайла за Устиньей так следить и продолжал. Смотрел, ровно ястреб, малейшие изменения в ней подмечал, взгляды ловил, жесты...
Не радовало его увиденное, ой, не радовало.
Когда б Устя просто по приказу замуж вышла - был бы у него шанс.
Когда б она на власть да золото позарилась - и тогда мог бы он свою красавицу получить.
Но...
Чем дольше Михайла на Устинью смотрел, тем отчетливее понимал - она своего мужа любит. Вот просто любит, и не потому, что государь он, а потому, что сердце ее так приказало. Пусть государь старше ее в два раза, пусть волосы его сединой тронуло, а все одно, так, как она на него смотрит...
Так сам Михайла на Устинью смотрел.
А может, и не так, в его взгляде голод и жадность были, он Устинью себе получить хотел, а Устя на мужа иначе глядела, всю себя ему отдавала, до капельки. И была в ее взгляде такая беспредельная нежность, что Михайлу аж передергивало.
Как так-то? Почему так вышло, почему она царя полюбила? Ведь не подделаешь, и не за корону она продалась, глаза у нее сияют, и улыбается она невольно, когда мужа видит... это Федор не понимает, не сможет никогда понять в себялюбии своем. А Михайле такие вещи объяснять не надобно, за время странствий своих он и такое видывал. Только один раз.
В деревню его занесло тогда, шли они мимо, Михайлу и послали молока купить на пастбище. Пришел он, с пастухом поговорил, старик уж, дряхлый, молока продать согласился, сказал, в обед жена придет, так подоит корову, да и молочка Михайле продаст.
Ждать недолго было, Михайла остался, так и увиделось - идет по полю женщина, обед несет, и мужу своему улыбается. Смотрит на него, ровно он - ее солнышко светлое и улыбается, и нет для нее никого другого. И ведь не бояре какие, не купцы, крестьяне обычные, а и пастух на нее так смотрел...
Видно было, давно эта пара вместе, уж и внуки выросли, и правнуков, небось, на руки взять успели, а смотрят друг на друга, и глаза у них светятся. И Михайла позавидовал впервые - люто, безудержно... мог бы - убил бы! И мог, да ведь людей-то убить легко, а такую любовь не убьешь, не продашь, не купишь, ни угрозами, ни посулами не получишь... тело получить можно, а свет этот - нет. Вот и сейчас только завидовать оставалось.
Федька, дурак малахольный, об Устинье мечтает. А Михайла точно знал, не будет у нее любви - и свет в глазах потухнет, и Устиньи не будет. А Федор мечтал... и хотел, и не об Аксинье были мысли его. Михайла много чего подмечал, видел, слышал... молчал. И снова молчал.
Аксинья не беременна. Это он видит, ежели и плохо ей, то только от близости с мужем.
Царица ждет чего-то.
Варвара Раенская тоже ждет. А еще отомстить за мужа хочет, только вот почему государю? Непонятно сие...
Впрочем, не просто так Михайла ждал и раздумывал. Он уже и коней купил, и выходы из города разузнал, и из дворца, и знал наперечет, кто Любаве служит, кто Борису...
Была у него еще одна задумка.
Когда начнется... вот не сойти ему с этого места, желает царица власти для сыночка своего идиота бессчастного! Ради власти на все она пойдет, в том числе и на бунт, и на убийство государя... а коли так, неуж она Устинью пощадит?
Никогда!
Так может, Устинья его, как спасителя своего полюбит? Когда Михайла ее от смерти верной увезет? Бабы такое ценят, должна и Устинья оценить по достоинству. Надобно только момент не пропустить верный, а для того смотреть и ждать, смотреть и готовиться...
Устенька, моя будешь! Все одно - моя!

***
Сама не ждала, не гадала Устинья, что так-то получится. Борис на троне сидел, людей принимал, выслушивал, а Устя рядом на стульчике маленьком сидела, вышивку на коленях держала. Так сидела, чтобы до Бориса вроде и не дотрагиваться, а тепло его чувствовать.
Народ и смирился уж... даже улыбались бояре. Мол, вот у нас какая государыня, куда иголочка, туда и ниточка, всюду она с мужем рядом... хоть и не по обычаю оно, да пусть уж. Только что поженились, можно молодым простить вольности маленькие. Опять же, государыня себя ведет прилично, выступает чинно, глаза лишний раз не поднимает, разве что на супруга смотрит, в разговоры мужские не встревает, советов государю не дает, в дела мужские не лезет. Знает она свое место, а когда так - можно и потерпеть чуточку. Чай, надоест государыне или государю, так и вернется все на свои места, государь на троне, государыня в тереме, с девками сенными, няньками да мамками.
И все хорошо было, покамест не ударил перед царем челом купец иноземный.
- Государь, когда дозволишь мне лавку открыть, привез я ароматные масла и воду из Франконии, из Джермана, из Рома самого, надеюсь, будут они и среди ладожских модниц спросом пользоваться.
Борис кивнул, несколько вопросов задал, да и разрешил купцу торговать.
Тот поклонился.
- Государь, а это когда позволишь, скромный дар мой. Не побрезгуй, прими...
Хлопнул в ладоши, да и внесли слуги ларец небольшой, слоновой кости, изукрашенный хитрО. Купец сам его на пол поставил, сам открыл, показывая, что нет в нем вреда, флаконы одни. Открыл флакон, потом другой... запахи по палате Рубиновой пошли...
- Серая амбра, мускус...
Устинье бы хоть нос зажать - не сообразила. А потом желудок враз взбунтовался, да так, что она и охнуть не успела. Не бывало с ней такого ранее-то... волхва ж!
Ан нет, нашлась и на нее управа, кошка мяукнуть не успела бы, а Устинью на колени бросило, наизнанку вывернуло, едва вышивку успела подставить... теперь только выкинуть ее. Да и не жалко, все одно не умеет она вышивать, держала просто потому, что прилично сие.
Купец побледнел, попятился.
Борис с трона вскочил, жену подхватил.
- Устёнушка! Что ты...
- Все хорошо, любЫй мой, бывает так...
Не только Борис все понял, рАвно и остальные сообразили, в улыбках расплываться начали. Один боярин, второй, там уж и купец сообразил что-то, заулыбался робко, боярин Пущин тишину нарушил.
- Государь, никак радость у нас?
Устя лицо на плече у Бориса спрятала от смущения, ресницы опустила, да уши-то не заткнешь.
- Непраздна государыня, все верно, боярин.
- Радость-то какая, государь!
И то... с Маринкой, стервой сухобрюхой, поди, десять лет прожил, как бы не больше, и никого, а с Устиньей и полугода нет еще, и непраздна уже государыня. И сомнений нет ни у кого, чай, она от царя лишний раз на шаг не отходит, какие уж тут любовники, все напоказ, и ночью вместе они...
Радость?
Еще какая радость-то! Всем, окромя Устиньи самой, надеялась она до шестого месяца помолчать, пока живот на нос не полезет, так нет ведь! Привезли тут... вонючек!
Впрочем, Борис виду не показал, купцу рукой махнул.
- Ладно... за весть такую... торгуй беспошлинно год!
Купец в благодарностях рассыпался, а Борис жену подхватил поудобнее, да и понес в покои свои. Поговорить им надобно было. Шел он по коридору, а за спиной их шум нарастал, по палатам царским словно волна приливная расходилась... непраздна государыня... наследника ждет... царевича.