|
|
||
Как все привыкли, отдельный файл для обновления на "Устю". Обновление выкладывается по понедельникам (но я стараюсь сделать все заранее). Обновлено 14.07.2025. С уважением и улыбкой. Галя и Муз. |
***
Рудольфус Истерман письмо и перстень магистерский получил, ахнул от ужаса.
Это что же деется-то?!
Ему самому на Россу возвращаться? Нет, не договаривался он так-то. Или...?
А и что он теряет такого, когда подумать? Ежели не один, не сам по себе пойдет он, его на корабле повезут, под защитой надежной? Чай, на Орденские корабли и пираты нападать побоятся.
И.... когда власть поменяется, лучше рядом быть, о заслугах своих сказать погромче, чтобы и услышали, и заметили, и оценили по достоинству, чин какой дали, землю, титул...
И побольше, побольше...
Но... как же с приказом Бориса быть? Руди-то знает, не будет Бориса - в пыль все его приказы обернутся, он и постарается, но не знают о том его спутники, боярин Прозоров не знает, а ему приказ Бориса выполнить надобно.
А как быть?
Долго не размышлял Руди, спустился вниз, да и к боярину Прозорову подошел.
- Яков Саввич, я плохие известия из дома получил.
- Что в Россе не так?
Руди руками замахал, заулыбался.
- Нет Яков Саввич, в Россе хорошо все, - что и жалко-то, не взяла их лихоманка. - Но я ж отсюда родом, вот мне и написали. Брат у меня приболел, хотел бы со мной проститься.
Боярин Прозоров кивнул.
- Серьезно это?
- Очень серьезно. Молиться буду, авось, Господь смилуется, но лекари говорят, надежды мало. О, мой несчастный брат!
- Господь милостив, - Яков Саввич Прозоров перекрестился, на Истермана посмотрел. - Так чем помочь-то тебе, Руди?
- Отпусти меня, боярин, примерно на месяц? Съезжу, разберусь я с делами наследственными, да и к вам вернусь.
Яков Саввич тут же и успокоился. Истермана он давно знал, родственных чувств у него, как на яблоке - шерсти, а вот когда речь о деньгах идет - дело другое. Ради денег Истерман на елку залезет - не уколется! Ну когда так...
- Езжай, Руди, да возвращайся побыстрее. Сопровождение дать тебе?
- Ни к чему, люди и тут понадобятся. Я покамест съезжу, ты, боярин, тоже прокатись, не побрезгуй. Я тут договорился с чудаком одним. Старый барон Давлер всю жизнь к себе в поместье редкости да ценности стаскивал, правда, и дряни всякой натащил - гору. А недавно и померши он. Вот я с его наследником и списался, и договорился, чтобы нам показали все. Толмач есть у нас на всякий случай, а уж сторговаться ты, боярин, сможешь! Да повыгоднее!
- Давлер...
- Его еще Безумным Барахольщиком кличут, не доводилось?
В глазах боярина интерес вспыхнул.
- А, про такое слышал. Чокнутый собиратель.
- Вот-вот. Он самый.
- Мы - в очереди первые будем, наперед все тебе покажут, боярин, потом уж всем остальным.
- Ишь ты... молодец, Истерман. Так государю и скажу, старался слуга твой, много чего нашел ценного, - боярин-то от души хвалил, а Истерман свечам сальным радовался, в неровном свете и не видно было, как его аж перекосило на миг.
СЛУГА!
Скажи еще - холоп!
Погоди у меня, гад, ты еще дождешься плетей, допросишься! Лично пороть тебя буду, боярин, не то еще что похлеще придумаю!
Но боярин Прозоров его чувств и вовсе не заметил, удачному сговору радовался.
Руди тоже улыбался.
Что с наследником Безумного Барахольщика лично магистр Эваринол говорил, что должен барон столько, что считай, там все имущество - Ордена... пусть его!
Поторговаться и наследник сумеет, авось, и себе чего выжмет. А Эваринол Родаль готов был пожертвовать малым ради великого. Пусть его, то барахло... ежели удастся ему Россу подмять, это будет, как кошелек из одного кармана в другой переложить.
Назавтра же Руди выехал из трактира. А через два дня, в дороге, чуточку внешность поменял. Купил краску черную, волосы себе покрасил, а брови и ресницы у него и так темные были, их он так, подчернил самую малость. Кожу другим снадобьем вымазал, потемнела она слегка... из очаровательного блондина - брюнет получился, только постарше, но все одно - очаровательный. *
*- хна, басма, сок грецкого ореха не являлись секретом и были достаточно широко распространены, прим. авт.
Так и отправился в Орден. Понятно, кто хорошо его знает, тот сходство заметить может. Но вряд ли кто приглядываться будет.
А Руди все ж спокойнее будет до поры.
Даже на корабле - вдруг его заметит кто? Заметит, Борису напишет... почтовые голуби летают быстро, даже зимой. А сорвать по глупой случайности все дело...
Нет!
Только не это!
Как может покарать озверевший от ярости магистр, Руди понимал. И жить ему хотелось.
***
Невесело было в спальне государыни Любавы. Сидела у окошка Варвара Раенская, иголкой в ткань тыкала, да узор не получался.
Так и не нашли Платона, но сердце ведало - мертв ее супруг, не то б давно объявился. А кто его убил? Как получилось?
Неясно.
Хоть и говорит государыня о волхвах, а только тоже все это вилами на воде писано. Самое страшное, что в мире есть, неизвестность. Самое жуткое...
Любава дверью о косяк грохнула.
- Не затяжелела эта дурища! Не прошел ритуал!
Варвара руки к щекам прижала. Все еще хуже получалось, чем спервоначалу думалось. Ежели и ритуал не состоялся, значит... прознал кто-то заранее, ДО ритуала?
Людей перебил, сделал все, чтобы не удалось им... а КАК?! Кто предатель, где он?!
- А Илья Заболоцкий? Ничего о нем не известно?
И известно не могло быть, Илья из рощи и не выходил, считай, и нечего ему было покамест в городе делать, к Устинье раз пришел, да и хватит ему того. А слугам-то, которых Любавины подсылы расспрашивали, не сказали ничего, вот и отвечали они честно - мол, не знают, не ведают. Не бывал боярич на подворье... а вот с того самого дня и не бывал! Пропал, как есть пропал батюшка наш, Илья Алексеевич, ох горе, горюшко!!!
- Ничего, - Любава нос сморщила. - Не знаю уж, что там такое случилось, кто повинен, но ритуал точно не прошел. Ежели повезло нам, то хоть одним Заболоцким меньше стало! Вот семя поганое!
С этим Варвара согласна была.
- И... Гордон? Не объявился он?
- И он пропал, как не бывало! Можно бы еще кого послать, да не рискну я более. Не хватит у меня верных людей, а и до Бориса дойдет - тяжко мне придется.
- Ждать будем?
- Дождемся... за мягкое место нас прихватят, да на воротах повесят!
Варвара вздохнула... оно понятно, не сами по себе их беды, кто-то супротив них встал, да вот неясно - кто это. И делать что-то надобно, и что делать - непонятно.
- А что делать теперь? Любушка?
- Что-что... наследника Федору дать. Ежели дура эта не затяжелела... надобно бабу найти, а лучше двух или трех, чтобы хоть у одной мальчишка появился, заплатить им, да ребеночка себе и забрать.
- Любушка!
- Чего ты воешь, Варька?! Сама знаешь, не видать мне детей от Феденьки, Устинья мне, может, и выносила б внука, а эта... слаба она, глупа. И жертвы нет. Разве что отца ее использовать, ну так его сюда ранее лета и не притащить. И на таком расстоянии я ритуал проводить не рискну, и сил не хватит у меня.
- Тогда...
- Найти ребенка, лучше нескольких, выдать за Федькиного сына или дочь, ежели выбора не будет, и все девки появятся. А по весне и начинать все, как Ладога вскроется. Только с Аксиньей поговорим, объявим, что непраздна она, пусть всем о том говорит, дурища.
Варвара размышляла, шитье пальцами перебирала, нитки комкала. Клубок неопрятный лохматый получался, да ее это сейчас мало волновало.
- Баб я найду тебе. Только вот... Книга? Ее же только по наследству передать можно, только прямому потомку?
- Этим я потом займусь, как планы наши осуществятся! Сама ритуал провести не смогу я, да и не надобно, Книга мне поможет, не захочет она, чтобы род наш прервался, а чтобы ее унаследовать - баба надобна. И с сильным даром, и моей крови. Евка, дрянь, говорила я ей - роди ребенка, а она все отнекивалась!
Варвара ту причину, по которой Ева ребенка родить отказывалась, хорошо знала.
- Любушка, так ведь Ева тоже не из самых сильных ведьм, ты знаешь, чего боялась она.
Покривилась Любава.
- Сара тоже... могла б на себя все взять, а Ева родила бы спокойно! У одной сил не хватало, у второй умения, вот и результат, без наследницы род наш! А как теперь Книгу передавать!?
И о том Варвара думала тоже. Знала она, ЧТО от Любавы понадобится, знала, как Книгу передать можно. Понимала, что добровольно на такое не пойдет Любава...
- А что делать-то будешь?
- Есть у меня план, смогу я Книгу передать, и сама не пострадать.
- Это как?
- Не двое человек в семье моей осталось, трое. Я, Федор и Аксинья. Покамест она с ним кровью общей связана, силой, как пуповиной, того довольно будет.
- Не думала я о таком.
- Я подумала. И внук или внучка мне надобны, а когда не получится, найду, кому Книгу передать.
- Не понимаю я тебя, Любушка. Слишком уж ты закрутила... прости меня, дуру старую!
Любава на Варвару посмотрела с легким превосходством. Ну да, где уж тебе в таких вещах разбираться, твое дело детей мужу рожать...
- Две сестры у меня есть, с древней кровью. Сильной кровью. Устинья и Аксинья. Вот ежели одну из них в жертву принести правильно, то со второй Федька мне внучку или внука зачать сможет. А уж как она ребеночка выносит, так и посмотрим. Ежели девка рОдится, книгу ей передать можно будет. Ежели не выносит ее Аксинья, все ж не так сил много у нее, можно под нож дуру, Книгу в другой род передать, а ведьму к себе привязать, спервоначалу слаба она будет, помощь ей понадобится. Еще и в выигрыше мы останемся.
Варвару этот план жуткий и не тронул даже. Она пару минут подумала, кивнула.
- Права ты, Любушка. Это делать надобно после того, как Федька на трон сядет, а Борька помрет. Жена его в монастырь поедет, да не доедет, перехватим ее по дороге. А там... лучше, конечно, Аксинью прибить, она куда как слабее, глупее, да и вообще умом может тронуться.
- Ребенка она и без ума выносит, понадобится - к кровати привяжем. А вот Устинья не по нраву мне, слишком уж умна и хитра.
- На тебя похожа, Любушка.
Любава в Варвару подушкой швырнула.
- Помолчи, дура!
Варвара и помолчала, только с тоской подумала, что Платон бы... ох, Платоша, как же ты таким неосторожным оказался? Как ты себя убить дал?
Ох, горе горькое...
***
- Когда б увидел кто эту картину - глаза бы протирал долго, да отплевывался.
Никто Божедара не слышал, оно и к лучшему было. Как поверишь в такое-то? Сидит волхва на пенечке, ревет от души, а вторая ее по голове гладит, успокаивает. Лучше и не видеть, и не верить - спокойнее жить будешь. Волхвы - это ж сила! Опора! И сейчас вот так она расклеилась, сопли ручьем, слезы, что дождик весенний, не останавливаются, льют и льют...
- Ничего, Добрянушка, прошло все, не вернется уж...
- Да... а когда еще кого наймут?
И то сказать, перепугалась Добряна. Не воин она, волхва мирная, лечить да новую жизнь выращивать, вот дело ее, а как быть, когда убивать тебя идут? И ведь когда б не Божедар, когда б не Агафья с предупреждением ее, не Велигнев... достигли б они цели своей.
И пришли бы, и подожгли, и убили бы, и к этому времени от рощи Живы-матушки уж и пеньков бы горелых не осталось.
Добряна-то умом понимала, что опасность быть может, оттого и не ворчала, и не возмущалась, а все ж не по норову ей происходящее было.
А вот когда она поняла, что вот, что могло быть! Когда смерть рядом промелькнула, крылом мазнула по сердцу... да не боялась она смерти, другое страшно было. Что Рощу сожгут, что волхвы новой не будет, что Живу-матушку подведет она! Вот это и страшно!
Не своя смерть, ты-то умер - и все уже, и ты в Ирии Светлом, а вот когда погибают те, кто тебе доверился, когда дело жизни твоей прахом идет, когда...
- Наймут, конечно, цела еще голова у гадины, мы хоть хвост и отсекли, да зубы целы.
Добряну еще больше затрясло, невольно руки в кулаки сжались.
- Убила бы!!!
- Убила б ты, как же...
И снова - когда все понимают все, а вслух говорить - чего уж? Не просто так Любава в палатах царских сидела, много она себе сторонников нашла, много у нее планов хитрых и подлых. Покамест все выявится - время надобно, а в это время и себя бы еще как сберечь?
- Что делать-то, Агафья?
- Чего ты глупость спрашиваешь? Сама не знаешь, что ли? Вон, у меня какая смена растет хорошая, а у тебя кто? Ты учишь кого, или просто сидишь в роще своей, ни о чем, кроме березок не думая?
Поняла Добряна, улыбнулась. Раньше за такие слова она бы ругаться стала, крик подняла, а сейчас... и верно ведь! Давно пора ей ученицу взять, а то и не одну!
- Хорошо же, возьму себе ученицу, буду смену готовить.
- Трех учениц возьми, так оно вернее будет.
- Почему трех-то?
- А ты посмотри, какие парни вокруг. Наверняка хоть одна, да замуж выйдет, а то и две...
Добряна рассмеялась невольно.
- И то верно. Даже ежели одна замуж выйдет, а вторая в Роще сидеть не захочет, хоть одна-то да справится. А нет, так и еще учениц найдем! Надобно уж смену себе готовить, нечего тянуть!
Хоть и есть еще у Добряны лет тридцать-сорок, а то и поболее, ну так что же?
- То-то и оно. Напиши Беркутовым, еще кому из родни своей напиши, ежели есть у них девчонки на погляд, пусть приезжают, привозят их сюда. Будем смену растить, будем учить да воспитывать, мало нас, сама видишь, беда пришла стоглавая, а рук у нас куда как меньше оказалось.
Добряна кивнула решительно, слезы вытерла, с пенька поднялась.
- Сделаю, Агафья. И... прости меня, когда глупости говорила. Не со зла я, не понимала многого, не видела, не задумывалась. А тебе-то куда как труднее пришлось.
Улыбнулась в ответ Агафья Пантелеевна. И то верно, среди людей завсегда сложнее, нежели среди берез. Березы-то спокойные, где посадишь, там и расти будут, а с людьми... ох, не получится так с людьми! Куда им до березок-то!
- И ты меня прости, когда я тебя обижала в чем. И река надобна, и озеро, а что договориться нам трудно, так ведь характеры. Две старухи склочные... ты-то не знаю, а я точно.
Рассмеялись женщины.
И то верно, одна на месте не сидела, сил не копила, крутилась среди людей помаленьку, вот и видела много, и знала. Вторая же о Роще заботилась, силы умножала, растила да копила, вот и сложно им сразу услышать да понять друг друга. А как беда пришла - объединились, плечом к плечу встали, сила сразу и преумножилась. Потом и Добряна себе учениц возьмет, и Агафья внучку учить будет, так и сложится, так и дороги их продолжатся. Главное, что поняли они друг друга, договорились, а остальное все будет. Знала бы Любава, что наделала - так от ярости взвыла б и повесилась на собственной косе.
Не знала. К сожалению.
***
Михайла даже не удивился, когда сорвался Федор с охоты - домой. Позвала его царица вдовая, вот и полетел он. Ну так что же, мать есть мать. А вот причину знать хотелось бы. Михайла и узнал ее, Федор в покои к матери сразу же помчался, влетел, Любава ему объятия раскрыла, обняла, поцеловала, провозгласила громко:
- Феденька, радость-то какая! Отцом ты станешь скоро!
Аксинья в тягости?
А Михайла о том и не слышал, а ведь должны были на каждом углу толковать? Странно... хотя могут и скрывать до поры. И так делают, когда баба слабая, не уверены, что ребеночка она доносит. От дурного взгляда, от пакостного слова прячут. А только тогда б и еще старались прятать сколько можно? Странно это как-то...
Федор на Михайлу поглядел, рукой махнул.
- Вон отсюда все!
Михайла поклонился, да и вышел. Эх, подслушать бы, о чем речь пойдет! Почему-то казалось ему, что важное там говорят. И для него важное!
Но...
Устинья про глазки и ходы потайные знала. А Михайла, хоть и догадывался, да попасть туда не мог. И Любава знала. И комнату выбрала такую, чтобы не подслушали их точно. Федора к себе поманила.
- Соврала я, сынок, уж прости меня.
- Матушка, да что ты... не нашелся дядя Платон?
- Я б тебе мигом отписала. Нет, не нашелся.
- А...
- И ритуал пройти не успел, иначе б получилось все у вас. Вот что, Федя, мы к Аксинье сейчас пойдем. Запоминай, что ты говорить должен, а мы с Варварой за себя сами скажем. Понял?
Федя запоминал старательно, хмурился.
- Матушка, может, просто поколотить ее? Вот и ладно будет?
- Нет, Феденька, нельзя покамест. Не хозяева мы тут, не надобно забывать...
Федор скривился, да крыть нечем было.
- Ладно. Пойдем к дуре этой! Дело делать надобно.
***
Аксинья у себя в покоях сидела, покров на алтарь расшивала. Ничего-то ее не радовало сегодня. Ни летник шелковый, ни сарафан нарядный, золотом шитый, ни украшения драгоценные - крОви у нее начались, регулярные, не в тягости она. И в этом месяце не затяжелела, а уж как надеялись! Как мечтала она!
Когда б у нее ребенок был, все б иначе было, и ее б уважали, кланялись земно. А так...
Несправедлива жизнь!
Устька по коридору идет, перед ней и бояре шапки ломают, а Устинья каждому приветствие находит, каждого о чем-то да спросит, улыбнется, здоровья пожелает... царица она, понятно, а все ж таки улыбаются ей искренне, не по обязанности. И слуги шепчутся, мол, добра, мудра да уважительна - очень обидно сие.
А Аксинья ровно тень какая. И видят ее, и ровно не видят... нечестно так-то! Несправедливо! И никто про нее ничего не скажет линий раз, вроде как женился царевич и пусть его. И муж Устинью на руках носить готов, а Федька об Аксинью только что не ноги вытирает!
А она что?!
Чем она хуже сестры?!
Нечестно так-то!
Куда уж Аксинье понять было, что не соревноваться с сестрой надобно, а своей жизнью жить, своим удачам да победам радоваться, свое счастье строить, на чужое не оглядываясь...
Не под силу ей это было. Когда б не Устя - другая бы нашлась для зависти да ревности. Но тут уж так сложилось...
Дверь в горницу отворилась, муж вошел, за ним мать его и Варька Раенская в черном платке, ровно ворона какая. И чего она так закутывается? Мужа-то ее еще не нашли, может, и жив покамест?
Аксинья честь по чести встала, поклонилась в пояс.
- Феденька, муж мой...
- Ждала, женушка?
- Ждала, муж мой.
А что ей еще сказать было? Не правду ведь говорить? Ждала... что кабан тебя клыками пропорет или медведь какой сожрет! Мечтала о том и молилась ежечасно!
Не повезло!
Сволочи, а не звери, мог бы хоть один для Аксиньи постараться!
- Поговорить нам надобно, Аксиньюшка, - свекровка вступила. Голос медом полился, Аксинья чуть не скорчилась от сладости приторной.
- Государыня...
- Аксиньюшка, сыну моему наследник надобен.
- Роду я ему деток, может, в следующем месяце и понесу уж, матушка.
- И такое может быть, Аксиньюшка. Да я к тебе с другим. Есть уже у Феденьки ребеночек.
- ЕСТЬ?!
У Аксиньи рот шире ворот открылся, хоть ты телегой заезжай. Любава закивала радостно.
- Есть, Ксюшенька, есть! Радость такая... нечаянная!
- А... э...
- Просить тебя хочу. Ты пока не в тягости, а я внучка хочу понянчить, потому скажем мы всем, что непраздна ты, а как разродится Феденькина симпатия, так мы ее ребеночка за твоего выдадим, словно это ты рОдила.
Аксинья спервоначалу онемела от ужаса, а потом опамятовала, аж завизжала от возмущения, ногами затопала.
- Да вы в уме ли, такое мне предлагать?! НИКОГДА!!!
Х-хлоп!
Пощечина от Федора визг оборвала в единый миг, Аксинья к стене отлетела, стукнулась крепко, рот кровью наполняться начал. Бил он сильно, но ладонью, хорошо хоть зубы уцелели.
- Молчи, дура! Твое дело рот открывать, как сказали!
Аксинья всхлипнула, громко рыдать побоялась... так-то ее не били никогда. Отец порол - бывало, но ведь жалеючи, а тут и видно было - забьет! Вон, смотрит глазами бешеными, на шее жилы вздулись. А потом подошел, рядом на колени опустился, да и слизнул струйку крови, которая у Аксиньи изо рта текла.
И так это страшно было... Аксинья замерла, ровно птенчик перед гадюкой, не шевельнуться, не вздохнуть...
- Сделаешь, как сказали тебе. И подушку привязывать будешь, и ребеночка примешь потом, и никому усомниться не дашь, что твое это чадо. Поняла, дурища?
- Д-да... - кое-как прошептала, кровь сильнее потекла, и Федор ее еще раз слизнул.
Любава, видя такое дело, усмехнулась себе.
- Ну, мы пойдем, Феденька, ты нам потом скажи, как Ксюшенька свободна будет. Я и объясню, что говорить, да как ходить.
Федор на мать и не взглянул, стоило двери закрыться, как клочья одежды в стороны полетели. И это еще страшнее остального оказалось.
Конечно, на все Аксинья согласилась, только бы не убили... и отчетливо поняла - убьют.
Все одно убьют... только сейчас до нее Устины слова доходить начали: в палатах - возле смерти! Только сейчас она понимать начала, почему сестра тише воды, ниже травы ходила, глаз лишний раз не поднимала.
Только сейчас.
А толку чуть... поздно уже, все, что могла, она порушила.
Поздно...
***
- Стой, дед!
Одинокий путник, да на дороге - добыча лакомая. Ничего не возьмешь с него?
Это вы не понимаете толком! Одежка есть, какая-никакая, сапоги, справа хорошая, может, и в мешке чего найдется... сам путник?
А кто его собирался живым отпускать?
Это и на дорогах Россы, и в Лемберге, и в Джермане... тати - они нигде не переводятся, хоть и называются по-разному.
Остановился дед, оглянулся.
Выходят из кустов двое татей, у одного арбалет на плече, старенький, из такого уж не стрелять надобно - на стенку вешать для красоты, али и вовсе огород копать. Ну так деда напугать - много и не надобно.
- Стою, сынки, стою. Чего вам надобно?
Переглянулись тати, заржали аки лошади стоялые. С дерева ворон закаркал насмешливо, зло. Тот, что с арбалетом, на дорогу кивнул.
- Чего нам надобно, дед? Ты котомку брось, посмотрим, что у тебя там. Подорожная - слышал такое слово?
- Как не слышать.
А второй удавку на пальцах растягивает. Понятно, чего одежку-то лишний раз дырявить да кровью пачкать, ни к чему... деду и удавки хватит.
- А коли слышал, то и...
Дослушивать Велигнев и не стал уж. Выпрямился, посохом о дорогу пристукнул едва видимо, а в следующий миг и началось! Вроде и не такая уж зима на дворе, а ветер взвыл, ровно дикий зверь, ударил татей в грудь, опрокинул, метель поднялась, да такая - хлещет ветром, ровно розгой, по лицу, по глазам, рты снегом забивает... тут и сопротивляться не знаешь - как? Дед где?
Да кто ж его знает... стоит себе?
Велигнев и стоял, смотрел, как внутри кокона снежного двое сначала мечутся, выход ищут, потом смиряются, на землю опускаются, а там в них и дыхание жизни замирает. Минут тридцать стоял. Ворону уж сидеть на сосне надоело, спустился он на плечо к хозяину. Чего лапы-то морозить?*
*- скорость замерзания сильно зависит от температуры, ветра, подвижности, влажности - факторы разные, я беру по минималке, а так иногда человек может прожить до 6 часов, если сопротивляется и двигается, прим. авт.
Потом Велигнев посохом земли коснулся, ветер отозвал, как собаку цепную. Татей даже трогать не стал - зашагал себе. Да и чего об них руки марать, о собак ненадобных? Они о ком за свою жизнь побеспокоились? Подумали?
То-то и оно. Дрянь, а не люди, и жалеть их нечего, Велигнев лучше тех пожалеет, кто этой пакости на дороге попался, да защитить себя не смог. И пойдет себе потихоньку. Ему еще долго идти...
***
- Радость у нас, Боренька!
Борис на Любаву посмотрел без особой радости. Кому как, а ежели ей радость, может, и всей Россе гадость будет. Очень даже легко.
- Какая радость, Любава Никодимовна?
Не матушка, не государыня, вежливо все, не придерешься, а неприятно, вон, глаза как сверкнули.
- Ксюшенька наша непраздна, государь. Гладишь, к зиме Феденька и отцом станет!
Борис улыбнулся невольно, на Устинью покосился.
- Рад я за него, очень рад.
Сам Боря молчал покамест о счастье своем. И Устя попросила, и не уважал он тех, кто просто так языком о самом важном болтает.
Твое это!
Твое, и супруги твоей, и нечего тут языком мотать вдоль и поперек, не случилось бы дурного глаза, а то и чего похуже. Глазами-то много вреда не наделаешь, так тут способы и попроще есть, где подлить чего, где толкнуть кого... в палатах государевых и не такое случалось, он про то ведал.
- Боренька, прошу, разреши остаться, и Ксюшеньке во время беременности помочь, и ребеночка на руки принять! Первый внучок мой... потом поеду я в монастырь!
Это Борису уже куда как меньше понравилось, но спорить не стал он, рукой махнул.
- Дозволяю. И принять, и покрестить. Как раз и в монастырь поедешь, Любава Никодимовна.
Не забыл. И прощать ничего не собирался он, просто отложил ненадолго. Любава зубами скрипнула, а мед лить не перестала, как водится - пополам с ядом.
- Боренька, миленький, вы-то еще ребеночка не ждете? Может, Устеньке к сестре сходить, побеседовать с ней?
- Когда разрешит Федор Иванович, с удовольствием я с сестрой пообщаюсь, - Устинья молчать не стала.
- Вот и ладно. Повитуху прислать тебе?
- Может, Адаму сестрицу осмотреть? - Устинья вновь голос подала, - Доверяю я ему, человек он хороший, да и лекарь от бога.
Любаву аж перекосило.
- Да чтобы чужой мужчина, до моей невестки дотрагивался?! Безлепие творишь, Устинья!
- Государыня Устинья Алексеевна, - Борис такие мелочи спускать и не собирался. Ерунда, казалось бы?
Ошибаетесь, сначала кажется, а потом и мало не покажется. Раз спустят, два спустят, на третий заплакать захочется.
- Все одно - не дозволю! - Любава руки на груди скрестила. Тут Борис настаивать не стал, тут его власти нет, чужая жена Аксинья, пусть что хотят, то и творят с ней.
- Хорошо, Любава Никодимовна, будь по-твоему. Но ежели по вашей неразумности скинет Аксинья ребеночка - строго спрошу, - Борис кивнул, скипетр погладил. Да и отпустил мачеху кивком. Та ушла, довольная, всего она сегодня добилась, чего хотела. А что укусить не получилось, ну и такое бывает. Случается...
Устинья на мужа посмотрела, из-за трона вышла, на колени рядом с ним опустилась.
- Боренька, когда дозволишь, я б и правда к Аксинье сходила.
- Прикажешь, да и приведут ее к тебе.
- С Федором, с няньками - мамками, с прислугой верной Любаве... сразу ведь не выгонишь всех, да половину и не за что. И не разберешься так-то, в один миг. Мне бы с ней один на один поговорить, подумаю я, как это устроить, когда не против бы будешь?
И с этим Борис согласен был.
- Делай, Устёна, как пожелаешь, твоя сестра, тебе и решать.
- Кажется мне, Боренька, что плохо Аксинье. И у меня душа за нее болит.
- Она сама того хотела, сама Федьке радовалась.
- Глупенькая она. Маленькая еще...
- Ты не намного старше, Устёна.
- А иногда кажется - на целую жизнь.
Боря жену обнял, к себе притянул, руку на животик положил. Покамест плоский, ничего не ощущается, но точно знал он - их уже трое. И так тепло на сердце становилось! Так радостно!
Его жена.
Его ребенок.
Есть ли большее для человека счастье? Для него - нету. Лучше он сам костьми ляжет, а их в обиду никому не даст! Никогда!
Устёнушка, счастье мое, нежданное-негаданное, сердце мое, жизнь моя...
***
- Магистр Леон де Тур?
Здоровяк, сильно похожий на быка, в алом плаще с коричневым крестом на нем, повернулся к мужчине, который его окликнул.
- Чего тебе?
- Магистр, прошу уделить мне время. Великий магистр меня знает.
Эти слова мгновенно решили дело в пользу незнакомца. А может, перстень с черным камнем, который тот с поклоном протянул магистру. Леон тут же приложил его к своему - и совпали камни точка в точку. Добро пожаловать, посланец.
Ежели ему доверяет САМ Великий Магистр... перед Эваринолом Леон преклонялся. Силу он уважал. Умом он восхищался, не понимая, как может хлипкий человек держать в повиновении столько рыцарей, как это вообще происходит, почему все прогнозы Великого магистра, все его слова, все расчеты оказываются верными... сам Леон мог предсказывать только на обычном, бытовом уровне.
К примеру, если он шел напиваться, то точно был уверен, что не остановится, и мог выложить заранее часть денег. Или заплатить вперед трактирщику, чтобы тот его с утра рассолом отпоил. Но так-то каждый может!
А предсказать, что в других странах случится?
Леон просто преклонялся перед умными людьми, понимая, что есть вершины, до которых ему, увы, не дотянуться.
Если этот человек может быть полезен Магистру Эваринолу - его стоит выслушать.
Если нет... он поплатится за свою дерзость.
Впрочем, Рудольфус Истерман мог ничего не опасаться, покамест он был полезен Ордену.
- Кто ты?
- Меня зовут Рудольфус Истерман. Мейр Истерман. Магистр не говорил обо мне?
- Говорил, - Леон уже с большим интересом поглядел на мужчину. - Он описывал тебя иначе, мейр.
- Это краска и другая одежда. Меня знают в Россе, к чему нам привлекать лишнее внимание? В таком виде проще.
- Ты состоишь в нашем ордене, мейр?
Руди пожал плечами.
- Как терциарий. Мир слишком крепко держит меня.*
*- терциарии - это явление есть в католичестве, человек, который обеты принял, а мир не покидает, прим. авт.
Леон кивнул.
- Это случается. Есть ли у тебя знак нашего Ордена, мейр?
- Знака магистра недостаточно?
- Более чем достаточно. Но я спрашивал о другом.
- Есть у меня и другое кольцо, но я не ношу его на виду эта тайна не для всех.
- Покажи.
- Прошу.
Перстень был знаком Леону, Магистр упоминал о нем, и выдавал такие перстни тем, кто выполнял для него задания в миру. Алый рубин, на нем коричневый крест из бронзы. У Леона тоже такой был, и где находятся секретные зарубки, он знал. Проверил пальцами, вернул перстень хозяину.
Протянул руку.
- Рад знакомству, мейр Истерман.
- И я, магистр. Прошу показать мне мое место на корабле, я готов отплыть в любую минуту.
- Вещи?
- У меня все с собой. Надеюсь, провизией меня обеспечат?
- Кусок мяса найдем, кубком вина не попрекнем, - ухмыльнулся Леон, которому это понравилось.
Дело, дело, все для дела, все для Ордена.
- Пойдем, мейр, я устрою тебя в каюте. Придется делить ее со мной и моим оруженосцем, надеюсь, ты не против?
- На борту - ты закон и право, магистр.
Леон хохотнул и хлопнул мейра по плечу.
- Идем.
Каюта оказалась крохотной, гамак жутко неудобным, а оруженосец... Руди порадовался, что перекрасил волосы и кожу. Оруженосец магистра донельзя походил на девушку. Тоненький, светловолосый, с нежным румянцем... тут все понятно, еще двое с особой дружбой.
Не то, чтобы Руди был против, он и сам тоже... вспомнить только его любовь несбыточную, боярина Данилу. Но - по доброй воле.
А с таким, как этот магистр... нет уж, увольте! Руди на такое не соглашался! Ему тоже блондины нравятся, и вообще...
Руди засунул свой рюкзак под койку, и кивнул юноше.
- Рудольфус Истерман. А ты, юный рыцарь?
- Я пока не рыцарь, оруженосец.
- Я не сомневаюсь, что говорю с будущей гордостью и славой ордена, - Руди и не особенно врал. Вот так, в особых друзьях многие начинали. Там и в рыцари выбивались, и ордену служили, и что? Магистру Родалю такое нравится, пальцами не тычут, а пробиваться так-то... сзади наперед, все же легче.
- Дэннис Линн, мейр.
- Рад знакомству, Дэннис.
- И я тоже, - взгляд оруженосца явно был... заинтересованным. Руди только зубами скрипнул, еще ему приступов ревности у магистра де Тура не хватало, а то и драки на борту. Нет, пожалуй, этот Дэннис далеко не пойдет, когда таких простых вещей не понимает. Ни к чему вызывать в своем покровителе ревность!
Вслух Руди не сказал ничего, сунул свои вещи под койку, да и завалился передохнуть.
Наверху разворачивалась подготовка к отплытию, снимали флаг с коричневым крестом на алом фоне, снимали такой же парус, меняли на простой, белый... в Россе ни к чему такие символы. Что-то уже успели убрать и закрасить, что-то, как всегда, осталось...
Не самое сейчас лучшее время для путешествий по воде, Ладога - река коварная, и туманы там жуткие, на да ладно. Лоцмана им Руди найдет, знает он, к кому обратиться. А дальше...
Все в воле Божьей. Но Руди сомневался, что Бог на стороне Россы. Не может ведь Он поддерживать этих варваров? Не может, правда?
Бог привычно молчал, не отзываясь на молитвы заговорщиков.
***
- Аксинья, постой, поговорить нам надобно!
И не хотела Устя сказать такого, а вот... не выдержала душа ее. Просто - не смогла она мимо пройти.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Пропал с месяц назад тому боярин Платон Раенский. Да так хорошо пропал, что никто его найти не может. Борис искать приказал, царица Любава ногами топала... да кричать-то кричала она, а толку не было никакого. Устинья эти дни все побаивалась, что найдут боярина, но Божедар если уж делал что - так ни единой оплошности не допустил. Не нашли.
Ни боярина, ни следов его, коней - и тех увели, вниз по течению Ладоги продали.
Аксинья в тягости оказалась, это было Устинье очень подозрительно. Ритуал-то не удался, стало быть, и ребенка взять неоткуда! А Любава-то хороша, умолила пасынка оставить ее в столице до рождения внука.
Какого внука-то?!
Откуда он возьмется? Или... первого попавшегося ребенка возьмут, да и за Аськиного выдадут? Но чтоб сестра пошла на такое? Хотя Любава... эта все может. Она еще и не такое придумает.
Хоть и тихо ведет себя царица бывшая, а все равно неуютно. Это как с гадюкой на груди спать, может, пригрелась она, и вообще змея благодарная, так ведь все одно - гадина!
Ладога как раз вскрылась на днях, ледоход начался, скоро корабли по ней пойдут, скоро купцы приплывут с товарами. Борис уж с женой заговаривал, что на лето бы Устинье переехать куда... грязно в городе будет, душно, нечистотно. Хоть и старается государь, а все одно - случается.
Устинья только отмахивалась.
Чтобы волхву свалить? Ее и оспа не одолеет, и чума ей не преграда! Кому беда, а ей так, вдохнуть да выдохнуть, и ребеночка она выносит, и сама выдержит, а от Бори далеко не отойдет. Чуяло сердце недоброе... пусть далеко пока, а только движется оно все ближе, идет...
Борис с женой и спорить не стал. И ему поди, жену далеко от себя отпускать не хотелось.
А вот Аксинья сестру волновала сильно, выглядела она очень уж плохо, и глаза у нее больные были. И двигалась она так... Устя по своей жизни знала, по монастырю, так-то двигаются, когда болит все у тебя. Когда... избили.
Или того хуже - попросту силой взяли.
Но... она же ребеночка носит! Или...?
В том-то и беда дара Устиньиного, не мог он такие вещи ей показать. Беду она чуяла, зло чуяла, а вот новую жизнь, зарождающуюся... Добряна могла б помочь. Агафья?
Да, и прабабушка могла бы, да она сейчас из рощи не выходила, так им с Добряной обеим спокойнее было. А еще они себе учениц ожидали.
Верея...
Устинья и ее часто вспоминала. Измученную девочку с отчаянными глазами, которая все отдала, через себя перешагнула, но смогла, душой и посмертием оплатила для них обеих второй шанс.
Будет ли он для Вереи?
Не знала Устинья, но еще и ради той, неродившейся покамест, протянула руку Аксинье. Только вот Аксинье та рука была хуже крапивы.
- Ты!!! Чего тебе?!
- Никто о нашем разговоре не проведает.
Сколько Устинье сил пришлось приложить, чтобы Аксинья одна в коридоре оказалась? Чтобы Федор о том не узнал, да что Федор - Любава, змеища гнусная!
- Не узнает...
- Асенька, много я говорить не могу, пара минут у меня есть. Помощь тебе надобна?
- Чем ты помочь мне сможешь? Муж во мне властен!
- Я тебя могу от него забрать, увезем далеко - не найдет тебя никто.
Аксинья дернулась, словно от удара хлыстом. А потом...
Ох и сладок же яд власти. С одной стороны - муж, нелюбимый, постылый, да, и грубый, и руки распускающий. С другой же...
Когда ребенок появится, совсем другое отношение будет к ней от людей окружающих! И в монастырь ее не отправят, как бесплодную, и... и своего рОдить получится, и наладится все со временем! Обязательно, так Любава говорила.
Это Устя свекровушке не верила, а Аксинья еще наивной была, не думала, что обманывают ее так нагло и подло.
А еще деньги, еще власть, еще терем царский... а когда убежит она, что у нее будет? Замуж не хочется ей, еще одного мужика грубого терпеть? Нет, ни к чему такое. Михайла один, а... он тут останется. С Устиньей рядом.
Ревность всколыхнулась, разум гневом залила.
- Близко ко мне не подходи, дрянь! Не сестра ты мне, видеть тебя не хочу! Ты во всем виновата, ТЫ!!!
А кто ж еще-то? Вот когда б Устя за царя замуж не вышла, Федор бы ее и взял себе. В постель, понятно, взял, не женой - полюбовницей! Ей бы все мучения доставались, Аксинье все почести, а как Борис помер бы, Федор царем стал, Аксинья - царицей... и всему этому Устинья свершиться помешала. Не врагиня ли?
Отшатнулась Устинья, ровно от удара, и Аксинья гордой лебедью мимо проплыла. Вот еще!
Не надобна ей от сестры никакая помощь! НЕ НАДОБНА!!!
И сестра ей такая тоже не нужна! Все у нее есть!
Устинья только головой покачала. А чем тут поможешь, что сделаешь?
Ничего...
Глава 5
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Мой ребенок.
Наш ребенок.
Я и Борис, мы оба соединились в этом крохотном существе. Ночью я просыпаюсь, и кладу руку на живот, и чувствую, как бьется сердечко нашего малыша. Или малышки - неважно. Я уже люблю свое дитя, так люблю, что даже страшно становится. В той черной жизни я месяца до третьего доходила, а такого не чуяла. Вообще не было ничего, ровно туман серый, и я в тумане, тону беспомощно. А сейчас все остро, ярко. Я знаю, Бог дал и Бог взял, но я также понимаю, что если меня лишат моего малыша - я сойду с ума.
Может, и в той, черной жизни, я тоже была полубезумна?
Не знаю, не могу сказать точно. Если меня не лечили, не обливали ледяной водой, не пытались отпоить настоями, значит, я вела себя так, что казалась людям нормальной? Говорила, что ожидали, делала, что от меня требовалось?
Не знаю.
Наверное, тогда я не сошла с ума, потому что ничего-то у меня и не было. Только мечты, только взгляды и страдания. А в этой жизни я не просто счастлива, я так безумно и дико счастлива, что понимаю - ежели я сейчас очнусь в подвале, рядом с Вереей, я и на костер пойду, улыбаясь. Потому что это счастье есть в моей жизни.
И точно так же знаю: случись что с Боренькой или с ребенком нашим, я этого пережить не смогу. За ними последую, не задумаюсь. Может, даже сама с собой ничего делать не стану, полыхнет огонь и сожжет меня, вот и все, да и зачем мне жить без них?
Что я - без них?
Пустота, вот и все. Бездонная черная пустота, и черный огонь в ней, огонь боли и мести, зажженный в той жизни. Пусть сейчас он не столь сильно обжигает, он есть, он горит, он тянет меня во тьму, и я послушно иду за ним. Ушла бы... Это Боря наполняет мою жизнь смыслом и светом.
Это он и наш ребенок дают мне возможность жить - и радоваться жизни. Не скалить зубы, ровно волчица раненая, не ненавидеть, а быть счастливой. По-настоящему счастливой, оттого, что просыпаюсь рядом с любимым, и вижу улыбку в его глазах. Или просто просыпаюсь - и он лежит рядом, и спит, тихо-тихо, и темные волосы его разметались по подушке.
Я плачу по ночам.
Плачу от счастья, плачу от страха, что оно может закончиться, плачу от ярости - еще живы те, кто может отнять у меня все и всех. Кажется, Боря это замечает, но молчит.
Он умный. Он отлично понимает, что не все так легко и просто, но не спрашивает. Знает, если бы это было возможно, я бы все сказала. Все-все.
Я молчу и плачу. Он тоже молчит. Просто утешает меня, если застает грустной, обнимает по ночам, шепчет всякую ерунду, старается порадовать, приносит цветы и сладости, украшения и всякие милые мелочи...
Боренька...
Не переживу, ежели его потеряю еще раз. Или ребеночка... не смогу, нет у меня сил таких, я просто женщина, не волхва, сердце у меня не каменное...
Страшно.
Как же мне страшно...
Я знаю, ничего покамест не кончилось, но откуда придет беда?
Жива-матушка, помоги нам!!!
***
Михайла за Устиньей так следить и продолжал. Смотрел, ровно ястреб, малейшие изменения в ней подмечал, взгляды ловил, жесты...
Не радовало его увиденное, ой, не радовало.
Когда б Устя просто по приказу замуж вышла - был бы у него шанс.
Когда б она на власть да золото позарилась - и тогда мог бы он свою красавицу получить.
Но...
Чем дольше Михайла на Устинью смотрел, тем отчетливее понимал - она своего мужа любит. Вот просто любит, и не потому, что государь он, а потому, что сердце ее так приказало. Пусть государь старше ее в два раза, пусть волосы его сединой тронуло, а все одно, так, как она на него смотрит...
Так сам Михайла на Устинью смотрел.
А может, и не так, в его взгляде голод и жадность были, он Устинью себе получить хотел, а Устя на мужа иначе глядела, всю себя ему отдавала, до капельки. И была в ее взгляде такая беспредельная нежность, что Михайлу аж передергивало.
Как так-то? Почему так вышло, почему она царя полюбила? Ведь не подделаешь, и не за корону она продалась, глаза у нее сияют, и улыбается она невольно, когда мужа видит... это Федор не понимает, не сможет никогда понять в себялюбии своем. А Михайле такие вещи объяснять не надобно, за время странствий своих он и такое видывал. Только один раз.
В деревню его занесло тогда, шли они мимо, Михайлу и послали молока купить на пастбище. Пришел он, с пастухом поговорил, старик уж, дряхлый, молока продать согласился, сказал, в обед жена придет, так подоит корову, да и молочка Михайле продаст.
Ждать недолго было, Михайла остался, так и увиделось - идет по полю женщина, обед несет, и мужу своему улыбается. Смотрит на него, ровно он - ее солнышко светлое и улыбается, и нет для нее никого другого. И ведь не бояре какие, не купцы, крестьяне обычные, а и пастух на нее так смотрел...
Видно было, давно эта пара вместе, уж и внуки выросли, и правнуков, небось, на руки взять успели, а смотрят друг на друга, и глаза у них светятся. И Михайла позавидовал впервые - люто, безудержно... мог бы - убил бы! И мог, да ведь людей-то убить легко, а такую любовь не убьешь, не продашь, не купишь, ни угрозами, ни посулами не получишь... тело получить можно, а свет этот - нет. Вот и сейчас только завидовать оставалось.
Федька, дурак малахольный, об Устинье мечтает. А Михайла точно знал, не будет у нее любви - и свет в глазах потухнет, и Устиньи не будет. А Федор мечтал... и хотел, и не об Аксинье были мысли его. Михайла много чего подмечал, видел, слышал... молчал. И снова молчал.
Аксинья не беременна. Это он видит, ежели и плохо ей, то только от близости с мужем.
Царица ждет чего-то.
Варвара Раенская тоже ждет. А еще отомстить за мужа хочет, только вот почему государю? Непонятно сие...
Впрочем, не просто так Михайла ждал и раздумывал. Он уже и коней купил, и выходы из города разузнал, и из дворца, и знал наперечет, кто Любаве служит, кто Борису...
Была у него еще одна задумка.
Когда начнется... вот не сойти ему с этого места, желает царица власти для сыночка своего идиота бессчастного! Ради власти на все она пойдет, в том числе и на бунт, и на убийство государя... а коли так, неуж она Устинью пощадит?
Никогда!
Так может, Устинья его, как спасителя своего полюбит? Когда Михайла ее от смерти верной увезет? Бабы такое ценят, должна и Устинья оценить по достоинству. Надобно только момент не пропустить верный, а для того смотреть и ждать, смотреть и готовиться...
Устенька, моя будешь! Все одно - моя!
***
Сама не ждала, не гадала Устинья, что так-то получится. Борис на троне сидел, людей принимал, выслушивал, а Устя рядом на стульчике маленьком сидела, вышивку на коленях держала. Так сидела, чтобы до Бориса вроде и не дотрагиваться, а тепло его чувствовать.
Народ и смирился уж... даже улыбались бояре. Мол, вот у нас какая государыня, куда иголочка, туда и ниточка, всюду она с мужем рядом... хоть и не по обычаю оно, да пусть уж. Только что поженились, можно молодым простить вольности маленькие. Опять же, государыня себя ведет прилично, выступает чинно, глаза лишний раз не поднимает, разве что на супруга смотрит, в разговоры мужские не встревает, советов государю не дает, в дела мужские не лезет. Знает она свое место, а когда так - можно и потерпеть чуточку. Чай, надоест государыне или государю, так и вернется все на свои места, государь на троне, государыня в тереме, с девками сенными, няньками да мамками.
И все хорошо было, покамест не ударил перед царем челом купец иноземный.
- Государь, когда дозволишь мне лавку открыть, привез я ароматные масла и воду из Франконии, из Джермана, из Рома самого, надеюсь, будут они и среди ладожских модниц спросом пользоваться.
Борис кивнул, несколько вопросов задал, да и разрешил купцу торговать.
Тот поклонился.
- Государь, а это когда позволишь, скромный дар мой. Не побрезгуй, прими...
Хлопнул в ладоши, да и внесли слуги ларец небольшой, слоновой кости, изукрашенный хитрО. Купец сам его на пол поставил, сам открыл, показывая, что нет в нем вреда, флаконы одни. Открыл флакон, потом другой... запахи по палате Рубиновой пошли...
- Серая амбра, мускус...
Устинье бы хоть нос зажать - не сообразила. А потом желудок враз взбунтовался, да так, что она и охнуть не успела. Не бывало с ней такого ранее-то... волхва ж!
Ан нет, нашлась и на нее управа, кошка мяукнуть не успела бы, а Устинью на колени бросило, наизнанку вывернуло, едва вышивку успела подставить... теперь только выкинуть ее. Да и не жалко, все одно не умеет она вышивать, держала просто потому, что прилично сие.
Купец побледнел, попятился.
Борис с трона вскочил, жену подхватил.
- Устёнушка! Что ты...
- Все хорошо, любЫй мой, бывает так...
Не только Борис все понял, рАвно и остальные сообразили, в улыбках расплываться начали. Один боярин, второй, там уж и купец сообразил что-то, заулыбался робко, боярин Пущин тишину нарушил.
- Государь, никак радость у нас?
Устя лицо на плече у Бориса спрятала от смущения, ресницы опустила, да уши-то не заткнешь.
- Непраздна государыня, все верно, боярин.
- Радость-то какая, государь!
И то... с Маринкой, стервой сухобрюхой, поди, десять лет прожил, как бы не больше, и никого, а с Устиньей и полугода нет еще, и непраздна уже государыня. И сомнений нет ни у кого, чай, она от царя лишний раз на шаг не отходит, какие уж тут любовники, все напоказ, и ночью вместе они...
Радость?
Еще какая радость-то! Всем, окромя Устиньи самой, надеялась она до шестого месяца помолчать, пока живот на нос не полезет, так нет ведь! Привезли тут... вонючек!
Впрочем, Борис виду не показал, купцу рукой махнул.
- Ладно... за весть такую... торгуй беспошлинно год!
Купец в благодарностях рассыпался, а Борис жену подхватил поудобнее, да и понес в покои свои. Поговорить им надобно было. Шел он по коридору, а за спиной их шум нарастал, по палатам царским словно волна приливная расходилась... непраздна государыня... наследника ждет... царевича.
|
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души"
М.Николаев "Вторжение на Землю"